Амазонки

Месяц Щита и Колыбели

У эллинов первый месяц зимы посвящен богу Посейдону. Амазонки называют его по-своему: месяц Щита и Колыбели. Потому, что всякая, побывавшая в этом году на агапевессе, готовит из своего щита колыбель. Готовит сама, будь она царица или простая гоплитка.

Настало время заводить колыбель Лоте и Годейре. Шел к концу последний месяц беременности, в храм на роды уже пришли первые амазонки. Царица с утра приказала открыть оружейный зал и прошла туда. По стене слева висели мечи: свои и вражеские, взятые в боях, по углам стояли копья и пики, на передней стене, по обе стороны узкого окна, развешены луки и колчаны со стрелами. Вся правая стена в щитах. Здесь и круглые, малые и большие, здесь и щиты в виде полумесяца, есть легкие квадратные, есть бронзовые, кованые, обтянутые кожей, сплетенные из ивняка. Годейра долго и придирчиво выбирает щит: нужно взять такой, чтобы он был достаточно широк и новорожденному лежать в нем было просторно, пусть он будет и глубок, чтобы ребенок не выпал из него. И еще существует поверье: если щит применялся в бою неудачно, счастья девочке он не принесет.

Царица дважды прошлась вдоль стены и наконец выбрала щит, с которым она ходила в поход на халибов. Поход этот был победным, щит глубок, а метка царицы – пчела на сотах – хорошо сохранилась. Царица сняла щит и спустилась вниз. Здесь ждали ее служанки со шнурами. Осталось приладить к щиту три шнура – и колыбель готова. С нею амазонка идет в храм рожать. Здесь жрицы покроют ей лицо священным» покрывалом, примут ребенка и унесут. Если родится мальчик – его унесут в левый притвор храма, чтобы утопить, если девочка – в правый притвор, чтобы омыть в священных водах. Ребенка не показывают матери, так повелела богиня Ипполита: его положат в щит-колыбель и передадут паннорию. Там девочка будет воспитываться на козьем молоке, и только через пять лет мать узнает, что у нее есть дочь.

Царица Годейра трижды входила в храм на ложе родов, и трижды ей выносили пустой щит. А это означало, что боги гневаются на нее и посылают мальчиков.

Неужели и в этом году Священная с лицемерным сожалением положит перед нею пустую колыбель?

У амазонок чувство материнства притуплено, Годейра могла бы обойтись и без дочери, но она царица и ей нужна наследница. По правилам, установленным издавна, Священный Совет может лишить царицу трона, если она четырежды родит мальчиков.

Неужели боги не хотят, чтобы она правила Фермоскирой, неужели и сейчас она носит под сердцем презренный плод?

Мысли царицы прервала служанка. Она вошла и сказала, что пришла Лота. Годейра кивнула головой: зови.

– Я удивлена, Лота, – сказала царица, увидев подругу. – Последние дни, а ты пришла в такую даль…

– Я не пришла, я приехала.

– Колесницей?

– Верхом.

– Ты с ума сошла, Лота. Ты забываешь о ребенке.

– Ничего. Если девочка – пусть привыкает. Не об этом я хочу с тобой говорить…

Лота присела рядом с царицей, взяла ее руку в свою.

– Меня послала к тебе мама.

– Как здоровье Сладкозвучной?

– Сладкозвучная, слава богу, здорова, а вот над тобой, царица, снова сгущаются тучи. Ты знаешь, мама, как все слепые, очень чутка на слух, и сегодня утром она в паннории случайно подслушала разговор Атоссы и Лаэрты. В паннории уже приносят новорожденных, и Священная приходила, чтобы посмотреть, где и как развешивать колыбели. Лаэрта спросила Священную, где повесить колыбель царицы, если у нее будет девочка? Атосса сердито произнесла: «У нее не может быть девочки. Она вся в грехах». Ты понимаешь, что это значит?

– Понимаю. Боги гневаются на меня…

– Вот так всегда! Мы настолько привыкли верить в богов, в священность Атоссы, в предсказания Гелоны, что даже не можем помыслить, что боги тут ни при чем, а Священная не настолько священна… Мама говорит, что жрицы обманывают тебя, и кого бы ты ни родила…

– Нет, нет! Утопить девочку? Ни одна рука в храме не поднимется на это. Великая богиня тут же поразит злодейку… Нет, нет!

– Пойми, если и на этот раз… Тебе не быть царицей. Атосса, умышленно оставляет тебя без наследницы. И мама сказала: пока ты еще царица, тебе простят этот грех – открой после родов покрывало и сама взгляни на ребенка.

– Я подумаю о твоих словах, Лота.

– Ну, слава богам! Покажи мне твой щит…

Главная повитуха храма Гелона вошла в покои Атоссы усталая. Под глазами залегли синие полукружия. Она расстегнула пряжку, сняла пеплос, бросила на спинку стула, вяло подняла руку в знак приветствия.

– Хайре, Священная.

– Хайре, Гелона, – Атосса указала на ложе, приглашая прилечь. – Ты не сумела, я вижу, отдохнуть…

– Где же! В храм идут матери одна за другой.

– Кто там остался?

– Динта одноглазая. Она сделает все как надо.

– Царица еще не пришла?

– Нет. Пришла Лота. Ей очень тяжело. К ночи, наверное, родит.

– Кричит?

– Она бранится. И мне не нравится это.

– Все роженицы клянут мужчин, когда рожают.

– Я пойду, прилягу?

– Иди. Передай Динте: как только царица появится в храме, пусть даст мне знать. Я сама пойду к ней.

– Будь осторожна. Годейра догадывается…

– Что?

– Вдруг она откинет пеплос и посмотрит на новорожденного?

– Этого не случится. У царицы не должно быть наследницы.

– Мое дело предупредить. Не надо искушать судьбу.

– Отдыхай. Я сейчас же иду в храм!

Отпустив Гелону и переодевшись, Атосса вошла в храм. Она спешно прошла по галерее, где стояли алтари. На каменных плитах горели костры. Над ними, на треножниках, стояли хитры – огромные глиняные горшки. В них грелась вода. Около наоса в двух больших алтарях тлели древесные угли. На них жрицы бросали кусочки ладана – тонкие струйки пахучего дыма поднимались к высокому, темному потолку храма. В боковых проходах оружие, взятое в боях и принесенное в дар богине. Тысячи мечей, щитов, копий, колчанов со стрелами, шлемов. Все это развешано на стенах, расставлено между колоннами или просто брошено на пол. По проходам снуют жрицы, они деловиты и сосредоточенны. У них в эти дни много работы. Из помещений, где находятся роженицы, слышны стоны. Атосса знала, какую адскую боль испытывают эти женщины, но криков не было. Амазонки умеют переносить боль. Только глухие стоны и брань…

Помещение, где рожают знатные, самое просторное. Атосса вошла в него и увидела на лежанке Лоту. Она лежала на спине с закрытыми глазами. Схватки временно прекратились, и роженица отдыхала. Четыре бронзовых светильника обливали лежанки желтоватым светом. Здесь было тепло – на решетке в углу синеватыми огоньками мерцала горка углей. В других комнатах, где рожали простые амазонки, чадил один факел и было сыро и холодно. Атосса обошла все помещения, нашла одноглазую Динту и велела быть ей около себя неотлучно. Вместе прошли к бассейну и правом крыле храма: белый мраморный ящик наполнен теплой водой. В нем жрицы омывали новорожденных девочек: Атосса опустила пальцы в бассейн – вода показалась ей достаточно теплой, растопленный воск для священных отметин – достаточно чистым. В левом крыле – черный бассейн. В нем обычная родниковая вода. Атосса подошла к нему, задержалась. По проходу жрица несла новорожденного мальчика. Она держала на вытянутых руках коричневатое скорчившееся тельце. Ребенок шевелил согнутыми ножонками и орал во всю глотку, словно предчувствуя беду. Жрица вытянула руки над водой, разжала их – легкий всплеск, оборвавшийся крик и несколько пузырьков воздуха на поверхности бассейна. Ни один мускул не дрогнул на лице Атоссы – заветы Ипполиты извечны и святы. Мужчин не было, нет и не будет в Фермоскире.

Возвратившись к Лоте, Атосса увидела царицу. Годейра лежала у входа на волосяном тюфяке, откинув голову набок. Она стонала, обхватив руками живот.

– Почему ты пришла так поздно? – спросила, наклонившись к ней, Атосса. Годейра не ответила. Сжав зубы, она продолжала тихо стонать. На лбу ее блестели капельки пота.

– Накрой ей лицо, – приказала Атосса, и Динта набросила на царицу священное покрывало.

Боль была невыносимой. Царице казалось, что все ее кости давно разошлись в суставах и разрывают тело на части. Сейчас бы закричать – и стало бы легче, но Годейра помнит третий завет. И еще одна неотступная мысль в голове царицы. Теперь она не верит Священной. Пусть она согрешит против правил, но на этот раз она сбросит покрывало и сама поглядит на новорожденного. А боль все усиливалась. Согнув ноги в коленях, она судорожно давила руками на горячую горку живота. Атосса помогала ей, гладила живот, изредка сильно сжимая его ладонями. В какой-то момент боль достигла наивысшего предела, у царицы потемнело в глазах, и она лишилась сознания.

Очнулась, когда в тело вошел блаженный покой. Откинув покрывало, она огляделась вокруг: в углу у стены корчилась в потугах Лота. Атосса хлопотала около нее и стояла к царице спиной. Одноглазой Динты не было. Осторожно спустив ноги с лежанки, Годейра выскользнула за дверь и бросилась в левый проход. В конце его она увидела одноглазую. Жрица несла ее ребенка к черному бассейну, она была уже почти около него. Еще минута – и ее ребенок будет утоплен. Царица поняла: догнать Динту она не успеет, если крикнуть – будет еще хуже.

Годейра оглянулась, сорвала со стены копье и метнула его в жрицу тупым концом вперед. Копье ударило в поясницу Динту, жрица охнула, повернулась и шлепнулась задом на каменный пол. Царица подбежала к ней, выхватила пищащий комочек из рук. Это была девочка.

По проходу к ним бежала Атосса. Она подскочила к Динте и несколько раз сильно ударила ее по щеке.

– Кто тебе велел, слепая собака, нести девочку сюда?! – кричала она. – Ты прости ее, царица, эта одноглазая сова будет жестоко наказана. И меня прости. Я поспешила к Лоте и не заметила, как твою дочь понесли не туда, куда следует. – Атосса взяла из рук царицы ребенка, понесла его в правый проход. Царица пошла за ней. Динта поспешила к Лоте.

Дочь царицы нарекли именем Кадмея.

Спустя час родила Лота.

Ее девочку назвали Мелетой.