Американская история

Глаза 12

Карл Оукли сидел в «кадиллаке» за поднятыми подкрашенными окнами, на нем была шляпа и темные очки, и он надеялся, что издали его можно принять за Эрла Коннистона. В пустынном полузаброшенном парке, где когда-то устраивались пикники, было совершенно тихо.

Оукли жевал сигару, на душе у него было тоскливо: ему казалось, что уже слишком поздно. Скорее всего, Терри убили. Надо бы сообщить в полицию, но полицейские пожелают поговорить с Эрлом.

Сорок восемь часов назад Оукли считал себя честным человеком. Он удивился легкости, с которой разбилась эта иллюзия. То, что он сейчас делал, было незаконным, опасным и непростительно бесчестным; в течение ночи он все продумал и подошел к пониманию своего преступления. Все эти годы он с удовольствием осознавал, что не алчет того, что не принадлежит ему по праву. Он был уверен, что не завидует Эрлу Коннистону, что его не удручает разница в их положении и что у него нет искушения обмануть Коннистона: если бы это искушение было, обмануть Коннистона он мог бы без труда, Эрл доверял ему полностью, и Оукли с немалым самодовольством думал, что это доверие оправданно. Сейчас он дивился тому, сколь многого не знал о себе…

То новое, что он ощущал в себе последние часы, не могло появиться внезапно на голом месте: нет, оно существовало давно и лишь выжидало. А толчком послужило неожиданное осознание того, что Эрл «уменьшается в размерах», что он уже не тот идол в сверхнатуральную величину, который постоянно ошеломлял деловой мир дьявольским хитроумием и везением. Заметив у Коннистона признаки слабости, а его подозрительность конечно была одним из таких признаков, Оукли позволил своим смутным желаниям обрести форму. Но даже после этого он вряд ли что-либо сделал бы, если бы Эрл был жив. Однако случилось так, что Эрл умер как раз в тот неповторимый момент, когда у Оукли была возможность и решимость отхватить огромный куш. Он не знал, чувствовать ли ему благодарность судьбе или злиться. Слова Эрла, сказанные им много лет назад, навсегда засели у Оукли в памяти: «Во всем, что ни делаешь, риск определяется не тем, что можешь выиграть, а тем, что можешь потерять». Сегодня, впервые в жизни, Оукли переступил черту: он мог потерять все. Абсолютно все. Ему стало страшно.

Сколь многое в жизни определяется случайностью, думал он. Эрлу не повезло, но, возможно, повезло Оукли, когда он вломился в спальню к Луизе явно в неподходящее время. Оукли изумляло, что его совесть совершенно спокойна. Судьба, думал он и мысленно улыбался.

Он раздраженно посмотрел на часы. Десять минут двенадцатого. Сюда он приехал около восьми часов, бросив деньги на дороге, как было сказано. Люди Ороско в Ногалесе следили за радиосигналом из чемодана с деньгами.

Он высидел еще двадцать минут, после чего вылез из машины и стал прохаживаться по редкому лесу, сам не зная, что ищет, но опасаясь найти тело Терри. Не было никаких признаков того, что похитители появятся здесь. Он вернулся к машине и выехал с прогалины на грунтовую дорогу. Большая машина недовольно скрипела на ухабах.

Около часа дня он уже приближался к дому. Владения раскинулись до горизонта: тысяча миль изгороди, сотня ветряных мельниц, пятнадцать тысяч голов скота, пять тысяч акров орошаемого хлопка, две сотни ковбоев, шесть сотен лошадей и восемнадцать тракторов, не счесть койотов и куропаток. Ранчо Коннистона: небольшой уголок империи. Оукли по-хозяйски оглядывал эти владения.

Ороско был у гаража, когда он подъехал.

— Никаких следов Терри. Я ждал три с половиной часа.

— Мне очень жаль, Карл.

— Вы думаете, она мертва?

— Думаю, что да. Но мы все равно должны искать.

Они пошли к дому. Ороско начал рассказывать:

— Ваш приятель в Пентагоне подпалил задницу диспетчеру в Дэвис Монтан. Нам передали всю информацию о вчерашних полетах, и мы остановились на пяти вариантах. Мои люди проверяют сейчас все пять зон. Одна из них приходится на центр Таксона, а это ничего не даст. Я сказал им, что нам нужно знать, где самолеты были в двенадцать сорок четыре, но мне ответили, что такой самолет делает в минуту около десяти миль. А если еще ваши часы врут на полминуты или больше…

Они вошли в дом. Луиза и Адамс сидели с мрачным видом за столом в передней комнате и играли в джин-рамми. Оукли сказал:

— Она не появилась, — и свернул в коридор, игнорируя их вопросы. Ороско прошел за ним в кабинет и закрыл дверь. Оукли спросил: — Что с этой штукой в чемодане?

— Она пересекла границу в Лошьеле, после чего сигнал потеряли.

— Что? — Оукли резко повернулся.

— У такого маленького передатчика дальность не очень большая; может быть, мы опять поймаем сигнал. На каждой дороге к югу от Лошьела есть мой человек.

— Пусть лучше ищут этот сигнал, черт возьми!

— В этом деле нет гарантий. Мы стараемся.

Ороско протянул толстый палец, и Оукли увидел пришпиленную к книжной полке карту — раньше ее не было.

— Извините, — сказал Ороско, — что я сделал из этой комнаты штаб, но я пытаюсь руководить отсюда операцией по телефону. — Он подошел к карте. — Смотрите. У меня есть люди в Ногалесе и Магдалене. Из Лошьела идет не так уж много дорог, рано или поздно передатчик провезут где-то здесь, разве что они выбросят чемодан или сделают петлю по эту сторону границы, но на этот случай у меня есть человек в Лошьеле. Мы их найдем. Это просто вопрос времени.

— И что же я должен делать все это время?

Ороско по-ковбойски сел на стул, сложив толстые руки на высокой спинке.

— Пора нам поговорить о ранчо, Карл. Я предупреждал, что подниму эту тему сегодня.

— Сейчас не время.

— Какого черта. О чем еще нам говорить сейчас?

— Я вообще не хочу это обсуждать.

— Очень жаль, потому что мне есть что сказать.

Оукли откинулся в кожаном кресле Коннистона и устало закрыл глаза. Это нисколько не смутило Ороско:

— За последний год у Коннистона свалили четыре изгороди и спалили два сарая. Это, конечно, пустяки. Но если постоянно отмахиваться от этих чиканос, гордость вынудит их поднять бунт. Они же видят, как черные кругом получают концессии, и считают, что сейчас их очередь, понимаете? Если черные могут, то мексиканцы тоже. Вы когда-нибудь были к востоку от ранчо, Карл? Навещали семью чиканос? Их может быть четырнадцать в трехкомнатной саманной хижине, они безработные, недоедают и болеют туберкулезом… Если удается, собирают горох за доллар в день, если нет, живут на тортильях и бобах. И вот они прозябают там, в холмах, и смотрят на ранчо и большой дом, украденные у их дедов. А знаете, как это было сделано, Карл? Очень просто. Сто лет назад мексиканец заходит в магазин, хозяин которого американец. Мексиканцу нужно купить мешок продуктов, и американец говорит; «Подпиши вот здесь, тогда я дам тебе в кредит». Чиканос подписывает бумагу, прочитать которую не может, потому что кредит нужен ему позарез. Потом оказывается, что он передал права на свою землю. Так судьи, адвокаты, сборщики налогов и вообще все гринго в Аризоне лишили этих людей их законных прав на землю. Теперь они хотят вернуть свое достояние. Им нужно знать, вернете вы землю сами или придется отнимать ее силой.

Оукли все сидел с закрытыми глазами. Его молчание было протестом против слов Ороско. Глубоко вздохнув, мексиканец продолжал:

— У меня есть кузен в тех холмах, он живет на бобах и хлебе. Ни мяса, ни молока. Питьевую воду они берут из ирригационного канала. А Коннистон получал от государства на развитие сельского хозяйства больше, чем годовой доход всех чиканос в округе вместе. Мой кузен сыт этим по горло, Карл.

Морщась, Оукли открыл глаза и посмотрел на Ороско с холодным недоверием.

— Если он ваш кузен, почему вы позволяете ему жить в нищете?

— Потому что он слишком гордый и ничего не берет. Я предлагал ему деньги много раз.

— Но не слишком гордый, чтобы требовать землю, которая ему не принадлежит.

— Ну, Карл, от вас я этого не ожидал. Это пахнет расизмом.

— Чепуха, Диего. Вы хорошо знаете, что в случае чего я за помощью обращусь скорее к вам, чем к любому из гринго, которых я знаю.

— Когда вы последний раз приглашали чиканос к себе на уютный ужин?

Оукли сузил глаза до щелок.

— Вы говорите совсем не о том, Диего. Я-то не виноват в том, что ваши чиканос безнадежно отстали от времени. Как вы можете надеяться, что я восприму всерьез эти фантазии? Фирма Коннистона владеет этой землей в полном соответствии с законом. И все эти разговоры ваших мексиканцев… — Он вдруг широко раскрыл глаза, наклонившись вперед, опершись локтями о стол, как будто желая захватить Ороско врасплох. — Суть дела в том, что вас вовлек в эту историю какой-то фанатик, который знает, через меня вы вхожи к Коннистону, и теперь вы честно выполняете свой долг, не желая, чтобы мексиканцы считали вас предателем. Ну хорошо, вы мне все высказали, но я не поддался. Оставим это, хорошо? Идите и скажите им, что я не согласен.

— Вы не очень-то хорошо обо мне думаете.

— Я очень хорошо о вас думаю, Диего, но в данном случае я считаю, что вы ввязались по ошибке, не подумав.

— Вы думаете, я всего лишь мальчик на побегушках у какого-то крупного мексиканца, который возглавляет движение? Могу вас удивить, Карл. Движение возглавляю я.

Оукли нахмурился.

— Я думал, вы умнее.

— Думали? А я не упоминал, что собираюсь баллотироваться в сенат штата в следующем году?

— Желаю удачи, — процедил Оукли. Он хотел добавить еще что-то резкое, но зазвонил телефон. — Хелло?

Это был один из биржевых маклеров Оукли. Его беспокоило, что акции Коннистона падают. Слишком много их продавалось одновременно в разных городах. Тем не менее Оукли подтвердил свое указание продать акции, заверив, что скоро они пойдут на повышение. Он хорошо продумал свои ходы…

Ороско наблюдал за ним с невозмутимым лицом. Оукли поднял трубку телефона и набрал номер в Лос-Анджелесе.

— Фил, пожалуйста, купите пять тысяч акций «Коннистон индастриз». Причем нужно, чтобы на бирже знали, что покупатель — я. Сможете это устроить?

— Смогу, но зачем? Вы же только что продали через меня сто тысяч акций?

— Да. И надеюсь, что вы никому об этом не говорили.

— Ваше имя не упоминалось. О, я понимаю. Сейчас вы хотите вызвать повышение, чтобы…

— Так вы это сделаете?

Пауза, затем, более осторожным тоном:

— Конечно, я ведь получаю комиссионные.

— Спасибо, — сказал Оукли. Когда он положил трубку, его лицо было уже менее напряженным.

Ороско сказал:

— На бирже решат, что если столь близкий к Коннистону человек покупает его акции, они идут на повышение… А вы тем временем… В конечном итоге всех этих комбинаций вы заработаете несколько миллионов долларов. Миленько.

— Я не знал, что вы разбираетесь в биржевых махинациях.

— Уж не настолько я глуп, чтобы не понять вашу игру. Меня это не касается, конечно, однако теперь я без лишних угрызений совести представлю вам огромный счет за теперешнюю работу.

— Я не стану торговаться, — сказал Оукли, улыбаясь. Он откинулся в дорогом кожаном кресле и сунул в рот толстую сигару. Лишь через некоторое время он осознал не без смятения, что за последний час ни разу не вспомнил о Терри Коннистон.