Американская модель Гитлера

Предисловие к изданию в мягкой обложке

Эта книга оказалась намного более соответствующей текущему моменту, чем я предполагал или хотел бы того. Доказательства этому я получил в преддверии дня выборов 2016 года. Как и большинство людей, я не предвидел их исхода и не мог представить, что темы, которые затронуты на ее страницах, вновь займут центральное место в американской политической жизни.

В последующие полтора года американский расизм вновь вышел из подполья, став частью национальной политики. Либеральные ценности и наши основные институты правосудия стали предметом непрекращающихся нападок. Те стороны американской жизни, что были столь привлекательны для нацистов семьдесят пять лет назад, теперь снова с нами. Есть все основания надеяться, что этот неприятный момент в американской истории рано или поздно закончится, но приходится признать, что в последующие десятилетия подобных моментов может стать больше. Поэтому необходимо задать себе вопрос о том, что делает Америку уязвимой перед подобными периодическими нарушениями стандартов приличия и главенства закона.

Возникающие в связи с этим вопросы ничем не отличаются от тех, что стояли в начале 1930-х годов. Первое и самое главное: как могло случиться, что в Америке одновременно столько демократии и столько расизма? Думаю, ответ не вызывает затруднений, но при этом он крайне болезненный – так же, как и в начале XX века. Ошибочно говорить об американском расизме и американской демократии так, как будто это две никак не связанных и противостоящих друг другу составляющих американских традиций. Часто утверждается, будто американский расизм несовместим с ценностями американской демократии – в частности, будто расовое рабство было печальным пятном времен основания государства, несовместимым с истинными целями новой республики. Но, как точно отметил Эдмунд Морган в своей книге «Американское рабство, американская свобода»[1], демократия и расизм шли рука об руку в ранней американской истории по причинам, имеющим непосредственное отношение к связям между Америкой и нацистской Германией. Американская демократия основана на приверженности американскому равенству, но установить какие-либо нормы равенства в социуме крайне сложно. Трудно убедить людей в том, что все они равны. Как всем нам известно, главный способ добиться этого состоит в том, чтобы вынудить их выступить против общего расового врага – к примеру, объединить бедных и богатых белых против презренных черных. Джон К. Кэлхаун – о котором нацисты написали хвалебную биографию в 1935 году – описал в 1821 году базовую стратегию. По его словам, расовое рабство было необходимо, поскольку оно «лучше всего гарантирует равенство среди белых. Оно неизбежно уравнивает их, не только не способствуя неравенству, но даже не признавая возможности одному белому человеку иметь власть над другим»[2].

Нацистская политика тоже являлась политикой своеобразного эгалитаризма в стиле Кэлхауна – для тех, кого нацисты считали принадлежащими к «народу» (Volk), за счет тех, кто таковыми с их точки зрения не являлся. Изучая чудовищные американские законы в начале 1930-х годов, нацистские юристы сталкивались с политическим мировоззрением, не слишком отличавшимся от их собственного. Обе страны были родиной эгалитаризма, основанного на расовом неприятии. Поучительно вспомнить эту страницу германско-американской истории сегодня, в 2016 году, когда мы наблюдаем возрождение расовой ненависти среди избирателей.

Есть и другой смысл, в котором американская демократия шла рука об руку с некоторой неуверенностью в верховенстве закона в 1930-х годах. Речь идет о том, что нацистский судебный мясник Роланд Фрайслер восхвалял как «простой политический характер» американского законодательства его готовность игнорировать запросы науки и отвергать неотъемлемые принципы законности, такие как презумпция невиновности. Фрайслер воспринимал Соединенные Штаты как страну, где закон, освобожденный от пут юридических уловок, служит воле народа. Если народ решал, что некоторые расы считаются неполноценными, суды не видели в этом ничего крамольного. Чего-то подобного Фрайслер требовал также и от нацистской Германии. Естественно, нацисты не собирались представлять свою программу на крайне значимых для них выборах. Но радикалы, подобные Фрайслеру, были полны решимости навязать всем свою политическую волю без помех со стороны традиционных юридических или научных принципов, именно потому американский закон выглядел для них столь привлекательным.

После последних выборов я больше всего опасаюсь того, что Фрайслер был прав насчет «политического» характера американской демократии и что мы сейчас испытываем на себе все последствия этого. Белый дом недавно заявил, что выдвинутые против президента обвинения в сексуальных непристойностях не подлежат обсуждению, поскольку «народ этой страны поддержал на выборах президента Трампа, и… сам факт его прихода к власти стал ответом на данные голословные утверждения». Народ высказался, и обсуждать больше нечего. Подобный «политический» аргумент мало что значил бы в любой развитой демократии, отличной от нашей, и его успех является показателем слабости принципа верховенства закона. Когда мы становимся свидетелями того, как бездеятельный Конгресс отказывается предпринять какие-либо шаги в защиту наших институтов правосудия, мы в очередной раз наблюдаем «политический» характер американской системы правления, которой столь рьяно аплодировал Фрайслер. Мы должны хранить преданность демократии, но необходимо также настаивать на том, чтобы демократия действовала в рамках закона. Верховенство закона было отвергнуто в эпоху расцвета американского расового законодательства, и точно так же оно было отвергнуто в нацистской Германии, и мы должны трепетать, когда видим, как оно скрипит и шатается в 2018 году[3].