Книга один

1.

Мать Айзека умерла пять лет назад, но он постоянно думал о ней. Айзек жил один в доме со стариком; двадцать уже, но мелкий для своего возраста, на вид просто мальчишка. Поздним утром он спешил через рощу к городу – крошечная фигурка с рюкзаком торопилась поскорее скрыться из виду. Он взял четыре тысячи долларов из ящика стола у старика. Украл, поправил он себя. Побег из психушки. Кто угодно тебя засечет, а соседи пустят собак по следу.

Он взобрался на пригорок: зеленые пологие холмы, мутная извилистая река, единственная проплешина в бескрайних лесных пространствах – городишко Бьюэлл и его сталелитейный завод. Завод сам был как маленький город, но в 1987-м его закрыли, за следующие десять лет растащили оттуда все мало-мальски ценное, и теперь здания торчат романтическими руинами в зарослях дикого винограда, горца и ясеня. Земля испещрена следами оленей и койотов; люди здесь появляются разве что случайно.

Но городок по-прежнему очарователен: аккуратные ленточки белых улочек вьются по склону холма, церковные шпили и булыжные мостовые, высокий серебристый купол православного собора. Совсем недавно это было процветающее зажиточное местечко, в центре полно исторических зданий, сейчас по большей части заколоченных. В некоторых районах еще пытаются якобы убирать мусор и поддерживать порядок, но большая часть в полном запустении. Бьюэлл, округ Фейетт, Пенсильвания. Фейетт-нам, как его называли.

Айзек шел по железнодорожным путям, чтобы не попасться никому на глаза, хотя вокруг все равно ни души. Он помнил, как в конце смены на городские улицы выплескивался поток людей из проходных завода – все покрыты стальной пылью, поблескивавшей на солнце; отец, высокий и такой же сверкающий, наклонялся к нему, подхватывал на руки. Это было еще до аварии. До того, как он превратился в старика.

До Питтсбурга сорок миль, лучше всего идти по путям вдоль реки: можно запрыгнуть на проходящий мимо углевоз и проехать, сколько надо. Доберется до города, а потом пересядет в поезд до Калифорнии. Он планировал побег целый месяц. Чересчур долго. Думаешь, Поу согласится? Вряд ли.

По реке буксир толкал баржи с углем, слышно было, как тарахтит движок. Судно скрылось из виду, все стихло, вода в реке всколыхнулась и успокоилась, мутная, глинистая, лес, сбегающий к самой кромке берега, – такое можно увидеть где угодно, хоть на Амазонке, фото из “Нэшнл Джиографик”. Солнечник плеснул на отмели – вы бы и не подумали есть здешнюю рыбу, но все едят. Ртуть и ПХБ. Он не помнил, что означают эти буквы, но точно какая-то отрава.

В школе он помогал Поу с математикой, но и сейчас не до конца понимал, почему Поу все же дружит с ним – он со старшей сестрой были главными ботаниками в городе, а то и во всей Долине; теперь-то сестра в Йеле. Айзек надеялся, что ее волна успеха подхватит и его. Он всю жизнь восторгался сестрой, но та нашла себе новый дом, мужа в Коннектикуте, которого ни Айзек, ни отец никогда не видели. Тебе и одному нормально, подумал он. Малыш должен поменьше ворчать и обижаться. Скоро он будет в Калифорнии, и тамошние теплые зимы сделают уютнее его одиночество. Год на то, чтобы стать резидентом штата и подать документы в университет, на астрофизику. Ливерморская национальная лаборатория. Обсерватория Кека и Сверхбольшая Антенная Решетка. Нет, ты послушай себя – это все еще имеет смысл?

Миновав город, он вышел на проселок и решил идти к дому Поу опять по железке. Малыш Айзек упорно продвигался к цели. Лес он знал, как старый браконьер, у него куча альбомов с рисунками птиц и прочей живности, но в основном птиц. Полрюкзака записных книжек с собой. Природу он любит. Может, это потому, что в лесу нет людей, но он надеялся, что все же не поэтому. Здорово все-таки расти в таком месте, потому что в городе, ну не знаю, там ты как будто в бешено несущемся поезде. Мозги постоянно на пределе. Следи за направлением, выбирай колею, не то разобьешься. Люди всему дают имена: лапчатка анемоны козодой тюльпан орешник черемуха. Гикори и дуб. Белая акация и большой косматый гикори. Вполне достаточно, чтобы держать мозг в тонусе.

А меж тем прямо над головой светло-голубое небо, распахнутое в открытый космос, – последняя величайшая тайна. Расстояние, как до Питтсбурга – пара миль воздуха, а за этим нежным покрывалом четыреста ниже нуля[3]. Чистое везение. Все шансы на то, чтобы не выжить, – только подумайте, Ватсон. Но не восторгайтесь вслух и на людях, не то быстро натянут на вас смирительную рубашку.

Вот только фортуна постепенно отвернется – ваше Солнце обратится в красный гигант, и планета сгорит. Бог дал, бог взял. Людям придется перебираться на другие планеты, и только физики могут выяснить, как это сделать, именно они спасут человечество. К тому времени его, разумеется, давным-давно уже не будет на свете. Но, по крайней мере, он сумеет внести свою лепту. Смерть не снимает с тебя ответственности за тех, кто остался в живых. Если он в чем и был уверен, то именно в этом.

* * *

Поу жил там, где кончалась грунтовка, в спаренном трейлере, который, как и полагается загородному жилищу, стоял посреди большого лесного участка. Восемьдесят акров и острое чувство фронтира – чувство, будто ты последний человек на земле, надежно укрытый среди всех этих зеленых холмов и впадин.

Во дворе рядом со старым “камаро” Поу – камуфляжная покраска за три тысячи и сгоревшая коробка – стояло здоровенное сиденье от тягача. Металлолом разной степени коррозии, к одной из железяк пришпилен флажок с легендарной тройкой Дейла Эрнхардта[4], тут же деревянный вертел, чтоб подвесить оленя. Поу сидел на пригорке, выглядывая что-то на реке. Как говорится, сумел бы выплатить ипотеку, жил бы у Господа на заднем дворе.

Весь город думал, что Поу поступит в колледж, чтобы и дальше играть, – не обязательно в одной из команд Большой Десятки, но в приличное место, но вот уже два года миновало, а он все живет в трейлере со своей матерью, все торчит во дворе, и вид такой, будто вот-вот встанет и пойдет колоть дрова. На этой неделе, а может, на следующей. Годом старше Айзека, дни его славы уже позади, у ног валяется дюжина пустых жестянок из-под пива. Высокий и широкоплечий, двести сорок фунтов, раза в два здоровее Айзека.

Завидев его, Поу сказал:

– Что, теряем тебя навеки?

– Не надо слез, – отозвался Айзек. Огляделся. – Где твои вещи?

Хорошо, что есть Поу, это отвлекает от мыслей о ворованных деньгах в кармане.

Поу усмехнулся и отхлебнул пива. Он уже несколько дней не мылся – с тех пор, как его уволили из городского хозяйственного магазина, который теперь работал по сокращенному расписанию, все не спешил устраиваться в “Уолмарт”.

– Как я с тобой пойду, ты ж понимаешь, на мне все это хозяйство, – и Поу торжественно повел рукой в сторону леса и дальних холмов. – Мне бы твои заморочки.

– Ты просто трус, ты в курсе?

– Господи, Умник, ты что, всерьез хочешь взять меня с собой?

– Не вижу иных вариантов, – ответил Айзек.

– Давай взглянем на это дело с моей эгоистической точки зрения. На мне все еще висит условный срок. Уж лучше ограбить бензоколонку.

– Ты уже попробовал.

– Нечего будить во мне чувство вины. Присядь лучше и хлебни пива.

– Времени нет.

Поу еще раз раздраженно оглядел двор, но все же поднялся с места. Допил пиво, смял банку.

– Ладно, – буркнул он. – Так и быть, провожу тебя до большого вокзала. Но дальше – сам.

* * *

Со стороны они, должно быть, напоминали отца с сыном – размерами. Поу, с тяжелым подбородком, маленькими глазками и даже сейчас, через два года после окончания школы, в нейлоновой футбольной куртке, с именем и номером на груди и бьюэлльскими орлами на спине. Айзек, маленький и щуплый, с огромными глазами, одежда не по размеру велика, старый рюкзак забит под завязку: спальник, одежда, тетради и записные книжки. Они шли по узкой дороге к реке, среди лесов и лугов, зеленых и прекрасных в начале весны. Миновали старый дом с обвалившимся фасадом – рухнул в карстовую яму, почва под Долиной изрыта шахтами, некоторые нормально законсервированы, а другие нет. Айзек швырнул камень и сбил с крыши прогнившую вентиляционную трубу. Рука у него всегда была верная, даже лучше, чем у Поу, хотя, разумеется, Поу никогда этого не признавал.

Подошли к ферме Калтрапа, у самой реки. Коровы грелись на солнышке, а из сарая доносился пронзительный визг свиньи.

– Жуть, лучше бы я этого не слышал.

– Да иди ты, – возмутился Поу. – Калтрап делает лучший бекон в округе.

– Но для этого кто-то должен умереть.

– Будь добр, прекрати анализировать.

– А ты знаешь, что сердца свиней используют для лечения человеческого сердца? Клапаны практически идентичны.

– Постараюсь поскорее забыть твои байки.

– Уж это точно.

– Ну ладно, я загнул, – виновато буркнул Поу. – Это была ирония.

Они двинулись дальше.

– Знаешь, я был бы тебе страшно признателен, если б ты пошел со мной.

– Я и Джек Керуак Младший. Который спер четыре штуки у своего старика и даже не подозревает, откуда взялись эти бабки.

– Он просто гнусный скряга с пенсией сталелитейщика. Сейчас, когда он перестал все отсылать моей сестрице, у него куча денег.

– Сестрице, которой, возможно, нужны эти деньги.

– Которая закончила Йель, получив десяток стипендий, в то время как я торчал здесь и ухаживал за Маленьким Гитлером.

Поу вздохнул:

– Бедный сердитый Айзек.

– А кто бы не злился?

– Ну, согласно житейской мудрости моего папаши, куда бы ты ни сбежал, проснувшись поутру, увидишь в зеркале все ту же рожу.

– Жизненный принцип.

– Отарик не дурак в чем-то.

– Тут ты прав.

– Шагай уже, Умник.

Они повернули к северу вдоль реки, в сторону Питтсбурга; шахты и лес остались к югу. Потому здесь и делали сталь, что есть уголь. Вот еще один брошенный заводик с закопченной трубой, тут же была не одна сталь – десятки мелких производств обслуживали заводы и зависели от них: инструменты и заготовки, особые покрытия, оборудование для шахт, да бесконечный список. Это была сложная разветвленная система, и когда заводы закрылись, то разорилась вся Долина. Сталь была ее сердцем. Интересно, сколько времени пройдет, пока все это заржавеет, рассыплется в пыль и Долина вернется в свое естественное состояние? Только камни останутся.

Столетие Долина была сталелитейным центром страны, а фактически всего мира, но к моменту появления на свет Поу и Айзека здесь уже сократили 150 ооо рабочих мест – большинство маленьких городов не могли позволить себе даже основные службы; в некоторых и полиции не было. Айзек подслушал, как сестра рассказывала кому-то из колледжа: половина населения живет на пособие, а другая половина занимается охотой и собирательством. Преувеличение, но не сильное.

Никаких признаков приближающегося поезда. Поу шел на шаг впереди. Единственные звуки – ветер с реки и хруст гравия под ногами. Айзек надеялся на длинный состав, который замедляет ход, повторяя все изгибы реки. Короткие поезда проносятся гораздо быстрее, запрыгивать на ходу опасно.

Он смотрел на реку – мутная, илистая, скрывающая множество тайн. Грязь, много слоев грязи, старое барахло, детали тракторов, кости динозавров. Ты не совсем на дне, но и не на поверхности. Трудно разглядеть вещи как они есть. Отсюда и февральские купания. Отсюда и кража у старика. Будто несколько дней прошло, как ушел из дома, а на деле часа два-три, еще можно вернуться. Ну уж нет. Есть множество вещей хуже воровства – лгать себе, к примеру, сестрица и старик чемпионы в этом деле. Или вести себя так, будто кроме тебя никого на свете не осталось.

А ты, в свою очередь, похож на мать. Останься подольше – и прямая дорога в психушку. Или на стол в прозекторской. Прогулка по льду в феврале, холод как удар током. Так холодно, что дыхание останавливается, но ты держался, пока боль не отступила, вот так она и ускользнула. Потерпи минутку – и станет теплее. Жизненный урок. А ты бы и не всплыл до сих пор – до апреля, – пока вода в реке не прогрелась, и те существа, что живут внутри тебя, о которых и не подозреваешь, они-то и подняли бы тебя на поверхность. Учительница рассказывала. Мертвый олень зимой похож на скелет, обтянутый кожей, но летом раздувается. Бактерии. Холод притормаживает их, но в итоге они так и так получают свое.

У тебя все нормально, подумал он. Выкинь из головы.

Но все равно помнил, как Поу вытаскивал его из воды, как он твердил Поу: я хотел узнать, каково это. Просто эксперимент. Было темно, он бежал, весь в грязи, продирался через бурелом и заросли вербы, в ушах шумело, и он вывалился на чье-то поле. Опавшие листья потрескивали; он так давно замерз, что уже не чувствовал холода. Знал, что это конец. Но Поу опять его догнал и спас.

– Прости, что я дурно отозвался о твоем отце, – сказал он Поу сейчас.

– Фигня, мне плевать, – отмахнулся Поу.

– Мы так и будем дальше идти?

– Как?

– Молча.

– Может, мне просто грустно.

– Может, тебе нужно просто взять себя в руки, – усмехнулся Айзек, но Поу шутку не принял.

– У одних вся жизнь впереди. А у других.

– Ты можешь делать что захочешь.

– Давай не будем, – буркнул Поу.

Айзек еще на шаг приотстал. Поднявшийся ветер трепал одежду.

– Ты так и будешь идти, даже если гроза начнется?

– Не думаю.

– Тогда вон там, за леском, есть старая мастерская. Можем там переждать.

Река в дюжине ярдов слева, а дальше рельсы шли вдоль поймы, поросшей травой, ярко-зеленой на фоне черноты надвигающихся туч. Заросли шиповника скрывали стоящие в центре вагонетки. По краю поймы располагался завод “Стандард Стил Кар”, Айзек бывал тут прежде. Завод наполовину разрушен, кирпичи и обвалившиеся потолочные балки грудами лежат поверх старых горнов и гидравлических прессов, все поросло мхом и диким виноградом. Несмотря на кучи щебня, внутри было довольно просторно. И полно сувениров. Старая именная табличка, которую ты подарил Ли, отодрал вон с того кузнечного молота, отполировал и смазал. Мелкий вандализм. Нет, это в память обо всех этих людях, они гордились своими механизмами; спасти хотя бы несколько деталей – крохи жизни после смерти. Ли повесила табличку над столом, ты видел, когда ездил в Нью-Хейвен.

Тем временем хлынул дождь. Будет сыро и холодно. Плохое начало путешествия.

– Боже, – вздохнул Поу, когда дождь припустил во всю мощь, – у этой развалины даже крыши нет. Я должен был догадаться – с твоим-то счастьем…

– Здесь есть другие цеха, в лучшем состоянии, – заметил Айзек.

– Дождаться не могу, веди скорее.

Айзек обогнал его. Поу в дурном настроении, и непонятно, что с этим делать.

Луг они пересекли по оленьей тропе. За главным зданием фабрики стояло еще одно, поменьше, полускрытое деревьями, темное и мрачноватое. Или укромное, как посмотреть. Кирпичное, гораздо меньше главной постройки, размером с гараж скорее, окна заколочены, но крыша цела. Домишко почти весь зарос виноградом, но ко входу вела узкая тропинка. Дождь зарядил вовсю, и они кинулись бежать. Поу толкнул дверь плечом. Она послушно распахнулась.

Внутри было темно, но они сумели разглядеть бывшую ремонтную мастерскую, с дюжиной токарных и фрезерных станков. Металлическая платформа под несколько шлифовальных станков для заточки инструментов, но самих станков нет, да и у токарных сняты хомуты и блоки питания – все, что можно было унести. Везде разбросаны пустые бутылки из-под крепленого вина и еще больше пивных жестянок. В старой печи недавно разводили огонь.

– Господи Иисусе. Воняет, будто десяток бродяг откинули копыта здесь под полом.

– Да все нормально, – сказал Айзек. – Разведем огонь и обсушимся.

– Да ты только взгляни, это же “Ховард Джонсон” для ханыг. Запас дров и все такое.

– Добро пожаловать в мой мир.

– Умоляю, – фыркнул Поу. – Ты просто сраный турист, и все.

Не обращая на него внимания, Айзек присел на корточки у печки и принялся сооружать аккуратный костер – растопка, мелкие щепки, теперь нужно поискать подходящие палочки. Не самое удобное место для привала, но сойдет. Лучше, чем весь день брести в мокрой одежде. Вот это и означает – в дороге, когда ценишь простые вещи, – простая жизнь. Назад к природе. Если надоест, всегда можно купить билет на автобус. Но тогда не считается – ведь в этом случае можно купить и билет обратно. Малыша не напугаешь. Так больше увидишь по пути – сделать крюк в Техас, обсерватория Макдоналд, гора Дэвис, девятиметровый телескоп Хобби-Эберли. Представь только, как выглядят через него звезды – все равно что оказаться в космосе. Вторая лучшая вещь на свете, после профессии астронавта. Сверхбольшая Антенная Решетка, Нью-Мексико или Аризона, точно не вспомнить. Увидеть все. Не спешить, не тревожиться.

– Что-то ты чересчур развеселился, хорош уже, – сказал Поу.

– Ничего не могу с собой поделать. – Айзек нашел еще несколько деревяшек и вновь занялся костром, строгая ножом щепки на растопку.

– Ты чертову вечность копаешься, в курсе?

– Люблю разжигать костер с одной спички.

– Ага, к тому времени, как разгорится, уже стемнеет и пора будет уходить, потому как я не намерен ночевать здесь.

– Я дам тебе свой спальник.

– К дьяволу. Мы и так уже, наверное, подцепили туберкулез в этом дивном местечке.

– Все будет хорошо.

– Непутевый ты.

– И что ты будешь делать, когда я уйду?

– Думаю, буду бесконечно счастлив.

– Я серьезно.

– Забей. Если мне захочется, чтобы меня кто-то доставал, поговорю с матерью.

– Я сам поговорю с твоей матерью.

– А, ну да, ну да. Ты пожрать захватил?

– Орешки.

– С тебя станется.

– Дай зажигалку.

– Вот бы сейчас горячего “винни-пай” из “Винсента”. Господи, я был там однажды, фирменное…

– Зажигалку.

– Я бы заказал, но “Некстел” отключили мне телефон.

– Угу.

– Это была шутка, – сказал Поу.

– Очень смешно. Дай мне твою зажигалку.

Поу со вздохом протянул зажигалку. Айзек разжег огонь. Занялось быстро. Хороший получился костер. Он распахнул дверцу печки, сел напротив и удовлетворенно наблюдал результат своих трудов.

– Ты будешь улыбаться, даже когда этот сарай вспыхнет у нас над головой.

– Тому, кто повезет двух парней в больницу.

– Не уезжай, – сказал Поу.

– Не могу.

– Знаешь, думаю, ты правильный парень, Умник. Просто хотел сказать – на случай, если тебе важно мое мнение.

– Ты мог бы там поступить в любую футбольную команду. Там полно колледжей, это же как “Спасатели Малибу”.

– Вот только все, кого я знаю, живут здесь.

– Позвони тому тренеру из Нью-Йорка.

– Я рад за тебя. – Поу пожал плечами. – Ты справишься, как твоя сестра. И, как все богатеи, в конце концов женишься. Милый старикашка, будешь тусоваться в Сан-Франциско…

Они помолчали, оглядывая свое убежище. Поу встал, подобрал рваную картонную коробку, прилег на нее.

– Я все еще, слава богу, пьян, – зевнул он. Перекатился на спину, прикрыл глаза. – О господи, жизнь моя. Поверить не могу, что ты на это решился.

– Вагончик Айзек, так меня теперь зовут.

– Любимчик моряков.

– Принц бродяг.

Поу ухмыльнулся:

– Если это твой способ извиняться, то принято. – Он повернулся на бок, завернулся поплотнее в свою футбольную куртку. – Надо дать глазам отдохнуть минутку. Разбуди меня ровно в тот момент, как дождь кончится.

Айзек толкнул приятеля:

– Поднимайся давай.

– Отвали, дай покайфовать.

Айзек вернулся к огню. Тяга вроде нормальная – не загнуться бы от угарного газа. Толкнуть его еще разок. Не стоит. Пускай дремлет. Похоже, вырубился. И так каждый раз, стоит только посидеть тихонько. Не то что ты – редко засыпал не в своей постели. В таком месте и глаз бы не сомкнул. Хорошо бы и дальше идти вместе. Айзек рассматривал старые станки, стропила, через заколоченные окна пробивался блеклый серый свет. Поу не боится людей, вот в чем разница. Такая у него особенность. Физически не боится, и все. А посмотри на себя – уже переживаешь, волнуешься, как там старик. Ведь знаешь, что все с ним в порядке. И будет в порядке. У Ли богатый муж – они в любой момент могут нанять сиделку. Пока ты там жил, не было необходимости, но теперь, когда ты свалил, сиделка найдется. Ли купит себе свободу. Ты потратил пять лет, а она – пару дней каждое Рождество, они со стариком делают вид, что просто так сложилось, судьба. А ты опять – только подумать – оказался плохим мальчиком. Малыш превращается в вора, бросает своего отца, а сестра опять героиня и любимица.

Он попробовал расслабиться, не вышло. Малышу, похоже, нужна тройная доза прозака. Или что-нибудь покрепче. Вытащил деньги, пересчитал еще раз; казалось, что тут не четыре тысячи долларов, а какая-то громадная сумма. Дальше будет только сложнее, сейчас-то с тобой Поу, и вы все еще в родных краях. Думал, что все рассчитал, ага, твои тетрадки и школьные табели, все, что нужно, чтобы начать жизнь в Калифорнии. На бумаге все идеально, но сейчас выглядит просто смешно. Даже если старик не вызовет копов. Только гордость удерживает тебя здесь, в этом сарае.

В другом конце здания послышался шум, Поу сел, повертел головой. Дальнюю дверь они не заметили. Оттуда, громко топоча, появились трое мужиков в мокрой одежде, с рюкзаками. Двое высоких, один пониже ростом.

– Эй, это наше место, – сказал самый здоровый. Он был крупнее Поу, светловолосый и с густой бородой. Все трое пробрались между станками и остановились в нескольких шагах от печки.

Айзек поднялся, но Поу не двинулся с места.

– Это место ничье, – спокойно сказал он.

– Не-а, – протянул мужик. – Оно наше.

– Да мне пофиг, даже если вы на минутку выходили, – ответил Поу, разглядывая лужу, которая уже натекла с мокрой одежды гостей. – Но мы останемся тут.

– Мы можем уйти, – сказал Айзек. Он подумал о деньгах в кармане и отвел взгляд. Показалось, что светловолосый лесоруб хочет что-то добавить, но нет.

– Да хрен ли, – заговорил другой. – Хорошо хоть огонь есть. – И сбросил рюкзак.

Он был самым маленьким из компании и самым старым, лет за сорок, с недельной щетиной, тонким носом, таким кривым, будто его постоянно ломали и ни разу не дали срастись. Айзек вспомнил, как Поу однажды сдуру вздумал поиграть без шлема и ему крепко врезали и сломали нос, так он тут же его сам себе поправил, руками, прямо на поле.

Мужики выглядели так, словно они уже давно в пути. Старший выкрутил свою шапочку и положил поближе к огню, мокрые штаны прилипли к ногам. Сказал, что его зовут Мюррей, от него воняло.

– Мы с тобой не знакомы, а? – обратился он к Поу.

– Думаю, нет.

– Откуда же я тебя знаю?

Поу пожал плечами.

– Он играл в футбол, – подсказал Айзек. – Третий крайний в “Бьюэлл Иглз”.

Поу покосился на Айзека.

Мужик заметил футбольную куртку Поу.

– Помню, – сказал он. – Я менял масло на “Джонс-Шеви”, и после работы мы смотрели разные игры.

Думаю, там тебя и видел. Команда колледжа или что-то такое.

– Не-а, – возразил Поу.

– Ты вообще ничего был, – продолжал Мюррей. – Не так давно.

Поу промолчал.

– Да все путем. Отто, вон тот, он в “Золотых перчатках” участвовал в молодости. Мог в профессионалы податься, но.

– Я служил в армии, – сказал Отто. Высокий швед. Большинство народу в Долине были откуда-то: поляки, шведы, сербы, немцы, ирландцы. Кроме семьи Айзека, они шотландцы, и Поу, которые жили тут так давно, что никто и не помнил, откуда они родом.

– Отто, ветеран половых боев, – заржал Мюррей.

– Пошел на хрен, Мюррей, – огрызнулся Отто.

Айзек посмотрел на Отто, но тот замолчал и уставился в пол. Третий, темноволосый, похож на испанца, чуть помельче Поу, с тату на шее – JESUS, жирными буквами. Все трое были гораздо крупнее Айзека. Швед, тот вообще под семь футов.

– Вам повезло, что сюда мы забрели, – сказал “испанец”. – Тут в округе полно настоящих психов.

– Хесус, – ухмыльнулся Мюррей, – хорош строить из себя чертова мексикашку.

– А Мюррей мог бы и заткнуться, – отозвался Хесус.

Швед Отто добавил:

– Вы тут еще конференцию устройте.

– Эти двое не из наших, они местные.

Помещение казалось маленьким и темным, и швед поднял длинную доску и неловко сунул ее в печь одним концом. Айзек прикидывал, как бы намекнуть Поу, что пора смываться. Дрова потрескивали, угольки отскакивали на пол, а пять мужских теней на стене напоминали сидящих обезьян. Дело плохо, думал Айзек. Хесус выхватил что-то из кармана, Айзек вздрогнул, и Хесус расхохотался. Оказалось, обычная бутылка виски.

– Мне надо отлить, – сказал Айзек. Он просто хотел уйти и выразительно посмотрел на Поу, но Поу не понял.

– Ну иди, – сказал он.

– А они всегда писают вдвоем, – хихикнул Хесус.

Айзек ждал, но Поу все торчал на месте, пялясь на Хесуса и шведа; куртка Поу валялась на полу рядом с рюкзаком Айзека. Поу явно настроен решительно, считает себя непобедимым. Айзек подхватил рюкзак, он не мог себе позволить лишиться хоть малости из его содержимого. Держал рюкзак за лямку и чувствовал, как все смотрят на него. Он не знал, как дать понять Поу, чтобы тот взял свою куртку и выходил. В итоге вышел один.

Почти стемнело, гроза постепенно стихала, но собирались новые тучи, деревья у реки уже клонились под ветром. Он вновь принялся соображать, как вытянуть Поу оттуда. Думает, что это как в школе, обойдется. В поле вокруг полно металлолома, трава проросла сквозь груды деталей вагонеток, блоков моторов, колес, валов и прочих трансмиссий. Стайка летучих мышей мельтешила над кучами ржавеющей стали.

В просвете облаков вспыхнул кроваво-оранжевый свет, и Айзек смотрел на небо, пока солнце полностью не скрылось. Непонятно, то ли идти и вытаскивать Поу оттуда, то ли он сообразит выйти сам. С Поу вечно так. Чуть не угодил за решетку за то, что поколотил парня из Доноры, до сих пор на условном сроке. Не может он сдержаться, тебе не понять. Возможно, это не его вина. Кто знает, а вдруг таким громилой нельзя стать, если мозгами не будешь немножко роботом.

Из здания донеслись неожиданно громкие голоса, потом крик и грохот. Айзек затянул ремни на рюкзаке потуже, прикинул, по какой тропинке бежать через поле, и ждал только Поу, чтобы сорваться с места. Но Поу все не появлялся. Жди, уговаривал он сам себя, просто не суетись, будь наготове. Крики и шум стихли. Айзек еще немного подождал. Может, все в порядке. Нет, точно не то. Придется вернуться.

Руки тряслись, но он вытащил деньги из кармана, затолкал их поглубже в рюкзак, потом быстро сунул рюкзак под металлический лист. Отлично. У Малыша все под контролем. Не входить с пустыми руками. Он присмотрел было короткий отрезок железной трубы, но его запросто отберут. Под другой кучей металлолома – он осторожно просунул руку между ржавых железяк – в грязи валялись шарики от промышленных подшипников. Выбрал один, размером с бейсбольный мяч или чуть больше, холодный и очень тяжелый. Может, слишком тяжелый. Поискал что-нибудь другое. Нет, времени нет. Давай, вперед. Не входи в ту же дверь.

Тихонько прокравшись через заднюю дверь, он сразу увидел, что произошло. Мюррей лежал на полу. Мексиканец стоял позади Поу, что-то приставив к его шее; вторая рука его тянулась к ширинке Поу. Поу вскинул обе руки вверх, как бы уговаривая успокоиться. Они стояли напротив печки, спиной к нему. Айзек скрывался в темноте, незаметный для остальных.

– Отто! – завопил мексиканец. – Мне что, торчать так весь гребаный день?

– Твоего дружка не видать, – отозвался голос. – Он, поди, уже свинтил.

Швед ввалился через противоположную дверь, лицо его поблескивало в свете огня, и он улыбнулся Поу, будто был счастлив встрече. Айзек вдруг почувствовал, что изо всех сил сжимает металлический шар, ощутил, насколько тот тяжел, пять фунтов или шесть, он перенес вес на опорную ногу и швырнул со всей силы, так что плечо отозвалось болью. Шар растворился в темноте, и тут же раздался треск. Шар врезался шведу точно в переносицу. Швед застыл на миг, потом колени его подогнулись и он рухнул навзничь, обрушившийся колосс.

Поу вырвался и бросился к выходу; Айзек помедлил секунду, глядя на поверженного им человека, руки и ноги того еще слегка подергивались. Беги, скомандовал он себе. Мюррей тихо лежал на полу, Хесус опустился на колени перед шведом, что-то говорил, гладил по лицу, но Айзек уже все понял – он помнил тяжесть шара, помнил, с какой силой его метнул.

* * *

В темноте они едва различали рельсы. Опять зарядил дождь. Руки и лицо Айзека были измазаны грязью, грязь налипла на ботинки, он весь промок, но не знал, от пота или дождя.

Надо забрать рюкзак, думал он. Нет, ты туда не вернешься. Этот парень серьезно ранен? Железяка была реально тяжелая, до сих пор рука болит. Не надо было швырять ему в лицо.

Впереди уже можно было различить огни Бьюэлла; они близко. Внезапно Поу свернул и ломанулся через кусты к реке.

– Мне надо помыться, – крикнул он Айзеку.

– Потерпи до дома.

– Он лапал меня прямо за голое тело.

– Потерпи до дома, – повторил Айзек. Голос звучал словно издалека. – Такой водой все равно не отмоешься.

Дождь стал ледяным, с крупинками снега, а на Поу одна футболка. Он скоро начнет замерзать, подумал Айзек. Вы оба сейчас соображаете плохо, но он хуже – отдай ему свою куртку.

Он снял куртку и протянул Поу. Поколебавшись, Поу попытался надеть ее, но не вышло – слишком маленькая. Он вернул одежду.

Айзек услышал, как произносит вслух:

– Тогда нам надо бежать, чтобы ты согрелся.

Некоторое время они бежали трусцой, но было слишком скользко. Поу дважды шлепнулся в грязь, он был совсем не в себе, и они перешли на шаг. Айзек все думал о человеке, лежащем там, кажется, у него по лицу текла кровь, но, может, это просто отблеск огня или тень. У меня не было другого выхода, убеждал он себя, и сам знал, что это неправда.

– Надо добраться до телефона и позвонить 911 насчет того парня. На заправке “Шитц” есть.

Поу молчал.

– Там телефон-автомат, – сказал Айзек. – Никто нас не узнает.

– Плохая идея.

– Мы не можем просто оставить его так.

– Айзек, у него из глаз текла кровь, а ноги дергались – это рефлекс. Если оленю перешибить позвоночник, с ним происходит то же самое.

– Мы о человеке говорим.

– Мы вызовем “скорую”, а следом подоспеют копы.

Айзек почувствовал, как горло сжалось. Он опять вспомнил, как падал Швед. Не пытаясь устоять, зацепиться за что-то, и как потом дергались конечности. Человек в обмороке не шевелится.

– Надо было сматываться оттуда, как только эти типы появились.

– Знаю, – согласился Поу.

– Твоя мама дружит с Бадом Харрисом.

– Чисто технически парень, которого ты завалил, ничего не сделал. Не он же держал меня.

– Ситуация несколько сложнее, вообще-то, – возразил Айзек.

– Ну не знаю. Я сейчас не в состоянии нормально соображать.

Айзек снова пошел быстрее.

– Айзек, – окликнул Поу, – не делай глупостей.

– Я никому не скажу. Не волнуйся.

– Погоди! – Поу ухватил его за плечо. – Ты все правильно сделал, мы оба это знаем.

Айзек молчал.

Поу дернул головой в сторону дороги:

– В любом случае мне лучше тут срезать, так до дома ближе.

– Я провожу тебя.

– Нам надо разделиться.

Лицо Айзека было, видимо, чересчур красноречиво, потому что Поу добавил:

– Ты можешь вернуться к старику на одну ночь, ничего с тобой не будет.

– Не в этом дело.

– Ты все правильно сделал, – повторил Поу. – Утром, на свежую голову, мы разберемся, как быть.

– Нам надо разобраться прямо сейчас.

Поу отрицательно помотал головой:

– Я зайду к тебе утром.

Айзек смотрел, как он разворачивается и уходит по темной дороге к дому матери. Один раз обернулся и помахал. Когда Поу скрылся из виду, Айзек пошел дальше по путям, в темноте, один.

2. Поу

Он брел по раскисшей грунтовке к трейлеру матери. Перед Айзеком-то старался держаться, меньше всего сейчас ему надо знать, что у Поу крыша поехала. Но к тому идет. Темно вокруг, как-то спокойнее, никто его не увидит в таком раздрае, а он вспоминал, как нож прижимается к шее и как его лапает тот мужик. Дождь опять усилился, а потом повалили настоящие снежные хлопья. Он дико замерз, куртку-то бросил в мастерской, где теперь лежит мертвый бугай по имени Отто. Совсем окоченел, что угодно отдал бы за куртку или даже за самую говеную шляпу, галлон крови отдал бы за дерьмовую шерстяную шапочку и, боже правый, все что хотите за пальто, да хоть за полиэтиленовый мешок. Наверное, надо бежать, чтобы согреться, но он еле ноги волочит. Подумал, что согреется дома. И тут вспомнил, что не наколол дров для печки, откладывал, как всегда, до последней минуты, а после ушел с Айзеком, и в доме дубак, без дров-то, а электрическое отопление стоит тридцатку в день, мать его никогда не включает, а топор в больных руках удержать она не может.

Он понадеялся, что мать не очень замерзнет из-за такого поганого сынка. Сидит сейчас в трейлере со своими скрюченными артритом руками, а ты дерьмо, натуральный говнюк, который не может позаботиться о собственной матери, гребаный босяк, ссыкло, не смог даже в скобяной лавке удержаться. Интересно, чем это Айзек запулил в того мудилу, что-то тяжелое было, булыжник, что ли, всю рожу ему размозжил. Лоб вдавило в череп. Если повспоминать подольше, наверняка вывернет. Здоровенный, поди, был каменюка, твою мать. Айзек и Отто, матч судьбы. Господи, спасибо, что направил его руку. Спас мою жизнь. А меня потискали за член эти ханыги, да ко всему я еще и обоссался.

Единственный раз, когда надо, чтоб в доме было тепло, там холодильник, а ему нужно тепло как соучастнику убийства, по сути самозащита, но все равно убийство, сбежали от трупа, но, Господи, если кто-то думает, что он вызовет копов из-за этих козлов, то хрен, и этот будущий покойник Отто с улыбочкой на харе размером со стадион идет ко мне, он идет, а к шее моей прижат нож, а чья-то лапа тискает мои яйца, и не ошибешься, о чем этот козел думает. Да, наверное, так себя чувствуют девчонки, когда их лапают всякие отморозки. Такое не забудешь.

От мысли, что Отто валяется там, а чертовы койоты обгрызают его морду, Поу даже немножко согрелся; спроси его утром, так он никогда никого не ненавидел, но сейчас благодаря Хесусу он ненавидел и покойного Отто, и как он улыбался, глядя на то, как Поу в прямом смысле ухватили за яйца, а еще больше ненавидел того, кто порезал ему шею и держал его, а что до третьего, старикана, ну он не собирался бить его так сильно. Не помнил он, как его зовут, который постарше, который не хотел драки, воняло от него ужасно. Жаль, что он так крепко ему врезал. Он-то нормальный был мужик. Ему-то и досталось от тебя по полной.

Это не убийство, но выглядит все равно паршиво. Он понимал, что все из-за него. Знал, что когда Айзек потопал отлить, то не затем вышел на самом-то деле. Это у старины Билли Поу в жопе заиграло и кулаки чесались, и не в первый раз из-за этого он влипал в неприятности. Ему хотелось помахаться с этими ублюдками. Думал, завалю всех троих, думал, это будет круто, бля, завалить троих, а они возьми и чуть не пришей его самого, и на высоте-то оказался маленький Айзек Инглиш, и это он завалил, буквально прикончил, а не просто покалечил того бугая Шведа. Камнем, а не мечом, как говорится. Господи Иисусе, это же верный электрический стул. Да похрен, хорошо бы, чтоб оба эти козла сдохли, и Отто, и бородатый мексиканец, который порезал мне шею и лапал, блядь, меня, прямо чувствую его поганые пальцы на члене. Он потрогал себя между ног, совсем мягкий, но сразу пошла волна вверх по животу, пришлось остановиться успокоиться. Надо помыться с мылом. Мылом и горячей водой. Горячая ванна и мыло. Здоровый был нож, Господи Иисусе, у него был настоящий нож. Так, уже все в порядке. Он увидел впереди огни трейлера. Добрался-таки.

Уже почти у дома заметил в окне силуэт матери, высматривавшей его, и понял, что придется рассказывать, что случилось, как вышло, что его штаны воняют мочой, шея порезана и он в одной футболке шарахался под ледяным дождем в грозу и чуть не околел до смерти. Медленно побрел от дороги к деревьям в конце двора, надо подождать, пока она не ляжет, нет сил ей про такое говорить. Она расскажет отцу, хотя в этом блядском городе он и так все узнает. Он подумал, что мать могла бы принять обратно старого козла. Видел его с той молодой курвой, математичкой, двадцать четыре года. Еще подмигнул мне. Маме не стал говорить, потому как она решила его простить. Худо ей сейчас, может, это ей нужно, другие ублюдки, которых она приводила в дом, ничем не лучше; тот, что постарше, был еще ничего, а остальные торчали на чертовом диване и пялились в ящик, пока она готовила им ужин, и вообще вели себя как короли, а парочку из них вообще надо было обухом отоварить за то, как они с ней обходились. И поглядеть на их рожи при этом. И рявкнуть тому жирному с мотоциклом, “хондой”, это не твой, блядь, дом, и он живо перестал бы скалиться, когда понял, что я сверну ему челюсть. Надо было бы, но, господи, какое у нее лицо, когда она слышит, что я такое говорю. И потом не разговаривает со мной несколько дней. Умник постоянно твердит: когда доживешь до сорока, вспомни, как эти козлы с ней обходились. И не будь козлом уже в молодости.

Он присел под деревом. Смотрел, как снег хлопьями ложится на траву, осознавал, что время идет и ему уже теплее, уютно сидеть здесь под елкой. Чудо, что именно Айзек спас его. И выглядит он невзрачно, и ручки, и запястья у него такие тоненькие, хрупкие. Изысканный, утонченный – вот подходящее для него слово, и для лица тоже, черты все такие нежные, не мужские совсем. Глаза громадные, пацаны дразнили его пучеглазым. Он был легкой добычей, но Поу всегда был рядом, защищал, и парню гораздо легче жилось. В те давние славные денечки Поу был королем. С тех пор прошло два года. И сейчас Айзек единственный, кто не смотрит на него сверху вниз. Остальные рады полюбоваться, как короля швырнуло с небес на землю, как он стал никем, – подобные истории все любят послушать. Люди, они такие – рады поглумиться над тем, кто был выше. Вот только это все в их дурных головах, потому как он никогда не считал себя выше или лучше. Таких иллюзий у него не было. Он всегда знал, что слава ненадолго. Он дружил с Айзеком, у которого не было других друзей, – а почему? Да потому что он ему нравился. Потому что Айзек был самым умным в Долине, а может и во всем штате, а Пенсильвания – немаленький штат. Хотя, возможно, ему казалось, что, тусуясь с Айзеком, он заработает очки у Ли.

Ветер, подумал он. Надо бы убираться отсюда. Но продолжал сидеть и вроде бы согрелся. Почти хорошо, наверное, стало теплее, точно потеплело на улице, но почему тогда в свете фонаря все еще кружатся такие красивые снежинки. Он не всегда защищал Айзека, верно. Айзек про это не знал, но такое случалось, этого не отменишь.

Зато бывало и такое, что сравнивало счет. Два месяца назад река замерзла, лед тонкий, Айзек посмотрел на него и говорит, мол, слабо, и взял и сошел с камня прямо на лед, сделал несколько шагов и провалился, и скрылся из глаз сразу. Поу запаниковал сперва, а потом прыгнул за ним, проломил ледяную корку, выволок Айзека из воды, они оба промокли до нитки и чуть насмерть не замерзли, Айзек едва не пропал в реке, как его мать. Если это не знак, тогда он и не знает, – он спас Айзека, а теперь Айзек спас его. Вот так понимаешь, что для всего есть причины.

Он смотрел на их трейлер, мать не хотела его покупать, но здесь много земли, а отцу всегда хотелось обзавестись землей. Ну вот и получил, а потом они разбежались, и мать застряла в захолустье с этим трейлером. Она ведь училась в колледже, несколько семестров, все мечтала переехать в Филадельфию. Раньше, бывало, с самого утра уже красотка, а теперь даже в магазин отправляется в старых грязных штанах и с дурацким пучком на голове. И от твоих дел ей не легче, надо было поступить в колледж хотя бы ради нее. Так, лучше подумать о другом: завтра выглянет солнышко, а после всей этой слякоти травка зазеленеет и кролики повылезают из нор. Свежее мясо тебя вылечит. Жарко́е с пивом на обед. Может, в морозилке осталось еще немного прошлогодней оленины, но разве есть что лучше свежего кролика, тушенного два-три часа, чтобы мясо от костей отходило. Или отбить как следует, обвалять в “бисквике”[5] и поджарить. Да уж, настоящее мясо, дичь, перед играми он всегда им заправлялся, и сейчас все наладится. Давай поднимайся. Он словно смотрел на себя со стороны, издалека. Инглиш никому не проболтается, что друга за яйца лапали, раз он спас тебя – теперь ты его должник. Что ни говори, так оно и есть. Можно рассказать его сестре. Хотя ей наплевать. Не хочется вспоминать про Ли. Про Ли всегда думать тяжело, но особенно сейчас, да и замужем она, но ему ничего про это не сказала, ни одного проклятого словечка, хотя, конечно, он всегда знал, что это просто игра, так, ничего серьезного. Он смотрел на парящие в воздухе снежные хлопья, как же тепло тут под елкой, как приятно любоваться падающим снегом, что-то не так, подумал он, но никак не мог сообразить, что именно, так тихо вокруг.

* * *

Грейс Поу сидела в своем трейлере в том же бесформенном сером свитере, который носила теперь всегда и везде, даже выходя в город. Она не помнила, сколько времени уже сидит так, уставившись на коричневую внутреннюю облицовку ненавистного жилища. Телевизор выключила, чтобы спокойно подумать, наверное, с час назад, последнее время она предпочитала просто сидеть и размышлять, думать свои безумные мысли, представляла, как направляется в Вечный город, – этому путешествию никогда не бывать, она понимала. Воображала себя на скалистом побережье Италии, все эти старые замки и знойное солнце, жара и сушь. Хорошо для суставов. Вино рекой, и все вокруг загорелые.

За окном было темнее, чем обычно в это время, грозовые тучи скрыли город от солнечного света. Кажется, она видела сына на дороге к дому. Наверное, просто почудилось. Ты превращаешься в старуху, подумала она, потихоньку сходишь с ума. Забавно это или печально? Решила, что забавно. Она сердилась на сына: дров нет, приходится кутаться в два одеяла, и она ведь немногого просит, просто наколоть дров и протопить дом. Нормально злиться в такой ситуации. Нет, они, конечно, не погибают от стужи, есть электрическое отопление, но стоит оно целое состояние, и речи нет о том, чтобы его включить. Лучше всего установить газовый котел, но она ненавидит этот трейлер и много лет надеется выбраться отсюда. Купить настоящий обогреватель, вложить деньги в этот чертов трейлер – все равно что окончательно сдаться. Уж лучше мерзнуть. Она встала, подошла к окну, вглядываясь сквозь свое отражение, но на дороге и в поле никакого движения – тихая пустота, как всегда. Никогда не думала, что будет жить в трейлере, и вообще не представляла, что поселится в деревне.

Она разглядывала свое отражение. Сорок один, почти седая, она перестала краситься, когда муж ушел, – назло ему или себе, не поймешь, и прибавила в весе, вон второй подбородок, складки на шее. Она всегда была крупной, но на лице это никак не отражалось. Кажется, даже глаза потускнели, едва заметны, будто старые фары. А совсем скоро у тебя будет такое лицо, что никак иначе тебя и не назовешь, только старухой. Прекрати упиваться жалостью к себе, оборвала она поток мыслей. Ты вполне могла бы тщательнее следить за собой. Правильно, что приняла обратно Верджила. Верджил не оставит печь без дров.

Что до Верджила, это она надеялась, но толку-то – тетки ее возраста, если у них есть работа, годятся на несколько недель, ну, может, месяцев. Каждый раз она строила планы, и каждый раз надежды рушились; все они желали, чтобы о них заботились, чтобы ужин сам собой появлялся перед носом. Половина из них даже сексом не особенно интересовалась, не получается – и ладно, вроде хоть в этом должно быть чувство собственного достоинства, но нет, ничуть. В библиотеке она подписалась на интернет-сервис знакомств, но все мужчины ее возраста искали женщин гораздо моложе, даже по барам для нее ничего не водилось, только за пятьдесят-шестьдесят; мужики хотят трахать девочек, которым годятся в отцы. Ну хотя бы Верджил вернулся. Ага, думала она, ему удобно же с такой тихой мышкой, как ты.

Снег повалил гуще, она заметила какое-то шевеление в дальнем конце двора, пьяный, подумала она, резвится, пишет мочой свое имя на снегу, а дров в доме нет. Несколько лет назад, сразу как ушел Верджил, она получила предложение работать в Филадельфии и почти приняла его, но у Билли так хорошо шли дела в школе, он играл в футбол, и она надеялась тогда, что Верджил со дня на день вернется. Жизнь могла бы выглядеть совсем иначе: тридцать пять, квартира в большом городе, вечерние курсы, мать-одиночка – как в кино. Вышла бы замуж за адвоката. Закончила собственное образование. А вместо этого живет в Бьюэлле, в трейлере, со своим избалованным сынком, взрослым мужиком уже, во что только превратился, а ведь у парня было все, спортивная стипендия, колледж, но он решил остаться дома с матерью, сидеть голодным, если она не приготовит ужин. Любопытно, с чего это она в таком дурном настроении. Может, случилось что.

Надо бы выйти на крыльцо. Ногам холодно и мокро, но вокруг очень красиво: все белоснежное – деревья, трава, пустой соседский дом, как на картине, правда; весенний снегопад, зеленая трава присыпана снегом, покой и безмятежность.

– Билли, – окликнула она тихонько, и ее голос разрушил тишину.

Сын сидел под деревом. Что-то здесь не так. Волосы запорошило снегом, и куртки на нем нет. Грейс перегнулась через перила крыльца. Сын не отвечал.

– Билли, – позвала она. – Иди в дом.

Он не шелохнулся.

Она выскочила во двор босиком, подбежала. Глаза его чуть приоткрылись, взгляд остановился на ней, потом помутнел. Лицо мертвенно-белое, на шее глубокий порез, кровь залила футболку и застыла.

– Вставай, – уговаривала она, трясла его изо всех сил.

Попыталась поднять, но сын был чертовски тяжел, нет, подумала она, так не пойдет, просунула руку ему под плечо, но он никак не пытался помочь, слишком тяжелый, не поднять, он, похоже, не понимает, где он и кто рядом с ним. Так окоченел, на ощупь просто бревно или камень.

– Поднимайся! – завопила она, и снегопад приглушил вопль.

Он медленно встал, покачиваясь, и вот они уже оба стоят, и она уговаривает его сделать шаг, нам надо идти, надо идти домой.

Она приволокла его в дом, затолкала в ванну прямо в одежде. Пустила горячую воду, стянула с него обувь. – Что случилось? – спрашивала она, но глаза неподвижно уставились в пространство.

Горячая вода лилась в ванну, но он тупо смотрел прямо перед собой. Не узнавал ее. Вода стала грязной, как в болоте. И вонища какая. Она отстраненно подумала, когда же он мылся в последний раз, бросил следить за собой, да, когда его уволили, он вошел в штопор, уж она-то должна была понять. Решила, что парень должен сам найти собственный путь. Неправильное решение. Кожа абсолютно белая и ледяная, она затолкала его поглубже в воду.

Комната наполнилась паром, струпья на шее отмокли, порезы закровоточили, и вода почти почернела от грязи и крови. Опустившись на колени, она плескала теплой водой ему на лицо. Ледяное тело охлаждало воду, и она спустила ее немного и добавила еще горячей. Через несколько минут он затрясся, отогреваясь. Она не помнила, можно ли согревать человека так быстро. Помнила, что чего-то делать нельзя, что если слишком быстро согреть, человек может умереть, кажется. Усадила его в ванне, смазала порез на шее йодом, теперь на майке образовалось еще и коричневое пятно.

– Давай-ка разденемся, – ласково проговорила она с теми самыми материнскими интонациями, которых не слышала от себя уже много лет.

Он позволил ей стянуть с себя футболку. Она расстегнула пряжку ремня, пуговицу на тесных джинсах, попыталась стащить их, но он держал джинсы двумя руками – штаны снять не позволит.

– Билли.

Он молчал.

– Пусти.

Пустил, и она с трудом высвободила его ноги, аккуратно оставив трусы на месте. Кровь из раны на шее потекла сильнее, очень прямой и глубокий порез, ножом, догадалась она, как срез на куске мяса, она увидела там что-то белое, неестественное, наверное, сухожилие или другая ткань. Не помнила, заперла ли дверь. Верджил оставил ружье, но она не знала, где патроны.

– Кто-нибудь гнался за тобой? – Потрясла его за плечи: – Билли. Билли, кто-нибудь преследует тебя?

– Нет. – Он постепенно приходил в себя.

– Посмотри мне в глаза.

– Никто не придет, – повторил он.

Перед глазами поплыли темные круги. Просто здесь слишком жарко, уговаривала она себя. Голова была абсолютно ясной. Когда ты в следующий раз увидишь его в таком виде, это будет уже в другом месте – на столе в больничном подвале. Она медленно начала складывать его джинсы, он обмочился, когда его резали. Увидев штаны у нее в руках, он резко очнулся, покраснел и сел. Она наклонилась поддержать его. Он взял джинсы у нее из рук:

– Я сам постираю.

* * *

Едва она вышла, Поу содрал с себя трусы и отскреб изо всех сил места, за которые бродяга его хватал. Рана на шее саднила, и он вспомнил, как думал, что Айзек бросил его, всего на секунду он подумал, что чертов Айзек бросил его там, а потом почувствовал лезвие на шее. Почувствовал, как нож рассекает кожу, и обоссался, чего они и ждали. Он бы меня порезал, Хесус, его звали Хесус, этого мексиканского хуесоса, который до сих пор бродит где-то живой; я не жестокий человек, но если я его найду, привяжу к палке, как оленя, и сдеру с него шкуру. Поу представил, как бродяга будет орать, и от одной мысли, как будет визжать этот Хесус, когда Поу примется заживо сдирать с него кожу, у него встал; а может, он его сначала выпотрошит, разделает на куски и развесит кишки так, чтобы Хесус мог ими полюбоваться. Боже правый, подумал он, ты только послушай себя. У тебя точно мозги не в порядке. Он плеснул себе водой в лицо. Мексиканец так крепко тискал его яйца, что тошнота подступила. Вот тогда он и обделался. Я не шучу, сказал Хесус, я их отрежу, если не угомонишься по-быстрому. Он чувствовал дыхание другого мужика и спиной чувствовал, как бьется его сердце, так же как чувствуешь сердце девчонки, когда лежишь на ней, и это было настолько, блядь, омерзительно, и он позволил этому случиться, хотелось сунуть голову обратно в воду и никогда больше не выныривать.

* * *

И еще он помнил тот дьявольски громкий хруст, больше похожий на пистолетный выстрел, мексиканец отпустил его, и Поу ринулся к двери. Он увидел Отто, глаза выпучены, кровища хлещет изо рта и из ушей. Айзек ждал у двери, отличный парень Айзек, никаких сомнений, чертов настоящий мужик. Хотя про себя он теперь не уверен, после этого момента истины, не уверен, что сам он способен на такое ради другого человека. Он, оказывается, не из таких, вот в чем штука-то. Вот что он узнал про себя. А вот Айзек – Поу хотел бы так, да не смог. Не смог бы заставить себя сделать шаг, ноги бы не пошли. Он всегда подозревал такое за собой, а теперь вот наверняка знает. Но ради Айзека я бы вернулся, подумал он. Ради кого другого нет, но за него – точно.

* * *

Он знал, что Отто до сих пор лежит там, где упал. Дружки не станут его хоронить – хоронить труп, да вам конец, если застукают за этим делом. Может, они все же пошли к Харрису, все знают, что Харрис терпеть не может бродяг, но эти парни наверняка не в курсе. Вдруг они ему все расскажут, и Харрису ничего не останется, как начать расследование. Он путался с мамой какое-то время. Интересно, было у матери что-нибудь с шерифом Харрисом? Да точно было. Но Харрис вытащил Поу из переделки с тяжкими телесными. Тогда Поу сошло с рук то, что он сотворил с парнем из Доноры. На этот раз Харрис ему не поможет.

* * *

Наконец он отмылся, оделся и вышел в гостиную. Настолько измотан, что с трудом держался на ногах. В доме темно, но тепло, мать погасила везде свет и, судя по запаху разогретой пыли, включила батареи. Он почувствовал себя виноватым, но на душе полегчало.

– Кто-нибудь еще был с тобой? – спросила она.

– Айзек Инглиш.

– Он в порядке?

– Лучше, чем я.

– Твой отец возвращается.

– Ты ему рассказала?

– Нет, просто хотела тебя предупредить.

– Это означает, что он возвращается навсегда?

– Пока не знаю. Посмотрим.

Он сел на другой конец дивана, но она потянула его к себе, и он опустил голову ей на колени. Закрыл глаза и тут же забыл о мексиканце, он слышал только ее дыхание где-то в глубине живота, и все стало хорошо, и он мгновенно уснул.

Проспал с полчаса, а потом подъехал отцовский фургон. Поу тут же подскочил, мать строго посмотрела, он выдавил кривую улыбку, но точно сейчас не выдержал бы срача с Верджилом. Поэтому ушел к себе.

Он слышал, как разговаривают мать с Верджилом. Скоро начнут орать или трахаться. Вернее все же орать – он достаточно знал своего папашу, чтобы прикинуть, к чему дело идет. Но следующим звуком, который донесся до Поу, был стук топора, Верджил колол дрова вместо Поу. Черт, подумал он, черт черт черт, надо было пойти и сделать это, а теперь уже поздно, он профукал шанс, и теперь у старика сто очков форы.

Опять вспомнил про Отто, надо бы позвонить шерифу Харрису, он все же вытащил тебя из прошлой переделки, хотя и тут, пожалуй, опоздал – теперь они с Айзеком точно будут под подозрением. История-то непростая. Формально Швед ничего и не сделал. Собирался, точняк, но по факту только дал пару тумаков. Поу представил, как он лежит там на полу старой мастерской с размозженной головой, и почувствовал себя виноватым. А ведь мог бы сейчас учиться в колледже, ходить на занятия, его школьный тренер, Дик Кеннеди, старый Дик, пристроил Поу в целых три колледжа; и тот, что Колгейт, штат Нью-Йорк, совсем неплохой, но он заявил, будто не готов. На самом деле, конечно, он был готов, и если бы к нему не приставали со всех сторон, уехал бы в колледж. Но когда все вокруг только и орут на тебя, приказывая, что делать… Вот он взял и послал их всех на хрен, всему городу показал средний палец, променял колледж на работу в магазине “Тернер Эйс”. А теперь он еще раз всех пошлет, возьмет и свалит в колледж. Тренер из Колгейтского велел звонить в любое время, в любой момент – если вы передумаете, мистер Поу. Ну вот я и передумал. И позвоню.

Похоже, в голове все встало на место, теперь все пойдет на лад. А потом он вспомнил: куртка. Куртка валяется в той мастерской, спортивная куртка, на которой его имя и номер, – прямо рядом с трупом и вся в крови наверняка. Тело найдут, это вопрос времени, и придут они не за Айзеком Инглишем. Это у Билли Поу дурная репутация, это он чуть не прикончил того парня из Доноры, и что с того, что это была самооборона, никто же не видел.

Надо забрать куртку и спрятать тело. Сбросить в реку, решил Поу. Сколько оленей он перетаскал из лесу – невелика разница. Есть, конечно, разница. А вот другого выхода нет. Им придется туда вернуться.

3. Айзек

Айзек не спал, утром он слышал, как старик возится внизу. Когда он вернулся вчера вечером, они молча посмотрели друг на друга, кивнули, старик ни слова не сказал о пропавших деньгах. Из окна своей комнаты на втором этаже Айзек видел, что на холмах снег уже растаял. Вспомнил, как выглядывал из этого же окна по ночам, когда завод еще работал, и как ночное небо было залито красными отсветами. Полустертые воспоминания юности. Не первый мертвый бродяга в этом году. Еще одного нашли в старом доме в январе. Умер от холода. Этот, правда, не умер – убит. В чем вся разница. Не спустишь на тормозах.

Странное время года, и не весна, и не зима – на некоторых деревьях уже листья распустились, а другие стоят совсем голые. Сегодня будет теплый день. Холмы, ложбины, укромные местечки – уютно. На сотни миль ни одного плоского участка. Легко спрятаться где угодно. Но со Шведом это ничем не поможет. Рано или поздно Шведа найдут, и все будут против тебя – мертвый человек, а у него мать отец брат сестра. Я, скажем, тоже человек. Нельзя, чтобы мертвые люди лежали где попало. Собаку можно бросить гнить – человек другое дело. Интересно, а собакам любопытно, что это за мертвый пес валяется? Нет, ты же видел, они пробегают мимо не оглядываясь. Для собак естественно, что где-то могут попадаться мертвые собаки.

Все изменилось. Это еще твоя комната, но скоро перестанет быть твоей. Фотография матери над столом, она улыбается, молодая, симпатичная и застенчивая. Несколько наград с научной выставки, первый приз за седьмой, восьмой, девятый класс. А после нет – они не понимали твои проекты. Ты осознавал, что так будет, но все равно шел вперед. Кварки и лептоны, теория струн, а потом получил урок. Половина из них думали, что Земле четыре тысячи лет. Остальные немногим лучше – Полковник Бойд рассказывал классу, что раньше у людей были жабры, но исчезли, когда мы перестали ими пользоваться. Вообще-то, попытался ты возразить, это классическая теория Ламарка. Не думаю, что люди до сих пор верят в подобные глупости. Ну и схватил “С”[6] за то, что выставил его дураком. С тех пор и получал одни “С”. Естественно, Полковник Бойд обожал твою сестрицу. Почему? Да потому что она говорила людям то, что они хотели слышать. Даже если ее одноклассникам втюхивали ложные теории.

Айзек вернулся к окну. Он всегда восхищался способностью сестры легко ладить с людьми, пытался у нее научиться. Только сейчас осознал цену – она лжет гораздо легче, чем ты. Как и старик. Нет, все-таки старик – это другое. Не понимает и не интересуется никем, кроме себя. Ну а ты как бы вел себя на его месте – перелом позвоночника в области L1, прогрессирующая нейропатия. Или, к примеру, Стивен Хокинг – твой любимый гений-калека, бросает жену. Двадцать шесть лет она меняла ему подгузники, а потом – прости, дорогая, думаю, пришло время для новой модели. Они со стариком отлично друг друга поняли бы.

Глянув на часы, он постарался припомнить, когда должен прийти Поу. Они договорились во сколько? Нет, не помню. Нетипично. Надо взять на заметку.

С улицы донесся звук подъезжающей машины, он подпрыгнул и бросился к окну, готовясь увидеть белый седан, – копы? Нет. “Мерседес”. Автомобиль Ли. Вероятно, выехала из Коннектикута глубокой ночью, чтобы добраться сюда к утру. Смотрел, как она паркуется. Узнала, что ты украл деньги, вот и примчалась. Черт. На душе стало еще гаже. “Мне безразлично”, – громко произнес вслух. Она сама еще хуже поступила. Точно? Довольно трудно объяснить, что она сделала не так. Бросила меня здесь. Обещала, что вернется, и не вернулась. А между тем машина, на которой она приехала, дороже, чем этот дом.

Он слышал, как она вошла, поздоровалась с отцом, а через пару минут ее шаги на лестнице. Нырнул под одеяло, притворился, что спит.

Ли потопталась за дверью, потом осторожно приотворила, совсем чуть-чуть. Легкий сквозняк. Постояла, должно быть, глядя на него, но он не открыл глаза. Чувствовал, как тело каменеет от напряжения, но старался дышать ровно. Представлял ее лицо, очень похожее на мамино, такая же смуглая кожа, высокие скулы, темноволосая. Она была очень привлекательной девушкой.

– Айзек? – прошептала Ли, он не отозвался.

Она постояла еще пару минут, потом прикрыла дверь и ушла.

Я правильно поступил? Не знаю. Сколько обещаний должен нарушить человек, прежде чем перестанешь его прощать? Очень долго, почти всю жизнь на самом деле, было иначе. Они с сестрой читали мысли друг друга, в любой момент точно знали, чем занят другой, в школе или в дальней части их ветхого кирпичного дома. Если выдавался тяжелый день, он приходил к сестре в комнату, пристраивался в ногах ее кровати, а она читала или делала домашние задания. Он шел сначала к ней и лишь потом к матери. Они втроем, Айзек, Ли и мама, были семьей внутри семьи. А потом мама покончила с собой. А Ли уехала в Йель. Он ездил к ней однажды, сестра водила его по кампусу, все эти высокие каменные здания, увитые плющом, и он понимал, что она часть этого мира и он когда-нибудь последует за ней, но вот ему двадцать, а он все еще тут, в Бьюэлле. Такие дела.

Ничто не вечно. Швед вернется в землю, кровь высохнет и обратится в пыль, черви и бактерии превратят плоть в гумус. Прекрасная черная почва означает, что здесь кто-то похоронен. Что может быть уликой – кровь, волосы, отпечатки пальцев, следы обуви, – он не представлял, как от всего этого можно избавиться, а перед глазами стояло лоснящееся лицо Шведа и кровавые отблески огня на нем. Он не отрывал взгляда от точки между глаз Шведа, даже когда шар уже вылетел из руки. Целился. Сконцентрировался, чтобы попасть туда. Пытался припомнить руки Шведа, держал ли он оружие, но, похоже, нет. Ничего в руках не было. Безоружный человек, самые страшные слова. Зачем ты швырнул в него эту штуку? Потому что увидел его лицо. Потому что не мог бросить в мексиканца – задел бы Поу. Мексиканец прижал нож к горлу Поу, но убил ты не его. Тот, что умер, просто стоял в стороне.

Вот оно, объяснение. Свой в обмен на чужого. Мертвый Швед против живого Поу. Десять мертвых шведов или сотня. Сколько угодно, если это враг. Спросите любого генерала. Любого священника – в Библии погибли миллионы, нет проблем, если Бог одобрительно поднял большой палец. Даже дети – бери и разбивай младенцев об камни и говори, что Иисус тебе приказал[7]. Слово Господа и руки человека. У Бога нет других рук, кроме твоих. Сделал дело – умой руки.

* * *

Незадолго до полудня он заметил Поу на краю поля, ярдах в двухстах, торопливо оделся, натянул ботинки и куртку и вылез в окно. Сестра заходила еще раз, проверить, спит ли он, но он запер дверь.

Оглянувшись на дом – громадное здание в стиле георгианского Возрождения, построенное для одного из управляющих завода, – Айзек заметил старика, сидящего на заднем крыльце в своем инвалидном кресле: широкая спина, тонкие руки, седые волосы, любуется окрестностями. Леса с проплешинами пастбищ, темно-коричневые пятна свежевспаханных участков, петляющие цепочки зеленых деревьев вдоль далеких ручьев. Умиротворяющая картина, и непонятно, старик дремлет или нет. Как старый плантатор, озирает свои владения – сколько ему пришлось трудиться, чтобы купить этот особняк. Как гордился он домом, и посмотрите на него теперь. Неудивительно, что ты все время чувствуешь себя виноватым.

Пробираясь сквозь высокую траву, Айзек направился к рощице в низине, где бил родник, он знал все здешние деревья – серебристый клен, и белый дуб, и кария бахромчатая, и ясень, и лиственница. Здесь рос багряник, который посадили они с отцом, как раз сейчас он цветет, розовое пятно на фоне зелени прочих деревьев. Иудино дерево. Подходящее название. Поу сидел в тени, ждал его.

– Никто к тебе не заглядывал? – спросил Поу.

– Нет, – ответил Айзек.

– А чья это машина?

– Ли. Наверное, нового мужа.

– А. – Поу на миг оторопел. Потом нашелся-таки: – “Бенц” Е 320, круто. – Он все смотрел на дом.

Они пошли через лес к дороге, шурша прошлогодней опавшей листвой, вдыхая сладковатый запах.

– Это глупо. – Поу посмотрел на Айзека. – В смысле, я не вижу другого способа, но все равно это идиотизм.

Айзек молчал.

– О господи, – выдохнул Поу. – Спасибо.

Они перешли через дорогу и, пробравшись через заросли ольхи, спустились к реке. Если не считать легкой прохлады, ничто не напоминало о вчерашнем снегопаде, и они брели по галечному берегу, перебираясь через темные мшистые камни, а над ними голубое небо, в лощинах пробивается зелень, жимолость и черемуха, старый клен навис над водой, склон под ним почти осыпался.

Прошли мимо старого грузовика, наполовину завязшего в песке. Айзек вдруг сообразил, что на нем могла остаться кровь, он же не принял душ, вообще не мылся, ничего. Но не могла же она брызнуть так далеко, двадцать, а то и тридцать футов. Неважно. Все равно это чертовски глупо.

По большой дуге обошли город, через лес, чтобы никто их не видел. Только ближе к вечеру впереди между деревьями показались руины старого завода.

– Давай просто зайдем и покончим с этим. – Поу достал сигареты, но продолжал неловко мять пачку в руках, и, хотя было совсем не жарко, на рубахе у него проступили пятна пота.

– Надо дождаться, пока стемнеет. Придется тащить его к реке часа полтора.

– Это безумие, – простонал Поу.

– Безумием было вчера останавливаться здесь.

– Слушай, до ближайшей дороги не меньше полумили. Да пока сюда кто-нибудь забредет, пройдет несколько месяцев, если не лет.

– Там твоя куртка.

– Считаешь, я должен был подхватить ее, выбегая. Наверное, этот парень с ножом у моего горла меня немножко отвлек.

– Я понимаю.

– Меня ломает туда опять соваться.

– Великий охотник. Он запросто выпускает кишки оленю, но когда дело касается парня, который реально пытался его прикончить…

– Это, блядь, большая разница, – буркнул Поу.

– Ну, надо было думать об этом вчера.

– Я оказался в этой вонючей дыре только из-за тебя, – напомнил Поу.

Айзек развернулся и ушел к воде. Отыскал на берегу камень побольше, сел на него. Река здесь средней ширины, ярдов сто, а глубиной девять-десять футов. Девять футов. Пять морских саженей. Годится и для твоей матери, и для Шведа. Лишенный сердца и свободный от плоти. Прислушайся только, подумал он, приди в чувство. А ведь воображал себя спасителем человечества.

Чуть позже появился Поу, они молча смотрели на воду, прислушивались – шорох прошлогодних листьев, пронзительное кряканье цапли, стук лодочного мотора вдали.

– Ты же понимаешь, просто так не обойдется. Какой-нибудь долбаный хрен на гидробайке наткнется на него уже завтра к обеду, зуб даю. Дерьмо не испарится волшебным образом, даже если сбросить его в реку.

– Не хитрое дело утопить труп, – сказал Айзек.

– Господи Иисусе, Умник. Только послушай нас.

– Все уже свершилось, – вздохнул Айзек. – И притворяться, что мы можем легко отделаться, только хуже. Поу покачал головой и опустился на гальку в отдалении.

Солнце висело уже низко над холмами на другом берегу реки, прекрасная картинка, сидеть и глазеть на воду, но на самом деле все не так. Ты здесь только гость. Смотришь на солнце и думаешь, оно твое, но солнце садится за те холмы уже пятнадцать тысяч лет – со времени последнего ледникового периода. Ледниковой эпохи, поправил он себя, не всего периода. Когда формировались те холмы. Здесь пролегала граница висконсинского оледенения. А теперь здесь живешь ты. Временный житель подсолнечного мира. Веришь, что твоя мама будет с тобой всегда, а она умирает. Пять лет прошло, а все не доходит. Исчезла в один миг. И ты исчезнешь. И все, что ты видишь, умрет вместе с тобой, – камни солнце небо. Любуешься закатом и думаешь, что он принадлежит тебе, но тысячи лет солнце всходило без тебя. Нет, несколько миллиардов лет. Такие числа даже в голове не укладываются. Единственный, кто вообще осознает твое существование, это ты сам. Рождение и смерть умещаются между двумя ударами пульса планеты. Вот почему человек верит в Бога – тогда он не одинок. Раньше верил. Это мама научила меня верить. И разрушила веру тоже она. Прекрати. Тебе повезло вообще родиться на свет. Не превращайся в нытика.

Есть факты. В твоей власти решить, что с ними делать. Она пролежала под водой две недели с несколькими фунтами камней в карманах. Мотай на ус. На этот раз примерно то же самое. Его обнаружат на плотине, выволокут багром. Или упустят – Отец Вод[8], все дела, долгое плавание. Рыбы знают свое дело. Жертва так ничего и не поймет. Под покровом воды останутся одни кости. В Судный день восстанет. Не будет этого, подумал он. Невозможно. За вычетом воды основную массу тела составляет углерод. Молекулы, образующие тебя, рассеются, будут расколоты на атомы и частицы, кварки и лептоны. Ты получил тело от планеты, а она – из Вселенной. Это краткосрочный заем. За тот срок, что планета моргнула, ты успеваешь родиться, умереть, а твои кости – распасться на химические элементы.

Они дождались, пока солнце село, и только потом медленно поднялись. Небо залито багровым светом, стаи летучих мышей носились в воздухе, хлопая крыльями. Рановато для них, еще несколько недель до лета.

– Глобальное потепление, – заметил Айзек.

– Слушай, мне очень жаль, правда, – сказал Поу.

– Забей. – И он побрел через высокую траву, а Поу нехотя поплелся следом.

Они то скрывались в тени деревьев, то выбирались на просеку возле железнодорожных путей. На лугу посидели немного за старыми вагонетками в зарослях шиповника; они хорошо замаскировались, но Айзек ощущал, что поджилки у него трясутся. Око за око. Выключи мозги хоть на минутку. Он пока не воняет. Только не смотри в лицо. Хотя все равно придется – как же иначе тащить.

Он оглянулся на Поу, который нервно скалился. Бледный, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу, сунул руки в карманы, будто старается стать поменьше размером. Выйдя на опушку, они остановились и внимательно осмотрели открытое пространство впереди. Отчего-то завоняло кошачьей мочой, запах стойко держался, и Айзек догадался, что пахнет от него. Это запах страха. Адреналин. Будем надеяться, что Поу не заметит.

Трава вокруг мастерской вытоптана, земля изрыта колесами, повсюду следы протекторов. Вверх на холм вела полузаросшая просека, которую они не заметили накануне, сейчас она вся изъезжена до слякоти. А наверху черно-белый “форд” Харриса. И сам Харрис наблюдает за ними через стекло.

4. Грейс

К югу от Бьюэлла шоссе уходило в сторону от реки, и глубокую тенистую долину прорезала узкая дорога, скрывающаяся в тени деревьев. Грейс ехала мимо заброшенных деревенек, разрушенных бензоколонок, опустошенных угольных шахт с огромными полями терриконов вокруг, похожих на песчаные дюны; серые и безжизненные, и никогда ни одно зерно не прорастет здесь. Старенький “плимут” поскрипывал, перебираясь с ухаба на ухаб, Грейс думала про Бада Харриса, так и не решив, стоит ли ему звонить, не сделает ли тем самым хуже для Билли. Только бы Билли не убил никого.

В последние годы ее настиг наследственный артрит, любая перемена погоды отзывались в суставах, теперь она могла шить лишь пять-шесть часов в день, пока руки не превращались в скрюченные клешни. Как-то раз профсоюзный хмырь рыскал по мастерской, вынюхивал, дожидался за дверями до закрытия, это он тогда предположил, что все дело в “туннельном синдроме” и артрит вовсе ни при чем. Травма – обычная история, говорил он, а вот артрит в вашем возрасте – маловероятно. К сожалению, профсоюзный босс махнул рукой на их мастерскую, потому что ни одна из женщин не захотела с ним разговаривать – знали, что тут же потеряют место. Да и не так уж плохо было работать у Штайнера. Грейс понимала, что из большой фирмы ее давным-давно попросили бы, с ее-то мудреным расписанием, а вот Штайнер позволял любые вольности. Гибкий график, так он это называл. До той поры, пока ты приносишь ему прибыль. Жалованье платил по браунсвилльским расценкам, а продавал ее свадебные платья в самой Филадельфии, по ценам мегаполиса, и постепенно разворачивал бизнес в Нью-Йорке. Но весь вопрос в том, насколько этого заработка хватит Грейс, – жизнь-то дорожает, а подработать можно только в “Волмарте”, дешевых забегаловках или в “Лоу”, и везде нужны здоровые руки, а платят гроши. Да еще надо дожидаться, пока освободится место. Получив работу, даже самую паршивую, люди держатся за нее. Год назад она попыталась устроиться к “Венди”, ради эксперимента, но продержалась всего неделю.

Надо принимать реальность как есть. Вот и мать ее надрывалась в трех местах, пока к пятидесяти шести не заработала аневризму, но Грейс, в отличие от матери, предпочитала сохранить чувство собственного достоинства. А это означает, что от тебя не должно вечно нести прогорклым жиром и тобой не должны помыкать наглые подростки, да еще за жалкие пять пятнадцать в час. Нет ведь ничего особенного в том, чтобы жить с достоинством. В остальном она не многого требовала.

Грейс ехала в Браунсвилль вдоль реки, миновала несколько мостов, и вот уже центр города. С парковкой никаких проблем. Это раньше здесь кипела жизнь, а теперь глушь и уныние, десятиэтажные офисные здания опустели, кирпич и камень заросли копотью. В центре почти как в Европе, ну, по крайней мере, какой она видела Европу по “Трэвел Чэннел”: узкие извилистые улочки, мощенные булыжником, спускаются по склону холма и теряются среди домов внизу. Красота. Направляясь к старым складам, она прошла мимо небоскреба-утюга, на котором красовалась памятная табличка. Второе такое здание находится в Нью-Йорке, только там оно, конечно, не настолько заброшенное.

К часу дня руки заныли с такой силой, что стало ясно: пора прекращать. Слава богу, подумала она, сегодня суббота. Выходной вообще-то. Но, как обычно, почувствовала себя виноватой и задержалась еще, пока не закончила два длинных шва на платье, которое шила к свадьбе в Филадельфии. Платье продадут за четыре тысячи долларов – годовая рента за трейлер Грейс. Она пошла к Штайнеру поговорить, нервничая, как всегда – всякий раз готовилась услышать, мол, все, свободна, можешь больше не приходить. Но Штайнер – стройный, не по сезону загорелый, в рубашке поло, остатки седых волос зачесаны на макушку – улыбнулся, подняв голову, и сказал: “Поправляйся, Грейс. Спасибо, что пришла”. Он не сердился. Он был доволен, что они все явились в мастерскую в свой выходной день, чтобы закончить выгодный заказ. Продолжайте зарабатывать для меня бабки, ага.

Еще не выйдя на улицу, она уже вовсю мечтала о горячем полотенце, которым обернет руки, как только вернется домой, и тело ее обмякло в предвкушении, а Грейс подумала: а ведь это и есть старость, когда самое большое удовольствие – если ничего не болит. Она попрощалась с остальными работницами. В просторном фабричном помещении полы выкрашены белой краской – ради чистоты, здесь слишком много места, им столько не нужно, а холод такой, что каждая держит под скамейкой обогреватель. Они работают с дорогими тканями, это вам не джинсы шить. Дженна Херрин и Виола Графф бросили дружеское “пока”, другие кивнули или приподняли мизинец. Все знали, сколько стоят платья в магазине, но предпочитали об этом не рассуждать; их работу запросто могли выполнить за пару долларов в день где-нибудь в Южной Америке. Может, качество будет и похуже, но ненамного. Просто Штайнер слишком стар и ленив, чтобы заводить там производство.

Она спустилась на грузовом лифте, медленно побрела по узким улицам, вечно скрытым в тени пустых высотных зданий, постепенно выбираясь к солнечному свету. Дойдя до вершины холма, где стояла припаркованная машина, она уже запыхалась. Оттуда открывался роскошный вид: зеленая долина, холмы, река, пробившая себе путь между крутых утесов. Грейс задержалась, разглядывая длинный караван барж, не меньше дюжины, ползущий под двумя высокими мостами, переброшенными над тесниной. Прекрасное место для жизни. Но пейзажем не заработаешь, и вообще Штайнер в любой момент может перенести бизнес куда-нибудь еще.

В прошлом году она наведалась в университет в Калифорнии, городке за рекой, посоветовалась с куратором, он прикинул, что до бакалавра ей учиться четыре года – если по вечерам, по два предмета в семестр, и она вообще не уверена, что потянет. И чем платить за обучение? Кредит дают, если учишься очно, а она и так вечно опаздывает с оплатой счетов. Забудь, приказала Грейс себе. Живи безмятежно.

Она села в машину и направилась в Бьюэлл по лесной извилистой дороге. На скале, нависающей над трассой, стоял здоровенный черный медведь, густая весенняя шерсть лоснилась на солнце. Зверь лениво проводил взглядом машину. Да, медведи возвращаются в эти места, как и олени с койотами. Похоже, только у зверья дела идут прекрасно.

На окраине Бьюэлла, в широкой речной долине, все еще стояли старые заводские корпуса; она проехала мимо дома, в котором выросла, – полуразрушен, окна выбиты, черепица осыпалась. Грейс отвернулась. Она помнила, как звучал гудок, означавший конец смены, как улицы тут же заполняли толпы мужчин и встречавших их жен, еще двадцать лет назад жизнь в Бьюэлле кипела, даже не верится; никто и помыслить не мог, что все рухнет настолько стремительно. Грейс вспомнила, как подростком верила, что обязательно уедет из Долины, что не станет женой сталевара, – нет, уедет в Питтсбург или еще дальше. В детстве, бывало, выйдешь из школы, а воздух серый от копоти настолько, что зажигали фонари среди дня, и машины ездили с включенными фарами. И белье нельзя вывесить на улице – снимешь с веревки совсем черное.

Она планировала отъезд, ни о чем другом думать не могла. Но когда ей исполнилось восемнадцать, вернулась со школьного выпускного бала и обнаружила на дорожке перед домом новенький “пинто” и стопку зарплатных чеков. Чья это машина? – спросила она у отца. И тот ответил: твоя. В понедельник начинаешь работать в “Пенн Стил”. Прихвати с собой аттестат.

И тогда, и сейчас – всегда находится мужчина, который все решает за тебя. Год она отработала в прокатном цехе, где и познакомилась с Верджилом. Потом забеременела, они поженились. Она иногда задумывалась, а не затеяла ли это, чтобы сбежать с завода. Впрочем, о чем тут думать-то. Едва выйдя замуж, она пошла учиться, сначала беременная, потом с младенцем под мышкой. Но перед самыми экзаменами начались сокращения на заводе. Верджил продержался целых шесть заходов, но потом настал и его черед. В те времена, чтобы сохранить работу, надо было иметь солидный стаж – сначала десять лет, потом пятнадцать. У Верджила было пять. Он так гордился своим статусом квалифицированного рабочего – выбился в люди единственный из семьи, родня у него типичная деревенщина, из поселка-“заплатки”, отец ни дня в жизни не работал.

Все полетело под откос. Они все ждали и ждали, пока заводы опять откроются. Но увольнения все продолжались, по всей Долине, а потом производство совсем остановилось, а у Грейс был маленький ребенок, и на этом ее учеба закончилась. И работы никакой, вообще. И ни гроша за душой. Кузен Верджила, оттрубивший девять с половиной лет на заводе, имевший приличную зарплату, чудесный дом с бассейном во дворе, он в один день потерял и дом, и жену, и дочь. Банк отобрал жилье, жена увезла дочь в Хьюстон, а кузен Верджила ворвался в свой собственный дом, взломав замки, и застрелился в кухне. Кого ни спроси в Долине – у каждого наготове похожая история, просто фильм ужасов. Вот тогда-то Верджил опять начал общаться со своим семейством. И стал потихоньку меняться. Постепенно приходил к мысли, что и сам он ничуть не лучше той грязи, из которой вырос.

Страшные времена настали. Трейлер изъяли за неуплату кредита, но тут люди принялись пикетировать распродажи имущества должников, держать винтовки в багажниках автомобилей, а как-то раз, когда коллектор принялся качать права и наезжать на шерифа, мужчины перевернули его “кадиллак” и подожгли. Чтобы предотвратить самоубийства, судья наложил мораторий на конфискацию имущества. А позже мораторий стал законом. Так им удалось сохранить трейлер, а кормились за счет благотворительной еды и оленей, которых незаконно добывал Верджил. Вот почему она не выносит даже запаха оленины. Два года они питались исключительно дичью.

Эти два года Верджил изучал робототехнику на курсах переподготовки, но в итоге знания нигде не пригодились – такой работы в городе попросту не существовало. Потом он нашел место на судостроительной верфи, где строили баржи, но и это предприятие закрылось – баржи и речные суда теперь клепали в Корее, где всем бизнесом заправляли наши правительственные шишки.

Жизнь в трейлере стала проклятием. Мы могли бы хоть переехать куда-то, размышляла она, начать все заново. Но трудно принять решение, понять, куда выгоднее ехать. Мужчины перебирались в Хьюстон, Нью-Джерси, Вирджинию, жили вшестером в комнатках мотелей и посылали семьям деньги, но в конце концов почти все вернулись. Уж лучше бедствовать и маяться среди своих.

Сто пятьдесят тысяч безработных не оставляли шансов на перемены к лучшему, но у них с Верджилом не было родственников в других штатах. Замкнутый круг: чтобы сняться с насиженного места, нужны деньги, но чтобы их заработать, надо переехать. Заводы стояли закрытыми, время шло, и в итоге почти все снесли. Грейс помнила, как люди приходили поглазеть, как взрывали динамитными зарядами новенькие, в двести футов высотой, доменные печи по прозвищу Дороти Пять и Дороти Шесть. Это было как раз вскоре после того, как террористы взорвали Всемирный торговый центр. Никакой связи, понятное дело, но отчего-то одно напомнило ей другое. Да, некоторые места и люди гораздо важнее других. На восстановление Бьюэлла и цента не потратили.

Грунтовка закончилась, и Грейс свернула к своему трейлеру. Верджил обещал быть дома к двум, а сейчас уже почти четыре. Опять не держал слова. Ты знала, что так и будет, напомнила она себе. Она позвонила в Кризисный центр для женщин в Чарлрой, сообщить, что на этой неделе не сможет поработать там волонтером, и ощутила короткий укол горечи, это была ее “линия жизни”, спасательный трос, связывающий с остальным миром; там работали разные люди – учительница, пара юристов из Питтсбурга, финансовый аналитик. Вот кем она хотела стать, если бы смогла закончить образование, – социальным работником.

А почему бы и нет, подумала она. Даже если потребуется шесть или семь лет, ты могла бы начать прямо сейчас. Грейс прошла в кухню, приготовила согревающий компресс, сунула его в микроволновку, включила. Потом взяла стопку старых газет и разожгла огонь в печке – сначала растопка, сверху деревяшки потолще. Звякнул таймер, она достала из микроволновки свернутое полотенце, обжигающе горячее, дала ему остыть с полминуты, села на диван и обмотала руки теплой тканью. Сначала немного пекло, но уже через несколько секунд наступило долгожданное облегчение. Она откинула голову на спинку дивана и отдалась ощущениям. Это почти как секс. По телу разлилась истома. Грейс проваливалась в дрему. Она понимала, что рискует очнуться с холодным мокрым полотенцем на руках, но оно того стоило. Мечтала о Бадди Харрисе, что странно и стыдно сейчас, когда вернулся Верджил. Вибратор остался под кроватью у Бада, они несколько лет то сходились, то расходились, дважды она чуть было не ушла от Верджила к Баду, но в итоге не решилась, он был такой нескладный, неуклюжий тихоня, какая с ним может быть совместная жизнь. Или она просто использовала беднягу Бада? Хотя нет, вряд ли. Десять лет назад он стал шефом полиции, но, как сам всегда говорил, это не то же самое, что быть полицейским комиссаром в настоящем городе, у него в подчинении было всего шесть офицеров, да и то из-за всех этих финансовых кризисов половину из них пришлось отправить в отставку. Как бы то ни было, она все еще думает о нем; они с Верджилом расставались столько раз, она встречалась с дюжиной других мужиков, но вот почему-то продолжает вспоминать только старого доходягу Бада Харриса.

Грейс услышала, как подъехал фургон. Верджил ввалился в комнату. Навеселе или под кайфом, она сразу поняла. Тем лучше, ей того и надо. Она поцеловала его в шею, взяла его руку, положила себе между ног.

– Какой чудный день, – пробормотал он.

– Чем занимался?

– Рыбачил с Питом Маккаллистером.

Она отложила полотенце, прильнула к нему, погладила по бедру.

– Думала, ты скажешь, что искал работу.

– Так сегодня же чертова суббота, – буркнул он.

– Но ты сам так сказал.

– Я забыл, какой сегодня день, когда говорил.

– Я слышала, “Ю Эс Стил” в следующем месяце проводят квалификационные тесты. Ты мог бы туда позвонить.

– Да охренеть – полтора часа дороги в один конец.

От него несло спиртным.

– Мы могли бы переехать поближе, в город, жили бы в нормальном доме.

– Нам надо забраться еще дальше в глушь. Жили бы настоящей деревенской жизнью и не прикидывались, что метим в приличное общество. – Он покосился на нее: – Чего смеешься?

Она тряхнула головой и помрачнела. Они молча смотрели друг на друга, и что-то в его лице ей не понравилось. А, вот оно что.

– Чего? – смутился он.

– Верджил.

– Ну?

– По закладной платить на этой неделе, а кроме того, уже апрель, а мы налоги задолжали за два года, я на учете в налоговой.

– Дэнни Хоббс должен мне три сотни баксов. Мы всегда можем у него разжиться.

Она продолжала нежно поглаживать его по бедру.

– Напомни-ка мне, зачем ты вернулся.

– Ты же знаешь, у меня есть бабки.

– А что мы получили от тебя в этом месяце?

– Ну, я как раз одолжил Дэнни.

– Может, получить денег от правительства?

– Мы не будем собирать справки о доходах ради пособия. Да еще навяжут тебе какую-нибудь отстойную работенку, и у тебя, блядь, даже не будет времени поискать чего-нибудь стоящее. Да на хера затевать эту хренотень, все равно ничего толкового не выгорит.

– И все же хорошо бы встать на очередь, – заметила она. – Твой сын ведь тоже не работает.

– Я уже прикидывал, – проворчал он. – У нас есть жилье и мой фургон, мы даже близко не неимущие.

– Твоему фургону шесть лет, а я получаю девять пятьдесят в час.

– Это слишком много. И ты по-прежнему тратишь время на этот дурацкий Кризисный центр?

Она молча смотрела на него.

– Может, для разнообразия занялась бы чем-то, за что платят? Ну если уж тебя так беспокоит эта проблема.

Она закрыла глаза, глубоко вдохнула.

– Да я просто думаю вслух, – поспешил объяснить он. – Не бесись так, чего ты.

– Ладно, проехали, – произнесла она, не раскрывая глаз.

Он наклонился и поцеловал ее.

– Надо выпить, чтобы выкинуть эту муть из головы, – ухмыльнулся он и вышел к своему фургону.

Дай ему время, уговаривала она себя. Будь снисходительной.

Он вернулся, размахивая полупустой бутылкой “Кентукки делюкс”, и, отыскав стаканы, налил себе и ей. Она хотела было рассказать, что Билли вчера вернулся порезанный, но что-то ее удержало. Молча выпила виски, он тоже махнул стаканчик и полез к ней с поцелуями.

Потом расстегнул ей джинсы, стянул их.

– Может, лучше в постели? – предложила она.

Он помотал головой. И вошел в нее, она обхватила его ногами и тут же забыла, где она и кто, изо всех сил притянула его к себе, и еще, и еще, как будто они недостаточно близко друг к другу. Он двигался все быстрее, и она мечтала, чтоб это не заканчивалось. Она ощущала, какой он твердый, очень твердый, и все его тело словно окаменело, и он опять начал увеличиваться внутри нее, но потом остановился. Она погладила его по спине, но он не видел ее, и вообще ничего, просто застыл, и все. Она пристроила ноги поудобнее, и они долго лежали так. Грейс даже задремала, и странные грезы окутали ее – вот если бы Верджил мог заработать немного денег, она вернулась бы в колледж, после чего подумала, что, наверное, скоро пора сажать помидоры, рассада на подоконнике уже готова к пересадке в огород, да и перец тоже. В этом году она решила потратить несколько долларов и посадить побольше зелени.

Верджил вновь задвигался внутри нее.

– Пойдем в постель, – сказала она. – Не хочу, чтобы Билли застал нас здесь.

Она встала и направилась в спальню; Верджил с бутылкой виски поплелся следом. О завтрашних проблемах подумаешь завтра, напомнила она себе. Они устроились на кровати, Верджил надолго присосался к бутылке, потом приложился еще разок, после чего протянул бутылку ей.

– Ты так хлещешь виски, будто украл его.

Он пробормотал в ответ нечто невнятное – определенно что-то произошло. На Грейс он старался не смотреть. Она потянулась опять погладить его между ног, но он явно утратил интерес к процессу, да и ей, кажется, уже не хотелось.

– Да что такое с тобой?

– Просто задумался.

– Это я вижу.

– Может, мы слишком торопимся, – сказал он.

Она думала об этом. В прежние времена не решилась бы произнести вслух, но сейчас спокойно проговорила:

– Иными словами, ты хочешь просто трахаться, и все.

– Не надо так говорить.

– Ага, но остальным ты именно так и объясняешь, верно? Например, Питу, с которым сегодня рыбачил.

– Ты ничуть не изменилась, а?

Она вытерла у себя между ног простыней и отшвырнула ее, живот свело, но потом она ничего больше не чувствовала, просто смотрела в окно. День почти закончился. Она могла бы лежать в постели с кем угодно. И все-таки пора пересадить помидоры в грунт. К горлу подкатил комок.

– Ты уходишь?

– Вообще-то не планировал.

– Лучше, наверное, уйти.

– Это мой дом.

– С тех пор как ты свалил, я платила за него в одиночку, по паре сотен долларов, и это еще не предел.

– Да брось. – Он перекатился поближе, и матрас просел под его весом. Они так и не смогли купить нормальную кровать. А все этот дурацкий трейлер с его идиотской пластиковой “под дерево” облицовкой. Она никогда не хотела тут жить – позволила себя уговорить.

– Я разговаривала с юристами из Кризисного центра.

Он недоуменно усмехнулся.

– Они сказали, что юридически дом мой, раз ты не платишь свою долю.

– Хрень какая-то, – фыркнул он.

И был прав – ни с какими юристами она не разговаривала. Но удивительно, как разозлилась от своего собственного вранья. По ее мнению, именно так и должно быть, даже если это и неправда.

– Потолкуй с кем-нибудь, – предложила она. – Сам убедишься.

– Ты просто жуткий кошмар моей жизни, Грейс.

– Проваливай. Бад Харрис говорил, это преступление, настоящее, ты задолжал кучу алиментов.

– Наш сын уже не ребенок.

– Это ничего не меняет. В суде будешь оправдываться.

– Собираешься впутать копов в семейные дела?

– Да. Непременно.

– Так, все понятно.

Она молчала.

– Жена Пита говорит, этот твой коп-дружок принимает столько таблеток, что быка завалить можно, – ксанакс, золофт, вот это все. Самые длинные рецепты в округе Фейетт.

– Пожалуй, руководству аптеки следует знать, что их персонал трезвонит направо и налево о проблемах клиентов.

– Да все и так в курсе, что Барни Файф голубой.

Ага, а член у него побольше твоего будет, подумала она, но предпочла держать язык за зубами. Впрочем, с трудом сдержав смешок.

– Проваливай и забирай свое барахло.

Она смотрела, как он одевается, выходит, недовольно мотая головой. Услышав звук мотора отъезжающего фургона, чуть не расплакалась, но нет. Заставила себя выбраться из постели, иначе так и валялась бы сутки. Кому бы позвонить, чтоб выяснить про Верджила наверняка, впрочем, она ведь и так знает, почему он вернулся, – попросту кончились деньги или очередная девка дала отставку, вот и вспомнил о ней. Девчонки на работе ей вечно твердят: мол, он все такой же козел, да она отказывалась верить. И вот тут-то она и разревелась. Не сильно, нет. Потянулась было к бутылке виски, забытой им, но вдруг так стало противно, что он облизывал горлышко. В помойку.

Солнце садилось. Она надеялась, что Билли скоро вернется, но вдруг нет? Надо бы завести собаку. Да и в Кризисный центр поехать еще не поздно, там лишние руки никогда не помешают. Или позвонить Харрису.

Она вдруг очень остро и ясно осознала, насколько мелок и жесток Верджил; пустая оболочка от человека, всю жизнь выезжал только за счет смазливой внешности, но рано или поздно это закончится, как уже закончилось для нее, иллюзии рассеялись, и что останется? – только мерзкая натура. Те черты характера, что тревожили ее в Билли, неукротимая вспыльчивость, например, это он точно унаследовал от Верджила. Странно, что она не замечала этого раньше, впрочем, замечала, конечно, но предпочитала не обращать внимания. А сейчас вот передумала, словно раньше это была и не она вовсе, сейчас вообще казалось диким, что когда-то она могла любить этого типа. У тебя, наверное, просто шок, решила она, но нет, просто как будто что-то выключилось внутри, и все.

Грейс вынесла на улицу помидорную рассаду, разыскала в сарае лопату, заваленную незавершенными проектами Билли – запчасти для автомобиля, которые он купил, чтобы ремонтировать свою колымагу, старые газонокосилки, квадроцикл. Опять забеспокоилась – является по ночам, грязный, на шее порезы. Всякое случалось и прежде, не так ужасно, но разное бывало, сын просто магнит для неприятностей. Давно надо было его отсюда увезти.

Энергично втыкая лопату в землю, она посадила все шесть помидорных кустов, заодно и перец, поставила шпалеры, притоптала покрепче. Приятно было стоять под легким ветерком на свежем воздухе, руки в земле, смотреть на молодые растения, свежевскопанную землю, а потом на холмы вдалеке – красиво. Сорок один – не так уж много. Для президента так вообще рановато. Надо позвонить Харрису. Он хороший человек, она всегда это знала.

Нет, можно, конечно, и дальше жить одной, но смысла никакого. Ну продержишься неделю, гордо вскинув голову, а потом опять пустота. А Бад Харрис, он славный парень, мрачноватый, спору нет, но те, с кем весело и можно поболтать, так же запросто и весело трахаются напропалую со всем, что шевелится. Жаль, поздно это до тебя дошло. Хотя почему поздно. Харрис – уважаемый человек, авторитетный, именно поэтому она едва не ушла к нему, дважды всерьез собиралась, а Верджил – Верджила никто не уважает, и тоже не без причин. Решено, сегодня пересплю с Бадди, проведу сеанс очищения, даже голова закружилась. Верджил полный козел, приперся к ней, еще воняя другой бабой. Не заразил бы чем, мерзавец. Она регулярно сдавала анализы, но все равно заставляла его надевать презерватив, единственная разумная вещь, которую она в жизни сделала.

Грейс бродила по комнаткам трейлера. Когда они покупали его, Верджил божился, что это временно, что скоро обзаведутся нормальным домом. И почему она слушала эту хрень. Трейлер старый, но хотя бы спаренный – просторный, зато весь в щелях, отовсюду сквозит, пластиковая облицовка еще семидесятых годов; она разорилась на новые ковры, но парень бесконечно скакал в грязной обуви туда-сюда, и ковры быстро пришли в негодность. Верджил хотел закрыть диван пластиковым чехлом, но она не позволила. Грейс сидела на диване и грезила, но никакого проку в мечтах не было, надо разобраться с собственной жизнью, а не предаваться пустым фантазиям. Хоть с огородом управилась, уже хорошо. Достижение, можно оправдываться им до конца года.

Она уже начала набирать номер Харриса, но вдруг подумала, что ведь только-только спровадила Верджила. Нечестно по отношению к нему. Не говоря о том, что у Харриса и подружка может иметься. И вообще он с ней уже дважды обжегся. Надо бы мягко намекнуть. Позволить ему сохранить достоинство, чтобы он как бы сам принял решение. Чтобы не выглядело так, будто он выполняет ее капризы. В конце концов, надо и самой иметь достоинство, потерпеть немножко, подождать. Грейс подошла к зеркалу, затянула волосы в тугой хвост. Вот такую прическу и надо носить – волосы собраны, лицо открыто. Или вообще постричься, никто больше не валандается с длинными волосами. Скулы у нее высокие, красиво очерченные. Причина как минимум наполовину в том, что ты не следишь за собой, да, разумеется, депрессия, это многое извиняет. Ладно, будем продвигаться маленькими шажками. Немножко туши на ресницы – уже неплохо, столько месяцев вообще без макияжа, завтра чуть больше. Она приготовила себе поесть, полюбовалась закатом, новолуние и звезды такие яркие. Вернулась в дом, позанималась йогой под старую кассету, которую ей подарила директор Кризисного центра, ей нравились все эти растяжки, плавные движения, как будто медленно выдавливаешь отраву изнутри. А после быстро уснула.

5. Харрис

Харрис и Стив Хо торчали в черно-белом “форде” уже три часа. Это была идея Харриса – точнее, предчувствие. Полиция штата, окружной коронер, эксперт, окружной прокурор и все прочие давно уехали. С вершины холма просматривались просторный луг, развалины главного здания фабрики “Стандард Стил”, поросшие диким виноградом, маленькая мастерская, где нашли тело. По полю там и сям разбросаны старые вагонетки, и атмосфера вокруг такая мирная, благостная. Природа поглощает следы деятельности человека. Молодым он видел во Вьетнаме похожие места, заброшенные храмы в джунглях.

Харрис покосился на Стива Хо. Парень не на дежурстве, ему не платят за то, что он торчит тут, что, впрочем, дело обычное. Приятный малый, молодой и обаятельный, коренастый, густые черные волосы, руки сложил на выпирающем брюшке. На коленях карабин М4 – Хо, как многие молодые, питал слабость к подобным штукам, бронежилет и все такое. Три года как из академии, но Харрис доволен, что они служат вместе. Со Стивом легко работать, и он не выключает рацию, даже когда дежурство заканчивается.

А вот Харрис чувствует себя совсем стариком, лысым стариком. Да нет же, утешил он себя, не такой уж старый. Всего-то пятьдесят четыре. Ладно уж, гадкое чувство не имеет отношения к возрасту, просто день выдался гнусный. Хотел посидеть дома у камина, чтобы рядом пес, а в руке стаканчик скотча, может, посмотреть с террасы на закат. Он жил один, в маленьком коттедже, поместье, как он его называл, на холме над двумя долинами. Каждый мальчишка мечтает жить в таком месте, но потом случаются жена, дети, и конец мечте. Именно так Харрис себя и уговаривал, покупая этот дом несколько лет назад. Прочный коттедж стоял вдали от коммуникаций, теплом его обеспечивали две дровяные печи, еще наличествовали радио и телевизионная антенна, добраться сюда можно было только на полноприводном внедорожнике. Ни одна женщина не пожелает жить в такой дыре. Еще одна причина. Отличный способ сохранять равновесие духа, трусливо прикидываясь независимым. Зато Фур, его маламут, обожает это место.

Он первым прибыл на место преступления – анонимный звонок – и вздохнул с облегчением, увидев тело. Бродяга. Никаких душераздирающих бесед по телефону, кошмарных встреч с родными и близкими. С годами такие разговоры все тяжелее даются, вовсе не наоборот.

Он стоял рядом с трупом, прикидывая, что делать, когда заметил знакомую куртку. Потом услышал, как еще одна машина – полиция штата – ползет по старой просеке вниз. Харрис подхватил куртку и сунул ее подальше за верстак. Едва выпрямился, как появился молодой полицейский, Харрис попытался припомнить его имя. Клэнси. Дилэнси. От волнения мысли путались, но он точно знает этого парня. Дилэнси не заметил манипуляций Харриса. Кивнул в ответ на приветствие, перевел взгляд на тело. Здоровый какой, а?

Народ толпился вокруг весь день, люди приходили и уходили, но куртку никто не заметил, она так и лежала там, куда ее спрятал Харрис. Сейчас, сидя рядом со Стивом Хо, он страшно нервничал, и вовсе не из-за того, что скрыл улику, а из-за того, что куртка принадлежала Билли Поу. Харрис потер виски. Золофт он перестал принимать несколько недель назад, хотя сейчас все равно не помогло бы. Попытался привести в порядок мысли. Спрятанная куртка не должна бы его беспокоить. Не станешь же сажать под арест каждого мальчишку, разбившего окно. Или каждого мужика, севшего за руль после пары лишних “будвайзеров”. Хороший человек имеет право на одну поблажку. А мальчишка – на две, хотя вторая могла бы означать поездку в наручниках в полицейском фургоне. Каждый играет свою роль, существуют неписаные правила. Обычно это работает. Нужно поступать правильно. Иногда это означает оштрафовать нарушителя за грязный номерной знак, а иногда – отпустить на все четыре стороны обвиняемого в тяжком преступлении. Ведь именно преступление совершает каждый, кто, выжрав три пинты пива, вставляет ключ в замок зажигания. Может, вы и не согласны, но это правда – важен не столько закон, сколько правильный поступок. Проблема лишь в том, чтобы верно оценить, где тут что.

Ты только послушай себя. Все пытаешься уйти от ответа. А вопрос-то простой – должен ли ты защищать Билли Поу. Вылезай из машины, спускайся и вытаскивай чертову куртку. Давно уже надо было его арестовать. По крайней мере за то, что посягает на святое – на Душевный Покой. Это Душевный Покой вынудил его купить лачугу в горах, куда не согласится переехать ни одна женщина в здравом уме. Душевный Покой – трус. И Харрис не вылез из машины. Посмотрим, что будет дальше. Узнаем, какая часть его души оказалась права.

* * *

В сумерках они засекли какое-то движение в дальнем конце луга рядом с вагонетками.

– Двое, не хотят, чтобы их заметили, – сказал Хо.

На душе у Харриса стало совсем погано. Он поднес к глазам бинокль. Лиц не разглядеть, но по фигуре и характерной прыгающей походке сразу узнал парня. Вернулся за курткой. В груди сжалось. Двое подошли ближе, теперь было видно, что это Билли Поу и один из его приятелей, коротышка, сестрица которого получила все возможные стипендии. Харрис вспомнил о Грейс. В животе заныло.

– Вы в порядке? – спросил Хо.

Харрис кивнул.

Хо рассматривал парней в свой модный бинокль, дорогая цейсовская модель.

– Это тот, о ком я думаю?

– Полагаю, да.

– Хотите, чтоб я спустился к ним?

– Сиди спокойно.

Поколебавшись пару секунд, Хо все же решился:

– Смотрите не спалитесь, шеф. Весь город знает, что вы в прошлый раз замолвили за него словечко. Вы сами говорили.

– Сделай одолжение.

– Вы понимаете, что я хочу сказать, шеф. Времена изменились.

Харрис включил мигалку, давая понять тем двоим на лугу, чтоб поднимались к машине. Мальчишки замерли.

– Намылились сбежать.

– У этого пацана сестра в Гарварде. Никуда он не убежит.

Так и вышло, оба медленно и уныло побрели вверх по склону.

– Вы бы взглянули в мой бинокль, шеф. Я вижу каждый прыщ на их рожах.

– Позже.

Но и так картина ясная. Билли Поу с дружками приперлись сюда выпить, может, и наркотой побаловаться, а потом что-то не сложилось. То есть Билли Поу зашиб одного из них до смерти, потом запаниковал и смылся, а теперь вернулся подчистить следы. Самое плохое, что он втянул в это дело другого парня. Надо прикинуть, можно ли будет его отмазать. У таких, как этот задрот, всегда есть шанс.

Но на самом деле он переживал вовсе не за Билли Поу. Чем кончит этот парень, Харрис знал давным-давно. Он из кожи вон лез, все поставил на карту, понимая, к чему идет дело. Люди рано выбирают собственную жизненную траекторию. Единственное, чем можно помочь, – подтолкнуть на другой путь, но обычно это все равно что пытаться подхватить на лету человека, падающего с небоскреба. Траектория Билли Поу обрисовалась очень рано, и не за Билли Поу он тревожился. Грейс, что будет с ней.

– Знаете, я всегда терпеть не мог этого хрена Сесила Смолла, но с новым окружным прокурором каши не сваришь. Сесил Смолл, глядишь, и согласился бы спустить дело на тормозах.

– Я никогда ничего подобного не говорил.

– Понимаю, вы волнуетесь за своего племянника.

– Он мне не племянник.

Хо пожал плечами.

Они смотрели, как мальчишки поднимаются по склону. Молодые люди, поправил себя Харрис. Билли Поу уже двадцать один. Невероятно. Когда они с Грейс познакомились, ее сыну было пять лет.

– Ну вот и они, – довольно проговорил Хо. – Чур, я буду злым полицейским.

6. Айзек

Глянув вверх с того места, где они с Поу выбрались из кустов, он сразу заметил машину Харриса. Но ровно в тот момент, когда прикидывал, как бы половчее скрыться в зарослях, на крыше полицейского автомобиля включилась мигалка. Поу побрел через высокую траву в сторону Харриса и мастерской. Айзек машинально последовал за ним.

Они уже добрались до изрытой колесами площадки около мастерской, когда Поу притормозил, дожидаясь его.

– Все нормально, – тихо проговорил он. – Он знает, где я живу, и если бы нашел куртку, то не торчал бы здесь.

– Думаешь, он решит, что мы оказались тут по чистой случайности?

Поу кивнул.

Айзек хотел бы обсудить это подробнее, но почему-то побоялся, что Харрис каким-то чудом сможет их услышать. Проходя мимо здания, где лежит Швед, Поу ускорил шаг. Лежал. Шведа наверняка уже убрали. И следователь здесь побывал, и окружной прокурор, и эксперт, все. Полгорода, судя по отпечаткам шин. Как-там-ее, дочка коронера, Дон Водзински. Унаследует, наверное, семейный бизнес. Папаша ее и окружной коронер, и заодно хозяин погребальной конторы. Нет, знакомство с девчонкой тут не поможет. Окружной прокурор – новый человек. Как-там-его.

Как, однако, торопится Поу. Рад, что не придется смотреть на труп. Человек умер из-за него, но о таких деталях он скоро забудет. Будет помнить только, что сам он невиновен. Что это был твой выбор – сделать то, что ты сделал. А ведь драки хотел Поу, и неважно, какой ценой, потому что платить по счетам – твой удел и Шведа, а Поу вашей ноши не облегчит. Ты достаточно хорошо его знаешь.

Они все тащились вверх по просеке, взбирались на вершину холма под темно-серым небом. Штаны намокли, нацепляли репейника и всяких мелких колючек, Поу шагал широко, уставившись в землю перед собой. Айзеку приходилось поспевать за ним едва не вприпрыжку, это было унизительно, и за это он тоже злился на Поу. В легкий аромат влажной земли врывался резкий запах сумаха и раздавленных семян. Они обогнули выбоину, где буксовала какая-то машина, деревья вокруг забрызганы жидкой грязью. Айзек чувствовал, как горит лицо, попытался успокоиться. Жертва принесена на алтарь во имя ближнего, встречайте – Айзек Инглиш. Сам виноват. Ты не Шведа обменял на Поу – самого себя. Не поедешь ты ни в какую Калифорнию. И вообще никуда.

Они уже наверху, Харрис молодцевато выпрыгнул из кабины к ним навстречу. Выглядел совсем нестрашно – лет пятидесяти, ноги тощие, почти лысый, короткий ежик волос по бокам головы и на затылке. Следом из машины вылез коп помоложе, азиат с бочкообразной грудью, всего на пять-шесть лет старше Айзека. Несмотря на сгущающуюся темноту, он был в солнцезащитных очках, а в руках винтовка наизготовку. Незнакомый какой-то, не из тех копов, что всем тут известны.

– Так, всем сохранять спокойствие, – скомандовал второй офицер.

Харрис невольно улыбнулся. Он махнул рукой, и полицейский опустил винтовку.

– Ты ведь Билли Поу? – спросил Харрис.

– Так точно, сэр.

– Частенько сюда заглядываешь, а?

– Нет, сэр. Первый раз.

Харрис надолго задержал взгляд на Поу, потом посмотрел на Айзека.

– Ладно, – пробормотал он. – Первый так первый.

Второй коп ухмыльнулся и покачал головой. Кроме десантной винтовки с таким коротким стволом, что, скорее, это был пистолет-пулемет, у него имелся разгрузочный жилет с дополнительными магазинами для винтовки, дубинка и еще какие-то штуковины, назначения которых Айзек не знал. Наверное, бывший контрактник, прямо из Ирака. А у Харриса, наоборот, только пистолет, наручники на поясе и маленький полицейский фонарик.

– Любопытное вы местечко выбрали скоротать вечерок, – сказал молодой коп.

– Точно, – поддержал Харрис. – Итак, Билли, у тебя ведь нет особых причин являться сюда на ночь глядя в компании еще одного молодого человека, а?

– Нет, сэр. Никаких, сэр.

– Ну, в таком случае я, пожалуй, не стану тебя задерживать.

Мальчишки изумленно уставились на него.

– Шутка.

– Хотите, я их обыщу? – предложил напарник.

– Да, в общем, с ними и так все понятно, – сказал Харрис. – Думаю, не обязательно сажать их под арест. Возможно, если они пообещают не ввязываться в неприятности, мы даже подбросим их домой.

– Мы и сами дойдем, – поспешно вставил Айзек. – Придется все-таки подъехать.

– А вы вообще что здесь делаете? – спросил Поу. – Пойдем, – подтолкнул его Айзек.

– Вы хорошие ребята, – продолжил Харрис. – Офицер Хо, почему бы вам не прихватить ваши прекрасные инфракрасные очки и не устроиться в засаде в тех кустах? Посмотреть, кто еще явится на подконтрольную территорию.

– Да там внизу настоящее болото, я вымокну, босс. – Очень жаль, – чуть тверже проговорил Харрис. – Иди и жди, сколько понадобится.

Хо выругался, собрал свои манатки и поплелся вниз по просеке, держа винтовку наперевес. Все трое наблюдали, как он медленно спускается к лугу и реке. Издалека холмы казались почти черными, но кое-где еще оставались проплешины ярко-зеленого в последних проблесках дневного света. Они стояли, наблюдая за игрой цвета, пока окончательно не стемнело.

– Прямо реклама церкви, да? Так и задумаешься, отчего люди не замечают, как прекрасно это место.

– Просто люди – кучка придурочных нытиков, – заявил Поу.

Потому что ни у кого из них нет нормальной работы, мысленно ответил Айзек. Харрис со странной задумчивостью смотрел на него. Словно был согласен с его мнением.

В следующий миг он уже повелительно кивнул в сторону заднего сиденья “эксплорера”, завел двигатель, толкнул переключатель передач, и автомобиль с ревом развернулся на 180 градусов. Да, на склоне буксовала точно не эта машина, подумал Айзек. Но здесь их побывала тьма. На выезде с технической дороги Харрис вышел открыть ворота, а потом они свернули на юг по шоссе.

– Вы оба держитесь подальше от этих мест, – сказал он. – Не желаю больше с вами здесь встречаться.

Заднее сиденье было отгорожено плексигласовой стенкой, и голос полицейского доносился до них приглушенно. Он отодвинул маленькое окошко:

– Вы меня слышали?

– Да, сэр, – сказал Айзек.

Сзади темно, ему виден только затылок Харриса и светящийся экран навигатора между передними сиденьями. Они неслись слишком быстро по извилистой дороге. А деньги и тетради по-прежнему там внизу. Если кто-то их уже не нашел. Маловероятно. Вокруг все завалено мусором, а то, что им было нужно, у всех на виду на полу мастерской.

– Сынок, не помню твоего имени, но я знаю твоего отца. Он работал в Индиане, когда на заводе “Стилкор” случился пожар.

– Айзек Инглиш. Моего отца зовут Генри.

Харрис кивнул.

– Я расстроился, когда случилась эта история. А твоя сестра – это та девушка, что уехала в Гарвард, да?

– Именно она.

– Только она в Йель уехала, – поправил Поу. – Не в Гарвард.

Харрис смиренно поднял ладонь:

– Ну извини.

– Все нормально, – отозвался Айзек.

– Вы все еще живете в том огромном кирпичном доме?

– В том, что от него осталось.

После этих слов наступила тишина. Впереди, там, где река делала изгиб, Айзек видел разбросанные по склонам холма огоньки – Бьюэлл. Он закрыл глаза, слушал шорох шин во тьме и думал, что никогда не знаешь, о чем именно думаешь. Каким безупречным оказалось его решение. Ты не сознаешь своих мыслей, тебе доступны лишь поверхностные слои сознания, адвокаты ведь только об этом и твердят. Я просто засыпаю, подумал он. Но не засну. А здоровяк Отто меж тем спит вечным сном. Что заставило тебя бросить тот проклятый шар? Он не помнил. Не помнил, о чем думал и думал ли вообще. Преступление первой степени – ты намеренно подобрал тяжелую железяку и сунул в карман. Преднамеренно. Смертельная инъекция. Говорят, не больно, но что-то не верится. Ты же отдаешь себе отчет в том, что означает этот укол, так что больно, конечно.

Он прижал пальцы к вискам. Так, сосредоточься. Необходимо убедить себя, что ты этого не делал. Безнадежно. Я не из таких.

Поу пихнул его в бок, и Айзек открыл глаза. Они проехали мимо нового полицейского участка и направились дальше к центру города. Айзек чуть вытянул шею, провожая взглядом здание, растворившееся в темноте. Миновали “Автомагазин Фрэнка”, новый Центр реабилитации для спинальных больных, Центр диализа, Центр лечения боли и диагностики, “Медицинское оборудование Ротко”. Барбершоп сдается в аренду, солярий с грязноватой витриной, здесь раньше продавали игрушечные паровозики. Магазин Блэка “Все для пейнтбола”, избирательный участок Монтгомери, закрытый, закрытая аптека, закрытый ночной клуб, закрытый “Макдоналдс”, “Словацкий Дом”, “Масонский дворец”.

И вновь закрытые магазинчики, заколоченные витрины, он с трудом припоминал, что здесь было когда-то. Каменные здания с резными карнизами; роскошно декорированные окна закрыты листами фанеры, стены облеплены рекламными плакатами лотереи. На улице непривычно много народу – субботний вечер.

– Вот бы те, кто назначает пособия, поглядели, куда идут их деньги, – проворчал Харрис. Он остановил “эксплорер” перед баром; люди тут же начали расходиться. – У вас два варианта: либо я развезу вас по домам, либо позвоните отсюда, чтобы вас забрали.

Айзек заколебался, но Поу торопливо выкрикнул:

– Мы позвоним.

– Дело ваше, – пожал Харрис плечами. – Тогда проваливайте. И скажите в баре, что я велел разрешить вам позвонить.

– Да мы отсюда и пешком дойдем, – сказал Поу.

– Нет, – отрезал Харрис. – Звоните давайте. И не попадайтесь мне на глаза.

Они дружно кивнули.

– Кстати, – сказал вдруг Харрис, – откуда у тебя рана на шее?

– Какая?

– Не играй со мной, Билли.

– Бритвой порезался, сэр.

– Билли, – печально покачал головой Харрис. – Ох, Билли. – И всем корпусом развернулся на сиденье: – Будешь продолжать – плохо кончишь. Ты меня понял?

– Да, сэр.

Харрис повернулся к Айзеку:

– Ты тоже. Вы оба, не выходите из дома пару дней. И чтоб я в любой момент мог вас отыскать.

Они вошли в бар. Слишком просторное помещение, единственный свет – от неоновой рекламы пива у стойки; деревянные стенные панели сплошь изрезаны похабными надписями и инициалами. На двух телеэкранах – розыгрыш лотереи, на третьем – повтор автомобильных гонок.

– Тут одно старичье, – шепнул Айзек.

– Хочешь, чтоб мы завалились в “Хоуи” и все нас там засекли?

– Нам вообще не надо было выходить из машины.

– Ага, и как объяснить моей матери, почему Харрис подбросил меня до дома?

– Это последнее, что меня, черт возьми, беспокоит, – ответил Айзек.

Барменша, с сигаретой в зубах, медленно двинулась в их сторону. Молодая симпатичная девчонка, Айзек узнал ее, в школе училась на несколько классов старше.

– Просто чтоб вы зря не тратили время, – начала она. – Я видела, как вас только что высадили из полицейского фургона.

– Эмили Симмонс, – улыбнулся Поу. – Я тебя помню.

– А я тебя нет.

Вот это вряд ли, подумал Айзек, но вслух говорить не стал.

– Харрис сказал, что мы можем воспользоваться вашим телефоном, – вместо этого произнес он.

– Все что угодно для мистера Харриса. – Она выставила телефон на стойку и смотрела, как Айзек набирает номер сестры.

– Дай-ка мне бутылочку “Айрон Сити”, пока мы тут машину дожидаемся.

– А удостоверение личности ты дома забыл, да?

– Мне уже есть двадцать один.

– Ты, похоже, наше заведение с чем-то спутал.

– Слушай, ну я же тебя помню, ты играла на бильярде у Дейва Уотсона. Я Билли Поу. На два класса младше тебя.

– Я же сказала, я тебя не помню.

Она налила обоим содовой. Поу вытащил вишенку из своего стакана, бросил на пол. Посетители радовались неожиданному развлечению. Взрослые мужики в атласных клубных куртках или в камуфляже, лица багровые – то ли от работы рядом с раскаленными поверхностями, то ли от работы на улице, то ли вообще от отсутствия работы. Некоторые отвернулись, возвращаясь к прерванным разговорам, но несколько человек продолжали пялиться на Поу и Айзека.

Айзек заметил сидящего в одиночестве отцовского приятеля с завода. Д. П. Уайтхаус по понедельникам смотрел футбол, иногда приглашал отца на охоту, уже после того как тот вернулся из Индианы, после аварии. Но это было давным-давно, Д. П. уже много лет у них не появлялся. Сейчас он то ли не узнал Айзека, то ли не захотел узнавать.

– Может, подождем снаружи, – предложил Айзек.

– Да к дьяволу. Пойдем туда, где нам хоть пива нальют. – Поу бросил злобный взгляд в сторону барменши, но она никак не отреагировала.

На улице собралась такая толпа, словно весь город разом решил поглазеть, как подъедет Ли. Приглядевшись, они различили двух парней в темном пикапе, явно кого-то поджидавших. Двинулись было в сторону от бара, и пикап тут же тронулся с места. Поу и Айзек озадаченно вернулись ко входу в бар.

– Думаешь, это копы?

– Да хрен ли. Не сходи с ума.

– Харрису все известно. Впрочем, это же не твои проблемы.

– Ладно тебе, – буркнул Поу.

– Ты прав, фигня.

– Если б он знал что-нибудь, мы с тобой уже были бы в синяках от полицейских дубинок. Он думает, что мы просто парочка сопливых недоумков, да к тому же на прошлой неделе нашли ту тетку в мусорном баке – ему есть чем заняться.

Они смотрели, как загадочный пикап медленно проехал по улице, а через минуту – в другую сторону.

– Он нашел твою куртку, – сказал Айзек. – А уж если проводили хоть какую-то экспертизу, там полно наших отпечатков, и следы от ботинок, и твоя кровь там повсюду.

– Ты слишком много смотришь телевизор, – вздохнул Поу.

– Уж не знаю, заметил ли ты, в каком виде земля около мастерской, там явно не только фургон Харриса побывал.

– Агент Макгайвер.

– Слушай, что с тобой такое?

– Харрис, может, и сам отхреначил пару-тройку ханыг, всем известно, он этим даже гордится. И вообще мою куртку запросто мог прихватить кто-нибудь из тех уродов, они паршиво одеты были.

– Они свидетели, ты сам говорил.

– Они бродяги.

– Старик живет в этих краях, он тебя узнал.

– Ну валяй, думай дальше, надумай себе смертный приговор, Айзек.

Через несколько минут подрулил “мерседес” Ли. Они наблюдали, как ловко она припарковалась, вписавшись в узенькое пространство.

– Ее счастье, если никто не запрет, – заметил Айзек.

– Все будет в порядке.

Они подошли поближе, Ли выбралась из машины.

– Долго ты ехала, – недовольно проговорил Айзек.

– Прости, – сестра виновато улыбнулась, – долго собиралась.

Она приоделась – длинная узкая юбка и белая блузка, открывающая шею, а когда обняла Айзека, он почувствовал аромат духов. Она совсем не похожа на девушку из Долины. Накрасилась – надо же, совсем не в ее стиле. А потом увидел, как она обнимает Поу, как нежно кладет руки ему на талию. Он смутился и не знал, как быть дальше.

– Ну, какие у нас планы?

– Думаю, глоток пива нас не убьет, – заявил Поу. Он стоял широко расправив плечи, самоуверенно улыбаясь, и не отводил от Ли сияющих глаз. Ничего хорошего из этого не выйдет, понял Айзек. Жаль, что он не упросил Харриса развезти их по домам.

– Нам надо убираться отсюда, – тихо возразил он.

– Ну по стаканчику, – настаивал Поу. – Заскочим куда-нибудь на минутку.

– Что случилось? – спросила Ли.

– Просто твой брат устал.

Поу кивнул Ли и направился вперед, остановился закурить, пока Айзек и Ли разговаривали.

– Итак. – начала она.

– Все в порядке. – Он старался не смотреть ей в лицо.

– Не хочешь поговорить?

Он молчал.

– Малыш.

– С каких это пор я для тебя “малыш”?

Поколебавшись секунду, Ли, кажется, приняла решение. Развернувшись, поспешила за Поу. Айзек поплелся следом.

7. Поу

Ли шла впереди, но он догнал и держался рядом, и ему пофиг, идет Айзек за ними или нет, он слегка коснулся ее, случайно, и она не против, а Айзек, он всегда такой, вечно чего-то боится. Как его вообще в школе терпели, Ральф Нейдер Младший[9], зануда, блин. Харрис мог бы засадить их в каталажку, но не стал, он правильный мужик, старина Харрис, наверняка все уладил уже. Все знают, Харрис в сторону мертвого бродяги даже плевать не станет, это ведь он пожег брошенные дома, целый квартал лачуг, где селились всякие голодранцы, “сербский город” это называлось, и Харрис спалил там все к чертовой матери, всю ночь горело. И на дохлого попрошайку в разрушенной мастерской ему насрать. Любой скажет, ага.

А Ли принарядилась к встрече с ним. Восемь месяцев даже не звонила, для нее это всегда было вроде как игрой, а сейчас она и вообще замужем. Это он от Айзека узнал, ему-то она не озаботилась сообщить. Да только вот она, здесь, в милом прикиде и накрашенная, а она ведь никогда особо не красилась, но вот расстаралась ради него. На Ли оглядываются, но сразу же секут – она из другой лиги. Поу вдруг захотелось схватить ее в охапку и стиснуть изо всех сил, затолкать в рот хоть кусочек. Да просто быть рядом, вот как сейчас, если бы можно было так всегда, ему и этого хватит.

В “Хоуи” они заходить не стали, неизвестно, что отмочат его кореша при виде Ли. Решили завернуть в “Таверну Фрэнка”. Там народ постарше собирается, но не совсем уж старичье. Внутри было темно, душно, люди танцевали. Везде пустые стаканы. Айзек, мрачно насупившись, шел за ними. Валяй, подбодрил себя Поу. Ли взъерошила ему волосы, и это уж точно не случайно, он взял ее за руку, сжал, в толпе никто не заметит, она раскраснелась, улыбалась странно кривой улыбкой, как всегда, когда не могла совладать с собой. Нафиг Айзека, решил он, на весь вечер. На всю жизнь. В баре догуливали свадьбу, молодая парочка, он узнал кучу народу, в другом конце зала заметил Джеймса Бирна и поскорей отвернулся. Джимми Бирн приводил свою подружку на игры, а потом она стала появляться и одна, подбрасывала Поу до дома, они ставили машину в кустах. Джимми знал, интересно? Да вряд ли. Джимми из тех типов, что сразу получают лицензию на ношение оружия, как только исполнится двадцать один; он пустил свою лицензию по рукам как-то на вечеринке, чтобы все полюбовались.

Публика нарядная, девушки в праздничных платьях, парни в новых рубашках. Обжимаются и тащатся. Чей-то ребенок в сторонке сидит в коляске и внимательно рассматривает зал.

– Как в прежние времена, – сказала Ли, но Поу не понял, хорошо это или плохо.

Они решили, что у Ли больше шансов получить выпивку, и он следил, как она пробирается к бару, ее толкали со всех сторон, с прижатыми к груди руками она совсем крошечная, волосы темные, она похожа, ну как сказать, будто откуда-то из Испании, что ли, – во, похожа на девушку в баре где-нибудь в Испании, девушку с картинки. Он ринулся было за ней, но сдержался. Привалился к стене, сунул руки в карманы, вытащил, скрестил на груди, в конце концов заложил руки за спину. Она поправила темную прядь, обернулась, улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ, а потом они долго смотрели друг на друга, издалека. Поу будто старался вдохнуть полной грудью, еще и еще, но почему-то никак воздуха не хватало. Шея горела, в ушах звенело, и совсем не хотелось, чтобы это чувство прошло, а потом толпа в зале зашевелилась, откуда-то из потайной комнаты спустились по лестнице жених и невеста, платье невесты слегка помято, раздались одобрительные крики, аплодисменты, все оживились, невеста погрустнела, а жених победно вскинул руку, как генерал какой, большое дело, подумал Поу, и так всем понятно, что ты ее трахнул. Но посмотрел на Ли, и вдруг стало тошно – она ведь сама не так давно была невестой. Его замутило, реально мутило, прямо подступило к горлу, пришлось глотнуть пива из чьего-то стакана, хорошо, под рукой оказался. Ну посмотри на себя, думал он, у тебя и мысли-то козлиные, ты не имеешь никакого права быть с ней. Толпа танцующих увлекла ее в сторону, она поймала его взгляд, призывно махнула рукой, мол, давай потанцуем, но он не понимал, как себя вести, и просто остался на месте. Она ведь не всерьез, просто из вежливости.

Айзек торчал в углу, все так же скрестив руки. Поу подошел, хлопнул приятеля по плечу. “Расслабься”, – сказал Поу, но сам услышал, что голос звучит неестественно напряженно, Айзек даже не глянул на него. “Пива хочешь?” Айзек отвернулся. А Ли танцевала. С жирным стариком в мешковатом костюме, рожа у него вся потная, папаша Фрэнки Нортона, того Фрэнки, что до сих пор торчит в Лихае[10]. Потом она танцевала с конопатым пацаном, лет пятнадцати на вид, потом с парнем в форме морского пехотинца, который как-то несерьезно к ней отнесся. Ли с морпехом танцевали долго, он медленно кружил ее по залу. Поу ненавидел эту песню, ненавидел Фэйт Хилл[11], вообще ненавидел это новое кантри. Морпех напялил на Ли свою белую фуражку, типа в шутку. Папаша Фрэнки Нортона притащил ей пару пива, и Ли наконец перестала танцевать и направилась в сторону Поу. Он видел, как морпех издалека смерил его взглядом и отвернулся, Поу разглядел шрам у парня на голове сзади, там волосы не росли, хирургический шрам. Что-то чинили у него в башке. После выпуска многие записались в армию, трое из Долины погибли только за прошлый месяц. Среди них девчонка, с которой он путался одно время, чокнутая немножко, все думали, она лесбиянка. Он с ней перепихнулся несколько раз, но не вступался за нее никогда. Она водила грузовик и нарвалась на мину, все они там погибают одинаково. А она вообще была в резерве. Поу надеялся, что арабы, которые это сотворили, отправились на тот свет, надеялся, что их прикончил выстрелом в брюхо снайпер, который родился с охотничьим ружьем в руках, эти арабы наверняка думали, что им все сойдет с рук, а тут снайпер поправил прицел, и бум – и вот они пытаются удержать руками вываливающиеся кишки. Господи, что же случилось, ведь еще секунду назад ты был счастлив.

Ли протянула ему пиво:

– Они не позволили мне заплатить.

– Ты пропиваешь чью-то пенсию, – встрял Айзек. – Или пособие.

Ли изменилась в лице. Поу готов был вышвырнуть Айзека в окно. Она открыла рот что-то сказать, но тут рядом возник морпех. Лет двадцать, может, двадцать один, русые волосы на вид мягкие, как у ребенка, на шее и на висках прыщи.

– Вам не следует так долго сидеть на месте.

– Я больше не танцую, – строго ответила Ли.

– Да бросьте.

– Я пришла сюда отдохнуть с друзьями.

Парнишка окинул взглядом Поу. Потом деликатно взял ее за руку.

– Нет, благодарю.

Поу выступил вперед, скалой нависнув над морпехом.

– Муж спешит на помощь?

– Вот именно.

– Но ты-то не муж.

– Он мой муж, – сказала Ли.

– Дерьмо он собачье.

– Ступай к своим друзьям, – спокойно предложил Поу.

– Мы уходим, – скомандовала Ли.

Морячок сунулся было к Поу, но тот попятился. Задира рванулся за ним, но споткнулся и грянулся на пол. Пьян в хлам. Он что-то орал с пола, прямо лежа орал. Поу пятился к выходу, Ли и Айзек уже ждали у дверей.

Поу продолжал отступать, не отводя глаз от морпеха, люди уже обращали на них внимание, медали вояки бестолково шлепали по синему кителю. Поу стало неловко за парня, вставай, мысленно приказал он, просто вставай. А потом заметил нечто странное – одна нога у морпеха вывернулась и была заметно длиннее другой, а из-под штанины что-то поблескивало, и весь пыл из Поу разом вышел, он только смотрел на ногу не отрываясь, туда, где не прикрывал носок, на светло-коричневый пластик и металлические шарниры вместо сустава, и никак не мог отвести взгляд. Голова закружилась, ты же мог врезать этому парню, вдруг дошло до него, в прежние времена ты бы ему непременно врезал, и на секунду он едва не потерял сознание, а потом увидел просвет в толпе, растолкал людей и бросился к выходу.

У дверей бара стояла полицейская машина, Поу замер, прижавшись к стене, но потом разглядел, что на заднем сиденье уже торчит кто-то в наручниках, а коп что-то пишет в блокноте. Боже, жизнь покатилась под откос, думал он, все твои грехи навалились разом. Странно, что он раньше не обращал внимания. А теперь эта история с бродягами. Надо убираться отсюда, бежать из города. Думал, обойдется, но нет, люди же предупреждали, да он не слушал. Поу никак не мог вспомнить, где припарковалась Ли, голова кружилась, в руках это дурацкое пиво. Дальше по улице машина “скорой помощи”, задние двери раскрыты, внутри свет, кого-то укладывают. А, вон Ли с Айзеком. Когда Поу добрался до машины, двигатель уже работал, но, перед тем как сесть, Поу оглянулся, с полдесятка парней, вывалившихся из бара, разыскивали его.

– Прекрасно провел время, – фыркнул Айзек.

– У этого парня был протез.

– Но ты же не ударил его? – спросила Ли.

– Не ударил, – ответил Поу. – Слава богу.

– Хорошо, что у нас в руках было пиво, – заметил Айзек.

– Прости, – смущенно сказала Ли. – Мне не следовало болтать с ним так долго.

– Ты тут ни при чем.

– Конечно, нет, черт побери! – взорвался Айзек.

Всю дорогу до дома он молчал. Когда Ли припарковала машину, он выбрался наружу и вошел в дом, не обернувшись и не попрощавшись. Ли и Поу глядели ему вслед, а потом посмотрели друг на друга, и он уже собирался с духом пожелать ей доброй ночи. Домой он и пешком дойдет. Надо проветриться, привести голову в порядок.

– Не хочешь зайти, выпить чего-нибудь?

Он размышлял довольно долго:

– Ладно.

– Но остаться на ночь не получится.

– Я и не собирался.

Они сидели на кушетке на задней террасе, укрывшись одеялом; лицу холодно, но вообще тепло, слышно, как в лощине журчит ручей, сливаясь с другим, а потом они вместе впадают в реку. А река впадает в Огайо, а Огайо – в Миссисипи, а потом в Мексиканский залив и Атлантический океан, все связано. Все связано со всем. Все имеет значение. Глотнул еще вина. Перебрал, наверное. Он просто пьян.

Под одеялом тепло, они держатся за руки, и он закрыл глаза и растворился в ощущениях. Темное пятно там, где граница соседского сада, нынче там чащоба, пустой дом весь зарос кустарником.

– Когда я уезжала, там еще жили, – сказала Ли. – Паппи Кросс.

Поу допил вино, вытряхнув последние капли из горлышка прямо в рот. Новолуние, ночь темная, и все как будто нормально, будто и не было этих лет, все как раньше, и кого, интересно, он обманывает.

– Мы могли бы поговорить хотя бы.

– Прости, что не сказала тебе.

– Проехали.

Она положила голову ему на плечо.

– Это один из бывших, да?

– Саймон.

– Тот, что крутил со всеми девками?

– Прости. Готова повторить это столько раз, сколько потребуется.

– Он, конечно, изменился, теперь все по-другому. Обычная история.

Он не понимал, зачем говорит это, им же так хорошо сейчас, и вообще, похоже, есть шанс переспать с ней, если притвориться, что все как раньше, что он простил ее.

Ли вся сжалась, помолчала, но потом проговорила:

– Вообще-то у меня были причины остаться с ним, он не так уж плох. В любом случае, сейчас мы женаты и меньше проблем с уходом за отцом. Всем нам теперь полегче.

– Надеюсь, это внесено в твой контракт.

– Поу, – печально покачала она головой, – Поу, ты не представляешь… легко тебе говорить.

– Я защищал тебя перед твоим братом, но теперь думаю, что напрасно.

И чего он завелся, непонятно, но она будто была к этому готова, будто того и ждала от него, она всегда здорово разбиралась во всяких чувствах и прочих тонкостях.

– Надеюсь, ты не рассказал ему о нас, – сказала она.

– Нет, но уверен, он сам догадался. После сегодняшнего.

Она вновь качнула головой. Не обрадовалась.

– Он сам виноват.

Ли высвободила руку.

– Я все узнал от твоего брата. Ты могла бы просто позвонить, сообщить, и все было бы о'кей. Ты могла бы рассказать сама, но я узнал от него, и, думаю, ты и сейчас просто навестила бы своих и даже не позвонила мне, если б сегодня не пришлось нас забирать.

– Потому что я замужем.

– Рад, что ты счастлива.

– Если тебе станет легче, мы с ним иногда не разговариваем по целым дням. Не помню, когда мы в последний раз занимались сексом.

Даже если она соврала, наплевать. Ему нужно было это услышать. Разумеется, ему стало легче, и ей, кажется, тоже, и через минуту они опять обнимались. Она сглотнула, он слышал, как бьется ее сердце, и подумал, что можно двигаться дальше. Она позволила себя поцеловать. Не противилась, когда он притянул ее ближе, и они сидели, голова к голове, и он ощущал ее аромат, некоторые девчонки пахнут душистым мылом или духами, но ее запах он узнал бы среди всех прочих. По утрам он просто наслаждался бы ее запахом, нюхал грудь, то местечко на шее, где начинаются волосы. Они долго сидели так, вдыхая ароматы друг друга, а потом он начал поглаживать ее спину и ноги.

– Это нечестно, – пробормотала она.

– Я люблю тебя.

Она вздохнула и зарылась в него.

– Ты не должна отвечать. Это ничего не меняет.

– Я тоже люблю тебя.

И вот она уже кладет ладонь на его голый живот. Его рука скользит под юбку, и Ли торопит его, он расстегивает и снимает джинсы, тянется к ней. Она хочет. Она сверху, он отодвигает ее трусики, и вот уже внутри, очень быстро. Она чуть приподнимается, не хочет спешить. Оба замирают. Она вцепилась в его рубашку, потом стремительно перекатилась на бок и освободилась от белья.

Они начали вновь, а уже через пару минут он увидел, как взгляд ее застыл, и прижал ее губы к своей шее, чтобы подавить крик. Постепенно напряжение спало, и они продолжали, уже медленнее.

– Хочешь сверху, – прошептала она.

– Кажется, я все.

– Я тоже.

Они немножко полежали не шевелясь, а потом разделись окончательно, просто чтобы касаться друг друга, она легла спиной к нему, он обнял ее. У нее на спине была родинка, на лопатке, он наклонился и поцеловал. Тот, другой, так не делал, точно. Она не значила для него так много, ни для кого на свете она так много не значила. Но это неважно. И все не так, как раньше, но и это не имеет значения, он запишет это, новый жизненный урок. Да угомонись уже, мать твою, разозлился он.

Потом он подумал, что она делает это из жалости. Только в память о прошлом, но на самом деле она для тебя потеряна навсегда. Поу похолодел. Он мучительно анализировал случившееся, но потом решил, что все же нет, не из жалости, совсем по-другому, и успокоился. Но надо уходить, через какой-нибудь час он начнет злиться или тревожиться, не надо, чтоб она видела его таким. Он выскользнул из-под одеяла, принялся собирать свою одежду.

Она озябла и открыла глаза:

– Ты куда?

– Не знаю. Домой, наверное.

– Я тебя отвезу. – Она встала, голая. Такая маленькая. – Господи, как я надралась, – хихикнула она. – Неудивительно, что начала к тебе приставать.

Умозаключение это его несколько задело, но он все равно улыбнулся в ответ, голова встала на место, все как надо, двое старых друзей, приятная случайность, еще немного – и она возьмет его под покровительство, а потом бросит. Поу был рад, что это случилось, прекрасное напоминание о том, как все могло быть. Должно же оно что-то означать, это же больше, чем просто тело. Жизнь долгая, у него еще будут всякие чувства, только не с ней. Поу не понимал, почему так спокоен и уверен, и надеялся, что эта уверенность сохранится надолго, знал, что так и надо завершить историю с Ли. Закончилась одна из книг его жизни. Неохота про это думать.

– Я рад, что повидался с тобой еще раз, – сказал он. Откашлялся, заставил себя наклониться и нежно поцеловать ее в лоб. Она потянула его обратно на диван:

– Не останешься? Можно до самого утра.

– Мне надо домой.

– Я серьезно.

– Я знаю.

Уходя, он обернулся махнуть на прощанье и заметил какое-то движение в окне комнаты Айзека. И пошел дальше, вскоре скрывшись во тьме среди деревьев.

8. Ли

Она лежала на диване, разглядывая дом, в котором выросла, но последние пять лет старалась вычеркнуть из памяти; потолок в пятнах, клочки обоев поверх растрескавшейся штукатурки, и повсюду разбросаны книги Айзека. С тех пор как она уехала, книги заполонили дом. Старые учебники, которые он находил на барахолках, на полках стопки “Нэшнл Джиографик”, “Нэйчер”, “Попьюлар Сайенс”, журналы и книги на крышке маминого пианино, да вообще по всей гостиной – хаотической массой. Комната просторная, но инвалидное кресло отца проезжает с трудом. Генри явно решил не мешать сыну. А может, ему просто все равно. Человек, случайно заглянувший в окно, определенно подумал бы, что в доме живет сумасшедшая старуха с парой десятков котов.

С одной стороны, за это она и любила своего брата, за его любопытство, за стремление постоянно учиться, но это же и тревожило ее больше всего. Он становился все более замкнутым и эксцентричным. Верно, но он застрял здесь из-за тебя. Не то чтобы у нее был выбор. Она всегда думала, что вовремя сбежала, сбежала от чувства, преследовавшего ее все детство, – ощущения, что у нее никого нет на свете, за исключением такого же странного младшего брата. Не самые приятные мысли. Когда она попала в Йель, все изменилось, не сразу, но довольно быстро, чувство одиночества, которое сейчас она называла экзистенциальной изоляцией, куда-то пропало. Детство в Долине было далеким прошлым, будто частью чужой жизни. Она нашла свое место. Казалось абсолютно невероятным, что она покинет его и вернется сюда.

Наверху скрипнула половица: брат проснулся. Ли чувствовала себя виноватой. Я пытаюсь исправить ситуацию, напомнила она себе. Семья Саймона согласилась оплачивать сиделку, она уже позвонила нескольким кандидатам, завтра начнет с ними знакомиться. Быстрее было невозможно. Как учат спасателей – сначала нужно обеспечить собственную безопасность, а потом вытаскивать других. Этим она и занималась. Прочно встала на ноги и вот теперь вернулась помочь семье. Да, ты не слишком торопилась, но и это не совсем правда, она чересчур строга к себе. И спасатель из нее никудышный, чего уж – не очень крепкая, телом мелковата, да и техника оставляет желать лучшего. Любой крупный и тяжелый человек утащит ее за собой на дно.

Ли встала и направилась в кухню, огибая по пути лестницу. Из каморки за кухней, превращенной в спальню, доносился отцовский храп, с длинными паузами, как будто дыхание останавливалось. Все дело в нем. Проблема – это он. Уши и шея горели, пришлось ополоснуть лицо прямо над раковиной; знакомое ощущение – будто происходит нечто жуткое, а ты понимаешь это слишком поздно – неизменно ассоциируется с этим домом, со всем этим городом. Переживаешь его всякий раз, возвращаясь домой. Скоро все они отсюда уедут. Она годами готовилась к разговору, к тому, как скажет отцу, что пришло время обоим детям покинуть родительский дом. Что ему придется остаться здесь одному с сиделкой или переехать в пансион, но Айзеку пора двигаться дальше.

Ли его любимица. К Айзеку отец всегда относился, как к приемному ребенку, потому что он, Генри Инглиш, был здоровяком из рода здоровяков, потому что Айзек любознателен, а Генри Инглиш – нисколько. А когда промахи, слабости и милые странности, простительные жене и дочери, проявлялись в его сыне, ему казалось, будто вся его мужская природа, вложенная в сына, все качества, что он так ценил в самом себе, растворились в чертах его жены. Включая и мексиканскую смуглость, унаследованную обоими детьми. Кожа была не темной, конечно, просто казалась загорелой, Айзек мог легко сойти за жителя гор. А Ли просто выглядела немножко иностранкой. Да брови еще совсем черные. Меж тем Генри Инглиш – бледный и рыжий. Был рыжим, по крайней мере.

Их мать приехала в Штаты учиться в Карнеги-Меллон и, насколько известно Ли, никогда не возвращалась на родину. К моменту рождения детей у нее не осталось ни малейшего акцента, и ни Ли, ни Айзек ни разу не слышали, чтобы она говорила по-испански. Ну да. Можно подумать, Генри позволил бы. Он не слишком обрадовался бы, узнай, что, заполняя бланк заявления в колледже и на юридическом факультете, в анкете ты отметила себя “латиноамериканка”. Ли много думала об этом, но, когда пришло время, поставила нужную галочку без колебаний. Это была правда и неправда. Она запросто могла бы выглядеть соответственно, если бы хотела, но языка не знала, даже детских стишков, – она была дочерью сталелитейщика, из правильной американской семьи. В Йеле выучила французский. После колледжа Ли блестяще сдала SAT[12] и почти блестяще LSAT[13], могла поступать куда угодно, но тогда ей хотелось определенности. Рассылать заявления, предвкушая будущее, было искренним наслаждением.

Многовато алкоголя, пожалуй. В качестве компенсации Ли проглотила пригоршню витаминов, запив целым стаканом воды, вернулась в гостиную. К этому дому невозможно привыкнуть – он круче, чем у любого университетского профессора. Построен в 1901-м, дата выложена кирпичами над входом. Несколько пафосный, но тогда так строили. Отец любил дом, хотя никогда не признавался в этом. Они купили его в 1980-м, когда все постепенно начинало сворачиваться, когда люди в Долине уже не слишком были уверены в собственном будущем и не расположены покупать большие дома. Позже отцу именно поэтому пришлось согласиться на работу в Индиане, когда завод закрыли. Жил там в какой-то лачуге, а все деньги посылал семье. Теперь кажется глупостью. Но вообще именно так выглядит Американская Мечта. Вы же не предполагаете, что можно потерять работу, будучи прекрасным специалистом.

Ли была не готова подняться наверх и оказаться лицом к лицу с братом, поэтому решила переночевать на диване. В ее представлении изменять могли только мужчины. Интересно, почему все же она переспала с Поу? Может потому, что задолжала ему, пообещала – бывают такие обещания, которые дают не словами, а телом, – и не выполнила? Не столько тем, что вышла замуж, а тем, что ничего не сказала ему. А может, она хотела, чтобы этот брак кончился как можно скорее, и просто поторопила события. Нет, все же не хотела, но все равно выйти замуж в двадцать три – немножко смешно. Она согласилась, чтобы продемонстрировать Саймону, что простила его, причина не хуже прочих. Бывают дни, когда он не встает с кровати и едва замечает ее присутствие. У него сейчас трудный период, но, возможно, он всегда был таким. Период нелегкий, но Саймон вырос в Дарьене[14], штат Коннектикут. И был несколько избалован.

И она по-прежнему любила Поу, безнадежно, и никого никогда не сможет так полюбить, потому что знала – из этого ничего не выйдет: Поу – парень из Долины, Поу любит Долину, Поу не прочел ни одной книжки после окончания школы.

Она не сожалела ни о чем, но, наверное, все дело в эндорфинах, еще не выветрившихся. А может, и нет. Саймон изменял ей множество раз, про трех девиц она знала точно, а про скольких еще нет? Интересно, закон о сроках давности распространяется на подобные случаи? Что же делать с Саймоном? Уже бесится наверняка, пусть она отсутствует всего пару дней, но он не привык справляться с делами самостоятельно, сбежал, скорее всего, к родителям в Дарьен. От Дарьена всего час поездом до Нью-Йорка, у него в том городе не меньше полусотни друзей, но он не любит уезжать из дому. Депрессия, да, но и привычка тоже. Привычка быть беспомощным. Несколько избалован – это грандиозное преуменьшение. Если бы у него вдруг закончились деньги… он ничего не добился бы. Ее университетские приятели справились бы. Большинство из них честно и много работают, но ни один и понятия не имеет, что значит – хотеть того, чего не можешь получить. Ну если только трагическая любовная история, и все. Ты защищаешься, подумала она. Все оказалось лучше, чем ты представляла. Ты счастливее всех своих знакомых.

Но все же у нее были принципы. Вот ей совсем необязательно учиться на юридическом, но она учится. Саймон пытался отговорить, он хотел путешествовать – у его семьи есть дом в Провансе, почти всегда пустующий. Нет уж, чересчур банально – девочка с рабочей окраины выходит замуж за отпрыска богатого семейства, выгодная сделка. От одной мысли тошно. Не нужны ей их деньги. Но они искренне рады, что у них есть ты, самый благоразумный человек в семье, – жутковатая мысль. У них, безусловно, больше денег, чем она сможет заработать за всю жизнь, даже если получит место в Большой Фирме, но на это не стоит рассчитывать, будет работать в каком-нибудь Департаменте юстиции, за высокие идеи, бороться за гражданские права. Ага, все именно так себе и говорят: я поступаю в Гарвард, чтобы стать общественным защитником. Почему Гарвард? Ее приняли в Стэнфорд и Коламбию, она могла выбирать. Но что тут выбирать – разумеется, Гарвард. Ли не смогла сдержать улыбки. Ах ты чванливая стерва. Ну да, так и есть. Главное, чтобы никто не узнал. Просто сообщаешь, что учишься в Бостоне, а потом, если просят подробностей… но никакой дополнительной информации, если не спрашивают. Даже звучало заносчиво и самоуверенно – Гарвард. Так же, как Йель, только хуже. А как же брат? Куда деваться твоему брату?

Они с Поу не слишком шумели? А если Айзек еще девственник и слышал, как они занимаются любовью с Поу? Ужасно. Она ведь ничего о нем не знает. Что там у них случилось? Вдруг что-то серьезное?

Ли не спалось. Она открыла глаза, села. Провела мысленную инвентаризацию дома: крыша, штукатурка, покраска изнутри, оконные рамы перекосились, кирпичную кладку кое-где надо поправить – и это только то, о чем говорил отец. Дом роскошный, но он будет стоить гораздо дороже, если подремонтировать, прежде чем продавать.

Потому что продавать придется. Айзек здесь не останется, а она не вернется, и Генри придется смириться с таким положением дел. Он-то готов принести Айзека в жертву, но вот она – нет. Впрочем, именно так ты и поступила. По твоей воле этот кошмар затянулся.

Сколько можно выручить за дом? В Бостоне или Гринвиче продали бы за два миллиона, но в Долине он уйдет тысяч за сорок. Соседний дом пустует двенадцать лет, даже табличка “Продается” стерлась и заржавела. Штат построил новое шоссе на север к Питтсбургу, но по нему так и не проехала ни одна машина; в любом другом месте такое невозможно вообразить – гигантский хайвэй, никому не нужный, пересохшая главная артерия. Вы ни за что не поверите, что всего в нескольких часах езды от Нью-Йорка и Филадельфии, неподалеку от 95-го шоссе, существует такая дыра.

Ли решила почитать у огня, успокоиться. Отодвинула заслонку, уложила несколько поленьев на решетку, сунула под них старую газету, подожгла, но бумага быстро сгорела, а поленья только тлели – ни тепла, ни пламени. В доме завоняло дымом, и она распахнула окно, чтоб не сработали пожарные датчики. Вот ведь идиотка, выросла в глуши и умудрилась остаться бестолковой девчонкой. Не умеет ни костер разжечь, ни оленя пристрелить, ничего такого, и главное – никогда этим не интересовалась, хотя жила в Пенсильтукки, черт побери, какая досада. Может, прежде чем сбегать отсюда, следовало попросить отца обучить ее всем этим фокусам – стрелять по консервным банкам хотя бы, пистолеты у него есть. И отцу было бы приятно.

Просмотрела стопку книг, выбрала “Улисса”, но не смогла вспомнить, где остановилась. Неужели и впрямь такое великое произведение, если не помнишь, про что читал совсем недавно. Блум ей нравился, но Стивен Дедал навевал уныние. И Молли, она даже пролистала дальше, чтобы прочитать ту главу. Пикантно, однако, страницы и страницы мастурбации. Хотя бы сегодня не придется этим заниматься. Уже легче. А ведь стало привычным делом. Вот такой она была, юной горячей штучкой, и никто не нужен, удовольствие – дело собственной руки. Не стоило держать Саймона в строгости, право. Она лишь беспокоилась о нем. Он сбил девушку, даже машина была не его, это была машина Джона Болтона, и за рулем должен был сидеть Джон Болтон. Джон Болтон был почти трезв, но он любил подзуживать Саймона, провоцировать в нем дурное. Лучше бы у Саймона не было такого друга, как Джон Болтон. Хотя и другие не лучше. Все равно на шоссе был гололед. Установлено следствием. И думать не о чем. Она простила его. Так бывает – сначала не можешь простить, но со временем мнение меняется. Саймон сам себя не простил, и это достаточное наказание. Ли хотела, чтобы их жизнь наладилась, чтоб не было сумасшедших бегающих глаз, чтобы все просто стало как раньше. Вот только Поу такой теплый, что в него хочется завернуться, смотреть на него, бесконечно касаться его. Ты не будешь счастлива с Поу, не забывай. С Поу, который ввязывается в каждую драку. Поу никогда не уедет из Долины, ни за что. Кровь хлынула вниз все набухло и такое чувствительное и хочется прижаться от одной мысли ноги сводит Поу Поу Поу ноги сами сжимаются какой у него плоский живот и крепкие мышцы на груди отец спит она сунула руку под юбку, нет, сегодня не надо. И убрала руку.

Вернулась к “Улиссу”. Итак, руки для перелистывания страниц. Леопольд Блум ел свой ланч. А Ли хотела уснуть побыстрее. Может, найдется Генри Джеймс? На журнальном столике валялся старый томик “Бытие и ничто”. Сартр – тоже хороший вариант, прямо не хуже амбиена[15]. Что же выбрать? Трудное решение, из таких и состоит ее жизнь. Пожалуй, все же Джойс, будет читать, сколько сможет. И через несколько страниц Ли счастливо задремала.

9. Айзек

Он проснулся от странного шума; надеялся, что наступило утро, но нет, глубокая ночь, звезды сияют. Телевизор? Нет, телевизор выключен. Шум с террасы. Поу болтает с Ли. Все понятно. Чуть позже он услышал, как Поу говорит, что любит ее, и она ему то же самое, а потом затихли, он чувствовал, как в ушах зазвенело, кожу на затылке покалывало, словно он пьян. Все они такие. Лгут тебе прямо в глаза.

Они на террасе, отец вывешивал там свою робу, чтобы не нести пыль в дом. Он помнил, как цеплялся за отцовские ноги, но отец, в длинных грязных шароварах, отпихивал его, пока не переоденется. Любопытно, это настоящее воспоминание или ты просто думаешь, что такое могло быть?

Он прислушался, сестра внезапно застонала. Все они одинаковы, такова человеческая природа. Даже твоя собственная мать ушла на дно. С полными карманами камней. И вся жизнь промелькнула перед глазами в один миг. Лучше ей от этого стало или хуже, интересно.

Надо бы промочить горло. Продолжай в том же духе. Продолжай – и в два счета окажешься в той же реке. Он поднялся, постоял у раскрытого окна на прохладном сквозняке, голова кружилась, комната казалась ненормально большой, стены убегали в черную бесконечность, точно в кошмарном сне, он вспомнил, как мама прикладывала холодные компрессы к его шее. Преподавала в четвертых и пятых классах, потому что со старшими не справлялась. Старик всем рассказывает, что ее столкнули в воду. Попытка замять дело, говорит, нераскрытое убийство. Самоубийце на небеса не попасть.

Даже она жила только для себя. Устала и сбежала. Легко быть великодушным, когда от тебя ничего не требуется, но когда нужно принять трудное решение, гляди, что все они выбирают. Отчего ж не поступать правильно, когда легко. Она, Поу, Ли, старик. Все они – будто единственные живые существа на земле. А ты вечно ждешь чего-то иного. Ну сам и виноват, нечего ждать.

Это ты позволил ей уйти – видел, как она удаляется по дорожке, последний раз видел ее. Может, ты вообще последний, кто ее видел. А может, она кого-нибудь встретила по пути. Хорошо бы так, или лучше не надо. Какое счастье, что ты видел ее. Поднялся к себе и заметил ее в окошко. Что-то в этом было неправильное, но он не понял что. Чудесный денек, она пошла прогуляться. Вернулся к чтению. Журнал “Тайм”. Я читал “Тайм”, когда моя мать умерла. Если бы я бросился следом за ней. Но с чего бы – никаких причин не было. Прекрасный день для прогулки. Никто не подозревал. Нечто, чего никто о тебе не знал. Я не знал, думал он. Ладно ладно ладно. Выбрось из головы.

Он стоял в темноте, прислушиваясь. Вновь голоса, хихикают, потом дверь открылась и закрылась. Он смотрел, как они идут по дорожке, взявшись за руки, как целуются на прощанье. Может, ты просто завидуешь их счастью. Но нет, вовсе нет. Поу зашагал один через темный луг вниз по склону к дороге, Айзек смотрел, как забавно он подпрыгивает при ходьбе. Поу обернулся и помахал Ли. Вот и все, до тебя, сопляк, им дела нет. Злишься, потому что они счастливы. Да нет же, это совсем другое. Это из-за того, что у них внутри. Каким-то образом ты обнажил в них худшее, что есть.

Потянулся включить свет, но уже поздно, в груди какой-то странный трепет, сердце забилось быстрее, ноги ослабели, и он сел. Теплая волна, как будто обмочился. Короткое замыкание. Попытался вдохнуть глубже, но сердце колотилось слишком быстро, трепетало и не могло качать кровь. Как тот парнишка, что умер на футбольном матче. Без покаяния. Господи, прошу, подумал он. Привалился к стене и наконец-то смог толком вдохнуть и краем сознания отметил, что вокруг опять стало холодно и сыро. Хотел позвать сестру и не смог, а потом все вроде прошло. И стало неловко.

Надо убираться отсюда, скорее почувствовал, чем подумал он. Поднялся на трясущихся ногах, включил свет, осмотрел себя, костлявое обнаженное тело, почти никакой плоти. Он все еще дрожал, хотелось сесть отдохнуть, но заставил себя стоять, пока ноги вновь не обретут крепость. Он был весь липкий от пота, но снова в форме. Вставай и пошевеливайся. Убирайся. Отсюда. Прочь. Обтерся рубашкой и поморщился. Посмотри на себя: как дошло до дела – сразу Господи всемогущий, приди и спаси меня. Покаяние дарует прощение. О боже. Ему было неловко, хотя, конечно, никто не стыдится собственного страха перед лицом неотвратимого. Сходи-ка еще в церковь Сент-Джеймс. Старый добрый отец Антоний, поборник нравственности и любитель мальчиков из церковного хора. Десять раз “Аве Мария” и минет. Джерри как-там-его, одноклассник Ли, раскололся. Тем не менее полгорода продолжает ходить в церковь – проще поверить, что малыш Джерри соврал. Трахай наших сыновей, но нашу веру тебе не поколебать.

Айзек понимал, что несправедлив к сестре. Она неплохой человек. Это все мамина смерть, она изгнала Ли отсюда, сестра уехала в колледж сразу после несчастья. Он не думал, что она выбрала другую жизнь, но ей был предложен иной путь, и Ли согласилась. Как можно ее за это осуждать? Ты всего однажды побывал в Нью-Хейвене и понял, что ей нужно именно это. Может, и тебе тоже, но теперь уже слишком поздно. Нет, это просто твоя чертова гордость.

Почти все, что ему нужно, осталось в рюкзаке, спрятанном около старой мастерской. Это первый пункт на повестке дня. Место преступления, но что с того. Как он мог быть сегодня таким болваном, взять и попереться прямиком через поле. Надо было разведать окрестности, убедиться, что никто не следит. Задним умом крепок. Правила изменились. Больше никаких дурацких ошибок. Он отыскал запасную пару термобелья, начал одеваться, так, сверху штаны карго, теплую фланелевую рубаху, шерстяной свитер. Не забудь нож, может пригодиться.

Ножны он передвинул назад, чтобы не мешали, но оставались на ремне. Оглядел себя в зеркале, с ножом на поясе, смешно. Спускайся и поговори с сестрой. Нет, поздно. Глупо, но иного пути нет. Умирают в одиночку, думал он. Время детских забав закончилось.

Ты не собирался уходить вот так. Но теперь вынужден. Однажды взял машину, доехал до Чарлроя, потом добрался до 70-го шоссе и все ехал и ехал, просто чтобы почувствовать, каково это, пока бензин почти не кончился, вернулся домой уже в темноте, а он ждал тебя. Сидел на террасе, просто сидел и ждал. А тебе вообще-то уже двадцать лет.

Я пропустил встречу с Терри Хартом.

Почему ты не попросил его забрать тебя?

Ты же знаешь, я этого не люблю.

Ладно, сказал ты тогда. Прости.

Это моя машина, сказал он. Ты можешь ее брать, только если сообщаешь мне, куда собрался и когда вернешься.

Он сознательно давил на тебя – машина была твоей единственной свободой. Но это в его духе. Мог бы одолжить тебе денег на покупку машины, но нет же. Когда ты нашел работу в Библиотеке Карнеги – два часа на автобусе каждый день, – он внезапно заболел. Четыре вызова врача за неделю. Хотел, чтобы ты сидел дома, но напрямую не сказал. Предпочел собственный способ. И ты сдался. Часть тебя даже радовалась. Та же самая часть, что удерживает сейчас на месте вот уже битых два часа.

Воздух в комнате внезапно сгустился, он ощутил безудержную потребность выскочить наружу как можно быстрее, но напоследок все же огляделся и заставил себя мыслить здраво. Глиняная копилка в форме школьного домика, которую подарила мама, прежде он не хотел разбивать ее, но сейчас стукнул об угол комода, собрал доллары и четвертаки, пересчитал, тридцать два пятьдесят, мелочь оставил на кровати. Обшарил ящики стола в поисках того, что нужно прихватить, карточка социального страхования, что-нибудь еще, но в прошлый раз он собрался так тщательно, что ничего стоящего здесь не осталось. Все – деньги, записи, вообще все – покоилось в походном рюкзаке под грудой металлолома. Если никто его не нашел. Маловероятно. У них не было причин обыскивать окрестности, все, что им нужно, лежало на виду. Бросил короткий взгляд на фотографию матери над столом, но в душе ничего не отозвалось. Это из-за ее ухода ты потерял Ли, а теперь и Поу. А может, это произошло давным-давно. Неважно. Все равно хорошо, что теперь ты все знаешь.

Загрузка...