Амирспасалар. Книга II

Глава I. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Укрытая вековыми буковыми деревьями обитель мирно спала в цветущей горной лощине. Лунный свет ярко освещал остроконечный купол церкви, большой крест блестел, как серебряный. Поздно ночью в ворота громко постучали. Монастырские псы подняли яростный вой. Стук настойчиво повторился. Охая и почесываясь, старый привратник заковылял к воротам. Приоткрыв решетчатую дверку, монах настороженно разглядывал темные фигуры всадников в густой чаще.

— Боже, боже! Кто вы, что в столь поздний час беспокоите сон господних служителей? — хрипло окликнул он.

— Открой, отец Мартирос. Это я, — ответил спокойный голос из темноты.

— Великий ишхан?!

Загремели ключи. Низко кланяясь, привратник поспешно распахнул тяжелые ворота. Скоро в келье настоятеля гость с аппетитом ел свежую севанскую форель с ореховой подливой. Сидевший напротив Мхитар Гош[1] ласково смотрел на воспитанника — прославленного по всему Востоку полководца.

Покончив с рыбой и запив вином из походной фляги, Захарий начал беседу:

— За твоим благословением прибыл, отче! Намереваюсь изгнать эмирскую нечисть из Айрарата…

Голос Захария звучал спокойно и уверенно. Но чуткий слух Гоша сразу уловил скрытое волнение в его словах. Великая радость и одновременно тревога охватили старого монаха. Наконец-то наступил час долгожданный освобождения! Но справится ли с эмирами Закарэ?..

— Да пребудет господнее благословение над святым делом!

Настоятель повернулся к большому распятию из черного дерева и прошептал краткую молитву. Насупив брови, он пристально вгляделся в Захария:

— Возрадуется сегодня твой отец! Всю жизнь мечтал великий Саргис об этом счастливом дне… Но хорошо ли ты рассчитал свои силы, Закарэ?

— Да, отче, — твердо ответил Захарий. Опираясь на стол обеими руками, он стал излагать план действий: — Ани и Двин снова находятся в руках Шеддадидов, ты это знаешь. А в Сюнике с большим войском стоит наиб Абу-Бекра Юсуф. Остальные твердыни в Шираке, Айрарате и Гелакуни также заняты мелкими эмирами, эта хищная свора всегда опиралась на тавризских атабеков. Но… — Захарий усмехнулся. — После Шамхора Абу-Бекр шелковым стал! Недавно имел наглость прислать посольство, мир и дружбу предлагал, царевну Русудан сватал. Конечно, Тамар в руке младшей сестры отказала, ответила, что деяния самого атабека покажут возможность дружбы! Поэтому помощи из Тавриза Шеддадидам и другим эмирам ждать не приходится, дни сельджуков в Армении сочтены… Как спелый плод, упадет в наши руки освобожденная родная земля! Наиба Юсуфа попросим честь честью убраться из Сюника, а заупрямится — с боем выгоним. Слава богу, сил у меня теперь предостаточно, отче Мхитар!

— Дай Господь! Завтра всей честной братией отслужим молебствие о ниспослании победы над неверными. Освободим наконец армянский народ от чужеземного гнета, полтора века он длится! — перекрестился Гош.

Помолчав, Захарий снова заговорил:

— Договорились мы и постановили на совете, что я, как правитель Армении, буду пользоваться полной независимостью. Все налоги будут поступать в мою казну, и суд в городах армянских вершить будем по твоему «Судебнику», отче. Но одновременно с этим я остаюсь амирспасаларом армян и грузин. Понятно тебе сие, отче Мхитар?

После долгого размышления Гош ответил:

— Я считаю, прав ты в мыслях и намерениях. Иди освобождать Армению! Будем надеяться, что надолго приобретет она мир и благоденствие. И надежное основание тому должен ты заложить, сын мой.

— Лазутчики сообщают, голодает народ в Айрарате… Придется мне года на два все налоги и подати с населения сложить… Иначе совсем захудают черные люди и никаких доходов получать мы, их господа, не будем — ни с земель, ни с городов. Я ведь помню твои поучения, отче, как страной надо править… — озабоченно говорил Захарий.

В окно уже брезжил предутренний свет, когда утомленный гость поднялся со скамьи и, попрощавшись, отправился на покой. Но до самой заутрени так и не сомкнул глаз настоятель, обдумывая ночную беседу с Захарием. Дивился его зрелости суждений и твердому разуму, думал с умилением: «Сила Закарэ в ясной голове, здравом смысле и прирожденных военных способностях. И сколь велика любовь к отчизне! Но блистательность и отвагу воина надлежит укреплять мудростью правителя…» И снова вставала тревога у старого монаха за своего питомца, который приступал к великому делу освобождения родины…

Начиная освободительный поход, Захарий провел глубокую боевую разведку в долине Аракса. Затем, внезапно наводнив Ширак и Айраратскую равнину многочисленной конницей и подтянув осадные машины, он молниеносным приступом овладел Амбердом и начал осаду других крепостей и укрепленных городов. Несмотря на яростное сопротивление сельджукских гарнизонов, один за другим города и крепости переходили в руки освободителей.

Бурлил Ани. На перекрестках улиц, в крытых темных рядах, на паперти собора после богослужения собирались жители, жарко обсуждали события:

— Амберд взят приступом! Освобождены все пленные!

— И Бджни пал! Сегодня оттуда прискакали спасшиеся сельджуки!

— Амирспасалар уже подошел к Еревану!..

— А нашему епископосу Барсегу то не по вкусу! Ни единым словом не обмолвился о победах спарапета[2] на проповеди.

— Наоборот, к послушанию призывал!

— А разве не знаешь, кум Погос, чему попы учат? Всякая власть, мол, от Бога…

— Выходит, кум Петрос, сам Господь эмира нам на шею посадил! — зубоскалили анийцы.

На паперть взошел незнакомый горожанин, отряхивая пыль с одежды. Видно, издалека прибыл человек, и не зря… Скинув папаху, он истово перекрестился, потом громко воззвал:

— Слушайте меня, анийцы! Я только что прибыл из Еревана и весть радостную вам принес! Великий спарапет все налоги и подати снял с городов и сел наших. Слава ему!

— Слава! — загремели в ответ анийцы.

Рядом с незнакомцем встал пожилой рамик.

— А мы не мужчины, что ли, анийцы?! И рук нет у нас? И топоров не найдется? Забыли, как отцы наши Фадлуна-эмира выгоняли? В Вышгород!

— В Вышгород! Гнать эмира! — бушевала толпа.

— В Вышгород!

…Цеховые старшины сидели у старого Тиграна. Большой опыт и былая слава народного вожака привели к нему в эти дни старшин анийских братчин.

— Не хитрое дело перед нами, друзья! — объяснял Тигран. — Эмир наш в ином положении, чем некогда был дядя его Фадлун. Помощи ему ждать неоткуда, атабек до сих пор зализывает раны после Шамхора. А эмиры в Арзруме и в Хлате сами за свои царства дрожат перед войсками христианскими…

По морщинистому лицу седого великана пробежала тень. Так и не захотел он называть имени обольстителя дочери.

— Да, на этот раз не помогут другие эмиры! А своего войска у него немного, — подтвердил шорник Микэл.

— Не сегодня-завтра подойдут к стенам Ани братья-освободители, — продолжал Тигран, — но мы сами должны распахнуть ворота города! Идите же, старики, в Вышгород, посоветуйте эмиру убраться подобру-поздорову из Ани, пообещайте сохранить ему и прислужникам его жизнь. Не надо отбирать у него и награбленного добра, пусть уходит в Двин, где еще держится его родич. Но царский дворец он должен сдать в полном порядке!

В горницу вошел Кюрех. С усмешкой на бородатом лице мастер прогудел:

— Все совещаетесь, старики! А народ Вышгород уже осаждает!.. И вам бы с ним надо быть!

Смяв стражу у внутренней ограды, вооруженная толпа ломилась в ворота Вышгорода. В воздухе стоял неумолчный гул:

— Уходи из города!

— Пока мы тебе шею не свернули!

— Уходи, пес шелудивый!

С крепостной стены испуганно глядела стража на тысячную толпу. Сам эмир с мрачным видом сидел на ковре в зале с фонтаном. «И трех дней не продержаться в Вышгороде, как только подойдет Аллахом проклятый Захир! А об обороне всего города нельзя и помышлять!» — прислушивался эмир к несмолкающим крикам. И когда во дворец явились старейшины города, он немедленно согласился на все их предложения. Той же ночью, навьючив всяческим имуществом сотню верблюдов, эмир покинул город, вместе с ним выехали и все наемники. Караулы на стенах и у ворот заняли вооруженные горожане.

С раннего утра башни и стены оказались усеянными народом. Все городские ворота были настежь открыты и украшены зеленью и голубыми флагами. Толпы горожан теснились у крепостных стен. Гомон возбужденных голосов наполнял улицы и площади столицы. Но вот далеко, на каменистой дороге, ведущей к Главным воротам, показалось и быстро стало увеличиваться облачко пыли. Махая палками и папахами, во всю прыть скакали высланные дозорные, неистово вопя:

— Едут… едут!..

Захарий ехал в голове колонны, в простой кольчуге и старом отцовском шлеме с пером белой цапли. За ним двигалась многочисленная конница в необычном порядке — вперемежку армянские и грузинские полки как символ неразрывной дружбы народов. Воины воодушевленно пели боевые песни. Следом за войском шли ликующие жители предместья и соседних деревень. Подъехав к Главным воротам, Захарий остановил коня, снял шлем и посмотрел вверх. На крепостной стене ясно выделялся бегущий барс под черным крестом — герб города. Точно так его и описывал покойный отец… А вот те боевые башни, что сорок лет назад брал приступом парон Саргис и получил тогда свое прозвище — Мхаргрдзели! На глазах амирспасалара показались крупные слезы. Он перекрестился и, ослабив повод, тронул коня. Но дорогу заградили горожане. Вперед вышли два человека в купеческой одежде, держа на вытянутых руках чеканный золотой поднос. На подносе лежали большие ключи от городских ворот. Захарий внимательно посмотрел на напряженные потные лица купцов и, подняв руку в боевой перчатке, воскликнул:

— Здравствуйте, дорогие мои анийцы! Пожалуй, заждались вы нас за долгие годы неволи?

С сияющими лицами, бросая в воздух шапки, кричали в ответ анийцы:

— Слава великому Закарэ! Слава освободителю! Долгой жизни шаханшаху Ани! Слава!

Высоко подняли старшины золотой поднос с ключами, и громким голосом старый Бахтагек возгласил:

— Прими, великий государь, ключи от сердца Айастана — Ани!

Захарий медленно следовал по залитой полуденным солнцем улице, направляясь к соборной площади. По древнему обычаю, коня полководца вели под уздцы двое почетных стариков. Коню было неудобно шагать, он сердито дергал головой.

На паперти собора большим полукругом расположилось столичное духовенство в праздничных ризах. Впереди, с золотым крестом в руке, в высокой патриаршей митре, стоял архиепископ Барсег. На дородном лице князя церкви читалось выражение заботы. Захарий спешился и почтительно подошел к кресту, который ему протянул архиепископ. На колокольне неистовствовали звонари, заглушая архипастырское приветствие, составленное накануне с большим искусством настоятелем собора тер-Аристакесом. Трезвон с трудом удалось остановить, и вперед выступил амир города Папенц. Захарий стоял рядом с архиепископом, на голову возвышаясь над толпой.

Папенц вдохновенно восклицал:

— Анийцы, ныне сподобились мы узреть у врат царепрестольного града нового Александра, что мощною дланью своей поразил наповал нечестивых агарян! О радость великая!..

Папенц перевел дух и перешел на деловые сообщения:

— Государь великий, пять тысяч домов подготовлены в нашем городе для ночлега твоих доблестных воинов! Двадцать тысяч жирных баранов пригнаны на рассвете с пастбищ и розданы достойным доверия хозяевам для изготовления воинам наилучших яств. Двадцать тысяч мерок отборного ячменя лежат в амбарах для коней твоей славной конницы!

Захарий удовлетворенно кивал головой. Амир города говорил дело, позаботился о главном (амирспасалар всегда следил за питанием и ночлегом воинов).

— В сей день знаменательный освобождения града нашего от презренных агарян мы, именитые люди анийские, от чистого сердца преподносим дары эти воинству христолюбивому… — продолжал вещать Папенц.

Захарий обеспокоено оглянулся. Архиепископ в сопровождении клира уже двинулся через величественный портал в собор, предстояло долгое молебствие, а войско все еще стоит на площади на солнцепеке, страдая от зноя и жажды. Амирспасалар быстро отдал распоряжение:

— Разводите людей по домам, спасалары! Отдых — двое суток. И если кто-нибудь из воинов обидит жителя или напьется без памяти — строго взыщите! Вечером жду вас в Вышгороде.

По непреклонности характера архиепископ Барсег II был мало схож с тезкой — ахпатским святителем, весельчаком Барсегом Арцруни, что некогда «отечески» журил за вольнодумство Мхитара Гоша. Потомок славных Пахлавуни, анийский владыка был горд своим княжеским происхождением и крепко держал в руках все христианское население бывшего эмирата. Разоблачаясь в соборной ризнице после молебствия, владыка озабоченно заметил прислуживающему отцу Аристакесу:

— Прибыл в наш град выученик вардапета Мхитара! И конечно, он вспомнит статьи «Судебника» о правах мирских властителей; а может статься, и на другие каноны апостольские посягнет правитель вольнодумный… — Барсег замолк, не договорив.

Опасения высокопреосвященного имели свое основание. Засевшие в городах Армении мусульманские властители, в соответствии с указаниями Корана, мало интересовались судебными делами христианского населения, полностью передав их на разрешение в армянский церковный суд. А Барсег и его присные судили преступников по жесточайшим каноническим законам седьмого века и имели немалый доход от смягчения суровых наказаний. После восстановления в армянских областях христианской светской власти суд в основном переходил к мирским судьям. Терялись доходы у церкви, а главное, до архиепископа дошел слух, что Захарий — сторонник сокращения церковного землевладения. Дело серьезное!.. Эти обстоятельства и настораживали надменного Барсега, вызывали у него беспокойство за церковные привилегии…

Двинский эмир принимал участие в Шамхорском бою и после разгрома мусульманского войска с трудом ушел от конников Савалт-хана. Благородный Шеддадид в юности долго жил в Багдаде, при дворе халифа Насира, и в Египте — у своего родича, прославленного султана Салах-ад-дина. Там он набрался арабских рыцарских обычаев и был полон высоких представлений о доблести и геройстве. Когда многочисленные курджийские полки обложили внешний обвод городских стен Двина, крепостные ворота широко распахнулись. На подъемный мост вынеслась конная группа. Впереди, на кровном аргамаке, в золоченых доспехах и с красным султаном на шлеме, мчался сам блистательный Шеддад. На красивом лице эмира с небольшой черной бородой и яркими глазами читались отвага и решимость. Глашатай громко затрубил в рог. В воздухе на пике трепетал белый флаг. Сторожевые кипчаки быстро окружили конную группу и, спешив всадников, после коротких переговоров повели эмира и его спутников к шатру амирспасалара.

Захарий сидел на большом барабане перед шатром и с любопытством следил за удивительным зрелищем. Двинский эмир, окруженный блестящей свитой и кипчаками, с вызывающим видом шел к нему по полю. Мелькнула мысль: «А молодец Шеддад, не побоялся. Сам пришел для переговоров в мой стан!»

Эмир почтительно, но непринужденно поклонился Захарию по-восточному и первым заговорил на фарси:

— Привет и почтение славному эмир-сепахсалару! По рыцарскому уставу вызываю тебя на личное единоборство. С любым оружием!

Захарий громко захохотал. Оскорбленный смехом Шеддад схватился было за кинжал, но тотчас был обезоружен кипчаками. Дюжие всадники крепко держали эмира за локти.

— Немедленно освободите благородного эмира и подайте ему сиденье! — нахмурившись, крикнул Захарий. Потом с добродушной улыбкой обратился к тяжело дышащему Шеддаду:

— Присядь, эмир, и послушай нравоучительный рассказ о «Великом Сельджуке» — Алп-Арслане. Девять лет носился султан по Востоку со своими ордами, как выпущенный на волю тигр, все крушил на своем пути. Наконец, как заверяли придворные льстецы, султан покорил весь свет. И вот дошла до Алп-Арслана весть, что в далекой Бухаре не признают его власти карлуки. Во главе многотысячного войска султан бросился на непокорных и приступом взял их главную крепость — Берзани-карир. После сдачи пред его светлые очи привели последнего защитника твердыни. Алп-Арслан был в хорошем настроении. Горы трупов возвышались около воздвигнутого на площади трона. Потоки крови текли по улицам, и ноздри падишаха приятно щекотал чад пожаров. И спросил благосклонно султан храброго воителя:

«Выскажи свое последнее желание, доблестный бахадур!»

«О падишах, чего я могу желать, когда все мои близкие погибли в бою? Но по ясе[3] наших общих предков — вызываю тебя на поединок!» — гордо ответил карлук.

Возмутились придворные и эмиры, хотели на месте зарубить наглеца. Но султан улыбнулся и остановил мановением руки царедворцев:

«Бахадур прав! В «Огуз-намэ» есть стих о том, что побежденный может вызвать на единоборство победителя»…

— Что же сделал султан? — нетерпеливо прервал Шеддад.

— Надел доспехи и вышел на круг с храбрецом. А тот посек султана! Так, нелепо погиб повелитель вселенной…

— А как поступили с бахадуром? — хрипло спросил эмир.

— Наследник султана — Малик-шах оказался неблагодарным человеком и велел посадить на кол человека, который ударом своего меча подарил ему огромное царство! — с усмешкой сказал Захарий. — Ты теперь видишь, эмир, как неправильно поступил победитель ромеев, приняв вызов карлука. А сегодня ты предлагаешь мне повторить его ошибку, опасную и для тебя, и для меня?

Шеддад поднялся с сиденья с низким поклоном:

— Ты не только могуч, эмир-сепахсалар, но и мудр! Снимай осаду с города… я сдаюсь!

— И это тоже мудрый поступок, эмир! Уезжай с миром к твоим родичам в Иран. А сейчас пойдем обедать, — заключил Захарий, вставая с барабана.

Заняв Двин без боя, войска пошли по левому берегу Аракса и, пройдя ущелье «Волчьи ворота», приблизились к крепости Норашен. После ожесточенного приступа, перебив всех защитников, они овладели важной твердыней. Затем конница достигла Нахчавана, уже покинутого сельджуками. В древнем соборе амирспасалар велел отслужить панихиду в память некогда сожженных в нем наместником халифа армянских князей с их семействами. Полюбовавшись превосходным мавзолеем Момине-хатун, возведенным зодчим Аджеми, Захарий дал приказ продолжать наступление, и войска двинулись мимо цветных холмов, где были горячие источники, по направлению к пограничному городу Джуте.

Всегда вольнолюбивым был Сюник, не раз поднимался горный народ против угнетателей своих. То хорошо знали монахи Татевского монастыря — главного притеснителя сюникцев. Не раз подступали крестьяне многочисленных монастырских поместий к крепким стенам Татева, ярко горели склады и амбары, и лишь помощь светских князей выручала монастырь от народной расправы. Остро ненавидели горцы и иноземных поработителей. Со времен воинственного атабека Ильдегиза засели наибы в главной крепости Сюника — Какаваберде, немилосердно грабили окрестные селения. Но настал час — и в горах узнали, что полководцем Закарэ взят Двин. Тотчас, как один, поднялись люди в Капане, Татеве и других поселениях Сюника. Вооруженные конные и пешие горцы в великом множестве подошли к Какаваберду.

Наиб со злобою смотрел из бойницы на зеленые луга вокруг крепости, заполненные вооруженным народом. Горцы столь внезапно окружили замок и захватили все табуны, что Юсуф не мог и помыслить прорваться со своими спешенными нукерами через тесное кольцо осаждающих… Скоро белый флаг взвился на башне замка. К воротам подскакало несколько конных. Задрав бороду, старший из них злорадно заорал:

— Сдаешься, чертов наиб? То-то…

Заняв Джуту, пошли дальше по тесному ущелью. Головной отряд, с которым ехал Захарий, завидел вдали конницу, быстро уходящую в сторону Каравазского моста.

— Кто так поспешно удирает, люди? — спросил амирспасалар у встречных сельчан.

— А это наиб Юсуф из Какаваберда бежит, парон-джан! — охотно отвечали крестьяне. — Выгнали его сюникцы, без оружия, только коней отдали… Юсуф-то оказался не дураком, на все условия согласился, лишь бы живым остаться. Вон смотри, какую пыль на дороге поднял! Поди, и ветру не догнать его теперь…

С грохотом неслись бурые воды Аракса по пограничному ущелью, между красными скалами. К амирспасалару подъехал Вачутян. Молодой военачальник отличился при взятии Амберда и вел большую конную дружину, набранную из жителей области Ниг.

— Когда переправу назначишь, государь? И прошу тебя, пусти меня с моими храбрецами передовой частью! — воскликнул Вачутян.

Захарий отрицательно покачал головой:

— Нет, Ваче, мы не перейдем реку, хоть и впереди земли армянские — древний Артаз, Васпуракан. Не время идти нам на юг, надо закреплять победу. Не забывай, за плечами Мансура, что в Хлате владычествует, стоит конница румского султана!..

Не замедлил прибыть Гош в освобожденный Ани. Старого монаха с почестями встречали в воротах Вышгорода, правитель уже ждал его в парадном зале. Горячо обняв и благословив Захария, Гош поздравил его с великой победой. Потом почтительно вопросил:

— Как поступить ныне соизволишь, Закарэ? По «закону крови» все армянские области, освобожденные твоей десницей, твоими владениями должны считаться, и ты полновластным правителем Армении становишься! Восстановишь ли древний престол Багратуни и возложишь на себя царскую корону?

— Нет, я этого не сделаю, отче, — ответил Захарий.

Гош с недоумением воззрился на питомца:

— Но кто тебе противоборствовать может? Вся сила обоих царств ныне в твоих могучих руках! И разве не течет у тебя в жилах кровь васпураканских царей — Арцрунидов?

Захарий пожал широкими плечами:

— Никто и не собирается оспаривать мои права, отче! Царица Тамар — великий друг нашего дома, безмерным доверием облекла меня и братьев. Владения наши от Шамхора до Джавахети тянутся. Но разве не клялся я до последнего вздоха защищать покой царства Тамар? И могу ли оставить ее одну, глаз на глаз, со своевольными князьями картлийскими? Впрочем, дело не только в этом…

— Но как давно мечтают армяне о восстановлении древнего царства своего! — перебил его Гош.

— Понимаю и сочувствую благородным чаяниям народа! Но еще рано нам об этом помышлять. Пойми меня, отче Мхитар, узел неразъемный Кавказ наш и окружен враждебными, иноплеменными царствами. Как сговориться с их алчными и свирепыми властителями? Ведь только силу признают султаны и эмиры. Однако не часто плечом к плечу выступали наши народы против общего врага. А сейчас в братском союзе они. И если я отдам в другие руки постоянное войско — гвардию, кипчакские и аланские полки, как смогу одними моими лорийцами и удерживать в повиновении своевольных князей и отражать врагов? Прославленную армянскую конницу растеряли мы после падения дома Багратуни. Ее надо еще восстанавливать! А это не простое дело, немало времени и денег потребует. Великое наследие оставили цари Давид и грозный Георгий, и надобно мне иметь в руках все их могучее войско…

Внезапно помрачнев, Захарий продолжал:

— Как военный человек, прямо тебе скажу, отче Мхитар, на недобром месте расположена наша Армения! Хуже и не придумаешь… прямо на путях кочевников из восточных пустынь. А кругом — мусульманское море! Всегда зарятся войнолюбивые скотоводы на наши летние тучные пастбища, всегда стремятся урвать себе кусок от страны армянской… Как она еще существует на белом свете! Вот и ныне, отвоевал я у сельджуков земли всех трех царств армянских Багратуни и Сюник в придачу. А все равно остаются в руках неверных остальные наши царства и области! В Хлате мальчишка Мансур Мухаммед нагло титулует себя «шах-и-армен»[4]… А за ним стоит на рубежах бесчисленная огузская конница и грозится новым вторжением султан Рума! Откуда помощи нам ждать? В Палестине сарацины бьют франгские войска, трудновато приходится и царю Левону в Киликии. А великая земля рузикская стонет в княжеских неурядицах…

Оторвавшись от дум, старый монах откликнулся на последние слова:

— Помнишь, Закарэ, я тебе рассказывал, что за два года до нашествия султана Алп-Арслана множество анийцев со своей конницей ушло от греческого владычества по приглашению князя рузикского Изяслава в Киев, для совместной борьбы с кочевниками?

— Помню, отче. От великой нужды ушли тогда анийцы из отчизны, не дело покидать родную землю! — хмуро ответил Захарий. — Еще скажу — малорадостно встретили меня отцы церкви в Ани. А надо бы, хоть для прилику… Ведь палец о палец не ударили Барсег и его присные для освобождения столицы Армении, говорят, даже к смирению в проповедях призывали. И на прием в Вышгороде епископ не явился, больным сказался. Это как же? Я им не Гагик-царь, которого предали грекам патриарх бесчестный вместе с изменником Вест-Саргисом, везде мои люди будут управлять!..

Гош задумался: «Еще в Древнем Египте не ладили с царями жрецы и часто захватывали верховную власть. Всегда спорят с пастырями мирские правители, на мечи свои полагаясь. Но за пастырями стоит сам Господь!» И ничего не ответил питомцу наставник. А тот закончил беседу следующими словами:

— Все-таки, по требованию народа, придется Барсегу провозгласить меня в соборе «шаханшахом» как преемника власти и титула анийских Багратуни. Однако коронование мое на царство не состоится, не дал я на это согласия! А как укреплюсь я в Ани да армянскую конницу во всей былой славе восстановлю, — обрушусь с божьей помощью на юг! И не будет мне ни сна, ни покоя до той поры, пока Армению Великую — державу наших предков — в прежних пределах не восстановлю! А тогда и о древней короне царя царей помыслить нам дозволено будет…

Глава II. АШХЕН УХОДИТ

Необычно людно в харчевне на рынке. Не протолкнуться в тесном помещении. Духота. Держа в руках рога и кубки с пивом и вином, с жаром обсуждают анийцы действия нового правителя.

— Всех толстосумов вызвал во дворец! Чтоб народ не прижимали… Тиграну Оненцу пригрозил взысканием строгим, если ломщиков в каменоломнях своих прижимать будет.

— Подумаешь, испугался Оненц! Да разве старую лисицу поймаешь с поличным?

— По воскресеньям отдых в городе установил, торговлю в этот день запретил…

— Чистый убыток для нас, мелких торговцев! Когда торговать, как не в воскресенье, когда все люди свободны от работы?

— Приказ строгий отдал — доставить со своего завода много меди для медников Ани…

— Конечно, по самой высокой цене! — не унимался противник.

— Видно, кум Погос, загорелось тебе медь задаром получать, а?

— Больше всего кузнецам повезло — пятьсот тяжелых плугов заказал шаханшах для своих владений!

— Своего дядю Васака амиром города назначил!

— А то твоего дядю, что ли, назначит? Ха!

— Папенцу, значит, по шапке дали? Толстосумам нашим это может не понравиться…

— Ничего, ворон ворону глаз не выклюет!

Кюрех сидел за столом вместе с мастером Галустом и его братом, сбоку примостился Абгар — спасенный Петросом рамик. Он уже работал в кузнице на мехах.

— Чему народ радуется? — хмуро спросил Петрос. — Не все ли равно, кто господин? Мы ведь с Галустом из Хожорни, знаем, какие там управители у великого ишхана!..

Как бы в ответ заговорил за соседним столом человек в крестьянской одежде, с изможденным лицом:

— Да, в княжеских владениях снова стали прикреплять шинаканов к земле! Нельзя больше уходить по своей воле, как рабов привязывают к своим имениям ишханы… и если какой землепашец вздумает убежать, хоть через десять лет поймают, силой вернут владельцу. Исчезают свободные шинаканы!

— А все потому, что, как бараны, господам подчиняются! — сквозь зубы процедил Петрос.

— Верно, — раздался сзади негромкий голос. К столу подсел каменщик Хорен. — Гиена ест мертвых, а лев — живых. Воров наказывают ишханы, а сами грабят народ втрое больше!

Кюрех насупил брови. Он недолюбливал этого ширакаванца, который недолго работал в артели Галуста. Работником Хорен оказался неважным, и Галуст не взял его с собой в странствования. Оставшись в Ани без работы, Хорен занялся воровством… Однажды на рынке его поймали с поличным. Хорошо проучив палками, торговцы свели его на церковный суд. Неожиданно настоятель кафедрального собора его освободил из тюрьмы. До этого тер-Аристакес имел долгую беседу с ширакаванцем. Всего этого, конечно, не знал оружейный мастер, но начинал подозревать, что неспроста ширакаванец снова подружился с Галустом, угощал в харчевнях его и Кюреха (деньги завелись — наследство какого дяди?!). И речи вел всегда зажигательные…

Галуст с тревогой глядел на брата. «Придется Петросу уходить из Ани. Беда, если увидит его княжеский управитель, шутить не станет, сразу в цепи его закуют и в Хожорни отправят как беглеца…»

Шум и крики в харчевне достигли высшего предела. В дверях показался пожилой горожанин, радостно выкликая:

— Анийцы, все идите на соборную площадь! Слушайте глашатая. Шаханшах отменил на два года налоги!

Все посетители бросились к выходу. Поднялся и Кюрех с озабоченным лицом и вышел с друзьями из харчевни.

Много поработали царские зодчие над величием Ани. В вершине городского треугольника возвышался Вышгород, с огромным царским дворцом. Здесь и внутри старого города теснились шесть церквей да усадьбы городской знати. От Вышгорода к Главным воротам вела широкая улица. Над плоскими крышами города высились громада кафедрального собора, храм царя Гагика, остроконечные купола других церквей, минареты мечетей; темнели массы дворцов Пахлавуни, Абелхариба и других анийских вельмож. В центральной части города в небо врезалась многоярусная восьмигранная башня, подчеркивая художественное единство Ани. Величественный дворец был приспособлен к великолепному образу жизни анийских властелинов. Огромное двухэтажное строение из цветного туфа было разделено длинным коридором на две части. В первом этаже северной половины размещались крестообразный зал, караульное помещение, дворцовая тюрьма, баня и прочие службы, в южной — жилые покои и дворцовая церковь. Плоская крыша служила верандой. «Золоченые покои» армянских Багратуни славились на всем Востоке. Особенно поражал посетителей восточный базиличный зал с расписанными червонным-золотом и яркими красками стенами и фризами. Северо-западный зал (самый обширный) был обращен в сторону Гагикова храма. Северо-восточный третий зал был орнаментован гипсовыми плитками с изображениями цветов и зверей.

До Захария из открытого окна доходило дыхание большого города, полного жизни и движения. В зал, предшествуемые слугой, вошли двое мужчин с княжескими повязками на рукавах — Саргис Вачутян и старший его сын Ваче. Вачутяны почитались потомками древнего княжеского рода Аматуни, и Ваче был назначен Захарием наместником Ширака, Арагаца и области Ниг, с титулом «князя князей». Его старый отец прибыл во дворец, чтобы лично поблагодарить правителя за оказанную их дому великую честь.

— Приучайся к мирному труду, Ваче! — смеясь сказал Захарий. — Придется воинам сменить мечи на орала, пока не затрубит вновь боевая труба. Я жду сейчас зодчего Джундика… Пойдем-ка осмотрим городской водопровод. Успели повредить его, уходя, проклятые сельджуки!

На пороге появился преклонных лет человек, просто одетый, в сопровождении молодого монаха. Имя зодчего Джундика было известно далеко за пределами Ани, на многих постройках значилось его имя. Поклонившись Захарию, старый зодчий негромко сказал:

— Прибыл для твоего услужения, государь!

— Кого это с собою привел, Джундик? — спросил правитель.

Молодой монах в свою очередь поклонился, потупив взор.

— Смиренный инок Маргар — мой ученик и правая рука в трудах, — объяснил Джундик.

Захария поразила необычайная красота молодого чернеца. Темно-голубые, подобно воде горного озера, глаза на бледном лице с правильными чертами, длинные светлые волосы, высокий стан, уверенная осанка.

— Скинь с себя рясу, отче Маргар, и иди ко мне в конницу! Там скорее место тебе, чем в затхлых монастырских кельях, — шутливо обратился правитель к молодому зодчему.

— О нет, нет, великий государь! Маргар лучше послужит тебе для возведения великолепных зданий, — поспешил заявить Джундик.

Захарий поднялся и в сопровождении Вачутянов и зодчих двинулся к выходу.

Повреждения городского водопровода, обильно снабжавшего жителей студеной ключевой водой с дальних гор, оказались незначительными, и работники под наблюдением мастера уже заканчивали укладку гончарных труб. При появлении правителя все скинули шапки.

— Мало работы было у вас при амире, варпеты? — спросил Захарий.

— Очень мало, государь! — хором ответили каменщики. — Жить нечем было — ни нам, ни семьям…

— Вот я и завалю вас теперь работой! Мой зодчий грозит всю нашу казну истратить на строительные работы… — пошутил Захарий.

Каменщики весело откликнулись:

— Второй Ани тебе построим!

После освобождения армянских областей Захарий перевел свою ставку из Дорийского замка в Ани, по-хозяйски стал устраиваться на новом месте. Это не понравилось Тамар… Необходимо было часто встречаться с амирспасаларом Картли, вдобавок хранителем царской печати. Что ж, посылать гонцов с документами ему на подпись из Тбилиси в Ани? Амирспасалар, однако, привел царице веские доводы. Многолетнее хозяйничанье сельджуков разорило армянские земли. Надо было восстанавливать их благосостояние. Пришлось царице согласиться. Царскую печать принял министр двора Иванэ, а Захарий обещал почаще наезжать в Тбилиси.

Ашхен оставалась в Лори. Ей не хотелось ехать в родной город, где жил отец, с которым она так и не добилась примирения. В покоях после отъезда Захария стало пустынно, и жизнерадостная анийка перестала оглашать своим пением и смехом мрачный замок. Вообще не до веселья было бедной Ашхен! Навеки закрыла глаза княгиня Саакдухт, но неприязнь Мхаргрдзели к безродной девушке из Ани не ослабевала. Теперь у вельможных родичей был новый козырь — сожительство Захария с прекрасной анийкой так и не принесло плода, глава могущественнейшего рода оставался без наследника. Горделивые князья согласились бы признать даже внебрачного ребенка, но и его не было, и это омрачало Ашхен. Сам Захарий стал призадумываться над семейным положением, хотя по-прежнему относился любовно к милой подруге.

Приехав в Лори и отправившись в баню, Захарий вернулся, как всегда, в отличном настроении. В спальном покое у окна сидела в широком домашнем одеянии Ашхен и что-то внимательно рассматривала.

— Чем это ты занимаешься? — весело спросил Захарий, отирая потное лицо полотенцем.

Глаза молодой женщины недобро сверкнули.

— Кто подарил тебе золотой образок?

На розовой ладони Ашхен сверкала золотая иконка, которую Захарий получил в памятную осень в Вардзии.

— И кто изображен на нем? — выспрашивала Ашхен.

Никогда не был особенно находчивым с женщинами Захарий. Он пробормотал, что иконка греческая, давно друзья подарили, не помнит, какая именно святая изображена…

В глазах Ашхен загорелся злой огонек. Нервно теребя золотую цепочку иконки, глядя в упор на Захария, она воскликнула:

— Богом молю, не лги мне, Закарэ! Ведь на иконке — сама царица Тамар… О, недаром шепчут мне добрые люди, что несказанно привязан ты к царице, все свободное время проводишь в Тбилиси, чтоб не разлучаться с нею!

Захарий вспылил. Выхватив резким движением иконку, он прикрикнул на подругу:

— Меньше бы ты слушала старых сплетниц! Не делом занимаешься, Ашхен…

— Не любишь ты меня! — выдохнула побледневшая Ашхен. — Давно замечаю я — не любишь больше…

— Пустое! Лучше бы подумала о том, что до сих пор сына не принесла… Недаром корят меня родичи, — в сердцах ответил Захарий.

Ашхен упала ничком на тахту и залилась горькими слезами от недобрых слов. Разгневанный Захарий, не оглядываясь, вышел, хлопнув дверью; уехал на охоту в горы с неразлучным Ростомом.

Вдова в восемнадцать лет, Вананэ места себе не находила от горя. Неутешная, ездила она из Норберда в Ахпатский монастырь, где рядом с царственными предками покоился юный супруг, и снова возвращалась в замок, где каждый камень напоминал ей о любимом. Напрасно обеспокоенные братья настаивали на ее переезде в Тбилиси — Вананэ еще не выплакала всех слез…

В теснине Дзорагета, у горной тропы, ведущей к Санаину, в водном потоке безнадежно застряла арба. Аробщик бился, безуспешно пытаясь выручить стоявших по горло волов в ревущей воде, спасти повозку с грузом. Сверху по крутой тропе спускалась небольшая кавалькада. Посетив могилу отца, Вананэ возвращалась домой. С ней ехал постоянный спутник — конюший Самвел и несколько служителей из Норберда. Увидя аробщика в воде, царица приказала слугам помочь бедняге. Самвел, насупившись, наблюдал за работой спасателей, потом с досадой обернулся:

— Смотри, царица, как народ мучается без моста на переправе!

Вананэ безучастно смотрела на бушующий поток. Неузнаваемым стало прекрасное лицо царицы, исхудали и обострились тонкие черты, пропали яркие краски, потух ясный взор. Только два года продлилось ее счастье, и вот — погиб Абас и нет даже малого утешения — ребенка!

Самвел ворчливо продолжал:

— Цари не только горевать могут. Должны бы и о своем народе подумать!

Вананэ начала прислушиваться к речи старика:

— О чем ты говоришь, Самвел? Что я должна сделать?

— Эх, неужели сама не видишь? Мост через реку надо построить. Пусть он тебе в утешение, а народу на радость, как вечный памятник нашему Абасу будет!

Лицо Вананэ вспыхнуло от последних слов.

— Ты прав, Самвел! Найми же каменщиков, стройте мост[5]. Хачкар резной воздвигнете на мосту… — Сказала с грустью: — И на камне надпись о моем бедном Абасе пусть высекут!

Годы шли. И в один из своих приездов в Дорийский замок правитель Армении застал там сестру Вананэ, которая приехала в гости «к невестке», как она называла Ашхен. Царица сняла траур, понемногу возвращалась к жизни, и Захарий предложил ей переехать в Ани вместе с Ашхен. Вананэ согласилась.

Когда она объявила своему маленькому двору о переезде в Ани, старый Самвел вдруг заявил:

— Госпожа, отпусти меня домой! Сорок лет не был я на родине. Хоть конец жизни хочу провести среди своих…

Удивилась царица, но, памятуя о долгой службе конюшего, отпустила его с миром.

Ранней весной по дороге, ведущей в Хожорни, медленно поднималась арба с тяжелой поклажей. У передней пары волов шагал Самвел. Он не утратил твердой поступи горца. У отцовского дома Самвела встретили родичи. Отец и мать, брат Манук давно умерли, не было в живых и соседа Вараздата. Осталась одна сестра, быстроглазая Ануш, со своим мужем и детьми.

— О-эй! Самвел! Здравствуй, дорогой! Совсем вернулся? — радостно кричал зять.

— Вернулся, вернулся, брат! Помоги арбу распрячь, — отвечал Самвел.

Прибежала Ануш и бросилась в объятия Самвела, плача от радости. С помощью зятя Самвел стал разгружать арбу.

— А это что у тебя такое? — любопытствовал родич, увидя большой железный плуг.

— Госпожа при прощании дала. Сама уехала в Ани, уговорил-таки ее брат. А мне там делать нечего! Вот и отпустила госпожа, за долгую службу денег за себя и братьев дала, да еще железный плуг подарила! Завтра на нем пахать буду, — объявил Самвел…

Окруженный односельчанами, Самвел пахал поле железным плугом, запряженным тремя парами волов. Такой большой плуг был редкостью в горном селе, и сельчане только ахали, видя, как уверенно проводил глубокие борозды старый воин, снова вернувшийся к земле…

Чем ближе подходил караван к Ани, тем мрачнее становилось выразительное лицо Ашхен. Она не забыла ссоры в Лоримском замке и сознавала, что бесплодие делает невозможным ее брак с Захарием. Рано или поздно родня подыщет Захарию подходящую невесту. А с переездом в родной город положение незаконной подруги правителя страны становилось еще более двусмысленным.

Захарий отсутствовал. Утомленных путниц у Главных ворот встретил амир города Васак Арцруни с многочисленной свитой. После родственных приветствий царский караван медленно двинулся к Вышгороду. На перекрестке Главной и Кузнечной улиц повозка с поклажей Ашхен незаметно свернула в сторону.

Поднимаясь по широкой каменной лестнице, Вананэ не увидела Ашхен. Когда же ей доложили прислужницы, что анийка, видимо, поехала к отцу, Вананэ понимающе кивнула головой. Гордая Ашхен не пожелала поселиться в Вышгороде незаконной женой! Навстречу царице устремились дворцовые слуги. Вскоре опытные банщицы нежили ее стройное тело в дворцовой бане. По окончании купания царицу бережно облекли в шелковое одеяние и отвели в спальню. Утомленная долгим путешествием, Вананэ крепко уснула…

Десять долгих лет протекло с тех пор, как простился с дочерью и зашагал по пыльной дороге около арб с медью оружейник Тигран. Одетый по-стариковски в овчинную шубу, он сидел на каменной лавке у входа в дом. Дом был тот же, где некогда раздавался громкий смех девочки с зелеными глазами, небольшой, ладный на вид, из желтого туфа. На фасаде дома красовались небольшие пилястры, окаймляющие портал. Рядом на осеннем солнце в теплой чохе приземистый Микэл. Старики изредка перебрасывались словами. В конце улицы показалась двухколесная повозка, крытая войлоком и влекомая парой крупных коней. Громыхая по каменной мостовой, повозка медленно приблизилась и остановилась около дома. Тигран внезапно почувствовал необычайное волнение. Из повозки вышла высокая женщина в богатой куньей шубке, с закрытым шелковым покрывалом лицом. Старик привстал от неожиданности. Женщина шагнула к нему, открыла лицо:

— Отец!

Кровь хлынула в голову Тиграна. Он снова сел на лавку и отвернулся. Ашхен молча стояла перед скамейкой. У окон соседних домов стали уже появляться фигуры любопытствующих.

— Чего каменным истуканом расселся, Тигран? — с возмущением воскликнул Микэл. — Целуй же дочку, благослови ее приезд! — И старый грузин обнял Ашхен, ласково приговаривая: — Устала с дороги, доченька? Пойдем в дом, генацвале, согреешься, отдохнешь…

Не вставая с места, Тигран мрачно спросил:

— Есть дети?

— Нет, отец, не благословил меня Господь.

— Так. — Встал и, подойдя к Ашхен, он еще суровее спросил: — А почему во дворец не поехала?

— В царском дворце мне делать нечего, отец. Не жена я ему. Не хочу посмешищем в нашем городе стать! Прими к себе в дом, отец. А нет — так я в монастырь уйду… — Огромные изумрудные глаза Ашхен были полны слез.

— Глупости! — пробормотал Тигран.

— Отец, одного человека в жизни я любила! Из-за меня он с родной матерью поссорился, родне все годы противился. Но не захотел благословить Господь наш брак! Нет ребенка у меня, и родичи требуют, по закону, чтобы мы разошлись…

Горько плакала в отчем доме Ашхен, и смягчилось сердце старого оружейника. Нежно обнял он дочь и благословил ее приезд, как требовал старый друг. А у Микэла уже покраснели глаза, и он выкрикнул прерывающимся голосом:

— В Писании сказано — отец заколол упитанного тельца, когда вернулся блудный сын! Я новый бурдюк открою, что на той неделе из Кахети прислали. А ты чем гостью дорогую потчевать будешь, Тигран?

Мрачное запустение Багратидского дворца угнетало Вананэ, привыкшую к уюту небольшого Норберда. После ужасающего погрома Малик-шахом дворцовые покои Вышгорода никогда не приводились в полный порядок. В парадных залах оставались следы варварского изуверства — выколотые глаза царей и цариц на стенных фресках, оббитые золоченые лепные украшения, поврежденные мраморные полы. А в жилых покоях было холодно и неуютно, особенно в суровые армянские зимы, когда огромные камины не могли нагреть комнаты, хотя арбами поглощали дрова. Не нравился старый дворец и Захарию. Но когда сестра упрекнула, что он не занимается своим жилищем, Захарий объяснил, что ему пока не нужны громадные залы, где можно разместить целый полк бездельников царедворцев, есть более неотложные нужды, чем восстановление этакой громадины…

Вананэ покачала головой:

— Придется тебе новый дом построить, Закарэ! Более удобный. Хоть в походах постоянно находишься или в разъездах, двора настоящего в Вышгороде у тебя нет (а надо бы!), да и семью не удосужился завести…

Потемнело лицо у Захария. Отвернувшись к окну, он глухо спросил:

— О чем думает Ашхен? Так и собирается жить у своего отца?

Вананэ испытующе посмотрела на брата:

— А ты сам как полагаешь? За десять лет так и не смог обвенчаться с бедной девушкой?! Дяди Вахрама испугался? Или, быть может, опасался великую царицу разгневать? А теперь хочешь Ашхен осрамить, княжеской наложницей на весь город ославить?! Правильно рассудила она — раз не можешь жениться, надо разойтись! Такая красавица быстро найдет себе мужа, — заключила Вананэ и, заметив дурное настроение брата, вернулась к прежнему:

— Закажи своему зодчему построить новый дворец поближе к людям, к городу…

— Хорошо, я поручу это дело зодчему Джундику! — угрюмо бросил Захарий и вышел из покоя.

Глава III. В АРМЕНИИ

— Я строитель по призванию, а воин поневоле, Джундик[6]! Мне бы только строить… а всю жизнь приходится в седле проводить, врагов громить.

Серые глаза правителя смотрели вдаль чуть печально. Он перевел взор на голый череп зодчего, с выпуклым лбом и венчиком редких седых волос, подумал: «Наверное, так выглядели греческие мудрецы…»

Джундик неожиданно озорно улыбнулся:

— Государь, шесть зиждителей армянских храмов — апостолов и святителей — насчитывают наши историографы. Теперь и ты можешь в их ряд стать — седьмым великим строителем Айастана!

— Ну, я не апостол и не святитель! — усмехнулся Захарий. — Конечно, придется и мне строить церкви, иначе сразу возопят святые отцы: вот, мол, новый правитель верой пренебрегает! Но запомни крепко, Джундик: сооружать надобно и другое — новые крепостные укрепления возвести, гостиницы для приезжих купцов, рынки, мосты, здания для школ строить. Оскудел Айастан за время чужеземного владычества, надо ремесла да торговлю караванную поднимать! И не приличествуют в столице землянки на улицах, а я их немало видел в Ани. Особенно на окраинах…

В базиличном зале держалась духота уходящего летнего дня, лишь водный фонтан вносил некоторую прохладу. Солнце было уже на закате и освещало косыми лучами церкви и плоские крыши домов. Ярко горели кресты на храмах. Сверкала зелень деревьев в городских усадьбах. Правитель протянул большую руку к городу:

— Взгляни, как прекрасен Ани Багратуниев! Даже бесчеловечный враг не смог порушить его красоту… А моя столица должна быть еще краше, еще царственнее — на века! Вижу я град цветущий, опоясанный многоцветными стенами, с могучими башнями, со множеством дворцов и храмов, каменных рынков, домов красивых. И в этом деле ты должен мне помочь, Джундик!

Неподдельное удивление отразилось на худом лице зодчего. Сквозь полузакрытые веки он осторожно наблюдал за медальным профилем правителя. Знаменитый полководец говорил как художник, высказывал его сокровенные чаяния. И радость запела в усталом сердце старого зодчего…

Справившись с неожиданным волнением, Джундик стал неторопливо рассказывать:

— Когда восторжествовала Святая церковь дивного Григория Просветителя, языческие храмы и театры стерты были с лица земли, не хуже, чем при вражеских нашествиях!

Захарий покосился на зодчего. Тот невозмутимо продолжал:

— И нашим армянским зодчим пришлось начинать все заново, на пустом месте возводить божьи храмы и дворцы царям.

— А разве не сохранилось никаких сооружений от древних времен?

— Только небольшой храм в Гарни. Поезжай, государь, посмотри, как строили в древности!

— Продолжай! — кивнул правитель.

— Тесно стало в армянских городах. Вот и стали наши зодчие вместо длинных римских базилик воздвигать крестово-купольные храмы, на коротком кресте из четырех рукавов, что потом «греческими» прозвали. Такие храмы из Армении по всему свету и пошли! Но и в другого рода дивных строениях принимали участие наши зодчие… Собор святой Софии в Константинополе и поныне непревзойденная вершина зодчества. Возводили его во славу Господню десять тысяч человек в течение пяти лет в царствование Юстиниана. При завершении храма в восторге воскликнул император: «Хвала Господу, сподобившему меня совершить такое дело! Соломон, я превзошел тебя!» Но спустя четыре столетия ужасное землетрясение разрушило здание собора. Тогда вызвал басилевс Василий из Ани великого армянского зодчего Трдата. А тот восстановил еще краше храм несравненный, новый купол поставил, выше прежнего, искусно вмуровав в его кладку глиняные кувшины для облегчения веса. Каждый кувшин закладывал с особой молитвой… — и Джундик пояснил, хитро прищурив глаз: — Чтобы раствор успел схватиться!

— Вернемся к нашим храмам, — напомнил Захарий.

— Не любят наши отцы церкви живопись на стенах, редко мы ее видим, — продолжал Джундик.

— И напрасно! — пробормотал Захарий.

— Пришлось нашим зодчим все уменье сосредоточить на камне. Зато каких высот достигли наши мастера! Искусно стали тонкий орнамент высекать, виноградные лозы, плоды граната, разных птиц и зверей изображать.

Захарий задумался над последними словами зодчего. Потом уверенно заявил:

— Надо бы шире цветной камень применять для украшения зданий, что Бог дал нашим мастерам, Джундик.

— Понимаю, государь. Но главная мысль у меня — от столпов в зданиях отказаться, — тихо сказал Джундик.

— Вот как! То ново и удивительно. Берешься такое сооружение возвести, Джундик?

— Да, государь, — выпрямился зодчий.

— Добро! Представь модель хотя бы нового притвора в Ахпатском соборе — еще отец обещал построить прихожанам для собраний. Но подумаем также об укреплении анийских стен — недостаточны они для обороны. Так считал и мой покойный отец, когда взял их приступом сорок лет назад. Да и новые мосты через Ахурян перекинуть надо, и мне построить новый дворец — здесь малоудобно жить. Много камня извести на постройки понадобится, Джундик, пошли своих помощников по городским каменоломням, пусть проверят, сколько ломщиков камня работает и не обсчитывают ли их владельцы. А как обстоит дело с каменщиками и другим рабочим людом?

— Со всех мест возвращаются в Ани мастера, надеясь на работу, государь, — поспешил заверить Джундик.

— Пусть придут ко мне старики братчин со списками мастеров и подмастерьев. Я сам посмотрю, достаточно ли работников, — заключил беседу правитель.

После освобождения Ани Захарий восстановил права совета городских старейшин. Кроме амира города в совет входили архиепископ, глава купечества, купеческие и цеховые старшины. Назначение родича на высшую должность не понравилось городским воротилам. Но недаром князь Васак был родным братом знаменитого Абуласана. Он быстро нашел общий язык с городской верхушкой и, располагая большими родовыми капиталами, занялся денежными операциями с крупнейшими поставщиками, стал своим человеком в торговой среде. Это не ускользнуло от внимания племянника.

— Говорят досужие люди, больше собственной торговле ты внимания уделяешь, чем делам городским! — заметил Захарий при очередном утреннем докладе.

— Пустяки, Закарэ! Завистники всегда языком трепать любят, — поглаживая седые усы, хладнокровно ответил князь Васак.

Захарий внимательно посмотрел на родича. В отличие от брата Абуласана, Васак имел отменное дородство и флегматичный характер.

— Хорошо, дядя Васак, я сам проверю, как вы печетесь о благе города! — пообещал Захарий, нимало не смутив старика.

Стеновые работы только начинались, а уже артельные старосты стали жаловаться главному зодчему на недостаток камня. Тогда Джундик вспомнил о наказе правителя и решил выехать на каменоломни. В предместьях, где преимущественно ютился ремесленный люд, знали, что Джундику повелено руководить всеми работами, и неожиданно его дом оказался в женской осаде. Весь двор запрудили женщины с желтыми изможденными лицами, босые, в неописуемых лохмотьях. За подолы матерей боязливо цеплялись болезненные дети; на руках плакали младенцы.

— Уйми жадного пса, ага-джан.

— Голодные мы!

— А у меня молоко пропало! Чем дитя кормить стану! — кричала молодуха, напирая на зодчего.

Женский гомон оглушил Джундика и варпета Галуста, которого он решил взять в поездку. А женщины все плотнее окружали зодчего, теребили за фалды, пронзительно кричали:

— Не поможешь нам, Бог тебя накажет, ага!

— Да в чем же дело, кто «пес жадный»? — взмолился Джундик.

— Это они про своего хозяина, — догадался Галуст. — То жены ломщиков Оненца. Не платит он вовремя. Вот и голодают семьи!

Неожиданно звонким, нестариковским голосом Джундик прокричал:

— Слушайте меня, женщины! Вон стоит мой конь, оседлаю его и сей же час еду на каменоломню порядок там наводить! По государеву приказу! Понятно? А вы домой спокойно идите и ждите…

— Не обмани нас, ага! Снова тогда придем!

— Тьфу, неугомонные! — Старый зодчий, кряхтя, взобрался на конька. — Дорогу, эй!

Конек неторопливой рысцой трусил по неширокой тропе, среди безжизненных полей, усеянных ноздреватыми камнями. Кое-где пробивался пыльный ковыль. В голубом небе медленно плыли клочковатые облака, вдали поблескивали вечные снега Арагаца. Высокое солнце нестерпимо палило. Лишь изредка свежий порыв ветра вздымал пыль на тропе. Скоро показались отлогие холмы. В неглубоком логу обнажился пласт черного туфа. На склоне холма рабочие вели ломку камня. Поодаль у сторожки дожидались погрузки несколько арб. Это была главная анийская каменоломня.

— И коней некуда привязать! — ворчал Галуст, принимая повод у зодчего.

Навстречу спешил с озабоченным видом смотритель, он уже знал о предстоящем приезде из Вышгорода: в пути Джундика и Галуста обогнал всадник на сытом иноходце. Не сходя с коня, всадник прохрипел у сторожки: «Парон Оненц велел всех предупредить: кто пожалуется шаханшаховым людям (едут они вслед за мной!), дня тот не останется на работе, сдохнет с голоду с семьей!»

— А деньги привез? Как рот заткнешь кархаткам[7], если вторую плату уже задерживаем?

— Подождут! — И, вытянув плетью коня, всадник пустился в обратный путь.

Собственноручно привязывая коня Джундика к колу, смотритель лебезил:

— Прошу тебя, войди в прохладу, ага, будь гостем дорогим! Есть винцо отменное, в родничке остуженное, и барашек найдется…

— Эй, человек, о чем говоришь? Какое винцо, какой барашек?! — сердито отмахнулся зодчий. — Дай испить воды и пойдем в каменоломню…

Неохотно ответили ломщики камня на приветствие, хоть знали приезжих из Ани. И сразу заметил опытный Джундик: «Люди работают вяло, а лишь полдня прошло!»

С ног до головы потные тела людей покрывала серая пыль. Самым опасным считался труд врубщика. Под туфовым пластом, лежа в узкой щели, задыхаясь от пыли и жары, как крот, вгрызался своим кайлом врубщик в подстилающую туф рыхлую породу. Случалось, пласт оседал, заживо погребая врубщика.

Из земли торчали огромные ступни с черными пятками. Мастер сунул в щель шест с зарубкой, крикнул: «Хватит!» Из щели вылез, отплевываясь от пыли, рослый врубщик, жадно прильнул к кувшину с водой. К работе приступили два клиновщика. Сняв тонкий земляной покров с туфа, они разметили и, наставив с двух сторон железные клинья, тяжелыми кувалдами стали их загонять в пласт, раскалывая на блоки до самой подошвы. Потом самые сильные кархатки, поплевав на мозолистые ладони, брались за ломы. Просунув их в трещины, они с уханьем выворачивали огромный блок, который с грохотом опускался вниз, на дно каменоломни. Здесь камень разделывали камнеломщики, пуская в ход такие же клинья и кувалды. Готовые плиты взваливали на очередную арбу.

Все досмотрел зоркий глаз зодчего. Сердито глядя на смотрителя, он ворчал в бороду:

— Куда как плохо идет работа! А почему, спрашиваю? — Не выдержав, обратился к мастеру-камнеломщику:

— Когда последний раз деньги получали? И сколько платят за работу?

За спиной Джундика смотритель стал делать предостерегающие жесты. Это не ускользнуло от внимания зодчего. Обозлившись, он прикрикнул:

— Уходи-ка в свою прохладу, человече, к винцу! И не мешай мне говорить с кархатками…

Смотритель поплелся в сторожку печальный: «Выгонит меня хозяин, скажет, не выполнил приказа!», Джундика тотчас окружили ломщики:

— Джундик-джан, вторую субботу ждем!

— Как платили при эмирах гроши, когда работы не было, так и теперь платят!

— А цены на хлеб ведь поднялись!

— Вот и голодаем! А разве может хорошо работать голодный кархатк?

— А на прошлой неделе моего брата насмерть задавил камень! Еле вытащили тело и похоронили, — вскричал полуголый гигант. — А что сделал Оненц? Вдову выгнал, ничего не дал. «Сам твой муж виноват, неосторожным был, вовремя не вылез из ямы!»

Джундик мрачнел. В разговор вступил Галуст:

— С пустым желудком много не наработаешь, без камня останутся работы стеновые, парон Джундик…

— Кончилось наше терпенье, завтра бросим работу! Не рабы мы, а рамики свободные, хоть и самой бедной считается наша братчина, — сказал решительно мастер.

— А ломами не только камень выламывать, и головы хозяевам можно проломить!.. — закричали из задних рядов.

Джундик оглядывался. Его окружала большая толпа отчаявшихся людей. Глаза зло сверкали на запыленных, худых лицах. Он поднял руку вверх:

— Стойте, варпеты! Послушайте теперь меня. Именем государевым обещаю, все деньги получите до субботы, плату дадим справедливую…

— А о вдове как? — выкрикнул гигант.

— И о вдове позаботимся. Только работу не бросайте, понатужьтесь, ведь братья ваши — каменотесы без дела остаются! — уговаривал зодчий.

— Хорошо, поверим тебе, Джундик! До субботы! А там не взыщи!.. — закричали ломщики.

Как обваренный, выскочил из базиличного зала парон Оненц, куда спесь подевалась. Он даже как будто похудел за недолгий прием у правителя. В ушах звенели раскаты страшного голоса: «Ты что это вздумал, а? Работам моим препятствовать? О двух ли ты головах? Скотину свою кормишь досыта, потом работу с вола спрашиваешь, а как с людьми поступаешь?» Правитель дал день сроку ростовщику для определения вместе с главным зодчим справедливой цены за камень и погашения долга рабочим. Иначе обещал и каменоломни отнять и из Ани выслать. Парон Оненц по возвращении в фундук[8] тотчас послал за незадачливым смотрителем каменоломни и, надавав оплеух, потребовал списки ломщиков. Потом послал слугу к Джундику с покорнейшей просьбой пожаловать для расчетов. «Шаханшах отходчив, можно будет добиться повышения цен на камень… Дам чертовому зодчему хороший подарок, он убедит государя…» — утешал себя ростовщик…

— Нет у меня денег, Джундик.

— Тогда придется прекратить работы, государь. В городской казне тоже денег нет. Так сказал князь Васак.

— Гм! Прекращать строительство укреплений сейчас нельзя. Время тревожное, — проворчал правитель, искоса посматривая на зодчего.

Джундик покачал головой:

— Государь, не могут работать каменщики без денег. Уйдут со стен! И за камень уплатить Оненцу надо, исправно стал поступать с каменоломен…

Захарий недовольно подкрутил ус. Положение действительно тягостное, казна пуста. Придется потолковать с толстосумами. Громко крикнул:

— Вахтанг!

В залу вошел юноша в придворной одежде, с выхоленным лицом.

— Вызовешь во дворец всех богачей. Всех сам обойдешь, сейчас они в лавках и на базарах. Да не спутай, по обыкновению, имена!..

Когда эджиб вышел из зала, Захарий со вздохом обратился к Джундику:

— Зайди завтра, Джундик! Быть может, и достану тебе денег…

Базиличный зал в Вышгороде с утра был полон. По вызову шаханшаха со всех концов Ани прибыли виднейшие люди — землевладельцы, крупные купцы, ростовщики-менялы с Тиграном Оненцом во главе. Приглашенными владело двойственное чувство. С одной стороны, толстосумов распирала гордость значиться в числе именитейших людей. С другой — тревожила неизвестность: к чему бы это вздумал правитель созывать? Ясно — не для душеспасительных бесед!

Шаханшах вошел с улыбкой, дружелюбно поздоровался:

— Как поживаешь, парон Вахрам? Поправляется ли твоя девочка, почтенный Тигран? Да что ж вы стоите — прошу, садитесь! Я рад видеть почтеннейших анийцев в своем доме…

Сияли от гордости лица богатеев, любезно упоминаемые правителем, радостно зашумели они, не садясь на скамьи:

— Долгие годы живи, государь!

— Властвуй нам на славу!

— Полихронион! — воскликнул Оненц.

Его маленькая дочь умирала от водянки, и внимание правителя целительным бальзамом ложилось на сердце опечаленного отца.

— Садитесь, прошу вас, — снова повторил Захарий. — Будем вести дружескую беседу о важном! Но сначала ответьте мне честно: как торгуете после освобождения? Ведомо мне, что снова начались дела с заморскими странами и большие караваны снаряжаете вы на Трапезунт, Тавриз и Багдад. Вот ты, парон Вахрам, немалый доход с кохбинских соляных рудников имеешь, соль до Мисра стал посылать. А ты, Аветик-ага, много ли мешков вордан-кармира[9] в этом году отправишь в Константинополь?

— Плохая монета весь рынок забила, государь! От посеребренных пули из Тбилиси и Думаниса не знаем куда деваться, — подал реплику Оненц.

— Ну, ну, парон Оненц, я же знаю — ведь только против золота выдаешь ты бераты[10] купцам! — громко засмеялся Захарий.

Хоть и чувствовал себя стесненно ростовщик после недавнего разговора, но ласковый тон шаханшаха его ободрил… Встав с места, он с достоинством заявил:

— Дозволь слово молвить, государь. Наша гильдия не только бераты выдает… но разве перевелись на караванных путях разбойные люди и не едут спокойно с нашими бератами в кушаках предусмотрительные путешественники — будь то вельможи или купцы? А каждый государь считает обязанным с начала своего правления занимать у нас деньги, причем часто и не отдает долги. Например, за сбежавшим эмиром так и остались неоплаченными нашей гильдии двадцать тысяч динаров. Вообще же говоря, если священники занимаются помощью беднякам и калекам, мы помогаем царям…

Внимательно выслушав главу гильдии, Захарий мягко заметил:

— Парон Оненц, я-то пока ничего вам не должен! Но казна государственная пуста! Да и городской казначей тоже говорит, что денег нет. А почему столь мы бедны? После изгнания сельджуков я освободил вас от налогов и пошлин на целых два года. Не зря ли так поступил? Все городские писцы и сборщики налогов, как один, докладывают — богатеют анийцы, торгуя без дани, без пошлины. И вот наш зодчий сообщает, что останавливаются работы по городскому строительству из-за отсутствия денег. И нет никому до этого дела…

Первым на эти слова отозвался Вахрам Папенц:

— Почему так дурно судишь о нас, государь? Разве не печемся мы о городе, не заботимся о его благолепии?! Вот новый каменный рынок построили, с многими лавками и складами, две прекрасные гостиницы воздвигаем…

— А о том, что городу нужны укрепления, вы не подумали? — перебил Захарий речь старейшины и недовольно оглянулся на старого родича: — В первую очередь тебе об этом следовало бы тревожиться, князь Васак! Как построил некогда царь Смбат крепостные стены, так и стоят они и поныне, хотя не раз разбивали их вражеские тараны. А время тревожное, того и гляди снова сельджуки, нагрянут…

Амир города опустил голову под укоряющим взглядом племянника.

— Я решил предложить вам принять участие в возведении крепостных стен, — продолжал Захарий. — Пусть каждый мецатун получит право увековечить свое почтенное имя, как строителя, надлежащей надписью на каменной плите. Мы удвоим Смбатовы стены, заново облицуем их цветными плитами. А вдоль ущелья Ахуряна и у мостов построим новые стены с могучими башнями. Неприступной станет наша столица!

— А как с налогами и пошлинами тогда будет, государь? — раздался осторожный голос купца Бабкана.

— Еще на год дам отсрочку жертвователям, — подумав, ответил Захарий.

Оненц решил, что время настало завоевать милость правителя, выступив в поддержку его предложения. Снова встав, он выспренне заговорил:

— Неужели, о анийцы, единодушным согласием не ответим мы радостно на призыв заботливого государя? Неужели, если будет надобно, не принесем мы в жертву все имущество для обороны нашей столицы? Я, Тигран Оненц, берусь воздвигнуть за свой счет две… нет, три превосходные башни и прочные между ними стены, украшенные крестами!

— Опять вперед выскочил, старый хитрец, и немало на камне заработает… — проворчал на ухо соседу Аветик-ага. Однако могли ли Бахтагеки отстать от Оненцев?!

— Бахтагеки построят четыре башни, шаханшах! — воскликнул с места старый купец.

Мецатуны зашумели:

— Мы тоже не отстанем, государь!

— Вели писцу Исраелу записывать, кто сколько жертвует!

— Посмотрим, парон Оненц, кто как выполнит свои обещания!

Захарий был доволен — строительство городских укреплений обеспечено… Он поднялся:

— Вы поняли меня и, как добрые анийцы, щедро откликнулись на призыв! Зодчий Джундик покажет вам чертежи новых укреплений — пусть каждый выберет себе участок по вкусу и внесет деньги в казну. С богом, приступайте к благому делу!

— Четыре вазира составляют правительство царства Картлийского: военный, внутренних дел, царского двора и казначейства. Кроме того, в правительство входит также председатель коронного совета — чкондидскнй архиепископ, им сейчас является старый друг нашего дома, преосвященный Антоний Глониставидзе, — пояснял Захарий внимательно слушавшему писцу Исраелу.

— Дозволь спросить, государь, кто ныне вазиры эти? — осторожно справился тот.

Захарий усмехнулся:

— Их меньше, чем должностей! С недавних времен я — амирспасалар армян и грузин, то есть военный вазир, а также мандатурт-ухуцес, что значит — вазир внутренних дел. Брат же мой, князь Иванэ, — вазир царского двора. Место же царского казначея пока свободно.

На умном худом лице писца Исраела читалось волнение. Он рискнул задать более сложный вопрос:

— А у нас как будет с правительством в Айастане, государь?

Захарий внимательно посмотрел на писца. Его отец, мелкий землевладелец в Агараке, долго служил княжеским казначеем. Сирота Исраел с малых лет находился при отце и, проявив недюжинные способности, учился под руководством самого Мхитара Гоша. Потом он стал домашним писцом, а по смерти отца — казначеем, прибыл в Ани в свите Захария.

— Непрост твой вопрос, Исраел! Недавно в другой форме его задал и отец Мхитар… Не будет у нас пока отдельного правительства в Ани, не будет и совета, да и вазиратов заводить я не стану. Но все налоги и пошлины пойдут в мою казну. И суд будет в моих владениях собственный, — ответил задумчиво правитель, потом неожиданно добавил: — А главным казначеем и дворцовым писцом будешь ты, Исраел! Дело знаешь, к наукам приобщен, человек испытанный… Считай себя вазиром нашего казначейства!

Пораженный решением правителя, Исраел забормотал о своем малознатном происхождении. Захарий прервал его возражения:

— Ничего, Исраел, отец царицы Тамар — мудрый Георгий всегда предпочитал иметь незнатных сановников! Придется тебе заняться и нашими лазутчиками, что за рубежами находятся. Приступай к делу без промедления…

Глава IV. КУВШИНЫ ЦАРЯ ГАГИКА

Вананэ осталась гостить у царицы Тамар на всю зиму и по вечерам, освободившись от дел, Захарий скучал, сидя один у камина. Его одиночество разделял верный Ростом, назначенный дворцовым комендантом. Забот у сотника оказалось немного, свободного времени было в избытке, и однажды в поздние сумерки между Захарием и сотником состоялся такой разговор:

— Вижу, совсем обленился ты, Ростом! Никакой работы себе не придумаешь. Даже толстеть начал…

— Правда твоя, государь Закарэ. Только даром жалование получаю. А дел нет мне в этом жилище для сов! — в тон ответил Ростом.

— Возьми тогда на себя труд осмотреть подземелья дворца. Ведь где-нибудь здесь захоронен мой дядя — князь, Садун Арцруни, которого отравили некогда в дворцовой темнице. Я обещал покойной матери разыскать его прах и предать земле по христианскому обычаю. Вспомни время, когда мы с тобой мальчишками по медным рудникам лазали… Здесь немалые подвалы, так что запасись терпением… Свечей побольше захвати да тщательно проверь все лазы и подземелья! — предложил Захарий.

— Слушаю, государь Закарэ, — отозвался сотник.

Обследование Ростом начал с изучения плана дворца, от главного входа в западном конце коридора, делившего дворец на две половины. Вход обрамляли базальтовые колонны, на которые сразу же обратил внимание сотник. Из коридора два хода вели в нижний этаж северной половины. Один из них сворачивал в крестообразный зал, куда выходили двери бани, караульного помещения и была видна дверь с железной решеткой. Она-то и вела в дворцовую темницу.

«Там и умер князь Садун!» — подумал Ростом.

Вернувшись обратно к главному входу, он стал внимательно изучать наружные колонны и вскоре обнаружил, что вход в главный коридор был двойным: один — явный, через ворота, и другой — потайной, под ним. В туфовой скале под полом коридора был выдолблен узкий ход, сами же колонны проходили сквозь деревянный пол в этот тайник. Идя по тайному коридору, сотник попал в подземелье и здесь сделал необычайное открытие, о чем тотчас сообщил правителю.

— Ищи здесь, Ростом, колодцы-кладовые, о которых есть предание, что в них Багратуни берегли свои сокровища и упрятывали навечно ворогов… если их удавалось заманить в гости! — наставлял Захарий.

Запасшись светильником, Ростом с раннего утра спустился в подземелье. Об открытии Захарий тотчас сообщил настоятелю Нор-Гетика:

«…Странную находку вчера сделал Ростом в подземельях царского дворца. По завету матушки, я поручил ему разыскать захоронение ее брата — князя Садуна, сорок лет назад отравленного в дворцовой темнице. Во время поисков Ростом обнаружил в яме под большой кучей глины и камней четыре мужских скелета. Около скелетов лежал разный инструмент каменщиков; черепа у бедняг были расколоты сильными ударами. Ясно было, их убили… Я велел похоронить останки бедных людей на анийском кладбище. Священник сначала заупрямился: «Нужно-де разрешение владыки Барсега, откуда я знаю, кто эти люди? Быть может, агаряне нечестивые?» Ростом тогда показал медные кресты, найденные им около скелетов, а я велел сказать строптивцу, что придется ему убраться из Ани, если он не выполнит моего повеления. Скелеты с честью после отпевания похоронили на кладбище. Так вот, отче Мхитар, прошу тебя прислать ответ с моим гонцом, что ты думаешь о всем этом деле? Письмо запечатай».

Мхитар Гош не замедлил с ответом:

«Несомненно, Закарэ, те несчастные люди — анийские каменщики, которых некогда злодейски убили по чьему-то приказу. Но почему их убили, в чем провинились бедняги? Я думаю, преступление содеяно по царскому повелению. Государи нередко так поступают, когда хотят сохранить тайну, а бывало, что и своеручно приканчивали рабочих, которые замуровывали их сокровища. Известно, что у царей Багратуни были неоценимый золотой трон и дивная корона, подобных которым не имели никакие другие цари. Когда пал их дом, по наследственному праву сокровища сии перешли к родичам их — грузинским царям. Куда делись остальные коронные ценности, летописцы как будто не упоминают… Впрочем, Закарэ, советую внимательно почитать историографов Матевоса Урхаеци и Аристакеса Ластиверци (этих рукописей нет у меня в библиотеке). Быть может, что-нибудь найдешь там, и откроется тебе тайна дворца Багратуни…»[11]

Захария заинтересовало сообщение вардапета. Достав у архиепископа Барсега старинные летописи, он погрузился в чтение.

Багратиды отличались деловитостью, умело продвигались к царскому престолу и, воцарившись, способствовали караванной торговле через Армению, часто сами занимались денежными операциями. За почти двухвековое царствование у них скопились огромные богатства. Но, кроме золотого трона и короны, никаких сообщений о судьбе царских сокровищ у анналистов не оказалось. Внимание Захария привлекло упоминание летописи, что последний Багратуни — Гагик II жил в изгнании на доходы с двух небольших городов, выделенных ему Византией. А в одной рукописи он нашел подтверждение о глубоких колодцах в Вышгороде, где хранились царские сокровища. Возможно, что Шеддадиды во время своего хозяйничания в анийском Вышгороде и шарили в его подземельях, но никаких следов раскопок Ростом не обнаружил. Тогда Захарий решил сам спуститься в дворцовое подземелье.

В подвалах всегда темно и днем и ночью. Поэтому договорились тайные розыски осуществлять в ночную пору. Переодевшись в грубую одежду и захватив заступы, ломы, веревки и светильники, Захарий и Ростом, когда все во дворце заснули, отослали стражу из крестообразного зала и спустились в потайной коридор, чтобы оттуда проникнуть в подземелье, где Ростом обнаружил скелеты. Высеченный в черной скале подвал с низким сводом был перегорожен поперек каменной стеной старинной кладки из крупных туфовых камней. В углу помещения чернела большая разрытая яма. Рядом высилась груда сухой глины и камней. Здесь Ростом и обнаружил скелеты убитых каменщиков.

Захарий подошел к стене. Постучав ломом, он сказал:

— Придется ломать стену, Ростом. Вероятно, ее и сложили убитые каменщики. Начинай работать!

Ростом установил светильник на куче глины и стал ломом выворачивать камень. Через некоторое время его сменил Захарий. Старинная добротная кладка поддавалась плохо, выручила мягкость туфа. Скоро один камень был выломан и лежал на полу, за ним последовал второй, третий, четвертый… Взяв светильник, более тонкий сложением Ростом полез в образовавшееся отверстие в стене и очутился в смежном подземелье. Его голова показалась из бреши:

— Тут подземелье, но оно пусто!

Брешь расширили до размеров, достаточных для громадного туловища Захария. Светильники слабо освещали подземелье.

— Свету мало, Ростом. Зажигай факел! — распорядился Захарий.

Ростом запалил смоляной факел. Красноватый свет заплясал на стенах и низком своде, также выдолбленных в черной туфовой скале. Никакого нового хода не обнаружилось. Небольшое помещение было совершенно пустым.

Захарий посмотрел на каменный пол и удивился:

— Смотри, Ростом, как чисто выстлан пол каменными плитами! Как в покоях… Зачем было мостить скалу каменными плитами, да еще в подвале?

— Лишняя работа, государь Закарэ! — подтвердил Ростом. — Если только… — он схватил лом.

— Надо поднимать все плиты! — решил Захарий. — Сколько их?

Ростом насчитал всего шестьдесят четыре плиты, по восемь в ряд, размером в квадратный локоть каждая.

— Работы на неделю, — мрачно заметил Ростом.

— Посмотрим. Пока что начнем выламывать четыре средних плиты, — ответил Захарий.

Орудуя с двух сторон ломами, как рычагами, они довольно быстро подняли первую плиту. Ростом нагнулся и крикнул:

— Красный камень!

Под плитой оказался тот же черный туф, но угол занимал кусок красного туфового камня, вделанный в черное скальное основание.

— Здесь тоже, наверное, подземелье! — предположил Ростом.

Захарий молча кивнул и, схватив снова лом, стал поднимать следующую плиту. Когда все четыре серединные плиты были взломаны, перед взорами Захария и Ростома предстала квадратная плита из красного туфа, вделанная без раствора в черную скалу. Вставив железный клин в узкий паз, Ростом стал сильными ударами молотка окапывать камень с двух сторон. Когда пазы расширились, они снова вставили ломы и стали раскачивать плиту. Еще несколько усилий — и красный камень отвалился в сторону, открыв зияющее отверстие. Из колодца потянуло могильным холодом. Свет не проникал до глубокого дна. Ростом привязал веревку к факелу и стал осторожно опускать его в отверстие. На глубине десяти локтей пламя факела осветило ряд небольших кувшинов, в которых анийцы обычно хранили сыр, рыбу и вино.

— Попробуем вино царя Гагика! — попытался шутить Захарий.

Ростом весь дрожал от возбуждения. Обвязавшись веревкой и перекрестившись, он решительно спустил ноги в отверстие:

— Удержишь меня, государь Закарэ?

Для такого атлета, как Захарий, вопрос был излишним. Сотник закачался на веревке с факелом в руке. Скоро натянутая веревка ослабла, Ростом достиг дна. Его тень заметалась внизу. Вдруг из подземелья раздался неистовый крик:

— Золото, государь!

…Когда Захарий вытащил Ростома из колодца, тот молча стал вытаскивать из карманов золотые монеты. Здесь были старинные безанты, иперпиры, ботаниаты, багдадские динары. Ростом с трудом обрел дар речи:

— Восемнадцать кувшинов. И все с золотыми монетами!

Захарий присел на кучу камней и глубоко задумался…

Необычайное, громадное сокровище Багратидов оказалось у него в руках! Сколько там может быть золота? Не счесть… И как кстати для пустой казны… «Нет, Закарэ, — сокровища эти тебе не даны для трат повседневных! Лишь при нужде крайней, когда близко подступит угроза к Айастану, можешь ты пустить в ход наследие царей анийских! А до того сокровища надо сохранить. И не здесь, конечно…»

Отверстие, ведущее в подвал с кувшинами, опять заложили красным камнем и тщательно уложили на место каменные плиты. Лишь после этого Захарий с сотником покинули подземелье. Поднявшись в опочивальню и усевшись, Захарий испытующе посмотрел на взволнованного Ростома:

— О сей тайне даже тень твоя не должна знать, мой Ростом!

— Понимаю, государь Закарэ, — прошептал сотник.

— Здесь, конечно, не место для хранения сокровищ… Прямо удивительно, что за полтора века владычества ни греки, ни сельджуки не пронюхали о золотом кладе! Впрочем, и мы с тобой никогда не нашли бы его, если бы не начали искать дядины кости. Утром, Ростом, отправляйся-ка в город и закажи шорникам штук сорок кожаных мешков. Ну, вроде тех, в которых руду возят. И замки к ним закажи оружейнику Тиграну. А если спросят любопытные люди, для какой цели вдруг понадобились такие мешки, ответствуй — на рудниках, мол, стали воровать руду, вот и велел шаханшах послать туда мешки с замками… На это дело даю тебе сроку три дня!

— Мало времени отводишь, государь, — запротестовал Ростом.

— Пусть днем и ночью мастера работают! У наружного входа в потайной коридор поставь стражу из аланов — это народ молчаливый. Да и вообще все это время не допускай во дворец посетителей. Когда мешки будут готовы, мы сами с тобой вдвоем наполним их золотом из кувшинов и поднимем наверх, а ты их тайно отвезешь в Лори. Там спрячешь в горах, в надежном месте. На помощь тебе я вызову старика Вахрама из замка…

Очень удивился старый шорник Микэл необычайному заказу дворцового коменданта. Засадив всех подмастерьев за пошив и сам взявшись за шило и дратву, мастер не давал им никакого отдыха, кроме сна, пока все сорок мешков не были изготовлены. К тому времени в мастерской Тиграна были изготовлены столько же винтовых замков. Когда заказ был выполнен, встал вопрос о его доставке. Сам Тигран не захотел отправиться во дворец, посылать же с Кюрехом казалось неудобным.

— Я отвезу мешки во дворец! — вызвался Микэл.

Старый кахетинец привез мешки, но охрана не захотела пропустить его во дворец. Микэл поднял громкий крик:

— Я сам должен показать товар моему государю! Как вы смеете, дурни, задерживать меня?!

На шум из ворот вышел комендант. Узнав в крикуне старого друга семьи, Ростом приказал пропустить шорника с двумя подмастерьями, которые с трудом тащили тяжелые мешки с замками.

— Прошу тебя, генацвале, доложи государю, что старый Микэл просит его принять по важному делу! — попросил шорник знакомца.

Допущенный в дворцовый покой, Микэл снял черную шапку и неторопливо поклонился. Захарий спросил:

— За каким делом пришел, деньги хочешь за мешки получить? Эге, да я как будто тебя знаю, старина!

— Нет, патроно, ты меня не знаешь, — с достоинством ответил шорник. — Я Микэл из Кахети, издавна проживаю в Ани. А вот твой великий отец, тот действительно меня знал… Мы первые с Тиграном-оружейником против эмира Фадлуна рамиков подняли и крепко помогли тогда войску царя Георгия взять Ани. Тому лет сорок минуло.

Захарий со вниманием слушал старого кахетинца. И, перейдя на грузинский язык, стал расспрашивать:

— Скажи, бидза Микэл, после изгнания эмира легче живется людям? Как ты считаешь?

— Конечно, государь. Налоги ты на два года отменил, беззакония преследуешь, новый «Судебник» ввел. Никто нас за райатов[12] бесправных не считает, никого за веру не преследуют, будь то христианин или мусульманин. Опять-таки в городском совете достойные люди сидят, дела решают. Купцы из других городов больше с товарами стали приезжать, у рамиков заказов много, да и каменщики, наконец, работу получили… — Микэл был на диво речист в этот день, но тут внезапно умолк.

— Что же ты замолчал, старик, дальше не говоришь? — нахмурился правитель.

Микэл набрался смелости:

— Патроно, не гневайся, коли бестолковый старый человек не то скажет, что нужно, выслушай терпеливо мою просьбу.

— Я слушаю тебя, старина, — уселся поудобнее Захарий.

— С самых малых лет знаю я семью оружейника Тиграна. Часто на моих коленях сидели его маленькие дети… — начал дрожащим голосом Микэл.

«Это он об Ашхен!» Правитель всем телом повернулся к шорнику, но смолчал. Тот вынул клетчатый платок, вытер покрасневшие глаза:

— Прости меня, патроно, не могу я спокойно смотреть на девочку. Чем досадила Ашхен тебе? Почему отослал ты ее?

Захарий невесело усмехнулся:

— Она сама ушла к отцу!..

— И это знаю. Гордая она, наша Ашхен, не стерпела косые взгляды твоих родичей, их тайные попреки. А ты бы защитил ее! — все более смелел старик.

Перед Захарием внезапно встал строгий лик Тамар. Он машинально повторил сказанные ею в памятную вардзийскую осень слова:

— Нет у правителей личной жизни, Микэл…

— Да вы что, не люди и не человеческая кровь течет в ваших жилах? Разве радость и горе, болезнь и смерть не проникают и в царские жилища?

Голос у Микэла окреп, он смело боролся за судьбу своей любимицы. Захарий это понял и был тронут.

— Эх, бидза Микэл, все это верно. Но не положено мне Богом уйти из этого мира, оставив свои обширные владения на произвол судьбы, без наследника. А Ашхен много лет бесплодна. И по закону не может быть моей женой. Тут я ничего поделать не могу — моя родня права…

Поник головой старый мастер, понял, что ничем не может помочь Ашхен. А Захарий задумчиво добавил:

— Захочет Ашхен, пусть уедет из Ани куда-нибудь на север. Поместье ей там дам; молода еще она и найдет свое счастье в жизни…

Несколько дней подряд таскал Захарий вместе с сотником Ростомом кожаные мешки, набитые золотыми монетами, из подземелья в базиличный зал. К тому времени из Лори прибыл пятисотник Вахрам с тяжелыми повозками, которыми правили взрослые сыновья, служившие под его началом в охране замка.

— Вахрам и Ростом, вы старые, верные слуги нашего дома! Вот погрузите мешки с золотом, отвезете в Лори: и только вы одни на свете будете знать, где запрятано в горах неоценимое сокровище. Тайна сия — великая и будет считаться родовой в ваших семьях! На смертном ложе должны вы, под крепкой клятвой и с глазу на глаз, передавать тайну наиболее достойному из ваших сыновей… — строго говорил Захарий. — И расходовать можно это золото только по моему письменному приказанию.

— А как с ишханом Мушегом быть, сообщить ему о кладе? — задал вопрос Вахрам.

Захарий задумался. Недавно назначенный начальником дорийской конницы и правителем Сомхити князь Мушег — дальний потомок прославленных Мамиконянов, был недостаточно близким человеком для Мхаргрдзели. Захарий отрицательно качнул головой. Тогда Ростом, в свою очередь, осмелился спросить:

— А ты сам, государь Закарэ, кому в своем роде сообщишь о тайне сей?

Сотник затронул больное место. Правитель глухо ответил:

— Там видно будет, Ростом. Ну, с богом, начинайте грузить повозки!

В глухую звездную ночь по улицам спящей столицы медленно потянулась вереница повозок. Их охранял конвой из молчаливых, вооруженных до зубов аланских воинов. Впереди обоза ехал Ростом, шествие замыкал пятисотник Вахрам. Долго прислушивался Захарий к постепенно удаляющемуся под собачий брех скрипу колес и мерному топоту коней…

Глава V. ЗОДЧИЕ

Вернувшись из дальних странствий, Галуст поселился у вдовы своего учителя Езника, скончавшегося незадолго до освобождения Ани. Галуст так и не женился, несмотря на то, что немало красивых девиц засматривалось на статного варпета, когда он шел во главе своей артели на работу. Никогда не заходил Галуст и на Кузнечную улицу, даже брата не навещал в кузнице. Но когда дочь оружейника вернулась, стали замечать соседи Тиграна высокого человека, бродившего близ их домов. Однако Галуст с артелью вскоре выехал в Мармашен, где главный зодчий начал восстанавливать храм, возведенный некогда знаменитым Трдатом и разрушенный сельджуками. К лету работы развернулись полным ходом. Из Ани стали приезжать для наблюдения Джундик и его помощник Маргар.

На строительстве храма работало до сотни каменщиков и кузнецов, аробщиков, подвозивших на волах камень, песок и гравий. Одни из каменщиков занимались грубой отеской камня, другие вели тонкую выпестовку каменных плит и резали орнаменты, третьи укладывали камень в стену и заливали известковым раствором. Крупные камни поднимались на леса при помощи деревянных струбцин.

Каменщики уже закончили кладку стен, и староста артели вместе с десятником Хореном (уговорил-таки ширакаванец зодчего взять его на работу!) проверял по уровню каменный венец.

— «Господь всемогущий, помилуй нас, потрудившихся…» — вслух прочитал Галуст старинную надпись на орнаменте церковного карниза.

— Видишь, Галуст, бедные каменщики даже указать свое имя не посмели! — заметил десятник Хорен. — Только личный знак и разрешается нам ставить!

— Есть люди, которые постоянно трудятся, как волы, и не дана им слава, а есть люди, которые не слезают с коня и только разоряют страну, но вся честь воздается только им, — с горечью отозвался Галуст.

— Правильно, Галуст, и я всегда так думаю! — охотно поддакнул Хорен.

Каменщики переговаривались на большой высоте — на лесах, воздвигнутых вокруг храма. Вдали на дороге возникло, приближаясь, облачко пыли, показался и сам всадник.

— Зодчий Маргар едет! — заметил Галуст и, оставив обмер, поспешно стал спускаться с лесов навстречу.

— Ждите, друзья, назавтра шаханшаха! Сам приедет смотреть работы, — озабоченно говорил Маргар, внимательно рассматривая обновленный фасад. Изумительным образцом тонкого мастерства высился перед ним храм. Строгие контуры здания, стройные полуколонны, филигранный орнамент каменных карнизов, собранная в изящной гофрировке кровля соборного купола — весь облик поразительного памятника армянского зодчества оставлял неизгладимое впечатление.

— Превосходный божий храм восстановили из праха, варпет! Вот только к чему было помещать на столь большой высоте тончайший узор, что его с земли и не увидишь? — заметил Маргар, усаживаясь в седло.

Галуст смущенно почесал затылок. Тер-Маргар прав, ничего не скажешь! Но глубокий орнамент в камне не сотрешь, как пятно на ткани, надо камни менять, а это невозможно…

— Ничего, варпет! — молвил зодчий, разбирая поводья. — Доволен останется государь… — И он припустил иноходца по дороге.

Плохо спал Галуст в эту летнюю ночь. Предстоящая встреча разбередила старую рану, хоть и не раз убеждал его Микэл забыть обиду. И снова ворочался мастер с боку на бок на овчинах, размышляя о своей одинокой жизни, об Ашхен…

Осмотр храма прошел благополучно. Захарий восхитился искусной работой каменщиков, задавал благосклонные вопросы. Умные ответы старосты артели понравились правителю. Осмелев, Галуст молвил:

— Государь все Богу дома строит…

— А разве вам, каменщикам, плохо от этого? — удивился правитель.

— Нам-то неплохо, государь, заработок дает… А все-таки для чего Господу Богу столько домов? Вся земля — его владения, молись где хочешь!

— Эге, варпет, хорошо, что преосвященный Барсег тебя не слышит, сразу же как еретика на Севан послал бы, на вечное заключение! — рассмеялся Захарий.

— А что же строить, по-твоему, надо, Галуст? — заинтересовался Джундик.

— Мельницы, парон Джундик, бани для народа, гостиницы для купцов.

— А с церквями как тогда быть, варпет? — подмигнув Джундику, спросил шаханшах.

— Государь, однажды церковь стала хвастаться своей святостью. А мельница ей в ответ молвила: «Я день и ночь тружусь, чтобы князья, священники и твои прихожане насыщались, а потом отправлялись к тебе молиться», — ответил Галуст.

Удивился Захарий, как быстро проникли басни старого наставника Гоша в народ… Садясь на коня, он бросил:

— Ладно, кончай этот храм, варпет, и возвращайся со своей артелью в Ани. Будете отделывать фасад моего нового дворца…

В лавке Микэла прохладно. На низком колченогом столике — незатейливый завтрак: хлеб, сыр и зелень с неизменным кахетинским, которое никогда не переводилось у Микэла. Прихлебывая вино, внимательно слушал старый шорник рассказ Галуста о встрече в Мармашене, одобрительно поглаживая седую бороду.

— Вот и хорошо, что патроно Закарэ лично тебя узнал, заказ большой даст, почетный для тебя и для твоей артели! Послушай теперь, что другое я тебе скажу… — и Микэл передал каменщику свой разговор с шаханшахом.

— Теперь ты понимаешь, каким дурнем был, когда хотел на нашего правителя покуситься? Ашхен не может быть по закону его женой, это ясно! И я ей советую согласиться на то, что ей предлагают. Пусть получит поместье и живет там госпожой! И ты с ней помирись! — уговаривал Микэл.

— Бог знает, что предлагаешь, Микэл, плату за бесчестие взять? — вспыхнул от негодования Галуст.

— О каком бесчестии, дурень, говоришь? — рассердился в свою очередь Микэл. — Да разве десять лет не была Ашхен женой великого эристава? А теперь, хоть три раза венчай их в церкви, все равно по закону пришлось бы по причине бесплодия разводить. Не захотел Господь благословить союз, и тут ничего не поделаешь!

Не поверил, однако, словам старого шорника Галуст и отправился к ученому-монаху по-соседству за разъяснением. А тот вычитал ему из «Судебника»: «Если жена, видя печаль мужа по поводу бездетности и сжалившись над ним подобно Сарре, давшей свободу Аврааму, предоставит ему свободу жениться, — пусть он берет себе новую жену». Положив монету на стол за мудрый совет, Галуст отправился на Кузнечную улицу.

Глава VI. ПОХОДНЫЙ АЛТАРЬ

Летние маневры в этом году проводились грузинскими полками совместно с дорийской конницей. Как обычно, они происходили в долине Лори, близ крепости Уджармо, где хранились коронные сокровища. На маневры прибыла и дружина из Скандии.

Захарий отдыхал в своем шатре.

Ростом (уже в звании пятисотника) лежал в углу на ворохе сена, покрытом черной буркой, ворочался и тихо вздыхал. Амирспасалар из-за полуопущенных век внимательно наблюдал за Ростомом. Негромко спросил:

— Что еще случилось, Ростом?

Ростом повернул встревоженное лицо к амирспасалару. Привстав на бурке, он озабоченно почесал затылок, нерешительно начал:

— Неблагополучное дело, государь Закарэ… Сегодня на утреннем водопое у реки скандийские дружинники кричали нашим лорийцам: «Какие вы, к сатане, христиане?! Богу никогда не молитесь, нет у вас ни священников, ни алтарей!»

Пятисотник умолк, заметив нахмуренное лицо Захария, и поспешно добавил:

— Конечно, у нас так водится только в походе, а все-таки обидно!

Пояснение Ростома было излишним. Давно исчезли из армянских полков священники и не велось богослужение под открытым небом. Захарий далеко не был ханжой. Но в разноплеменных войсках, где преобладали христиане, дух религиозного единства был чрезвычайно важным.

— Драки не было, Ростом?

— Нет, государь Закарэ. Сотники вовремя вмешались в спор!

Сообщение Ростома глубоко взволновало амирспасалара. «Не дай бог, появится неприязнь в войсках разноверных, тогда конец нашей мощи! Конечно, спор у водопоя не случаен! Но кто тут действует — глупец или враг внутренний, лазутчик вражеский? Пусть в этом разберется Чиабер, это по его части», — решил Захарий и тотчас вызвал своего заместника Торели.

Начальник конницы Торели ведал также войсковой разведкой и был проницателен. Он быстро установил, что в подстрекательстве виновен азнаур из Скандии, и, заковав его в железо, отправил в Клде-кари размышлять о превратностях судьбы. Под пыткой азнаур выдал, что выполнял волю Джуаншера Дадиани. Об этом было доложено царице Тамар по ее прибытии на маневры.

— Надо вырвать без остатка гнилые корни Вардана! — гневно вскричала Тамар. — Прошу тебя, мой Давид, поезжай в Кутаиси, покарай изменника… Но и тебе, Закарэ, надо покончить с вашей морокой! В самом деле, почему не молитесь в походе, соблазн для других христиан создаете, а?

Захарий пообещал принять меры и решил посоветоваться с мудрым наставником на обратном пути в Армению.

Из Уджарминского лагеря амирспасалар поехал сначала в замок Гаг, на нагорье между Курой и Агстевом. Погостив у добродушного гиганта Блу-Захара несколько дней, Захарий поднялся по ущелью реки Агстев до Нор-Гетика, где его, как всегда, с нетерпением ждал старый наставник. Восьмой десяток шел Мхитару Гошу, но по-прежнему зорок взгляд из-под нависших седых бровей и лишь немного согнулся худощавый стан под грубой монашеской рясой. Захарий рассказал о неприятном происшествии на учении. Настоятель тяжело вздохнул:

— Все по людскому неразумию происходит, мой Закарэ! Отцы нашей церкви действительно давно отказались служить святую литургию в ризах и под открытым небом.

— Но почему у других христиан ее служат? — допытывался Захарий.

— Так уж повелось со времен владычества арабов. Скорее всего, опасались наши отцы получать оскорбления от мусульман во время богослужения вне церковных стен. Но в древние времена в армянских войсках всегда были походные алтари! — вспомнил Гош. — И в моем «Судебнике» ясно сказано: «Не следует видоизменять древний обычай в области церкви»[13].

— Вот видишь сам! Значит, можно восстановить обряд этот в наших полках? — допытывался амирспасалар.

— Барсег никогда не согласится! — коротко ответил Гош.

— Сатана забери упрямца! — сердито сказал Захарий. — Рознь вероисповедания разобщает народы, противопоставляет друг другу… и я, амирспасалар армян и грузин, не могу рисковать нарушением единства моих разноверных войск из-за каких-то обрядов церковных.

— Закарэ! — укоризненно посмотрел на питомца вардапет.

— Да, конечно! Отлично понимаю, в чем суть вся: никак не хотят отцы нашей церкви в чем-либо походить на других, хоть раньше и единой была церковь христианская! Нет, я обращусь за разъяснениями повыше, к католикосу киликийскому, — решительно заявил Захарий.

— Барсег сам почитает себя патриархом-антикатоликосом и не признает киликийских владык. Кроме того, и в Киликии сейчас их двое — Иоаннес Шестой в Ромкле и Давид Третий в Сисе, — пояснил Мхитар Гош.

— Да сколько же этих патриархов в армянской церкви?! — ужаснулся правитель.

— Больше чем нужно! — вздохнул Гош. — Семь католикосов и патриархов правят ныне церковью Григория Просветителя, прилежно насылая проклятия друг на друга…

Захарий задумался. Потом тряхнул крупной головой, молвил:

— Напишем, отче, запрос в Киликию обоим католикосам, а заодно и самому царю Левону. Так крепче будет! Пусть созовут своих епископов и вардапетов, обсудят наше предложение о походных алтарях. Составь, прошу тебя, послания как полагается — с текстами из Писания и примерами из истории. И дай верного человека, только не старого, — путь в Киликию долог и труден. Пусть он отвезет послания, объяснит католикосам и царю Левону положение, доложит на церковном соборе все обстоятельства дела!

Подумав, Мхитар Гош предложил послать своего любимого ученика Ванакана.

— Книжен и мудр брат Иоаннес не по летам, утешение мое в старости! — похвалил ученика настоятель.

— Значит, я огорчаю тебя, отче? — притворно обиделся Захарий.

— С малых лет тревожишь меня, Закарэ, — покачал головой Гош. — Горяч непомерно и часто поступаешь невоздержанно. А я не могу пребывать постоянно около тебя, как в былые годы. Сколько раз наставлял — мнение о людях составляй молча, слушай раньше, чем сам высказываться будешь, все разузнай о деле, прежде чем решать…

Не замедлил с выездом из Ани Ванакан, держа путь на запад. Он вез послания шаханшаха Закарэ царю Левону II и обоим католикосам. После длительного путешествия через Трапезунт и Константинополь Ванакан благополучно высадился в гавани Адалия на восточном побережье Средиземного моря и, пересев на киликийскую галеру, прибыл в Айас, а оттуда с попутным караваном доехал до Сиса.

Посланец с далекой родины был благожелательно принят царем Левоном и сисским католикосом Давидом III. Весьма польщенный, что знаменитый полководец и правитель Восточной Армении обратился к нему для разрешения запутанного церковного дела, царь Левон обещал Ванакану незамедлительно созвать церковный собор, о чем через возвращающихся в Ани купцов он любезно уведомил «правителя восточных стран», закончив свое письмо следующими знаменательными словами: «Давно пора прекратить раздоры среди отцов нашей церкви!»

При великом стечении киликийского духовенства в Сисе состоялся церковный собор под главенством католикоса Давида. Епископы и вардапеты согласились с доводами правителя Армении и приняли решение, на основе которого и было составлено «послание царя Левона Закарэ, великому полководцу и шаханшаху восточных стран». Последний уведомлялся о соответствии его предложений апостольским канонам. Пока искусные писцы изготовляли и украшали изящными миниатюрами пергамент, сметливый Ванакан успел съездить в Ромкла, к низложенному католикосу Иоаннесу VI. Город этот находился на территории Румского султаната, и владыке было удобно посылать оттуда анафемы на головы своих супротивников в Киликии.

Иоаннес VI пристально следил за ходом церковного собора. Узнав от Ванакана, что епископы и вардапеты Киликии решили поддержать предложения шаханшахя, опальный католикос немедленно вызвал к себе помощника епископа Минаса:

— Слышал, тер-Минас, что решили отцы в Сисе по ходатайству властителя анийского?

Грузный католикос сидел в широком кресле, исподлобья поглядывая на бледное, худое лицо епископа. Минас, подняв очи, тяжко вздохнул:

— Как только, о неразумные, не убоялись кары Божьей, принимая в твое отсутствие столь важное решение? Я думаю, святой отец…

— Пустое! — перебил католикос излияния Минаса. — Решение сисских отцов канонично, и восемь правил церковных, ими составленных, с моим мнением совпадают. Конечно, нужно восстановить богослужение в воинстве армянском! Шаханшах Закарэ совершенно прав, и непонятно, как анийский упрямец Барсег решается противоборствовать благочестивым намерениям мудрого правителя восточных стран! К тому же последний прислал мне с вардапетом почтительное сыновнее послание. Закарэ понимает, что без моего апостольского благословения никакое соборное решение силы не может иметь! А посему готовь, тер-Минас, благоприятствующий кондак[14] на имя шаханшаха анийского и отправляйся туда моим послом вместе с прибывшим иноком Иоаннесом. Повезешь также мои дары боголюбивому правителю Айастана — походную скинию и мраморный алтарь, искусно украшенный, что хранится в сокровищнице нашей. Захватишь с собой, тер-Минас, трех почтенных иереев и четырех сладкогласных диаконов, дабы поучили они темных дзорагетцев[15] правильному богослужению и навели их на путь истинный.

Епископ Минас изменился в лице. В те времена далекие путешествия были небезопасными, а встреча с неистовыми дзорагетцами, не признающими авторитета киликийских святителей и крепко держащимися за свое толкование церковной обрядности, сулила немало волнений боязливому епископу. Но католикос уже благословляющим жестом отпускал Минаса на подвиг во имя веры:

— Да хранит тебя Всевышний в действиях богоугодных… Езжай с богом, тер-Минас!

Негодующие сисские отцы немедленно донесли «своему» католикосу Давиду о посылке Иоаннесом VI кондака и даров в Ани. Давид немедленно помчался во дворец с протестом. Властелин Киликии, молча выслушав возмущенного иерарха, после недолгого раздумья разжал в улыбке тонкие губы.

— Так… — протянул он. — Добавь, святой отец, в нашем послании восточному полководцу, что, повинуясь велению нашему, владыка Иоаннес (впрочем, нами за строптивость низложенный!) отсылает ему священную скинию и походный алтарь, которые он незаконно удерживал у себя… — и царь Левон благосклонно кивнул ошеломленному этим мастерским ходом святителю.

Глава VII. ЦЕРКОВНЫЕ СОБОРЫ

Наконец прибыли в Ани киликийские отцы — епископ Минас с иереями и сладкогласными диаконами, привезли долгожданный ответ и почетные дары католикоса Иоаннеса. Узнав, что шаханшах отдыхает в летней резиденции, Минас поспешил отправиться в Лори, куда уже прибыл Ванакан. Ознакомившись с решением собора и прочитав послания царя Левона и католикосов, Захарий велел немедля созвать отцов церкви, которые начали прибывать в Лори из всех армянских областей. Барсег сказался, однако, больным и прислал на собрание заместителя епископа Саргиса. Когда отцы собрались в Лорийском соборе, перед ними выступил патриарший посол Минас и прочитал послания обоих католикосов и решение Сисского собора. Наиболее разумные из пастырей немедленно согласились с необходимостью восстановления богослужения в полках. Но яростно восстал против них архиепископ Григорис и с ним вместе ряд других отцов церкви. Григорис был близким родичем Мхаргрдзели и, рано приняв постриг, еще в молодые годы был назначен архиепископом Ахпатским, о чем не раз сожалел правитель Армении, ибо черной неблагодарностью ответил ему Григорис. Возглавив наиболее фанатичное и непримиримое крыло армянской церкви, стремившееся отгородиться иной обрядностью от других христианских толков, он вел непримиримую борьбу с униатскими тенденциями киликийских иерархов, писал предерзкие письма католикосам и возглавил на Лорийском соборе бунт церковников против державного родича. Поведя за собой большинство пастырей, он отказался признать решения Сисского собора, чем вызвал большое смятение и раздор среди божьих служителей. Споры и пререкательства с великим шумом продолжались до позднего вечера. Церковники разошлись, так и не приняв никакого решения. Услышав о неподобающем поведении родича и его единомышленников, Захарий сильно разгневался, но сдержал раздражение, решив дождаться дальнейшего развития событий. Ночью случилось, однако, неожиданное. Многие отцы, опасаясь крутого нрава правителя, сбежали из Лори и попрятались в надежных местах.

— Будь они прокляты, упрямые мулы в рясах! — вскричал Захарий, когда его разбудил Ростом, чтобы сообщить о бегстве церковников. — Возьми стражу, Ростом, и с утра загони всех оставшихся попов в замковую церковь. Я заставлю их принять решение!

— Государь Закарэ, наша церковь невелика, трудно будет разместить всех священников, — попробовал возразить пятисотник.

— Чепуха! Пусть немного подожмут свои толстые чрева… Я сам с ними буду говорить! — пригрозил Захарий.

Когда духовные отцы вновь собрались в замковой церкви, епископ Саргис вторично огласил киликийские послания. Сразу же поднялся невообразимый шум. Разозленные церковники наперебой выкрикивали, что они не признают власти киликийских католикосов, не будут подчиняться велениям Сисского собора. Вдруг на пороге храма появилась величественная фигура человека в бархатном кафтане. Гвалт сразу стих — шаханшаха побаивались даже самые рьяные рясоносцы. Захарий был мрачен. Обращаясь к епископу Саргису, грозно вопросил:

— Я спрашиваю тебя, преосвященный, каков ответ присутствующих пастырей на указ католикоса и решения Сисского собора? Ответствуй!

— Государь, мы еще не обсудили должным образом послания… послания из Киликии… — запинаясь, пробормотал Саргис.

— Поторопитесь же, святые отцы! — в голосе Захария прозвучала нескрываемая угроза. — И знайте, пока вы должным образом не решите дело, до тех пор и будете пребывать в храме божьем. И дабы ничто не отягощало ваши ученые мозги, побудете на хлебе и воде. Ростом!

В дверях в полном вооружении появился пятисотник.

— Поставь стражу у всех выходов. Никого не выпускать и не впускать в церковь без моего разрешения! — громко распорядился Захарий.

Со всех концов раздались негодующие вопли. Но правитель уже повернулся и вышел из храма.

Посидев сутки в заключении и изрядно проголодавшись, святые отцы сдались и подписали угодное шаханшаху решение. Тот вызвал к себе епископа Минаса:

— Преосвященный, ты прибыл благовестным посланцем для вразумления наших пастырей. Так написано в письме его святейшества Иоаннеса. Я рад твоему приезду. Ныне надлежит тебе отправиться в Ахпат, дабы внедрить там благолепие и установить обрядность по канонам.

Встревоженный тер-Минас начал что-то лепетать о военной охране. Захарий нахмурился и наотрез отказал киликийцу в просьбе.

— Не проси, отче, и так уже кричат пастыри о насилиях шаханшаховых. Есть же у тебя апостольские послания, решения двух соборов, чего еще надобно? Увещевай отцов наших с христианской кротостью, текстами из Святого Писания, каноническими уставами!

Захарий, однако, плохо учел воинственный нрав родича в рясе. Пока епископ Минас собирался со своим небольшим клиром в Ахпат, единомышленники успели предупредить Григориса о предстоящем прибытии ненавистных киликийцев. Зловеще сверкнули глаза неукротимого чернеца.

— Добро! Достойную встречу приготовим проклятым латинцам! — крепко стиснув пастырский посох, молвил епископ Ахпатский. И слово свое сдержал…

Когда на горной тропе, ведущей из ущелья на плоскогорье, где расположена Ахпатская лавра, появился караван преосвященного Минаса и его иереев на мулах, дорогу загородила большая группа дюжих послушников с дубинками. Впереди бесновался рыжий монах, скверными словесами понося клириков:

— Мерзкие псы смердящие! Сыны Вельзевула! Вот я вас, проклятые вероотступники!

Дав волю ярости, рыжий чернец кинулся вперед и с размаха опустил посох на голову бедному Минасу. Остальные послушники с ревом набросились на оробевших иереев, сбросили их с мулов и стали нещадно избивать. Скинув в заключение в пропасть неповинных вьючных животных, они с торжествующими выкриками вернулись в Ахпат.

Жертвы изуверов лежали без чувств на дороге. Очнувшись, старший иерей приказал одному из дьяконов отправиться в ближайшее селение и нанять новых мулов. С помощью сердобольных жителей преосвященного Минаса уложили на носилки и двинулись в обратный путь.

Вскипел от гнева правитель, увидев епископа Минаса жалобно стенающего на носилках посередине замкового двора, и загремел:

— Немедленно мчись в Ахпат, Ростом, захвати негодяя Григориса! В цепях привези его на расправу! И всех его послушников закованными приведешь… Головой отвечаешь!

В Ахпатскую лавру поскакал конный отряд. Но и на этот раз успели доброжелатели предупредить мятежного архиепископа, и «он босиком скрылся из Ахпата со своими соучастниками в область Каян», пишет о бегстве Григориса летописец.

Перевалив через горный хребет, где еще местами держался снег, и кочуя от одной пастушьей стоянки на летовках к другой, на которых приходилось отбиваться от разъяренных овчарок и редко можно было достать кусок ячменного хлеба или миску мацуна, измученный святитель добрался до Нор-Гетика. Григорис справедливо полагал, что анийские стражники не посмеют нарушить покой обители, где настоятельствует наставник шаханшаха, и решил искать убежища у сердобольного Гоша.

Несказанно удивлен был старый привратник, узрев в глазок ахпатского владыку в одном подряснике, с израненными от долгой ходьбы босыми ногами.

Старый игумен, однако, холодно принял беглеца. Приказав истопить монастырскую баню и накормить истощавшего владыку и его спутников, Гош на несколько дней оставил в покое Григориса, который отдыхал в отведенной ему келье, предаваясь мрачным размышлениям. Но потом между ним и преосвященным состоялась наедине длительная и малоприятная беседа. Жесткими словами обличал преподобный Мхитар всю непристойность поведения мятежного князя церкви:

— Когда-нибудь вспомнят о нас с тобой люди и подумают: вот и Мхитар Гош был заодно с епископом Григорисом, приютил его, спрятал от гнева шаханшаха… И не будут те люди знать, что в моих старых глазах ты кругом не прав! Не по-святительски поступил, а аки юнец невоздержанный, в рясу переодетый, осрамил всю церковь восточную! Ну, мыслимое ли дело — посла католикоса смертным боем избить своим прислужникам повелел? То действие, несомненно, сатаной внушенное, а не отца церкви достойное! Вот и скажут ныне в Киликии: дзорагетцы — люди дикие!

Григорис только вращал круглые от бешенства глаза, но спорить не решался. Нравоучительные беседы настоятеля с беглым архиепископом повторялись не раз — мудрый старец хотел убедить неистового владыку в неверности всех его действий, в необходимости всеобщего примирения и устранения разлада в Армянской церкви. Куда там! Не выдержав поучений старого монаха и еще больше накалившись злобой против родича-правителя, Григорис ночью скрылся из обители, перебравшись в соседний монастырь Кечарус, где было много его сторонников. Однако на новом месте опальному иерарху не повезло. Кто-то из монастырской братии дал знать в Вышгород о пребывании Григориса в обители. Из Ани незамедлительно прискакал Ростом со стражей, арестовал владыку и в оковах препроводил на остров Севан, где мятежник, пробыв несколько лет в заключении, скончался. На его место Захарий назначил смирившегося вардапета Иоаннеса из Санаина.

— Ленивы твои проведчики, Исраел! Что делается в монастырях и церквах, ничего я не знаю, — недовольно объявил правитель на утреннем докладе.

Вазир молча положил пачку пергаментных листков на стол. И молвил:

— Донесения с мест за неделю, государь.

— Читай самые важные!

— Вот из Ахпата. В притворе драка в прошлое воскресенье приключилась. Нового архиепископа избить хотели сторонники Григориса, с трудом отстояли владыку иереи, — докладывал Исраел.

— Провести дознание. Самых рьяных отправить к Григорису на Севан. Пусть вместе сидят! — распорядился Захарий.

— А вот вести из Оромоса. Отец-келарь обители похвалялся, «на пять лет, мол, запасов зерна я собрал в закрома монастырские».

— То не плохо, запасливыми всегда были монахи! — заметил правитель.

— А дальше сообщает проведчик: «А еще тер-Матевос говорил: будет-де война с агарянами, не хватит в Ани хлеба, золотой за меру будут анийцы платить!» — продолжал вычитывать вазир.

— Ну и негодяй! — вскипел Захарий. — Недаром рассказывали мне анийцы, как при эмирах на нужде народной наживались святые отцы. Поди, и в других обителях немало хлеба припрятано, а? Недаром чуть не половину земель отцы в Айастане захватили — по нашей же глупости княжеской, через пожертвования! Полторы сотни монастырей насчитывают в моих владениях. И ничего с этим не поделаешь — попробуй хоть один закрыть! Наоборот — новые все воздвигают, от службы воинской и других повинностей уклоняясь. Так вот, Исраел, возьми себе на заметку — выяснить надо, где, какие запасы зерна в обителях находятся, и в случае нужды (а о войне с султаном тер-Матевос, кажется, правильно судит!) заберете излишки на пропитание войсковое. Так-то!

Не все мог высказывать своему державному питомцу преподобный Мхитар Гош, предпочитая изливать душу перед новым любимцем иноком Ванаканом.

— Вот, хочешь ты, сын мой, писать историю народа армянского, продолжить труд великих историографов — Моисея Хоренаци, Фавстоса и многих других. Но, поверь, нелегко быть анналистом нелицеприятным, описывать деяния людские правдиво и точно. К примеру скажу, прибыл ты, после долгого путешествия, с решением соборным об алтарях походных бесспорным и каноничным. Так, Иоаннес?

— Воистину так, отче.

— На решение ополчились архиепископ Григорис и многие другие отцы, даже пострадали за это! А почто ополчились, спрашиваю?.. Какова их цель?

— Не ведаю, — развел руками Ванакан.

— Первая причина — вражда отцов восточных к владыкам киликийским, что хотят Церковью св. Григория управлять, хоть и покинули Айастан для более спокойного проживания в краях далеких. Увы, увы! К чему стеной глухой от прочих верующих отгораживаться, единство народов братских, соседей вековечных нарушать? Почто единство бранное нарушать? В этом Закарэ полностью прав!

Неожиданно вздохнув, Гош продолжал:

— Вторая причина — вражда между мирской и духовной властью. Искони повсеместно борются за власть верховную, за блага земные, за поля и пастбища тучные правители между собой. И владык духовных не щадят! Ошибки же отцов наших — для Закарэ предлог преудобный для усиления власти своей…

— Ведь сказано в Писании: «Кесарево — кесарю, а Богу — богово»? — несмело вопросил Ванакан.

— Не всегда мы выполняем заветы Христовы! — печально ответил Гош. — Предвижу, не даст Закарэ воли отцам, сам захочет кормило власти держать безраздельно, а тогда… — старый минах не договорил, поник головой.

Брожение в монастырях и церквях не утихало. Хоть и притесняли пастырей мусульманские правители, но в дела церковные не вмешивались, доходов судебных не отбирали и в узилища пастырей не ввергали, как это проделал правитель-христианин, родича близкого не пощадивший. Потеряв терпение, Захарий решил сам отправиться к владыке, нити недовольства в монастырях тянулись от архиепископского дома. Так утверждал Исраел.

В архиепископских покоях тихо. Изредка в длинном коридоре прошелестит шелковая, ряса приезжего епископа, робко прокрадется сельский священник, вызванный в консисторию для разноса. Потом снова станет тихо и благостно. Пахнет ладаном курильниц, горящим в лампадах деревянным маслом. Старый архиепископ, взволнованный событиями в церковной жизни, непритворно занемог. Скорбными очами взирал Барсег на унылые лица епископа Саргиса и настоятеля собора тер-Аристакеса. Тяжелое молчание томило пастырей. Не выдержав, епископ простонал:

— Горе нам! Громит нечестивец Святую церковь, заточает в темницу, высылает отцов…

— И доходов уже лишил судебных! — поддакнул Аристакес.

Барсег злобно пробормотал:

— К горшку приделали золотые ручки, но не очистили дно его от сажи. Что еще ждать от правнука язычников из Бабира? Да еще выученику Гоша-философа?

Внезапно конский топот нарушил невеселую беседу пастырей. В покой, предшествуемый испуганным служкой, вошел Захарий.

Непреклонный духом больной владыка принял гостя недружелюбно и сразу перешел в наступление.

— Почто, государь, аки Юлиан-отступник, на праведников божьих гонения возводишь? — гневно вопросил святитель, вперив горящий взор в лицо Захария и постукивая посохом о пол.

— Это разбойников, что с дубинами на неугодных тебе приезжих епископов нападают, праведниками почитаешь, святой отец? — усмехнулся Захарий.

— Своевольничал твой же ближний родич! — отразил удар владыка.

— За что и сидит навечно на острове Севан… Я не потерплю никаких мятежников, хотя бы и из моей родни! — воскликнул Захарий.

— А ты не думал о том, государь, что не пристало Армении Великой своей же диаспоре подчиняться?! — с неожиданной силой заговорил архиепископ. — Папскую туфлю целовать мы не будем и халкедонитское еретичество не примем. Здесь средоточие всего армянства, и давно пора вернуть в Айрарат престол Григория Просветителя!

Голос иерарха крепчал. Захарий с любопытством глядел на возбужденное лицо под черным куколем с нашитым крестом: «А ведь кое в чем старик и прав!..» Примирительно сказал:

— Хорошо, святой отец. Соберем еще раз пастырей в Ани, снова обсудим решения соборов. И о других делах церковных поговорим. Но… литургию придется начать служить в войсках!

Барсег отрицательно мотнул головой. Правитель сделал вид, что не заметил жеста, отвернулся к окну.

— Еще одно неблагоприятное дело приключилось, святой отец. В гарнийский лагерь из Айриванка явились два вардапета, стали поносить воинов, которые веселые песни пели, кричали яростно: «Пойте хвалу Господу или Богородице и святым, хотя бы на тот же лад…» Очумели твои отцы! Лагерь — не обитель, а воины — не монахи! Я велел на будущее время взашей гнать из лагерей таких чернецов. А ты, владыка, дай соответствующее указание по епархиям!

Барсег, опустив голову, снова промолчал. Правитель резко встал с кресла:

— Трудно же с вами, упрямцами в митрах!

Вышел из покоя в гневе.

Отсутствие Гоша на соборе привело к тому, что епископ Саргис сухо объявил Вачутяну, присутствующему в качестве представителя шаханшаха:

— Не можем мы принимать никаких решений без великого вардапета!

Наместник Ширака молча протянул епископу письмо Мхитара Гоша, в котором тот писал: «Немощен я и стар, выехать не могу. Даю свое согласие на все решения собора». Тогда медленно встал с места седобородый Давид Кобайреци, друг и соратник заточенного на Севане Григориса. Воздевая худые руки к небу, он громко возопил:

— Статься может, отцы, что и нас пожелают принудить во всем следовать учению греков и иверийцев или ввергнут в темницу, подобно великомученику Григорису… Не будем решать без отца Мхитара! Пусть пошлют за ним соборного гонца, дабы прибыл он без промедления…

Гул одобрения пронесся под соборными сводами, по скамьям, заполненным людьми в черных рясах. Сразу смекнули отцы, для чего нужен престарелый мудрец из Нор-Гетика. Готовясь снова отвергнуть требования дерзновенного правителя, они понимали, что шаханшах не признает никакого постановления, принятого без участия своего наставника.

В тот же день в Нор-Гетик борзо поскакал конный монах, имея за пазухой послание, подписанное епископами и вардапетами, в котором они в настоятельной форме требовали приезда отца Мхитара в Ани. «Не выдвигай в оправдание слабость плоти своей. Если же смерть поразит тебя в дороге, мы помянем тебя вместе со святыми угодниками. Итак, приезжай не медля…» — говорилось в послании.

Видя, что архипастыри не отвяжутся, Гош выехал в Ани. Однако, предупрежденный Исраелом о замыслах церковников (были свои люди у вазира и среди них!), Захарий принял нужные меры, приезд вардапета стерегли. Вачутян, окруженный толпой горожан, встретил настоятеля у Главных городских ворот. Улыбаясь, он схватил под уздцы его мула, приговаривая:

— Отче Мхитар, отче Мхитар, прошу тебя, поспеши во дворец, государь с нетерпением ждет твоего прибытия!

Что было делать старому игумену, которого весело, с шутками, но почти насильно влекли во дворец анийцы. Когда процессия следовала по улице мимо собора, где уже собрались отцы, из двери западного притвора выглянул Нерсес-вардапет. Ужаснувшись, бросился догонять Мхитара Гоша, крича:

— Отче Мхитар, молю, вернись, мы ждем тебя!

Вачутян только погрозил Нерсесу кулаком. Какой-то неучтивый вояка крепко огрел плетью по спине вардапета. Озлившись, Нерсес бросился обратно и, ворвавшись в собор, пронзительно завопил:

— Мхитар заодно с шаханшахом! Он уже во дворце… А меня избили нечестивцы!

Буря негодования поднялась в соборе. Все кричали, не слушая друг друга:

— Вероотступники! С греками сговариваются! Руку на Церковь святого Григория поднимают!

— Отлучить еретиков!

Пока пастыри неистовствовали в храме, Гош уже сошел со своего мула и, оглядываясь по сторонам, стоял посредине замкового двора. Из дворца к нему с радостным лицом спешил Захарий. Протягивая руки, он кричал старому наставнику:

— Прибыл, отче? Ну, теперь мне никого другого не надобно! Прошу тебя, зайди, отдохни с дороги… А я пойду в собор, немного потолкую со святыми отцами!

Выйдя из ворот Вышгорода, правитель в сопровождении князя Вачутяна медленно пошел по Главной улице, направляясь к кафедральному собору. В некотором отдалении двигался за ним пятисотник Ростом с отрядом панцирников.

Подойдя к южному, царскому, входу, Захарий окинул взором светло-коричневый фасад величественного здания. На большой высоте с обеих сторон портала виднелись каменные горельефы — два готовых к взлету орда. Так, некогда впереди великих царей Аршакидов во время торжественных шествий несли живых орлов, символ державной их власти, царские орленосцы.

Перед массивными соборными дверями, окованными листовой медью чудесной чеканки, стояли на страже дюжие монахи. По знаку правителя два панцирника выдвинулись вперед, наставив копья, оттолкнули монахов и широко распахнули створки дверей. Из глубины собора донесся гул голосов. Правитель твердым шагом переступил порог. За ним последовали Вачутян и Ростом. Створки дверей медленно закрылись за ними.

Великолепный храм был заполнен лишь в центральной части. На длинных скамьях восседали несколько сот епископов и вардапетов в черных куколях и рясах. При появлении правителя сначала все смолкли. Но тотчас с задних скамей послышались негодующие выкрики:

— Где отец Мхитар? Почто прячешь его от нас, шаханшах?

Несмотря на все усилия епископа Саргиса навести порядок, крики все усиливались. Захарий стоял посередине собора, с собольей шапкой в руках и молчал. Переждав некоторое время, он резко махнул рукой. В зале прогремел властный голос:

— Прекратите бесчинствовать, святые отцы! И слушайте теперь мою речь.

В соборе постепенно воцарилась тишина.

— С прискорбием вижу я, сколь неблагодарны и неразумны епископы и вардапеты моей страны! Я неустанно восстанавливаю храмы, я строю новые обители божьи. Ежегодно щедрые вклады поминальные получают от меня и моих родичей монастыри… И все вам мало! Забываете, что власть ныне в Айастане — христианская, что Богу подобает — богово, а кесарю — кесарево.

Снова поднялся шум в зале:

— То у греков и латинцев заведено!

— Слушайте меня дальше, святые отцы! — гремел голос правителя. — Не думаете вовсе вы о благополучии и безопасности страны, подрываете дружбу и единство народов христианских… В походах мы находимся как язычники — некому за нас Богу помолиться, и должны мои воины умирать без покаяния, и смеются над нами побратимы из Картли. И это вы считаете достойным и каноничным, святые отцы? Так внимайте, не намерен я дольше терпеть ваше своеволие! Есть у вас указ католикоса Иоаннеса, есть решения двух соборов, так поступайте по ним… Повелеваю — без промедления в войске армянском вновь завести богослужение, восстановить обычай древний! По чину пусть участвуют пастыри в делах ратных, как утешители воинов и врачеватели и души и тела. Кроме того… — сделал паузу Захарий, — впредь запрещаю я принимающим постриг великий приносить в дар обители владения свои. И так достаточно земель у монастырей ваших. А теперь — расходитесь, отцы, по домам — мне вы больше не надобны!

Неимоверный шум поднялся под гулкими церковными сводами, как одержимые вопили епископы и вардапеты, грозя кулаками. Правитель отдал короткое приказание Ростому. Тот быстро вышел из собора. Тотчас распахнулись настежь двери и, лязгая железом, в храм вошли панцирники.

Захарий некоторое время спокойно наблюдал за разгоном церковного собора, потом, усмехнувшись, и сам вышел из храма.

Глава VIII. ОРУЖЕЙНИК КЮРЕХ

Глава гильдии анийских менял Оненц с некоторых пор ощущал явный холодок в обращении правителя. «А все осел смотритель! Надо было вовремя выгнать его», — со злостью думал Оненц, ломая голову, как бы войти в милость двора. Однажды, когда он проходил по оружейному ряду, его осенило. Ростовщик быстро вошел в лавку.

— Прибыли и удачи почтенному варпету! — возгласил Оненц.

— Счастья в делах, радость в твой дом! — степенно поднялся со стула старый Тигран. — Прошу, усаживайся поудобнее. Чем полезным смогу быть твоей милости?

— Оружием я стал интересоваться! — бросил ростовщик. — Доспехи мне нужны необычайные, царя достойные, варпет Тигран!

— Ого! А на рост какой, дозволь тебя спросить? — удивился оружейник. — Не на твой ли? — И, скрыв улыбку в седых усах, он оглядел приземистого заказчика.

— Примерно на твои размеры, варпет! Немного повыше да побольше, — небрежно ответил Оненц.

Оружейник вытаращил глаза:

— Да повыше и побольше меня в Ани разве один шаханшах! Прямо скажи, парон, для кого доспехи хочешь купить?

— Ну и непонятлив же ты, варпет! Да для шаханшаха я и хочу заказать вооружение. Но об этом молчок, — приставил палец к губам Оненц. — Когда заказ сможешь выполнить? О цене после поговорим, дашь расчет…

— Доспехов таких готовых у меня нет, — после раздумья молвил оружейник. — Разве только шлем есть один подходящий — из Мисра. Поножи, перчатки и щит подберем или изготовим, дело нетрудное. А вот кольчуга — иная стать! Мало кто в Ани может изготовить достойную царя… Но денно и нощно работать будут мои мастера, конечно, за плату двойную (Оненц поморщился, но смолчал), и не хуже дамасской или рузикской изготовим месяца за три-четыре. Бляхи у ворота золоченые делать?

— Золоченые, — выдохнул ростовщик.

— Как можно за такой срок кольчугу изготовить? — удивился Кюрех. — Ты что, сам мастером оружейным разве не был, хозяин? Да на твой размер не двадцать, а поболее двадцати пяти тысяч кольчужных колец отковать придется… а потом склепывать их попарно. Вот и считай сам, сколько времени уйдет у нас с Петросом. Сам ты не станешь ведь к наковальне, хозяин! А размеры дай в точности…

Пришлось старому Тиграну отправляться в Вышгород на поклон к дворцовому коменданту за размерами доспехов. Ростому сразу понравилась затея ростовщика.

— Изрядно! Но сумеешь ли изготовить достойные доспехи, Тигран-джан? Особливо кольчугу?..

— Лучше дамасской будет! — заверял Тигран. — Не ударим лицом в грязь. Дай только какую-нибудь из оружейной для обмера.

Ростом тотчас выволок великолепную кольчугу.

— Вот! Настоящая дамасская…

А вечером все рассказал пятисотник правителю. Захарий рассмеялся:

— Не дорого же ценит меня парон Оненц! Всего за кольчугу со шлемом купить хочет. Ну да ладно, посмотрим, какие доспехи анийские мастера делать умеют. Ты только хорошо проверь кольчугу — и на стрелу и на меч, Ростом, — и правитель дал еще одно указание Ростому.

Когда знаменитая кольчуга была изготовлена, даже Оненц, человек мирный, и тот залюбовался ею. Но хвалить воздержался: «Еще прибавку потребует, и так цену непомерную заломил старый пес!» На утреннем приеме в Вышгороде Оненц с витиеватой речью самолично преподнес доспехи шаханшаху:

— Да сокрушишь ты, государь, подобно Ахиллу греческому в сей броне анийской всех врагов! Полихронион! — воскликнул ростовщик и торжествующим взором оглядел всех удивленных придворных.

Правитель довольно охотно принял подарок и даже захотел тотчас примерить доспехи. Они оказались точно по мерке. Поблагодарив Оненца, шаханшах продолжал прием, а тот, окрыленный успехом, отправился рассчитываться в оружейную лавку. Но старый Тигран, неторопливо перебирая четки, заявил:

— Напрасно поторопился, парон, сполна уплатил мне вышгородский казначей за доспехи, не торгуясь, и золотом старинным, добротным…

— Кто же все-таки сделал эту кольчугу замечательную? — выспрашивал Захарий, рассматривая новые доспехи.

— Мастер Кюрех, что у старика Тиграна работает, — отвечал пятисотник.

— А где он научился такому искусству?

— Сказывали, долго в Русии жил, там, видно, и стал умельцем, у мастеров киевских обучаясь.

— Отличная работа! — еще раз похвалил Захарий. — Как вернемся из Тбилиси, напомни мне — возьмем Кюреха в Вышгород. Давно пора иметь своего мастера во дворце!

Многолюдно было на свадьбе варпета Галуста. Счастье снова вернулось в дом старого оружейника, крупнейшие братчины сочли за честь принять участие в празднестве. Всех превзошел шорник Микэл: два бурдюка с кахетинским прислал он на свадьбу. И не раз помахивая большим цветным платком, в плавном танце лепил славный старик монету за монетой на потные лбы зурначей, поощряя их к стремительной игре. А в ясных глазах жениха читалась такая любовь, что Ашхен ощущала, как глохнут горькие воспоминания и в сердце проникает новое, еще неизведанное чувство…

Прошел год. Благословенным оказался брачный союз супругов, и настало время новому торжеству на Кузнечной улице — у Ашхен родился сын.

Редким гостем после женитьбы стал Галуст в анийских харчевнях. Лишь принимая новый заказ, появлялся староста артели каменщиков в подвальчике на рынке обмыть сделку с заказчиком по стародавнему обычаю. В этот вечер харчевня была переполнена народом, и Галуст со знакомцем не могли найти свободного стола.

— Сюда, Галуст-джан! — окликнул их знакомый голос. Из дальнего угла приветственно протягивал рог десятник Хорен.

Заказчик торопился. Отведав сочный шашлык и высушив за успех дела рог с араратским вином, он скоро ушел из подвала. Десятник удержал за руку Галуста.

— Постой! Давно мы не сидели вместе, Галуст-джан! Расскажи, как дела идут, как сынок растет у Ашхен. Выпьем за наследника твоего, — и Хорен дополна налил большой рог.

Беседа затянулась. И у Галуста зашумело в голове — отвык он от обильных выпивок. А Хорен весело болтал:

— Скоро ли мастером станет брат твой, а? Впрочем, чего я спрашиваю, при таком учителе, как варпет Кюрех, как не стать оружейником искусным! И сомневаться не приходится — кто лучше Кюреха работает в Ани. А правда ли, что своему мастерству он научился в Русии?

— То сказывал мне Петрос, — уже заплетающимся языком подтвердил Галуст.

— Так-так! Выпьем же за здоровье Петроса и его учителя, — и Хорен заказал новый кувшин вина. — Я еще слышал, — понизил голос десятник, — что Кюрех — предостойный человек! Великий заступник за бедный люд, нашим предкам, что против господ и попов восставали, подобен… Как их именовали, забыл?! Да что ты пустой рог держишь, дай я тебе налью…

— Н-не п-помню! — мямлил пьяный Галуст.

— Вспомнил, братьями из Тондрака их звали. То есть тондракитами, — сказал Хорен, наморщив лоб.

— К-кажется т-так. П-петрос их на-ззывал… о-очень хвалил!

— Хвалил?! — в глазах Хорена сверкнул огонек. — Да как их не хвалить, мучениками они были святыми! И много ли теперь осталось?

Галуст пьяными глазами воззрился на собутыльника. Тот, прищурившись, смотрел на варпета. Почему-то Галусту захотелось уйти.

— М-мне п-пора! Ашхен рассердится! — И, вынув кошель, он крикнул прислужнику:

— Прими за вино, братец!

Пошатываясь, тяжелой походкой двинулся к выходу. Хорен продолжал, прищурившись, глядеть ему вслед.

Барсег избегал появляться в Вышгороде после бурных церковных соборов. Тем более удивил придворных его визит. Архиепископа с постным видом сопровождал настоятель кафедрального собора. В руках тер-Аристакес держал довольно объемистый свиток. Захарий холодно встретил клириков и даже не испросил обычного благословения. Усевшись вокруг стола, божьи служители для приличия помолчали. Потом началось опрашивание о взаимном здравии. Правитель учтиво вопросил Барсега:

— Чем могу служить твоей святости?

— Горе тому, кто попирает учение апостолов и завет божественный бросает в грязь, как сказано в псалтыре Четырнадцатом, псалом Пятый… — высокопарно и издалека начал Барсег.

Захарий сразу насторожился: «Неспроста поп начал с писания! К чему бы это?» Но лица церковников были строги и непроницаемы.

— Ты это о чем, святейший? Кто в твоей епархии завет богов в грязь бросает? — подкрутил каштановый ус правитель.

— Государь, в твоих владениях, царству равных (Захарий покосился на архиепископа), я, смиренный раб божий, обязан неустанно блюсти веру непорочную, — елейно говорил Барсег. — И обязан я властью, данной от Бога, исторгать козлищ сатаны из стада Христова…

Владыка вещал туманно и непонятно. Захарий, потеряв терпение, воскликнул:

— Все-таки какое дело привело тебя в Вышгород, святой отец?

Барсег сделал величавый жест в сторону настоятеля собора:

— Дозволь отцу Аристакесу зачесть тайное сообщение о некоем богоотступнике, Кюрехе-тондраките!

— Тондраките? — поднял удивленно брови Захарий. — Да разве они еще существуют в Армении?

— Слушай сам, государь! — скорбно вздохнул владыка.

— «…А еретик сей, трижды анафема, уже не одного единомышленника обрел в своем отступлении от веры истинной. К примеру сказать, похвально отзывался о тондракитах некий Петрос, что подмастерьем работает у Тиграна-оружейника», — вычитывал тер-Аристакес.

Глядя в сторону, правитель сердито постукивал по столу. «Значит, лучшего оружейника на расправу потребуют проклятые клобуки! А как им отказать, особливо после соборов? И католикосы не помогут…»

После чтения доноса Барсег молитвенно воздел руки к потолку:

— Молю, шаханшах, выдай мне головой ученика сатаны! Так хочет Бог…

Захарий медленно повернул лицо к владыке. Оно было гневным:

— Забирайте оружейника! Но не вздумай, святейший, латинцам подражая, костры в моем Ани разводить! Есть у тебя Севан, и того достаточно…

Кюреха весьма встревожила ночная пирушка. И хотя не все мог вспомнить славный каменных дел мастер с похмелья, но и сказанного было достаточно.

— Не первый год охотятся за мной чернецы, о многом догадываясь. Да и подлецов-доносчиков хватает. Тот же Хорен-десятник! И видно, подходит час полунощный, — беседовал оружейник с Петросом.

— Уйдем из Ани, отец! — взмолился Петрос. — Пока не поздно и не забрали тебя ищейки церковные.

Кюрех отрицательно качнул головой:

— Стар я уже бегать от преследователей, Петрос! И какой пример покажу я братьям?

— Но чернецы пытать тебя будут, выспрашивать о всех нас! — с тревогой сказал Петрос.

— Не сомневайся во мне, Петрос-джан, — печально улыбнулся Кюрех. — Хоть и мало нас, но заветы дедовские помним мы все твердо. И ты еще сможешь послужить народу мастерством своим — недаром я тебя ему обучил. Людям простым нужно оружие, не все будут шею гнуть перед алчными пастырями и ишханами, придет и их час. Но в Ани сейчас власть крепка — толстосумов, а превыше их — шаханшах с его войском могучим. Поэтому собирайся в дорогу немедля, сын мой! — И Кюрех сжал в объятиях Петроса, у которого стояли слезы на глазах.

— По каноническим правилам и Моисееву закону согласно, каждый человек, сатаной соблазненный или его приспешниками и имя Господне поносящий, от веры отступивший, побитию камнями подлежит. Так, отец Аристакес?

— Воистину так, святейший. О том в Книге Левит XXII 14–16 указано, — монотонно отвечал настоятель, отвлеченный своими мыслями.

— А шаханшах думает воспрепятствовать справедливому наказанию еретика?! — негодующе подал голос Барсег.

— Да, святейший, — тем же тоном подтвердил Аристакес.

Владыка рассердился:

— Что же ты мне все дакаешь, тер-Аристакес, дела не говоришь? Как дознание вести собираешься?

Настоятель собора оживился. На узком, лисьем лице появилась кривая усмешка:

— Не в мере наказания сейчас дело, святейший! А в сообщниках проклятого тондракита. Преступника сего необходимо той птице прирученной уподобить, из-за которой попадаются в сети и другие птицы. Себя спасти она не может, но, подавая голос, губит своих подруг.

— Гм! Не совсем так, тер-Аристакес, но похоже. Посмотрим, однако, как твоя птица подаст голос в клетке, — недоверчиво молвил Барсег.

В тесной комнате, с решетками на окнах, находились двое: за столом в черной рясе сидел иерей, а в углу в цепях — пожилой, коренастый человек с полуседой бородой. Священник поднял голову и вперился в узника колючими глазками. Негромко заговорил.

— Долго же ты летал по свету, черный ворон, сея заразу, хулил Господа Бога! Но теперь ты в наших руках… Недаром проклятое имя Кюреха, ученика трижды анафемствованного Смбата-тондракита, носишь! Недаром! Да знаешь ли, сподвижник сатаны, какова есть воля Господня о поносящих имя его святое! — сверкал очами священник. На память загнусил: — «И сказал Господь Моисею: «Выведи злословившего вон из стана, и все слышавшие пусть положат руки свои на голову его, и все общество побьет его камнями». Вот какова участь твоя по закону каноническому!

— Хорошо, пусть побьют меня камнями «слышавшие», если они есть! — хладнокровно ответил Кюрех.

— Кого ты хочешь обмануть, проклятый? Святую церковь? Да знаешь ли ты, что от самой Кафы, где ты подвизался после Русии, мы наблюдали за каждым шагом твоим, все знаем о деяниях твоих мерзких?! — завопил взбешенный Аристакес.

— Коли знаете, зачем спрашиваете! — пожал плечами еретик.

Тер-Аристакес опомнился: «Крепок орех, сразу не разгрызешь! Ну да посмотрим!» Заговорил мягче:

— Спасти тебя, неразумный, хочу! Подумай о спасении вечном. И об облегчении участи ужасной на земле. Покайся чистосердечно, вспомни имена твоих единомышленников, и тотчас освободим тебя, по-прежнему работать сможешь!..

— Нет у меня никаких единомышленников и не было! — твердо сказал Кюрех, смотря прямо в глаза иерея.

— Иди и поразмысли, Кюрех! Покайся, увещеваю! Иначе придется тебе иметь дело с палачом, — пригрозил Аристакес.

Сильно стала уменьшаться работа у анийского палача. После освобождения в городе стал применяться «Судебник» преподобного отца Мхитара. А там смертная казнь чаще всего заменялась нетяжкими наказаниями…

— К примеру сказать, украдет христианин христианина и в рабство его чужеземцам продаст. Что ему полагалось по закону каноническому, а? — вопрошал палача судья.

— Голову долой! — мрачно отвечал тот.

— Ну а теперь ты выколешь виновному глаз или клеймо наложишь и отпустишь на все четыре стороны. Понял? — втолковывал судья.

— Тьфу!

Приглашение в церковную тюрьму обрадовало палача. Захватив орудия своего ремесла, чуть свет он уже был в подземелье под собором. Мутный свет с трудом проникал через решетчатое оконце. Палач раздул жаровню, стал калить железный прут. Дюжие служки втолкнули в подвал коренастого человека в одежде ремесленника. Следом вошел тощий священник — настоятель собора.

— В последний раз вопрошаю, кто твои приспешники? — вскрикнул тер-Аристакес.

— Нет их у меня! — твердо ответил заключенный.

Боль ударила в спину. Зашипело тело под раскаленным железом. Закусив губу, Кюрех слегка застонал. Боль усиливалась.

— Кто соучастник? — повторил священник.

Кюрех замотал головой, прерывающимся голосом ответил:

— Нет никого, проклятый поп!

— Бей! — завопил Аристакес.

Страшные удары кнутом сотрясали тело. Снова и снова. Теряя сознание, оружейник шептал:

— Нет… никого!

— Немногого же добился, тер-Аристакес! — недовольно говорил владыка. — Так и не распелась птица твоя в клетке. А птенец улетел неведомо куда, говоришь? Ищи в поле ветра.

Настоятель собора молчал, понурив голову.

— Что ж! Отправляй треклятого тондракийца на Севан, — со вздохом произнес Барсег. — На память «лисью печать» вели выжечь ему на лбу. Пусть на острове до конца дней своих пребывает еретик…

— Слушаю, владыка! — не поднимая глаз ответил тер-Аристакес.

Светало. По воде озера шла мелкая рябь от предутреннего ветерка с прибрежных гор. Зубчатые вершины дальнего хребта освещало восходящее солнце, но поверхность Севана еще оставалась в тени. В неясном свете рыбаки стаскивали в воду большие лодки, готовясь к лову форели.

С возвышенности донесся топот коней. К озеру по крутой дороге спускалась конница. Впереди на породистом жеребце ехал громадный всадник в бархатном кафтане и мерлушковой шапке. Приглядевшись, старый рыбак громко крикнул:

— Ребята, великий государь на дороге! Опять на тоню к нам жалует…

Захарий любил ловить форель на озере. Но редко удавалось правителю Армении урвать свободное время. И сегодня он с явным огорчением ответил на приветствие старшины рыбаков:

— Не удастся, Бабкен, сегодня с вами форель половить! Недосуг…

С озера донесся мерный плеск весел. От острова к берегу шла монастырская лодка. Навстречу двигалась по песку группа монахов, окружая закованного человека. Проезжая мимо, Захарий окликнул монахов. Указывая плетью на коренастого мужчину в рваной одежде и цепях, он строго спросил:

— Кто этот человек?

— Государь великий, ведем еретика на вечное заключение на острове! — с низким поклоном ответил старший монах. — А имя ему Кюрех-оружейник!

Правитель остановил коня. Оружейник! Он внимательно разглядывал осужденного. Из-под мохнатых седых бровей сверкнул дерзостный вызов. Запекшиеся губы были плотно сжаты. Казалось, еретик с насмешкой наблюдал за волнением правителя. «Такого умельца пришлось отдать треклятому попу!» — с досадой думал тот. Тронув коня, Захарий перевел его на галоп и быстро поехал по берегу озера.

— Расскажи мне, отче, о ересях, — попросил Захарий, сидя в тесной келье.

— О, Армения издавна была колыбелью опасных ересей! Одни евхиты, что сатану почитали, или же ареворды-солнце-поклонники чего стоили! А павликиане? Их высылали во Францию, Италию и Сицилию, смешались они с другими еретиками, новые секты образуя. Мне говорили, что и поныне великое беспокойство они римским первосвятителям причиняют. Но самыми страшными врагами церкви оказались тондракиты…

— Тондракиты? Я видел сегодня последнего, на берегу Севана, в цепях, — перебил Захарий.

— Чудно. Неужели остались еще в Армении тондракиты? — удивился Гош. — Еще до нашествия Малик-шаха истребили их патриархи, с помощью князя Григора Магистроса и войск византийских. Ведь вся страна тогда на две части раскололась. Простому народу привлекательным показалось учение Смбата, что в Тондраке проповедовал, пошел за ним толпами бедный люд. Впрочем, к их греховным общинам примкнули даже некоторые мелкие владельцы, даже пастыри иные. Вот как обстояло дело!

— А в чем их учение? — поинтересовался Захарий.

— Писания не признавали тондракиты, считали, что оно придумано для обмана народа! Не признавали и церковные обряды, только человеком считали Христа. Кроме того, тондракиты проповедовали, что все люди равны, и отказывались признавать законы, не платили налогов. С великим трудом справились сильные мира сего с восстаниями, целые селения истребили и высылали еретиков в дальние края.

В голосе старого настоятеля звучала ирония.

— В преследовании еретиков Церковь святого Григория, пожалуй, мало уступала латинцам! Правда, не сжигали у нас на кострах людей, но жгли дома, накладывали патриархи раскаленную «лисью печать» на лоб нечестивцам и убивали их во множестве…

— Теперь мне понятно, почему Малик-шах так легко расправился с Айастаном! — задумчиво сказал Захарий. — С одной стороны, раздирали распри и предательство вельмож и патриархов, а с другой — борьба с ересями. Ну а если простой народ к тондракитам подался и власть царскую признавать перестал, кому же оставалось защищать страну?

Глава IX. ФРАНГСКОЕ СКАЗАНИЕ

Саргис Мхаргрдзели, владетель Тмогвский, полководец и поэт, был тонким знатоком литературы. Когда приезжий купец из Константинополя появился у него с пергаментными свитками и Саргис увидел среди них повесть о Тристане и Изольде, он не задумываясь уплатил греку неслыханную цену за драгоценную рукопись.

Этим сказанием зачитывались тогда и в Европе, и в христианских странах Востока. Кельтская повесть о злосчастных влюбленных перекликалась с произведениями великих бардов Кавказа — Руставели, Низами. Месяц не выходил из дому вельможный переводчик, трудясь над повестью. Наконец перевод с греческого был закончен, набело переписан золотыми чернилами, на лучшей велени, и преподнесен царице Тамар на очередном приеме.

— Спасибо за подарок, князь Саргис. О чем повествует это сказание? — спросила царица.

— Франгское сказание о взаимной и несчастной любви Изольды-царицы и героя Тристана повествует о том, как прекрасная царица предпочла законному супругу доблестного Тристана и тем самым обрекла его на преследования и смерть, — почтительно объяснил Тмогвели.

Задумалась Тамар. И в молчании стояли вокруг нее вельможи и спасалары. Подняв голову, царица сказала с улыбкой:

— Прекрасно. Прочтешь нам сказание в саду, мой Саргис. После приема.

Тамар сидела на летней террасе Исанского дворца вместе с прибывшим из Ани правителем Армении. На аллее дворцового парка показалась жена министра двора Хошак с восьмилетней дочкой Тамтой. Маленькая княжна впервые представлялась царице Картли и вся трепетала от волнения. Необычайная красота девочки поразила Тамар. Обняв и приласкав раскрасневшуюся Тамту, царица милостиво отпустила ее играть в саду с однолеткой — царевной Русудан. Княгиня Хошак удалилась, и Тамар осталась вдвоем с гостем.

— Кого тебе напомнила маленькая племянница, Закарэ? — задумчиво спросила Тамар.

— Прекрасного ангела! — без промедления ответил Захарий и тихо добавил: — Того самого, которого некогда в соборе узрел маленький глупый горец…

На лице Тамар появилась мечтательная улыбка:

— Маленький горец был поэтом, мой Закарэ! Блаженны нищие духом…

— То же самое сказал мой наставник, отец Мхитар Гош, когда ему рассказали об этом случае.

— А разве ты не забыл о нем, Закарэ?

— Нет, государыня. Так же, как и осень в Вардзии…

Тамар протянула узкую руку в перстнях, и гость из Ани склонился над нею.

— Много воды с тех пор утекло, мой Закарэ! — вздохнула Тамар. — Мы оба постарели, у меня двое детей. А ты так и не женился. Допустим, раньше прекрасная анийка не разрешала. Но теперь, я слышала, ты разошелся с ней…

«Все известно царице!» — подумал Захарий, но ничего не ответил.

— Давно не сидели мы вдвоем, вот так, как старые друзья! Ты все время в своем Ани, крепостные стены, дворцы возводишь, нас совсем забыл, — непринужденно продолжала Тамар, изредка поглядывая на окаменевшие лицо правителя Армении.

— Государыня, сильно разоренными получил я свои области, — объяснил с серьезным видом Захарий.

— Согласна. Но не рано ли мирным трудом занялся, друг мой? Из Рума тревожные сведения приходят…

— И то ведаю. В Киликии у меня верный лазутчик пребывает, зорко следит за султаном.

— Ох, непокойно мне, Закарэ! Я совсем одинокой стала, Давид все больше в Алании своей проживает, ты в Ани находишься… один князь Иванэ остался мне верен! — невесело улыбнулась Тамар.

— А вот и он, легок на помине! — молвил Захарий, заслышав знакомые шаги.

Князь Иванэ был отважен и дерзок в бою, что неоднократно доказывал в больших сражениях. Но в самостоятельных военных действиях редко был удачливым. Покойный парон Саргис, подметив это, не раз с горечью говорил старому другу Хубасару: «Нельзя Иванэ пускать в бой одного, без начала, горяч и сумасброден он, не имеет глазомера…» С годами у Иванэ появились и другие качества — непомерное честолюбие и завистливость. Из всех людей на свете по-настоящему любил и почитал князь Иванэ лишь старшего брата и царицу Тамар. Внешне министр двора был хорош собой и осанист, соперничая по красоте с мужем царицы Сосланом. Лишь металлический блеск больших карих глаз выдавал черствость натуры Иванэ Мхаргрдзели.

На обширной дворцовой террасе собрались высокие ценители поэзии, пожаловал даже высокопреосвященный Антоний. Прибыли спасалары Чиабер Торели и братья Ахалцихели; вместе пришли поэты — прославленный Шота из Рустави и недавно вернувшийся из дальних странствий маститый одописец Чахрухадзе. Одной из последних показалась в окружении придворных дам и молодых эджибов очаровательная агванская царица Ванана, впервые появившаяся при дворе после долгого траура.

В ожидании чтения гости вели оживленную беседу. Как обычно, князь Иванэ завел спор с братом Саргисом. На этот раз речь шла об изменчивости вкусов у людей.

— Вкусы меняются, дорогой Саргис. Например, кому в голову придет сейчас украсить свою бороду шелковыми лентами и золотой запонкой с крупной жемчужиной? А ведь именно так украшали завитые и благоуханные бороды величайшие щеголи древности, царственные Сасаниды. Ты мог бы так украситься?

Саргис при общем смехе ожесточенно замотал головой.

На другом конце террасы Захарий тихо беседовал с Руставели:

— Нет, не могу одобрить, мой Шота, вероломного убийства Тариэлом жениха-хорезмийца. Такого рода злодеяние достойно евнуха-византийца, а не доблестного рыцаря! Вспомни стих арабского поэта: «Ржание моего коня далеко разносится по пустыне, я не привык тайком подкрадываться к врагу…»

Шота хотел возразить, но уже с рукописью в руках поднялся переводчик сказания. Амирэджиби попросил внимания.

— Благородные дамы и господа, послушайте прекрасное сказание из Франгистана о любви и смерти Изольды-царицы и ее верного миджнура Тристана. Послушайте, как любили они друг друга к великой радости, и к великой печали… — благозвучно начал читать Саргис.

Не раз вздыхали слушатели на летней террасе, внимая удивительным приключениям героев франгского сказания. Трогательное повествование подходило к концу, и взволнованно зазвучал голос опытного чтеца:

— «…Но вот Тристан оказался в изгнании. В надежде забыть Изольду-Златоволосую, взял он в жены красавицу — другую Изольду, с белыми руками. Но неисцелима была любовь Тристана. И, получив в бою смертельную рану, шлет он друга Каэрдина за царицей Изольдой, ибо только она может его исцелить.

«И если она приедет с вами, оставьте белые паруса на корабле, если же нет — смените их на черные!» — говорит Тристан.

Припав к стене, подслушивала их Изольда-Белорукая и, проведав о любви Тристана к другой, начала искать случая отомстить. Опасен женский гнев, и каждому должно его остерегаться! Ибо чем сильнее женщина любит, тем ужаснее она мстит…»[16]

А когда повесть кончилась, в мертвой тишине раздался спокойный голос царицы Тамар:

— Значит, князь Саргис, если б не было любовного напитка, Изольда-царица не полюбила бы рыцаря Тристана?

Саргис повернул голову к царице. Холодно глядели куда-то вдаль глаза Тамар…

— Не думаю, государыня. Вряд ли пил рыцарь Тристан вино, настоянное на травах. Тут не было ни яда, ни колдовства, одно высокое благородство его сердца внушило ему любовь. И Изольда-царица полюбила славного и могучего витязя без волшебного питья. Как в моем «Висрамиани» не захотела Вис брака, заключенного по воле родителей, так и золотоволосая Изольда предпочла умереть со своим любимым!

«Хорошо ответил брат Саргис», — подумал Захарий.

Взял слово Шота Руставели:

— Скажу и я о любви. Первый вид любви — небесного происхождения: трудно выразима она языком, всегда стремится ввысь. Кто к ней привержен, переносить все огорчения должен, не ожидая сладостной награды. Я же стою за земную, человеческую любовь. Пусть франгский певец ворожит смертью, нам свойственно чаровать жизнью. Дадим же нашим любимым героям такое солнечное сияние, такую радость в любви их, чтобы никогда не смогла умереть она в памяти людской!

Обе царицы и все присутствующие рукоплескали знаменитому поэту. Тамар обратилась к молчавшему амирспасалару:

— А что скажет о франгском сказании наш дорогой гость?

— Государыня, я считаю, что в жизни есть много важного и прекрасного помимо женской любви, — неохотно ответил Захарий.

Тамар подняла высокую бровь, внимательно посмотрела на амирспасалара. А тот невозмутимо продолжал:

— Для истинного рыцаря самая прекрасная дама — его честь! А стремиться он должен к славе своей земли…

Великий шум подняли разгневанные дамы. Было ясно для всех, что батоно Закарэ огрубел в походах и сражениях, перестал чувствовать тонкое и изящное… Удивленно посматривали на друга Руставели. Постукивая ногой в парчовой туфельке, царица Тамар пристально глядела в сад, не обращая больше внимания ни на кого. Почувствовав неловкость, Захарий скоро распрощался и ушел с террасы, где еще долго продолжалось обсуждение горестной франгской повести.

Глава X. ЗОЛОТОЙ СКАКУН

— Много приятнее в царском саду жалостные повести о влюбленных слушать, племянничек, чем по горам таскаться, коням ноги калечить! — ворчал Захарий, стряхивая пыль с кафтана. Рядом с огорченным видом стоял юноша с карими умными глазами. На земле лежал с зажатой между острыми камнями ногой гнедой конь. Его потная кожа мелко и быстро дрожала под чепраком…

Правитель опустился на одно колено и, внимательно осмотрев скакуна, помрачнел:

— Погиб конь! Нога сломана… Ростом, ко мне!

Длинная вереница всадников с луками и арбалетами за плечами медленно поднималась к горному перевалу. Пятисотник издали заметил падение Захария, пришпорил коня и стал пробираться к голове колонны. Недовольно бормотал в усы:

— Говорил ведь, нельзя брать тяжелого венгерца в горы… Эй, там, подать коня государю!

Княжич Хасан горестно смотрел на лежащего скакуна, который тщетно пытался приподняться.

— Жаль коня, дядя Закарэ! — прошептал молодой человек.

Захарий пожал плечами и стал смотреть вниз. По дну ущелья весело текла прозрачная речка. Солнце стояло высоко в безоблачном небе, от белых скал шел нестерпимый жар. Пятисотник спешился и в свою очередь стал осматривать жеребца. Покачав головой, он вполголоса отдал распоряжение начальнику конвоя. Коновод подвел правителю запасного коня, и всадники возобновили движение к перевалу. Пристреленный арбалетчиком конь остался лежать на тропе…

Всю долгую дорогу из Тбилиси Захарий ехал озабоченный: «Как воздух нужны кони, очень много коней для воссоздания конницы армянской. А их мало осталось в Айрарате и Шираке — лучших скакунов угнали при отступлении проклятые сельджуки». И пришлось правителю самому отправляться в Арцах, где с древних времен выращивали золотистых аргамаков — предмет зависти наездников всего Востока, да и не одного Востока…

Через Каянское ущелье Захарий прибыл к берегам Севана. Здесь в Васакашене проживала вдовая сестра. По освобождении Армении Захарий выделил ей в удел Содк, Кашатаг и другие области и присвоил личный княжеский титул. Отсюда и пошли князья Допьяны. Неделю не отпускала от себя могущественного брата Доп. Под конец хозяйка Васакашена попросила брата позаботиться о судьбе осиротевшего старшего сына. Захарию понравился разумный и пригожий племянник, получивший хорошее образование, и он взял Хасана с собой.

Издревле, со времен Ахеменидов, славился конями Арцах. Разве могла без его золотых скакунов быть царицей бранных полей, от Мерва до Босфора, армянская конница?.. Но в годы сельджукского лихолетья с великим трудом уберегли в горах арцахские коневоды своих лучших производителей. А после ослабления власти эмиров Гандзака и Двина, в особенности после разгрома полчищ их покровителя — Абу-Бекра, снова получили коневоды Хачена, Колта, Муганка, Парисоса и Дизака доступ к прекрасным арранским пастбищам, без которых не прокормишь зимой конские табуны. Среди коневодов Арцаха первенствовали князья Хаченские, зорко следившие из замка Хоханаберд за своими обширными владениями.

Жизнерадостный мужчина, с пышной смолистой бородой и румянцем во всю щеку, радушно приветствовал властителя и родича (князь Григор уже успел породниться с могущественными Мхаргрдзели!). Еще в воротах доверительно сообщил:

— Две тысячи самолучших скакунов осенью предоставлю конникам нашим! И за самую малую цену!..

Захарий от души рассмеялся:

— Только молю тебя, Григор, не вздумай дарить им коней! Иначе все замки Айастана скоро перейдут в твое владение… — Захарий помнил историю с отдарком за жеребца Давида Сослана.

Довольно ухмыльнувшись, князь Григор парировал насмешку:

— А то не грех, государь, если прекрасный муж царицын и отдарил мне Гардман. То крепость армянская, еще властителям древнего Утика принадлежала. Как говорится, нас нашим же добром благодетельствуют!..

Усаживая Захария за уставленный яствами и винами стол, славный коневод лукаво улыбнулся:

— Зато завтра, государь великий, такое тебе чудо покажу!.. Сам увидишь… — И, схватив рог с вином, князь Григор громко провозгласил здравицу в честь гостя.

В деннике пахло свежим сеном и конским потом. Солнечные лучи проникали в светлое помещение через большое отверстие в каменной стене, яркими бликами ложились на золотисто-буланый круп кобылицы. Ее безупречное, совершенных форм туловище покоилось на точеных тонких ногах в белых чулках. В ожидании очередной проездки длинный пушистый хвост, более светлого тона, был по-восточному подвязан. Повернув в пол-оборота сухую голову с широкими ноздрями и большими глазами с фиолетовым отливом, кобылица сторожко навострила маленькие уши, радостно заржала навстречу вошедшим, заметалась в стойле…

— Ну-ну! — вырвалось у Захария. — Вот так красавица…

— Три локтя без двух пальцев в холке! А резвости — нехобычайной; ни один из моих наездников угнаться за ней не может. Горяча, не приведи господь!.. Третий год шалунье, под седлом уже ходит, а все непокойна! Чуть что не по ней, на дыбы! — с отеческой нежностью говорил князь Григор.

— Уступи ее мне! — повернулся к коневоду правитель. — Для племянника…

— Не могу и не заставляй меня, государь! В дар коня готовлю… такой высокой особе, такой…

Захарий, сразу догадавшись, шепнул на ухо (кругом стояли наездники и конюхи):

— Царице?

Григор, не раскрывая зажмуренных глаз, со счастливым видом закивал головой. Правитель развел руками:

— В таком случае едем завтра же табуны твои смотреть, Григор! Авось и там пригодных коней себе сыщем…

С левой стороны ущелье Хачингет отграничено крутой каменной грядой с осыпями и густым перелеском, с торчащими кое-где светло-серыми скалами. Правый, более отлогий склон долины в низинах и на предгорных полянах был покрыт густой травой, с пятнами алевших горных маков. Выше тянулись дубравы, которые зелеными волнами заливали ущелья Арцаха до Арранских степей. Еще выше располагались субальпийские луга, с травостоем в человеческий рост, а далее, до макушек синих гор, поднимались обширные летние пастбища. По дну ущелья стремился поток, кропя алмазными брызгами чернеющие в мутной пене валуны. Вниз по всей долине реки виднелись селения, окруженные садами и виноградниками.

До горных лугов, расположенных в верховье реки, где паслись косяки, путь предстоял немалый. Выехав спозаранку из Хоханаберда и в полдень передохнув под сенью дубов, путники лишь к вечеру добрались до стойбищ.

Навстречу правителю Армении двигался конный отряд табунщиков всех кочевий, с седобородым Мисаком-кэри во главе. Полвека почти числился строгий старик главным табунщиком князей Хаченских, и не было почетнее его человека на пастбищах Арцаха. Подъехав, табунщики спешились и продолжали путь, держа коней на поводу. Захарий первый громко приветствовал славных коневодов и, в свою очередь спешившись, пошел по луговине, беседуя со старым табунщиком. Рядом, с улыбкой, вышагивал князь Григор. За ними — остальные сопровождающие. Шествие достигло стоянки, где всех встретил оглушительный лай сторожевых псов. От стоянки тянуло шашлыком, который уже начали готовить княжеские повара, высланные заблаговременно из Хоханаберда.

…Пока князь Григор похвалялся золотой кобылицей и потчевал державного гостя, выборные ходоки из предгорных, наиболее разоренных нашествием и поборами господскими селений, уже стекались к большому селу, что стоит у выхода реки Хачингет на Утикскую равнину. Вскоре почетные старики из ходоков собрались в центре селения, на обширном дворе Серопа.

Хозяин дома начал говорить первым:

— Кто из вас, братья, припоминает мое хозяйство в прежние годы? Два плуга выходили весной в поле с моими старшими сыновьями, отару в триста овец стерегли младшие, и я сам вывозил на летовку ежегодно пятьдесят ульев…

— Кто этого не помнит, Сероп-джан? Пожалуй, самым имущим человеком в селе ты был, — поддакнули соседи.

Нахмурив седые брови, Сероп продолжал:

— Побогаче меня были люди… Но дом мой как полная чаша стоял в те времена, и радовался я, на своих внуков глядя. А теперь что? Сына Мацака — лучшего чабана в округе — убили проклятые дейлемиты, двоих старших в плен навсегда увели, все мое имущество разграбили. Бедняком я остался, с сыном младшим. А кто об этом думает? Разве не приходит каждый день танутер[17], не напоминает о моей задолженности ишхану, не требует сына на барское поле, а тер-Саргис разве согласится уменьшить свою десятину церковную?!

— Воистину так, Сероп, воистину! — закричали сразу со всех сторон. — Нет мочи больше терпеть, не дают господа нам вздохнуть, подняться после разорения вражеского.

Сероп поднял руку, восстанавливая порядок.

— Так вот, братья, наслышаны мы ныне, что в Арцах прибыл сам великий государь Закарэ. Знаем мы и то, что в областях, что поближе к Ани расположены, он освободил людей на два года от всех податей, десятин и от барщины господской. А вот о нас он и не подумал…

— Далеко мы от Ани живем, Сероп-джан, — молвил сосед Парон.

— А ишхан Григор и его управитель Богос близко находятся, — прошептал боязливый Вачаг.

— Эх, друг Вачаг, волков бояться — в лес не ходить! Да и что могут сделать все танутеры и управители ишхана Григора, коли прикажет ему государь! — возразил Сероп. — С рассветом, у кого душа не овечья, как один, двинемся к Хоханаберду. Будем искать правду у хозяина Айастана! Ему о нас, землепашцах, всегда думать должно — нами земля держится!

…Большим золотым пятном на зелени лугов растекался тысячеконный табун. Злые жеребцы ревниво следили за своими косяками. Кобылицы мирно щипали траву рядом с жеребятами. Сторожевые псы дремали на пригорке. Вдруг крайний старый жеребец, со шрамами на теле, поднял уши и тревожно заржал. Псы, вскочив на ноги, с яростным лаем бросились вперед. К табуну приближались верховые.

— Ну, старик, коней выбирать к тебе приехали! — обратился Захарий к главному табунщику. — Вижу, много добрых коней у тебя, и правду сказал князь Григор, хорошее конское пополнение получат мои полки! А для меня и племянника уж ты сам выбери скакунов…

Мисак с достоинством кивнул и, прищурив глаз, оглядел огромный табун. Подгоняемые табунщиками, мимо них проносились кони. Старик, сидя в седле, внимательно вглядывался. Внезапно он плеткой показал на двух коней:

— Вот, государь, этих коней советую взять! Они уже приручены, с ними нетрудно будет справиться. А кони — достойные по всем статьям.

Захарий не был легковерным по натуре человеком. Он спросил:

— Мисак-кэри, а ты уверен, что кони хороши?

Табунщика задел вопрос правителя. Он ткнул пальцем в рослого алана-конвойца с длинным луком за плечами:

— Какой длины тот лук?

Алан осклабился. За него ответил быстрый Ростом:

— Не меньше четырех локтей, кэри!

— Хорошо.

Мисак дал короткое приказание табунщикам. На конце луговины выросла из жердей и кошм сплошная изгородь, которую измерили по высоте луком алана. Потом табунщики выстроились шеренгами по обеим сторонам изгороди, образовав широкий коридор. К концу коридора подвели заарканенных коней. Мисак крикнул:

— Смотри, государь, как у нас в Арцахе коней пробуют!

По знаку старика табунщики подняли великий крик. Коней спустили с арканов, поощрив их парой ударов плеткой. Озлившись, скакуны помчались вдоль живого коридора под гиканье табунщиков.

Взвиваясь свечкой, один за другим кони легко перемахнули через высокую изгородь и скрылись в табуне.

— Теперь не скоро их поймаешь! — молвил удовлетворенно Мисак.

После ночевки на стойбище наутро возвращались в Хоханаберд. Подъезжая к замку, Захарий и его спутники увидели на горной дороге человеческие фигуры. Подъехав к огромной толпе, правитель был поражен изможденным видом людей, еле прикрытых ветхой одеждой. Часть шла босиком. Скинув шапки, крестьяне остановились. Из толпы навстречу правителю вышли трое стариков. Отвесив низкий поклон, они возбужденно заговорили:

— Великий государь, защити нас и помилуй! Мы из нижних селений доверенные люди, значит. Как услышали о твоем приезде, в путь сразу пустились. Выслушай нас, государь!

Захарий махнул рукой самому высокому ходоку:

— Говори ты один, старик!

— Шесть лет тому назад вконец разорили нас дейлемиты, как шел атабек на Гандзак с воинством нечестивым. Всю скотину угнал, дома пожег, людей много перебил и в плен забрал. Хоть ты и разбил потом его в Шамхоре, и побежал он без памяти, а все же разор великий остался! — торопливо говорил Сероп.

— Остался, остался! — загудело множество голосов.

Князь Григор счел нужным вмешаться:

— Ну, какой теперь разор! Было же у вас время поправить дела…

Захарий нахмурился:

— Не мешай мне, Григор, говорить с моим народом! Рассказывай дальше, старик, все рассказывай. Без утайки!

— Нет мочи нам, государь, — перебивая друг друга, стонали ходоки. — Тут и барщину справляй, и церковную десятину отдай, и приплод от коров да овец… А где они? — развел руками старик и заплакал.

— Слушайте меня, люди добрые! — громко и раздельно сказал Захарий. — Обещаю, как вернусь домой в Ани, тотчас в ваши селения пришлю своего доверенного человека. Он все места объедет и проверит. Коли правду вы говорите, на два-три года от всех налогов и податей, и от барщины, и от десятины церковной освобожу. Слово мое — твердое!

«Вот нелегкая принесла чертей собачьих! Надо будет сказать Богосу, чтобы выселил главных смутьянов подальше в горы!» — думал князь Григор. Обычная улыбка сошла с его румяного лица. Он злобно глядел на Серопа.

Старый Вачаг опасливо вымолвил:

— Ох, далеко живешь, государь! Забудешь, поди, нас?!

Разбирая поводья, Захарий серьезно ответил старику:

— Как могу я забыть? Ведь Арцах — моя земля!

В ожидании появления шаханшаха в большом зале, где уже были накрыты столы и дворецкий ждал лишь приказа подавать яства, собрались многочисленные князья, пароны и рыцари в парадных одеждах. Стоя у окон и любуясь видом на Арарат, они осторожно обменивались мнениями о целях их вызова в Амберд.

— Увидите, господа, новые налоги назначит наш правитель! — прошамкал старый владетель Арича.

— Ошибаешься, парон Вардан! Ведь шаханшах на два года снял все подати и налоги, как может новые вводить, а? — возразил статный замковладелец. — А вот главный писец Исраел из Ани приезжал к нам в гости и рассказывал, что новые воинские списки составляет.

— Конечно, намного увеличенные против прежних! — не унимался мрачный парон.

— Возможно, парон Вардан. Но былую воинскую мощь Айастана — конницу армянскую — и впрямь надо восстанавливать! — вмешался князь Сурмарий.

— За наш счет?! — не унимался аричский владетель.

Спор грозил разгореться, когда раздался звучный голос дворецкого:

— Великий государь!

Все вассалы по очереди были представлены шаханшаху и заняли по старшинству места за столом. Захарий встал:

— Князья, замковладельцы и рыцари Армении! Я не буду откладывать разговор с вами. После обеда мы отдохнем и, быть может, в рыцарских состязаниях привлечем улыбки наших дам. А сейчас поговорим с вами о наиважнейшем. Вы знаете, что я всеми мерами поддерживаю благородное дворянское сословие, создаю новые дома владетельные, дозволяю возводить новые крепости и щедрой рукой раздаю всем вам поместья, дабы в грозный час опасности вы могли бы прибыть, конно и оружно, под мои знамена для выполнения воинского долга. Но, господа, этого недостаточно для обороны страны! В соседней братской Грузии, помимо эриставских ополчений и княжеских дружин, издавна существует постоянное царское войско — конная гвардия, кипчакские и аланские наемные отряды, которые и в мирное время содержатся в состоянии готовности. Было такое войско и у Багратуни — могучий азатагунд[18]. Но со времени падения царского дома нет больше его… А между тем наши области всегда первыми подвергаются нападению неверных. Вот и решил я восстановить прославленный азатагунд и поставить его под начало хозяина замка сего, доблестного князя Ваче!

Гул одобрения пронесся по обширному залу. Захарий с воодушевлением продолжал:

— А для этой благородной цели соединим наши усилия! Пусть каждый из вас явится на службу или взамен себя пришлет хорошо вооруженных латников на добрых конях…

Последние слова менее понравились благородным владельцам поместий. Со всех сторон посыпались робкие возражения:

— С конями плохо, великий государь! Увели с собой наши табуны проклятые сельджуки!

— И с оружием недостача! Второй год по твоему велению не получаем мы податей с крестьян, на что же было купить нам мечи и кольчуги?!

— А старое дедовское оружие давно поржавело, шаханшах!

Захарий поспешил успокоить феодалов:

— С податями иначе я не мог поступить. Надо же дать овцам обрасти шерстью, прежде чем приступать к их стрижке! А латники эти будут проживать в лагерях, получать хорошую пищу и корм для коней, а также жалование из моей казны. Кроме того, за ревностную службу я буду награждать всадников и их начальников деньгами и поместьями. Насчет же коней добрых я уже договорился с владетелями Арцаха, езжайте туда с богом и выбирайте себе скакунов подходящих! А об оружии мы подумаем, вернувшись в Ани…

Глава XI. ЦАРСКИЙ ПРИЕЗД

Дворцовый гонец привез в Нор-Гетик письмо преподобному отцу Мхитару.

«Отче, ожидаем мы прибытия государыни Тамар для освящения храма в Ариче, воздвигнутого в ее долгоденствие. Приглашаем тебя собраться и незамедлительно на торжество прибыть в Ани…» — писал правитель Армении. В конце письма он неожиданно перешел к первой статье «Судебника»:

«Некоторые ученые мужи считают твою статью о царском суде излишней. Ведь древнего анийского престола у нас нет, а в Киликии у царя Левона свои собственные законы…»

Старый монах поблагодарил Захария за любезное приглашение. Ответ же был грустным:

«Люди, занимающиеся чтением настоящих моих законов (то есть законов о царском суде), будут высмеивать их, уподобляя меня человеку, которому во сне мерещится царство и много другого приятного… Однако мы восполняем несбывшееся своим страстным желанием и считаем целесообразным сохранить в целости наши предложения, в надежде на будущее. А тебе, мой Закарэ, советую еще раз перечесть статью о царском суде! Многое из нее может оказаться полезным и в настоящих обстоятельствах, поскольку ты — некоронованный властелин Армении…»

В Армении проницательный взор царицы Тамар примечал все: и превосходно обработанные поля и сады, и многочисленные горные рудники, и медеплавильни на берегу Дзорагета, и прекрасное состояние дорог и мостов, по которым часто проходили большие купеческие караваны, благоустроенные, придорожные заезжие дворы. У самого Ани царское шествие проследовало через широкую полосу огородов и садов, которыми была окружена столица Армении, и вступило в предместье.

Смеркалось, когда кортеж достиг Главных ворот города, и тут восхищенным взорам открылась необыкновенная картина. На каждом зубце дымным пламенем горела в плошках нефть, а при подъезде головной группы на боевых башнях внезапно вспыхнули цветные огни и приветственно загремели медные трубы. У Главных ворот в полном составе пребывали старейшины в парадных чохах, в окружении знамен братчин. Стоявший впереди всех князь Васак держал на золотом блюде ключи от города. Вдоль стен длинной шеренгой в блестящих кольчугах и шлемах выстроились латники. Запрудившая все пространство перед оградой толпа горожан радостно загудела при виде царицы.

Тамар была растрогана. По знаку правителя все смолкло, и в свежем вечернем воздухе раздался звучный женский голос, который на армянском языке произнес:

— Здравствуйте, дорогие анийцы! Я очень рада побывать в вашем прекрасном городе!

Приветственные клики покрыли слова царицы. Амир города Васак Арцруни выдвинулся вперед и, после приличествующего приветствия, преподнес царице ключи города. Потом снова загремели медные трубы и царский кортеж через Главные ворота двинулся по заполненным улицам к Вышгороду, который также был ярко иллюминован. Факельное шествие сопровождало царицу и ее спутников до самых ворот дворца.

Ранним утром, когда утомленные долгой дорогой и поздним ужином высокие гости еще спали в своих постелях, в дверь спальни Захария тихо постучали. В покой вошел молодой послушник и, потупив взор, передал просьбу высокопреосвященного Антония соблаговолить пожаловать к нему на собеседование.

— Рано обеспокоил тебя, патроно Закарэ, ты уж прости меня, старика! Но боюсь, дорогой, что днем не дадут нам с тобой поговорить. А дела есть срочные и немаловажные… — приветствовал Антоний хозяина дворца.

Председатель коронного совета был статным мужчиной, с седой окладистой бородой и правильными чертами лица. На широкой груди архиепископа висели две золотые панагии, осыпанные драгоценными камнями. Благословив правителя выхоленной рукой с изумрудным перстнем, Антоний откинулся в кресле и задумчиво сказал:

— Сколь задушевен прием, оказанный анийцами нашей великой царице!

— Не одну только государыню, всех друзей из Картли почтил армянский народ! — осторожно поправил Захарий.

Антоний в ответ кивнул согласно:

— Да, мой Закарэ! Братьями были наши народы и братьями должны остаться они в веках!

Преосвященный любил философствовать, стал неторопливо развивать свои мысли:

— В один клубок народы наши свил Всевышний, дорогой, и одна у нас доля — нести бремя святого креста среди неверных! А делить нам с вами нечего! Ведь каждому отвел Господь угол на земле.

— Ты прав, высокопреосвященный, сто раз прав! — горячо воскликнул Захарий. — Великая нужда в друг друге у картлийцев и армян, и давно они побратались на полях сражений, политых их общей кровью… Только духовные пастыри, увы, то не всегда понимают! Наставник мой, отец Мхитар, рассказывал, что некогда по приказу великого царя Давида был созван в Ани церковный собор, на котором святые отцы Айастана и Картли чуть волосы друг у друга не повыдирали, препираясь о вере. Сказал им тогда с укоризной царь Давид: «Святые отцы, помните, что Картлос и Айос[19] были родными братьями!» Не мешало бы нашим и вашим отцам почаще вспоминать благостные слова венценосца…

Антоний в знак согласия кивнул головой:

— Верно, батоно Закарэ! И то сказать, было же время, когда картлийская, агванская и армянская церкви составляли единое целое, вплоть до Двинского собора[20].

Захарий вспомнил объяснения Гоша и сказал:

— Не восхотели армянские правители подчиниться через православную церковь ненасытной Византии. В самом деле, что хорошего видел Айастан от басилевсов?.. Или православная Картли, которую столь безжалостно разоряли единоверные легионы императора Василия? О воссоединении наших церквей трудно, однако, и помыслить. Католикос Тевдорэ и слышать не захочет об этом… И у меня в Ани такой уж упрямец сидит! — вздохнул Захарий и неожиданно добавил: — Плохо и то, что ослабли христиане рузики на севере и слаба с ними связь. А ведь раньше рузикские цари не раз приглашали армянскую конницу на борьбу со степняками…

И правитель Армении рассказал удивленному Антонию о былом военном союзе анийцев с великим князем киевским Изяславом.

Преосвященный Антоний оказался прав. Первый день пребывания царицы в Ани оказался перегруженным приемами депутаций и посещениями различных мест. Тамар выразила желание побывать и в новом дворце. После завтрака царская кавалькада выехала из Вышгорода, направляясь по торговым улицам в сторону Ущелья цветов, над обрывом которого и был возведен Захарием дворец. Главный фасад, обращенный в сторону площади, имел двухъярусный портал, богато орнаментованный мозаикой из розовых плиток в виде восьмиконечных звезд, с резными черными крестами в промежутках. Каждая звезда и каждый крест, в свою очередь, были искусно украшены растительным орнаментом и геометрическим рисунком. На фасад дворца был как бы накинут каменный ковер.

С гордостью показывал зодчий Джундик свое новое творение державной гостье, которая не поскупилась на похвалы.

— Мой Закарэ, как видно, ты задался целью превзойти свою царицу дворцовым убранством! — шутливо обратилась царица к Захарию.

— Но здесь не будет тенистого сада Исани, где по аллеям гуляют столь прекрасные дамы, — любезно отшутился Захарий.

— А кто мастер сей чудесной работы? — спросила Тамар.

Захарий оглянулся на толпу, окружавшую стройку. Увидев смущенного Галуста, сделал ему знак приблизиться.

— Вот, государыня, лучший камнерез Армении — знаменитый Галуст!

Тамар, подняв лучистый взор на покрасневшего от похвалы мастера, ласково сказала ему по-армянски:

— Превосходна работа твоя, варпет! Когда закончишь фасад, я попрошу направить тебя в Тбилиси для украшения моего дома.

Галуст молча поклонился.

Гости поднялись на третий этаж, откуда открывался обширный вид на окрестности города. Царица заметила вдали, по ту сторону ущелья, низкое белое здание. Окружающее поле пестрело многочисленной птицей.

— А это что за здание, Закарэ? — спросила царица.

— Птичий монастырь, государыня. «Настоятель цыплятника»[21] со своими помощниками там цыплят без кур разводят и птицу битую во дворец поставляют, — пряча улыбку, объяснял Захарий.

Тамар очень заинтересовалась белым зданием.

— Так кто же цыплят высиживает? Не сам же «настоятель цыплятника», как ты его называешь?

Захарий от души рассмеялся:

— О нет, моя царица! В здании устроены большие печи, которые дают тепло, необходимое для выведения цыплят.

— Непременно поедем посмотреть, Закарэ. Я тоже хочу иметь такой «птичий монастырь»! — решила Тамар.

Утомленная шумным днем, Тамар отдыхала, лежа на тахте у широкого окна в базиличном зале. Из ущелья тянуло прохладой. В глубине ущелья мерно рокотал Ахурян. В руках у царицы была редкостная рукопись — арабская география, которую преподнес ей анийский архиепископ. Взгляд царицы задержался на строках арабского путешественника по восточной стране:

«Дворцы были стерты с лица земли, как строки письма бывают стерты с бумаги, и обиталища людей стали приютом сычей. Перекликаются зловещие совы в этих местах, и ветры стонут в пустынных залах, вторя самуму…»

Царица опустила книгу. Запись арабского географа снова пробудила смутную тревогу, которая в последнее время все чаще стала охватывать правительницу Грузии. Мысленно окидывая восемнадцатилетнее царствование, проницательная дочь Георгия III приходила к невеселым выводам. Все в царстве внешне обстояло благополучно, и ее правление почиталось блестящим. Процветали города, и в селах собирали земледельцы обильные урожаи. Но не избывались беззакония и произвол сильных, и народ роптал, не прекращались волнения среди крестьянства и вольнолюбивых горцев, непокойно было и в городах. Несмотря на блистательные победы, не уменьшался нажим вражьих сил на границах царства. Только недавно отбили Абу-Бекра, а уже назревает новая опасность. Теперь с запада, со стороны Рума. Что же будет с прекрасной страной, когда лягут в могилы она и ее верные соратники спасалары? Где смена надежная могучим орлам? И какие тайны скрываются в пустынях Востока, о которых пишет ученый араб?

Тамар внезапно почувствовала глубокую усталость. Откинувшись на подушки, закрыла глаза. Из дремотного состояния ее вывел голос придворной дамы:

— Государыня, время одеваться к вечеру! И великий амирспасалар просил принять его по делу.

Тамар привстала:

— Пошлите немедленно эджиба за ним! А я пока переоденусь.

Царица встретила Захария взволнованным вопросом:

— Что происходит, друг мой, в Руме? Князь Иванэ передавал, что новый воинственный султан готовит нападение на нас…

— Будь покойна, моя царица! — улыбнулся Захарий. — Нынешние мусульманские властелины уж не те, что некогда полмира покорили! Султаны теперь больше на границах грабежами занимаются…

Тамар отрицательно качнула головой:

— Прошу тебя, Закарэ, не скрывай опасности для моего успокоения! Ведомо мне, что можно было не тревожиться за наши западные рубежи, пока воевали между собой за наследие сыновья Чараслана. Но теперь, когда Рум снова объединился под властной рукой Нукардина, дело иное! Тогда…

— Тогда мы их разобьем, моя царица, как разбили полчища Бубакара, — поспешил перебить царицу Захарий. — Верь мне, надо опасаться кочевников с Востока! Они двигаются всем народом — со своими бесчисленными стадами, женщинами, стариками и детьми и остаются навеки на завоеванной земле, как это, например, сделали сельджуки в Каппадокии. И в бой у них идут все взрослые мужчины, а у некоторых племен и женщины. Недаром летописцы о них пишут как о саранче! Иногда я подумываю, что зря с Ираном мы постоянно воюем — ведь его крепости и города сдерживают натиск кочевников из восточных пустынь…

— Как завязываются у тебя дела с единоверной Киликией, Закарэ?

— В споре с церковниками патриархи киликийские и сам царь Левон крепко меня поддержали, спасибо им! А вот на военный союз с ними пока рассчитывать трудно, слишком занят царь Левон — спорами с крестоносцами Антиохии…

— С христианскими властителями? — удивилась Тамар.

— Да, все из-за наследства антиохийского. А ведь главной опасностью — и для нас и для Киликии — все-таки остаются сельджуки! — озабоченно ответил Захарий.

Лицо царицы заметно помрачнело. Спохватившись, правитель поспешно переменил разговор.

— Если будет благоугодно твоему величеству, я назначу назавтра освящение храма в Ариче…

— Согласна, — ответила Тамар и протянула руку для поцелуя.

Глава XII. ШКОЛА ФИЛОСОФОВ

Закончились торжества, и стал собираться старый игумен в свой Нор-Гетик. Уже восседая на вороном муле на замковом дворе и прощаясь с питомцем, Гош настойчиво повторял:

— Так прошу тебя, Закарэ, разыщи и обеспечь ту школу, что некогда основал Иоаннес Имастасер[22].

— Богословов? — с кислой усмешкой протянул Захарий, придерживая мула за уздцы. — А не кажется ли тебе, отче, что их больше, чем нужно, богословов, у нас? Одних монастырей сосчитай сколько…

Мхитар Гош рассмеялся добрым старческим смехом:

— Да нет, Закарэ, богословов в той школе немного! А вот космографов ученых, математиков и знатоков календаря, изготовителей полезных снадобий и искусных врачевателей там можно найти было в дни славы…

Захарий сразу оживился:

— То дело другое, отче. А где же эта школа обретается?

— Не знаю, Закарэ, люди сказывают, в пригороде, только я не смог найти, — ответил Гош.

— Добро. Обязательно разыщу ученых отцов и выполню твою просьбу, отче Мхитар. Будь покоен! — ответил шаханшах, почтительно целуя руку наставнику.

— Да благословит тебя Господь, сын мой! — И, дернув за поводья мула, Гош пустился в путь.

Обремененный делами управления, не скоро вспомнил Захарий просьбу старого монаха. Но с наступлением холодной осени сократился наплыв гостей. И Захарий часто пребывал в одиночестве в новом дворце. Скучающим взором окидывал он из окна выгоревшие склоны ущелья, перебирал в мыслях отшумевшие события памятного лета. В покой вошел Ростом:

— Вызывал меня, государь Закарэ?

— Собирайся, поедем в пригород, надо разыскать ученых людей, — ответил Захарий.

Пятисотник не был сведущ в науках, недолгим в молодости было его учение. Однако наставник княжичей Гош часто беседовал со смышленым подростком и приучил его почитать знания.

— Наверное, отец Мхитар просил тебя им помочь, государь Закарэ? — с понимающим видом сказал Ростом.

— Угадал! Посмотрим, чем живут и что делают ученые отцы, — ответил Захарий, вставая с тахты.

Долго ехали Захарий и Ростом по предместью, далеко раскинувшемуся от крепостных стен Ани до предгорий, мимо мастерских и домов ремесленников, вдоль низких оград садов и огородов. Вода звонко журчала в уличных арыках. Мерно грохотали молоты в кузницах, им вторило дробное постукивание молотков медников. Согнувшись в три погибели, огородники терпеливо собирали осенние овощи на грядках.

Ростом часто останавливал коня и расспрашивал редких прохожих о школе философов, но никто не знал. Наконец, в глухом переулке, на самой окраине предместья, где уже начинались городские пашни, старый огородник указал на небольшой полуразвалившийся дом из темно-серого туфа.

— Вон в том доме живут какие-то чернецы. Бедно живут, парон-джан, совсем бедно! — покачивая головой, прошамкал старик.

Через разбитые ворота Захарий въехал на коне в небольшой двор, заросший высоким бурьяном, и, спешившись, пошел по протоптанной в траве тропинке к дому. В дверях с недоумевающим видом стоял пожилой монах в заплатанной рыжей рясе, подпоясанной черным поясом, в сандалиях на босу ногу. Ветер играл полуседыми длинными волосами на непокрытой голове. Чернец первый поклонился незнакомому вельможе.

— Я — шаханшах, — просто заявил великан в бархатной одежде, отвечая на поклон чернеца.

На умном худощавом лице монаха отразились изумление и тревога. Сухие губы разжались. Снова кланяясь, он тихо сказал:

— Приветствую тебя, великий государь, в скромной обители философии! Не обессудь на нашу бедность и соблаговоли войти в дом…

В большой комнате с небеленными стенами, кроме длинного стола со скамьями, ничего не было. На грубо сколоченных полках лежали грудами пергаментные свитки. В углу помещался большой камин, в котором стоял стеклянный сосуд для перегонки жидкостей. Усевшись на скамью, Захарий задал вопрос:

— Кто глава сей школы? Ты, отче, сядь, у меня с тобой разговор долгий будет.

— Я, смиренный Акоп-вардапет, главенствую в школе, по избранию, — ответствовал монах, усаживаясь на длинную скамью рядом с правителем.

— Так. А где же остальные вардапеты?

— В поле, государь, работают пропитания ради.

Захарий насупился. После молчания он спросил отрывисто:

— Почто до сих пор не явился ко мне во дворец, вардапет?

Вардапет потупил голову, потом несмело ответил:

— Не решался, государь. Сказывали, не любишь ты пастырей…

Захарий, вспыхнув от гнева, строго молвил:

— Смотря каких, вардапет! Знаком ли тебе Мхитар Гош, настоятель Нор-Гетика? Так вот, для меня он второй отец, духовный! И Ванакана — ученика его, мужа высокоученого, я уважаю. А с упрямыми и мятежными монахами действительно не лажу… Впрочем, оставим этот разговор! Ты лучше мне, вардапет, расскажи, кто и когда основал вашу школу и чем занимаются ученые философы?

Акоп-вардапет, сразу встрепенувшись, начал проникновенным голосом:

— Тому будет скоро сто лет, как основал нашу академию великий вардапет Иоаннес Имастасер. Хоть и властвовали тогда в Ани нечестивые эмиры, но и во мраке той ночи не угасал светоч науки в древней столице Айастана! Из рода и колена дивного мужа произошли многомудрые и просвещенные учителя, подобные звездам негаснущим и светильникам сияющим, исполнили вселенную словом живым и многомудрым…

Бледное лицо ученого монаха покрылось румянцем. Голос зазвенел:

— Подобно мудрой пчеле загружал он разум свой цветами разных оттенков, запаха и вкуса, нес их в свой родной город Ани и заполнял дом этими сокровищами. Щедро и независтливо одарял он своим благочестивым талантом и, расцветши, пустил побеги, ростки дающие. Окружив себя юношами, он кротко и любовно обучал их сложным и глубоким наукам…

Захарий дивился вдохновенному рассказу невзрачного философа в убогой рясе. «Сколько же любви к науке и какая преданность к памяти учителя у этого человека!»

— Продолжай, отец Акоп! Скажи, каким же наукам обучал мудрый вардапет?

— Сперва грамматике, ключу наук и наставнику чтения. Вслед за этим занялся изучением философских трактатов. После этого приступил он к исследованию движений светил и составлению календаря. Обучал Иоаннес и мудрым рассуждениям Аристотеля и счетным разностям Филона-еврея, со строгостью спрашивая с юношей урок.

— Полезная наука — счетная! — заметил Захарий.

— Вот этим и родственным наукам обучал и наставлял он мозг — кошель мыслей юношей, упражняя и очищая его, готовя к встрече в жизни и с хорошим, и с дурным! — торжественно заключил Акоп-вардапет.

— Кто еще был знаменитым ученым в вашей академии? — спросил Захарий.

— Подвизались в нашей школе и другие ученые философы, врачеватели людских немощей, знатоки тайн природы, исправители календарей и математики, не буду утруждать твой слух перечислением, — скромно ответил монах.

— Прекрасно! А вы теперь чем занимаетесь, ученые мужи? — деловито вопросил Захарий.

Вардапет замялся:

— Уже докладывал я, государь, работой в поле…

— Верно, отче Акоп, я и забыл, — смутился правитель. Встав с места, молвил: — Так вот, нужны ученые люди разные, что и народу армянскому и войску полезными оказаться могут. Особенно нужны врачеватели и знатоки снадобий, эти в первую очередь. Понятно, тер-Акоп?

— Понимаю, государь великий. Но разбрелись многие ученые за время агарянского владычества, разрушились их жилища. И если собрать их по твоему приказу надобно, то куда? И как их прокормить? — развел руками вардапет.

Захарий вынул из широкого пояса кошель:

— Здесь сто золотых. Прими на первое обзаведение, отец Акоп, купи одежду своим вардапетам, зерна и масла, словом, всего, что нужно для существования, также пергамент, чернила для занятий. Работы полевые немедленно прекратить! Тем временем я велю моим зодчим выстроить в предместье большой дом — туда и перейдет твоя школа, вардапет. И вклад вам сделаю надлежащий! — заключил правитель, вставая со скамьи.

Вардапет, просияв, забормотал:

— Чем сумеем отблагодарить, государь, за твои благодеяния?

— Вот соберете толковых юношей и будете их обучать полезным наукам. И сами вы послужите своими знаниями народу, — просто ответил правитель и двинулся к выходу.

Вечером Захарий, склонясь при свете витых свечей над пергаментом, писал в Нор-Гетик:

«Я выполнил, отче, твою просьбу, посетил ученых в предместье. Решил восстановить школу философов Иоаннеса Имастасера, дал им денег. А Джундику велю для них дом построить. Лишь бы отцы те больше полезных знаний давали юношам да и сами пользу принесли Айастану — ты напиши им об этом…»

Глава XIII. В АХТАЛЕ НЕСПОКОЙНО

Князю Иванэ не пришлось участвовать в освободительном походе на Айрарат и приобрести там (по закону «цены крови») новые земли. А в наследство от отца Саргиса ему достались лишь две крепости на севере — Ахтала и Каян с прилегающими угодьями. Затаив недовольство несправедливым разделом, в ожидании громадного наследия от старшего (бездетного!) брата, Иванэ с надеждой поглядывал на подраставших сына Авага и красавицу дочку Тамту. А пока что он хозяйственно обстраивался в своих имениях, не давая спуска нерадивым. Пуще огня побаивались работники придирчивого, жестокого хозяина, зачастившего в Ахталу, находившуюся близ Тбилиси. С ним иногда приезжал и двенадцатилетний долговязый Аваг. Управителем имения князь имел танутера Паткана, который по злобности характера превосходил сельских старост всей округи. Никто лучше не умел выколачивать подати, никто настойчивее не гнал поселян на барщину. За эти качества возвеличил Паткана князь Иванэ и сделал полноправным властителем над своими многочисленными крепостными.

В злополучный день ареста церковными служками учителя Петроса не было в кузнице. Заблаговременно собрав скудный скарб, с помощью верного Абгара, молодой оружейник сначала отправился в городское предместье, где проживал Галуст с семьей. Тепло попрощавшись с невесткой и чмокнув младенца в люльке, Петрос вышел с Галустом за околицу. Позади них Абгар гнал ишака с вещами.

— Куда теперь стопы свои направишь, братец? — осторожно спросил Галуст и поспешно добавил: — Не вздумай только возвращаться в Хожорни!

— Там мне и делать нечего, Галуст-джан, мать померла, а родичи побоятся беглеца. Я лучше пройду дальше, до Ахталы, — ответил раздумчиво Петрос. Обняв напоследок брата, он зашагал рядом с Абгаром за ишачком по пыльной дороге. Долго глядел им вслед Галуст…

Появление в Ахтале двух новых людей городского облика сначала насторожило управителя. Узнав, однако, что прибывшие — кузнецы по ремеслу и даже знают оружейное дело, Паткан удовлетворенно хмыкнул:

— Кузнецы, говоришь? А ну пойдем в кузницу, давно она пустует, посмотрим, как вы ковать железо способны!

Проходя по селу, Паткан подозрительно оглядывался по сторонам. Селение казалось вымершим. «Ага, все в поле!» — думал управитель. Быстро убедившись в хорошем знании кузнечного дела, Паткан повелел пришельцам устроиться в селе и назавтра же приступить к работе.

Незадолго до прибытия Петроса и Абгара в Ахталу приезжал владелец замка и с ним вместе необычайный урод. За недорогую цену Иванэ перекупил у Вачутяна шута Оркана. Урод не понравился княгине Хошак. «Стал сниться мне, проклятый, во сне!» — пожаловалась она супругу и потребовала отправить шута куда-нибудь подальше из княжеского дома… Оркан поселился в ахталинской усадьбе.

Петрос быстро сошелся с местными жителями, которым по вкусу пришлись и большое умельство и острый язык нового кузнеца. В этот вечер Петрос отправился, как обычно, на сельскую площадь у церкви. Там его уже дожидалось несколько земледельцев, присев на корточках за низкой храмовой оградой. Говорили вполголоса.

— Беззаконно поступает княжеский управитель, братья, — с убеждением произнес Петрос. — Как можно на барщине работать больше двух-трех дней в неделю!

— Как бы не так, братец дорогой, — печально возражал селянин постарше. — Да когда работы накопляется много, к примеру, хлеб не убран на господских полях, — по четыре и пять дней в неделю заставляет гнуть спину треклятый Паткан!

— А вы отказывайтесь! — горячо возразил Петрос.

— Тогда изобьют как собак стражники и тотчас посадят на хлеб и воду в подвалы замка. А там они преогромные, все село можно в них упрятать! — со злобой в голосе вмешался рослый земледелец.

— Нельзя уступать кровопийцам княжеским! — вскочил на ноги Петрос. — Иначе съедят они вас без остатка!

— Что у нас есть? Голые руки? — сказал седобородый селянин.

Петрос задумался. Тихо молвил:

— Железо можно достать, братья, а остальное — мое дело с Абгаром…

Управитель вышел, по обыкновению, рано утром из усадьбы в сопровождении нескольких сотских. Крепко держа узловатую дубинку в жилистых руках, он следовал по сельской улице. Около кузницы, расположенной недалеко от ворот усадьбы, он увидел довольно большую группу крестьян, беседующих с новым кузнецом. Озлившись на бездельников, Паткан еще издалека стал кричать:

— Ленивые буйволы! Солнце уже высоко, а вы все не на работе… Я вас!

— Не наша очередь, три дня мы отработали на этой неделе, — выступил вперед рослый сельчанин.

— Врешь, лежебока! А даже если и так, кто сказал, три дня работать на парона, а? — Угрожающе подняв дубинку над головой, заорал: — Мигом в поле! Ну!

Рослый земледелец не шелохнулся. Дубинка уже опускалась ему на голову. Отскочив, он ловко уклонился от удара и в свою очередь палкой ударил Паткана. Тот растянулся на земле. Сотские бросились на земледельца. Тогда в руках у сельчан сверкнули самодельные кинжалы…

Петрос, стоя в дверях кузницы, пристально наблюдал за происшествием. Очнувшись, Паткан неистово заорал:

— Эй люди! Охрана! Сюда, скорей!

Из ворот усадьбы выбежали охранники на выручку управителю. Петрос громко крикнул:

— За мной, братья!

Захлопнув дверь, с длинным кинжалом в руках, он быстро зашагал по улице. За ним следовали вооруженные крестьяне. Охранники подняли стонавшего Паткана и поволокли его на усадьбу.

Годами тлела злоба ахталинцев на Паткана и его патрона. Схватка у кузницы, столь неудачно закончившаяся для управителя, подняла все село. Кучками у домов, на сельской площади собирались сельчане, с жаром обсуждали небывалое происшествие. Петрос со своими приверженцами не появлялся. По слухам, они держались близ села, в дубовой рощице с разваленной часовней, считавшейся священным местом.

На площади толпа все густела. Уже раздавались возмущенные крики:

— Сколько терпеть проклятого будем!

— Смерть Паткану!

Вдруг раскрылись ворота укрепленной усадьбы, и на площадь с гиканьем выскочили всадники. Во главе их скакал с обнаженной саблей начальник охраны Смбат. На полном скаку всадники врезались в толпу, нещадно хлеща плетьми. Сначала сельчане поддались натиску, разбежались по сторонам, укрылись за ограду церкви. Оттуда на охранников посыпался град камней. Смбат бесновался, крутил саблю над головой, громко ободрял всадников. С тыла неожиданно на них ударил Петрос во главе своих храбрецов, вооруженных пиками и насаженными на древки топорами. Осмелев, из домов стали выбегать мужчины с дубьем и вилами. Они стаскивали охранников с коней, убивали их на земле, вспарывали брюхо коням. Смбат вырвался из кольца и с остатком охранников помчался к воротам. На земле валялись убитые всадники, кони… Ворота усадьбы с шумом захлопнулись.

Шут Оркан сильно скучал в пустынном замке. Его тягостная служба начиналась при господских наездах, когда он должен был со своим петухом увеселять все княжеское семейство. В промежутках шут бродил в одиночестве по живописным окрестностям Ахталы, взбирался на скалы и оттуда долгими часами смотрел на стремительный бег горной реки. Село он избегал — мальчишки любили дразнить бедного калеку. Но однажды на опушке леса, примыкающего к окраине Ахталы, он встретил высокого человека с закопченным лицом, в прожженном кожаном фартуке. Кузнец ласково окликнул шута, завязалась беседа. В скором времени Петрос и Абгар крепко подружились с замковым скоморохом.

Абгар был много моложе обоих друзей и обычно помалкивал. А Оркан в подробностях описывал свое печальное детство, все злоключения на Западе и Востоке.

После схватки с охранниками, загнав их обратно в замок, повстанцы тесным кольцом окружили усадьбу. Узнав о восстании, стали подходить люди из соседних деревень. Крестьяне оказались с оружием — пиками, самодельными кинжалами, рогатинами, топорами, косами. У некоторых — охотничьи луки со стрелами на крупного зверя. Абгар с соседним кузнецом всю ночь ковал наконечники и насаживал их на древки. Назавтра готовился приступ замка. «Надо добить гадину», — объявил Петрос, выбранный народом в вожаки…

Было совсем темно, когда в окошко дома, где ночевал Петрос, тихо постучали:

— Оркан?! — удивился Петрос. — Как ты выбрался из усадьбы?

— Тс-с! — приложил палец ко рту шут. Стал вполголоса рассказывать: — Паткан послал гонца к ишхану. Просит помощи…

— А как ты сам добрался до нас? — допытывался Петрос. — Ворота ведь закрыты.

— У меня веревочная лестница есть. По ней и вернусь обратно в усадьбу, — пояснил Оркан.

— Веревочная лестница?! — оживился Петрос. — Ее-то нам и надо…

Третьи петухи только пропели. В густом предутреннем тумане, плотным покровом прикрывавшим усадьбу и село, показались неясные тени. Приглушенно доносились голоса:

— Тихо, братья!

— Поднимайся быстрее!

Залаяли собаки на дворе. И внезапно взорвался истошный крик:

— Вставайте! К оружию!

Лязг стали. Бешеные выкрики, стоны раненых на внутреннем дворе. Но уже раскрылись дубовые ворота, и сотни вооруженных крестьян устремились на усадьбу.

— Бей господских собак!

— Бей!

Из окон господского дома посыпались стрелы, ранив нескольких крестьян. Нападающие дружно взломали двери и ворвались в дом. Впереди с топором на длинной рукоятке бился Петрос. Сотник ему бросился навстречу, с криком:

— Проклятый! Висеть тебе на суку!

— На, получай! — И в ответ Петрос раскроил Смбату череп. Сотник упал поперек двери.

Было совсем светло, когда Паткана, осыпая градом ударов, поволокли к ореховому дереву у ворот усадьбы. Там уже стояла большая толпа крестьян. Вперед выступил Петрос:

— Каков суд ваш, братья? Что делать с танутером?

— Повесить собаку! — дружно закричали крестьяне.

Паткан только мычал от ярости и страха. Его грузное тело вскоре закачалось в петле.

— А теперь, братья, мужайтесь! — серьезно сказал Петрос. — Кто похрабрее, пусть уйдет со мной в горы. Там и обороняться будем. А ишхану старики объяснят: виновники-де в горах!

Князь Иванэ со своей супругой и приглашенными гостями, в сопровождении большого эскорта, следовал из Тбилиси в Ахталу. Погода стояла ясная, знатные люди весело переговаривались в предвкушении приятного времяпрепровождения. У входа в горное ущелье на повороте дороги показался пешеход.

— Гарсеван? Почему ты здесь, куда идешь? — с удивлением узнал замкового слугу Иванэ.

Пешеход упал в пыль на колени. Закатив глаза, он заголосил:

— Беда, великий ишхан! Большая беда!..

Из сбивчивого рассказа слуги князь понял, что в Ахтале крестьянское восстание и надо принимать быстрые меры. К Иванэ подъехали с настороженным видом гости. Князь знаком велел слуге замолчать. В паланкине, в котором следовала княгиня с дочерью, раздвинулись занавеси.

— Что случилось, Иванэ? Почему остановились? — недовольно спросила Хошак.

— Пустяки, сейчас продолжим путь, — бросил в ответ супруг. Обращаясь к гостям, он любезно предложил им следовать с паланкином. Сам он поедет вперед, предупредить моурава о прибытии гостей! Первое, что увидел князь Иванэ, подъехав со стражниками к усадьбе, — качающийся на суку орехового дерева труп верного управителя. Побледнев от гнева, Иванэ плетью указал на повешенного:

— Снять! Живо! И убрать подальше…

Дворцовые стражники быстро унесли тело Паткана… Но скрыть следы осады все же не удалось. И пришлось гостеприимному хозяину извиняться за беспорядок в доме перед озадаченными гостями, а в особенности перед Хошак, справедливо возмущенной неосведомленностью супруга.

— Тащить кучу гостей, не зная, что делается в имении?! — негодовала княгиня.

Кое-как успокоив разгневанную жену, Иванэ тотчас послал в Тбилиси за подкреплением. Повстанцы засели далеко в горах, их надо было оттуда выбить.

В ожидании прибытия конницы из Тбилиси князь Иванэ быстро провел небольшое дознание. Самым непонятным было, как могли плохо вооруженные повстанцы так быстро захватить укрепленную усадьбу. Обнаружили веревочную лестницу, висящую на задней стене, принадлежащую шуту Оркану, который якобы пользовался ею для своих ночных блужданий по окрестностям. Узнали о дружбе шута с главарем повстанцев кузнецом Петросом…

Желваки заиграли на холеном лице министра двора. Он желчно бросил своему дворецкому Варсаку, доверенному лицу:

— Здесь измена! Ну, добро…

Прибывший многочисленный отряд дворцовой конницы не замедлил приступить к правильной осаде укрепившихся в горах повстанцев. Военными действиями руководил сам князь Иванэ. В них приняли участие, разумеется, и знатные гости. После долгих боев каратели наконец ворвались в лагерь и перебили всех крестьян. Сильно раненного вожака доставили в Ахталу.

На дворе усадьбы собрались все вельможи. Петрос лежал ничком на земле. Лицо князя Иванэ было зловещим. Он молча разглядывал поверженного бунтовщика.

— Посадим мятежника на кол! Самая уморительная казнь, — предложил, смеясь, один из гостей.

Иванэ подумал: «Хошак опять будет недовольна, скажет, какое зрелище для наших детей!» Обращаясь к начальнику конницы, он коротко приказал:

— Свяжите и сбросьте мерзавца со скалы в реку!

— Хо-хо! Как говорится, и концы в воду! — загрохотали гости.

Иванэ поморщился от неуместного смеха.

— Скрывать мне нечего, господа! Караю мятежника… — И с каменным лицом князь проследовал в баню. В предбаннике его уже ждали опытные банщики. К их удивлению, замковладелец коротко приказал:

— Уходите, вы мне не надобны? Пусть шут сегодня мне услужит…

Встревоженный необычайным вызовом, Оркан вскоре появился в предбаннике со своим неизменным золотистым петухом. Князь Иванэ сидел одетый на деревянной скамье. На столе перед ним лежал обнаженный кинжал. Оркан с поклоном остановился у входа. В предбаннике было тихо.

— Подойди ближе, шут, и клади своего петуха на стол, — холодно сказал князь.

Скоморох выполнил странный приказ.

— А теперь скажи мне, шут, какую дружбу ты вел с анийскими кузнецами-возмутителями? — зловеще спросил Иванэ.

Шут задрожал всем телом. Подняв кинжал и как бы испытывая лезвие, князь отсек голову петуху:

— Твой крикун мешает спать по ночам!

Оркан опустился на колени. Министр двора встал и сильным движением вонзил кинжал в его горло.

— Гнусный раб!

Захлебываясь кровью, хрипя, скоморох упал на каменный пол. Его синие глаза остекленели.

— Васак!

В предбанник вбежал дворецкий и в ужасе попятился.

— Уберите эту падаль, бросьте в ров, — спокойно молвил князь. — Впрочем, стой! Это может княгиню потревожить… Закопай шута с его петухом здесь же, под полом. И дай мне воды смыть кровь!

Глава XIV. АРМЯНСКАЯ КОННИЦА

Таможенный досмотр и сбор пошлин с караванов, прибывающих в Ани, производили близ Главных ворот. Тут же помещались гостиницы, торговые склады и конторы столичных негоциантов, из которых наибогатейшим, еще со времен Багратидов, считался дом Бахтагеков. Его фактории были разбросаны по всему Переднему Востоку, вдоль «великого шелкового пути» — от Багдада через Тавриз, Ани до Трапезунта и даже в самом Константинополе.

На обширном деловом дворе всегда толпилось много народу. Главу торгового дома Аветика, крепкого старика с проницательными глазами, одетого в подержанный кафтан и мерлушковую шапку, с раннего утра до позднего вечера можно было видеть на дворе наблюдающим за погрузкой вьюков, кладущим свою личную печать главы купечества на тюки в складах или же, наконец, заключающим торговые сделки за чашкой черного кофе в передней комнате.

Не признавали богатые анийцы штукатурку внутренних стен и искусно затягивали их сплошь коврами и шелковыми занавесами. Ковром же было покрыто возвышение посреди комнаты, на котором, сняв обувь, восседали хозяин и его гости. Свет из небольшого окна в стене падал на энергичные, резкие черты арабского лица под большим белым тюрбаном. Аветик-ага принимал почтенного гостя из Басры Ходжу Абдаллаха. Далеко плавал по неспокойному Индийскому океану предприимчивый араб за шелком, пряностями и иными восточными товарами, заходил на Моллукские острова и далее до Кантона, главного торгового центра Китая, однажды побывал в столице Южной империи — Сун. После выгодной сделки, обменяв на драгоценную пурпурную краску партию багдадского сахара и пряностей — перец, имбирь и корицу, что на вес золота расцениваются на рынках Константинополя и Западной Европы, и дав в придачу несколько изделий из селадона и нефрита, Абдаллах неторопливо рассказывал, прихлебывая кофе из чашечки:

— Сто дней морского пути из моего родного города до страны чинов. А есть там река преширокая, много городов на ней огромных стоит. Тысячи судов с дорогими товарами ходят вверх и вниз по этой реке! А в главном их городе, куда я прибыл с помощью Аллаха, живет сам царь и все улицы вымощены камнем и кирпичом…

— У нас в Ани тоже все улицы тесаным камнем мощены, — подал реплику Аветик, перебирая гишеровые четки.

Беседу прервало появление высокого мужчины аскетического вида, в черном полумонашеском одеянии. Главный казначей привык с юности носить его, в подражание своему наставнику Гошу. Встав с места, Аветик сделал несколько шагов навстречу сановнику.

— Свет и благоденствие дому сему! — степенно молвил Исраел.

— Да будет благословен твой приход, парон Исраел! — ответил Бахтагек, почтительно пожимая протянутую худую руку.

Вскоре купец из Басры, ссылаясь на неотложные дела, покинул комнату. Перебирая четки, хозяин выжидательно наблюдал за холодным выражением лица государева казначея. Первым начал Исраел:

— Неплохи, видимо, дела у торговцев анийских, хоть и жалуются они на сборщиков пошлин! Земли немалые стали скупать у князей и паронов вокруг столицы, сами хотят паронами заделаться…

Бахтагек усмехнулся в бороду:

— Таким делом больше кум Оненц занимается! Оно и понятно, много поместий попало ему в заклад, не выкупают их князья в срок. Вот и остаются тогда те земли во владении Оненца. А мы, Бахтагеки, землями мало интересуемся, дело наше торговое, парон Исраел!

— Наступит время, и все земли дворянские в ваши руки попадут, Аветик-ага! Не иначе… Вот только одно — разорятся совсем князья и пароны, распустят свои дружины, кто же тогда с врагами сражаться будет? — вопросил Исраел.

— А разве не сможем мы для ратоборства нанимать воинов, как это делают ромеи? — отрезал Бахтагек.

Исраел отрицательно покачал головой:

— Очень дорого ромеям обходится наемное войско, и нередко предает оно нанимателей, переходит на сторону противника… Нет, если сам народ не защищает отчизну, гибель той стране приходит! Ну, да я не об этом беседовать к тебе пришел, Аветик-ага, а по другому, важному делу, — поднял палец кверху Исраел. — Скажи мне, приходилось ли вашему дому покупать оружие?

Как и полагается крупным негоциантам, Аветик Бахтагек был хорошо осведомленным и опытным дельцом. Но вопрос казначея все же застал его врасплох.

— Давно не торгуем мы оружием, парон Исраел, пожалуй, со времен Багратуниева царства! — вспоминал Бахтагек. — Припоминаю, есть старая запись в торговых книгах, что при царе Гагике II пращур мой по заказу достославного Вахрама Пахлавуни привез из Хорасана партию мечей и панцирей. Звонкой монетой оплатил тогда Вышгород сей товар! А с тех пор мы не занимались этим делом. И ответить тебе затрудняюсь. А впрочем…

Старый купец продолжал перебирать четки. Исраел бесстрастно ждал.

— Все на свете на золото можно достать, парон Исраел! — заключил Бахтагек.

— Только на одно золото?! А ты понимаешь ли, Аветик-ага, что нам может понадобиться много оружия для обороны от врагов? Тогда как? — многозначительно произнес Исраел.

— Всегда верными сынами Армении были Бахтагеки, и если родине, как ты даешь понять, парон Исраел, понадобится оружие, — оно будет! — с достоинством ответил Бахтагек. — А все же продавцы оружия в Дамаске, Хорасане и других местах только золотую монету и примут за мечи и панцири, — уже совсем другим тоном договорил старый купец.

— Значит, без золота оружия не будет, Аветик-ага? Так и доложу государю… — закончил беседу Исраел.

С осени со всех концов страны стали стекаться в гарнийский лагерь всадники для поступления в азатагунд. Скоро князь Вачутян сообщил, что в лагере уже собралось достаточное число конников, и просил дальнейших указаний. Тогда Захарий вызвал из Лори тысяченачальника Мушега Мамиконяна, командующего лорийской конницей Мхаргрдзели.

— Поедешь в Гарни, Мушег, и тщательно проверишь с князем Вачутяном, в каком виде прибыли конники, сильны ли они, какие у них кони, какова седловка, а главное, с каким вооружением явились на службу. Это главное! Негодных всадников отошлите домой, потребуйте немедленной замены… а когда все будет готово, дайте мне знать, я сам прибуду в лагерь на смотр.

Мамиконян, не мешкая, выехал в Двин и по живописному лесистому ущелью реки Азат поднялся в Гарни. Построенная Арташесидами в III веке до нашей эры. Гарнийская крепость считалась одной из самых неприступных твердынь Армении. Мушег дивился мощным стенам из циклопических базальтовых блоков, скрепленных залитыми свинцом железными скобами, любовался четырнадцатью боевыми башнями на треугольном мысу, окруженном непроходимыми пропастями. В цитадели его уже дожидался Вачутян, и они приступили к формированию конницы. Так прошла вся зима. Ранней весной в Гарни состоялся смотр.

Арцахские коневоды сдержали свое слово. Всадники сидели на отборных скакунах, тысячеконной золотистой массой покрывая обширное поле перед крепостью. Скакуны весело ржали, с трудом сдерживаемые своими седоками. Но с вооружением дело обстояло из рук вон плохо. Оправдались выраженные на собрании князей в Амберде опасения — не более трети всадников оказались хорошо вооруженными. И хотя конное учение прошло успешно, Захарий был очень встревожен.

— Давно проржавели дедовские кольчуги и зазубрились мечи и копья, двести лет в тайниках нашими дедами и отцами хранились от сельджуков, — с горечью оправдывались рыцари.

— Да, государь, в городах наших вовсе захирело оружейное дело и очень трудно приобрести хорошее вооружение, — вторил им Вачутян.

Правитель хмурился. Военачальники были правы, вся затея с восстановлением армянской конницы оказывалась пустой мечтой… «Если только не выручат купцы… Но Исраел говорил, нужно обязательно золото! Значит…»

Вечером в палатке Вачутяна Захарий не скрывал своего беспокойства. Хозяин лагеря всячески стремился развлечь хмурого правителя занимательной беседой.

— Государь, какое оружие считалось наилучшим у народов? — спросил Вачутян, зная любовь Захария к истории.

Подумав, тот ответил:

— Во все времена полководцы мечтали и мечтают об оружии, которое было бы лучшим, нежели у противника. У спартанцев были стальные клинки, когда их враги сражались еще бронзовыми мечами, в течение столетий стальные мечи были тайным оружием Спарты, которым она побеждала соперников. А ранее, у ассирийцев, были наилучшие в Азии стальные мечи, которые им ковали кузнецы-халибы, что жили в древности в нашей стране. Ныне же мы не знаем лучшего оружия, нежели арабская сталь. Однако секрета производства булата не открывают дамасские мастера…

— Я слышал, государь, что твой великий отец не признавал тяжелых доспехов, — вставил свое слово Мамиконян.

— Покойный отец был прав, тогда приходилось сражаться с легкоконными мусульманскими войсками. Но уже в Шамхоре исход боя чуть было не решили латники Сатмаз-ад-дина! А в будущем сражении нам придется рубиться с тяжело вооруженными гулямами Рукн-ад-дина… А они-то будут в дамасских кольчугах и с таким же булатом! Вот почему нам надобны крепкие кольчуги, отличные шлемы и закаленные мечи! — вздохнул Захарий. — Видно, нелегкое дело восстановить армянскую конницу, которую так высоко ценили Сасаниды и византийские басилевсы! Летописец недаром писал, что после падения Багратидов «конница осталась без хозяина, и азатагунд, ушедший из отечества, рычит, как детеныш льва в опустевшем логовище»… И то сказать — грузинские цари сто лет вытестовывали свою конную гвардию. А мы с вами, друзья, хотим этого добиться чуть не за год! Вернемся в Ани, обсудим это трудное дело, — закончил беседу Захарий.

Аветик-ага, однако, не терял времени даром после первой беседы с государевым казначеем. Когда в его фундуке появился посланец из дворца с вызовом к шаханшаху, спокойно отложив долговую книгу и переодевшись в парадную чоху, он вынул из железного сундука какие-то списки и отправился во дворец.

— Привет тебе, Аветик-ага! Ты мне очень нужен, — объявил Захарий старому купцу.

— Долгие лета живи, государь! Разве мы, купцы, не созданы Господом Богом для обслуживания нужд царей? — с достоинством ответил Бахтагек, усаживаясь в кресло. — Но кто, кроме Бахтагеков, способен достать тебе вооружение для конницы?

Захарий покосился на бесстрастное лицо купца, потом перевел взор на главного казначея.

— Еще весной я предупреждал Аветика-агу, что может понадобиться много оружия твоему войску, государь! — спокойно пояснил Исраел.

— Откуда же намереваешься оружие получить, Аветик-ага? Верно, его нужно много — на четыре тысячи латников, и лишь наилучшего качества, хлама мне не надобно и даром! — озабоченно проговорил Захарий.

— А какое тебе вооружение именно требуется, государь? — вопросом же ответил Бахтагек.

— На каждого всадника требуется крепкий, прочный панцирь, не слишком тяжелый, но и не слишком легкий; шлем с забралом, двое поручней, двое поножей и двое набедренников. Потом — крепкое копье, не слишком длинное, но и не слишком короткое, с наконечником из лучшего железа и закаленным острием; острый, надежный, из чистой стали меч, крепкая боевая палица или боевой топор, что может расколоть любой доспех, — подробно перечислял правитель.

Бахтагек, заглянув в принесенные списки, стал вычитывать:

— Панцири и кольчуги доброго качества можно достать или в Хорасане или в Константинополе у ромеев. Из Франгистана везти их далеко, да и слишком дороги франгские латы. Шлемы возьмем в Египте и в Тавризе. Мечи и сабли — часть добудем в Дамаске, да и в Нишапуре и Тавризе же достать можно неплохие клинки. А наши анийские и двинские оружейники сумеют выковать боевые топоры и лучшие для копий наконечники. Древки тисовые для копий получим в Трапезунте…

— Вижу, что к делу хорошо подготовились Бахтагеки, правильно подобрали рынки для закупки оружия! — похвалил правитель. — А в какой срок поставишь его и по какой цене?

Бахтагек задумался и решительно сказал:

— К Пасхе Святой все оружие будет в Гарни!

— Ну а цена? — допытывался Захарий.

— Разная цена будет, государь! Как можно сравнивать, например, дамасский булат с клинком из Тавриза? И опять-таки спешка… — уклончиво ответил Бахтагек.

Захарий резко перебил негоцианта:

— И оружие будут принимать мои доверенные, с участием опытных оружейников и гильдейских старост, по справедливым ценам. Только тогда и будет платить по счетам казначей.

— Наличным золотом или долговыми расписками? — прикрыв глаза, спросил Бахтагек.

— Это уже моя забота, Аветик-ага! Получишь сполна звонкой монетой…

В глазах Бахтагека сверкнул огонек. Неужели шаханшах рассчитывает, что ростовщики ссудят ему такую огромную сумму, да еще золотом?! Ведь в государственной казне пусто. Впрочем, это их дело…

Выходя из дворца правителя, Бахтагек столкнулся в дверях с Оненцем, у которого был озабоченный вид. «Не малый процент сдерут с шаханшаха наши сарафы!» — с некоторой досадой подумал Аветик и заспешил к своему подворью.

Тигран Оненц был человеком иного, чем Бахтагек, склада и более рискованно брался за дело. Но и его ошарашила значительность требуемой суммы:

— Пять сотен тысяч золотых, государь! Да таких денег во всем Ани не сыщешь, даже если велишь перекопать все наши подвалы.

Захарий пожал плечами:

— И это мне говорит потомок славных казначеев дома Багратуни? Что ж, придется, видно, обратиться в Тбилиси, к старику Занкану…

Густо покраснев, Оненц решительно возразил:

— Половину суммы наша гильдия выдаст переводами на Константинополь и Багдад. Но не больше! По обычным условиям. Но каково будет обеспечение, государь?

— Все таможенные пошлины по Ани и Двину на пять лет вперед. Но не больше! — повторил правитель.

Оненц склонил голову в низком поклоне:

— Заказывай оружие, государь! И да укрепится твоя держава…

Прошла зима. И с первых дней весны Вачутян стал сообщать, что в лагерь начало поступать оружие хорошего качества и принимается оно доверенными людьми. Аветик Бахтагек сдержал свое обещание и оказался исправным поставщиком. Беспокойство, однако, не оставляло негоцианта, который рискнул всем достоянием торгового дома для столь огромной сделки… Каково же было удивление Бахтагека, когда после оплаты первых партий оружия денежными переводами старый казначей правителя стал отсчитывать ему золотые монеты, причем все старой чеканки — иперпиры, ботаниаты, багдадские динары. Но откуда же попало это золото в казну шаханшаха? — ломал себе голову Аветик-ага. Не выдержав, он задал вопрос казначею:

— Из какой дедовской сокровищницы вытащил государь столько золота, Шавасп?

Казначей Вышгорода был нелюдимым и молчаливым человеком. Пожав плечами, он ничего не ответил на неуместный вопрос купца. Да и что мог рассказать старик казначей о золоте, которое однажды доставили ему в кожаных мешках?

Как бы то ни было, Аветик Бахтагек полностью получил деньги за поставленное оружие и на радостях дал обет возвести новую церковь в Ани. Барыши торгового дома это позволяли. А осенью того же года в Гарни состоялся новый смотр. С великой радостью увидели армянские военачальники стройные ряды многочисленной конницы, блистающей новым оружием, выстроенной на равнине перед древней крепостью.

Возвращающегося со смотра правителя на полном скаку нагнал конный гонец. Из-за пазухи он вытащил большой пакет с многими печатями.

— Из Самсуна, государь! От настоятеля церкви Сурб-Карапета…

Захарий быстро вскрыл письмо и, пробежав глазами, нахмурился. Вести были с Запада, весьма тревожные.