Анафема

1. 2006 год. Обращение

Два часа дня. Самое выгодное время — уж кто-кто, а Людмила Аркадьевна знала это очень хорошо. В утренние часы люди спешат на работу, не замечая ничего на своем пути. Разве можно с такими работать? А в вечерний час пик они торопятся домой — замотанные, усталые, на контакт идут плохо, а машинально прихваченную у распространителя листовку скорее всего выбросят в первую же попавшуюся урну. Да и когда это листовка помогала? Нет, без личного общения, без доброжелательного внимания, приветливого тона и готовности слушать ничего не получится.

Два часа дня — время неудачников.

«Нет, — сразу же поправила себя Людмила Аркадьевна, — не неудачников, а просто неустроенных, людей, еще не нашедших своего места в жизни».

Если с самого начала думать о них, как о неудачниках, никакого контакта не получится. Кто же захочет добровольно признать себя бездарностью? В своих бедах люди склонны винить кого угодно, клянут судьбу-злодейку, которая то и дело вставляет им палки в колеса, тяжелые времена, общую ситуацию, но только не себя.

Или «кому сейчас легко?», или «это у меня от деда, тоже, говорят, пил изрядно».

По собственному, теперь уже немалому, опыту Людмила Аркадьевна знала: после двух все они выходят на улицу. Мелкие клерки из дышащих на ладан фирм и фирмочек — купить на обед безвкусную сосиску из сои и крахмала в соседнем ларьке, домохозяйки из неудачных семей и одинокие разведенки — в магазин. А еще: отставные военные, безуспешно обивающие пороги высоких кабинетов, бывшие инженеры, подрабатывающие грузчиками и подсобными рабочими, пенсионеры…

Все они были ее клиентами.

Угадать их в толпе легко: они редко спешат, не говорят по мобильным телефонам на ходу и почти никогда не смотрят на часы. Им некуда опаздывать. А со временем Людмила Аркадьевна научилась угадывать по лицам и поведению людей тех, кто ГОТОВ. Готов принять Истину. Кто дошел в своей жизни до самой крайней точки и почти смирился с вечными неудачами.

Благодатная почва.

Сегодня Людмиле Аркадьевне выпала смена у южного выхода станции «Октябрьское поле». Она спустилась в метро, проехала две остановки до «Тушинской», потом вернулась обратно. Людмила Аркадьевна всегда так поступала, если Наместник, как сегодня, отправлял ее на послушание в метро. Ей казалось, что для начала очень важно слиться с толпой, разделить ее на отдельных людей, прочувствовать мысли и чаяния каждого.

Когда сестры спрашивали, как же у нее так ловко все получается, она гордо именовала это «своим методом».

Со времени ее Обращения прошло уже более трех лет, Людмила Аркадьевна давно забыла грязь и низменные желания мирской жизни, но для того, чтобы беседовать с будущими братьями на равных, сопереживать им, открыть дорогу к Сверкающему Престолу, приходилось возвращаться назад в прошлое. Вспоминать себя: ту, забитую мужем, Людочку, дважды неудачную мать, неухоженное существо неопределенного пола. Она подрабатывала помощницей диспетчера в районом ДЭЗе — зарплата смехотворная, конечно, но все-таки какая-никакая работа. И занятость неполная: Людочка уходила домой уже часа в четыре, чтобы успеть прибраться до прихода мужа и хоть что-нибудь приготовить. Трезвым он, бывало, даже хвалил ее стряпню, впрочем, трезвым он возвращался нечасто.

Дорога к подъезду петляла через чахлый дворовый скверик. Людочка старалась проскочить его как можно быстрее, втянув голову в плечи, не отвечая на приветствия. Спину жгли сочувственные взгляды, и ей даже не надо было напрягать слух, чтобы услышать жалостливое:

— Людка-то с третьего этажа, смотри как хромает. Не иначе муж опять приласкал. Бьет и бьет ее, бедную, и никакого сладу с ним нет. Катька… ну, которая в булочной работает, ты ее знаешь… так она через стену от них живет — говорит, почитай, каждый вечер шум, крики, скандал.

— И чего Людмила от мужа не уйдет?

— А куда ей податься-то теперь? Годы уже не те, сама посмотри — мымра, какой мужик на такую засмотрится? А тем паче — замуж возьмет. Лучше уж так, хоть на семью похоже. Людка одета, обута: Виталий по нынешним временам неплохо получает. Хватает не только на бутылку, кое-что и семье достается.

Соседки одновременно сочувствовали Людочке и радовались. Все познается в сравнении. И своя собственная жизнь уже не кажется такой беспросветной, когда рядом есть кто-то, чья судьба совсем уж незавидна. Можно и пожалеть вслух бедняжку, радуясь про себя: «Ох, слава Богу, у нас с Игорем не так! Он, конечно, тоже не подарок, но все-таки…»

Сготовив нехитрый обед, Людмила Аркадьевна каждый вечер со страхом ждала негромкого скрежета проворачиваемого в замке ключа. Как ни странно, она хотела и одновременно боялась двух взаимоисключающих вещей: чтобы муж вернулся домой какой ни есть — пьяный, трезвый, — лишь бы вернулся, и чтобы убрался, наконец, к чертовой матери, спился, получил свое в пьяной драке, ушел к другой. Если, конечно, существовала на свете вторая такая же дура.

А еще Людмила Аркадьевна боялась зайти в комнату сына. Она вообще старалась не смотреть на него. Она знала, что увидит — расширенные зрачки, опухшие веки, ссадины на руках… А еще были окровавленные комки ваты, которые она то и дело находила в ванной.

Спросить Людмила Аркадьевна так и не решилась. А мужу уже давно было все равно. Когда Олега второй раз за месяц увезли на скорой, Виталий даже не вышел спросить, что случилось.

Сына определили на принудительное лечение в наркодиспансер.

Этот удар едва не стал для Людмилы Аркадьевны роковым. Слава Ему, Предвечному, Пребывающему Вовне и Навсегда, что Единственный — да воссияет Благодать на пути его! — встретил Людмилу Аркадьевну именно тогда. У самой последней грани, когда человек либо впадает в покорное тупое оцепенение и просто тянет лямку до самой смерти, страстно желая ее, либо шагает в окно.

Людмила Аркадьевна заняла привычное место у гранитного парапета, чуть справа от выплескивающегося из дверей метро людского потока. Склонила голову, помолилась про себя, прося Его защитить от греховной гордыни и — со страхом и надеждой — от гнева Наместника. В последнее время Единственный все чаще хвалил ее, даже ставил в пример другим сестрам, но Людмила Аркадьевна так же как и раньше боялась его до дрожи в коленках. Вглядываясь в лица, она старалась не упустить того, кто, может быть, уже сегодня готов к встрече с Вечной Истиной.

Работы на сегодня оказалось не так уж много. Отвезти документы в налоговую, доставить постоянным клиентам на Песчаную новые образцы, разослать десяток заказных писем. К половине второго Ильичев освободился. Позвонил в контору, справился: нет ли чего-нибудь срочного? Секретарша Ирочка сухо отбарабанила:

— Спасибо, Алексей, вы на сегодня больше не нужны. Завтра, как обычно, подъезжайте к десяти, — и, не успел он ничего сказать, повесила трубку.

Наверное, надо было радоваться неожиданному выходному, съездить в зоомагазин — посмотреть растения для аквариума. Давно собирался, да все никак. Или заехать к маме, в очередной раз подлатать старенький «Рекорд», стоически выслушать местные сплетни. Выбраться в Бутово удавалось нечасто: новая работа отнимала все силы. Все-таки нелегко в таком возрасте мотаться по городу, как взмыленная лошадь.

Кто бы мог подумать, что он, ведущий инженер НИИ Приборостроения станет обычным курьером? Нет, конечно, в ведомостях по зарплате его должность называлась вполне цивильно: экспедитор. Только суть не меняется — курьер, сиречь мальчик на посылках. В пятьдесят четыре года, а? Смех сквозь слезы. Вон недавно собирались всем курсом на тридцатилетие окончания альма-матер — родного МИРЭА, — так постеснялся рассказать, кем сейчас работает. Мужики с курса устроились кто как мог, некоторые получше, некоторые похуже, но уж не курьером, конечно. Генка Карпов — руководитель отдела в «Сименс — Восточная Европа», у Игорька Уманова свой автосервис, Димка Пелагиев инспектирует стройобъекты в какой-то из московских префектур, а он… Хотел смолчать, но Генка не дал отсидеться в стороне:

— Ильич, а ты на кого пашешь? На дядю, себя или родное государство?

Пришлось соврать. Ильичев промямлил что-то, насчет крупной отделочной компании, где он работает главой целого отдела.

Поверили и отвязались. Нормально, мол.

Не мог же он сказать, что отличный радиоинженер, «краснодипломник», без пяти минут лауреат Ленинской премии за оригинальный проект локации искусственных объектов в ближнем космосе… он, Ильичев, развозит по сверкающим супермаркетам каталоги и новые образцы плитки. А потом, возвращаясь в убогую конуру на Бауманской, с грустью созерцает треснувший, попятнаный ржавыми потеками и грибком кафель советских времен. Прекрасно понимая: на ремонт денег не будет уже никогда. Ильичев и правда числился по штату начальником экспедиторской службы. По бумагам у него имелись даже какие-то подчиненные. Человек пять, а то и больше. Только никого из них Ильичев ни разу и в глаза не видел. «Мертвые души» позволяли конторе списывать часть прибыли на якобы зарплату. Больше они ни на что не годились. Несуществующие курьеры не могут развозить документы и доставлять образцы.

Настроение быстро портилось. Ильичев остановился у палатки, рассеяно пробежался взглядом по полкам. Пиво, соки, дешевая водка, сигареты. У самого окошка — плакатик «Шаурма. Одна порция — 30 рублей».

Ильичев нашарил в кармане смятую пачку «Магны», закурил. Сигареты пока еще были.

А то и правда, купить упаковку берлинских печешек — маминых любимых — да рвануть в Бутово. Может, хоть там удастся забыть те слова и сухой, официальный тон.

«Вы на сегодня больше не нужны».

Получается, это все, на что он годен — развезти пару бумажек. Ни на что больше. Зачем вгрызался в электротехнику до потемнения в глазах и голодного обморока, сидел в машзале, почти безнадежно испортил зрение… Зачем? Если девятнадцатилетняя кобылка, секретарша, по сути — самое подчиненное существо во всей конторе, с легкостью решает за него: нужен он или нет? Не вальяжный директор, не толстый, заносчивый вице, не фонтанирующий идеями зам по рекламе, а секретарша. Длинные ноги, изящный носик, жвачка, минимум мысли… Единственная мечта — подцепить мужика побогаче. Из высшего эшелона.

Так вот кто у него сегодня начальник. И никаких перспектив подняться выше. Переучиваться поздно, а в предприимчивости молодые зубастые менеджеры дадут ему не сто, а все двести очков вперед.

Только мама еще и осталась. Она одна не сдается, надеется на что-то, верит в сына.

— Славик, не переживай. Я вчера смотрела телевизор — новый президент обещал выделить много денег на науку. В полном объеме. Восстановят вашу лабораторию, призовут тебя на старое место.

«Только меня и призовут. Больше некого. Наши все давно уж разъехались. Кто в Штаты, кто в Израиль. Даже Кенгуров — и тот уехал. Бездарь бездарем, а тоже, говорят, пристроился. Один только я остался. Неизвестно зачем. Думал, все исправится, дурак. И где я сейчас? Подай-принеси… И вряд ли что-то теперь изменится. От лаборатории ничего не осталось, корпус под мебельный салон сдали, да и патенты давно проданы».

Маме он тогда ничего не сказал. Зачем ее расстраивать? И так здоровья немного, еле ходит почти. Да и не к кому. Подруги — кто переехал, кто умер… даже поболтать не с кем. Одна отрада — приезды сына.

Ильичев прикинул свои возможности, мысленно перебрал немногочисленные купюры в кошелке. Может, еще на пачку хорошего чая хватит?

— Эй, друг, ты покупаешь или нет? Всю витрину загородил! Берешь чего—давай, говори. Или отваливай.

Из дверей палатки вылез всклокоченный продавец, в упор смерил недобрым взглядом.

— Товар смотрю, — ответил Ильичев спокойно.

— Ну так быстрее смотри! Мешаешь же…

Дверь с треском захлопнулась. Тонкие стены палатки не смогли заглушить ворчания продавца:

— …как всегда, <…>! Придет какой-нибудь урод, полчаса смотрит, выбирает, а потом купит какую-нибудь хрень за пятерку. Пользы, как от козла, а гонору, <.„>! «Товар смотрю», мать его! Да видно же, что больше сотки никогда за душой не водилось! Чего выбирать-то! Бери свою чекушку и проваливай! Пьянь никчемная!

Ильичев почувствовал себя так, будто на него выплеснули ушат помоев.

«Да катись оно все к чертовой матери!»

Он достал потрепанный кошелек, пересчитал купюры.

«Пошли они все! Уроды! Суки и уроды! Век бы этих морд не видеть!»

— Ну? — требовательно спросил продавец.

— Водки дай! «Гжелку».

«Подождет мамочка. В начале месяца приезжал, и то радость. Хватит!»

Продавец глумливо ухмыльнулся, сунул в окно бутылку, горлышком вперед. Небрежно швырнул перед покупателем горсть мелочи — на сдачу.

С трудом подавив желание скрутить пробку и отхлебнуть прямо здесь, Ильичев запихнул «Гжелку» в карман и, не оглядываясь, пошел к метро.

«Пусть немцы сами свое печенье жрут! — с ненавистью думал он. — Сытые, откормленные…»

Перед входом в метро он снова почувствовал желание выпить. Здесь и сейчас. Чтобы уж сразу. Домой веселее ехать, хоть от уродов всяких воротить не будет.

На эту женщину он поначалу не обратил внимания. Про таких говорят — «в любой толпе из ста сотня». Стоит себе у парапета, раздает какие-то листовки. Рекламу, наверное.

Тоже, видать, из неустроенных, раз в таком возрасте на студенческую работу подписалась.

Вдруг, совершенно неожиданно для него, женщина сделала шаг вперед и мягко, но настойчиво придержала Ильичева за руку:

— Простите, вам нехорошо?

Он вздрогнул. Пригляделся — невысокого роста, аккуратно прибранные в пучок седеющие пряди, мешковатая, но чистая и выглаженная юбка. Но на ее лице выделялись глаза.

Чистые, освещенные изнутри каким-то особым светом, все понимающие… Почти как у мамы.

— Спасибо, я… — совершенно неожиданно для себя сказал Ильичев. Хотел грубо оборвать ее, но раздражение постепенно сходило на нет — и передумал. На секунду даже испугался: ведь мог же сказать что-нибудь обидное. Слава Богу, сдержался.

— Я вижу, у вас случилось какое-то несчастье. Вы просто места себе не находите. Может, я смогу вам помочь?

— Понимаете, я хотел сегодня поехать к маме — выдался свободный вечер. Но… На работе послали… да еще этот продавец…

Женщина осторожно взяла Ильичева под локоть, потянула за собой.

— Расскажите мне все. Не бойтесь. Меня зовут… — на мгновение ему почудилась маленькая пауза, будто она привыкла именовать себя по-другому, — Людмила. Люда. А вас?

— Ярослав…

— Разрешите мне вам помочь, Ярослав.

2. 2007 год. Осень. Единственный

Наместник в последний раз осмотрел себя в зеркало, разгладил шитую сакральными знаками перевязь, проверил: не видно ли высоких каблуков из-под краев рясы? Единственный Наместник Его на Земле, Пресвитер, стоящий у Подножия Сверкающего престола, рекущий Вечную Истину, пребывающий в Ореоле Благодати, а на самом деле (среди любовниц и деловых партнеров) — Кирилл Легостаев в жизни не мог похвастаться высоким ростом. Метр семьдесят два — и ни миллиметром выше. Как тут будешь величественным? Пришлось заказывать специальные ботинки, с десятисантиметровыми каблуками. Да еще учиться ходить на них.

Зеркало не подвело. Легостаев приосанился.

«А неплохо. Производит впечатление».

Золоченая ряса с жемчужным воротником, красные обшлага и рукава — следы Его нетленной крови, перевязь и священная шапка Единственного. Только он имеет право носить ее.

Не так уж часто Наместник представал перед своей паствой таким величественным. Чудо не может быть обыденным, иначе к нему привыкают. Теряется таинственность, уходит Вера.

Но сегодня — случай особый. Еще двое причащенных пройдут сегодня Обращение и станут полноправными братьями. Причем — чрезвычайно полезными. Во всех смыслах. Один, Александр Константинович…

Наместник усмехнулся. «О, простите! Конечно, уже не Александр Константинович. Раб Александр».

Раб Александр работал ночным сторожем на складе стройматериалов. Зарплата не бог весть какая, но поскольку она целиком идет на нужды братьев… Плюс — на складе всегда можно по оптовой цене прикупить цемент, кирпич, вагонку. Да мало ли что может понадобиться! Особенно, если нынешнее жилище Обращенных вконец переполнится и придется воплощать в жизнь давно лелеемый проект — лесную Обитель. В старой ведомственной гостинице Минсредмаша, купленной за бесценок на аукционе, на триста мест уже втиснуты почти пять сотен братьев и сестер.

Второй причащенный — раб Валерий, худой и сутулый студент (на исповеди Наместник узнал, что он до сих пор девственник) какого-то заштатного ВУЗа, к работе, конечно, не способен. Зато парень является обладателем шикарной трехкомнатной квартиры на ВДНХ. Родители Валерия уехали на ПМЖ в Германию, пообещали — как только устроятся нормально, сразу возьмут к себе… Пошел уже пятый год, все никак не устроятся. Присылают, правда, какие-то деньги, любой другой назвал бы их откупными. Валерий, естественно, отдает все до копейки Наместнику… э-э, то есть, братьям. Парень хотел подарить своей новой семье и квартиру, но Легостаев пока сказал повременить. Он еще не решил, что с ней делать: то ли продать, то ли оставить под молельню и городскую резиденцию. В дверь робко постучали.

Легостаев выпрямился, вскинул голову. Его облик преисполнился надмирного спокойствия. Братья и сестры не должны видеть своего Наместника озабоченным мирскими делами. Он — превыше. Его мысли и заботы в неведомых высях, простому человеку недоступны.

— Войди, Обращенный.

Никому другому не дозволялось входить в личные покои Наместника — только Обращенным.

Низко опустив голову, в комнату вошла раба Инга — сегодня ей выпало служить Наместнику. Бесцветная женщина непонятного возраста: в толпе Обращенных глаз Наместника не задержался бы на ней и минуты. Он и сейчас не удостоил ее взглядом, даже не обернулся. Лишь спросил:

— Ну что там? Все собрались?

Она не осмелилась даже посмотреть на него. Для Инги Ковалевой и так величайшим счастьем последних лет стало сегодняшнее послушание. Вечером, после церемонии, когда Единственный уйдет почивать, она будет убирать в комнатах, чистить его одежду. Она сможет целовать половицы, хранящие тяжесть его пресветлой поступи, прижать к себе одежду Единственного — нет, не священную церемониальную накидку, худшего кощунства и придумать нельзя! — но хотя бы его обыденную рубаху или тот великолепный костюм, в котором она однажды видела его в городе. Про тот случай Инга никому не обмолвилась ни словом, а вот сегодня, когда узнала о послушании, почему-то вспомнила. Ведь он наверняка хранит толику тепла Единственного, крупицу Благодати.

— Да, Единственный. Причащенные готовы, Единственный. Братья и сестры ждут слов Вечной Истины.

— Хорошо, — Наместник величаво кивнул. — Пойдем, раба Инга.

Стараясь не выдать охватившего ее счастья (Единственный помнит ее имя!), Инга раскрыла дверь и опустилась на колени, шепча слова благодарности,

В молитвенном покое — бывшем актовом зале общежития — все уже было готово к церемонии. Накрытый парчовой мантией алтарь таинственно мерцал огнями сотен свечей. В углах, скрытые темнотой, курились благовония. С нет давних пор Легостаев добавлял в стандартные покупные пирамидки немножко опиума. Теперь после церемоний братья и сестры чувствовали приятное головокружение и странную легкость в теле. Когда кто-то из братьев посмелее спросил Наместника, что это может быть, Легостаев не моргнув глазом ответил: «Вы преисполнились Благодати. Это знак внимания Его, Предвечного и Пребывающего Вовне и Навсегда. Только лучшие из лучших достойны ее. Служите Ему хорошо, и Благодать пребудет с вами вечно!»

С того дня Обращенные буквально соревновались друг с другом за право участия в церемонии.

Наместник восшествовал к алтарю, лично возжег жертвенный огонь и, поцеловав край мантии, замер на возвышении. На него смотрели с благоговением — сегодня он был богоравен.

— Приведите причащенных, которые вскоре станут нашими новыми братьями!

Оба кандидата выглядели бледными и усталыми. Трое суток поста и умерщвления плоти, бесконечные молитвы в холодной подвальной келье — бывшей бойлерной — никого не красят. Осень на дворе, ночью вроде даже заморозки обещали. Ну ничего. Уже сегодня вечером им будет даровано счастье вкушать пищу, а ночью они получат право подняться в комнаты к сестрам и выбрать себе любую для ночи Единения.

— Слава Ему, Предвечному, Пребывающему Вовне и Навсегда! — провозгласил Наместник.

— Слава! Слава!

— Да воссияет Благодать на нашем пути! Пусть Он закроет мне уста, если я изреку то, что не будет Вечной Истиной!

Церемония шла свои чередом, суровая, аскетичная, но неизменно притягательная. Причащенные пожертвовали свою кровь, как однажды сделал это Он, Предвечный и Пребывающий Вовне и Навсегда. Легостаев простреливал взглядом зал, то и дело замечая затуманенный взор, чуть более плавные, чем нужно, движения, раскрасневшиеся лица…

Опиум начал действовать.

— Благодать снизошла!! Братья и сестры, воспрянем духом и плотью! Он принял, жертву, Он не закрыл мои уста! Вечная Истина с нами! Близится Царство Правды!

Обращенные счастливо смеялись, как дети, обнимались, что-то неразборчиво говорили друг другу. Легостаев и сам почувствовал действие наркотика. В голове зашумело, мысли то неслись вскачь, то лениво текли, как полноводная река. Он воздел руки, украдкой вдохнув нашатыря из припрятанного в рукаве специально на такой случай пузырька. Гадостно-свежая игла омерзительной вони вонзилась в ноздри, мысли прояснились, стало легче дышать, расселся туман перед глазами.

— Сегодня нас стало больше! Два человека, когда-то несчастных и одиноких, влились в нашу семью, стали братьями для всех! Обнимем же их и разделим с ними нашу Благодать!

Новообращенные плакали от умиления. Подготовлены они были на славу.

Закончив церемонию, Легостаев вернулся к себе. Возбужденные и посвежевшие, Обращенные разошлись по кельям для вечерней трапезы и молений. Благодать не скоро отпустит их — у Ахмета хороший порошок. Дорогой, но хороший. А сестрам сегодня предстоит особый вечер: каждая из них втайне верит, что раб Александр или раб Валерий выберет ее.

Наместник усмехнулся про себя. Раб Александр в свои шестьдесят два вряд ли чересчур темпераментен, а вот Валерий вполне способен ублажить истосковавшихся сестер со всем пылом юности. Неопытной юности…

Легостаев переоделся, сел за компьютер. Церемония церемонией, но о делах тоже нельзя забывать. Первым делом он проверил счета.

Неплохо. Поступили пожертвования от Фонда «Свободы совести», — эти ребята всем мало-мальски заметным сектам отстегивают понемножку. Черт его знает, из каких соображений, да и не важно. Дареному коню в зубы не смотрят.

Из банка «Авангард» пришел перевод — зарплата пятерых работающих Обращенных. Кое-какие счета требовали оплаты, в первую очередь коммунальные. Хотя такого ни разу и не случалось, Легостаев панически боялся оказаться однажды в темном и холодном доме вместе со всей своей полутысячей Обращенных. Неизвестно, что может взбрести им в головы.

Пиликнула трубка. Легостаев посмотрел определитель, поднес телефон к уху:

— Благодать тебе, раба Алина.

— А… да… это я, Единственный. Ка… как вы узнали?

— Ты сомневаешься в силе духа, которую Он дает самому верному своему слуге?

Только он, Наместник, был слугой Предвечного. Остальные именовались рабами.

Раба Алина испуганно залепетала:

— Простите, Единственный! Я… я не хотела. Простите, меня, простите!

Боже ты мой, как легко поддерживать в неискушенных прогрессом пенсионерках веру в свою нечеловеческую сущность! Раба Алина, ранее — Алина Захаровна, упаковщица фабрики «Красный Октябрь», приехала в Москву по лимиту, полжизни отпахала на родное предприятие за копеечную зарплату и получила-таки, в конце концов, вожделенную московскую квартиру. С трудом скопила на кое-какую мебель да маленький цветной телевизор. Ни о каких других достижениях цивилизации, вроде АОНа, она и слыхом не слыхивала.

— Что ты хотела сказать, раба Алина? Голос в трубке сделался заискивающим:

— Я… я нашла покупателя на квартиру. Сегодня звонил один мой знакомый…

Алина Захаровна, то и дело запинаясь, принялась объяснять. Что-то о своем давнем друге, сын которого работает в риэлторском агентстве. Якобы у парня есть хороший клиент, и он хочет провернуть все дело полюбовно, чтобы не переплачивать.

— …он звонил мне утром, сказал, что документы готовы и через несколько дней я уже смогу получить деньги. Я… старалась, Единственный.

— Что ж, твоим братьям и сестрам будет радостно это слышать, раба Алина. Мы сможем наконец подновить южную стену. А если будем экономными — остаток пойдет на постройку лесной Обители. Возможно, и тебе там найдется место. Благодать не оставит тебя, раба Алина, но и ты должна стараться во славу Его. И помни: Он не любит ленивых!

— Я все сделаю, Единственный, все! Спасибо! Да воссияет Благодать на твоем пути!

— Да воссияет. Помни мои слова, раба Алина.

Легостаев отключился, прервав горячие заверения собеседницы. Он улыбался. Конечно, он пожурил Алину Захаровну за медлительность, но не сильно — на самом деле он был доволен. Двухкомнатная квартира в Кузьминках — это тысяч пятьдесят, а то и все восемьдесят. Хватит и на ремонт, и на кое-какие закупки для строящейся Обители, а большая часть пойдет лично ему, Легостаеву. Пай за строящийся коттедж пора вносить, да и вообще…

Он удовлетворенно откинулся в кресле, провел рукой по волосам, подмигнул своему отражению в зеркале. А что? Еще молод, некрасив, но, как говорится, интересен, а теперь еще и не беден. Какая вертихвостка откажется? Да и среди Обращенных бывает иногда на что посмотреть. Редко, но бывает.

Сходить, что ли, в женские кельи, пока эти двое не нагрянули за свежатинкой?

Ладно, успеется. Дела прежде всего.

Легостаев открыл журнал, проверил записи о приводе новых братьев. На этой неделе пока всего двое. Маловато, конечно, но на бесптичье… Да и неделя еще не кончилась.

Первого привел раб Константин. Ну наконец-то и этот начал приносить пользу. Наместник отметил на полях поощрить его. Скажем, направить в женские кельи вне очереди. Или одарить Благодатью. Хотя нет — дорого. Пусть уж утешит какую-нибудь вдовушку типа той же рабы Инги.

А вот второго окрутила раба Люда, Людмила Аркадьевна. Ее, чуть ли не единственную, Наместник иногда называл по имени-отчеству, хотя среди Обращенных попадались женщины куда как постарше. Заслужила. Вот кого точно стоит одарить Благодатью: она за этот месяц уже третьего приводит. Молодчага! Бойкая тетя.

Напротив имен остальных пока стояли пропуски. Наместник нахмурился, бегло просмотрел записи за прошлые месяцы.

Да-а… Кое-кто не старается. Вот, например, эта молодуха, раба Евгения. Сколько раз можно говорить: Предвечный ждет от каждого Обращенного по новому брату или сестре в месяц! А у рабы Евгении — который раз ничего! Какой смысл от такого послушания!

«Он, Предвечный, Пребывающий Вовне и Навсегда — всеблаг и всепрощающ».

Легостаев хмыкнул: каких сил стоило придумать всю эту галиматью! «Пребывающий Вовне и Навсегда»… надо же было такое измыслить! Но верят же!

Предвечный любит своих детей, а вот Наместнику приходится быть жестким и иногда даже жестоким. В его власти— наказывать нерадивых. Скрепя сердце, конечно. Но смотреть сквозь пальцы на плохое поведение рабы Евгении он больше не намерен.

Наместник накинул балахон, повесил на грудь черную перевязь — знак Вечной Истины — и позвонил в колокольчик. Вошла раба Инга, замерла в низком поклоне. Ей не надо было говорить, что она счастлива выполнить любое приказание. Поза была красноречивее всяких слов.

— Приведи ко мне рабу Евгению. Пусть совершит омовение и помолится. Моими устами с ней будет говорить Вечная Истина.

Нет слов, в первый месяц новички исправно выполняют норму. И во второй. Бывает, что и в третий приводят новых братьев, пока не кончатся запасы знакомых, подруг и родственников. А потом приходится выходить на улицы, проповедовать, уговаривать. В принципе, так даже лучше. Ибо друзья и родные, если все же соглашаются прийти сюда, заранее настроены против Наместника, озлоблены. Ну как же! Вот, думают они, очередная секта закабалила их Танечку, Ирку, Алешика… Таких обратить очень сложно. Как ни красноречив Наместник, а удается не всегда.

А на улице все совсем по-другому. Только отчаявшийся, задавленный жизнью человек услышит миссионера Обращенных. Он готов принять Вечную Истину: нынешняя жизнь без единого проблеска давно стоит поперек горла, впереди то же самое — обыденность и пустота, а хочется чего-то яркого, светлого. Хочется быть КЕМ-ТО.

Однако миссионерствовать получается не у всех, а у той же рабы Евгении даже родственников в Москве нет. Не обзавелась пока. Вот и не может никого привести.

Людмиле Аркадьевне проще — она тоже у метро стоит, как и все, бумажки раздает, но глаз-то уже наметан. Не то что у новичков. Конечно, Евгению можно двинуть на другой участок (Легостаев чуть покачал головой: опять комсомольский жаргон прорывается!) — ходить по подъездам в рабочее время. Внешность у нее подходящая: неприметная «серая мышка». Вызывает доверие. Пусть окучивает домохозяек из многочисленного клуба «Кому за 40» или старушек-пенсионерок. Из тех, что и рады бы на лавочках потрепаться, да не с кем уже. А тут — все на дом: и собеседник хороший, и слушатель. Вникает во все перипетии: как Ванька из тридцать второй квартиры вчера напился, да какой, оказывается, жмот зять — полтора месяца не может ее на машине на кладбище свозить. Ну, понятное дело, здесь и разговор начинается другой. Есть, мол, в Москве такие люди, которые всегда готовы помочь и вообще… Друг за друга горой. Кумушки и клюют. Только надо обязательно в рабочее время приходить, чтоб никто не мешал, все успеть до того момента, пока молодое поколение не вернулось. А то можно прямо с порога пинок под зад получить.

Но эту привилегию — проповедовать по квартирам — надо заслужить. Ничего в этом мире просто так не бывает. А тем более под Его взором. Сначала постой на морозе, под дождем-снегом да под плевками прохожих, неси слово Его в заблудшие души, а там, если успех к тебе придет, если Он отметит тебя своей Благодатью, можно будет и другое послушание назначить.

Да, придется, видимо, пригласить рабу Евгению в заднюю комнату.

Легостаев потянулся, размял плечи. Привычно растеклась по телу сладостная истома, дрогнули руки в предвкушении знакомого удовольствия.

Наместник откинул полог с дальней стены своих покоев. За ним обнаружилась невысокая дверца, обитая старым дерматином. Кое-где из дыр вылезла вата, материал обвис, сморщился. Легостаев толкнул дверь плечом, она тяжело подалась, оказавшись неожиданно толстой. Он пощупал обивку с обратной стороны, покачал головой. В прошлый раз все прошло не так гладко, хотел было исправить, да вот закрутился, забыл.

Надо позвонить в «Сизиф». Ребята из строительной конторы язык за зубами держать умеют — проверено. Лишь бы платили. «Сизиф» много странных заказов для Обращенных исполнял — и ни разу никаких глупых вопросов из серии «зачем» да «почему».

.Номер сидел в памяти телефона, даже в книжку лезть не потребовалось. Всегда под рукой — в «Сизифе» полезные ребята, что и говорить. Мастера.

— Алло, «Сизиф»? Игоря Степановича, пожалуйста. Клиент спрашивает, скажите — любимый. Ага. Игорьстепаныч? Легостаев говорит. Как бизнес? Рад за вас. У меня вот какая просьба — не могли бы вы прислать своих мальчиков? Да, по старому адресу. Второй этаж. Пусть представятся — их проводят. Хочу стены обить. Да. Да. Нет, не сайдингом. Двойным слоем звукоизоляции. Для надежности. Оплата? Как хотите: можем по факту, можем сразу. Лишь бы сделали побыстрее. Завтра реально? Отлично. Тогда жду. Спасибо. Да, и вам всего самого наилучшего. Ха, да вы шутник, Игорьстепаныч. Успехов. До свиданья.

Вот и хорошо. «Сизиф» сделает. А то мягкого пластика, как выяснилось, маловато для полной изоляции. В прошлый раз какие-то люди услышали крики, вызвали милицию. Пришлось объясняться: в религиозном экстазе, мол, верующие кричат, бормочут что-то несвязное, волосы рвут, бывает, вообще падают чуть ли не замертво. Вот откуда эти крики, а совсем не потому, что кто-то там кого-то избивает. Побои? Какие побои? А, эти синяки и ссадины! Понятно. Это когда бедная раба Ира билась телом о стены. Истово верит очень, что поделаешь. Потому и сознание потеряла, — свалилась без сил. Да, вы правы, капитан, молоденькая. Именно такие как раз и верят по-настоящему. Регистрация Минюста? Есть, конечно, как не быть. Вот, пожалуйста.

Конечно, капитан тот был не дурак, и все понял правильно. Но в протоколе записана именно та версия, которую высказал он, Наместник. Капитан стоил дешево.

Легостаев поморщился. Не стоит больше так рисковать.

Через полчаса раба Инга доложила о приходе рабы Евгении. Наместник нахмурился. Комната еще не готова, стоит ли сегодня? Ладно, для начала покается, а там посмотрим.

— Пусть войдет.

— Я пришла по твоему велению, Единственный… Голос девушки задрожал, она всхлипнула и замолчала.

Легостаев протянул к ней руки:

— Подойди ко мне, Обращенная раба. Сегодня с тобой будет говорить Вечная Истина. Суровая, но справедливая.

Когда насмерть перепуганная раба Евгения опустилась перед ним на колени, Наместник поймал себя на мысли, что, видимо, упустил в своем саду вполне созревший плод.

Полгода назад ее привела одна из активисток, чуть ли не та же Людмила Аркадьевна. История девушки показалась Легостаеву банальной и не слишком интересной. Родом откуда-то из-под Курска, Женя приехала в Москву поступать в Пищевой институт. Умудрилась успешно сдать все экзамены и даже попасть на вожделенный факультет, а не куда-то еще. Но в первом же семестре случилась неувязочка. Подонок-преподаватель объявил Жене расхожую цену заветного «отлично» в зачетной книжке — ночь в его квартире. А после того как девушка наотрез отказалась, раскрутил скандал, обвинив бедняжку в непристойном поведении. Она, мол, приставала к нему, просила поставить ей оценку без экзамена, предлагая себя в оплату. Поменял знаки.

Женя выглядела не сказать чтобы излишне сексуально, скорее наоборот — надо еще поискать того, кто на нее польстился бы, и институтское начальство приняло версию препода. Женю выгнали с позором.

Без денег, без знакомств в Москве, она не могла нигде устроиться, а возвращаться домой с пометкой «отчислена за непристойное поведение» Женя даже и не думала. Поселок маленький, все про всех знают — слухи пойдут сразу. И как с таким жить?

Тогда-то и набрела на нее Людмила Аркадьевна. Чуть ли не у Крымского моста поймала.

Наместник поморщился, но принял девушку в семью. Будущая раба Евгения в первые дни всего боялась, потом попривыкла, успокоилась. Она очень хотела помогать, приносить пользу, бралась за любое предложенное дело. Даже заслужила Посвящение. Она очень старалась. Но… не получалось. Ни в одном послушании раба Евгения так и не смогла добиться хоть сколько-нибудь заметного успеха. И до сих пор не привела ни одного нового брата.

Тогда, шесть месяцев назад Женя показалась Наместнику не слишком красивой. Даже скорее — слишком некрасивой. Костлявая, бледная, бесцветные неухоженные волосы, глаза скрыты за стеклами совершенно не идущих ей старомодных очков.

«Серая мышка».

Теперь он видел, что Обращение пошло девушке на пользу. Видимо, сказалось ее положение — одна из немногих молодых девушек, постоянно проживающих в кельях. Другие молодухи работают, в общинный дом приезжают поздно вечером, а Евгения, если не отбывает очередное послушание, — все время здесь. Одинокие бабки, да разведенки с нерастраченным материнским инстинктом, вроде той же рабы Инги, нашли себе «доченьку». Небось, хлопотали вокруг, кормили в три руки, приводили в порядок: «Ой, бедненькая, что ж ты такая худущая, щечки бледные… разве ж так принимают Благодать?»

Раба Евгения расцвела. На щеках появился румянец, фигурка вполне округлилась — заметно даже под мешковатым балахоном, ежедневной одежды Обращенных. Волосы красиво уложены (Наместник вспомнил, что одна из новых сестер, раба Виктория — отличный парикмахер).

«Серая мышка» совершенно незаметно для него превратилась в «тихий омут». Тот самый, в котором «черти водятся».

Наместник взял рабу Евгению за подбородок, приподнял голову. Сама она даже не осмеливалась поднять на него взгляд, а теперь, разглядывая лицо девушки, Легостаев вздрогнул. Большие близорукие глаза кротко и преданно смотрели на него, в уголках век притаились слезы. Она боялась Наместника, боялась до судорог и в то же время пребывала на вершине наслаждения, что он призвал ее к себе.

Легостаев читал ее мысли, как в открытой книге.

Она с ним, рядом, совсем рядом, руки Наместника касаются ее, он смотрит ей в глаза… Наконец-то она может выразить всю свою покорность и преданность. И в то же время немыслимой для мужчин женской интуицией девушка чувствовала, что Наместник недоволен ей, что он гневается. Это пугало — среди Обращенных сестер ходили страшные слухи о судьбе нерадивых, но больше всего ее угнетал не страх, а сознание своей никчемности. Она считала себя бесполезной для сестер, обузой, нахлебницей.

Собрав всю свою смелость, раба Евгения прошептала:

— Пожалуйста, Единственный… пожалуйста.

По дороге в покои Наместника она почти убедила себя: ее призвали для того, чтобы снять Обращение и изгнать из общины.

Опять. Как в тот раз.

Нет. Все что угодно, любая кара, только не это.

Легостаев моментально уловил ее настроение — не зря все-таки он полгода обучался на курсах прикладной психологии.

Девочка готова.

Что ж. Только самый ленивый садовник не срывает плода, который сам просится в руки.

Наместник сурово сдвинул брови, подпустил в голос металла:

— Раба Евгения, ты с нами полгода, три месяца назад обращена. Ты вкусила Благодати и встала на путь к Его Сверкающему Престолу. Но достойна ли ты?

Девушка вздрогнула, прижалась к ноге Наместника и зарыдала в голос. Ей казалось, что изгнание — вопрос решенный.

Легостаев отстранился. Приятное прикосновение и поведение девочки выше всяких похвал, но… рано. Пока рано. Пусть еще помучается.

— За три месяца ты, раба Евгения, не привела ни одного нового брата, ни одной новой сестры. Разве так служат Предвечному? Он всеблаг и всепрощающ, но не пользуешься ли ты Его добротой?

Женя лежала на полу, вздрагивая от рыданий. Задыхаясь, она что-то пыталась сказать, слезы душили ее. Легостаев разобрал одно лишь слово:

— …пожалуйста.

— Мне тяжело это говорить, но для сияния Благодати, для воцарения царства Правды я вынужден иногда быть жестоким к братьям и сестрам. Не все заслуживают места в нашей семье. Некоторые лишь обуза для нас. Я долго размышлял…

Раба Евгения негромко вскрикнула и замерла. Наместник сначала подумал, что она потеряла сознание, но потом понял: девушка приготовилась к худшему. И ждет его решения.

— И я не смог спорить с Его благостью и добротой. Пусть решает Он, Предвечный, Пребывающий Вовне и Навсегда. Завтра в это же время ты, раба Евгения, придешь сюда. Я отведу тебя в молельню. Всю ночь и весь следующий день ты будешь молиться Ему, просить прощения и защиты. Ты не будешь ни есть, ни пить, будешь в голоде и холоде, умерщвляя свою плоть, чтобы освободить разум и прийти к Нему. Не бойся — ты будешь не одна. Я стану твоим проводником. Проводником и посредником, защитником и обвинителем. И как решит Он, Предвечный, Пребывающий Вовне и Навсегда, так и будет. Готова ли ты, раба Евгения?

Она ответила так тихо, что Легостаев скорее угадал, чем услышал:

— Я готова… готова на все… только, пожалуйста, не выгоняйте…

Наместник улыбнулся, чуть заметно кивнул головой. Все складывается просто отлично. Завтра его ждет прекрасное развлечение.

Сурово и повелительно он сказал:

— А сейчас оставь меня, раба Евгения. Я должен подготовится к завтрашнему молению. Ты тоже должна быть чиста телом и душой. Спроси у сестер — они помогут. Уходи.

С трудом переставляя негнущиеся ноги, девушка вышла из покоев Наместника.

Рукастые парни из «Сизифа» отделали комнату на «отлично». Легостаев не удержался и, несмотря на всю свою жадность, подписав счет, сунул мастерам по пятисотенной. Мастера просияли, прощальное рукопожатие получилось почти дружеским.

Раба Евгения весь день просидела в кельи рабы Виктории. Разговорчивая парикмахерша сначала отправила девушку в душевую, снабдив какими-то кремами, а потом долго возилась с ее волосами. Женя недоумевала: зачем наводить на себя красоту, если ей предстоит общаться с Предвечным? Наоборот надо, наверное, изгнать из мыслей все низменное и мирское, ощутить себя верной рабой Его, а не обычной женщиной. Но спорить с рабой Викторией, конечно же, не стала. Ей виднее.

Парикмахерша, провожая Женю, смотрела вслед с сочувствием. Она-то хорошо представляла себе, чем может закончиться ночь молитв в покоях Единственного. Не на своем примере, конечно, возраст не тот, Наместник — да воссияет Благодать на его пути! — предпочитает свеженькое, но та же раба Ира после такого же умерщвления плоти превратилась в собственную тень. Все время молчит, прячет глаза, соседки по келье говорят — она кричит и вздрагивает во сне. Зато более верной поклонницы у Единственного не было, наверное, никогда. Раба Ира ревностно служит ему, неистово, с полной самоотдачей выполняет любое послушание.

И еще — раба Ира никогда не ходит мыться с другими. С той ночи вообще никто никогда не видел ее раздетой.

И мужчины ее не выбирают. То ли боятся, то ли брезгуют.

Вернулась раба Евгения. Чистенькая, умытая, сверкающая.

— Да ты у нас красавица, девочка! Мужики, небось, так и вьются! — совершенно искренне воскликнула раба Виктория.

Сказала и осеклась: в Жениных глазах промелькнул стыд, смущение, но явственней всего в них читалось осуждение. Как можно сейчас думать о таких вещах! Ведь ей предстоит ночь наедине с Предвечным!

«Бедная глупышка! Такая молоденькая…»

Раба Виктория должна была задать Жене один вопрос, но не смогла.

«Спрошу, а девочка совсем в себе замкнется. И ко мне больше и близко не подойдет. Как же — в такой день ТАКИЕ вопросы! Жаль, что я ничего не могу объяснить… Лишь бы Единственный не разгневался».

Перед ночью умерщвления плоти старшие сестры обязаны выяснить, не начались ли у кандидатки месячные? Мол, истекать кровью во время слияния с Предвечным — верх кощунства и признак мирских слабостей.

Что ж — хорошее объяснение.

Вечером Наместник снова вызвал к себе рабу Евгению. Обращенные сестры, собравшиеся вечерять в общем зале, проводили ее сочувствующими взглядами. Сама же девушка шла к покоям Единственного свободно и легко. Она почти поверила, что Наместник заступится за нее перед Предвечным. Ведь он обещал. Так и сказал: «Я стану твоим проводником, посредником и защитником».

Слово «обвинитель» Женя почему-то не вспомнила.

Наместник встретил ее почти ласково:

— Я ждал тебя, раба Евгения.

В торжественном церемониальном одеянии он показался ей высшим существом, недоступным и богоравным. Девушка упала на колени.

— Да воссияет… Благодать на… твоем пути, Единственный!

— Да воссияет! Я молился за тебя весь день, раба Евгения. И Предвечный разрешил принять твое покаяние. Готова ли ты?

— Я? О да! Да, Единственный! Я готова на все!

— Чиста ли ты телом?

— Да, Единственный!

— Чиста ли ты душой?

Раба Евгения замялась с ответом. Она чувствовала в себе готовность принять любую кару, любое наказание, быть рабой Предвечного, но одновременно ей хотелось служить и Единственному. Быть его рабой, полностью отдать себя служению.

— Я не… не знаю, Единственный.

— Хорошо, что ты честна со мной. Это тебе зачтется. Я буду просить Предвечного за тебя.

Легостаев повернулся, взял со стола высокий стакан.

— Выпей крупицу Благодати, раба Евгения! Она обострит твои чувства и очистит разум!

Девушка сделала несколько глотков, поперхнулась, пересилила себя и допила остаток. В принципе, ничего такого в стакане не было. Немного опиума, чтобы «очистить разум», кофеин и полграмма модного в частных «массажных салонах» растормаживающего наркотика «либидо», ЛБД. Больше не стоит, слишком дорогое средство.

— А сейчас — жди меня, раба Евгения. Я подготовлю комнату. Жди и молись.

Легостаев ушел в комнату, закрыл за собой дверь. Украдкой поглядывая на нее, раба Евгения почти в экстазе целовала пол, где ступали ноги Единственного.

— Встань и иди ко мне, — донесся приглушенный голос. Внутри комната оказалась совершенно пустой, только у дальней стены на небольшой подставке горели с десяток свечей. Окон в комнате не было. Дрожащий отсвет падал на гладкие голые стены, обитые твердым и холодным на вид материалом. Строители положили его так искусно, что, казалось, стены, пол и потолок не имеют границ, а плавно переходят друг в друга.

Единственный стоял посреди комнаты, глаза его сверкали отраженными огоньками свечей. Раба Евгения хотела привычно упасть на колени, но он властно остановил ее:

— Запомни, раба Евгения, меня здесь нет! В этой комнате только ты и, если твои мысли очищены, если тело не отягощает их, — Он, Предвечный, Пребывающий Вовне и Навсегда. Я — лишь твой проводник. Делай точно, что я говорю, не раздумывая, но не пробуй отвечать или противиться мне!

Женю охватила странная дрожь, по телу побежали мурашки. Несмотря на прохладу, девушке вдруг стало жарко.

— Я… никогда… Ой! — раба Евгения испуганно вздрогнула, вспомнив, что не должна отвечать. — Я готова!

— Хорошо! Помни, здесь ты проведешь всю ночь и весь день, плоть твоя подвергнется испытаниям, ты будешь лишена воды и пищи.

— Готова! Готова! Да!

Легостаев видел: у девушки начинается религиозный экстаз. Или, точнее, она думает, что религиозный, — на самом деле ее охватывает обычное сексуальное возбуждение. Хорошая психологическая подготовка и немного ЛБД — вот и все, что нужно.

— Сними обувь!

Раба Евгения не раздумывая ни секунды бросилась выполнять приказание. Мягкие спортивные туфли — повседневная обувь Обращенных — полетели в угол комнаты вместе с носками. Холодный пол жег обнаженные ступни, но видно было, что это заводило девушку еще больше: она неосознанно переступала ногами, словно танцевала.

Наместник с жадностью разглядывал ее. Ноги у рабы Евгении были не особенно маленькие и изящные, но ухоженные. Легостаев подумал, что если и все остальное соответствует, то… Он не на шутку возбудился и, чтобы не выдать себя дрожью в голосе, на секунду отвернулся от девушки.

— Раздевайся!

Раба Евгения широко открыла глаза и в первый момент отчаянно замотала головой. Ведь она до сих пор ни разу не раздевалась перед мужчиной. Дома, поддавшись увещеваниям матери, Женя берегла себя для замужества, а после… Ни в институте, ни здесь, в семье Обращенных мужчины на нее не заглядывались.

— Ты хочешь усмирять свою плоть теплой одеждой?! Боишься холода?! Снимай!

Девушка вспыхнула. Какая же она дура! О чем думает? Неужели в этой комнате есть место для стыда перед мужчиной? Тем более, если он не просто мужчина, а — Единственный. Тот, которому она готова доверить себя целиком, без остатка. Доверить самое ценное…

Раба Евгения покраснела еще больше, осознав, что мысли ее далеки от чистоты. Прав Единственный — она недостойна ни жалости, ни прощения.

Дрожащими руками Женя потянула через голову балахон. Легостаев с жадностью пожирал глазами ее плоский живот, полные бедра, узкие плечи. Только вот ноги подкачали, не кавалерийские, конечно, но все-таки коротковаты. Жаль. Ну да ладно. В наше время глупо верить в идеал.

Девушка сбросила одежду и замерла в нерешительности, ухватив пальцами резинку трусов. Холода она не чувствовала — наоборот, на теле заблестел пот — но дрожь не унималась.

— …это снимать? — тихо спросила раба Евгения.

— Все снимать! До конца! — грозно сказал Наместник. «Да уж, — подумал он, — и побыстрее. Странная у них в Курске мода на нижнее белье. Антисексуальная».

Возбуждение полностью завладело Женей. Она сбросила трусики, сорвала лифчик, не совладав непослушными пальцами с заклинившей застежкой, и застыла. Лишь руки, которые она не знала куда девать, продолжали двигаться: то порывались прикрыть неприлично обнаженную грудь, то вытягивались по швам, то пытались спрятаться за спиной. Как будто бы жили своей жизнью.

— Подними руки в стороны!

Легостаев с удовольствием рассматривал ее полные груди с большими сосками. Нет, все-таки класс девочка! И темпераментная похоже. Вон как завелась!

— Раздвинь ноги!

Раба Евгения послушно выполнила приказ. Легостаев подошел ближе, пряча возбуждение под маской суровости. С такого расстояния и ему стала заметна крупная дрожь, бьющая девушку, влажно блестевшие дорожки на внутренней стороне бедра.

Он усмехнулся.

«Девочка уже хочет!»

Женя осмелилась взглянуть на Единственного. В ее глазах горело желание, почти животная похоть. Но сама она считала, что просто готова ради него на все. Прикажи сейчас Единственный вскрыть себе вены или спрыгнуть с крыши, она сделала бы это не раздумывая. Наместник провел рукой по груди и животу девушки. В голове у нее помутилась, неожиданно для себя она застонала. — Из тебя выходит низменное, раба Евгения, не бойся. Верь в силу Предвечного и готовься. Испытания только начинаются, но если ты будешь сильной — все кончится хорошо. Терпи. Легостаев надел на руки девушки какие-то браслеты. И лишь когда он начал привязывать их цепью к неприметным скобам в стене, она поняла, что это — наручники. Негромко щелкнув, браслеты сомкнулись, больно сжав запястья. Раба Евгения с трудом подавила новый стон. Она так и не поняла, чем он был вызван — болью или…

Когда Единственный так же сковал ей ноги, Женя впервые обратила внимание на разгорающееся тепло внизу живота. Это было необычно и… приятно.

«Предвечный шлет мне Благодать!» — подумала девушка. Она не обратила внимания на странную дрожь рук Наместника, случайно коснувшихся ее щиколотки. Раба Евгения с удовольствием отдалась этому прикосновению. Ладони Единственного показались ей неожиданно теплыми и почему-то влажными.

Легостаев зашел девушке за спину, оценил изящную линию спины, как-то по-детски торчащие лопатки и крепкую попку.

— Ты готова умерщвлять свою плоть, раба Евгения?!

— Да! ДА!!! — почти выкрикнула она. Испугавшись, что слишком громко, Женя понизила голос до шепота, добавила почти неслышно: — Все, что скажешь…

— Готова терпеть боль, холод и голод?!

— Да!

Кивнув скорее себе, чем девушке, Легостаев скинул балахон, оставшись в одних трусах. За поясом у него торчала жуткого вида плеть. Женя ничего этого не видела, иначе вряд ли бы продолжала стоять так неподвижно, прикрыв глаза в ожидании чего-то необычного.

Да, это действительно было необычно. Даже скорее невероятно.

Что-то свистнуло, и на спину девушки обрушился обжигающий удар. От неожиданности и дикой, режущей боли она закричала в полный голос.

Удар повторился. Еще. И еще. Раба Евгения больше не кричала, со всей силы закусив губу, лишь стонала, вздрагивая всем телом после каждого удара.

Легостаев вошел в раж. Он бил девушку по спине, ягодицам, бедрам, ногам, сдерживая силу ударов, но не их количество.

После десятого Женя вдруг почувствовала резкий укол наслаждения. Словно что-то взорвалось внутри и с каждым ударом продолжало взрываться снова. Она застонала в полный голос, по прикушенным губам текла кровь, из глаз лились слезы. В экстазе она выкрикивала:

— Еще! Да! ЕЩЕ!!

Вдруг удары прекратились. Раба Евгения обмякла, крики чуть затихли.

Новый свист и… обжигающая полоса пролегла по ее груди. На коже вспух красный рубец, но змеиный язык плети не дал ей передышки. Он укусил еще раз, задев сосок, еще…

Женя кричала, захлебываясь слезами и словами, ей было хорошо и нестерпимо больно одновременно.

Легостаев сдерживал себя с трудом. Забить девушку насмерть совсем не входило в его планы, но ей так нравилось… Вон как орет.

«Тише… тише. Я же не палач!»

В Женином крике потонули какие-то шумы за дверью. Наместник даже не обернулся. Рабу Евгению сотрясал неизвестно какой по счету оргазм, она извивалась под ударами плети. Испещрившие кожу рубцы, яростно пылающие похотью глаза и нечленораздельные рычания сделали ее похожей на тигрицу.

Дверь за спиной Наместника вздрогнула от удара, прогнулась, но устояла. Запоры пока держали. Женя в этот момент с трудом простонала:

— ААШЕЩЕЕЕЕЕ!!!

Под чьим-то крепким плечом дверь подалась и, сорвавшись с петель, отлетела на полметра вперед, едва не задев Наместника. Легостаев в гневе обернулся, собираясь отчитать нарушителей. До сих пор никто не мог войти в его покои без разрешения, а уж в заднюю комнату — и подавно.

В подвал! На неделю! И не кормить!

Но он не успел сказать ни слова. Несмотря на возбуждение, голова оставалась ясной — Легостаев моментально все понял. И ему тут же захотелось исчезнуть. А еще — кричать, ругаться, биться головой о стены. Ибо это был крах. Крах всех его надежд и мечтаний.

Комната мгновенно наполнилась людьми. Бородатый крепыш в стилизованной под камуфляж незнакомой форме в долю секунды вырвал у Легостаева плеть, завернул руку за спину, заставив согнуться от боли. Сказал:

— Стоять, сука. Стоять и бояться.

Из-за двери то и дело доносились голоса: «Анафема! Всем оставаться на своих местах!», «Анафема! Спокойно, вы под нашей защитой», а то и просто: «Стоять! Анафема!».

Невысокий мужчина с неприметным лицом снял потертую кожаную куртку и набросил ее на исхлестанные Женины плечи. Потом окинул комнату презрительным взглядом и с нескрываемым отвращением произнес:

— Не двигаться, Легостаев. Вы в нашей юрисдикции. Я — старший контроллер Анафемы Артем Чернышев.

В наступившей тишине последний стон Жени показался особенно громким. Вид ее был страшен — в кровь искусанные губы, залитое потом лицо, жутко вспухшие полосы на гладкой белой коже. Девушка попыталась взглянуть на неожиданных гостей, подняла голову… и потеряла сознание.

2003 год. Из дневника Марины Астаховой

…14 Мая.

Весна. Хочу влюбиться. Вот прямо сейчас — взять и влюбиться! Чтоб Никита не слишком расслаблялся. А то он все думает, что я по нему сохну. Да нужен он мне! Тьфу! Вот еще… Договорились же тогда обо всем. Решили, что оба свободны, можем делать, что хотим.

Или, как я теперь понимаю, он может делать, что хочет, а я — сохнуть по нему.

Разбежался.

Ладно, дома допишу, ИМР скоро. Скучища, да еще на две пары.

Проклятье!

Забыла дома тетрадку по ИМР. Придется в дневнике писать. Прости, дневничок, ты многое от меня вытерпел, потерпи, пожалуйста, и это. Вот сейчас Циклоп придет, ручаюсь, ТАКОГО я в дневник никогда не писала.

Забавно, Никита один сел. Клеился к Лерке, клеился — и на тебе. Интересно, она его отшила, что ли? Хотя какое мне дело? Он теперь свободный, пусть делает, что хочет.

Ну, все-таки интересно.

И Лерка какая-то странная сегодня. Тряпки напялила отпадные, но не накрасилась. Сидит мымра мымрой. Я и то красивее.

(Стилизованная львица с бантиком и сердечком в лапках.)

ЭТО Я!

Может, случилось чего. Лерка, говорят, разборчивая. Дала Никите по морде и все дела. Это я, дура, слушала его, развесив уши. И млела.

А он наверняка ей то же самое плел: устал от траха без любви, хочу, чтобы чувства были, чтобы не как обычно— «сунул, вынул и бежать» (зачеркнуто) «пое…» (жирно зачёркнуто, конец слова замазан) потрахались на раз, и все. Хочу, как у людей — по-настоящему. .

Лерка хоть и блатная, но не дебилка же (два последних слова обведены кружком, на них указывает стрелочка).

А САМА?

(Почерк становится ровным, разборчивым.)

ИСТОРИЯ МИРОВЫХ РЕЛИГИЙ

Лекция 29

Ведущий — проф. Бердан

Нет, лучше так:

Ведущий— проф. Циклоп :)

В конце восьмидесятых, когда наметился крах коммунизма, в том числе и как общегосударственной религии, российский народ оказался перед некоей идеологической пустотой. Стало не во что верить. Сначала возникшую пустоту люди стремились заполнить традиционным для России православием.

Ага, помню, как все в церкви ломанулись. Маманя моя в первых рядах. Хотя если б не та тетка шизанутая, неизвестно еще, как дело повернулось.

В начале девяностых годов волна окрещенных окрепла, превратившись в поток, стало неожиданно модным быть православным. Соответствующие цифры приведены в моей брошюре «Посткоммунистические религии: первая волна». Желающие могут ознакомиться.

Циклоп в своем репертуаре. Понимай так: желающие могут прикупить книжку. Ищи ее теперь, небось давно уже в макулатуру выкинули. Придется, блин. Говорят, на экзаменах он очень любит, когда его «труды» цитируешь. Сразу покупается, млеет и рисует пятерки пачками.

Церковные иерархи потирали руки и приготовились заслуженно почивать на лаврах. Почти никто из высшего православного духовенства и пальцем не пошевелил для того, чтобы хоть как-то позаботиться о миссионерстве, о пропаганде религии, выражаясь сегодняшним языком. Никто не обеспокоился даже тогда, когда волна нововерующих стала спадать, пока не уменьшилась, наконец, до жиденького ручейка.

А ведь все объяснялось просто. Коммунистическая идеология прочно засела в головах у граждан бывшего СССР, заменив к середине двадцатых годов православную веру. «Пролетарские» ценности стараниями того же Сталина, к сожалению, не исчезли совсем, а трансформировались в род «коммунистической» псевдорелигии, со всеми полагающимися ей атрибутами, довольно неуклюже маскирующимися под традиционные православные догматы: троицей «богов» (Маркс — «отец», Энгельс — «дух святой», Ленин — «сын», воплотивший всю полноту «отца» в практическую идеологическую «телесность»), «святыми мощами», своими «угодниками и мучениками», «крестными ходами» и так далее…

Именно поэтому коммунисты с такой яростью боролись с духовенством, храмами, религиозными святынями. Появившиеся на рубеже двадцатых-тридцатых годов — как промежуточный вариант — многочисленные реформированные и «красные» церкви тоже попали в число врагов. Новой идеологии не нужны были союзники: ни вынужденные, ни сознательные — никакие! Только полная и окончательная победа.

Новые власти тогда сработали очень четко, заменив православные праздники многочисленными Днями Труда, Взятия Бастилии, Первомаями, лики святых — Бородатой Троицей. Роль великомучеников сыграли убитые коммунисты-иностранцы, деятели Интернационала, полководцы Гражданской войны (Роза Люксембург, Карл Либкнехт, лейтенант Шмидт, Чапаев, 26 Бакинских комиссаров). Нетленные мощи тоже получили свое воплощение в коммунистической религии — забальзамированное тело первого вождя.

Во наперечислял! Все и не упомнишь. Ну, ладно, в брошюрке той наверняка есть.

Сомневающихся и недовольных быстро ликвидировали. В свое время так же, кстати, поступали и русские князья, огнем и мечом заменявшие традиционное язычество на греческую веру. Но тогда христианство было еще молодо, и не стеснялось в средствах для расширения паствы и защиты «своего рабочего» пространства. С тех пор православие обрело терпимость (даже староверы вошли в Русскую православную церковь на правах автокефальности), да и не оказалось на рубеже эпох во главе церкви людей, подобных Никону или Сергию Радонежскому.

Люди в массе своей никогда бы не пошли в православие просто так. Изначально неверующие россияне — или, точнее, бывшие граждане СССР — привыкли, чтобы их агитировали, зазывали, агрессивно, с напором, часто с угрозами, чтобы каждого отдельно приглашали вступить в партию, комсомол, наконец.

Поэтому середина и конец девяностых в России отмечены бурным расцветом всяческих нетрадиционных религий и сект. Адвентисты, кришнаиты, муниты, мормоны, свидетели Иеговы, «Белое братство», Секо Асахара и все прочие плодились на многовековой православной вотчине, как грибы после дождя. Сила новоявленных религий была в миссионерстве. Адепты проповедовали на улицах, чуть ли не за руку тащили людей на свои обряды и заседания, привлекали необычной одеждой, красивыми лозунгами, а то и хорошо продуманными ходами.

Например, кришнаиты на каждом углу заявляли о своем пацифизме, что, естественно, привлекало внимание молодых парней призывного возраста, которым никак не хотелось идти в стремительно деградирующую Российскую армию.

Сегодня мы рассмотрим примеры некоторых наиболее многочисленных сект, активно действующих на территории современной России.

Первый пример — секта «свидетелей Иеговы», или, по изначальному названию, «Общество Сторожевой башни». Общество основано в 1884 году владельцем галантерейных магазинов Чарлзом Тейзом Расселом (США). Еще в юности Рассел увлекся учением о скором конце света адвентистов седьмого дня, которые первоначально назначили Второе Пришествие на 22 октября 1874 года.

Фу, скучища какая! Болтовня одна. И, по-моему, только одна я, дура, записываю. Сашка записочки по рукам пускает, парни на заднем ряду вообще в карты режутся. Лиля с Егором делают вид, что слушают, Лилька даже пишет что-то… Только руки у Егора под партой и глаза почему-то масленые, а Лилька жмурится от удовольствия и вздрагивает. Вот интересно — он ей коленки гладит или уже в трусики залез?

Ой! Никитка на меня посмотрел. Подмигнул даже. Тоже, небось, сладкую парочку углядел. Ну-ну, пусть надеется. Уж ему-то точно ничего не светит. Да и сидит через три ряда, незаметно не пересядешь. А если полезет, Циклоп так разорется, что на третьем этаже будет слышно.

И не дамся я. Счаз! Вот еще. Даже думать противно.

Не дам себя трогать.

НЕ ДАМ!

Да и вообще: я же сегодня в джинсах, а не в юбке. Облом Никите! Так ему и надо, козлу. Не буду на него смотреть больше, а то еще подумает невесть что. Лучше Циклопа послушаю. Он, может, и старый, зато умный. И руки у него точно не потеют.

После нескольких лет свободного толкования Священного Писания Рассел вырос до возвещения собственных «откровений». Для начала он уточнил дату конца света — 1872 год. Потом, уже после адвентистского 1874 года, Второе Пришествие пришлось передвинуть — новая дата: 1878 год. К этому времени Рассел уже успел обрасти поклонниками. Но когда и через три года ничего не произошло, Рассел вывел «окончательную» дату Армагеддона и «основания Царствия Божия на земле» — 1914 год.

Рассел готовится к концу света, скупает земли, строит в Нью-Йорке штаб-квартиру и открывает собственную типографию. С 1879 года он издает журнал «Сионская Сторожевая башня и вестник присутствия Христа», в котором печатает весьма своеобразные переводы Библии, а с 1886 года начинает публиковать свое «шестикнижие», впоследствии озаглавленное как «Исследования Священного Писания». Седьмой том увидел свет уже после смерти автора.

Своим трудам Рассел придавал большее значение, чем Библии: «Шесть томов „Исследований Священного Писания“ — это не комментарии, а практически собственно Библия. Люди не способны понять намерения Бога без моей книги…»

Циклоп сказал, цитата не полная. Опять услал к своей брошюрке. Обязательно выпишу— вот он расцветет-то!

Себя Рассел называл «рупором Бога», возвещающим Божью волю.

Обещанного конца света в 1914 году почему-то не произошло. Члены Общества оказались в замешательстве. Рассел изменил дату на 1915 год. Но в августе разразилась Первая мировая война, которая спасла «пророка» от неминуемого краха. В 1916 году было объявлено: «Наши разумеющие глаза должны ясно различать, что Битва Великого Дня Всемогущего Бога уже идет».

После смерти Рассела «Сторожевая башня» провозглашала все новые даты Армагеддона, начала «тысячелетнего царства» и других мистических событий то на 1918 год, то на 1920.

Во время Второй мировой войны деятельность секты несколько поутихла, но в середине шестидесятых она заявила о себе новыми «откровениями». В 1969 году «Сторожевая башня» призывала молодежь отказаться от высшего образования: «Не давайте им промывать вам мозги сатанинской пропагандой о желании чего-то достичь в этом мире. У этого мира осталось очень мало времени!»

Намеченный на 1975 год очередной конец света вызвал бурный приток новых членов. За год до срока «Общество Сторожевой башни» советовало продать свои дома, чтобы отдать все свое время распространению учения «Сторожевой башни». В восьмидесятых годах появилась новая дата — 1999 год.

Ух, наконец-то пара кончилась. Думала, не выдержу. Нет, кое-что даже интересно, но большинство — такая скучища!!

Ладно, допишу о Никите.

Вечером в пятницу мы вроде бы обо всем договорились, все решили, расстались друзьями. А утром я услышала случайно, как он Вадику сказал: «Ничего, она еще сама ко мне прибежит!» Повернулся, понял, что я все слышала, нагло мак улыбается: «Маришка, привет! Как спалось? Одной?»

Хотела я ему по морде двинуть, да не решилась при всех-то.

Перелистала пару страниц назад. Неужели про этого человека я писала такими большими буквами «ЛЮБЛЮ» на пол-листа? Как я могла быть такой слепой?

Маришка— ты (несколько слов замазано)…

Этот урод хотел пересесть ко мне, но я его послала. Иди, говорю, к Лерке. А он усмехнулся и говорит: «Мариш, ты что, ревнуешь?» Вот скотина!

Я, говорю, не ревную. Как я могу ревновать, если ты для меня— пустое место. И сидеть мне с тобой неприятно.

Тогда он пошел и сел с Катькой. Оглянулся на меня, улыбается… Рот до ушей, смотреть противно.

Идеальная пара получилась. Катька всем на факультете дает, и Никите даст, если хорошо попросит. В «Летчик» сводит или, там, в «Облако». А Никите самое то. Говорил же мне, что отдаваться надо по принципу «кто девушку ужинает, тот ее и танцует».

Дура я, в общем.

Сел бы со мной, уж потерпела бы как-нибудь, не умерла.

Вдруг помирились бы.

ИСТОРИЯ МИРОВЫХ РЕЛИГИЙ

Лекция 29 (продолжение)

После смерти Рассела президентом «Общества Сторожевой башни» стал Джозеф Франклин Рутерфорд. В 1931 году на съезде в Огайо именно он дал Обществу новое название — «Свидетели Иеговы», сославшись на слова пророка Исаи: «Мои свидетели, говорит Господь, вы» (посмотреть, откуда цитата! ).

При Руттерфорде штаб-квартира иеговистов получает название «Вефиль», переезжает в Бруклин, откуда и поныне руководит сотней подразделений по всему миру.

В Россию «Свидетели Иеговы» проникли еще в первые десятилетия советской власти. После окончания Великой Отечественной секту обвинили в сотрудничестве с гестапо, и деятельность «Свидетелей Иеговы» была запрещена. В последние годы в полном соответствии со свободой совести и вероисповедания отношение государства к «Свидетелям Иеговы» резко изменилось. Секта зарегистрирована в Министерстве юстиции, деятельность иеговистов приобрела легальный статус. В России созданы главный центр иеговистов и филиал издательской штаб-квартиры «Вефиль», распространяющей литературу по всем городам России.

(На полях крупно выведено: НЕ ЗАБЫТЬ ЗАЙТИ В БИБЛИОТЕКУ.)

Для удобства своей пропаганды «Свидетели Иеговы» называют себя «новыми истинными христианами». Но по основным вопросам веры догматы иеговистов принципиально противоречат православным и католическим канонам. Рассмотрим некоторые расхождения более подробно.

Иеговисты отрицают христианское учение о Святой Троице, заявляя, что его «породил сатана». Они настаивают на единоличии Бога-Иеговы, Святой Дух именуется «божественной силой» или «энергией», личность в нем отрицается, а Христа называют лишь «первым творением Бога». «Свидетели Иеговы» не признают физическое воскресение Христа, считая, что Христос воскрес лишь духом и затем «материализовался в другое тело». Также отрицается бессмертие души: «душа перестает существовать, когда человек умирает». По представлениям членов «Общества Сторожевой башни», жертва Христа — это не более как «выкуп», уплаченный Иегове в соответствии с «требованиями небесной справедливости». Христос пролил кровь только за 144000 избранных, разумеется, из числа ревностных сектантов. Их спасение достигается исключительно человеческими усилиями, добрыми делами и строгим выполнением предписаний «шестикнижия».

Вся литература иеговистов пестрит пророчествами об уничтожении всех государств и скором установлении на земле Божьего Царства. Жить останутся только иеговисты, все остальные подвергнутся истреблению. Крайняя близость конца света, несмотря на ложность предыдущих предсказаний, остается наиболее важной частью учения «Сторожевой башни».

Более тонкие противоречия в учении иеговистов и христианских канонов читайте в моей брошюре.

По-моему, Никита с Катькой поцеловались. Или мне показалось?

Да какое мне дело? Пусть лижутся хоть круглые сутки.

МНЕ ВСЕ РАВНО!

И вообще— хочу влюбиться!

В Циклопа. А что? Он умный и не такой уж старый. Нудный немножко, зато хороший. В прошлом семестре мне автоматом зачет поставил только за то, что я доклад помогла делать… И всегда на «вы» обращается: «Марина, вести семинар будете вы».

Теперь поговорим о мормонах.

До недавнего времени значение слова «мормон» знали лишь специалисты по американской истории. Официальное название секты — «Церковь Иисуса Христа святых последних дней». Само же слово нисходит к имени пророка в кавыч… (зачеркнуто) «пророка» Мормона, который якобы составил «Книгу Мормона», историю некоего еврейского племени между 600 г. до н.э. и 421 г. н.э., вышедшего из Иудеи при царе Седекии и после долгих морских странствий добравшегося до берегов Северной Америки. Эта книга, почитаемая мормонами как своего рода «евангелие», в 1980 году впервые была издана на русском языке. Хотя она претендует на историчность, изложенные в ней факты до сих пор не подтверждены ни письменными, ни археологическими источниками.

Согласно «Книге Мормона», часть иудеев под водительством Нефия, богоизбранного младшего сына пророка Легии, высадившись в Америке, назвали эту землю обетованной. Нефийцы жили в Америке по законам Моисея. После своего вознесения, к ним якобы явился Христос, который сказал (цитата вписана позже пастой другого цвета) «двенадцати, избранным Им: Вы — Мои ученики и свет этому народу… И вот эта земля — ваше наследство; и Отец дал ее вам. И Отец повелел Мне, чтобы Я никогда не говорил об этом вашим братьям в Иерусалиме ».

Последний из нефийцев, Мороний, перед своей смертью закопал баснословную историю народа, записанную на золотых листах, в пещере горы Кумора, расположенной в штате Нью-Йорк. В 1827 году по указаниям «явленного» Морония там ее и обнаружил молодой Джозеф Смит. Таким образом,

Смита можно «полноправно» назвать основателем мормонской секты. Смит прочел листы, написанные «новоегипетским языком», которые затем показал своим последователям. После чего листы бесследно исчезли и до сих пор не найдены. В 1830 году фальсификация вышла на английском языке и стала мормонским «писанием».

Мормонское «писание» имеет большое сходство с фантастической повестью «Найденная рукопись», написанной около 1812 года в библейском стиле Соломоном Сполдингеном.

11 апреля 1830 года Смит выступил с первой сектантской проповедью, крестил в озере шесть своих последователей и провозгласил себя «пророком последних дней», равным пророкам Ветхого Завета. В первые же месяцы деятельность Смита столкнулась с резким сопротивлением местных протестантов, отчего секта вынуждена была уйти сначала в штат Миссури, а затем еще дальше на Восток, в Иллинойс, где мормоны основали город Нову. В нем сектантам удалось прожить всего восемь лет. Окрестные жители, возмущенные мормонским многоженством, изгнали их, а самого Смита, у которого было 27 наложниц, линчевали.

Двадцать семь! Неплохо. Никита, небось, не потянул бы.

По прериям Дикого Запада секта странствовала несколько лет под руководством преемника Смита — Брайэма Янга, пока не достигла Соленого озера, где основала город Дезерет, больше известный как Солт-Лейк-Сити — столица штата Юта. Его население до сих пор на 75% состоит из мормонов. Отличаясь большим трудолюбием, крепкой дисциплиной и сплоченностью, секта быстро превратила окружающую пустыню в цветущий сад. Сюда до 1887 года должны были переселяться все ее сторонники, хотя заграничная миссия мормонов долго не имела большого успеха. Только после 1945 года начинается усиленная экспансия секты: к 1962 году ее численность выросла до 2,6 миллиона, а в наши дни — до 5 миллионов человек.

Мормоны всегда и всем представляются как христиане, говорят о Христе и изображают Его в своих изданиях и молельнях; на деле секта является наиболее отдаленной по догмам от ортодоксального христианства. Умело замаскированное вероучение «святых последних дней» основано на сочетании разного рода ересей христианского и языческого происхождения.

По учению мормонов, верховное божество образовалось в результате сложного взаимодействия атомных сил и живет в центре мира, на светиле Колоб. Это божество последовательно породило всех иных богов и богинь. Но не ему поклоняются мормоны, а богу планеты Земля, который считается богом-отцом, «Элохимом», и является плотским существом, имеющим все человеческие потребности и страсти. Янг объявил им бессмертного ветхозаветного Адама. Вообще же, по вере мормонов, боги, ангелы и люди имеют одну природу и разнятся единственно степенью разума и чистоты.

По своему толкуют мормоны и христианскую Троицу. У «Элохима» есть только два лица — отец и Бог-сын, «Истова», который явился в мир не посредством Святого Духа, а от физического союза бессмертного бога Адама и смертной Девы Марии, точно так, как рождались боги в языческих мифах. От союза Адама же с богиней планеты Венера появился Люцифер, который утратил свое божественное достоинство и стал злым духом. Иегова-Христос, родившись, жил на земле как человек, был трижды женат (на двух Мариях и Марте) и имел детей, ибо иначе он не смог быть «божеством», потому что «божество» обязательно должно иметь жену. Понятно, что данная мифология к евангельскому христианству не имеет никакого отношения, хотя нынешние мормоны стараются всячески скрывать эту особенность своего учения.

(Росчерк.)

(Росчерк.)

Ручка КОНЧ…С…

(Другой пастой.)

Ну точно — ручка закончилась. Как всегда у меня — посреди лекции. Блин, почему я такая невезучая! Хорошо, у Ритки запасная нашлась.

Хотя у Ритки чего-нибудь просить — лучше удавиться. Дать-то даст, но таким взглядом смерит, что разом себя нищенкой чувствуешь. Нет, я понимаю, конечно, папа — банкир, мама — директор фитнесс-клуба, парни за ней только на «мерсах» заезжают, но чего так выпендриваться? Она, небось, и на филфак пошла из крутизны. Типа сейчас все на экономистов идут или бухгалтеров, а я вот, чича такая, философию буду изучать.

Ой, Циклоп шпарит, заслушаешься. Скукота, но надо же так складно излагать.

Мормоны преклоняются перед браком, и особенно — перед чадородием. До 1890 года они официально практиковали многоженство, неизменно навлекая на себя гнев окружающих. В последующие годы мормоны утверждали, будто они полностью отказались от полигамии, однако отдельные случаи продолжали встречаться до середины нашего века. Из-за многоженства секта и стала более известна в мире, чем она того заслуживала.

Из христианских таинств мормоны признают всего четыре: крещение, рукоположение, брак и причащение, которое производится хлебом и водою. Себя сектанты твердо считают «святыми последних дней», которые будут царствовать вместе с Христом во время Второго Пришествия.

Богослужение у мормонов сильно напоминает протестантское и основано на проповеди, чтении и исполнении гимнов. В Солт-Лейк-Сити стоит главное мормонское капище, увенчанное шестью башнями и золоченой статуей ангела Морония, который указал основателю секты место, где спрятана книга Мормона. Выйдя из протестантства, секта отвергает почитание Божией Матери, святых икон и святых мощей.

Еще один пример распространенной церкви — мунизм. Иначе мунизм называется Церковью Объединения.

Мунитское движение — одно из самых заметных в современной России. Официально сейчас в нашей стране более двадцати тысяч последователей Муна. Общее число мунитов в мире — около двух миллионов. Сами муниты увеличивают эту цифру до семи миллионов.

Источником вероучения Церкви Объединения является откровение, полученное «преподобным» (Циклоп опять заставил поставить кавычки) Муном. Активную проповедь своего учения он начал в 1954 году, когда основал «Ассоциацию Святого Духа за Объединение Мирового Христианства». В 1957 году Мун издал под своим именем прибавление к Священному Писанию под названием «Божественные Принципы».

Первоисточник мунизма учит, что две тысячи лет назад проповедь Иисуса несла в себе высшее духовное постижение, какое способны были вместить люди. Сегодня же человеческое сознание продвинулось вперед, и наступил момент, когда современное общество ищет более высокого уровня понимания. Учение Муна предлагает себя в качестве «продвинутого» источника. Оно представляет собой смесь христианской догматики, восточных культовых терминов, заимствованных из других религиозных учений.

По Муну история человечества делится на три периода: эпоха Авраама — формирование рода человеческого, эпоха Иисуса — развитие человечества и, наконец, эпоха Муна, который явился на землю, чтобы завершить священную миссию и освободить людей от сатаны. Личность Христа занимает в учении мунитов второе по значению место после самого Муна. Сектанты отрицают евангельскую догму воскрешения Христа и утверждают, что слова о Втором Пришествии — символическое обозначение прихода Муна.

Чего он все время на меня поглядывает? Плевать мне, клеится он к Катьке или нет! Пусть хоть прямо здесь ее завалит.

Неужели он думает, что я могу ревновать к пустому месту?

А Катька прямо тащится! Вот бл(зачеркнуто) шлюха!

«Церковь Объединения» формально не отвергает ни одну религию, считая каждую из них неким приготовлением к приходу Истинных Родителей. Муниты твердят о терпимости, но сами они — наименее терпимая религиозная группа, признающая иные вероисповедания лишь в качестве подготовительных шагов к принятию «Божественных Принципов». Замещение христианства на мунизм есть, по мнению мунитов, святая задача человечества и, в особенности, христиан: (цитата опять вписана позже другой пастой) «В этом надежда христианства — узнать, принять и воспринять Господа Второго Пришествия» .

Именно так и строится обучение нового члена секты: узнать, принять, воспринять. Культурный слой, приобретаемый ранее в семье, школе, традиционной церкви, — стирается и постепенно заполняется новым посредством изучения «Божественных Принципов» и духовных речей Муна. Через три года рождается «новая личность» с заранее заданными психическими характеристиками. Ей назначается пара для создания семьи и воспроизводства новых солдат Церкви Объединения. Как правило, брачные пары составляются с помощью компьютерных программ из членов секты разных стран, миссионерствовать они посылаются в третью страну.

Церковь Объединения как организация построена по военному образцу. Никаких демократических элементов, вся власть распространяется строго сверху вниз. Жизнь регламентируется внутренними уставами. В мунитское движение входят несколько подчиненных организаций для косвенной рекламы мунитских идей:

(Вписано на полях.)

Международный фонд образования — издатель учебного пособия «Мой мир и я»

Международный религиозный фонд

Ассоциация профессоров за мир во все мире

Международная женская ассоциация

Международный культурный фонд

Всемирная ассоциация работников средств массовой информации

Церкви Объединения принадлежат промышленные предприятия, два университета, газеты и журналы, среди которых «Вашингтон тайме», и многое другое.

Завтра мы поговорим с вами об адвентистах, «Белом братстве» и секте Анастасии.

Этот гад ушел с Катькой!

Ну и черт с ним!

Вечером, небось, позвонит, будет петь этой шлюхе дифирамбы.

А я телефон отключу. Обломись, Никиточка!

Поперек всей записи за 14 мая, на нескольких листах крупно выведено одно и то же:

ГОСПОДИ, ПРОСТИ МЕНЯ, ГРЕШНУЮ! КАКАЯ ВСЕ ЭТО МЕРЗОСТЬ!

3. 2005 год. Вызов

О возможном переводе в только что созданный Спецгоскомитет Чернышев узнал чуть ли не на третий день после указа. В узком, как пенал, служебном кабинете Артема неожиданно задребезжал телефон внутренней связи.

— Чернышев. Слушаю.

— Артем, — услышал он голос шефа, — занят? Ладно, не хочу отрывать. Будешь уходить — загляни. Надо поговорить.

Нельзя сказать, что вызов к начальнику отдела оказался для Чернышева неожиданным. На его группе висело сейчас несколько крупных неоконченных дел, в МУР постоянно поступали нетерпеливые запросы сверху, и подполковник по вполне понятным причинам хотел быть в курсе. Даже если особенных успехов и нет, для успокоения высоких кабинетов нужно сказать хоть что-то. Лучше какие-нибудь цифры: количество опрошенных, следственных экспериментов, опознаний… Чтобы видели — носом землю роем, не сидим сложа руки.

Артем, правда, не очень любил докладывать о ходе расследования. Группа держит в руках несколько нитей, некоторые заведут в тупик, какие-то будут отброшены как несущественные или вообще не имеющие отношения к делу, и лишь одна-две окажутся перспективными. Это рутинная, повседневная работа — опросы, копание в архивах, данные осведомителей, заключения экспертизы. Тысячи тонн словесной и бумажной руды, которая вполне может оказаться пустышкой. Зачем же тратить время на пересказ деталей, может быть не имеющих никакого отношения к сути дела.

Да и сам звонок никак не вписывался в привычную манеру общения подполковника Игнатовича. Обычно он коротко бросал в трубку «зайди», мало интересуясь, занят подчиненный или свободен. Да и причину вызова никогда не объяснял. А тут — «занят?», «не буду отрывать», «надо поговорить».

От хороших новостей Чернышев за последнее время отвык, поэтому решил, что начальство готовит какую-нибудь гадость. Может, «телега» сверху пришла — кто-нибудь из бывших «клиентов» решил отомстить, — а может, на группу решили спихнуть заведомо безнадежное дело. Дабы средний процент раскрываемости по отделу не портить — у Чернышовских орлов он и так, мол, в порядке, вот пусть особо своими показателями не выпендриваются.

В семь, усталый и злой, — несмотря на все старания, сегодняшний день не принес новых результатов, — он постучался в кабинет подполковника.

— Можно, Леонид Семенович?

— Заходи, Артем, заходи.

— Что случилось? — спросил Чернышев, решив прямо с порога взять быка за рога. — Новое дело? Вы же знаете, Леонид Семенович, у моей группы и так сейчас работы выше крыши, еще одно дело мы не потянем.

— Нет, тут кое-что другое. Вот, прочитай, — подполковник привстал, протянул Артему лист бумаги, увенчанный двуглавым орлом и шапкой Министерства юстиции. Официальное письмо оказалось не слишком длинным — пять-шесть абзацев, не больше, но в первую очередь на глаза Артему попался последний, обведенный красной ручкой.

«…В связи с вышесказанным просим направить в подразделения Спецгоскомитета несколько опытных специалистов, обладающих оперативно-розыскными навыками и юридической подготовкой…»

— Слышал, что батюшки наши задумали?

— Чтобы не слышать, надо быть как минимум глухим. Телевизор не умолкает, журналюги будто с цепи сорвались. Но мы-то здесь причем?

— Еще вчера пришел приказ — направить одного-двух от нашего отдела. Я сначала хотел кого помоложе отдать — Татаринова, например. Но сегодня позвонил городской «папа», просил это дело не мурыжить и поставить на личный контроль. А как он просит, ты, наверное, знаешь.

Чернышев кивнул. Глава ГУВД Москвы, иначе — «папа», напрямую никогда не приказывал, но просьбы всегда излагал напористо, так, чтоб было понятно — «не выполнишь, пеняй на себя». Игнатович сначала хороших оперов пожалел. Отдашь, а кто дела расследовать будет? Татаринова подполковнику не жалко — молодой еще, полтора года как с практики слез. Опыта ни на грамм, а в розыскном деле опыт важнее «юридической подготовки». Только «папа» сам когда-то с начальника отдела начинал, помнит эти штучки. Вот и намекнул.

— Ему, видать, самому приказали. В таком же тоне, причем явно не с Петровки и не с Тверской, а как бы даже не из Кремля. И он мне еще кое-что сказал, только предупредил: это, мол, не для чужих ушей. Леонид Степаныч, говорит, возьми себе на заметку: батюшкам нужны в первую очередь люди верующие. Впрямую никто ничего подобного не говорит, но намеки более чем прозрачные. Понял?

— Так им опера нужны, чтоб молитвы читать или чтоб сектантов ловить?

— Не знаю, Артем. Может, ты мне когда-нибудь расскажешь.

— Я? Почему я? — Чернышев, в общем, уже давно понял, куда клонит подполковник, так что ответ не прозвучал для него громом с ясного неба.

— Думаю, ты подходишь для этой работы больше всего. Лучше тебя никого нет.

Игнатович чуть улыбнулся, хитро посмотрел на Артема. Между ними никогда не водилось каких-то особенно дружеских отношений, но подполковник ценил Чернышова, действительно считал его лучшим опером в отделе и терять, конечно, совсем не хотел. Если бы не «папа»… Но всегда найдется какая-нибудь сволочь, стукнет не вовремя: подполковник, мол, приказы игнорирует — глядь! — твое дело уже в кадры затребовали. А до пенсии — всего три года.

— Лучше меня? Да тот же Брусникин, например, Аливеров, Кононов не хуже…

— Ладно, не прибедняйся. В МУРе ты, может, и не самая яркая звезда, но в нашем отделе — точно лучший.

— Но я неверующий!

— Ой, ли? Вера она не только крестик на шее, Артем, она — внутри. А потом — дело совсем не в ней… Впрочем, не буду настаивать. Это твое личное дело, ни меня, ни нашу контору, ни их, — Игнатович кивнул на письмо Минюста, — не касается. Подумай сам, Артем, прикинь шансы. Уговаривать тебя не собираюсь, ты мне здесь нужен, но, если решишься, чинить препятствия тоже не буду. Перевод — дело сугубо добровольное. А зарплата там явно повыше, чем у нас, звания сохранятся, да и чует мое сердце — этот новоявленный комитет большую силу наберет.

Несколько удивленный последними словами, Чернышев обещал подумать. Возвращаясь к себе на Красногвардейскую в переполненном вагоне метро, он то и дело прокручивал в памяти недавний разговор.

Подполковник явно что-то недоговаривал. В другой ситуации Артем моментально бы отказался от перевода. Ну кто, в самом деле, меняет насиженное место, коллег, давно уже ставших друзьями, не самую любимую, но все-таки полезную и нужную работу на нечто эфемерное и неопределенное. МУРу уже как никак скоро стольник, организация полезная и нужная, ведь преступники пока не перевелись. И вряд ли исчезнут в обозримом будущем. А значит, кроме зарплаты и карьеры можешь получать и моральное удовлетворение от того, что твоя работа пусть немного, но все же меняет мир к лучшему. А этот Спецгоскомитет? Сколько он проживет? Не охладеют ли к нему церковные власти через год-другой? Не окажется ли он ненужным после того, как выловит последнего сектанта?

В другой ситуации — да… Но только не теперь. Два с половиной года назад Артем ездил к родне в Новосибирск. На похороны. Четырнадцатилетняя Даша, дочь старшей сестры Надежды, покончила с собой, наглотавшись таблеток. У девочки с детства были нелады с сердцем, ей приходилось принимать кучу всяких лекарств. В том числе кардиостимуляторов.

Полторы упаковки оказалось слишком много для слабого сердца Даши. Спасти девочку врачи не смогли. Уже потом вскрылось, что несколько учительниц в Дашиной школе принадлежали к «Светлому Царству». Директора мало интересовала их религиозная принадлежность, лишь бы учили, и никто не мешал сектанткам вести пропаганду прямо на уроках. На уговоры посетить Храм Света поддались шесть девочек и двое парней, и все они попали под власть духовного лидера — Святозара. После смерти Даши остальных детей удалось выдернуть из его лап, секту прикрыли, а сам Святозар угодил под суд.

Но было уже поздно. Дашу этим не вернешь. И похороны, и поминки Надежда перенесла спокойно, держала себя в руках. Но потом, когда уже стало не нужно быть сильной, что-то надломилось в ней, и она сгорела за полгода. Второй раз в Новосибирск вырваться не удалось, работы тогда навалилось выше головы. Артем приехал только через год, чтобы снова увидеть их вместе — мать и дочь, в одной могиле.

А Святозар в тюрьму так и не сел. Суд оправдал его за недоказанностью улик, а единственное принятое обвинение — доведение до самоубийства — адвокат объяснил неустойчивым психическим состоянием Даши. Духовный глава «Светлого Царства» отделался небольшим штрафом и условным наказанием. Вскоре, опасаясь самосуда разъяренных жителей города, он уехал куда-то на восток.

Дашу Чернышов видел мало — в основном во время редких наездов к родне, да пару раз в Москве, когда Надежда привозила дочь на лечение. Помнится, он произвел тогда на девчонок сногсшибательное впечатление, приехав на вокзал в новенькой парадной форме. Теперь Надежды, которая после ранней смерти мамы вырастила его практически в одиночку, не стало, и это ударило по Артему намного сильнее. Тогда он жалел только об одном: что работает в МУРе, а не в угрозыске Новосибирска, и что ему не довелось брать Святозара лично.

С тех пор он недолюбливал сектантов, а уж уличных проповедников просто на дух не переносил. Однажды Артем едва не избил в кровь молодого паренька, когда тот подошел к Чернышеву с вопросом: «Познал ли ты истинную веру?». Мормона спасли только быстрые ноги.

Дома о разговоре с подполковником Чернышов пока решил не говорить — жена в то время ждала Сашеньку, шестой месяц уже пошел, ей было вредно волноваться. А следующим утром Артем позвонил Игнатовичу.

— Леонид Семенович? Это Чернышов. Я согласен.

— Хорошо… хотя какое там — хорошо! Мы без тебя совсем завязнем.

— Не переживайте раньше времени. Неизвестно, может, откажут еще.

— Вряд ли. Я тебе вчера до конца не договорил: им нужны не только верующие, но и…

— Я знаю, — спокойно сказал Артем.

Он еще вечером понял то, о чем Игнатович предпочел умолчать: в новый комитет стараются набирать таких людей, которых невозможно купить. Или — почти невозможно. Либо истово верующих, либо тех, кто люто ненавидит любых сектантов по личным причинам. Как он сам, например. Правда, если уж быть честным до конца, стоит вспомнить, что, вернувшись из Новосибирска, он в первые месяцы зверел при упоминании любой религии. Слава Богу, сейчас разобрался.

— Знаешь? — переспросил подполковник без заметного удивления. — Что ж… тогда и объяснять незачем. Могу только пожелать удачи.

— Спасибо. Что мне нужно делать?

— Пиши заявление в кадры. «Прошу перевести» и все такое… Через пару дней придет вызов из Минюста. На собеседование.

— К ним?

— Вряд ли. Скорее всего, в Патриархию. Действительно, когда Чернышов пришел на работу в понедельник, его уже ожидал красивый конверт с золоченым тиснением. В письме Артема официально приглашали прибыть на собеседование к 14 часам в пятницу в отдел внешних связей Московского Патриархата к протоиерею Адриану.

По правде сказать, Чернышов ожидал, что протоиерей Адриан окажется бородатым и вальяжным священником лет шестидесяти — такими православные иерархи обычно представали по телевизору. Однако к его удивлению протоирей выглядел почти ровесником самому Артему, и вальяжного в нем не было ничего. Наоборот, высокий, немного сутулый, с проницательным взглядом умных глаз и стремительными движениями, он даже не пытался изображать предписываемую православными канонами несуетность.

Протоирей поднялся навстречу, улыбнулся и сказал:

— Здравствуйте, Артем!

Чернышов смутился. В детстве, по настоянию бабушки, его окрестили, но сам он считал себя неверующим и православным укладом особенно не интересовался. Выходит — зря. Никогда не знаешь, как оно все повернется. Вот, например, сейчас он не знал, как нужно приветствовать священника, и немного смутился. Вроде бы положено назвать священника «батюшкой», испросить благословения и поцеловать руку. И то, и другое, и третье показалось Чернышову в сложившейся ситуации неуместным и просто глупым.

Адриан, кроме всего прочего, оказался еще и наблюдательным. Моментально уловив причину замешательства Артема, он протянул руку и весело произнес:

— Поступайте, как привыкли, Артем. Ко мне можете обращаться «отец Адриан» или «отец протоиерей», если вас это не смущает, конечно.

Чернышов поспешно пожал священнику руку, несколько скованно поздоровался:

— Здравствуйте, отец Адриан.

— Присаживайтесь. Не против, если я буду называть вас по имени?

— Нет, конечно.

Протоиерей сел напротив, спокойно выдержал изучающий взгляд Артема и только потом продолжил:

— Не бойтесь нарушить какие-то наши нормы. Во-первых, вам это простительно, потому что вы не верующий. Впрочем, это простительно и православному, если он оступается по незнанию или, скажем, случайно, а не со зла. А во-вторых, главная заповедь христианина — терпимость.

Чернышов чуть заметно усмехнулся. Ну да, как же. Не иначе и сектантов из одной только терпимости решили прижать. Однако вслух ничего не сказал, а протоиерей Адриан, похоже, не заметил его реакции.

— Видите ли, Артем. Нам в первую очередь нужен не истовый фанатик, а честный, благородный человек и хороший сыскарь, каким вы, несомненно, являетесь. По крайней мере, такой вывод можно сделать из вашего послужного списка, — отец Адриан положил ладонь на толстую коленкоровую папку, лежавшую перед ним на столе.

— Фанатик? Сыскарь? — переспросил Чернышов удивленно.

— Что вас удивляет? Слишком мирские слова в устах священника?

— …м-м… да, что-то подобное я и хотел сказать. Протоиерей Адриан снова улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, открытая. Настоящая.

— По роду своей прежней должности — помощника председателя отдела внешних церковных связей Московского Патриархата — мне приходилось читать уйму прессы, в том числе и бульварной, вступать в дискуссии на страницах светских газет, даже участвовать в ток-шоу. Так что всяких словечек я набрался предостаточно.

Чернышов заметил, что отец Адриан словно бы искусственно урезает некоторые фразы. Обычный человек сказал бы: «…всяких словечек я набрался — дай боже». Священник, конечно, не мог себе позволить употребить всуе имя Господне.

— А теперь я буду работать с вами. Боюсь, придется милицейский жаргон учить.

— Значит, вопрос о моем переводе решен?

— Не просто решен. По рекомендации нашего кадрового отдела вам будет выделена своя группа, которой вы сможете распоряжаться полностью. В вашем деле сказано, что вы прекрасный руководитель и координатор, умеете суммировать деятельность подчиненных. Мы хотим предложить вам должность контроллера одной из оперативных групп.

— В чем будет состоять моя работа?

— Под ваше командование определяется… точно пока сказать трудно: видимо, человека три-четыре. К сожалению, все они непрофессионалы. Людей, хорошо знающих розыскную специфику у нас мало, и мы стараемся ставить их во главе группы, как вас, чтобы остальные контроллеры могли набраться опыта. Наши сотрудники, в основном, из бывших военных, из силовых подразделений — они хорошо подготовлены физически, горят энтузиазмом. Ну а ваша задача — направить их энтузиазм в нужное русло. Работы — непочатый край. Под юрисдикцию нашего комитета попадают очень и очень многие. Тоталитарные секты, сатанисты, — как показалось Чернышеву, эти слова протоиерей выговорил с отвращением, — ереси, греховные дела наших младших братьев…

«Только младших? — отметил Артем про себя. — Интересно, это оговорка или предупреждение?»

Вообще, у Чернышева сложилось впечатление, что к нему присматриваются, изучают, ставят галочки и пропуски в неведомом реестре. Будто на экзамене. Что ж, как показалось самому Артему, вел он себя вполне достойно — уважительно и в то же время достаточно независимо. Конечно, он смущался в непривычной обстановке, но не лебезил и не заискивал.

— Вы не представляете, Артем, сколько там, — протоиерей показал рукой куда-то в сторону, — грязи и мерзостей. Кое-что просто неприятно и осуждается не только законами Церкви, но и светскими. Но есть и такое, что мне отвратительно и как священнослужителю, и как человеку, и как гражданину своей страны. Природа людская греховна, и мы с вами должны этому противостоять.

— Мы?

— Да, я буду куратором вашей группы. Начальником отдела, если хотите. В моем подчинении планируется несколько таких групп, от пяти до десяти. Дела будут приходить прямо из Патриархии, разработка — на ваше усмотрение, как подскажет опыт и ход расследования. Докладывать о результатах вы будете непосредственно мне. Так что, если вы задержитесь в СГКР, — а я чувствую, что задержитесь, — думаю, мы сработаемся.

— Скажите, отец Адриан, могу я ознакомиться с личными делами моих будущих сотрудников?

— К сожалению, только завтра. Точный состав вашей группы до конца не определен.

— Что ж, подожду. Когда приступать?

— Как будете готовы. Завтра подъезжайте к двенадцати, вас встретит послушник. Он покажет кабинет, познакомит с сотрудниками технического отдела и архива. Они будут вашей, так сказать, доказательной базой. Любые виды экспертиз, если понадобятся, сделают на Петровке или в Центре судебных экспертиз на Яузском. По договоренности с МВД, наши заказы выполнят вне очереди.

Чернышов покачал головой:

— Блажен, кто верует. Вне очереди — это значит «когда будет время». Плавали, знаем.

Как показалось Артему, протоиерей чуть нахмурился, однако ответил спокойно:

— Ну, вам с бывшими коллегами проще договариваться. Думаю, справитесь. А я со своей стороны постараюсь уже завтра, к вашему приезду, подготовить личные дела оперативников. Они будут ждать вас на столе.

Намек был более чем прозрачен, и Чернышов поднялся, собираясь прощаться. Но все-таки не удержался и спросил:

— Интересно, а что в ваших записях, — Артем кивнул на папку, — сказано обо мне. Если не секрет, конечно.

— Почему же секрет? — отец Адриан пожал плечами, открыл папку, перебрал несколько листков. — Никакого секрета нет. Личные данные я пропущу, — он снова улыбнулся, — вы их и так знаете. Ну, например вот: «…кроме большого опыта в розыскном деле, А.И.Чернышов прекрасно ориентируется в законодательстве, буквально соблюдает правовые нормы, что очень помогает на суде, лишая адвокатов их самого действенного оружия — обвинений в неправомочном аресте или неправильном ведении дела…» Протоиерей оторвался от чтения, поднял голову:

— Это правда? Артем пожал плечами.

— Ребята из экспертного прозвали меня «липучкой». Говорят, пока Чернышов не получит точное и ясное, по всем правилам оформленное заключение, не отстанет. Прилепится, мол, как банный лист — с мясом не отдерешь. Я считаю, что лучше уж сразу все подготовить, чем потом, на доследовании, да еще под прокурорским надзором.

— Разумно. Читаю дальше. «Инициативен, хороший руководитель, умеет создать рабочую обстановку в группе…» Вот, я же говорил!

— Что ж, — Артем немного помедлил, — наверное, все это правда. Никогда не писал рекомендаций самому себе. Спасибо за беседу, отец Адриан, буду рад работать с вами. Надеюсь, взаимно.

— Конечно!

Провожая Чернышева к двери, уже практически на пороге, Адриан вдруг взял его под локоть и тихо проговорил:

— Простите, Артем, можно я кое-что вам скажу? Не сочтите меня занудой, но я должен предупредить. Вам предстоит общаться со многими нашими иерархами, возможно даже с архиепископами и митрополитами. Никогда не говорите священнику «блажен, кто верует» и вообще постарайтесь не употреблять расхожих поговорок на церковные темы. Это задевает верующего человека. В личном общение называйте архиерея «владыкой», а официально или в переписке— «Ваше Преосвященство» или «Ваше Святейшество». Только, пожалуйста, не обижайтесь…

Артем кивнул:

— Спасибо. Весьма своевременные предупреждения, на что же, здесь обижаться.

Отец Адриан снова улыбнулся:

— Рад, что вы поняли. Мы собираемся подготовить брошюру, нечто вроде памятки для новых сотрудников-мирян. Но пока ее нет, приходится вот так, в личном общении…

4. 2007 год. Осень. Группа

С того дня прошло уже больше двух лет. СГКР сменил название, Чернышов получил старшего контроллера, четыре благодарности с занесением — по бумагам он все еще находился в подчинении МВД — и личную благодарность Патриарха. Группа Артема то увеличивалась до шести человек, то уменьшалась, когда после нового расширения функций Анафемы приходилось создавать больше контроллерских групп, для чего требовались опытные, подготовленные сотрудники. Привлекательная новизна первых месяцев давно прошла, работа стала обыденной. Не скучной, а просто обыденной. Такой же, как в свое время была в МУРе.

Почти ежедневно грязь, слезы, мерзость, от которых поначалу озлобляешься и борешься с желанием немедленно карать всех огнем и мечом прямо на месте. Потом это проходит. Грязь и мерзость остаются, но они больше не кажутся чем-то из ряда вон выходящим. Начинается самое страшное — рутина, Внешне она оборачивается спокойным, бесстрастным, почти скучающим тоном в разговорах с коллегами и на допросах над поруганным телом ритуальной жертвы сатанистов. А внутри… внутри боль. Нервно дрожащие руки по приезду с самосожжения огнепоклонников, страх за детей, которые могут попасть в такую же мясорубку, и бессонные ночи сомнений: зачем это все? Зачем раз за разом спасать десятки жертв властолюбивого подонка, если через неделю придется делать то же самое? Ведь несмотря на все предупреждения, все равно находятся доверчивые простаки, готовые идти за чудом!, добровольно влезая в оковы самого страшного — духовного — рабства,

И уже после всего этого наступает усталость, когда нет сил даже удивляться. Когда хочется только одного — крикнуть изо всех сил:

— Люди! Что же вы с собою делаете?!!

И может, если бы не семья, лучшим выходом стала бы пуля в лоб. Чтобы никогда больше ничего этого не видеть. Никогда!

Страх можно пережить, изгнать на время, но усталость — это навсегда.

Но кто-то же должен делать эту работу?

Сегодняшний выезд на задержание тоже не был каким-то выдающимся событием — группа Чернышева и финансовые следователи ОБЭП следили за сектой Обращенных давно. Правда, с группой впервые поехал новый сотрудник, Данила Шаталов. Или — как он попросил себя называть, едва переступив порог, — Даниил. Правда, Савва тут же окрестил его Даней, хотя только слепой мог не заметить следов пострига.

Чернышов вспомнил строки из личного дела, которое получил от протоиерея Адриана на прошлой неделе:

«…сирота, воспитанник Северо-Печорского монастыря, в 16 лет принял иноческий постриг. В 2003 году поступил, а в 2006 — закончил с отличием Православный Свято-Тихоновский Богословский институт (кафедра сектоведения). С благословения настоятеля Северо-Печорского монастыря, владыки Тихона, отпущен в мир для прохождения службы в Спецгоскомитете по религии. В вере проявил себя настоящим христианином, благочестив, сострадателен и милосерден…»

В Анафеме в последнее время появилось много отпущенников. Во-первых, не хватало людей, а во-вторых, как подозревал Чернышов, Церковь явно собирается полностью взять СГКР под свой контроль, вот и готовит новую смену. Верных, послушных, истово верящих.

Впрочем, пожаловаться на Даниила он не мог — бывший инок работал на совесть, с полной отдачей. Пока, правда, отправляли его в основном только в архив. И еще на допросы упертых сектанток, где его знания и — не в меньшей степени — христианское смирение лучше всего помогали преодолеть глухую враждебность обманутых женщин.

А вот сегодня Чернышов решил взять Даниила с собой. Кроме Артема и Саввы, остальные члены группы были новичками, надо же когда-то и начинать. Тем более что секта, по донесениям, насчитывала полтысячи человек: вдвоем никаких сил не хватит всех допросить.

К удивлению Артема Даниил не. сорвался. Даже после омерзительной картины в задней комнате. Не выбежал в слезах, не упал на колени, прося Господа простить чужие прегрешения.

Но побледнел он здорово. А при виде распятой, исхлестанной плетью девушки у него задрожали губы.

Сначала Чернышов думал жестко втолкнуть бывшего инока в повседневный кошмар Анафемы, но сейчас решил пожалеть парня. Каково должно быть после двадцати с лишним лет затворничества, праведной тиши и молитв увидеть воочию человеческие страдания? Пытки? Да еще — если истязают женщину. Да еще прикованную в позе распятия. Немыслимое для верующего кощунство.

Артем положил руку на плечо иноку:

— Даниил, как ты?

— Господи, прости мя грешного! Артем, почему люди такое делают?! Почему?

«Эх, Даня! Знал бы ты, сколько раз я задавал себе это вопрос — почему?»

— Спокойнее, парень… Это еще цветочки. Ягодки будут, когда мы сектантов этих допрашивать начнем.

— А что такое?

— Увидишь. Пройдись лучше по нижнему этажу вместе с остальными. Ну, там где живут все эти бедняги. — Артем хотел сказать «вся эта братия», удержался в последнее мгновение. Несмотря на давнее предупреждение протоиерея Адриана, он так и не научился сдерживать язык. — Посмотри, как бы чего не случилось. Могут руки на себя наложить или еще что…

— Грех же это!

— Вот ты им и скажи. Посмотри, может, кому-нибудь твоя помощь нужна. Ясно? Давай. А мы пока тут разберемся.

Даниил вышел из комнаты, сгорбившись, словно постарел лет на сорок. Следователи ОБЭП уже потрошили компьютер Наместника, его личный сейф. Рядовые члены группы разбежались по кельям сектантов — снимать первичный допрос. Видеооператор переходил из комнаты в комнату, беспристрастная камера отсчитывала минуту за минутой оперативной съемки.

Чернышов удовлетворенно кивнул: молодцы, мол, все правильно, и спросил у хлопотавшего вокруг девушки медика:

— Виктор Витальевич, что у вас?

Коренастый, полненький доктор больше всего походил на записного любителя пива из рекламы. И не скажешь, что перед тобой один из лучших медиков-криминалистов Москвы. Виктор Витальевич встал с колен, пряча в карман кардиограф.

— Пока могу диагностировать болевой шок. Образцы крови, слюны и слизистой я взял, можно увозить. Или вы хотели бы снять первичный допрос?

— Да, пожалуй. Если вы скажете, когда она сможет прийти в себя.

— Минут через десять. Болеутоляющее я, простите, колоть не могу, ибо в нее явно влили некую химическую гадость. Неизвестно, какой может получиться совместный эффект. Я просто обработал раны.

— Вы знаете мой следующий вопрос, Виктор Витальевич. Доктор оглянулся на синего от боли и холода Легостаева — одеться ему, конечно, не дали. Бывший Наместник нянчил вывихнутую руку, затравленно поглядывая по сторонам.

— Без экспертизы точно не скажу, — Виктор Витальевич взвесил в руке тяжелый чемоданчик криминалиста и снова посмотрел на Легостаева, — но по всем признакам подонок не успел.

Тот вздрогнул, несмело улыбнулся и запричитал:

— Нет-нет, что вы… я никогда… можете проверить, она вообще девственница…

Не обращая на него внимания, Чернышов кивнул доктору:

— Идите пока вниз, вместе со всеми. Ваша помощь там нужнее. Но далеко не уходите, — мало ли что. Савва, возьми девушку. Там, в соседней комнате я видел хорошую кровать.

Молчавший доселе бородатый крепыш, на которого Легостаев не мог смотреть без страха, легко, как пушинку, поднял бедную Женю и вынес из комнаты.

— Ну а мы, Легостаев, побеседуем пока с вами.

— Конечно-конечно, я все расскажу… Вы спрашивайте, спрашивайте.

Уже через десять минут допрос опротивел Чернышеву настолько, что он едва не приказал Легостаеву замолчать.

Бывший Наместник, еще утром величественный и богоравный, сейчас превратился в ползающее у ног контроллеров хнычущее существо. Понимая, что судьба его висит на волоске, он лебезил перед Чернышевым, молил его о пощаде и… говорил, говорил, говорил. Диктофон записывал историю бедного комсомольского вожака средней руки, оставшегося в начале девяностых не у дел. Настоящего образования у него не было: диплом он получил скорее по комсомольской, чем по учебной линии; соратники подались в банкиры и приватизаторы, а ему, Легостаеву, не повезло. Оттерли от новой кормушки. Долго искал работу, на последние деньги прошел курсы прикладной психологии, наскреб еще чуть-чуть по знакомым и открыл реабилитационный центр. Но тут грянул дефолт…

— Вас послушать, Легостаев, так в том, что вы организовали запрещенную законом секту, виноваты все, кроме вас.

— Нет, почему… я тоже виноват. Но вы поймите, я оказался в такой ситуации! У меня просто не было другого выхода! Я — жертва обстоятельств.

— Жертва вон, в соседней комнате лежит. Боюсь, Легостаев, пытки беззащитных девушек нельзя оправдать никакими обстоятельствами.

— Я не хотел! Она сама пришла ко мне. Раба Евгения — девушка странная, болезненная. И фантазия у нее странная. Пришла и стала просить, чтобы я ее наказал. Говорила, что она, мол, плохо справляется со своими обязанностями.

— Да? И какие же у нее были обязанности? Она что, работала на вас?

— Ну, она же жила здесь. Ее кормили, поили, одевали. Надо же было хоть что-то получать взамен.

— И взамен вы, Легостаев, решили с ней побаловаться. Так, как вы это понимаете.

— Нет, что вы! Ни за что! Я бы никогда не посягнул на девушку! Я их всех люблю. А тем более Обращенных. Вы поймите, для меня это то же самое, что изнасиловать собственную сестру!

— Раньше у вас это получалось. Такая фамилия — Ковальская, вам ничего не говорит? Ира Ковальская?

Легостаев, казалось, побледнел еще больше.

— Какая… Ковальская…

— Ирина Ковальская, по-вашему — раба Ира, которую вы пытали 16 марта. Крики и стоны фигурируют в показаниях свидетелей, побои — в протоколе обследования места происшествия, заполненного капитаном Лисякиным. Его, правда, уволили из милиции за служебное несоответствие, но мы всегда можем вызвать его повесткой. А еще есть показания мастеров строительно-монтажной фирмы «Сизиф». Интересные, кстати, показания, Легостаев. Вам дадут их почитать.

— Это все ложь… ложь… они сами приходили ко мне, говорили, что не могут больше чувствовать себя бесполезными, что хотят наказания. Я не имел права им запретить, раба… Евгения и Ирина… они угрожали покончить с собой.

— Да ну?

— Они просили меня, сами просили… поверьте! Почему вы не верите мне? Я говорю правду! Что может сказать вам Евгения — ее уже выгнали один раз, из ВУЗа за аморальное поведение… Она не хотела учиться, хотела зарабатывать собой! И у нас принялась за старое. Хотела откупиться телом, требовала, чтобы я взял ее…

— Что-то вы запутались в показаниях, Легостаев. То у вас получается, что девушка просила наказать ее, а как теперь выясняется — она пыталась вам отдаться. Неувязочка. А били вы ее, наверное, за плохое поведение: ай-яй-яй, как не стыдно. Чтобы больше не повадно было. Да?

Пригнувшись, чтобы не задеть за притолку, в дверь вошел Савва. Бывший Наместник метнулся от него в сторону, глаза испуганно забегали.

— Девушка очнулась. Просит пить. Говорит, что ее зовут, — тут Савва с такой ненавистью посмотрел на Легостаева, что тот едва не потерял сознание, — раба Евгения.

— Женя, значит, — задумчиво сказал Чернышов. — Женечка. Что скажешь?

— Вроде в сознании. Отвечает вполне разумно. Савелий Корняков, или по-простому — Савва, работал вместе со Чернышевым уже полтора года. Бывший старший лейтенант ВДВ, во время второй чеченской кампании попал в плен к боевикам и едва не погиб под пытками. Сочтя его мертвым, боевики бросили Савелия на перевале и отступили в Панкисское ущелье. Раненый и обессилевший Корняков почти неделю полз по каким-то горным тропкам, пока не вышел к своим. В этот момент, как он сам рассказывал, узрел Божественную благодать и, поверив, что именно Господь вывел его, в походном храме на базе в Ханкале принял крещение. После увольнения в запас Савелий не раздумывая поступил на службу в Анафеме, здраво рассудив, что здесь он сможет сочетать свои боевые навыки и службу Господу. Чернышов знал, что протоиерей Адриан и старший исповедник — отец Сергий — постоянно ругают Савву за излишнюю горячность в стремлении «давить подонков». Адриан не раз одергивал Савелия, советуя ему прежде смирить свой гнев, а уж потом благословлял на служение. Вот и сейчас Корняков явно переборщил с Наместником, тот постоянно потирает руку, морщится от боли.

Бывший Наместник удивительно точно ухватил момент, пролепетал, обращаясь к Чернышеву:

— …мне бы в больницу надо… рука…

— Будет вам больница, Легостаев. Сейчас закончим все и поедем. Там и больница вас ждет, и койка персональная, и баланда на ужин.

«Хорошо, что Савва только вывихнул мерзавцу руку, а не сломал. Ведь мог же. От картины, что была здесь полчаса назад, немудрено с катушек съехать. Слава Богу, противодействия не ждали, табельное оружие в сейфе осталось. А то бы пристрелил ублюдка».

Но работником Корняков был хоть куда. Может, не слишком большой хитрости — Савелий всегда предпочитал действовать напрямик, — зато исполнительный и честный. Да к тому же по-своему мудрый — тридцатичетырехлетний старлей родился и вырос в деревне Окаемово Владимирской области и в избытке обладал тем, что принято называть крестьянской смекалкой. А в силовом противостоянии Корняков был просто незаменим. Немалая физическая сила, выносливость, да к тому же — специальная десантная подготовка… В общем, грозный боец.

— Савва, отведи пока этого, — Чернышов кивнул в сторону дрожащего Наместника, — вниз, посади в машину. Пусть подумает о своей судьбе.

Корняков схватил арестованного за плечо, одним движением вздернул на ноги.

— Только не сломай ему ничего по дороге. И накинь что-нибудь.

— А может, наоборот? — спросил Савва. — В таком виде провести? Чтобы все его увидели. Прямо так, в труснике, жалкого и дрожащего.

— Бесполезно. Сейчас они скорее тебе в морду вцепятся за то, что ты их любимого Наместника мучаешь. Запись есть, признание есть — потом покажем. А пока все-таки накинь на него какую-нибудь тряпку.

— В соседней комнате расфуфыренная ряса валяется, в золоте вся. Может, ее?

— Нет, не стоит. В таком виде он для своих Обращенных мучеником запомнится. Не пойдет. Вон, смотри, в углу балахон грязный. Его и возьми.

Легостаев поник. Та же самая одежда, с черной перевязью Вечной Истины, в которой он вчера разговаривал с рабой Евгенией! Какая ирония! По его учению выходит, что арест и уничтожение его надежд — это и есть Вечная Истина?!

— И возвращайся, — добавил Артем. — Поговорим с девушкой.

Разговор не получался. Чернышов, в общем, к чему-то подобному привык, но настолько яростное нежелание сотрудничать даже он видел впервые. Женя просто не шла на контакт. Не хотела.

— …нет, ничего не знаю.

— …не могу сказать, сама не видела. В конце концов, Савва не выдержал:

— Милая, когда мы вошли, твой любимый Наместник хлестал тебя, как погонщик лошадь. Он тебя пытал, понимаешь? Ты и сейчас скажешь, что «сама не видела»? Да у тебя вся спина в шрамах!

Женя недоуменно подняла голову.

— Вы что, с ума сошли? Какие пытки? Какие шрамы?

— Вот эти. — Чернышов бросил перед ней на стол несколько фотографий. Хорошо оператор прихватил с собой цифровую камеру, а в штабной машине успели напечатать десяток снимков. Впрочем, и такие доказательства на девушку впечатления не произвели.

Спину на фотографии целиком покрывали знакомые рубцы, боль от которых так сладостно жгла сейчас Женю. Она неосознанно вывернула шею, попыталась разглядеть себя в зеркало.

— Это я?

— Вы. У нас есть медицинское заключение. Врач, который приводил вас в чувство, на самом деле — медик-криминалист. Он составил протокол снятия побоев.

— Чего? Побоев? Да вы не понимаете! — выкрикнула она и вдруг, словно поняв что-то, густо покраснела. — Это не то, что вы думаете. Понимаете, я… ну, я ничего не делала для сестер. Я не служила Предвечному, как надо. Мне нужно было попросить у Него прощения, покаяться… Понимаете? Иначе… иначе меня бы выгнали из семьи, потому что я никчемная, ненужная… Потому что я обуза!

По лицу девушки потекли слезы. Она всхлипывала, дрожала, но продолжала говорить. Слова лились из нее бесконечным потоком.

— Я должна была освободить разум и слиться с Ним. Для этого нужно день и ночь подвергать испытаниям плоть, не есть и не пить, оставаясь в холоде и голоде. Единственный просто помогал мне! Был моим защитником и проводником…

Чернышов вздохнул. Как это знакомо! Едва не забитая насмерть сектантка защищает своего «духовного отца», заученно повторяя чужие слова. Женя вдруг привстала, превозмогая боль, схватила Артема за руку, жарко зашептала:

— Я сама хотела, сама. Единственный обещал просить Его за меня. Он помогал мне освободить разум от плоти!

Савва глянул на Чернышева, украдкой покачал головой: эта готова, мол. Бесполезно.

Женя вдруг отстранилась:

— Я хочу видеть Единственного! Где он?

Артем долго молчал, вглядываясь в ее лицо. Девушка снова спросила:

— Где он?!

Теперь в ее голосе явственно слышалась истерика.

— Под арестом твой Единственный, — прогудел из-за спины Чернышева Савва. Артем не успел его остановить. Глаза Жени расширились, рот приоткрылся. И тут Корняков с удовольствием добавил: — И никакой он не единственный. Таких слизняков пруд пруди.

И тут Женя взорвалась. Она набросилась на мужчин с такой самозабвенной яростью, что в первые секунды Чернышов и Савва даже опешили.

— Вы посадили Единственного под арест!! Нет! НЕЕЕ-ЕТ! Пустите меня к нему! Пустите!

Не обращая внимания на боль, Женя рвалась вперед, пытаясь достать ногтями лицо Чернышева. Глаза девушки сделались совершенно безумными, по подбородку текла слюна. Сквозь одежду проступила кровь, но Женя, похоже, не замечала ничего.

— Савва! — выкрикнул Чернышов. — Держи ее!

Он первым понял, что если девушка в таком состоянии доберется до чего-либо острого, что можно использовать в качестве оружия, то перережет вены себе или кому-нибудь еще.

Корняков перехватил запястья Жени, развел ее руки в стороны. Переключив внимание на него, безумная попыталась пнуть Савву, а когда это не удалось — укусить. Еще раз. И еще. Корнякову, несмотря на всю свою силу, с трудом удавалось сдерживать ее атаки. Вывернуть руку или обездвижить Женю захватом он не мог: боялся причинить новую боль. Савва ни на секунду не забывал о рубцах, исполосовавших спину несчастной девушки.

Чернышов сорвал с.пояса рацию, коротко приказал:

— Врача! Срочно!

Не прошло и минуты, как в дверях появился Виктор Витальевич. Моментально оценив ситуацию, он быстро водрузил на стол чемоданчик, моментально отыскал в нем матовую пирамидку шприц-тюбика и, пока Женя билась и кричала, пытаясь освободиться из крепкой хватки Саввы, вколол успокоительное в плечо девушки. Она хотела извернуться, но было поздно. Тогда Женя попыталась укусить врача за кисть — и тоже неудачно. Транквилизатор начал действовать, сначала она просто успокоилась и перестала вырываться, а потом и вовсе обмякла в руках Корнякова. Савва аккуратно уложил ее на кушетку, стараясь не прикасаться к спине.

— Господи! Виктор Витальевич, что с ней?! Она словно с цепи сорвалась!

Доктор устало кивнул, наклонился к Жене, оттянул веко. Несколько секунд он изучал зрачок девушки, потом сказал:

— Ну, кроме совершенно бесспорного гормонального взрыва, явно вызванного искусственно, и общей сексуальной неудовлетворенности, девушка находится под действием небольшой дозы наркотического вещества. Судя по состоянию вен и слизистой, наркоманкой она не является, соответственно даже маленькая доза могла произвести серьезное воздействие. А теперь я могу со всей ответственностью заявить: не удивлюсь, если мы найдем в ее крови какие-либо возбуждающие препараты, эйфории, например, или кофеин. Завтра днем, когда анализы будут готовы, я смогу сказать точнее.

— Хорошо. Я вам позвоню. Савва, скажи Даниилу — пусть заканчивают без нас. А ты бери девушку и поехали. Ее здоровье сейчас важнее.

— Ага, — согласно кивнул Корняков. — И подонка нашего в изолятор завезем. Пусть уже сегодня на нарах мучается.

2006 год. Файлы из компьютера Марины Астаховой. Набросок статьи в экуменистический журнал «Новая философия»

…Все бы ничего, если бы за религиозной интервенцией в Россию не пришло религиозное мошенничество. Сотни новоявленных, ранее никому не известных «церквей», «храмов» и «братств» на поверку оказывались механизмом по отбору денег у прихожан («сектантов») в пользу «братства», то есть на самом деле — на счет «духовного главы» секты. Методы использовались самые различные: начиная с простых уговоров завещать средства или недвижимость вплоть до совершенно аморальных и противозаконных. Шантаж, угрозы жизни родственникам, пытки, методы психологического давления.

Но то были лишь первые ласточки надвигающейся беды. С начала девяностых в нашей стране бесконтрольно размножились чудовищные авторитарные секты, где «верховным божеством» становился сам глава, подчиняя прихожан своей воле, низводя их до рабского, почти животного состояния. В прессе и официальных документах подобные культы получили название деструктивных. Череда судебных разбирательств и даже уголовных сроков, вихрем пронесшихся над Россией в конце века; никого ничему не научила, и новоиспеченные секты продолжали исправно наполняться свежим «пушечным мясом». Сложное экономическое положение в стране заставляло людей балансировать на грани выживания, и с каждым годом им все больше хотелось чуда, которое по мановению руки сможет решить все проблемы. Секты не без успеха попытались взять на себя роль такого чуда, оставив в стороне и государственные институты и Русскую православную церковь.

Потом, конечно, спохватились. В качестве примера можно привести эксперимент в Ногинске, где по договоренности с Патриархией в большинстве как частных, так и государственных школ введен новый предмет — основы православной культуры. Это не Закон Божий времен царской России: детей не принуждают бездумно зубрить «Отче наш» или «Катехизис». Просто еще со школьной скамьи будущим гражданам страны прививается лучшая часть русской культуры, православная терпимость и — если так можно выразиться — религиозная грамотность. При этом никто не заставляет школьников креститься, менять конфессиальную принадлежность. В соответствии с законом РФ о свободе совести и вероисповедания мусульмане или, например, буддисты имеют полное право не посещать этот предмет.

Следующий шаг власти сделали несколько лет спустя. С подачи набиравшего силу Комитета по спасению молодежи от тоталитарных сект правительство в рекордные сроки провело через Думу новый закон о контроле над религиозными объединениями. Взрывоопасная смесь сотен культов и сект начала тысячелетия достала даже вечно оппозиционных сенаторов. А в 2005 году после долгих разговоров, многочисленных «за» и «против», в буквальном смысле заполонивших страницы и экраны СМИ, было, наконец, принято решение и о создании единого контрольного органа. На основе бывшего департамента Минюста по делам общественных и религиозных объединений оформилась невиданная доселе структура, получившая на удивление неброское наименование — Спецгоскомитет по религии, сокращенно СГКР.

В состав комитета вошли сотрудники МВД, Минюста, прокуратуры и представители церкви. В основном — православной, хотя из политкорректности мусульмане, буддисты, католики, протестанты и баптисты получили возможность участвовать в работе комитета на правах совещательного голоса.

В дальнейшем православное духовенство за каких-то два года полностью перевело на себя руководящую роль в Спецгоскомитете. Сегодня новая структура в открытую управляется и финансируется Русской православной церковью с молчаливого согласия государства. Популярное в наши дни название «Анафема» сначала считалось неофициальным и применялось, в основном, журналистами, но уже через год так называли Спецгоскомитет по религии даже президент и правительство страны.

В штате Спецгоскомитета числилось достаточно опытных следователей и несгибаемых прокуроров, у которых неожиданно оказались развязаны руки, — борьба с сектантами вышла на совершенно новый уровень. Работники Анафемы получили название контроллеров. Сначала у Спецгоскомитета по религии не было задач силового противодействия, но разгул сатанистов в 2006-2007 годах и появление у многих сект собственных охранных структур привели к образованию в Анафеме боевых подразделений (так называемая «новая опричнина»). Будущие «каратели» Анафемы проходили обучение в отдаленных северных и уральских монастырях. Методики подготовки покрыты тайной, и тайна эта серьезно охраняется. Известно лишь, что суровые условия жизни, монашеское послушание и истовая вера сделали «опричников» настоящими бойцами — преданными, бесстрашными и не задающими лишних вопросов. Правая оппозиция пыталась инициировать парламентские слушания о правомочности подобных подразделений, но ни одна подобная акция успеха не имела.

За два с половиной года своего существования функции Анафемы значительно расширились. Начав с выявления авторитарных и мошеннических сект, внутренних расследований в самой Русской православной церкви (греховное обогащение, растление малолетних, грех гордыни, ересь), сегодня новая спецслужба переняла от МВД и многие светские дела. Тем более что государство само призналось в собственной беспомощности: в начале марта 2003 года Минздрав подписал с РПЦ соглашение о пропаганде здорового образа жизни и совместной борьбе против наркомании, пьянства и детской проституции. После нескольких лет обсуждений последовала череда законодательных актов, облекающая Анафему достаточными полномочиями. У новой спецслужбы сразу прибавилось дел — торговля наркотиками, малолетняя проституция, «экспорт» доноров и органов за рубеж. Схема контроллерской деятельности Анафемы, возможно, далека от идеалов законности, однако она чрезвычайно эффективна и пока приносит одни положительные результаты. Подозреваемые задерживаются контроллерами Анафемы в контакте с силовыми подразделениями МВД или собственными силами. Потом преступников вместе с материалами дела передают государственному правосудию, но дальнейшее следствие и судебный процесс проводятся уже под пристальным вниманием Анафемы. На сегодняшний день наркодельцам, торговцам «падалью» и молодыми телами уже не так просто отделаться условными или смехотворно короткими сроками, подкупив суд…

5. 2004 год. Конференция

Марина и представить себе не могла, что именно она — единственная из всего курса — поедет в Нижний на конференцию. Разговоры о ней начались еще в прошлом году, когда устроители решили сделать ее ежегодной и более представительной. Кто-то предложил пригласить на конференцию не только православных богословов, мирских психологов и преподавателей, но и специалистов по религиозной истории. Желательно, молодых, чтобы иметь возможность взглянуть на проблему непредвзято, иными глазами. На кафедру мировых религий филфака РУГН приглашение пришло зимой, и с тех пор только и разговоров было: поедем в Нижний Новгород или не поедем…

Из учебной части вдобавок пошел слух, что доклад на конференции вполне может быть зачтен в качестве летней практики. Кому ж неохота освободить июль и отдыхать целых два месяца вместо одного!

Честно сказать, Марина хотела в Нижний не только из-за этого. Она мечтала хотя бы ненадолго сменить обстановку, вырваться из бесконечной московской круговерти. Ну и посмотреть заодно, что за зверь такой — научно-практическая конференция «Тоталитарные секты — угроза XXI века».

Да и отвлечься не помешает. Бесконечные ссоры и примирения с Никитой давным-давно встали поперек горла. Марина прекрасно понимала, что он не любит ее, и не любил никогда, просто Никите нужен запасной аэродром на случай разрыва с очередной пассией. В слезах и соплях он приходил к ней, твердя одно и тоже:

— Маринка, как я был слеп! Оксанка (вариант: Катька, Юлька, Лола) — такая дура!! Дура и стерва! Где были мои глаза?! Не понимаю, как я мог променять тебя на эту шалаву? Милая, лучше тебя нет на свете!

Потом, правда, выяснялось, что «мне с тобой скучно», «мы с тобой очень разные» и — финальным аккордом — «нам надо расстаться». Значит, на горизонте появилась новая раскрашенная кукла.

Нет, конечно, Марина знала лучше кого-либо другого — когда раздавали красоту, она несколько опоздала к началу очереди. Лучшее досталось Наталье Орейро, Линде Евангелисте, Дженнифер Энистон и Лне Ханкович с третьего курса. Утром, разглядывая себя в зеркало, Марина самокритично заключала: не модель. Пухлые щечки, которые так умиляют у детей, косметологами зовутся несколько более прозаично — жировыми буграми Буша. Непослушные рыжие лохмы никогда не удается причесать, веснушки — запудрить, а фигуру — изменить. Пяток килограммов определенно не мешало бы сбросить. А эти дурацкие хвостатые родинки у самой ключицы? Из-за них даже открытое платье не наденешь. Ну, одна — еще куда ни шло, вполне можно шиковать, как Мерилин Монро. Но три! Три — это перебор, особенно когда они расположены треугольником. Выглядит пошловато…

Единственное достоинство, как любила повторять мама, — таинственные зеленые глаза, но.., Линзы ей носить нельзя, а за стеклами очков таинственность не разглядишь.

Так что парни, конечно, за Мариной стайками не бегают, как за Катькой или Яной. Ну и что? Не бросаться же по этому поводу на шею поганцу Никите! Синица, мол, в руке есть, держи, радуйся! Вот еще! Сам приползет, в очередной раз извиняться будет, на слепоту сетовать. А она еще подумает — простить его или нет.

«Ладно, подруга, не ври хотя бы себе! Простишь, как миленькая, да еще потом сама себя винить будешь… Как всегда».

Вот и уехать бы от всего этого подальше. Хотя бы на время. Развеяться, Нижний посмотреть, доклад прочитать, если дадут. И Никиту не видеть хотя бы неделю. А то специализации разные, с третьего курса в одной аудитории не сидим, но как ни старайся, все равно в столовой или в библиотеке столкнешься.

Когда Наум Львович (он же — Циклоп) прямо на лекции зачитал список приглашенных и Марина услышала свою фамилию, радости ее не было предела. Потом вызвали к декану. Старый перечник долго читал нотацию в своем обычном стиле:

— …вас, Астахова, выбрали не только потому, что из всего курса ваши учебные показатели — наилучшие. Это, конечно, существенно, но не менее важен и другой факт: вы не замечены ни в чем предосудительном, как, к сожалению, многие наши студенты, а в общении с представителями любых — я подчеркиваю — любых религиозных конфессий неизменно проявляли такт и уважение к собеседнику. Соответственно, мы с Игорем Кирилловичем уверены, что вы сможете достойно представить наш университет, ибо честь и верность традициям…

Он распинался не менее получаса. Из всей его речи Марина извлекла главное: ректор Игорь Кириллович очень заинтересован в успехе этой поездки. Ну еще бы! Университет все-таки частный, существует на пожертвования попечителей, если удастся обратить внимание на РУГН Русской православной церкви, то в перспективе можно подумать и о каких-нибудь совместных проектах. А это деньги, и деньги неплохие.

Декан рассказал Марине и еще один важный факт: доклад, посвященный взаимоотношениям подрастающего поколения и Русской православной церкви, она будет лишь читать. По замыслу организаторов докладчица должна с умным видом объяснить почтенной аудитории (а это — на девяносто процентов — православные богословы, преподаватели семинарий и священники из разных епархий), почему молодежь не стремится в лоно истинной Церкви, а идет в секты. Как явствовало из речи декана, осветить проблему максимально осторожно и деликатно, написать подобный доклад с учетом всех мнений Марина не в состоянии. Так что лучше будет, если им займутся профессор Бердан и профессор Калинин с кафедры общей философии. А ей, Марине, останется только прочитать.

Она, понятное дело, не спорила. Кивала, поддакивала:

— Да, Евгений Владимирович, конечно… Я постараюсь… А у самой внутри зрела совершенно сумасшедшая идея.

Додумывала Марина ее дома, устроившись с ногами в любимом кресле. Почему это, если у нее самые лучшие показатели на курсе, она должна читать доклад Циклопа? Сама, что ли, не сможет написать? Уж справится как-нибудь! Главное, чтобы доклад получился интересным, а кроме того — запоминающимся. Тогда все будут говорить только о ней, ну и об университете, конечно. Игорь Кириллович останется доволен, а уж она, Марина, так и вовсе прославится. На курсе она разом прибавит в популярности, декан, наверняка, похвалит… лучше, чтоб при всех…

Главное, чтобы Циклоп не обиделся. А то еще влепит на экзамене «пару». Хотя нет, не посмеет. Побоится с ректором отношения испортить. Выгонят, куда его, старого, возьмут?

«В итоге я прославлюсь на весь университет, доклад где-нибудь напечатают, а ведь через год — диплом, будет, что вписать в графу „опубликованные работы“. Неплохой задел на будущее. А Никитка пусть локти кусает. Я на него даже и не посмотрю».

К дате отъезда «альтернативный» доклад был готов. Марине он казался просто сногсшибательным, особенно в противовес тому, что написали Циклоп с Калининым. Она даже не смогла дочитать их творение до конца — настолько оно оказалось скучным и пресным. Профессора ругали сектантов и бездуховную молодежь, которой наплевать на тысячелетнее православие славных предков. Стенания, в избытке разбавленные водой и бессмысленной цифирью, занимали все двадцать листов. Зато ни один из докладчиков так и не дал ответа на главный вопрос: «почему?» Никаких рекомендаций в докладе тоже не присутствовало. Понятно — кто мы такие, чтобы советовать?

Кроме Марины и профессора Калинина в состав делегации от РУГН включили еще одного студента с пятого курса и аспирантку Верочку, как говаривали злые языки — по личной просьбе декана. При этом злые языки глумливо усмехались. Что-то там такое случилось между женой декана и Верочкой, отчего он предпочел на некоторое время удалить аспирантку из города.

Марина особенно к сплетням не прислушивалась — ей было все равно. А Верочке она скорее обрадовалась: длинноногая и длиннолицая, как лошадь, она больше всего на свете обожала мужское внимание. Вот и хорошо. Будет кому обоих мужиков отвлечь.

Поезд уходил с Казанского в 22.43. Марина, как обычно, едва не опоздала, влетела в вагон за минуту до отправления, а собственное восьмое купе отыскала, когда поезд уже тронулся.

При ее появлении элегантный седовласый профессор Калинин вежливо встал, помог забросить наверх сумку.

— Марина, — слегка укоризненно сказал он, — мы уже начали волноваться.

— Простите. У меня всегда так. Никогда не могу собраться вовремя.

Манерного вида парень, который не удосужился ни встать, ни поздороваться, что-то пробормотал себе под нос. Марина расслышала только окончание фразы — матерный глагол, обозначающий чрезмерную степень самоуверенности. Сидевшая напротив крашеная блондинка, судя по всему — та самая Верочка, тоненько хихикнула.

После такого начала, понятное дело, разговор не клеился. Профессор попытался расшевелить собеседников, но после двух-трех дежурных фраз все опять замолкали. В итоге, поезд еще не успел выехать из Москвы, а Верочка со студентом намылились в ресторан. Следом за ними засобирался и профессор.

— Марина, не хотите с нами?

— Нет, спасибо. Я лучше посплю.

Калинин несколько обиженно пожал плечами, но настаивать не стал и вышел из купе.

После всех речей и напутствий, Марине больше всего хотелось побыть одной. Она забралась на верхнюю полку, включила ночник и принялась в который раз перечитывать и править собственный доклад.

Поезд прибыл в Нижний под утро. Пока нашли встречающего с плакатиком «РУГН-Москва», пока добрались до гостиницы, уже переполненной участниками с одинаковыми бейджами, пока устраивались, отдыхали с дороги — прошло полдня. А конференция открывалась в 17:00. Времени оставалось только на обед.

К пяти раскрашенный автобус мягко подкатил к зданию Нижегородской духовной семинарии, где и проходила конференция. Перед входом довольно вольготно расположилась группа приличного вида молодых людей в костюмах и при галстуках. Некоторые держали в руках плакаты. Марина с удивлением прочла: «Свобода вероисповедания — свобода совести», «Долой православный тоталитаризм!», «Нет — запретам на веру!». На вновь прибывших демонстранты не обратили никакого внимания. Немного поодаль стоял еще один автобус. Поперек борта тянулась надпись: «Охранное предприятие Муромец». За стеклами можно было разглядеть десятка два крепких, плечистых парней в синей форме.

— Что это? — спросил распорядителя профессор Калинин.

— Научники, — ответил тот, махнув рукой. — Церковь Разума. Каждый год митингуют. В прошлый раз пытались сорвать работу семинаров, врывались в аудиторию, выкрикивали лозунги. Пришлось нанять охрану, — он указал на автобус «Муромца». — Надеюсь, в этом году обойдется. Пока, впрочем, они ведут себя тихо.

А потом было открытие. Сначала зачитали приветственное слово от Нижегородской епархии, от Братства святого Александра Невского, коротко выступил представитель мэрии Нижнего Новгорода. В кулуарах шептались, что теперь, когда прежнего полпреда в Приволжском федеральном округе, который, по слухам, сам в свое время учился в «колледже» Церкви Разума, сменили, власти проявляют к конференции больше внимания. Причем — доброжелательного.

Вечер закончился торжественным банкетом. Оглядев зал, Марина впервые заметила молодого высокого священника самого удивительного облика. Он был не просто красив, он был великолепен. Таких мужчин она раньше видела только на обложках модных журналов. Немного грубоватое лицо, жесткая складка губ, холодные пронзительно-синие глаза… Длинные волосы шли ему — впрочем, ему шло все, даже ряса.

Профессор Калинин что-то спросил, Марина на секунду потеряла красавца из виду, а когда повернулась снова — на том месте его уже не было.

В гостиницу все вернулись усталые, и вроде бы пошли спать. Но проснувшись ночью, Марина обнаружила Верочкину кровать пустой. Наутро все разъяснилось — к завтраку и она и манерный пятикурсник вышли отчаянно зевая и потирая глаза.

Во второй день доклады и семинары начинались прямо с утра. В 16:30 по расписанию значилось: «Марина Астахова. Проблемы взаимоотношений нового поколения и Русской православной церкви».

Марина потом долго раздумывала, почему ее не насторожило обсуждение доклада молодого аспиранта НГЛУ, который с научной позиции рассмотрел взаимоотношения православия и религиозных меньшинств. Сам доклад восприняли в штыки, а попытки аспиранта вступить в полемику во время обсуждения резко пресекались. Фактически его подвергли обструкции. Особенно задела оппонентов сказанная аспирантом в запале фраза:

— Да вся эта борьба православия с сектами — один большой передел сфер влияния на паству!

Докладчика удалили под возмущенный гул собравшихся. Председатель объявил перерыв. Странно, но Марина не поняла предупреждения. Она все равно хотела прочитать СВОЙ доклад.

Через полчаса, когда страсти более-менее успокоились, конференция возобновилась. Перед Мариной выступал ученый-экономист из Санкт-Петербургского Центра помощи малому бизнесу. Он с негодованием рассказал о финансовой деятельности некоторых сект, руководство которых преуспевает в бизнесе, скупает гостиницы, торговые фирмы, развлекательные центры. Рабочие места в них предоставляются только сектантам, что вполне понятно, так как им даже не нужно платить зарплату.

То, что он говорил, аудитории в основном нравилось. Марина тоже слушала с интересом, историю с изгнанным аспирантом она уже почти забыла.

Экономист закончил вполне в духе всего доклада:

— …в настоящее время тоталитарные секты и деструктивные культы активно пытаются проникнуть и внедриться в органы образования, здравоохранения, управленческого аппарата, производства и коммерции. Необходима государственная заинтересованность в сохранении и процветании традиционных культурообразующих религий, к которым принадлежит большинство населения, оказание им помощи и поддержки. В законодательство должны быть внесены соответствующие изменения с целью поставить под жесткий контроль, ограничить или вовсе запретить деятельность тоталитарных сект и деструктивных культов.

Стоило ему замолчать, как в зале грянули аплодисменты. Марина поняла — это ее шанс, ее звездный час. Аудитория настроена благодушно, доклад наверняка выслушают, запомнят, может быть, пригласят прочитать еще что-нибудь. А с такими рекомендациями после университета все дороги открыты.

Аплодисменты утихли. Председательствующий объявил:

— А сейчас перед нами выступит студентка четвертого курса кафедры мировых религий философского факультета Российского университета гуманитарных наук Марина Астахова!

Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, и Марина, пока шла по проходу, постаралась взять себя в руки. На кафедру она поднялась уже твердой походкой. Отсюда зал выглядел совсем иначе, нежели с задних рядов. В нем сидело сотни полторы человек, некоторые в обычных, светских костюмах,, но большинство — священники в черных рясах и камилавках. Первые два-три ряда были заполнены черным почти целиком. И все эти люди смотрели на Марину.

Как ей показалось — неодобрительно.

Она упрямо мотнула головой, выложила на подставку «альтернативный» доклад.

«Поздно отступать, подруга».

И тут она заметила в первом ряду того самого высокого священника. На мгновение у Марины перехватило дыхание, она с ужасом подумала, что не сможет произнести ни слова. Но он чуть улыбнулся ей, кивнул: давай мол.

— Уважаемые гости! — начала Марина и зал затих. Уже через минуту она заметила какое-то движение.

В президиуме недоуменно переглядывались, профессор Калинин дважды вскочил со своего места, что-то показывал ей.

Ага! Заметили. Доклад-то не тот.

— …Секты — доступны, — говорила Марина, — любой новичок там — желанный гость. Его всегда выслушают, поддержат, купят с потрохами атмосферой всеобщего братства и взаимовыручки. Более того: придут к нему в дом, принесут Учение на блюдечке, разжуют и преподадут в самом доступном виде. У большинства сект хорошо поставлено миссионерство, они денно и нощно ведут просветительскую работу, проповедуют на улицах, ходят по подъездам, раздают приглашения на свои службы и сборища. Кстати сказать, службы эти ведутся на русском языке, что привлекает многих и успокаивает сомневающихся: никаких тайных знаний, все ясно и понятно.

В зале нарастал гул. Марина чувствовала: такое восхваление сект до добра не доведет, пора переходить ко второй части.

— Русская православная церковь — это, наоборот, структура закрытая, государство в государстве. Считается, что человек должен прийти к вере сам. То есть надо работать над собой, подстраиваться под сложные и не всегда понятные православные каноны. Никто не заглянет к тебе в дом с иллюстрированной Библией для чайников. Сам купишь, сам прочтешь, потом, после долгих раздумий, переломишь себя, пойдешь в храм и отстоишь службу. И служба, кстати, — на церковно-славянском языке, мало кому понятном. Да еще нужно смиренно склониться перед иконой, а гордость не позволяет.

Этой частью Марина особенно гордилась. Она считала, что православная традиция слишком закостенела, что надо меняться, идти в ногу со временем, а не следовать канонам тысячелетней давности. И именно она, Марина, укажет на это. Такой доклад точно не забудется.

— …в этом смысле православная церковь далека от чаяний обычного человека. В ней много надменного, много таинственного и очень много непонятного простому неофиту. Поэтому подростки в период формирования мировоззрения не идут в храм. Им кажется, что их не выслушают, а просто застыдят и прогонят. Молодое поколение предпочтет дружескую беседу с уличным проповедником, который все поймет, простит, даст совет. Да и церемония приема в ряды свидетелей Иеговы или в Церковь Прославления проста и понятна.

В третьем или четвертом ряду вскочил дородный священник, выкрикнул что-то, но микрофон у Марины почему-то не отключали, и она продолжала говорить.

— …нынешнее православие утратило миссионерскую активность времен завоевания Сибири шестнадатого-восемнадцатого века, когда простые иноки и дьяки шли следом за казацкими отрядами и переселенцами, обращая в новую веру коренные народы. Когда церковно-приходские школы открывались чуть ли не в каждой деревне, и батюшка всегда был готов выслушать и исповедать.

Микрофон все не выключали, и в итоге Марина договорилась. Уже в заключительной части она практически обвинила Русскую православную церковь в высокомерии. Она считала это самой серьезной проблемой, думала: если указать на нее, что-то изменится. Православие становится косным, неповоротливым, не идет в народ, а сидит на месте и ждет, когда верующие придут сами. В нынешних условиях так действовать нельзя. Иначе поражение неизбежно.

Гул в зале не умолкал. Марине вполне оправдано казалось, что доклад произвел впечатление. Единственное в чем она ошибалась — в знаке. Выступление наглой соплюшки, которая без всякого смущения считала себя вправе раздавать советы всей Русской православной церкви, подогрело зал до точки кипения. Назревал взрыв.

Марине очень хотелось завершить доклад особенно сильной, запоминающейся фразой.

— …Какие мы можем сделать выводы, уважаемые гости? Думаю, они всем понятны и лежат на поверхности. Обвинять в том, что молодежь не идет в лоно истинной Церкви, нужно прежде всего саму Церковь. Потому что она ничего не делает для этого. И если так пойдет и дальше, если ничего не предпринимать, через какие-то сорок-пятьдесят лет в России не останется православных.

Микрофон щелкнул и выключился. Это послужило сигналом — зал взорвался.

— Вон! Вон!

— Долой!

— Еретичка!

Кричали все. Шум стоял неимоверный. В первую секунду Марина еще питала какие-то иллюзии, но потом…

К кафедре, размахивая руками, уже бежали несколько человек с красными, злыми лицами. Марина закрыла глаза ладонями. Вдруг кто-то больно дернул ее за плечо. Она испуганно обернулась — это оказались Калинин и незнакомый мужчина с организаторским бейджиком.

— Пойдем скорее, — сквозь зубы процедил он и грубо потянул Марину за собой. Она не сопротивлялась. На кафедре остался один профессор. Он быстро сложил в папку листки с докладом, сунул подмышку. Оглянулся. Немногочисленные организаторы с трудом сдерживали напор разъяренных слушателей. Несколько священнослужителей рангом повыше прошли в президиум и о чем-то разговаривали с ректором семинарии. Лицо у него было растерянным.

Марину втащили в какой-то незаметный проход прямо за сценой. Как оказалось — в техническую комнатку. По углам громоздились ящики с аппаратурой, у окна, завешенного выцветшими газетами, торчали две микрофонные стойки, скрещенные словно шпаги.

Организатор смерил Марину еще одним злым взглядом, бросил:

— Ты что, дура, самой умной себя считаешь? — повернулся к профессору и добавил: — С вами хотят поговорить. Владыка Кирилл ждет наверху, пойдемте.

И вышел.

— Марина, вы понимаете, что наделали? — тихо спросил Калинин. — Я не знаю, что на вас нашло, но из нашего университета больше никогда ни одного человека не пригласят на любую, даже самую незначительную православную конференцию. Игорь Кириллович будет очень недоволен.

Марина его не слушала. В голове царила звенящая пустота. Наверное, надо было разрыдаться, но почему-то не получалось. Профессор швырнул ей под ноги папку с докладом пошел к выходу. На пороге он развернулся и добавил:

— Не удивлюсь, если возникнет вопрос о вашем отчислении. По крайней мере, я буду очень настаивать на этом.

Хлопнула дверь. Девушка села на пыльный ящик, не слишком заботясь о том, что может испачкать любимую джинсовую юбку.

И только сейчас Марина заплакала. Навзрыд, не сдерживаясь. Наверное, впервые так сильно лет с десяти.

— Не плачь, Марина…

Марина вздрогнула и подняла глаза. Перед ней стоял тот самый длинноволосый красавец. Черная ряса облегала его, как торжественная мантия. На груди посверкивал серебряный крест.

— Они не стоят твоих слез, дочь моя.

Совершенно не сознавая, что делает, она уткнулась лицом прямо в рясу и зарыдала еще сильнее. Священник ничуть не растерялся, наоборот — погладил девушку по голове. Марине почему-то стало уютно. Хорошо и уютно, как в теплой постели зимой. Она расслабилась, даже, наверное, отключилась на секунду. И тут совершенно некстати зачесалась ключица. Марина вздрогнула, высвободилась, повела плечами.

Священник смотрел на нее сверху вниз ласково и смиренно:

— Успокойся, дочь моя. Никто тебя не обидит.

— Простите, — пролепетала она, — как вас зовут?

— Отец Базиль. И можешь не испрашивать у меня благословения. Думаю, утешение тебе в данный момент нужнее.

«Наверное, я сейчас еще некрасивее, чем обычно, — думала Марина, размазывая слезы, — опухшие глаза, щеки — ярко-красные, как помидоры, тушь, наверное, потекла».

Но отцу Базилю почему-то было все равно. Он ласково провел рукой по волосам Марины, улыбнулся и сказал:

— Не плачь. Плюнь на них, — он кивнул в сторону зала, откуда все еще доносился недовольный ропот, — они действительно закостенели, не понимают. Ты — права, девочка, ты даже не представляешь, как ты права.

Марина немного успокоилась, достала платок, промокнула слезы. Несмело улыбнулась.

— Вот, уже лучше. Улыбайся чаще, и все изменится.

— Спасибо, — совершенно искренне сказала она.

— Не за что. Ты добрая и умная девушка, Марина. А самое главное — смелая. Мало найдется людей, способных сказать такие слова с такой трибуны. Мне нужны люди вроде тебя.

— Вам?

— Да. Видишь ли, я приехал получать новый приход. Я тоже неудобный, — он рассмеялся, — как и ты. Меня постараются услать куда-нибудь в глушь, в Сибирь, на Урал, подальше от Москвы.

— Но это, наверное, плохо?

— Наоборот, Марина, это очень хорошо! Там не будет постоянного контроля Синода, патриарших посланников, инспекторов. И я смогу сделать то, что давно задумал — нести веру по-новому, так, как ты сегодня рассказывала. А потом, если мой опыт удастся, на примере далекого уральского прихода изменится и вся Церковь. И ты, если хочешь, можешь мне помогать. Я давно искал помощников и сегодня, когда слушал тебя, подумал: вот оно!

— Сейчас? — спросила Марина невпопад.

— Что «сейчас»? А! Нет, ехать надо не сейчас. Месяца через три. Может быть, через полгода. Так что у тебя есть время подумать, — весело проговорил отец Базиль. — Вот тебе карточка, здесь все мои координаты. Если надумаешь, звони! И помни: мне очень нужны такие как ты.

Глядя вслед его удаляющейся спине, Марина тихо сказала:

— За тобой — куда угодно.

6. 2007 год. Осень. Будни

Подъездная дверь захлопнулась за Чернышевым, электрозамок клацнул, и дождливая осенняя сырость осталась позади. В подъезде царила затхлая сырость. Артем пробрался через темноватый холл, заставленный картонными коробками — видно кто-то из соседей переезжал — и подошел к лифтам. Их было два: один старый, темный, скрипучий, еще советских времен, а другой — довольно новый: с металлической облицовкой кабины, кнопками-светодиодами и яркой лампой дневного света под потолком. Артему нравилось ездить именно в новом — и приятнее, и чище. Старый лифт давно уже загадили бомжи и собаки, уборщица даже и не пыталась его отмыть.

Артем втайне надеялся, что приедет именно новый, металлический. Но — не повезло. Перед ним тут же распахнулся зев «советского» лифта, откуда пахнуло застарелой вонью. А может и не застарелой — похоже, что эрдельтерьер Васи-Голыша, соседа по площадке, опять не дотерпел до утренней прогулки.

Чернышов несколько раз глубоко вдохнул, задержал дыхание и заскочил внутрь. Нажал на кнопку восьмого этажа, и древняя коробка, скрипя и подпрыгивая, поползла вверх. Как обычно, до самого верха Артему воздуха не хватило, и пришлось пару раз глотнуть омерзительно-кислой дряни.

К счастью, двери почти тут же распахнулись, и Чернышов поспешно вывалился на площадку.

Прямо перед ним оказался Вася-Голыш — крепкий тридцатилетний мужик, весь какой-то гладкий и прилизанный. Чисто выбритый череп, круглое лицо, мускулистые, покатые плечи — настоящий камень-голыш, подточенный морем. Артем с внезапной злобой взглянул на Голыша. Тот вздрогнул и поспешно улыбнулся.

— Привет, сосед, — голос у него был таким же маслянистым и округлым. — А я вот с собачкой решил погулять…

— Привет, — мрачно произнес Чернышов. — С собачкой, значит…

Двери лифта за спиной сомкнулись. Артем кинул взгляд на большую темно-рыжую псину в светлых подпалинах у ног Васи и отступил в сторону, загораживая собой вход в новый лифт.

— Ну, если с собачкой, не буду мешать.

Вася-Голыш несколько недоуменно моргнул и нажал на вызов. Дверь старого лифта открылась, но сосед почему-то в него не вошел. Артем спокойно наблюдал за Голышом. Тот слегка занервничал, отправил лифт вниз и снова надавил на кнопку. Через полминуты приехал новый. Двери распахнулись, но Чернышов загородил Васе проход. Он встал так, чтобы мимо него невозможно было пробраться. Стоял и улыбался, глядя на соседа.

Тот опять моргнул. Улыбка Чернышева его тревожила.

— Ну… сосед, ты чего? Мне бы с собачкой погулять. Надо ему, видишь, животинка-то просится, хе-хе…

— Иди, кто тебе мешает?

— Так ты ж мешаешь, сосед,.. Чего в лифт-то не пускаешь?

— А зачем тебе этот? Или в том воняет?

— Артем, ну ты че? Собака же, скотинка неразумная! Да и не Геша это. Может, зашел кто с улицы, а? И того, хе-хе…

Чернышов согласно кивнул, но дорогу не освободил. Кабина лифта уехала.

— Вот и я говорю — собака. Убирать за собой не умеет. Вася-Голыш нахмурился, похоже, до него дошло, что

Артем говорит совсем не про эрделя. Пальцы соседа дрожали.

— Да не мы это… Ты же следак, должен понимать. Бомжи это, точно говорю. С улицы пришли и того… пошутили.

— С улицы? Хорошо, буду искать этих шутников. Как найду — клянусь, ты первый узнаешь. И штрафом его, гада. Жаль, что пятнадцать суток отменили. Но ничего, зато можно несколько раз оштрафовать. Так, какой у нас…

Вася переменился в лице, дернул поводок эрделя и поспешно зашел в вонючую кабину. Двери захлопнулись, и лифт медленно пополз вниз. Артем мрачно взглянул на исцарапанную панель, вздохнул, попытался отбросить в сторону плохое настроение.

Дверь квартиры открыла жена.

Наташа куталась в синий махровый халат с китайскими иероглифами — подарок мамы. Видно недавно из ванны, даже и волосы еще не успела просушить. Чернышов поцеловал жену в обе щеки.

— Ждала?

— Вот еще, зачем ты мне? Бегаешь неизвестно где, — хитро прищурилась Наташа. — Может, у любовницы?

Артем уловил в ее голосе фальшь. За шуткой она пыталась скрыть что-то очень нехорошее.

— Какая любовница, ты что?

— Ну да, ты жену-то видишь по праздникам! А по будням приходишь заполночь. Сегодня где был? — грозно спросила Наташа, но глаза ее улыбались. Чернышов улыбнулся в ответ, стараясь не замечать боль во взгляде жены.

— Сегодня просто море работы, — пробормотал он.

— Ага, если б было море пива, я б дельфином стал красивым, — пропела Наташа.

Артем разулся, повесил в шкаф пиджак и подошел к жене. Поцеловал в губы.

— Но если не ждала, то хоть скучала?

— Как же! — фыркнула жена. — Дети давно дома, какая скука?

Из детской комнаты доносились азартные визги и глухие удары. Похоже, дочки устроили драку подушками, а также всякие кусания и царапанья. Весьма популярное занятие мисс Чернышевых. Жена показала Артему язык и ушла на кухню. у

Он заглянул в детскую. Дочери увлеченно возились на полу. Лена, старшая, которой было уже скоро тринадцать лет, побеждала. Она увидела отца и смущенно зарделась. В такие моменты Ленка так сильно напоминала мать, что Артем невольно улыбался. Младшая дочь, Анюта, — тощий и яростный котенок — вырвалась из цепких рук сестры, запрыгнула ей на спину и принялась колотить подушкой. На приход отца она почти не обратила внимания. Но возня стала все же не такой яростной, дочери чуть притихли.

— Как уроки? — строго спросил Чернышов.

— Уже почти все… — ответила Ленка.

— Немного осталось! — крикнула Анюта и треснула сестру подушкой по голове.

— Ах ты…! Так не честно!

Ленка схватила Анюту за руки. Хоть она и была на три года старше, но удержать сестру оказалось не так-то просто. Но при отце Ленка старалась вести себя как взрослая, и потому драка прекратилась. Артем усмехнулся и закрыл дверь. Битва тут же возобновилась с еще большим пылом. Что-то с грохотом покатилось по полу.

На кухне суетилась жена. Правда, делала она это очень осторожно и медленно. Чернышов принюхался, забеспокоился и подошел к плите. В кастрюле остывал жидкий овсяный кисель. Наташа готовила эту гадость себе, с ее острым гастритом меню особо не разнообразишь. Жидкие каши, супчики, изредка котлетки на пару, а в моменты обострения — только такие вот кисели.

— Опять приступ? Наташа бледно улыбнулась.

— Выживу, и не надейся.

— Типун тебе на язык! — возмутился Чернышов.

— Ничего, вот помру, найдешь себе молодую девчонку, она тебе и сготовит разные разности. Больше не будет у тебя жены, которая сама ест всякую гадость и мужа, усталого, измученного работой, ничем вкусненьким не кормит.

— Ну да, как это не кормит? А позавчера…

— А вот так. Позавчера кончилось. Сегодня сам себя будешь кормить. Мясо я разморозила, вон в холодильнике на первой полке.

— Гм. А если…

— А если — сам знаешь. Буду готовить, не удержусь и попробую. Потом желудок заболит, опять полночи спать не будем… Опять вся эта кутерьма с неотложками. Что выбираешь?

— Женщина, немедленно покиньте территорию кухни! — картинно нахмурившись, произнес Артем.

— И даже кисель не успею забрать?

— Кисель забери. Но ничего больше — на границе кухни будет проведен обыск!

— Ах, так… — Наташа томно улыбнулась, подхватила чашку с киселем и медленно направилась к двери. Там она остановилась. — Ну, и где охрана границы?

Жена оперлась спиной о притолоку, грациозно отставила ногу. Но стоило Артему сделать шаг по направлению к Наташе, как та со смехом упорхнула в спальню.

— Мясо жарь, пограничник! — крикнула она.

Артем хмыкнул. Резвиться, словно девочка, а месяц назад под капельницей лежала. Какие уж тут игры!

Чернышов промыл мясо под холодной водой и бросил на доску. Быстро порезал свинину на тонкие куски, засыпал солью, залил майонезом и добавил приправу для шашлыка. Все это вместе перемешал и оставил на полчаса — ждать, пока мясо пропитается соусом из майонеза и специй. По-хорошему, стоило оставить хотя бы на час, но…

— Уж очень хочется мне кушать! — пробормотал Чернышов и выставил на сотовике таймер.

Он присел на табурет у окна и принялся рассматривать двор. Вечернее солнце низко стояло над горизонтом, и бледно-синие тени от высоток легли на машины, «ракушки», людей и деревья. Артем задумался. Наблюдая за жизнью, которая кипела внизу, он вспоминал сегодняшнее дело, в который раз сжимал кулаки, когда в голове всплывало подобострастное лицо Легостаева. Завтра надо бы вызвать на опознание людей из «Сизифа» и бывшего капитана Лисякина. Просмотреть протоколы первичных допросов Обращенных, прикинуть, кто из сектантов больше всех готов сотрудничать.

Дважды на кухню заглядывала Наташа. Один раз — за новой порцией киселя, второй раз — просто так, посмотреть, что делает муж. Но, видя, что Артем задумался, не стала его беспокоить.

Телефон пропел мелодию и Артем очнулся. Когда жена появилась на пороге кухни в третий раз, Артем уже принялся за жарку. На плите шкворчала сковорода с растительным маслом, а сам Чернышов искал лопатку. Наташа бросила жадный взгляд на залитую майонезом свинину, тоскливо вздохнула и, налив очередную чашку киселя, вышла из кухни.

Артем выложил на сковороду мясо. Через несколько минут по квартире пополз восхитительный аромат. Почти сразу в коридоре послышались голоса. Спорили дочери. Ленка зашла на кухню и принялась мыть посуду, а худенькая Анюта с порога спросила:

— Ты только на себя готовишь? Мама сегодня болеет, а на ужин опять всякая гадость?

— Не говори так! Или тебе маму не жалко?

— Ну-у-у… Жалко… — замялась дочь. — Но я же не доктор, ее не вылечу.

— Все равно так больше не говори.

Анюта молча кивнула. Она побродила по кухне, машинально переставляя с места на место тарелки и сковородки. Подошла к окну и несколько минут разглядывала двор. Не выдержав, вновь вернулась к отцу и стащила со сковороды кусок мяса.

— Так мы овсянку будем есть, да? Артем хмыкнул.

— А самим приготовить? И отца накормить?

— А самим — не так вкусно, — проворчала Анюта с набитым ртом и цапнула со сковороды еще один кусок. — Ты лучше готовишь. И вообще, мяса много — сделай нам тоже, а?

Прожевав кусок, она ускакала в детскую.

Ленка вытерла руки и тоже стащила кусочек жаркого. В последнюю секунду Артем успел схватить ее за руку. Девочка тут же сунула кусок за щеку, чтоб не отняли. Чернышов рассмеялся, потрепал Ленку по голове.

— Ладно уж, — вздохнул он, — от овсянки я вас избавлю, но на разносолы не рассчитывайте. Будет вареная картошка и вот такая же свинина.

На стене коротко звякнул телефон. Дочь взяла трубку, послушала и отнесла ее матери. Вернулась и сообщила:

— Это тетя Ирина.

Вскоре на кухне появилась Наташа. Она помахала в воздухе трубкой:

— Иринка совсем с ума сошла.

— Что такое?

— Мы ж завтра собирались в Царицынский парк? Вот я решила и ее позвать. А она — не пойду и все тут. Опять в Церковь собирается.

— А что в этом плохого?

— Молодая еще, всего на два года меня старше… А в церковь зачистила, как старушка. Мужа вон запилила до того, что он от нее ушел. А теперь и сама…

— Наташа! Ты же знаешь!..

— Да я-то знаю. Только ведь и так поступать не дело, согласись? Кому будет хорошо от того, что она заживо себя похоронит?

— А что ж ей делать, по-твоему? С Николаем было тяжело — каждый день как напоминание об Инге…

Наташа покачала головой и устало опустилась на табурет.

— Да дура она. Если не хочет с Николаем вновь сойтись, пусть найдет себе какого-нибудь мужика. Хорошего. И родит еще ребенка.

Артем повернулся к дочери и сделал страшные глаза. Та состроила недовольную рожицу, но из кухни ушла. Чернышов подошел к жене, обнял за плечи:

— Ты же ее понимаешь… Не дай Бог попасть в такую же ситуацию! И ты ведь боишься, да?

Жена уткнулась ему в плечо и прошептала:

— Конечно, боюсь. Но все равно, не хочу я такой жизни, как у Иринки… Нельзя так, поговори с ней ты — тебя-то она слушает. Пусть не замыкается в себе.

— Наташ, я знаю, что ей легче становится, когда она читает Библию или когда ставит свечку за дочь. Я хорошо видел, как с души уходит этот груз…

— Я понимаю.., Но все равно, поговори с ней… Библия — это не все, что ей в жизни осталось. Или ты хочешь, чтобы она жила так, как живет сейчас? Ведь не хочешь, я знаю.

— Ладно, сделаю…

Чернышов вздохнул. Он уже много раз говорил с Наташиной сестрой, и ни к чему это не привело. После того, как дочь Ирины погибла на Тушинском аэродроме, молодая веселая хохотушка исчезла. Теперь молчаливая бледная женщина ничем не напоминала бывшую первую красавицу школы. Знакомые даже перестали узнавать ее при встрече. Через год такой жизни они с мужем разошлись. Николай не выдержал душевного холода в доме и постоянных упреков жены.

И ведь не сказать, что он был в чем-то особенно виновен… Не запрещал дочери встречаться с парнями, не контролировал, чем интересуется, Спокойно отпускал на концерты. Вроде ничего особенного, а вот как оно повернулось.

Как выяснилось позже, Ингу специально подбирали на роль жертвы, следили от самого дома. Шахидка даже прошла вместе с ней на поле, выдав себя за подругу. Впрочем, точно ничего не было известно, таковы были слухи, ведь главного организатора терракта так и не нашли. Только пешек. И несколько подозреваемых рангом повыше, которых задержали на пару недель, а потом тихо отпустили — против них не было конкретных улик.

Может быть, именно по этой причине Чернышов часто задерживался на работе, сверхурочно разбирая дела и готовя материалы… А может, и нет. Просто очень хотелось чувствовать себя полезным. Террористами занимаются другие, но и он очищает город от подонков.

По крайней мере, хотелось думать именно так.

Наталья тихо всхлипнула, поднялась с табуретки, поцеловала мужа в лоб и вышла. На кухню тут же проскользнула Ленка и прошептала:

— Папа, ты на самом деле думаешь, что надо Библию читать? Да еще и в церковь ходить?

Чернышов растерялся. Прижав к себе дочь, он несколько минут молчал. Потом вздохнул:

— Не знаю Лен. Честно — не знаю… В Бога я как-то не верю. В детстве нам всем говорили, что Бога нет. Вот и не верил тогда, а сейчас, наверное, уже поздно начинать.

— Значит, в церковь ходить необязательно?

— Заставить тебя никто не может. Но знаешь, со мной работают люди, которые и помыслить себя не могут без веры в Бога. И не сказать, что им проще жить, нет. Наверное, каждый должен решить сам.

— А Библия?

— Библию в любом случае стоит прочесть. Эта книга писалась сотни лет, она — часть нашей жизни, хотим мы того или нет… Вот ты знаешь, кто такая… ну, хотя бы, Бритни Спирс? Знаешь. Но ведь она появилась не так давно, а скоро ее никто не вспомнит. А ту же Библию люди будут читать еще очень долго.

— Пап, но тогда не только Библию надо читать? И Коран? И какие-нибудь книги этих, кришниа… кришнаи…, ну, лысых таких, которые…

Чернышов нахмурился. Он не знал, что ответить. Слишком сложный это был вопрос для него, ведь он сам еще не решил, верит он до конца, как тот же Даниил. Или Савва, например. А все туда же — молодежь поучать.

— А еще есть эти… мормоны, адвентисты… Вчера на улице подходил парень, красивый такой… Сказал, что он из свидетелей Иеговы. И тоже предлагал какие-то книжки. Чем они хуже?

— Нет! — резко сказал Артем. — Эти — хуже!

— Пап, а почему? Ведь…

— Нет, я сказал! Нечего тебе мозги забивать всякой мерзостью! Знаешь, сегодня мы проверяли одну секту…

Артем на секунду задумался, стоит ли вообще рассказывать об этом. Решил, что стоит.

— Там была одна девушка, совсем молоденькая. Ей некуда было идти, все повернулось против нее. Тогда она пришла в секту. Мы приехали в такой момент… — Чернышов замялся. — В общем, если бы мы приехали чуть позже, возможно, ее уже не было бы в живых.

У Ленки расширились глаза, она испуганно прошептала:

— А что с ней делали?

— Ее хотели убить. Очень жестоко. Подробности тебе лучше не знать, да я и вспоминать не хочу. Просто пойми, я боюсь, чтобы с тобой не случилось чего-либо подобного.

— Но, пап… Мне есть куда идти: если что, я спрошу у тебя или мамы. И не такая уж я дура, чтобы остаться в секте. Просто хочется знать, что там происходит, посмотреть хоть разочек! Вот парень тот, из свидетелей Иеговы, очень красиво все описывал, приглашал к себе.

— Нет! — прихлопнул ладонью по столу Артем. — Вопрос закрыт!

Ленка явно обиделась. Чернышов вздохнул и серьезно посмотрел ей в глаза.

— Поверь, так будет лучше. Эти секты на самом деле очень опасны. Со стороны кажется, что там что-то интересное: таинственные обряды, красивые слова, люди, готовые помочь и все такое. А заканчивается все очень плохо. Очень. Лен, я тебя прошу, не связывайся с ними никогда.

Дочка молча кивнула.

За углом послышался шорох. Артем встал и выглянул. В коридоре стояла Анюта. Увидев отца, она тут же задрала нос. Мол, стою тут, и что с того? Что мне, рядом с кухней постоять нельзя?

— Подслушиваешь? — усмехнулся Артем.

— Ага! Но вы там о какой-то ерунде говорили… Библия, церковь, секты… Фу. — Тряхнула головой девочка. И тут же заинтересовалась. — А что там с Ингой было? Вы мне так и не рассказали… А обещали!

— Расскажу обязательно, но не сейчас. Хорошо?

— Вы так всегда… «Расскажу, но не сейчас»… — передразнила дочь. — А мне уже десять лет, я совсем большая. Вон и Ленке сегодня накостыляла!

— Кому накостыляла?! Да врешь ты все! — возмутилась старшая сестра. — Я тебя пожалела, дуру набитую!

Анюта захихикала. Потом повернулась к отцу и сообщила:

— А тебя мама зовет.

Артем поднялся и вышел из кухни. За его спиной тут же началась тихая игра в «щипалки». Разозленная Ленка вовсю старалась отомстить.

Наташа лежала на диване, укрывшись одеялом. Судя по бледному лицу — очередной приступ гастрита протекал тяжело. Артем без вопросов нашел таблетки, подал жене и принес стакан теплой минералки без газа.

Он сел на диван рядом с Натальей и положил ладонь ей на лоб. Они молчали. Артем остро переживал свою неспособность хоть как-то помочь жене, хоть немного облегчить ее боль. Наташа же просто лежала, не шевелясь, не тревожа желудок. Малейшее движение — и приходила новая боль.

— Нельзя тебя было волновать, — Артем озлился на себя и на Ирину. — Прости.

— Ничего. Все будет нормально, уж как-нибудь выживу.

Он пошевелился и попытался убрать ладонь. Жена поймала его руку и осторожно положила к себе на живот, под халат.

— Пусть полежит здесь, — прошептала она. — Мне так легче.

Артем придвинулся ближе и начал медленно гладить. Он смотрел на лицо Наташи и думал о том, что произошло бы с ней, если, не дай Бог, погибли бы Лена или Анюта. Холодная волна прокатилась по его душе. Чернышеву на миг стало страшно, страшнее, чем было когда-либо до этого момента.

Он бы потерял не только дочь, но и жену.

Наташа что-то почувствовала. Она взяла его руку и прижала к щеке.

— Тебе стало легче? — беспомощно произнес Артем.

— Конечно, — улыбнулась Наташа, — твоя рука такая теплая и такая надежная. Любой женщине было бы приятно иметь мужа с такими теплыми руками. А повезло вот мне!

Ей на самом деле полегчало. Боль не ушла, но притупилась.

Артем наклонился над женой и поцеловал ее. Нежно, легко и быстро. Лоб, нос, губы… Щеки и шею. Наташа заулыбалась и порозовела. Потом сморщила носик и прошептала:

— Что за нехороший насильник? Напал на беспомощную женщину. А ну не приставай, рано еще, дети не спят.

— Да я… — пробормотал Артем. — Я просто так…

— Просто так? Ну да, так я тебе и поверила.

— И вообще, женщина, будешь возмущаться, уйду и ты останешься без моей ладони на пузе. Вот. Бойся этой страшной угрозы.

— Ой, боюсь, боюсь… — Наталья усмехнулась. — Неужто ты такой бессердечный?

Артем весело хмыкнул. Он собирался ответить жене очередной подколкой, но в прихожей разлился соловьем звонок.

— Папа! Открой дверь! — закричали дочери из соседней комнаты.

— А сами что?

— А мы уроки делаем! Мы не можем!

Чернышов покачал головой — вот ведь лентяйки выросли! В этот момент снаружи донеслись глухие удары. Кто-то ломился в их квартиру и стучал ногами. Артем разозлился — он знал этого надоедливого гостя. Поцеловав жену, Чернышов осторожно встал и быстро добрался до прихожей. Распахнул дверь и рявкнул:

— Что еще у тебя?

К нему испуганно обернулся Михеич, высокий и худой дед, жилец из соседнего подъезда. Увидев Чернышева, Михеич явно обрадовался, шмыгнул носом и вытер ладони об выцветшую пятнистую рубашку.

— Дык это… Ильич…

— Какой я для тебя Ильич?!

— Прости, Артем, — забормотал дед, пугливо оглядываясь и пытаясь забраться в квартиру, — тут эт-та…

Чернышов оттолкнул деда. Тот, даже не заметив этого, прижался спиной к стене и теперь дрожал, наблюдая за лестницей. Одновременно он ухитрялся шептать в сторону Артема:

— Меня эт-та, убить приходили. Да-сь… Пришли и стоят под дверью. И дышуть… и дышуть… Страшно так дышуть… Убить хотели. Но я хитрый, не стал открывать… А они дышуть…

— Михеич, никто к тебе не приходил.

— Как же? А эт-та кто же дышал-то? Стоят за дверью и дышуть…

— И как же ты сюда попал?

— Дык это… Артем Ильич… Устали они, вот и ушли. Да-сь… А я тут же сюда. Помоги! Ты же в милиции работаешь!

— Дед, я к тебе сколько раз ходил? И ни разу никого там не было.

— Так эт-та… Они того-сь… Хитрые, значить. Как ты приходишь — тут же прячутся. И не дышуть… Совсем не дышуть…

— Хитрые, вот оно что… А в дверь на кой ногами стучал? Что, звонка тебе мало?

— Так эт-та… А вдруг вы спите? Надо того-сь, разбудить! Никак нельзя звонком. Ногами… А то они того-сь, придут и… И как начнуть дышать!

Дед дрожал, мало-помалу пододвигаясь ближе к Артему.

— Михеич, я тебе вот чего хочу сказать… — начал Чернышов понизив голос. — По секрету, Михеич.

— Слухаю, слухаю!

— Вот ты ко мне пришел, Михеич, а не знаешь главного. У меня они в квартире сидят, эти… которые дышуть…

— Как, как это?! Они того-сь… здесь?!

— Ага. Ждут здесь тебя. Пришли и сказали, чтобы я тебе не говорил. Но я решил сказать.

— Ой… убьют. Убьют ведь!

— Да, Михеич, — зашептал Чернышов жарко, — не ходи сюда. Убьют и не поморщатся. И будут того-сь… дышать над твоей могилкой.

Дед задрожал. Ему уже хотелось бежать отсюда со всех ног, но было страшно — вдруг кто ждет на лестнице?! Да и привык он сюда ходить со своим страхом. Этак пожалишься целому милицейскому майору — и вроде легче становится, а те, «кто дышить», пару дней обходят его стороной.

— Убьют ведь меня, Артем! Как есть убьют!

Мутная слеза скатилась по морщинистой щеке и канула в клочковатой седой бороденке.

Чернышов мрачно молчал, состроив каменное лицо. За последний месяц дед достал его до самых печенок. Его фантазии обошлись Артему двумя домашними ссорами и напуганными детьми. Правда, сейчас семья уже попривыкла, но все равно — хорошего мало. И откуда только настырный дед узнал, что он, Артем, работает в Анафеме?!

— Эх, пропадай душа! — Дед решил вернуться домой. Милиционер нынче оказался зол, наверное со сна. — Убьют меня и квартиру себе заберут. Не зря так дышуть… Эт-та..,

Артем все еще молчал. Роль надо было выдержать до конца, иначе дед не уйдет, так и будет звонить и стучать ногами в дверь.

Михеич собрался с силами, выглянул на лестницу и тут же шарахнулся обратно. Он подскочил к Чернышеву, вытащил из кармана заплатанных галифе смятый листок и сунул в руку Артему.

— Эт-та… Ты того-сь… если убьют меня, не премини их поймать. Вот они, все у меня здесь записаны… да-сь…

Он пустил еще одну слезу, смахнул ее и выбежал на лестницу. Когда шаги его стали неслышны, Артем вытер вспотевший лоб и развернул бумажку — желтоватый от старости тетрадный лист в косую линейку.

На нем шли подряд с полсотни фамилий — все жильцы второго подъезда. Чернышов покачал головой; смял лист и сунул его в карман. Вздохнув, он вернулся в квартиру. Разговор с дедом его утомил, Артем решил просто полежать рядом с женой, поболтать о ерунде, хотя бы три часа не думать о работе.

Спокойные вечера в последнее время — такая редкость.

Корняков вывел свою старенькую «девятку» со стоянки перед зданием комитета и медленно покатил вниз, к бульварам. Сегодня он не спешил. Ну, в самом деле, пора и отдохнуть, развеяться. Злобу куда-нибудь стравить. А то после допроса этого подонка да разговора с Женей до сих пор душа не на месте.

«Не знаю, чей он там наместник, — зло подумал Корняков, — но таких гадов надо давить! Давить, чтоб неповадно было».

Савва вздохнул, мысленно попросил у Господа прощения за свой гнев. Этих чувств не скроешь на исповеди, отец Сергий будет недоволен. Опять станет говорить о смирении. Хотя какое уж тут смирение… Даже вспоминать не хочется, что Наместник с девчонкой сделал. Вся спина в полосочку, а она на своих спасителей кидается: «Отпустите (Единственного!» Тьфу! Мерзость! Если не получается с бабами по нормальному, сиди в уголке и не отсвечивай. А этот слизняк вон чего выдумал!

«Нет, развеяться мне точно не помешает. Хотя бы отвлекусь», — решил Корняков. Закурил, опустил стекло. Хотелось чего-то такого… чтобы можно было вспомнить если не с гордостью, то хотя бы с глубоким удовлетворением, как говаривал незабвенный Леонид Ильич. Впрочем, Ильич и сам неплохо балдел от рюмки и от быстрой езды. Что и говорить — дело хорошее, но нам сейчас нужно другое. А требуется нам поделиться радостью, излить свою печаль, задушевно побеседовать, а заодно и… того…

«Господи, прости мысли мои грешные!»

…взять женщину. Простым, природой предназначенным способом. Без плеток, наручников и цепей.

Тьфу! Опять!

«Наверняка, это тоже грех, — подумал Савва, — но сейчас я бы с удовольствием прибил подонка. Прости меня, Господи!»

Без женщины сегодня никак. И без хорошего гудежа — тоже никак. Лучше, чтобы все вместе и хорошо бы не один раз. Слава тебе… нет, похоже, тут не Господа благодарить надо, а нечто противоположное, в Москве теперь проблем с этим нет. Конечно, далеко еще Тверской улице до Пляс Пигаль, Сохо или квартала красных фонарей в Гамбурге, но подвижки в лучшую сторону уже имеются. Никто же не требует, чтобы в витринах стояли полуголые девки и трясли силиконовыми протезами. Хотя это было бы забавно. Савва представил, как из окон Главпочтамта на прохожих зазывно глядят слегка одетые проститутки, выставив напоказ резиновые и силиконовые округлости, и усмехнулся. Ладно, сойдет и то, что в полукилометре от Кремля можно снять проститутку любого цвета кожи.

— А по Тверской, а по Тверской, ходят девушки с тоской, — напевал Корняков, поглядывая на тротуар, — как в том пруду, куда тебя отведу…

«Не хочу блондинку, — подумал он, — хочу, такую смуглявую, с острыми грудками, торчащими как у козы в разные стороны, и пухлыми рабочими губками. Сначала мы скажем ей: парле ву франсе, креветка, и поставим в соответствующую позу…»

Тут воображение у Саввы заработалона всю катушку.

«Потом мы…»

В последний момент он успел нажать на тормоз — спортивного вида «мерин» впереди, вспыхнув, как рождественская елка огнями стоп-сигналов, притормозил возле группы девиц. Корняков вытер лоб. В последнее время он стал замечать, что воображение развивается не по дням, а по часам, будто берет реванш за ту невеселую жизнь, что он вел до сих пор. Все правильно: там, среди смертоносной горной «зеленки», фантазию лучше держать на коротком поводке. Если на зачистке станешь воображать, что могут сделать с тобой бородатые отморозки, быстро начнешь собирать чертиков с себя и с товарищей. Или пойдешь в ближайшую деревню с автоматом. Зачищать. Пока не кончаться патроны.

«Мерин» отъехал, прихватив сильно крашеную бабочку в юбке чуть ниже пупа, и Корняков подкатил на его место. Девицы, отступившие было в тень, облепили машину, постукивали пальчиками в стекло, зазывно улыбались. Одна прилегла на капот, задрала топик и расплющила о лобовое стекло плоскую грудь.

— Массажик тайский не желаете, мужчина? Прямо в Париже обучалася! — …девушка из Нагасаки! У меня такая маленькая грудь, и губы алые, как маки. — Этеншин, пли-из! Аи кисе ю беттер зен…

— Красавицы, — Савва щелчком отправил окурок точно урну с рекламой «Макдональдса», — у вас тут пастух имеется?

Девушки поскучнели.

— Опять разборка, что ли?

Савва вспомнил, как недавно на Сухаревке в группу ночных бабочек бросили гранату, и улыбнулся как можно шире.

— Что вы, милые, какие разборки. Так, перетереть коего надо.

Девица, обучавшаяся в Париже тайскому массажу, отошла в сторонку и, достав сотовый, коротко с кем-то переговорила.

— Сейчас подкатит, — сказала она, — ты бы отъехал, если не берешь никого. Нечего клиентов распугивать.

Савва подал машину вперед, заехал на тротуар и выключил двигатель. Мимо проплыла желто-синяя машина ППС. Девушки заулыбались, шаловливо помахивая пальчиками мордатому лейтенанту. Скривив губы, тот брезгливо оглядел их и равнодушно отвернулся. «Нагасаки» оттопырила вслед «канарейке» средний палец. Патрульные были сегодня сыты и довольны, иначе не преминули бы воспользоваться доступными телами на халяву. А может, то была не их зона ответственности.

Впрочем, после смены они могут и вернуться,

Вот это служба: катайся себе в казенной тачке, любуйся окрестностями. Раз в месяц сутенеры отстегнут, что положено, подложат девку, водочкой угостят. Бывает, конечно, что приходится ловить любимых клиенток, составлять протоколы, но это уж если начальство озвереет. А им самим-то чего звереть? Наоборот — предупреждают о проверках, и тоже не бесплатно. Девицы переселяются на Ленинградку, поближе к Химкам. Там трасса наезженная, точки опробованы. А на Тверской похватают приезжих малолеток, и, глядишь, через неделю опять все чинно, все спокойно. Все довольны, особенно сутенеры. Облава кроме всего прочего почистит от конкуренток территорию.

«Для вас, ребята, — мрачно подумал Корняков о сутенерах, — главное — не наглеть. Чтоб не было совсем уж девчонок тринадцатилетних, да еще, пожалуй, не стоит предлагать товар для „падали“.

Он для порядка еще раз оглядел ночных бабочек. Несовершеннолетними там и не пахло. Вот и славненько.

«А то приедем мы, и будет очень нехорошо».

Сзади мигнули фарами. Савва скосил глаза в зеркальце заднего вида. Черный «шевроле-экспедишн» накатывался, как набирающая ход лавина.

«На вшивость проверяют», — понял Корняков, ожидая, что бампер иномарки вот-вот въедет ему в багажник. Водитель знал свое дело туго: решетка радиатора «шевроле» заняла весь обзор, когда он встал, крепко вцепившись колесами в асфальт.

Распахнулись дверцы, два квадратных парня в широких брюках не спеша вылезли наружу. Один, лениво потянувшись, вразвалочку пошел к машине Саввы, второй прислонился к капоту, словно предстоящий разговор его не интересовал ни капельки. Корняков вышел навстречу, облокотился о крышу машины, разглядывая приближающегося парня. Мощные бицепсы распирали рукава толстовки, перекачанные донельзя — они смотрелись на редкость уродливо. «Стероидов переел, бедолага, — подумал Савва, глядя, как бык приближается, покручивая на толстом пальце массивную связку ключей, — хотя, если в захват возьмет — отпустит только вместе с головой. Вывод: голову не подставлять — другая не вырастет».

— Ты что ль побазарить хотел? — парень сплюнул Корнякову под ноги.

— Легче, друг, все свои, — негромко сказал Савва.

— Свои на нарах, — отрезал парень, — не тяни. Давай по делу.

— Я сказал легче. Спокойнее. — Корняков показал быку удостоверение контроллера. Тот сразу поскучнел, глаза забегали. — То-то. Никогда не гони волну без дела, кто его знает, как все может повернуться. Понял?

— Да.

— Громче!

— Понял!

— Вот так. А теперь — по делу, у тебя все девки такие стремные?

— А чем эти не нравятся? — парень оглянулся на девиц, штурмующих очередного клиента. Он немного успокоился: грозный контроллер вроде бы не собирался немедленно устраивать шмон. Нет, конечно, здесь, на улице, все было в порядке — девушки совершеннолетние, да и услуги предлагают вполне разрешенные, но если отойти в подворотню…

— Им «плечевыми» на таежном тракте работать, и то если медведи конкуренцию не составят, — ухмыльнулся Савва. — Да ладно гнать-то! Нормальные девки, все, что надо, — есть, на клык берут — ва-аще улет.

— А поговорить? А за жизнь поплакать? Чтоб беседу поддержали, Пикассо процитировали или, к примеру, последний фильм Мураками обсудили?

Он намеренно представил Пикассо писателем, а Мураками — режиссером, уверенный, что такие тонкости быку неизвестны. Умственные способности собеседника оказались в еще более плачевном состоянии.

— Пикассо? — парень почесал загривок, — помню такого. Журналюга, в ЛДПР недавно приняли, да?

— Ну, — Савва картинно всплеснул руками, — ты ж на лету ловишь. Есть такие тетки, или в другом месте поискать?

— Найдем, — парень подмигнул, — для тебя найдем. Но встанет недешево. Сам понимаешь, интеллект нынче дорог и доступен не каждому.

— Не каждому, — легко согласился Савва, разглядывая удручающе низкий лоб собеседника, — нам цена не важна, нас качество заботит.

— Лады, кореш, — парень хлопнул его по плечу, — заказ принят. А пару потянешь?

— Вот это уже разговор. Две всегда лучше, чем одна. Значит так: интеллектуалочку, но чтоб не трухлявая, а так, студенточка, на крайняк — выпускница с дипломом, и какую-нибудь смугляночку. Соскучился я, братан, по смуглявым — не поверишь: на блондинок не тянет уже, хоть башкой об стенку!

Парень оглянулся, прикидывая что-то:

— Так, ты давай, заруливай в переулок и тормози. Через пятнадцать минут доставлю телок. Семьдесят в час. Идет?

— А за ночь?

— Четыреста за обоих, плюс хата, плюс шампань, водяра, вискарь. Всего — пятьсот.

— Что за хата? — полюбопытствовал Корняков.

— Не боись, своя хата, проверенная.

— Да я-то не боюсь, друг. Я думаю, вдруг хата не того, а? Придется группу вызывать, да еще сюда подъехать, пошуровать в том переулочке?

— Нет-нет, — испуганно забормотал парень, — все в лучшем виде.

— Без снотворного? И без горестных криков на утро — мол, взял на ночь, а сам дрыхнуть завалился? Забыл совсем бедных женщин! Плати!

— Нет, что ты!

— Ладно. Валяй — вези. Жду.

«Шевроле» сорвался с места, развернулся поперек двух полос и скрылся в огнях рекламы, заливающей улицу. Савва свернул в Газетный переулок и остановился. Впереди ждала веселая ночь, и, чтобы поддержать настроение, он закурил и вылез из машины.

«На сегодня — последняя!» — поклялся себе Корняков.

Сигарета отдавала сыростью — утром Савва попал под дождь, а пачка лежала в кармане куртки. Вкус немного напоминал «траву». В роте этим баловались все, Корняков тоже не смог устоять. Привык расслаблять нервы «косяком». Дважды пытался бросить, но удалось только здесь, в Анафеме. Да и то не до конца. Сейчас Савва больше всего жалел, что с прошлого дела не удалось набить пакетик травы. Было бы чем настроение поддержать. Все лучше, чем эта сырая пакость!

Тогда ребята из наркоотдела накрыли очередного «мичуринца». Анафему пригласили на всякий случай, Чернышов послал туда Савву и пару новичков. Для присутствия. Дело вышло пустяковым — очередной садоводческий гений засадил дачный участок коноплей и уже пускал слюни, подсчитывая выручку. Травку скосили под корень, окропили бензином и сожгли, а мужику доходчиво объяснили, что производство наркоты — дело незаконное и хлопотное.

«Сколько добра сгорело… — подумал Корняков. — Ну отщипнул бы кусочек, ничего бы не случилось. Не все же время водкой нервы успокаивать».

Конечно, он понимал, что все это лишь мечты. Артем бы не дал, а Чернышева Савва слушался как себя. С виду неказистый муровский майор на ура раскручивал самые сложные Дела. Уважал его Савва безгранично.

— Эх, дунуть бы сейчас! — вполголоса пробормотал он. — Прости Господи, но ты же сам сказал: пьянство — смертный грех, а насчет наркоты у тебя в Писании ничего нет.

«Экспедишн» черной бурей ворвался в переулок, с визгом затормозил, перегородив проезжую часть. Знакомый качок бодро выпрыгнул из машины, галантно растворил заднюю дверцу, протянул руку, помогая пассажиркам выбраться наружу. Из чрева джипа выпорхнули две девицы. Савва затоптал сигарету, шагнул навстречу, улыбаясь радостно и обворожительно. Перекачанный парень обнял девиц за талии, склонился к той, что повыше, со взбитой прической отливающих медью волос, чмокнул в шею.

— Как, подойдут девчонки?

Высокая улыбнулась уголками губ, кивнула, чуть наклонив голову с тонкими чертами лица, вторая — маленькая смуглянка с торчащими в разные стороны черными волосами и живыми карими глазками, склонила головку к плечу и, подмигнув, облизнулась, показав розовый язычок.

— То, что надо, — одобрил Савва.

— Аванс? — почти просительно сказал бык.

— Нет проблем, — Корняков вытащил из кармана пачку денег, отсчитал несколько купюр и протянул парню. — Что с хатой?

— Мы покажем, — сказала рыжая, повела плечом, освобождаясь из объятий качка, подошла к машине Саввы, мимоходом задев его крутым бедром, и уселась на заднее сиденье. Смуглянка процокала каблучками и уместилась рядом с водительским местом.

— Девочек куда доставить? — спросил Савва.

— Оставь на хате. Пусть отдыхают. Заодно и порядок наведут, — осклабился парень, — а я заеду под утро рассчитаться.

Корняков завел двигатель. Смугляночка подтянула кожаную юбку так, что были видны белые трусики, оттенявшие стройные ноги, рыжая вольготно раскинулась позади, попыхивая тонкой сигаретой. Савва не удержался и погладил смугляночку по бархатной щечке тыльной стороной ладони. Девица прижмурилась, как кошка. Только что не замурлыкала.

— Ну что, познакомимся? — предложил Корняков, — меня зовут Савва…

— А меня — Фекла, — фыркнула рыжая.

Корняков медленно повернулся к ней и уперся взглядом в переносицу. Он очень не любил, когда шутили над именем, данным ему родителями. И Господом — крестили его тоже Саввой.

Улыбка исчезла с пухлых губ девушки, будто ее смыло волной.

— Меня зовут Савва, — повторил Корняков, глядя ей в глаза.

— А меня Аурика, — с непонятным акцентом сказала смуглянка, стараясь разрядить атмосферу.

Рыжая попыталась улыбнуться.

— Савва так Савва, чего ты взъелся? Я — Людмила. Мы поедем или будем в гляделки играть?

Корняков смягчился.

— Командуй, Людочка.

Попетляв в Кисловских переулках, Людмила вывела его на Воздвиженку. Через несколько минут «девятка» въехала во двор старого четырехэтажного дома.

— Тормози, — сказала Людмила.

Савва запер машину, Аурика взяла его под руку, прижавшись горячим телом. Она была небольшого роста — едва ему по плечо.

«Аурика? Казашка, что ли? — подумал Корняков, — ну что ж, тоже заграница».

Людмила уверенно набрала на двери подъезда код. На лестнице было темно и пахло кошачьей мочой. Корняков поморщился.

— Девочки, что за хлев?

— А ты думал, здесь тебе ковровую дорожку раскатают и цыганский хор споет «к нам приехал, к нам приехал, наш Савелий дорогой»?

— Людочка, ты слышала такую поговорку: язык твой — враг твой? — спросил Корняков, убирая с локтя руку смуглянки. — Мы еще не начали веселиться, а ты меня уже достала.

— Ну извини. Такая уж уродилась, — пожала плечами Девица, — некоторым нравится.

— Мне не нравится. Я отдохнуть хочу, и не люблю, когда меня хватают за язык.

— Ну пойдемте уже, — Аурика потянула его по лестнице, — Люда, прекращай.

На втором этаже Людмила подошла к обшарпанной двери, погремела ключами в трех скважинах. Аурика вошла первой, щелкнула выключателем.

— Ну как, Савелий? Все еще обижаешься?

Корняков вошел в квартиру, огляделся. Огромное зеркало отражало стены в темных обоях, матовый плафон придавал прихожей необходимый уют. Прямо была дверь в кухню, направо — в комнату. Савва скинул ботинки и прошелся по квартире, заглядывая за занавески. В комнате царила практичность: необъятный сексодром, огромный телевизор с набором немецкой порнухи, бар на колесиках. Ноги по щиколотку утопали в ковре. Ванная комната поразила Корнякова сверканием никеля и зеркал. Джакузи голубоватого цвета зазывала понежиться в пенном благоухании бодрящих струй.

— Годится, — констатировал Савва, расстегивая рубашку, — девушки, марш в ванную.

Он прошел на кухню, на ходу стягивая одежду. Аурика пискнула:

— Ой, что это у тебя?

Корняков встал перед зеркалом, глянул через плечо. Косые побелевшие шрамы пересекали мускулистую спину. Он почти забыл про них, а следовало как-то подготовить девчонок. Чего зря пугать.

— Это, ласточка, память о тяжелом детстве.

— Ладно заливать-то, — сказала Людмила.

Аурика, открыв ротик, смотрела на Корнякова во все глаза.

— Правда, что ли?

— Хорошо, если я скажу, — Савва усмехнулся, чуть помедлил, — что это память о войне, вы поверите?

— Д-да, — неуверенно пробормотали девушки вразнобой.

Аурика спросила:

— Ты воевал?

— Было дело.

— В Чечне?

Савва повернулся к ней, долго и пристально посмотрел в глаза.

— Тебе действительно интересно?

Аурика пожала плечами и отвернулась. Неожиданно вмешалась Людмила:

— Прости, Сав, если я тебя задела. Я привыкла так разговаривать. Но ты не похож на наших обычных клиентов.

— Чем? Дырками в спине?

— Этого как раз навалом. У кого какая царапина после разборки — первым делом хвастаются. А если уж настоящая рана, держись тогда! Только о ней и будут говорить…

— А я, значит, не говорю и тем от них отличаюсь.

— Не только. Ты какой-то напряженный. Как натянутая тетива.

Савва хмыкнул. Тетиву ему видеть не доводилось.

— Можно задать тебе вопрос? — продолжала Людмила.

— Можно.

Она шепнула что-то на ухо Аурике, та кивнула. Сказала:

— И я только что об этом подумала.

— О чем? — с подозрением спросил Корняков. Девушки переглянулись.

— Савва, прости, ты — мент? — спросила Людмила неожиданно.

— Нет. Но направление мыслей верное. — Савва продемонстрировал свое удостоверение. Девушки испуганно отшатнулись. — Не бойтесь, я на отдыхе. А потом — вы уже взрослые, можете заниматься чем угодно.

Аурика успокоилась быстрее. Несмело шагнула вперед, медленно провела пальчиком по шраму.

— Больно было?

Вопрос показался Савве настолько неожиданным и неуместным, что он расхохотался. Людмила присоединилась, а через несколько секунд смеялись все трое.

— Да уж, — с трудом выговорил Корняков, — не щекотно!

Обстановка немного разрядилась. Чтобы не обижать девушек, Савва рассказал:

— Снайпер подстрелил. А тут — чини, взяли меня в оборот, еле вырвался. Дополз до наших. Говорят, когда врач начал меня резать, я смеялся. Врут, наверное. Я ничего такого не помню.

— Тебе, наверное, тяжело об этом говорить? — мягко спросила Аурика.

Савва пожал плечами.

— Да нет.

— Тогда почему ты…

— Почему я спросил, действительно ли ты хочешь это знать?

— Ну… да.

— Не хочу вас обижать, — начал Савва, — но у вашего пастуха я просил таких, чтобы можно было не только в кровати кувыркаться, но и поговорить, на жизнь пожаловаться. Вот я и хотел узнать — ты от чистого сердца это спрашиваешь или потому, что так по роли положено. Знаешь, Аурика, война — это дерьмовая мясорубка, и о ней совсем не хочется рассказывать… э-э…

— Проституткам, — закончила за него Людмила.

— Вроде того. Только давайте хотя бы на эту ночь забудем это слово. Лучше уж по-японски — гейши. И Аурике будет приятно. Восток как никак.

Смуглянка улыбнулась:

— Люда права. Ты совсем другой.

Корняков кивнул, открыл холодильник. В морозилке мерзла литровая «Гжелка». Савва свернул ей голову, набулькал рюмку водки и со смаком выпил. Подмигнул застывшим как изваяния девушкам:

— Ну, чего застыли? А ну в душ, быстренько! Людмила и Аурика, на ходу раздеваясь, двинулись в ванную.

Корняков с удовольствием разглядывал девушек — дверь в ванную осталась приоткрытой. Людмила, белея полосками незагорелой кожи на груди и бедрах, стояла под душем. Вода лилась ей на плечи, стекала по груди, растекалась пленкой по телу. Аурика, вся цвета мороженого крем-брюле, намыливала мягкую варежку. Савва прищелкнул языком.

«И будет у нас на первое крем-брюле … да, с нее и начнем, — решил он. — А Людочка пусть наблюдает и повествует о концептуальных взглядах Паоло Коэльо на отношения социума и индивида в современном мире. Она же у нас по роли интеллектуалка».

Он вернулся в спальню, воткнул в магнитофон кассету и раскинулся на постели. В телевизоре вскрикивали, бормотали и стонали.

— Тьфу, гадость! — сказал Савва, чувствуя себя султаном, ожидающим появления наложниц.

Послышалось шлепанье босых ног. Людмила и Аурика, в полупрозрачных кимоно, скользнули в комнату. Смугляночка прилегла на постель, подкатилась Савве под бок.

— Ты не скучал без нас?

— Извелся весь, — подтвердил Савва.

Людмила присела рядом, провела пальчиками по его груди, задержалась на круглой пулевой отметине на плече.

— Снайпер?

— Он, сволочь. Ладно, это детали, не будем об этом. Девочки, я ополоснусь, а вы пока разомнитесь. Ночь у нас будет трудная и долгая, но веселая.

Савва поднялся, потянулся, разминая мышцы. Аурика подмигнула ему, сказала:

— Может, тебе помочь?

— Нет, — ответил Корняков, — я большой мальчик, сам справлюсь. А вы тут не расслабляйтесь.

Смуглянка игриво развязала пояс кимоно, спустила его с плеч. Людмила склонилась над ней, повела плечами и закрыла глаза.

«Господи, прости мои прегрешения, ибо слаб я и не могу сопротивляться желаниям плоти».

Савва сглотнул слюну и поспешил в ванную.

С первого в своей жизни настоящего задержания Даниил возвращался подавленным. Жалость к несчастной Жене переполняла его, и одновременно инок корил Артема Чернышова. Увидев, как спокойно тот отнесся к страданиям девушки, Даниил счел его равнодушным и черствым. Конечно, старший контроллер постоянно сталкивается со страданиями и болью, привык к ним, если можно, конечно, привыкнуть спокойно относиться к людской беде. За многие месяцы работы в Анафеме душа Артема, наверное, покрылась коркой. Даниил жалел его, но оправдать все равно не мог. Безвольно висящее на цепях тело несчастной девушки воочию стояло у него перед глазами.

Инок не переставая молился про себя и за исцеление ее телесных ран, и за спасение души Кирилла Легостаева, бывшего Наместника.

«Спаси, Господи, и помилуй заблудшую душу Кирилла, прости грехи его тяжкие. Прости ему поклонение идолам, кощунство и насмешки над именем Твоим, прости сребролюбие и жестокосердие, тайное присвоение чужого, блуд и пристрастие к нечистым зрелищам и утехам. Спаси, Господи, и помилуй…»

В толчее метро Даниил едва не пропустил свою остановку. Металлический голос уже объявил Новые Черемушки, двери открылись. Пробираясь к выходу, Даниил случайно задел пожилую торговку. Ее сумка оказалась заполнена газетами — видимо, женщина весь день простояла где-нибудь в переходе, а сейчас возвращалась домой. От толчка сумка раскрылась, на пол посыпались туго перетянутые веревками пачки газет.

— Куда прешь?! Совсем глаза пропил?

— Простите, пожалуйста.

— Как тебя только в метро пустили?! Боров неуклюжий!

Бормоча извинения, инок нагнулся, и помог собрать газеты. На одной из них ему бросился в глаза заголовок: «Анафема. Гроза преступности или оружие самозащиты православия?»

Даниил вздрогнул, словно от удара. Наверное, сейчас он действительно походил на пьяного. Все, что он знал раньше, все, чему его учили, оказалось неверным. Привычный мир рухнул. Люди, которым Божьим Словом предписано бороться со своей греховной природой, нарушали библейские заповеди на каждом шагу. Прелюбодействовали, воровали, обманывали, сквернословили.

Из-за маленького происшествия с газетами Даниилу пришлось доехать до следующей остановки. Весь перегон торговка неодобрительно косилась на него и что-то бормотала. Инок долго убеждал себя, что должен смириться, промолчать, но обида и горечь взяли вверх. Он не выдержал:

— Простите меня, я же не нарочно.

Из динамиков донеслось: «станция Калужская». Двери раскрылись, Даниил уже сделал шаг вперед, но все-таки обернулся, взглянул пенсионерке прямо в глаза:

— Господь наш велел прощать. Неужели это так сложно — простить человека?

Женщина промолчала. Но в ее взгляде Даниил уловил отблеск сомнения. Поезд уже нырнул в туннель, ветерок лизнул пустую платформу, а инок все стоял на краю.

Откуда эта озлобленность? Что он сделал этой женщине?

Хотя… Даниил встрепенулся. Может, у нее личное горе или несчастье в семье? Это, конечно, ее не извиняет, но, по крайней мере, объясняет поведение.

«Помилуй ее, Господи. Прости сквернословие и гнев. Пусть не очернит ее сердце вина за личную обиду».

Домой он пришел совсем разбитым. Перекрестился на образа, поклонился. С облегчением снял простую кожаную куртку, пока непривычную после стольких лет иноческой рясы.

В комнате царил холод и пустота. Уходя, Даниил открыл окно, и квартиру немного продуло. Осень уже развернулась вовсю, по ночам случались и заморозки, да и днем температура не поднималась выше плюс десяти.

Кроме стола, двух стульев, узкой, застеленной грубым покрывалом, кровати и красного угла с образами в комнате больше не было никакой мебели. Даниил сам отказался, когда хозяйственная служба Анафемы, подбирая ему квартиру, предложила чем-нибудь ее обставить. Лучше уж пусть все будет так, как в его знакомой и привычной монашеской келье. Чтобы хоть иногда представлять себя опять в родном Северо-Печорском монастыре.

Особенно в тяжелые дни, вроде сегодняшнего.

Даниил скинул рубаху — по коже сразу побежали мурашки, — поставил на стол сумку, достал кое-какие продукты. Повечерять инок собирался скромно: пусть Успенский пост уже прошел, но зато Даниил был собой недоволен и решил немного поговеть. К себе инок относился строго, а сегодня он мало того, что в греховной гордыне пытался поучать женщину в метро, так еще и совершенно незаслуженно обидел в мыслях Артема Чернышева.

Даниил только сейчас понял, что старший контроллер ни в коей мере не очерствел душой, как могло показаться. Он сразу же, как вошел, накинул куртку на плечи истязаемой девушки, приказал Савве разомкнуть наручники и позвал врача. А потом еще и спросил его, Даниила, как тот себя чувствует. В Анафеме Чернышева считали одним из лучших профессионалов — инок читал досье старшего контроллера и проникся к нему неподдельным уважением. Даниил хотел учиться у Артема, преклонялся перед его знаниями.

Инок знал, что Чернышов неверующий, и сначала именно этим объяснял его сегодняшнее поведение. Но, как оказалось, не только христианин может сострадать и прощать, на это способен любой человек. Правда, сегодня Даниил узнал, что человек способен также равнодушно смотреть на страдание ближнего, ведь пока Анафема не вышла на «Сизиф» и продажного милицейского капитана, никто из них даже не подумал сообщить о секте Легостаева.

Инок решил, что завтра обязательно попросит у Артема прощения. С этой мыслью он встал перед образами на колени, пятьдесят раз прочитал «Отче наш» и «Троицу», завернулся от холода в покрывало и спокойно заснул.

7. 2006-2007 годы. Синий Колодезь

Марина так и не смогла заставить себя позвонить отцу Базилю. Сначала было не до того — из РУГН ее все-таки отчислили, по какому поводу она умудрилась немедленно разругаться с мамой. Пришлось искать квартиру, а значит — и постоянную работу. К своему удивлению, Марина обнаружила, что обладает определенной скандальной славой. Как оказалось, в «свободной» околорелигиозной прессе экуменистического и реформаторского толка изрядно наслышаны о смелой девушке Марине Астаховой, высказавшей на православной конференции некие неприятные истины. Отчисление же из института создало вокруг нее образ пострадавшей за правду. Несколько изданий предложили Марине написать цикл статей, а потом и вовсе — пригласили на постоянную работу внештатным корреспондентом.

Когда же через полгода все более-менее устроилось — работа, статьи, однокомнатная квартирка на Черкизовской, — Марина решила, что ей теперь просто стыдно звонить отцу Базилю. Ведь сейчас она практически борется против него, пусть и косвенно. Статьи, подписанные ее настоящим именем, то и дело появляются в «Новой Философии», «Экуменисте» и прочих журналах, яростно и активно нападающих на православие. Сама Марина, конечно, придерживалась идей из своего доклада, но факт сотрудничества с подобными изданиями говорил о многом. К слову сказать, ей частенько присылали приглашения на конференции и семинары, посвященные единению христианских церквей, но она неизменно отказывалась.

Минул Новый год. Марина встретила его безрадостно — одна, в пустой квартире, с бутылкой шампанского и телевизором. Как не похож он был на прошлогодний, когда весь курс собрался погулять на квартире у Ритки. Дым стоял коромыслом.

На Рождество Марина сходила в церковь, но даже это не принесло ей успокоения.

Отец Базиль объявился сам. В конце января, проверяя электронную почту, Марина обнаружила в ящике такое:

«Благословляю тебя, дочь моя!

Здравствуй, Марина!

Возможно, ты уже не помнишь самого обычного священника, который утешал тебя за кулисами в Нижегородской духовной семинарии. Не по моей воле вышло так, что я Долгое время не мог написать тебе, хотя получил новый приход уже восемь месяцев назад».

Марина на минуту прервала чтение, попыталась вспомнить давала ли она отцу Базилю свой электронный адрес. Выходило, что нет. Это он тогда вручил ей карточку со своими координатами, которую при иных обстоятельствах можно было назвать визиткой, и попросил позвонить ему.

«Интересно, — подумала Марина, — как он узнал мой адрес? Неужели, он искал меня?!».

Сердце забилось чаще. За сухими буковками электронного письма девушка увидела отца Базиля таким, каким он предстал перед ней в прошлый раз — смиренным и одновременно величественным.

«…Как я и ожидал, меня решили отправить подальше от центра, в далекую уральскую глушь. Но я привык к испытаниям и не ропщу, ведь только в горниле опасностей и невзгод, в праведных трудах закаляется вера.

Приход мой невелик — всего одна деревня со смешным названием Синий Колодезь. Правда, недалеко от нее расположены еще три, и ни в одной нет даже часовни — тамошние жители вынуждены ходить в единственную на всю округу церковь в Синем Колодезе.

У меня большие планы. При прежнем священнике — отце Константине — церковное подворье пришло в упадок, поэтому в первую очередь нужно восстановить храм и службы, чтобы красотой и чистотой их стен радовать глаза прихожан. Здесь много некрещеных — и детей, и людей зрелых, из тех, кто боялся ходить в церковь при советской власти. Им всем нужно принести Благодать и слово Животворящего Вседержителя. В соседних деревнях с помощью благодарных прихожан нужно возвести часовни, а со временем, если на то будет воля Творца, то и церкви».

Марину поразила скромность, с которой была написана эта часть письма. Отец Базиль ни разу не написал: «я хочу возвести» или «я думаю восстановить», разве что в самом начале — «у меня большие планы»… Но все, что задумал, он собирается выполнить Божьей волей и помощью прихожан, не выпячивая себя на первые роли. Наверное, это и есть настоящее смирение и отсутствие греховной гордыни.

И вот что еще интересно: почему он не пишет имя Господа напрямую, а называет Его то Вседержителем, то Всевышним, то Творцом? Не хочет упоминать всуе? Или просто считает компьютер греховным изобретением и не хочет осквернять электронными буквами святое имя?

«Люди в Синем Колодезе погрязли в грехах и праздности. Предстоит немало потрудиться, чтобы вернуть их заблудшие души к Свету. Надо познакомиться с каждым жителем, узнать его надежды и чаяния, прийти в каждый дом, принести людям слово Вседержителя.

Помнишь свой доклад, Марина? Пришло время претворять его в жизнь. Одному мне не справиться, нужны помощники. Чистые душой, готовые сменить городской уют на тяжелый подвижнический труд во славу Спасителя. Было бы очень хорошо, если бы ты смогла приехать сюда.

Работы — непочатый край.

С большим трудом мне удалось отыскать твой адрес — хорошо, что некоторые статьи из «Новой Философии» выложены в Интернет, а под именем автора стоит ссылка на электронную почту».

Не сдержавшись, Марина улыбнулась. Отец Базиль, наверняка новичок в Сети, вон даже Интернет пишет с большой буквы, как все неофиты. Говорят, правда, что по правилам русского языка именно так и нужно писать, интернет — имя собственное, но старожилы, давным-давно растерявшие пафос и на своей шкуре ощутившие какая это большая помойка, пишут с маленькой. Без всякого уважения.

«Если ты все-таки сможешь приехать, ответь мне по адресу obesil@ural.ru. Компьютер стоит на почте в районном центре — городе Каменец. Я выбираюсь сюда раз или два в неделю, поэтому смогу прочитать твой ответ довольно быстро. Дорога сюда непростая, расскажу в отдельном письме. А если ты сообщишь точную дату приезда, — договорюсь, чтобы тебя встретили в Каменце.

Марина, ты нужна здесь. Очень жду и надеюсь.

Отец Базиль (Василий Тристахин).

Да прибудет с тобой блащюшцу Пйжчсвдл!»

Последняя строка почему-то оказалась нечитаемой.

«Видимо, кодировка другая», подумала Марина. «В Каменце этом компьютеры допотопные, наверное…»

Надо ли говорить, что письмо взволновало Марину до глубины души. Весь вечер она не могла думать ни о чем другом. Попыталась посоветоваться с подругами — те только пальцем у виска крутили. Ритка, с которой Марина все еще поддерживала отношения, присвистнула в трубку и сказала неодобрительно: «Да ты, дорогая, совсем крышу потеряла!» Выпускающий редактор «Экумениста» Катя Спохальская, на удивление легкий и спокойный человек, спросила с некоторым сомнением: «А оно тебе надо?»

Только маме Марина не позвонила. Потому что прекрасно знала, как она отнесется к этому. Помощник депутата московской Гордумы, выборный распорядитель благотворительного фонда «Новое Наследие» Татьяна Львовна Астахова прекрасно владела своим голосом, умело расставляла интонации, как и подобает хорошему оратору.

«Ты едешь ПОМОГАТЬ ему или ЕМУ помогать?» — спросит она.

Марина и сама в состоянии задать себе этот вопрос. И даже ответить на него.

Собиралась, правда, она долго, почти три месяца. Разобралась с делами, оставила хозяйке квартиры плату за два месяца вперед — нельзя ведь сжигать за собой все мосты. Вдруг не понравится? Пусть останется хотя бы одно место в Москве, куда можно вернуться в любое время, не оправдываясь и ничего не объясняя.

Созвонилась с журналами, сказала, что уезжает в командировку, намекнула о новых перспективных материалах — не все, мол, православные священники придерживаются официальной позиции Церкви. Есть среди них и такие, которые готовы к реформам, а возможно и к объединению. Некоторые издания заглотнули наживку, даже предложили оплатить эксклюзив.

Добраться в Синий Колодезь действительно оказалось делом непростым. Почти сорок часов ритмично постукивали колеса под ногами, Марина постепенно привыкла к вагонной духоте, разговорчивым попутчикам и к непрерывной качке. Причем, как оказалось, привыкла настолько, что когда сошла на перрон Екатеринбурга, ее аж повело в сторону, словно только что прибывшего в порт моряка. Потом полночи пришлось провести в пыльном и гудящем, как муравейник, автовокзале, ожидая утреннего автобуса в Каменец. Старенький ПАЗик, набитый коробками, ведрами, сумками и людьми, трясся по едва просохшим с начала половодья дорогам часов шесть. Пассажиры болтали о том о сем, с интересом поглядывали на «городскую», но заговаривать не решались.

В Каменце ее ждал старенький «уазик», латанный, весь в ржавых подтеках, осевший на лысые шины. Водитель, крепкий мужик лет сорока, заросший до бровей рыжеватой бородой, курил у кабины, время от времени поглядывая по сторонам.

— Это вы от отца Базиля? — несмело спросила Марина. Борода поднялась, на удивление веселые и бесшабашные карие глаза уставились на девушку.

— Марина? Вот хорошо! А то я уж заждался. Залезайте. Только осторожнее — правую дверь, бывает, клинит.

Марина забралась в кабину, водитель подхватил с земли сумки, сунул назад. «Уазик» завелся не сразу. Минут пять он чихал и кашлял мотором, водитель чертыхался, то и дело поглядывая на часы. Марина почувствовала укол совести.

— Вы давно меня ждете?

— Со вчерашнего вечера.

— Ой, извините… я не знала. На последний автобус в Каменец не успела, пришлось ждать утреннего. Вы из-за меня потеряли столько времени!

Машина, наконец, завелась. Водитель снова выругался, потом испуганно перекрестил рот, пробормотал: «Господи, прости мя, грешного». Повернулся к Марине, сказал:

— У меня послушание такое. Отец Базиль повелел. Грешен я.

— Простите, — Марина замялась, — как вас зовут?

— Петр. Петр Симеонов.

— Скажите, Петр, а что значит послушание?

— Батюшка наложил. За грехи мои. Меня к сивушке иной раз так тянет, что даже молитвой спастись не могу. Обещал не пить, а каждый раз — нарушаю. Потому и грешен.

Марина кивнула. Отец Базиль потихоньку уже начал исправлять колодезян. А ведь еще и года нет, как он тут обосновался.

Машина тем временем выбралась из города, запрыгала по кочкам извилистой лесной грунтовки. Время от времени по бокам вставали фонтаны брызг, когда колесо с размаху попадало в заполненную водой промоину. Марине пришлось схватиться за приваренную над дверцей скобу — трясло в салоне неимоверно.

— Куда мы едем? — стараясь не прикусить губу при очередном прыжке, спросила Марина. — К отцу Базилю?

— Нет, батюшка в Белоомут поехал, место для часовни выбирать. Сказал, будет к вечеру. Я вас пока к мамке отвезу. Она покормит, да и умоетесь с дороги.

Марфа Демьяновна оказалась женщиной словоохотливой, не чета иным уральцам. Потчуя Марину душистой домашней выпечкой, она говорила и говорила, словно раскручивалась где-то внутри дородного тела невидимая пружина:

— Третий год уж пошел, как Господь призвал к себе отца Константина, Царство ему Небесное. Старый он был, батюшка наш, а тут еще и простудился: зимой-то церкву топить дров не оберешься. Когда наши мужики помогали — тепло было, а если на охоту уйдут — церква нетопленая стоит. Отец Константин и говорит: все равно буду служить каждый день. Господу угодно. Ты кушай, дочка, кушай.

Марина послушно надкусила пирожок. Марфа Демьяновна просияла:

— Вот, а то худущая какая, бедняжка. А еще учительница. У вас там, в городе, все какие-то тощие, некормленые. Ты сама-то откуда будешь? Из Каменца? Или из самого Сверд… э-э… Екатеринбурга?

— Нет, Марфа Демьяновна, — терпеливо ответила Марина раз, наверное, в десятый, — я из Москвы.

— Из Москвы?! Совсем у вас там есть нечего, что ли? Оголодали?

Марина улыбнулась, вспомнив как три с половиной года назад большего всего на свете мечтала похудеть:

— Да ничего, пока держимся. А что случилось с отцом Константином?

— Ну, как мы его ни предупреждали: батюшка, холодно, застудишься, он — ни в какую. Из наших, кто в тулупе, кто в душегрейке теплой на службе стоит, а отец Константин-то — в одной рясе. Холод собачий. Ну и застудился, два дня кашлял, а на третий — преставился. Фельдшер в Белоомуте живет, пока добрались до него, пока он приехал, уж поздно было. Так мы без батюшки и остались.

Марина слушала внимательно, стараясь отсеивать ненужные подробности, выделить главное. Новый батюшка нагрянул нежданно-негаданно и, как говорят, прислали его чуть ли не из самой Москвы, хотя на самом деле кто он и откуда — в Синем Колодезе так толком никто и не знает.

— Из Москвы, — улыбнулась Марина. — Могу точно сказать.

— Ну, слухи-то всякие ходили. Нашим только дай волю языки чесать. Такого наслушаешься!

Кто-то предположил даже, что отец Базиль происходит из староверов, обучался в укрытом от всякого постороннего глаза старообрядческом монастыре. Но слухи так и остались слухами, а отец Базиль…

— …не успел приехать, как сразу наших мужиков в оборот взял. Поначалу роптали — говорят, Пахом с Еремеичем по пьянке хвастались батюшке красного петуха подпустить, но, как всегда у них бывает, дальше разговоров дело не пошло. А я тебе скажу, с мужиками так и надо. Раньше ведь как бывало: вечер наступает, а наши все как один глаза свои бесстыжие залили, и давай песни орать. А там — или драка, или по этому делу, — Марфа Демьяновна характерным жестом щелкнула пальцем по горлу, — в канаву свалится, башку дурную раскровянит или еще что. Летом, пока со скотиной да с огородом дел много, еще куда ни шло, а осенью-зимой… Только держись. Ежели на охоту не пойдут, по всей деревне дым коромыслом стоит. Теперя все по-другому. Отец Базиль мужиков подрядил храм обновить, подворье в порядок привели: любо-дорого посмотреть.

— И что, — недоверчиво спросила Марина, — все соглашались?

— Какое там! — махнула рукой Марфа Демьяновна. — Но батюшка тоже оказался не лыком шит. Он так все повернул, что те, которые ему помогали, стали на отказников волками смотреть. Мы, мол, работаем, а вы — что? А отец Базиль и дальше пошел: кто, говорит, Господу служить отказывается, того исповеди лишу и причастия. Тут мужикам и деваться некуда. Пришли к батюшке, прости, говорят, бес попутал. Оказалось, суровый он, но отходчивый. Ладно, сказал, прощу. В первый и последний раз. Потому как не для меня вы все делаете, а для Господа, грех это. И тут же, на месте, послушание наложил на отказников — неделю на благоустройстве подворья работать. Крякнули мужики, но пошли. Зато, не поверишь, всю неделю в деревне тишина и благодать стояла.

Марина раскусила еще один пирожок. На этот раз — с картошкой и луком.

— Ой, самовар-то, небось, остыл! — воскликнула Марфа Демьяновна. — Может, подогреть? Или пирожков еще? Тебе детишек учить, надо чтоб сильная была да сытая. А то, сама знаешь, голодное брюхо к учению глухо. А к учительству и подавно.

— Нет-нет, спасибо. Вы лучше дальше рассказывайте.

— А дальше, как послушание кончилось, мужики на радостях по полуведерной хватанули. Да так, что на утро едва рассолом отпоили. Тогда как раз Пахом с Еремиичем и похвалялись. А через неделю — причастие. На покаянии-то, хочешь-не хочешь, а все выложишь. Отец Базиль слушал-слушал, да епитимией всех и наказал. Татьяна рассказывала, Полякова, та, что на выселке живет, ее благоверному неделя поста досталась, да еще не пить месяц. Он и взмолился: батюшка, говорит, прости, месяц не выдержу. Разреши отработать, что хочешь сделаю, руки у меня вроде из того места растут. Отец Базиль подумал и разрешил. Танин муженек крестильню на подворье срубил, с проточной водой, да подогревом. Батюшка его похвалил: богоугодное дело, мол, сделал. Теперь можно младенцев зимой крестить без опаски. Правильно я тебе скажу, а то при наших морозах детей до весны, бывало, не крестили. При отце Константине-то. А, не приведи Господь, умрет дите? Так и уйдет некрещеным? Крестильня до чего ладная получилась! Зойка, Неверовых дочка, что в доме батюшки нашего прибирается, говорит: отец Базиль даже сам в ней мыться не брезгует.

На лице Марфы Демьяновны промелькнула странная гримаса, буквально на мгновение, но Марина заметила.

Интересно, что это за Зойка еще? Надо посмотреть. Вдруг какая-нибудь деревенская Венера? И наверняка уже на отца Базиля глаз положила.

«Господи, — подумала Марина, — опять я об этом!»

Несмотря на всю щекотливость вопроса, Марина то и дело думала об отце Базиле, как о мужчине. Ругала себя, стыдила, но все равно рано или поздно возвращалась к этому. Ее очень волновало: позволено ли отцу Базилю жениться. Вроде бы он из «белого» духовенства, а значит иметь семью ему не запрещено. Хотя… Из книг Марина знала, что православные священники могут жениться лишь однажды — до поставления в сан. Но что такое этот сан? «Отец» Базиль — сан или нет?

Иногда, отчаянно стыдясь самой себя, девушка мечтала. Это началось еще в Москве, почти сразу после письма с Урала. Ей казалось, что если уж отец Базиль решил изменить православные каноны, то можно сделать и еще кое-что. Например, разрешить всем священникам иметь семьи.

Обычно подобные мысли заканчивались для Марины смиренным покаянием и слезами в подушку. Ей все время казалось, что оттуда, сверху на нее смотрят неодобрительно.

А Марфа Демьяновна тем временем и не думала останавливаться:

— Так и пошло. Суров батюшка: чуть что, за любой мало-мальски заметный грешок сразу накладывает епитимию, а уж за серьезные дела — послушание. Да такое, что мало не покажется. Наши бабы довольны, на руках его носить готовы. Мужики не пьют, не дерутся, с палкой за ними не гоняются. Куда там! Сейчас вся деревня по струнке ходит. И так половина у отца Базиля в должниках: из тех, кто послушание не отработал, кто согрешил, да наказания не понес, потому что батюшка решил подождать, а вдруг греховодник сам исправится? И тут уж и пикнуть не смей: не греши, блюди себя в вере и чистоте. Иначе отец Базиль по полной накажет.

Марфа Демьяновна, наверно, говорила бы еще, но тут в сенях затопали, голос Петра зычно выкрикнул:

— Мать! Принимай еще гостей! Сам батюшка пожаловал! Дверь открылась и в дом, едва не задев скуфьей низкую потолочную балку, вошел отец Базиль. Марина смотрела на него во все глаза. С их последней встречи он, казалось, утроил свою неземную красоту и притягательность. Рабочий подрясник удивительно сочетался с крепкой фигурой, широкими плечами и… головой мыслителя. Отец Базиль казался молодым, полным сил чернокрылым вороном, символом мудрости и веры. На щеках священника играл румянец, лицо светилось здоровьем. Марина подумала: свежий воздух, добрая работа, незатейливая крестьянская еда…

— Благословите, батюшка! — сказала Марфа Демьяновна. В ее тоне Марина с удивлением уловила подобострастные нотки.

— Благословение этому дому!

Хозяйка засуетилась, собирая на стол новые разносолы, полезла в погреб за каким-то особенным угощением.

— Благословение тебе, дочь моя!

Отец Базиль повернулся к Марине. Только сейчас она поняла, что поднялась при его появлении и так и стоит до сих пор.

«Все-таки он удивительный!» — несколько невпопад подумала она.

— Здравствуй, Марина. Если б ты знала, как я рад, что ты приехала!

Отец Базиль присел рядом, все тем же простым и ласковым жестом погладил ее по голове.

— Ты прекрасно выглядишь. Неужели какая-нибудь новомодная диета?

Марину почти до слез растрогала его тактичность. Обычно подруги и знакомые, кто ее долго не видел, говорили: «Маришка, ты похудела!»

— Нет, — ответила она, — просто есть для кого выглядеть красивой!

Отец Базиль заметно смутился, Марина испугалась, что он может ее неправильно понять. Она хотела сменить тему, но священник опередил ее:

— Ну что, устроилась?

— Да, спасибо.

— Пару дней поспишь здесь, у Марфы, а я пока скажу Зое, чтобы подготовила для тебя комнату. В гостевом доме при церкви. В подворье. Правда, по-местному, подворье — это все пристройки к дому. Ну да ладно. Подождешь?

— Конечно, — ответила Марина, а про себя подумала: «Опять эта Зоя!»

— Как Марфа? Не обижала? — весело спросил отец Базиль.

Марина рассмеялась.

— Наоборот. А почему меня все считают учительницей? Это вы так сказали?

Отец Базиль посерьезнел, заложил руки за спину, прошелся по комнате.

— Видишь ли, здесь, в округе, все четыре деревни остались без учителя. Старшие ребята в Каменец ездят, за семнадцать километров, а маленьких-то куда? Вот я и надумал — открыть в Колодезе церковную школу. Будем учить читать, писать, книжки дадим. А то получается, что ребята до двенадцати лет — почти все неграмотные.

Марина залюбовалась им. Кто еще мог бы с таким волнением говорить о деревенских ребятишках, заботиться о них? Вот оно — настоящее милосердие! Не пожертвовать с барского плеча миллион-другой, даже не поинтересовавшись, кому он достался, а самому выискивать нуждающихся.

— А ты будешь учительницей.

— Я? — Марина с удивлением подняла вверх брови. — Но я не умею!

— Не умеешь ни читать, ни писать?

— Нет, учить!

Отец Базиль с сомнением посмотрел на нее:

— А это так сложно? Мы же тут не высшее образование собрались устраивать. Надо ребятишек из ямы вытаскивать, а то для них в этой жизни нет ничего хорошего, светлого. Помнишь свое выступление на конференции? Кто уговаривал Церковь меняться, вернуться к миссионерству, проповедовать?! Так давай начнем! Это наш христианский — а мой еще и пастырский — долг. Ты будешь как бы учительница начальных классов, а я — понесу детям слово Божие. Чтобы никакие секты не смогли закабалить их, чтобы они с самого детства знали, какая Церковь истинная. Пусть обучатся грамоте, узнают все о Боге, и тогда уже никто не сможет сбить с праведного пути чистые души? Согласна?

Во время беседы отец Базиль расхаживал по комнате, но сейчас он неожиданно оказался рядом с Мариной. Он мягко погладил ее по щеке, заглянул в глаза.

— Ты мне нужна, Марина. Помоги мне.

Его слова показались девушке преисполненными такой неземной ласки и нежности, что она на какое-то мгновение даже онемела от счастья. Глаза предательски заблестели, они потупила взгляд, сказала:

— Я… я сделаю все, что вы просите.

2007 год. Файлы из компьютера Марины Астаховой.

Заметки к лекции в Уральском государственном институте культуры

…Прежде всего, необходимо сказать, что такое русское старообрядчество и какие течения в нем присутствуют. Старообрядчество — это совокупность различного рода религиозных организаций, возникших в середине восемнадцатого века в результате раскола Русской православной церкви. Сторонники старообрядчества отказались признать церковные нововведения патриарха Никона, были прокляты на церковном Соборе 1666-67 годов и преданы суду «градских властей». Для раннего старообрядчества характерны отрицание«мира», в котором господствует антихрист, проповедь близкого конца света, назначенного на 1666 год, аскетизм, приверженность старым обрядам и так далее.

Старообрядчество не было однородным движением. Наиболее умеренная часть старообрядцев, так называемые поповцы, в отличие от беспоповцев признавали священство. Считая новую церковную иерархию еретической, они, тем не менее, не отказывались принимать в свои ряды бывших «никоновских» священников-перебежчиков. Такая ситуация была вызвана тем, что епископов, верных старообрядчеству, в России практически не осталось.

Другая часть, называемая беспоповщиной, считала, что после раскола земная иерархия и священство прекратились. Беспоповцы сохранили только те элементы древнего православного богослужения, которые не требуют присутствия священнослужителей. Поэтому у них отсутствует литургия, а в молитвенных домах нет алтаря.

Третья, наиболее радикальная часть старообрядцев — Спасово согласие — полагала, что «нет в мире ни православного священства, ни таинств, ни благодати». Поэтому среди спасовцев наблюдается отход от жесткого соблюдения православной обрядности.

Этими доктринальными различиями обусловлено и неравноценное участие старообрядческих направлений в хозяйственном развитии России. Наибольший вклад в экономику страны внесли поповцы и умеренные беспоповцы. Зато старообрядцы-радикалы активно содействовали хозяйственному освоению окраинных российских земель, и прежде всего — Сибири. В отличие от подавляющего большинства российских подданных, старообрядцы, начиная со второй половины семнадцатого века, переселялись за Урал совершенно добровольно. Спасаясь от гонений, они уходили глубоко в тайгу, устраивали там свои дома, заводили хозяйство. Стараясь избежать контактов с «антихристовой» царской властью, отдельные старообрядческие семьи доходили даже до Тибета.

Об устойчивой традиции старообрядческих «робинзонад» свидетельствует история семьи Лыковых, обнаруженной геологами в начале восьмидесятых годов в Саянской тайге. Еще более уникальна одиссея старообрядческой общины, которая в девятнадцатом веке переселилась с Волги на Дальний Восток, после 1917 года ушла в Манчжурию, в 1949 году переехала в Бразилию, затем в американский штат Орегон, а в 1968 году перебралась на Аляску, где обитает и поныне в поселении Николаевск. Николаевские старообрядцы создали Российское морское товарищество и занялись рыбным промыслом, успешно конкурируя с местными рыбаками.

Труд стал для старообрядцев своеобразной формой христианского подвижничества. Основой их социально-хозяйственной деятельности всегда был свободный самоуправляющийся приход. В условиях гонений и почти полного отсутствия священства в жизни прихода ключевую роль играли миряне. На них держалась не только религиозно-общинная, но и хозяйственная жизнь, основанная на принципах взаимовыручки и корпоративной общности. Необходимо также помнить, что среди старообрядцев почти не было социального расслоения, поскольку из-за своих религиозных убеждений они были практически исключены из дворянского сословия.

Одна из наиболее ярких страниц хозяйственной деятельности беспоповского старообрядчества связана с Выговским монашеским общежительством в Северном Заонежье. В начале восемнадцатого века царь Петр I крайне нуждался в железе. По его приказу в Олонецком краю один за другим начали строиться заводы по переработке железной руды. Однако обеспечить их рабочими в столь удаленных местах было Трудно. Здесь и пригодились выговские пустынники, которым за исправную работу на заводах пообещали свободу «жити в той Выговской пустыни и по старопечатным книгам службы свои к Богу отправляти».

Ослабление гонений вызвало приток новых поселенцев. Первоначально Выговское общежительство существовало исключительно за счет собственного труда. Однако по мере роста его богатств оно стало использовать и наемную рабочую силу. У него появились свои представительства в Петербурге и Архангельске.

Создание в 1801 году Единоверческой церкви стало первой и последней попыткой подчинить старообрядцев официальной церкви. Успеха она не имела, потому что в конце восемнадцатого — начале девятнадцатого века среди умеренных беспоповцев все возрастающую роль начинает играть купечество крупных городов. Постепенно оно оттесняет на второй план Выговскую общину, бывшую по своей сути церковной коммуной.

Крестьянская реформа дала мощный толчок становлению крепких старообрядческих крестьянских хозяйств. Перед революцией 1917 г. большая часть торгово-промышленного класса России была представлена старообрядцами. Перспективы в тот момент казались радужными, но революция нанесла по ним сокрушительный удар.

В годы нэпа старообрядцы попытались встать на ноги, но дальнейший ход истории перечеркнул их надежды. Советская колхозная система подорвала основу старообрядческой хозяйственной мощи — общину.

В 1971 году на Поместном соборе в Москве была снята анафема на старообрядчество. Сегодня наблюдается возрождение религиозно-духовной жизни, но возродится ли хозяйственно-культурное значение старообрядчества, пока сказать трудно.

8. 2007 год. Осень. Погром

Телефон зазвонил неожиданно. Спросонья Артем долго не мог нащупать его, шарил рукой в изголовье, натыкался то на расческу, то на мягкий томик любовного детектива — Наташа любила почитать перед сном.

Наконец пальцы сомкнулись на трубке.

— Чернышов, слушаю.

В микрофоне сдержанно хихикнули.

— Артем Ильич? Здравствуйте! Что, разбудил?

— Нет, — честно соврал Артем. — Кто это? Валерий, ты?

— Я же говорю, разбудил. Сначала вы к телефону подходите, как будто на работе еще, а теперь — и меня не сразу узнали. Прощу прощения за ранний звонок, но сами ж знаете — у нас по-другому нельзя. Волка ноги кормят.

— Ну здравствуй, волк. — Чернышов усмехнулся. — Что-то случилось?

Своим информаторам Артем всегда давал номер мобильного телефона, чтобы могли звонить в любое время суток. Полезно для дела, ведь неприятности не знают, что такое «конец рабочего дня». Хороший оперативник всегда должен быть в курсе.

Но, к сожалению, есть и обратная сторона медали. Такие вот звонки, например. Артем посмотрел на часы — шесть утра. Может быть, информация окажется важной и придется вставать, спешно глотать на кухне кофе, выныривать из домашнего тепла в сырое, слякотное утро… проверять, расследовать, сопоставлять. А может, сведения не стоят и выеденного яйца, это только информатору кажется, что его дело самое важное на свете. Но выслушать все равно надо, поблагодарить, пообещать награду или помощь, иначе в следующий раз человек десять раз подумает, прежде чем позвонить.

Как у любого опера со стажем, у Артема было немало таких вот «помощников», частью добровольных, частью вынужденных. Многие остались еще с муровских времен, но кое с кем он свел контакт, уже будучи контроллером Анафемы. Как, например, с бывшей проституткой Люсьеной (на самом деле девушку звали Ириной). Полтора года назад сутенер, подозревавший, что Люсьена работает на стороне, полоснул ее по лицу ножом. Чтобы не повадно было. Мол, если не хочешь работать на меня, не будешь работать ни на кого.

Испугавшись, что с потерей «товарного» вида она уже не сможет зарабатывать привычным способом, Ирина случайно нашла себе новый бизнес. Подрядилась за пять тысяч долларов вынашивать ребенка. Сначала вроде бы для некоей богатой, но бездетной семьи, но, как оказалось потом, бывший сутенер просто сдал ее сатанистам. Им понадобился безотказный конвейер живого материала, ну а «пастух» просто вовремя подсуетился. Когда девушка на седьмом месяце узнала, что ребенок предназначен в качестве жертвы для сатанинского ритуала, у нее едва не случился выкидыш. Мальчика все-таки удалось спасти, но отдавать его «бездетным» родителям Люсьена отказалась наотрез. Начались угрозы. Бывшая проститутка вспомнила о старых связях, позвонила Чернышеву. Анафема взяла девушку под свою защиту, а заодно внимательно присмотрелась к молодой паре, выдававшей себя за «бездетную» семью. К сожалению, почувствовав слежку, они моментально отстали от Люсьены, а больше инкриминировать им было нечего. Зато архивы Анафемы пополнились двумя новыми персонажами, а Ирина в благодарность щедро снабжала Артема сведениями.

Сейчас Чернышеву позвонил один из самых полезных информаторов — «независимый» журналист Валерий Колыванов. Артем поддерживал с ним контакт по специальному разрешению от Патриархии и иногда делился эксклюзивной информацией о делах Анафемы. За это журналист писал восторженные статьи, воспевал мужественных борцов с сектами и ересью. Только немногие знали, что он же под псевдонимом Правдорубец гнал чернуху об ужасах работы Спецгоскомитета, пытках, застенках и прочей тоталитарной шелухе. Его последняя статья «Анафема: гроза преступности или оружие самозащиты православия?» наделала много шуму. Впрочем, пользы он приносил тоже немало. Гигантская и сверхоперативная осведомленность Колыванова обо всех необычных происшествиях в столице не раз помогала Артему в самых сложных делах.

Вот и сегодня Правдорубец рыл носом землю, словно гончая, напавшая на след. Значит, случилось нечто неординарное.

— Артем Ильич, — без обиняков начал он. — Эксклюзив по результатам расследования, как всегда, — мой?

— Валер, говори точнее. Какого расследования? «Арест Легостаева и дело секты Обращенных вряд ли заинтересуют Правдорубца. Для него это слишком заурядно, — подумал Чернышов. — Обычная секта, таких тысячи. Значит, накопал что-то новенькое. Интересно, что?»

— По ментовской сводке сегодня проскочило; на трех крупных подмосковных кладбищах — Николо-Архангельском, Домодедовском и Хованском — варварски изуродованы десятки могил. Местные власти и МВД уже на месте. Предварительной версии пока нет, но я тут узнал… — Валерий сделал многозначительную паузу, — среди разоренных могил много с еврейскими фамилиями, кое-где на расколотых плитах можно различить звезду Давида.

— То есть версия для общественности и СМИ почти готова, да?

— Угу. Хотят все списать на «скинов». Чернышов хмыкнул.

— А теперь скажи, что думаешь сам. У тебя всегда есть своя версия. Иначе б ты мне не позвонил. Мы «скинхэдами» не занимаемся.

— Я подумал, для бритоголовых это слишком сложно. Кладбища находятся очень далеко друг от друга, значит, какая-то одна группировка не успела бы провести все три погрома за одну ночь. Спланированную же акцию «скины» стараются приурочить к какой-либо дате, дню рождению Гитлера, например. А сейчас на дворе октябрь, а не апрель.

С Артема слетели последние остатки сна. Ясно, что это не бритоголовые. Ночные погромщики совершенно точно что-то искали.

— Хорошо, Валер, я понял. Если дело передадут нам, информация — тебе первому.

— Лады, Артем Ильич! — обрадованно завопил Колыванов. — С вами работать — одно удовольствие.

Не дослушав до конца, Чернышов нажал отбой и сразу же набрал номер Саввы. Трубку долго никто не снимал, наконец заспанный и злой голос Корнякова рявкнул:

— Да!!

— Не рычи на начальство. Кое-что случилось. Жду у себя.

— Понял, — Савва не стал тратить время на расспросы и причитания, знал: Артем никогда не поднял бы группу просто так. Значит, есть зачем. — Выезжаю через полчаса. Дане позвонить или вы сами?

— Ты позвони. До встречи.

Как ни торопился Савва, а Артем уже ждал его в конторе, нетерпеливо расхаживая по кабинету. Вот что всегда удивляло Корнякова: командиру значительно дольше ехать из дома до Елоховского подворья на Бауманской, где располагался основной комплекс зданий Анафемы, но каким-то мистическим образом Чернышеву всегда удавалось прибыть раньше всех.

Артем разговаривал по телефону; увидев Корнякова, кивнул: заходи, мол, — указал рукой на кресло.

— …хорошо, я понял. МВД наши полномочия подтверждает? Да. Да. Обязательно. Конечно, отец Адриан, я все понимаю. Но «скинхэды» здесь ни при чем, я уверен. Согласен. Спасибо.

Чернышов положил трубку.

— Извини, что поднял в такую рань, но дело спешное. Сейчас поедем на место, проведем осмотр, не доверяю я что-то коллегам…

В дверь постучали.

— Входите! А, Даня! Доброе утро!

— Благослови вас Господи! И тебя, Сав.

— Привет. Как спалось?

Каждое утро Корняков с ехидцей задавал иноку этот вопрос и каждое утро Даниил спокойно отвечал одно и то же:

— Милостью Господа, хорошо. Чернышов встал из-за стола.

— Поехали! — сказал он, надевая куртку. — По дороге все расскажу.

Разъездная «пятерка» группы стояла во дворе, пофыркивая мотором. Артем сел вперед, Даниил и Савва устроились на заднем сидении. Водитель поздоровался, спросил:

— Куда, Артем Ильич?

— Николо-Архангельское кладбище знаешь где?

— Обижаете…

— Отлично. Давай к старому входу.

Пока машина выбиралась из круговерти московских пробок на Кольцевую, Чернышов ввел группу в курс дела.

— …прав Валера: очень уж необычно для простых «скинов». Этим много не надо: выпили водки, поорали лозунги, разогрелись и — вперед, на штурм нерусских палаток к ближайшему метро. Если рядом кладбище — да, пойдут могилы громить. Опрокинут десяток памятников, свастики нарисуют… И все. А в сводке сказано: некоторые могилы разрыты!

Даниил перекрестился.

— Господи, упокой в мире души усопших!

— Проверим на месте, конечно, и попомните мои слова: на кладбище что-то искали.

— Думаете… думаешь, наши клиенты? — невесело спросил Савва. Он все никак не мог привыкнуть называть старшего контроллера на «ты». В десанте подобное было не принято.

— Да, скорее всего. Что можно накопать в могиле? Кости, плоть умерших, погребальные саваны… Для чего такие ингредиенты могут понадобиться? Только для омерзительного ритуала какого-нибудь…

Корнякова передернуло.

— Вот именно, — кивнул Артем. — Правда, не стоит сбрасывать со счетов тех отморозков, что считают себя ведьмами или колдунами. Но вряд ли здесь их вина. Чтоб три кладбища за одну ночь разворошить — и пяти человек недостаточно, не то что одного-двух. Искали что-то конкретное. Не нашли на Хованском — поехали на Домодедовское… И дальше. А «скины» — это для прессы, отговорка. «Папе» гувэдэшному с Тверской установка такая — все валить на бритоголовых. Фашики у мэрии сейчас главное пугало.

Савва слушал командира, с каждым словом мрачнел все больше.

И так настроение ни к черту, а тут еще и это!

Веселая ночка с Аурикой и Людмилой запомнится надолго. Как говорится, лучше не бывает. Обе девушки оказались опытными и страстными, а когда разнежились окончательно, то выяснилось, что под маской девиц «оторви да выбрось» прячутся две не самые счастливые в этой жизни женщины, истосковавшиеся по простой человеческой ласке.

Водка развязала девчонкам языки, и под утро все трое заснули обнявшись, счастливые и удовлетворенные. Во всех смыслах. Через каких-то шесть-семь часов Савва перестал видеть в Аурике и Людмиле «всего лишь» проституток. Поэтому, когда в половине восьмого приперся знакомый накачанный крепыш и начал оскорблять девушек, Корняков просто спустил его с лестницы.

Правда, Аурика и Людмила отнеслись к этому без особого восторга, наоборот — страшно перепугались. Люда бросилась на улицу, спасать «пастуха», но того уж и след простыл. Видимо, уехал за подмогой. Аурика же просто села на стул и заплакала. Савва пытался ее успокоить, но это не удалось. Девушка рыдала взахлеб.

Больше всего на свете, как рассказала Корнякову вернувшаяся Людмила, Аурика боялась потерять работу. В Москве у нее не было ни друзей, ни подруг, только клиенты. А без денег она не проживет в столице и недели, потому что за все время не скопила ни копейки — все заработанное отсылала в глухой казахский поселок Мачкет, больной матери и двум младшим сестренкам. Придется возвращаться назад, а это полный крах. Конец всем надеждам и планам: еще ночью Аурика призналась, что мечтает заработать достаточно для поступления в Академию экономики и права.

Савва хватанул кулаком по столу, пригрозился «вырвать мерзавцу все, что торчит, если он хоть пальцем тронет вас, девочки». Но Людмила почти вытолкала его на улицу, уверяя:

— Сав, мы сами разберемся. Я с Мухой третий год работаю, договорюсь. А если ты опять встрянешь, нам только хуже будет.

Корняков согласился. Правда, оставил девушкам визитку, наказав «звонить, если что», а сам поехал домой. Ни Аурика, ни Людмила так и не проявились. Тогда Савва испросил у Артема один из накопившихся за долгие месяцы отгулов, хотел отоспаться. Да вот — тоже не удалось.

Когда из-за панельных многоэтажек Новокосино поднялась труба Николо-Архангельского крематория, Савва спросил:

— А почему ты сказал ехать к старому входу?

— Да так, — Чернышов на секунду замялся. — Проверяю свою версию. Там, — он махнул рукой на восток, справа от трубы, — новая территория. В основном — колумбарии или могилы с урнами. Понимаешь? Там хоронят кремированных.

Даниил насупился:

— Нечисто это. Не по-христиански.

— Может, и так. Действительно, какой-то языческий способ… Но я сейчас не об этом, прости, Дань. Если погромщики и вправду хотели что-то накопать в могилах, то на новой территории им делать нечего. Там только урны, а в урнах — пепел. Ни костей, ни саванов — ничего. Нормальных захоронений немного, и все они в основном на виду — большие, помпезные. А вот на старом кладбище…

Артем осекся, потому что в этот момент «пятерка» вырулила из-за поворота и почти сразу же уткнулась в милицейское оцепление. Проезд к кладбищу перегораживали, посверкивая мигалками, два «форда-перехватчика», в отдалении виднелись несколько бело-синих «газелей», темный микроавтобус криминалистов и новенький пассажирский «бычок» с омоновцами.

— Вылезаем, — скомандовал Артем.

Показав дородному сержанту свои удостоверения, контроллеры беспрепятственно прошли за линию оцепления.

Место погрома действительно оказалось на старом кладбище, Чернышов не ошибся. Чуть в стороне от дороги — примерно на второй или третьей от ограды аллее — располагался небольшой, соток на пятнадцать, участок незанятой земли. Видимо, когда-то здесь хотели построить магазин ритуальных принадлежностей или, может быть, просто технический сарай, но потом все-таки отдали место под могилы.

Сейчас здесь все выглядело так, будто точно в середину участка угодил разрывной фугас. Несколько могил было разрыто, вокруг громоздились неопрятные груды рыжеватого глинозема. Повсюду валялись разбитые надгробные камни. Кое-где фамилии и впрямь оказались еврейскими. Артем замедлил шаг, указал Савве и Даниилу на пару обломков.

— Ничего не замечаете?

Оба надгробия серебрились на свежих сколах капельками изморози. Навершье первого чья-то недобрая рука «украсила» аляповатой свастикой. На этом камне значилось: «Левушка Мерхер. 27.03.2005-22.09.2007», на втором — «Изя Фирин. 14.02.2004-29.09.2007». Фамилии пытались замазать черным маркером, но потом бросили, добавив только перечеркнутую звезду Давида.

Корнякова внезапно осенило:

— Они похоронены совсем недавно!

— Именно.

Навстречу контроллерам вышел седоватый майор, хмуро спросил:

— Анафема?

Чернышов кивнул, снова полез за удостоверением, но милиционер остановил его:

— Не надо. Нас предупредили. Майор Сеченко, ОВД «Ново-Косино».

— Старший контроллер Анафемы Артем Чернышов, контроллеры Савелий Корняков и Даниил Шаталов. Простите, майор, как вас по имени-отчеству?

Сеченко смутился, пробормотал:

— Владислав Янекович…

— Так вот, Владислав Янекович, некоторое время мы будем работать вместе, поэтому не хочу, чтобы между нами оставались недомолвки. Скажите, пожалуйста, вы согласны с официальной версией?

— Ну… — майор замялся. — Сначала думали — за фобами охотятся. Была тут одно время банда, работала в контакте с частным похоронным бюро. Разрывали свежие могилы побогаче, покойников потом закапывали обратно, а гроб продавали. Когда взяли, на их счету уже с полсотни подобных «дел» числилось. Но сейчас "все по-другому. Захоронения самые обычные, да и следов оставили многовато: надгробия повалены и разбиты, ограды выворочены, даже могилы не потрудились снова закопать. Так что кроме «скинов» некому. Все доказательства налицо…

— Какие? Разбитые камни с еврейскими фамилиями и звездами Давида? А вы не думаете, что нам просто хотели подкинуть простое объяснение? Чтоб не затруднялись поисками настоящих погромщиков?..

— Есть и еще кое-что. Мы опросили сторожей и постоянных обитателей кладбища…

Савва вопросительно взглянул на Сеченко: очень ему было интересно, что же это за оригиналы живут на кладбище постоянно. Но с вопросами решил пока повременить. Впрочем, майор, к счастью, и сам решил немного просветить коллег.

— Крематорий на территории нашего отдела. Так что мы здесь всех знаем. Вам, наверное, это покажется странным, но на кладбище живет довольно много людей. В основном — бомжи, беженцы. Питаются поминальной пищей, собирают свежие цветы и венки, потом сдают продавцам на здешнем рынке.

— Руки вырвать! — процедил Савва сквозь зубы. Даниил укоризненно покачал головой:

— Господь простит их, Сав. Не по-христиански, конечно, так поступать, но этим людям есть нечего!

— Работать они не хотят, вот и все! Привыкли жрать на дармовщинку, да еще и наживаются на чужом горе.

Майор откашлялся.

— Как ни странно, но я согласен с вами обоими. Впрочем, к делу это не относится. Важно, что сейчас, когда понадобились свидетели, кандидатов оказалось достаточно.

— Но никто ничего не видел, — сказал Артем.

— Боюсь, вы правы. Все спали, никаких звуков не слышали, по сторонам не смотрели. Правда, одного бомжа по кличке Сева-Кострома долго не могли найти, даже начали подозревать его, но потом обнаружили сильно избитым, без сознания. Причем на новой территории, за стеной колумбария. У него сотрясение мозга, множественные ушибы, сломана рука. Кто же еще кроме «скинхэдов» смог бы его так отделать? Теперь, если он чего и успел заметить, то расскажет не скоро.

— Что говорят эксперты? Когда примерно начался погром?

— От двух до пяти ночи. Не позже. Может быть, раньше, но вряд ли: сторожа, которые делали обход в два, ничего не заметили.

— Ага, значит в час Волка! Самое ритуальное время. Хорошо. Спасибо за информацию, Владислав Янекович. Мы еще здесь походим, с вашего разрешения, посмотрим и поедем на другие кладбища. Если что обнаружим — поделимся с вами.

Для Даниила это оказалось тяжелым испытанием. Но он, как и Савва с Артемом, методично обходил участок, присаживался на корточки у развороченных могил, смотрел на смешанный с глиноземом человеческий прах, истлевшие деревяшки гроба.

«Повезло» именно ему. Очищая налипший слой грязи с расколотого надгробья, Даниил неожиданно прочитал: «Сейфуллин Марат. 13.04.2002 — 04.10.2007». Инок не знал, был ли маленький Маратик православным, но все равно помолился за упокоение души невинного отрока. Какие там грехи в пять лет! Потом с трудом преодолев страх, Даниил заглянул в могилу.

Она была пуста. Ничего — ни гроба, ни обрывков савана, ни следа человеческого тела. Пустая, разоренная могила.

— Артем! — позвал он. — Смотри.

Чернышов подошел ближе, взглянул на камень, и глаза его загорелись.

— Здесь? — отрывисто спросил он. Даниил кивнул.

— Та-ак… Все чудесатее и чудесатее… Эти, значит, припрятали. Интересно, кто: сами погромщики или коллеги? Дань, смотри следующую.

Почти сразу обнаружилась еще одна татарская могила, а потом и две русские.

«Сашенька Егорьев. 22.09.2007 — 29.09.2007. Покойся с миром».

«Ира Кундина. 20.09.2007 — 29.09.2007. Прими, Господи, душу непорочную, безгрешную».

А три соседних с ними захоронения почему-то остались нетронутыми.

— Какие уж теперь «скины», а, командир? — спросил Корняков, обернулся к Артему и опешил.

— Боже мой… — бормотал Чернышов. — Боже мой.

Савва с Даниилом недоуменно переглянулись. Похоже, старший контроллер что-то знал. Что-то страшное, нечеловеческое.

Корняков коснулся плеча Чернышева. Спросил:

— Артем? Что?..

— Посмотри на даты. Это же дети!! Некрещеные дети, по возрасту — крестят ведь на восьмой день — или по вере — евреи, татары… И умерли они совсем недавно!

— Господи, спаси и сохрани нас от нечистого! — Даниил трижды перекрестился, посмотрел в небо. В глазах его стояли слезы. — Сколь черной должна быть душа, способная надругаться над прахом ребенка!

— Ты прав, Даня, — голос Артема прозвучал безжизненно. — Это нелюди. Им нужен жир для свечей. Жир, вытопленный из тела некрещеного младенца. Сволочи, какие же сволочи!

Савва помотал головой, словно пытался отогнать невероятную, невозможную картину.

Но все осталось на месте. Разрытые могилы, как и прежде, зияли пустотой, кругом оскверненные надгробия, прелая, пахнущая сыростью земля бесстыдно вывернула свое нутро на всеобщее обозрение.

И где-то над головами хрипло и надсадно кричали вороны.

Утром следующего дня после суток непрерывной работы Чернышов позвонил отцу Адриану, устало сказал:

— Мы их нашли. Да, ручаемся. Недалеко от всех трех кладбищ обнаружены угнанные машины. Неприметные, в основном старые «жигули» и «москвичи». Мы проверили в ГАИ — они угнаны из одного района. Из Котловки. По нашему запросу управа выдала список нежилых помещений, сдаваемых в аренду. А через участковых мы вышли на молодежную организацию в подвале жилого дома на Нагорной. В бумагах они числятся музыкальной студией. Сейчас там закрыто, но мы прошлись по окрестностям, поговорили с жителями. Все показывают одно и то же: среди «музыкантов» много крепких парней с устрашающими татуировками, а время от времени из подвала доносится грохот инструментов, жуткие крики, рев. Молодая девушка, собачница, так и сказала: тяжелый металл слушают. Считаю — это они. Нет, санкцию на захват никто не даст — доказательств кот наплакал. Но полученного материала в принципе достаточно, чтобы установить прослушку и скрытую камеру. Завтра поеду в прокурату, постараюсь получить санкцию хотя бы на это. Благословение патриарха будет как нельзя кстати. Да. Будем ждать их сборища, ритуала какого-нибудь. Конечно. Спасибо, отец Адриан, удача нам не помешает.

9. 2007 год. Сатанисты

Только через неделю Чернышов снова собрал группу в своем кабинете.

— Если я все правильно понимаю, месса состоится сегодня ночью.

Савва удовлетворенно хмыкнул, с хрустом сжал кулаки.

— Не торопись, — усмехнулся Чернышов. — На этот раз постараемся обойтись без подвигов. Окрестные старушки, собачники да бомжи в показаниях сходятся: «музыкантов» наших человек тридцать, не меньше. Многовато. К тому же у них наверняка и оружие есть.

— А у нас что — нет?

— Як тому и веду: без стрельбы не возьмем. А дом жилой. Нет уж, как бы не зацепило кого. Я говорил с отцом Адрианом — нам придадут ребят из «опричнины».

Корняков присвистнул:

— Даже так!

— Именно. Патриархия обеспокоена, МВД тоже. Потому и дали согласие на боевую операцию. Чтобы не привлекать внимания, «опричники» будут ждать нашего сигнала. А мы посмотрим, что там за концерт у «музыкантов» запланирован. Подождем, пока все соберутся, доказательную базу заодно пополним, а под конец — вмешаемся. Все ясно?

— Чего ж тут непонятного?! Будем стоять в сторонке и смотреть, как наши шаолиньские монахи выковыривают уродов из подвала. Хорошее задание. Несложное.

Даниил встрепенулся.

— Савва, я же тебя просил! Не называй их «шаолиньскими монахами». Они наши… — инок быстро глянул на Ар. тема, поправился, — мои братья в вере. И не думай, что им нравится причинять людям боль. Просто такое послушание. Обет во имя Господа.

Корняков пожал плечами. Он никак не мог до конца разобраться в правилах и канонах православной веры, очень хотел, но пока — не мог. Потому часто оступался.

— Хорошо, Дань, больше не буду. Только я не привык…

— Сав, уймись, ладно? — жестко сказал Чернышов. — Все бы тебе кулаками махать да руки выкручивать. По существу вопросы есть?

— Почему сегодня? — спросил Даниил. — До нечестивого праздника Хеллоуин еще почти месяц.

— Кроме Хеллоуина и Вальпургиевой ночи у этих парней предостаточно поводов для веселья. Низвержение Люцифера, наречение Бафомета… прости, Даня. В марте наши подопечные ритуальными поджогами по всему городу отмечают очередную годовщину взятия Монсегюра… А сегодня — день рождения Кроули, можно сказать, «крестного отца» сатанизма.

Даниил истово перекрестился, губы неслышно зашептали молитву.

— Кроме того, у них вроде двое новичков. По крайней мере, на их сайте идет активная заморочка мозгов двум неофитам под никами Эйзара и ПоЖЖигатель.

— Эйзара? — переспросил Савва с удивлением. — Девушка?

— Технический отдел установил ее настоящее имя. Некая гражданка Крапинина Елена Николаевна, девятнадцати лет. Я связался с участковым, так он описал ее как взбалмошную экзальтированную девицу. Нигде не работает, находится на содержании у родителей. Одевается броско, даже, можно сказать, вызывающе. Постоянно таскает с собой электрошокер или заточку.

— Ого!

— В пятнадцать с небольшим лет девушку изнасиловали… — Чернышов помолчал, собираясь с мыслями. — С тех пор у нее на этой почве небольшой сдвиг. Участковый говорит, что Крапинина тыкает шокером всех подряд, стоит ей хотя бы на секунду заподозрить в приближающемся мужике насильника.

— Добрая девочка!

— Слушает тяжелую музыку, громко слушает — в отделении уже две папки жалоб от соседей собрали. Возможно, Эйзара принимает наркотики.

На этот раз Корняков от комментариев воздержался.

— Про второго пока ничего не известно, технари работают. Больше вопросов нет? Тогда так: сходите в столовую, подкрепитесь, возьмите что-нибудь с собой. Может, всю ночь придется просидеть. В восемь выезжаем.

К северному углу длинного, как океанский лайнер, дома примыкал небольшой пустырь. Когда-то здесь начали делать спортивную площадку — кое-где на иссеченном трещинами вспученном асфальте сохранилась даже баскетбольная разметка. Вышки давно проржавели, покосились, деревянные щиты превратились в труху. Года три назад часть площадки отгородили, вроде бы собирались разбить маленький скверик, но в итоге, после небольшой бумажной войны между пенсионерами и автовладельцами, — отдали под гаражи.

Именно здесь, в глухом тупике, на стыке двух гаражных Рядов, контроллеры спрятали штабную машину. Крайние «ракушки» вросли в землю, ржавая короста уже тянулась по бокам. Скорее всего, ими давно не пользовались.

Еще одна машина стояла у подворотни, чтобы в случае чего мгновенно перекрыть выезд со двора. Савва припарковал свою «девятку» на проспекте, метрах в пятистах от «музыкальной студии».

— Останови здесь, — сказал Чернышов. — У дома все места давным-давно жильцами разобраны, займешь чье-нибудь — нарвемся на скандал. А нам лишнее внимание не нужно.

Залитый светом проспект остался позади. Контроллеры пересекли погруженный в полутьму двор, забрались в штабную машину. В кунге вкусно пахло свежесваренным кофе. На столе дымилась чашка, в промасленной бумаге лежали три беляша. Перед целой батареей экранов и пультов сидел знакомый техник.

— Здравствуй, Костя!

— Артем Ильич! Добрый вечер! — молодой и непосредственный Костя моментально смекнул, что такая делегация вряд ли явится просто так, но на всякий случай уточнил: — Вы — сменить или только для контроля?

— Что — надоело? — вопросом на вопрос ответил Чернышов.

— Скучища же! Неделю сидим, а ничего не происходит!

— Могу тебя порадовать: сегодня произойдет. Возможно, сегодня. Так что мы тебя сменим, ночь посидим сами. А ты — поезжай домой и выспись. Вон синяки под глазами какие.

— Спасибо, Артем Ильич! — Костя схватил куртку, запасливо сунул в карман беляши. Уже собирался выскочить на улицу, но, вспомнив что-то, хлопнул себя по лбу и спросил:

— В журнал вы сами запишете?

— Да, — кивнул Чернышов. — Езжай уж. Спокойной ночи.

— Споко… в смысле — удачной охоты! — широко улыбнулся Костя и выскочил из машины.

Савва подтащил к пультам легкий пластиковый стульчик, осторожно уселся. Стульчик крякнул, но выдержал.

Два больших черно-белых монитора показывали одну и ту же картинку — просторную комнату с низким потолком и голыми бетонными стенами. Дом строили в конце шестидесятых, угроза атомной войны заставила архитекторов заложить в проект подвальные бомбоубежища. Большие, многокомнатные, способные вместить весь подъезд. Потом перегородки сломали, обновили вентиляцию — и бомбоубежища превратились во вполне прибыльный кусочек нежилого арендного фонда.

Первый экран охватывал всю комнату. В поле зрения попадал и высокий стеллаж, забитый музыкальной техникой — микрофонными стойками, колонками, микшерскими пультами — и стоящий на небольшом возвышении здоровенный пластиковый стол с металлической окантовкой. Абсолютно пустой и чистый, если не считать пять-шесть нечитаемых с такого расстояния надписей, явно выцарапанных ножом.

Второй монитор, мелкозернистый, с солидным разрешением, показывал только центр комнаты и край стола. Зато при большом увеличении можно было различить покрывающие пол странные символы, целые надписи и даже отдельные буквы. Многие из них оказались затерты или смазаны, зато некоторые выглядели совсем новыми.

— Любуешься? — спросил Чернышов. — Вот это и есть темпл.

— Сатанинский храм? Надо же… Даниил вздрогнул, но промолчал.

— Он самый, — Артем подкрутил настройку, изображение стало резче. — Видишь, что на полу нарисовано?

Действительно, теперь и Савва и Даниил разглядели переплетенные жирные полосы, составляющие семиконечную звезду — знак Бафомета.

Инок перекрестился.

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, защити меня от нечистого…

— Обе камеры под потолком, — объяснил Чернышов, — одна с переменным объективом, вторая — с фиксированным. Микрофон тоже есть, но он пока отключен, чтоб батареи меньше сажать.

— И откуда такое счастье? В смысле — камера? — спросил Савва.

Артем усмехнулся.

— Бомжи помогли. В соседнем подъезде такой же подвал есть, пустой, там они и обосновались — теплотрасса рядом, вода, лампочка светит. Что еще надо? А потом то ли им сготовить чего-то понадобилось, то ли дружку отомстить… Короче, случился в подвале пожар. Дымило хорошо, народ из квартир в неглиже повыскакивал. Пожарные приехали быстро, затушили тоже быстро, но один бомж в дыму таки задохнулся. Ну а жильцы стали в управу писать: закройте подвал, разгоните бомжей и так далее. Пустующие помещения закрыли: замок, штамп, подпись — все как положено, но оказалось, что в пяти подъездах из четырнадцати подвалы сданы в аренду. Решили установить сигнализацию. Ну а мы под это дело послали с пожарным инспектором спецов из техотдела. И в одном конкретном подвале вместо сигнализации теперь камеры стоят. Кстати, когда их монтировали, комната выглядела вполне прилично — ковролин на полу, инструменты подключены, пульт, колонки. Честная музыкальная студия.

— Ну хорошо, запись у нас будет, — сказал Савва. — Но ты же сам говорил: без санкции съемка незаконна. Мы не сможем ее использовать на суде.

Артем похлопал себя по карману:

— Санкцию прокурора я получил еще неделю назад. А в понедельник пришло благословение из Патриархии. Не волнуйся — все официально. Комар носа не подточит.

— Тогда и обыскать надо было!

— На обыск никто санкцию не даст. Не того полета… О-па! А вот и наши друзья!

В поле зрения камеры появились два человека. Вполне обычные парни с длинными волосами и в джинсовых костюмах. На спинах — оскаленные морды, название какой-то группы, написанное готическим шрифтом. Может быть, действительно музыканты.

Только вот вместо того, чтобы расставлять и подключать инструменты, они первым делом достали из стеллажа плотное белое покрывало и застелили им стол. Потом первый «музыкант» достал из кармана пузырек или бутылочку с темной жидкостью…

— Кровь! — убежденно сказал Савва.

…окунул в нее кисточку и принялся разрисовывать края покрывала какими-то знаками. Второй извлек из того же стеллажа раскладной алюминиевый столец, установил его на возвышении.

Внезапно оба вздрогнули, уставились куда-то в сторону.

— Кто-то еще пришел! — сказал Артем. — Ну-ка, ну-ка…

— Надо включить звук, — прошептал Савва.

— Покарано.

Камера показала еще двоих «музыкантов» — зрелого мужчину лет сорока и болезненного подростка.

— Это главарь, — сказал Чернышов. — Георгий Цыганков. Две судимости: одна — условно, за мелкий грабеж, вторая — три года общего режима за избиение. Вышел через полтора по амнистии. Второй, судя по всему, администратор сайта и по совместительству настоящий музыкант, хоть и недоучившийся. На всякий случай — маскировку отрабатывать, если кто заинтересуется. Ник в интернете — Грандо, по паспорту — Листер Михаил Юрьевич, ни у нас, ни в МУРе не проходил, местное отделение ничего конкретного сказать не может. Тихий, спокойный парень.

Листер поздоровался с длинноволосыми «музыкантами», присел на корточки у стеллажа. Цыганков встал посреди комнаты, призывно махнул кому-то рукой. В поле зрения камеры впорхнула вызывающе одетая девица в короткой юбочке и сетчатых чулках. Лицом к объективу она не поворачивалась, но все равно показалась Савве знакомой. Он мысленно перебрал в голове ориентировки — вроде ничего подходящего.

— Это еще кто? — спросил он. Артем пожал плечами.

— Наверное, проститутка. Сатанисты часто берут ночных бабочек для ритуалов. За зеленые они сделают все.

— Она участвует в этом за деньги? — голос Даниила преисполнился отвращения.

— Конечно. Какая ей разница?

— Но… но это же против Господа… нечестивый ритуал…

— Даня! Проститутке все равно. Или ты думаешь, что те оргии, в которых она участвовала раньше, например, в «субботниках» для бандюков, чище?

Глаза инока расширились.

— А что такое субботник?

Чернышов переглянулся с Саввой, пробормотал:

— Я тебе потом объясню.

Проститутке поставили стул, она села спиной к камере, кокетливо положив ногу на ногу, так, чтобы показались резинки чулок.

Дальше контроллеры наблюдали молча.

Люди продолжали приходить, и скоро их набралось двадцать семь человек. В основном вновь прибывшие рассаживались вдоль стен прямо на пол, но некоторые подходили к главарю, обменивались с ним парой фраз.

Больше всех привлекала внимание буйная красотка в коже и металлических побрякушках. Вела она себя вызывающе, то и дело ее приходилось усаживать на место, но она снова вскакивала, бесцельно бродила по комнате. Ее интересовало буквально все. Видимо, это и была новенькая — Эйзара, она же Крапинина.

Несколько раз в кадре промелькнул бритый налысо парень с челюстью и сломанным носом профессионального боксера. Иернышов встрепенулся:

— О! И этот здесь. Вот теперь все в сборе.

— Кто это? — спросил Савва. — Выглядит, как трехлетний сержант-контрактник среди салаг.

— Примерно так и есть. Это правая рука Цыганкова, некто Дмитрий Хабаров, казначей секты. Именно он пытался у Люсьены ребенка купить. Вообще, личность известная: три раза ходил под следствием, и все три — вышел сухим из воды. Раньше занимался аферами с недвижимостью, весь ОБЭП спит и видит его за решеткой. А теперь к сатанистам прибился.

Вместе с бритоголовым пришел щуплый паренек, почти мальчик. Он все время испуганно оглядывался по сторонам и, как только Хабаров отошел от него, забился в дальний угол, усердно стараясь не привлекать к себе внимания.

— Если он так боится, зачем тогда пришел? — спросил Корняков.

— Думаю, это второй новичок, Сав. ПоЖЖигатель.

— Тьфу! В интернете они все крутые… громкие ники, смелые слова. Все как один — непримиримые борцы за правду и свободу слова. А как доходит до дела — сразу полные штаны. Предел мечтаний — забиться в норку поглубже и не отсвечивать.

— Но он все-таки пришел! — сказал Даниил с горечью. — Боялся, но пришел. Почему? Чем его заманили в это богопротивное место?

— Как всегда в сектах, — ответил Корняков. — Обещанием помочь, разделить проблемы, подставить крепкое плечо…

Артем покачал головой:

— Нет, Сав, у сатанистов другие методы. Главный принцип: «все возможно, все доступно, все разрешено». Сатана, мол, дает свободу. Действуй. Делай, что хочешь. Почувствуй себя раскрепощенным, сбрось догмы и мораль. Разрешены самые низменные эмоции, самые чудовищные пороки. Думаешь, почему среди сатанистов так много головастых очкариков из интеллигентных семей и тихонь-отличниц? Дома, на людях, в школе, в институте и на работе они зажаты сотнями ограничений, постоянно вынуждены следить за своим поведением, скрывать эмоции. А здесь они могут от всего этого избавиться. Навсегда или хотя бы на время почувствовать себя абсолютно свободными.

Внезапно в центр комнаты вышел Цыганков, поднял руку, призывая к тишине.

— Ну вот, начинается! — удовлетворенно сказал Артем. Бритоголовый Хабаров и один из «джинсовых» парней раздали всем темные свертки. Старожилы быстро распаковали их и уже облачались в грубые балахоны, накидывали на голову глухие, скрывающие лица колпаки.

Только Эйзаре и щуплому ПоЖЖигателю не досталось ритуальной одежды. Дрожащий от страха парень был бы рад и дальше не привлекать внимания, но беспокойной Крапининой что-то не понравилось. Девушка подошла к Цыганкову, сказала ему несколько слов. Главарь, правда, не особенно к ней прислушивался, просто Чуть поморщился, указал рукой куда-то в сторону.

В руки Эйзаре сунули объемистый сверток. Такой же получил и ПоЖЖигатель. Балахоны оказались почти как у всех, только белого цвета, почти ку-клукс-клановские.

— Все верно, — кивнул Чернышов, — новичков положено одевать в светлые балахоны. Это у них даже на сайте написано. Не понимаю, чего она ерепенится?

Действительно, Эйзара выглядела недовольной. Держа балахон на вытянутых руках, она разглядывала его с изрядной долей брезгливости.

— Что, она не считает себя новичком? — спросил Савва. — Может, пора звук включить?

Артем щелкнул переключателем, и тут же они услышали негодующий вопль девушки:

— От него воняет! Перед тем, как мне дать, в нем что, вагоны разгружали?

— Другого нет! — отрезал главарь. В его голосе явственно ощущалась угроза. — Надевай или уходи!

Еще одна девушка, из старожилов, — капюшон у нее все еще висел за спиной — подошла к Эйзаре и что-то прошептала на ухо. Крапинина вздрогнула, испуганно посмотрела на Цыганкова и без единого слова влезла в балахон.

— Начнем же! — зычно провозгласил главарь. Хабаров расставил вокруг драпированного белым покрывалом стола черные свечи.

— Те самые? — тихо спросил Савва.

— Да, — так же тихо ответил Артем. Даниил ничего не заметил.

Бритоголовый помощник зажигал свечи одну за другой против часовой стрелки. Огоньки заплясали на фитилях, к потолку потянулся жирный черный дым.

По знаку Цыганкова в подвале погасили свет. Артем подкрутил верньер настройки, изображение стало резче, — правда, из-за царящей в темпле полутьмы это не очень помогло.

— Эй, как тебя там… — сказал главарь. — Иди сюда. Пришло время отрабатывать сладкое, девочка.

На середину комнаты вышла проститутка и начала медленно раздеваться. Видимо, стриптизу ее никогда не учили, поэтому она просто медленно и изящно снимала с себя одежду. Фигурка у ночной бабочки оказалась вполне ничего. Когда девушка, поднимая вещи с пола, нагнулась, выставив аппетитную попку, Савва хмыкнул:

— Отличная девочка!

Даниил только вздохнул. В его мыслях женщина, бесстыдно выставлявшая свои телеса напоказ, никак не могла считаться отличной. Отчаянно стыдясь самого себя, он тоже разглядывал тело проститутки, но потом, решив, что так недалеко и до плотского греха, пусть и в мыслях, отвернулся.

— Ложись! — скомандовал Цыганков.

Ночная бабочка кивнула, устроилась на столе, широко раздвинув ноги. На ее плечах, груди и животе то и дело посверкивали отблески свечей. В мерцающей полутьме лежавшая в самой откровенной позе девушка выглядела особенно соблазнительной… и одновременно непристойной.

Главарь удовлетворенно кивнул.

— Зажги последнюю!

В изголовье импровизированного алтаря Хабаров установил еще одну свечу, на этот раз — белую, высотой почти в полметра. Она вспыхнула чистым, ярким пламенем, заставив контроллеров на мгновение зажмуриться.

Цыганков подошел к столу, принял из рук «джинсового» парня банку с кровью. Обмакнув в нее кисточку, главарь принялся рисовать на теле проститутки какие-то символы. Одновременно он медленно и четко выговаривал слова на неведомом языке. Никому, из контроллеров он не был известен, но все-таки чудилось в нем что-то знакомое.

— Хасебен ан йишвыб шан ечто…

Декламацию Цыганкова можно было бы назвать молитвой. Можно… но не стоило. Подобное сравнение казалось, по меньшей мере, кощунственным.

Даниил трижды перекрестился, вслух прочитал «Тропарь». Закончил молитву он так:

— Спаси, Господи, и сохрани нас от нечистого, защити верных сынов Своих, помилуй заблудшие души. Очи всех нас на Тя, Господи, уповают. Спаси и сохрани!

Глядя на инока, Савва тоже перекрестился.

— Дань, — тяжело вздохнул Артем, — может, тебе не слушать?

— Нет, — тихо ответил Даниил. Лицо его окаменело. — Тогда вас останется только двое и будет еще сложнее все это вынести. Господь защитит нас!

— Что он читает? — спросил Корняков.

— Если я правильно понимаю… прости, Дань… если я правильно понимаю, это — призыв к Сатане. Читается задом наперед.

Савва пересел за маленький монитор, отмотал запись назад, прослушал.

— По… получается… «Отче наш, БЫВШИЙ на небесах…»!

— Да, примерно так.

— Господи, защити души их от нечистого, — пробормотал Даниил. Руки его дрожали. — Спаси их и сохрани! Не ведают, что творят…

— К сожалению, Дань, ведают, — сказал Артем. — У сатанистов почти все ритуалы — это извращенные церковные таинства. Или что-то похожее.

Цыганков замолчал, отложил в сторону кисть и поставил на живот проститутки грубую металлическую чашу. Хабаров сунул девушке в руки горящие черные свечи.

— Вот мерзавцы! — помрачнел Чернышев.

— Что случилось? — спросил Корняков, подсаживаясь к командиру.

— Я думал, сегодня у них другой ритуал, а не этот. Хуже него ничего нет.

— Так плохо?

— Отвратительно. Ритуал — как бы рождение ребенка. В чаше, которую поставили проститутке на живот, смешаны ее кровь и моча…

— Мерзость! — сплюнул Савва.

— Черные свечи, что она держит в руках… ну ты помнишь…

Корняков сглотнул.

— На лобок девушки положат куклу или… — Чернышов понизил голос, — …настоящего ребенка, или трупик из абортария. Далее — вся эта их символика: перевернутый крест, пентаграммы, напевы. Это мы уже видели. После того как тело проститутки разрисуют, куклу макают в чашу и проводят по животу. Как будто роды. Потом «новорожденного» сжигают…

Инок с трудом сдерживался. Он чувствовал — вот-вот, и его либо вырвет, либо он потеряет сознание. Савва выглядел не лучше.

— Смотри! — неожиданно вскричал он, указывая на экран. — Началось!

Цыганков взял из рук Хабарова меч, больше похожий на гипертрофированный мужской фаллос, воздел его к потолку.

Страшный, невероятно чуждый человеку напев зазвучал сначала тихо. Первые несколько слов контроллеры не услышали. Но потом голос главаря окреп, преисполнился тяжелой, давящей силы.

— Енохианский ключ! — прошептал Артем.

До этого момента девушка на алтаре не шевелилась, но буквально на третьем-четвертом слове она вздрогнула, испуганно посмотрела по сторонам. В доли секунды кожа ее покрылась мелкими бисеринками пота.

—01 sonuv vaorecahi, gahu IAD Ballata, elanucaha caelazot: sobrazot-ol Roray i ta nasodapesat, Geeraa ta maelperehi, dos hoel-qo qaa nodahoa sodimezot, od comemache ta naubelloha sodien; zoba tahil ginonube perehe alati, das faurebes…

Даниил замер с широко открытыми глазами, зрачки расширились, горло сдавила невидимая рука. Инок захрипел, судорожно пытаясь поймать ртом воздух, с ужасом ощутил, что не может этого сделать.

—…oboleche girezam. Cazarern ohorela kaba Pire: das zo-donurenuzagi cap: erem latanahe. Pilahe faresodem zodenuresoda atama gono ladabiel dac gome-done: zoba ipame lu ipamus: dac cobolo vebe zodometa poamal, ot bohira aai da piabe Biamoei.

Обернувшийся на хрип Артем мгновенно все понял и закричал:

— Даня, не слушай! Закрой уши!

Савва подбежал к иноку, наотмашь хлестнул его по щекам. Раз, другой. Голова Даниила безвольно моталась, кадык несколько раз дернулся. Инок застонал.

— ..od Vaoa! Zodackarre, eka, od zodamelanoo! odo cicale Kwaa; zodorehe, rape odireto Noco Mataa, hoathaache Saitan!

— Даня!!

От третьего по счету удара Даниил пришел в себя, встретился взглядом с Корняковым, чуть слышно пробормотал:

— Спасибо…

— Ты как? Живой?

Чернышов резким движением выключил звук. Жуткий, леденящий кровь напев смолк.

— Даня, прости, я должен был сразу об этом подумать…

— Живой? — повторил Савва.

Инок недоуменно посмотрел на Савву, на Артема, хотел сказать, что с ним все в порядке, но странная резь в глазах заставила его промолчать. Даниил почувствовал себя разбитым, словно после целого дня тяжелой работы. Примерно как во время своего первого иноческого послушания, когда владыка Тихон, желая испытать новичка, направил его на обновление стен монастыря. Суровый игумен поначалу сомневался, готов ли послушник, совсем еще мальчишка, к иноческому постригу. Даже боялся, что, не выдержав нагрузки, Даниил сбежит. Но, несмотря на ломоту в спине и руках, изъеденные мозолями ладони, послушник не отступил.

Даниил шагнул вперед, покачнулся и как-то неловко, будто не по-настоящему, начал заваливаться набок. Корняков подскочил к нему, подставил крепкое плечо. Инок обмяк.

— Тяжело… — прошептал он. — Давит.

— Что они с ним сделали?! — спросил Савва и выматерился. — Вот же <…>чие выблядки!!

— Спокойнее, Сав.

— Какого <…> спокойнее! Посмотри, что с Даней! Может, врача…

— Врач здесь не поможет. Это не простой обморок. Отнеси его в машину, пусть отлежится.

Обхватив инока за пояс, Корняков хекнул, взвалил неподвижного Даниила на плечо. И, не переставая материться, потащил его на улицу. Ближе всех к штабной машине стояла засадная «пятерка»-блокировщик. Савва рванул дверь, не обращая внимания на испуганную реплику водителя, втащил Даниила в салон и аккуратно положил на заднее сиденье. Инок вздрогнул, чуть слышно простонал.

Корняков сжал кулаки и снова выругался.

— Не ругайся, Савва… — прошептал Даниил. — Грех это.

— Я сегодня, <…>, не только этот грех… на душу возьму. Я этих пидоров <…>ных замочу! Всех, <…>, до единого!

Эти слова Корняков произнес спокойно, самым обыденным тоном. Но в голосе бывшего десантника кипела ненависть.

— Савва!! — крикнул Артем в переговорник. — Сюда! Быстро!

Корняков бросился к штабной машине, вихрем влетел в кунг.

— Что?

— Смотри и слушай! — Чернышов указал на экран. Чтение енохианского ключа закончилось, теперь сатанисты хором декламировали перевод. Низкими, рычащими голосами. Довольно быстро они вошли в экстаз, в движениях и словах рядовых сектантов оставалось все меньше человеческого. У некоторых членораздельная речь полностью исчезла, превратившись в звериный рев. Лишь главарь с помощниками да еще проститутка пока держались. Но если Цыганкова с Хабаровым от дикости сохранила воля, то девушку держал страх. Она завизжала. Главарь сделал какой-то знак, и бритоголовый помощник сильно ударил ее по лицу. Всхлипнув, проститутка ненадолго замолчала.

— Я правлю вами, властью, вознесенной с земли до небес, в чьих руках солнце — сверкающий меч, а Луна — пронзающее пламя; ваши одежды находятся средь моих одеяний, власть эта связывает вас воедино, как ладони моих рук, и озаряет ваши деяния светом Преисподней. Я учредил Для вас закон, управляющий святыми, и передал вам жезл в своей высочайшей мудрости. Вы возвысили свои голоса и присягнули Ему — тому, кто живет, торжествуя, у кого нет ни начала, ни конца, и быть не может; тому, кто сияет как пламя посреди ваших дворцов и правит средь вас, как жизненное равновесие. Посему же покажись немедленно! Открой тайны своего творения! Будь ко мне благосклонен, ибо я равен тебе! — истинный почитатель высочайшего и несравненного Короля Ада!

Сатанисты опускались на четвереньки. Самые податливые совсем перестали походить на людей. Они рычали, катались по полу, обнюхивали соседей, изображая животную сущность.

А может, и не изображали…

От такой мысли Савва вздрогнул. Покосился на Артема — тот сидел перед экраном неподвижно, и лишь побледневшее лицо выдавало крайнюю степень волнения.

Корняков хотел спросить у командира, что все-таки случилось с Даниилом, но в этот момент напевная декламация смолкла.

Сатанисты недовольно завыли, как волки, у которых из-под самого носа увели добычу. Проститутка снова закричала. На это раз — совсем по-другому. В ее голосе слышался не только страх, но и боль, а еще — похоть.

— Она-то чего орет? — спросил Савва.

— Поняла, во что ввязалась, — тихо пробормотал Артем. — Ей, наверно, неплохо заплатили, но такого, боюсь, она не ждала. Видимо, девочку недавно выгнали с прикормленного места. Привыкла жить на широкую ногу, была готова на все. Сатанисты как раз таких и ищут.

— Для алтаря?

— Не только, — Чернышов поморщился. — В их ритуалах иногда нужна менструальная кровь, лобковые волосы или, как сегодня — моча…

— Ублюдки! — Савва сплюнул. — <…>, мать их три раза!

— Ей хорошо заплатят. Гораздо больше, чем за месяц работы. Правда, не всем бабочкам удается к концу ритуала сохранить здравый рассудок.

Корняков представил на алтаре добрую, ласковую, как кошка, Аурику, языкастую, но умелую и страстную Людмилу, и в голове у него помутилось.

— Вот суки! Как таких земля носит!

Артем положил руку на плечо Саввы. Чуть сжал.

— Спокойно. Скоро мы их возьмем. И все кончится. Главарь чуть заметно улыбнулся, протянул руку за спину. Что-то щелкнуло, и всю главную комнату темпла накрыла низкая, рокочущая музыка. Глухая и угрожающая, она то нарастала, заставляя морщиться от боли в ушах, то уходила в инфразвук, от чего начинали шевелиться волоски на коже.

Сектанты распластались на полу, как нашкодившие щенки. Главарь кивнул, еще раз щелкнул переключателем.

Музыка изменилась. В ней появился какой-то странный, завораживающий ритм. Словно тяжелый многотонный пресс, она упала откуда-то сверху и придавила всех. Сатанисты срывали с себя одежду, прокусывали ладонь или запястье и размазывали кровь по груди или животу. Удовлетворенно взглянув на царивший у его ног зверинец, главарь перевернул страницу и начал читать перевод следующего ключа. Слова удивительно точно ложились на музыкальный ритм, черная сила их, казалось, усилилась многократно.

— Способны ли крылья ветров донести ваши чудесные голоса? О, вы! Великое отродье червей земных! Кого адское пламя порождает в глубинах пасти моей! Кого я приготовил быть чашами на свадьбе или цветами, украшающими спальни вожделения! Ваши ноги крепче камней, на которых ничего не растет! Ваши голоса сильнее любых ветров! Поскольку вы подобны зданию, равное коему существует разве что в разуме Всемогущественного правителя Сатаны! «Восстань!» — говорит Владыка! Посему, слейтесь с его слугами! Покажите себя во власти и сделайте меня могущественным прорицателем, поскольку я принадлежу Ему, живущему вечно!

Напев звучал с такой силой, что заглушал и рев сатанистов, и крики проститутки.

— Сав, смотри!

Артем показал на экран. За спиной у главаря Хабаров раскладывал на подносе посверкивающие хирургические инструменты. Изредка показывал их девушке, отчего она каждый раз заходилась в новом крике, и ухмылялся.

— Что?! Что это? — Савва повернулся к Чернышеву. — Какого хрена!

Артем помедлил.

— Ты же знаешь! — В нетерпении Корняков схватил его за грудки. — Знаешь!!

— Да. Знаю. Я снова ошибся. Ритуал совсем другой, запрещенный. Я только в ориентировках про него читал. По нему положено сделать женщине кесарево сечение, вложить в разрез куклу или мертвого ребенка, омыть «дитя» в крови. Символ рождения. И только потом младенца можно сжечь.

— А женщина?

— Она должна истечь кровью. Иначе ритуал не будет иметь силы.

Савва на секунду замер, будто бы слова Чернышева парализовали его.

— Так чего же мы ждем?! — он рванулся из машины, но Артем остановил Корнякова.

— Стой! Я вызвал подкрепление. Минут через двадцать будет «опричнина».

— А тем временем они ее зарежут!

— Пока нет. Им еще два ключа нужно прочитать.

Они молча наблюдали за экраном. В полутемном салоне жуткие звуки сатанинского напева звучали как поступь самой Тьмы. И она подходила все ближе…

— О вы, удовольствия, обитающие в первом воздухе, вы могучи во всех краях земли и исполняете повеление сильных. Сказано вам: «Созерцайте лик Сатаны, начало успокоения; глаза его блестят, как звезды; он поставил вас править землею и ее невыразимым многообразием, наделив вас проницательностью, дабы вы распоряжались согласно провидению Его, сидящего на Троне Преисподней; кто поднялся в самом начале, сказав: „Земля, пусть правят тобою, разделив тебя на части; и пусть произойдет на ней разделение; слава же ее пускай несет в себе похмелье и горечь. Путь же ее пусть сопряжен будет с удовлетворением вожделений; подобно служанке будет служить она им. Одно время года будет свергать другое; и пусть ни на ней, ни в глубине ее ни одно из существ не будет равно другому. Разумные существа земли и род людской пусть ссорятся и истребляют друг друга; и жилища их пускай забудут их имена. Деяния человеческие, то, чем он гордится, да подвергнутся порче. Строения его да превратятся в пещеры для зверей полевых! Помути рассудок ее тьмою! Да и в самом деле, почему? Я раскаиваюсь в том, что создал человека. Одного — с ее ведома, а другого — неведомого для нее; ибо она — ложе блудницы и обитель Короля Люцифера“.

Проститутка обмякла на алтаре, застыла неподвижно. Она даже перестала кричать, лишь изредка постанывала. Жалобно и безысходно. Сатанисты бросались друг на друга, покусывали, как звери в брачном танце, валили на пол. Девушек было меньше, чем парней, но на половые различия никто уже не обращал внимания.

Савва ругался не переставая.

Чернышов снова запросил по рации подмогу. Командир «опричников» доложил:

— Скоро будем. Минут через пятнадцать. Тут авария небольшая на трассе, мы застряли ненадолго. Сейчас уже все. Вырвались.

Переглянувшись с Корняковым, Артем вскрыл оружейный сейф, сунул в руку Саввы «стечкин». Цыганков вещал:

— Распахните врата Ада! Нижние небесные сферы да будут служить вам! Правьте теми, кто правит! Свергайте оступившихся. Возвеличивайте окрепших и уничтожайте слабых. Для них места нет, пусть останутся единицы. Добавляйте и убавляйте до тех пор, пока звезды не будут сочтены. Восстаньте! Давайте же! Предстаньте пред полученным из уст Его заветом, тем, что Он передал нам в справедливости своей. Откройте тайны вашего сотворения и разделите с нами НЕОСКВЕРНЕННУЮ МУДРОСТЬ.

— Все, — просто сказал Артем. — Последний ключ.

Он достал из наплечной кобуры штатный «Макаров», снял с предохранителя, передернул затвор. Посмотрел на Савву почти весело.

— Ну? Пойдем? И они пошли.

Савва выскочил из машины, рванулся ко входу в подвал. Дверь оказалась запертой. Он дважды со всей силой приложился плечом, но запор не поддавался. Корняков уже почти готов был прострелить замок, но его остановил Артем. Тяжело дыша, командир сказал:

— Подожди… ключи… есть.

Чернышов заранее раздобыл ключи в управе, но Савва бросился к дверям с такой скоростью, что угнаться за ним не смог бы никто.

Скрипнув несмазанными петлями, дверь открылась. Контроллеры загрохотали ботинками по ступеням.

Почти сразу по ушам ударила низкая музыка, согнула, мешая идти, била в лицо, как порыв ледяного ветра.

Навстречу выскочил голый, потный парень, весь в татуировках, с растрепанными волосами. Глаза его сверкали безумием. Зарычав, сатанист метнулся наперерез контроллерам.

— Стояятьььь!! — крик его больше походил на звериный рев.

Корняков ухватил парня за шею, рванул вперед, точно на подставленное колено. Сатанист всхлипнул, обмяк и бессильно сполз на пол. Из носа и рассеченной губы хлестала кровь, быстро заливая нижнюю половину лица.

Пинком отшвырнув с дороги еще двоих, — правда, больше занятых друг другом, чем незваными гостями, — Савва ворвался в сам темпл. Следом влетел Артем. Музыка грохотала совсем уж невыносимо, душный, сладковатый запах потных, разгоряченных тел накрыл контроллеров, как саваном. На полу творилось невообразимое. Разум отказывался видеть людей в этой многорукой и многоногой сороконожке, в извивающемся клубке из тел.

— Суки, прекратить!! — заорал Корняков и выстрелил. Музыкальный центр на стеллаже разлетелся кучей пластиковых брызг. Музыка смолкла.

— Стоять! Анафема! — громко сказал Артем в наступившей тишине. — Вы в нашей юрисдикции! Я — старший (контроллер Артем Чернышов. Цыганков! Хабаров! Не двигаться!

Наверное, если бы не животное состояние, сатанисты все-таки попытались бы напасть на контроллеров. Но сейчас пары хлестких затрещин и тычков рукоятью пистолета в зубы оказалось достаточно. Самые слабые и трусливые — среди них Чернышов мельком заметил Эйзару — отползли в сторону или вообще бросились к выходу.

А вот главари оказались не робкого десятка. Цыганков спокойно, будто и не было за его спиной двух вооруженных людей, сказал Хабарову:

— Заканчивай. Иначе дитя потеряет силу. Я разберусь.

Помощник кивнул, взял с подноса поблескивающий металлом скальпель, нагнулся к проститутке. Главарь повернулся к контроллерам, поудобнее перехватил ритуальный меч и молча бросился вперед. Нехорошо улыбаясь, Корняков поднял пистолет на уровень глаз. Цыганкова это не остановило — Савва едва успел уклониться от удара. Лезвие вспороло куртку на плече, достало до кожи. Рукав моментально пропитался кровью.

Глаза Цыганкова блеснули торжеством, он уже почти видел себя победителем. Махнул мечом еще раз, намереваясь добить врага, и наткнулся на сокрушительной силы встречный удар в печень. Сатаниста скрутило от боли, он хрипло закашлялся, кровь рвалась наружу, мешаясь со слюной в черную пену. Савва оттолкнул согнувшегося Цыганкова от себя, добавил ребром ладони по шее. Не успев даже застонать, главарь рухнул навзничь, ударился затылком и потерял сознание.

Второй раз в мерцающей полутьме подвала хлопнул выстрел, ударил по ушам. Противно потянуло порохом. Корняков оглянулся: Хабаров выронил скальпель, осел на пол и тоненько завыл, зажимая ладонью простреленное колено. Прикрывая раненое плечо, Савва подошел к алтарю. Ночная бабочка лежала неподвижно, без сознания, безвольно . откинув голову. Свечи выпали из ее рук и валялись на полу.

Корняков нагнулся. Смуглая кожа, непослушная грива, вымазанная кровью, но все равно такая знакомая …

— Аурика!

Девушка очнулась, мягкие губы дрогнули. Она прошептала:

— Савелий… Я так и знала, что это будешь ты.

— Что с ней, Сав? У нее кровь!

Корняков с ужасом посмотрел на живот девушки. На коже кровоточили несколько царапин, но глубоких порезов не было.

Лысый вивисектор не успел.

— А ребенок? Кукла?

Савва выдернул из гнезда белую свечу, поднес поближе и вздрогнул.

— На ребенке… волосы.

— Что?

Артем, надевавший наручники на Хабарова, поднялся, подошел ближе.

Корняков сдернул ЭТО с окровавленного живота Аурики и чуть не выронил от неожиданности. ЭТО когда-то было живым. Сейчас в нем еще сохранилось немного тепла.

— Это не ребенок, — сказал Савва, разглядывая обмякшее тельце.

— А кто?

— По-моему, детеныш. Обезьяний детеныш.

С улицы донесся рев мотора, перестук дверей, какие-то крики. Артем поспешил наверх, выглянул наружу. Микроавтобус «опричников» лихо вывернул на середину двора, заблокировав сразу три или четыре машины, на которых пытались сбежать полуголые сатанисты.

Рассыпавшихся по двору беглецов нагоняли и валили с ног крепкие парни в черной, немного напоминающей монашеские рясы, форме. Оружия у них не было, «опричники» прекрасно справлялись и без него. Некоторые сатанисты пытались сопротивляться, вырывались, но все их усилия оказались тщетными.

— Сав! — крикнул Чернышев в проем. — Подмога пришла. Все нормально! Что у тебя?!

Он хотел было снова спуститься в подвал, но навстречу уже поднимался Корняков с Аурикой на руках. Из распоротого плеча текла кровь, Савва не обращал на это внимания.

— Вот и хорошо… — сказал Артем и только сейчас заметил, что все еще держит в руке пистолет. Сунул «Макаров» в кобуру, добавил:

— Пойду посмотрю, как там Даня.