Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых

Введение

В предутренние часы ночи на среду 17 июля 1918 года из подвала большого, богато украшенного особняка уральского города Екатеринбурга донеслись приглушенные звуки выстрелов. Двадцатью минутами позже из двора особняка выкатился, шумя мотором, грузовик, он проехал через спящий город и исчез в темном лесу, что рос по соседству. В кузове грузовика лежала, укрытая брезентом груда трупов, сваленная кое-как и залитая кровью. Это было все, что осталось от последнего русского императора, его семьи и четырех человек прислуги, казненных большевиками.

Тем утром пули положили конец 304-летней династии Романовых, которая правила Россией с 1613 года и до отречения царя Николая II в марте 1917 года. Однако в истории конец одной главы знаменует также начало другой главы, той, которая содержит новые мифы, скрывшие завесой тайны события той июльской ночи. Судьба великой княжны Анастасии, самой младшей дочери царя Николая II, стала величайшей и одной из самых больших, самых романтических тайн и самых долгоживущих загадок ХХ столетия. Она стала загадкой, поскольку в течение большей части этого столетия об останках Романовых не было никаких сведений, которые подтверждали бы факт смерти; существовали только слухи, что исполнители казни расчленили тела своих жертв, затем сожгли и залили останки кислотой. Она стала загадкой еще и благодаря настойчивым слухам, что той ночью одному или нескольким членам семьи Романовых, и в частности Анастасии, удалось каким-то образом избежать гибели, а также благодаря тому, что, когда в 1991 году под Екатеринбургом нашли общую могилу Романовых, точного расположения которой до этого не знал никто, и провели эксгумацию, в ней не было найдено останков тринадцатилетнего наследника престола цесаревича Алексея, а также останков одной из его сестер, которые, по мнению американских судебно-медицинских экспертов, должны были принадлежать Анастасии. Кроме того, она стала загадкой также и потому, что в 1920 году измученная, изможденная и близкая к помешательству молодая женщина была спасена из одного из каналов Берлина, и позднее эта женщина заявила, что она является Анастасией.

Это была Анна Андерсон. Сделанное ею заявление облачило ее в мантию страдающего очарования и послужило олицетворением надвигающихся безумств двадцатого столетия, одновременно возрождая в памяти ушедшую в небытие империю великолепия и сословных привилегий. Андерсон была не первой и, конечно же, не будет последней в истории личностью, претендующей на королевские регалии, но претензии Андерсон уникальны тем, что они превратили ее в живую легенду. Книги, журналы и газеты прилежно вели хронику ее приключений, предлагая миру современную сказку, в которой все ужасным образом пошло неправильно, сказку о несчастной принцессе, которой чудесным образом удалось уцелеть в ходе войны, революции и во время кровавой казни ее семьи, и все это только для того, чтобы ей было отказано в самом основном из всех человеческих прав, а именно в праве удостоверить свою личность. Великие герцоги и герцогини, принцы и принцессы, аристократы и придворные – они все оказались вовлеченными в мистерию, в которой сын выступал против матери, муж против жены и которая привела к глубокому расколу среди королевских семей, оставшихся в Европе. Актрисы Ингрид Бергман, Лили Пальмер, Джули Харрис, Эми Ирвинг и Мэг Райэн изобразили ее на экране и дали ей голос, превратив самого малозначимого ребенка из всех детей Николая и Александры в самую знаменитую из всех русских княжон, создав легенду, столь поражающую воображение, что она продолжает существовать и сегодня. Даже президент Джон Ф. Кеннеди оказался настолько очарован этой легендой, что однажды на официальном обеде в Белом доме он, завладев вниманием двоюродной сестры настоящей Анастасии, донимал ее расспросами в течение долгого времени. Претензии Андерсон и судьба Анастасии, как сказал президент США, являются «единственной стороной русской истории», которую он считает представляющей интерес {1}.

Слухи о том, что Анастасия чудесным образом уцелела во время ужасной бойни, устроенной в Екатеринбурге, пронеслись над миром, уже израненным десятилетием трагедий, которыми был отмечен уходящий порядок вещей: гибель «Титаника», ужасы Первой мировой войны, падение династий, большевистская революция и угроза коммунизма. Но как бы то ни было невероятно, данные слухи взывали к оптимизму, естественному для человека, к надежде, что пули большевиков каким-то чудесным образом не смогли убить всех членов царской семьи. То, что данное обстоятельство в течение десятилетий владело вниманием всего мира, несомненно, было в чем-то обязано практически бесконечному в своих масштабах пространству сословных прав и преимуществ, которое до 1917 года было миром Романовых. В этой эпической саге, от которой захватывает дух, общество открыло для себя драму с коллизиями сказочных пропорций: сверкающее блеском потерянное царство, драматическая история любви Николая и Александры, страдающий гемофилией юный наследник престола, которому не суждено править, четыре красавицы-дочери в ниспадающих свободными складками белых платьях и изящных шляпах, которые застыли навечно в тревожащих душу фотографиях и в мелькании кадров кинохроники; крестьянин Распутин, который сыграл роль злого гения, шумная и буйная революция, кровавое и зверское массовое убийство и бывшая царствующая семья, разбросанная войной и пытающаяся приспособиться к незнакомому им миру. Та фантасмагория, которая родилась после заявления Андерсон, объединила в себе романтизм увядающей эпохи короля Эдуарда VII с мученичеством современной эпохи, а также греческую трагедию и обычную сказку, вознося область существования беспристрастного факта до уровня, где он становится легендой.

До революции Анастасия была просто княжной, жизнь которой протекала за надежными стенами дворцов; предположительная смерть Анастасии в 1918 году облекла ее в покровы мученика, жертвы, погибшей от рук большевистского режима. Однако та Анастасия, которой удалось выжить, представляла собой и фактически, и фигурально некую точку опоры для монархистских надежд и настроений, и в особенности того множества не расставшихся с надеждой эмигрантов, которые после революции бежали из России.

Заявление Андерсон было услышано аудиторией, состоявшей из людей, изломанных переворотом и лишениями, потерей семей, потерей положения в обществе, потерей богатств и потерей своей страны, то есть тех самых составляющих, которые нашли столь яркое отражение в ее рассказе. И те, кто поверил Андерсон, и те, кто отказал ей в доверии, сделали это по многим причинам, но каждого из них не могли не затронуть драматические события в России. Те, кто поддержал ее, пришли к своему убеждению, исполненные надежды, и смотрели на нее глазами, полными ностальгических слез; большинство противной стороны отрицало саму вероятность того, что эта больная и психически неуравновешенная женщина может быть княжной Анастасией, и отказывало ей в доверии, исходя из предположения, что для кого бы то ни было просто невозможно уцелеть под огнем расстрельной команды большевиков. В полемике вокруг дела Андерсон нашли отражение споры среди уцелевших Романовых, королевских семей Европы, эмигрантов и во всем мире в целом, и целью их было отыскать смысл в этой труднопостижимой трагедии, найти в хаосе войны и революции хоть какой-то проблеск надежды, хоть какой-то намек на милосердие, хоть какое-то доказательство того, что доброта по-прежнему встает над горизонтом нового дня.

Надежда на чудесное спасение от смерти в Екатеринбурге отвечала данной психологической потребности. Анна Андерсон появилась на сцене, когда эмоциональное состояние общества питалось только слухами и мало что было известно. Молчание советского руководства и тот факт, что следствию так и не удалось найти останков кого-либо из Романовых, а также непрекращающиеся слухи о бегстве и спасении последних, послужили на пользу Андерсон, они слились в единый убедительный довод, который окружил ее некоей аурой достоверности. На большем протяжении двадцатого столетия в распоряжении истории были только теоретические предположения о том, какая участь постигла тела царской семьи, и, как показало время, в большей части своей ошибочные. В противоречивых сообщениях, подхваченных и повторенных офицерами, иностранными дипломатами и журналистами, говорилось, что Романовы были эвакуированы из Екатеринбурга то ли в Польшу, то ли в Германию, то ли в Ватикан или на Дальний Восток; говорилось, что Александра и ее дочери скрывались в дальних монастырях или находились в плену в Сибири. Рассказы тех, кто считал, что Романовых убили, зачастую были не менее нелепы, включая слухи о том, что отрубленная голова Николая II выставлена на всеобщее обозрение под стеклом в Кремле. Скудость фактов и отсутствие конкретных свидетельств позволяли воображению создавать чудовищные фантазии. Если за всю свою жизнь Анна Андерсон и те, кто поддерживал ее, так и не смогли убедительно доказать, что последняя является княжной Анастасией, точно так же и ее противники не смоги доказать, что она не та, за кого себя выдает. Для всего мира, сторонников и противников одинаково поддержка или отрицание права Андерсон на подачу иска строились в меньшей степени на свидетельских показаниях, нежели чем на субъективных и неосязаемых личных воззрениях.

Возможно, что на некоторых из эмигрантов данная история произвела столь сильное впечатление, потому что она отражает не только мистическую веру в чудо, характерную для православной церкви, но также события из русской истории. Страницы истории России буквально пересыпаны таинственными самозванцами и сказками об избежавших гибели владыках и наследниках престола, что отнюдь не характерно для Западной Европы. В начале семнадцатого столетия три человека в быстрой последовательности шли на смену друг другу, и каждый из них заявлял, что он является царевичем Дмитрием, самым младшим сыном Ивана Грозного. В 1591 году девятилетний Дмитрий умер, находясь под домашним арестом в Угличе. И хотя официально было заявлено, что он нечаянно нанес удар себе в горло, играя с ножом, многие считали, что это Борис Годунов, сестра которого была замужем за его старшим братом царем Федором Иоанновичем, бывшим фактически правителем государства, отдал приказ убить малолетнего царевича, чтобы расчистить себе дорогу к трону. И вскоре поползли слухи, что Дмитрий, опасаясь за жизнь, инсценировал свою смерть, а сам бежал, чтобы, выждав момент, вернуться и возглавить страну.

Первый из Лжедмитриев, такое прозвище получили несколько самозванцев, возник в 1600 году, через два года после того, как Борис Годунов был провозглашен царем. Этот самозванец, примерно того же возраста, что и Дмитрий и предположительно похожий на считавшегося мертвым царевича, утверждал, что его мать, желая обеспечить безопасность своего сына, укрыла его в некоем удаленном монастыре. Годунов разоблачил самозванца, объявив, что на самом деле это – молодой монах Григорий Отрепьев, и отдал приказ арестовать его, однако князь-самозванец бежал в Польшу. Несколькими годами позже этот самозваный Дмитрий, поддержанный правящими кругами Польши и Литвы, встал во главе армии, которая вторглась в Россию. В 1605 году Годунов умер; в ходе последовавшей вслед за этим Смуты тогдашние русские правящие круги в лице обладавших большим влиянием бояр убили сына Бориса Годунова и приняли присягу на верность захватчику, провозгласив его царем Дмитрием IV. Патриарх Московский, используя в качестве довода якобы тесное знакомство с правилами поведения при дворе царя, продемонстрированное молодым человеком, а также его царственную осанку, благословил его на царство, и даже мать настоящего Дмитрия заключила самозванца в объятия как своего сына. Однако новый царь быстро удалил от себя тех, кто его ранее поддержал; его попытки лишить бояр их властных полномочий подорвали их верность новому царю, а брак Дмитрия с польской католичкой Мариной Мнишек возмутил православную Московию. В 1606 году он был свергнут с престола и убит, тело его сожгли, прах зарядили в пушку и выстрелили им на запад, в сторону Польши.

Второй Лжедмитрий объявился годом позже. Кажется, он был сыном священника и подобно своему предшественнику производил на тех, с кем встречался, глубокое впечатление своим знанием жизни при дворе. В силу воистину причудливого поворота событий Марина Мнишек, вдова первого Лжедмитрия, тут же признала во втором своего мертвого мужа, даже несмотря на то что мужчины не имели никакого сходства между собой. Финансируемый польскими и литовскими магнатами, этот новый Дмитрий, набрав войско из недовольных своим положением крестьян и из казаков, осадил Москву. Когда осада провалилась, а его иностранные наемники взбунтовались, Дмитрий, а вместе с ним и Марина, бежал в город Кострому, где в декабре 1610 года он был убит кем-то из его охраны. Не прошло и четырех месяцев, как на сцену вышел третий и последний Лжедмитрий, и он при поддержке казачьих войск провозгласил себя царем в марте 1612 года. К этому времени, однако, русским надоели все эти хитросплетения, и самый последний из всех Дмитриев был схвачен и казнен. Потребовался один год, чтобы Русское государство окончательно избавилось от междоусобицы, это произошло, когда ряд бояр предложили венчать на царство внучатого племянника Ивана Грозного по материнской линии. В июле 1613 года шестнадцатилетнего юношу возвели на трон, он и стал царем Михаилом. Тем самым было положено начало династии, которая правила страной вплоть до отречения Николая II в 1917 году.

Спустя более чем сто лет Екатерине Великой, которая взошла на трон после переворота, в результате которого был отрешен от власти и затем убит ее муж Петр III, пришлось столкнуться с двумя самозванцами. В 1772 году в Париже появилась молодая женщина, которую звали Елизавета Тараканова. Она утверждала, что она – тайная дочь тетки Петра III, императрицы Елизаветы. Обеспокоенная тем, что Тараканова приобретает все большую известность, Екатерина направила к ней Алексея Орлова, своего фаворита и одного из тех, кто участвовал в убийстве Петра III, с заданием соблазнить Тараканову и похитить ее. Арестованная в Италии, Тараканова была доставлена в Россию, но здесь она умерла в тюрьме еще до начала судебного процесса.

Дело Таракановой не вызвало особых волнений среди посвященных в него из числа правящей элиты Петербурга, однако того же нельзя сказать о Емельяне Пугачеве. Сын донского казака, Пугачев поднялся на волне недовольства крестьян, охватившего всю Россию, и в 1773 году он объявил себя царем Петром III, чудесным образом спасшимся от кровавых козней своей злобной «жены». Хотя Пугачев совершенно не был похож на убитого императора и являлся фактически безграмотным, он смог собрать по берегам своей родной Волги огромное количество последователей среди крестьян, казаков, духовенства и православных сектантов-раскольников, известных как староверы. Не встречая сопротивления, его постоянно растущая армия проносилась по окраинным областям России, наводя ужас на противника и обещая в качестве награды земли, деньги и свободу, тем, кто поддержал его усилия. Для борьбы с ним Екатерина направила карательные войска, и после нескольких серьезных поражений Пугачева выдали его собственные соратники. Отвезенный в клетке в Москву, он на следующий год был публично казнен через четвертование {2}.

И это пристрастие к загадкам, эта склонность к таинству заявили о себе в начале девятнадцатого века, повторившись в виде рассказа о Феодоре Кузьмиче. В 1836 году, одиннадцать лет спустя после внезапной смерти импера-тора-фаталиста Александра I, в Сибири объявился странствующий по святым местам паломник, которого называли Кузьмич. Как утверждают очевидцы, он обладал удивительными познаниями о Екатерине Великой, о жизни императорского двора, о делах политических и о войне 1812 года с Наполеоном. Такие знания, как говорят, в огромной степени превосходили те, которыми мог обладать обычный крестьянин. Если верить рассказам, время от времени в его избушку приносили письма, посланные из императорского двора, и кроме того, даже незадолго до смерти, случившейся в 1864 году, его навещали важные персоны из Санкт-Петербурга. Из уст в уста передавались слухи, что на самом деле Кузьмич являлся царем Александром I, которого утомила ипостась самодержца, и он принял решение инсценировать смерть, чтобы сойти с престола. После того как, по уверениям некоторых, была вскрыта и найдена пустой гробница царя Александра I, на базе всех этих слухов родилась целая легенда {3}.

Все эти истории имеют до удивления много общего с историей Анны Андерсон. Факт смерти отрицался, тела усопших не удавалось обнаружить, и их окончательная судьба скрывает завеса происков и интриг. Стройная система доказательств отсутствует, что дает право на существование взаимоисключающим версиям, которые представляются убедительными как для тех, кто выступает за, так и для тех, кто против. Зачастую излишне большое внимание придавалось аристократичным манерам и поведению, в то время как объявляемое знание сокровенных фактов обеспечивало подобного рода утверждениям своеобразный налет правдоподобия. Несмотря на множественные трудности, которые возникали с их появлением, сомнительные «опознания» часто расценивались как прямое свидетельство, а на вопросы, которые порождают сомнения, часто не обращали внимания.

В отличие от своих предшественников Анна Андерсон имела то преимущество, что она вышла на сцену и ее дело возникло тогда, когда оно смогло получить мировой резонанс благодаря журналам, книгам, кинохронике, а также художественным и документальным фильмам. Родилась легенда, сложный многоплановый миф, который нес в себе и ностальгию, и сентиментальные воспоминания, и романтические надежды, – миф, который давал пищу воображению. Эта легенда стала настолько распространенной и всеохватной, что превратилась в часть истории и культуры ХХ столетия. «Кто бы она ни была, – писал один из родственников Романовых, – Анна Андерсон не являлась просто самозванкой» {4}. И это действительно так. Даже тем, кто отказывал ей в удовлетворении иска, пришлось признать, что в Анне Андерсон было нечто особенное. Анастасия или не Анастасия, но ей удалось добиться чего-то действительно сверхъестественного: из всех претендентов на право принадлежать к царской фамилии она одна превратилась в почти неотъемлемую часть истории династии Романовых, стала тенью, которой суждено навечно сопровождать повесть о Николае II и Александре и самой по себе приобрести значение фигуры исторической важности.

И в отличие от других претендентов, что появлялись и исчезали, возникая в блеске взрыва интереса со стороны общественности и только для того, чтобы оказаться разоблаченными как глупые мошенники, Андерсон предстает действительной загадкой. Далеко не намеренная исчезать во мраке забвения, она становится знаменитой, бескомпромиссная настойчивость, длительность периода, в течение которого она подает свои иски, придают ее делу особую ауру вероятной достоверности. Начиная с осени 1921 года, когда она впервые заявила, что является княжной Анастасией, и вплоть до смерти Андерсон в 1984 году, и даже и после нее, сказка об Анастасии отказывается умирать – современная сказка, действие которой разыгрывалось в мрачных палатах больниц и частных психиатрических клиник, на территории обширных поместий и древних замков по всей Германии и в Америке. Юридическая баталия, целью которой было доказать, что она является великой княжной, растянулась более чем на тридцать лет. Это – самый длительный судебный процесс в истории Германии, в него были вовлечены сотни свидетелей и исписаны тысячи страниц свидетельских показаний. Даже сами Романовы, а также королевские семейства Европы и бывшие члены царского двора признали ее как принцессу Анастасию. Очень впечатляющее количество свидетелей в ее пользу, для того чтобы просто признать Андерсон очевидной мошенницей.

Кажется, почти все говорит в пользу того, что очевидной мошенницей ее назвать никак нельзя. Вот что заставляет считать ее претензии столь интригующе вероятными: Андерсон имела такой же рост, что и миниатюрная Анастасия, и подобно Анастасии она страдала тем же дефектом стопы, который у медиков называется hallux valgus[3], и кроме того, нужно отметить ее глаза – «незабываемые серо-голубые глаза», как об этом написал один из тех, кто поддерживал Андерсон, они так были похожи на глаза Николая II {5}. Как об этом говорится в ее исковом заявлении, когда Андерсон была вытащена из берлинского канала, ее тело покрывало «множество рваных ран» и многочисленные шрамы, включая сквозную треугольную в плане рану на правой ноге, рану, которая, как утверждается, имеет точно ту же форму, что и сечение штыков, которыми воевали большевики во время Гражданской войны в России[4]. Как настаивают, те, кто выступал в пользу Анны, это – немой свидетель ужасных ран, полученных ею в ходе екатеринбургской резни {6}. Ну какой самозванец может рассчитывать на такую степень везения?

Или взять, например, языки – убедительное и, если верить очевидцам, не оставляющее почвы для возражений свидетельство того, что Андерсон на самом деле была Анастасией. Она, как правило, отказывалась говорить на русском языке, но совершенно очевидно, что она понимала его; помимо этого, разговаривая во сне, она, как сказал один доктор, произносила фразы «с хорошим произношением» и ее голос передавал «типично русский акцент» {7}. Говорили, что княгиня Ксения Георгиевна, двоюродная сестра Анастасии, которая верила, что Андерсон на самом деле являлась великой княжной, называла ее произношение «вполне русским, если сравнивать его с тем, как говорили в обществе Санкт-Петербурга» {8}. Находясь под наркозом, заявляют очевидцы, она «бредила на английском языке», и при этом, по словам одной дамы, «это был чистейший и совершенно правильный английский язык» {9}. И, как это засвидетельствовал один журналист, «ее французский был безукоризненным» {10}. Если бы она являлась самозванкой, указывали те, кто был на ее стороне, ей пришлось бы быть очень хорошо подготовленной самозванкой, чтобы владеть таким лингвистическим багажом.

Ну как может самозванка, задавались вопросом люди, собрать такое количество сведений о самых глубоко скрытых сторонах жизни Анастасии? Разве самозванец будет, подобно Андерсон, знать достаточно большое количество обыденных фактов из жизни раненых офицеров, которые поступали на излечение в госпиталь Анастасии в Царском Селе, и знать настолько точно, чтобы не просто отвечать на вопросы и не только давать точный ответ, но и исправлять неточности, намеренно введенные в задаваемый вопрос, и, что особо впечатляет, вспомнить прозвище, которое великая княжна однажды даровала какому-то неизвестному полковнику? {11} Станет ли самозванец проливать слезы умиления, как, по утверждению очевидцев это сделала Андерсон, услышав мало кому известный вальс, который когда-то играли для великой княжны? {12} И будет ли она настолько хорошо знать все сложности этикета при дворе императора, чтобы ни разу не сделать ни одной ошибки в поведении, не допустить ни одного промаха в манерах? А также убедить экспертов-антропологов? Или специалистов-почерковедов? И подобные вопросы вставали один за другим, образуя цепь тех маловероятных совпадений, если их можно так назвать, которыми пересыпано исковое дело Андерсон и которые подняли ее от малозначительной самозванки до возможного, до вероятного и даже до очевидного, как утверждают некоторые, титула великой княжны.

Подобный перечень подтверждающих фактов достигает максимума к моменту состоявшейся в октябре 1925 года встречи Андерсон с великой княгиней Ольгой Александровной, любимой теткой Анастасии. Через три дня Ольга уехала из Берлина, уехала, как это сказано одним из тех, кто поддержал иск Андерсон, со словами, игнорировать которые невозможно: «Мой разум не позволяет мне считать ее Анастасией, но мое сердце говорит мне, что это она. И поскольку я воспитана в вере, которая учила меня следовать велению сердца, а не диктату разума, я не могу бросить это несчастное дитя на произвол судьбы» {13}. И она писала ей об этом в письмах, и одно из них содержало обещание: «Ты теперь не одна, и мы не оставим тебя» {14}.

Разве все это не было убедительным и не оставляющим места для сомнений доводом? Создается впечатление, что содержание иска Анны Андерсон и те легенды, что выросли вокруг него, легенды, благодаря которым родилось бесконечное количество книг и кинофильмов, являются настолько веским доводом в ее пользу, что просто представлялось невозможным принимать в расчет возражения и доводы родственников Романовых и бывших придворных, которые отрицали возможность того, что последняя является Анастасией. В шестидесятые годы прошлого века, в разгар судебной баталии по ее иску юристы Андерсон успешно оспорили ранее вынесенное решение, обвинив германский судебный трибунал в использовании двойных стандартов при вынесении решения, а именно: показания тех, кто выступал против Андерсон, или настаивал на том, что Анастасия была убита в 1918 году, принимались за данность; однако те, кто поддерживал истицу или подвергал сомнению факт массового убийства в Екатеринбурге, воспринимались с большим недоверием. Однако за пределами судебных палат все воспринималось совершенно иначе: настолько привлекательна была эта сказка, настолько убедительным выглядело сочувственное освещение ее дела, что, и это почти по всему миру, именно оппонентам Андерсон приходилось оправдываться перед историей и объяснять снова и снова, и часто не особенно успешно, почему они не верят, что она может быть Анастасией. Именно так дело Андерсон воспринималось общественным мнением, именно так оно обыгрывалось средствами массовой информации двадцатого века. И это именно то, чему отдавала предпочтение публика: люди в гораздо большей степени были заинтересованы в том, чтобы Андерсон оказалась Анастасией, чем в выслушивании нудных и скучных аргументов, которые бросают вызов такой захватывающе интересной драме из нравов современной жизни.

Кто-то может спросить: кому нужна еще одна книга об Анне Андерсон? Что тут можно сказать еще? Ее дело отражено в огромном количестве документов; проблема заключается в том, что очень малое количество этих документов когда-либо предъявлялось общественному вниманию. К сожалению, то, что попадало на глаза общественности, если попадало вообще, было неполным, зачастую подобранным и выпущенным в свет избирательно с целью поддержать вымысел. Это все, что нам удалось обнаружить, когда мы приступили к настоящему исследованию, к исследованию, которое началось много лет назад, имея в своей основе простое любопытство, и которое в конце концов привело нас от журналов и книг в ящики с папками и юридическими документами, до предела заполненные ранее неизвестными и не нашедшими освещения деталями. И среди этих документов мы нашли нечто из ряда вон выходящее: десятилетия искажения фактов, десятилетия подлогов и откровенной лжи, неразберихи, в которой намеренный обман был перемешан с непредосудительными ошибками, сбиваясь в одно целое, которое и усложняло, и без конца повторялось в истории рассмотрения данного дела. Данное утверждение не служит тому, чтобы огульно вынести обвинительный приговор тем, кто писал историю Андерсон; многие из них, не задаваясь вопросами, просто не подвергали сомнению правдивость того, что было записано в исход-ном протоколе, – в протоколе, составленном, сочиненном и опубликованном теми, кто больше других поддержал ее иск, теми, кто искренне верил, что она являлась Анастасией. К сожалению для истории, и для истории иска Андерсон, многое из того, что предлагалось принять на веру общественному мнению, оказалось просто ошибочным.

Настоящая история иска Анны Андерсон не рассказывалась никогда. Это та история, которую нам хотелось бы рассказать, но это же и та история, которую в первую очередь мы должны были понять сами, – понять, что было представлено в качестве доказательств, понять, как ее дело превратилось в легенду, как случилось так, что люди поверили в эту легенду, и почему они нуждались в том, чтобы верить в нее, и наконец, выяснить, кто была Анна Андерсон. И мы в конце концов нашли ответы на эти, а также на сотни других вопросов, что в течение десятилетий тормозили ход дела, тех вопросов, что и сегодня остаются в повестке дня в качестве не оставляющих в покое противоречий и производящих впечатление серьезных возражений в адрес ее противников. Полученные ответы удивляли, иногда просто шокировали, они заставили нас по-новому посмотреть на практически все, что, как мы думали, было нам известно, практически все то, что мы (и история) считали истиной в данном деле. Читатели, знакомые с сутью дела, могут отнестись к нашим доводам скептически, но им следует знать, что мы имели возможность подтвердить документально обоснованность всего того, что вплоть до последнего времени рассматривалось всегда, во всяком случае в обычных отчетах о деле Андерсон, как сведения, полученные из ненадежных или сомнительных источников: расследование 1927 года, посвященное установлению личности Анны, которое было профинансировано дядей Анастасии, великим герцогом Эрнстом Людвигом, и которое получило освещение на страницах одной берлинской газеты со слов свидетельницы, взявшей деньги за свои показания, оказались гораздо более убедительными и точными, чем они обычно считались. В то же время Пьер Жильяр, домашний учитель при семье императора и человек, известный своей дурной репутацией отъявленного лжеца, оказался, правда с одним примечательным исключением, одним из самых надежных свидетелей в этом повествовании. Подобного рода открытия означают не только переоценку всего дела, но также и новый пересмотр дела, начиная с чистого листа, с тем чтобы попытаться внести исправление в документы истории и хоть на дюйм придвинуться ближе к правде, разрушающей старые представления.

Ту правду было проще искать, в данном случае «проще» – это понятие сугубо относительное, если вернуться к исходным заявлениям, письменным обращениям в суд, письменным показаниям под присягой, записям в дневниках, письмам и отчетам – тем документам, которые в течение десятилетий переплелись друг с другом, создав этот самый сложный из всех современных мифов. Для этой цели нужно было частым гребнем пройти по тысячам страниц документов на русском, немецком, французском и английском языках. Это невыразимо трудная задача, решение которой потребовало десяти лет терпеливой проработки сюжета, анализа сомнительных утверждений и поиска выхода из тупиковых направлений расследования. Летом 2000 года мы провели несколько недель в Лондоне, работая в тесном сотрудничестве с Йеном Лилбэрном, признанным авторитетом в деле Андерсон и единственным лицом, которое в 60-е годы прошлого века посещало каждое заседание апелляционного суда Германии. Мы сняли квартиру в доме, смежном с его домом, и благодаря помощи придворной писательницы Сью Вулменс установили в ней копировальную установку и доставили кипы бумаги; день за днем Йен Лилбэрн делился с нами и своими воспоминаниями, и своей обширной коллекцией документов. Его щедрость в значительной степени упростила нашу работу. У нас дома в Америке Питер Курт, биограф Андерсон, дополнил бесчисленным количеством коробок с документами из его собственных архивов нашу растущую коллекцию собранных материалов. Однако настоящая удача пришла к нам с совершенно неожиданной стороны, а именно из Государственного архива в Дармштадте. Семейство герцогов Гессенских, включая великого герцога Эрнста Людвига, бескомпромиссно выступало против иска Андерсон; после смерти великого герцога его сын, принц Людвиг, добровольно взял на себя роль соответчика, когда последняя предъявила иск в Германии с требованием официального признания. Собиравшаяся десятилетиями дармштадтская коллекция представляет собой удивительное собрание документов – писем, докладов, заявлений, показаний под присягой, медицинских свидетельств и важных доказательств, – и мы были первыми историками, которые получили допуск в этот уникальный архив. В этом деле, десятилетиями вызывающем незатухающий общественный интерес и, в том числе на международном уровне, это собрание представляло собой потрясающий, до изумления глубокий и неисчерпаемо полный кладезь сокровищ, мечту историка и тот источник сведений, который позволил нам вести свое расследование такими путями, что постоянно бросали вызов и нашим собственным взглядам, и тому мифу, который получил право на существование в качестве искового заявления.

Мы изо всех сил старались обратиться к тем вопросам дела Андерсон, которые представляют наибольшую сложность, но мы полностью признаем, что, как это по большей части бывает в истории, некоторые стороны ее иска, вероятно, останутся неизвестными навсегда, и в 1984 году, когда Андерсон умерла, многие из ее секретов она унесла с собой в могилу. В некоторых случаях нам удалось найти ответы на поставленные вопросы, в других возможные объяснения остаются смутными или же они оказываются настолько глубоко похороненными под непробиваемыми слоями противоречивых утверждений, что, наверное, никто не сможет разобраться в них. Мы позаботились о том, чтобы все было подтверждено документально, и мы никогда не принимали за факт какое-то одиночное мнение, за исключением тех случаев, когда оно подтверждалось другими фактами, и мы также всегда старались довести до минимума гипотетические умозаключения. Но двигаясь по этому пути, мы узнали, что многое из того, что мы, и возможно большинство читателей, принимали за доказанные факты в деле Андерсон, на самом деле покоится на ошибочных и ненадежных сведениях. Наверное, эта книга способна разрушить сложившиеся представления о ее деле, но она делает это на основании тех письменных документов, которые оставались неизвестными в течение слишком долгого времени.

И в заключение нужно сказать, что здесь рассказывается, как возникал миф, это история создания современной легенды, рассказ о том, как люди хотели верить, что Андерсон на самом деле является Анастасией, а также о том, как судьба и цепь совпадений сошлись на одной из самых необычных личностей двадцатого столетия. Дело не в приговоре истории, вынесенном Анне Андерсон, и не в вопросе о ее принадлежности к роду Романовых; здесь несомненно одно: одна была удивительной женщиной, женщиной исключительного таланта и необыкновенного очарования, которое наделяло ее такой аурой правдоподобия, что мир не мог не обращать на него внимания. Когда в 1920 году Андерсон шагнула с берлинского моста на страницы истории, она заложила фундамент настолько захватывающей современной сказки, что стала героиней бесчисленного количества газетных и журнальных статей, а также книг, фильмов, карикатур и была повторена во множестве кукол. Все они – не что иное, как немые свидетельства терзающей власти ее истории жизни, полной загадок. Это женщина, которая живет на страницах настоящей книги, она не уходит со страниц истории, это призрак из давно исчезнувшего мира, та, кто и после смерти, равно как и при жизни, служит причиной горячих споров, та, роль которой в истории Николая и Александры не может быть преуменьшена.