Андрей Чикатило. Ростовское чудовище

Глава 4

Собственно говоря, это нельзя было назвать домом – скорее маленькая саманная хатка, полуразвалившаяся, окруженная забором из прогнивших и расшатанных досок. Давным-давно необитаемая, слегка покосившаяся, она стояла среди деревьев на берегу речки Грушевки, на окраине Шахт, и стала излюбленным местом игр живших поблизости детей; они приходили сюда играть в войну, стащив у родителей пилотки и выстрогав оружие из веток. Разумеется, храбрые красноармейцы всегда побеждали.

Жители немногочисленных соседних домов говорили поначалу, что жалко, чтобы хата стояла пустая, когда столько семей в городе ютятся в тесных комнатах. Но, когда летом 1978 года некто решился завладеть хибаркой, они отнеслись к нему с недоверием, словно боялись, что тот нарушит их покой. На самом деле, как вскоре выяснилось, новоприбывший, высокий седой человек с лицом «типичного дегенерата с газетной карикатуры», если воспользоваться выражением одного из корреспондентов «Литературной газеты», вовсе не думал там поселиться, а просто хотел иметь «дачу», чтобы время от времени приводить туда женщин. В общем, что-то вроде холостяцкой квартирки.

В течение всего лета и осени он часто появлялся здесь, всегда в сопровождении женщин или девушек. Но предполагаемые любовные игры никогда не затягивались. И гостьи уходили развеселившимися или разъяренными. Иногда они задерживались чуть подольше, и тогда выходили пьяными.

Один из местных жителей, назовем его Дворниковым, старший мастер на заводе и член народной дружины, стал присматриваться к этому типу и разузнавать о нем. И выяснил, что незнакомец занимает хату на вполне законных основаниях и, понятно, имеет право приводить туда кого захочет. В конце концов, это его дело.

Этого разъяснения, конечно, было мало для того, чтобы соседи перестали интересоваться редкими появлениями нового хозяина хаты и его подруг. Просто когда наступила зима и дни укоротились, труднее стало разглядеть девушек, которых он приводил.

– Смотри-ка, – однажды вечером сказал жене Дворников, – он вернулся. Свет горит.

Она мельком взглянула в окно. В самом деле, окно хаты светилось, и, несмотря на расстояние, она различила двигавшуюся за окном тень. Но у женщины было слишком много дел, и она вскоре забыла о незнакомце. Это было в пятницу, 22 декабря…

А в воскресенье, 24-го, на берегу Грушевки был обнаружен труп маленькой девочки. Вызвали милицию. На место выехала оперативная бригада отдела по расследованию преступлений.

Вскоре было установлено имя жертвы – девятилетнюю девочку звали Лена Закотина. За два дня до того родители заявили о ее исчезновении. Она не вернулась домой из школы.

Маленькая Лена была изнасилована и зверски убита ударами ножа. Судебно-медицинский эксперт установил, что смерть наступила не более 48 часов назад.

Следствие прежде всего заинтересовалось сексуальными маньяками и обитателями местных психиатрических клиник. Кто же еще мог совершить подобное преступление?

Того же мнения придерживался и следователь, назначенный прокуратурой. По советским законам, следственные отделы милиции имели право в одиночку заниматься только теми преступлениями, которые вызвали легкие телесные повреждения (менее десяти дней нетрудоспособности), тогда они сами расследовали дело и непосредственно передавали обвиняемого суду. Выполняя указания следователя, оперативная бригада внимательно изучила прошлое всех душевнобольных, проживавших в городе.

Тем не менее вскоре появилась другая версия. 22 декабря, под вечер, одна женщина обратила внимание на поведение мужчины, который явно старался уговорить девочку-школьницу пойти с ним. Человек этот произвел на нее очень неприятное впечатление: приглушенный голос, бегающие глаза, высокий, худой, на вид лет сорока. Длинный нос, оседланный очками, рот словно стянут к отсутствующему подбородку. Он ушел, и девочка нерешительно последовала за ним.

Другие свидетели добровольно явились дать показания в отдел уголовных расследований Управления внутренних дел города Шахты.

– Да, товарищ следователь, в тот вечер в хате действительно горел свет.

– Вы уверены, гражданин, что это было именно двадцать второго?

– Еще как уверен! В пятницу. Я прекрасно помню. Впрочем, я сказал об этом жене, она может подтвердить.

Для очистки совести офицер милиции послал участкового в развалюху у реки. Тот обошел кругом забора, заглянул внутрь. Дом был заперт, все на вид было спокойно. Он уже собирался уйти, как вдруг заметил на земле между домом и рекой подозрительные темные пятна…

Милицейская лаборатория подтвердила, что это действительно человеческая кровь. Внезапно «версия хаты» стала основной. Личность человека, время от времени бывавшего здесь, вскоре была установлена – Чикатило Андрей Романович, женат, имеет двоих детей. Он проживал с семьей в комнате общежития и исхитрился тайком купить «холостяцкую квартирку», чтобы заниматься там Бог знает какими мерзостями с женщинами и, возможно, даже с маленькими девочками! Однако прошлое его не вязалось с обликом садиста-убийцы: преподаватель с университетским дипломом, член партии.

Следователь, дав разрешение допросить Чикатило, все же продолжал заниматься маньяками и прочими рецидивистами. В результате вскоре обнаружили в картотеке милиции дело некоего Александра Кравченко, двадцати шести лет. Еще несовершеннолетним, он был судим за убийство, обстоятельства которого отчасти напоминали убийство маленькой Лены. Он был осужден на несколько лет и отбывал наказание в колонии. По достижении совершеннолетия Александр Кравченко добился условного освобождения. Он поселился в Шахтах, нашел работу, женился. Вскоре родился ребенок. Короче, человек вроде бы исправился, но продолжал оставаться под надзором милиции.

Оперативники вызвали его на допрос и, чтобы не терять даром времени, немедленно стали запугивать:

– Признавайся! Это ты ее убил!

– Как тебе не стыдно! Приставать к маленькой девочке! Мразь! Ублюдок!

Как ни странно, Кравченко практически не защищался. Милиционеры решили не отпускать его до истечения законных семидесяти двух часов задержания. И тот под давлением в конце концов сказал то, что им хотелось от него услышать. За время долгого пребывания в детской колонии он, должно быть, усвоил, что единственная защита от побоев и жестокого обращения – говорить и делать то, чего от тебя ждут[6]. Конечно, он не знал подробностей, не мог рассказать, где совершил убийство, как была одета маленькая Лена. Но алиби у него было ненадежное: в тот вечер, когда было совершено преступление, Александр был дома, но некому было это подтвердить, кроме жены. К тому же он во всем признался. Разве этого недостаточно?

Когда истек срок задержания, оперативники представили в прокуратуру наскоро сшитое дело. Районный прокурор подписал ордер на арест Кравченко. Что касается следователя, он даже не воспользовался десятидневным сроком, предоставленным законом для того, чтобы собрать элементы обвинения, необходимые для открытия уголовного дела.

Разумеется, милиция потеряла интерес к Чикатило. После формального допроса его отпустили: Не могли же они, в самом деле, арестовать его за сексуальное непостоянство!

Что касается Кравченко, то он отказался от своих показаний и пожаловался на жестокое обращение, но ничего не помогло. Нужен был виновный, и этот вполне подходил. Двух положенных по закону месяцев хватило для того, чтобы подготовить дело для передачи в суд. И только тогда подсудимый смог обратиться к адвокату. Как правило, защитника назначало Министерство юстиции, но обвиняемый мог и сам выбрать его. Если же располагал средствами, то мог даже пригласить кого-нибудь из асов адвокатуры.

Даже самый компетентный адвокат, поскольку не был допущен к делу во время следствия, мог составить себе представление о нем лишь на основании собранных прокуратурой документов. При таких условиях правильную линию защиты выработать можно было лишь тогда, когда в обвинительном заключении наличествуют серьезные упущения. В большинстве же случаев адвокаты, напирая на смягчающие вину обстоятельства, просили суд о снисхождении.

С 1990 года адвокаты получили право помогать клиентам сразу после возбуждения уголовного дела. Сейчас они добиваются возможности приступить к работе еще до заключения под стражу, с момента задержания.

Но в 1979 году права защиты были еще очень ограниченными. Кравченко предстал перед Ростовским областным судом, где председательствовал судья Алексеев.

В то время суды создавались при помощи выборов. Они состояли из судьи и двух народных заседателей, избираемых на пять лет. У заседателей были равные права с судьей, единственная разница между ними заключалась в том, что последний председательствовал в суде. Принимая окончательные решения, члены суда определяли меру наказания в соответствии с Уголовным кодексом[7].

После короткого заседания Ростовский областной народный суд приговорил Кравченко к высшей мере наказания, и это несмотря на его запирательства, которых, однако, было вполне достаточно для того, чтобы Верховный суд России отменил приговор и направил дело на доследование. Но этого никто не сделал.

В 1981 году Кравченко вновь предстал перед Ростовским областным судом, на этот раз под председательством судьи Ростаногова. Приговор, основанный на тех же следственных материалах, что и во время первого процесса, остался прежний, то есть смертный. Верховный суд под председательством судьи Смаква утвердил его, и 23 марта 1982 года Александр Кравченко был казнен. Ему исполнилось тогда двадцать девять лет.

Через девять лет после этого Чикатило признался в убийстве маленькой Лены, и в 1992 году президиум Верховного суда России реабилитировал Кравченко.

Исса Костоев, следователь, благодаря которому был задержан настоящий убийца (и о котором мы еще будем говорить в следующих главах) отправился вместе с двумя помощниками в затерянное посреди степей украинское село, где жила мать Кравченко.

Старая крестьянка радушно приняла городских гостей, напоила чаем. Костоев не знал, как начать разговор. В конце концов, набрав побольше воздуха, как будто готовясь нырнуть, он пробормотал:

– Ваш сын был невиновен. Его казнили напрасно.

На лице старухи отразились разом и жгучее горе, и полное непонимание: она уже много лет не имела никаких вестей от Александра и не знала о том, что его расстреляли. Никому – ни в суде, ни в милиции – и в голову не пришло сообщить матери об участи сына…