Попразднство — дни после праздника, в которые на богослужении совершаются молитвословия и песнопения, посвященные данному празднику; так, попразднство Пасхи длится тридцать восемь дней — до Вознесения, других праздников — от одного до восьми дней; попразднство Успения Божией Матери длится восемь дней. — Прим. ред.
Размер зарплаты и цены на основные продукты питания в начале XX века взяты из статьи «Становление Кинельского железнодорожного узла (1877–1917 гг.)», опубликованной Российским государственным архивом научно-технической документации.
Так, с ошибкой, в оригинале.
Ср. также в письме будущей жене, написанном в 1921 году: «Мария, вы та самая, о которой я одиннадцати лет написал поэму».
Лето Господне (лат.; буквально: год века Господня).
Так в оригинале.
Ср. также в письме Платонова жене летом 1928 года: «Виделся со Шкловским — все-таки чужой он мне человек».
Наркомат земледелия.
Дело Промпартии — крупный судебный процесс по делу о «вредительстве в промышленности», состоявшийся 25 ноября — 7 декабря 1930 года. Весной 1930 года, после ряда забастовок рабочих на шахтах, была арестована группа видных инженерно-технических специалистов, которые обвинялись в создании антисоветской подпольной организации («Промышленной партии»), вредительстве в различных отраслях промышленности, связях с «Торгпромом», объединением бывших российских промышленников в Париже, в целях свержения советской власти (см. в частности: А. Хомяков. Дела академика Стечкина и «Дело „Промпартии“» // Новый мир. 2006. № 12). — Прим. ред.
В этом слове не зазорность, а уважение: монтер — организатор, мастер, комбинатор косных веществ. — Прим. А. Платонова.
В. А. Попов — главный редактор журнала «Всемирный следопыт».
В 1869 году Лев Толстой по дороге в Пензенскую губернию покупать имение остановился на ночлег в Арзамасе в гостинице, где ночью пережил потрясение, «…вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас, такие, каких я никогда не испытывал, — писал он жене, — …и никому не дай Бог испытывать». Много лет спустя он описал этот случай в незаконченной повести «Записки сумасшедшего». Герой повести, как когда-то автор, едет покупать имение, останавливается в арзамасской гостинице и просыпается ночью от необъяснимой тоски: «„Да что это за глупость, — сказал я себе, — чего я тоскую, чего боюсь“. — „Меня, — неслышно отвечал голос смерти. — Я тут“». Потом герой еще раз переживет «арзамасский ужас», как не раз переживал его автор. — Прим. ред.
Этот фрагмент платоновского письма хорошо известен по публикации в журнале «Волга» в 1975 году. Но обратим внимание читателя на редакционную правку: вместо платоновского «слёз» было «глаз».
Этой фразы в публикации 1975 года не было.
Освальд Шпенглер (1880–1936) — немецкий философ, культуролог, автор книги «Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории» (т. 1 — 1918; т. 2 — 1922), книги «дерзкой, глубокой, филигранной, абсурдной, подстрекательской и великолепной» (Льюис Мэмфорд) с прогнозом автора «о ссыхании, упрощении, переходе в феллашество европейского человека» (К. А. Свасьян). — Прим. ред.
Что вызвало, судя по всему, ревность Марии Александровны. «Сразу о Валентине, — писал Платонов жене 26 января 1927 года. — Ты невнимательно читала. Валентина любила не Михаила Кирпичникова (отца), а сына его — Егора».
К этому стоит добавить, что Мария Александровна скептически относилась к иным из сочинений Платонова. «Если ты считаешь „Эфирный тракт“ — сумбуром — твое дело. Тут я ничего пояснять не хочу, — писал Платонов жене 26 января 1927 года. — Смешивать меня с моими сочинениями — явное помешательство. Истинного себя я еще никогда и никому не показывал, и едва ли когда покажу. Этому есть много серьезных причин, а главная — что я никому не нужен по-настоящему». Больше того, из писем Платонова жене следует, что Мария Александровна была недовольна тем обстоятельством, что Платонов посвятил ей «Епифанские шлюзы». «По-моему, ты не имеешь права зачеркивать посвящения, написанные не тобой. Когда книга выйдет с посвящением, а ты им будешь возмущена, ты имеешь возможность и право выступить в ежедневной или журнальной прессе с заявлением, что ты отводишь от себя авторское посвящение, т. к. автор и его сочинения для тебя крайне неприятны, подлы, лицемерны и пр. — в таком духе. Это ты можешь делать и сделаешь, когда наступит твое время. А чужими желаниями распоряжаться нельзя и плевать на них не стоит», — писал он в письме от 26 января 1927 года.
Так у автора.
Наплевать (фр.).
Ср. также в других письмах жене этой поры: «Все равно без самоубийства не выйдешь никуда. Смерть, любовь и душа — явления совершенно тождественные» (3 июля 1927 года); «Маша, если правда, то ты сможешь полюбить меня, когда я стану лучшим, то я благодарен и за то. Но ты говоришь, ты жалеешь, что я не нужен тебе буду, когда надорвусь. Тогда „дряхлость будет верностью“. Ты жалеешь, что тратишь молодость на перевоспитание такого хулигана. Я постараюсь, чтобы ускорить это дело и доставить тебе быстрое счастье, сколько оно зависит от меня. Но не надо жалеть меня, хотя я люблю твою теплоту. Сопьюсь, окоченею и выброшусь с четвертого или шестого (обязательно четного: иначе не умрешь) этажа. Это будет несомненно. Надо ждать удачного часа и копить в себе горе. Как хороши слова „вечная память“ и навсегда уставшее сердце» (14 июля 1927 года).
Этой публикацией автор остался недоволен: «В №-ре шестом напечатан мой рассказ „Приключение“. Я за него несу только часть ответственности, потому что он значительно изменен редакцией — в отношении размеров и внутреннего чувственного строя. Андрей Платонов. 11/VI — 28. Просьба обязательно напечатать эти четыре строчки в 7 №-ре „Нов. Мира“». Правда, по мнению современной исследовательницы Елены Роженцевой, «чем именно был возмущен Платонов, приходится только догадываться, т. к. в сравнении с известным текстом „Чевенгура“ правка в журнале незначительна».
Определенное исключение составляет отзыв довольно известного критика Д. Л. Тальникова: «Творчество этого молодого писателя говорит, что мы имеем дело с подлинным художественным дарованием, требующим самого внимательного и бережного отношения к себе. <…> Язык Платонова — крепкий, сжатый, свежий, как и весь динамический стержень рассказа».
Деталь автобиографическая. В статье Олега Алейникова «О „навсегда потерянном времени“» приводится воспоминание С. П. Климентова (брата писателя): «В гражданскую болели часто. Зимой 18-го или 19-го слег Андрей. Мать его лечила травами, парила в русской печке, а нас не пускала к брату, боялась — заразимся. Сосед рассказывал в ту зиму, что городские морги забиты трупами. Тиф косил людей, а хоронить некому… Но Андрей выжил».
Ср. также в статье Д. Тальникова: «Я бы только предостерег писателя от замечающихся у него (и в других рассказах) натуралистических излишеств и сгущенности в описании отдельных моментов. Когда писатель, описывая падение раненого героя, отмечает, как деталь, что „природа не упустила взять от Дванова то, зачем он был создан: семя размножения“ и т. д., описывает и другие низшие моменты реакции организма (нечистое белье и пр.), то ведь писатель должен помнить (а редактор должен напомнить ему, если тот забывает), что перед нами не физиологический трактат, а художественное произведение, и художественная правда не пострадает, а только выиграет от лишения ее некоторых элементов правды житейской. Художнику, говоря образно, нечего возиться с „нечистым бельем“ в жизни».
В «Строителях страны» вслед за тем шла фраза: «Широко разверзнутый череп говорил либо об идиотстве, либо о глубокой одаренности».
Здесь и далее в цитате курсив наш. — Прим. авт.
Ср. также с другой «мифологемой», о чем Платонов писал жене летом 1928 года: «…и охота афишировать себя, — особенно теперь, когда Малашкин и другие распускают про меня слухи (в „Красной нови“ и др. местах), что я работал писателем еще до войны, что я „очень талантлив“, но… и т. д. Следовательно, мне уже лет 40 и я в литературе старый прохвост. <…> Малашкиных и прочих буду есть в открытую, т. к. не я, а они пошли на меня войной».
Примечательно, что в опубликованной статье Платонова никаких указаний на получение сребреников нет.
Эту ситуацию Платонов предвидел еще в 1925–1926 годах, когда в неопубликованной при его жизни статье «Победим ли мы засуху?» с горечью писал:
«Специалисты работали с огромным перенапряжением и личным техническим интересом, сооружения строились качественно отлично, количественно план был превзойден. Но сооружения общественных работ сейчас десятками разрушаются, стихии крестьянской некультурности и паводковых вод совместно равняют с землей и расстилают по балкам сотни тысяч кубических саженей плотин.
Отчего это? Работы были непродуманы, неправильно организованы, земельные аппараты не выдерживали такой нагрузки, бюрократизм душил строительство и т. д. (…) строились сотни плотин без укрепленных водосливов, с простыми земляными канавами, т. к. деньги давались только на рабсилу, а на материал нет. Тогда строить не надо, чтобы ничего не компрометировать».
Официальное название: «Дело об экономической контрреволюции в Донбассе». На судебном процессе в мае — июле 1928 года ряд инженеров и техников, работавших в Шахтинском и других районах Донбасса с дореволюционных времен, были обвинены в том, что с 1923 года по заданию «Парижского центра» и бывших владельцев шахт совершали акты вредительства; пятеро обвиняемых были приговорены к расстрелу, остальные — к разным срокам заключения. — Прим. ред.
Впрочем, с отчеством уверенности нет. Во всех источниках он просто Алексей Платонов. Но в картотеке РГБ — Алексей Платонович Платонов.
«Перевал» (1923–1932) — литературная группа, возникшая при журнале «Красная новь» во время редакторства А. К. Воронского (в разное время входили А. Весёлый, М. А. Светлов, И. И. Катаев, Э. Г. Багрицкий, М. М. Пришвин, А. Г. Малышкин и др.); противостояла сектантскому администрированию и левачеству «напостовцев» (журнал «На посту»), рапповцев (РАПП), рационализму и формализму лефовцев (ЛЕФ); выступала за преемственные связи советской литературы с традициями русской и мировой литературы. — Прим. ред.
В рукописи: смысл жизни.
В рукописи вслед за этим шел зачеркнутый автором при правке диалог: «— Баба-то есть у него? — спросил Чиклин Елисея.
Есть, — сказал Елисей. Ступай ей скажи, что Чиклин, мол, на тебе женится, — пускай горницу убирает».
В советской редактуре — «от гниения».
В советской редактуре — «от вида».
В советской редактуре — «стояла и просила».
В советской редактуре этого фрагмента нет, как нет и предшествующего описания прогуливающихся по городу женщин: «…их ноги ступали с силой жадности, а телесные корпуса расширились и округлились, как резервуары будущего, — значит, будет еще будущее, значит, настоящее несчастно, и — далеко до конца. Вид этих тревожных женщин доставил Прушевскому терпение на свое дальнейшее неизъяснимое существование, вплоть до ближайшей сознательной гибели».
В первых западных и в новомирском издании было: «…я теперь ни во что не верю!».
Письмо было любезно предоставлено нам М. М. Шолоховым (сыном писателя).
Еще дальше шел Платонов в «Записных книжках»: «Искусство должно умереть, — в том смысле, что его должно заменить нечто обыкновенно человеческое; человек может хорошо петь и без голоса, если в нем есть особый, сущий энтузиазм жизни».
«Попутчики» — так называемые «непролетарские писатели» (принявшие советскую власть), которых Ассоциация пролетарских писателей (РАПП, ВАПП, МАПП) громила как «стародумов», застывших «перед гранитным монументом буржуазно-дворянской литературы», то есть не «бросивших с корабля современности» традиции дореволюционной классики. — Прим. ред.
В 1937 году Беспалов будет расстрелян.
В РГАСПИ (Российском государственном архиве социально-политической истории) сохранился еще один относящийся к этому сюжету документ — письмо Сталину бывшего члена редколлегии «Красной нови», профессионального революционера Семена Ивановича Канатчикова, датируемое 6 июня 1931 года, «…на одном из последних заседаний Политбюро рассматривался вопрос о напечатании рассказа Андрея Платонова в № 3 „Красной нови“ за 1931 год „Впрок“. Вызывали на это заседание меня и т. Васильевского как бывших редакторов журнала „Красная новь“, меня почему-то не нашли, хотя я находился в момент вызова вместе с т. Васильевским. Во избежание всяких кривотолков считаю своим долгом заявить: я считал и считаю этот рассказ возмутительно издевательским, контрреволюционным. При обсуждении его я категорически протестовал против его напечатания. Ныне по редакциям журналов путешествует такой же возмутительный рассказ об ударничестве того же автора. Боюсь, что найдется „великодушный“ редактор, который его напечатает».
Возможно, опечатка, и следует читать «забота».
МТП — Московское товарищество писателей.
В нем видят Алексея Толстого, хотя не вполне ясно почему.
Ср. в письме жене, написанном летом 1935 года: «С Костькой (писатель Константин Большаков. — А. В.) я не вижусь по простой причине. Мы серьезно поссорились как-то стоя на дворе в присутствии Луговского. Он (Костька) изволил меня упрекнуть (потом он говорил, что это он иронически) в некотором недостатке революционности. Я его отпел так, что он завизжал, забрызгал слюной, как прапорщик. Луговской был на моей стороне».
Так в оригинале — вместо «Такыр».
Ошибка; верно — Александровна.
Так в «Записных книжках» обозначено слово Господь.
Выделенное курсивом зачеркнуто автором.
Так же.
Феликс Дзержинский.
Хуже, когда сегодня Рой Медведев пишет (на этот факт указала Наталья Дужина в статье «„Постоянные идеалы“ Андрея Платонова во второй половине 1930-х годов»): «К сожалению, в компанию по восхвалению Кагановича включился и такой выдающийся писатель, как Андрей Платонов. Автор „Котлована“ и „Чевенгура“… <…> оказавшийся в немилости и получивший теперь отказы от журналов и издательств, Платонов опубликовал в конце 1936 года рассказ „Бессмертие“, который нельзя оценить иначе, чем подхалимский по отношению к Кагановичу».
Так, с ошибкой, в стенограмме.
По мнению Н. В. Корниенко, «репертуар хора затейников — кажется, самое грустно-смешное и точное описание многотрудных акций секции музыкальных драматургов по созданию песен радости, которые робко „бормочет“ и под которые вслед за затейниками мучается „ради радости“ платоновский народ. <…> Не случайно советские писатели так не любили рассказ „Фро“, уникальную энциклопедию литературной жизни 1935–1936 гг.».
И — хотя, разумеется, это уж точно случайное совпадение — он ушел ровно тогда, когда состоялся переход М. А. Булгакова из МХАТа в Большой театр. В русской культуре не иначе как начались «Юрьевы дни».
Имеется в виду очерк Марины Цветаевой «Мой Пушкин», впервые прочитанный ею на своем вечере в Париже 2 марта 1937 года; после вечера она писала В. Н. Буниной: «Никто не понял, почему Мой Пушкин, все, даже самые сочувствующие, поняли как присвоение, а я хотела только: у всякого — свой, это — мой». — Прим. ред.
Ср. в письме жене: «Он как ямщик и человек — среднего качества».
Опера-фарс «Богатыри» на музыку А. П. Бородина была поставлена в 1936 году А. Я. Таировым, основателем Камерного театра; либретто написал Д. Бедный, точнее, переработал старое либретто В. А. Крылова (Бородин и Крылов в 1876 году создали комическую оперу «Богатыри» как пародию на оперные штампы и заимствования у итальянской оперы); Д. Бедный перенес действие из удельного Куруханского княжества в Киев, трех былинных богатырей, Илью, Алешу и Добрыню, представил бесшабашными пьяницами, которых можно обратить в любую веру, и ернически прошелся по Крещению Руси, желая, видимо, угодить партии. Партия ответила незамедлительно: в «Правде» 15 ноября 1936 года вышла статья П. М. Керженцева «Фальсификация народного прошлого (О „Богатырях“ Демьяна Бедного)»; «Богатыри» как пасквиль на русскую историю были запрещены, а Бедный исключен из рядов ВКП(б). В Испании уже шла гражданская война с примеркой внешних сил, репетиция назревающей большой войны, в которой никто не сомневался, и понадобились исторические герои и настоящие примеры, словом, «петух клюнул». — Прим. ред.
Именно так сыгран финал в современной постановке рассказа на сцене Театра-студии Сергея Женовача.
Ср. также в интервью Ф. Сучкова, опубликованном впервые в журнале «Литературное обозрение» в 1989 году: «Я с предубеждением отношусь к так называемым „воспоминаниям“ и к мемуарным произведениям вроде „Непридуманного“ Льва Разгона, в котором придуманного, сочиненного во время писания книжки не менее, чем в биографической повести Ирины Одоевцевой. <…> И я возьмусь, если вам интересно, расчленить „Непридуманное“ Разгона на выдуманные им словеса и заведомо подтасованные речения».
Суть этого дела Платонов изложил в черновике письма прокурору Союза ССР М. Панкратьеву: «Некий юноша (старше моего сына лет на 5–6) плохо жил со своей матерью. <…> он задумал скверное дело — сделать воровство, продать машинку и уехать на вырученные деньги к отцу. Он подговорил кого-то из товарищей, чтобы тот постоял „на стреме“, пока он полезет в помещение за машинкой. Его товарищ согласился, потом ушел домой. Тогда этот юноша встретил моего сына, шедшего из кино, и сказал ему, что он жить больше дома не может, он измучился, он уезжает к отцу, но денег у него нет, — так пусть мой сын постоит „на стреме“. Мой сын постоял „на стреме“, и за это потом поплатился. <…> В этом деле, которое проводилось через народный суд, было выяснено полное бескорыстие моего сына и рыцарское отношение к одному своему более старшему товарищу…»
Не исключено, что здесь какая-то путаница, и правильно было бы читать «полное моральное разложение». Именно это сочетание слов использовал Платонов, когда, защищая сына и стремясь доказать, что его показания были на следствии сфабрикованы, писал: «Надо же понимать точно, что значит полное моральное разложение; и у кого, по каким причинам оно может быть, а у кого не может, даже если бы человек сам сознался в этом. Сознание своей вины не всегда есть правда, — наоборот, в некоторых обстоятельствах, особенно когда мы имеем дело с натурой подростка, оно противоположно истине».
Хотя ее редактор В. Б. Келлер был так подавлен случившимся, что отказался от работы над книгой. «Вл. Бор. занят своими делами. Ты ошибся, что я деликатничал, — писал Платонов Сацу 30 августа 1938 года. — Дело хуже, Вл. Бор. распсиховался до того, что даже наше детище остерегается редактировать».
К делу Новикова был косвенно причастен А. С. Гурвич. Вот что пишет об этом В. Шенталинский: «В качестве вещественного доказательства к нему (делу. — А. В.) была приложена повесть Новикова „Причины происхождения туманностей“, вместе с рецензией критика Гурвича, написанной по заказу НКВД и обвиняющей автора во всех смертных грехах: „…Можно сказать, что автор в этом произведении сам себя уничтожил… Он как бы повторяет действия своего героя… он кончает жизнь самоубийством… Не удался смех Андрею Новикову…“».
Преимущественно (фр.).
Еще поразительнее тот факт, что в 1967 году, заполняя анкету, посвященную Платонову, в связи с намечавшейся в Воронеже и в последний момент отмененной конференцией, Гумилевский на один из ее вопросов ответил так: «Драматургия Платонова ниже его прозы, а критические статьи — выше его прозы».
Хотя пройдет много лет, и на Втором съезде писателей в 1954 году Ермилов скажет так, словно мысль Платонова глубоко усвоил и выдал за свою: «Проработчик отличается от критика тем, что когда проработчик не любит — то он не любит не ошибку писателя, а самого писателя. <…> А уж если проработчик любит, то он любит не произведение и не автора, а высокий пост автора в Союзе писателей, в издательстве или журнале».
Взятого из стихотворения «По небу полуночи ангел летел…».
В 1938 году в журнале «Литературное обозрение» была опубликована отрицательная рецензия Ф. Человекова на роман Леонида Соловьева «Высокое давление».
Ср. также в интервью Л. В. Карелина «Литературной газете» в 2003 году «Иммунитет Лазаря Карелина»: «Во время войны я много сидел за одним писательским столом с Андреем Платоновым и Юрой Нагибиным (мы были с ним друзья по ВГИКу). Платонов приголадывал, был пьющий человек. Но когда говорил, то было ощущение чуда. Как будто срезал пласт второй, третий, четвертый земли и где-то около золота говорил».
Это почувствовали и рецензенты. В отзыве на неизвестное нам произведение Платонова военных лет Сергей Бородин просил автора учесть следующее пожелание: «Тайна нашей победы заключается не только в национальных воинских доблестях русского народа, но и в организующей силе нашей партии».
Так, с ошибкой, в оригинале.
Но примечательно, что в сценарии «Семья Иванова» это понимание у героя присутствует: «Я вот и сам еще не знаю, кто больше для родины и для победы сделал — я или моя жена. Скорее всего она… я не считаюсь здесь своей кровью, когда там у женщины и у подростка кости сохнут от работы круглые сутки, когда они там хлебом с картошкой не всегда наедаются… Наши жены там, наши советские женщины, наши дети и старики, — вот какие там богатыри. Это они нас всю войну и кормят, и одевают, и оружие делают в достатке с избытком».
И то же понимание ощущается в словах Иванова, когда он еще не знает об измене жены, но размышляет в споре с сослуживцами:
«ИСАЕВ. Скажи, Алексей Алексеевич, а если бы, допустим, что-нибудь случилось подобное с твоей супругой? Ты как тогда бы?
ИВАНОВ. Да я что!.. Я солдат, дорогой мой, а солдат и смерть стерпит, когда нужно. А раз я смерть прощаю, то и жену не обижу.
ИСАЕВ. А все-таки?
ИВАНОВ. Чего тебе — все-таки? Моя жена не железная копилка для добродетели… Все люди, брат, сейчас раненые, — зачем же упрекать жену, если ее поранила жизнь и судьба. Не одни же осколки и пули бьют человека».
Правда, надо отдать должное Детскому театру, отказ завершался фразой: «Дирекцией театра возобновлено ходатайство перед Главным Управлением театров Комитета по делам искусства при Совмине СССР о списании выданного Вам гонорара».
И дело здесь, очевидно, не только в сотрудничестве Гамсуна с фашистами во время Второй мировой войны, но и в целом в его мировоззрении, в его ищущих личного счастья героях, что было Платонову в Гамсуне чуждо (как было чуждо в Александре Грине или Михаиле Пришвине) и нашло отражение в иронических словах персонажа пьесы: «Гамсун. Ах, прекрасно, прекрасно: император! Это великолепно: император! Тогда будет всемирный очаг, а у очага один хозяин — старик, брат бога. Это хорошо. Это превосходно! А где я? А я тогда буду возле вас, я буду советником всемирного императора. Порядок, тишина, девушки в белых платьях, сосновая хижина, и мы с вами — два старика! Утром мы будем есть хлеб с молоком, а вечером хлеб с молоком и сыром…»
В статье Н. Г. Полтавцевой «Текст и интертекст в детских рассказах А. Платонова 50-х годов» есть очень ценное замечание: «По свидетельству М. А. Платоновой, вдовы писателя, приведенному в беседе с автором статьи, этот рассказ был написан Андреем Платоновым незадолго до смерти и рассматривался им самим как творческое завещание, в котором Платонов по существу говорил о своей грустной жизни и о том, как бы он хотел, чтобы на его место пришли те, кто поймет его, полюбит и оценит».
Автор выражает благодарность О. Г. Ласунскому за замечания, высказанные по датировке воронежского периода жизни А. П. Платонова.
Собрание (составитель Н. В. Корниенко; издательство «Время») продолжается: из намеченных восьми томов на сегодняшний день вышло пять.
При составлении библиографии автор не выносил отдельно статьи, документы и комментарии, вошедшие в научные сборники «Страна философов Андрея Платонова» (вып. 1–6); «Творчество Андрея Платонова» (вып. 1–4); «Андрей Платонов. Воспоминания современников. Материалы к биографии»; «Андрей Платонов. Мир творчества»; «Андрей Платонов: Исследования и материалы»; «Архив А. П. Платонова»; «Осуществленная возможность: А. Платонов и XX век»; «Андрей Платонов. Сочинения. Т. 1» и др.