Улицей Михаила, отец, торопится.
То широко шагнет, то остановится.
Слышал он про Андроновы колокольчики — робость берет.
— Кабы признал отца-родителя! Нынче эдак.
Наперед пускает шутку в дверь:
— Фу, дери ее паром — оборина развязалась! Скоро, что ли, в сапоги обуют крестьянскую сословью?
Бабушка Матрена молодицей к нему:
— Андрон домой вернулся!
— Хромой?
— Тьфу тебе на язык!
Не видит Михаила лица, увидал рубаху Андронову: очень уж красная.
— Ну, давай поцелуемся с живым свиданием.
— Здравствуй, тятя.
— Здорово.
На столе — револьвер Андронов в кожаном мешочке.
— Это чего у тебя?
— Огнестрельное оружие.
— Бьет?
— На пятнадцать саженей две доски вершковых.
— Слышала, мать?
Голос у бабушки девичий, тонкий.
— Какой ты нехороший отец! Сейчас и допытываться.
Самовар на радостях раскричался, бабушка и на него с упреком:
— Ты, шайтан, к добру ли? Голос у тебя больно дикой.
Андрон ей по-книжному:
— Чудная ты, мама. Самовар — предмет неодушевленный.
Михаила глазами на бабушку: "Поняла еси?"
И бабушка глазами на Михаилу: "У-у, ты мне, дурак старый!"