Андропов

Глава третья БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ

Брежнев, старый, немощный, глубоко больной, в сущности, пресытился и тяготился властью; он взял от нее все, что она могла дать в СССР: славу и международное признание — его считали в мире умеренным, искусным правителем, одаренным и сдержанным политиком; неограниченное влияние, ибо Политбюро — высший, и, в сущности, подлинный синклит власти в стране — выдохся, захлебнулся в нескончаемых кознях, одряхлел в бесконечных интригах и стал податлив его капризной воле и необузданным желаниям; величественный официальный статус — ему первому из Генсеков удалось стать Президентом, он возглавил Совет Обороны, удостоился звания маршала, пятикратного Героя Социалистического Труда и Советского Союза — тоже впервые в СССР.

Вот уж поистине, партийный аппарат умнее своих руководителей: он переносит на них, своих Генсеков, заложенные в нем тоталитарной системой силу, опыт и знания.

В 1964 году, после падения Хрущева, Брежнев — безликий партаппаратчик — поднялся в Генсеки, вернее — был поднят на волнах борьбы за власть: на нем — тогда казалось временно — сошлись в компромиссе догматический и угрюмый Суслов, претендовавший на право быть единственным хранителем и выразителем «чистоты» партийного учения, завещанного ему, как он утверждал, Сталиным и Ждановым, и властолюбивый Шелепин, жестокий и циничный партийный функционер нового поколения. Брежнев подождал, пока Суслов и Шелепин истощат друг друга, и, опираясь на власть партийного аппарата, усмирил гордого Суслова и убрал из Секретариата Центрального Комитета опасного Шелепина. Затем, все так же не торопясь, без излишнего драматизма, он выбросил из Политбюро чересчур самостоятельных Шелеста, Полянского, Подгорного, Мазурова, изгнал строптивого Косыгина. И заполнил образовавшиеся вакансии своими людьми, полностью управляемыми и абсолютно благонадежными: Черненко, Русаковым и Горбачевым.

Брежнев не повторил ошибки Хрущева, который назначил его, своего потенциального полуофициального наследника, на важнейшие (после занимаемых им) посты: председателя Президиума Верховного Совета СССР, а затем второго секретаря Центрального Комитета КПСС. Брежнев хорошо запомнил, как умело он воспользовался благоприятной политической обстановкой, чтобы сбросить своего покровителя и занять его место. Брежнев выдвигал на ключевые должности в правительственном аппарате людей более чем преклонного возраста (Тихонов стал премьером в 75 лет) или совершенно случайных, без всяких позиций в партийной олигархии (Архипов, утвержденный первым заместителем премьера, не был избран даже кандидатом в члены Политбюро, хотя по занимаемому положению должен был быть его полным членом), или же настолько политически неопытных и не искушенных по молодости, что они вызывали неприязнь, отчуждение и зависть престарелых коллег, которым понадобились долгие, трудные годы, чтобы взобраться вверх по скользким и крутым лестницам партийной иерархии (Горбачеву не было и 50 лет, когда он был утвержден секретарем ЦК КПСС, и в течение всего двух лет, обойдя других секретарей — Пономарева, Долгих, Капитонова, Зимянина, Русакова, стал членом Политбюро).

Так или иначе, но к началу 1982 года вопрос о наследнике Брежнева все еще оставался открытым, и на должность Генерального секретаря претендовали по меньшей мере четверо: Кириленко, Черненко, Андропов, Гришин (и еще четверо могли претендовать при определенной ситуации: Суслов, Романов, Устинов и Тихонов).

Таким образом, в борьбе за место Генсека доминировало поколение, которое находилось у власти более 30 лет. В 50-х годах Суслов уже был секретарем ЦК, Кириленко — секретарем обкома, Андропов, Черненко, Гришин, Романов — на ответственной партийной работе, Устинов — был министром, Тихонов — заместителем министра. И как люди с похожим социальным опытом и общей партийной судьбой, они рассматривали многообразные и противоречивые экономические и политические проблемы общества в одинаковой перспективе — они старались их не замечать. Исключение составляли Андропов и Черненко — у них был более свободный доступ к информации: у Андропова по причине исполняемых им обязанностей шефа тайной полиции, у Черненко в силу привилегированного положения в Политбюро — доверенного и самого близкого приближенного Брежнева. Они яснее других сознавали, что брежневский режим окаменел и устарел, и осторожно выражали готовность придать ускорение развитию страны (Андропов, возможно, искренне, Черненко — конъюнктурно, стараясь «выскочить из образа» личного секретаря Брежнева).

В 1980 году Андропов был единственным членом Политбюро, публично предупредившим, что детант находится в опасности и настойчиво призывавшим к переговорам с Западом, несмотря на санкции Вашингтона против СССР /22/.

Черненко пошел еще дальше: в своих предвыборных речах и выступлениях в 1980 году он ни словом не обмолвился о своей поддержке советского вторжения в Афганистан, а в 1982 году посмел говорить чуть ли не в духе ревизионизма о необходимости равновесия между идеологической, организационной и хозяйственной работой /23/. Реформизм Черненко был, разумеется, показным, кажущимся, — он не предполагал серьезных изменений в социальной структуре общества. Это была попытка, не раздражая «большого босса», угодить либералам.

К 1982 году, однако, наибольшие шансы наследовать Брежневу были у Кириленко. Он, будучи вторым (после Брежнева) секретарем Центрального Комитета, располагал возможностью создать в партаппарате Москвы собственную политическую машину. У него был богатый опыт ответственной работы в партийных организациях. Кириленко поднялся при Сталине — в период чисток 30-х годов. В 1941 году он, раньше Брежнева, становится вторым секретарем обкома в Запорожье. Спустя десять лет Кириленко сменяет уехавшего в Молдавию Брежнева (возможно — по брежневской рекомендации) на должности первого секретаря Днепропетровского обкома на Украине. Еще семь лет (1955–1962 гг.) он возглавляет партийную организацию Свердловской области — важнейшего экономического центра страны. А с 1962 года он — в Центральном Комитете: член Политбюро, первый заместитель председателя Бюро ЦК КПСС по Российской Федерации, а затем — второй секретарь ЦК КПСС.

Кириленко сосредоточил в своих руках необъятную власть: надзор над партийным аппаратом и кадрами и контроль за правительством; он курировал центральное планирование и экономику. И при этом он был не младшим партнером Брежнева, а почти равным ему соратником: единственный из советских руководителей, он получил привилегию говорить Брежневу «ты» и воспользовался ею, публично поздравляя Брежнева с 70-летием. Но именно это и погубило его.

Брежнев, остерегаясь заговора, постоянно тасовал колоду Политбюро. Не меняя ее так часто, как Хрущев, он время от времени ущемлял членов Политбюро: критиковал Романова за барские замашки, Косыгина и Мазурова — за развал промышленности и неудачи в экономике, Гришина — за нерасторопность и инертность, Щербицкого — за украинский национализм, Полянского — за хронические неурожаи. Так создавалось равновесие сил: комплекс неполноценности и вины распределялся равномерно между всеми членами Политбюро. До 1979 года в долговременных фаворитах не ходил никто из них. Генсек обходил своим праведным гневом лишь Кириленко и Суслова, которых побаивался.

Во второй половине 70-х годов начинается стремительный взлет Черненко: из заведующего Отделом ЦК — в секретари ЦК; оттуда, меньше, чем за два года — в кандидаты и далее — в члены Политбюро. Близость Черненко к высшей власти и услуги, оказываемые им Генсеку, создали Черненко много врагов, но повышение Черненко позволило Брежневу ограничить и сузить влияние и возможности Кириленко. Из-под контроля Кириленко изымаются и передаются Черненко в 1978 году военная промышленность, а в 1979 году — кадры и организационная работа, опираясь на которую он, с благословения Генсека, пытается (но не успевает) завербовать сторонников в различных звеньях партийного аппарата. Означало ли ограничение полномочий Кириленко начало его конца? Ответ двойственный: и да, и нет: Брежнев не желал видеть рядом с собой в Политбюро равноправного законного престолонаследника; но он не возражал против сохранения за Кириленко ограниченного влияния и милостиво оставил за ним экономику и государственное планирование. «Голову» Кириленко годом позже потребует Черненко, когда попытается подхватить «рычаги власти», выпадающие из рук безвольного, деградирующего Брежнева. Но тут решительно воспротивится Суслов, решивший, в соответствии со взятой им на себя ролью «совести партии», защитить право второго секретаря ЦК стать со временем первым. Возможно, Суслов хотел войти в историю «делателем Генсеков» (однажды это ему удалось с Брежневым, так почему бы не попытаться еще раз — после Брежнева?). Черненко, выскочка, правитель милостью хозяина, его не устраивал; Кириленко был понятнее: рос в советской системе постепенно, как истинный бюрократ; шел к власти естественно, поднимаясь с одной партийной ступеньки на другую. Ему, решил Суслов, быть наследником Брежнева.

Так в Политбюро и Секретариате Центрального Комитета к 1979 году складываются противостоящие группы, отражающие расстановку сил в борьбе за наследство Брежнева. Первая группа включала членов Политбюро Кириленко и Суслова, кандидата в члены Политбюро Пономарева, кандидата в члены Политбюро, председателя Совета Министров РСФСР Соломенцева. Первые трое из них были также секретарями ЦК.

Вторая группа была более многочисленной. Она была также сильней своей близостью к Генсеку: ее лидеру Черненко он планировал (во всяком случае, обещал) передать власть когда-нибудь в будущем (тем не менее отодвигая его всякий раз после очередного сердечного приступа). В нее входили члены Политбюро и секретари ЦК Черненко, Горбачев, Пельше (председатель Комитета партийного контроля), первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Кунаев; кандидаты в члены Политбюро — первый заместитель председателя Совета Министров СССР Тихонов, министр культуры Демичев, заместитель Председателя Президиума Верховного Совета Кузнецов, первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Киселев и секретари ЦК Зимянин, Русаков, Долгих.

Был в ЦК и еще один альянс, который сложился в самом конце 70-х годов, по мере развития болезни Брежнева. Он объединял трех членов Политбюро. Лидером альянса был Андропов — председатель Комитета Государственной безопасности, а его соратниками — Гришин — первый секретарь Московского и Романов — первый секретарь Ленинградского обкомов. Эта группировка Политбюро преследовала те же цели, что и две другие: захват всей полноты власти (программа максимум) или, по крайней мере, участие в распределении власти после ухода или смерти Брежнева (программа минимум). Но существовало и различие. Группа Андропова, особенно в период своего становления и оформления, подчеркивала и выпячивала свой русский национальный состав и характер.

250 лет русским государством управляли инородцы. Около двух столетий, после Петра I, это были немцы из российской династии Романовых, а затем, после нескольких месяцев безвластия февральской революции, коммунистические правители: несколько лет Ленин, который, будучи по происхождению русским наполовину, по мировоззрению был космополит; 29 лет — грузин Сталин, еще 29 лет — обрусевшие украинцы Хрущев и Брежнев (по другой версии — обукраинившиеся русские). Великорусский национализм оказался в руках Андропова эффективным инструментом для сколачивания в Политбюро собственного блока.

Вне групп, балансируя между ними, долгое время находился Косыгин. В такой позиции было как известное преимущество — его поддержки добивался в равной степени Кириленко и Черненко, так и недостаток: когда Брежнев, тяготившийся им последние годы, решился наконец отправить Косыгина в отставку, оказалось, что никто в Политбюро не захотел поддержать ставшего неугодным премьера. Председателем Совета Министров и членом Политбюро стал Тихонов.

Громыко и Устинов поначалу склонялись к поддержке Генсека и его протеже Черненко, как и положено верноподданным членам Политбюро. Черненко, однако, никогда не был настоящим политическим деятелем: он ухитрился оттолкнуть от себя министров обороны и иностранных дел показной либеральной декламацией. Перед ними, ярыми консерваторами, замаячила пугающая тень Хрущева в дешевом издании, и они решили отмежеваться от Черненко. Поэтому, когда здоровье Брежнева пошатнулось, они заняли выжидательную позицию.

Щербицкий был обижен на всех: на Брежнева — за бесконечные упреки и выговоры, на Кириленко — за жестокий контроль за кадрами, на Суслова — за идеологическое давление (чуть ли не террор), на Андропова — за назначение на должность шефа тайной полиции на Украине Федорчука, который своими гонениями на диссидентов и националистов представлял его, Щербицкого, душегубом и палачом. Но особенно он терпеть не мог Черненко, его мелочное вмешательство в украинские дела (а, может быть, здесь срабатывала и национальная несовместимость: один украинец, еще с досталинских времен вошедший в номенклатурную элиту /24/, завидовал другому украинцу, нуворишу, попавшему «в случай» по причине всего двух «заслуг» — адъютантского рвения и подхалимства). Опытный партийный делец, Щербицкий был в нерешительности: к какой клике примкнуть, чтобы не продешевить?

Алиев, кандидат в члены Политбюро и первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана, не стоял перед дилеммой выбора. Он был обласкан Брежневым, который ввел его в Политбюро после расстрела Багирова — ставленника Берия, правителя Азербайджана, а по существу — хозяина Закавказья. На словах Алиев неустанно славил Брежнева громче и усерднее всех: каждое его выступление на партийном съезде или сессии Верховного Совета было доведенным до совершенства льстивым, в восточном духе, гимном Брежневу — цветистым, утонченным и ярким /25/. Но на деле он служил другому хозяину — Андропову. Сменив в 1969 году облачение генерала КГБ на цивильный костюм, он по натуре, по характеру мышления и взглядам оставался чекистом, видевшим в грубой, основанной на страхе силе универсальное средство для совершенствования советского общества, прогнившего в коррупции, окаменевшего в ханжестве и лицемерии /26/.

Андропов и Алиев были необходимы друг другу. Шеф тайной полиции с интересом присматривался к социальному конструированию азербайджанского секретаря, примеряя его реформы — пока что в воображении — ко всей стране. Бакинский же диктатор был поражен грандиозностью планов председателя КГБ (он был в них, как генерал госбезопасности, частично посвящен), их размахом, глубиной, очарован воспитанностью, тонкостью, обаянием и умом своего шефа. Андропов помог Алиеву укрепиться в Азербайджане, поддержал его в первые, самые сложные годы его правления, когда тот, перекраивая и перестраивая республиканский партийно-правительственный аппарат на чекистском фундаменте, мог (не окажи ему Андропов помощи) легко попасть в сети своих коварных соратников. Именно Андропов рекомендовал перенести «азербайджанский эксперимент» в другие республики — Грузию, Прибалтику. Выиграли оба: усилились позиции «воинства» Андропова — генералов КГБ в республиканских столицах, а Алиев из провинциального лидера стал фигурой общесоюзного значения. Алиев в благодарность берется (и преуспевает) склонить Рашидова и Шеварднадзе, секретарей ЦК Компартий Узбекистана и Грузии, к поддержке Андропова. Но это происходит позже — в апреле-мае 1982 года.

А пока что, в начале года, Андропов решает заявить претензию на «наследство». Он начинает разведку боем. Направление атаки — Брежнев. История как бы отступила на 30 лет назад — к 1952 году. Тогда, как и в 1982 году, правитель существовал, но не управлял. В 1952 году на XIX съезде КПСС, за полгода до смерти (или убийства), Сталин был отстранен от руководства и снят с поста Генсека: аппарат партии, созданный диктатором, перерос диктатора /27/. Теперь ситуация повторялась: будучи не в силах удержать власть в своих слабеющих руках, Брежнев потерял контроль над событиями.

Политическая обстановка, однако, была иной — история никогда не повторяется полностью. К 1982 году в Политбюро сложилось относительное равновесие сил между группами Кириленко и Черненко. И той, и другой (равно как и «плавающим», то есть еще не определившим свои позиции членам Политбюро) был необходим Брежнев, как номинальный лидер. Группа Андропова, занимавшая промежуточную позицию между враждующими блоками, до 1982 года была, по существу, исключена из активной борьбы. Генсеком «де факто» был Черненко. Это означало, что, метя в Брежнева, Андропов бил по Черненко.

Черненко, не успевший создать опору в партийном и правительственном аппарате, мог рассчитывать только на поддержку личных соратников Брежнева — членов Политбюро, с которыми тот делил власть в ЦК и правительстве. Именно они помогли Черненко столь молниеносно выдвинуться в «наследные принцы». Но чтобы взойти «на престол», а затем укрепиться на нем, Черненко было важно получить власть еще при Брежневе и, следовательно, из его рук. Предполагалось, что Брежнев добровольно уйдет с поста Генерального секретаря, оставив себе церемониальную и почетную должность Председателя Президиума Верховного Совета. Называлась и дата — 21 декабря, когда на совместном заседании ЦК КПСС и Верховного Совета, созванном в честь 60-летия образования СССР, планировалось «отречение» Генсека в пользу Черненко.

И Андропов решил действовать без промедления: скомпрометировать Брежнева, доказать, что он утратил дальновидность, впал в маразм и поэтому нельзя доверять его желанию назначить Черненко своим преемником. Заградительные створки КГБ чуть раздвинулись, и по советской столице поползли слухи: Брежнев смертельно болен, ему постоянно делают уколы в парализованную челюсть, периодически переливают кровь ввиду опасности заболевания лейкемией, он не способен работать, делами государства занимается пару часов два дня в неделю. На Запад потекли фотоснимки операции по внедрению в грудную клетку Брежнева сердечного стимулятора, а по Центральному телевидению как будто невзначай замелькали кадры, из которых явствовало, что Брежнев не может передвигаться без поддержки двух адъютантов.

Болезнь Брежнева была реальной и нарушила относительную политическую стабильность Политбюро, существовавшую в стране в течение семнадцати лет. Зная это, Андропов решился: отказавшись от нейтралитета, он стал на сторону Кириленко и Суслова. Их победа в борьбе за власть, а стало быть, — в случае союза с ними — и его победа, представлялась Андропову наиболее вероятной. В этом его убеждало распределение сфер влияния в Политбюро: Кириленко, Суслов, Пономарев и Капитонов вместе курировали значительную часть партийного аппарата, всю экономику, идеологию и международное коммунистическое движение, Соломенцев — министерства Российской Федерации. А после объединения с группой Андропова в их руках оказывался также контроль над госбезопасностью и важнейшими в стране Московской и Ленинградской партийными организациями. Андропову представлялось возможным договориться и с шефом армии Устиновым о нейтралитете. Так что при будущем распределении «портфелей» у Андропова появлялись неплохие шансы стать премьером; Кириленко в этом случае становился Генсеком, Суслов, по-видимому, — Президентом; а в перспективе, учитывая его, Андропова, относительную «молодость», можно было подумать и о том, как прибрать к рукам также «наследства» Кириленко и Суслова. Почему бы нет?! Мог же Брежнев быть и Генсеком, и Президентом одновременно!

Опираясь на силы госбезопасности и используя (по методу Алиева) коррупцию как предлог, Андропов бросает Брежневу первый вызов: начинает расследование преступлений брежневского дружка, секретаря Краснодарского крайкома Медунова. 24 июня 1982 года Медунов был смещен. «Дело Медунова» было первым очевидным поражением Брежнева: если Генсек не в состоянии защитить своего давнего приятеля, значит влияние его пошатнулось, а тогда возможности группы Черненко — сомнительны. Удар был серьезный, но не решающий. Зато следующий удар Андропова был уже направлен непосредственно против Брежнева. По андроповскому указанию КГБ открывает уголовное дело Галины и Юрия Брежневых. Небывалый случай в новейшей советской истории: обвинение брошено детям самого Генсека, людям, входящим в суперэлиту советского общества: сын Брежнева — первый заместитель министра внешней торговли, муж дочери, Чурбанов — генерал-полковник, первый заместитель министра внутренних дел. Обвинения тяжелые: валютные сделки, краденные бриллианты. Из кулуаров КГБ поползли слухи: дочь и сын Брежнева ездили в Италию и оставили там в каком-то банке миллион долларов. Сразу возникал вопрос: зачем? Ответ напрашивался: под Брежневым зашаталось кресло, Галина и Юрий планируют бегство на Запад, как только начнется разоблачение «ошибок» отца. В том, что разоблачение начнется, сомнений не было — такова советская традиция.

Спасая «честь семьи», Брежнев-младший подал в отставку «по состоянию здоровья». Но КГБ продолжает эскалацию сплетен — Галина Брежнева злоупотребляет наркотиками, она состоит в связи с артистом Бурятским (которого арестовывают 22 января по обвинению во взяточничестве и спекуляции), она причастна к грандиозным махинациям, связанным с кражей черной икры, которую продавали за границу в коробках с этикетками «сельдь атлантическая». Видного профсоюзного босса увольняют и отправляют на периферию, замминистра рыбной промышленности отдают под суд, а Галину приглашают на допросы в КГБ.

Генерал Семен Цвигун, который координировал следствие в качестве первого заместителя председателя КГБ, оказался перед сложной дилеммой: личная преданность Генсеку и святость родственных уз (он был братом жены Брежнева) требовали и побуждали прекратить дознание, служебный долг требовал его продолжать.

Андропов воспользовался сомнениями и нерешительностью Цвигуна. Он кладет на стол Суслова материалы, обвиняющие Цвигуна в попустительстве махинациям «правительственных сынков» /28/. И Суслов решает еще раз (а для себя, как окажется, в последний) спасти «чистоту» партии. Он вызвал Цвигуна для строгого, с угрозой увольнения, разговора. В этой запутанной ситуации Цвигун 18 января неожиданно и мелодраматично покончил с собой (по официальной версии — скоропостижно скончался от инфаркта). И тут перед Андроповым внезапно открылся выход из тревожившего его и казавшегося неразрешимым противоречия: как подготовить свой уход из КГБ (должность шефа тайной полиции — не самый удобный трамплин для прыжка в Генсеки) и в то же время не оставлять этот всемогущий аппарат в руках Цвигуна — человека, всем обязанным Брежневу? Этот выход ему дал Суслов. Но вслед за тем Суслов неожиданно «подвел» Андропова — вернее, «подвела» и застигла всех врасплох его смерть (через неделю после самоубийства Цвигуна), грозившая повлечь за собой лавину совсем нежелательных перемещений и смещений.

Что же произошло между этими двумя смертями, возвестившими о начале решительного сражения за власть в Кремле? Где-то между 18 и 20 января, еще до опубликования в газетах некролога Цвигуна, созывается Политбюро. Просочившиеся о нем сведения позволяют восстановить картину бурно проходившего заседания /29/. Суслов обвинил Брежнева в злоупотреблении служебным положением. Во имя сохранения «чистоты веры» и «политической стабильности» он потребовал, чтобы Брежнев не ставил свою подпись под некрологом Цвигуна. Черненко (или его сторонники), видимо, пытался возложить вину за самоубийство Цвигуна на Суслова. Под появившимся 21 января некрологом Цвигуна подписи Брежнева не было. Это была победа Суслова. Но он ее не пережил: в тот же день, после полудня, у него начался глубокий инсульт и через несколько дней он скончался /30/.

Смерть Суслова внесла смятение и растерянность в лагерь Кириленко, а без Кириленко у Андропова не было большинства в Политбюро. Перед Андроповым встал вопрос: как, с кем и против кого продолжать борьбу за власть? Можно было, конечно, и дальше, опираясь на силы безопасности, использовать обвинения в коррупции для устранения политических противников. Но это было рискованно.

Был и другой выход: поддержать Черненко против Кириленко. В этом был определенный смысл[2]. Черненко нуждался в поддержке шефа тайной полиции, так как и он без Андропова не располагал устойчивым большинством в Политбюро (Устинов, Громыко да и Щербицкий все больше и чаще склонялись к независимости и нейтралитету), которое было необходимо, чтобы сокрушить Кириленко. А не подорвав позиции Кириленко в партийном аппарате, Черненко не мог официально стать вторым секретарем ЦК КПСС. Здесь возникала объективная возможность для взаимного сотрудничества. Андропов запросил за него максимальную цену — место Суслова. Предложение на первый взгляд казалось заманчивым для Черненко. Ненавистный Кириленко выходил из политической игры. Андропов лишался чудовищно разросшейся и чрезвычайно влиятельной машины государственной безопасности, которая в условиях межвластия грозила начать самостоятельно — без контроля Центрального Комитета — вращать репрессивные маховики, захватывая и перемалывая неугодных ей (вернее ее шефу) партийных и государственных деятелей: уже появлялись первые жертвы и определялись будущие. В ЦК КПСС в распоряжении Андропова оказывался более чем скромный штаб референтов, помощников и секретарей. Но в возвращении Андропова в партийный аппарат таилась и опасность для Черненко: должность секретаря по идеологии открывала для Андропова путь к верховной власти в СССР, который всегда шел через Секретариат ЦК при полном членстве в Политбюро. Андропов стал бы членом «Клуба пяти секретарей — членов Политбюро» и при этом едва ли не самым влиятельным и наиболее сильным из них: Горбачев был молод и неопытен, Кириленко — стар и не в фаворе у Брежнева. И как ни велико было желание Черненко избавиться от Кириленко, он решительно стал противодействовать перемещению Андропова из КГБ в Центральный Комитет. Но без Андропова не представлялось возможным сместить Кириленко. И в узком кругу сторонников Брежнева-Черненко (Тихонов, Горбачев, Кунаев, Пельше) было решено повременить со снятием Кириленко до осени и осуществить продвижение Черненко к власти в два этапа: на майском Пленуме ЦК КПСС утвердить его третьим секретарем ЦК, вместо Суслова, а на ноябрьском Пленуме — вторым.

Уже с февраля 1982 г. на официальных приемах и встречах Черненко занимает место Суслова между Брежневым и Тихоновым, что, согласно кремлевскому протоколу «стояния-сидения», свидетельствовало о его фактическом — еще до Пленума ЦК — превращении в И.О. секретаря по идеологии. Партийным работникам в Москве дается указание по всем вопросам пропаганды обращаться к Черненко. Но тут на пути восхождения Черненко к посту преемника Суслова становится Андропов. И на протяжении нескольких первых месяцев 1982 года страна превращается в арену ожесточенной борьбы за власть в исконно русском стиле: с таинственными слухами и мрачными преступлениями, с неожиданными разоблачениями и загадочными смертями.

В феврале настойчиво муссируется ложная молва о смерти Брежнева. В марте просачиваются (официально не подтвержденные) подробности попытки покушения на Брежнева во время посещения им тракторного завода в Ташкенте (где над головой Генсека, якобы, обрушился пешеходный мост). В апреле по советской столице поползли рассказы о тяжелом заболевании Брежнева: одни говорили о кровоизлиянии, другие — о параличе, и все единодушно сходились во мнении, что к активной деятельности Генсек уже не вернется. В мае появились слухи, что Брежнев оправился только физически, но не психически, что он впал в детство и на спектакле пьесы Шатрова «Так мы победим» во МХАТе громко, на весь зал, закричал, в младенческой непосредственности указывая на артистов: «Узнал! Это Ленин, а это — Сталин!» За все эти месяцы Брежнев лишь трижды появлялся на экранах Центрального телевидения и всегда выглядел убогим, духовно и физически сломленным: на траурном митинге по случаю смерти Суслова стоял растерянный и усталый, на похоронах генерала Грушевого горько заливался слезами, на съезде профсоюзов лепетал что-то жалкое и беспомощное.

Не оставалось сомнений: за развенчиванием вождя, чье здоровье, как, впрочем, и частная жизнь в прошлом всегда оставалась тайной, стоит КГБ. Не без благословения тайной полиции (если не по ее указанию) в Ленинградском журнале «Аврора», в номере, посвященном 75-летию Генсека, была опубликована явная сатира на Брежнева — рассказ «Юбилейная речь» о старом «писателе», которому давно пора уйти в иной мир, чтобы воссоединиться со своими великими коллегами «по перу», а он все живет и не торопится к ним. «Трудно поверить, что он умрет, — говорил автор. — Наверное, он и сам в это не верит.»

И еще одно обстоятельство: в течение нескольких месяцев внезапно умирают или погибают по советским понятиям молодые (каждому от 50 до 60 лет) первые секретари ЦК Якутии, Татарии, Таджикистана, председатель Совета Министров Грузии, советники Генсека Зародов, Иноземцев. И все — приближенные Брежнева. Случайность? Возможно. Но Андропов, как известно, не полагается на судьбу.

К концу февраля расстановка сил в Кремле почти полностью проясняется. Для того, чтобы стать секретарем ЦК, Андропову необходимо получить в Политбюро 7 голосов из 13. Твердо полагаться он может только на Романова и Гришина.

Впрочем, Кириленко, одинокий и растерянный, готов был поддержать Андропова без всяких условий: он люто ненавидел Черненко, был оскорблен и обижен Брежневым, отступившимся от него.

Четверке Андропова, таким образом, необходимо было три дополнительных сторонника. Никто из соратников Черненко в счет не шел (во всяком случае, пока); Тихонов, Горбачев, Кунаев, Пельше, не имевшие за своей спиной ничего, кроме благосклонности и расположения Генсека, были ему верны. Значит, рассчитывать Андропов мог только на Устинова и Щербицкого. Они были прагматиками. Под вопросом оставался Громыко.

В то же время в Секретариате ЦК Капитонов, Пономарев и Зимянин (которые, не будучи членами Политбюро, обладали большим влиянием в партийном аппарате) настаивали, что секретарь по идеологии должен быть русским — такова традиция со времен Ленина. К этому мнению склонились Устинов и Щербицкий, тяготившиеся Черненко. Таким образом в вопросе избрания секретаря по идеологии в Политбюро сложилась «нулевая» ситуация: шестеро поддерживали Андропова, шестеро — Черненко.

Обстоятельства неожиданно помогли Андропову: неожиданно тяжело заболел Пельше. И вот 22 апреля 1982 года на торжественном заседании в Москве, посвященном рождению Ленина, все разъяснилось. Все знали: с торжественной речью выступит преемник Суслова. Речь держал Андропов.

Это была речь лидера. В ней сквозь новый, необычный для политических докладов деловой и конкретный стиль (вместо общепринятого сусального обращения «дорогие товарищи» лаконичное и сдержанное «товарищи», славословие Брежневу — с чувством собственного достоинства, умеренное, ровно столько, сколько требует протокол) просматривалась главная мысль будущего Генсека: покончить с коррупцией и круговой порукой. «У советских людей… вызывают законное возмущение факты хищения, взяточничества, бюрократизма и неуважительного отношения к человеку…» /31/.

Андропов был не первым, кто использовал ленинский юбилей для изобличения и критики недостатков советского общества. О недостатках говорилось и раньше на каждом торжественном совещании, но говорилось мягко, деликатно, осторожно. За год до Андропова — 22 апреля 1981 года — в речи Черненко это звучало так: после полуоптимистического выступления («Сейчас в стране продолжается разъяснение решений XXVI съезда. В целом оно ведется неплохо…») шло полуизвинительное, мимоходом и вскользь признание («В жизни соседствует хорошее и дурное, наряду с успехами бывают и неудачи») /32/.

У Андропова: «Не столь важно, перешли ли недостатки в сегодняшний день из прошлого или они заносятся к нам из-за рубежа… Раз такие явления есть… борьба с ними — долг каждого коммуниста, каждого гражданина» /33/. Это заявление прозвучало чуть ли не как будущая социальная программа, явно выходящая за рамки собственно идеологии.

В промежуточный период — с апреля по май, до Пленума ЦК КПСС — Черненко продолжает курировать пропагандистскую работу, хотя все сильнее ощущает на себе давление со стороны КГБ. Политбюро принимает постановление об усилении партийного контроля над литературой и печатью с целью «положить конец нездоровым тенденциям в изображении советской действительности». По глухим отголоскам в советских газетах становится очевидным, что принято решение «перестроить» всю литературную деятельность в СССР[3]. Начинается наступление на музыку, театр, усиливаются нападки на эстраду, подвергаются критике западные фильмы.

Не ясно, была ли эта кампания идейного «подмораживания» отражением взглядов самого Андропова или он просто использовал ее, чтобы проложить себе кратчайший путь в ЦК. Несомненно, Андропов, не желая из-за какого-нибудь неверного шага упустить плывущую ему в руки должность секретаря по идеологии, решил вне зависимости от своих убеждений и будущей политической линии проявить надлежащую суровость: она не могла оказаться чрезмерной, так как устраивала и других членов Политбюро, которые стремились ликвидировать все очаги духовного сопротивления накануне заключительного этапа борьбы за власть. И все же за несколько дней до Пленума Андропов чуть было не утратил шансы прорваться в ЦК: у Кириленко случился тяжелый сердечный приступ. И на состоявшемся 20 мая Политбюро вместо 13 членов присутствовало 11. Андропову необходим был дополнительный сторонник. Совершенно неожиданно для всех (но не для Андропова) на его сторону перешел Громыко. И Андропов стал секретарем ЦК.

24 мая Пленум ЦК формально утвердил избрание Андропова. Но перед этим на Политбюро возникли острые противоречия в связи с назначением нового Председателя Комитета Государственной Безопасности. Брежнев и Черненко хотели видеть на этом посту преданного им Цинева. Андропов настаивал на кандидатуре Чебрикова, своего заместителя, который был лично предан ему, хотя и поднялся из «днепропетровского клана», Устинов, выступив от имени армии и напомнив о необходимости сохранения спокойствия в стране, воспротивился переносу дискуссии на Пленум ЦК. В итоге было достигнуто соглашение: ни один из членов Политбюро не должен контролировать тайную полицию. В кресле Председателя КГБ оказался Федорчук — кадровый чекист, многие годы возглавлявший государственную безопасность Украины. Он, в отличие от Цинева и Чебрикова, не был членом ЦК и не мог вмешаться в борьбу за власть[4] которая в последние месяцы полностью определила политическую жизнь Москвы. Возвращение Андропова в ЦК было серьезным политическим ударом по Брежневу. Становилось очевидным, что Андропов расколол Политбюро и самостоятельно идет к власти; не возражая получить ее в качестве официального преемника, он готовился в случае надобности взять ее силой — вопреки воле Брежнева.

Важным, а, может быть, и решающим, фактором в борьбе за «престолонаследие» становится время. Казалось, оно работает на Андропова: к осени 1982 года он все еще сохраняет большинство в Политбюро. Перелом происходит в октябре. Сторонникам Черненко каким-то образом удается расправиться с Кириленко (возможно, в состоянии здоровья Брежнева произошло улучшение — он вновь начинает показываться на приемах, выступает, дает интервью, — и кое-кто из сторонников Андропова, проявив малодушие, счел за лучшее уступить Генсеку, не вступать с ним в конфронтацию). Кириленко выводят из Политбюро и Секретариата ЦК. Низложение происходит на заседании Политбюро в понедельник 4 октября. Эта дата подтверждается тем, что еще в воскресном номере «Правды» от 3 октября подпись Кириленко стояла под некрологом члену ЦК Ивану Соколову, а под опубликованным в «Правде» во вторник 5 октября соболезнованием первому секретарю Татарии Мусаеву подписались все члены Политбюро, кроме Кириленко. Фотографии и портреты Кириленко изымаются из «портретной галереи» членов Политбюро, на его место выставляется новый второй секретарь ЦК Черненко — он был выбран на эту должность на том же заседании Политбюро, 4 октября. Формально о снятии Кириленко и назначении Черненко решено было объявить на Пленуме ЦК в ноябре. Но партийная пропаганда не ждала. В Москву в те дни, как обычно, съехались многочисленные делегации: Южного Йемена, Вьетнама, Лаоса, Эфиопии — и неизменно на переднем плане всех фотографий мы видим Черненко: он встречает, принимает и сопровождает гостей. Происходили важные государственные переговоры с президентом Кипра, с Генеральным секретарем ООН — и Черненко стоял и сидел по правую руку от Генсека. Брежнев получает орден Республики Йемен — Черненко по-хозяйски расположился в центре торжественной церемонии, между правителем Йемена и Генсеком; Брежнев вручает ордена экипажу очередного космического корабля, и единственный из членов Политбюро, который при этом присутствует — Черненко /34/.

И нигде: ни на торжественных приемах, ни на деловых переговорах, ни на официальных встречах — не появляется Андропов. Так, его не было в свите провожающих Брежнева 24 сентября в Баку, а там собрались все члены Политбюро и секретари ЦК, проживающие в Москве.

В эти месяцы влияние Черненко продолжает расти /35/. Для подготовляемой им смены власти важное значение, видимо, имело неожиданно, необычно и поспешно созванное 27 октября в Москве совещание советской военной верхушки. Для внешнего мира причину совещания Брежнев объяснил «обострением международной обстановки, политическим и идеологическим наступлением США на социализм» /36/, однако истинная причина приглашения в Кремль более пятисот командующих всех родов войск, руководящих политработников и начальников штабов и округов была иной. Брежнев решил вновь, как это уже бывало в прошлом (в 53-м — после смерти Сталина, в 57-м — для расправы с антипартийной группой, в 64-м — для низвержения Хрущева) ввести армию в политическую игру. На этот раз ставка на армию делалась через голову министра обороны, проявившего нелояльность к Генсеку. В свете этого, заявление Брежнева о том, что он с большим удовлетворением принял предложение Устинова «о встрече с руководящим составом вооруженных сил», следовало понимать, как: «Я дал указание собрать вас для встречи со мной — Генеральным секретарем ЦК КПСС и Председателем Совета Обороны».

Брежнев и Черненко хотели вбить клин между кадровыми офицерами и Устиновым — маршалом по воле партии, первым министром обороны, назначенным не из генералитета, а из числа номенклатурных работников партийного аппарата. Отсюда — широкие реверансы армии («Советские вооруженные силы являются главным фактором мира») и обещания генералитету оснастить армию самым совершенным оружием и военной техникой («Центральный Комитет партии примет все меры к тому, чтобы удовлетворить все нужды вооруженных сил»). И в заключение, чтобы ни у кого — ни в зале заседаний, ни вне Кремля — не оставалось сомнений, кто командует парадом, кому должна подчиняться армия, Брежнев сказал: «Устинов постоянно докладывает мне о состоянии наших Вооруженных Сил. Я… по долгу своей работы постоянно занимаюсь вопросами укрепления Армии и Флота» /37/. Брежнев, которому оставалось жить всего 13 дней, несколько часов подряд простоял на трибуне, усталый, измученный болезнью. Но с ролью он справился, хотя говорил с трудом, с тяжелой одышкой, мучительно ворочая языком. То была роль в спектакле, поставленном Черненко. Тот факт, что именно Черненко был автором и режиссером пьесы, а Брежнев — только исполнителем, прояснился на следующий день, 28 октября, когда по указанию Черненко (в этом мог быть заинтересован только он) ТАСС распространил фальсифицированную фотографию, изображавшую членов Политбюро в президиуме совещания военачальников 27 октября в Москве. На этой фотографии, как и положено, Брежнев на трибуне, а на втором плане — небольшая, но многозначительная перемена: на том месте, где должно находиться пустое кресло Брежнева, — Черненко, стоящий в центре между Андроповым и Устиновым. Это был намек в помощь тем, кто пытался предугадать «наследника Брежнева».

Этот фальсифицированный снимок поместили «Правда» и «Известия» — газеты ЦК КПСС и советского правительства. «Красная звезда», издаваемая Министерством обороны, опубликовала подлинную фотографию, которая изображала Брежнева на трибуне, а позади него — ряд президиума с пустым креслом Брежнева; справа от кресла сидит Черненко, слева — Устинов[5].

Историю «двух фотографий» следует, видимо, рассматривать как отражение изменившейся расстановки сил в Кремле. «Акции» Андропова, надо полагать, упали настолько, что он, ответственный за пропаганду и идеологию, то есть, по существу, за все издания и публикации в стране, не в состоянии был противодействовать фальсификации. Но Устинов, сохраняя верность Андропову, посмел бросить вызов Черненко, дав указание опубликовать в «своей» газете подлинное фото.

Между тем Черненко продолжал осуществлять свой политический сценарий. Брежнев сделал то, что от него требовалось: оттеснил Устинова, заручился (как ему хотелось верить) поддержкой армии; теперь Черненко нужно было внести некоторые коррективы в программу, изложенную в брежневской речи: в его планы никак не входила конфронтация с Западом в переходный период межвластия. В речи Брежнева не упоминалось о разрядке, мирном сосуществовании, не говорилось о разоружении — цель у него была иной, да и генералы сочли бы неуместным разговор о таких пропагандистских пустяках. И Черненко решил воспользоваться своей поездкой в Тбилиси, чтобы успокоить мировое общественное мнение. Умеренный характер политических заявлений Черненко в столице Грузии должен был засвидетельствовать его стремление избежать чрезмерной гонки вооружений в случае, если он возглавит советское руководство. Черненко рассчитывал, что его, не столь агрессивный, как у других партийных лидеров, тон расценят на Западе, как личную готовность «смягчить напряженность в советско-американских отношениях», и как готовность вступить в «деловые и детальные переговоры с учетом интересов обеих сторон» /38/.

Черненко выступал 20 октября. До ноябрьского пленума Центрального Комитета оставалось две недели, до торжественного заседания, посвященного 60-летию образования СССР, на котором намечалась смена власти, — 50 дней.

2 ноября Брежнев — вне всякой юбилейной даты — вручил председателю Совета Министров Тихонову высшую советскую награду. Это не было неожиданностью: новое руководство во главе с Черненко должно было предстать перед народом (а еще важнее перед партократией), как умудренное опытом, заслуженное, облеченное доверием партии.

Обращаясь к награжденным, «видным деятелям государства, выдающимся представителям рабочего класса и науки» /39/ (так они представлены советской прессой), Брежнев сказал: Тихонову вручается Орден Ленина и вторая Золотая медаль Героя Социалистического Труда за «большие заслуги в укреплении экономической мощи» (дается понять: советский премьер — блестящий организатор, проделывающий громадную работу в народном хозяйстве. Значит, ему можно довериться, на него стоит положиться). И далее: «…За укрепление оборонной мощи» (следовательно, ему, а не Устинову, советская армия обязана своими достижениями). И чтобы не оставалось сомнения в деловых качествах Тихонова, Брежнев отметил его «богатый опыт», «редкостную работоспособность», «самоотверженность в труде». И заключил высшей оценкой: «Я хорошо знаю его не один десяток лет» /40/.

7 ноября Брежнев появляется на Красной площади. Три часа выстоял на мавзолее — при морозе, на сильном ветру; вечером в последний раз произнес короткую речь в Кремлевском Дворце. Спустя 2 дня он умер (10 ноября между 8 и 9 часами утра) «от внезапной остановки сердца», как сказано в медицинском заключении. И тут происходит явление, неожиданное даже для СССР. В тот же день — тело еще не привезли в Дом Союзов для последнего прощания, и похороны ожидались спустя несколько дней — созывается экстренное заседание Политбюро. Оно заседает весь день, и только назавтра, когда оно закончилось, и Андропов был назначен Генсеком, ТАСС объявил о кончине Брежнева.

Избрание Андропова произошло с такой быстротой, что есть Основания говорить о «партийном перевороте». Судить в подробностях и деталях о том, что произошло в Политбюро в ночь с 10-го на 11-ое, очень трудно — заседание окутано тайной и ложью. Но стало известно: Черненко выдвинул в Генсеки премьер-министра Тихонова. Тихонов, сославшись на преклонный возраст (77 лет), дал самоотвод и предложил кандидатуру Черненко. Все представлялось и выглядело пристойно и убедительно: второй человек в государстве рекомендует второго человека в партии. Тихонов упомянул Брежнева («Черненко сформировался под впечатляющим воздействием личности Леонида Ильича»), теперь его именем и памятью он пытался провести в Генсеки его наследника. Но «русский блок» не захотел «второго Брежнева». Этот блок еще не оправился от унижений последних месяцев, когда Черненко и Тихонов, доминируя под покровительством Брежнева, почувствовали себя хозяевами в Политбюро. Пережитый страх, открыто проявленная слабость, попранная гордость, оскорбленное самолюбие — все это придало им силу и решимость отчаяния. Они потребовали — Устинов, опираясь на армию, Гришин от имени партийного аппарата столицы, Романов, Громыко, Щербицкий, апеллируя к сложной международной обстановке и тяжелому экономическому положению, — избрания Андропова («Страна нуждается в руководителе с новыми взглядами, с незаурядным опытом»). Мнения разделились, и Андропов был утвержден Генсеком лишь с незначительным перевесом голосов (по одним сведениям 6 против 5, по другим — 6 против 4 при одном воздержавшемся — Горбачеве; Кириленко и Пельше отсутствовали) /41/.

Состоялся второй тур голосования, и в соответствии с «ленинскими нормами партийной жизни» (потерпевшие поражение обязаны поддержать победителя: партийный аппарат заботился о сохранении «единства и монолитности») Андропов был избран «единогласно». А Черненко было поручено на основе тех же «ленинских принципов» от имени Политбюро рекомендовать Пленуму ЦК утвердить избрание его соперника Генеральным секретарем.

В этих условиях Черненко пришлось подчиниться требованию Политбюро. Но с тем большим упорством и настойчивостью он и его сторонники решили дать «бой» на заседании членов ЦК. Однако, и там они потерпели неожиданное поражение. На Пленуме, так же как и на Политбюро, Андропов в первом туре выборов «прошел» с незначительным перевесом голосов, а при повторном голосовании был утвержден единогласно.

Свидетельства развернувшейся в Политбюро и на Пленуме борьбы за власть просмаливаются в формулировках «Информационного сообщения о Пленуме ЦК», в докладах Андропова и Черненко и в разночтениях русского и английского текстов Коммюнике о Пленуме, переданных ТАСС.

В «Информационном сообщении», опубликованном в советской прессе, отмечается, что Андропов выступил на Пленуме дважды: открывая заседание, сделал доклад и, закрывая Пленум, произнес речь /42/.

Это — явное отступление от партийного протокола. В обычных обстоятельствах Пленум открыл бы председательствующий, затем он представил бы слово наиболее почтенному и заслуженному члену Политбюро, — хотя бы тому же Черненко. И лишь затем, после избрания, надлежало выступить новому Генсеку. Но Андропов не мог рисковать: обстановка на Пленуме обещала быть сложной, и исход голосования представлялся проблематичным. И Андропов, опираясь на большинство в Политбюро, решил вести заседание сам: он — председатель, он — и кандидат в Генсеки. В его обращении к членам ЦК: «Пленуму предстоит решить вопрос об избрании Генерального секретаря… Прошу товарищей высказаться по этому вопросу» — угадывается не просьба и даже не предложение, а требование. «Высказаться» в контексте советского языка означает — безоговорочно поддержать, покорно и бездумно следовать за рекомендациями «сверху».

Отзвуки еще не замолкнувшего, непогасшего сражения, горькой обиды и грозного предостережения слышны в речи Черненко, хотя не может быть сомнения, что предложенный для публикации в газетах вариант его выступления был тщательно отредактирован, смягчен, ослаблен и заглушен. Рассказ о Брежневе для него повод для собственного восхваления, и он ставит в заслугу себе, а не Андропову, что имел счастье «быть рядом с Леонидом Ильичем, слушать его, воочию ощущать остроту ума, находчивость, жизнелюбие».

Черненко дает понять: нет достойного преемника Брежнева; если не он, то никто не способен «восполнить урон, который причинила кончина Леонида Ильича». Он напоминает Андропову, что нормами жизни при Брежневе были «уважение к кадрам», требует «беречь и развивать этот стиль руководства» и провозглашает: «Сейчас вдвойне, втройне важно вести дела в партии коллективно». В этой фразе — предостережение Андропову: не пытаться навязать Политбюро свою волю. И тут же совет: если он хочет сотрудничества и спокойствия, необходимы «дружная, совместная работа во всех партийных организациях» /43/. И совсем не случайно, выдвигая Андропова по поручению Политбюро в Генсеки, Черненко заметил, что на Политбюро Андропов был избран «единодушно», но не «единогласно» (как это было сказано в «Информационном сообщении о Пленуме ЦК КПСС») /44/.

Примечательно наконец расхождение в русском и английском варианте выступления Черненко. В тексте, опубликованном в советских газетах, сказано, что ему, Черненко, было «поручено» выдвинуть кандидатуру Андропова на пост Генсека. Такое объяснение мотивов выдвижения Андропова создавало (могло создать) впечатление, что Черненко действовал против своей воли, вопреки желанию. Поэтому в английском варианте появляется выражение «мне доверили», в котором отчетливо и ясно проявляется глубокое согласие и полная поддержка Черненко решения Политбюро /45/. И единственный, кто «посмел» (разумеется, дело здесь не в гражданском мужестве, а в партийном заказе: кому-то в ЦК — не Андропову ли? — необходимо было слегка приподнять тайную завесу закулисных событий) осторожно осветить и прокомментировать противоборство, происходившее на Пленуме, это — главный редактор «Правды», профессор Афанасьев. Он признался: «Черненко имел возможность унаследовать Брежневу» (значит, был весьма близок к этой цели), но «многие исполненные чувства ответственности товарищи избрали Андропова» (следовало понимать — все сторонники Черненко лишены этого чувства. Впрочем, ничего удивительного: тот, кто выступает против Генерального Секретаря, пусть даже потенциального, и проигрывает, подлежит отлучению из партии. Вопрос только, когда и каким будет наказание). Но это полупризнание сделано для Запада — в беседе с японскими журналистами /46/. А для советских людей, для взоров общества борьба в Кремле проходила скрыто и недоступно. Она и в самом деле существенно отличалась от всего, что было в прошлом. Ленин умер, предостерегая против Сталина. Смерть Сталина казалась шоком, грозившим перерасти в национальную истерику. Хрущев пал, осмеянный, в позоре. Переход власти после Брежнева произошел почтенно и эффективно. В Москве научились достойно и спокойно расставаться со своим прошлым. В СССР появился новый лидер — человек, который, как надеялись, сумеет пробудить страну от социального паралича, экономического застоя и духовной окаменелости. Началась эра Андропова.