ANЕNERBE

Священное понятие «обеденный перерыв», и что происходит с тем, кто, ставит его под сомнение

Каким был для вас самый знаменательный, самый прекрасный и удивительный день в вашей жизни? Если задумались на секунду — ничего страшного, если на две — тоже ничего страшного, потому что думать вообще не нужно! День вашего рождения! Именно этот и никакой другой, все остальные ни что иное, как приложение. Светлый праздник — начало пути в неизвестную, полную загадок жизнь.

Сережка Кулебяка так и сообщил.

— Виталий Борисович, — произнес он, хитро сузив глаза, — с вас сотня.

— Какая еще сотня?

— Любая, можно, одной бумажкой, можно, двумя, у Лени Филатова родился сын!

Леня Филатов — коллега, хотя и происходил из другого ведомства, в ДПС нес службу. Пришлось как-то совместно проводить мероприятие, там и познакомились. Неплохой парень, как и многие, пришел из армии и сразу в органы.

— Говоришь, мальчик? — переспросил Виталий Борисович, — хорошее дело, нужное, — и полез в карман.

Семьи у Виталия Борисовича не было, а уж детей — тем более. Так сложились обстоятельства, и с женщинами у него отношения также не складывались. Общий язык с ними он находил неплохо, а вот дальше — дальше не получалось. Лет до тридцати была мысль семью завести, познакомиться с женщиной серьезной, обстоятельной, однако то ли достойной кандидатуры не встретил, то ли еще другие причины, назовем их производственного характера, но с женщиной — спутником жизни — не повезло. Внешностью Виталий Борисович обладал обыкновенной: не красавец, но и не урод, не высокий и не низкий, глаза серые, волосы русые — еще раз скажем, самый заурядный мужичок. А кому такие нужны, да еще в молодости? Девчатам подавай что-то особенное, натуры они утонченные, порой романтические, а какая романтика у Виталия Борисовича? Книжек не читает, в театры не ходит и говорить складно не умеет. В компании, если случалось посидеть, что он есть, что его нет. В угол забьется и молчит, а когда, не приведи господь, кто внимание обратит, робеет и ничего вразумительного сказать не может. Хотя характером обладал спокойным, всегда выдержан, да и руки росли из нужного места. Смастерить или по слесарному делу, ремонт какой или пол перебрать — только намекни. А работает как? Приятно глянуть — спориться у него работа, а гвоздь, тот сам в доску лезет.

— Парень — это замечательно, — говорит Виталий Борисович, — для мужика нет большего подарка, чем еще один мужичок. Девочка, конечно, тоже неплохо, особенно в старости, потому как никто тебе столько внимания и заботы не даст.

— Мужик родился, Виталий Борисович, — еще раз напомнил коллега, — Ленька уже и руки опустил — не получается. Ни парень, ни девка, никто не получается, а время-то идет. Его и в очередь на квартиру не ставят, и вообще у всех дети, а него — никого. Какая же это семья — муж да жена? Так всю жизнь друг на друга и смотреть?

Соловьем запел, — подумал товарищ Шумный, а сам, обормот, который год в холостяках бегает. Не понимает, еще немного и не жениться ему никогда. Это же привычка, а что есть привычка — вторая натура! Это по молодости думаешь, что один обойдешься, а как глянул, и нет, этой молодости, и вообще никого нет.

— Надумали чего? — уточнил Виталий Борисович, — в смысле подарка.

— Лучший подарок в наши времена — деньги. Были бы деньги, а подарок всегда найдется, — просвещал Кулебяка. — Скинемся, а там пусть сами решают.

— Верно, пусть решают сами.

— Пойдешь? Ленька приглашает завтра в гараже после работы. Чисто символически.

— Да я как бы и не близкий товарищ, — пытался возражать Виталий Борисович.

— Близкий — не близкий, а велено передать.

— А ну тогда пойду. С Мухиной-то что делать будем?

Сережа вытаращил глаза.

— Как что? Ничего. Упала бабка и разбилась. У нас что, других дел нет? Борисыч, что-то я тебе не понимаю, на планерке же был.

— Был.

— Слышал, что сказали? Бумаги подшивайте и вперед.

— Так оно так, подшить большого ума не требуется.

— Борисыч, у меня кроме этой бабки…

— Знаю, — перебил товарищ Шумный.

— В чем проблема? Открылись новые обстоятельства или новые свидетели появились?

— Да мы и старых, как полагается, не опросили. Какие же они свидетели, если ничего не слышали и не видели.

— Вот сам сказал: нет свидетелей. Да и откуда им взяться?

Виталий Борисович промолчал, однако вскоре задал вопрос, вероятно, прежде всего, самому себе.

— А почему в халате? Ты мне объясни. Сидит она дома, затем открывает дверь, выходит на лестничную площадку и вдруг падает.

— Ну?

— Чего ну? Что она там увидела?

— Сердечко прихватило, вот и вышла, решила валидола у соседа попросить.

— И упала?

— Голова закружилась и упала, но совсем неудачно в пролет улетела.

— Может быть, и закружилась, только глаза у нее какие были?

— Глаза? — переспросил Сережа.

— Да, глаза у нее какие были? Полные удивления, не страха или отчаяния, а удивления.

— Как-то не обратил внимания.

— А я обратил. Сердце у нее хорошее было, в поликлинике карточку смотрел. Не болела она сердцем, ни одной жалобы, и кардиограмма хорошая. Врач участковый сказал.

— Ты и с врачом беседовал? — удивился Сережа.

— А как же? Кто если не врач скажет, чем болел пациент? На то он и врач. Для своего возраста была она в очень даже неплохой форме. Книжечка-то тоненькая и записей почти никаких. Смекаешь? И сердце не болело.

— Вчера не болело, сегодня заболело.

— Может, конечно, и так, не исключается, однако и тут вопрос напрашивается. Если заболело, то почему? По какой такой причине? Огорчили или расстроили?

— Какая теперь разница? — не сдавался Сережа, — у тебя что, основания есть?

— Предчувствие.

— Предчувствие к делу не подошьешь. А какое предчувствие?

Виталий Борисович смутился. Прав коллега: что значит предчувствие? Вздорная мысль, которая не дает тебе покоя?

— Не могу сказать, выразить словами не могу.

Рассказывать коллеге о том, что ему во сне явилась пострадавшая, глупо. Да если и явилась, что из этого? Виталий Борисович уже пожалел, что поведал о своей странной встрече с гражданкой Мухиной совершенно чужому человеку. А как его еще назвать? Алексея Митрофановича? Второй раз в жизни видел и все рассказал. Адресок. Он забыл проверить адресок!

Рука опустилась на трубку телефона, и вскоре раздался далекий и незнакомый женский голос. Виталий Борисович назвал условное слово и продиктовал адрес.

— Вы не ошиблись? — уточнил голосок.

— Нет, не ошибся, — не совсем уверено произнес он.

— Указанного адреса в нашей базе данных нет.

— Как это нет?

— Указанный вами номер дома не существует. Если у вас есть фамилия, можно проверить по фамилии, у вас есть фамилия?

— Нет у меня фамилии.

— Простите, ничем помочь не могу.

Интересно, что за адрес ему предложил математик? Адрес, который не существует в природе. Какая-либо ошибка исключается, хотя почему исключается? А если это Клавдия Степановна ошиблась? Вместо одной цифры написала другую. Ладно, для начала уточним самостоятельно, что за дом-призрак указала покойная. Представленная на экране монитора карта города дополнительной ясности не внесла, и составлена она была паршиво. Даже возникло желание выругаться потому, как они составляют подобным образом карту — делают это бестолковые и безответственные люди. Да как тут разберешься! Разобраться и в самом деле было невозможно.

За окном нудный и противный дождь, который уже начинал действовать на нервы. Вероятно, проблемы с ЖКХ существуют не только на земле, — мрачно пошутил товарищ Шумный, поджидая маршрутку. Подошла машина — забрызганная грязью улиц каракатица. Внутри так же грязно, хотя вполне удобно, по крайне мере, не льется за шиворот. Водитель молчит — думает о чем-то и крутит баранку. Скорей всего на автопилоте. Сколько раз он уже здесь проехал? А сколько еще предстоит? Виталий Борисович глянул в окно. Вот она жизнь, и для каждого своя. На соседа посмотрел — наверно, студент. В ухе проводок, возможно, телефон, а может быть, музыку слушает. Едет по своим делам в институт или домой с лекции и слушает радио. И нет ему никакого дела до окружающих, все они случайные встречные, ничто иное как фон, декорации, такие же как серые, вымокшие от дождя стены домов. Проехали мост. Когда-то в детстве Виталий Борисович здесь катался на санках. Летел с горы и был вполне счастлив. Затем карабкался вверх, переводил дух и вновь летел вниз, и вновь безумно счастливый. Как же мало ему было нужно для счастья! Залезть на горку и съехать вниз. Удивительно…

Протянул водителю деньги и вылез. Пару минут не мог справиться с дверью, чем, вероятно, вызвал неудовольствие сидящих в маршрутке пассажиров, и хлопнул излишне громко — так уж получилось. Огляделся. Район если и изменился, то не настолько, чтобы заблудиться. Город все же менялся, неохотно, медленно, но менялся. Кое-где возникли магазинчики или, лучше сказать, лавочки — крохотные, рассчитанные от силы на десяток покупателей. Давно он здесь не ходил — не было повода. Прошел под арку и тут же вышел обратно. Вместо прохода кирпичная стена, пришлось идти в обход. А вот и улица — такая же грязная и унылая, хоть плачь. Остановился — на ботинке развязался шнурок. И чего, спрашивается, он развязался? Нагнулся, и тут же из кармана что-то выпало и прямо в лужу! Пришлось выругаться — негромко, чтобы душу отвести. Удостоверение! Ну что за невезение! Открыл, посмотрел на себя и пальцем вытер грязь. Настроение и без того паршивое, стало и вовсе отвратительным. И зачем он сунул удостоверение в нагрудный карман? Он же его всегда держал в другом месте. А тут первый раз сунул не в тот карман, и на тебе… Мимо проехала машина и естественно окатила Виталия Борисовича. Вновь вытер лицо, уже не на фото, и зашагал прочь, мысленно проклиная и водителя и себя.

Лестница — деревянный настил, отшлифованный сотнями тысяч ног, вела куда-то вниз. Пахло сыростью и чем-то кислым. Чем именно не разобрать, то ли гнилью, то ли бог знает чем. Толкнул дверь — заперто. Другую толкнул и шагнул внутрь.

Два стола напротив друг друга, какие-то бумаги, мятая пачка сигарет…

— Есть кто?

Похоже никого.

Сел на стул и еще раз вытер лицо, затем руку — платок Виталий Борисович никогда с собой не носил. Осмотрелся — бросил равнодушный взгляд и тут же заскучал.

— У нас перерыв.

Голос раздался неожиданно, поэтому товарищ Шумный и вздрогнул не от страха, а от неожиданности.

— Какой перерыв? — уточнил он, все еще не представляя, кому принадлежит голос.

— Обеденный, — повторил голос.

Чертовщина какая-то! В помещении явно никого не было, если не считать Виталия Борисовича. Не мог же он сам с собой разговаривать! Забавно, — подумал товарищ Шумный, а может, сегодня день особый? Он где-то читал: случаются дурные дни, когда не только все валится из рук, так и голоса странные мерещатся. Однако Виталий Борисович — атеист, человек, трезво смотрящий на события окружающего мира. Поэтому, чтобы лишний раз данный факт подтвердить, чихнул и достаточно уверенно задал вполне логичный вопрос.

— До которого часа?

Ответа не последовало.

Виталий Борисович еще раз чихнул, влажность, похоже, была почти стопроцентная. Хотя как она может быть сто процентной? Это уже, простите, иная среда, водная, и обитают в ней существа пускай разумные и млекопитающие, но никак не homo sapiens.

Следующая мысль, что родилась в голове у товарища Шумного, в конечный пункт назначения попасть не успела — не до того. Потому как внимание на себя обратил уже стул, стоящий у стола. Этот стул непонятным образом скрипнул и отодвинулся в сторону. Отодвинулся самостоятельно и без какого-либо вмешательства извне!

Если положить руку на сердце и честно признаться, Виталий Борисович не поверил своим глазам. Пусть тебе мерещатся голоса, но когда самостоятельно начинает двигаться стул!

Табельного оружия, что выдают сотрудникам правопорядка, у милиционера при себе не было. Осталось в сейфе — согласно последнего приказа оружие разрешалось держать в кабинете, а не у дежурного. Да если и был бы пистолет! В кого прикажете стрелять? В стул?

— До трех часов, — раздался голос, — перерыв у нас до трех часов.

Виталий Борисович облизал неожиданно пересохшие губы и приготовился к дальнейшему развитию событий — расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

Стул еще раз двинулся, уже значительно дальше и замер, как впрочем, и Виталий Борисович. Он сидел словно находился под воздействием гипноза или иного магического воздействия и ждал.

Глаза были обычными — то ли серые, то ли зеленые, но не голубые и не красные. У чертей, если верить хроникам тех, кто вступал с ними в контакт, глаза либо красные, либо голубые. У этого, еще раз скажем, самые обыкновенные. И смотрели они на Виталия Борисовича без какой-либо агрессии или вызова.

— Ты кто? — спросили глаза.

— Шумный я. Виталий Борисович Шумный.

— Шумный, тебе русским языком объяснили: перерыв у нас, понимаешь? Обеденный перерыв, с двух до трех.

В следующее мгновение раздался грохот, что происходит, когда со стола падает какой-нибудь предмет — книга, например. А книга и упала — огромная, как прежде говорили, амбарная шлепнулась на пол. Виталий Борисович непроизвольно перевел взгляд, и тут же увидел, как из-под стола кто-то вылез — мужик какой-то.

— Тьфу! — сказал товарищ Шумный и вытер вспотевший лоб.

— Чего — тьфу? Я же твоей бабе объяснил.

— Какой бабе? Что объяснил?

— Что за народ! — возмутился мужичок. — Вам же сказали: только в пятницу. Не могу я сегодня! Заявку оформили? Нет! Садись и оформляй.

Мужчина тяжело вздохнул, потянулся… и вновь полез под стол.

— Эй! — Виталий Борисович хотя и соображал, однако явно недостаточно. И только глянув под стол, он, наконец, понял.

Два огромных слесарных ключа, небольшая лужа и кусок тряпки подсказали, с кем он имеет дело.

— Авария, — произнес товарищ Шумный. Произнес скорее для себя, нежели для нового знакомого.

— Гнилые трубы, — раздался голос, — и у тебя, наверно, тоже гнилые. Ты с Колхозной?

— Нет, я не с Колхозной, я с Пролетарской.

— Разницы никакой, — не вселяя надежды, заверил слесарь. — Этим трубам место в истории, в книжкам им место. Гайку тронул — работы на день. Ее, заразу, уже ничем не сдвинуть. Ни ключом, ни матом… пошла, сволочь!

Раздался скрежет металла, от которого засосало под ложечкой.

— Так что, только в пятницу и только во второй половине дня, ближе к вечеру.

— Мне сегодня.

— Ты чего! Слепой? Возьми глаза в руки… сегодня ему! Да у меня нарядов… мужичок выругался, — сами, видишь, бедствуем.

— Я по другому поводу, из милиции я.

Скрежет прекратился.

— У вас тоже потекло?

Виталий Борисович вздохнул.

— Не потекло, у меня другой вопрос. Вы в ЖЭКе давно работаете?

— Без малого лет пятнадцать.

— Участок свой хорошо знаете?

Мужичок все же вылез, при этом со стола упала еще одна книга, на которую он также не обратил внимания. Более того, задвинул ее носком сапога куда прочь.

— Это меня весь участок знает, — не без гордости заявил он и сунул в рот сигаретку, — из милиции?

Виталий Борисович кивнул и для наглядности вытащил мокрую корочку.

— А я думаю, что за Шумный? У меня на фамилии и числа отвратительная память. Никого не помню, даже день рождения жены не помню. А чего его помнить? Сама подскажет. День рождения у кого? Вот пускай и помнит. Участок? Знаю, а как же, ты у людей спроси.

— Меня интересует…, — и Виталий Борисович назвал улицу и номер дома.

— Тринадцать бэ? — повторил мужичок и выпустил едкое облако. Дым оказался не только едким, но и густым. Синяя пелена зависла в воздухе, как по осени туман на болоте. Именно данное сравнение неожиданно пришло в голову младшему оперуполномоченному районного отделения внутренних дел, и Виталию Борисовичу захотелось в лес. Попрыгать по кочкам, уходящим из-под ног, глотнуть прокисший запах сгнивших и поваленных деревьев и, конечно, наклониться и сорвать сочную красную ягодку, затем еще, чтобы наполнить ладошку и отправить ее в рот.

— Тринадцать бэ? — повторил мужичок и выплыл из тумана, — как же знаю, только этого дома нет.