Ангел пустыни

«Амбал для отмазки»

Дежурный по отделению милиции, молодой лейтенант, с сожалением оторвался от учебника по гражданскому праву, вскинул вихрастую голову. Перед ним стояли трое молодых людей. Двое с красными повязками дружинников держали под руки третьего парня в джинсовом костюме, с бородкой и в темных очках; через плечо у него была перекинута синяя сумка. «Пан америкэн», машинально прочитал лейтенант белеющую на синем матерчатом фоне надпись по-английски.

Лейтенант, на которого надвигалась экзаменационная сессия, вздохнул, отодвинул учебник и положил на его место бланк, приготовил шариковый карандаш.

— Слушаю, — повернулся он к одному из дружинников, высоченному парню, который выглядел старше своего напарника.

— Понимаете, товарищ лейтенант, сегодня наша дружина дежурит, мы из химико-технологического, послали нас с Костей, — он кивнул в сторону товарища, — в зоопарк патрулировать. Интересно, между прочим, я в Москве третий год, а в зоопарке до сих пор не побывал, — доверительно сообщил высокий. — Приходим мы, значит, с Костей…

— Ближе к делу. — Шариковый карандаш дежурного еще не сделал ни одной заметки.

— Патрулируем мы, значит, с Костей по зоопарку, — тем же доверительным тоном продолжал парень свой рассказ, — смотрим — вот этот, показал он на бородатого, — возле машины крутится. — Резинкой торгует, фирменной. Ну мы его… того, доставили в общем.

— И правильно сделали, — произнес лейтенант без особого, впрочем, энтузиазма. Дело было простым, как апельсин. Мелкий фарц.

— Резинка откуда? — Лейтенант строго посмотрел на парня с заморской сумкой.

Он мог бы и не задавать этого вопроса, потому что ответ был известен заранее: скудная фантазия мелких фарцовщиков дальше стереотипных объяснений не шла.

— У одного джона…[13] — тот выбрал самый близкий к истине вариант. Чаще на подобные вопросы такие вот модные мальчики отвечают: предки привезли, знакомый летчик загранлинии подарил, поменял…

— Ну ладно, давай по порядку. Фамилия, имя, отчество, место жительства, место работы или учебы. — Лейтенант приготовился записывать, но ему помешал молчавший все это время другой дружинник:

— Вы у него в сумке проверьте, товарищ лейтенант, а то нам на патрулирование надо возвращаться. — Парня, видимо, донимало любопытство, и он не хотел уходить, не узнав о содержимом сумки заморской авиакомпании.

— Я бы твою физию проверил, в другом, конечно месте. — Глаза джинсового под дымчатыми стеклами очков вспыхнули злобой.

— Полегче! — прикрикнул на него дежурный. — А вы, ребята, можете идти, мы разберемся. Оставьте только свои координаты, садитесь вон за тот стол, — он указал в угол комнаты, — и напишите все, как было. И поподробнее.

Дружинники занялись составлением рапорта о задержании, а лейтенант уже без помех приступил к опросу задержанного. Документов при нем не оказалось, и дежурный предупредил:

— Только без вранья. Как на духу. Учти, все равно проверим, и тогда… — Он не договорил, что будет «тогда».

— О'кей, лейтенант, вас понял, — развязно произнес парень. Пишите… Савицкий Борис Петрович, Профсоюзная, 67, квартира 11, место работы — НИИ охраны труда…

— Старший научный сотрудник, — с ехидцей продолжил лейтенант. — Мы же договорились — не врать.

— А я и не вру. — Парень повторил: — НИИ охраны труда. Истопник котельной.

Лейтенант взглянул на его холеные руки с тщательно отполированными ногтями, но промолчал. Он знал, что промышляющие фарцовкой за престижной работой не гоняются — в их кругу главный престиж — деньги да заграничное тряпье, а лучше работы, чем истопник, трудно и придумать: сутки отдежурил — три дня в твоем полном распоряжении. Хватает времени, чтобы потереться возле иностранцев, и на рестораны тоже. Ну а руки — это не показатель, нынче, в котельных автоматика.

— Что у тебя в сумке? Показывай.

Парень расстегнул «молнию» и передал сумку дежурному. Тот вывернул ее на стол. Вывалились пестрые пакетики жевательной резинки, пачки сигарет «Мальборо» и «Филип Морис», карты с голыми девицами, несколько солнцезащитных очков. Среди этого стандартного ассортимента мелких фарцовщиков тускло поблескивал какой-то странный предмет, похожий на миниатюрный котелок. Это сходство дополняла цепочка, которая была к нему прикреплена. Лейтенант потянул за нее, поднес поближе, чтобы лучше рассмотреть. «Котелок» стал раскачиваться, маяча перед глазами, и он придержал его.

— А это у тебя откуда? — лейтенант с интересом рассматривал странный предмет. Внутри по кругу была нацарапана какая-то надпись. «Церковь святой Троицы» — с трудом прочитал он буквы церковнославянского шрифта. «Да это же лампадка, — лейтенанту вдруг вспомнилась сельская церковь, куда его мальчишкой водила бабушка. — Перед иконой висит, и фитилек в масле горит. Интересно было смотреть».

— Чего? Вот эта хреновина? — Фарцовщик бросил равнодушный взгляд на лампадку. — Один кореш дал, говорил — серебро. Да кому она нужна… — он пренебрежительно махнул рукой.

Лейтенант продолжал сосредоточенно разглядывать лампадку. Наконец снял телефонную трубку. В комнату вошел крепко сбитый сержант.

— Уведите, — коротко приказал ему дежурный.

Когда дверь за ним закрылась, лейтенант снял трубку другого телефона.

— Докладывает дежурный по 87-му отделению милиции лейтенант Доронин. Дружинники задержали одного фарцовщика, некто Савицкий. Среди прочего у него обнаружена лампадка. Приметы совпадают с ориентировкой МУРа… Слушаюсь, товарищ майор, будет сделано.

…Желтый «газик» с синей надписью на борту «милиция» влился в автомобильный поток.

— Куда вы меня везете? — Савицкий обеспокоенно взглянул в маленькое зарешеченное оконце. Было видно, что он изрядно струхнул.

— Куда надо, туда и везем, — сопровождавший его сержант знал службу.

Убедившись, что ничего не добьется от этого немногословного служаки, Савицкий покорился судьбе и замолчал, стараясь уловить по знакомым приметам маршрут. Наконец мелькнули колонны Большого театра, хорошо знакомое здание ЦУМа. Он почувствовал, что машина преодолевает подъем. «Неужели на Петровку везут? Ну дела». — Пассажир струхнул не на шутку.

«Газик», свернув вправо, затормозил. На желтой стене белела табличка «Петровка, 38». Худшие предположения мелкого фарцовщика Бориса Савицкого подтвердились.

— Садитесь, Савицкий, — мужчина в штатском костюме за письменным столом у окна указал ему на стул. — Я — старший инспектор МУРа Голубев. Так что будем знакомы, — он усмехнулся и внимательно взглянул на Савицкого. — Очки, между прочим, можно снять.

Тот ничего не ответил, оглядывая большую комнату, заставленную столами и сейфами-шкафами. Задержался на зарешеченном окне, и в глазах застыла тоска. Даже сквозь толстые стекла в комнату доносился городской гул, гудки автомашин. Там была жизнь.

Из магнитофонной записи допроса Савицкого Бориса Петровича, 23 года, образование незаконченное высшее, уроженец г. Москвы, ранее не судимого (со слов).

Майор Голубев выразительно взглянул на молодого человека, который молча сидел за соседним столом и делал пометки в своем блокноте. Тот вышел из кабинета и вскоре появился с толстой пачкой фотографий. Голубев медленно перебирал фотографии людей в фас и профиль. Наконец протянул одну Савицкому:

— Этот?

— Ну да, этот самый. Только моложе, а паяльник его.

— Отлично, Савицкий, пошли дальше. Вы утверждаете, что Шнобеля почти не знаете, и вдруг он дарит вам серебряную лампаду. Чем объяснить этот широкий жест?

— Ну, не подарил, а дал… за то, что я ему помог. Доля, в общем…

— Доля? За что конкретно?

— Помог я ему двинуть одно динамо[14].

— Нельзя ли подробнее, Савицкий? Мы вас слушаем с большим интересом.

— А что рассказывать… Встретились с ним однажды в комиссионке на Садово-Кудринской, он там часто ошивается. Шнобель говорит: «Дело у меня к тебе. Есть у меня один фраер на крючке. От тебя ничего не требуется: сиди дома, я приеду вместе с этим фраером. Ко мне, то есть. К нему, Шнобелю, нельзя, с женой поругался». Я отказался, не понравилось мне все это. А Шнобель говорит: «Чудак, это ж пара пустяков, и в обиде не останешься». В общем, согласился, тем более что дома один сейчас, предки на курорте. Сижу, жду. Часов в 11 он приходит, сумку держит. А где твой клиент, спрашиваю? — «Вот он, — отвечает, и по сумке похлопывает». Я ничего не понял. Минут через двадцать Шнобель говорит: «Будь человеком, выйди во двор, посмотри, стоит ли там «Жигуль». Я пошел. Стоит «Жигуль», а возле него прохаживается какой-то мужик, курит и все на дверь нашего подъезда поглядывает. Потом его окликнула из машины женщина, он бросил сигарету, сел в «Жигуль», и уехал. Я рассказал обо всем Шнобелю, он обрадовался: «Все нормально, старик!» Тут я и смекнул: Шнобель динамо двинул, и меня припутал. А он смеется: «Не нервируйся, этот фраер в милицию не заявит, он ментов, извините, милицию, за три версты обходит». Открыл сумку и дал мне лампаду. Там этих лампадок да крестов полно было. Я заметил…

— Номера «Жигулей» случайно не запомнили, Савицкий?

— Не обратил внимания. Светлого цвета была тачка, а на борту написано — «Медицинская помощь». Я еще удивился.

— Каким образом вы сумели прочитать? Ночь же была.

— «Жигуль» как раз под фонарем стоял.

— Значит, вы и того, который курил, тоже хорошо разглядели?

— Разглядел… Клевый дубль на нем был, а так фраер обыкновенный. Мне его лицо показалось знакомым, кажется, встречал в комиссионках на Димитрова и на Садово-Кудринской, он там толкался.

— Вы сможете его узнать, если встретите снова?

— Думаю, что узнаю.

— Еще один вопрос, Савицкий. Когда это произошло?

— Точно не помню… Где-то в середине марта, числа 16–17, мороз еще стоял.

Майор Голубев выключил магнитофон:

— На сегодня всё, Савицкий.

— А что мне будет? — задал тот сакраментальный вопрос.

— Это зависит от вас.

— И от вас тоже, товарищ майор. — Голос звучал льстиво, даже подобострастно.

— Нет, Савицкий, от вас. В первую очередь. Человек выбирает дорогу сам. — Сидящий перед ним молодой человек с бегающими пустыми глазами вызывал у него чувство брезгливости. — И учтите, вы еще нам понадобитесь.

— Опять Летинский! — взглянув на фотографию Шнобеля, воскликнул начальник отдела полковник Ломакин таким тоном, будто увидел старого и доброго знакомого. — С этаким носом да с его талантами ему бы Сирано де Бержерака играть. Артист. Снова, значит, за старое взялся… Имел, как говорится, честь с ним встречаться. Давненько, правда. Ты у нас, Алексей Васильевич, тогда еще не служил.

— А я и не подозревал, Владимир Николаевич, что вы у нас театрал, заметил с улыбкой Голубев.

Полковник вроде бы даже смутился:

— Да что ты, времени на театры нет, сам знаешь… Однако иногда жена вытаскивает. Вот кто театрал. И на этот спектакль с ней ходили. Еще Астангов играл Сирано. Великолепно. Давно это было, очень давно. Из Молдавии, значит, вещичка, — он легонько постучал ногтем по отливающему тусклым серебром боку.

— Оттуда, Владимир Николаевич, — подтвердил Голубев и хотел еще что-то добавить, но по отрешенному, задумчивому выражению его лица понял, что тот его не слушает, и замолчал.

Обычно строгое, неулыбчивое лицо Ломакина потеплело, жестковатый взгляд неожиданно смягчился.

Вспомнилось жаркое южное лето, разоренные войной села, крестьяне в своих чудных шляпах, которые делились последним куском мамалыги, стаканом вина… Как радостно удивился он, коренной сибиряк, увидев впервые в жизни виноградную лозу, увешанную тяжелыми черными кистями, ощутив непривычный вкус винограда…

Воспоминания, нахлынувшие не совсем кстати, увели его дальше, на бурлящий возбуждением Белорусский вокзал, куда он, замполит Ломакин, прибыл из Вены, чтобы следовать дальше, в родную Сибирь. Здесь, на вокзале, и произошла встреча, круто повернувшая судьбу школьного учителя из глухого сибирского села. К нему подошел такой же, как и он, демобилизованный парень в офицерской гимнастерке без погон. Потолковали о том, о сем, покурили, и вдруг парень этот говорит: «Слушай, старлей, давай к нам в МУР. Нам такие ребята, как ты, во как нужны». Ломакин не понял: «Какой-такой МУР?» В общем, объяснил ему новый приятель, что к чему. Пораскинул мозгами — и согласился. И вот уже который год служит. А парня того, Петром его звали, нет уже. Убили бандиты вскоре. Отчаянный был человек. Бесстрашный и рисковый. Потому, может, и погиб. И теперь, всякий раз проходя мимо мемориальной доски в главном управлении внутренних дел, на которой высечена золотым фамилия его друга, полковник невольно замедляет шаги, отдавая дань памяти ему и многим другим сотрудникам МУРа, погибшим при исполнении служебных обязанностей.

Майор ожидал, когда начальник заговорит снова, и думал: вспомнит ли он об ориентировке, о которой не успел сказать, или нет? Не мудрено и запамятовать: не из одной только Молдавии стекаются ориентировки в Московский уголовный розыск, нити многих преступлений сходятся, переплетаются в столице.

— Значит, из Молдавии, — задумчиво повторил полковник, — припоминаю. Ориентировка оттуда была… Несколько церквей там взяли. Возможно, эта штуковина — первая ласточка. Спрячь пока, — он передал лампаду Голубеву. Видать, не просто сбыть такой товар на месте. Кто, говоришь, доложил о лампадке? Дежурный по отделению? Молодчина, побольше бы таких ребят. Может, стоит к нему присмотреться — и к нам, а? Ну ладно, об этом потом. А фарцовщик, как его, Савицкий, что за птица?

— Вернее, птичка, Владимир Николаевич, птичка-невеличка, мелкая рыбешка, недоучившийся студентик. Парень скользкий, но в эту историю влип случайно, по дурости. Амбал для отмазки[15], — как говорят наши клиенты.

Ломакин недовольно поморщился:

— Клиенты, амбал для отмазки… Я же, кажется, просил вас, — перешел он на «вы», — не щеголять блатными словечками. Этак мы можем далеко зайти.

— Виноват, товарищ полковник, — растерянно пробормотал Голубев, случайно вырвалось.

— Вот-вот, случайно… Так и не заметишь, как на феню перейдешь.

Голубев в душе улыбнулся: у Ломакина тоже проскочило словечко из блатного жаргона. Полковник хорошо знал феню — жаргон или «блатную музыку», как еще называют уголовники свой язык, в котором самые обыкновенные слова приобрели новое, зловещее значение; немало было в нем и совершенно непонятных, странно звучащих слов и словосочетаний. Владеющие жаргоном пользуются в преступном мире большим доверием и популярностью. Ломакин считал, что каждый розыскник должен знать «феню», на которой уголовники договариваются о преступных замыслах, пытаются использовать на очных ставках, в письмах из мест заключения. Знание жаргона не раз сослужило хорошую службу Ломакину, а однажды спасло даже жизнь.

Однако призывая изучать язык «противника», полковник приходил в ярость, когда такое словечко невзначай проскакивало в речи сотрудника. Как вот сейчас.

— Ладно, давай дальше. — Ломакин медленно прошелся по тесному кабинету, постоял у открытой форточки. — Что предлагаешь?

— Может, возьмем этого Шнобеля… я хотел сказать — Летинского? Голубев говорил не очень уверенно, как бы рассуждая сам с собой.

— Летинского? — переспросил Ломакин. — А что это даст? Заявления от потерпевшего о мошенничестве не поступало, что весьма, между прочим, подозрительно. Какие обвинения мы можем предъявить Летинскому? Он тертый калач, его на просто так не возьмешь, это не Савицкий. Прощупать, конечно, надо, только легонько, осторожно. Главное сейчас — установить личность потерпевшего — будем его пока так называть условно. Кстати, Алексей Васильевич, надо сообщить молдаванам о лампаде. — Он помолчал: — А с этим фарцовщиком сделаем так…

Савицкий явился по первому вызову. В комнате, кроме Голубева, сидел тот же молодой человек, что и в прошлый раз, однако Савицкий не обратил на него внимания, устремив тревожно-вопросительный взгляд на майора. Тот молчал, и это молчание как бы подчеркивало важность предстоящего разговора. Наконец Голубев сказал:

— Слушайте меня внимательно, Савицкий. — Фарцовщик вытащил носовой платок, отер лоб. — Вы говорили, что запомнили внешность того человека, у которого вместе с вашим приятелем по кличке Шнобель похитили вещи…

— Да какой он мне приятель товарищ майор, — Савицкий весь встрепенулся. — И ничего я не похищал, это все он… Я у этого Шнобеля амбалом для отмазки быть не собираюсь.

— Спокойнее, Савицкий, разберемся… А пока что вы соучастник. Объективно. И чтобы выпутаться из этой истории, в которую вы влипли по своему легкомыслию, если не сказать больше, вы должны нам помочь…

— Неужели МУР, такая солидная фирма, нуждается в помощи какого-то Савицкого?

— Ну так как, согласны? Не слышу ответа.

— А что я должен делать? — нерешительно спросил Савицкий.

— Ничего особенного, не волнуйтесь, молодой человек. Брать вооруженного преступника вам не придется, — Голубев снова почувствовал антипатию к этому человеку. — С этим товарищем, — повернулся он в сторону сидящего за соседним столом молодого сотрудника, — вы походите возле комиссионок и прочих мест, которые знаете не хуже нас. Это ваш приятель, приехал, допустим, из Харькова или Перми. Коллекционер, интересуется иконами. Встретите того, у которого увели сумку — дадите знать, только незаметно, тихонько. И без фокусов, Савицкий. Вы меня поняли?

— Как не понять, если вы все так понятно объяснили, — ухмыльнулся Савицкий. Его настроение явно улучшилось. — Все будет сделано на высшем уровне. Я понимаю… Согласен.