Часть третья. ИГРУШКА

Ха-Архан. Квазиярус. Изолятор. Меж-арха-анье. Престол. Год Обнаженных Жал, месяц развлечений.

Голосок был приторно сладкий, журчал он словно сиропный ручеек. Но слова не сразу стали доходить до Ивана, они прорывались к нему сквозь гул и гуд. Гудело в ушах, в мозгу.

– Ты был прямой герой! Я налюбоваться не могла, какой ты храбрец и силач! Это было что-то! Нет, честное, слово, с ума сойти! Ни одна женщина во Вселенной не устояла бы перед тобою в тот миг. Как ты его – бац-бац-бац! А потом – вжик-вжиквжик! О-о-о! Мой любимый, отважный, мой герой...

Иван не мог понять, откуда здесь взялась Лана? И она ли это была? Нет, что-то голос не тот. Может, Света, может, видение, память мучает? Нет! Все не то!

Что-то упругое и нежное, прохладное и одуряющее все время лезло Ивану в лицо, давило, вжималось, мешало дышать, но вместе с тем приятно возбуждало, вливало силы, вырывало из небытия. Он даже не понял поначалу что это такое. Лишь потом дошло – это же грудь, женская грудь!

Да, это были женские груди. Они попеременно наваливались на лоб, щеки, нос, подбородок... лишали дыхания, зрения, упирались сосками в глаза, губы, ноздри. Когда лицо Ивана оказывалось в ложбинках между ними, он втягивал в себя теплый пряный воздух, и воздух этот дурманил ему голову. Голова кружилась, в глазах что-то мелькало, и почему-то Ивану казалось, что грудей вовсе не две, а больше – три, четыре... Он лежал на спине. И какая-то женщина ласкала его, гладила по волосам, прижимала голову к себе.

– А как ты его пронзил, а?! Весь зал ахнул! Все ведь просто пришли в восторг! Многие рыдали – я сама видела! Ах, это непередаваемо, это чудесно! Но... но если бы я не приказала киберам вытащить тебя из-под этой дохлятины, ты не лежал бы сейчас здесь, ты был бы в утилизаторе, мой милый, любовь моя!

Иван начинал кое-что понимать. Нет, это, разумеется, не Лана! И тем более, не Света! Эта какая-то другая... непонятная, не такая.

Она оторвалась от него, будто желая полюбоваться им издали. И Иван увидал нависающие над его лицом четыре почти правильных шара – упругих, чуть колышащихся, со светлокоричневыми небольшими сосками. Зрелище было настолько неожиданным, что Иван вздрогнул, проморгался – ему показалось, что в глазах двоится. Но груди не исчезли – их было и на самом деле две пары... И они снова опустились на его лицо, снова лишили дыхания. Нет, мелькнуло у Ивана в мозгу, нет, это не земная женщина, это местная... Но откуда, как? Ах да! Ведь она сама сказала! Значит, он жив, он уцелел в этой немыслимой схватке?!

Иван отстранил от себя незнакомку. Приподнялся. Теперь он смог разглядеть ее полностью. Три глаза на довольно-таки приятном лице без подобия брылей и пластин делали его даже интересным, пикантным. Глаза были черными, немного большими, чем надо бы. Но зато в них ощущалось наличие жизни, чувств, не то что у всей этой братии гмыхов и хмагов! Полные большие, почти до ушей, губы тоже не портили впечатления, даже наоборот, волновали, приковывали к себе взгляд. Шея была длинна, нежна и прекрасна – самая настоящая шейка земной красавицы. Нежны я прекрасны были и обе пары полных высоких грудей, нежен был и округлый небольшой животик. А бедра! Ничего подобного Ивану не доводилось видать ни на Земле, ни в ее колониях – бедра были круты и умопомрачительны. В сочетании с тончайшей осиной талией они были невыразимо гармоничны... И все-таки – чешуя! От плечей до запястьев ее руки были покрыты зеленоватой чешуей, мягко отсвечивающей, приятной на вид, но... и ноги, от колен и до щиколоток – все та же чешуя! Иван не видал, чем заканчиваются ноги – четырехпалыми лапами или же ступнями, все скрывала легкая накидочка. Но он видел, что на руках у незнакомки по восемь длиннющих гибких пальчиков с синенькими холеными ноготками..

Волосы ее были необыкновенно пышны, светлы, чисты... Они высоко поднимались над головой и ниспадали волнами назад, по бокам, одна прядь застряла в ложбинках между грудями. И Ивана все тянуло высвободить ее, а заодно и провести рукой по этой нежной упругой коже. Но он сдерживался. Он не знал, что делать, как себя вести. Свое спасение он воспринял без особого воодушевления и чувства благодарности к кому-то почему-то не испытывал.

– Ну-у, как я тебе нравлюсь, мальчик? – кокетливо вопросила незнакомка и повела плечами, закинула голову назад, отчего груди ее поднялись еще выше, живот подтянулся, а бедра, казалось, стали еще круглее, призывнее.

Иван не ответил. Он протянул руку и высвободил застрявшую светлую прядь. Незнакомка чуть подалась вперед, совсем чуточку, но Иванова рука сразу же оказалась в ложбинке меж двух упругих и прохладных шаров. И он не стал ее убирать.

Незнакомка склонилась над ним ниже. Взяла его руку в свою, развернула ее ладонью к себе, прижала к груди, полными губами коснулась его виска, потом щеки, губ... Иван почувствовал ее руку на плече. И в тот же миг она его перевернула на себя, прижала, тяжело задышала в лицо.

– Ну вот, ты и ожил совсем, мой милый, ну и хорошо, как ты мне нравишься, я не встречала еще таких, ну-у, чего же ты медлишь, я жду...

Ее горячие бедра, живот, казалось, вот-вот расплавят Ивана, он словно целиком погрузился в них, растворился, ничего не видя, не слыша, не соображая. Сердце бешенно наколачивало в груди, рвалось наружу, легкие не справлялись со своей задачей... Эта женщина сулила неземное блаженство. И Иван уже поплыл, потерял связь с внешним миром, его вздымало, и бросало вниз, он взлетал, и падал, и а она все шептала ему что-то сладко-нежное на ухо, не давала оторваться от своих губ. Это было сказочно и прекрасно, необычно, волшебно! А впереди их ждало еще большее, почти невероятное, недоступное с земными женщинами, Иван и это предчувствовал. Ее тело, казалось, источало из себя фантастическую сладость, сверхъестественное наслаждение. Это было упоительно! Руки Ивана ласкали ее необыкновенные груди, стараясь захватить сразу как можно больше, собрать, сгрести в ладонях по паре, насладиться ими всеми. Тяжелые упругие шары ускользали, не давались одновременно, и эта игра была вдвойне, втройне приятна. Но руки уже скользили по бедрам, сжимали, сдавливали, тянули... А сам он взлетал, и падал, и казалось, что это не извечная борьба-содружество мужской и женской плоти, а полет, дивный полет с парением, взмывами вверх, падениями в пропасть, и новыми восхождениями. Иван не помнил ни о чем, он жил этим мигом, этой сладчайшей секундой. Его рука, только что теребившая меж пальцев сосок, скользнула выше, к шее, а потом к волосам, он огладил ее лоб, двинул руку дальше... и волосы почему-то пошли вслед за рукой. Иван даже не успел удивиться. Его рука скользнула под волосы, нащупала холодные, колючие пластины, угловатый шишкастый череп – это все было будто бочка ледяной воды в жаркий полдень. Его пронизало холодом до мозга костей.

Срывая пышный светлый парик, он вскочил на ноги. Его неостановимо трясло. Ноги подкашивались.

Она же смотрела снизу недоумевающе, растеряно. Но это была уже не та привлекательная красавица – без чудных искусственных волос она выглядела совсем не так. Ни что ей не могло помочь: ни бедра, ни талия, не высокие груди. Шишкастый череп все сводил на нет, пластины уродовали ее до невозможности.

– Нет, нет, – проговорил Иван, отворачиваясь и все понимая, – прости, но я не могу сейчас, это все не то, все не так, этого не должно быть, ни в коем случае не должно, – он говорил путано, сбиваясь, но он чувствовал, что надо выговориться, что он обязан сказать до конца, – ты для меня не подходишь, ты тут красавица, бесспорно...

– Где это тут? – подала она голос, обиженно, почти плаксиво. – Что с тобой, герой, или ты повредился малость умом в схватке с этим паучком, а? Ты что-о?!

Иван сел. Но сел, как стоял, спиной к ней. И проговорил вяло:

– И я не тот, и ты не та! Вернее, ты конечно, та! А вот я... если бы ты знала! Подумай, присмотрись, ведь я же не имею внутренней связи, так?!

Незнакомка привстала, притянула к себе парик, но не стала его натягивать на шишкастый череп, прижала к груди.

– Так-то оно так, – проговорила она неуверенно, – но какая там связь, чудак, ведь ты же был без сознания, какая связь у бесчувственного тела?

– А сейчас?

– Отшибло, значит? – сделала предположение незнакомка. – Я и впрямь ничего такого от тебя не слышу, будто мертвый!

– Ну вот! Я и есть для вас будто мертвый, я для вас... – Иван помедлил чуть, но досказал: – я для вас – слизняк, понятно?! Я не ваш! Меня все тут презирают, ненавидят, травят!

– Пусть! Пусть! Пусть травят! – проговорила она скороговоркой. – А мне с тобой было хорошо! И я еще хочу. Понимаешь, хочу! А я – не привыкла отказывать себе!

В груди у Ивана что-то оборвалось.

– Потом как-нибудь, – сказал он уныло, – потом.

– Когда это потом? – недовольно спросила незнакомка.

– Не знаю, – ответил Иван еще унылее.

– Не дозрел, стало быть?!

– Стало быть, так!

– Ну тогда... – она встала, широко расставила ноги, откинула голову назад и очень ловко набросила на нее парик. Голос ее стал каким-то злым, железным, неженским: – Подумай еще. И скажи!

Иван оглядел пустые стены маленького помещения, завешенного чем-то вроде тюля, уставленного вазами с цветами-колючками, потом он перевел взгляд на толстенный, в полметра толщиной, кусок клетчатого пластика – только что они лежали вдвоем на этом пластике, им было хорошо, сказочно хорошо, и вот вдруг... как все бывает неожиданно глупо и бестолково.

– Чего мне еще сказать, – промямлил Иван, – у меня есть любимая, есть... мы просто разные, вот и все!

Незнакомка подошла к стене, оперлась на нее рукой. Иван увидал какой-то рычажок, совсем крохотный, моет, ему и показалось, может, это была деталь убранства комнаты.

– Нет! Ты просто не дозрел! – сказала она совсем зло, кривя губы. Опустила руку с рычажком. – Тебе надо малость повисеть, дозреть, мой милый герой!

Ивана перевернуло, дернуло. Свет погас... И он снова ощутил себя висящим на цепях вниз головою в мрачном и сыром подземелье. Он рванулся, забился в цепях. Заорал благим матом, не стыдясь ничего и никого, не совестясь. Его просто выворачивало наизнанку. Все внутри пылало. Стоило проходить через цепь унижений, мучений, надежд, отчаяний, боли, чтоб вновь оказаться болтающимся вверх ногами на цепи в мрачной поганой темнице!

И совершенно неожиданно, как-то не к месту, ему вспомнилось блаженно-идиотское выражение лица висящей в прозрачной сети растрепанной и мохнатой Марты. Вот уж кто дозрел, так дозрел! И где сейчас Лана? Может, ее успели приспособить к аквариуму? Нет уж, он этого не допустит! Иван рванулся сильнее.

И в этот миг наверху что-то загремело, заскрежетало – сдвинулась невидимая дотоле крышка. И вниз, на сырую и бугристую землю темницы, спрыгнули двое – наверное, все те же, несокрушимые и неунывающие Гмых со Хмагом – во всяком случае так подумалось Ивану.

– Ну что, – угрюмо пробурчал он, – опять будете приветствовать с прибытием на Хархан-А, сволочи?

Один из спрыгнувших ответил гундосо:

– Это не Хархан-А, и не Ха-Архан, слизняк, и тем более это не Харх-А-ан, понял? Это промежуточный слой, дурак!

– Ага, понятно, это Меж-хаарханье, так? – с сарказмом вопросил Иван.

– Нет, не мели попусту, слизняк, не опошляй того, о чем не имеешь представления! – сказал другой. – Это обычный изолятор для тех, кто любит шустрить в квазиярусах, А в Межарха-анье еще попадешь. Может быть, попадешь!

– Спасибо хоть на этом, – сказал Иван.

– Нам твоих благодарностей не надо, – заявил гундосый и с размаху ударил Ивана ногой в лицо.

– Да-а, попадет он, разбежался! – проворчал другой. – Туда перевертышей не берут, нужны они там больно!

– Там его и обернут разом! – сказал гундосый.

Иван переждал, пока утихнет боль. И спросил. Он не мог не спросить. Правда, вопрос получился странным:

– Это вы, что ли?! Эй, Гмых, отзовись, ублюдок?! А ты, гнусная твоя рожа, Хмаг, не узнал меня?! Зачем пожаловали сюда, палачи проклятые?!

– Опять грубит! – сказал гундосый.

А второй пояснил:

– Ты ошибаешься, приятель, никаких гмыхов и хмагов в Системе нету, даже кличек таких тут не услышишь! Это у тебя от твоего тупоумия слуховые галлюцинации, понял?!

– Не понял, – упрямо ответил Иван.

– Тогда получай!

Ивану со всей силы ударили в солнечное сплетение. Он задохнулся, потом закашлялся. Изо рта потекла на щеки, лоб, а потом и на пол кровь.

– Тебе уже давно пора бы понять, что здесь ничто не повторяется! Здесь не слизнячий мир! Ну ладно, давай слазь-ка!

Иван не понял.

– Как это? – переспросил он.

– А вот так!

Они ухватили Ивана за руки и потянули вниз с такой силой, что он взвыл от боли в ногах и позвоночнике.

– А ну, взяли!

– Только разом! И-эх!!!

– А-а-а-а!!! – завопил Иван. Он не мог терпеть.

И даже если бы и мог, не стал бы сдерживать себя. Ему было наплевать, что подумают о нем эти палачи.

– Чегой-то не выходит, – озадаченно пробубнил гундосый.

– Чегой-то! Чегой-то! – сыронизировал другой. – Дергать надо лучше, вот и все!

Они снова вцепились в Ивана.

– Только по моей команде!

– Давай уж, чего тянешь!

– И-ех, взяли!!!

Иван не успел почувствовать боли. Крюк вылетел из потолка и ударил его по затылку. Дальнейшего он не помнил.

Очнулся он лежащим в совершенно другом месте. Руки и ноги были раскинуты. Иван хотел поднести руку к лицу – не получилось. Другую тоже что-то удерживало. Он почувствовал себя распятым на какой-то жесткой и холодной плахе. И он не ошибся, так оно и было.

Прямо над ним висело в воздухе, ни о что не опираясь, не прицепленное за что-то, черное яйцеобразное тело. Ивану даже показалось, будто это подаренное ему Хлодриком яйцо-превращатель. Но он сам увидал, что ошибся, это была другая, пусть и сходная, штуковина. Выше торчали непонятные, громоздкие аппараты, направленные своими раструбами на лежащего Ивана. Их было много, но назначение этих аппаратов оставалось для Ивана неизвестным. Да и какая теперь разница! Иван почувствовал, что влип окончательно, крепко.

– Как самочувствие? – спросил кто-то невидимый.

– Нормальное, – машинально ответил Иван. И сам поразился своему дурацкому ответу.

Невидимый заскрежетал, заскрипел – видно, ему стало смешно от чего-то. Иван дернулся со всей силы, но зажимы были прочными и надежными.

– Не стоит нервничать, – предупредил невидимый, – лежи спокойненько, и все будет путем! Через три часа сам себя не узнаешь! Небось, отвык уже, а?

Иван не понял, от чего он должен был отвыкнуть. Его волновало другое.

– Где я? – спросил он.

– Там, куда стремился.

– А если поточнее?!

– В Меж-арха-анье, слизняк, тебе же объясняли много раз, что к чему, – недовольно просипел невидимый.

– Ага, – съязвил Иван, – мне объясняли, а вы присутствовали при этих объяснениях, все слыхали, все знаете!

– Нам без этого нельзя – конечно, знаем!

Из Ивана вместе со словами полилась желчь:

– Ну понятненько, ясненько, все-то вы обо всем знаете, все-то вы понимаете, только вот сказать не можете, у нас тоже есть такие – все понимают, глядят понимающими глазами, потявкивают, повизгивают, подвывают, а вот сказать, ну никак не могут!

– Намек понял, – заявил невидимый, – сам такой!

Разговор сначала перешел в перепалку, потом стал переходить в склоку. Но невидимый вдруг сгладил все, заскрипел, захохотал. Иван то ли от нервов, то ли поддавшись его заразительному смеху-скрежету, тоже рассмеялся. Да еще как! Будто он не распятым на холодной и жесткой плахе лежал, а стоял в комнате смеха у эйфороматов, которые могут растормошить покойника недельной давности.

Он смеялся, и ему становилось легче, словно некий тяжкий груз сваливался комьями или пластами с груди. Впервые за все время пребывания в этой идиотской и не поддающейся логическому истолкованию Системе он чувствовал себя столь расслабленным, легким, беззаботным.

Но невидимка так же неожиданно, как и начал, прервал свой захлебывающийся смех. И стал вполне серьезно объяснять Ивану, что к чему, да еще таким тоном, так разжевывая все, что Иван ощутил себя олухом необычайным.

– Мы сейчас в Меж-арха-анье. Сюда сходятся связующие нити всех трех частей псевдопланетной подсистемы, базирующейся на Хархане-А, Харх-А-ане и Ха-Архане, понял?

– Пытаюсь понять.

– Так вот, каждая часть равноудалена от квазицентра на двадцать один световой год... э-э, световой год, надеюсь, ты знаешь, это не время, это расстояние, которое преодолевает луч света за ваш земной год...

– Не надо разжевывать, я не школяр, – перебил Иван. Его возмутило то, что с ним говорят как с молокососом-дебилом.

– Похвально! – заметил невидимка. – Но продолжим наш ликбез! Итак, центр этот существует на известном расстоянии от известных частей. И одновременно он находится в самом ярде каждой, повторяю, каждой части.

Ивану показалось, что голос очень похож на голос молодого и неспившегося Хука Образины, что невидимка и есть тот самый непонятный и нигде толком не существующий доброжелатель. Хотя ощущалось и различие. Иван не мог понять – в чем, какое, но оно было.

– Мудрено слишком, – сказал он.

– Ни хрена тут мудреного нет! Все предельно просто. Ядра частей пронзены энергетической иглой-уровнем, слыхал про таковой? – невидимка не дал ответить. – Так вот, этот уровень в свою очередь, именно пронизывая все три ядра, теряет в подструктурах пилообразные функции, сворачивается и замыкается сам в себе. Понял? Но только для этих трех ядер. Во всех прочих местах он остается самым обычным простеньким иглой-уровнем.

– Угу, – вставил Иван, – совсем простеньким и необычайно обычненьким! Вы ответьте лучше – с чего это вдруг вы тут решили, что жертву перед закланием надо непременно просвещать.

– Глупость твоя безгранична, слизняк. И потому ее мы замечать не будем. Впрочем, ежели желаешь на арену – пожалуйста, в любой миг! Похоже, там ты себя чувствуешь увереннее!

– А потом?

– Что потом?

– Ну, после арены – куда?

– Как это куда?! – Сюда! – раздраженно разъяснил невидимка.

– Тогда не надо! – заупрямился Иван. – Еще чего не хватало – все заново! Нет, уж! Лучше свежуйте живьем, гады!

– Фу-у! – брезгливо протянул невидимка. – Грубо и некрасиво! Ну да ладно уж, лежи себе. Тебе будет над чем пораскинуть мозгами. – Лежи, перевертыш!

Ивана перестали тревожить. И он остался один – один в тишине, полумраке и неизвестности. Он вдруг вспомнил, что очень много дней ничего не ел и почти ничего не пил, что держался лишь на стимуляторах да на нервном взводе-запале. Но ему и сейчас не хотелось есть. Не хотелось, и все!

Темное и странное яйцо висело над ним. Из раструбов явно что-то исходило. Но Иван пока не чувствовал, что именно. Легкость, расслабленность, беззаботность растворялись, уходили из тела и мозга. Их место занимало постепенно, словно наваливаясь, просачиваясь вовнутрь, нечто тяжкое и муторное. С каждой минутой ощущение становилось все неприятнее. Набегали гнетущие мысли, захлестывало тоской – внезапной, неестественно давящей, изнуряющей.

Иван поскреб подбородком о плечо, и неожиданно почувствовал, что он лежит голышом, без комбинезона, и что самое странное – чешуя на теле какая-то не такая, почти мягкая. Он еще раз уперся подбородком в плечо – и сдвинул целый клок распадающейся отдающей гнильцой чешуи. Его это взволновало на миг. Но тут же все любопытство, как и внезапное оживление, улетучилось. И опять ему стало все безразлично, снова накатила тоска – да такая, что хоть в петлю! Иван зажмурился. И принялся перекатывать голову из стороны в сторону: вправо, влево! Вправо, влево! Вправо, влево! и так до бесконечности...

А когда шея онемела и перестала слушаться, когда тоска стала невыносимой, болезненно жгучей, когда он уже разлепил спекшиеся пересохшие губы, случилось еще более страшное – на него накатили воспоминания. Да с такой силой, с такой ослепительной ясностью, прозрачностью, реальной контрастностью, словно были это не воспоминания, не отблески чего-то далекого, прошедшего в растравленном мозгу, а сама явь.

Мрак Пространства залил все вокруг, лишил мир красок. Но в этом беспроглядном пугающем мраке высветилась вдруг серебристая точечка, стала увеличиваться в размерах – очень медленно, будто ползла черепахой навстречу. Иван не сразу сообразил, что это корабль-капсула трехсотлетний давности, и что он вовсе не ползет, а несется на него с колоссальной скоростью, это просто расстояние и мрак искривляют все, заглушают. Корабль занял собою половину неба. И замер. Начал поворачиваться. Неторопливо выползали по левому борту кронштейны, крепления, сети батарей, вот стала видна выпуклая рубка, вот смотровая площадка, поручни... Ивана резануло по сердцу, по глазам. На поручнях, прикрученные металлопластиковыми цепями к горизонтальным трубам, с раскинутыми руками, неестественно раскинутыми, будто бы вывороченными, изломанными, висели они, давшие ему жизнь. Сквозь затемненные стекла шлемов Иван видел их лица. Это были лики мучеников, искаженные болью, страданием, отчаянием. Без содрогания невозможно было глядеть на них. Иван глухо застонал, скрипнули плотно сжатые зубы. Как ни жгла, как ни мучила его память прежде, такой пронзительной боли он еще не испытывал. Это было не воспоминание, это было не видение, это была сверхреальность! Жуткая, страшная, кошмарная, но именно реальность, увеличенная, усиленная некими, может, и несуществующими сверхъестественными линзами отнюдь не материального происхождения.

Распятые были еще живы. Они время от времени раскрывали рты, будто переговариваясь, или же хрипя, крича от боли и ужаса. Но Иван не слышал ни слова, ни звука. Порою он встречался с ними взглядами. И ему казалось что они тоже видят его, зрачки их глаз расширялись, в них застывало что-то непередаваемое, неописуемое... и Ивану представлялось, что эти люди вовсе не погибли тогда, двести с лишним лет назад, что они живут до сих пор, живут, замерев на грани, на лезвии, отделяющем жизнь от смерти, и что они будут жить еще очень долго в этом ослепительно-жутком взлете полубытия и полусмерти, долго, а может, и вечно, если он не сделает, не совершит чего-то важного для них. И ему казалось, что их глаза и молят его об этом, мало того, что они требуют от него чего-то... а чего именно Иван не знал, откуда он мог знать?! Он сам страдал, он не ведал, как им помочь, и есть ли они на самом деле. Или все – только мираж? Нет! Нет! Тысячу раз нет! И все-таки странно, невероятно. Неужели они не сгорели тогда?! Неужели произошло чудо?! Ивану припомнился мнемоскопический сеанс. Нет, все было так, как было – мнемограммы не могут врать, как не может врать камень, как не может врать дерево, как не может врать ветер! И все же распятые жили, застыв на гибельном, мучительно болезненном острие, на лезвии. Они погибли тогда, бесспорно! Но они и продолжали жить! Как продолжает жить все в Пространстве, продолжает вопреки человеческой логике и людскому здравому смыслу, ибо сам процесс этот выше и того и другого, ибо Сознание и Дух лишь перетекают из одного сосуда в другой, и в их силах придать новому сосуду прежние формы!

Все эти мысли обрывочно мелькали в воспаленному мозгу Ивана. Но они не заглушали боли. Они лишь словно протыкали ее обиталище в беспорядочном суетливом движении. Боль же заполняла собою все – как до того заполняли все тоска, потом мрак.

Боль из-под черепной коробки расползлась по всему телу. Она рвала калеными щипцами его на части, пронзала тупыми иззубренными иглами и ржавыми искореженными пиками, она жгла расплавленной смолой, которую будто бы плеснули сразу снаружи и изнутри. Ивану казалось, что с него живьем сдирают кожу. И не только кожу, но и верхний слой мяса, потом и все остальные слои, что из него дерут сухожилия и вены... И все это разом! Он хотел кричать, стонать, скрипеть зубами, но внутри все пересохло, он не мог издать ни звука, распухший огромный язык заполнил весь рот – так, что нельзя было сомкнуть челюстей. И все-таки главной была не телесная боль.

Распятые не исчезали. Они все так же висели. Смотрели в глаза. И теперь Иван не сомневался – они видят его, точно видят! Но это лишь усиливало боль! Зачем им видеть его?! Неужто с них не хватает собственной лютой муки?! Нет! Не надо! Никогда! Он хотел заслониться рукой. Но руки были недвижны, он сам был распятым на плахе. Хотел зажмуриться, закрыть глаза, и сделал это. Но он продолжал все видеть внутренним зрением – не менее четко, не менее ярко. От этого некуда было деваться!

К видениям стали прибавляться голоса. Они выплывали из общего неразборчивого гула, который Ивану казался обычным шумом крови, прилившей к голове. Но это было не так. Голоса нарастали, звучали явственней. Кто-то невидимый бубнил басом Гуга Хлодрика: «Ты не поможешь им, дура-ак! Ты только усугубишь все! Наплюй! Забудь!» Сипатый Хук Образина вторил пьяно: «Тупица, себя же погубишь! Куда ты лезешь все время?! Надо жить в своей норе, в своей дыре! То же мне, нашелся мститель праведный! Дурачина!» Слабенький приглушенный голосок сельского священника уговаривал: «Не надо, откажись, только всепрощением можно искупить что-то, во мщении и растравлении ран своих не отыскать и тени справедливости, она в Боге, в умении терпеливо и покорно принимать ниспосланное, за все благодарить: и за радости и за горести. Бойся себя! Бойся своей гордыни!» И тут же нервно, почти зло звучал высокий женский: – «Да будет проклят! да будет проклят! да будет...» Серж Синицки заплетающимся языком гундосил; Тю ист крэзи, Ванья! Сэ не трэ бьен, вали, Ванья, нах хауз. Иль ист морт, иль не будет прощай тьэбья!" И совсем невпопад звучал хрипловатый голос Ланы, взволнованный, даже испуганный: «А я бы висела вечно, пусть! Хоть висеть, хоть лежать, хоть вверх ногами – только бы вечно! Это же блаженство. Зачем ты меня лишил его?! Почему?! Ты думаешь, ты можешь решать за всех? Ты ошибаешься! Решай за себя! Вечность – это так прекрасно, это – быть всегда, неважно как, но всегда...» А параллельно, временами заглушая русоволосую, кричала надрывно погибшая а Осевом: «Забери меня отсюда! Забери! Прижми к себе крепко-накрепко! Я не могу с ними, с этими фантомами-упырями! Я не хочу вечности! Я не желаю носиться всегда в этом царстве теней! Умоляю, спаси! Ну что же, что ты медлишь, они уже вырывают меня, они отнимают меня у тебя, ну-у!!!»! И скрипело в уши: «Мразь! Слизняк! Амеба! Жалкое насекомое, комар, лягушонок! Твое место – лужа, грязь, мокрятина! Что ты о себе помыслить смог, тля! Куда ты заполз, червь?! Гнусный болезнетворный вирус, пытающийся проникнуть в здоровое тело! Зараза мерзкая!!!» И какой-то полузнакомый; а то и вовсе незнакомый приторно-властный, напоенный сиропом, угодливый и одновременно хамоватый, наглый, по-холопьему властный, шепоток все время просачивался в мозг: «Такой порядок! Все равно никто вам не поможет, ни здесь, ни там. Ну где вы найдете безумцев? Нет, нет, ничего, с вами разберутся, поместят куда надо, посадят, куда положено, вы не волнуйтесь, в ваших же интересах! Такой порядок!» А неунывающий Дил Бронкс поддерживал, но как-то странно поддерживал: «Держись! Помни, что обещал! Мне хоть что, один черт! Лишь бы оттуда, понял! Гляди, не подыхай там раньше времени! Или ты уже... того? Может, я с трупом говорю, а? Эй, Ванюша, друг любезный, Иван, чертово семя, паскудник, ты жив еще? Нет?! Не слышу?! Может, ты и не улетал никуда? Эй?!» Глаза мучеников все смотрели на Ивана – и боль из этих глаз переливалась в него. А его собственная боль лилась в них! И не было ни конца, ни края!

И вдруг всплыло, бывшее в Храме, всплыло само по себе, не разрушая видения, не отвлекая от него, будто бы существуя одновременно, но в ином измерении. Иван был во мраке Пространства, и внутри Храма, и снаружи – пред его мысленным взором неизбывным очищающим огнем горели золотые купола. И вот они исчезли, вот все затянуло пеленой, а потом сквозь пелену сверкнула блесточкой кроха-золотинка. Но так сверкнула, что мрак вселенский разбежался по углам пространственного окоема. И заглушая все, прозвучало мягко, по-доброму, будто не с земли прозвучало, а с небес: «Иди! И да будь благословен!»

Голоса, видения, страхи, боль, тоска – все сразу пропало. И он почувствовал, что не лежит на холодной плахе, что его успело приподнять вместе с нею, и он висит теперь на зажимах, удерживающих руки, ноги, шею, висит в совершенно другом помещении, ни чем не похожем на предыдущее с застывшим в воздухе темным яйцом и раструбами непонятных приборов-излучателей. Здесь было пусто и светло. Здесь были голые стены и пол. Правда, с потолка свисали шланги толщиной в руку и другими концами тянулись к Ивановой плахе. Но куда именно они входили, Иван не видел. Ему еще было не по себе: перед глазами мельтешили меленькие черные точечки и зелененькие вертлявые червячки. Голова болела.

И все-таки он понял – что-то произошло. Скосив глаз на собственное плечо, потом на грудь, он увидал обрывки и ошметки грубой толстенной кожи с наслоившимися на нее чешуйками. Из-под этих грязно-зеленых струпьев проглядывала обычная светлая, чуть тронутая загаром кожа. Иван сомкнул зубы, провел языком по ним – да, у него были нормальные зубы в два ряда, а вовсе не пластины-жвалы. И видел он не так, как прежде, обзор был поменьше – видно, один глаз, верхний, пропал. Но вместе с тем Иван ощущал, что он еще не стал человеком в полном смысле этого слова, что процесс преобразования, а точнее, возвращения его в человеческое тело продолжается. Вот сползла откуда-то сверху, наверное, с надбровной дуги, пластина, закрыла на минуту глаз, но потеряв опору, соскочила... Иван сжал руки в кулаки, пошевелил пальцами – да, это были его пальцы, лишь обломились два или три когтя, выпали из пылающих ладоней. Молнией прошибла мысль – тело было здоровым, целым! А ведь его основательно исколошматили в тот раз, перед превращением в негуманоида, у него не оставалось ни единого зуба, а сейчас – пожалуйста, все на месте! И боли в переломанных ребрах, в грудине он не ощущал, все было цело. Иван обрадовался и воспрял душою на какое-то время. Помянул добрым словом старину Гуга – как он его выручил с этим яйцом-превращателем! Верно Гуг говорил – не все свойства этой штуковины еще известны, не все! Вот и раскрылось еще одно – способность восстановления прежнего тела при обратном переходе. Это была фантастика! Но это было так, от реальности никуда не денешься. И лишь теперь в Иванову голову пришла догадка. Никакие то были не секретные лаборатории на суднах в Средиземном море, точно! Как он сразу не сообразил, он ведь слышал от своих кое-что! На суденышках, служивших обыкновенным камуфляжем, в обстановке глубочайшей тайны, закрытые ото всех донельзя, работали две сверхсекретные группы временного прорыва. С будущим шутки были плохи. На каждый бросок туда уходила такая уймища энергии, что хватила бы на планетную колонию в другом конце Галактики. Перебросить пока что никого не удавалось. Зато Иван точно знал, что прорывщики умудрялись время от времени кое-что переносить оттуда к себе. Нет-нет, да и приворовывали они плохо лежащее. Видать, и яйцо-превращатель стянули! Где оно могло быть создано, кем, когда? На первые два вопроса и ответа искать не стоило. А вот когда? Уж точно, не раньше тридцатого века, а то и сорокового. Ведь в ближайшие века даже не предвиделось создание приборов, наделенных столь чудесными свойствами. Ничего, еще разберемся, решил Иван, успеется!

Он чувствовал, как осыпается с него клочьями жуткая чешуистая негуманоидская шкура, как сыпятся на пол бронированные хитиновые пластинки. Он теперь сам себе казался голым, абсолютно не защищенным, истинным слизняком. И ему становилось страшно! Как жить в этом мире таким?! Как в нем существовать с практически обнаженным сердцем, мозгом, легкими и всем прочим?! Это ведь равносильно смерти! Каждый, кому не лень, может его пронзить, раздавить, смять! Волна страха накатила внезапно. И Иван сразу взмок, будто его сверху окатили из ведра. Он не желал быть незащищенным в этом ужасном и жестоком мире! Все прочее, все мысли, воспоминания ушли на второй, третий планы, осталось лишь одно – ощущение своей тончайшей кожи-пленочки. Его словно бы выбросили нагишом в Пространство. И он вспомнил, что так уже было, что он висел в Пустоте, ничем не прикрытый, что его сжимала холодная лапа... Но тогда ему не было страшно. А теперь он испытывал не просто страх, его пронизывал ужас.

И в последнюю секунду, когда животный инстинктивный ужас этот грозил повергнуть его в безумие, превратить из человека в зверя, амебу, слизняка, червя, отбросить его в невообразимые дали добытия и хаоса, Иван вдруг ощутил на груди холодок. И даже не понял, что это. Лишь вывернув шею, скосив глаза чуть не до выхода из орбит, он увидал ту самую маленькую угластую железячку, что не снимал ни перед превращением, ни при входе в Осевое, ни ранее, с тех пор, как надел ее на себя. И в голове прояснилось. Страхи ушли. Нет, он не стал вдруг неуязвимым, и кожа его не стала ни на капельку плотнее и тверже. Все оставалось прежним – человеческим, хрупким, нежным, открытым, подвластным смерти в любой миг. Но душа его окрепла, стала сильной, неколебимой, властной, если только эти качества можно разместить рядом с самим понятием Душа. И она влила силы в уязвимое и незащищенное тело, прикрыла его невидимым и неощутимым стальным панцирем. Иван содрогнулся, словно его внезапно ударило током. И наземь полетели последние ошметки чужой шкуры. Теперь он был самим собою. В ушах опять прозвучало, но тише, почти неслышно, будто далекий отголосок растворяющегося под невидимыми сводами эха: «Иди! И да будь благословен!»

И только отзвучал далекий и добрый голос, как в стене напротив образовался проем. В комнату вползло что-то шарообразное на множестве ножек-крючьев. Проем тут же исчез, словно и не было ничего. А Иван увидел, что вползшее существо представляло из себя одну огромную трехглазую голову, усеянную пластинами и короткой рыжей щетиной – ножки торчали прямо из-под брылей и пластин.

Существо внимательно осмотрело Ивана снизу, подползло ближе, разинуло рот-клюв и изрекло глубокомысленно:

– Да-а, чего и следовало ожидать! Слизнякус замляникус примитивус!

– Хватит паясничать! – выдавил из себя Иван.

– А чего это – хватит? Еще и не начинали поясничать-то, дорогуша! Ты забыл, небось, что сейчас месяц развлечений?

Вид у говорящей головы был неприятным. Но она была тут хозяином. А Иван – узником. Ему бы вести себя поскромней, но куда там!

– Что уставилась, тварюга головоногая? – зло и почти без вопросительных интонаций проговорил он. – Сколько мне еще болтаться и дозревать, а? Чего молчишь?!

– А нисколько! – ответила голова.

– Как, это? – изумился Иван совсем по-детски.

– А вот так, дозрел уже, хватит с тебя.

– Тогда развязывай.

– Успеется!

Иван дернулся. Да все без толку, зажимы были сработаны на совесть.

– Не трепыхайся, слизняк, – ласково прошипела голова, – погоди. Мне еще надо отработать с тобой некоторые моменты, опробовать реакцию на адекватность, а там и развяжем... – она вдруг замялась, но договорила, – ежели не перезрел.

– Валяй! Проверяй!

Головоногий откатился в уголок. А на месте противоположной стены высветился экран не экран, а что-то навроде окна с замутненным стеклом. За стеклом висела... Иван подумал сначала, что это мохнатая Марта, размякшая в прозрачной сеточке, выдающая из шара-матки через хобот зародышей прямиком в аквариум, все было в точности... Но взгляда на одутловатое сонное лицо, на заплывшие глазки, на растрепанные, но вовсе не черные, волосы, он чуть не закричал, рванулся опять. Не тут-то было!

За стеклом висела русоволосая Лана. И непохоже было, чтобы она испытывала блаженство, вечное блаженство. В искривленных закушенных губах читались скорее безнадежное отчаяние, тоска. Желтые мешки под глазами старили ее, делали некрасивой.

– Лана-а? – тихо позвал Иван.

Висящая приоткрыла глаза. Долго смотрела, словно не узнавая. Потом вяло и безразлично пролепетала:

– А-а, это ты...

– Они сделали с тобой это?! Говори! – Ивану вдруг вспомнилась ее голова в прозрачном шаре. Голова была совсем как живая, а может, и живая. Но она оказалась лишь ловкой и хитрой подделкой или вообще иллюзией. А сейчас?

Иван почувствовал, что все испытанное им, все предстоящее, да и он сам ни гроша не стоят пред этой вечной мукой. Это он был виноват! Это он обрек ее на висение!

– Мне хорошо-о, – проговорила русоволосая, еле шевеля губами, – ты не гляди, не верь, это неземное, блаженство, ах как мне хорошо, я никогда не умру! Все обратится в тлен и прах, погаснут звезды, в пыль развеются планеты, свернутся коллапсары, а я буду висеть и наслаждаться...

– Заткнись! – заорал Иван. – Чтоб с тобой ни было, я приду, я выдерну тебя из этой гадкой паутины!

– Только попробуй, – вяло и тускло обронила она. И закрыла глаза.

Стекло начало мутнеть. А Иван все смотрел и смотрел на толстый морщинистый и слизистый хобот, свисавший из шара-груши. Его мутило, горло сжимали спазмы. Но он все смотрел и смотрел.

– Укрепи меня и наставь... – процедил он вслух с мольбой, но одновременно твердо, будто не прося, а требуя. – Дай мне, Всемогущий и Всезнающий, сил и терпения, не дозволь вновь обратиться в зверя! Укрепи!

Голова подползла ближе, снова выкатила черные глазища на Ивана.

– Ты чего там бормочешь? Бредишь, что ли?! Тут кроме нас с тобой ни черта нету, слизняк! Так-то! А реакция у тебя неважная, что-то и не пойму, то ли недозрел, то ли перезрел!

Иван молчал.

– Эй, ты слышишь меня?

Иван молчал.

– Я научу тебя быть вежливым головоногий.

Ивана тряхнуло, пронзило тысячами игл. Он сразу понял, куда входили шланги, тянувшиеся от потолка. Но он и теперь молчал. Пускай пытают! Пускай издеваются! Пусть и вообще убьют! Он не проронит больше ни словечка, он будет нем как мертвый, как камень, как эта стена!

Плаха вдруг начала вращаться вокруг своей горизонтальной оси. Перед глазами закружились углы, стены... Через какое-то время, не прекращая этого вращения, она начала крутиться и по вертикальной. При каждом обороте Ивана встряхивало, ударяло о незримый барьер. И трясло, не переставая трясло. Но он молчал.

– Неплохо, неплохо, – доносилось то ли снизу, то ли сверху.

Иван потерял ощущение и того и другого. Ему вообще вдруг начало казаться, что он на Земле, в их учебно-тренировочном комплексе, что его крутят на восьмиплоскостной центрифуге – словно школяра-подготовишку. Продолжалось это бесконечно долго. Иван потерял счет секундам, минутам, часам, может, и дням даже!

И когда плаха-центрифуга замерла на месте, он не почувствовал этого, его еще продолжало крутить, вертеть, переворачивать.

– Совсем неплохо! – заверил мельтешащий в глазах головоногий. И что-то проделал у основания плахи.

Ивана выбросило из зажимов как из рогатки, он не мог стоять на ногах, его кидало из стороны в сторону – он шибанулся всем телом об одну стену, сполз вниз, но его кинуло на другую, потом опять на пол. Ему казалось, что это не его бросает после плахи-центрифуги, а сама комната сошла с ума и вертится во всех направлениях. Его зашвырнуло даже на потолок. Тут же размазало по полу. Но движение было неостановимо.

– Неплохо! Неплохо – неслось от головоногого.

Тот был неподвижен, сидел себе в уголочке, наблюдал.

После двух или трех десятков бросков Ивана вдруг швырнуло на плаху. И та с треском развалилась, будто была слеплена из пересохшей глины. Иван пробил ее насквозь, влетел в огромное пустынное помещение и повалился лицом вниз на холодный каменный пол. Его перестало бросать из стороны в сторону. Он лежали не мог отдышаться.

А когда дыхание стало ровным, когда вернулось чувство равновесия, уверенности, он чуть приподнял голову, повернул ее налево, потом направо – и увидал, что на кистях обеих рук у него надеты массивные железные кольца с ушками, и что от них тянутся по обе стороны цепи, а концы цепей держат в восьмипалых лапах два негуманоида-харханянина, стоящие от него слева и справа.

Когда на него успели надеть цепи? Иван не знал. Здесь все происходило скачкообразно, без привычных постепенных переходов. И иногда это просто выбивало из колеи. Но только не сейчас! После дичайшей болтанки на плахе-центрифуге и всего последующего эти цепи казались подарком судьбы.

– Он что там, заснул? – прогремело издалека.

Иван почувствовал, как натянулись цепи. И встал на колени, опираясь ладонями о холодный камень. Охранники сразу направили на него раструбы своих коротких лучеметов, будто держали на цепях не «жалкого слизняка», а паукомонстра-урга.

Иван криво усмехнулся. Оторвал руки от пола, выпрямился. Но с колен встать он еще не мог – его продолжало пошатывать, ноги и вовсе были ватными.

– Твое смирение похвально, – прогремело опять, – но и слишком утомительно!

Пелена перед глазами Ивана окончательно рассеялось. И он увидал метрах в сорока от себя огромный хрустальный куб, парящий над полом. Куб этот был великолепен в своей прозрачной чистоте и аристократически прост. На самом же кубе стоял голубоватый, усыпанный чем-то мелким и поблескивающим трон. Это был именно трон – не стул, не кресло, не табурет со спинкой. На таком мог восседать лишь властитель очень, высокого, если не наивысочайшего, ранга. Таковой и восседал.

– Пади ниц пред Престолом! – прошипел слева охранник. – Пади, мерзавец!

Иван не придал значения совету. Но голос был ему знаком своей гундосостью.

Цепи натянулись с обеих сторон, и охранники одновременно наступили корявыми лапами на них, наступили у самых колец так, что Иван поневоле ткнулся лицом в пол. Но он тут же дернул цепи на себя приподнялся.

– Не трогайте его, – приказал восседавший на троне.

Теперь Иван разглядел его внимательно. Таких он еще не видал здесь. Пластины густой завесой спадали прямо из-под глаз, скрывая не только лицо, но и грудь. Из голой шишкастой головы торчало несколько отростков, похожих на опиленные рога, было их то ли пять, то ли шесть, Иван не мог сосчитать – восседающий на троне словно в нервическом тике то закидывал голову назад, то склонял ее, будто кивая, здороваясь. Был он худ невероятно, до полнейшего измождения. Руки и ноги его были длинны, костлявы, и на них не поблескивала чешуя, нет, наоборот, казалось, что прямо на кости натянута черная эластичная и притом бархатистая ткань. Однако лапы он имел четырехпалые, птичьи. А грудь, несмотря на общую худобу, котлом выступала из-под черной накидки-плаща. Сидел он, подавшись вперед, растопырив руки, выставив острые локти. Столь же острые плечи торчали двумя пиками. И был он какой-то несуразно большой, огромный, только расстояние мешало определить его подлинные размеры.

– Подойди ко мне! – сказал изможденный властитель и поманил Ивана скрюченным пальцем.

– Эй, слизняк?! Не слышишь, что говорит Верховный Демократор?! – прошипел охранничек справа.

Ивану показалось – вылитый Хмаг! Но тот вел себя так, словно впервые видел несчастного кандального.

– Ни хрена он не слышит! – прогундосило слева.

Они дернулись как в прошлый раз, без команды и сговора. Рванули вперед, волоча Ивана за собой по каменному полу. Двух секунд не прошло, как они стояли в десятке метров от хрустального куба и взирали подобострастно вверх. Иван поднимался, ощупывал ссадины, тер рукой ушибленный подбородок. Ноги его держали плохо.

– Ну что там новенького? – спросил Демократор.

– Где? – не понял Иван.

– На Земле?

Иван замялся было, но все-таки вопросил с вызовом:

– А тебе там приходилось бывать, что ли?!

– Хам! – заорал похожий на Хмага.

– Невежа! – выкрикнул гундосо близнец Гмыха.

И оба ударили Ивана разом прямо раструбами лучеметов по голове. Иван дернулся. Но цепи тут же натянулись.

– Не отвлекайте его, – недовольно процедил Верховник. – Ну что же ты молчишь?

– На Земле все в порядке, – растерянно сказал Иван.

Верховник промолчал, покивал головою – то ли в тике, то ли соглашаясь с Иваном. Потом задумчиво произнес:

– Значит, пора...

– Что – пора? – переспросил Иван. Он уже осмелел, не обращал внимания на вертухаев.

– Тебе этого не понять. Пора! – Верховник вдруг расслабился, откинулся на спинку своего чудного трона. И как-то мечтательно произнес:

– Ну и покуролесили же мы там в свое время! Ах, молодость, молодость!

– Где это – там? – снова поинтересовался Иван.

– Где! Где! – раздраженно выкрикнул Верховник. – Где надо! И вообще, чего это он тут стоит передо мною?! – последнее было обращено к стражникам.

– Как велели-с! – хором рявкнули те.

– Ну да, вспоминаю, – Верховник потер лапой висок. – Проклятый склероз. Слушай, любопытный лягушонок! Мы были тогда совсем юнцами. Как давно все было! Тебе этого не дано оценить! Что ты можешь помнить – твоя жизнь миг! А мы тогда погуляли, ох, погуляли! Дым стоял коромыслом, лягушонок! Ты слыхал, наверное, про вашу последнюю войну, ту, позабытую, что была четыре века назад?! Ах, как мы отвели душу! Это было развлечение, да! Разве сейчас так умеют развлекаться!

– Я ни черта не понимаю! – вставил Иван.

Верховник махнул на него рукой.

– Где тебе! Вы вообще ни черта не понимаете? Вы думаете что все сами, сами... Черви, ничтожные черви! Да разве вы сами на что-нибудь способны?! Нас было шестеро. Шесть мальчишек из Системы, молокососов, хулиганов, шесть ловких парней! И как мы чудили! Вот это был месяц развлечений! Половина вашего мира сгорела в огне, жаль нам надоела игра, можно – было бы довести дело и до конца, но разве в мальчишек есть спрос? А сейчас вот гляжу на тебя, вспоминаю все и, не поверишь, рад, что вот уцелел же кто-то, можно поглазеть, припомнить, порадоваться...

– Чему?

– Не грубить! – рыкнул в ухо похожий на Хмага.

– Пусть говорит, что хочет, отстаньте от него! – великодушно разрешил изможденный Демократор.

– Это все бред! резко выдал Иван. – Дурь маразматическая! Ты просто выжил из ума и несешь околесицу!

Его рванули с обеих сторон за цепи. Но Верховник остановил стражников рукой.

– А с чего ты взял, что я выжил? – спросил он как-то ласково.

– То есть? – не понял Иван.

– Ты сказал – выжил из ума. Это не так, мой отважный и глупый лягушонок! Я сохранил свой ум. Но я, к сожалению, не выжил. Тебя, видно, обманывает весь этот антураж, так? – Демократор указал на куб, трон и самого себя.

– Вот я и говорю – маразм! Старческий психоз! – упрямо выпалил Иван.

Верховный Демократор, властитель Меж-архаанья, не обиделся. Он лишь вздохнул сокрушенно. И будто выполняя тяжкую, но необходимую работу, растолковал Ивану:

– Ты опять не прав! Маразм – и психоз могут быть у выжившего. А я, как уже тысячу раз было говорено, не выжил!

– Не выжил, значит, умер? – сделал вывод Иван.

– Ну вот, и ты умеешь соображать, когда захочешь! Очень разумненький лягушонок. Именно умер! Но сохранил свой клономозг в рассредоточенном состоянии. А это все макет, муляж! Меня нету!

– Не верю!

Верховник вдруг поднял вверх левую мосластую руку, вцепился правой в кисть. И с силой ударил длиннющим предплечьем о колено. Рука с хрустом и треском обломилась.

– Гляди! – он поднял в правой отломленную левую, потряс ею словно мечом, а потом швырнул в гундосового. Да так ловко, что угодил тому прямо в лоб. Гундосый нагнулся, поднял обрубок, приложил к груди и преданно поглядел на Демократора.

Ивану в очередной раз показалось, что он сходит с ума.

– Значит, тебя нету? – спросил он глуповато.

– Меня нет в этом теле. Меня нет в какой-либо определенной точке пространства. Но я есть и существую как рассредотачивающаяся и концентрирующаяся при необходимости квазиматериальная субстанция. Я вот могу, например, взять и сконденсироваться в твоем мозгу, понял, лягушонок!

– Нет! Не надо! – Ивана передернуло от подобной идеи. Он даже не смог сдержаться, хотя знал, просьбы тут и пожелания ни в грош не ставят.

– Ну, не надо, так не надо, – согласился Демократор, – когда будет надо, тогда и вселимся в тебя. Ты только не думай, что это очень почетно и приятно! Ведь не захотел бы ты переселиться в какую-нибудь мерзкую жабу или в гнусного и поганого червя?

– Нет!

– Вот и я не хочу. Но ежели потребуется, для дела, стало быть, тогда не обессудь, лягушонок!

– Не потребуется! – уперся Иван.

– Ну-у, видно, ты знаешь больше всех и умеешь предугадывать будущее! – Верховник поджал под себя длинные и нескладные ноги. Иван видел, как прямо на глазах у этого «муляжа-макета» отрастала новая левая рука.

– С кем ни говоришь, никого, получается, нету! – ворчливо произнес Иван, глядя на тоненькие вытягивающиеся пальцы, на вырастающие и тут же загибающиеся черные когти. – Все рассредоточены, все – и тут, и там, и нигде толком! У меня складывается впечатление, что меня дурят, разыгрывают – нету, видите ли, никого! Ни палачей моих нету, ни гонителей, ни хулителей, ни доброжелателей! Один только я вроде бы и есть в этой чертовой Системе!

Вертухаи дернули за цепи со всей силы. И снова обрушили на Иванову голову свои лучеметы – на этот раз они дубасили его прикладами.

Верховник подождал, пока тем не надоест бить жертву. Потом пояснил:

– Наша цивилизация невероятно древняя, и здесь на самом деле большинства нет, почти никого! Я порой и сам не могу понять, где клон-двойник, где квази-дубль, где живой...

– А эти? – Иван, утирая кровь хлещущую из носа, ткнул в гундосого.

Верховник махнул рукой, протянул брезгливо:

– Эти и вовсе нелюди-киберы! Чего с них возьмешь?!

Иван недоверчиво поглядел сначала на одного вертухая, потом на другого, потом на несуществующего Верховного Демократора. Тот заметил взгляд.

– Да чего там, – проговорил он. – Эй, Грях!

Гундосый Грях провел когтем по собственной груди – тут же разошлись плотные черные створки, затрещала ткань комбинезона. И открылись сумрачные и непонятные внутренности – внутренности явно не живого существа.

– Еще! – приказал Демократор.

Грях сунул палец под ворот, покопался там, щелкнул чем-то. И его голова вдруг упала на пол, как мячик подскочила три-четыре раза и замерла у ног Ивана.

Иван осторожно отпихнул голову от себя самыми кончиками пальцев ноги. Она снова подкатилась и прогундосила:

– Опять грубишь?!

Иван пнул ее сильнее. Но стоящий с другой стороны сумел изловчиться, поймал голову и возложил ее на плечи безголовому дотоле, но стоявшему по стойке смирно Гряху.

– Молодец, Хряг! – похвалил Верховник. И взглянул на Ивана. – Теперь веришь, лягушонок?

– Что тебе до моей веры! – буркнул Иван.

– Точно! Мне на это наплевать! Мне бы немного подышать воздухом юности, вспомнить наши славные проделки, вот это да! Впрочем, я надеюсь, что меня прихватят с собою, я все сделаю для того, чтобы они не забыли меня! Я их и спрашивать не стану, я сам распоряжусь собою!

– Куда это вы собираетесь? – поинтересовался Иван вкрадчиво. – И кто вас может не взять?

Демократор вздохнул тяжко. И вдруг заявил пропитым голосом Хука Образины:

– Куда – неважно, тебе это знать не положено, лягушонок! А они – это ОНИ, это те, кто и есть Система! Ты еще узнаешь о них! Я тоже был таким, был! Не веришь?! Впрочем, откуда тебе знать! Меня отправили на отдых. Здесь хорошо отдыхать и развлекаться... Но Эра Предначертаний заканчивается. Скоро наступит Эра Выполнения Предначертанного! Да, грядет Великое Переселение! Только так сможет спасти себя миллионнолетняя дряхлая, да-да, дряхлая цивилизация. И ежеле тебе не укажут до тех пор, где находится форточка, ты никогда не покинешь Системы...

Ивану тут же припомнилось все: и все эти сравнения с комарами, лягушатами, форточками, и какие-то дикие, больше подходящие для первобытных народов названия всяких там эр, годов, месяцев, вспомнился четырехрукий, вспомнился невидимый и также не существующий доброжелатель... все вспомнилось, но связаться в единое, сложиться в целое не смогло!

– ...в зале Отдохновений хорошо! Так приятно общаться с ушедшими и незаклонированными, таких еще много! Но кончается тринадцатитысячелетний цикл Воздаяния Добродетелям! И придется всем браться за дело, – всем! Зал Блаженства доступен каждому. Но не каждый пойдет первым туда...

– Да куда же – туда?! – снова встрял Иван.

– Молчи!

Грях с Хрягом тут же отвесили Ивану по тумаку, не поскупились. Но он даже не поглядел на них, что возьмешь с неживых! Он только поморщился, да сплюнул кровью на пол.

– Ты и так слишком много знаешь! Не раздражай меня! За мою слабость, за то, что я и без того открыл тебе множество секретов, меня могут рассеять! Понял ты это или нет?! Ведь ежели ты уйдешь отсюда, уползешь на своих собственных слизнячьих ножках, со своей собственной памятью, меня могут и к ответу призвать! Скажут, ну что, старина, доигрался! Допрыгался?! Скажут, распустил розовые Слюни?! И впрямь, стыдно, расчувствовался, повстречав на тропинке в садике слизня ничтожного, залюбовался, молодость вспомнил! Вместо того, чтобы раздавить да пройти себе тропиночкой мимо! Нет, не одобрят этого и не поймут, лягушонок! И никакие старые заслуги в расчет не возьмут, так-то!

– А я думал, ты тут главный! – как-то невпопад сказал Иван.

Верховник помолчал. Прикрыл глаза, посопел. Но потом ответил:

– Здесь, сложные отношения, сложная иерархия. Не забивай себе голову! Хотя бы пока не забивай. Вот выживешь коли, тогда, глядишь, и разберешься! А сейчас все, пора. И так я с тобою заигрался, лягушонок, потешил старость. Ну да ладно, пока! До встречи!

Верховный Демократор вдруг вытянулся в струнку, замер. И рассыпался словно слепленный из песка. Налетевший невесть откуда сильный ветер смел с хрустального куба комья слипшихся песчинок, невесомый прах, пыльцу и какие-то черные гнутые штуковинки, наверное, коготки.

Сам Престол стоял незыблемо и вековечно. Он и не стоял по сути дела, а парил над каменным холодным полом.

Иван обернулся к Хрягу – и тут же отдернул голову. Поглядел на Гряха – и ему стало совсем плохо. Никаких киберов-хар-харян не было! Не было и в помине! По бокам от него, удерживая в руках концы тяжеленной железной цепи, стояли две стройные высокие женщины. Иван не верил глазам своим – одна была русоволосой его подругой по несчастьям в этом мире, Ланой, другая... другая словно вынырнула из царства мертвых, не иначе, – это была его погибшая в Пространстве жена, его Света!

– В зале Отдохновений хорошо, – пророкотало сверху. – Оставайся тут! Не пожалеешь!

Иван вроде бы и понимал, что эти две женщины – миражи, фантомы, что они еще более мертвы, чем киберы – все эти хмаги, хмыги, хряги, гряхи и прочая нечисть. Но как заставить глаза не видеть?! Как отпихнуться от того, что рядом, что можно пощупать, взять в руки... Он дернул конец цепи, которую держала Света, на себя. И почувствовал прикосновение живого теплого тела.

– Это правда? – спросил он растерянно. – Это ты?

– Здесь все правда! – донеслось сверху. – Не сомневайся!

Он притянул к себе Лану – она была не менее жива и трепетна. Иван еще раз взглянул поочередно на обеих. И остолбенел – только что у каждой было свое лицо, каждая имела неуловимые и вполне осязаемые только ей присущие черты, и вдруг лица их стали сходны как у близнецов. Ивану показалось, что он видел эти лица, точнее, это одно лицо! И видел совсем недавно. Он ухватил женщин за руки, встряхнул их. И заорал, но не им, а обращаясь вверх, задирая голову к сводам:

– Мне не нужна такая правда! Не нужна!!!

Наверху что-то или кто-то тяжело, с натугой, вздохнул. И все исчезло.

Изолятор – Хархан-А – Квазиярус. Год 124-ый – нулевое время

Это был бред, идиотизм, паранойя! Но Иван опять висел в мрачном сыром погребе. Висел вниз головою. На цепях! Он слышал их легонькое позвякивание. От пола несло гнилью. Из угла из тьмы доносился приглушенный храп. Кто мог храпеть в его темнице, Иван не знал.

Он дернулся на всякий случай. Но цепи держали его тело надежно, вырываться и тратить силы не стоило.

– Эй, кто там? – крикнул он в темноту. Из угла раздалось обиженное сопение. Кто-то осторожно подполз к Ивану и прослюнил на ухо:

– Моя не понимай – где откат? Куда откат? Зачем откат? Моя – там карашо! Моя – тут плохо!

Иван сразу все понял. Не хватало лишь одного, чтобы гнусный облезлый звероноид принялся обжирать с него, висящего на цепях и беззащитного, мясо. И все же он грозно и даже злобно сказал, почти прорычал:

– Твоя – уходи! Твоя – хуже будет! Моя твоя жрать, будет! Тут моя карашо!

– Не нада! – без промедления и как-то по-деловому ответил звероноид. И отошел на два шага.

Иван сообразил, что с облезлым гурманом можно иметь дело. В голове его родился план – пугающе простой, но единственно выполнимый в этой обстановке. Надо было лишь удостовериться, на месте ли превращатель. Но как?

– Ходи моя! – властно приказал Иван.

Облезлый робко придвинулся, запыхтел.

– Дом твоя хочешь? – поинтересовался Иван.

– Моя хочу! Моя хочу! – зачастил облезлый, кивая головой-черепом. – Моя помирай тут! Моя тут не карашо!

– Тогда слушай внимательно, – сказал Иван без коверкания, но тут же опомнился, ведь не поймет же гадрианин! И перешел на более толковый: – Твоя полезай на моя! Твоя кусай пятка!

– Не-е-ет! – испуганно замотал головой облезлый. – Моя карошая, моя не кусай люди!

Иван насупился, нахмурился, побагровел. Он не знал, правда, как будет выполнять свое обещание, как отправит домой гадрианина, которого вместе с ним, а если уж говорить прямо, по его вине, перебросило в этот мир. Но с этим потом можно будет разбираться, сейчас надо выпутываться. И он зашипел на облезлого змеем, с театральной какой-то показной злобой, зная повадки звероноидов, зная, что они уважают именно такой тон:

– Кусай! Не то моя твая жрать будет! А ну-ну!!!

Звероноид аккуратненько, даже с непонятным подобострастием, все время лопоча извиняющимся тоном, вскарабкался по Ивану наверх, чуть ли не к самому крюку. И осторожно куснул за пятку.

– Давай, падла! Чего тянешь! Чтоб мигом! – завопил Иван, не подделываясь под облезлого.

И тот принялся грызть Иванову ногу. Боль была адская. Сколько мог, Иван терпел. А потом принялся кричать, ругаться, скрипеть зубами. Но звероноид свое дело знал неплохо – не прошло и минуты, как они оба рухнули вниз, на грязный и сырой пол. Звероноид сразу же испуганно отполз в угол. А Иван сидел с выпученными от боли глазами. Ни черта он не соображал в эту минуту. А сверху на него, с цепей, с железных колец, еще капало что-то – и это была его собственная кровь.

– Моя – домой! – проскулил звероноид и плотоядно облизнулся. Видно, на него напал аппетит, приходящий, как известно, во время еды.

– Щас! – огрызнулся Иван. – Разбежался.

Он подтянул к себе ноги, преодолевая натяжение ручных цепей, ощупал их. Нет, на таких огрызках далеко не убежишь. На них даже не встанешь! Хотя надо было отдать должное, облезлый обработал ступни лишь настолько, насколько надо было, чтоб в кольца протиснулись. Иван не сразу вспомнил про превращатель – от боли он отупел просто-таки!

Яйцо было на месте, в поясе! Онемевшими руками он вытащил, его. Приставил к горлу. Сдавил, что было сил.

Сам он не заметил изменений. Но глядевший на него звероноид вдруг встал на четвереньки, разинул пасть, выпучил буркалы, затрясся и запричитал:

– Твоя моя не кусай! Твоя моя не хотела жрать!

Иван не обращал на него внимания. Он поглядывал на собственные руки. Пальцы на них лишились ногтей, стали отекшими и кривыми, как у облезлых гурманов. Пучочки драной шерсти торчали из разных мест. Превращатель сработал!

Но цепи оставались на руках, даже стали давить сильнее – запястья у звероноидов были толстые, заплывшие.

Иван выждал минуту. Надо было выждать, чтоб никакой осечки! Зевнул. Неосмотрительно зевнул.

На облезлого это произвело ужасное впечатление. Он затрясся еще сильнее, клочки шерсти на нем встали дыбом... И только сейчас Иван сообразил – это ведь не вожак-силач и не переводчик-старик, это какая-то странная помесь и того и другого! Но почему?! Может, подлинные-то остались на месте, а это всего лишь клон с обоих, снятый при откате и воспроизведенный здесь?! А может, вообще, кто-то другой. Он не успел додумать до конца. Перепуганный гадрианин с визгами, уханьем, воплями сорвался с места.

– Моя – домой! Моя невкусная! Твоя моя не кусай! У-у! – проорал он в лицо Ивану. Метнулся к каменной стене. И нащупав непонятным чутьем каменную же дверь, ударился в нее всем телом, выдавил ее в ту сторону, протиснулся в дыру и исчез.

Через мгновение дверь эта, представлявшая из себя просто кусок стены на цепях и шарнирах, встала на место. А еще через одно из-за нее послышался хлопок и приглушенный крик: «Ай-яй-а-а!».

Иван решил – пора! Он сунул яйцо в рот, надулся. И тут же начал превращаться в прежнего Ивана. При этом он глядел на ноги и убеждался в правоте своей – да, превращатель восстанавливал все без изъянов. С таким можно было попадать в любую катастрофу, выходить из любых переделок – лишь бы голова была цела!

– Ну, держитесь друзья мои! – вслух проговорил Иван.

Спрятал превращатель. Потом напрягся, уперся в каменный пол обеими ногами и выдрал из основания одну цепь. Передохнул чуток. Выдрал другую. Сдернуть кольца с запястий так и не смог. Ну и не беда!

Иван подошел к стене-двери, навалился на нее, опрокинул. И не давая ей вернуться в прежнее положение, протиснулся в образовавшуюся дыру.

Никуда он не вышел за дверью оказалась точно такая же темница. С той лишь разницей, что посреди пола в ней валялся в черной луже несчастный облезлый звероноид. А у стеночки сидел посапывая да похрапывая охранник-харханянин самого обычного вида, только вот толстый не в меру. На коленях у него лежал лучемет. Восьмипалые руки были разжаты.

Иван не стал испытывать судьбу и ждать, пока вертухай проснется. Он захлестнул его горло цепью, развернул спиной к себе, чтоб сподручнее было и с такой силой ударил его железным кольцом, охватывавшем другую руку, что сам чуть не закричал. Жирный квашней сполз на пол.

Надо бы, конечно, было разобраться – живой это негуманоид или кибер, надо! Но Иван не стал. Он подхватил лучемет, повесил его на плечо. И подошел к облезлому, потрогал его. Гадрианин, кем он ни был – клоном или подлинным, не подавал признаков жизни, с ним было кончено. И эта смерть оставалась на совести Ивана, он сам понимал это. Понимал, но опять-таки ничегошеньки он уже поделать не мог! Надо было самому спасаться, пока не хватились.

В противоположном углу наверх, к потолку, вела ржавая и хлипкая железная лесенка. Никаких следов люка в потолке не наблюдалось.

Иван в три прыжка вскарабкался наверх. Уперся обеими руками. Так уперся, что заскрипело под ним, затрещало. Но крышка люка все же была, и она поддалась! Иван выбрался в непонятную полую трубу-туннель. Не успел оглядеться, как крышка вернулась на место – назад дороги не было. Да они не собирался назад! Он просто не мог понять, ну как же через все эти нагромождения его перебрасывало по воле местных обитателей мигом? Да что там мигом! И мига не проходило, он сразу оказывался в ином месте, в ином положении! Может, не врали, может, и впрямь какие-то иглы-уровни, пилообразные функции, свертываемость?! Поди разберись во всем этом! Ивану представилось, что он и есть жалкий комаришка, залетевший непонятно куда в открытую форточку, что он лягушонок в реакторе... И это было неприятным ощущением. Нет, он человек! Он создание Божье, а не комар, не слизняк, не червь! Но ведь и те – создания Божьи?! Ивану припомнились слова, звучавшие гордо, но без гордыни – По Образу и Подобию! Вот именно, именно так! Нет, не червь, не вирус, не жаба! Он Человек – Существо мыслящее, Созданное по Образу и Подобию Божиему! А стало быть, он не лягушонок в реакторе, стало быть, и ему место найдется в любой точке этого Созданного Мира!

Однако предаваться философствованиям было некогда. И он полез по скобам наверх. Ох уж эти скобы! Сколько он по ним отмерил уже верст?! Но хорошо еще, что эти были подогнаны под человека, не то, что там, в садике.

Все! Хватит! Теперь он должен очень расчетливо, выверяя каждый шаг, каждое движение, пробираться к выходу. Он найдет эту проклятую невидимую форточку! Найдет без всяких подсказок! Одно лишь сдерживало Ивана, омрачало его мысли, повергало и делало бессильным – он не мог, не имел права уйти из этого жуткого мира, не уводя за собою Лану, или по крайней мере, не разузнав толком – где она, что с ней, есть ли хоть один шанс?! Или она, и впрямь, висит в прозрачной сеточке, висит себе мохнатым и хоботистым шаром-грушей?!

Иван полз вверх, и чувствовал – он на правильном пути. Он даже не заметил, как труба-туннель закончилась, так и ударился головою в потолок. Но ударившись, понял – это то, что нужно, это место перехода. Вперед! Куда бы его ни выбросило, его выбросит ближе к выходу! Он протиснул сквозь упругую стену сначала руку с цепью, потом другую, и лишь после этого сунулся головой.

– А-а-а-а!!! – заорал кто-то. – Охрана-а-а!!! А Иван ослеп от яркого света. Не сразу догадался, в чем дело. Это было невероятно, но это было – он выползал из шара. Того самого шара, что стоял в садике, через который проник на Харх-А-ан с Хархана-А. Значит, он снова был на Хархане! Иван выбрался полностью. Встал.

– Хватай его! – орала смуглянка. – Охрана-а!!! Иван пригрозил ей лучеметом. И смуглянка примолкла.

Жирный вертухай-охранник сидел на шаре, пошевеливал длиннющими усеянными перстнями пальцами, сонно и немного испуганно поглядывал на Ивана. Был он точной копией того охранничка, которого не так давно Иван успокоил в подземелье.

– Ну как? – спросил он заискивающе.

– Что как?

– Ну-у, вообще... как оно?

– Оно – нормально! – съязвил Иван. – Слезай-ка!

Он сообразил, что вертухай его распознал, несмотря на смену внешности. Почему? Как? Может, какое-то особое зрение имели эти твари?

– Живо слезай! И ты живо иди сюда! – последнее относилось к красавице-смуглянке.

И та, покачивая налитыми полными грудями, мягко, по-пантерьи, переступая, подошла к Ивану, глядя не столько на него, сколько на лучемет. Блондиночка лежала в траве между вазами, перевернутыми тарелочками, рассыпанными кушаньями-сладостями. Лежала без чувств.

– Лицом к шару! – приказал Иван смуглянке. – Руки за голову!

Тон его был властен, непреклонен. Смуглянка повиновалась, шипя под нос, ругаясь, наверное.

– А ты поясни-ка, – Иван обратился к жирному, – почему это я совсем из другого места выполз сюда, ведь мы...

– Мы тогда с другой стороны влезали и по-другому! Это ведь универсальный переходной шлюз, рассчитанный на всю тройственную систему, и не только на нее, ну как вы не понимаете – это же так просто?!

– Еще разберемся! – заверил Иван. – А сейчас меня интересует, где русоволосая?!

– Да где ж ей быть-то?! – поразился евнух-вертухай. – Конечно, в Квазиярусе, в области нулевого времени, ну-у, короче, там, где и Марта, только...

– Что еще за только?! – недовольно выкрикнул Иван.

– Только не надо лишней суетливости, не надо опрометчивых поступков! – залебезил жирный.

– А чего это не надо? Пускай! – встряла смуглянка. – Все равно его вывернут наизнаночку, освежуют, гада! Так и надо ему, у-у, чтоб тебе... – и она снова многосложно выругалась.

Иван не придал ее словам ни малейшего значения.

– Так что – только?! – переспросил он.

– Я хотел сказать, что вам только надо помнить всегда – за вами следят, вы постоянно под контролем, ясно?! И если на какое-то коротенькое время вам удалось вырваться из-под контроля, это не ваша заслуга, понятно?

– А чья же еще? – обиделся Иван.

– Вот видите, вы еще не все здесь усвоили, – продолжил жирный. – Вы же под колпаком, выражаясь и образно, и натурально! Если вы ушли от слежки, так только лишь потому, что следящий отвлекся, отвернулся, может, встал со своего места и пошел поболтать с приятелем...

– Место, поболтать, ахинею несешь!

– Нет, все правда! Контрольный пункт карантинной системы в соответствии с инструкциями отслеживает каждый шаг чужаков, не подлежащих моментальному уничтожению, понятно вам? Вы еще и не были в Системе. Это – «Система», ясно?

– Не вижу разницы! – буркнул Иван.

– Еще увидите! Так вот, везде и повсюду не одни приборы и автоматы! Автоматам наплевать на вас! Решения принимает оператор. А он тоже живой, или полуживой, понятно вам, он может отвлечься... Вот в таких случаях вам и удается ускользать. Но помните, что автослежка все равно работает, вас просто не трогают, не перемещают, но держат под колпаком до тех пор, пока не вернется оператор, пока он вдосталь не наболтается с приятелями, пока не передохнет малость. А потом – все сначала.

– Ясно! – оборвал его Иван. – Мне надо в Квазиярус.

И тут смуглянка резко обернулась – в руках у нее был зажат парализатор – совсем крохотный, чуть больше ее руки. Иван понял – он не успеет вскинуть лучемета, она опередит его. А заряд, парализатора сковывает человека не меньше, чем на сорок минут.

– Бросай пушку, сука! – заорала смуглянка. – Живо!

Иван выронил из руки лучемет. Он стоял как вкопанный.

– На землю, гад! Ложись, падла, кому говорю!

– Что там происходит? – пролепетала из-за спины смуглянка блондиночка.

И та отвлеклась. Всего на долю секунды. Но этого хватило – Иван ногой вышиб парализатор из ее рук, сшиб, повалил наземь. Но не стал с ней возиться. Приказал вертухаю:

– Связать!

А сам подобрал лучемет, сунул парализатор за пояс. Ласково улыбнулся блондиночке. Спросил ее тихо:

– У вас, наверное, слабые нервы, так? Какая вы нежная!

Та улыбнулась ему в ответ, улыбнулась по-женски хитровато и одновременно кокетливо. И очень тоненько сказала:

– Иногда в слабых нервах заключается большая сила, вы понимаете меня?

Иван кивнул притворщице.

– Пойдемте с нами, – предложил он.

– Ну уж нет, – заявила блондиночка, нахмурившись, – я не любительница приключений, мне тут неплохо.

– Как знаете!

Иван отвернулся. Вертухай знал свое дело – руки смуглянки были перетянуты каким-то узеньким ремешком туго-натуго.

– Она полезет с нами! – сказал Иван твердо.

– Ни хрена я не полезу никуда! – огрызнулась смуглянка.

– С кем это – с нами? – переспросил вертухай-евнух.

– Со мной и с тобой!

– Нет, мне нельзя! – обрубил вертухай. – Никак нельзя! Я у шара приставлен. Тебе же хуже будет!

– Ладно, – согласился Иван, – вход в Квазиярус покажешь. И объяснишь, как выбираться потом, понял? Гляди, обманешь, я до тебя доберусь!

– А мне-то что, – равнодушно проговорил вертухай, – покажу. Мое дело маленькое!

Иван взял смуглянку за плечо. Толкнул к шару.

– Нет, не здесь и не так, – остановил его вертухай, – Надо сверху.

Они, мешая друг другу, подсадили смуглянку, потом и сами взобрались на шар.

– Пойдете за мной, потом я остановлюсь и назад поверну, там уже сами. Но только вперед, не сворачивая. Когда под ногами все обвалится, не дергайтесь, не кричите, надо ждать! И главное, – он придвинулся к Ивану, задышал в ухо. – Главное, потом!

Надо уметь входить в переходный шлюз, где бы он тебе ни попался! Все зависит от того, как войдешь!

– Слыхал уже, – занервничал Иван.

– Еще послушай. Если захочешь сюда попасть, в садик, заходи спиной, сразу же разворачивайся и вверх, все время вверх, ну да ты уже знаешь как! Запомнишь?

Иван не ответил. Он ткнул вертухая пальцем в жирный и отвислый живот, спросил:

– А ты кибер?

Вертухай надулся.

– Я полуживой, – ответил он и добавил со вздохом: – Из некондиционной партии.

– Как это?

– Да ты все видал же! Помнишь, там, у Марты? Не все зародыши выживают, очень мало кто. Ну, а издыхающих, тех, кто точняк не вытянет, вживляют в киборгов, вот и получаются потом, когда вырастут и разовьются, полуживые. Только в этом сразу не разберешься. Пошли лучше!

– Пошли!

Вертухай поднял руки, сдавил уши ладонями... и стал погружаться в шар.

Когда над серой, оплетенной непонятной плетенкой поверхностью осталась лишь его голова и плечи, сказал глуховато:

– Ты это, давай-ка бабу ставь на меня! А потом ей на плечи сам встанешь!

– Я щас дам, встанешь! Волки поганые! Сучары! Я щас всех мести начну! Эй, охрана-а-а!!!

Но Иван не стал обращать внимания на вопли смуглянки. Он приподнял ее и поставил прямо на вертухая, на его жирные и дряблые, растекшиеся тестом, плечи. И смуглянка пошла вниз.

Когда и она скрылась почти полностью, Иван осторожно поставил одну ногу ей на плечо. Смуглянка тут же вцепилась в лодыжку зубами. Но Иван даже не поморщился.

– Грызи, грызи, – проговорил он, кривя губы, – и не такие грызли!

Через несколько секунд ион погрузился в темную полость шара. Но на этот раз ощущение было такое, будто он оказался в воде – Иван даже испугался за лучемет, не затекло бы вовнутрь! Но вертухай успокоил:

– Сейчас все пройдет, – сказал он, – давайте за мной!

Иван держал смуглянку сзади, держал за шею, не давая ей вырываться. Так они и пошли за жирным – он ее подталкивал, она упиралась, наваливалась спиной на Ивана, ругалась, кричала. Но на нее внимания не обращали.

Пройдя с полкилометра, вертухай остановился. Остановились и Иван с пленницей.

– Ну, дальше вам одним топать. А я назад! Все запомнили, а?!

– Все, – ответил Иван. – Может, пройдешь немного, хотя бы до провала?

– Нет! Мне тогда уже не выбраться!

– Ну, как знаешь! Силком не потяну! Прощай!

– Чего это – прощай! Ты рановато себя хоронишь что-то! – сказал жирный. – Надо говорить – до свиданьица, вот как!

Иван тихо рассмеялся.

– Может, это я тебя хороню, чего ты такой самоуверенный!

Вертухай ответил на полном серьезе:

– Нет, со мной ничего не случится, я полуживой, а вот ты...

– Ладно, заткнись! Спасибо, что хоть так помог, тут ведь помощи не дождешься!

– Предатель, – прошипела смуглянка, – тебе еще вкатят по первое число!

– Хоть по последнее, – вяло согласился вертухай, – наше дело маленькое! Ну, до встречи!

И поплелся назад, ступая по невидимым лужам, хлюпая, топоча, сопя и вздыхая.

Иван подтолкнул смуглянку в противоположную сторону. Но она не сдвинулась с места. Наоборот, развернулась к нему всем телом, навалилась непомерной грудью.

– Ну чего ты, – тихонько прошептала она Ивану на ухо, – куда ты? – И не дала времени для ответа, сама сказала: – Некуда тебе идти и незачем, понял, дурачок! Разве это дело – гоняться за призраками? Обними меня!

Иван, поддаваясь какому-то колдовскому воздействию ее голоса, положил ей руки на плечи, как были, прямо с обрывками цепей. Но она лишь теснее прижалась к нему, не обращая внимания на холодное и тяжелое железо.

– Я тебе нравлюсь? – опросила она вкрадчиво. – Попробуй меня, дурачок, ну! И ты позабудешь про всех. Ты ведь сам не знаешь, кто тебе нужен, правда, ведь не знаешь? Во-от! Я тебе нужна! Ну прижми сильнее, что ты боишься, я не сломаюсь, я... – она засмеялась, поцеловала Ивана в губы. И он прижал ее сильнее, зарылся носом в густые волосы. Голова шла кругом. Иван терял самообладание. И тут она немного, словно играя с ним, отстранилась. Его руки соскользнули с плечей по спине. И легли на полные горячие бедра.

– Развяжи меня, – попросила она. – Мы немного постоим тут, а потом выберемся – я знаю лазейку. Им никогда нас не сыскать! Мы будем жить с тобой, вдвоем! И в этом мире есть укромные уголки. Гладь, меня, ласкай, люби... Я твоя! А ты мой!

Ивану не надо было давать инструкций – его руки и так овладевали этим роскошным телом. Об одном можно было пожалеть – что этих рук слишком мало! Он хотел бы быть сейчас четырехруким, как тот уродец в зале Блаженства, а еще лучше – тысячелапым как Хранитель! Тогда бы он вобрал в свои ладони все ее тело, от мочек ушей до кончиков мизинцев на ногах, он не оставил бы ни малюсенького клочочка кожи открытого и необласканного... Но так как рук было явно недостаточно, да к тому же мешали эти проклятые цепи, Иван вжимался в нее всем телом, позабыв обо всем на свете, теряя голову. Ему казалось, что он нашел то, что искал, что она права! Зачем еще что-то? Он владел прекрасной земной женщиной, с которой не могли сравниться создания иных миров! Он ее любил! И она его любила! Она дрожала всем телом, она нашептывала ему на ухо нежные слова. А он что-то шептал ей. Иван и сам не заметил, как развязал ей руки, и она начала его умело и настойчиво, с какой-то женской одержимостью ласкать.

– Я люблю тебя, – шептала она, обдавая жарким и сладким дыханием, – ты мой, навсегда мой, мы заберемся в райский уголок, о котором никто тут не знает, – мы сольемся воедино, чтобы никогда, слышишь, никогда не разъединиться, ах, как я люблю тебя, это неземное блаженство...

Иван целовал ее груди, не мог насытиться ими, ему было мало, мало! Он не соображал, где находится, с кем, что вообще происходит, она обворожила его, околдовала... И все-таки он почувствовал, как ее рука скользнула к поясу, дернула за рукоять парализатора.

Колдовские чары тут же рассеялись. Иван ухватил ее за кисть, вывернул. Парализатор грохнулся на пол.

– Ты что-о?! – зло выкрикнула она, отпрянула на миг. Но тут же вновь обхватила Ивана за плечи, прижала к себе. – Любимый!

Он оттолкнул ее, завел руку за спину – теперь она не могла вырваться и убежать. В этот момент ему совсем не было жаль ее, он мог причинить ей боль, несмотря на то, что она женщина. Это не имело ровно никакого значения. Она хотела его убить! Убить, перед этим обольстив, околдовав, окрутив самым подлым образом! О-о, она была прекрасной актрисой. Но и Иван был не лыком шит.

– Гад! Сволочь! Слизняк! – заорала она. – Все равно вы сдохнете! Они вам не дадут выжить!

– Кому это – вам? – поинтересовался Иван. Он уже взял себя в руки. – Ты что, в сторонке, что ли? Ты разве не наша, не землянка?!

– Отпусти, сволочь! Они уничтожат вас всех! Никому не будет пощады! А тебя они прикончат заранее, чтобы ты...

– Ну чего примолкла, договаривай! – Иван вывернул руку сильнее.

– Обойдешься! Тебе не положено знать этого!

– Они что-то готовят против нас?! – Иван прокричал ей прямо в ухо. – Что они замышляют?!

Смуглянка дернулась, но боль в руке остановила ее. Она выгнулась всем телом, завизжала истерически, злобно.

– Не поможет, – заверил ее Иван, – тут никого нет, никто не прибежит тебе на помощь. Отвечай, паскудина!

– Готовят! Да-а, готовят! – заорала ему в лицо, брызжа слюной, смуглянка, видно, она не боялась свернуть себе шеи. Но зато Иван испугался, слишком уж резко и неожиданно она вывернулась. Он чуть не выпустил руки. А она орала: – Вы все передохнете, все! Они никого не оставят! Только сотню-другую рабов! Да еще с тыщенку самых породистых и здоровых маток, и все! Правильно, давно пора уничтожить эту проклятую, паршивую планетенку!

Иван отвел ее лицо ладонью. Сказал спокойно, с расстановкой:

– Нет, ты все врешь! Этого быть не может!

И Земля не паршивая планетенка, Земля – это прекраснейший из миров Пространства. Ты винишь других в том, в чем сама виновата! Да, это так! Тебе не пришлась по вкусу жизнь на Земле, а ничего путного найти вне ее ты не смогла, устроилась на грузовоз, в обслугу, злилась на всех, так?!

– Не-т! – завизжала смуглянка. – Ты сволочь, гадина! Ты ни черта не смыслишь в этой жизни! Не-е-ет!!!

И Иван понял, все так, он прав. Ему надо было бы ее добить – морально, духовно. Но он лишь процедил ей на ухо:

– Тебя бросали на Земле любовники, многие бросали, я слышал... Может, ты им не пришлась, может, получше кого находили. Но ты возненавидела не их, ты их носила в памяти, перебирала, хотела вернуть, а ты возненавидела Землю! – Иван сдержал себя и закончил почти равнодушно: – Впрочем, это твое дело. Я не зову тебя туда, на родину, можешь оставаться здесь, раз тебе нравится!

– Не зо-ову-у?! – с ехидцей протянула смуглянка. – Да тебе там никогда не бывать, слизняк!

– Ну ладно, пошли! – Иван грубо толкнул ее вперед.

Только пройти им далеко не удалось. На седьмом или восьмом шаге почва разверзлась под ними. Они стали падать.

Иван, помня наказ вертухая-доброжелателя, не дергался. Он и ее сжимал крепко-накрепко, чтоб ни рукой, ни ногой не могла шевельнуть.

Падали они долго. Ивану это падение было знакомо по прошлому разу. Снова мелькали пещерные стены, камни, валуны, сталактиты и сталагмиты, ревели водопады, брызги летели в лица... Но было ли это настоящим падением или только иллюзией падения, Иван не знал. Он всматривался в черные непроницаемые глаза смуглянки и видел – ей страшно, – она очень боится за себя – вон, закусила губу, ноздри расширены, трепещут крылышками, а брови наоборот, напряжены, сведены к переносице, и не такая уж она красивая, обычная баба, молодая, грудастая, симпатичная, но обычная! Иван отвернулся.

Они упали прямо в фильтр-паутину. И на этот раз Иван не стал вырываться из тенет, не стал вытягивать ног из болота, и смуглянке не позволил. Они в считанные минуты прошли сквозь фильтр. И упали на гамак.

– Это еще что за явление, – пробурчала без вопросительных интонаций мохнатая и сонная Марта.

– Привет, – бросил ей Иван: – Как висится?

– Убирайся вон!

– Обязательно уберусь, только вот приспособлю рядышком с тобой эту подруженьку и сразу же уберусь! – заверил Иван. Говорил он самым покладистым тоном.

– Убирайтесь оба!

– А ты заткнись, брюхо! – осмелела вдруг смуглянка. – Висишь – и виси себе! Не то я те хобот-то вырву, стерва!

– Только без этого, – встрял Иван. И спросил серьезно: – Где Лана?

Марта посмотрела на него заплывшими поросячьими глазками. Но ответила. Иван даже не ожидал, что она ответит.

– Там!

– Где там?

– За стеной, слизняк. – Марта перешла на какой-то змеиный шип. – Но учти, если ты ее опять утащишь в мир смертных, она никогда тебе этого не простит! Она проклянет тебя, понял? Ты станешь для нее самым ненавистным существом во Вселенной! И эти, – Марта неопределнно кивнула в сторону, отчего весь ее мохнатый живот-груша вместе со слизистым и морщинистым хоботом затряслись, заходили ходуном. – И эти тебя никогда не простят, у них каждая матка на вес... на вес... нет, тут золото не в цене, нас даже не с чем сравнить, мы дороже всего! Иван успокаивающе помахал рукой.

– Ничего, – проговорил он, – я привел достойную замену русоволосой. – Он повернулся к пленнице-заложнице, сжал ей руку сильнее, заглянул в глаза. – Не так ли? Ты ведь хочешь вечного блаженства?

– Не-е-е-е-ет!!! – истерично завопила смуглянка. – Я загрызу тебя собственными зубами, я повисну на тебе и не отпущу никуда, я убью тебя! Не-е-е-ее-ет!!!

Иван скривился, прикрыл рукой ухо.

– Ну ладно, мы пошли, – бросил он Марте, – а ты не волнуйся, вечная несушка, а то приплоду станешь мало давать.

– Во-о-он!!! – крикнула Марта.

И ее затрясло. За стеклом аквариума сразу поднялась какая-то муть. Только Иван не стал рассматривать, что там происходило. Он шел к стене.

А стена оказалась настоящей, не пропускала. Тогда он ткнулся в другую, в третью, попробовал пол под ногами по всему периметру. Лаза нигде не было.

– Ну что, слизняк, – поинтересовалась Марта торжествующе, – застрял в паутине, заблудился? Иван отпустил смуглянку, бросил ей коротко:

– Иди-ка, побеседуй с подруженькой!

– Это мы со всем нашим удовольствием, – просипела смуглянка.

Но она не стала набрасываться на висящую, не стала нервничать и злиться как в начале, она просто наступила ногой на хобот, тянущийся к аквариуму, пережала его.

– Ну?!

Одутловатое личико Марты исказилось страшной гримасой – чего только не было в ней: и боль, и страх, и досада, и ненависть, и еще множество подобного, мелкого и отвратного.

– Я жду! – повысила голос смуглянка, не убирая ноги.

– Гамак вас довезет! – выдавила висящая с крайним озлоблением. – Проваливайте!

Иван снова схватил смуглянку за руку. Они вместе запрыгнули на гамак.

– Куда? – спросил Иван.

– Тяни влево, слизняк, – посоветовала Марта. Ее лицо успело принять обычное сонное выражение. – И больше меня не беспокойте.

Иван сделал, как было сказано, потянул за стропы-канаты. И гамак пошел влево, пошел прямо сквозь стену, будто ее и не было.

– Во! Видал?! – восхищенно воскликнула смуглянка. – У нас до такого сроду не додумаются!

– А ты когда у нас в последний раз была?

– Когда и ты!

– Я в двадцать пятом веке, в середине, – тихо сказал Иван.

Смуглянка уставилась на него.

– Дура-ак! На Земле сейчас двадцать первый!

– Это в твоей башке двадцать первый! Тебе же говорили подруги в садике, не верила, что ли?

– Враки все! – отрезала смуглянка.

– Ну, как хочешь, – Ивану надоели пререкания, чего с нее возьмешь – глупая, толстая, симпатичная, но здорово озлобленная баба, и ничего больше, на нее и сердиться-то всерьез грех!

Они въехали на гамаке в огромное помещение, напоминающее скорее обширнейшую пещеру, чем зал. И у Ивана глаза на лоб вылезли. Смуглянка была почти в шоке – она словно рыба выброшенная на песок разевала рот, закрывала его и снова разевала, но сказать не могла. Вдоль бесконечной стены на сколько хватало глаз висели мохнатые шарообразные и грушевидные матки – точные копии сонной Марты. Все они были опутаны сетями, шлангами, трубочками, чем-то паутинообразным и поблескивающим несмотря на плохое освещение. Все были растрепаны и одутловаты. Бледненькие хилые ручонки торчали, казалось, прямо из волос. Поверху шла толстенная черная труба, и из нее спускался к каждой матке гибкий черный шланг искусственного происхождения. Зато сотни, если не тысячи, морщинистых хоботов, свивающихся в огромный жгут, стелющийся понизу, имели самый натуральный вид. Все это было настолько жутко, что у Ивана комок к горлу подкатил.

Висящие тихо пели – хором, слаженно, будто подчиняясь палочке невидимого дирижера. А может, они просто гудели в такт чему-то, гудели от переизбытка чувств – понять было невозможно.

– А им тут неплохо, – сказал вдруг Иван смуглянке, – хочешь туда, в вечное блаженство?

Смуглянка обожгла его ненавидящим взглядом. Отвернулась.

Они выпрыгнули из гамака, пошли вдоль стены, оглядывая висящих. Смуглянка, сама того не замечая, тихонько подвывала им. Вид у нее был совершенно обалделый.

Иван искал русоволосую. Но ее не было здесь.

Он бы узнал Лану, как бы она ни выглядела сейчас, он бы ее сразу выделил... а может, он уже прошел мимо? Сомнения терзали Ивана. Он теперь не хотел, да и не мог шутить, какие там шутки! И помимо всего в мозгу маятничком колотилось от виска к виску: «под колпаком! под колпаком! под колпаком!» А вдруг вернется этот самый, тот, о ком говорил вертухай, если он вообще существует, если это не бредни? Нет, не бредни! Сейчас Иван постоянно ощущал на себе чей-то взгляд. И ощущение это было необычайно сильным, словно следящий стоял в двух шагах от него, за спиной.

– Вон она! – вскрикнула смуглянка.

Иван подался вперед. Он еще не видел лица висящей, одни лишь густые русые волосы волнами падали вниз, скрывая ее, Лану. Это были ее волосы, таких не сыскать нигде больше! Иван заглянул снизу, позвал тихо:

– Лана! Пробудись, я пришел за тобой! Висящая приподняла голову, волосы рассыпались по верхней части мохнатого грушеобразного тела. Нет, это была не она! Иван даже отшатнулся.

– Кто там копошится? – ворчливо проговорила висящая, почти не размыкая губ. – Кто смеет прерывать мой сон?! А-а, это ничтожные смертные пожаловали к нам, понятно. И кто же вас сюда допустил, слизняки?! Кто посмел нарушить инструкции и рискнуть своей тупой башкой! Эй, охрана!

Иван поднял лучемет. Сказал тихо, но твердо:

– Будешь пыль поднимать – продырявлю, поняла?!

Висящая в бессильной злобе зашипела на Ивана, Но он не отвел взгляда.

– Вот и поглядим тогда, – продолжал он, – кто из нас смертный и кто может раньше на тот свет отправиться. А сейчас отвечай, где новенькая?

– Я ничего не знаю и знать не хочу, – прошипела висящая. – Ищи сам!

Ивану стало горько и обидно за всех этих... он даже не знал, как их называть теперь. Ведь были же нормальными здоровыми земными женщинами, может, и матерями, наверняка – любимыми и любящими. И на тебе! Такое превращение! Такая метаморфоза! Нет, наверняка их обрабатывали психотропными препаратами или еще чем-нибудь, недаром же их выдерживали в карантине, готовили, ждали, пока «созреют». Он был убежден, что дело здесь не чисто. Но у него была определенная цель. Он не мог всем помочь, да они и не желали его помощи. Но он был обязан вытащить из этого безвременного родильного дома ее, русоволосую!

И они снова побрели вдоль стены, мимо ряда, бесконечного ряда висящих маток. По дороге Иван решил все-таки разузнать, что двигало смуглянкой, почему она оказалась на особом положении.

И та выложила. То ли от безысходности, то ли будучи в шоке от увиденного, но она сказала:

– Я стала на этих трехглазых работать вовсе не потому, что все мне на Земле осточертело, это ты перегнул! У меня было два пути: или на подвески, или – в садик. Да любая дура на моем месте выбрала бы то же самое. И то-ведь не навечно же, не до смерти! Это просто оттяжка, отсрочка лет до сорока, от силы, сорока пяти, а там... они все равно бы меня приспособили! Только я бы была и не против – после сорока какая жизнь?! Лучше уж висеть вечно. Но не сейчас! Нет, только не сейчас, потом!

– Все ясненько, – заключил Иван.

Они дошли до решетчатой преграды. Крайняя висящая, полностью утратившая человеческий облик, наверное, одна из первых подвешенных здесь, принялась рычать на них, скалить зубы, плеваться. Вид у нее был безумный. Иван не верил, что так выглядя, можно испытывать блаженство. Нет, их просто одурманивали! На них нельзя было всерьез сердиться, их можно было только пожалеть.

– Для тебя пока что свободного места нет, – сказал он с улыбкой смуглянке.

– Хреново шутишь! – зло ответила та. – Все равно мы влипнем! Мне наплевать на тебя, ты сам заварил эту кашу. Но я почему должна страдать, а? Иван отпустил ее руку.

– Ладно, не страдай, – проговорил он раздраженно, – иди, гуляй!

Смуглянка рванулась было от него. Но тут же остановилась.

– Куда это я пойду? – растерянно пролепетала она не своим голосом.

– А куда хочешь!

– Ну уж нет! Сам заманил, а теперь бросаешь! Хватит! Хорошенького понемножку, меня и так многие бросали, хватит!

Теперь она сама вцепилась Ивану в локоть.

– Отпусти меня! – рявкнул он. – Мало того, что цепи таскать приходится, так еще и тебя. Отпусти, кому говорю!

– Иди!

– Нет!

– Ну, как знаешь, – смирился Иван. И на всякий случай проверил – на месте ли парализатор.

В решетке были широченные прямоугольные дыры. И они пролезли через нее, пролезли, не зная даже – куда, зачем.

Им пришлось пройти через трое дверей люков, прежде чем они попали в какую-то большую комнату, забитую непонятными станками-роботами с длинными гибкими манипуляторами, присосками, привесками, вращающимися дисками, прыгающими в залитых маслом цилиндрах шарами и прочим, прочим, прочим.

Для чего все это было нужно, Иван не имел ни малейшего представления. Может, это было какой-то подсобкой, придатком обеспечения того самого зала с матками, может, что-то другое. Во всяком случае, готового продукта всей этой кипучей машинной деятельности Иван не видел – казалось, все шло по замкнутому кругу, по внутреннему циклу.

– Чего стоишь дураком?! – процедила на ухо смуглянка.

– В смысле? – переспросил Иван.

– Ну и туп же ты, братец! Ты что, вечно собираешься с этими обрывками таскаться?

До Ивана дошло. Он подошел к ближайшему вращающемуся диску, подставил под иззубренный торец кольцо. Руку отбросило. Но Иван приспособился. Ему разодрало всю кожу, задело кость, но от одного обрывка цепи он избавился. Со вторым кольцом расправлялся осторожнее, без поспешности – умудрился даже не оцарапаться. Одно его только мучило во время всего этого процесса – вот сейчас освободится, ладно, пускай... а кто знает, может, через десять минут, через миг, или через три дня он снова окажется болтающимся в темнице на цепях? Нет, его уже не хватит тогда! Он лучше тогда захлестнет себе горло этими цепями, удушится! Лучше уж смерть, чем такая житуха развеселая с бесконечными подвешиваниями! Но тут же его рука непроизвольно легла на грудь, прижала к коже крест. Иван освободился от тирании чувств. Нет, он человек, он должен терпеть! Самоубийство-смертный грех! Он не позволит им довести себя до этой крайности. Терпеть, надо терпеть!

– Ты заснул, что ли? – смуглянка дернула его за руку, – Надо смываться отсюда, да поживей! Я нутром беду чую!

И она не ошиблась – наверху разом раздвинулись створчатые квадратные люки, вниз, разматываясь под собственной тяжестью, спустились веревочные лестницы – спустились очень выверенно, не попадая во вращающиеся детали машин и механизмов, а ложась концами в проходы между станками-роботами.

Ивану вспомнилась операция по захвату Гуга Хлодрика Буйного в Триесте. И по спине побежал холодок. Вот сейчас спрыгнет вниз, чуть придерживаясь за веревочные трапы, десяток-другой отважных трехглазых молодцев, и все! Он даже не попытался приподнять ствола лучемета.

Зато смуглянка вырвала у него из-за пояса парализатор, направила его дулом вверх. И Иван не стал у нее отнимать оружия, почему-то он ей доверился в этот миг.

– А-а, все понятно, – проскрипело сверху, – а мы-то думали, чего это экспонаты забарахлили, сбились с ритму, а теперь ясненько... опять этот слизняк поганый!

– Он, как есть он! – согласился с первым кто-то гундосый.

И вниз спустились двое. Спустились неторопливо, будто ощущали себя хозяевами положения. Иван не мог ошибиться – это были Хмаг и Гмых. Но теперь он знал, как поступать с подобными тварями, будь они живыми, полуживыми или киберами. Он резко вздернул ствол лучемета – и выдал половинный заряд. Голова Хмага отлетела, попала в какой-то крутящийся и подпрыгивающий ротор стана, и начала сама прыгать, крутиться, трястись, временами посверкивая на Ивана бессмысленными черными глазами.

– Как это? – гундосо вопросил Гмых. – Это же непорядок!

– А вот так! – выкрикнул Иван.

И снова нажал на гашетку-крюк. Но теперь он был более экономным, мало ли что могло произойти.

Гмых, недовольно и обиженно крякнув, рухнул на широкую конвейерную ленту и поехал куда-то, покатился, подпрыгивая на ней, тряся расслабленными восьмипалыми руками.

– Молодец! – шепнула смуглянка на ухо Ивану. – Теперь ты мне по-настоящему нравишься!

Она не успела договорить последнего слова, как сверху по лесенкам спустилось еще двое трехглазых – и снова это были Гмых с Хмагом! Это было невероятно, но это было так! Иван не сразу понял, что это самые обычные клоны-двойники – их может быть пара, две, сто пар, а может, и сто тысяч! Они неистребимы! Это как сказочный Змей-Горыныч, у которого на месте каждой отрубленной головы вырастают две новые! Это конец, его конец!

– Получай!

Хмага-второго Иван срезал на лету, тот не успел еще и ноги поставить на пол. Дубль-Гмыха он не стал убивать, он просто выждал момента, когда тот завис над пилообразными дисками, и сбил его слабеньким лучиком с лестницы. Гмых упал, диски сделали свое, они очень быстро перемололи его тело, лишь голова не прошла между ними – и принялась, как и у первого Гмыха, трястись, как и у первого Хмага, подпрыгивать и вращаться. Иван поглядел на индикатор магазина лучемета – оставалось на пять-шесть выстрелов средней мощности. Он еще постоит за себя!

Но сверху лезли новые гмыхи, новые хмаги. И конца им не было видно.

Смуглянку била нервная дрожь, вероятно, она еще не привыкла ко всем прелестям этого мира. Каждый раз, когда мимо нее, трясясь и стуча головой на ребрах, прокатывало тело Гмыха, влекомое конвейерной лентой, она вскрикивала, закрывала глаза, пряталась за Ивана. Парализатором она так и не воспользовалась, видно, совершенно растерявшись, а может, и просто со страху, из боязни трехглазых.

А Иван палил и палил. Он жег спускающихся одного за другим, без пощады: В комнате-цехе творилось невообразимое. Вся она была завалена трупами трехглазых клонов, повсюду прыгали, скакали, вертелись жуткие головы, мелькали и пропадали в чревах механизмов руки, когтистые лапы, обрубки тел. Все было залито и заляпано гнусной, вонючей, зелено-желтой кровью... может, это была вовсе и не кровь, а смазочно-живительная жидкость, текущая в трубках-артериях и шлангах-венах киборгов. Иван не разбирался, ему надо было уцелеть в этой перестрелке, односторонней перестрелке, похожей больше на бойню, на истребление почти беззащитных гмыхо-хмагов.

Сам Иван тоже был залит мерзкой дрянью. И у него не было времени, чтоб утереться, он палил и палил. Но он знал, что сила за ними, знал, что и победа в конце концов будет за ними – они его возьмут числом, задавят, завалят, как заваливают своими телами ручей-преграду переселяющиеся муравьи.

– Прекрати-и-и!!! – заорала вдруг из-за спины смуглянка. – Хвати-и-ит!!!

Иван оттолкнул ее. Не бабье это дело. Он как раз срезал очередного клона. И не сразу понял, что магазин пуст. Он увлекся, растранжирил все запасы. Теперь они могли с ним делать что хотели!

В комнате-цехе был сущий ад. Она превратилась в чудовищную мясорубку. В ней невозможно было оставаться: перемалываемые кости хрустели и трещали, пол был залит желто-зеленым, Иван стоял по щиколотку в этой липкой дряни, головы прыгали словно сотни баскетбольных мячей, смуглянка билась в истерике, что-то пыталась произнести членораздельное, но ей это не удавалось. Иван и сам был близок к обмороку.

– Ну чего там, поуспокоился? – спросил гундосо сверху очередной Гмых, просунул голову в люк, потом и сам полез, как был, так и полез – вниз головой, цепляясь корявыми лапами.

– Притомился, – вяло поддержал напарника очередной Хмаг. И тоже стал спускаться.

Они явно не торопились. А Ивана трясло, било, колотило, он не мог выжидать ни секунды, нервы были на пределе. Он готов был броситься на них с кулаками, драться в рукопашную. И в то же время не мог сдвинуться с места.

– Я сколько раз говорил, нечего эту мразь сюда запускать, – прогундосил Гмых. – Вот видишь, кто был прав?! – Он ткнул корявым когтистым пальцем в сторону своего близнеца, продолжающего бесконечное кружение-путешествие на конвейерной ленте.

– А кто спорит! – отозвался Хмаг.

Он подошел к Ивану и ударил его кулачищем прямо в нос. Удар был столь силен, что Иван, сбивая с ног смуглянку, полетел на пол, в жижу.

– Убью-ю! Убью-ю-ю! – закричала смуглянка, выставляя парализатор. – Не подходи-и!!!

Но она так и не нажала на спусковой крюк.

Гмых подошел к Ивану, нагнулся и трижды ударил его кулаком по голове. Потом отступил на шаг, отвел корявую четырехпалую когтистую лапищу, да так наподдал, что Иван отлетел по проходу шагов на десять.

– Это чтоб на дороге не мешался! – пояснил Гмых.

Они схватили смуглянку с обеих сторон за руки, встряхнули, потом еще раз, сильнее – и она потеряла сознание.

– Ну, пока! – проскрипел Гмых.

– До свиданьица, то есть! – уточнил Хмаг.

И они ушли, волоча за собою всю заляпанную брызгами, измызганную в желто-зеленом и безжизненную смуглянку, ушли через обычную боковую дверь, которая словно по команде распахнулась перед ними прямо напротив того места, где лежал Иван.

Харх-А-ан-Ха-Архан-Хархан-А –Меж-арха-анье. Год 124-ый, месяц развлечений

Он лежал недолго. Надо было уходить, пока не хватились. А что хватятся, Иван не сомневался.

Он встал. Обрывками комбинезонов, как мог стер с себя вонючую и уже подсыхающую зелень. Ладонями обтер лицо. Потом, когда первый Гмых проплывал на ленте мимо него, стянул тело с ленты, вытряхнул его из комбинезона, предварительно распустив пояс и боковые узлы. Комбинезон натянул на себя – сколько можно голышом, в одном поясе и узеньких тонких трусах, разгуливать по этому миру! Закинул за спину лучемет. И пошел к распахнутым дверям.

Челюсть саднило после ударов. Да и под ребрами что-то болело. Но Иван, знал – переломов нет, трещин тоже. Да и будь они, у него есть яйцо-превращатель!

С полдороги он вернулся, подобрал обрывок цепи. Может, пригодится еще! Сейчас все может пригодиться. Сунул цепь в карман – в широченный набедренный карман комбинезона.

Ничего у него не получалось, абсолютно ничего, за что бы ни взялся! Лану не отыскал! Смуглянку увели! Что с ней будет, где она сейчас?! Кровавая бойня, эта жуткая мясорубка закончилась какой-то идиотской комедией! Ему даже не предъявили обвинения, даже не сказали ничего, лишь отпихнули с Дороги! Это был верх презрения. Ну и наплевать!

Иван перешагнул через порог. И увидал шар – точно такой-же шар, какой стоял в садике, на котором любил сиживать и пошевеливать пальчиками жирный вертухай-доброжелатель.

Иван чуть не бегом кинулся к шару. И все же приостановился, не доходя метров трех. Он увидал, что здесь множество подобных шаров, к какому идти, какой нужный?! А вдруг это уже отработанные переходные шлюзы?! Или наоборот, еще не сданные в эксплуатацию? Нет, надо пробовать!

Он ткнулся в боковину. Не тут-то было! Зашел с другой стороны. Потом вскарабкался наверх. Ударил несколько раз в шар прикладом лучемета. Все понапрасну!

Чего он только не перепробовал: и на четвереньках пытался вползти, и спиной, как советовал жирный вертухай, и головой бился... Устал. Присел передохнуть, прислонился к ребристой поверхности.

Ах, как он устал! И не сейчас, не здесь, а да все дни, может, и месяцы пребывания в треклятой Системе.

Он провел ладонью по подбородку. Но тот не прощупывался. Если каких-то три дня назад он еще кололся и был похож на жесткую щетку с коротким ворсом, какими обычно вычищают собакам шерсть, то сейчас это была уже настоящая борода. Бриться было нечем, негде, некогда да и незачем! Иван вздохнул, опустил руку на колено. Оброс, одичал, вон и ребра торчат... а есть почему-то не хочется! Вспомнив про еду, он вытащил из пояса два шарика, проглотил. И сразу же в голове появилась смутная какая-то мыслишка – неужто он настолько неинтересен местным, что его даже не желают обыскать, отобрать то, что при нем, изучить, исследовать эти предметы, ведь давно же могли! АН нет! Это было непостижимо! Хотя, впрочем, Ивану подумалось и другое – вот взять муравья, к примеру, волокет он свое богатство, былиночку, жука дохлого или личинку, иголку палой хвои, ведь у человека не возникает желания отобрать у жалкого мураша его «богатства», ведь так?! Но он все-таки не муравей! Или же муравей?! С ума можно было сойти.

Но хватит, пора вставать! Иван выпрямил ноги, невольно уперся спиной в шар – и тот сдвинулся, покатился. А Иван не удержал равновесия и, так и не успев выпрямиться, повалился назад. Врожденное хладнокровие и отменная реакция спасли его – увидав на месте откатившегося шара провал, Иван извернулся, ударился коленями о края, полетел вниз, но успел-таки зацепиться. Вися на кончиках пальцев, он умудрился подтянуться и через какую-нибудь секунду выскочил бы наверх. Но шар вдруг пошел прямо на него – неумолимо, всей своей каменной тяжестью. Иван не захотел быть придавленным – будь, что будет! И он расслабил руки. Вовремя расслабил – самодвижущийся шлюз паровым молотом приближался к лунке-наковальне, стремясь обрести покой, и вот шар встал на свое место, закрывая провал, застилая свет белый. А Иван полетел вниз.

Казалось бы, должен был привыкнуть ко всем этим падениям. Но разве привыкнешь! Каждый раз у него что-то в груди обрывалось, в мозгу стучало: «ну, все! это конец!» И каждый раз выносила нелегкая! Вот и сейчас вынесла: Иван падал недолго. Да и странным каким-то было падение – поначалу он летел вниз, точно вниз! Потом он потерял ориентацию, а еще чуть позже он вдруг ощутил, что летит вверх, а низ – внизу, как ему и положено. И настал момент, когда он остановился, когда кончился этот полет, и Иван застыл на миг. Застыл, чтобы начать обратное падение-полет. И он почувствовал – вот сейчас случится непоправимое, если он не предпримет чего-либо, его как гирю маятника будет носить по мрачной трубе туда и обратно, без остановки, без начала и конца движения, и тогда он сам станет вечным, да таким вечным, что все эти марты-матки позавидуют бесконечности его маятникообразного существования в трубе... Что мог сделать Иван, что он мог предпринять? Лишь одно – он растопырил руки и ноги, пытаясь нащупать хоть что-нибудь, за что можно уцепиться, и он уже летел вниз, когда в ладонь ударило что-то, чуть не вывернуло от резкой остановки руку... Он стерпел боль. Ухватился и другой рукой. И все понял – это были перекладины самой обычной железной лестницы.

Внизу, или точнее, там, откуда упал, Иван уже был. Оставалось одно – лезть наверх.

И он полез. Стимуляторы начали действовать еще несколько минут назад, и потому Иван даже и не лез, тем более, не полз, а чуть ли не вприпрыжку бежал по перекладинам. Он не боялся оскользнуться, оступиться – тело шло на автопилоте. А голова беспрестанно осмысливала, анализировала происходящее, пыталась увязать с предыдущим, выстроить какую-то логическую цепочку. Ни черта не получалось! Логика отсутствовала даже в тех вещах, которые не были связаны с этим проклятым миром. Как Иван радовался восстановительным функциям, регенеративным способностям яйца-превращателя! Он сам себе казался полубогом, неуязвимым и бессмертным навроде какого-нибудь сказочного Кощея Бессмертного... И вдруг вспомнился старина Гуг, все сразу разрушилось – ведь Буйный как прыгал на своем биопротезе, так и продолжал на нем прыгать, несмотря на то, что не раз перекидывался из одной оболочки в другую! Значит, не действовала на него эта хреновина?! Иван на бегу нащупал в поясе яйцо-превращатель – главное, оно на месте, с остальным позже разберемся!

Он задрал голову – вверху был проем, дыра. Слабый свет доходил – до перекладинок лестницы, высвечивал их. Иван замедлил ход. Его насторожило, что ни крышки, ни люка, ничего похоже не было видно... Открытый выход? А там что? Дракон-птеродактиль со своим семейством? А может, очередные Гмых и Хмаг?! Нет, не нравилось это Ивану. Если нет никакой заглушки-задвижки, значит, там что-то такое, что, может, и вылезать-то не стоит!

Он очень осторожно высунул голову, огляделся. Опасности вроде не было. Правда, с таким обзором разве разглядишь? На уровне Ивановых глаз валялся уже знакомый разноцветный мусор, плит не было, зато были какие-то черные сваренные меж собою вкривь и вкось железяки, напоминавшие старинные рельсы. Никто не нападал, не бил, не приветствовал – и это уже было добрым знаком.

Иван выпрыгнул наверх одним махом, готовый ко всему, готовый тут же свалиться вниз, в трубу. Но вся его готовность тут же пропала, растворилась, а ноги подогнулись – Иван уселся на ближайшую рельсину и обхватил голову руками.

Он ожидал чего угодно. Но только не этого. Позади была труба – и в прямом и в переносном смыслах. А здесь, наверху – и того хуже! Иван сидел на заваленной всякой дрянью площадочке размером с кузов бронехода. А внизу, куда ни глянь, во все стороны бушевало море – самое настоящее, не хуже чем на Земле! Может, даже океан. Чертовым пальцем торчала вверх скала, на вершине которой находился Иван. Лизали ее подножие свирепые пенные валы, накатывались в беспорядочном движении волны, закручивались, вздымая вверх клубы водяной пыли, гигантские воронки – и вообще было такое впечатление, что это самое море-океан внизу сошло с ума. Нарушая все законы природы, оно схлестнуло воедино и водопады и фонтаны, и цунами и водовороты, и вообще не поймешь чего – это была какая-то бесшабашно-удалая запьянцовски-разгульная вакханалия морского владыки, не иначе. Иван подполз к краю. И у него сразу закружилась голова. Да и немудрено, до бушующих валов было не меньше четырехсот метров.

Все! Это была последняя точка его маршрута! Внизу – труба, куда ни подайся! Только если в одной трубе просто «труба», так в другой, в море-океане – верная погибель. Крыльев у Ивана не было, природа не одарила таковыми, летательных приспособлений – тоже. Были правда в поясе антигравитаторы разовые – но это же детский лепет, насмешка, это для прыжков на три-четыре сотни метров, не больше! Ну, если совместить сразу пять-шесть штук, можно и на километр махнуть – но и это не выход, океан бескраен!

Иван перестал созерцать подножие скалы, пенные буруны. Всмотрелся в даль. Горизонт был невероятно далек – по всей видимости эта планета раза в три превышала в поперечнике Землю. Но почему тогда Иван не чувствовал ее усиленного притяжения? О-хо-хо, тут было тысячи «почему»!

Километров за шесть с половиной, если Ивана не подводил глазомер, волны, валы, прочие проявления буйного нрава морского владыки стихали, там была почти ровная водная гладь. Такой переход был неестественным. Но Иван верил глазам. В принципе, для него проплыть с десяток километров не составляло труда. Но как проплыть?! Как попасть в саму воду?! Прыгнешь вниз – так или в воронку уйдешь, или волной о скалу расшибет! И это при том, если благополучно долетишь до воды, не разобьешься об нее. Иван прыгал на Земле с сорокаметровых тренировочных вышек. Но одно дело сорок метров и ровная водная гладь, и совсем другое – четыреста и ад морской!

И все же Иван нащупал ромбики-капсулки антигравитаторов разовых, вытащил, прилепил пару к вискам, пару под мышками, еще пару к лодыжкам. Оставался один. Но Иван не успел пристроить его, произошло что-то непонятное – все вдруг дернулось в его глазах, упала какая-то тень. И только после он уже почувствовал прикосновение чего-то острого к спине – ткань комбинезона затрещала, лопнула. И он, приподнятый неизвестной силой на полметра, упал снова на площадку и, не пытаясь разобраться, в чем дело, юркнул в дыру, притих. Над самой головой клацнул клюв, сверкнули жуткие когти.

Все становилось на свои места. Иван даже вздохнул с облегчением. И еще бы не радоваться – это были не харханяне, не разумные обитатели Системы с их вывертами! Это были обычные безмозглые твари, прожорливые, гадкие, гнусные, свирепые, но главное, тупые! Иван уже видал таких, когда они первый раз влезли с Ланой в шар, а потом он высунулся в дыру и оказался под прозрачным колпаком. Но тогда был колпак. А теперь никакой защиты!

За первой тварью прилетела вторая, а там и третья, десятая, сотая... Ивану казалось, что прожорливых летунов тысячи, так они отчаянно и злобно, громко и бестолково галдели, свистели, шипели, гортанно вскрикивали, дрались меж собою, тыча без разбору и клювами, и прямыми острыми рогами, выдирая пучки перьев из собратьев, пакостя, измазывая все внизу белым жидким пометом.

Но к Ивану пробраться они не могли – лаз был узок, а крылья слишком велики.

Через полчаса вся эта пернатая, рогато-клювастая братия поуспокоилась и расселась рядками вокруг дыры, выжидая, когда же лакомая добыча вылезет. В намерениях их можно было не сомневаться.

И тогда Иван решил действовать. А что еще оставалось?! Сидеть и выжидать, пока им снова займутся ребята из местной службы слежения?! Ну уж нет, лучше погибнуть в мерзких клювах. Решение созрело мгновенно. Иван лишь взглянул на индикатор лучемета – в заряднике скопилось чуток энергии, совсем мало, но чтобы пугануть хватит. Он повернул ромбики антигравитаторов. Почувствовал легкость. И не мешкая, выскочил наружу. Ближайших тварей он сжег в прыжке. Полыхнувшее пламя отпугнуло прочих. Но не слишком-то отпугнуло – они лишь шарахнулись от него, и тут же воспряли духом, набросились на Ивана. Троим или четверым он перебил шеи лучеметом – сейчас Иван использовал его как дубину, еще двоих отбросил ногами. И тут же оттолкнулся от края площадки, прыгнул.

Океан внизу бушевал с возрастающей осатанелостью. Но теперь Ивана это волновало меньше всего – до поверхности было далеко, да и антигравитаторы удержат, а вот твари уже настигали его. Он отчаянно отбивался лучеметом-дубиной, бил по головам, телам, куда придется... но что толку бить по голове безмозглого ящера-птицу! Они лишь отскакивали, падали на миг, теряя ориентацию, но тут же нагоняли, тянули к добыче когти, клювы.

Ивана спасало одно – не дубина-лучемет, не выучка и не действие антигравитаторов – а то, что твари мешали друг другу, они отпихивали собратьев, путались в собственных лапах, крыльях, клювах, рогах, падали, поднимались, снова путались, горланили, клекотали – только перья летели во все стороны.

А Иван летел, летел вперед, несмотря ни на что! Скорость была мала. И он должен был вот-вот упасть! Но одна опасность миновала – он может утонуть, пропасть в воронке, его могут разорвать в клочья клювастые, но теперь его уже не разобьет о скалу волнами! Иван умел драться за свою жизнь. И он использовал любой шанс, даже если это был один шанс из десяти тысяч!

Впрочем радоваться долго не, пришлось. Одна из тварей, наиболее удачливая, сильная и злобная, вырвалась из кучи-малы, вцепилась в Иванову спину, не разбирая, где ткань, где кожа, раздирая все. И понесла, понесла... Она сразу оторвалась от преследующих, хотя стая гналась, Иван видел. Стоял такой дикий гвалт, писк, крик, визг, скрип и вообще непонятно что, словно все отродия ада бросились в погоню за извергнутым преисподнею демоном!

Боль была непереносимая. Но и непереносимую боль человек переносит! Иван тыкал снизу в брюхо твари лучеметом. Но та не реагировала. Она даже не орала, не клекотала, молчком тащила добычу.

Чтобы хоть как-то уменьшить боль, Иван ухватился руками за лапы, подтянулся. Тварь задергалась, затрепыхалась, но скорости не снизила. А погоня отставала. Иван повернул голову – и только теперь оценил, что же это было: полнеба закрывала собою неисчислимая дико орущая пернатая стая! Да, только их число спасло Ивана, будь клювастых двое, трое, и ему не миновать бы смерти!

А когда он посмотрел вперед, то глазам своим не поверил – на горизонте сумрачной фантастической громадой стоял скалистый остров. До него было очень далеко, невероятно далеко по земным меркам, но остров был просто исполинским, если он так выглядел на расстоянии. По всей видимости, гнездо твари, несущей Ивана, и было на том острове. Но Иван не хотел попадать в гнездо, хватит уже!

Он поглядел вниз – они как раз пролетали над необъяснимой, но существующей границей между океаном бушующим и океаном спокойным. Иван даже поблагодарил глупую и прожорливую тварь – это она его вынесла сюда, она дотащила его до водной глади, на антигравитаторах он прошел бы лишь половину пути!

Боль притупилась, теперь он почти не чувствовал ее, точнее, он заставлял себя не чувствовать ее, что ни говори, а космолетчик экстракласса недаром десять лет проходил подготовку! На Гиргее, когда его проткнула насквозь ядовитым носом рыба-палач, было значительно больнее, в тысячу раз больнее. Но и тогда он усилием воли сумел отключить связь рецепторов с болевыми центрами в мозгу. Главное, не было бы заражения, ведь похоже, эти твари питались не только свежатинкой, но мертвечиной, падалью, недаром они напоминали сверхгигантских и уродливых гибридов земного грифа с гадрианским рогатоголовым гнилоедом.

Иван отпустил лапу, одной рукой слазил в пояс, вытащил таблетку поливита, проглотил. Теперь можно было не беспокоиться – поливит мгновенно уничтожал любую заразу. Его запустили в серийное производство лишь за пару лет до Иванова отлета. Это было новейшее сверхсильнодействующее средство. Надо было поблагодарить спятившего, но все же доброго и верного приятеля Сержа Синицки, Серегу!

Рогатая тварь не трогала Ивана, видно, берегла для птенцов. Но Иван ее саму беречь не собирался. Он все рассчитал и выжидал теперь удобного момента. Главное, не опоздать! Лучше проплыть лишний километр, чем разбиться о каменную поверхность острова. А теперь Иван видел – остров этот – сплошная скала. Лишь несколько высоких башен с маленькими окошечками торчали среди каменных нагромождений. Пора!

Он резко подтянулся, ухватив тварь за лапы, ухватив повыше, чуть ли не у самого брюха. Подтянулся и сразу же перехватился, закусывая губу, чувствуя, как со спины лоскутами слезает кожа. Следующим прыжком-перехватом он добрался до длинной голой шеи. Тварь перепугалась, замерла, размахивая гигантскими крыльями, потянула шипастый клюв к Ивану. Но было поздно – Иван висел на шее, почти у головы. В него снова вцепились когтистые лапы. Но поздно! Поздно! Иван уже ломал шейные позвонки, скручивая шею... еще одно усилие – и голова бессильно свесилась, из клюва послышался смертный хрип. Тварь еще трепыхалась, еще взмахивала крыльями. Но Ивана она уже не интересовала.

Он, придерживая на груди ремень лучемета, прижав локти к телу и чуть подогнув ноги, летел вниз. Где-то далеко-далеко у горизонта галдела стая, чуть выше, медленно, растопырив уродливые крылья, падал клювастый. А Иван летел камнем! Полкилометра – сразу и не упадешь! Нужно еще и дождаться!

Это были томительные секунды. Малейший промах, невидимая осечка – и его расшибет о безмятежную и ласковую на вид водную гладь. За сотню метров над поверхностью Иван чуть расправил руки – и сразу его положение выровнялось, теперь он падал вниз ногами. Важно было не завалиться на спину, и потому Иван прижал подбородок к груди, он был опытным спортсменом-парашютистом, он был прыгуном в воду, он знал, что делать... И все же такое с ним было впервые.

Удар встряхнул, будто не в воду, а на камень упал. Но это было первое ощущение. Иван стремительно погружался в пучину, а сам радовался – все цело, все позади, он спасен! Он умудрился каким-то чудом даже не сломать ничего, не вывихнуть ног и рук!

Его опустило метров на двадцать пять. И он не сопротивлялся, не замедлял движения. Спасен! Прохладные струи обтекали его тело, сливались в одно целое над головой. Вода была прозрачна, чиста. Иван поднял голову вверх и увидал небольшой круглый просвет, словно солнце плескалось в верхних слоях воды. И пошел наверх. Всплыл он возле чуть покачивающегося на ряби трупа клювастого. Отпихнулся от него ногой. И поплыл к острову.

Трижды на него пытались нападать зубастые рыбины типа земных акул, только трехглазые и с корявыми лапами вместо плавников. Но Иван отбивался от них. Рыбины оставили его в покое, уплыли. А вот спину жгло – то ли вода была с растворами солей, то ли ссадины и раны были глубоки и реагировали на все. Иван старался не замечать этого. Он тихо и размеренно взмахивал руками, плыл к острову.

И он еще не знал, что его там ждали. Он вообще ничегошеньки не знал – будущее было темным, непредсказуемым.

Обдирая колени об острые выступы береговых наслоений, он выбрался из воды. Нагромождения камней-валунов, песчаное побережье, уходящие ввысь уступы скал не вызывали особой тревоги – все было дико, первозданно. А Иван меньше всего боялся первозданного и дикого.

Он прошелся по отмели, не снимая комбинезона, отжал с него воду, отдышался. Усталость накатила внезапно, наверное, действие стимуляторов закончилось. Но когда Иван уже собирался улечься на песочек, закинуть руки за голову и вздремнуть минут десять-пятнадцать, из-за камней вдруг с гиком и гвалтом высыпала орава негуманоидов странного вида. Именно орава!

Местные обитатели были, видно, дики и первозданны, как местный ландшафт, а может, просто корчили из себя таковых. На них не было комбинезонов, лишь пучки травы чуть прикрывали бедра. На запястьях и щиколотках болтались толстенные кольца-браслеты, из носов торчали стреловидные украшения. Вдобавок ко всему эти дикари размахивали штуковинами, напоминавшими смесь гидрогарпунов с граблями.

Иван с трудом улавливал смысл криков. Даже переговорник еле справлялся, ибо было там нечто подобное:

– А-ай! У-уй! Бей! Бей! Угу-гу! Ого-го! И-эх! И-эх! Окружай! Эге-ге-гей!!!

Лишь несколько кричали по-знакомому:

– Арра-ахх!!! Ар-ра-а-а-а-аххх!!!

И уж совсем все стало понятно, когда тонким Голосом завопил некто невидимый:

– Да здравствует месяц развлечений! Ар-ра-ах!

Все хором и с дикарской необузданностью заорали:

– А-ра-а-аххх!!!

Иван поглядел в сторону моря-океана. Ему впору было бросаться обратно в его волны. Да только разнаряженная и размалеванная орава не дала ему этого сделать. На него набросились разом, со всех сторон, оглушили ударами лап и гарпунов, запинали ногами, заплевали, крича что-то похабное в глаза, уши, лицо... Но добивать не стали.

– Вяжи изошедшего из глубины бездны! – приказал кто-то важно. – Вяжи! боги Ха-А-хана требуют жертвы!

– Ар-ра-ах!!! – завопила снова орава беснующихся.

Ивана связали. Связали без всякого почтения, как вяжут какого-нибудь борова. И поволокли. Десять или двенадцать дикарей ухватились за конец длиннющего каната. Они, видно, застоялись. Иначе было непонятно, почему они бросились вдруг в глубь острова, не обращая внимания на то, как они тащат жертву, смогут ли они ее таким вот образом дотащить куда требуется живьем. похоже, им было все до лампочки!

Иван еле успевал уворачиваться, отпихиваться руками от камней. И все равно за несколько минут он набил столько шишек, получил столько тумаков, что и не сосчитать. Особенно больно было, когда он падал на спину, или задевал ей обо что-то.

Наконец движение кончилось. – Его снова окружили, вытряхнули из комбинезона. Повесили за спину бесполезный лучемет, обмотали обрывок цепи вокруг талии, раз пять ткнули, видно, для порядку, чтоб не забывался, кулаками в лицо.

Но зато на заклание Ивана несли со всеми почестями. Он вдруг почувствовал, что отношение изменилось коренным образом. А что на заклание – он не сомневался. Стоило преодолевать все тяготы, чтобы тебя принесли в жертву каким-то языческим богам, каким-то идолам!

– Эй вы, идиоты разукрашенные! – орал Иван, теряя самообладание. – Даже самая жалкая жертва имеет право знать, что с ней делают, ради чего?!

– Заткнись! – сказал ближайший негуманоид, рогатый и совершенно зеленый. – Твое дело не трепыхаться!

– Слыхал уже!

Ивана втащили на возвышение. Привязали к столбу. И тогда он сразу все понял. Прямо за ним стояли два огромных устрашающего вида идола. Надеяться на то, что такие вот боги благосклонны к гостям, доброжелательны и гуманны, было бы наивно. Такие страшилища могли требовать лишь одного – крови! И чем больше, тем для них, судя по всему, лучше.

Но и это было не главное. Теперь Иван имел возможность спокойненько оглядеться. И то, каким образом его собирались приносить в жертву, Ивана не порадовало. Он принял за обычное возвышение, за помост, трехметровый штабель толстенных бревен, уложенных крестообразно, срубом. Бревна были щедро усыпаны и обложены хворостом.

– В жертву!

– Жечь! Жечь!

– Давай, начинай! Месяц кончается!

– Харх и Арх требуют жертвы! Чего тянете!!!

– Ар-ра-аххх!!!

Орава все увеличивалась. Теперь это была не орава, а огромная толпа. Все прыгали, гомонили, размахивали гарпунами-граблями, но близко к Ивану подходить остерегались.

Когда напряжение достигло критической точки, когда толпа готова была растерзать Ивана руками, не дожидаясь, пока поднесут огонек к вязанкам хвороста, сквозь нее вдруг протиснулся двурогий негуманоид в черной длинной накидке, вздел вверх длинную клюку-жезл с искривленной загогулиной в навершии и проревел звероголосо:

– Ша-а, плебеи!

Гул стих моментально. И вслед первому двурогому протиснулись еще шестеро или семеро. Вид у каждого из них был настолько злобен и дик, что Иван понял, пощады не будет. Кроме того, двое из двурогих держали в корявых лапах незажженные факелы.

– На исходе, знаменательного месяца и во исполнение тысячелетних традиций нам предстоит в этот час принести нашим кротким и миролюбивым богам Арху и Харху небольшую жертву. Взгляните на это чудовище – двурогий ткнул Ивана кривым когтем.

– Сме-е-ерть!!! – завопили из толпы.

И лишь теперь Иван разглядел, что в толпе много женщин и детей. Женщины все были четырехгруды, крутобедры, но и лысы, шишкасты, чешуйчаты. А в первом ряду стояла старая Иванова знакомая. Он бы ее узнал из тысяч негуманоидок – такие глаза, такой рот были только у нее. Она что-то кричала. Но в общем гуле невозможно было разобрать ее голоса. Потом она наклонилась, подняла с земли камень и бросила в Ивана. Камень попал в колено, отскочил. Но тут же градом посыпались другие камни – толпа заразительна в своем единстве и воодушевлении. Она была готова забить жертву, не дожидаясь положенных церемоний.

– Стойте, плебеи! – рыкнул первый двурогий. – Или вы хотите обидеть наших кротких богов?!

Плебеи тут же прекратили обстрел Ивана камнями, замерли, не дыша. А четырехгрудая красавица показала Ивану кулак, но тут же не удержалась, подмигнула, и губы ее плотоядно вытянулись вперед, стали влажными, манящими, зазывными. Иван перевел взгляд.

– Боги должны решить, на каком огне следует приготовить для них жертву – на быстром или на медленном! – провозгласил двурогий. Кто осмелится?

Из толпы никто не вышел. Тогда двурогий ткнул пальцем назад, ткнул не глядя. И двое дюжих молодцев с копьями-гарпунами выволокли на площадь перед штабелями одного из дикарей – длинного, серочешуйчатого, с кольцом в носу и парализатором местного производства за поясом. Парализатор стражи выдернули сразу, отбросили. Длинного поставили между идолов, напротив Ивана. И был этот длинный ни жив, ни мертв: Похоже, он совершенно не ожидал, что ему выпадет эдакая доля.

Двурогий заговорил мягче, добродушнее:

– Соплеменники и гости нашего племени, друзья мои, вы знаете обычаи. Арх предуготавливает нам хорошую жизнь, ну, а Хар – длинную. Они всегда вместе и всегда врозь. Они противостоят друг другу, но и не могут обойтись один без другого, таков удел высших сил. Они выбрали этого мозгляка! – он ткнул пальцем в длинного. Они вложили в мои руки священную пращу. Им и решать! В какую сторону упадет мозгляк – так и порешат боги. Арх за быстрый огонь, Харх – за медленный. Подайте пращу.

Стражники сунули ему что-то. И Иван не успел опомниться, как из пращи, конец которой двурогий крутанул с немыслимым проворством, вылетел камень, наверное, тоже священный, и ударил длинного прямо в лоб. Длинный постоял-постоял немного. И рухнул в сторону Харха.

– Боги решили готовить жертву на медленном огне! – объявил двурогий. – Приступим же!

Факелы в руках его помощников вспыхнули сами собой. И разом ахнула толпа. Ей явно нравилось зрелище. Про длинного забыли.

– Постойте! – вдруг раздраженно выкрикнул двурогий. – Не годится спешки ради пренебрегать старыми законами. Эй!

Из толпы не вышла, а прямо-таки выползла дряхлая старуха в белой накидке, кивнула двурогому и направилась к Ивану. Она не смогла сама взобраться на возвышение. И ее подняли туда двое стражников. Тут же спустились.

Старуха взмахнула руками, широченные белые рукава спустились по ее чешуйчатой дряблой коже до самых плечей, и все увидали, что в изогнутых корявых пальцах старуха держит два острейших лезвия. Непонятно откуда появилась на ее впалой груди плоская, но широкая чаша-блюдо – она болталась на тоненькой желтой цепочке.

– По какому чину справлять обряд будем? – проскрежетала старуха. И поднесла лезвие к Иванову горлу.

– Надо спросить у богов! – изрек двурогий. И опять махнул рукой в сторону толпы.

На этот раз выволокли упирающегося толстяка. Толстяк орал, визжал, оправдывался в чем-то. Но с ним не церемонились. Двурогий, выхватив из складок одежды кривой нож, одним ударом вспорол брюхо толстяка, вытащил груду кишок, бросил их на землю, обрубил одну, верхнюю, и принялся наматывать толстяку на голову. Он мотал до тех пор, пока с пыльной земли не поднялся последний грязно-розовый отросток, пока лицо и шея толстяка не скрылась под толстенным слоем его же внутренностей, а потом объявил:

– Сорок семь оборотов – нечетное число! По малому чину!

Толстяка стражники сразу выпустили, и тот упал рядом с длинным, но в отличие от него еще долго корчился, дергался, елозил по земле. Только на него не смотрели. Все взгляды были устремлены на старушку с лезвиями.

Старушка пошамкала губами, пошмыгала носом.

– По малому, так по малому, – произнесла она без особого восторга. – Сделаем!

Она подошла к Ивану резанула его бритвой по животу и подставила чашу. Кровь стекала в нее медленно, будто нехотя.

Иван решил ни на что не реагировать. Он был в их руках. Мольбы и плачи не помогут, это очевидно. Оставалось лишь одно – умереть достойно и с честью, как и подобает землянину, человеку христианской веры, попавшему в лапы пребывающих во тьме язычников.

– Не понимаете, что творите! – бросил он в толпу.

И закусил губы. Больше они от него не добьются ни слова.

Старуха резанула у самого горла. Опять подставила чашу. А другой рукой потянулась к кресту, висящему на груди Ивана. Но под взглядом ледяных серых глаз вдруг обмерла, остановила руку.

– Чего тянешь?! – завопили из толпы.

– Всю потеху портишь!

– Давай!

– Режь!

– Жги!

Старуха не реагировала. Она набрала из разных мест Иванова тела полную чашу крови. И пошла к идолам поганым. Ей спешить было некуда. Она тщательно и со старанием выполняла обряд – запускала высохшую руку в чашу, потом смазывала губы идолу, одному, другому. Иван не знал, что там за механика внутри, но при каждом прикосновении старушечьей руки, идолы утробно и довольно урчали. Остатки старуха выплеснула идолам в лица, а точнее, в рожи. Более гнусных и зверских рож Иван не видывал. Но особо его поразило то, что идолы были двуглазы.

– Боги принимают жертву! – возвестил звериным рыком двурогий. – Пора!

Факельщики, не обращая внимания на то, что старуха еще не спустилась, со штабеля, бросили горящие факелы в хворост. Огонь занялся. Толпа загудела – не менее утробно, чем ее боги. Иван закрыл глаза.

– Ар-ра-а-а-дххх!!! – завопил жрец.

– Ар-ра-а-а-а-аххх!!! – откликнулась толпа.

Пламя подбиралось к пяткам. Воздух плавился и Иван видел совершенно искаженные жуткие морды стоявших в толпе. И без того страшные, сейчас искривленные в воздушных раскаленных линзах, они были просто неописуемы – до жути, до реализма кошмара, превосходящего все виды реализмов.

Пламя раскалило внутренности каменных идолов, и последние принялись сначала тихо, а потом все громче подвывать, выть. Ивану стало не по себе. Доигрался! – сверкнула в мозгу мысль. Он уже не молил Всемогущего о даровании жизни. Он был готов встретить свой конец как подобает, и мысленно просил об укреплении духа. Пламя взметнулось передним стеной. И дороги в этом пламени не было.

Иван закрыл глаза. Огонь подбирался все ближе, он жег, не давал дышать, пожирая весь кислород вокруг, он гудел, вибрировал, он уже опалил часть бороды и волос... Иван чувствовал, что начинает дрожать – неостановимо, крупно, будто его не жгли, а наоборот, морозили, будто его, облитого ледяной водой, выбросили зимой на улицу; его трясло, колотило, било. И он не сразу понял, что трясет-то не его, что это вибрирует столб к которому он привязан.

Столб трясся словно допотопная ракета на стартовой площадке. Но он не просто трясся. Он вдруг начал подниматься – медленно-медленно, по сантиметру в секунду, а то и меньше. Но он пошел вверх!

Иван ощутил, что он вместе со столбом вырывается из пламени, что толпа, костер, площадь, жрецы, идолы и все прочее, остается внизу, а его неумолимо влекет вверх!

Толпа бесновалась. Трехглазые вопили, словно их всех резали живьем.

– Ухо-о-одит!!!

– Прошляпили!!! Лови!!! Хватай!!!

– Сколько времени, эй, сколько щас?

– И-эх! Дурачье!

Это и еще многое другое доносилось снизу. Но громче всех прозвучал вдруг рык двурогого, жреца:

– Месяц развлечений окончен, плебеи!!!

Иван смотрел под ноги – и видел не только стремительно удаляющийся остров со всеми его каменными нагромождениями и башенками, он видел вырывающееся из основания столба пламя – это и было нечто наподобие ракеты!

Иван еще не понял, верить ли в свое спасение или нет, бред ли это, болевая галлюцинация – ведь могло быть, что на самом деле он стоит на площади, умирает в муках на костре, а ему мерещится все! Он не знал. И он не успел разобраться. Потому что его вдруг вместе со столбом-ракетой ударило о что-то вверху. Иван догадался – они пробили какое-то покрытие, ворвались куда-то. Но от удара он лишился сознания.

Хрустальный куб был прозрачнее, чем прежде. И трон сиял неестественной голубизной, переливался. Но вот только на троне никого не было.

Иван стоял, привязанный к столбу, посреди уже знакомого ему зала. Точнее, это столб стоял. А Иван висел на столбе. Он только что пришел в себя и ничего не мог понять. Как он оказался в Меж-архаанье? Что за ерунда?!

А пока он размышлял так, туго ворочая несвежими мозгами, случилось следующее. Из прозрачного куба, словно из собственной комнаты вышла Лана, русоволосая красавица. Вышла и направилась к Ивану. На ходу она произнесла обычным будничным тоном:

– Ну чего ты на меня так смотришь? Это же межуровневая дверь, и ничего в ней такого нету, все просто, я же привыкла... А вот ты все болтаешься на чем-то. Иван, ну ведь есть же мера, нельзя все время висеть. Слава Богу, что еще не кверх ногами. Ну, пусти, я развяжу.

Иван не мог рта раскрыть. Он опять был близок к обморочному состоянию. И все же выдавил из себя:

– Но почему?

– Почему, почему! А кто их знает! У них тут никакой не зал, не дворец! Это просто что-то навроде полигона, понял?!

– Нет, – прохрипел Иван.

– Вот и я не понимаю, – вздохнула Дана. – Они ничего не скрывают, ходить разрешают, где вздумается, чего хочешь, то и делай! А маток, говорят, и так хватает пока! Они готовят чего-то, так вроде бы говорили, только не сказали, что! И им надо изучать поведение этих, как они... а вот, земных особей! Короче, чокнешься с ними! Но кое-чем я уже овладела!

Иван потер затекшие руки. Отошел от столба. Ткнулся носом в лицо русоволосой и прошептал:

– А я думал, ты давно там, – он махнул рукой в неопределенном направлении.

– На том свете, что ли?

– Угу! Навроде!

Он целовал ее. И она отвечала. Но отвечала робко, неуверенно, будто опасаясь чего-то или зная, что они на виду, что за ними следят.

– Да брось ты, – прошептал он ей, – наплюй на этих монстров; ну их!

Она вырвалась. Побежала к кубу. Иван бросился за ней.

– Не надо! – выкрикнула она громко. – Еще рано! Ты потом придешь за мной, а сейчас рано! Уходи!

– Нет уж, – ответил Иван, – не рано! Самое время!

И увидал, что на троне появился изможденный Верховник. Будто из воздуха появился.

Меж-архаанье – Хархан-А – Предварительный ярус. Невидимый спектр. Система. Год 124-ый, временной провал

– А ты все шалишь?! – с укоризной спросил Верховник.

Ивану не понравился его тон. И он не ответил. Ему вообще сейчас было не до пугал и чучел с чьей-то сконцентрированной сущностью внутри.

Он бежал вслед за Ланой. Она влекла его... Но то, что было открыто для нее, было закрыто для Ивана. Лана проскользнула в хрустальный куб, будто это была голограмма. А Иван уперся руками в холодную твердую поверхность. С досады ударил по ней, но лишь отбил кулак.

– Я все равно заберу тебя отсюда! – выкрикнул он.

– Ежели только сам ноги унесешь, – насмешливо проговорил Верховник сипатым голосом Иванова приятеля-забулдыги.

Иван бросился на Верховника – он уже вспрыгнул на куб, замахнулся лучеметом-дубиной, включил усилием воли внутренний механизм ускорения. Но Верховник отшвырнул его от себя когтистой ногой, отшвырнул шутя, словно котенка. Иван несколько раз перевернулся в воздухе. Грохнулся на пол. Снова его спасло лишь умение падать.

– Ты мне больше не нужен, лягушонок, – сказал Верховник мягко и ласково, – ты оказался очень неинтересным и совсем не забавным. Если у вас там сейчас все такие, то наши ребята помрут со скуки! Вот было дело раньше, в годы моей юности, это да-а-а!

Иван приготовился выслушать длинный рассказ-воспоминание, к каким обычно склонны старики всех миров. Но Верховник остановился.

– Ладно уж, – сказал он неожиданно совершенно другим голосом, – надо быть последовательным, скажи спасибо! Раз я принял такое участие в твоей судьбе, лягушонок, раз уж я помогал тебе с самого начала, так и сейчас дам тебе шанс. Но учти, ежели тебя снова подвесят, я пальцем не шевельну, висеть будешь до полного созревания... Все! У тебя двенадцать секунд!

Верховный столь же внезапно исчез.

А Иван стоял столбом. Двенадцать секунд – на что?! Он ничего не понял. Что ему надо делать? Какой шанс?! Правда, сейчас, в ускоренном ритме, каждая секунда была для него минутой, даже чуть более, но... Иван разбежался и опять запрыгнул на парящий хрустальный куб. Он подчинялся теперь лишь внутреннему голосу, внутреннему зову.

Он с размаху плюхнулся на трон. И его тут же будто вознесло куда-то, все поплыло перед глазами. Нет, это была не голограмма, это было нечто пока недоступное земному разуму. Исчезли зал, каменный пол, колонны, все исчезло. А перед Иваном, сбоков, сзади, сверху, снизу, со всех сторон разом выросли уже виденные им когда-то мохнатые лиловые и переливающиеся решетчатообранзые структуры, вновь все растворилось в их бесконечных хитросплетениях, уходящих, казалось, в саму бесконечность, вновь структуры эти дышали, раздувались и опадали... Но время шло! Уже две секунды-минуты прошли, прошли безвозвратно! Надо было сосредоточиться на главном, на самом главном! Но что же главное?! Лана? Он только вспомнил ее имя – и она тут же предстала пред ним, улыбнулась, протянула руку. И это было не видение, это была она сама, живая, настоящая. Иван рванулся к ней, вскочил с трона. И тут же все пропало. Лишь голос прозвучал:

– Нет, не надо, сейчас ты погубишь и себя и меня. Не спеши! Я верю, я знаю, я предвижу – ты придешь еще за мной, ты заберешь меня!

Иван снова уселся на трон. Его колотило в нервном напряжении, убыстрение всех жизненных процессов в организме давалось большой кровью, невидимой, неосязаемой, но проливаемой все же. Сколько лет он отнял у себя? Нет, сколько секунд-минут прошло сейчас? Две, еще две!

И тут Иван понял, что для него самое главное! Ведь без этого и мечтать не следует ни о чем другом. Да, верно! Он очень образно и зримо представил развороченную, разодранную словно консервная банка капсулу. И опять кресло будто взмыло вверх, появились структуры Невидимого спектра. Ивана швырнуло куда-то, он почувствовал толчок, но из кресла-трона не вылетел, он был как бы слит воедино с ним. Это вообще был не трон никакой! Это был недоступный воображению чудо-агрегат, создание сверхцивилизации, создание, обладающее фантастическими, сказочными свойствами. Теперь Иван понял, кем он мог казаться создателям и владельцам подобных чудес – именно комаришкой, лягушонком. Но секунды-минуты шли!

Капсула возникла перед ним внезапно. Она лежала на пустынной и каменистой поверхности с редкими растениями былинками, где-то Иван уже видал такую, неважно где. Он чуть было не бросился к капсуле, чуть не выскочил из кресла-трона. Но вовремя остановился – ведь он всемогущ, лишь пока сидит в нем! И тогда он дал мысленный приказ – идти на сближение с капсулой, он представил, как она увеличивается, надвигается.

Чудо-агрегат был послушен его воле. Не сходя с него, Иван вплыл через рваную и обожженную дыру, искорежившую обшивку, внутрь капсулы. У него сразу защемило сердце. Никогда еще эти старушки-развалюхи, эти списанные тихоходы не нагоняли слезы на него, а тут... Иван чуть не разрыдался, настолько все внутри капсулы было родным, близким, своим, после этого чуждого и кошмарного мира. Но время, время! Оставалось не больше пяти минут-секунд. Иван устремился к сейфу-шкафу. Секунда ушла на то, чтобы открыть. Еще одна, чтобы вытащить запакованный возвратник, распутать ремни, укрепить прибор на теле, сдвинуть его под мышку. С Ивана градом полил пот. Голова сразу опустела. Он чуть было не потерял сознания. Это было невероятно, но так. Он слышал, читал, что умирающие без воды и пищи путники, замерзающие или наоборот иссушенные солнцем, могут пройти-проползти десятки километров, преодолевая дикие трудности, собственную слабость, все прочее, но перед самым спасением, в нескольких метрах от дома, костра, оазиса они погибают, не выдерживают чудовищного напряжения. То же происходило и с ним. Но Иван был не просто путником, он был поисковиком.

Он пересилил желание тотчас вернуться на Землю. Нет! Здесь Лана! Здесь еще много непонятного! И почти сразу же его вместе с креслом выбросило в зал. Какая-то сила приподняла его и швырнула на каменный холодный пол.

Иван сильно ударился. Но стерпел. Поднял глаза – на троне сидел Верховник, покачивал своей огромной головой и смотрел на Ивана.

– Ну что же, – проскрипел он металлически и бездушно, – хвалю! Ты справился с нелегкой задачей! Не так-то ты глуп, лягушонок! Я тебя недооценивал. Что ж, ты сумел оттянуть миг своей смерти. Всего лишь оттянуть! Но и это забавно! Ты мне доставил несколько приятных секунд...

Иван его грубо перебил:

– Скажи, почему тебя называют Верховным Демократом, что это за титул такой?

Он ощущал твердое тело переходника под мышкой, и это делало его безрассудно храбрым, даже наглым.

– Вот ты как ставишь вопрос, лягушонок? Ну ладно, перед смертью приговоренному делают послабления. Отвечу, да только тебе не понять! Я – никто и ничто! Как и миллионы и миллиарды других обитателей Системы. Любой может взять на себя тот титул, какой ему понравится. Ибо любой из нас – лишь частица Единого Сущего, Общего Системного Разума. И любой является и обязан быть демократором – то есть приобщателем к Сущему. Подлинная власть каждого, а стало быть и власть народная, всеобщая, только там – в Системном Разуме. В нем есть и несколько приобщенных с Земли, мало, но есть. Вам еще предстоит пройти долгий путь развития, чтобы окончательно избавиться от гуманистических и религиозных предрассудков, чтобы переработать человеческий, земной материал в сверхсуществ-демократоров, несущих миру новый, наш порядок... Впрочем, вам уже ничего не предстоит, вам...

– Как это?! – возмутился Иван.

– Ладно, замнем! Это все пока что тайна, которой тебе не следует знать. Ты не прошел предварительного карантина, не смог избавиться от слизнячьего мировоззрения и мироощущения, да, не дозрел, лягушонок. И мне даже жаль тебя. Но у Системы свои законы! Пора!

Верховник встал во весь свой гигантский рост. И в руке его вдруг проявился огромный двуручный меч.

Иван невольно подался назад. Только одно удерживало его в этом мире – русоволосая. Но ее слова?! Как понимать ее слова?! Он еще придет! Значит, он просто обязан еще придти! Он обязан прежде всего выжить, чтобы придти и забрать ее!

Верховник спрыгнул вниз. Изможденное высушенное тело его было полно энергии, внешность обманчива! Лишь длинные мосластые руки и ноги подрагивали, да скрипели при ходьбе суставы, что-то булькало внутри. Черный плащ развевался за спиной Верховника, будто часть мрачного и смертоносного Пространства.

– Я не понимаю ничего! – прошептал Иван.

– Сейчас поймешь!

Верховник взмахнул мечом. И Иван еле успел увернуться, он отскочил в последний миг. Начиналось что-то страшное, непредвиденное.

Еще два удара мечом были столь сильны и быстры, что Ивану пришлось сначала подпрыгнуть вверх на три метра, перевернуться, а потом кубарем покатиться между ног Верховника по каменному полу. И он понял, что такая игра не может продолжаться бесконечно, что это игра кошки с мышкой.

– Я приду за тобой! – выкрикнул он во всю глотку, срывая голос. – Жди меня!!!

И с силой надавил рукой на переходник. Напрягся.

Ничего не произошло! Чертовая штуковина, подаренная Дилом Бронксом не сработала! Это был конец! Подсунул некондицию, гад, предатель, барыга, сволочь! У Ивана не хватало ни слов, ни злости! Это же подлость! Это...

– Никуда ты не придешь! – с ехидцей сказал Верховник. – Тебе незачем приходить сюда! Ты тут останешься навсегда! Твой труп распылят, лягушонок! И никто про тебя не вспомнит!

– Вспомнят! – крикнул Иван. И увернулся от очередного удара. – Вспомнят! Если я не вернусь, придут другие!

– И другие не придут!

Меч обрушился на Иванову спину плашмя, а сам он полетел к кубу, ударился об него, отскочил, еле увернулся от острия. Вскочил и бросился бегом за колонны. Там была лестница. Иван покатился вниз – через голову, кубарем, не щадя себя. Но и не выпуская из рук лучемета-дубины.

Он все жал и жал рукой на переходник. Но тот не срабатывал. Он только пощелкивал, пощелкивал... а контакта не было. Но ведь там, на Дубль-Биге, он же работал! Они же проверяли!

Хищное лезвие огромного меча сверкало то с одной стороны, то с другой. Иван подпрыгивал и приседал, падал наземь и уворачивался, пробовал отбиваться лучеметом, но это было и смешно и глупо, эдакой соломинкой разве отобьешься.

Он уже слетел вниз по длиннющей лестнице и мчался теперь по какому-то полутемному коридору, куда-то сворачивал, на что-то надеялся. А гигантский и жутко скрипящий суставами Верховник в развевающемся и, казалось, все увеличивающемся, вырастающем черном плаще гнался за ним, тяжело топоча, обдавая горячим гнилостным дыханием, чем-то страшным, неживым. Да, ведь это и был труп, самый настоящий огромный мертвец, в которого вселилось нечто вообще неуловимое. И спасения от Мертвеца-Верховника не было.

У Ивана все оборвалось в груди, когда он увидал глухую стену, выросшую перед ним. Тупик! Он развернулся, прижался спиной к стене.

Но Верховник тут же сбил его голоменью меча наземь. А сам острейший и тяжеленный меч, ухватив его обеими руками, вздел над Иваном. Еще миг, сотая мига – и все!

Иван даже руки не поднял, чтобы защититься – бесполезно.

– Нет! Я не убью тебя! – проскрипел металлически Мертвец. – Тебя убьют другие, и ты от них не уйдешь! Нет, не уйдешь лягушонок! – Он затих на секунду, меч стал подниматься, но не уходить в сторону, нет! Он поднимался выше, для более сильного и выверенного удара.

Иван не мог вымолвить ни слова. Он глядел на сверкающее бритвенное острие меча. И ни на что не надейся. Раз меч поднимался, так поднимался, он должен был и опуститься. Бежать некуда!

– Все же напоследок повторю тебе то, что говаривал твой забулдыжный приятель Хук Образина, – проговорил вдруг Мертвец-Верховник голосом самого Хука Образины, – дурак ты, Ванюша, дурак набитый, дурачина и простофиля! Ладно уж, поживи еще чуток! – Голос опять стал металлическим, чужим. – Вот твоя форточка, комар! Лети!!!

И меч обрушился на Ивана подобно молнии. Он вонзился в грудь, прошиб ее, прошиб каменные плиты – и все раскололось вдруг! Точно громом ударило! Все пропало, исчезло, растворилось.

Но Иван не умер. Его швырнуло куда-то. Он почувствовал, что опять его несет сквозь какие-то ярусы, уровни, структуры... И еще прежде, чем его выбросило на поверхность, он сообразил – сам меч, это вовсе никакой не меч! Было бы наивно предполагать, что сверхцивилизация играется в средневековые игрушки! Это был, видно, какой-то аппарат-перебросчик, или что-то наподобие. Только чем бы все это ни было, Ивана уже нельзя было удивить, он пресытился, он изнемог, ни одному лягушонку, ни одному комаришке, ни одному слизню не доводилось претерпевать подобного. Это же было сверх всякой меры!

Ивана вынесло на поверхность у шара-переходника. И он не стал испытывать судьбы. Он повернулся к шару спиной, как учил жирный вертухай, повалился назад – сразу попал в вязкую тьму. И сразу же развернулся, вцепился в скобы, полез наверх.

Он лез как ненормальный, тяжело дыша, не оглядываясь, бормоча что-то, чего и сам не понимал, все тело болело, голова разламывалась, руки и ноги отказывались слушаться. Но он лез и лез. И только одно гудело в мозгу: «Форточка! Форточка! Форточка! Они указали ему форточку! Все! Теперь-то он не опростоволосится! Это ведь и есть та самая форточка, в которую – и только в которую – может вылететь жалкий комаришка! Пускай! Ничего! Потом еще разберется, кто комаришка, кто слизняк, кто есть кто! А сейчас вперед!»

Иван словно ошпаренный вылетел из шара на траву.

– Ну как? – поинтересовался вертухай, сидящий наверху каменного шлюза в той же позе.

– Нормально! – ответил Иван рефлекторно.

– Тогда прощай!

– Ну уж нет! Я к вам еще вернусь!

Иван перепрыгнул через заборчик и опрометью кинулся через сад к бетонным столбам, к навесам. По дороге он сшиб с ног двух гмыховидных существ. Он не дал им опомниться, ударами пятки вышиб глаза, расплющил носы и помчался дальше.

Но эти существа были невероятно живучи. Они уже вскочили на ноги. Гнались за Иваном, дико скрежеща, скрипя и издавая прочие нечленораздельные звуки. И все-таки он их опередил! Столбы были на месте. Навес тоже! Иван белкой взлетел вверх. Пробил головой груду хлама. Пнул колченогий табурет. Ушибся. Но не стал тратить времени на переживания, ощущения. Прыгнул вверх, и уцепившись за невидимые края, протиснулся в лаз. Сзади послышался ехидный сипатый смешок. Кто это был – Псевдо-Хук? А может, Мертвец-Верховник? Иван не оборачивался.

– Ничего, ничего, – бубнил он как заведенный, – мы еще встретимся, еще потолкуем!

На площадочке трубы-колодца его поджидали. Иван не рассмотрел в потемках лиц, но знал, они, трехглазые.

– Ползет, гнида, – сказал один, заглядывая в лаз.

– Щас мы его и ущучим! – гундосо отозвался другой.

Иван ударил кулаком в невидимую рожу. И попал! Да еще как попал!

– Что же это творится? – удивленно протянул то ли Гмых, то ли Хмаг. И полетел вниз. Долго еще доносилось со дна колодца: – Ится, ится, ится, ица, ица, ица... – Колодец был гулким.

Второй врезал Ивану. Но он, видно, не ожидал такого напора. Иван, будто не заметив удара, прыгнул на него всем телом. Он решил, что теперь пусть хоть сам погибнет, но угробит и этого гада. С негуманоидами только их методами!

– Это ты – гнида! – прохрипел он, ударяя лучеметом-дубиной по восьмипалой лапе, вцепившейся в скобу. – Это тебя я щас ущучу, тварь поганая!

Он перебил увесистой железякой суставы трехглазому. И тот полетел вслед за приятелем-напарником. Полетел молча, будто мешок с песком.

А Иван, не мешкая, полез вперед, вверх. Теперь он знал, почему промежутки между скобами были такими большими, на кого они рассчитаны. Но сейчас это не имело никакого значения. «Тебя убьют другие! От них не уйдешь!» – стучало в мозгу. Поглядим еще, поглядим! Иван добрался до тайника, оттянул изрезанное железо. Вытащил шлем.

Но прежде чем расправить скафандр, вытащить бронекольчугу и комбинезон, он снова со всей силы надавил на возвратник. Тот щелкнул... но не сработал! Нет, его явно изготовляли где-нибудь тайком, втихаря. Эх, Бронкс, Бронкс! Подсунул фуфло! Иван бросил в колодец комбинезон – некогда с ним возиться. Натянул бронекольчугу. Сверху намотал обрывок цепи. Влез в скафандр. Несмотря на страшную усталость, на дрожь в руках и ногах, на гудящую голову, он действовал предельно четко, выверенно. Никогда он не влезал в скафандр так быстро, даже в обычных условиях; никогда он не заваривал швы с такой скоростью, но вместе с тем и с необычайной тщательностью. Все! Теперь его непросто будет убить! Но в мозгу било, пульсировало: «Тебя убьют! Другие! От них не уйдешь!» Ну и пусть! Не уйдешь, так не уйдешь! Но сидеть, сложа руки, он не будет. Ни за что не будет!

Теперь у Ивана был нож-резак. Он закинул лучемет-дубину за спину. И полез наверх. С ножом это было проще. И все же он выдохся вконец, прежде чем приблизился к выходу.

Просвета не было. А это могло означать лишь одно – дракон-птеродактиль ожил, свил новое гнездышко.

Да, так оно и было. Иван с трудом пробился сквозь прутья, балки, обломки, шпалы какие-то и рельсины. И он снова оказался среди змеенышей – в мокроте, тесноте, шевелении. Но на этот раз он не стал воевать с порождениями ящеровидной гадины. Не до них! Сам дракон сидел на гнезде. И это было Ивановым спасением! Это было огромной удачей!

Иван вцепился одной рукой в толстенную морщинистую лапищу. А другой, сжимавшей нож-резак, с силой ударил дракону в брюхо. Это был мастерский удар!

Никогда еще Иван не слышал такого озлобленно-пугливого визга – ни на Гадре, ни в подводных лабиринтах Гиргеи, ни на призрачной Сельме, ни здесь, в треклятой Системе. Это была какая-то сбесившаяся сверхсирена! Даже уши заложило, хотя фильтры шлема были рассчитаны и на более громкие звуки.

Гигантская гадина взлетела стрелой. И Иван сумел разглядеть, что она одноголова. На месте второй головы, а точнее шеи, торчал жалкий сморщившийся обрубок – видно, не зря он тогда не жалел патронов! И сейчас не надо было жалеть сил! Иван бил и бил ножом в мерзкое брюхо. Нет, это было не брюхо паукомонстра-урга, которое можно было продырявить с первого удара! Это было почти панцирное покрытие. Да только Иван находил слабые места, бил между чешуями. Бил, обдирая их, раздвигая. Рука в перчатке скафандра почти не чувствовала боли.

Зато обезумевший дракон орал, словно ему добрались лезвием до внутренностей и вот-вот прирежут начисто! Он поднимался все выше и выше. Он пытался сбросить мучителя. Но Иван просто озверел, с ним невозможно было справиться. Он бил, бил и бил! Он даже не смотрел вниз, не знал, на какую высоту они поднялись. Чем выше, тем лучше! Теперь Иван не сомневался, его догадки должны были подтвердиться!

– Ну птичка, давай же! Давай!!! – орал он в беспамятстве и азарте. – Давай!

И когда внизу ничего уже не было видно, когда все съела желтоватая пелена, дракон вдруг ударился обо что-то и замедлил полет. Да, там была переборка, покрытие! Точно, весь этот мир находился под колпаком! Иван еще раз ткнул ножом в брюхо. Дракон снова ударился, перепончатые крылья его зацепились за что-то, и он сам начал отчаянно, в смертном испуге биться, вырываться. Он запутался!

«Ну и черт с ним! – мелькнуло в голове у Ивана – Одной гадиной меньше! В конце концов пусть местную флору и фауну берегут местные жители!» А ему надо выбраться! Во что бы то ни стало выбраться! А там еще поглядим... убьют или нет, уйдет или не уйдет!

Он вскарабкался по драконьему крылу наверх, вцепился обеими руками в свисающие гроздьями шланги-провода. И тут его настигла жуткая когтистая лапа издыхающего дракона. Она обхватила Ивана, начала перебирать жесткими морщинистыми пальцами, словно ища слабого места на скафандре, сдавила, ударила с размаху о переборки, потом еще раз, еще. Подтянулась страшная голова, пасть раскрылась, и Ивана залило мерзкой пеной. Уродливые зубы сошлись на шлеме, скрежет проник внутрь, резанул по ушам. Но шлем выдержал. Мутные глаза-бельма уже не видели жертвы, дракон был на последнем издыхании, но он пытался отомстить за себя. Даже когда голова на длинной шее бессильно свесилась, лапа не переставала бить о переборки. Если бы не скафандр, Ивана давно не было в живых.

Он ничего не мог теперь поделать с этой крылатой подыхающей махиной. Оставалось ждать, пока она сама не испустит дух. Иван хватался за шланги, провода, кронштейны и прочие вещи, непонятно для чего приспособленные к переборкам колпака. И он вырывал их, корежил, но удержаться не мог.

Наконец лапа дернулась в последний раз. И разжалась. Иван полетел вниз. А до поверхности было ох как далеко!

Он не долетел до нее. Он не пролетел даже десяти метров. Его спасла какая-то проволочная гибкая штуковина, гибрид шланга с пружиной. Видно, он зацепился за нее чем-то. Чем, Иван сразу и не понял. Лишь потом сообразил – это лучемет. Надо быть очень осторожным, иначе... Сверху обрушилось и полетело вниз огромное тело дохлого дракона.

К счастью, Ивана оно не задело. Лишь крючковатым кончиком крыла смазало по обзорному сектору шлема.

Иван ухватился руками за шланг-пружину. Полез наверх. Его хватило только-только. Руки уже отказывались повиноваться.

И все-таки он успел зацепиться поясом за какой-то крюк. Передохнул. Но что это была за передышка! Теперь силы не возвращались к нему столь быстро, как раньше. Теперь он ощущал себя дряхлым жалким и беспомощным стариком, безнадежно больным и безнадежно усталым. Он висел с полчаса. Не мог отдышаться.

Лишь после отдыха он подтянулся еще немного, ткнулся головой в овальную дыру – и обнаружил, что находится в помещении с плоским днищем и плоским невысоким потолком. Да в общем-то и помещением это назвать нельзя было. Иван заполз внутрь. Да, это было не помещением, это было пространство между двумя плоскостями, и ничего больше. Он встал в рост и тут же ударился головой о потолок. Упал. Он был еще невероятно слаб. Но все же он сумел, приподняться на коленях. И пополз, пополз, сам не зная – куда!

Выход должен быть в верхней плоскости, на потолке! Иван полз и смотрел вверх. Казалось, прошла целая вечность. Он уже позабыл, кто он, зачем он здесь, что ему надо, куда он ползет. И все же он увидал, люк. Да, это был люк. Иван встал, убрал задвижку, сдвинул крышку, протиснулся. Опять лестница, опять вверх, это было наваждение! Но Иван решил, что отдыхать будет потом, может, и на том свете, если ему не удастся выкарабкаться. А пока он жив, он будет двигаться вперед и вверх! Вперед и вверх!

Он пролез уже через десять люков, оставил позади сотни ступеней. Крыша колпака была надежной. Люки автоматически закрывались за ним. Но он не смотрел вниз, он не тратил сил.

И вот, сдвинув крышку очередного люка, Иван чуть не ослеп! Но не от света, а от внезапно обрушившейся на него тьмы. Да, он выполз в Пространство! Это был мрак Вселенной! Он опять нажал на возвратник. И опять без толку. Ну и пусть! Голова соображала плохо. Но Иван был готов на все! Ведь есть же у них катера, капсулы, космолеты. Он угонит! Он уйдет от них! Он сделает все, чтобы выскользнуть из этого дьявольского логова!

И он был не далек от истины. Первое, что он увидал на поверхности гигантского купола-крыши, были странные ребристые и оснащенные непонятными антеннами и датчиками мачты. Их были тысячи, десятки тысяч – ибо сама крыша колпака была бескрайней. И к каждой мачте был пристроен дискообразный катер-космолет! Иван не мог ошибаться. Он знал, для чего применялись капсулы такого типа! Пусть чужие, неважно! Он разберется! Он ас, он космолетчик высшего класса, у него нулевая группа подготовки – это предел, это верх! Он все сделает. И он поплелся к ближайшему дисковидному катеру. Поплелся, еле переставляя ноги, падая, проваливаясь на мгновения в забытие и выскальзывая на поверхность. Он все преодолеет! Он все вынесет! Правда за ним! Справедливость за ним! И Добро с ним!

Он дошел до мачты, постоял немного, отдышался, И полез по ребрам-ступенькам наверх. На каких-то пять метров у него ушла целая минута. И все-таки он не хотел сдаваться. Он верил, он надеялся.

Но когда он уже коснулся руками трапа, ведущего к рубке катера, его вдруг оторвала неведомая сила от металлической обшивки, и стала поднимать, поднимать над куполом-крышей. Иван не смог сопротивляться этой силе, она была неизъяснима, обезличена. Он лишь сорвал с плеча бесполезный лучемет-дубину и приготовился драться. Драться до конца. До последнего дыхания! Но драться было не с кем. Его все дальше и дальше относило с крыши-купола. Он уже не мог разобрать отдельных мачт, катеров – все сливалось, терялось. Но само куполообразное покрытие еще долго казалось плоскостью, столь оно было велико, столь необъятен был мир, заключенный под нею. Лишь когда все слилось в единую серебристую поверхность, Иван увидел признаки сферичности купола. А его все несло и несло. Казалось, конца не будет этому странному движению – словно сама Пустота засасывала его.

Остановился внезапно. Чуждый мир застыл где-то под ногами чуть отсвечивающим серебристым шаром. И величина этого шара была не больше величины футбольного мяча, лежащего у ноги наблюдателя. А со всех сторон Ивана окружал мир не менее, а может, и более чуждый: само безжалостное и ледяное Пространство!

В мозгу прозвучал голос – тусклый, безразличный, отсутствующий. И Иван не удивился, он был готов: Голос вопросил:

– Каким ты находишь мир, давший тебе приют на время, слизняк? Хочешь ли ты опять туда, вниз? Или оставить тебя здесь?

Иван ответил вслух, с трудом шевеля растрескавшимися губами, задыхаясь:

– Мне в этом мире нет места!

– И все?!

– Все!

– Ты слишком самонадеян, слизняк! Ты ведь даже не представляешь, что с тобой происходило, а уже готов отрицать непонимаемое тобой. Ты не слизняк даже, ты жалкая прозрачная тля, безмозглая букашка, подхваченная с кончика травинки порывом ветра!

– Мне надоели все эти эпитеты, – оборвал Иван невидимого ругателя. – Если есть что сказать по делу, так говори, нет отвяжись, проваливай, мне и тут хорошо!

В голосе появились оттенки раздражения. И все же он звучал невыразимо тускло, навевая смертную хандру, тоску зеленую, и это противоречило смыслу, заключенному в словах, не укладывалось в обычные рамки, так нельзя было говорить о чем-то важном, исключительном. Впрочем, важным и исключительным это могло быть только для самого Ивана.

– Слушай, тля! Твои минуты сочтены, и ты можешь узнать кое-что. Ты там внизу и в других местах убегал, гнался, спасал, спасался, прыгал, суетился, все рвался куда-то, будто не было ничего важнее для тебя, ты все принимал всерьез. А ведь это была игра, да-да, игра, и ничего более! Тебя дурачили и испытывали в Видимом спектре, именно дурачили. И ты здорово исполнял роль дурака! Неужто ты мог себе представить, что сверхцивилизация обогнавшая вас на миллионы лет может пребывать в столь нелепом и первобытном виде, как тебе это мерещилось?! Нет, ты и впрямь дурак! Любой, другой давно бы смекнул, в чем дело! Он бы сообразил, что есть разница между «системой» и Системой.

А ты? И ведь тебе не просто намекали на это, тебе в лоб, открытым текстом говорили об этом! Видно, и на самом деле твой предмозжечок слабо варит, тля! Эта игрушка из трех сочлененных иглами-уровнями миров была специально создана для развлечений. Но она устарела еще тысячелетия назад, как устарели безнадежно и все ваши парки чудес, все ваши бывшие «диснейленды». Но тебе и такая оказалась не по зубам! Тебя поместили в обитель стариков-маразматиков и забавляющейся малышни, в музей-хранилище допотопных кибернетических организмов и полуживых созданий. При этом тебя оберегали, вели, следили, чтобы ни единый волосок не упал с твоей головы...

Иван истерически засмеялся. Всему должна была быть мера! Это надо же – ни единый волосок! Но голос продолжил вполне серьезно:

– Да-да, все могло быть значительно хуже. Но тебя изучали, проверяли... а ты оказался неинтересен, примитивен и туп! Ты и сейчас-то ничего не понимаешь, не осознаешь то, что было, что будет. У нас тут даже сомнения возникли, – стоит ли вообще тратить время на ваш мир, готов ли он к нашим благодеяниям. Многие высказывались против! Ведь даже животным надо дать вырасти, дозреть, прежде чем отправлять их на бойню, верно? Вы же еще и не животные пока, вы предживотные!

Иван готов был заткнуть уши, лишь бы не слышать ничего. Но как это сделать в шлеме?! Или все ему вообще кажется, чудится? Может, он уже сошел с ума? Спятил?! Свихнулся?!

– Нет, ты не свихнулся, не спятил! – прозвучало в мозгу. – Ты нормален как никогда ранее. Но все! Хватит! Шутки и игры закончены! Гляди! Сейчас ты получишь зрение, гляди, что ожидает всех вас!

И опять все рассветилось вокруг, стало необычным и фантастически красивым, снова переплетались в сказочной гармонии невообразимые структуры, снова раздвигалось Пространство, и глаза видели необычайно далеко. Но теперь к этому добавлялось и нечто новое, неуловимое. Иван растерянно крутил головой. Но он не мог сориентироваться в многосложных и причудливых хитросплетениях.

– Видишь, тля! Это и есть подлинное Пространство, невидимое для вас и непостижимое. Вселенная никогда не была пуста. Мрак и Холод, Пустота и Бездонность – это лишь ширма, за которой сокрыт непередаваемо насыщенный мир, ибо пустота, вакуум – не есть ничто! Так же как ноль – сумма всех отрицательных и положительных чисел, так и Пустота – это сумма, совокупность материи и антиматерии во всех их неисчислимых проявлениях. Для вас это Невидимый спектр. А для нас это лишь часть Системы, дарующей проникшим в нее особые свойства, свойства космических сверхсуществ. Твои глаза видят сейчас почти все, но твой мозг не вмещает видимого, он не успевает перерабатывать поступающей в него информации, он слаб и жалок, твой предмозжечок! Но я дам тебе и почти полное зрение. Гляди, тля!

Ивана будто молотом ударили по голове. В глаза кольнули тысячи игл. Пространство ослепительно засияло, расширилось до невозможности. А причудливые структуры, переплетающиеся и убегающие в своих хитросплетениях далеко-далеко, стали полупрозрачными тончайшими нитями, почти не заслоняющими главного...

А главным было то, во что не хотелось верить. Пространство было заполнено десятками тысяч, миллионами ажурных конструкций явно искусственного происхождения. Иван не сразу все разобрал. Это было не так-то просто сделать. Но он с первых же минут понял, что это не космический город, не станции-обсерватории, не мириады прогулочных космокатеров. Это был Флот. И не просто флот, а Боевой флот, состоящий из неисчислимого множества крейсерских космолетов непривычных конструкций. Да, это были именно боевые крейсера, ничто иное. Иван разбирался в этом. И они были до такой степени оснащены, увешаны всеми видами понятного Ивану и непонятного оружия, что эта мощь одним только, своим существованием могла повергнуть и обратить во прах, лишить воли, способности защищаться сотни цивилизаций Пространства. Это было воистину сосредоточение Сил Зла!

Иван зажмурился. Но перед его глазами стояли фантастические конструкции, они давили, убивали, лишали самой возможности мыслить... Иван сам себе показался первобытным дикарем, которого выставили голым и с дубиной на сверхсовременный полигон, выставили и сказали, бежать тебе некуда, дружок!

– Нет, гляди! – прозвучал голос. – Гляди! И запоминай! Впрочем, тебе ни к чему запоминать, через несколько секунд ты умрешь, тебя не будет! Но радуйся, слизняк, тля безмозглая, тебя щедро одарили, тебе открыли сокровенное. И ты узнал перед гибелью, что ждет землян, что ждет Землю. Смотри же! И содрогайся! Ты никогда и никому не расскажешь об увиденном! Ты мертвец! Ты труп! Но тебе позавидуют те из землян, кто переживет тебя. Ах, как они будут завидовать тебе! Мне безразлична их судьба, и все же я содрогаюсь, предвидя торжество Силы, обрушивающейся на ваш жалкий мирок. Да, это будет славная потеха! Это будет одна из наших лучших увеселительных прогулок! Мы выжжем слизнячью колонию с древа Вселенной, как выжигают вредных и гадких насекомых. И мы заселим мир по ту сторону «черной дыры» существами достойными жизни. Ты их видал в наших инкубаторах, расположенных на вневременых квазиярусах. Да, мы сделаем все это! Нам пора омолодиться немного! А тебе, тля, пора умереть. Пора!

Голос пропал. Уши заломило от внезапной тишины, пустоты. Иван увидал, как от ближайшего цилиндрообразного кронштейна боевого космокрейсера отделился сморщенный шарик и стал приближаться к нему. Шар был совсем мал. Но крохотный, дюймовый раструб говорил о многом. Да, они кончили шутить шутки! Это приближается его смерть! Обезличенная, механическая, страшная! Иван, уже ни во что не веря, ни на что не надеясь, надавил во всю силу на возвратник. На этот раз щелчка не было. Наверное, контакт все-таки сработал... Иван не знал. Он увидал вырвавшийся из раструба сноп пламени. Но жара не ощутил. Все вдруг пропало, исчезло, улетучилось. А сам он провалился в тягучую черную бездну.

Загрузка...