Ангелы плачут над Русью

Глава первая

Сама земля стонала и дрожала. Свет померк от горя липецкого народа. Кого хоронили православные? Своего любимого князя Святослава. Скорбь вошла в души липчан, терзала их, выворачивала наизнанку.

Смерть есть смерть: подошло время — и человек умирает. Но и жизнь есть жизнь, её нужно устраивать, бороться за неё, цепляться руками и ногами, спасать, быть может, ради других жизней, даже ценою собственной. Князь Святослав Липецкий жил ради других, ради своего княжества и людей, его населяющих, и отдал жизнь за них.

Пепел, дым, смрад окутали некогда цветущий Черлёный Яр. Люди попрятались по лесам, думали, что всё ещё образуется, что они вернутся назад и заживут по-старому... Но вот — новый набег Ногаевой орды. Каратели прочёсывали воронежские леса, рыскали повсюду, забирали в полон, убивали.

«Уходить надо на север», — принимали решение оставшиеся в живых и уходили. Пустела земля и сиротела. Слезами и кровью поливали дорогу на север липчане...

Князь Александр после похорон брата укрылся в лесах верховий Дона, откуда легко было вернуться обратно, в родовые места в пойме Воронежа.

Устроился он недалеко от стоянки разбойника Кунама. И хотя был у них общий враг — воргольский князь Олег и ногайские татары, объединяться с Кунамом князь Александр не желал: гордость Рюриковича не позволяла.

— Пусть не ждёт Олег Воргольский от меня пощады, — сказал Александр сподвижникам. — Воргол будет стёрт с лица земли.

В просторной землянке сидели ближние князя — сын, князь Даниил, первый боярин и советник Семён Андреевич, Дорофей Космачов, Василий и Демьян Шумаховы, Андрей Кавырша, Севастьян Хитрых, Евтей Ломов и Силай.

Дух в землянке стоял тяжёлый, густой, подземельный, пропитанный потом, и старый боярин Семён Андреевич не выдержал, предложил продолжить разговор на свежем воздухе.

— Давайте, — кивнул князь, и вдруг...

— Татары близко! — крикнул, вбежав в землянку, десятник Авдей. И видать, сам испугавшись своего рёва, приставил к губам палец и прошипел: — Тши-и-и...

— Где они? — спросил князь.

— Да рядом!

— Так что с того? — повысил голос князь. — По-твоему, мы должны сидеть тут как в мышеловке и ждать нападения басурман? Много их?

— А кто знает, — пожал плечами Авдей.

— Вот чёртова башка! — возмутился князь. — Ничего не знаешь, а страху нагнал, будто там тумен. Где дружина? Или разбежалась?

— Да нет, — немного успокоился Авдей. — Только попряталась.

— Ух! Дал бы я тебе! — разозлившись, показал десятнику кулак князь. — Демьян, Евтей, разузнайте, что за напасть.

— Дёмка, тихо! Не шурши! — всё время, пока бежали, сдерживал шустрого напарника Евтей. — Гляди-гляди! Обоз по дороге вдоль Сосны ползёт. Там и татары, и русские. Ворголяга, наверно. Дань шлёт Олег ордынскому хану или ногаю.

— А почему тут? Смелым стал? И почему их не ограбил Кунам? — удивился Демьян.

— Да Кунам на Красивой Мече устроился, — пояснил Евтей. — Он знает, что мы здеся, потому и не тронул обоз — нам добычу оставил. Гля, добра-то, а мы голодные сидим. Бегим быстрей к князю!

Вскоре дружинники стояли перед Александром Ивановичем и, перебивая друг друга, рассказывали об увиденном.

— Мы не разбойники! — отверг предложение о грабеже обоза князь Даниил.

— А это не разбой, — перебил его отец. — Мы уже сколь времени слоняемся голодные по лесу по милости Олега Воргольского.

— И обоз его, врага нашего! — поддержал князя Александра Семён Андреевич.

— С русским полоном, кстати, — добавил Евтей.

— И как же его взять? — прищурился Александр.

— А когда они через Дон переправляться начнут, тогда и брать. Как говорится, голыми руками, — предложил Демьян.

— Ладно, — согласился Александр. — По коням! Василий!

— Слушаю.

— Бери своих людей и быстро на Дон! Устроишь засаду. А мы их сзади сопровождать будем. Когда начнут переправу, прижмём к Дону и, Бог даст...

Неповоротливый тяжёлый обоз медленно продвигался к переправе. Князь Олег знал о стоянке разбойника Кунама где-то в пойме Красивой Мечи, но никак не мог предположить, что Александр окажется в устье Сосны. Поэтому и послал обоз не безопасным путём через Тешев лес, а к месту слияния Сосны с Доном.

— Бей гадов! — с воплями накинулись липчане на татар, и началась кровавая сеча. Когда все воины противника были убиты, Демьян Шумахов схватил на руки молодую татарку и потащил в лес. Красивая девка сопротивлялась отчаянно: визжала и, пытаясь вырваться из клещевых объятий Демьяна, расцарапала ему щёки.

— Ах ты, сука! — взревел Демьян и ударил свою жертву в лицо. Татарка упала и затихла. — А-а-а, сука! Явилась нашу землю грабить да ещё сопротивляется, когда попалась. А ты испытай, падаль, то, что наши девки терпят от ваших косоглазых дьяволов!.. — И Демьян, продолжая ругаться, поволок полонянку в чащу.

И возле обоза шла возня. Молодые воины, подобно Демьяну, тащили татарских женщин за волосы в кусты, более степенные собирали поклажу. Русских пленных, мужиков и баб, развязали. К ним подошёл князь Александр и спросил:

— Откуда?

— Я из Тешева, а это семейство моё. Девка на выданьи, — толкнул почему-то вперёд золотоволосую красавицу дочь пожилой мужик. — Да вот чуть не спортили её басурмане. Грозились за Доном спортить.

— А мы из Черниговки!.. А мы из Яриловки!.. — галдели другие освобождённые.

— Так зачем же вы после гибели Липеца и князя Святослава остались тут? — озадачено спросил Александр Иванович. — На что надеялись? Защиты ведь для вас никакой.

— А ты, наш князюшко? — прищурил глаз один смерд. — На тебя и надеялись.

Князь хотел что-то сказать, да в горле застрял тугой комок горечи. Вздохнул:

— Милые вы мои! Да я и сам, что загнанный зверь в лесу, покоя себе не найду. Мне одно осталось — мстить за погибших, за княжество своё, за брата, убиенного предательской рукой. Нет у меня теперь ни городов, ни весей, и вас оборонить я не в состоянии. Прошу: пока лето не кончилось, идите на север, может, там какой князь приютит вас. Ведь на Руси многострадальной ой как много простору и ещё много князей и княжеств, куда татары редко доходят. Идите в Великое княжество Володимирское, в Москву, в Ярославль, в Тверь, Переславль, Суздаль... Да мало ли городов на Руси?..

— Княже! Княже! — послышались крики дружинника.

— Что случилось?

— Да тут полуживая княгиня... В общем... сноха твоя, княже, Аксинья!

— Аксинья?! — изумлённо переспросил Александр Иванович и бросился к обозу.

Аксинья тяжело дышала, её глаза бессмысленно блуждали по сторонам. Она мотала головой и, шевеля губами, выговаривала лишь одно имя:

— Данилушка... миленький мой Данилушка... Где Данила?..

— Где князь Даниил? — гаркнул Александр Иванович.

— Да тута был... С татаркой... в кусты... — испуганно прошептал кто-то из дружинников.

— Найти немедля! — разгневался князь. Потом, немного успокоившись, наклонился к снохе: — Аксинья, Аксиньюшка, что с тобой, родная? А где Афанасий? Где другие княгини?

— Отец!.. Князь... — придя в сознание, остановила на нём взор Аксинья: — Княжич Афанасий цел, а нас... Олеговы сподручные и татары ссильничали... — Перевела дыхание и, облизав пересохшие губы, попросила: — Воды бы мне... — Закрыла глаза и зарыдала.

— Воды! — крикнул князь и — снохе: — Поплачь, милая, поплачь, полегчает.

Принесли воды. Княгиня пила жадно и долго. Потом снова легла и слабым голосом продолжила свой рассказ.

— ...Мы, как узнали, что Святослав Иванович погиб, сразу попросились у князя Мстислава Михайловича Карачевского домой, на похороны. Он дал из своей дружины конный отряд. И кабы сразу нам ехать в Липец, да княгиня Агриппина Ростиславна велела сперва в Воргол. Сказала, что с братом своим, князем Олегом, поквитаться хочет, потому как слыхала, что Олег замешан в убийстве князя Святослава. А как поквитаться?.. Да она и не ведала, что творит. И только поехали на Воргол, нас вмиг перехватили. Большой отряд татар и воргольских дружинников... Агриппину Ростиславну сразу кончили, а нас долго мучили. Марию...

— Что? Что с княгиней Марией? — насторожился Александр. — Что с твоей свекровью?

Аксинья вздохнула:

— Татары побили карачевских воинов и за нас принялись. Княгиня Мария хотела бежать, а один татарин крикнул: «О, какой богатств убегаль!» Догнал, отрубил ей голову, а потом начал сдирать с неё украшения...

— Изверги!.. — Лицо князя исказилось.

— А Марию... Марию долго мучили, — едва шевеля губами, прошептала Аксинья. — Долговязый такой, воргольский дружинник...

— Господи! Да про какую Марию ты теперь гутаришь?! — воскликнул князь.

— Дымареву, Шумахова сноху, ворголец ссильничал! — закричала Аксинья. — Долго сильничал, зверь... Она плакала, сопротивлялась, изодрала его в кровь. Так он за это ей потом глаза выколол и отпустил. Мария завыла и пошла, слепая, всё звала Демьяна... Долго ходила кругами, и уж потом какой-то татарин не выдержал, подошёл и зарубил её. А меня тоже сильничать стали... Господи, как тяжко-то! По-ми-ра-а-ю!.. — И затихла.

— Где Данила? — взревел князь Александр. Потом посмотрел на застывшие глаза снохи, закрыл их и горько-горько зарыдал.

Сбежались к обозу и остальные. Князь Даниил с ужасом глядел на безжизненное тело жены. Губы его еле слышно прошептали:

— Не может быть... — И Даниил рухнул без чувств.

— Молодой князь помирает! — завопили дружинники.

Люди кинулись на помощь, но помочь ничем не могли, пока не появился знахарь Симон.

Толпа откатилась, и Симон приступил к своему делу.

— Жить будет? — выдохнул Александр.

— Бог милостив, княже, — спокойно кивнул знахарь. — Конечно, будет. Слишком большое горе свалилось на молодого князя, вот и не выдержал, упал. Но мы его поднимем, — заверил Симон.

— Дай Бог, дай Бог! — часто закрестился Александр и отошёл, чтобы не мешать знахарю. Да и, несмотря на свалившееся горе, нужно быть настороже. Дружина в разброде, а враг близко.

Демьян же Шумахов, узнав об ужасной гибели жены, пронзил мечом ни в чём не повинную татарку, вскочил на коня и с криком: «Я отомщу за тебя, родная!» — скрылся в лесу.

Сообщили о случившемся Василию Шумахову. С разрешения князя отряд из двадцати дружинников поскакал, чтобы догнать Демьяна и вернуть его или чем-то помочь, если тот уже в стане врага.

И случилось худшее из предполагаемого. Шумахов запалил коня, и конь пал у самых стен Воргола. Демьян выхватил меч и начал яростно дубасить им по воротам воргольского кремника. Сторожа, не поняв, в чём дело, открыли их и не успели глазом моргнуть, как были убиты. Затем молодой Шумахов кинулся к хоромам князя, рубя направо и налево всех встречных жителей Воргола, пока кто-то не опомнился и не донёс (с большим преувеличением) князю Олегу, что в кремник ворвался отряд дружинников князя Александра человек в тридцать.

— Кто впустил? — заорал взбешённый Олег. — Предатели!

Испуг князя был настолько силён, что он долго бегал по хоромам, расшвыривая по сторонам всё, что попадалось под руки, и с невнятными воплями на устах. Опомнившись наконец, он крикнул:

— Ефим!

— Я тут! — отозвался стремянный.

— Кличь дружину!

— В хоромы?

— В какие хоромы, болван! — зарычал князь. — На конь! Отбить неприятеля!..

Однако дружина и не понадобилась. Десяток вооружённых горожан повалили выбившегося из сил Демьяна, а другие успели закрыть ворота перед самым носом подоспевших на выручку отчаянному парню липчан.

Те покрутились-покрутились возле крепости и убрались восвояси, а Демьяна привели к Олегу. Князь восседал в тронном кресле и с высокомерным презрением смотрел на пленённого врага. Демьян тяжело дышал, и ему стоило неимоверных усилий, чтобы не свалиться с ног.

— Так значит, мстить явился за свою красавицу? — с издёвкой ухмыльнулся князь.

— Кто замучил мою жену? — скрипнул зубами и рванулся вперёд Демьян, но могучие гридни схватили его под локти и вернули на место.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Олег. — Он хочет знать, кто его милку спортил? Ефимка, скажи этому липецкому недоумку, сладко тебе было с ней али нет? Ха-ха-ха!

— Так это ты, гад?! — Демьян бросился на Ефима, но силы его были на исходе, а Ефим был начеку. Он двинул Демьяна кулаком в челюсть, и тот плашмя упал на пол. Изо рта потекла кровь. Ещё удар — уже не кулаком, а носком сапога. И — удары посыпались один за другим: по голове, в живот, в грудь. Ефим бил и приговаривал: .

— Это тебе за Клопа! За друга мово! За Клопа...

Ефим, наверное, убил бы Демьяна, если б не вмешался Самсон.

— Что же ты, гад этакий, лежачего бьёшь? — оттолкнул он не на шутку разошедшегося стремянного. Однако Ефим ударил и его, и Самсон тоже распластался на полу.

Потом Ефим остановился и, тяжело дыша, отошёл в сторону. Самсон поднялся и, покосившись на князя, зыркнул на стремянного:

— Я те это припомню, змей поганый! Ты у меня ещё напляшешься, подстилка татарская!

— Поговори мне, князеубийца! — огрызнулся Ефим.

— Цыц, козёл облезлый! — гаркнул Олег. — На дыбу захотел? Язык тебе надобно вырвать, псово племя! Заткни глотку, или я туда смолы горячей залью!

Ефим испуганно юркнул за дверь. Хотя уже всей округе было известно, кто убил князя Святослава Липецкого, Олег Воргольский всё ещё думал, что это тайна.

Он подозвал лекаря Ермолая, что-то шепнул ему на ухо, потом, показав пальцем на Демьяна, произнёс:

— Этого, как очнётся, казним на лобном месте. А пока бросьте его в темницу и не спускайте глаз. Ермолай присмотрит за ним.

— Ермолай лекарь, а не воин, давай я покараулю! — снова высунулся откуда-то Ефим.

— Доверил мужик волку сторожить овец! — усмехнулся князь и — Ермолаю: — Ефимку на полёт стрелы к полоняннику не подпускать! Шумахова надо вылечить и казнить прилюдно, понял?

Глава вторая

— Дёмка пропал! — доложил князю Василий Шумахов.

— Убили? — вскинулся Александр.

— Кажись, пока только в полон взяли, — помрачнел Василий. — Мы вышедших из Воргола смердов тамошних спрашивали. Они сказали, что полуживого в темницу бросили и что казнь страшная над ним готовится.

— Когда казнь?

— А кто знает? — Василий помолчал. Потом пробежал умоляющим взглядом по лицам воевод, бояр, дружинников и остановил его на Севастьяне Хитрых. — Что делать будем, Севастьянушка?

Хитрых тяжело вздохнул:

— Надо подумать... — И подморгнул князю Александру: мол, не при всех же.

Александр намёк понял и велел всем, кроме Василия Шумахова и Семёна Андреевича, выйти.

— Ну, что скажешь, Севастьян Калистратыч? Вишь, беда за бедой! Жена погибла, невестку хоронить надо, Даниил почти всё время без памяти лежит, а тут Дёмка задал нам головоломку. Так что делать?

— Что делать?.. — почесал затылок Хитрых. — А проникнуть в воргольский детинец.

— И кто проникнет?

— Да кто ж, окромя меня?

— Так тебя сразу схватят и замучают! — удивился князь.

— Ну, они ещё вроде не знают о моём к вам переходе, — спокойно ответил Севастьян. — Да и где наша не пропадала! — махнул рукой. — Город мне знаком, там живут мои родичи, друзья. Они наверняка помогут. Главное — как незаметно в Воргол прошмыгнуть?

— А ночью, Севушка, ночью, — посоветовал боярин.

— Верно, Семён Андреевич, сегодня ночью и пойду. Может, удастся уговорить кого из братьев освободить Демьяна и уйти в нашу дружину. С собой я возьму тебя, Василий, — посмотрел на старшего Шумахова, — Ломова и Андрюху Кавыршу.

— Действуй, — кивнул князь. — Собирайтесь, а я пойду. Сноха в гробу лежит, надо отдать ей последние почести...

Ночь уже дышала морозом, предвещая скорую зиму. Ясный месяц касался яркими, но холодными лучами спин подкрадывающихся к стенам Воргола лазутчиков.

— Где тут легче забраться? — шепнул Василий.

— Не где легче надо искать, а где незаметнее, — возразил Хитрых. — Со стороны реки попробуем.

— Да там же крутизна смотри какая, — указал пальцем на приречную сторону города Евтей.

— Ну и что ж, что крутизна, — пожал плечами Севастьян. — Зато там охрана слабая. Да и верёвка на что?

— Кого с собой возьмёшь для подмоги? — спросил Василий.

Севастьян покачал головой:

— От второго там не подмога будет, а только горе. Я один незаметно проскользну, а двое вряд ли.

— Ладно, — кивнул Василий. — Мне что? Мне лишь бы Дёмку вызволить.

Вскоре лазутчики прокрались вдоль берега Воргола к самой высокой стене кремника, которая, по словам Севастьяна, почти никогда не охранялась.

— Если всё получится, — шепнул Хитрых, — то к утру я здесь же к вам и спущусь. А коли меня схватят, то уходите, вы ничем не поможете. Поняли?

— Понял-понял, Севушка, — мягко и даже как-то заискивающе проговорил Василий Шумахов. Мысль о возможной гибели сына надломила этого сурового воина.

А тем временем отменный арканщик, не хуже любого из татар, Андрей Кавырша ловко накинул петлю верёвки на резной выступ деревянной стены детинца.

— Ну, Севушка, с Богом, — перекрестил Хитрых и сам перекрестился Василий Шумахов.

— Ни пуха ни пера тебе, — добавил Ломов.

Севастьян поплевал на руки и, подпрыгнув, начал подниматься на стену. Он быстро забрался наверх и скрылся в темноте.

Вокруг стояла гробовая тишина, которая лишь иногда нарушалась пением сверчка да плесканьем в воде речных обитателей. Троица липчан, прижавшись к стене и затаив дыхание, стала ожидать возвращения Севастьяна, а тот, спустившись вовнутрь детинца, начал в темноте пробираться по безмолвному городу к дому своего старшего брата Козьмы. А уцелел ли после нашествия Ахматовой рати дом брата, и жив ли сам Козьма?

Место Севастьян нашёл, но избу не угадал. Вместо старой стояла новая, из свежих брёвен. Она была и выше прежней, и развёрнута в другую сторону.

— Господи, — прошептал Севастьян, — а вдруг и не Козьма тут живёт? А, ладно, коли что — притворюсь пьяным: мол, заблудился...

Севастьян легонько постучал в окно. Внутри избы послышался шорох, сонное бормотанье и ругань хозяина.

— Кого несёт нечистая в такую темень! — открылась половинка створчатого окна.

— Козя, это я, Сева, только тише! — угадав голос брата, прошептал Севастьян. — Впусти меня...

— Се-е-ва?! — изумлённо протянул Козьма. — Откудова?.. Щас открою!

Севастьян успел только услышать возглас жены брата: «Козя, кто там?», как щёлкнули засовы и дверь распахнулась настежь. В сенях братья крепко обнялись.

— Севушка, родной! — воскликнул Козьма. — А мы считали тебя погибшим!

— Жив я, Козя, жив, — отвечал Севастьян, похлопывая брата по спине. — Ну хватит, хватит! Идём в хату, там всё расскажу.

В избе испуганная жена Козьмы уже успела зажечь лучину. Увидев деверя, оторопело всхлипнула и шмыгнула в бертьяницу[1] за продуктами — готовить угощенье. Севастьян пробормотал:

— Позанавесь-ка окошки, брат. Нежелательно, чтобы меня увидали в Ворголе посторонние.

Козьма испуганно заморгал и стал суетливо затягивать окна занавесками. Потом братья сели за стол.

— Что случилось? Ты где был? — прошептал Козьма. Помолчав, сообщил нерадостные новости: — Отца нашего татары зарезали. А мать, когда прошёл слух, что ты сгинул в татарской неволе, слегла и боле не встала, померла. А ты неужто из полона убёг?

Вернулась жена Козьмы Прасковья и начала накрывать на стол. Потом снова вышла, и Севастьян шепнул:

— Ни в каком полоне я не был... У Святослава Липецкого служил, а сейчас у князя Александра в воеводах...

— Што-о-о? — удивился Козьма.

— Да тише ты! — испуганно закрыл ему рот ладонью Севастьян.

Опять появилась Прасковья, и братья замолчали. Она поставила на стол еду и вышла. Севастьян посмотрел ей вслед.

— Тихо, беду накличешь. Да, я служил князю Святославу Липецкому, а когда его убили подручные Олега Воргольского, — а может, он и сам принимал в этом участие, — власть в княжестве Липецком перешла к князю Александру. Вот ему сейчас и служу.

— Ты что, Севастьян? — сердито посмотрел на брата Козьма. — Князь Олег не убивал Святослава! Его убил их же, липецкий, охотник Самсон!

— Но научил-то Самсона Олег!

— Не, ну был слушок, но никто ж не поверил...

— Не поверили? — укоризненно посмотрел на брата Севастьян.

— Ладно, щас, подожди! — вскочил Козьма. — Жинке подсоблю, мёду достану. — Он скрылся за дверью, а вскоре вместе с женой явился с крынкой мёда. Прасковья поставила горшок с капустой, спросила, чего ещё на столе не хватает.

— Достань из печки щи, — велел Козьма. — Небось ещё тёплые. И ложись спать, боле нам ничего не надо.

И Прасковья, слазив в печь, скрылась в соседней горнице.

— Я пить не буду, — предупредил Севастьян, когда Козьма начал разливать по кружкам крепкий напиток, — потому как должен быть трезвым. Дело у меня слишком серьёзное, и ты мне должен помочь.

— Какое дело? — поставил поднесённую было ко рту кружку Козьма. — Против свово князя что надумал?

— Не князь он мне! — отрубил Севастьян. — Князь должен защищать свою Отчизну, не бегать от врага и не просить пощады, а бить его! А Олег, мало того что не заступился за своих людей, когда напали татары, а вдобавок и сам участвовал в убийстве настоящего защитника Руси. Он убил князя Святослава и свою родную сестру, жену Святослава Ивановича — Агриппину Ростиславну. А изверги его убили жену и невестку князя Александра, глумились над женщинами, которые сопровождали княгиню Липецкую, и побили воинов князя Мстислава Михайловича Карачевского. Олег по горло в крови своих родичей! Как можно ему служить?..

Козьма, раскрыв рот, слушал брата. Он был поражён. Когда Севастьян умолк, Козьма пододвинул к нему миску со щами:

— Ты ешь!

Севастьян выхлебал миску, жадно прикусывая хлеб. Козьма вяло жевал капусту, смотря перед собой отсутствующим взглядом. Потом тяжело вздохнул:

— И всё равно, не буду я убивать своего князя, Бог не простит...

Севастьян бросил ложку:

— А тебя никто и не просит! Я не князя убивать приехал.

— А зачем же?

— К вам в темницу попал сын моего друга, Демьян Шумахов. Его надо вызволить оттуда.

— А-а-а! Это тот бешеный, который уложил восемь мужиков? Между прочим, он чуть не убил нашего брата Афанасия. Спаси Бог, меч попал плашмя. Шапку снёс, а голова цела осталась.

— Да Демьян озверел от горя, ведь сподручники Олега и его жену ссильничали, а потом глаза выкололи и зарубили! — в гневе стукнул кулаком по столу Севастьян.

— Кто сильничал? — тихо спросил Козьма.

— Люди Олега, — буркнул Севастьян. — А кто именно — неизвестно.

— Понятно... — Козьма долго молчал и наконец вздохнул: — Но как же мы его выручим? Детинец отстроен заново, темница тоже из новых брёвен. Дверь дубовая на три замка закрыта, ключи, кажись, у Ермолая. На страже пять человек с мечами и копьями.

— Значит, надо отобрать у Ермолая ключи, — заявил Севастьян. — А сторожа будут сопротивляться — побить.

— Как это — побить?! — опешил Козьма. — И кто, интересно, к Ермолаю пойдёт?

— Ты.

— Я-а-а! Да меня ж тогда заместо твово Демьяна сказнят!

— Как сделаем дело, со мной уйдёшь, Александру Ивановичу служить.

— Да ты очумел! — всплеснул руками Козьма. — Олег всю мою семью со свету сживёт! А у меня жена и пятеро мал-мала ребятишек!

Севастьян тупо посмотрел на брата:

— А что же мне делать?

— Не знаю, — растерянно прошептал Козьма, и вдруг взгляд его прояснился: — Слушай, завтра ночью в сторожу уходит наш Игнат!

— Так-так, — встрепенулся Севастьян. — И что?

— Ты у меня посидишь, а я утром схожу к брату и попрошу как-то помочь. Думаю, согласится.

— Пока ты к Игнату проходишь, — снова насупился Севастьян, — Дёмку казнят.

— Не казнят.

— Почём знаешь?

— Его в беспамятстве оттащили в темницу, — торопливо заговорил Козьма. — И князь приказал Ермолаю его вылечить, чтоб потом здорового порешить, при всём народе. Но он, Дёмка ваш, дюже крепкий оказался, говорят, уже пришёл в себя, встаёт и даже покрикивает на сторожу. Но казнить его пока не будут.

— Да почему ж?!

— Да потому, что князь ждёт какого-то гостя — знатного татарина али жидовина. Видать, показать ему хочет, как расправляется с врагами своими. Один мурза был уже тута, позавчерась уехал. Жирный такой, был не то с дочерьми, не то с жёнами — леший их знает, басурман этих! — махнул зло рукой Козьма.

— Ну ладно, — кивнул Севастьян. — Завтра вечером я снова приду, а ты уговаривай Игната от моего имени. Так, всё, засиделся, пойду к своим.

— К каким «своим»?! — изумился Козьма. — У меня ночуй. На хорошей постели поспишь!

— Нет, брат, не могу, — отрезал Севастьян. — Обещался к утру вернуться. Ждут меня...

И он тем же путём, но уже в сопровождении Козьмы, вернулся к ожидавшим его липчанам. А в тереме князя Олега тем временем развивались весьма неожиданные и совсем нежелательные для них события.

Глава третья

Долго ходил возле спальни Олега Воргольского стремянный Ефим, не смея разбудить князя для очень важного сообщения. За такие вести, которые он принёс, Олег в гневе мог и прибить, однако надо было что-то делать. И Ефим, шумно выдохнув, постучал в дверь.

На стук никто не отозвался. Постельничий оглянулся во мрак. Того татарина, что ли, позвать? Хоть и басурманин, но всё ж безопасней... И вдруг за окном раздался крик петуха.

— Чёрт бы тебя побрал! — выругался Ефим. — Что ж ты так спозаранку орёшь?

Однако за этим первым петухом послышались вперемешку звонкие, хрипатые и совсем грубые голоса других воргольских петухов. Ефим приободрился:

— Утро! Теперя можно будить князя, — и, уже громко, постучал.

— Кто там?

— Ефим, княже. Пора вставать!

— Чево надо в такую рань?

— Неотложное дело, княже.

— Какое ещё дело? — Слышно стало, как, нехотя поднимаясь, кряхтит князь. — Чево стряслось? — открывая дверь, сердито рыкнул он.

— Тама, — показал на дверь в коридор Ефим, — татарин. Он всё скажет.

— Какой ещё татарин? Зажги огонь и зови его сюда.

Видя, что князь не очень гневается, Ефим осмелел, зажёг свечу и побежал за ордынцем. Тот вскоре вошёл. Ефим застыл за его спиной.

— Кто такой? — строго спросил Олег.

— Нукер мурза Адыл, — отрывисто бросил татарин.

— Зачем здесь? Почему бросил хозяина? — возмутился князь.

— Нет. Не бросаль мурза Адыл, — так же отрывисто и чётко проговорил татарин. — У Дон-река на мурза Адыл нападала коназ Искандер Липский. Нас биль коназ. Мурза Адыл биль коназ. Его жена резаль, всех резаль, обоз грабиль и всех убиваль коназ Искандер, а я спасаль своя живота.

— Что ты несёшь?! — выпучил глаза Олег.

Ефим от страха совсем спрятался за татарина.

— Коназ Искандер Липский резаль мурза Адыл и поганиль его жена!

— Господи! — схватился за голову Олег. — Да этот Александр ещё хуже Святослава! Тот хоть татарские обозы не трогал. Убить! Убить его немедля! Ефим! Убей Александра!

Стремянный остолбенел:

— Да как же я его убью?..

— Мечом, ножом, стрелой — как угодно! Лишь бы мёртвый был! Позови Самсона! Где Самсон?

— Щас поищу, — попытался смыться от греха подальше Ефим.

— Нет, постой! — передумал князь. — Зови Ермолая.

— Тута он, в гриднице. Я мигом...

— Так вот откуда Демьян Шумахов узнал о гибели своей жены, — прошептал Олег. — Они разгромили обоз Адыла... Да, не сносить кому-то головы за мурзу от хана Телебуги. А ты почему живой? — накинулся на спасшегося татарина князь.

— Я? Я бежаль успель, — испуганно забормотал татарин. — Всех коназ Искандер резаль успель, я бежаль успель. Одын! — вздохнул он.

— А может, оно и к лучшему, — почесал затылок князь.

В окнах загорался рассвет. Петухи, оглашая округу, вовсю состязались в пении. В дверях показались Ермолай с Ефимом.

— Пленник очухался? — уставился князь на Ермолая.

— Не совсем, но на ногах вроде стоит, — пожал плечами знахарь.

— Он участвовал в разгроме обоза мурзы Адыла! — повысил голос Олег. — Сегодня же казним его на площади в присутствии этого бахадура. Пускай видит, как мы расправляемся с врагами Золотой Орды. А потом будем у хана Телебуги просить суда над разбойником Александром.

От этих слов у Ефима радостно заклекотало в горле.

— Сюда вести Демьяна? — спросил Ермолай.

— Зачем он тут нужен? Готовь его к казни, резать будем. Ефим, зови палача Гаврилу!

Ермолай ушёл, Ефим же остался.

— Ты что? — раздражённо глянул на него князь.

— Олег Ростиславич, — несмело заговорил Ефим. — А можно?.. Отдай мне Демьяна, я его сам сказню, отомщу за друга. Я лучше Гаврилы управлюсь. Гаврила пускай только чуток подсобит, а я всё сделаю как надо и как тебе заблагорассудится.

Олег махнул рукой:

— Мне всё равно. — И ушёл в покои.

Лучи ещё прячущегося за горизонтом солнца уже окрашивали небо в нежно-розовый цвет. Звёзды, закончив ночное бдение, зевая, прятались за небесный синий ковёр.

Сосед Козьмы Аникушка залез на крышу своей хаты, а через неё в голубятню и, озорно посвистывая, гонял голубей. «Вот кому делать нечего», — говорили соседи, глядя на бесполезную забаву Аникушки.

Козьма тоже давно поднялся, отделался по хозяйству и пошёл через площадь к брату Игнату. Игнат обряжался в воинский доспех, готовясь нести службу.

— Кудай-то ты собрался? — недоумённо уставился на него Козьма. — Тебе же в ночь караулить полонянника в темнице.

— Не знаю, что там стряслось, — отмахнулся Игнат, — но рано утром прибежал посыльный воеводы и велел идти на ворота. Мол, надо усилить сторожу, а то князь опасается вылазки какого-то врага. А пустую темницу ночью охранять вообще ни к чему.

— Как пустую? — оторопел Козьма. — А куда ж узников денут?

— А я почём знаю? — раздражённо ответил Игнат. — Можа, в подвал терема переведут. Да там опасный-то узник всего один, из Липеца. Остальные — так, дерьмо...

— Ну ладно, брат, пойду я. — Козьма направился к двери.

Однако Игнат, почуя неладное, крикнул:

— Да ты зачем приходил? Только чтоб узнать, где я службу нести буду али что стряслось?

— Потом скажу, — буркнул Козьма. — Я к воротам приду, ежели что. — И скрылся за дверью.

— Чевой-то с ним? — выглянула жена Игната Евдокия.

— А пёс его знает, — пожал плечами Игнат. — Странный какой-то нынче Козьма...

Красный диск солнца уже полностью выбрался из-за горизонта, заливая яркими лучами землю. Увидев дневное светило, всё живое засуетилось, засмеялось, запело. Лишь озабоченный Козьма бежал на стук топоров, который слышался со стороны площади возле княжеского терема.

— Что мастерите, православные? — спросил, тяжело дыша, знакомого плотника.

— Аль не знаешь, что тут лобное место? Плаху мастерим, чего ж ещё, — утирая пот со лба, ответил тот.

— А кого же князь казнить собирается?

— Пока не тебя, — усмехнулся плотник. — А много знать захочешь — сам можешь сюда угодить.

— Да ты, мил человек, аль не слыхал? — вмешался в разговор другой плотник. — Будут казнить полонянника из Липеца.

— Как — полонянника из Липеца?.. — опешил Козьма. Это известие просто пригвоздило его к земле. А плотники продолжали стучать топорами, и стук этот отзывался в ушах Козьмы жутким, смертельным набатом.

«Где Севастьян? — мелькнуло в его смятенной голове. — Где они прячутся? Ах, да! На берегу Воргола...»

И Козьма понёсся к надречной стене детинца. Но вдруг остановился:

«Зачем я туда бегу? Вот дурак! Для входа и выхода двери есть, а я через окно лезу, блажной дурень». Он побежал в другую сторону. Увидев возле ворот Игната, ещё издали замахал руками: мол, открывай!

Игнат зыркнул на сослуживцев и потащил Козьму в сторону.

— Ты что суетишься как баба? Что стряслось, объясни толком. Не знаешь, что князь приказал никого не впускать и не выпускать?

— Мне надо!

— Зачем?

— Ладно, скажу, — вздохнул Козьма и коротко поведал о ночном визите Севастьяна и обо всём, что тот говорил.

— Так Сева жив? — недоверчиво переспросил Игнат.

— Жив, жив! Только ему пособить надо.

Игнат огляделся и глухо произнёс:

— А как? Ты придумал что-нибудь?

— Пока нет, но мне обязательно надо их предупредить! — снова заволновался Козьма. — Иначе меня вечно будет преследовать казнённый мертвец, которому я не смог помочь. Да и Севастьян не простит. В его глазах я хуже Иуды стану...

— Ну перестань, перестань плакаться раньше времени, — начал успокаивать Козьму Игнат. — Хватит ныть, щас что-нибудь придумаем.

— Да время ж не терпит!

— Терпит. Казнь начнётся не раньше обеда, — пояснил Игнат. — В общем, так. Выпустить я тебя выпущу, только ты домой не сразу возвращайся. Севастьяну накажи, чтоб сюда не совался, враз узнают. Пускай подходят те трое. Я постараюсь подручных спровадить на казнь поглазеть и покажу твоим дружкам, где лобное место, а там пускай сами соображают, как выручить вашего Демьяна. Понял?

— Понял-понял, — приободрился Козьма.

— Только что придумать для этих? — стрельнул глазом на товарищей Игнат. — Куда ты бежал?

— Не знаю, — пожал плечами Козьма.

— И я не знаю, — вздохнул Игнат. — Если не сочиним что-то правдоподобное, они просто выдадут меня князю вместе с тобою.

— Придумал! — вытаращил глаза Козьма. — На подоле у меня дочь живёт. Она заболела, и я иду её проведать.

— А откуда ты узнал, сучий сын, что она заболела? Голубь на крыльях весточку принёс? — съязвил Игнат.

— Да она и вправду больная, жар у неё. Я вчерась там был, а сегодня во сне видал, что совсем плоха.

— Ладно, пойдём. — Игнат направился к воротам.

— Что случилось, Игнат Калистратыч? — видя озабоченное лицо старшого, спросил один из сторожей.

— Да вот дочь у Козьмы заболела в слободе, и он сон дурной видел, — пояснил Игнат.

— Сны иногда вещими бывают, — покачал головой второй сторож. — Но ведь князь не велел никого ни впускать, ни выпускать...

И в этот самый момент весь город вдруг всполошился, загудел, зашевелился, как растревоженный улей.

— Нет, Козьма, всё-таки я тебя не пущу! — отрезал Игнат. — Мало ли что там приснится!

— Как не пустишь?! — опешил Козьма.

— А так! — Игнат вонзил гневный взгляд в глаза брата. — А вы, — подчинённым, — сбегайте узнайте, что случилось.

Едва сторожа скрылись из виду, Игнат открыл боковую дверцу и вытолкнул ошалелого Козьму наружу.

— Торопись, да скажи Севастьяну, что, видать, казнь скоро начнётся! И будь осторожней: вокруг детинца конные дозорные шастают!

Козьма кивнул и, пригнувшись, начал пробираться вдоль стены к берегу Воргола. Игнат запер дверь и стал ждать подчинённых. Мимо тем временем пробежали ещё с десяток воргольских мужиков и среди них брат Афанасий с перевязанной головой.

— Афоня! — закричал Игнат.

— Чево тебе? — оглянулся Афанасий.

— Куда спешишь?

— Смотреть, как сказнят полонянника!

— Афоня, постой! — сердито принялся выговаривать младшему брату Игнат. — Не велика радость смотреть, как безоружного человека убивают. Лучше помоги мне!

— Не сейчас! — замотал головой Афанасий. — Я хочу глянуть, как сказнят того, кто меня чуть жизни не лишил!

— Забудь, Афоня, обиду, а лучше заберись-ка вон туда, — указал пальцем на северо-восточную стену детинца Игнат, — и как увидишь, что внизу крадутся трое, дашь мне знак, я их пропущу в город.

— Зачем? — удивился Афанасий.

— Надо, брат.

— А кто они?

— Да что ж ты такой бестолковый! — разозлился Игнат. — Иди на стену, потом объясню. Я тебе старший брат али кто?

— Хорошо-хорошо, иду! — И Афанасий в мгновение ока оказался у стены детинца и как кот забрался на неё. Вскоре воротились сторожа.

— Ну что? — спросил Игнат. — Козьму не видали? Следом за вами убежал.

— Не видали, — покачал головой один из сторожей. — А что там творится-а-а! Говорят, липецкого полонянника живого резать будут!

Игнат, словно не услышал, — потянулся.

— Жарко будет, — пробормотал лениво. — Солнце печёт, как в страдник-месяц.

— Тебе что, Игнат, — удивился сторож, — это не интересно?!

— Я за жизнь навидался этих казней во сколько! — провёл по кадыку ладонью Игнат. Он отставил копьё, сел в тень, закрыл глаза и зевнул. Потом добавил: — А вы, коль любопытно, идите, посмотрите на казнь. А тут я один управлюсь.

Сторожа переглянулись:

— Што, можно?

— Можно-можно. Валяйте!

И сторожа ушли. Игнат же встал и начал смотреть в сторону Афанасия.

А Козьма тем временем бежал вдоль стены кремника, но, заметив выезжающих из-за угла всадников, кинулся в густой репейник. Репьи облепили всю одежду, вцепились в волосы, но это была не такая уж беда. Главное, не заметили.

Всадники ускакали. Козьма хотел было бежать дальше, но вдруг увидел на стене детинца человека и снова замер. Однако, приглядевшись, всплеснул руками:

— Ах ты, Господи! Афоня! — И дунул быстрее зайца.

Афанасий же, заметив беглеца, завопил:

— Лазутчик! Лазутчик! — соскочил со стены и, продолжая орать во всё горло, подбежал к Игнату. — Лазутчик! Там! За стеной!

— Заткнись, псина! — прошипел Игнат. — А то всех нас погубишь! Это Козьма, а не лазутчик! Моли Бога, чтоб никто не услыхал. А будешь ещё голосить — я тя, гад, прикончу!

От этих слов по телу Афанасия пробежал холодок, и он замер с вытаращенными глазами.

— Вот что, щенок нелизаный, — строго молвил Игнат. — Дело у нас с Козьмой дюже серьёзное. Иди на место и продолжай караулить. И ещё запомни: с теми людьми и наш Севастьян. Так что, если хочешь с братьями жить по-братски, делай, что говорят, и без лишних вопросов. Понял?

Афанасий испуганно кивнул.

А Козьма уже добежал до укрытия липчан. Забравшись в росший на берегу Воргола кустарник, они дремали, но от шороха мгновенно проснулись и выхватили мечи. Однако Севастьян сразу угадал Козьму и шепнул напарникам: «Это свой».

— Сева, Сева! Где ты? — продираясь через кусты, вполголоса звал брата Козьма и, увидев, выдохнул: — Сева! Беда!

— Что случилось? — тряхнул его за плечи Севастьян.

— Сегодня вашего дружка хотят сказнить! — дрожащими губами прошептал Козьма.

— Как сегодня?.. — побледнел Василий Шумахов. — Почему?!

— Не знаю! — развёл руками Козьма. — Князь отчего-то передумал и решил нынче. Уже готовят лобное место.

— Я сам пойду спасать Демьяна! — заявил Севастьян.

— Нет, ты не пойдёшь, — твёрдо сказал Козьма. — Тебя сразу узнают и схватят. И себя погубишь, и его не спасёшь. Попробуем по-другому. На стене караулит наш брат Афанасий, на воротах — Игнат. Они пропустят меня вместе с твоими друзьями, а там как Бог даст. — Повернулся к липчанам: — Вас в Ворголе никто не знает, а чужаков у нас много. Думайте, как будете спасать своего друга. Где ваши кони?

— На той стороне Воргола, — ответил Андрей.

— Это хорошо. От лобного места бегите к этой стене, тут будет ждать Севастьян. Пока там опомнятся, — мотнул головой на детинец Козьма, — вы спуститесь по верёвке, переплывёте Воргол и скроетесь в лесу. Всё, больше нельзя терять ни минуты. Слышите гул в детинце? Это смерть гудит над городом. Поспешим на выручку православному. Прощай, Сева! — обнял Козьма брата. — Скоро ли ещё свидимся? И свидимся ли вообще?

— Свидимся, брат, спасибо тебе! — И Севастьян крепко обнял Козьму...

Вскоре все четверо были в городе. Игнат сообщил, что Демьян ещё в темнице, посоветовал напасть внезапно, когда его будут выводить. Ещё он подсказал, как незаметно раствориться в толпе, не упуская друг друга из виду, и на прощанье пожелал незнакомцам удачи.

Опытные в опасных предприятиях липчане скоро оказались у самого входа в темницу, готовые в любой миг ринуться спасать пленника. И когда Демьяна выводили наружу, нападение отчаянной троицы было столь стремительным и неожиданным, что никто из воргольцев глазом не успел моргнуть. Охранники Демьяна в мгновение ока были оглушены сильными ударами плашмя мечей по голове. Толпа зевак ахнула и отшатнулась. Верёвки на Демьяне разрезали, и испуганный глазелый люд, дабы не попасть под горячую руку, разбежался. Дорога к отступлению была свободна.

— Быстро, быстро! — торопил друзей Василий Шумахов...

— Что там за гам? — услышав крики, спросил князь Олег.

— Небось народец твой, княже, распалился в ожидании казни, — предположил Рвач.

«По себе обо всех судит, головорез, предатель!» — с ненавистью подумал стоявший рядом Самсон.

— Князь! Липчанина освободили!.. — задыхаясь от волнения, прибежал один из воргольских дружинников.

Олег сначала не понял и тихо спросил:

— Кто освободил? Зачем?

— Не знаю! — задрожал от страха дружинник.

Несколько мгновений князь сидел в полном оцепенении. Потом вскочил и, сорвав со стены копьё, метнул его в грудь несчастного. Дружинник, залившись кровью, упал, а Олег гаркнул:

— Кто посмел? Догнать! На кол! Живьём!..

Ефим опомнился первым. Сильнее всех чувств в последние месяцы владела им жажда мести за гибель сподручника Клопа и за нанесённые липчанами самому ему оскорбления. На Демьяне хотел он выместить всю накопившуюся злобу — и вдруг известие о бегстве кровного врага.

— За мной! — Ефим выхватил из ножен меч. — Дружина, вперёд!

Однако погоня оказалась запоздалой. Когда преследователи появились у ворот, беглецы, уже на другом берегу Воргола, скрылись в чаще. Прошло немало времени, пока погоня достигла места, где, по мнению Ефима, могли укрыться липчане. Стремянный соскочил с коня, внимательно осмотрев кусты и деревья рядом с поляной, снял шапку, почесал затылок и сердито буркнул:

— Ищи теперь ветра в поле! Глядите! — ткнул пальцем. — Лошадиный навоз и обглоданные ветки. Здесь кони липецких псов стояли. Теперя они уже к своему разбойничьему логову скачут. Не догнать... Это сука Самсон помог им! — вдруг осенило Ефима. — Это его работа! Ну, гад смердячий, червяк поганый, погоди! Заместо Дёмки пойдёшь на плаху!

Ефим прыгнул в седло и поскакал к Ворголу. Остальные за ним.

— Не догнали?! — встретил их на коне у ворот князь Олег.

— Ушли, тати проклятые! — рыкнул Ефим.

— А кто им помог?! — вне себя от ярости ударил его плёткой князь.

Ефим изогнулся, конец плётки попал по крупу его лошади, и испуганное животное метнулось в сторону, однако Ефим удержался в седле. А князь начал стегать его спутников и махал плетью до тех пор, пока не устал. Тогда он снова взревел нечеловеческим голосом, огрел своего коня и помчался обратно. У хором соскочил на землю и крикнул:

— Ермолая, Ефима, Игната Хитрых, Рвача ко мне!

Все названные собрались и робко замялись у порога.

— Что стали в дверях? — уже спокойнее заговорил князь Олег. — Проходите и садитесь на лавку.

Стараясь занять место подальше от князя, все четверо кое-как уселись.

— Кто впустил разбойников в детинец? Ты, Игнат? Ты стоял на воротах! — начал допрос Олег.

Игнат, не теряя самообладания, ровным голосом ответил:

— Когда я был на стороже, через ворота, как было тобою, княже, велено, никто не входил и не выходил. Да и как днём незаметно пройти через ворота? Злодеи могли сюда только ночью проникнуть.

Слова Игната показались князю убедительными. Он хотел было обратиться к Ермолаю, но вдруг встал Ефим.

— Вели слово молвить, княже, — раболепно пропел стремянный.

— Говори.

— Я полагаю, это дело рук Самсона.

— Самсона?! — удивился князь. — Слушай, а и впрямь, он ведь за него заступался, гад!

— Вот-вот, княже! — засуетился Ефим. — Самсон липецкий, потому его и тянет к своим. И Дёмке помог, чтоб выслужиться перед ними и вернуться назад. Все они с Липеца такие. Как волка ни корми, одно в лес бежит. Я б их, этих!.. — Но, увидев блестящие, звериные глаза Рвача, Ефим осёкся и сел.

Зато поднялся Рвач.

— Княже! Мне кажется, Ефимка дюже далеко зашёл в своём словоблудии. Ведь он может и меня обвинить в потворничестве липчанам!

— Нет-нет, — примиренчески заявил Олег. — Ты мне верный слуга, а вот Самсон мог предать. Мог! Он странно себя ведёт в последнее время. Эй, кликните-ка Самсона, если тоже уже не сбежал вслед за разбойниками!

Но Самсон никуда не сбегал, он сидел во дворе княжеского терема.

— Звал, княже? — были первые слова его.

«Спокоен, пёс. Или делает вид, что ничего не знает и к бегству липецкого татя отношения не имеет?» — подумал князь, а вслух прошелестел:

— Звал, конечно, звал.

Но в этой мягкости Самсон сразу почувствовал фальшь.

— Ты мастак на всякие там выкрутасы, Самсон, да? Можешь, к примеру, запросто и князя убить... — От таких слов Самсон вздрогнул, а Олег как ни в чём не бывало добавил: — А можешь и жалость проявить, спасти врага от смерти...

— Ты на что намекаешь, князь?! — побледнел Самсон.

— Князь Воргольский и Рыльский не намекает, а обвиняет тебя, липецкого шпиона, в измене! — сверкнули глаза Олега. — Ты, холоп и неблагодарная скотина, помог сбежать Шумахову! Ты за него заступался, когда Ефим хотел с ним расправиться! Эй, гридни! Схватить предателя и запереть в темницу! Пущай пока там посидит, а мы тут покумекаем, как его казнить и когда!

— Да за что, княже? — закричал Самсон. — За что?! Не освобождал я никого!.. — Но его связали и выволокли из палаты.

— Колесовать! — орал Олег. — Ко-ле-со-вать! Все вон!

Все выскочили, остался один Ермолай, чтобы успокоить разбушевавшегося князя.

Выйдя на улицу, Игнат закручинился.

«Я виноват в побеге узника, — вздыхал он, — а страдает невинный. Мне надо ответ держать перед князем, мне!..»

Рассуждая так, Игнат дошёл до Козьмы. Тот был дома, обедал. Увидев Игната, расплылся в улыбке:

— Садись, брат, трапезовать будем.

— Что-то не хочется, — отказался Игнат. — Выйдем, дело есть.

— Какое ещё дело? — насторожился Козьма.

— Я сказал — пошли во двор! — рыкнул Игнат.

— Хорошо-хорошо! — закивал Козьма. — Ну? Что за дело? — спросил, когда вышли из дома.

— Казнить невиновного за побег липчанина собирается князь, вот что! — буркнул Игнат.

— И кого же?

— Самсона.

— О-о-о! А нам-то что за печаль?

— Так он же ни при чём!

— Но тебе что с того?

— Признаться хочу князю.

— В чём признаться?

— В том, что я помог бежать Демьяну, а не Самсон...

Козьма долго молчал. Потом сердито фыркнул:

— Ох и дурак же ты, оказывается, Игната! Всю жизнь меня учил, наставлял, а сам чуть что — сразу скис.

— Да не скис я, — почти простонал Игнат. — Совесть мучает! Не могу я так! Из-за меня невинный будет казнён лютой казнью.

— Это Самсон-то невинный?! — рассвирепел Козьма. — Это убийца князя Святослава ни в чём не виноват? Да поделом ему! Божья кара это за гибель славного витязя Земли Русской. А Самсону всё одно смерти не миновать, не в Ворголе, так в Липеце. Если не Олег, так князь Александр Иванович его выкрадет и порешит, ещё страшней, чем Олег, казнь ему придумает! В общем, брат, кончай мямлить и айда за стол. А на казнь не ходи. Незачем тебе смотреть на это. Совесть твоя чиста и перед людьми, и перед Богом, так что не мучай себя... Да-а... Не знал я, что ты такой нытик. Нашёл кого защищать! Умолкни и не напоминай об этом, а то не посмотрю, что в боярах ходишь, враз накостыляю! Лучше пойдём-таки обедать.

Игнат хмуро кивнул. Доводы Козьмы были весомы. Действительно, за убийство князя Святослава Самсон заслуживал смерти, и нести свою голову на плаху за него нет никакого резона. Игнат вздохнул и поплёлся в хату.

Князь Олег тоже пришёл в себя, когда Ермолай дал ему выпить травяного настоя.

— Но казнь сегодня всё одно состоится! — заявил, как отрезал, князь. — Зови Ефима, скликайте снова народ. Мне нет разницы, кого из липецких казнить, пускай даже Рвача пришлось бы жечь на костре, кабы не было Самсона. Я в безвыходном положении. Надо же тому татарину показать, как мы расправляемся с врагами хана великой Золотой Орды. А убивать Самсона Ефим будет с таким же усердием, как он казнил бы Демьяна...

Одной из самых ужасных казней было колесование. А перед смертью человека ещё мучили разными дьявольскими приспособлениями, выламывали по суставам конечности и дробили кости.

Когда Самсона выводили из темницы, он ещё не знал, какая участь ему уготована. Мало того, бывший охотник надеялся, что над ним совершат ритуал несмертельной пытки, а казнить не будут. Однако он понял нешуточные намерения князя, увидев эшафот с орудиями пыток смертельных. От ужаса кровь застыла в жилах Самсона. Когда его вели мимо Олега, Самсон узрел в его глазах свою смерть и даже не закричал, а завизжал:

— Князь! Князь! Я ни в чём не виноват! Не спасал я никого!..

Но Олег не слушал, не хотел слушать оправдания Самсона, которые уже ничего не значили. Ему срочно нужен был козёл отпущения, и липчанин Самсон подходил для этой роли как нельзя лучше. К тому же Самсон был постоянным живым укором нечистой совести Олега.

— Не смей убивать меня! — кричал Самсон. — Я же но твоей воле порешил князя Святослава!..

Эти слова тоже долетели до слуха Олега.

— Кончайте его! — приказал он. — Ефим! Заткни мерзавцу глотку!

Стремянный, исполнявший сейчас роль палача, воткнул в рот Самсону тряпку. Охотник замычал и попытался вырваться, но держали его крепко. Потом заложили одну ногу в пыточное приспособление, похожее на колесо, и привели его в движение. Захрустели кости несчастного, из-под лопнувшей кожи брызнула кровь.

Мало кто из жителей Воргола видел такую казнь, и толпу зевак охватил ужас. Одни, выпучив глаза и раскрыв рты, не могли пошевелиться. Другие, наоборот, старались поскорей покинуть лобное место. Но были и такие, кто с любопытством и даже восторгом наблюдал за происходящим. А спасшийся татарин, неожиданно ставший важным гостем воргольского князя и сидевший справа от него, потирал руки и бормотал что-то себе под нос с явным удовольствием.

Между тем силы покидали Самсона. Он уже только хрипел, а налившиеся кровью глаза были глазами безумца. И вдруг он уставил свой страшный взгляд на Олега.

И — князя пробил озноб. Он вскочил и, отмахиваясь от жуткого видения, одним прыжком оказался за спинкой кресла, бормоча:

— Чур меня! Чур! Сгинь, сатана, сгинь!..

Насмерть перепуганный Олег ещё раз выглянул из-за кресла и, встретившись с огненным взглядом Самсона, дико заверещал:

— Ефим! Ефим! Отруби ему голову и выкинь подальше! Кончай его! Немедля!..

Сам же кинулся с лобного места в толпу, натыкаясь на растерянных горожан, распихивая их и пробивая себе дорогу к терему. Олегу казалось, что ему в шею вот-вот вцепится костлявая рука умирающего Самсона. Затылок его онемел от страха.

— А-а-а-а-а!.. — заорал князь, подбегая к ведущей в хоромы лестнице, споткнулся о ступеньку и, с маху ударившись головой о перила, без памяти рухнул на землю.

Глава четвёртая

В стане князя Александра не было ни печали, ни особой радости. Все уже как-то привыкли к гибели друзей, и потому даже счастливое спасение Демьяна показалось делом обыденным. Ну спасся — и спасся.

Князь с улыбкой поприветствовал Демьяна и похлопал его по плечу:

— Добре, витязь, добре. Только впредь так неосмотрительно не бросайся на вражеские крепости, они слишком сильны для одного меча. Ты бессмысленно погубил бы себя, а мы потеряли бы славного дружинника. У нас, друг мой, каждый воин на счету, а ты десятерых стоишь. Больше не бегай в Воргол и не суетись, врага сообща бить надо.

Князь кивком головы позвал к себе в землянку ближних бояр.

— Ну, Севастьян, — обратился он к Хитрых. — Судя по тому, как ловко вы вызволили из плена нашего витязя, в Ворголе у тебя есть друзья. Верно?

— Верно, Александр Иванович, — подтвердил Хитрых. — Там живут трое моих братьев: Козьма, Афанасий да Игнат. Они здорово помогли нам в освобождении Демьяна. Однако хочу предупредить сразу: браты против своего князя не пойдут, они ему преданны.

— А как же ты их смог убедить? — с любопытством глянул на Севастьяна князь.

— Спасти хорошего человека — одно, а предать господина — другое, — отрезал Севастьян. — От их действий князь Воргольский не пострадал.

— Гм... А я надеялся на их помощь, — нахмурил брови Александр. — И что же делать? Ведь для открытой войны с Олегом у нас пока нету ни средств, ни сил.

— Силы надо копить, — буркнул Василий Шумахов.

— А давайте объединимся с атаманом Кунамом,— неожиданно предложил Евтей Ломов.

— Что-о-о? — повысил голос князь Александр. — Да ты белены объелся? Я, природный Рюрикович, к разбойникам на поклон? Позорить имя своё? О Господи! Дожил до светлых дней: заключать союз с татем!

Князь замолчал. В землянке на некоторое время воцарилась тишина, которую нарушил Демьян:

— Кунам — враг Олегу...

— Молчать! — вскочил как ошпаренный Александр. — Обязанность князя — искоренять разбой, а вы что предлагаете? Брататься с ним захотели? Не позволю!..

На этот раз тишина стояла долго. Пока сам Александр не вздохнул:

— Отворите-ка дверь. Уж больно тут душно.

Демьян открыл дверь. В землянку хлынул поток свежего осеннего ветра.

— Нет, не справиться нам своими силами с Олегом, — покачал головой Александр. — Уничтожит он нас, и не отомстим мы ему за гибель князя Святослава.

— А если перебраться в другое место? — подал голос молчавший до того Андрей Кавырша. — Назад, в Липец, в леса воронежские, и там копить силы.

Семён Андреевич встрепенулся:

— Правильно говорит Андрюха — надо уходить. Но куда? В Липец? К псам бродячим на съеденье? И кем пополним там дружину? Воронами недобитыми? А татары там нас ждут, уже готовят клещи, и поэтому, я полагаю, идти надо вверх по Дону, мимо стойбища Кунама и дальше на север, к развалинам спалённого ещё ханом Батыгой Дубка. Там приволье, и хотя это земля рязанских князей, они туда не суются, татар боятся. А нам что татары? Мы их, живучи рядом с Диким Полем, не боялись, а в верховьях Дона тем паче не станем. Да притом и леса там густые, и Дон-река не хуже Воронежа. И ещё там должно быть много липецких людей: после разгрома в края те много наших ушло. Они и пополнят твою, князь, дружину. По крайней мере, зиму спокойно отбудем, окрепнем, а по весне с Божьей помощью и двинем обновлённую рать на Олега-супостата.

Князь Александр, слушая мудрого боярина, оживился, глаза загорелись надеждой. И остальные встрепенулись, принялись обсуждать детали переселения. Один князь Даниил был безучастен к происходящему. Он сидел чернее ночи, отрешённо потупив глаза в пол, словно ему безразлична была и своя судьба, и судьба других. Юноша вздрогнул и поднял голову, только когда его окликнул отец:

— Данила! А ну хватит нюни распускать! Ты князь, и не пристало тебе выказывать слабость!

— Душа болит, батя, — едва шевельнул губами Даниил. — Не могу я! В груди огонь горит, сердце разрывается... Батя, отпусти меня в Воргол! Я убью поганца Олега! Отмщения просит душа Аксиньюшки моей!..

Князь Александр, как малое дитя, погладил сына по голове.

— Сыночек мой миленький, да неужто ты не понимаешь, что к трёхглавому Змею Горынычу просишься? И не справиться тебе одному с этим Змеем. Аксинью уже не воскресить, а бороться с лютым врагом нужно умеючи. Что толку с того, что Демьян Шумахов слетал в логово к Змею? Один в поле не воин! Потерпи, милок, маленько. Придёт час расплаты, и мы с Олегом за всё поквитаемся сполна. Только вот силушки накопить надобно, оружия наковать, людей обучить ратному делу. А тогда, глядишь, и одолеем супостата. Верно?

Даниил утёр рукавом мокрое от слёз лицо и кивнул.

— Ну вот и славно, князь!— воскликнул Александр Иванович. — А ну-ка садись рядом, от меня по правую руку. Я смотрю, остальные уже о чём-то договорились. Ну? Слушаем вас, бояре пресветлые, — повернулся Александр к думе. — Говори, Семён Андреевич.

Старый боярин встал:

— Уходить нужно до первых петухов, ночью, пока Олеговы ищейки не напали на наш след.

— Хорошо, — согласился князь. — Значит, всё-таки на Дубок двинем?

— Иного выхода нету, — твёрдо ответствовал боярин.

Глава пятая

После казни Самсона князь Олег двое суток не приходил в сознание. Княгиня Авдотья ни днём ни ночью не отлучалась от постели мужа.

— Жить будет? — со слезами спрашивала у знахаря Ермолая.

— Вся надежда на Господа Бога, — уклончиво отвечал тот. — Кабы князь пришёл в себя, мы б давали ему настои из трав. А так, вишь, матушка, он глотать не может. В бесчувственное тулово настой не вольёшь.

Наконец Олег очнулся и, дрожа всем телом, забормотал:

— Сгинь, сгинь сатана!.. — и даже попытался встать.

— Князь! Князюшко! — обрадовалась жена. — Успокойся, дорогой! Никакого сатаны тут нету, почудилось тебе. Во сне приснилось.

— Вот, княже, попей отвару, — протянул целебное питьё Ермолай.

Олег, ухватившись за чарку руками, выпил. Потряс головой от дурноты, сморщился и, задрожав ещё сильнее, кинулся к жене. Тело его покрылось обильным потом.

— Авдотьюшка, спаси меня! — хрипел Олег. — Вон, вон кровавая голова Самсона!.. Без туловища!.. А вон руки лохматые да костлявые!.. — Взгляд его был взглядом юродивого.

— Что ты, князь! — испугалась Авдотья. — Тут никого, кроме меня и верного твово слуги Ермолая!

— А-а-а, Ермолай... — прошептал Олег и вдруг уставился на противоположную стену: — Вон руки лохматые с длинными когтями! Руки Самсона...

— Да не руки то! — воскликнула княгиня. — Тебе чудится!..

Пока Авдотья словно малого ребёнка успокаивала мужа, Ермолай приготовил другое снадобье. Олег выпил его и скоро уснул.

— Ермолаюшка! Что это? Что с князем? — всхлипнула княгиня.

— Сие беснование, матушка, — пояснил Ермолай. — Его бы от порчи полечить. Надоть позвать бабку Домну.

— Зови, Ермолаюшка, зови немедля! — взмолилась княгиня.

— Ладно, матушка. Сей же час сбегаю, она на подоле живёт. Только боюсь, прознает Исидор. Несдобровать нам тогда.

— А ты окольными путями её проведи, — вытерла глаза Авдотья. — Ужо стемнело, никто и не заметит.

— Хорошо, княгиня, так и сделаю. — И Ермолай ушёл.

После казни Самсона по Ворголу поползли разные слухи о здоровье князя. Одни говорили, что его ударил камчуг, другие утверждали, что френчуг[2]. Третьи вообще считали, что князь Олег от страха перед призраком Самсона окончательно свихнулся и навряд ли выздоровеет. Мол, в него вселился бес и верховодит им, так что не миновать беды для всего воргольского народа.

Говорили об этом в хате Козьмы и братья Хитрых. Пора сбора урожая закончилась, и Козьма позволил себе попотчевать братов всевозможными яствами: пирогами с рыбьей молокой и визигой[3], свининой и разной жирной рыбой — карпами, карасями, голавлём. Словом, пили мёд, ели от пуза и беседовали.

— Князь наш совсем занемог, — вздохнул Игнат. — Я слыхал, что скоро на стол сядет его старший сын Ростислав.

— Да брось! — поморщился Козьма, уплетая толстого голавля. — Олег от удара чуток тронулся, но он силён и недуг свой переможет. Не отдаст он до сроку стол сыну.

— И вовсе не от удара князь тронулся, — возразил, облизывая блестящие от свинины пальцы, младший Хитрых, Афанасий. — С перепугу он взбесился, с перепугу. Я видел, как в предсмертных муках смотрел на него кровавым глазом Самсон. И сам, как вспомню — дрожу от страху. Иной раз ночью заснуть не могу, всё гластится мне Самсон. Чудится, что вот-вот он в хату окровавленный зайдёт. И не я один боюсь. Сосед Матвей шёл вчерась домой тёмной ночью, а ведь ночи щас — глаз коли. Ну так идёт, значит, и вдруг по стене детинца тень промелькнула. Оглянулся — он, Самсон, здоровенный, и весь светится, и гукает сапожищами, ажильника земля худит. У Матвея волосья шапку подняли, и не помнит, как дома оказался. Прибежал да под лавку, еле жинка оттуда вытащила. Матвей дрожмя дрожит, как осенний лист в шумную погоду. Она спрашивает, что стряслось, а он будто язык проглотил, слова вымолвить не может, мычит только. И не один Матвей Самсона в детинце видал. Не к добру это, братцы, ох, не к добру! — И Афанасий в волнении осушил до дна кружку мёда.

— Самсонов призрак будет шлындать по детинцу до тех пор, пока душа его не получит удовлетворения во мщении за казнь, — заявил Козьма. — И не зря князь Олег беснуется. Знает, что вопиющую несправедливость сотворил.

— Я во всём виноват!.. — снова завёл старую песню Игнат.

— Да заткнись ты! — вспылил Козьма. — Совестливый нашёлся! Ты, что ли, Самсона на плаху посылал? Его князь казнил для своей и татарина потехи. Да от него князь, говорят, уже давно хотел избавиться. Не нынче, так завтра всё одно убил бы, и ты тут вовсе ни при чём.

— А куды же опять Севастьян исчез? — перевёл разговор Афанасий.

— Тсс!.. — прижал палец к губам Козьма и тихо прошептал: — Он у князя Александра Липецкого на службе, вместе по лесам воронежским шляются.

— А может, и нам к ним податься? — прошамкал набитым ртом Афанасий.

— У нас свой князь есть! — осадил брата Игнат.

Вдруг неожиданно открылась дверь, и поток осеннего воздуха погасил лучину.

— Кого ещё черти несут? — зло рыкнул Козьма.

— Я это! — послышался из темноты голос.

— Кто — я?

— Да побирушка Анисим, — угадал вошедшего Игнат.

— Что надо, голь перекатная? — высекая кресалом огонь, проворчал Козьма. — Вишь, что наделал? Теперя вон никак не запалю.

— Помилосердствуйте, православные! — заголосил Анисим. — Я голодный, а по улицам Самсон бродит. Я только что с им разговаривал. А потом вижу — огонь горит, дай, думаю, зайду, может, хлебушком угостят, да и от Самсона подале, а то, неровен час, кровь последнюю из жилок высосет!

— Хватит жуть нагонять! — поджигая лучину от загоревшейся пакли, оборвал незваного гостя Козьма. — На тебе пирог да кус мяса и проваливай.

Нищий с жадностью схватил подаянье и выбежал на улицу.

— Афонь, — повернулся к младшему брату Козьма. — Запри-ка дверь, а то ещё кто заявится, почище энтого. Подслушает наш разговор, и завтра всех троих на дыбу отправят.

Афанасий сходил в сени и запер дверь на засов. Вернулся — и снова брякнул:

— А можа, и правда с Севастьяном погуляем?

— Тебе легко говорить! — разозлился Козьма. — У тя кроме бабы никого, а у нас с Игнатом спиногрызов полна хата. Что с ними будет, если я уйду? Правда, Игнат?

— Об уходе и речи быть не могет, — согласился Игнат. — Ты, Афоня, ещё мальчишка, иди и гуляй. Только навряд ты в лесу Севастьяна найдёшь. Тебя скорее кто-нибудь из шайки Кунама словит, обдерёт как липку и на осине вздёрнет. Кунам дюже на воргольских зол.

Афанасий со вздохом потупил пьяный взор.

— Хотя, — покачал головой Игнат, — что-то уже не нравится мне наш князь... Но пока идти нам некуда! — отрезал он.

Разошлись по домам братья уже под утро.

Глава шестая

Мало-помалу, но начал князь Олег выздоравливать. То ли от снадобий Ермолая, то ли от заговоров бабки Домны. Настоятель церкви Вознесения Исидор не узнал о посещении покоев князя ведуньей, и всё обошлось тихо. Будучи уже более-менее в разуме, Олег однажды спросил Ермолая:

— А какие вести о князе Александре и что из Орды слышно?

— О князе Александре никаких вестей, — пожал плечами Ермолай. — Ровно в воду канул. А вот в Орде, похоже, неладно. Недавно приехал бирич Трофим и ждёт, когда ты, княже, выздоровеешь. Хочет сообщить что-то важное.

— Так зови его!

— Нет-нет, Олег Ростиславич! — твёрдо возразил Ермолай. — Ты ещё слаб вести важные дела. Дня два подождать надо.

И князь со вздохом согласился.

— Но где же всё-таки Александр? — помолчав, снова спросил. — За ним следили?

— Говорят, может быть в устье Сосны, — неуверенно ответил Ермолай. — Но это надо уточнить.

— Так уточните! — повысил голос Олег. — А ну-ка, Ефима сюда!..

И Ефим получил задание ехать на место предполагаемой стоянки князя Александра и выяснить численность его дружины.

Для такого предприятия стремянный князя Воргольского и Рыльского взял с собой двоих новых, но уже проверенных парней, заменивших ему Клопа. Это были молодые ребята. Одного — высокого, стройного, светловолосого и голубоглазого — звали Пантелеймоном, другого — поменьше ростом, коренастого и кряжистого — Кириллом. Кирилл был рус, продолговат лицом, кареглаз, с курносым носом.

Солнце уже высоко стояло над землёй, когда троица из Воргола проезжала мимо развалин крепости Елец. С самого Батыева побоища на пепелище никто не селился.

— Вишь, Елец головешками чернеет, — поравнявшись с Ефимом, вздохнул Пантелеймон. — И зачем надо было строить новый город на Ворголе? Почему не восстановили Елец?

— Голова твоя садовая и бессмысленная. Ничего ты в военном деле не соображаешь. На Ворголе детинец неприступно стоит, а тут что?

— Но ведь и Воргол татары брали, — возразил Пантелеймон. — Какой-то Ахмат брал, а ведь Ахмат тот не чета царю Батыге!

— Ну, это не твоё сопливое дело! — рявкнул Ефим. — Князь сам выбирал место для детинца. Он-то, поди, поумней тебя!

Больше Пантелеймон не проронил ни слова.

Не доехав с полпоприща до устья Сосны, воргольцы спешились. Лес, разнаряженный в осеннее разноцветье, шуршал обмертвелыми листьями.

— Та-а-ак... — всматриваясь в чащу, многозначительно протянул Ефим. — Пантелеймон!

— Чё?

— Держи коней, а мы с Кирюхой пешком к Дону. Спрячься вон в ту лощину и жди там.

Воргольцы пробирались по-звериному осторожно, пружиня ногами и ступая на носки. Наконец заметили землю с прибитой травой.

— Тута они стоят, — негромко сказал Ефим.

— Но ведь никого нету, — возразил Кирилл.

— Значит, ушли на грабёж, а здесь должна остаться сторожа. Посидим, подождём. Может, кто и появится.

Лазутчики уселись, по-татарски подобрав под себя ноги, и, как татары, начали жевать вяленое мясо. Сидели долго, но никто так и не появился.

— Не нравится мне эта тишина, — проворчал Ефим. — И впрямь, што ль, никого? А ну-ка, сбегай вон туда легонько, там должны быть ихние логова. Только осторожней, на засаду не налети.

Кирилл низко пригнулся и скоро добрался до первой землянки. Он долго не решался заглянуть вовнутрь, наконец решился, однако не обнаружил там ни души. И в остальных землянках тоже.

— Тут никого негу! — махнул Ефиму рукой.

Стремянный подошёл к товарищу и удивлённо покрутил головой:

— А где ж они?

— Да пёс их знает! — тоже оглядывая округу, беспечно ответил Кирилл.

— Где же их искать? — помрачнел Ефим. — Чёрт, князь шкуры с нас поснимает, если не найдём Александра. Может, они обратно в Липец ушли, как думаешь? Может, князь Александр Липец отстраивать задумал?.. Ладно! — решительно молвил Ефим. — Нечего тут рассусоливать, едем в Липец. Нутром чую, там они...

Олеговы шпионы поехали в сторону Липеца, а в это самое время князь Александр Иванович со своей поредевшей дружиной достиг развалин старинного русского города Дубка, некогда, до Батыева нашествия, красовавшегося на правом берегу Дона. Увидев своих, люди выбегали из землянок со слезами на глазах и криками восторга. Среди встречавших оказался и Дымарь.

— Сынок! — кинулся он к Демьяну.

Не угадав в этом лохматом и грязном старике тестя, Демьян было отшатнулся... и вдруг узнал. Соскочил с коня.

— Батя? Ты?.. — Они обнялись.

— Кто это? — проезжая мимо, спросил Семёна Андреевича князь Александр.

— Да кажись, тесть Демьяна, Дымарь.

— Дымарь? — обрадовался князь. — Вот кто мне сейчас больше всех нужен!

Вскоре для Александра подыскали новую избу, которую предложил мастеровой Андрей Деревянщик.

— Я себе до зимы другой сруб поставлю, — пояснил он. — А князь должон жить если уж не в хоромах, то хотя бы в добротной избе.

Александр ещё не успел оглядеться в новом жилище, как к нему привели Дымаря.

— Садись, садись, дорогой!— ласково заговорил князь. — Как же ты мне нужен!

— Готов служить, Александр Иванович, — поклонился князю в ноги кузнец.

— Догадываешься, зачем звал? — сразу же перешёл к делу Александр. — Оружие мне нужно...

— Дорофей приехал, — приоткрыв дверь, доложил холоп.

— Зови! — приказал князь и снова перевёл взгляд на Дымаря. — Оружие нужно, дорогой мастер, много оружия!

— Я понимаю, Александр Иванович, — кивнул Дымарь. — И я не сижу сложа руки, хотя, по правде, тяжеловато приходится. Считай, под открытым небом работаю, кузня — слёзы. Но отковал я немного мечей. Беда, что руды здесь кот наплакал.

— А где она есть? — поинтересовался князь и, услышав шаги, оглянулся: — О-о-о, Дорофей! Садись, не помешаешь, только погоди немного. Ну так где же руда? — снова повернулся Александр к Дымарю. — Под Липецем?

— Не ближе Сухой Дубны.

— Я дам тебе людей, подводы — сколь надо. Только вози руду, плавь железо, куй и закаляй оружие. Не жировать я сюда приехал, а к новой войне готовиться. Мы должны отстоять своё княжество или умереть, третьего не дано. Семён Андреевич, — приказал князь старому боярину, — распорядись, чтоб у оружейника нашего всё было. А теперь иди, кузнец, иди.

Ну, что скажешь, Дорофеюшка? — обратился к биричу, когда Дымарь и Семён Андреевич вышли из хаты.

— Поройская пустынь восстановлена, — приглаживая бороду, ответил Дорофей. — Отец Зосима полон решимости удержать место для возрождения липецкого детинца. Ходил я в Дикое Поле — там пока всё спокойно. Надо бы ещё проверить дороги, ведущие в Воргол, не исключено, что зашлют к нам лазутчиков. И я этим первым делом займусь.

— Во-во, займись, Дорофеюшка, займись...

Дымаря на улице дожидался Демьян. Он хотел было пойти с тестем домой, но Семён Андреевич возразил:

— Нет, Дёмка, ты мне нужон. А ты, кузнец, пока иди, я скоро к тебе наведаюсь, и мы всё обсудим.

— Да нам бы с Демьяном посидеть, потолковать, — огорчился Дымарь.

— Ещё натолкуетесь, — успокоил боярин. — Завтра увидитесь, а сейчас Демьяну поручение князя выполнить надо.

Дымарь попрощался с зятем и пошёл прочь. Демьян вздохнул:

— Что за поручение-то, Семён Андреевич?

— Слушай, Дёмка, — положил руку ему на плечо боярин. — Я знаю, что ты с атаманом Кунамом, как сказал бы твой покойный дед, царствие ему небесное, в кунаках ходишь.

— Ну хожу, а что? — насторожился Демьян.

— А вот что, — загадочно прищурился Семён Андреевич. — Нам предстоит подготовка к войне с Олегом Воргольским, а может, ещё и с татарами придётся сразиться. Александр Иванович не хочет связываться с Кунамом: княжеская гордость не позволяет. И правильно — не пристало князю с разбойником вожжаться. Но мы-то знаем, что без помощи атамана не обойтись. Не готовы мы пока к войне, а вдруг татары нежданно нагрянут? А Кунама не только супостат Олег боится, но и татары: атаман не раз ходил в Дикое Поле на них и возвращался с добычей. Так вот, я прошу тебя взять Евтея Ломова и смотаться к Кунаму. Пускай он, пока мы не окрепнем, прикроет нашу границу с юга. И коли заявятся татары, а он не захочет с ними сражаться, то пусть хоть предупредит.

— Хорошо, Семён Андреевич, всё сделаю, — кивнул Демьян. — Ехать нынче надо?

— Сейчас, Дёмушка, сейчас.

— Хорошо, еду...

Глава седьмая

Олеговы лазутчики достигли к вечеру пепелища липецкого детинца. Оглядевшись, Ефим сказал:

— Да, вряд ли дружина Александра здесь появлялась. А где же она? В лесах воронежских? Ладно, поехали в Поройский скит — может, какой монах проболтается.

Навстречу воргольцам вышли игумен Зосима с четырьмя монахами. Ефим спрыгнул с коня и без всякого почтения грубо крикнул:

— А-а-а, старый чёрт, жив ещё?

— Побойся Бога, нехристь! — осенил крестным знамением Ефима отец Зосима.

— А для меня и монахи липецкие — враги! — ухмыльнулся Ефим. — Потому я не считаю себя виноватым перед Господом Богом нашим Иисусом Христом.

— Что несёшь непотребное?! — возмутился Кирилл. — Любой священник, будь он липецким или воргольским, рязанским или киевским, ближе нас к Богу. Каждого священника почитать должно.

— Заткнись, щенок! — зло оборвал парня Ефим. — Сперва молоко на губах утри, а потом указывай старшим!

— Сам заткнись, волчья сыть! — вступился за друга Пантелеймон.

Ефим смерил его ледяным взглядом:

— В Ворголе, у князя в хоромах или в темнице, поговорим. — Снова повернулся к отцу Зосиме: — Где дружина разбойника Александра?

— Не тебе, холоп, князя разбойником обзывать! — гневно осадил Олегова холуя священник. — И не подобает мне отвечать таким, как ты, где воюет наш доблестный князь!

— Нет, ответишь! — выхватил из ножен меч и замахнулся на отца Зосиму Олегов стремянный.

Все застыли в оцепенении. Игумен выставил перед собой крест:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, вразуми этого нехристя!

— Кто нехристь?! — взревел Ефим и вонзил меч в священника. Отец Зосима рухнул замертво.

— Ты что наделал, пёсье отродье? — Кирилл кинулся на Ефима с мечом, и началась отчаянная схватка. Более молодой и проворный, Кирилл ловким приёмом обезоружил противника и ударом плашмя по голове свалил его. Тяжело выдохнул:

— Неси аркан, Пантелеймон. Вяжи этого бешеного!

Пантелеймон проворно накинул петлю аркана на тело Ефима и опутал его с ног до головы. На миг потерявший сознание Ефим очнулся.

— Предатели! Тати проклятые! Развяжите, иначе хуже будет! Ужо князь с вас три шкуры сдерёт! Хлеще Самсона на плахе визжать будете!

Пантелеймон с Кириллом растерянно переглянулись. Действительно, за то, что они сотворили, казни не миновать. И что делать?.. Через мгновенье приятели поняли друг друга без слов. Да, есть только один выход...

— Где князь Александр? — спросил у ошеломлённых гибелью игумена монахов Кирилл.

— А-а-а, выслужиться хотите перед врагами нашими! — завопил Ефим. — Сдать меня разбойнику? Ну давайте, давайте, только учтите, что за это князь Олег придумает вам такую казнь — небо содрогнётся!..

Тем временем монахи посовещались, и один сказал:

— Я покажу дорогу. Этот изверг должен быть наказан за смерть отца Зосимы!

— Отпустите, Христом Богом прошу! — смекнув, что угрозами ничего не добьёшься, сменил тон Ефим. Его посадили на коня, а он всё стонал: — Отпустите! Я всё вам прощу!..

— А может, и впрямь отпустить? — заколебался Пантелеймон. — Ведь мы служилые люди князя Олега, и это предательство. Да и неизвестно ещё, как примут нас Александр Липецкий и его дружина.

— Да уж не хуже Олега! — фыркнул Кирилл. — Запомни раз и навсегда, Пантелеймошка: Ефим и тем паче князь Олег такого, что мы сейчас сделали, не прощают, так что назад нам дороги нету, только вперёд...

— Кто такие и куда путь держите? — неожиданно услышали парни грозный окрик из чащи леса, и перед ними выросла толпа лохматых, совсем не похожих на воинов липецкой дружины вооружённых людей.

— Разбойники, — шепнул Пантелеймону Кирилл. — Кунам с братией... Ох, не поздоровится нам...

— Стойте-стойте! — воскликнул сопровождавший воргольцев монах. — Мы к князю Александру Ивановичу. Вот его, злейшего врага липчан, Ефима из Воргола, на княжеский суд везём. Он, нехристь, отца Зосиму убил!

— Ничего не знаем, заворачивайте! — скомандовал один из разбойников. — Атаман Кунам с ними сам разберётся. А ты, преподобный, в монастырь возвращайся. Тута у нас липецкие гостят, они, ежли надо, этих орлов к князю Александру доставят.

— Никуда я не пойду, — покачал головой монах, — пока не удостоверюсь, что с отроками ничего не случится. Они защитили наш монастырь от изверга. Кто у вас из Липеца?

— Демьян Шумахов с товарищем, — буркнул разбойник.

Услышав это имя, Ефим побелел как полотно.

— Развяжите меня! — что было мочи завопил он, заёрзал в седле, пытаясь освободиться от пут, и вдруг спрыгнул на землю, но, не удержавшись на ногах, упал и покатился с пригорка под откос.

— Тяпка, лови! — крикнул старший из разбойников, и Тяпка, как здоровенный кот, охотящийся за мышью, в несколько прыжков догнал беглеца.

— Куда? — рыкнул и, схватив Ефима за ворот, поставил на ноги. — Смерть почуял, собака воргольская, подстилка Олегова? Демьяна испугался? Значит, ведаешь грех за собой! А ну пошли! — Тяпка потащил Ефима наверх и там скомандовал приятелям: — А ну-ка, братцы-молодцы, возьмите его в клещи пожёстче!

Разбойники схватили полонянника за руки за ноги, привязали коню под брюхом и повезли в свой стан.

Услышав шум, навстречу ватаге вышел сам атаман в сопровождении Демьяна и Евтея Ломова.

— Ну? Кого споймали? — гаркнул Кунам.

— Шпионов Олеговых, — ухмыльнулся Тяпка.

— А эти почему не связаны, да ещё верхом?

— За них монах из Поройской пустыни поручился, — пояснил Тяпка.

Угадав монаха, вперёд вышел Демьян и спросил:

— Что случилось, отец Макарий?

Тот коротко поведал о произошедшем в монастыре.

— Кто?! Ефим? — не поверил собственным ушам Демьян. — Ах, злодей! Убил отца Зосиму? Да как посмел?.. — Демьян перерезал ножом супоневые верёвки, державшие Ефима, и выволок его из-под брюха коня. — Попался наконец! — наступил на горло врага Демьян. — Атаман! — повернулся он к Кунаму. — Этот гад глумился над моей женой и ослепил её. Отдай его мне. Я ему оба глаза колоть не буду, один выколю, чтоб другим мог видеть свою растерзанную поганую плоть!

— Делай что хошь, — махнул рукой атаман. — Пёс заслуживает самой лютой смерти!

И Демьян, ни секунды не медля, сел верхом на грудь Ефима и рукоятью ножа выбил ему левый глаз. Ефим завизжал, извиваясь как змея в когтях коршуна.

— Ты что? — кинулся к Демьяну Пантелеймон. — Его князь должен судить, а не ты! Ты не имеешь права казнить не осуждённого князем человека!

— Это кто не имеет права? — вскочил Демьян и наставил нож на Пантелеймона. — Тоже смерти захотел, щенок?

— Парень, умолкни! — пробасил Евтей Ломов. — Ефим люто мучил жену Демьяна. Его щас лучше не трогать, в гневе любого убьёт.

— И пускай убивает! — тоже загорячился Пантелеймон. — Только нельзя казнить несудимого человека!

— Да заткнись ты! — не выдержал и Кирилл. — Судимого, несудимого! Он-то убивал безо всякого суда!

— А вот я его щас заткну! — продолжал наступать с ножом на Пантелеймона Демьян.

— Дёмка, остановись! — возмущённо загремел отец Макарий. — Не трожь парня!

— Тьфу! — плюнул Демьян, повернулся и пошёл обратно к своей жертве. — Эй, Тяпка, Рус! Наклоняйте берёзовые макушки. Привяжем этого гада к ним за ноги и отпустим. Пущай он одним глазком поглядит, как его вонючее тулово пополам разорвётся, а для начала... — Демьян распорол пленному шаровары и взмахом ножа лишил его мужского достоинства.

Тяпка и Рус с другими разбойниками тем временем стали пригибать к земле макушки крепких берёзок и привязывать к ним верёвки. Двое схватили стонущего Ефима за ноги и потащили к месту казни. Вместе с Демьяном они, как заправские палачи, сунули ноги казнимого в петли верёвок, но отец Макарий вдруг крикнул:

— Стойте! Подождите! Надо исповедовать, как же без исповеди?

Монах подбежал к Ефиму и стал что-то шептать ему на ухо. Тот, глотая слёзы боли, отвечал. Потом отец Макарий произнёс:

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь! — и дал смертнику поцеловать крест. Закончив, отошёл. Пантелеймон и Кирилл отвернулись, когда Демьян начал затягивать на ногах Ефима верёвки. Раздалась команда:

— Отпускай! — И округу огласил жуткий вопль, от которого даже у видавших виды разбойников захолонуло сердце.

У Ефима почти оторвалась одна нога, вырвав из живота часть внутренностей. Он был ещё жив и, уже не имея сил кричать, только хрипел, выкатив единственный глаз.

— Добейте его! — истошно завопил Кирилл.

Но все стояли как вкопанные, и вдруг...

И вдруг Пантелеймон, точно ужаленный, подскочил к искалеченному телу Ефима, выхватил меч и одним ударом отсёк стремянному голову, которая покатилась под гору, подпрыгивая на кочках и оставляя на золотистых осенних листьях кровавый след.

Все стояли в оцепенении. Даже Кунам был поражён такой казнью: он не мучил своих врагов, он просто убивал их. В оцепенении был и Демьян. А Пантелеймон отшвырнул меч и, бросившись на землю, зарыдал как ребёнок, вздрагивая всем телом.

Демьян же бросил свой окровавленный нож и ушёл в избу Кунама.

— Пора нам, Евтей, домой, — буркнул он вошедшему следом другу. И они стали собираться в дорогу.

— Подними Пантелеймона, — приказал Кириллу отец Макарий. — Я сам провожу вас к князю, Демьяну я теперь не доверяю.

Пантелеймон встал, и они беспрепятственно поехали в Дубок, где их сразу же принял князь, которому отец Макарий поведал о печальных событиях в Поройской пустыни и о произошедшем в разбойничьем логове.

— А почему Шумахов оказался в шайке Кунама? — спросил вдруг князь.

— Не знаю, — удивлённо пожал плечами монах. — Я думал, ты его послал.

— Эй, Симон! — кликнул Александр холопа. — А ну-ка Семёна Андреевича ко мне.

— Звал, Александр Иванович? — шагнул в горницу Семён Андреевич.

— Ты посылал к разбойникам Демьяна? — нахмурил брови князь.

Боярин преувеличенно тяжко вздохнул.

— Так посылал или не посылал, старый мошенник?! — разозлился князь.

— Посылал, Александр Иванович, посылал! Да токмо ведь за-ради общего нашего дела!.. — сбивчиво стал объяснять боярин.

— Но я же приказал, чтоб никто из моей дружины с разбойниками не якшался! Ты что, за ослушанье на плаху захотел?

— Виноват! — опустил голову боярин.

— «Виноват-виноват»! — передразнил Александр. — Вот отдам тя Дёжкину, будешь знать. Смотри! Чтоб в первый и последний раз, понял?

— Понял, Александр Иванович, понял! — торопливо закивал Семён Андреевич.

— Видишь этих людей! — показал на воргольцев князь.

— Вижу.

— А Ефима ты знаешь? Стремянного Олега Воргольского?

— Как не знать, княже, знаю!

— Так вот он с этими молодцами по приказу Олега, будь тот трижды неладен, вылазку к нам сделал и убил игумена Поройской пустыни.

— Что?!

— Отца Зосиму, говорю, негодяй убил!

— И сбежал?!

— Да нет. Эти ребята его связали и везли ко мне на суд, но Демьян Шумахов их перехватил и казнил Ефима, а разбойники ему помогли. Разодрали злодея пополам промеж берёз.

— Вот это да-а-а! — не скрывая удовлетворения, протянул боярин. — Хор-рошую казнь Демьян ироду учинил!

— Да учинил-то учинил! — снова засверкали грозно глаза князя. — И чёрт с ним, этим Ефимом! Но меня волнует ваше с Демьяном и Ломовым неповиновение. А если все в обход моей воли вытворять начнут кому что взбредёт в башку неотёсанную, что тогда? Знаешь, с удовольствием приказал бы в батоги тебя, но боюсь, стар и не выдержишь. Да и неудобно порку устраивать заслуженному боярину, хотя надо бы! А Демьяна я всё-таки накажу. Не батогами, конечно, и не дыбой. Я отстраню его от службы в дружине, пускай помогает Дымарю руду копать и возить. Да пускай ещё и молотом помашет — может, от грохота кувалды у него мозги на место встанут. Та-а-ак, ладно, — опёрся руками о колени князь. — Ну? Всё понял?

— Понял-понял, княже!

— А с этими героями что делать? — повернулся князь к Пантелеймону и Кириллу. — Примем их в нашу дружину?

— Можно, конечно, и принять, да только... не совсем в дружину, — загадочно промолвил Семён Андреевич.

— Ты говори яснее.

Семён Андреевич потеребил бороду.

— Я думаю поручить им одно дело и заодно испытать на преданность тебе, княже.

— И что за дело?

— Тебя Кириллом зовут, а тебя Пантелеймоном? — уточнил боярин.

Парни подтвердили.

— Ну слушайте. При князе Олеге состоит один человек. Такой толстый, с кротиными глазками, Рвачом кличут. Знаете его?

— Вестимо, знаем, — кивнул Кирилл. — Он из ваших, из липецких.

— Вот-вот. А дело такое: надо съездить в Воргол, захватить его и привезти сюда.

Ребята в замешательстве переглянулись. Первым обрёл дар речи Кирилл.

— А как же мы вернёмся без Ефима? Князь Олег за него спросит, и строго спросит.

— Ох и недогадливы вы, витязи! — усмехнулся Семён Андреевич. — Вы с Ефимом куда ездили?

— Дружину князя Александра искать.

— Ну так скажете — нашли, и напугайте Олега, что, мол, много народу в дружине его и она, кажись, уже готова выступить на Воргол. Мы, мол, по неосторожности напоролись на засаду, Ефима стрела скосила, сами еле ноги унесли. Думаю, Олег поверит и, поверив, со страху наверняка к Телебуге в Орду на нас жаловаться побежит. А вы некоторое время побудете в Ворголе, при удобном случае захватите Рвача — и сюда. И таким образом два полезных дела сделаете: Рвача на суд доставите и перепугаете князя Воргольского. А Александр Иванович вас за это щедро наградит, — искоса глянул Семён Андреевич на князя.

— Именно так, дружинники, — кивнул Александр. — Рвач — наш злейший враг. Он вместе с Олегом участвовал в убийстве князя Святослава.

Лица парней вытянулись.

— А мы и не знали, что князь Олег виновен в смерти вашего князя, — растерянно проговорил Кирилл. — Все говорили, что его убил охотник Самсон, липчанин...

— Эх, друзья, многого вы ещё не знаете, — вздохнул Александр. — Ну ничего, поживёте с наше — узнаете. А жизнь — это такая штука, что не ведаешь, где упадёшь и что сломаешь. И поднимут ли тебя, коли сам не поднимешься... Так что, выполните наше поручение?

— Конечно, Александр Иванович! — закивали Пантелеймон и Кирилл. — Обязательно выполним!..

Глава восьмая

Олег Воргольский встретил своих шпионов с недоверием и раздражением.

— Ефим — матёрый волк! — кричал он. — Как он мог погибнуть, а вы, молокососы, остались живы? На что вы мне нужны? И почему не вернулись и не забрали его труп? А вдруг он был ещё живой?

Кирилл и Пантелеймон, всё же не ожидавшие такого приёма, только успевали оправдываться.

— Вон из палат! — вдруг заорал Олег. — Во-о-он! Я ещё подумаю, что с вами делать!

Парни выскочили из терема, как кипятком облитые.

— Вот это да-а-а... — прошептал Кирилл. — Ну, Пантюха, жди беды. Уходить нам из Воргола надобно, сегодня же ночью.

— А как же поручение князя Липецкого?

— Ну, объясним ему, что оставаться было невозможно.

И, размышляя о побеге, друзья поплелись в гридницу.

А князь Олег задумчиво ходил от стены к стене.

— Ефима нету, не с кем посоветоваться, — бормотал он себе под нос. Потом остановился, почесал затылок и крикнул: — Митрофан!

— Слушаю, Олег Ростиславич! — вбежал в палату рыжий холоп.

— Трофима ко мне, Ермолая и Рвача. Да мигом — одна нога тут, другая там!

Вскоре все трое с поклонами вошли в палату.

— Что делать? — прямо с порога озадачил их князь. — Ефим убит. Пантелеймон с Кириллом утверждают, что разбойник Александр собрал большое войско и, похоже, собирается напасть на Воргол.

— В Орду надо ехать, княже, — вздохнул Трофим. — Я ж говорил, что Телебуга гневается...

— Да как я поеду? — чуть не плача, топнул ногой Олег. — Вон ведь сколь татар побил разбойник Святослав. Я думал, что со смертью его мы забудем о проклятом Липеде — ан нет. Александр ещё хлеще Святослава оказался, уже не только татар, а и наших бьёт. А его тати середь бела дня выкрадывают у нас из-под носа полонянника! Куда это годится, я спрашиваю! — засверкал бешеными глазами Олег.

— Телебуга милостив, — попытался успокоить князя Трофим. — Он выслушает тебя и поймёт. А поймёт — значит, поможет.

— Помо-о-жет?! Шкуру сперва сдерёт, а потом поможет! — Олег снова забегал по палате. — Что у него, у косого, на уме, кто ведает? Все они, татарва, одним миром мазаны: сначала шкуру норовят содрать, а потом делают вид, что помогают!

— Ты, главное, не волнуйся, Олег Ростиславич, — вмешался в разговор Ермолай. — Нам самим с липчанами не справиться, и в Орду ехать всё одно придётся. Телебуга, я уверен, тебе поможет. Татары не потерпят бесчинств Александра. Только спешить надо.

Князь остановился напротив Рвача.

— А ты что помалкиваешь, как воды в рот набрал?

— Я согласен с ними. Надо просить у царя татарского войско.

— Погибели моей захотели?!

— Прости, Олег Ростиславич, — поклонился Рвач, — но как же я могу желать твоей погибели? Мне в Липец возврата нету, только на Воргол и князя Воргольского и надёжа.

— Ну, была не была! — шумно выдохнул Олег. — Собирай, Ермолай, малую дружину. Нынче же выступим. Сперва через Тешев лес вдоль Дона, а у устья Икорца повернём в степь. Если разбойник Александр стоит у Сосны, то нас перехватить он никак не сможет...

— Кудай-то князь с малой дружиной поехал? — спросил Кирилл у гридней, глядя в окошко вслед уходящему отряду.

Все молчали. Пантелеймон кивнул Кириллу на дверь. Когда вышли, Кирилл заговорил первым:

— Пожди, Пантюша, тут что-то не так. Куда же направился князь?..

Осеннее солнце опускалось за горизонт, окрашивая редкие облака в золотистые и багровые тона. На мороз играло светило.

Мимо парней шёл на службу в дозор Игнат Хитрых, и Пантелеймон остановил его:

— Слышь, а кудай-то князь?

— В Орду, на Александра Липецкого управу искать, — буркнул Игнат.

— Та-а-ак, идём отсель! — потащил друга за рукав Кирилл. — Нам здесь больше делать нечего. — Когда немного отошли, зашептал: — Понял, Пантелеймошка? Князь уехал, а среди дружины Рвача нету — значит, тута остался. Сегодня же ночью оглушим его — и в лес!

— Да как же такого вепря за ворота протащишь? — опешил Пантелеймон. — А сколь в его хоромах холопов! Не, вдвоём нам не сладить.

— Пошли! На месте что-нибудь придумаем, — сердито зашипел Кирилл.

Солнце уже уснуло в своём жилище, когда приятели подкрались к хоромам Рвача. Перепрыгнув через забор, услышали доносившийся из дома шум и песни. Прячась в кустах малинника, приблизились к слюдяному окну.

— Погодь, Пантюшка, — шепнул Кирилл. — Погодь, сядь. Я гляну в окно — что там творится? Вроде пируют. Сядь же ты, не светись!

Кирилл кинулся к окну. Через еле просвечивающуюся слюду по движениям фигур он определил, что у Рвача действительно пирушка и она в полном разгаре. Только вот непонятно, в честь чего вздумал Рвач пировать, да ещё когда у князя неприятности.

— А что ему, чужаку, Князевы неприятности? — фыркнул Кирилл и вдруг заметил, что вроде Рвач поднялся из-за стола и в сопровождении какого-то человека направился к выходу.

«Подпёрло, видать, от выпитого зелья, до ветру идут», — подумал Кирилл и метнулся к Пантелеймону в кусты.

— Да рано ж ещё, боярин! — услышали друзья голос хозяина. — Только ведь сели.

— Хватит, — отрезал гость Рвача. — Пойду. Пора.

— Ну тады я тя провожу, по дороге и погутарим. — Рвач оглянулся и рявкнул: — А ты куда прёшь, холоп? Вот ведь клещ! Вечно плетётся в хвосте и что услышит — тут же князю передаёт!

— Да я... — робкий голос. — Я, чтоб на тебя, хозяин, не напали...

— Кто?! — ещё пуще заругался Рвач. — Кто нападёт, холопья твоя морда? Я ж не в Липеце, а в Ворголе! Кто здесь посмеет меня тронуть? Сгинь! Мне с человеком поговорить надо!

Кирилл толкнул Пантелеймона:

— Ты угадал, кто с Рвачом?

— Нет.

— И я нет. Ладно, проводим супостата, пока они не расстанутся, и возьмём его. Пошли вон там, околицей...

Друзья пробежали садом, перепрыгнули через плетень и... насторожили Рвача.

— За нами следят, — застыл тот на месте. — Слышал?..

Пантелеймон с Кириллом обмерли.

— Да не, показалось, — прислушался и Рвачов гость.

— Но был же какой-то шорох!

— Ну, может, собака бродячая прошмыгнула?

— Может... А вдруг стукач этот? Ну, ежели он, я ему всю спину батогами разрисую. Ладно, пошли...

Наконец Рвач и незнакомец остановились возле дома боярина Маркела Буни.

— Ну всё, боярин, договорились, значит, — кивнул на прощанье Рвач. — Я пошёл, а ты уговор наш помни.

Пантелеймон с Кириллом замерли за кустом, мимо которого должен был пройти Рвач. Буня, худощавый, небольшого роста, быстро взбежал по ступенькам и скрылся за дверью, Рвач остался один и, поравнявшись с кустом, за которым скрывалась засада, получил оглушительный удар увесистой дубинкой по голове. Ребята заволокли бесчувственное тело в кусты, огляделись — кругом тихо.

— Потащили, пока не очухался! — скомандовал Кирилл. — Как условились, спустим его по стене, ты покараулишь, а я за конями сбегаю. Только заткни ему глотку тряпкой, а то, не дай Бог, оклемается и заорёт — весь Воргол на ноги поставит.

— Потащили, — схватил Пантелеймон Рвача под мышки. — Ух, тяжёл-то, гадина!

— Ладно, брось! — приказал Кирилл. — Давай-ка наваливай его мне на спину.

— Один не дотянешь, — засомневался Пантелеймон. — Кабана такого!

— Наваливай! — рыкнул Кирилл и хоть закряхтел, но поволок многопудовую тушу по улице. Когда поднимали предателя на стену детинца, аж лестница затрещала.

— Щас грохнемся... — испугался Пантелеймон.

— Не грохнемся, — успокоил Кирилл. — Лестница крепкая.

Еле-еле друзья донесли Рвача до края стены — и чуть не уронили вниз, с трудом удержали. Перепоясав верёвкой, оглядываясь и прислушиваясь к звукам ночи, они благополучно спустили наружу Рвача, а потом спустились и сами. Чтобы замести следы, попытались сорвать верёвку, но она не поддавалась.

— Да брось её! — махнул рукой Кирилл. — Я за лошадьми, а ты карауль этого ублюдка. Нет, погоди, давай покрепче опутаем его, чтоб не вырвался.

Кирилл ушёл и скоро вернулся с двумя осёдланными конями. Рвача привязали под брюхом Кириллова.

— А здорово я быка этого оглоушил! — ухмыльнулся Пантелеймон. — До сих пор не пикнул. Слушай, а как же вы вдвоём на одном-то?

— Мой гнедой и не такой груз выдерживал, — хвастливо заявил Кирилл, однако всё же гнедому пришлось туго: он присел под двойной тяжестью, но устоял. — Погнали! Сразу на Дубок по Пронской дороге, — скомандовал Кирилл. — Через Пальну.

— Погнали! — весело оторвался Пантелеймон.

Сначала он вырвался было вперёд, но, заметив, что Кирилл не поспевает и может запалить коня, приостановился. Поехали шагом; за полночь, лошадям по колено, перешли Пальну и к утру были уже на берегу Красивой Мечи. Когда переходили эту реку, то чуть не порешили Рвача. Ребята просто забыли, что он под конским брюхом. Вспомнили, когда сами окунулись в ледяную воду.

— Кирюха! — заорал Пантелеймон. — Быстрее! Рвача утопим!

Кирилл ахнул и вытянул коня плетью. На берегу Рвач начал надсадно кашлять, закатывать глаза. Пантелеймон выхватил из-за пояса кривой нож и обрезал путы. Пленник с ёком шмякнулся об землю. Парии схватили его за ноги и приподняли. Вода с пеной и содержимым желудка хлынула из носа и рта предателя.

— Жить будет, — бросив его, буркнул Кирилл.

— Кто... будет жить?.. — пробормотал Рвач.

— Вяжи его! — опомнился Пантелеймон. — Вяжи скорей!

— Не трусь. — И Кирилл снова стал связывать пленника, приговаривая: — Ожил, змеиное отродье, очухался!

Рвач заголосил:

— Да что ж вы делаете, холопье пле!.. — Но ему заткнули рот тряпкой.

— Привязываем теперь к твоему коню, — сказал Кирилл, — мой устал. А ехать осталось меньше. Леса теперь будут дремучее, пробираться придётся узкими тропами. С Пронского шляха мы уже сошли, дальше можем и на разбойников набрести.

— Кунам-то у князя Александра, поди, в друзьях, — ухмыльнулся Пантелеймон.

— А что, в этих местах один Кунам разбойничает? — возразил Кирилл.

— Да не один, — пожал плечами Пантелеймон, — но сильнее Кунама нету. И я слыхал, что тех, кто Александровых людей трогает, Кунам отыскивает и вешает на деревьях.

И приятели поехали к Пронску, цепляясь за ветки и обдирая ими лицо и руки. Больше всех досталось беспомощному Рвачу. Связанный, он скоро был весь в крови.

«Пущай помучается, изверг!» — зло подумал Кирилл и, поглядев вокруг, уже вслух молвил:

— Кудай-то мы не туда едем. Ты смотри, Пантюш, тащимся встречь закату, а надо чуть ли не в обратную сторону.

— Какое-то сельцо! — увидел за деревьями первые дворы Пантелеймон. — А вон и речушка...

— Ну, речушка, — стал вспоминать Кирилл, — это Вязовка. И где-то недалеко должен быть Дубок. Но это, кажись, не Дубок... Вон бабы из реки воду берут, давай спросим.

Перебравшись через Вязовку и опять малость искупав Рвача, Пантелей догнал женщин. Остановился возле последней — и обомлел: такой юной и свежей красоты он не видал отродясь. Только через несколько мгновений обрёл дар речи:

— Скажи, красавица, куда мы попали?

Девушка улыбнулась, отвернула лицо и, прикрыв кончиком платка рот, хихикнула:

— В Ярославы, вот куда!

— А где Дубок?

— В Дубок едешь? — снова улыбнулась она и глянула голубыми как васильки глазами. — Так ты сбился с дороги, милок!

Пантелеймон совсем оробел от её красы. Под лёгкими крыльями бровей в обрамлении длинных ресниц сияли огромные, небесного цвета очи, а в глубине их, совсем как на небе, темнели маленькие таинственные облачка. Тонкий румянец, словно отблеск зари, лежал на белоснежных щеках, и золотистая прядка волос выбилась из-под платка на мраморное чело. У парня пересохло в горле, и он еле выдавил из себя:

— А можно я потом приеду?

— Зачем?

— Тобой полюбоваться!

— А что мной любоваться? Мной есть кому любоваться. Да притом ты нездешний. Тебе ведь в Дубок надо?

— Надо...

— Прямо на пепелище Дубка попадёшь, коли вдоль Вязовки поедешь! — И побежала догонять подруг. А Пантелеймон остался на месте как вкопанный.

— Ты чё застыл, Пантюх? — толкнул друга в спину подъехавший Кирилл.

— А? Что? — встрепенулся Пантелеймон.

— Да ты чё, Пантей?!

— Видел девушку с коромыслом?.. Тут стояла...

— У которой ты дорогу спрашивал?

— Да.

— Ну видел, — хмыкнул Кирилл. — И что?

— Пошли за ней.

— Совсем ополоумел! — всплеснул руками Кирилл. — Да нам засветло надо в Дубок попасть, пока этот вепрь не сдох!

— Ну тогда езжай, а я останусь.

— Влюбился?! — вытаращил глаза Кирилл. — Эх, брат, из-за юбки хочешь нас погубить? Ведь Бог знает, что тут за люди живут. Слушай, ежели влюбился, то мы потом приедем и найдём эту девушку, обещаю. Только давай до конца выполним задание князя Липецкого...

При этих словах Рвач под брюхом коня Пантелеймона задёргался и замычал.

— Вот видишь, и кабан наш зашевелился, — рассмеялся Кирилл. — Тоже, видать, надоело болтаться под конским брюхом, тоже спешит на свидание с князем Александром.

— Ладно, — махнул с досадой рукой Пантелеймон. — Ладно, поехали... — И последовал за Кириллом, всё время оглядываясь назад. И так он вертел головой до тех пор, пока за лесом не скрылась последняя изба. А потом Пантелеймон пустил коня намётом, прижавшись к холке животного.

— Эй! Пантюха! Остановись! — заорал Кирилл. — Животину загонишь!..

Но Пантелеймон не слушал и мчал во всю прыть, не обращая внимания ни на больно стегающие по лицу ветки деревьев и кустарников, ни на стоны Рвача, ни на крики Кирилла. Когда появились первые избы восстанавливаемого Дубка, он резко остановил почти запалённого коня, который был весь в мыле, тяжело дышал и дрожал.

— Ты что, дурья башка?! — подскакал Кирилл. — Лошадь загнал и пленника чуть не убил! Он вот-вот Богу душу отдаст!

— Не отдаст! — огрызнулся Пантелеймон. — Ежели его князь Александр не казнит, он всех нас ещё сто раз переживёт и продаст!

— Ладно, — похлопал по плечу друга Кирилл. — Не кипятись. Потом обязательно вернёмся в Ярославы и отыщем твою зазнобу...

— Стой! Кто такие? — послышался голос из-за частокола.

— К князю Александру, — отозвался Кирилл. — Рвача привезли на суд.

— Какого грача?! Вы, могуть, воргольские лазутчики? Почему я вас не знаю?

— Мы не ведаем, почему ты нас не знаешь. Позови Семёна Андреевича, он знает. Да и с самим Александром Ивановичем мы знакомы.

— Ладно, — согласился сторож. — Только стойте и не шевелитесь, а то стрелу пущу. Трифон!

— Чё надо?

— Зови Семёна Андреевича. За частоколом люди, бают, что князю какого-то грача привезли.

— Не грача, а Рвача, — поправил Кирилл.

— Так вы этого предателя споймали?! — раздался голос Трифона.

— А ты его знаешь? — удивился первый сторож.

— Да кто ж Рвача, кровопивца, не знает! — возмутился Трифон. — Разве что ты, бестолковый, деревенщина!

— Будя лаяться! — буркнул его напарник. — Беги лучше за боярином.

Пришёл Семён Андреевич. Открыли ворота. Вглядываясь в лицо Рвача, он несколько раз повторил:

— Молодцы, ребятки, ох молодцы!.. Только вот рожу ему дюже подрали!

— Дык по лесу... Там ветки...

— Ну ничего! — рассмеялся боярин. — Дёжкин её быстро разгладит!

Вскоре Рвач уже стоял пред грозными очами Александра.

— Наконец-то свиделись! — мрачно усмехнулся князь. — Ну всё, отслужил Олежке Воргольскому, милок. И что же твой князюшка-убивец не помог? Дрыхнет небось на постельке пуховой, а тебе вот каюк...

— Он в Орду уехал, — неожиданно пробормотал Рвач.

— Что?

— В Орду, говорю, авчерась князь уехал.

— Семён Андреевич! — вскочил Александр. — Быстро найди Василия Шумахова, пущай берёт малую дружину и скачет на Половецкий шлях! Олег в Орду подался, надо его перехватить!

Семён Андреевич выбежал из горницы, а Рвач вдруг тихо вздохнул:

— Не догоните.

— Это почему?

— Олег не Половецким шляхом пошёл, а вдоль Дона. Щас уже, должно быть, Кривой Бор миновал. Вам его не догнать.

— К Ногаю подался? — зло прищурился князь Александр.

— Нет, к Телебуге.

— Так зачем же Доном?

— Чтоб тебя перехитрить. Где Икорец в Дон впадает, там он должон повернуть на Сарай.

— Ах, сукин сын! — выругался князь. — Симон! Верни Семён Андреича!

— Что случилось, княже? — с порога спросил боярин.

— Отбой дружине!

— А почему?

— Отбой, кому говорят! — рассердился князь Липецкий. — Не догонят они воргольского супостата. Хитёр, собака, Доном пошёл, через Тешев лес, Кривой Бор и Икорец. Знаешь такую речку?

— Знаю. Тогда, конечно, уже не догнать...

Семён Андреевич, Василий Шумахов и Севастьян Хитрых пришли к Александру Ивановичу, который продолжал допрашивать Рвача. Увидев бояр, князь кивнул на предателя:

— Что делать с ворогом?

Рвач узнал Севастьяна. Он всего раз видел его с Олегом Воргольским, но запомнил. И в его подлой душе зашевелилась было надежда.

— Да Дёжкину отдадим, что кроме делать, — пожал плечами Семён Андреевич. — Уж тот-то с ним разберётся, тем боле соскучился по работе!

Пленный молчал: надежда на спасение улетучивалась. Севастьян смотрел на него с презрением, и Рвач понял, что смерти не избежать.

— Симон, зови Дёжкина! — приказал князь Александр.

Пришёл звероподобный палач. Рвач при виде его задрожал.

— Кирей, — указал пальцем на предателя князь. — Возьми этого супостата. Прилюдной казни не надо — нечего народ тревожить. Отведи его подальше в лес и там удави.

Дёжкин взял Рвача за шиворот и, как мешок с мякиной, потащил из горницы. Выйдя на улицу, он поставил несчастного на ноги и, толкая в спину, повёл прочь от изб в лес.

Рвач тихо всхлипнул:

— Кирей, дружочек, отпусти, озолочу!..

Палач вместо ответа так двинул его по спине, что пленник упал. Дёжкин снова поднял его, посмотрел по сторонам — нет ли кого поблизости, и схватил свою жертву за горло.

Рвач захрипел. Зрачки его закатились под веки, неестественно и страшно обнажились белки. Из носа и рта пошла пена. Потом шея хрустнула, и Рвач затих. Дёжкин бросил бесчувственное тело на землю и, вернувшись к князю, доложил, что дело сделано.

— Семён Андреевич, — приказал Александр боярину. — Пошли утром смердов, пускай закопают эту падаль...

Рвач пролежал в беспамятстве всю ночь, но, едва забрезжил рассвет, очнулся. Он попытался приподняться, однако шея не держала голову, и во всём теле стояла невыносимая боль. И всё же страх пересилил боль. Нечеловеческим усилием Рвачу удалось сесть, но голова беспомощно болталась — падала то на плечи, то на грудь, то запрокидывалась назад. Дикая боль и единственная мысль: «Как же избавиться от пут?..»

Посидев ещё некоторое время, Рвач кое-как приспособился держать голову. Потом, упираясь пятками в землю, он подтащил тело к стволу берёзы и, скользя по граве, с великим трудом поднялся на ноги, опершись спиной о дерево, принял более-менее устойчивое положение.

Вокруг ни души. Только просыпающийся предзимний лес постепенно наполнялся щебетом птиц. Рвач нащупал на стволе крепкий сук и, воткнув его в узел за спиной, начал медленно перетирать верёвку.

Слёзы боли катились из глаз, из горла вырывались глухие стоны. И вот руки свободны... Рвач постоял немного, пока не отошли затёкшие кисти, и медленно, придерживая голову руками, побрёл через чащу в сторону, противоположную восходу солнца...

Хоронить казнённого пришли только около полудня.

— Небось ужо завонял, — поморщился один из смердов.

— Погодь, а где ж он?! — удивился другой.

Действительно, тела нигде не было, и смерды в полной растерянности воротились обратно к Семёну Андреевичу.

Скоро весть о случившемся дошла до князя Александра.

— Дёжкин отпустил Рвача?! — опешил князь. — Сюда Дёжкина!

Палач появился немедленно.

— Кирей! — рявкнул Александр. — Ты, мерзавец, отпустил Рвача?!

— Что?! — выпучил глаза Дёжкин. — Да удавил я его!

— Тело не нашли, вот только супонь, которою был связан! — Князь сердито махал перед носом гиганта обрывками верёвки.

— Я задушил его, — продолжал стоять на своём Кирей. — У него шея хрустела!

— Так куда ж он делся, коли хрустела? — Александр повернулся к боярину Семёну. — В погоню! Немедля, иначе этот ирод Севастьяна, Пантелеймона и Кирилла продаст. А в Ворголе у них родственники.

— Ну, за ребят волноваться нечего, — пожал плечами старик. — Они родом из какого-то дремучего Чернолеса.

— Всё равно догнать! — закричал Александр. — А жена, братья Севастьяна? И вообще, не должна эта мразь по земле ходить!..

Увы, Рвач был не только живуч как кошка, но ещё и хитёр как лиса. Проковыляв несколько часов, он остановился и подумал: «Погони не избежать. Нужно идти ночью, а щас спрятаться и отдыхать до темноты».

И он нашёл укромное местечко — забросал неглубокую яму листьями, зарылся в них и полузабылся в горячечной дрёме. Смутно слышал звуки погони, показалось даже, что кто-то прошёл совсем рядом. Но, обладая незаурядным хладнокровием, Рвач ничем не обнаружил себя и аж дыхание на время приостановил. А когда шум затих, он уснул, да так сладко, что даже всхрапнул, однако храп свой услышал и, проснувшись, испугался. Но было тихо. Сквозь тонкий слой бурых листьев Рвач ощутил тепло солнечных лучей.

«Ещё не стемнело, — подумал. — Надо ещё поспать». Долго лёжа в одном положении, беглец снова почувствовал жгучую резь во всём теле и отёчность в конечностях, но пошевелиться не смел. «А вдруг кто поблизости выжидает?» — С такими мыслями снова уснул.

Проснулся Рвач от холода — на его одеяло из листьев упал мороз. Уже стояла глубокая ночь. Рвач осторожно выбрался из своего логова, морщась от боли, поднял глаза к небу, нашёл Большую Медведицу, Полярную звезду и, оставляя её чуть позади справа, стал выбираться из зарослей на лесную тропу. Пройдя немного, услышал впереди топот копыт. Это возвращалась ни с чем погоня. Рвач сошёл с тропы и спрятался за толстым дубом. Всадники ехали медленно и переговаривались.

— Если мы его не найдём, то не миновать беды, — сказал один. — Всех продаст.

— Кого он продаст?! — удивился другой.

— Дурак! — рыкнул первый. — Пантелеймона с Кириллом! Да и меня он видел и наверняка знает мою родню.

«А-а-а, Севастьян Хитрых... — догадался Рвач. — В Ворголе-то думают, он у татар в плену, а он вона где!.. Так вот кто помог сбежать Демьяну! — внезапно осенило Рвача. — А теперя за родню забеспокоился, гад...»

Рвач погрозил кулаком вслед отряду липчан:

— Ужо князь из Орды воротится, он вам покажет кузькину мать! — Плюнул и пошёл своим путём. Его мучил голод, с водой же было легче. По дороге попадались маленькие речушки, ручейки и лужицы. Лед уже покрывал их лёгким панцирем, беглец разбивал его, напивался и шёл дальше, пока не наступил рассвет. С первыми лучами солнца он снова отыскал в зарослях укромное место, зарылся в листья и проспал целый день.

Глава девятая

— Так ты, Кирей, не отпускал Рвача? — вновь и вновь задавал палачу один и тот же вопрос князь.

— Александр Иванович, да как же я мог тебя ослушаться! — непривычно робко отвечал Дёжкин. — Удавил я его! У него и шея хрустнула, и изо рта пена пошла. Бездыханного на землю бросил. Может, кто из ихних подобрал и в Воргол отправил?

— Ну ладно, Кирей, я тебе верю, — безнадёжно махнул рукой князь и глазами показал на дверь.

Когда Дёжкин вышел, Александр Иванович устало посмотрел на бояр:

— Что скажете? Пантелеймон с Кириллом не отлучались?

— Пантелеймон зачем-то в Ярославы просился, — отозвался Семён Андреевич, — но я не пустил. Они оба у меня всё время, считай, на глазах были. Да и какой смысл им сначала выкрадать Рвача, а потом, убитого или искалеченного, возвращать обратно?

— А что о Кирее думаешь? — поморщился князь.

— Думаю, правду говорит, — немедля ответил старик. По привычке почесал бороду и добавил: — Тут, видать, одно из двух: либо Рвач живучим оказался и, очухавшись, ушёл, либо его труп и впрямь воргольцы подобрали.

— А почему тогда они его живого у Дёжкина не отбили? Ведь Дёжкина можно было стрелой убить, — задал резонный вопрос князь.

— Я тоже об том мараковал, — согласился Семён Андреевич. — И потому первое предположение кажется более верным. Если б его кто попытался увезти, мы б их настигли — с такой ношей далеко не уйдёшь. А так — просто оклемался и ползёт сейчас через чащу в Воргол, а это опасно.

— Если по дороге не сдохнет, — вздохнул Севастьян Хитрых, — то моим и Пантелеймона с Кириллом родственникам не миновать беды. Олег мстителен. Я должен ехать в Воргол.

— Не торопись, — возразил князь. — Тебе нельзя, пошлём ребят.

— Нет, Александр Иванович, — покачал головой Севастьян. — Долгую отлучку их из города припомнят и исчезновение Рвача им припишут. С ними уже связана гибель Ефима, а тут ещё и Рвач... А я быстрее ирода в Ворголе буду. Когда-то ещё он добредёт туда со сломанной шеей. Кроме того, в Ворголе думают, что я у татар, а тут вроде как из плена сбежал.

— Ладно, поезжай, Севастьян Калистратович, — молвил князь. — Ты как в прошлый раз? Снова через стену?

— Нет, Александр Иванович, через стену теперь опасно. Наверняка княжич Ростислав усилил охрану кремника. Он понимает, что для воргольцев спокойная жизнь кончилась. Я открыто, через ворота. Олега в городе нету, а Ростислав всё же молод и неопытен. Наплету с три короба про плен — поверит. Набрешу, что служил у хана, припугну Телебугой, потом предупрежу своих и разыщу родню Пантелеймона да Кирилла, скажу, чтоб держали ухо востро и в случае чего бежали в Дубок. А может, и уговорю их ехать сюда со мной. Ещё попрошу, чтобы попытались перехватить Рвача, и семью свою отправлю в укромное местечко. Она, правда, живёт на подоле, но лесная глухомань надёжнее.

— Ну, с Богом, Севастьян Калистратович, — обнял его князь. — Возьми несколько человек из моей дружины. Можешь Василия Шумахова, а остальных — на своё усмотрение. Ступай, боярин. Василий, иди с ним.

— Постой! — остановил вдруг Севастьяна Семён Андреевич. — А если для убедительности переодеть Василия в татарскую одёжу? Он тёмный, за какого-нибудь басурманина сойдёт.

— А что, правда! — засмеялся Севастьян.

— Татары раскосые, с плоскими рожами! — обиделся Василий. — А у меня лицо хоть и смуглое, да русское.

— Ты, Васька, не забивай нам голову! — рассердился Семён Андреевич. — А то не знаешь, что в ордынском войске кто только не служит! И не заливай про своё русское лицо. Ты больше на половца смахиваешь, да и гутаришь бойко по-ихнему.

— Но ведь меня в Ворголе некоторые знают! — не унимался Шумахов. — И вдруг — я в татарской одёже!

— А когда Демьяна спасал, не думал, что тебя узнают? — упрекнул Василия Севастьян.

— Все твои воргольские знакомцы погибли, один Ермолай, знахарь, из живых остался, — добавил Семён Андреевич. — А он, как сказал Пантелеймон, с князем Олегом в Орду уехал.

Василий хмуро буркнул:

— Ладно, давайте басурманское платье!

Его нарядили в одежду мурзы Адыла и посадили на низкорослого татарского конька. Выехали ночью, до петухов. С Василием и Севастьяном, как всегда, отправились Евтей Ломов и Андрей Кавырша. На рассвете они догнали Рвача, который только что переправился через Красивую Мечу. На подходе к лесу, услышав топот копыт, он спрятался за деревья и стал оттуда наблюдать за всадниками. Когда те были ещё на противоположном берегу, Рвач заметил среди них татарина. На мгновение показалось, что это князь Олег Воргольский со свитой и уцелевшим нукером Адыла, и он чуть не бросился навстречу всадникам, но, угадав Севастьяна, испуганно заковылял всё дальше и дальше в непролазную чащу.

— Гля, Василий, — остановился напротив полосы обломанного льда Хитрых. — Тут кто-то прошёл совсем недавно...

— Да уж не Рвач ли это? — перебил Севастьяна Василий. — Быстро на тот берег! Может, ещё догоним!

Перебравшись на другой берег Красивой Мечи, липчане спешились и начали искать следы беглеца. Однако Рвач так искусно маскировал их, что преследователи, потеряв без толку половину дня, плюнули и двинулись дальше.

В Воргол приехали уже к вечеру. Андрей с Евтеем остались в лесу, и в город Василий с Севастьяном поехали вдвоём. Ворота, к счастью, охранял со своими людьми Игнат. На его окрик:

— Кто там ломится? — Севастьян довольно ухмыльнулся:

— Свои, брат, свои!

— Севка, откуда?! С того света, што ль? — кинулся в объятья брата Игнат.

— С того не с того, а всяко бывало, — отчаянно заморгал ему Севастьян. — Щас вот у хана Телебугая служу. Гляди, — кивнул на Василия. — Мурза Ильшат со мной приехал. Князь Олег дома?

— Не, в Орде, — утёр со лба холодный пот Игнат.

— А почему ж я его не встретил на Половецком шляху? — притворно удивился Севастьян.

— Он вдоль Дона поехал, — пояснил напарник Игната. — Чтоб не попасться Александру Липецкому в лапы.

— А за него кто остался?

— Княжич Ростислав.

— Уже вырос?

— Да возмужал.

— Я немедля к Ростиславу, — категорично заявил Севастьян и, буркнув что-то по-татарски Василию, подстегнул коня и направился к княжеским хоромам.

— Где ночевать будешь? — крикнул вдогонку Игнат.

— У Козьмы, приходи вечером, — не останавливаясь, ответил Севастьян.

— Ребята, а я где-то видел этого татарина, — задумчиво пробормотал один из напарников Игната. — Где ж я его видел?..

— Мало ли тут татар бывает! — перебил Игнат. — Следи лучше за воротами!..

Княжич Ростислав удивлённо уставился на бывшего бирича отца. Он не сразу его узнал, но, присмотревшись, вспомнил:

— Севастьян Калистратович! Откуда и каким ветром в наши края?

— Из Сарая.

— Из Сарая?! А батюшку не встретил?

— Нет, но могли бы встренуться, кабы князь Олег прямоезжей дорогой ездил, — усмехнулся Севастьян.

— По прямоезжей дороге Соловей-разбойник Александр мотается,— не по возрасту серьёзно пояснил Ростислав. — Ты сейчас не моему батюшке служишь. А кому?

— Так ведь твой батюшка, князь Олег, не защитил меня от татарского набега! — в тон княжичу ответил Севастьян. — Я теперь у хана Золотой Орды в холопах хожу, да ещё под присмотром таких вот, как этот, — показал на сидевшего в сторонке Василия Шумахова.

— Это я понял, что ты на побегушках у хана, — хмыкнул Ростислав. — И зачем же тогда пожаловал?

— Да вот прослышал хан, что князь Олег не смог уберечь его любимца мурзу Адыла, и забеспокоился, почему это князь Воргольский давно в Сарай не наведывался. Верно я говорю, Ильшат? — повернулся Севастьян к Шумахову.

— Верна сказала, верна, — закивал Василий.

— Ну а коли Олег Ростиславич уехал, то и разговаривать боле не об чем, — встал Севастьян. — Мы с мурзой у брата моего переночуем, погуляем, а утром назад отбудем. Верно, Ильшат?

— Верна сказала, верна!

— Эх, княжич, видишь, кто нами правит! — грустно вздохнул Хитрых. — Заучил, пёс, два русских слова — «верна сказала» — и повторяет к месту и не к месту.

— Ты что, Севастьян Калистратович?! — испугался княжич. — А ну как осерчает?

— Не волнуйся, Ростислав Олегович. Он, окромя этих слов, по-русски ни бе ни ме.

— Смотри, как бы за твои насмешки татары на кол не посадили! Всё сказал?

— Всё.

— Ну так иди с Богом от греха подальше...

Козьма встретил брата с распростёртыми объятьями.

Тут же были и Игнат с Афанасием. На столе рыбные блюда и сухие фрукты — Рождественский пост. Хмельного питья не было, только квас.

— Бежать вам надо, и немедля, — сразу же взял быка за рога Севастьян.

— Почему это? — удивился Козьма и, не дожидаясь ответа, припал к кружке с квасом.

— Недавно из города пропал Рвач. Может, слыхали? — начал растолковывать Севастьян.

— Ну слыхали, — пожал плечами Игнат. — А мы-то при чём? Может, он опять к татарам подался.

— Кабы к татарам, — ухмыльнулся Севастьян. — Нет, его ваши ребята Пантелеймон да Кирилл выкрали и нашему князю отдали на растерзанье. Да, кстати, а где их родичи проживают?

— Они нездешние, их Олег навряд найдёт, — сказал Игнат. — Об них беспокоиться не стоит. А про Рвача-то правда?

— Ну с какой стати мне врать? — возмутился Севастьян. — Ваши парни привезли его в Дубок, палач Дёжкин вроде бы удавил гада, да вот беда: живуч, бестия, оказался. Очухался, развязался и щас по лесу наверняка сюда идёт. Мы с Василием... — повернулся к Шумахову.

— Во, а разве это не татарин? — раскрыл от удивления рог Афанасий. — Погодь-погодь, а не он ли освобождал Демьяна?

— Он отец его.

— То-то мои лоботрясы всё твердят, что где-то уже его видели! — фыркнул Игнат. — Да я и сам сразу засомневался, что он татарин, молчал только. Но это опасно. Коли сторожа вспомнят его, непременно расскажут князю Олегу...

— Самое главное, — перебил брата Севастьян, — что Рвач видел меня в Дубке у Александра.

— А ваш князь Дубок обживает? — вытаращил глаза Афанасий.

— Тебя не касаемо! — отрезал Севастьян. — Рвач придёт в Воргол и расскажет всё про меня и про вас, и тогда от супостата Олега не спастись. Значит, надо уходить.

— Как уходить? Куда? — совершенно растерялся Козьма.

— К нам. К князю Александру Липецкому.

— Дубковскому! — брякнул Афанасий.

— Это ты дуб безмозглый! — оборвал Севастьян младшего брата. — А в Дубке мы временно. Мы ещё возродим родовое князей Липецких гнездо, поднимем из пепла славные города Липец, Онуз и Воронеж!

— Ну ладно, ладно, чево орать-то? — обиделся Афанасий. — Я ж так, спроста, а ты сразу — безмозглый! У липецких ума набрался, да?

— Набрался! — проворчал Севастьян. — И я старших не перебиваю! Молод ещё, чтоб перебивать!

— Хватит, Сева, хватит, Афоня! — начал успокаивать братьев Игнат, опуская свою массивную ладонь на плечо то Афанасия, то Севастьяна. — Лучше давайте обсудим, что делать, как упредить беду.

— Я никуда не поеду! — отрезал Козьма. — Куда я с семьёй? Только отстроился, зажил по-человечески — и на тебе, уезжать! — грохнул он кулаком по столу.

— Лучше без дома остаться, чем без головы, — вздохнул Афанасий.

— Твой дом — шапка и голый зад! — ещё сильней завёлся Козьма. — Легко рассуждать, когда ни кола ни двора!

— Так ты поедешь со мной, Афоня? — посмотрел на младшего брата Севастьян.

— Поеду.

— А ты, Игнат?

— Пока погожу. Дорогу на Дубок я знаю, но немного повременю. Да и вот о чём думаю: может, мы с Козьмой успеем перехватить Рвача?

— Ох, вряд ли, — с сомнением подёргал себя за бороду Севастьян. — Хитёр! И ежели в лесу не сдохнет — беды вам не миновать.

— Не каркай! — отмахнулся Игнат. — Там видно будет, а пока, как говорится, утро вечера мудренее. Пора спать.

— И нам пора, Василий, — повернулся к товарищу Севастьян.

— А разве вы у меня не переночуете? — удивился Козьма.

— Некогда нам ночевать! — покачал головой Севастьян. — Поедем. По краю леса поскачем, может, где на Рвача наткнёмся. Верно, Ильшат? — глянул с улыбкой на Василия.

— Верна сказала, верна сказала! — пробасил Шумахов.

— Вот и ладно, — кивнул Севастьян. — Афанасий, с нами?

— Конечно! Пойду готовить коня в путь.

— А жене что скажешь?

— А ничего. Пускай спит и ждёт из похода мужа.

— Не, так нельзя! — укорил брата Игнат. — Зайди и скажись. Зачем же её волновать?

Афанасий прищурился, малость подумал и кивнул:

— Ладно. Скажусь...

Через час трое всадников выехали из ворот Воргола. Прорыскав полдня по лесу и никого не обнаружив, они ускакали в Дубок. Там встретили Пантелеймона с Кириллом и сказали, что родственников их не нашли.

— А их и князь не найдёт, — пожал плечами Пантелеймон.

Глава десятая

— ...Ох-х, не дойду!.. — с великим усилием передвигаясь от дерева к дереву, стонал Рвач. Голова его не держалась на плечах, а ноги волочились, загребая мёрзлые пожухлые листья. — Не дойду... — Он протянул дрожащие руки к ближайшему дубу, но не устоял и рухнул, потеряв сознание...

— ...Гля, Савелий, человек! — воскликнул Матвей.

— Он, должно быть, мёртвый... — Савелий склонился над телом. — Мёртвый боярин.

— А почём знаешь, что боярин?

— Да я видал его в Ворголе возля князя.

— Погодь-погодь! Давай расстегнём ему рубаху. — Обнажив грудь Рвача, Матвей припал ухом к сердцу, прислушался. — Стучит. Неровно, однако стучит. Свяжем носилки и перетащим его к себе в Чернолес, не пропадать же человеку. Да и звери голодные напасть могут.

Мужики перенесли чуть живого Рвача в хату Савелия в сельце Чернолес, что ютилось в дремучем чёрном лиственном лесу у самого истока речушки Семенёк, правого притока Красивой Мечи.

Рвач долго не приходил в себя, и ему с трудом удавалось вливать в рот целебные травяные настои. Затем Рвача перенесли в отдельную горницу более просторной избы Матвея, где жена Матвея Варвара стала готовить специально для больного лёгкую жидкую пищу, которую тоже вливали ему в рот.

И Варвара, и Матвей ухаживали за Рвачом, как за ребёнком, но время шло, а он всё не поправлялся. И тогда Матвей решил позвать Чернавку — древнюю старуху ведунью, которая жила в самой чаще, на болотах. Никто не знал, откуда она родом и какое её настоящее имя — Чернавка да Чернавка. Старуха укрывалась от холода, дождя и зноя в полуразваленной избушке, питалась ржаным хлебом, капустой, корешками лесных растений и плодами кустарников и деревьев. Когда её приглашали к сытному столу, отказывалась, довольствовалась лишь поданным хлебом. Но лечила хорошо, многих отвела от безвременной кончины.

Начала она лечить и Рвача, и «воргольский боярин», как прозвали его жители Чернолеса, розовел на глазах, и было видно, что к нему возвращаются жизненные силы. Однако особого усердия в лечении старуха не проявляла. Она сразу с какой-то опаской глянула на больного, а Матвею однажды шепнула:

— Нехорошего человека принёс ты в дом.

— Но не бросать же его было в лесу на съеденье зверям?! — оторопел Матвей.

— А он сам хуже лютого зверя! — проскрипела бабка. — Я вижу его чёрную душу...

— Да ты его небось знаешь?

— Не знаю, но сердце меня никогда не обманывало, оно чует его нутро гнилое. Хуже зверя этот человек... — упрямо твердила знахарка. — Да и не человек он вовсе! Дьявол во плоти человеческой! В груди заместо души тёмное пятно вижу. Исчахла душа твоего боярина давным-давно, завистью, злобой и всякими злыми делами загублена!

— Да ну тебя, бабушка, хватит на немощного напраслину возводить! — вспыхнула Варвара. — Кто б ни был, он больной, и не по-христиански было б оставлять его в лесу. Бог не простил бы нас за это. А ежели он действительно бездушным окажется, то Иисус Христос нас в беде не оставит, Пресвятая Богородица заступится! — перекрестилась на святой угол Варвара.

Но, придя на другой день, Чернавка снова заговорила с Матвеем о его госте.

— Помнишь, давеча поведала я тебе об этом человеке нехорошее?

— Конечно, помню. И что с того?

— А то, что я ночью во сне проглядывала, а утром на водичке просматривала, на хлебушке да на сольце выведывала — и открылось мне, что беду этот боярин в ваш дом принесёт. Где ваши с Савелием сынки?

— В Ворголе князю Олегу служат, — удивился вопросу Матвей. — А что?

— Да ничего, — опершись на палку и сгорбившись, загадочно покачала головой Чернавка. — Только сдаётся мне, что не служат они больше воргольскому князю, а от этого человека и им, и вам с Савелием худо будет. В нём опасность таится. Её, правда, можно избежать... но трудно вам придётся.

Он скоро откроет глаза, — вещала Чернавка, — и начнёт поправляться. Но благодарности не ждите — не получите.

— Да не из-за благодарности приютили мы его! — вконец расстроился Матвей. — Мы просто по-божески...

Когда бабка ушла, Матвей рассказал Варваре о словах ведуньи и взял шапку.

— Пойду с Савелием погутарю. Может, надо будет в Воргол съездить, про сынов разузнать?

— Сходи, Матюша, сходи! — закивала испуганная Варвара.

Савелий жил рядом, и они с Матвеем были очень дружны. И сыновья их росли — не разлей вода. Правда, Кирилл Савелия был на три лета постарше Пантелеймона, однако это не мешало их дружбе. И служить князю Олегу Воргольскому ребята вместе ушли: Кирилл дождался возмужания Пантелеймона. И вот Матвей пересказал Савелию предостерегающие речи Чернавки.

— Она многое знает... — В нехорошем предчувствии заныла у Савелия душа. — Поедем в Воргол, брат, поедем.

— Да мне ж за больным ходить надо, — вздохнул Матвей. — Может, ты один?

...Воротился Савелий из Воргола с дурными вестями. Князь Олег уехал в Орду, а Пантелеймон с Кириллом с тех пор пропали, и никто про них больше не слыхивал. Одни говорят, что оба князя в Орду сопровождают, другие — что нет, но где находятся сейчас, не известно.

Мужики разговаривали, и в это время очнулся Рвач. Через тонкую дощатую перегородку он вдруг услышал ненавистные имена. Сначала Рвач подумал, что находится в Дубке, у князя Александра. Однако, когда речь зашла о нём самом, догадался, что не в Дубке он, а где-то ещё, и, несмотря на недельное беспамятство, ясно представил своё положение. И хотя шея болела уже не так, беспокойство не покидало.

Нет, он не в Дубке — но почему люди за стеной говорят о его недругах? Это страшно тревожило Рвача.

И лишь услышав «наши сыновья», предатель всё понял.

«Я у врагов! — испугался он. — Но почему меня не убили, а даже ухаживают за мной? Может, вылечат — и убьют? Надо как можно дольше притворяться хворым!..»

Когда собеседники подошли к постели больного, тот страдальчески всхрапнул.

— Во, Савелий, видал? Захрапел, бедолага! Знать, жить будет...

Глава одиннадцатая

— Кирилл, поехали в Ярославы! — уже который день долдонил Пантелеймон. — Болит у меня душа, не могу ту девушку забыть. Полюбил я её, понимаешь или нет?

— То-то гляжу, весь высох! — не то в насмешку, не то всерьёз отвечал Кирилл.

Пантелеймон обиделся: повернулся и пошёл прочь.

— Ну и ладно! Обойдусь без твоей помощи!

— Да постой ты! Постой! — крикнул Кирилл. — Надо ж у Семён Андреича отпроситься. Без его ведома отлучаться нельзя.

И, получив разрешение боярина, ранним утром следующего дня ребята отправились в Ярославы.

Тихая ясная осень загостилась в тот год на земле. Долгое безветрие кое-где даже сохранило на деревьях уже увядшую осеннюю красу. И лес, пронизанный насквозь светом прохладного солнца, встретил друзей шуршанием листвы под конскими копытами. Но зима уже скалила в эти утренние часы свои белые морозные зубы, обильно присыпая инеем, словно солью, и пожухлую траву, и листья на земле. Она пугала всё живое, но почему-то никак не решалась вступить в свои права. Её словно что-то сдерживало, не давало развернуться. Однако люди, несмотря на затянувшееся тепло, уже вовсю топили печи и грели бока на раскалённых кирпичах. Лишь охотники в поисках добычи день и ночь бродили по лесам, нолям и перелескам. Смерды же, давно закончив полевой сезон, заваливались на печь, выходя во двор лишь по нужде да накормить скот и почистить хлев. Бабы носили воду, готовили пищу, вязали и пряли.

Солнце уже высоко стояло над горизонтом, когда Кирилл с Пантелеймоном въехали в Ярославы.

— Где же её искать? — сдвинув на затылок шапку, почесал лоб Кирилл.

— А вон какая-то тётка, давай спросим. — И Пантелеймон метнулся навстречу идущей за водой селянке. — Эй! Послушай! Скажи...

— Чево сказать-то? — отстранилась женщина от слишком проворного парня.

— Тут девушка живёт...

— Тут много девушек живут! — оглядывая Пантелеймона с головы до ног, строго оборвала его женщина. — Как зовут?

— Да не знаю! — чуть не заплакал Пантелеймон. — Только раз её видал, а так полюбил, что света белого не зрю, лишь о ней думаю... Ой, да вон она! — остолбенел.

— Так это ж дочь моя! — оглянувшись, воскликнула женщина. — И когда же так выросла, что стала уже на загляденье витязям? Неужто и впрямь столь хороша?

Но Пантелеймон мгновенно лишился и своей настойчивости, и дара речи. С порозовевшим от смущения лицом он словно прирос к земле. Смутилась и девушка. Она сразу узнала парня, однако, едва удостоив его взглядом, нахмурив брови, подбежала к матери, выхватила у неё вёдра и заторопилась прочь.

Опомнившись, Пантелеймон кинулся за ней, догнав, загородил дорогу со словами:

— Красавица, милая, постой со мной!

Девушка тоже покраснела и, чтобы скрыть своё волненье, сердито заговорила:

— Да откуда ж ты взялся, такой настырный? И что мне с тобой стоять? Вон маманя смотрит, да, не приведи Господь, ещё батя увидит!

Пантелеймон растерялся, а девушка снова заспешила прочь. Он умоляюще крикнул:

— Скажи хоть, как зовут тебя?

— А как назвал поп-батюшка, так по сей день и величают, кому знать надобно! — И несговорчивая красавица заторопилась вслед за матерью.

— Подожди... — кинулся было за ней Пантелеймон, но Кирилл остановил его:

— Да угомонись ты, вечером на гульбище придём и всё про неё узнаем.

Дождавшись вечера и услыхав разноголосый гомон отроков и девок, друзья подъехали на конях к месту сборища молодёжи. Парни посмотрели на незнакомцев исподлобья, но друзья не обратили особого внимания на враждебные взгляды. Пантелеймона занимало одно — отыскать среди девушек ту, из-за которой он потерял покой. Но увы, не видать голубки. Покрутились вокруг да около Пантелеймон с Кириллом и подошли к группе девушек, коней своих за уздцы придерживая.

— Со всего ль села молодёжь сошлась? — снял шапку и поклонился до земли Пантелеймон.

— А кто вам надобен, добры молодцы? — выскочила вперёд бойкая девка.

— Ты как раз мне и нужна! — Кирилл вплотную подошёл к ней, но говорливая селянка, ничуть не смутившись, за словом в карман не полезла:

— А ты пригож, добрый молодец! Я б не прочь с тобой быть обвенчанной, да занятая. Витязь мой службу служит у князя Пронского.

— Ну, все мы кому-нибудь служим, — пожал плечами Кирилл. — Одни князьям Пронским, другие — Владимирским, а мы вот с Пантелеймоном служим князю Александру Ивановичу Липецкому...

— А где же моя девушка? — наконец опомнившись, пробормотал Пантелеймон.

— Твоя девушка? — удивилась собеседница Кирилла. — Это кто ж такая?

— Не знаю, — повесил голову парень. — Не пришла на веселье, и поди сыщи её теперь. — Девушки дружно засмеялись — странным показался им незнакомец. Пантелеймон, не выдержав девичьего хохота, прыгнул в седло, с силой дёрнул поводья и погнал коня в галоп.

Кирилл тоже сел на коня и помчался за другом.

— Ещё свидимся! — крикнул он на скаку бойкой девушке, а та — ему:

— Постой, добрый молодец!

Витязь повернул обратно:

— Чего надобно, красавица?

— Я, кажется, знаю, кого твой друг ищет.

— И кого же?

— Веру Парфенову дочку. Она рассказывала, как вы к ней приставали!

— А тебя-то как зовут? — улыбнулся Кирилл.

— Надеждой.

— Надеждой? — наклонился к ней парень с седла. — Во! Вера, Надежда... А Любовь?

— Есть у нас и Любовь! — с вызовом глянула девушка в глаза парню. — А что удивляешься? Мы все трое родились в день святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.

— И Любовь такая же красивая, как вы с Верой? — прищурился Кирилл.

— А суди сам — вон она! — указала Надежда на стоявшую рядом девушку, которая засмущалась и отвернулась.

— Ладно, ждите нас завтра, девчата! — И Кирилл поскакал к лесу. — Мы снова приедем, только приводите уж и Веру!..

Глава двенадцатая

Рвач быстро поправлялся. Конечно, он понимал, что родители Кирилла и Пантелеймона ничем перед ним не виноваты, но, отродясь не ведая, что такое благодарность, затаил злобу и на своих спасителей.

«Пускай, пускай только выходят меня, — думал Рвач, уже самостоятельно переворачиваясь с боку на бок, — а потом сочтёмся... плахой... Видать, их сынки и Демьяна освободили, и Ефима убили. Злыдни, псово племя!.. Да и эти, кто знает — сейчас отхаживают, а завтра прикончат... Нет, чуток поправлюсь и уйду. Ночью, незаметно уйду...»

Дверь скрипнула, и в опочивальню заглянул Матвей:

— Здрав будь, Ефим Матвеевич. Как спалось?

— Ничего, хорошо, — спокойно ответил Рвач. — Здрав и ты будь, Матвей Антонович.

— Спасибочки! Варька щас завтрак принесёт, подкрепись. И Чернавка скоро придёт, будет учить тебя ходить.

— Учить ходить?! — удивился больной.

— Она сказала, кто долго лежал, ходить разучивается и заново учиться надобно, как дитю малому, — улыбнулся в густую бороду Матвей.

Рвач с подозрением посмотрел на хозяина, но тут вошла Варвара с миской дымящихся жирных щей.

— Потрапезуй, Ефим Матвеевич! — Поставила у изголовья миску, положила краюху свежего ноздреватого ржаного хлеба и большую деревянную ложку. Чтобы не смущать больного, Матвей с Варварой вышли. Хотя могли и остаться — Рвач был не из стыдливых.

Когда пришли Чернавка с Матвеем, Рвач уже закончил трапезу.

— Поправляешься? — спросила старуха, пристально всматриваясь в глаза Рвача и точно ловя затаившиеся в них искры злобы и ненависти. Бросила острый взгляд и на Матвея и многозначительно покачала головой. Вздохнула: — Поди, залежался ты, Ефим Матвеевич. Надо начинать ходить. А ну-ка, пробуй подняться. — Она взяла Рвача за руки и потянула на себя. — Подмогни, Матвей Антонович.

Матвей схватил Рвача под мышки и потащил с постели.

— Ой, ой, голова кругом! — застонал больной.

— Во! Я и говорю — залежался! — проворчала Чернавка. — А те уж домой пора. Ставь его, Матвей, ставь!

— Не могу! Упаду! — повис на хозяине Рвач.

— Не упадёшь, — хмыкнула Чернавка и отстранила Матвея: — Пущай сам.

Рвач постоял немного, растопырив руки и расставив ноги. Потом зашаркал по полу и добрел до стены. Опершись о стену, отдышался и проделал путь в обратном направлении. Присел на лавку, отдохнул и снова встал...

Через два дня Рвач попросил свою одежду и вышел наружу. На дворе была зима, и белизна снега ослепила его. Рвач зажмурился и долго стоял с закрытыми глазами...

С хозяевами гость был не особо разговорчив. На вопросы отвечал «да», «нет» или самыми краткими фразами, а в основном молчал. Его не покидала мысль о возвращении в Воргол и мщении.

«Черноле-е-ес... — думал Рвач. — Чернолес... С поприще до Воргола. Попросить Матвея, чтоб отвёз? А вдруг, пока я лежал в беспамятстве, приезжали эти выродки, Пантелеймон с Кириллом, и Матвей, Варвара и Савелий только прикидываются добренькими, а сами ждут, когда выздоровлю, чтоб отправить на растерзанье Александру. Свяжут, посадят в сани — и в Дубок. Как запрошусь домой, так сразу поймут, что выздоровел. И что тогда? А эта знахарка? Я про неё и раньше слыхивал, что ведьма лесная, Бабы-яги наподобие. Она-то явно на меня зла, хоть и лечит. А вдруг тоже в сговоре?.. Не-е-ет, меня не проведёшь. Сегодня же ночью уходить надобно...»

— А ты, боярин, ужо почти поправился, — сел рядом Матвей. — Чуток погодя можно и домой.

Рвач вздрогнул.

«Куда домой? Куда он собирается меня увезти? — забилась в мозгу испуганная мысль. Рвач мельком глянул на собеседника, пытаясь прочесть в его глазах злобу и неприязнь, но, не обнаружив ничего подобного, подумал: — Как ловко притворяется! Ну и хитре-е-ец!..»

— Что молчишь, боярин? — вывел из оцепенения Рвача Матвей. — Скоро домой, говорю.

— Да, скоро, скоро! — пробормотал больной. — Правда, я ещё не окреп, да ведь пора и честь знать. Понимаю, что вам уже в тягость, но я за всё заплачу. Не беспокойтесь, я заплачу.

— Да что ты! — замахал руками Матвей. — Я не про то. Живи, сколь хошь. Я к тому лишь, что соскучился ты небось, боярин, по дому, по своим...

— Как не соскучиться? Ещё как соскучился, — с усилием заморгал глазками, пытаясь выжать слезу, Рвач. — Давно я дома не был. Вот ужо и снег выпал, а я у вас загостился. Из Дубка... — Рвач осёкся. — То есть из Орды через Дубок ехал — и вот чуть не пропал. Вы с Савелием выручили.

Матвея слова Рвача насторожили.

— С Половецкого шляху, боярин, сбился?

— Да-а... Сбился с дороги. Осень была... Сейчас зима... Залежался я у вас. Думаю, через недельку твёрдо на ноги стану.

— Эт точно, — согласился Матвей. — Неделю ещё надо полежать, боярин, а потом я тя домой отвезу...

Долго ворочался в постели Рвач, никак не мог уснуть. Потом встал, посмотрел в окно: мороз-узорник потрудился на славу на слюдяном оконце. Рвач подышал на него — окно немного оттаяло. Протерев талое место тряпицей, Рвач посмотрел на улицу и прошептал:

— Холодает. Луна яркая. Дорога на Воргол, должно быть, видна... — Он прислушался: — Спят, нехристи... Ну, пущай спят, а мне пора.

Собрав свои пожитки, Рвач бесшумно, на цыпочках, вышел на улицу. Морозный воздух окутал его с ног до головы. Беглец глянул на небо: звёздное и чистое. Определив по Полярной звезде направление пути, Рвач, отъевшийся на чужих харчах, широко шагая, пустился в путь. Постоянно оглядываясь, он не заметил, как углубился в чащу леса. Найдя санную колею на Воргол, легко пошёл по натоптанной дороге. Он шёл быстро, и не успели ещё прокричать первые петухи, как оказался у северных ворот. Сторожа, услышав знакомый голос, распахнули ворота:

— Откуда пожаловал, Ефим Матвеевич?

— С того свету! — угрюмо бросил Рвач и поспешил домой, где устроил жестокую выволочку изумлённым холопам и завалился спать.

А в Чернолес прискакали под утро на взмыленных конях Пантелеймон с Кириллом.

— Батя! — ещё в сенях закричал Пантелеймон. — Где гость? Волоки его сюда!

— На кой ляд он тебе сдался? — спросонья протёр рукавом исподника испуганные глаза Матвей. — Он больной, спит, не трогайте!

— На суд к князю Александру везти его надо! — объяснил Пантелеймон.

— К какому князю? — решительно преградил дорогу сыну Матвей. — Не дам больного. Не возьму грех на душу и тебе не позволю! Не по-христиански гостя в плен выдавать. Нету на Руси такого заведения, чтобы гость по вине хозяев на плаху шёл!

— Он враг наш, батя! — взорвался Пантелеймон. — Если мы его не прикончим, то он нас изведёт. Нам Чернавка всё рассказала — она в Дубке была.

— Пантелеймон прав, — раздался неожиданно голос Савелия. — Мне Кирилл сказал. Змея Горыныча мы пригрели, вылечили и откормили. Он злодей, и надо выдать его на суд князю Александру.

— Рвач, дядя Матвей — заклятый враг русским людям, — скрипнул зубами Кирилл. — И мы с Пантелеймоном служим сейчас не воргольскому извергу, а липецкому князю Александру Ивановичу.

Матвей с раскрытым ртом остался на месте, пропустив в опочивальню Рвача сына и соседей.

— Где он? — послышался оттуда громкий возглас. — Где? — с шашкой наголо выбежал Пантелеймон.

— Авчерась был... — растерянно пролепетал Матвей. — Вместе со всеми ложился. А что, нету?

— Нету! — закричал Пантелеймон. — Сбежал, сука, змея подколодная! Ну, несдобровать нам теперь! Этот зверь по самый гроб мстить будет!

— Быстро за ним! Может, настигнем! — кинулся на улицу Кирилл. — Пойдём по следу. Навряд он уже до Воргола добрел! А дорога туда одна, не свернёшь никуда! Да вот и след. Смотри — за околицу в лес потянулся! Пантелеймон, на конь! Поспешим!..

И два всадника, пригнувшись к холкам коней, углубились в лес.

Солнце, зажигая сиянием снег, уже нестерпимо слепило глаза, когда преследователи, так и не догнав Рвача, достигли предместья Воргола.

— Успел, гад! Он уже в городе! — с яростью махнув плёткой и оглядывая высокие стены детинца, закружился на коне Кирилл. — Нужно уходить, а то на стенах воргольцы собираются, как бы в погоню за нами не кинулись.

И действительно, воргольские воины зашевелились. Некоторые показывали руками в сторону всадников и что-то кричали.

— Скачем домой! — отозвался Пантелеймон. — Надо стариков спасать, а то их заместо нас заберут!..

— Батя, беда! Собирайся в дорогу! — распахнув дверь, с порога приказал Пантелеймон. — Рвач в Ворголе, теперь беды не миновать!

— Не ерепенься, сын, погодь, — насупился Матвей. — Куда меня тащишь? Куда я пойду из свово дому? И почему это я должон бежать?

— Да пойми, батя! — чуть не плача, заметался по избе Пантелеймон. — Ты же не знаешь Рвача, он не простит!..

— Чево не простит? — загорячился Матвей. — Тебя он, может, и не простит, а я его выходил! Да он меня за это всю жизнь благодарить будет.

— Ничего не понимает! — ударил по столу кнутовищем Пантелеймон. — Матушка, собирайся!

— А ты чё раскомандовался? — рассердился Матвей. — Молокосос! Поняла, мать? Он из гнезда только что, желторотый, а уже отца учит. Никуда я не поеду и мать не пущу. Нас никто не посмеет тронуть. Чай, не татары в Ворголе сидят, а свои, православные люди. А тебе, конечно, край отсель бежать, и чем скорей ты в свой Дубок умотаешь, тем лучше. А мы с матушкой твоей тута останемся и за тебя будем Бога молить, понял, сынок? Правда, Савелий? — повернулся Матвей к входящему в избу другу.

— И твой баламутит? — нахмурился тот.

— А не видишь?

— Да вижу. Я думаю, Матвей, пущай они сами улепётывают.

— И я то ж говорю, а он, вишь, взъерошился. Как будто татары наседают!

— Да Рвач в тыщу раз хуже любого татарина! — скакнул через порог Кирилл. — Он с вас живых десяток шкур сдерёт!

— Такой же он християнин, как и мы все, — продолжал стоять на своём Матвей, дрожащими руками одёргивая вылезшую наружу исподнюю рубаху. — На нём крест православный, а православные на добро добром отвечают. Мы спасли его от лютой смерти и служим, как и он, нашему князю.

— Да он же предал Святослава Липецкого! — возмутился Кирилл.

— А вы предали Олега Воргольского! — парировал Савелий.

— Что-о-о? — покраснел Кирилл.

— Что слышал, слюнтяй! — взвился Савелий. — Мы ещё с вас спросим, почему покинули Князеву службу и подались в разбойники?! Так я говорю, Матвей?

— Так, Савелий, так! А ну скидавай штаны — пороть буду! — Матвей сдёрнул со стены уздечку, и Кирилл закричал:

— Пантюха, бежим! — И первым выскочил наружу. Пантелеймон за ним.

— Стойте! Проклянём!.. — кричал вслед раскрасневшийся от возбуждения Савелий.

Но ребята уже не слышали этих угроз. Горячие кони стремительно уносили их в лес. Они были злы и обижены, и каждый думал, что уже никогда больше не вернётся домой.

Глава первая

Явившись в Сарай, Олег Воргольский в первую очередь посетил хазарина Самуила.

Самуил встретил гостя с распростёртыми объятьями — уж слишком милы были его сердцу предатели русского народа. Своих-то выродков, подобных Олегу, хазары не жаловали: петлю на шею — и в омут. Сели, заговорили.

— Человек до того сложная натура, — мудрёно начал Самуил, — что его не понимает иногда и сам человек.

— Это ты к чему? — поморщился князь Воргольский. — Слушай, я приехал не твои забубённые речи слушать, а искать суда у царя на зарвавшегося татя Александра!

Самуил внимательно посмотрел на собеседника, кашлянул в кулак и откинулся на спинку кресла византийской работы, вывезенного из разгромленного Онуза. Вздохнул:

— Ты, урус, — дикарь, варвар, тебе не понять философии людей высококультурных. Вы, русские, только и способны разбойничать, а рассуждать, мыслить — это не ваш удел...

— Я к тебе, хазарин, повторяю, не нравоучения слушать пришёл! — разозлился Олег. — И ты прямо отвечай, не юли: поможешь мне упросить Телебугу обуздать Александра или нет?

— Ну вот! Чуть что — сразу орать. Варвары, одно слово. Ни тебе поговорить, ни помыслить. И сколько же вы крови нам попортили! А ведь каких-то триста лет назад мои предки с вас, дикарей, не хуже ордынцев дань брали, князей киевских в узде держали... — сжал кулаки Самуил. — Но нет, нашёлся змей, Святослав Игоревич!.. Небось и ты его семя?

Олег кивнул:

— Святослав Игоревич пращур мой.

— Вот потому и неохота мне тебе помогать, — сердито посмотрел на князя Воргольского хазарин. — Не знаю, почему хан Батый с вами церемонился. Всех вас, Урусов, надо было под корень уничтожить!

— Это за что же?! — удивился Олег.

— А за то, что оставь хоть одного из вас в живых — вы снова расплодитесь, как черви после проливного дождя. И снова начнёте из себя великий народ корчить. Подумаешь — Великая Русь! А ещё — вы отняли у меня всё!

— И что же я у тебя отнял? — прищурился Олег.

— Да ты знаешь, варвар, кто я такой?

— Но-но, полегче! — вскипел Олег. — Я тебе не варвар, а русский князь, Рюрикович. А вот ты кто такой?

— А я — прямой потомок великого царя Хазарии Иосифа. Если бы не нашествие язычника Святослава, мне бы сейчас принадлежал трон. Мы, иудеи, повелевали диким хазарским племенем, а Святослав Киевский отнял у нас всё. И я рад, что монголы отомстили вам за наше унижение. Бату-хан построил Золотую Орду на месте древней Хазарии, и мы ещё скажем своё слово. Мы сотрём с лица земли остатки вашего государства. А ты нам поможешь!

— Я тебе не помощник, — покачал головой князь Олег. — Я за вотчину свою борюсь, за землю моих предков, на которую посягнули Святослав с Александром!

— Ну ладно-ладно, — внезапно успокоился Самуил. — Пускай будет по-твоему. Ты борешься за своё, мы — за своё, но сейчас наши интересы совпадают. А раз так, то я твой друг. Я схожу к Телебуге и упрошу его тебя принять, но учти: за целостность твоей шкуры не ручаюсь. За смерть Адыла хан готов пол-Руси сжечь и половину русских в полон согнать. Ступай и готовься к худшему, но, может, и минуют тебя чёрные тучи.

Хан принял князя Воргольского не сразу. Олег Ростиславич посетил нескольких знатных мурз, одарил их соболями, серебром да златом. Они обещали содействовать его делу, но хан всё хранил молчание. Неизвестность измучила Олега. Не к добру это, ох, не к добру! Доходили слухи, что Телебуга гневается, а раз так, то что взбредёт ему в голову — одному Богу ведомо. Каждый день томительного ожидания подрывал здоровье князя. Страх перед гневом хана не отступал ни на минуту. Ломота в груди, боли в сердце, сильная одышка... А бесконечные суровые зимние ночи казались иногда мрачной вечностью.

Князь мало спал. Бывало, ночью совсем не смыкал глаз. Однажды задремал под утро — и вернулись жуткие видения. Будто задрожала земля и ослепительно яркое солнце вдруг раскололось на три части, которые начали беспорядочно летать по небу. Пламенные эти куски выписывали какие-то непонятные фигуры, а потом один неожиданно со свистом и грохотом полетел вниз, до рези в глазах освещая округу и всё сильнее сотрясая землю. Он летел прямо на Олега и по мере приближения всё явственнее превращался в окровавленную голову убиенного Святослава Липецкого. И голова эта, широко раскрыв рот и оскалив белые клыкастые зубы, кричала: «Я иду за тобой, ничтожный князь Воргольский и Рыльский!..»

Олег в неописуемом ужасе дёрнулся — и с грохотом свалился с кровати. Вбежал Ермолай.

— Князь, князь! Что с тобой? Очнись! — начал трясти он Олега. — Хан зовёт!..

Олег не сразу пришёл в себя. На четвереньках, словно животное, стоял он на полу и, вытянув шею, безумными глазами смотрел на лекаря. При слове «хан» с трудом поднялся и сел на постель. Его пробила лихоманка...

Ермолай покачал головой:

— Ты болен, княже, куда ж тебе к Телебуге в таком виде? Он будет взбешён...

Олег попытался взять себя в руки:

— Я иду к хану! Давай собираться!..

В княжеских покоях засуетились, забегали, и скоро Олег вышел в бушующую на улице пургу, сел на коня и в сопровождении небольшой свиты отбыл к хану Золотой Орды.

Телебуга был мрачен. Казалось, его раскосые глаза окосели ещё сильнее. Он зло глянул на Олега и, выдержав мучительную, показавшуюся князю вечностью паузу, буркнул, а толмач перевёл:

— Где Адыл?

— Разбойник Александр убил его! — воскликнул Олег. — Но я уже казнил одного из убийц мурзы!

— Кто подтвердит? — бесстрастный вопрос.

— Адылов нукер, оставшийся в живых.

— Этот трус и беглец казнён, — словно деревянный идол, отчеканил Телебуга. — За измену хозяину ему сломали хребет, а тело разрубили и бросили на съеденье голодным собакам. — Хан помолчал и вдруг вкрадчиво проговорил: — То же будет и с тобой.

— За что?! — истошно завопил Олег.

— За что?.. — ощерился Телебуга. — В колоды его! — И нукеры мгновенно выволокли князя вон. На его шее сомкнулись деревянные колодки, в дерева были зажаты руки, а ноги Олегу связали и как куклу бросили в холодный сырой подвал.

От ужаса и боли князь потерял сознание, а когда очнулся, то почувствовал себя точно в ледяном мешке. Попытался встать, но стягивающие шею и запястья деревянные колодки стали душить его. Хотел закричать, но лишь захрипел. Откуда-то взялся сторож-татарин. Он приподнял Олега, посадил его, прислонив к стене, и поправил колодку.

— Сидель тыхо, коназ! — рыкнул татарин. — А то шей амба будь, — провёл по своей шее ребром ладони. И Олег испуганно умолк.

Сколько прошло времени, он не знал; уже свыкся с колодками и ждал только окончательного приговора хана. И вот однажды утром в подвал вошли несколько татар и русских.

«Конец!..» — подумал князь, и ему вмиг представилась жуткая картина казни, которую в последнее время татары практиковали особенно часто, сдирая с живой жертвы кожу и ломая по суставам конечности. Он дикими глазами взглянул на вошедших, завопив что есть мочи:

— Не хо-чу!.. — и в припадке начал биться всем телом о стену. Изо рта полилась густая пена, и Олег, захлестнувшись в колодках, потерял сознание. Один из татар, рискуя отрубить ему голову, ударом сабли расколол деревянные путы, и к Олегу допустили Ермолая, который прибег к уже испытанному способу — велел раздвинуть кинжалом стиснутые зубы, а сам налил в рот из глиняной бутылочки целебное питьё. Князь сделал несколько глотков и сразу обмяк. В камеру вбежали три холопа и быстро помыли Олега, одели в чистое платье и отвезли домой.

День и ночь колдовал Ермолай над своим хозяином. Вспоминая прошедшее, князь всё никак не мог поверить, что его жизнь вне опасности. Ему вновь и вновь мерещились колодки, отрубленные головы, и от этих видений Олег снова проваливался в чёрную яму забытья. Наконец приступы падучей прекратились, и примерно через неделю хворь отступила. Из-за болезни Олег ещё не знал, что хан в последний раз простил его, дал отряд конницы и что татарское воинство уже готовится выступать в поход на Александра. Правда, ещё раз принимать у себя князя Воргольского Телебуга не собирался: опасался новой вспышки своего гнева, а Олег был ему ещё нужен, чтобы расправиться с непокорным Александром. Об этом, кстати, просил хана и Самуил.

— Урусы сами порежут друг друга, — шептал на ухо Великому хану хазарин. — Надо только одного князя натравливать на другого и помогать ему небольшими отрядами, которые должны не столько сражаться, сколько добивать раненых, вывозить добро и выводить за пределы Руси, в степь, полон.

Телебуге нравились речи Самуила, и он, подумав, согласился освободить Олега.

«Ведь однажды, — думал хан, — несмотря на наши потери, он со своей задачей справился: князь Святослав был убит, города Липец, Воронеж и Онуз разгромлены, разграблены и стёрты с лица земли. От них остались одни огромные головешки, пепел да воспоминания. Но надо, чтоб и воспоминаний не осталось! Нужно уничтожить весь род князей Липецких, всё население, ну а кто уцелеет — загнать поглубже в леса. И сделает это князь Воргольский. Вообще-то надо отдать ему должное, он молодец: уже доставил ц Орду большую добычу, липчане рассеяны, до самого Пронска и Рязани для Орды нет серьёзных препятствий. Стёрто с татарского глаза едкое русское бельмо, только кучка разбойников беснуется да князь Искандер. Вот и пускай Олег Воргольский с ними расправится...»

Глава вторая

Ермолай рассказал наконец князю о ханской милости и готовящемся походе на Александра.

Олег от такого известия сразу засиял и просто преобразился. Он радостно спросил:

— И когда же поход?

— Ждём, княже, твоего выздоровления, — поклонился Ермолай. — Ты уже на поправку пошёл, скоро сядешь на коня, и поедем добывать смерть разбойнику Александру...

Через день Олег начал выходить на улицу, а ещё через два сел в седло, поездил по степи и велел сообщить тысячнику Харалдаю, что он здоров.

Харалдай не замедлил явиться.

— Вот что, — уселся за стол, не раздеваясь и не снимая шапки.— О твоих полководческих способностях я наслышан — они ничтожны, поэтому не вмешивайся в мои действия.

— А как же... — оторопел князь.

— А так же! За проводника будешь. С войском я сам справлюсь, а твоё дело только дорогу показывать.

— Но я князь! — насупил брови Олег.

— Князь, но не воевода! — презрительно хмыкнул тысячник. — Ты видишь поле битвы не дальше ушей своего коня.

— Как смеешь?! — взвизгнул Олег.

— А так! — Харалдай выхватил из ножен саблю и разрубил стоявшую на столе крынку с мёдом. Потом замахнулся на князя и, оскалив зубы, прорычал: — Я сам приведу в исполнение приказ Великого хана о твоей казни, собака, если посмеешь вякнуть хоть слово!

Свита князя остолбенела, не пытаясь даже пошевелиться. Зато сподручные Харалдая тоже взялись за оружие и готовы были по первому сигналу командира изрубить презренных урусутов.

Олег мгновенно оценил ситуацию и испуганно пробормотал:

— Всё, всё, тысячник!.. Я понял. Я пойду в обозе. Я покажу дорогу...

Харалдай вложил саблю в ножны и надменно пошёл к двери. У порога на миг остановился и бросил через плечо:

— Завтра идём на Русь!..

Под утро мороз стал крепчать, слабый ветер погнал по сугробам пушистый снег. Татарская конница была уже на ногах. Харалдай, впервые получивший под командование более тысячи воинов, по случаю походного торжества разубрал своего коня, достав из запасников новую сбрую с позолоченными заклёпками. Всем бросалось в глаза роскошное, сделанное из добротной телячьей кожи и раскрашенное в яркие, красный с голубым, цвета седло. Пунцовый кафтан выделял Харалдая из серой массы подчинённых. На голове его красовалась польская шапка с пером.

Тысячник прогарцевал перед толпившимися у крыльца приближёнными князя Олега и крикнул на чистом русском языке:

— Кончай спать, князь, пора! А то ведь дождёшься, что мы оставим тебя и Александр надерёт плёткой твой толстый зад! — И, хохоча, ускакал отдавать последние распоряжения.

— Не будет у меня с этим татарином добрых отношений, — скрипнув зубами, бросил Ермолаю Олег и сел на коня. — Коль он так меня унижает, то я ему не помощник...

— Ты поосторожней с ним, княже, — шепнул Ермолай. — Я всё не могу понять, чего он хочет.

— Да помню про осторожность, помню... — боязливо огляделся по сторонам Олег. — Эта татарская рожа способна любую пакость сотворить. Да, слушай, а где это он так хорошо по-нашему научился болтать?

Ермолай пожал плечами:

— Отец, кажись, был баскаком не то в Володимире, не то в Рязани, и Харалдай с детства жил середь русских, а когда повзрослел, говорят, даже хотел креститься в православную веру. А отец, узнав об том, рассердился и отправил его в Орду.

— И после он на Руси не был?

— Не знаю. Но вроде на русских не очень зол.

— А с чего ж на меня взъелся? — удивился Олег.

Ермолай не ответил, только вздохнул и подумал, что хозяин его, хоть и сам русский, оказался злейшим врагом Руси...

А об этом не раз думал и Харалдай. Прямой и честный воин, он не терпел предателей, к какому бы народу те ни принадлежали. Олега Воргольского тысячник возненавидел сразу и даже не пытался скрыть своего к нему презрения. Кстати, идти в поход навязывался и один из дружков Самуила Зеболон, такой же жадный и злой на русских, как Самуил. Харалдай отказал ему наотрез и заявил прямо в лицо Великому хану о том, что не желает иметь с Зеболоном никаких дел. Пожалуй, кому другому, учитывая влияние хазарской купеческой общины в Орде, подобная дерзость с рук не сошла б, но Телебуга, хоть поначалу и разгневался и даже решил лишить строптивца не только руководства почётной миссией, но и жизни — всё же, взвесив все «за» и «против», тем более в условиях возможного нападения на Сарай темника Ногая, согласился с Харалдаем. Зеболон остался в Орде.

...Зима лютует непогодой, ветер, подвывая, гонит по степи позёмку, однако татарам холод нипочём. Знай погоняют своих коней, словно изваянные сидя в сёдлах, а на ночь останавливаются на отдых в укромных местах.

Однажды не на шутку разгулялась метель, но татары, достигнув устья Хопра, переждали пургу в лесистой местности и двинулись дальше.

Но некоторым в этом долгом походе приходилось тяжко, и одним из таких страдальцев был князь Олег. Не совсем окрепший после болезни, он ещё слабо сидел в седле. Поначалу князь не подавал виду, что устал: не хотел выказывать свою слабость перед тысячником. Однако, окончательно выбившись из сил, Олег пересел в сани. Харалдай увидел это и презрительно расхохотался:

— Что, князь, кишка тонка? Слушай, да ты просто позоришь русских витязей! Погоди-ка, а может, ты и не русский вовсе? Ты ж совсем слабак! Нет, не похож ты на русского, — покачал он головой.

— Это из-за болезни, — буркнул князь, уткнувшись в воротник, но Харалдай не унимался.

— Видел я твою болезнь! Твоя болезнь называется трусостью! За шкуру свою испугался?..

Олег обмер и задрожал. Перед глазами поплыла красная пелена и — головы, снова окровавленные головы с вывалившимися очами...

Князь задёргался в конвульсиях, захрипел и потерял сознание. Ермолай бросился к саням, а Харалдай, поняв, что переборщил, отстал и присоединился к группе знатных татар.

Глава третья

— Ну что я с тобой всё ездию? — ныл Демьян, косясь на тестя и с неохотой запрягая гнедую кобылу в сани. — Я ж воин, папаша, а не рудокоп!

— А меньше сумасбродничать будешь! — подтягивая чересседельник своей лошади, хмыкнул Дымарь. — Те и дед твой Шумах говорил, и отец советовал, и я не раз предупреждал: «Не суетись, будь осторожней, не лезь куды не надо!» Но ты ж никого не слушаешь, даже князя. А он неслушников не любит и самоуправства не прощает. Вот и будешь теперь руду копать да возить, и молотобойцем при мне станешь. А оно, может, и к лучшему. Дед твой, Шумах, мечтал о кузнеце-внуке, а из тебя, Дёмка, я смотрю, хороший кузнец получится.

— Да не кузнец я, батя! — чуть не взвыл Демьян. — Воин я! Понимаешь? Во-о-ин! Ну сходи к Александру Ивановичу, попроси его, чтоб опять взял меня в дружину! Не могу я в этой кузне годы свои молодые просиживать. Моё дело — врагов Отечества бить, а не железками греметь!

Дымарь побледнел.

— Ах ты щенок! По-твоему, я только и знаю, что железками гремлю? И дед твой покойный, царствие ему небесное, — перекрестился Дымарь, — тоже железками гремел? Да как ты смеешь, сучье племя, такое гутарить?! Да если б не было кузнецов, чем бы ты, вояка сопливый, от врагов отбивался? Палкой? Пёс ты неблагодарный! А ну запрягай живо и поехали за рудой! Когда татары нагрянут, всем жарко будет. Мне тогда тоже за меч браться. Запрягай, говорю, пока длинника не отведал! — замахнулся Дымарь на зятя кнутом.

Демьян присел и втянул голову в плечи, но кнут со звонким щелчком лишь вспорол воздух. Демьян торопливо запряг своего гнедого, прыгнув в сани, дёрнул за вожжи:

— Мц-но-о-о!..

Подвода тронулась. В ней — Демьян и Дымарь с несколькими смердами. Ехали долго, пока не достигли места разработок железной руды возле речушки Куйманки, которые велись тут и раньше. Несмотря на сильный мороз и завывание позёмки, рудокопы скинули зипуны, вооружились кирками, ломами, лопатами и начали ковырять мёрзлую землю, вгрызаясь в неё всё глубже. Прилично поработав, они стряхнули с себя пыль и иней и достали сумки со снедью. Помолясь, приступили к трапезе. Ели ржаной хлеб, сало, репчатый лук. Дымарь открыл крынку с мёдом и дал всем глотнуть для сугреву. Чуть захмелевший Демьян, наклонившись к тестю, смущённо шепнул:

— Ты прости, батя, неправ я был.

Тоже рассолодившийся Дымарь хлюпнул носом:

— Да я уж и забыл, сынок! Ладно, так и быть: вернёмся домой — схожу к князю, замолвлю за тебя словечко. Ведь и правда, не твоё это дело — руду копать. Твоё дело — татарву... — И вдруг, не договорив, выпучил глаза.

Демьян оглянулся и истошно завопил:

—Та-та-ры-ы!.. — Быстро скомандовал: — Батя, вываливай из саней руду! Скачите в Дубок и подымайте народ!

— А ты?

— Я к Кунаму, он недалече отсель. Пока вы приготовитесь к обороне, мы тут, на Дону, постараемся их задержать!

Рудокопы мгновенно повалили сани на бок, высыпав руду, попрыгали в них и изо всей силы хлестнули лошадь. Демьян же, разрубив шашкой упряжь своей лошади, вскочил на неё верхом и, вздымая снежную пыль, скрылся в кустах росшего неподалёку леса. Но суетившихся рудокопов татары заметили и со свистом и гиканьем бросились в погоню.

— Всем не уйти! Догонят черти раскосые! — кричал, чуть не плача, Дымарь. — Братцы! Лошади тяжело! Не успеем в Дубок! Сенька! — передал он вожжи самому молодому из рудокопов. — Гони в лес, а мы спрыгнем!

Может, хоть ты доберёшься! Скажи князю Александру, что орда на Дубок идёт!..

И Дымарь первым кубарем скатился с саней в снег, за ним остальные. Кузнец поднялся, но петля татарского аркана сдавила горло, и тут же на него накинулась дюжина татарских воинов и связала по рукам и ногам. Были связаны и остальные рудокопы.

Семён, привстав в санях на полусогнутых ногах, умоляюще кричал тонким, юношеским ломающимся голосом:

— Пошла, Милка! Пошла!

Слёзы градом катились из его глаз и замерзали на щеках.

— Но! Ну, Милка, ну, не подведи!..

Татары скакали за ним. Передний всадник, припав к луке седла, метнул аркан, но Семён заметил это и в момент броска пригнулся. Аркан просвистел над головой и, зацепившись за сук дерева, сдёрнул татарина в снег. На упавшего налетели скачущие следом товарищи и, кувыркаясь через голову, тоже зарылись в глубокий сугроб.

Семён воспользовался замешательством противника и оторвался от погони, однако враги на своих резвых и выносливых монголках опять стали настигать его. Милка хоть и была доброй лошадью, но, запряжённая в сани, не могла соревноваться в быстроте бега с боевыми татарскими конями. Ордынцы же взялись за луки, и настигающий Семёна татарин пустил стрелу, целясь в Милку.

Однако ангел-хранитель Семёна в этот страшный день, видно, был рядом. Стрела лишь содрала кожу с крупа лошади. От жгучей боли Милка заржала и рванула так, что Семён, потеряв равновесие, чуть не вывалился из саней. Лишь намотанные на левую руку вожжи спасли его от падения. А обезумевшая от страха Милка дала такого ходу, что преследователи стали отставать.

И вдруг...

И вдруг, вздымая снежную лавину, сани с лошадью и седоком рухнули с обрыва вниз, ломая кусты и ветки.

Татары остановились на краю обрыва. Один попытался было сунуться следом за беглецом, но его конь, споткнувшись, перелетел через голову и, сломав ногу, увяз в снегу и жалобно заржал. Всадник тоже зарылся в снег и испуганно орал, прося товарищей о помощи.

— Амба урусуту, — сказал старший. — Давайте вытаскивать Хожахмеда...

Однако татары ошиблись. Семён не погиб. Скатившись вниз со снежной лавой, как то ни странно, ни лошадь, ни он сам не пострадали. Семёну пришлось лишь изрядно повозиться, перепрягая Милку. А все остальные рудокопы, кроме Демьяна, оказались в плену, и Харалдай решил допросить их. Он сидел не как все татары, на ковре, а на занесённой в юрту скамье, что удивило рудокопов.

— Где сейчас ваш князь Александр? — спросил Харалдай.

— Какой князь Александр? — прищурился Дымарь. — Не знаем мы никакого Александра!

— Как же вы не знаете Александра, — усмехнулся Харалдай, — если вы из Липеца?

— Нет! — снова не моргнул глазом Дымарь. — Мы не липецкие, а пронские. И князя нашего не Александром зовут, а Андреем.

Харалдай прошёлся перед пленными.

«Эти не выдадут своих, хоть их режь», — подумал он и что-то сказал одному из нукеров по-татарски. Тот вышел, а Харалдай опять повернулся к рудокопам:

— Ну хорошо, князя Александра вы не знаете. А князя Олега Воргольского?

— Как не знать, — брякнул один рудокоп. — Он родич нашему князю...

— Ты что, Илья, буробишь? — дёрнул за рукав товарища Дымарь. — Какой он князю Андрею родич? Хотя, оно, конечно, все Рюриковичи родня, от одного корню. Ну, тады нашему князю Олег, стал быть, десятая вода на квасу.

Однако Харалдай всё понял. Он усмехнулся:

— Ну ладно. Сейчас придёт Олег Воргольский и определит, кто из вас кому служит: кто Андрею Пронскому, а кто Александру Липецкому. Мне вы не нужны — я воин, а не палач, потому и допрашивать вас больше не буду. Олег же любит заниматься собачьими делами, вот пускай и занимается. А пока...

Харалдай не успел договорить, как в юрту вошёл князь Олег. Дымарь узнал его сразу. Старик и в мыслях не держал, что Олег может оказаться в стане врага. Нет, он, конечно, что-то слышал о неблаговидных поступках родственника князей Липецких, но что тот служит татарам, и не просто служит, а ведёт инородцев на своих, русских людей...

— Предатель! — не выдержал Дымарь.

— Ты неправ, старик, — покачал головой Харалдай. — Князь не предатель, а верный подданный Великого хана Золотой Орды Телебуги. А вот не покорные и нам, татарам, и князю Олегу, — наши враги. Слушай, князь, — кивнул на пленников Харалдай. — Они говорят, что пронские, а я полагаю, что липецкие. Посмотри внимательно, может, кого угадаешь?

Олег прошёлся вдоль полонянников и остановился возле Дымаря:

— Этот, кажись, кузнец из Онуза, вроде видал я его там.

— То, что он кузнец, — нахмурился Харалдай, — вполне возможно. Ведь мы поймали их во время добычи руды. Значит, князь Александр где-то недалеко. Они для него руду добывали, а этот ещё и куёт князю оружие. Вооружается Александр, готовится к войне. Но где он? — снова посмотрел на Дымаря Харалдай.

— Не знаю такого князя, — стоял на своём Дымарь.

— А может, ты знаешь? — повернулся тысячник к Илье.

— Нет, не знаю. У нас Андрей Пронский...

— Ладно, — поморщившись, махнул рукой Харалдай. — Допрашивай их сам, князь. В конце концов, ты проводник, ты и узнавай дорогу к Александру. Мне пора отдыхать, а ты завтра скажешь, куда идти дальше. Забирай их! Эй! — обратился к нукерам. — Отведите пленников к князю.

Вскоре полонянников по одному стали запускать в шатёр Олега. Раздетые до исподников рудокопы дрожали от холода и сначала обрадовались теплу шатра, но радость быстро угасла, когда они заметили верёвочные приспособления, похожие на дыбу.

— Дёжкин вас на такой пытает? — с издёвкой хохотнул князь.

— Нас Дёжкин не пытает! — огрызнулся один рудокоп.

— И мы тебя не будем, если, конечно, покажешь дорогу к логову разбойника Александра. А остальных пока — вон! Ну, говори.

— Не знаю я никакого Александра, — угрюмо молвил пленник.

— Ах, не знаешь? Ну ладно. Вздёрнуть его! — приказал князь.

И не успел рудокоп ойкнуть, как оказался привязанным за руки к верхней перекладине дыбы, а ногами — к нижнему бревну. Тело несчастного натянулось, словно гусельные струны. Свистнул кнут-длинник и звонко щёлкнул по мышцам рудокопа.

От первого же удара у бедняги лопнула кожа и брызнула кровь. Он застонал и только мысленно взмолился Богу, чтобы тот скорее взял его к себе. А длинник всё свистел и свистел, пока Олег не подал знак палачу приостановить истязанье. Он взял пленника за волосы, потом отпустил — голова безжизненно упала на грудь.

Ермолай вздохнул:

— Не жилец...

— Снимите! — велел князь. — Сдох, что ли?

— Почти.

— Ну и чёрт с ним! — выругался князь. — Выкиньте его и тащите следующего!..

И двух других товарищей Дымаря постигла та же участь. Дошла очередь до него самого.

— Я знаю, что ты кузнец, — проговорил Олег. — Говори немедля, где Александр!

— Не знаю такого, — продолжал упорствовать Дымарь.

— Ты кузнец, и у тебя золотые руки... — задумчиво протянул князь.

— Ну и что с того? — не понял Дымарь.

— А то, — медленно чеканя слова, пояснил Олег, — что если не скажешь, где Александр, я переломаю твои золотые руки и ты не сможешь больше ими работать. Говори, пёс!

— Нечего мне сказать! — отрезал полонянник.

— Ах так? — задрожал Олег. — Ну, сейчас ты выложишь всю подноготную... Эй! Гвозди под ногти этому мастеру — золотые руки!

Кат деловито подошёл к Дымарю, привязал его руки к положенному на рогачи бревну пальцами вверх и взял остро заточенные деревянные гвоздики. Но, когда он попытался вогнать гвоздик молотком под ноготь жертвы, кузнец стал отчаянно сопротивляться.

Олег нетерпеливо крикнул:

— Прибей ему руки к бревну большими гвоздями!

Палач утёр рукавом вспотевший от усердия лоб:

— Тогда он не почувствует боли под ногтями.

— А что же делать?

— Держать руки.

— Ермолай! Подержи руки этого негодяя!

— Я не душегуб, княже, — стиснул зубы Ермолай. — Ваше дело калечить людей, а моё — их лечить!

Олег взвизгнул:

— Пошёл прочь! — И сам бросился на помощь палачу.

Вдвоём они справились со своей жертвой, и, когда гвоздь вошёл под ноготь, Дымарь пронзительно закричал.

Олег довольно оскалился:

— A-а, пёс липчанский, больно? Говори немедля, где Алексашка-разбойник?

Но кузнец, стуча в ознобе зубами, казалось, уже не понимал смысла слов.

— Ещё гвоздь! — приказал Олег.

— Не выдержит, княже, — буркнул палач.

— Забивай! — уставился дикими немигающими глазами на него Олег.

После второго гвоздя Дымарь потерял сознание, и его долго отливали ледяной водой. Но и дальнейшие пытки ни к чему не привели.

Олег сам был уже на грани безумия.

— Пробей ему руки гвоздями!

Когда и этот приказ был исполнен, Дымарь уже не ощущал боли, он только шептал:

— Господи!.. Прости мою душу грешную!.. — И вдруг изо рта его хлынула кровь, блеск в глазах потух и мутная пелена покрыла зрачки. Голова откинулась, и кузнец затих.

— Сдох, собака!.. — рыкнул Олег. — А и бес с ним! Пойду спать... — И, сам обессилевший от нервного напряжения, он мгновенно уснул, едва коснувшись своего ложа.

А утром князя разбудили — пришёл Харалдай.

— Дорогу узнал? — спросил с порога тысячник.

— Нет, — проворчал Олег.

— Почему?

— Не сказали, прохвосты!

— Где они? Сам допрошу.

— Померли, — вздохнул князь Воргольский.

— Как померли? — повысил голос Харалдай. — Они же здоровые были!

— Были, да померли! — поднялся и заходил по шатру князь.

— Ты побил их, что ли? — прищурился татарин.

— Да под пыткой померли! — буркнул Олег.

— Ну и дурак же ты! — покачал головой Харалдай. — Кто тебе позволил пытать их так, чтоб отдали Богу душу? Куда теперь идти прикажешь? Кто покажет дорогу?

И похоже, не миновать бы Олегу расправы, кабы не Ермолай. Знахарь вошёл в шатёр, приблизился к Харалдаю и, смело глядя ему в глаза, произнёс:

— Мы знаем дорогу к князю Александру.

— Не называй этого разбойника князем! — тявкнул Олег.

— Молчи, ничтожный князёнок! — грубо оборвал его Харалдай.

— Я не князёнок! — взвизгнул Олег. — Я князь удельный! Воргольский князь и Рыльский! Во мне Рюрика кровь течёт! Я из Рюрикова племени!

— Какое ты Рюриково племя! — презрительно усмехнулся Харалдай. — И не князь ты, а князёнок. Вот Александр Невский был князь, так уж князь! И сын его, Дмитрий Переславский, — князь. Покойный Святослав Липецкий был настоящий русский князь! Витязь! — многозначительно поднял указательный палец вверх тысячник. — А ты... Тьфу! — плюнул он в сторону. — И не выводи меня из себя! Говори, Ермолай.

Ермолай, переминаясь с ноги на ногу, нерешительно посмотрел на Олега.

Тот потерянно махнул рукой:

— Да говори уж, чего там!

— Дорога известна, — сказал Ермолай. — Один человек выследил сбежавшего рудокопа.

— Кто выследил?

— Из наших, воргольских, мой помощник Дементий, — ответил Ермолай.

— Зови сюда! — потребовал Харалдай.

Дементий, низкорослый, коренастый, светловолосый, скромно кланялся, и Харалдай чуть ли не ласково спросил:

— Так это ты знаешь дорогу?

— Я, — кивнул Дементий. — Александр тута недалече с дружиной стоит.

— И как же ты про то прознал?

— А очень просто. Когда ваши погнались за санями, я заметил отделившегося от них верхового — и за ним. И вдруг вижу: повстречался он с какими-то людьми. Правда, не очень похожи они на княжеских дружинников, больше на разбойников смахивают...

— А Александр и есть сущий разбойник! — не сдержался Олег. — И люди его не дружинники, а тати!

— Ты так думаешь? — повернулся Харалдай к нему.

— А то! Александр и сам обтрепался, и дружина тоже. У них нет ни одёжи, ни снаряжения, ни оружия.

— А рудокопы?

— Что рудокопы?

— Как что? Навряд ли разбойники кузню держали бы. Они оружие не куют, а добывают в сече. Всё, хватит! Мне надоело твои глупости слушать! Дементий! Веди нас на Александра, будем сражаться.

— Да с кем сражаться-то! — высокомерно выпятил губу князь Воргольский и Рыльский. — С разбойниками не сражаются, их вылавливают как собак и вешают на деревьях!

Харалдай захохотал:

— Ох, посмотрел бы я, как бы ты вышел супротив Александра один на один!.. — Взгляд его посуровел. — Я с малолетства жил на Руси, играл в одни игры с русскими детьми и знаю настоящих русских князей, которые не тебе чета. И хоть я иду биться с Александром, но уважаю и его, как славного русского витязя, и его покойного брата Святослава. Эти люди благородны, честны и отважны. Они не бросили свой народ на растерзанье Ахмату, не сбежали к хану Телебуге или, хуже того, Ногаю ждать их милости либо скотской смерти, а смело вступили в неравный бой с врагами!

— Это кого же ты называешь врагами? — вытаращил глаза Олег. — Не хана ли Золотой Орды? А если я ему твои слова передам, тогда что?

— Ха-ха-ха-ха! — снова рассмеялся Харалдай. — Ну ты и скоморох, Олег Ростиславич! Потешил, потешил... Кто же тебе, тля, поверит? Да я тебя и хану-то отдавать не буду, сам как барана приколю! — Тысячник выхватил из ножен саблю и приставил к горлу Олега. Тот присел от страха и замер.

— Ну? Понял наконец, чего ты стоишь? — надавливая лезвием сабли на горло Олега, ухмыльнулся татарин. — Я тебя и на поединок вызывать не буду — ты недостоин, а просто прирежу. С князем Александром я посчитал бы за честь сразиться и даже погибнуть от его руки. А тебе такой чести оказать не могу. Понял, пёс шелудивый?

— Понял, мурза, понял! — потея и дрожа, покорно вымолвил князь.

— То-то же, — опустил саблю Харалдай. — Дементий?

— Я!

— На конь! — скомандовал Харалдай и первым выбежал из шатра.

— Как только завяжется бой, — с опаской поглядывая вслед тысячнику, шепнул Ермолаю Олег, — сразу бежим домой, в Воргол. Будь наготове. Поставь наш обоз в хвосте войска. Я сперва верхом поеду рядом с Харалдаем, затею какой-нибудь неприятный разговор, и он меня прогонит. Я вернусь к вам, а едва битва зачнётся — мы сразу в бега. Татары и не заметят, не до нас им будет.

— Хорошо, — кивнул Ермолай. — Ты князь, как велишь, так и сделаем...

Глава четвёртая

Демьян скрылся в лесу. Погони за собой он не чуял и скоро добрался до стоянки Кунама. Его встретил Тяпка с двумя товарищами.

— Дёмка! — расплылся в улыбке Тяпка. — Давненько тя не было.

— Погодь, не время любезничать, татары на пятках сидят, — тяжело дыша, ответил Демьян. — Где атаман? Разговор есть.

— Лады. Братцы! — повернулся Тяпка к своим ребятам. — Быстренько проскочите по следу Демьяна назад и проследите за движением татар, а я отведу гостя к атаману. Надо что-то делать. Не пропускать же поганых через наши владения.

— Угу, — кивнули его спутники и скрылись в лесу. Выслеживающий же Демьяна Дементий подумал, что незнакомцы пошли по его душу, и, углубившись в чащу, потерял их из виду. Долго кружил он по незнакомому лесу, прежде чем разыскал своих. Друзья же Тяпки нашли стоянку татар и даже прикинули количество воинов: около полутора тысяч. Поняв, что татары не намерены двигаться дальше ночью, вернулись к себе и доложили обо всём атаману.

— Велика сила... — задумчиво покачал головой Кунам. — И все конные, а что такое татарская конница — мы знаем. А нас сколько? И двух сотен не наберётся. В общем, объяснять вам не надо, на каждого из нас, пешего, приходится восемь всадников. Ну где тут справиться?

— А знаешь, атаман, — наморщил лоб Демьян. — Я как-то был в Успенской церкви на проповеди покойного, царствие ему небесное, преподобного игумена Зосимы, и запали мне в душу слова: «Нас немного, а враг силён, но Бог не в силе, а в правде». Отец Зосима сказал, что так рёк Великий князь Владимирский и Киевский Александр Невский. Я слова эти на всю жизнь запомнил. Так что, как бы враг ни был силён, его всегда можно одолеть, пусть не силой, которой у нас нету, а хитростью.

— Ты прав, конечно, — заметил Кунам, — но как схитрить? Надо подумать...

Долго думал атаман, подперев кулаком щёку. Потом поднял голову:

— Есть у меня план, но надо заманить поганых в лес.

— Заманить нетрудно, — откликнулся Демьян. — Человек десять наших верхом пусть ударят с тылу в татарский лагерь и напугают их как следует, а потом умчатся восвояси. Басурмане клюнут на эту приманку, кинутся в погоню, и тут мы их... Только не представляю, как с ними драться — мало же нас.

— А если они не клюнут? — засомневался атаман. — Это ж татары. Они сами хитры, как лисы.

Демьян возразил:

— Они подумают, что нападающие — люди князя Александра, а зная, что воинов у князя мало, особо осторожничать не станут.

— Может, ты и прав, — пожал плечами Кунам. — Ладно, действуем! Даю тебе четверых...

Демьян округлил глаза:

— Да мало, атаман!

— Хватит! — взорвался Кунам. Помолчал. — Ну хорошо, пятерых. Вы заманиваете татар на узкую дорогу в лесу. При погоне они выстроятся гуськом, а мы неподалёку от Волчьего ущелья повалим десяток дубов, чтоб перегородить дорогу, и с обеих сторон на деревьях, шагов за двадцать друг от дружки, посадим большинство наших людей. Вы перед самым завалом разбегаетесь, а мы по всей длине начинаем стрелять из луков сверху. Начнётся толчея, татары своих давить станут... Слушай, коли получится как задумано, мало им не покажется.

Демьян всплеснул руками:

— Да ты прирождённый воевода!

— Ну, воевода не воевода, но кое-что кумекаем, — повертел пальцем у виска атаман. — Всё, спать. Чуть свет ты — в татарский лагерь, а мы тут делом займёмся...

Глава пятая

— Вон они, вон они, люди Алексашки! — показывая на проскакавших мимо всадников, закричал князь Олег, толкая в бок Харалдая.

— Догнать! — рыкнул тысячник, выхватывая саблю.

Поднялась добрая сотня татар и устремилась в погоню за смельчаками.

— Поднимай всех! Всех воинов, Харалдай! — аж затрясся Олег. — Они приведут нас в логово разбойника!

— А вдруг засада? — засомневался Харалдай.

— Да какая засада! — орал во всё горло князь. — Кому там засады устраивать? Поднимай!.. — Он, словно бесноватый, прыгал вокруг тысячника, чем окончательно вывел того из себя.

— Прочь, мерзкая душа! — со всех сил толкнул Олега Харалдай. Олег упал навзничь и остался недвижим, а Харалдай скомандовал своему воинству «на конь» и первым помчался вперёд.

Эта атака не была похожа на татарскую атаку. Ордынское войско больше смахивало сейчас на бесшабашную русскую ватагу, ведомую неопытным горячим вожаком. Такие ватаги обычно и проигрывали сражения — сперва Батыю, а позже другим ордынским военачальникам.

Князь же Олег, едва татары скрылись, сразу открыл глаза и побежал в шатёр. Холопы и Ермолай едва поспевали за ним.

— Все татары ушли? — был первый вопрос князя, едва запахнулся полог.

— Почти все, — кивнул Ермолай.

— Сворачивайте пожитки! — приказал Олег изумлённым его прыти холопам. — Быстро всё собирайте и — домой! Сначала в Воргол, а потом, по обстановке, может, и в Рыльск. Только быстро, быстро, пока басурмане не опомнились! Запрягайте сани! Ермолай, распоряжайся!..

Запряжённая в небольшие сани лошадь резво понесла князя Олега прочь от уже слышимого шума боя. Путь его, в сопровождении двух десятков вооружённых конных холопов, лежал на Воргол...

Татары, казалось, уже настигли пятерых смельчаков, как вдруг те в мгновение ока скрылись в чаще, а перед нападавшими выросла преграда из поваленных деревьев. Кони на полном скаку врезались в них, и передние всадники полетели в сугробы и на суковатые стволы, ударяясь головами и ломая себе кости. Через минуту в месте завала образовалось жуткое месиво из людей и животных, а тут ещё невесть откуда полетели стрелы, посылаемые невидимыми, но очень меткими стрелками, нанося огромный урон живой силе татар.

Началась невообразимая давка. Кони без седоков дико ржали и метались в ограниченном пространстве в поисках спасения, но тщетно. Конское ржанье, вопли и стоны обезумевших, ничего не понимающих людей огласили лес. Татарам казалось, что стрелы летят с неба.

Харалдай был в середине своего войска. Под ним пал сражённый стрелой конь, а другая стрела пронзила левое плечо тысячника. Он рухнул, с содроганием сердца думая, что его затопчут взбесившиеся лошади. Но верные нукеры подобрали тысячника, посадили на чужого коня и, прикрывая его щитами, стали пробиваться назад, сквозь плотную массу своих же воинов, где криками, а где и ударами сабель плашмя заставляя их расступиться и дать дорогу.

Оказавшись вне опасности, нукеры сняли Харалдая с коня и разорвали одежду вокруг торчавшей из плеча стрелы.

— Потерпи, господин, — поклонился Харалдаев лекарь и, отломив наконечник, дёрнул за оперение. Харалдай взвыл от боли и потерял сознание: из раны хлынула кровь. Лекарь смазал рану снадобьем, и скоро кровотечение прекратилось. Перевязав плечо, он стал приводить тысячника в чувство.

— Где войско? — был первый вопрос Харалдая.

— Бьётся с дружиной князя Александра, — ответил один из нукеров.

— А мой конь убит?

— Убит, господин.

— Дайте другого, я должен сражаться.

— В таком состоянии нельзя, — вцепился в уздечку лекарь, когда Харалдай с помощью нукеров всё же вскарабкался в седло.

Но вряд ли уговоры были б способны остановить тысячника, если бы вдруг не стали возвращаться мелкими группами его уцелевшие в кровавой сече воины. Харалдай всё никак не мог сообразить, что произошло. Он приказывал, грозил всевозможными карами дезертирам, но, наконец поняв, что битва проиграна, дал команду трубить отбой и возвращаться в лагерь. Несмотря на жгучую боль в плече, тысячник собрал в своей юрте уцелевших сотников.

— Что?! Что произошло? — ошеломлённо проговорил он.

Однако все только опускали глаза.

— Сколько погибло бахадуров? — скрипнул зубами Харалдай.

— Ещё не подсчитали...

Харалдай без сил опустился на лавку. Плечо горело огнём и распухло.

Подскочил знахарь:

— Сильно болит?

— Вот где у меня болит! — ударил себя ладонью по груди Харалдай. — Но почему мы так нелепо попались?.. Где князь Олег? — вспомнил вдруг он про своего проводника.

— Сейчас найдём! — выскочил из юрты молодой нукер.

— И что же будем делать дальше? — обвёл хмурым взглядом подчинённых Харалдай.

— Подсчитаем потери, — отозвался пожилой сотник, — и снова пойдём на Александра.

— Так же как сегодня? — невесело усмехнулся Харалдай. — Если так, то от нашего воинства скоро ничего не останется. Похвалит нас тогда Великий хан?

— Но больше всего он будет недоволен, если князь Александр уцелеет, — возразил сотник.

Ответом был болезненный стон Харалдая.

— Тебе надо лечь, — предложил сотник.

— Погоди! — замотал головой Харалдай. — Мне нужны сведения о потерях. Потом, может, и отдохну.

Прибежал посланный за Олегом нукер.

— Князя нигде нет! — доложил кратко.

— Погиб?! — держась за больное плечо, подался вперёд Харалдай.

— Нет, — покачал головой нукер, — не погиб, а сбежал.

— Кто видел?

— Мы задержали его людей, которые не успели последовать за Олегом, потому что укладывали пожитки.

— Ах, шакал! — с досадой стукнул кулаком по колену Харалдай и скорчился от боли. — Так когда же мы узнаем о потерях? — И тут в шатёр, словно услышав вопрос тысячника, вошёл один из его командиров.

— Погибли триста двадцать два человека и ранены пятьсот пять, — поклонился он.

В юрте воцарилась мёртвая тишина — цифры повергли всех в шок. Харалдай, забыв про рану, в смятении раскрыл рот и не мог вымолвить ни слова. Наконец он прошептал:

— Выходит, у меня уже нет половины войска?..

— Выходит, так, — вздохнул кто-то.

Харалдай встал, пошатнулся.

— Всем отдыхать! Выставить усиленную охрану! Не исключено, что нас попытаются атаковать ночью...

Ну, Олег, ты мне за предательство ответишь сполна! — рыкнул он. — Ах, какой же я дурак! И надо было послушаться этого мерзавца?! Всё! — обвёл он взглядом присутствующих. — Как говорят русские, утро вечера мудренее. Воевать будем не с Александром, а с этим скотом Олегом. Тургэн!

— Слушаю, — поклонился сотник, пришедший последним.

— Выставь охрану из своей сотни, твои воины самые надёжные.

— Я не думаю, чтобы князь Александр напал на нас, — пожал плечами Тургэн. — Он не глупец, чтоб сражаться в открытую...

Опасения Харалдая и в самом деле оказались напрасными. Ночь прошла спокойно. Тысячник ещё не знал, что потерял половину войска в бою не с дружиной князя Александра, а шайкой разбойников. Правда, эти разбойники, в отличие от большинства грабителей, не разбегались при первом же свисте стрел татарских или дружины княжеской в разные стороны. Они были искусными воинами и великолепными стрелками.

Не знал этого Харалдай. Он лежал в полудрёме и стонал от боли. Однако утром, невзирая на страдания, он встал и снова принял на себя командование отрядом.

Глава шестая

Демьян примчался на взмыленном коне в Дубок поздней ночью. Там не спали. От чудом спасшегося Семёна уже было известно о движении татарского войска к небольшому городку, укрывшему дружину Александра Липецкого. Сторожа на воротах и вдоль частокола были бдительны и поначалу не впустили Демьяна. Но, узнав, впустили.

Он первым делом спросил:

— Где князь Александр Иванович?

Сторожа ответили, что князь собрал бояр и воевод и держит совет.

— Куда прёшь? — зло толкнул в грудь Демьяна старший гридень охраны князя. — Никого впускать не велено.

— У меня важное сообщение.

— Какое там у тебя, черномазого, может быть сообщение!

— А ну заткни глотку, пёс цепной! — возмутился Демьян. — И хватит лаяться! Говорю русским языком, что у меня для князя важные вести. Я с Половецкого шляху, понял, сторожевое твоё нутро?!

— Ладно, — буркнул гридень. — Щас доложу...

Вскоре Демьяна позвали. Освещаемые слабым и тусклым пламенем свечи, собравшиеся в горнице люди казались призраками. Тишина была зловещей — все ждали беды. И вдруг раздался голос:

— Татары разбиты!

Князь Александр поднял голову:

— Что?..

— Татары разбиты! — повторил Демьян.

— Где? Кто разбил?!

— Атаман Кунам, близ устья Красивой Мечи.

Князь вскочил:

— И много их полегло?

— Много, но не все. Кто уцелел, воротились в свой лагерь.

— Выходит, нам атаман тоже татарвы оставил? Молодец! Какой молодец!.. Ты ему помогал?

— Да.

— А где Дымарь? Где рудокопы?

— Татары замучили, — дрогнул голос у Демьяна. — Мы об этом от пленных узнали.

— Не кручинься, — тяжело вздохнул князь. — Ничего не поделаешь, ведь бьёмся с врагами не на жизнь, а на смерть. Дымарь не первый, кто сложил голову за Святую Русь. И мы тоже сложим... Ты скажи лучше вот что: Олег Воргольский с татарами?

Демьян пожал плечами:

— Пленные упоминали какого-то князя, которого дюже не любит их воевода Харалдай.

— А какой же может быть у татар князь, а, Семён Андреевич? — повернулся Александр к старому боярину.

— Да окромя Олега и некому быть, — послышался голос из полумрака. — Не Андрей же Городецкий ведёт ордынцев на нас — ему и с братом своим Дмитрием Переславским забот по горло хватает.

— Ладно! — хлопнул князь ладонью по столешнице. — Завтра выступаем на татар.

— Не рано ль? — хмыкнул Семён Андреевич.

— А чего ждать? Главное, что они изрядно потрёпаны. Так, Демьян?

— Так-так, Александр Иванович! — повеселел молодой Шумахов. — Много мы нехристей положили. Я ещё столько татар побитых не видал. Кунам приказал перетащить их подальше, а то весной завоняют и ему придётся место менять...

— Ну ладно, ладно, — оборвал Дёмку князь. — Поутру поведёшь нас. Глядишь, посчастливится, и мы тоже татарву малость пошевелим. А теперь всем отдыхать. Жаркий денёк будет...

Утром собралась дружина. Разной масти кони, разноцветные зипуны у воинов. Лишь немногие имели кольчуги и остроконечные шеломы, в основном же налегке готовились к бою удальцы-жертвенники. Вышел и князь Александр. Ему подвели могучего гнедого владимирского жеребца. Не раз этот конь был под своим седоком в сражениях за время войны с татарами и воргольскими супостатами. Выносливый, с толстой, словно панцирь, кожей, он выходил целым из многих передряг и выносил своего хозяина. Как-то в бою несколько стрел попали ему в шею, но не нанесли особого урона, хотя, конечно, шрамы остались, много шрамов. Да и сам князь весь в шрамах, один пересекает лицо от левого глаза вниз наискось. Удивительно, как глаз тогда уцелел.

— Ну, Молодец, повоюем? — похлопал коня по крупу князь. — Может, последний раз идём в поход.

Молодец заржал. Он с полуслова понимал хозяина и не боялся смерти. Уже своё отбоялся! А князю и вовсе трусить не пристало. Что дружина скажет? Ежели князь в кусты, то и она туда же.

Александр посмотрел на своё воинство: пообтрепались все. Дани он с подданных уже давно не берёт. Да и с кого брать? Данников татары разогнали, большинство ушли далеко на север, от греха подальше. А города погорели. Нет у Александра Ивановича ни княжества, ни подданных. Эх-х-х!..

Подъехали Семён Андреевич, Василий Шумахов, Евтей Ломов, Андрей Кавырша. А вот и сын Даниил. Позади него, прячась за спину молодого князя, Демьян Шумахов. Немного поодаль Дорофей Космачов и Севастьян Хитрых о чём-то промеж собой разговаривают.

— Пора отправляться, княже, — посоветовал Александру Ивановичу старый боярин. — Светает.

— Да вижу, Семён Андреевич, что светает, — кивнул князь. — Только вот, думаю, тебе надобно остаться. Опытный воевода в Дубке нужен.

— Александр Иванович, я нужнее в походе буду. Мудрость старика вам не помешает.

— Да это понятно, но выдержишь ли? Годы-то берут своё.

— Берут, но ещё не взяли! — возразил Семён Андреевич. — Да и не так воевода я, как твой советник. А город оставь на бывалого воина.

— Ну что ж, — пожал плечами князь. — Шумахов!

Демьян дёрнулся и уже хотел было крикнуть: «Слушаю!», но его остановил князь Даниил.

— Куда прёшь! — шикнул. — Тоже мне воевода! Отца твоего кличут.

И правда, Василий Шумахов выехал из строя боярского:

— Слушаю, княже!

— Сразу предупреждаю — не возражать, останешься здесь воеводой. Береги город.

— Да как же так, Александр Иванович!.. — начал было канючить Василий, но князь сердито сверкнул очами.

— Вам что, слово моё уже не указ? А в поле и без твоего мечей хватит. Один Демьян и за тебя, и за себя, и ещё за троих отвоюет. Правда, Демьян? — поискал глазами молодого витязя князь. — Ну, куда спрятался? Аль опять к атаману Кунаму сбежал? Иди-ка сюда!

Демьян подъехал.

— Вишь, какой боец! Десятерых стоит, — одобрительно кивнул Александр. — Он этих татар вчера уже бил. Ну да ладно... — Князь повернулся к деревянной церкви, прочитал про себя «Отче наш», перекрестился. Как когда-то и брат его Святослав, вспомнил замученного татарами Бату-хана в Шервинском лесу могучего русского витязя, несгибаемого воина князя Василька Константиновича Ростовского и повторил как молитву слова князя-мученика: «О тёмное царство татарское, не разлучить тебе меня с Христом моим. Он предал нас в ваши скверные руки, любя нас и даруя нам жизнь вечную. Но есть Бог, и тёмное царство погибнет. Когда исполнится мера беззакония его, взыщет Он кровь верных Своих...»

Из церкви вышел протоиерей Максим, благословил рать на подвиг во имя спасения Отчизны. Князь дёрнул поводья, и, покорный воле хозяина, Молодец помчал своего седока навстречу неизвестности. Проскакав несколько поприщ, дружина встретила разведчиков, которые доложили о местонахождении татар и о странном их поведении. Басурмане не кинулись, как обычно в таких случаях, за разведчиками в погоню, а лишь припугнули и воротились восвояси.

— Хитрят, — усмехнулся Александр. — Хотят выманить в степь и там разбить, но мы на эту уловку не поймаемся. Демьян!

— Слушаю, княже!

— Как против татар действовал Кунам?

— Заманил в лес и устроил засаду.

— Молодец Кунам! Теперь небось татарва в леса не суётся. Где он сидит, кроме тебя кто знает?

— Евтей Ломов и Силай.

Князь крикнул:

— Евтей! Подъедь сюда. Дуй-ка к атаману Кунаму и попроси его выставить своих людей с тылу татар. Создадим хотя бы видимость их окружения. Они в таком положении обычно теряются, а потерявший уверенность враг слабее становится.

— А если Кунам меня не послушается?

— Послушается, — заверил князь. — Не такой он человек, чтоб избегать битвы. К тому же он предлагал мне свои услуги. Кто заманивал татар в лес?

— Демьян.

— Ну вот и у меня будет зазывалой! — рассмеялся князь, и Демьян засиял в улыбке, поняв, что больше не в опале.

— Всё сделаю, как велишь, Александр Иванович! — заверил он.

— Евтей! — повернулся князь к Ломову. — Бери пару ребят и скачи к атаману! Скажешь, мол, князю Липецкому помощь нужна! А ты, Демьян, бери Андрея Лузгина и ещё двоих и давайте к татарскому лагерю. Потанцуйте там на расстоянии полёта стрелы, но смотрите не попадитесь! Езжай!

— Слушаю, Александр Иванович! — Демьян подскакал к Лузгину: — Андрюха! Князь приказал нам в гости к татарам наведаться. Зови Семёна-рудокопа и Елизара Хваткина. Семён уже от татарвы удирал, удерёт и ещё раз!.. — И вскоре четвёрка отчаянных голов мчалась к вражескому лагерю.

Солнце уже поднялось высоко над горизонтом. На небе стали собираться облака, и ветер, дувший с севера, изменил направление и потянул с запада, не так жгуче овевая лица всадников.

— Эй! Не отставай! — прижавшись к холке своего резвого жеребца, крикнул приятелям Демьян. Ребята так увлеклись гонкой, что чуть не влетели в татарский лагерь, Демьян едва успел развернуть коня. Развернулись и остальные, но и татары не дремали: стремительной змеёй воздух прорезал аркан, и Семён полетел в снег. Враги окружили его, пустили по стреле в убегающих липчан, но догонять не стали.

Не видя погони, молодые витязи остановили коней. Демьян был в отчаяньи.

— Что делать, ребята? — чуть не плакал он. — Надо выручать Сёмку.

— А как его выручишь? — пожал плечами Лузгин.

— Не знаю!.. — И вдруг Демьян вытянул коня плетью и поскакал назад к татарскому лагерю.

— Куда, чумовой?! — крикнул Андрей и ринулся за ним. Елизар — следом.

Татары не ожидали от липчан такой прыти, однако мгновенно сориентировались и подстрелили коней смельчаков. Потом скрутили их, связали в цепочку и потащили в лагерь.

Харалдай приказал завести пленных в его юрту и, к удивлению парней, произнёс на чистом русском:

— Ну? Попались, голубчики?

Пленники стояли молча, опустив головы.

— А князь Александр небось ждёт не дождётся, когда его соколы снова наведут нас на засаду, да?

Демьян усмехнулся, сообразив, что татарский командир ещё не знает, что воевал не с князем Липецким, а шайкой разбойников.

— Ухмыляешься? — вплотную подошёл к Демьяну Харалдай. — Другой на моём месте сразу отправил бы вас на плаху, но я погожу. Вы мне живые нужны. Ты, я смотрю, знатный воин, и я тебя пока оставлю у себя гостем, а вот этого юнца отправлю к князю Александру. Как тебя зовут, вьюноша?

— Семён...

— Ну так вот, Семён. Поедешь к князю и скажешь ему, что, мол, татарский воевода желает мира и хочет встретиться и переговорить с глазу на глаз. И передай, что мир я предлагаю не из-за поражения, а лишь потому, что хочу помочь вашему князю уничтожить этого мерзавца Олега Воргольского, который и меня предал. Я уже послал в Орду посланника с вестью о предательстве Олега и думаю, что хан Телебуга нас поддержит. Эй! Хасан! Развяжи им руки! — приказал Харалдай. — Вот этому, — указал пальцем на Семёна, — дай коня, и пускай возвращается к своим. А этих троих в тюремный шатёр. Покормите их да охраняйте как следует. Сбегут — шкуры поснимаю!..

Семён как на крыльях летел на монгольском скакуне в лагерь князя Александра. Ему всё не верилось, что и на этот раз удалось избежать лютой смерти.

Выслушав сбивчивый рассказ Семёна, князь надолго задумался.

«А может, и стоит принять предложение татар и с их помощью расправиться со злейшим врагом? Вообще-то занятно, тем более что я их об этом не просил. Надо с Семёном Андреевичем как следует всё обмозговать. Думаю, он одобрит временный союз с татарами. Олег сам привёл их сюда, вот и поделом ему!..»

Князь махнул Семёну рукой:

— Иди и позови старшего боярина.

— А как же Демьян? — напомнил Семён.

— Иди-иди...

— А вдруг западня? — внимательно выслушав князя, задумался боярин. — Да и сомневаюсь я, чтоб Олег Воргольский предал своего хозяина. По-моему, они хотят тебя заманить и уничтожить. Хотя... а вдруг татары на сей раз не лгут?

— Риск, конечно, есть, — почесал затылок Александр. — Да уж больно соблазнительно одним ударом покончить с врагом нашим лютым. А без татар мы с ним навряд ли справимся. Отказывать же...

— А мы им сразу отказывать не будем. Давай я поеду на встречу с этим Харалдаем. Если меня и убьют — невелика потеря будет. А впрочем, убивать меня им нет резону. На кой я татарам?

Александр поморщился:

— Может, и прав ты, боярин, однако дело ли князя за чужие спины прятаться?

— А что дело князя — опрометчиво переть на рожон? Тебе положено дружину водить на брань, а не переговоры вести с какими-то тысячниками. И потом, ежели погибнешь, кто возглавит княжество и дружину?

— Мой сын! — не задумываясь, ответил Александр Иванович.

— Князь Даниил вельми молод, горяч и неопытен. В наше тяжкое время не осилить ему бремени власти, — покачал головой Семён Андреевич. — Его ещё самого за ручку водить надо.

Князь Александр снова задумался. Наконец молвил:

— Пожалуй, опять ты прав, боярин. Поезжай. Коли татары с честными намерениями, то Бог нам в помощь. Поговори с этим басурманом, может, какой толк и выйдет.

Семён Андреевич взял с собой десяток дружинников и поскакал в направлении татарского лагеря. Князь же с дружиной снялся с места и ушёл обратно в Дубок.

Харалдай, выехав навстречу русскому отряду, сразу же заметил подвох.

— А что, Александр испугался? — усмехнулся он.

— А ты его знаешь? — удивился боярин. — Может, я Александр?

— Не знаю, — покачал головой Харалдай. — Но слышал, что он не так стар годами, как стоящий передо мной уважаемый воевода. Ведь воевода ты и боярин?

— Да, — смутился Семён Андреевич. — Но не будет же князь по каждому пустяку бегать сам. Вот он и поручил мне вести с тобой, тысячник, переговоры. Я ясно изъясняюсь?

— Вполне, — кивнул Харалдай. — С тысячником, значит, князь говорить не желает. Может, ему темника подавай или самого Великого хана?

— Может быть, — не моргнул глазом боярин. — Однако будет у нас разговор или нет? Если будет, всё, что ты, командир татарского воинства, сейчас скажешь, я господину нашему постараюсь передать слово в слово.

— Ладно, — согласился Харалдай. — Слушай. Ничтожный князь Олег Воргольский меня предал, и я хочу предложить князю Александру совместными усилиями покончить с этим злодеем.

— А потом предложишь кому-нибудь покончить и с князем Александром? — пристально посмотрел на тысячника боярин.

— Нет, воевода, ты неверно обо мне думаешь.

— А как я должен думать? — повысил голос боярин. — Я долгую жизнь прожил и насмотрелся досыта на вашего брата-татарина. Хотя, не скрою, ты от них отличаешься. Иль ты не татарин?.. Кстати, где это научился так по-русски болтать?

— Ну, то история длинная. Если договоримся, я её расскажу. А пока ответь прямо, без обиняков: принимаешь моё предложение? Коли нет — скрестим оружие, и пусть оно нас рассудит!

— Да погоди, не кипятись! — стал успокаивать горячего тысячника боярин. — Вот ты хочешь, чтоб я те на слово верил. А почему я должон верить? Докажи, что Олег Воргольский предал тебя! И между прочим, ты уже проявил коварство, взяв в плен наших отроков, а ещё раньше предав лютой смерти рудокопов. Чем они-то вам навредили? Нечего сказать?

— Ну почему же? — пожал плечами Харалдай. — Трое полонянников живы и здоровы, хотя идёт война и они, как я понимаю, к нам ехали не лук чистить, а опять заманить в ловушку. Мы только убитыми потеряли триста человек, не считая раненых, и мне доложили, что один из этих троих и завёл нас в засаду. Я могу с него содрать шкуру, зажарить на костре, как барана, но пока этого не сделал по той причине, что хочу договориться по-доброму. Хотя это и рискованно для меня: не знаю, одобрит ли мои действия Великий хан. Теперь о рудокопах. Да, они замучены в нашем лагере, но кем? Вашим русским князем Олегом Воргольским. За это бессмысленное зверство я ударил его, и он сбежал. И по его вине мы попали в засаду. Он трус и подлец!

— Опять только слова, тысячник! — воскликнул Семён Андреевич. — Чем ты докажешь, что Олег сбежал?

— Чем? А я допущу вас в лагерь. Смотрите везде, и если найдёте князя, я — лжец. Если нет, то доложите о том своему князю, и завтра я буду ждать его на этом же месте для окончательного разговора.

— Ну ладно... Хотя спрятать, конечно, и князя можно так, что ни один пёс не сыщет!

— Где можно? — раздражённо дёрнул щекой Харалдай. — Он что, иголка? Лагерь — как на ладони. В юртах и шатрах вы найдёте своих полонянников, которых я намерен вместе с вами отправить домой, и шестерых холопов князя Воргольского, которых я тоже хочу отпустить. Можете сами спросить их, где Олег.

— Та-а-ак, ладно... Силай! — позвал боярин дружинника.

— Слушаю, Семён Андреевич, — подъехал Силай.

— Возьми Пантелеймона и Кирилла — они воргольские — и поищите в стане князя Олега. Да, и поспрашивайте пленных ворголят, где их князь.

— Ну? Договорились? — усмехнулся Харалдай.

— Договорились.

— Вот и ладно. — И — по-татарски: — Тургэн, проводи этих урусутов в наш лагерь, пускай ищут свою иголку в стогу сена.

Тургэн что-то ответил тысячнику, махнул рукой Силаю и, поднимая за собой снежную пыль, пустил коня в галоп.

— А ты и впрямь не похож на своих собратьев, — посмотрел в глаза собеседнику Семён Андреевич.

Харалдай улыбнулся:

— Мне двадцать пять лет, двадцать из которых я прожил на Руси. Мой отец баскачил во Владимире, и я хоть и смутно, но помню Александра Невского, этого действительно великого человека. Я жил среди русов, я играл с русскими детьми, я знаю Русь и её многострадальный народ. И мне искренне жаль этот великий народ...

— Ты говоришь, что любишь русский народ, а сам идёшь на него войною! Жечь города, отнимать добро, свободу и жизнь людей!

Харалдай помрачнел:

— Я воин и иду на Русь не самовольно, а по приказу своего повелителя, хана Золотой Орды. И кстати, не сам иду, ваш, русский князь Олег Воргольский ведёт меня. И в коварстве ты, боярин, зря всех татар огулом обвиняешь. Иные русские по подлости намного превзойдут любого татарина. И у тебя, боярин, нет доказательств нашего особого коварства.

Семён Андреевич вспыхнул.

— Да вы едва ступили на чужую землю и сразу показали такую жестокость, которой ранее свет не видывал, против своих же, степняков-половцев.

— Ты это о чём?

— А о том, что когда в 6732 году от сотворения мира Чингисхановы воеводы Субедей и Джэбэ вышли из Персии на Кавказ, то встретили упорное сопротивление объединённых войск алан и половцев и не могли их победить. Тогда татары подкупили половцев, и те ушли. Субедей же разбил алан, а потом, нарушив договор, разгромил и половцев, забрав у них даже сверх того, что им было заплачено за измену аланам.

— И в чём Субедей-бахадур был не прав?

— Он нарушил договор.

— А половцы не нарушили свой договор с аланами, предав за жёлтые побрякушки своих союзников, точно так же, как Иуда предал Христа за тридцать серебреников? Как сейчас предаёт и вас и нас Олег Воргольский! Как ранее предал своих соплеменников князь Глеб Рязанский. Поверь, я с болью в сердце говорю об этом. И ответь мне, русский боярин, какой участи заслуживает предатель? Только смерти! Так что Субедей-бахадур был тысячу раз прав. И не стоит тебе меня опасаться, тем более что я — христианин.

— Христианин?.. — открыл рот Семён Андреевич. — Православный?

— Нет, не православный, а несторианин из племени кераитов[4], одной из ветвей монгольского народа, — пояснил Харалдай. — У меня в отряде есть ещё найманы, онгуты — почти все христиане-несториане, и к православным мы относимся хоть и без особой любви, но с уважением. Смотри! — Харалдай обнажил свою грудь и показал Семёну Андреевичу нательный крестик. И добавил: — В моём войске есть ещё и магометане, и монголы-язычники, однако их меньшинство. Когда я жил на Руси, то любил посещать русские храмы и даже хотел окреститься в православие, но отец не позволил и отправил в Орду. А в Орде много несториан, и я принял их веру. Но в Орде сейчас засилье басурманских проповедников. После гибели сына Бату-хана, несторианина Сартака, все последующие ханы, начиная с Беркая, склонялись к магометанству. Христиан стали преследовать, а для Руси это опасно... — Вздохнул: — Да и для Орды тоже.

— Да-а-а... — протянул боярин. — Озадачил ты меня, тысячник... Однако холодно. Тяжело на морозе стоять. Когда ж они возвратятся? А, вон они! Ну что? — обратился Семён Андреевич к Ломову.

— Князя Олега мы не нашли, — стал рассказывать Евтей. — Есть там шесть человек из Воргола. С ними говорили Пантелеймон с Кириллом, и воргольцы утверждают, что Олег сбежал ещё до боя. Видели мы и Демьяна с остальными. Все живы-здоровы. И ещё. Воргольские полонянники говорят, что наших рудокопов действительно извёл Олег. Он у них допытывался о местонахождении князя Александра, но те ничего не сказали и были замучены до смерти его палачом.

— Олег палача за собой возит? — удивился Семён Андреевич.

— Возит, — кивнул Харалдай.

— Воевода, — повернулся боярин к Харалдаю, — ты обещал наших людей выпустить.

— И выпушу, — заверил тысячник. — Тургэн! Липецких сюда!..

Вскоре Демьян с товарищами стояли пред очами Семёна Андреевича.

— Опять как несмышлёныш к врагам в лапы попался! — проворчал боярин. — И сам в омут, и ребят потянул! Ничего тебе доверить нельзя! Обратно в кузню захотел?

— Я исправлюсь... — словно мальчишка опустил голову Демьян.

— Ладно, мы поехали, — махнул рукой боярин тысячнику. — Если ты действительно добрый человек, то до встречи!..

Когда Семён Андреевич рассказал о своей беседе с Харалдаем, князь Александр Иванович задумался. Как быть? Верить, не верить — хоть на ромашке гадай. Если тысячник искренен, то, глядишь, и поможет замириться с Ордой. А что, придёт в Липецкое княжество баскачить христианин Харалдай, и возродятся тогда города Липец, Воронеж и Онуз... Но вдруг ловушка?..

— Так что решил, княже? — вывел Александра Ивановича из задумчивости боярин.

— Надо ехать к Харалдаю, — махнул рукой тот. — Ежели не вернусь, князь Даниил пускай не вступает с татарами в бой — бесполезно, а уходит на север. Тут больше делать нечего будет...

Князь собрал ближних бояр и объявил свою волю. Просил в случае его гибели не бросать Даниила, а вместе поступить на службу к какому-нибудь уважаемому князю.

— Мы все готовы умереть за землю Черлёного Яра! — вскочил взволнованный Даниил.

— Сядь, сынок. Не пристало князю горячиться, — улыбнулся Александр. — Умереть успеем. Жить надо и бороться за жизнь.

— А сам так рискуешь! — нахмурил брови Даниил.

— Мой риск оправдан возможностью возрождения княжества. Да и с чего ты взял, что я на верную смерть иду? Не всё мечом решается. Толковый разговор с толковым собеседником может больше пользы принести. — Александр встал. — Все по домам, и я пойду отдыхать. Завтра со мной поедут Кавырша и десять дружинников. Андрей!

— Слушаю, княже.

— Подбери проворных и смелых людей, и чтобы утром были готовы. Ты, Семён Андреевич, ежели что, не оставь без своих мудрых советов князя Даниила... А ты, — повернулся к сыну, — не обижайся. Ты ещё молод и зелен... Коли не вернусь, на рожон не лезь. С татарами всё равно не справишься, а людей загубишь. Во всём слушайся Семёна Андреевича, он тебе будет и отцом, и мудрым советником.

И Александр крепко обнял сына.

Глава седьмая

После трудного дня князь лёг рано. Неизвестность грядущего страшила его, но страх этот был вызван не столько мыслью о смерти, сколько сознанием того, что, погибнув, он не сможет отомстить за смерть брата, не сможет возродить Липецкое княжество и спасти народ Черлёного Яра от врагов. И только князь задремал, как в постельной послышались шаги.

— Кто там? — с тревогой спросил Александр Иванович.

Тишина — и лишь чёрная тень скользнула по кровати. Кто-то осторожно прошёл к слюдяному окну и выглянул через него наружу. Александр Иванович метнулся к двери, ведущей в соседнюю палату, освещённую факелом. Скрип петель привлёк внимание незваного гостя, и он резко повернулся, сверкая красными словно угли глазами. Александр Иванович выбежал из постельной, схватил факел и вернулся обратно, но в комнате уже никого не было, лишь мёртвая тишина давила на уши. Князь осмотрел все закоулки, перекрестился на образа и прошептал:

— Что же это было? Неужто Смерть приходила?..

Он отнёс факел, снова лёг и задумался.

«А может, не ехать на встречу с татарами? Нехорошее это знамение... Хотя, коли то Смерть, она всё равно меня забрать должна, независимо ни от чего. От судьбы не уйдёшь и не спрячешься ни за чьей широкой спиной...»

На князя напала сонливость, но едва сомкнул веки — увидел Святослава. Тот хмур и суров. Не на брата смотрит, а куда-то поверх головы Александра. А там небо чёрное, а тучи ещё чернее и так низко плывут, что чуть не касаются темени Святослава. И вдруг...

«Ты зачем поручил князя Даниила заботам боярина Семёна? — заговорил гулким, словно из подземелья, голосом Святослав. — Смерти захотел? Не Смерть к тебе приходила только что, а я, чтобы предупредить. Помнишь, когда я передал тебе боярина, то сам скоро погиб. Дурной знак то. Но я-то оставил княжество в надёжных руках. А на кого ты оставишь?..»

— На Даниила! — прошептал потрясённый Александр.

«Не-хо-ро-шо... Не-хо-ро-шо...» — подымаясь ввысь, далёким эхом прогудел Святослав.

— Куда ты, брат?! — закричал Александр.

«Он к предкам, он к предкам!..» — зарокотал кто-то невидимый из-за облаков.

И вдруг...

«Я дойду до последнего моря, и тогда вся Вселенная окажется под моею рукой!» — прогремело из поднебесья.

— Чингисхан!.. — застонал князь Александр и проснулся. Полная луна смотрела через окно прямо в глаза. В постельной было видно как днём. Скоро князь опять задремал и — снова виденье. Ярко-зелёное поле, усыпанное цветами, по которому на огромном белом коне скачет великан-витязь. И — голос, подобный грому:

«Эй, князь! Я — князь Александр Невский. Ты, говорят, хочешь поклониться поганым?»

— Но ты же сам кланялся царю Батыге! — обиделся Александр. — И не кланяться я собираюсь, а еду на переговоры!

«На переговоры?.. — прогудел призрак. — На переговоры и я ездил к Батыге. На переговоры иди!..» — И исчез.

Александр Иванович открыл глаза. Светало, с улицы доносился топот копыт коней и крики людей.

— Проспал?! — вскочил с постели князь и закричал: — Бездельники! Почему не разбудили?!

В дверь заглянул холоп:

— Семён Андреевич не велел. Сказал: «Пускай князь поспит, ему предстоит трудный день».

Александр быстро оделся, помолился Богу, позавтракал и вышел на крыльцо. Его ждали дружинники во главе с Андреем Кавыршей. Перед отбытием отец Максим благословил князя и воинов.

Тысячник Харалдай со свитой уже собирались уезжать с условленного места, когда увидели русских: высоких как на подбор, белокурых, светлоглазых витязей и красивого, статного, хотя и не по годам убелённого сединами князя.

— Приветствую тебя, князь Липецкий! — торжественно поднял правую руку Харалдай.

— Здрав будь и ты, воевода Харалдай, — приветливо ответил князь. — Весьма наслышан о достоинствах твоих и рад буду выслушать уже из твоих уст, богатырь, речи благородные. Хочу я изведать мысли твои настоящие, а не чужим языком воспроизведённые. Ты уж не обижайся, воевода, но мы все говорим иногда не то, о чём думаем.

— Да мысли мои, князь, сродни делам моим, — прищурился Харалдай. — И нет ничего благостней для истинного христианина, чем жить в дружбе и верности с такими же христианами, как он сам.

— Добро глаголит брат мой во Христе, — удерживая своего могучего жеребца, удовлетворённо кивнул Александр. — Но что же хочет предложить воевода для меньшего пролития крови христианской?

— Ты уже, наверное, знаешь, князь, что меня предал Олег Воргольский, — нахмурился Харалдай. — И поэтому я предлагаю объединить наши усилия, чтобы покончить с этим выродком раз и навсегда.

— А потом и со мною? — пристально посмотрел на тысячника князь. — Извини, но уж я-то ваши повадки знаю.

— Слышал я подобное от твоего боярина, — спокойно сказал Харалдай. — И я и тебе, князь, напомню, что являюсь христианином, целую крест и могу в вашем православном храме перед иконой Спасителя и Пресвятой Богородицы поклясться в верности своих слов.

В моём отряде, повторяю, много христиан. Есть, правда, и язычники, и буддисты, и магометане, но никто из них не нарушит данного мной слова. Я всё сказал. Выбирай, князь, войну или мир. Если выберешь войну, приходи завтра сюда с дружиной сражаться. Если мир, то будем вместе действовать против супостата Олега.

— Хорошо. Надеюсь, что ты искренен, тысячник, — улыбнулся Александр. — Только не пойму вот, как вы, татарские воины, здесь без грабежа обитать собираетесь? Вам же кормиться надо.

— Твоё княжество мы грабить не будем, не бойся, — заверил Харалдай. — Сегодня же, если договоримся, мои бахадуры уйдут под Воргол. Пускай их кормит князь Олег! — И громко рассмеялся: — Он нас в гости звал, он пусть и угощает!

— Так ты здесь никак кочевать собрался?

— Нет, князь. Я отправил в Орду послание. Недели через три гонец привезёт ответ хана. Если Телебуга мой план одобрит, начнём действовать.

— А если не одобрит?

Харалдай пожал плечами:

— А не одобрит, приеду к тебе в гости. Сходим в баню, в церковь...

— В баню? — вытаращил глаза князь, знавший неприязнь татар к русской бане.

— Но я же говорил, что долго жил на Руси.

— А-а-а... Ну-ну.

— Так вот. Попаримся, помолимся, а после решим, что и как делать.

Солнце уже стояло в вышине зимнего небосвода, когда князь и тысячник закончили беседу. Мороз сдал, ветер почти стих, дышалось легко и свободно.

— Сегодня я снимаюсь и ухожу под Воргол, — поглядывая в сторону деревьев, напомнил Харалдай. — Но из леса за нами всё время следят какие-то люди. Мои бахадуры пытались их поймать, но они неуловимы как духи!

— А-а-а! — засмеялся князь и повернулся к Кавырше. — Это Ломов со своими дружками службу справляет. Пошли кого-нибудь передать, чтоб домой возвращались. А Кунаму пускай велят пропустить татар через его владения в Воргол беспрепятственно.

И скоро Харалдай ушёл в Воргольское княжество. Князь же Александр Липецкий продолжил готовиться к войне с князем Воргольским и Рыльским.

Глава восьмая

— А нет ли у вас ещё одного добра молодца — для нашей подруги Любаши? — озорно поглядывая на Кирилла, спросила Надежда.

— А у вас что, своих женихов не хватает? — удивился Кирилл.

— Своих-то хватает, да больно мелковаты! — рассмеялась Надежда. — Своих мы особо и не замечаем. Со стороны интереснее вьюноши бывают!

А Пантелеймон с Верой сидели тихо, как мыши. Пантелеймон боялся даже прикоснуться к Вере, словно опасался спугнуть красивую птицу, которая может улететь навсегда за тридевять земель. Да и сама Вера, не в пример своей бойкой подруге, была девушкой спокойной и степенной. Высокий сильный голубоглазый парень ей вроде и нравился, но больно уж робок и застенчив.

Подошла Любаша.

— Чего это вы молчите? — спросила.

— Да так... — пожала плечами Вера. — Разговор не клеится. Пантелеймоша воды в рот набрал.

А парню эти слова — что ножом по сердцу. Беспомощно посмотрел на Любашу, точно ища поддержки, а та вдруг вспыхнула и опустила глаза.

Вот ведь как иногда бывает: влюбится юноша в девушку, не получая взаимности, а другая в это же время страдает о нём...

Так, втроём, продолжая молчать, молодые люди побрели к дому Веры. А возле калитки Вера быстро попрощалась и упорхнула. Пантелеймон же чуть не заплакал.

— Ну не убивайся ты, Пантюша! — стала успокаивать парня Люба.

— Эх, да ты-то что понимаешь?! — Пантелеймон вскочил на коня и ускакал, не дожидаясь Кирилла.

А Люба сквозь слёзы посмотрела ему вслед, кусая губы, промолвила с обидой:

— Дурак ты, Пантелеймоша, истинный дурак! — И тоже пошла домой.

Её догнали весёлые и счастливые Кирилл с Надеждой.

— Любаш! — обняла подругу Надежда. — Что невесела? А где Веруха с Пантюхой?

— Веруха домой ушла, а Пантюха ускакал.

— Поругались, что ль? — растерялся Кирилл.

— Не знаю... — вздохнула Люба.

— Так... ладно, девки, до свиданья! — кивнул Кирилл. — Поеду, а то как бы он глупостей не натворил.

Девчата остались одни.

— Бедный Пантелеймон... — вдруг неожиданно для Надежды грустно вздохнула Люба.

— Почему это?! — изумлённо глянула на подругу Надежда.

— По Верке сохнет, а она его не любит.

Надежда только раскрыла рот и развела руками...

Кирилл догнал Пантелеймона уже возле Дубка. И тут, как снег на голову, — Демьян.

— От невест ворочаетесь?

— От них, — кивнул Кирилл.

— Взяли б меня как-нибудь с собой! — не то в шутку, не то всерьёз попросил Демьян.

— Да хоть завтра, — с готовностью согласился Кирилл.

— А свободные девчата-то имеются? — прищурил свои угольные глаза Шумахов.

— Имеются. Сколь душе угодно...

Этой же ночью Василий Шумахов отправил всех троих в дозор. Промотавшись до утра, дружинники вернулись и завалились спать. Проснувшись вечером, Демьян помчался будить Пантелеймона и Кирилла.

— А я в Ярославы не поеду, — заявил вдруг Пантелеймон.

— Это почему же? — уставился на него Кирилл.

— А что без толку ездить? — Голос Пантелеймона потух. — Видать, такая красавица не для меня...

— А чё, и впрямь так красива? — ухмыльнулся Демьян.

Пантелеймон побледнел и подумал: «А ну как этот черномазый уведёт Веру?» — и вроде как нехотя проворчал:

— Ладно, едем...

В те морозные святочные дни вся молодёжь в Ярославах была на улице. Беспрестанно жгли костры — грели души умерших пращуров. Веселье царило в селе. Вовремя, ох вовремя примчались из Дубка три лихих всадника.

— Так-так, и где ж те красавицы, о которых мои дружки толковали? — ловко спрыгнув с коня, ухмыльнулся Демьян.

— А вот они мы — Вера, Надежда, Любовь! — прищурилась озорная Надежда.

— Да и впрямь хороши!.. — И Демьян уставился горячим бесцеремонным взглядом на Веру.

— Эй! — потянула его за рукав Надежда. — Не туда смотришь, наша Вера занятая. А вот Люба — как раз для тебя.

— Люба так Люба! — не растерялся Демьян, однако, заведя разговор с Любовью, нет-нет да косился на Веру.

И на ту появление Демьяна явно произвело впечатление. У бедного Пантелеймона ни с того ни с сего вдруг развязался язык: он что-то говорил и говорил любимой, а её лучистые глаза искали Демьяна.

Люба сразу заметила это и, чтобы не терзать душу Пантелеймона, предложила Шумахову прогуляться по морозцу. Через минуту тот уже забыл про Веру и увлечённо беседовал с новой подругой. Он не умолкал ни на миг и изрядно хвастал, особенно о своих воинских подвигах. И вдруг — вспомнил Марию и сник.

— Эй, ты что это замолчал, соколик? — улыбнулась Люба.

Демьян скрипнул зубами:

— Жену вспомнил...

— Жену?! И где же она? В Дубке осталась?

— Нет... не в Дубке... — потупился парень. — Воргольские изверги и татары замучили...

Люба вздрогнула:

— Она погибла?

— Да.

— Прости...

Разговор дальше не клеился, и молодые люди, пройдясь немного, вернулись к остальным. Но и здесь особого веселья не было. Вера уже ушла домой, а Пантелеймон понуро сидел на коне. И только Надежда с Кириллом в стороне ото всех ворковали как голубки.

— Ну что ж, — вздохнул Демьян. — Прощай, Любаша! Может, ещё встретимся... Пантюха, ты чё такой смурной? Поехали домой?

— Поехали, — процедил Пантелеймон.

— А Кирилл?

— Он дорогу найдёт...

До самого Дубка Демьян с Пантелеймоном ехали молча. Первым, уже почти у города, не выдержал Демьян:

— Ты, Пантей, зря дуешься. Я не виноват, что Верка тебя не любит. А мне она не нужна — запомни это. Я ни с кем жить не смогу, как с Машей жил, будь то даже царевна царьградская. Я Машу любил, люблю и буду любить до самого конца своего. Ненавижу я твоего бывшего князя Олега и не успокоюсь, пока не убью его!

— Что ты мне его лепишь! — зло огрызнулся Пантелеймон. — Я ему без году неделю служил, а теперь подданный Александра Липецкого.

— Ну ладно-ладно, не обижайся, сорвалось!

— А я вот щас те как дам — «сорвалось»!..

И — быть бы драке, но из темноты послышался оклик:

— Стой! Кто едет?

— Свои! — рыкнул Пантелеймон.

— Кто свои?

— Ты что, болван, князя Александра дружинников не признаешь?! — подал голос и Демьян.

— А ты не лайся, черномазый! — не остался в долгу сторож. — Тебя, смоляной, уже давно Семён Андреевич с отцом ищут. Пошто без спросу уехал?

— Не твово ума дело! — Демьян изо всей силы огрел плетью коня и пронёсся мимо разинувших рты сторожей.

Его действительно повсюду искали и не могли понять, куда он запропастился. Подумали даже, что опять в шайку Кунама подался.

— В дозор срочный идти, а тебя, молокососа, днём с огнём не найдёшь! — встретил сына бранью Василий Шумахов. — Быстро доспех надевай, а то уедем и опять перед князем за тайную отлучку ответ держать будешь!

— Да я так, налегке...

— А если на врага напоремся?

— Щит возьму.

— Хоть шелом-то одень!

— Да на кой он мне?

— Ну ладно, мальчишка! Поехали! — скомандовал Василий, и отряд дозорных поскакал к Ворголу разведать, там ли татары Харалдая и не замышляют ли они чего. И если будут замечены действия Харалдая против воргольского князя, Василий должен вступить с тысячником в переговоры. Таков был приказ князя.

Глава девятая

Когда Рвач сбежал от своих спасителей и неожиданно появился в Ворголе, то сперва против них и братьев Севастьяна Хитрых предпринимать ничего не стал, пока однажды, ближе к полудню, не вернулся князь Олег. Князь сразу же приказал запереть ворота на крепкие запоры, усилил охрану стен детинца и стал ждать противника. Воргольский люд не понял причины этих воинственных приготовлений и какого врага следует ожидать у своего порога. Решили, что князю не удалось договориться в Орде и он, не получив оттуда помощи, боится нападения липецкой дружины. Однако всё оказалось хуже. Беда угрожала не от липчан, а от войска татарского. А татар воргольцы боялись пуще нечисти.

И вот со стен сторожа увидели разъезды татарской конницы. Князь Олег созвал Думу: всех бояр, воевод и в том числе Рвача с Игнатом Хитрых. Шёл долгий разговор об обороне города. Поделился своими соображениями и Игнат.

— Я, княже, думаю, — приглаживая русую бороду, проговорил он, — что надо усилить сторожу. Татары уже близко, и в детинец надо пропустить посадский люд...

— А с ним вместе и твоих братцев-предателей Севастьяна и Афанасия, чтоб нанесли нам удар в спину? — перебил Игната до того тихо сидевший Рвач. — Княже! Прикажи связать этого негодяя!

— Ты что плетёшь, боярин? — сурово посмотрел на Рвача Олег.

— А ничего я не плету, Олег Ростиславич! — наливаясь гневом, повысил голос Рвач. — Его братья в дружине Александра Липецкого служат. Севастьян ещё к Святославу перебежал, а Афоня недавно переметнулся.

— Откудова известно? — выпучил глаза князь. — Мне Ростислав говорил, что Севастьян попал к татарам в плен и хану ихнему служит. Да он недавно был тут с татарином...

— Да-а-а, был! — весь дрожа от злобы, рыкнул Рвач. — И я тоже был! В плену у Алексашки-разбойника и видел сидящего на почётном месте Севастьяна!

— Не слушай его, княже! — вскочил Игнат. — То-то, смотрю, его не было. Ползал, сука, к своим, а теперь опять явился раздоры делать!

— Замолчи, гад! — гаркнул Рвач.

— Сам молчи, собака липецкая! — Игнат выхватил меч. — Не верь ему, Олег Ростиславич! Кабы б он был у липчан в плену, разве вырвался бы оттудова? Их Дёжкин ему сразу башку бы свернул!

— Да он и свернул! — ещё пуще заревел Рвач. — Но не добил! А я отлежался, отживел и ушёл от погони!

— Это со свёрнутой-то башкой? — ехидно осведомился Игнат. — И вы верите ему?! Да если б он действительно Дёжкину в лапы попал, не сидел бы сейчас перед нами!

— Замолчите оба! — вонзил остриё меча в пол князь. — Эй! Гридни! До конца разбирательства обоих в тёмную! Отберите у них оружие!..

— Княже! Да за что же меня, твово верного слугу, в тёмную?! — завопил Рвач.

Игнат сдал оружие молча. А Олег, на всякий случай, приказал взять под стражу и брата Игната Козьму. А в придачу он послал под видом нищего оборванца в Дубок лазутчика, о существовании которого не знали даже княгиня и княжата. Это был преданный лично князю человек из Рыльска, не раз выполнявший его сложные поручения при дворе хана Золотой Орды.

И вскоре этот посланец принёс из Дубка известия, подтверждавшие правоту Рвача. Предатель был выпущен на свободу, а братья Хитрых остались в подземелье. Однако перед угрозой осады Воргола князь Олег отложил казнь. Не до кровавых потех на лобном месте, когда своя жизнь в опасности.

Глава десятая

Василий Шумахов с десятком дружинников добрался по густому лесу до окрестностей Воргола. Тайными тропами незаметно для глаз татарских провёл туда липчан Севастьян Хитрых.

— Кругом гарь и копоть, — вздохнул Василий. — Ордынцы жгут селенья Воргольского княжества.

— Посмотри, посмотри — посад горит! — указывая палицей в сторону пламенеющего пригорода, заволновался Севастьян. — Там же мои родичи живут, дети Козьмы! Как бы их не побили или в полон не забрали.

— Да успокойся, — попытался утешить его Василий. — Давно небось в детинец ушли. — И добавил: — Знать, правду сказал Харалдай нашему князю: разоряет он владенья Олега. Выходит, нам надо открыться Харалдаю и узнать о его планах. Коль татары жгут посад, значит, готовятся к штурму. Наверное, хан разрешил Харалдаю уничтожить Воргольское княжество.

— Но там же братья! — почти простонал Севастьян.

— А мы тут зачем? — с укоризной посмотрел на него Василий. — Если в живых застанем — выручим.

— Вот-вот: если застанем...

— Так и мы погибнуть можем, — пожал плечами Василий. — На то она и ратная доля. Ладно, хватит ныть! Надо хорошенько продумать, как проскочить к Харалдаю, чтоб татары с перепугу нас не перестреляли. Что по этому поводу соображаешь?

Севастьян буркнул:

— А что тут соображать? Надо посылать Демьяна.

— Почему Демьяна? — недовольно нахмурился Василий.

— Да потому, что он был у татар в плену и его наверняка запомнили в лицо. Он выедет один, а в одного татары стрелять не станут, постараются взять живым. А взяв, угадают и отправят к Харалдаю.

— Ну, не знаю. Не очень мне это нравится, — поморщился Василий. — Хотя, с другой стороны, действительно, кроме Демьяна, на такое дело послать некого. Ладно... Дёмка! — крикнул Василий.

— Что, батя? — приблизился Демьян.

— Тебе одному придётся съездить к Харалдаю.

— Зачем?

— Скажешь, что мы просим его о переговорах.

— А допустят меня к нему?

— Допустят. Одёжа на тебе не военная. Меч тоже оставь тут, показывай, что с миром идёшь. Господь милостив — поможет. Только не суетись, а то подстрелят как куропатку.

— Я понял, батя.

— Ну, езжай. С Богом! — перекрестил Василий сына.

Демьян выехал из леса и сразу же был замечен татарским разъездом и окружён. Убедившись, что русский безоружен, его сопроводили к юрте Харалдая и после доклада ввели в юрту.

— Я — посланец князя Александра Липецкого, — сдержанно поклонился Демьян.

— Вижу, что посланец, — невозмутимо ответил Харалдай. — Ты один?

— Нет, не один.

— А где остальные? Или ты главный?

Демьян чуть замялся:

— Н-нет, не главный... А остальные в лесу.

— Так зови их. Говорить будем.

Вскоре перед Харалдаем предстали Василий Шумахов и Севастьян Хитрых.

— Вот что, боярин Василий, — начал Харалдай. — Не одобрил наш план разгрома Олега Воргольского Великий хан Телебуга. Более того, он ждёт меня в Сарае вместе с князем Александром.

— Князь Александр не давал мне полномочий вести такие переговоры, — покачал головой Шумахов. — Я ему передам твоё предложение, но не думаю, что он согласится добровольно идти на погибель. Князь Александр — воин и предпочтёт умереть в ратной схватке с врагами Отечества, чем сложить голову под топором вашего палача.

— Я буду его защищать! — вспыхнул Харалдай. — Я сам готов умереть, но не дать его в обиду!

— Невелика потеря для нас гибель татарского воеводы! — дерзко усмехнулся Василий. — А гибель князя Александра — беда и горе для княжества, липецкого народа и всего Черлёного Яра.

— Та-а-ак, ладно... — встал и прошёлся, разминая затёкшие ноги, Харалдай. — Похоже, ты, боярин Василий, не тот человек, который может решить наш с князем Александром вопрос. Ну ладно... Тургэн!

— Слушаю!

— Остаёшься за старшего, а я еду в гости к Александру Липецкому. Без меня никаких вылазок против Воргола не предпринимать. Берите что осталось в посаде и окрестных сёлах. Понял?

— Так мы уже всё в округе забрали! — посетовал Тургэн.

— Продвиньтесь подальше, но смотрите, в соседние княжества не лезьте.

— Я понял, командир, не полезем...

И Харалдай в сопровождении десятка бахадуров отправился в Дубок.

Князь Александр встретил татарского тысячника с почтением, чему немало подивились дружина и народ. А некоторые шептались: «Не сдаётся ли татарам наш князь?»

Но ещё больше удивились люди тому, что князь повёл степного гостя в баню. Татарин парился, как русский, — с густым паром, с веником и холодным квасом. И совсем уж раскрыли все рты от изумления, когда увидели Харалдая, идущего в церковь.

«Вот это да-а-а!.. Татарин-то крещёный!..»

А после бани и церкви Харалдая позвали на княжеский пир. Правда, не таким он был пышным, как прежде, без многолюдства и особого веселья, но всё равно — пир есть пир.

Отговорив здравицы и опустошив немало кружек вина заморского, которого, несмотря на бедность, уже и в Дубке было припасено в достаточном количестве, начали беседу.

— Александр Иванович, — промолвил Харалдай. — Великий хан запретил разгром Воргольского княжества, но я думаю, что он не принял ещё окончательного решения и потому приглашает нас...

— Чтобы содрать с меня шкуру? — усмехнулся князь.

— Погоди, Александр Иванович, — покачал головой Харалдай. — Мы постараемся уговорить хана пойти на Олега. Против этого негодяя накопилось столько обвинений, что хан не устоит перед их очевидностью.

— Однако он может поручить тебе уничтожить Олега и без моей поддержки, а меня оставит в Сарае, учинит суд и казнит... У ханов Золотой Орды князья Липецкие всегда не в чести были.

— Ты неправ, — спокойно возразил Харалдай. — Неужто тебе не известно, что ханы предпочитают, чтоб русские князья резали друг друга сами, а татарское войско, якобы посланное для поддержки одного из князей, в это время занималось исключительно грабежами. Но я, князь, один из немногих татарских воевод, которые к русским относятся с уважением, и мне претит, что мои соотечественники, не без помощи ваших же князей, разоряют Русь. Хотя вы сами — сами! — чаще сражаетесь между собой, нежели с нами. Мудрым правителем был Бату-хан, который установил забирать у русских десятину, а остальное оставлять, чтобы вы могли жить, накапливать богатства и снова часть из них отдавать нам.

Александр Иванович насупил брови:

— Ты, Харалдай, татарин и оправдываешь своих. А если разобраться, то почему мы должны платить вам дань? Наш народ работает в поте лица, создавая богатства, а вы, не работая, их у нас забираете. Разве это справедливо?

Харалдай невесело улыбнулся:

— О какой справедливости в наш кровавый век ты, князь, говоришь? Да вы сами так в глотки соседям вгрызаетесь, что мы только удивляемся вашему зверству, подлости и неразумности. А дань мы с вас получаем по праву победителя. Почему вы так плохо обороняли свои дома? Почему, когда Бату-хан шёл с огнём и мечом по Руси, ваши князья, как глупые бараны, сидели каждый в своём городе-овчарне, дожидаясь нападения волка? Ведь если бы Юрий Владимирский, объединившись с Ярославом Новгородским, Михаилом Черниговским и Даниилом Киевским и Галицким, пришли на подмогу Юрию Рязанскому, то такой беды на Руси бы не было. Лиса зайца задирает не потому, что ей это нравится, а потому, что есть хочет. Татарам тоже хотелось есть, и они пошли на Русь. Но кабы князья ваши забыли личные обиды и повернули свои объединённые полки против войск Бату-хана, то не известно ещё, кто кому дань платил бы. Ведь побеждали же русские под началом Святослава Игоревича Киевского могучих хазар. Я читал ваши летописи. Святослав Игоревич был под стать и Чингисхану, и Бату-хану, и самому Александру Македонскому. А теперь обмельчали ваши князья, раздробили Русь, разметали в клочья по полям и лесам, по живому телу разорвали! Даже Александр Невский, и тот не поделил власть с братьями. Тогда Великими князьями Владимирскими были сначала Михаил, а потом Андрей Суздальский. Но Александр, этот действительно великий витязь, разгромивший шведов и немцев, не устоял перед соблазном при помощи нашей конницы прибрать к рукам не только Новгород, а ещё и стольный Владимир. Наслал он Неврюеву рать на русскую землю, разорил её, а зачем? Не мог, что ли, с братом Андреем поладить?

— Да я смотрю, Харалдай, ты и впрямь за Русь радеешь, — потеплел взгляд князя Липецкого. — Но то, что ты предлагаешь, я принять не могу. Телебуга обязательно захочет покончить со мной.

— Не бойся...

— А я и не боюсь! — перебил Александр. — Я уже своё отбоялся и прекрасно понимаю, что гибель моя неминуема, однако не могу уйти из этого мира, не отомстив воргольскому иуде за его злодеянья.

— А как же заповедь Христа о прощении?

— Не всё прощать можно. Я бы простил Олегу личную обиду, но он намеревается уничтожить народ липецкий. А я князь. Или, по-твоему, я должен бросить на произвол судьбы Богом вверенный мне народ? Господь к этому никогда не призывал, а борьба за Отечество есть истинно святое дело. Не ради животного мщения иду я на Олега Воргольского, но ради спасения княжества.

— Но одни вы с этим вепрем не сладите, а сейчас у тебя имеется благоприятный момент помириться с Ордой, хотя бы на время. Олег и нас предал, а татары предателей ох как не любят. Я уверен, что сумею убедить хана Телебугу не трогать тебя.

— Ну вот и поезжай и убеждай! — проворчал Александр.

Харалдай вздохнул:

— Боюсь, если один в Орду поеду, то обратно жди уже не тысячника-христианина, а темника-бесермена. Хан пошлёт на вас такую рать, которая ни перед чем не остановится, и тогда поход Неврюя покажется лёгкой забавой. Спалят не только ваши города и веси, но и все леса повыжгут, все нивы в пустыню превратят — и не останется тут места не только для человека, но и для зверя. Беду ты накличешь на Черлёный Яр, великую беду!

— Хорошо, я с боярами посоветуюсь, — кивнул Александр, и пир потёк далее — с льющимся рекой вином заморским, мёдом сногсшибательным, закусками разнообразными. Да-а, даже в такую страшную годину, когда враг в горло вцепился и не отпускает, не может, ну не может русский человек без забав и утех. Некоторые бояре упились, как говорится, вусмерть и рухнули под стол. Одних выволакивали на свежий морозный воздух, чтоб очухались, других отправляли домой, а третьи так под столом и остались.

Наутро все собрались снова. Головы трещали, но, опохмелившись, бояре долго спорили, гадали, рядили и, наконец, решили отпустить князя Александра в Орду, а с ним послать Василия и Демьяна Шумаховых, Андрея Кавыршу, Дорофея Космачова и Евтея Ломова.

Однако князь возразил:

— Дорофей с Евтеем пускай дома сидят. Поездка в Орду опасна — в случае беды Даниил останется без биричей и советников. Они, как и Семён Андреевич, будут при молодом князе. А брать или не брать Демьяна, пускай думает Василий: хочет он или не хочет сына посольским делам обучать.

На том и порешили.

Выйдя на улицу, Василий послал было гридня отыскать Демьяна, но потом вспомнил, что тот завернул зачем-то по пути из-под Воргола в Ярославы.

— Ладно, без него обойдёмся, — махнул рукой.

А Демьян, когда возвращались из-под Воргола, попросился у отца на ночку в Ярославы. Василий позволил, но предупредил шалопая:

— Ты там недолго, вдруг занадобишься.

Демьян, голова бесшабашная, решил наведаться к Любови, да встретил Веру, и...

— Ах ты, красавица! — соскочив с коня, схватил девушку в охапку и крепко поцеловал.

Вера обомлела, ноги её подкосились, и она бессильно повисла на руках наглого парня. Сладкая истома навалилась вдруг как тяжёлое душное облако, и девушка простонала:

— Ох, Дёмушка, отпусти, люди увидят!..

Демьян ухмыльнулся:

— И што?

— Ничего!

Вера выскользнула из объятий Демьяна — и ахнула: недобрым взглядом на неё смотрела... Люба. Смотрела, смотрела — и, внезапно вспыхнув, резко повернулась и пошла прочь.

— Господи, да ты что! — всхлипнула Вера.

— А что?! — удивился Демьян.

— Люба нас видела!

— Ну видела и видела. Что с того?

— Как что? Ты ж ещё недавно с ней ходил!

— Подумаешь — ходил! — усмехнулся Демьян. — Я ей не муж. Вчера ходил, а нонче не хожу.

— Так ты с ней просто так?..

— Да, просто.

— И со мной — «просто»?

— Да не, ты — дело другое... А ну, пойдём-ка в лес, погуляем...

Возвращались из леса оба чернее ночи.

Вера плакала, и горькие слёзы ручьём струились из её глаз.

— Что ж ты наделал, кобель забеглый?! Как мне теперь на людей смотреть? Как замуж выходить и что я матушке с батюшкой скажу?..

— А я тя насильно не тащил! — отрезал Демьян. — Чай, не маленькая, соображаешь, что к чему!

— Да я ж подумала, что ты любишь меня! — глянула на него Вера покрасневшими от рыданий глазами.

— Вот ещё! — вдруг зло скрипнул зубами Демьян. — Учти: я никого не любил и уже не полюблю, кроме моей Маши!

— Так ты женат?! — вскрикнула Вера и наотмашь ударила парня по щеке, а потом как безумная, спотыкаясь и утопая в снегу, побежала прочь.

— Эй, да постой! — крикнул ей вслед Демьян. Он хотел объяснить, что был женат, да жена померла, и он вполне может снова жениться, а она, Вера, очень даже ему подходит, но... Но Вера уже скрылась за деревьями, и он не стал догонять её. Постоял-постоял, махнул рукой, отвязал привязанного неподалёку к кусту коня, прыгнул в седло и поскакал в Дубок. Однако по пути передумал и свернул к устью Красивой Мечи: решил проведать друзей из шайки атамана Кунама.

А растрёпанную и зарёванную Веру встретила у околицы Люба. Вера кинулась ей на грудь и задрожала, затряслась всем телом.

— Господи, да что случилось, подруга?! — перепугалась Люба, а Вера жалобно, с подвываньем заголосила.

— Милая, ну успокойся, — гладя по голове, стала утешать её Люба. — Это он, да? Он надругался над тобой?

— Всё! Всё! Погибла я!.. — захлёбывалась слезами Вера.

Люба всплеснула руками:

— И ничего не погибла! Пантелеймон же любит тебя до смерти!

— Да пропади они все пропадом!.. — рыдала Вера. — Все они черти окаянные, злыдни проклятые, кобели ненасытные! Как мне домой показаться?! Батя вожжами запорет! Голубушка, милая, куда теперь деваться?..

— Так! — решительно заявила Люба. — Пошли ко мне.

— Да ты что?!

— В баню пошли. Там и выспишься, и посвежеешь.

— А батя с матушкой искать будут?

— Не будут, до вечера ещё далеко. Я сеструху Аннушку отправлю предупредить ваших, что ты у меня. А ночью домой вернёшься, ляжешь — родители ничего и не заметят...

В бане Вера легла на полку и сразу уснула. Люба притащила из избы подушку, одеяло, укрыла подругу потеплее, прилегла рядом и тоже задремала.

Настал вечер. Прискакали на гулянье Пантелеймон с Кириллом, пришла Надежда, а Веры с Любой нет.

— Да где ж они? — удивился Кирилл.

— Не знаю, — растерянно пожала плечами Надежда. — Я у Веры была, матушка сказала, что она у Любаши, а Любашины родители толкуют, что обе гулять пошли. Днём-то их возле леса видели... Может, беда какая стряслась?

— Ох, да какая там беда! — побледнел Пантелеймон. — Не хочет Вера меня видеть, вот и прячется, а Любка ей помогает!

— Нет, ну погоди... — неуверенно протянула Надежда. — А вдруг и впрямь что случилось?..

— Хватит тебе, Надька, чепуху молоть! — Пантелеймон прыгнул в седло. — С меня довольно! Всем привет. Прощай, Надюха! Прощай и первая моя любовь! Больше я сюда ни ногой!

Пантелеймон вытянул плёткой коня — и был таков...

Глава первая

Признаки приближающейся весны уже давали о себе знать. Солнце всё выше поднималось над горизонтом и грело всё сильнее. Пора было отправляться в Орду, и в один из таких ясных, светлых дней князь Александр Липецкий с малой дружиной прибыл в лагерь тысячника Харалдая.

Харалдай был в приподнятом настроении, да и Александр не унывал. Как в старые времена, ещё при жизни брата, он вроде бы беззаботно улыбался, хотя при этом заметил:

— Ох, не к добру наше веселье.

— Почему? — удивился Харалдай. — Веселие — знак удачи.

— А говоришь, о русских всё знаешь, — пожал плечами князь. — Ведь народная примета утверждает, что если человек весел, то скоро ему плакать придётся.

— Не будем мы плакать, князь, не приучены, — посерьёзнел тысячник. — И цели своей всё равно достигнем.

— В Сарай до распутицы бы добраться, — посерьёзнел и князь.

— Хорошо бы. Весна ранняя, реки вскроются, а в степи весну встречать скверно. Надо ехать, — кивнул Харалдай.

Перед уходом от Воргола князь и тысячник проехали вдоль стен детинца. Харалдай, погрозив саблей, громко крикнул:

— Мы ещё вернёмся, безбожный Олег!..

Осада была снята, и жители Воргола вздохнули с облегчением. Князь Олег по этому случаю собрал воевод и бояр.

— Враг ушёл, но... враг и остался, — многозначительно поднял он палец. А бояре заметили, что князь впервые назвал врагами татар. — Вы, конечно, видели, что и Александр был вместе с Харалдаем. Мне думается, Харалдай ушёл отсюда навсегда, поэтому, немного поднакопив сил, летом мы одним ударом сможем, наконец, уничтожить логово липецких ублюдков в Дубке. Мы покончим с нашими злейшими врагами раз и навсегда и убьём последнего из их князей — Даниила.

— Отец, а не рано ли ты хоронишь князей Липецких? — не по летам здраво рассудил княжич Ростислав. — Александр ещё в силе, да и с Даниилом не так-то легко будет совладать.

Кому другому Олег таких слов не простил бы, но сына он любил и потому довольно мягко сказал:

— Ты ещё молод и неопытен, Ростислав, а я мудр и знаю Великого хана. Он ни за что не выпустит разбойника Александра из Сарая и, уж будьте уверены, устроит ему самую ужасную казнь. А с Данилой справиться не составит труда. Он зелен в княжеских делах, и даже этот вор Кунам его не спасёт. Да и с самим Кунамом пора кончать. Хватит ему шастать по лесам и лугам нашего княжества!

— Но у нас и в Ворголе враги, — зло буркнул Рвач.

— Не встревай! — сверкнул очами Олег. — Тебе кто позволил перебивать господина? Место своё забыл?

— Нет-нет, — втянул голову в плечи Рвач. — Я просто хотел, княже, напомнить про предателей Хитрых. Да и с другими супостатами не мешало бы рассчитаться.

— Кого имеешь в виду?

— Родителей Пантелеймона и Кирилла.

— Но они ж тебе жизнь спасли! — удивился даже Олег. — Ох, ну ты и кровопийца, боярин!

— Я не кровопийца, Олег Ростиславич, — раболепно поклонился Рвач, — а верный страж твоей власти. И я так рассуждаю: если кто предал свово князя, то должен перед ним и перед Богом ответить. А коли сам не может, то пускай родственники за него отвечают. Надо родителей Пантюхи и Кирюхи привезть в Воргол на суд. А сынки пущай попробуют отцов выручить. И ежели они в Воргол приедут, то Савелия с Матвеем будет можно, пожалуй, и отпустить.

Олег кивнул:

— Разумно. И про Козьму с Игнатом ты верно сказал, только впредь не перебивай князя. Их мы нынче же казним. Какую казнь придумать? Ты, боярин, вельми горазд на кровавые выдумки!

«Сам такой», — сердито подумал Рвач, а вслух сказал:

— Надобно им косточки кузнечными кувалдами порушить и раскалёнными щипцами мясо с живых сорвать.

— Ну что ж, сделаем, — согласился князь. — Зовите палача...

Вечерело. Вместе с клонившимся к горизонту солнцем опускался на землю и мороз. Возле лобного места столпился народ. Многие плакали, ведь у братьев Хитрых в Ворголе было немало родственников. Жёны и дети осуждённых тоже были здесь.

Показался Олег Воргольский и Рыльский с княжескими знаками власти и сел в кресло, повёрнутое в сторону лобного места. По бокам его и сзади встали вооружённые гридни, а чуть поодаль — ближние бояре, и среди них Рвач.

Вывели братьев Хитрых. За время пребывания в тёмной они успели обрасти грязью и завшиветь, одежда обтрепалась. Громко зачитали приговор княжеского суда, который приписывал Козьме и Игнату преступления, в которых они и их братья якобы были замешаны. Приговор привёл толпу в ужас. Воргольцы ещё не знали такой казни, которая должна была свершиться над Хитрых.

— Козя, да за что ж тебя так? — в голос зарыдала жена Козьмы и упала без чувств. Дети Козьмы и Игната истошно закричали. Козьма, гремя цепями, кинулся было на родные голоса, но стража грубо оттолкнула его.

И вдруг жена Игната, выхватив из-под зипуна сверкающий булатной сталью нож, отчаянно бросилась к князю. Но один из гридней, недолго думая, ударил её мечом по голове. Женщина рухнула замертво. Толпа ахнула и попятилась.

Приступили к казни. Начали с Игната, который всё смотрел куда-то вдаль, словно надеясь на помощь Севастьяна и Афанасия. Палач сорвал с Игната одежду и поставил его на колени. Подошёл священник и прочитал молитву. Игнат, истово крестясь и глядя в небо, повторял её. Потом палач достал из углей горящего костра раскалённые щипцы и, прислонив их к спине несчастного, вырвал кусок мяса. От воплей Игната обезумел и Козьма. Он яростно бросился на помощь брату. С цепями на руках Козьма с удесятерённой силой сумел раскидать опешивших стражников, однако палач не растерялся: схватив молоток, одним ударом раскроил ему череп, и Козьма, даже не охнув, упал на помост.

Жена его, пришедшая было в сознание, снова впала в беспамятство, а палач продолжил своё кровавое дело: совал щипцы в огонь, раскалял их докрасна и вырывал из тела Игната куски плоти. В морозном воздухе стоял запах жареного мяса.

Видя, что Игнат ни на что не реагирует, палач взял молоток и начал дробить его кости. Но Игнат уже не ощущал боли, и напрасно пытались отлить его ледяной водой: душа покидала тело. Олег нахмурился и приказал обезглавить преступника...

Когда возвратились в хоромы, князь спросил Рвача:

— Ну что, доволен?

— Доволен-то доволен, — осторожно промолвил Рвач, — но надо ещё и этих, из Чернолеса, сюда доставить. По вине их сыновей меня чуть не угробили в Дубке. Да, ведь ты же, княже, не знаешь, что Пантелеймон с Кириллом повинны в смерти твоего верного слуги Ефима...

— Поймать! — отрывисто гаркнул Олег.

— Не горячись, княже! — покачал головой Рвач. — Где ж их ловить-то? Да они и сами к нам придут. Узнают, что родители у нас, и придут.

— Так берите стариков немедля!

Рвач и остальные бояре опрометью выскочили из палаты, оставив с Олегом княжича и Ермолая.

Глава вторая

Рвач со своими холопами и десятком княжеских дружинников как снег на голову явился в Чернолес.

— Здравствуй, ну вот я и вернулся, — с недоброй улыбкой приветствовал он Матвея.

— Доброго здравия, Ефим Матвеевич, — почуяв неладное, осторожно кивнул Матвей. — Что хотел?

— Одевайся, в гости ко мне с Савелием поедете.

— Да я как-то в гости не собирался, — всё ещё не до конца осознавая смысл слов боярина, промолвил Матвей. — Много дел дома. Как-нибудь в другой раз...

— Слушай, ты не понял! — холодно улыбнулся Рвач. — Вас не я приглашаю. Вас приглашает сам князь Воргольский и Рыльский, а он редко смердам такую честь оказывает. Считайте, повезло.

— Да ты что, Ефим Матвеевич? Да не поеду я! — попытался всё же отказаться старик.

— Ефим Матвеич, куда Матюшу забираешь? — вытирая о передник мокрые руки, вмешалась в разговор вышедшая из кухонной Варвара. — Он ведь никуда не собирался...

— Не собирался, да князь собирает, — ухмыльнулся предатель. — Одевайся, Матвей, живо! Не дожидай, пока силой потянут!

— Да что он плохого тебе сделал, чёрт окаянный! — запричитала Варвара. — Он же тебя от лютой смерти спас!

— Спас, чтоб потом сдать разбойнику Александру на посрамление и расправу? — ощерился Рвач.

— Какому такому Александру? — не поняла Варвара. — Не знаем мы никакого Александра! Ты что, Ефим Матвеевич, нас в разбойники записал? Отъелся на наших харчах, а теперь и спасителей съесть норовишь!

— Но-но, полегче! — угрожающе шагнул к женщине Рвач. — Ты меня куском не попрекай! А ну, ребята, волоките его в сани! — скомандовал, указывая пальцем на Матвея.

— Не отдам Матюшу! — заголосила Варвара. — Господи, да за что ж это нам такое наказанье?! Не трожьте мужика! Он ни в чём не виноват!

— Оттащите бабу! — зло рыкнул Рвач. — Держите её в доме, пока не увезём этого татя. Вяжите его!..

— Креста на тебе нету! — продолжал кричать, уже на улице, Матвей. — Ведь я ж за тобой как за дитём ухаживал! Что же это, Савелий, получается? — увидел он тоже связанного друга. — Мы его, считай, мёртвого выходили, а он в благодарность нас на княжеский суд везти вздумал! А в чём наша вина? В чём?!

— Замолчи ты! — Рвач толкнул Матвея в спину, и тот упал в сугроб, расцарапав до крови лицо о ледяную корку. — В сани их! — заорал на холопов. — И привязать там, как овец!..

— Верно нам Чернавка говорила... — с запоздалым сожалением вздыхал по дороге Савелий. — Тёмный это человек! Змеюку подколодную пригрели на груди. Не надо было нам его брать!

— На всё Божья воля... — уронил слезу Матвей.

Уже в сырой и вонючей темнице от сидевших там узников Матвей с Савелием узнали о жестокости князя Олега.

— Нас всех ждёт лютая смерть, — донёсся чей-то дрожащий голос из мрака. — А вас посадили, чтоб выманить сюда сынов ваших, которые теперя князю Александру служат, и коли это удастся, казнят и вас, и их тоже.

— Откудова знаешь?!

— Да уж знаю. Я боярина Рвача холоп, я много знаю, за то и сам сюды попал...

— Что же делать, Савелий? — заволновался Матвей. — Нельзя допустить, чтоб Пантюха с Кирюхой влипли! Надо бежать!

— А как? — хмыкнул Савелий.

— Пока не знаю...

В тёмной засветился огонь.

— Эй! Которые тут из Чернолеса? На выход!..

Пантелеймон с Кириллом из Ярослав возвратились поздно. Их встретил бледный Семён-рудокоп.

— Все с ног сбились, вас разыскивают. Семён Андреевич кличет, говорит, что ваших отцов Рвач увёз в Воргол, а князь Олег хочет их на вас обменять!

Кирилл мрачно взглянул на друга:

— Ведь говорили же им, уходить надо. Нет, упёрлись, как... И что теперь делать?

— Сдаваться, — не колеблясь ни мига, молвил Пантелеймон.

— Ладно. Горячку пока пороть не будем, — вздохнул Кирилл. — Поехали к Семёну Андреевичу, может, что и придумаем.

— Беда пришла, ребята, — прямо с порога чуть не виновато заговорил Семён Андреевич. — Князь Олег жаждет вашей крови...

— А матушек он тоже забрал? — перебил Кирилл.

— Не знаю.

— Если нет, то их надо увезти из Чернолеса в безопасное место! — заволновался Пантелеймон. — Мы, Семён Андреевич, поедем...

— Погоди! — осадил его боярин. — В Чернолес уже уехали мои люди. Надо думать, как вызволить из плена ваших отцов. Я сейчас к князю Даниилу, будем советоваться.

Князь Даниил, расстроенный известием о казни братьев Хитрых и пленении родителей Пантелеймона и Кирилла, хотел было трубить общий сбор и выступать против супостата, однако Семён Андреевич и Севастьян Хитрых его остановили. Последний предложил снарядить небольшой отряд человек в тридцать, чтобы, появившись у стен Воргола, вызвать на переговоры князя Олега или Рвача и предложить им выкуп за отцов дружинников.

— Хотя это вряд ли удастся, — почесал бороду Севастьян, — но попытаться можно. Я сам готов идти под Воргол.

— Хорошо, — согласился Даниил. — Но будь осторожней, не поймайся на какую-нибудь уловку Олега. И береги людей.

— Я понял, княже, буду начеку...

Не за горами уже была распутица. С запада подул тёплый ветер. Снег всё рыхлел и рыхлел. Севастьян, увидев стены Воргола, остановил отряд и подозвал Пантелеймона с Кириллом.

— Нужно объехать вокруг города. Может, как-нибудь удастся проникнуть за стены и освободить ваших отцов. Ну-ка разведайте, да на рожон не лезьте и смотрите не попадитесь. С Богом!..

Однако, как ни осторожничали парни, сторожа на стенах детинца их не только увидели, но и угадали.

— Ефим Матвеевич! — прибежал один к Рвачу. — Там сыновья стариков из Чернолеса, аки тати, вдоль стен ползают!

— На брюхе? — удивился Рвач.

— Нет, на конях.

— На конях? Так они могут ускользнуть! — заволновался Рвач. — Надо их как-то сюда заманить... Ага, вот как! Савелия с Матвеем на стену, быстро!..

Толкая взашей, из тёмной вывели Савелия и Матвея и потащили к детинцу.

— Чего они от нас хотят? — растерянно спросил Савелий Матвея.

— Чего хотим? — осклабился Рвач. — А вот чего. Тут ваши щенки поблизости шастают, и вы со стены щас позовёте их в гости.

— Не бывать тому! — закричал Матвей. — Июда! Искриёт! Ты сдохнешь самой поганой смертью! Ты есть гад ползу...

— А ну-ка, Мирон, — перебил Матвея Рвач. — Всыпь этому поганцу пару длинников, а посля и к сынкам пойдём... Эй! Молокососы! — заорал во всю глотку со стены Рвач. — Вот они, ваши псы-отцы! Посмотрите на них!

Ребята, вздрогнув, глянули на стену и обомлели. Пантелеймон всхлипнул:

— Господи, Кирюха, что же делать?! Погубят их супостаты!..

Но Кирилл не успел ответить. Матвей с Савелием неожиданно и для сыновей, и для своих мучителей, связанные, кинулись вниз со стены.

— Стреляй! Стреляй! Убегут! — яростно завопил Рвач.

Полетели десятки стрел, и многие достигли цели. Пантелеймон с Кириллом бросились было на помощь старикам, но град стрел встретил и их, и дружинники отступили. И тут Рвач понял свою оплошность. Ошибкой было стрелять в беглецов. Надо было подпустить к ним сыновей, а уж потом... А теперь Пантелеймон с Кириллом скрылись в лесу. Погоню снаряжать не стали, опасаясь засады.

— Сдохли без толку, тати проклятые! — выругался Рвач, глядя на трупы своих недавних спасителей. — Что теперь князь скажет?

И опасения его оправдались. Олег был взбешён. Как безумный метался он по палате и несколько раз врезал Рвачу по его мясистой роже, до крови расквасив нос. Рвач после каждого удара утирался белым платком и молчал. Молчал до тех пор, пока князь не схватил татарскую саблю. Увидев в руках Олега смертоносное оружие, Рвач взвыл и рухнул на колени, моля о пощаде.

— Не губи, княже, свово верного пса! Я всё исправлю! Я приведу на твой суд этих выродков!

— Как исправишь, собака липецкая? Где их матери?

— Дома. Привезти?

— У тебя дома?

— Нет! У себя!

— Вот пень безмозглый! — ещё пуще рассвирепел Олег. — Думаешь, они всё ещё там сидят, тебя дожидаючи? Езжай и без матерей этих негодяев не возвращайся! Как хочешь выманывай их из Дубка, но чтоб тута были! Два дня тебе сроку!

— За два, боюсь, не управлюсь, княже... — робко подал голос Рвач.

— Управляйся! И убирайся, пока я те голову не срубил! — замахнулся саблей князь. Глаза его сверкали такой яростью, что у предателя от ужаса застыла в жилах кровь, и он быстроногим оленем выскочил из палаты.

Вбежав в свой терем, приказал первому же встречному холопу:

— Собирай людей военных! В поход выступаем!

— В какой поход? — опешил холоп.

— Молчать! — взревел Рвач. — Собирай, говорят! Десять человек, кто со мной в Чернолес ездил!..

Отряд выступил в Чернолес в тот же день. Рвач с замиранием сердца открыл знакомую калитку Матвеева двора, и... взгляд его упал на заколоченные крестом двери и окна. Двери и окна Савельевой избы также были забиты. Рвач похолодел — в Дубок не сунешься, там верная гибель. Однако и возвращаться к Олегу смертельно опасно. Мелькнула мысль о бегстве в Ногайскую орду к Ахмату, но вдруг его там нет? Кто тогда приютит отверженного всеми беглеца? Может, податься к Самуилу в Сарай? А примет ли его Самуил? И если примет, то кем? Холопом? Но он не привык ходить в холопах!..

А мысль работала, работала... И вдруг Рвач вспомнил одну деталь своего невольного путешествия в Дубок под брюхом Пантелеймонова коня.

— В Ярославах, кажись, он повстречал девку, Которая запала ему в душу... — пошевелил губами Рвач. — Так-так... А если её выкрасть? Слободу никто не охраняет. Выследим его зазнобу, и Пантелеймон наверняка примчится её спасать... Шумат! — громко крикнул Рвач.

— Что надо, хозяин?

— Иди сюда, меря курносый! Ты хорошо места здешние знаешь?

— Да вроде, — пожал плечами Шумат.

— А Ярославы знаешь?

— Конечно, знаю. А что надо-то?

— Что надо?.. — будто бы задумался Рвач. — Да девка одна мне нужна, дюже красивая девка. В полюбовницы хочу взять, да вот не знаю, как зовут и где её там искать. Поехали в Ярославы, только осторожно, чтоб никто нас не увидал. Тайными тропами провести туда сможешь?

— Смогу, хозяин...

К Ярославам подъехали вечером. Уже опустились сумерки, и тёмное безоблачное небо глядело на землю тысячами звёздных глаз. Над горизонтом всплывала красная луна. В воздухе чувствовалось лёгкое дыхание весны. В центре слободы слышался гомон и смех молодёжи. Во дворах заливались лаем злые собаки.

— Та-а-ак, Шумат, а ну-ка прикроем рожи и пойдём на гульбище. Наверняка та девка щас там. Ежели я её угадаю, то спрошу дорогу на Пронск, а после сразу уйду в лес, а ты проследишь, где живёт. Ну а потом обмозгуем, что делать дальше.

— А нас никто здесь не знает? — слегка заколебался Шумат.

— Ярославские не знают. Знают только Пантелеймон с Кириллом. Так что, ежели они там, — подождём другого случая...

Прикинувшись странниками, Шумат с Рвачом пошли на разведку, но, обойдя гульбище, нужной девушки не нашли. На их счастье Пантелеймона с Кириллом в Ярославах не было, а местная молодёжь, увлечённая забавами, не обращала на странных незнакомцев никакого внимания. Разочарованный неудачей Рвач направился было к лесу, где ждали верные холопы, но его остановили тихие голоса девушек возле одной из изб. Рвач открыл калитку плетня, подошёл к девушкам и обомлел: перед ним сидела та, которую он искал. На мгновенье замешкавшись, Рвач произнёс заготовленную фразу:

— Красавицы милые, покажите нам дорогу на Пронск, а то мы заплутались.

— На Пронск? — переспросила Любаша. — Погоди, Вер, я сейчас. — Девушка встала, прошла к калитке и, указав дорогу, вернулась назад. Рвач с Шуматом пошли в указанном направлении, и вдруг мимо них промчались два всадника. Рвач аж присел от испуга: это были Пантелеймон с Кириллом.

— Быстро, уходим! — заторопился. — Они, псы!..

— Я тоже их угадал, — шепнул Шумат.

Лишь достигнув леса, «странники» остановились перевести дух. Рвач прислушался.

— Кажись, тихо. Ну, видал девку, которую надо взять?

— Это та, что дорогу показала?

— Да не, вторая.

— А та тоже хороша-а-а! — протянул холоп.

— Да на кой ляд она мне сдалась? — разозлился Рвач. — Мне нужна, которая на лавке сидела. Её видел?

— Видел, хозяин, видел.

— В другой раз угадаешь?

— Угадаю, угадаю.

— Ладно, пошли к своим.

Вернувшись к остальным, Рвач скомандовал:

— Все на конь! Поехали отсюдова, пока не попались к Александру в лапы. Молодку мы выследили, а теперь рванём в пределы своего княжества, в Медвежий Липяг. Там есть две избушки с древними стариками, где переночуем, а завтра с утра пораньше Шумат с Яруском вернутся в Ярославы и поймают эту девку. Наверняка она пойдёт за водой. Вы её схватите, свяжете и доставите ко мне. Понял? — посмотрел Рвач на Шумата.

— Понял, хозяин, всё понял.

— Смотри не перепутай девок! Шкуру сдеру!..

По пути к Медвежьему Липягу отряд ночью несколько раз сбивался с дороги. И только под утро доехали до места.

Хозяева встретили пришельцев без особой радости.

— Опять эти... хуже татарина, — процедил беззубым ртом старик.

— Ты чё сказал? — прищурился Рвач.

— Я говорю — гостям завсегда рады! — перепугался дед.

Разместившись кое-как на соломенном полу, холопы сразу уснули.

— А вам, похоже, спать уже не придётся, — подозвал Шумата и Яруска Рвач. — Возвращайтесь в Ярославы. Привезёте девку — щедро награжу.

— Её Верой зовут? — уточнил Шумат.

— Да вроде так подруга называла. Ну всё, с Богом...

Холопы осторожно подобрались к проруби на Вязовке, откуда ярославцы брали воду для домашних нужд. Много баб уже приходили к проруби, некоторые даже по нескольку раз, но Веры всё не было.

— А может, она и не появится седни тута? — засомневался Яруск.

— Должна, — отрезал Шумат. — Нюхом чую, награда, которую Ефим Матвеевич пообещал, будет наша.

— Ага, подставляй карман шире! — ухмыльнулся Яруск. — Батогами он нас наградит! Или ещё пуще, дыбой.

Шумат поморщился:

— Слушай, уж тебе ль на него обижаться... — И вдруг замер: — Тихо! — присел за кустом ещё ниже. — Вон, видишь девку?

— Ну вижу. Она, што ли?

— Подруга её.

— Так может, спросим про эту Веру?

— Совсем сдурел! — зашипел Шумат. — Она меня авчерась видала, а мы ведь будто в Пронск шли. Сразу заподозрит неладное, тревогу поднимет.

— Так что же делать?

— Ждать. Раз эта притопала, значит, и наша скоро объявится.

Но Шумат ошибся. Вера пришла только к вечеру, и не одна.

— Слышь, Яруск, — раздвинул ветки покрывшегося инеем куста Шумат. — Кажись, Верка с той подругой идут. Но две девки нам не нужны. Чё думаешь?

— А чё тут думать? — хмыкнул Яруск. — Нужную схватим, а другую по башке глушанем.

— Убьём?!

— Да не, зачем убивать? Палкой по затылку — и были таковы. А она опосля оклемается. Только спешить надо, а то как бы кто ещё не припёрся.

— Ладно, — согласился Шумат. — А где палку взять?

— Тут же лес!

— Да некогда. Пока палку проищем, они воды наберут и уйдут.

— Тогда Веру эту схватим, а другую оставим, пускай сидит.

— Ну, совсем ополоумел, дубина! Да она такой хай поднимет, что не сносить нам голов. Ты вот что. Когда подойдут к проруби, выскакивай, хватай белобрысую и кидай поперёк своего седла, а я оглушу вторую ножнами.

— Смотри не убей! Девка хорошая, жалко.

— Не беспокойся, погнали!..

Шумат прыгнул на коня, за ним Яруск, и не успели девушки опомниться, как Любаша, сбитая не ножнами (Шумат промахнулся), а конём, упала и, ударившись головой об лёд, потеряла сознание. А Яруск, наклонившись, схватил Веру и, перевалив её через седло, погнал коня на полном скаку. Пока Любаша опомнилась и добрела до первых домов слободы, похитителей и след простыл.

Глава третья

— Кого ты привёз?! — прямо с порога закричал на Рвача князь Олег. — На кой чёрт мне эта девка? Пантелеймон не дурак, чтоб клюнуть на такую дохлую наживку!

— Да милка то его... — стал робко пояснять Рвач.

— Таких милок у мужиков что грязи! — ещё пуще разгневался Олег. — От Воргола до Рыльска в ряд не уложишь! Говорят тебе, дубина, не девка гулящая тут нужна, а мать!

— Олег Ростиславич! — взмолился Рвач. — Благодетель ты наш единственный, давай испытаем! Вот увидишь, приползёт Пантелеймошка на брюхе и будет умолять освободить его ненаглядную. Любит он её! Княже, давай испытаем!

— Ну, смотри, пёс, — после некоторого раздумья процедил Олег. — Ежели Пантелеймон не явится, самого на плаху. Ты знаешь, я шутить не люблю да и не умею. Самсон тогда за других пострадал, а ты за свою провинность на казнь пойдёшь. Всем вам, липецким, доверия нет!

Слова князя Рвачу как нож в сердце. Он впервые ощутимо почувствовал ненадёжность своего пристанища в Ворголе — но обратного пути уже не было... Олег заметил страх предателя и осклабился:

— Ладно, не дёргайся, Ефим Матвеич, пошутил я. Ты мне ещё нужен, так что можешь не беспокоиться за свою шкуру, но крайней мере, на ближайшее время. Иди домой и поразмысли, как сообщить Пантелеймону о пленении его зазнобы.

Рвач взбодрился. Он давно уже всё обмозговал и кинулся целовать Олегу руки, приговаривая:

— Княже, княже! Я всё уже продумал! Я расставлю такую ловушку, из которой он никак не выберется!

— Ну ладно, ладно, действуй...

Рвач галопом выбежал из княжеских хором. Надо спешить доказать князю, что он стоящий слуга.

— Шумат, Шумат! — взбегая на своё крыльцо, заорал.

Явился Шумат.

— Бери Яруска и немедля в Дубок! — приказал Рвач. — Найдите там Пантелеймона и передайте, что Веру в Ворголе ждёт из-за него поруганье и лютая смерть.

— Да он же прибьёт нас! Он же нас знает! Надо незнакомого...

Рвач на минуту задумался.

— А, вот кого возьми, — встрепенулся Рвач, — Прокопа Малого. Его Пантелеймон точно не знает.

— А сумеет он сделать всё, как надо? — усомнился Шумат.

— Сумеет, парень смышлёный.

Шумат почесал затылок:

— Однако уже распутица, боярин. Реки вскрываются — может, подождём?

Рвач побледнел от злости.

— Нельзя ждать! Князь гневался. На вот гривны, — протянул он холопу деньги. — А сделаешь дело — вообще озолочу...

И вскоре Шумат, Яруск и Прокоп, разбрызгивая копытами коней грязь, уже мчались к восточным воротам Воргольского детинца. Шумат впереди, а его товарищи чуть сзади.

Добирались до Дубка действительно очень тяжело: грязь, снежница, непролазные болота и топи, разлившиеся реки. Даже пересыхающие летом небольшие речушки и те весной становились для путников серьёзной преградой. При переправе через Пальну конь Шумата поскользнулся, сломал ногу и, барахтаясь в воде, чуть не утопил всадника. Шумат еле успел выдернуть ноги из стремян и выплыл к берегу. А конь бился с отчаянным ржанием, пока не захлебнулся и не пошёл ко дну.

Шумат стоял на берегу весь мокрый и в слезах.

— Надо развести костёр и обсушиться, — тронул его за рукав Яруск. — А то совсем закоченеешь.

— Разведи... — безвольно кивнул Шумат.

— Ты разденься, — предложил Прокоп, — и одёжу выжмем. Дрожишь как лист на ветру...

Шумат понуро сидел у костра.

— Как же мне теперь? Нам бы какое-нибудь сельцо отыскать, нового коня в нём добыть. Не пешком же мне в Дубок идти.

— Найдём сельцо, Шуматушка, найдём, — подбрасывая в огонь дрова, кивал Яруск. — Ты грейся пока, грейся...

Уже почти стемнело, когда Рвачовы холопы снова двинулись в путь. На своё счастье, вскоре они набрели на глухую, но довольно зажиточную деревушку. Гостеприимные селяне позволили им переночевать на сеновале. Ночи были уже не такими холодными, и поэтому спать в сене было очень приятно. А утром один из смердов согласился продать лошадь, и, довольные, путники поехали дальше. Но Шумату явно не везло: и нового коня едва не погубил дважды — при переправе через речки Семенек и Красивую Мечу. Однако обошлось, и, чуть не доехав до Дубка, они ещё раз переночевали в маленьком сельце, а утром направились к городку.

Решили, что Шумат останется в лесу, а Прокоп с Яруском пойдут в Дубок. Яруск угадает Пантелеймона, а Прокоп поведает тому о случившемся с Верой.

Искать Пантелеймона пришлось долго, пока совсем неожиданно он сам не появился из-за угла церкви и чуть не наехал на Яруска. Тот успел отвернуться и остался незамеченным. Пантелеймон проехал ещё шагов двести и остановился возле богатого деревянного дома. Яруск же побежал к Прокопу — наступил его черёд действовать. Прохаживаясь возле указанного Яруском дома, Прокоп дождался появления Пантелеймона, подошёл к нему и шепнул на ухо:

— Рвач забрал в Воргол твою Верку.

Пантелеймон замер. Потом схватил Прокопку за шиворот, тряхнул и процедил сквозь зубы:

— А ты почём знаешь, сучий потрох? Тебя Рвач подослал?

— Да никто меня не подсылал! — испугался Прокоп и... ляпнул: — Мне пообещали заплатить, если передам тебе эту весть, вот я и передал!

— А ну пойдём! — потянул Пантелеймон Прокопа, да так сильно сдавил ворот его зипуна, что у парня перехватило горло и он захрипел.

Яруск остолбенел. А тут ещё к Пантелеймону подошли три дюжих дружинника:

— Что стряслось, Пантюха?

— Да вот гада воргольского поймал!..

Услышав эти слова, Яруск опрометью кинулся в лес к Шумату:

— Бежим отсюда!

— А Прокоп?

— Прокопу уже не поможешь! Уносим ноги, пока он на дыбе про нас не наболтал!..

Чтобы сбить со следа погоню, лазутчики пошли другой дорогой и, блуждая окольными путями, через три дня, измученные, вернулись в Воргол. Узнав о пленении Прокопа, Рвач притворно пожалел его, но на деле был рад, страшно рад.

— Пантелеймон придёт, обязательно придёт, — потирал он руки. — И сам придёт, и дружка за собой притащит...

А расстроенный Пантелеймон с помощью дружинников заволок Прокопа в избу Семёна Андреевича и, рассказав старому боярину о случившемся, выбежал на улицу и прыгнул в седло.

— Пантюха, стой! Это западня! — завопил Семён Андреевич, но Пантелеймон его не слышал. Он уже знал от Любаши о исчезновении Веры, но думал, что её украли татары и отправили в Орду. Пантелеймон ждал Кирилла, который уехал по поручению князя, чтобы вместе рвануть в Орду, но, узнав, что Вера в Ворголе, не медля поскакал туда один. Горячий и наивный, он не думал, что Рвач уже расставил там свои силки и... И не успел опомниться, как очутился сначала в подвале Рвача, а потом, на коленях, в хоромах князя Олега.

— Ну что, голубчик, попался? — злорадно хихикнул князь. — По ненаглядной своей соскучился? И где же это она? Вера, да? Вера! — закричал он. — Ты где? — И, паясничая, полез под лавку. — Да где ж она, а, Ефим Матвеич?

— А в тёмной, — ухмыльнулся Рвач. — По колено в воде и грязи.

— Отпустите её! — побледнел Пантелеймон.

— Ага, — кивнул князь. — Прям щас и отпустим. Сюда девку!..

Привели Веру, в цепях, грязную и нечёсаную, в изодранном платье.

— Во! — хмыкнул Олег. — А она хоть и в грязи, а хороша! У тя, парень, губа не дура! Выручать, значит, её примчался, да? Ну и зря. Она ж тебе, балбес, изменила. Вот ребята мои её попробовали и сказали, что была уже с кем-то до них. Так-то, брат! — И Олег с Рвачом захохотали.

— Брешете, нехристи! — взревел Пантелеймон. — А ну отпустите её!..

— Пантюша, милый! — заголосила вдруг, залившись слезами, Вера. — Зачем ты приехал? Убьют они тебя! Мне одно пропадать, а ты!..

— Во! — удивился Олег. — Да почему ж это пропадать? А ну, Ермолай, зови кузнеца. Пускай раскуёт её — и, Бога ради, на все четыре стороны!

— Княже, княже! — зашептал осторожный Рвач. — Нельзя её отпускать!

— Это почему же? — пожал плечами Олег. — Нам она боле не нужна, да и никому она теперь такая не нужна. Она теперь всем без надобности. Раскуйте.

— За ворота вывести? — спросил Ермолай.

— Зачем за ворота? — снова ухмыльнулся Олег. — Пущай в детинце переночует. За воротами хлябь и слякоть, медведи в лесу. Да притом завтра казнить Пантелеймона будем, что ж её лишать удовольствия? Пусть посмотрит, как у любимого косточки затрещат.

— Я одна никуда не пойду! — всхлипнула Вера. Её толкали взашей, но она упиралась и жалобно молила: — Княже, отпусти Пантелеймона! Отпусти!

— Да как же я его отпущу, милая, ежели он предал меня и повинен в смерти моих людей? — шутовски развёл руками Олег. — Сказано — пошла прочь!

— Вера! Не унижайся! — отчаянно крикнул Пантелеймон. — Иди с Богом и за меня не волнуйся!

Девушку вытолкали из палаты.

— Прощай, родная! — Пантелеймон попытался освободиться от пут, но они намертво захлестнули его тело. Поняв тщетность своих усилий, выругался: — Сволочи! Вы ещё поплатитесь за свои злодеянья! Как свиньи визжать будете, когда вас по приказу князя Александра на дыбе длинником отхлестают! Кровью харкать будете!..

— Уберите его! — взревел Олег. — Вон подлеца! Во-о-он! — И князь стал избивать беззащитного пленника. — В тёмную! А завтра на площади сварить заживо в кипятке!

Здоровенные гридни схватили Пантелеймона и потащили из княжеской палаты. Разбитая голова, оставляя за собой кровавый след, билась об пол.

— Заживо! В кипятке! — продолжал вопить Олег.

— Не надо в кипятке, княже, — подал голос Рвач.

— Это почему же?

— Слишком лёгкая смерть, мучиться будет недолго. Надо его как Игната Хитрых. Чтоб кости трещали и извивался и вопил от боли.

— Ох и здоров ты, Матвеич, на всякие изуверства, — покачал головой князь. — Ладно, так и сделаем...

Утро казни выдалось по-весеннему тёплым. И многим даже не верилось, что в это ясное утро должен погибнуть молодой, здоровый, полный сил русский витязь. Ему бы с мечом в руках защищать землю родимую, народ православный от степных поработителей, но страшные муки ждут его. И не татары будут мучить, а свои же, русские люди. Но хуже татар холуи эти продажные. Из-за таких вот князей, как Олег Воргольский, а ещё ранее Юрий Владимирский, и было порабощено наше Отечество. Сколько горя и страданий принесли раздоры княжеские, навлёкшие на Русь татарское иго проклятое!..

Утро раннее, утро весеннее. Птички поют и радуются солнышку, а в Ворголе новая казнь готовится. Народ хмурится, волнуется, недовольство проявляет. Устал он от казней, ропщет. Но не замечает гнева людского Олег. Народ — быдло, как он смеет роптать на князя?

Пантелеймона вывели из тёмной. Кровь от вчерашних побоев запеклась на хмуром лице.

— Пантюша, милый, держись! — запричитала из толпы Вера.

Пантелеймон, не видя её, прошептал:

— Держусь, родная, держусь...

— Заткните ей глотку! — рыкнул десятнику Савве князь. — И уберите подале!

Гридни кинулись к девушке, заломили руки и потащили прочь от лобного места.

— Поди скажи, чтоб скорей начинали, — толкнул Олег Савву. Тот убежал, а князь насупился: почему заволновались люди? Может, в толпе лазутчики Александра? Может, они замышляют освободить пленника?..

Олег вскочил:

— Что медлите? Палач, начинай!

Гридни заволокли Пантелеймона на помост, и палач сорвал с него одежду. Кувалда с силой опустилась на правую ступню юноши, и раздался хруст костей. Пантелеймон не проронил ни звука. К своему несчастью, он даже не потерял сознания, лишь лицо страшно побледнело и покрылось густым потом. Ещё удар, и ещё... Мутнеющим взором он искал в толпе Веру. Очередной удар — и мученик рухнул на помост. А князь Олег... А князь Олег вдруг испуганно вскрикнул и приказал отрубить ему голову, а сам бегом припустил в свои хоромы. Голову же Пантелеймона кто-то подобрал и унёс...

Больше суток Вера пролежала в беспамятстве. В княжеском тереме про неё забыли, но простые люди, которые подобрали её, хотя и с сомнениями, всё же надеялись, что девушка выживет. Очнувшись, она не сразу вспомнила, что произошло, а когда вспомнила — точно окаменела: не проронила ни слезинки, не издала ни стона, и ни одного чувства в ней не осталось, кроме ненависти.

— Люди добрые, можно я ещё немного у вас побуду? — еле слышно произнесла Вера запёкшимися, непослушными губами.

— Да конечно, милая, конечно, побудь! — закивала хозяйка...

В природе уже вовсю властвовала весна. Распустилась черёмуха, разнося по округе пьянящий медовый аромат. Безмолвие тёмных ночей разрывали дивные соловьиные трели. Вера выходила по вечерам на улицу, но весенние запахи и трели мало занимали её. Она поглядывала то на княжеский терем, то в сторону усадьбы Рвача и мучительно, до головной боли думала, как отомстить извергам за свою сломанную жизнь, за Пантелеймона, запоздалая, горькая нежность к которому день и ночь жгла её душу.

Просидев до темноты, Вера каждый раз возвращалась домой, так ничего и не придумав. Но вот однажды к ней подошли...

— Кто тут? — вздрогнула Вера.

— Не пугайся, красавица! — Рядом стояла древняя старуха. — Хочу я тебя утешить...

— Ты кто? — испугалась девушка.

— Друг, — таинственно улыбнулась незнакомка. — Зовут меня Чернавкой, в крещении Анастасией. Я знала Пантелеймона и тоже скорблю о нём. Мы с ним из одного села, а сейчас я у княгини Авдотьи в знахарках, вошла в доверие. Могу и тебя к ней прислугой устроить.

— Но меня же и князь Олег знает, и боярин Рвач, — напряглась Вера.

— Князь тя раз только видел, грязную да оборванную, — пожала плечами Чернавка. — Он и не угадает. А Рвач... Рвач на женскую половину не ходит. Ну а когда начнёшь служить, по ходу сообразишь, как отомстить за себя и за Пантелеймона. Согласна?

— Согласна-согласна! — поспешно ответила Вера. — Я-то уж и не знала, горемычная, что делать. Думала, может, встретить где князя с ножом и зарезать?

— Да кто же тебя до него с ножом допустит? — усмехнулась Чернавка. — Князей воргольских хитростью надо брать. Да ещё... любовью...

— Как любовью?! — оторопела Вера.

— Хи-хи-хи, — тихо засмеялась Чернавка. — Не знаешь, как можно любовью витязя аль вьюношу погубить? Ты ведь уже не девка?

— Нет, — потупилась Вера.

— Ну так тебе и терять нечего. Окрути в первый черёд их старшего сына, Ростислава. Ты хороша, статна, белогруда. Да княжонок за тобой побежит, только помани. Завтра поговорю с княгиней — она тебя непременно возьмёт. Вот тогда и виляй хвостом перед Ростиславом, а когда клюнет, увлеки его за город, а там дубковские витязи поджидать будут. Поняла?

— Поняла. Как не понять, бабулька Анастасия!

— Не зови меня Анастасией, — перебила старуха. — Хоть и приятно мне моё христианское имя, но привыкла к другому. И все так кличут.

— Ладно, Чер... Ой! Не могу!

— Ну, называй как знаешь, — махнула рукой Чернавка.

— Больно мне, бабушка, горько, душа разрывается на кусочки, — вздохнула Вера. — Грудь ломит и горло сдавливает. Хочу выплакаться, а слёз нету, кончились. Как я виновата перед Пантелеймоном! — И залилась слезами.

— Ну вот слёзы и появились, — погладила девушку по голове Чернавка. — А говорила, нету. Есть они у тебя, родимая, есть. Поплачь, милая, поплачь, полегчает. Но завтра, смотри, их не показывай. Княгиня печальных не любит, может и прогнать.

— Анастасия! Я их сама убью! — вытирая глаза, затрепетала Вера. — Я их ненавижу! Никогда не прощу их злодеяний! Сама княжича зарежу!..

— Но-но, не горячись! — нахмурилась Чернавка. — Всему своё время. Будь хладнокровна, не делай ничего, прежде сто раз не обдумавши. И не один Ростислав нам нужен, а вся княжеская семья. Ну попытаешься ты, неразумная, княжича зарезать, а сможешь? Вдруг рука задрожит, когда в очи ему глянешь? И себя, и всё дело погубишь! Иди в дом и выспись. Завтра я за тобой зайду.

Глава четвёртая

Чернавка была свидетельницей кровавых событий в Ворголе. Когда забрали Савелия с Матвеем, она не выдержала и пришла в город, надеясь, что всё кончится благополучно. Когда же мужики погибли, старуха была потрясена и поклялась отомстить за смерть односельчан. Искусная знахарка и ведунья, она вошла в доверие к княгине Авдотье и от неё узнала об опасности, нависшей над Кириллом и Пантелеймоном. Поспешила в Дубок, чтобы предупредить парней, да опоздала — Пантелеймон уже умчался в Воргол.

— Сказнят его там, — сказала она Семёну Андреевичу. — Ловушка это, западня.

— А где Кирилл? — спросил боярин у Севастьяна.

— Ещё в дозоре.

— Воротится — ко мне немедля.

— А что с моими братьями, Игнатом и Козьмой Хитрых? Про них что слышно? — повернулся Севастьян к Чернавке.

Та помрачнела:

— Предал и их лютой смерти князь-ирод.

— Ах, аспид поганый! — По щекам Севастьяна потекли слёзы. — Ведь говорил же бестолковым, что уходить из Воргола надо! Не послушались... Семён Андреевич, я у князя Даниила дружину попрошу. Надо спалить это осиное гнездо!

— А ну угомонись! — стукнул кулаком по столу старый боярин. — Не у тебя одного горе. Весь Черлёный Яр костьми липецких людей усеян, вся земля кровью и слезами залита. Возьми себя в руки, боярин! Сейчас к князю вместе сходим, посоветуемся и примем разумное решение. Успокойся! Ты не отрок малый!

— Не могу, это ж я виноват в их погибели!

— Жизнь виновата, Севастьян! — тяжело вздохнул Семён Андреевич. — Стало быть, так было Богу угодно... А ты, бабушка, пока потрапезуй. Эй, Марфа! — позвал Семён Андреевич.

— Да мне бы в Воргол поскорей, — насупилась Чернавка. — Может, ещё помешаю казни Пантелеймона.

— Ты потрапезуй, а мы к князю за советом сходим и сразу вернёмся.

На улице послышался топот копыт, и к крыльцу подъехал всадник. Семён Андреевич выглянул в приоткрытое окно.

— А вот и Кирилл приехал! Ему пока ничего не говорите...

— Здравствуй, боярин, — тяжело дыша, поклонился Семёну Андреевичу Кирилл. — Здравы будьте, люди добрые.

— Здрав будь и ты, витязь. Пойдём-ка с нами к князю Даниилу.

Кирилл побледнел:

— Что случилось? Зачем Чернавка тут?

— Пойдём-пойдём, скоро узнаешь...

Даниил упражнялся в рубке на татарских саблях. Семён Андреевич вошёл и поклонился:

— Неотложное дело, князь.

Даниил Александрович бросил саблю на деревянный настил и утёр пот.

— Ну что ж, пойдём в палаты, там поговорим.

Разговор был недолгим. Выслушав Семёна Андреевича, князь прошёлся вдоль стола и молвил:

— Больших военных действий против воргольского супостата до прибытия батюшки из Орды предпринимать мы не будем... — Помолчал. — Но вылазку устроить можем. Кто поведёт людей под Воргол?

— Я! — вскочил Севастьян.

— Хорошо, — кивнул князь. — Бери дюжину добрых дружинников и действуй.

Чернавка уже заждалась, когда Семён Андреевич с Севастьяном вернулись.

— Сделаем вылазку прямо в детинец! — кричал Хитрых. — Я сам придушу этого гада!

— Ты как мальчишка! — рассердился Семён Андреевич. — Только людей зря погубишь. Давай-ка послушаем, что бабушка скажет.

— Что я скажу? — прищурилась старуха. — Я скажу, что на месте разберёмся. Пантелеймон и Вера в опасности, их спасать надо. Я вхожа в хоромы князя, так что поехали, а там посмотрим. Верхом я не могу, телегу дайте. Может, ещё успеем с бедой справиться.

— Умная ты женщина, — одобрительно посмотрел на Чернавку Семён Андреевич. — Присмотри уж там за этими сорвиголовами. Кого берёшь, Севастьян?

— Брата Афанасия, Демьяна Шумахова, Кирилла, ну и ещё человек восемь найду.

— Ладно, — кивнул боярин. — С Богом...

Но, как ни торопились в Воргол липчане, всё-таки опоздали. Чернавка же, узнав о казни Пантелеймона, нашла Веру...

Весна начала переходить в лето. Закончилось цветенье, и на деревьях завязывались плоды. Вера старалась чаще показываться на глаза княжичу Ростиславу, быстро освоив преподнесённую ей Чернавкой науку, и стремящаяся к греховным утехам душа Ростислава не устояла перед чарами соблазнительницы.

Как-то раз девушка принесла юноше из погреба холодный малиновый сок. Он не просил её об этом, но она принесла.

— Испей сочку, княжич, — ласково пропела Вера, подавая кружку, и как бы нечаянно коснулась своей нежной горячей рукой руки Ростислава. Княжич обомлел. Молодая кровь кинулась в голову, и жгучее желание овладело всем его существом.

— Ой ты какая!.. — жарко выдохнул Ростислав и потянулся к девушке. Поначалу та не сопротивлялась, но когда княжич начал терять рассудок, оттолкнула его:

— Погоди, погоди... тута увидят. Пойдём ввечеру в лес, там и насладимся...

— Хорошо, лебёдушка, как скажешь! — У Ростислава дрожь пробежала по телу, когда он представил себя наедине с молодой женщиной. Мысли о любовных утехах целый день не давали княжичу покоя. Он был рассеян, никого не видел и не слышал.

— Что с тобой, сынок? Уж не заболел ли? — забеспокоилась мать.

— Нет-нет! — побледнел Ростислав. — Я... так...

— Да ты весь дрожишь! — всплеснула руками Авдотья, а сын вдруг резко оборвал её:

— Оставь меня в покое! Я не ребёнок! — И сердито вышел из горницы.

Княгиня долго пожимала плечами. Впервые она почувствовала, что сын стал взрослым и опека матери тяготит его.

...Вечерело. Вера вышла из ворот детинца, когда солнце уже закатилось за горизонт. Влажная свежесть накрыла низину за стенами Воргола. Вера зябко поёжилась и замедлила шаг. Придёт княжич или не придёт? Должен прийти, должен... А вот и он! Выскочил из ворот кремника на горячем буланом коне. В какой-то миг Вере стало жаль его, но эта жалость сразу исчезла, едва девушка вспомнила Пантелеймона. И — слёзы покатились из глаз.

Подъехал Ростислав и осадил жеребца. Влюблённо посмотрел на Веру и помрачнел:

— Что с тобой, милая? Ты плачешь?

— Нет-нет! — Девушка вытерла слёзы. — Это от радости. Я раба, а ты князь. Такое счастье подвалило!

— Садись на коня. — Княжич протянул руку.

— Нельзя, милый! — отпрянула Вера. — Из детинца увидят. Ты скачи вон по той тропке в лес и там подожди, а я следом.

И Ростислав помчался навстречу беде. Натянутая промеж двух деревьев верёвка свалила его буланого, и княжич, охнув, больно ударился о землю. Через миг Демьян и Афанасий крепко скрутили ему руки, злорадно приговаривая:

— Попался, голубь!

— Что вы делаете? — гневно закричал Ростислав. — Отпустите, разбойники!

— Сто-о-ой! Не рвись! Бесполезно! — ледяным голосом промолвил Севастьян. — Поднимите его.

Ростислава поставили на ноги.

— Ну что, гадёныш? — взял его за ворог кафтана Севастьян.

— Ты?.. — изумлённо прошептал Ростислав. — Ты в разбойниках?!

— Это вы, князья Воргольские и Рыльские, разбойники! — скрипнул зубами Хитрых. — Вы убиваете невинных людей, потешаетесь над их страданиями! Сколько вы христиан православных замучили?

— Я никого не убивал! — испуганно пробормотал княжич.

— Зато отец твой не просто убивает, а подобно зверю терзает свои жертвы. — Севастьян сдавил горло Ростислава. — Он моих братьев казнил. За что?

— Я тут ни при чём! — захрипел Ростислав.

— Ладно!.. — отпустил его Севастьян и — своим: — Свяжите щенка покрепче, в Дубок повезём. Пускай там Александр Иванович с ним что хочет делает. Глядишь, теперь Олег Воргольский посговорчивей будет.

— Стойте! — крикнула из кустов запыхавшаяся от бега Вера. — Он мой! Мой!

— Вера! — обрадовался Ростислав. — Спаси меня, Вера!

— Я спасу тебя! — воскликнула Вера и, внезапно вырвав из ножей Демьяна меч, пронзила грудь Ростислава.

Княжич не вскрикнул. Он даже не понял, что произошло, и сперва не почувствовал боли. Но потом что-то загорелось в груди. Кровь хлынула изо рта и носа, глаза заблестели, зрачки расширились, и он рухнул на землю как подкошенный, уставив остекленевшие глаза в небо.

А Вера вошла в азарт игры со смертью. Она вытащила окровавленный меч из груди Ростислава и с воплем:

— Ах, гад, я и тебя прикончу! — набросилась на Демьяна.

Парень едва увернулся, а Севастьян схватил Веру и, повалив на траву, отобрал меч.

— Милая! Что с тобой? Успокойся! Это ж Демьян, он не воргольский, он наш!

— Наш?! — взвизгнула Вера. — Он меня ссильничал, пёс шелудивый, черномазь проклятая! Убью гада!

— Что? — удивился Севастьян. — Он тебя сильничал? Это правда, Дёмка?

Шумахов опустил голову:

— Да она сама... Сама ведь со мной пошла... И потом, я же не знал, что она с Пантелеймоном...

— Уйди с глаз! — процедил Хитрых. — Ты — позор доблестного отца своего! Ты — позорное пятно на всех людях липецких! Скройся, мразь!

Демьян, озираясь как затравленный зверь, подошёл к коню, прыгнул в седло и, дёрнув поводья, ускакал.

— Кирюша, милый! — рыдая, обняла Кирилла Вера. — Что же нам без Пантюши делать?

— Мстить! — мрачно проговорил Кирилл. — Не жалея живота своего...

Вера постепенно стала успокаиваться. Вытерла лицо платком и поклонилась воинам в пояс:

— Спасибо вам, люди добрые. Пойду я назад.

Липчане переглянулись:

— А не опасно тебе возвращаться?

— А мне другого теперь не дано, — отрезала Вера. — И не успокоюсь я, пока не изведу Олега и весь род его. Ростислав уже поплатился, а следующий Олег, да и Ярославу несдобровать. А вы езжайте домой, копите силы, чтоб раздавить воргольское логово.

И такая отрешённость звучала в голосе девушки, что всем стало жутко, будто говорила она из какой-то неземной, запредельной дали.

— Прощай, Кирюша! Скажи Надюхе и Любе, что я их любила и что мне за Пантелеймона отомстить надо. Как страшно они его мучили... Но он не стонал, не просил пощады...

Когда Вера возвратилась в хоромы князя, уже стемнело. Ростислава давно хватились, и в тереме был переполох. Кто-то заметил его с Верой за городом и доложил князю. Олег был взбешён, но он ещё не видел эту новую холопку княгини, а увидев, обомлел:

— Ты-ы?..

— Ты знаешь её?! — опешила и княгиня.

Олег усмехнулся:

— Ещё бы! Из-за неё был казнён предатель Пантелеймон.

— Никакой он не предатель! — вскинула голову Вера.

— Где мой сын, стерва?

— А я почём знаю!

— В тёмную! — затопал ногами князь.

Гридни увели Веру.

— Откудова она здесь взялась? — вне себя от ярости, повернулся князь к жене. — Кто привёл её в хоромы?

— Чернавка.

— Эта ведьма?

— Не ведьма, а знахарка...

— Ивашка! — крикнул князь и схватил меч. — Чернавку сюда!

Вскоре в дверях появилась старуха.

— Ты привела Верку в дом? — кинулся к ней Олег.

— Я, а что?

— Княжич пропал. Вечером его видели с ней в лесу.

Старуха пожала плечами:

— Ну а мне-то что? Я княгиню лечу, а не за любовными утехами княжича подглядываю.

— В тёмную и эту! — взревел князь, и гридни потащили Чернавку.

— А может, она и вправду не виновата? — заплакала княгиня.

— А кто виноват? — Олег в сердцах швырнул меч на пол. — Это они завели его в лес на растерзанье зверям!..

— Там боярин Рвач просится, — несмело доложил холоп.

— Зови! — кивнул князь. — Авдотья, к себе.

Княгиня, вся в слезах, ушла, а в другую дверь вошёл Рвач и шёпотом спросил:

— Кого сейчас от тебя, княже, вывели, знаешь?

— Чернавку, знахарку какую-то. Княгиню она лечит.

— Она и меня лечила в Чернолесе, у Матвея в избе, когда я там после Дубка отлёживался.

Олег остолбенел:

— Так что ж ты, гад, раньше не сказал, что она тоже из Чернолеса?

— Да я её только щас и увидел!

— Слыхал, что княжич Ростислав пропал?

— Слыхал, — потёр лоб Рвач. — Её работа, точно. Увела небось, сука старая, княжича в чащу...

— Его девка увела — Верка.

— Верка?! — изумился Рвач. — И она тут?

— Тут! А привела её к княгине эта ведьма!

— Да-а... — задумчиво протянул Рвач. — Нечистое дело, князь, нечистое. Пытать их надобно...

— Княжича привезли! — заглянул в палату бледный холоп, а за дверью раздался истошный женский вопль: «Сыночек!» Князь выбежал на крик и увидел бездыханное окровавленное тело Ростислава.

— Резать! Резать этих подлых баб надо! — завопил Олег и в отчаяньи ударился головой о стену.

— А их ли вина в гибели княжича? — засомневался лекарь Ермолай.

— Молчать! Я сказал — резать!

— Не усугубляй Божью кару, князь, — подошёл к Олегу отец Ефрем. — А вдруг это тебе наказанье за казни невинных людей? Остынь, Олег Ростиславич, не надо новых жертв, мы и так по горло в крови. Княжича уже не вернуть — знать, на то воля Всевышнего.

Олег долго смотрел перед собой отсутствующим взглядом, потом разом как-то обмяк и молча кивнул.

Весь Воргол оплакивал Ростислава, убитого из-за преступных деяний отца. Люди любили его, желали видеть своим князем. Не в Олега он пошёл — мягок был, приветлив и обходителен, и так нелепо, случайно погиб. Погиб раньше времени, не успев возмужать и встать в ряды верных защитников Отечества...

Ростислава схоронили, и в князя Олега опять словно бес вселился. Не слушая ни приближённых, ни жены, снова думал он только о мести, даже после похорон шёпотом спросил Рвача:

— Так что с теми мерзавками делать будем? Вдруг не получится их казнить?

— А давай, княже, обвиним их в колдовстве, — крестясь вместе со всеми, буркнул Рвач.

— Как это? А доказательства?

Рвач ухмыльнулся:

— Слыхал я, что в папских странах заподозренных в колдовстве баб бросают в реку. И коли выплывут — значит, ведьмы, а потонут — нет. Ну, и выплывших на костре сжигают, а утопшие сами в рай идут. Нам и то и то подходит, смекаешь?

— Ага! — приободрился Олег. — Смекаю...

А за поминальным столом он вдруг повернулся к княгине и сердито изрёк:

— И всё-таки они ведьмы!

— Кто? — вяло отозвалась убитая горем Авдотья.

— Никто. Завтра узнаешь...

Утро следующего дня выдалось пасмурным и холодным. Северный ветер гнал по небу серые низкие облака, которые непроницаемой завесой скрывали светило и время от времени посыпали землю мелким дождём.

Князь поднялся рано и приказал готовить пленниц к испытанию. Одевшись потеплее, Олег вышел из детинца, за ним семенили придворные людишки. Князь указал пальцем на возвышенное место на берегу Воргола:

— Вон там поставьте для меня кресло. Ведьм сюда.

— Будет исполнено, княже, — поклонился Ермолай.

— И объявите людям, чтоб шли, — приказал Олег.

Народ собрался.

— Чего это князь ещё надумал? — спрашивали воргольцы друг друга.

— А кто его знает? Видать, после похорон сына совсем свихнулся!

Князь уселся в кресло. Внизу нёс свои быстрые воды Воргол. Привели пленниц.

— Не с Ростислава надо было начинать, а с Олега, — вздохнула Вера.

Старуха пожала худыми плечами:

— Ну, пускай хоть помучается, тоскуя по сыну.

Вера хрипло рассмеялась:

— Мудрая ты, а ирода этого так и не раскусила. Ни по ком тосковать он не будет. Только себя любит, только об себе заботится и потому достоин самой лютой кары. Я верю, рано или поздно призовёт его Господь к ответу за все его мерзости, но сколь людей до того ещё сгинет! Господи, не за себя прошу, а за народ русский — спаси и сохрани люд православный от таких извергов, как Олег Воргольский!..

— Ты что там бормочешь, ведьма? — подтолкнул связанных пленниц к реке дюжий гридень, и...

— Лучше потонуть, чем спастись!.. — только и успела крикнуть Вере Чернавка, и полетели обе с обрыва в воду.

Девушка не поняла слов старухи и, очутившись в ледяной воде и достав ногами дна, оттолкнулась и свечкой вынырнула на поверхность. Набрала в лёгкие побольше воздуха и, отчаянно работая связанными руками и ногами, поплыла к противоположному, заросшему камышом берегу.

Ей вслед неслись крики:

— Одна ведьма вынырнула!..

— Гля, гля, плывёт!..

— Догнать! Поймать! — завопил Рвач.

— Куда она денется? — перекосил в жёсткой усмешке рот Олег, но Вера вдруг, уже на середине реки, подгоняемая волнами, быстро поплыла вниз по течению.

Тогда и Олег заорал:

— Держите ведьму! Лодки! Где лодки?

Холопы спустили на воду лодки и устремились в погоню за беглянкой. А Вера, видя приближающуюся лодку, вдруг вспомнила слова Чернавки и только теперь поняла их смысл. И со словами: «Господи, прости!» — нырнула и камнем пошла ко дну. Но несколько холопов кинулись за ней и, настигнув под водой, вытащили за волосы на поверхность. Вера была в беспамятстве. Её швырнули в лодку и, надавив на живот, освободили несчастную от воды, которой та успела наглотаться.

— Чёрт, чуть не сбежала, — облегчённо вздохнул князь. — Рвач, готовь избу в лесу, жечь её там будем.

Олег возвратился домой в приподнятом настроении. Ходил по горнице туда-сюда и всё повторял: «Вот чёрт, чуть не сбежала!»

— Да кто у тебя там чуть не сбежал? — не выдержала княгиня.

— Ведьма!

— Какая ведьма? — удивилась Авдотья.

— Верка твоя разлюбезная!

— Так она же в тёмной!

— Из тёмной обе ведьмы улепетнули. Только бабка в Ворголе утопла, а Верка выплыла, но мои молодцы её догнали. Колдунья она. Чарами своими обольстила сына нашего, в лес заманила и там жизни лишила.

Княгиня побледнела:

— И что же теперь?

— Сожжём её в лесу в срубе.

— Живую?! — оторопела Авдотья.

— Ведьм для очищения их душ от бесовской скверны сжигают. Огонь спасает заблудшую душу, — важно пояснил Олег. — Всё, иди, княгиня, в свою палату и не вмешивайся в мужские дела, гляди лучше за хозяйством.

Авдотья в слезах ушла, и вскоре появились Рвач с Ермолаем.

— Очистительная изба готова? — нетерпеливо спросил князь.

— К вечеру будет готова, — поклонился Рвач.

— Как к вечеру?! — опять взбеленился Олег. — Чтоб немедля!

Рвач мгновенно исчез, а князь, уже спокойнее, обратился к Ермолаю:

— Ты там, вокруг сруба, всё проверил? Разбойников нету? А то ведь Александровы людишки щас всюду шныряют, никакого житья от них.

Лекарь пожал плечами:

— Да вроде в лесу спокойно, княже.

— Всё равно, ты вот ещё что сделай. Расставь вокруг сруба охрану в несколько колец, чтоб мышь не проскочила, воробей не пролетел. Помнишь, как Дёмку, сукина сына, выкрали?

— Сделаем, княже.

Ермолай вернулся к срубу, но не успел произнести ни слова, как ему почудилось...

— Ефим Матвеич! — схватил он за рукав Рвача.

— А? — испуганно оглянулся тот.

— Вон там, за деревьями, вроде что-то мелькнуло. Уж не липчане ли напасть собираются?

— Всё могёт быть, — проворчал Рвач, всматриваясь кротиными глазками в чащу. — Я говорил князю — обождать надо...

— Во! Да ты ж сам его на эту затею и надоумил! — удивился Ермолай.

Рвач поморщился:

— Сам-то сам, только я хотел сперва лес прочесать и татей если не выловить, то хоть спугнуть, а князю неймётся.

— Артамон! — позвал Ермолай десятника. — Скачи к Олегу Ростиславичу и скажи, чтоб дома пока сидел. Неспокойно тута.

Десятник ускакал, а Ермолай с двадцатью дружинниками углубились в лес и действительно обнаружили неподалёку примятую траву и отпечатки конских копыт.

— Тута они, — покачал головой Ермолай. — И много. Но кто? Люди Александра?..

Это не были люди князя Александра. Это Демьян Шумахов, отчаянная башка, с пятью разбойниками Кунама следили за приготовлениями к казни Веры. Воргольцев было много, и Демьян уже просто не знал, что предпринять, тем более что их присутствие в лесу обнаружили. Расстроенный, он хотел даже поразить стрелой Рвача, но Тяпка остановил.

— Только испортишь всё! — сказал сын атамана. — Они перенесут казнь в детинец, и тогда девке точно конец. А если нагрянем всем отрядом, раздавим их как клопов.

— Поехали! — вскочил в седло Демьян. — Лишь бы успеть...

Известие Артамона напугало Олега Воргольского.

— И много их? — побледнел он.

— Не знаем. Мелькают иногда в кустах.

— Скачи обратно и скажи Ермолаю — пусть выяснит, сколь их, и доложит мне сам.

— Батя, и я с тобой! — заканючил малолетний княжич Ярослав.

— А я никуда ещё не еду. Вишь, гонцы доносят, что там опасно. Хотя... хотя, пожалуй, пора уже и тебе к опасностям привыкать.

— К чему привыкать? — вошла в палату княгиня Авдотья.

— К походной жизни пора привыкать Ярославу! — раздражённо бросил князь.

— Но он же ещё дитё! — всплеснула руками Авдотья.

— Пращур наш, Святослав Игоревич, в четыре года с древлянами воевал. Поэтому и покорились ему булгары с Итиля, хазары, дунайские болгары. Византия горела у него под ногами, трепетали царьградские кесари и печенежские ханы. Он покорил многие языки Кавказа...

— И сгинул молодым! — добавила княгиня.

— На всё воля Божья. Завтра или сегодня ночью я возьму с собой Ярослава.

До этого князь вовсе не собирался брать сына в лес. Но жена раздражала его, и Олег решил поступить наперекор ей.

— Иди-ка отсель, Авдотья, и не встревай в мужской разговор, — строго сказал он. — А Ярослав пускай останется, пора ему к крови привыкать.

Авдотья посмотрела в глаза супруга и, увидев в них тупую непреклонность, всхлипнула:

— Пропадёт ить и второй сын!

— Не пропадёт. Я с ним буду.

Княгиня, едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться, поспешно вышла из палаты.

...В тёмной сыро и холодно. Промозглый вонючий воздух пронизывает тело до костей. Вера, закованная в цепи, с трудом нашла более-менее сухое место, присев, прислонилась к ледяной стене и вскоре, измученная страшными событиями дня, задремала, но сон был таким же кошмарным, как действительность. Вере снились жуткие зелёные осклизлые чудища, которые пытаются своими костлявыми, тинными пальцами с острыми когтями вцепиться в её тело. Вера дёрнулась и проснулась. Потом снова стала погружаться в сон. Пантелеймон... Такой желанный и родной... Вот он приблизился к ней, тепло задышал в лицо... Хоть бы это длилось вечно... Но вдруг кто-то страшный потянул Пантелеймона назад. И Вера отпрянула — корова, огромная, брухучая, с красными выпученными глазами наставила свои рожищи — вот-вот заколет, забодает, закатает...

— Пантелеймон! — закричала девушка.

А Пантелеймон всё дальше и дальше. И вдруг — Рвач, его мерзкая рожа, оскалил зубы, схватил холодной мокрой рукой за плечо.

Вера вскрикнула от ужаса и проснулась. Двое гридней поднимали её с пола, ещё двое отвязывали цепь от стены.

— Утро? — испугалась Вера.

— Пока ночь, — хмыкнул старший гридень.

— Куда вы меня хотите вести? — всхлипнула девушка.

— А куда князь прикажет. Пока за ворота...

Темно и тоскливо на ночных улицах Воргола. Вера шла в цепях, и сердце её сжималось от страха. Тоскливо в этот час было и на душе Демьяна. Хотя атаман Кунам и внял мольбам витязя, но Демьян боялся не успеть и изо всех сил стегал своего коня, далеко опередив остальных всадников.

— Не успеем!.. — шептал он. — Не успеем...

Тем временем Веру вывели за ворота детинца и повели в лес. Она зашептала молитву, прося у Бога прощения. Увидев обложенный сушняком сруб, поняла всё — и словно окаменела, так, будто это происходило не с ней и ей было всё равно.

Подошёл поп воргольской церкви и испуганно, второпях исповедовал несчастную.

— Бог простит... — были его последние слова.

Потом Веру грубо схватили под руки, затащили в сруб и привязали к врытому в землю столбу.

— Что с ней сделают, батя? — округлил глаза стоявший рядом с Олегом княжич Ярослав.

— Она ведьма, сынок, — объяснил князь. — И потому для очищения души от бесовской скверны её сожгут.

Мальчик побелел:

— Живую?..

— Конечно, живую, — спокойно кивнул князь.

— Батя, я боюсь! — задрожал Ярослав.

— Не бойся, сынок, и не жалей её. Она повинна в смерти твоего брата и должна ответить за это.

Светало. Сквозь редкие прогалины в сплошной пелене облаков пробились первые лучи солнца.

— Поджигай! — скомандовал князь.

От четырёх факелов сухие ветки по углам занялись, и через минуту весь сруб был охвачен пламенем. Испуганно ржа, попятились кони, из сруба раздался жуткий вопль.

Ярослав заплакал, но вскоре притих, а покосившийся сруб рухнул, подбросив высоко к небу столбы огня и снопы искр. И тут...

И тут из чащи полетели стрелы, и воины князя стали падать один за другим. Сам Олег в панике вскочил на коня и поскакал к Ворголу, крикнув сыну:

— Спасайся!

Но княжич замешкался и всё никак не мог справиться со своим маленьким коньком, который, всхрапывая и выпучив глаза, закружился на месте. Князь развернулся и поскакал назад, схватил коня сына за уздечку, пытаясь увлечь его за собой, но ещё несколько стрел просвистели в воздухе и одна вонзилась в шею Ярослава. Кровь брызнула фонтаном, Ярослав закричал. В зареве догорающего сруба и восходящего солнца князь Олег увидел его перекосившееся от боли лицо. Неестественно расширенные глаза мальчика выражали ужас. В отчаяньи Олег вырвал из раны стрелу, но это только ускорило трагический конец. Ярослав захрипел, изо рта и носа хлынула кровь, и он свалился с коня. Уже слышались зловещие крики выскакивающих из леса врагов. Олег успел подхватить тело сына и, со всего маху вытянув своего жеребца плёткой, помчался прочь. Позже князь не вспомнил, как оказался в Ворголе, как подскакал к своим хоромам и рухнул прямо перед крыльцом с коня. Его опять хватил френчуг...

Память к Олегу вернулась на второй день. Он лежал в тёмной спальной и слышал, как в соседней палате поп читает молитву и заливается слезами Авдотья.

— Детушки вы мои милые, детушки ненаглядные!.. Что же мне делать без вас, горемычной сиротинушке!..

И рыдания жены снова швырнули князя в беспамятство на целую неделю. Без Олега похоронили Ярослава, без него справили поминки. Авдотья не пожалела средств, казалось, весь Воргол собрался к княжескому столу. В отсутствие Олега все запросто садились рядом: боярин и смерд, воевода и ремесленник. К Рвачу подсел Артамон, и Рвач немного отодвинулся от десятника, брезгливо на него покосился. Подошло время подавать лапшу на гусином отваре. Лапша огненная, но пара не показывала, обильный жир на поверхности не давал ей остыть. У Артамона глотка крепкая, как из булатной стали, и он сразу начал хлебать.

Рвач удивился:

— Не горячо?

Артамон глазом не моргнул, искоса лукаво глянул:

— Да остыла уже.

Рвач, не почуяв подвоха, черпанул крутяку с самого дна, смело хлебнул и... ошалело выпучив глаза и плюясь, вскочил с места. Потом схватил кружку с квасом и начал заливать им пожар во рту.

— Святая водичка, догони бешеную кашу!.. — пробормотал, отставив кружку.

— Да то не каша, боярин, а лапша, — хихикнул сидевший рядом с Артамоном княжий гридень Лесик.

Рвач весь затрясся от злобы, однако смолчал — поминки всё ж, — вылез из-за стола и мрачнее тучи пошёл к двери. Остальные поминальщики с неприязнью смотрели на него: жители Воргола уже успели люто возненавидеть Рвача, виня его почти во всех бедах княжества. Многие считали, что рано или поздно этот выродок и предатель непременно переметнётся к кому-то ещё, кто больше заплатит, а ныне раболепствует перед князем Олегом от безысходности. Но понимает ли всю опасность, исходящую от Рвача, сам Олег, не знал никто.

Глава пятая

Самуил одним из первых в Сарае услышал о прибытии в Орду князя Александра Липецкого. Поведали ему и о добрых отношениях князя с тысячником Харалдаем. Поэтому он поспешил к Телебуге и с помощью лжи и клеветы сумел убедить хана арестовать князя Липецкого и подбивал его к аресту Харалдая, ссылаясь на беспричинный якобы переход тысячника от Олега Воргольского к Александру. Однако с Харалдаем у Самуила не выгорело: хан учитывал влияние многочисленных родственников тысячника в войсках и перед угрозой столкновения с Ногаем не хотел наживать себе лишних врагов. Да он даже из осторожности решил не сразу арестовать Александра, а сперва принять князя и выслушать. Но одного, без Харалдая, дабы Александр не получил в лице того сильного защитника.

После обязательных церемоний очищения огнём и дымом князь Александр предстал пред ханом. И что скажет мятежный князь в своё оправдание? Какие слова подберёт, чтобы доказать владыке полувселенной свою невиновность перед ним? Очернит покойного брата Святослава: мол, это он начал войну с татарами?

— А почему ты не испугался, всё-таки пришёл ко мне, князёк? — как всегда глядя в разные стороны раскосыми глазами, через толмача спросил Великий хан. — Да нет, не пришёл, а приполз на брюхе. Как там у вас говорят: плетью обуха не перешибёшь? Твой брат хотел русской плетью татарский обух перешибить, и ты после его позорной смерти решил его дело продолжить. Чем оправдаешься, князь Александр? — изобразил на лице подобие улыбки Телебуга. — Как ты посмел убить неприкосновенных бахадуров моей державы? Что молчишь? Где-то ты языком трепать горазд, а тут дар речи потерял? Нечего сказать в оправдание?

— Ну почему же! — сдерживая гнев, промолвил князь. — Не мы ведь войну начали...

— А я не спрашиваю, кто начал! — перебил Телебуга. — Война для Руси закончилась десятилетия назад, когда наш славный покоритель вселенной джихангир Бату-хан приступом взял вашу столицу Киев. Отвечай: как ты посмел убивать славных воинов Золотой Орды?

— Мы убивали людей темника Ногая, врага твоего, о Великий хан. Нечестивец Ахмат не тобою был послан в Черлёный Яр баскачить, а изменником Ногаем. Вот и получается, что били мы незаконного баскака.

— Кто незаконный, а кто законный, решать мне! — взвился хан. — А мурза Адыл?! Зачем ты ограбил и убил мурзу Адыл а? Взять его! В колоды!

Несколько сильных нукеров вмиг скрутили князю Александру руки, выволокли наружу, заковали в колоды и отправили в тюремную юрту. О случившемся скоро узнал Харалдай. Однако горячиться он не стал, а, дождавшись приёма у Телебуги и поприветствовав повелителя, постепенно подвёл разговор к главному.

— Олег Воргольский предал нас и ещё не раз предаст, — поведав хану о случившемся в походе, гневно заключил Харалдай. — От него для Золотой Орды исходит гораздо большая опасность, чем от князей Липецких.

Тон тысячника не особенно понравился хану, однако как ни крути, а предательство Олега было налицо. Его, конечно, можно раздавить и без помощи липецкого князя, но тогда придётся посылать дополнительно ещё несколько сотен конницы, а в данной ситуации, когда ежеминутно ощущалась опасность со стороны Ногая, делать этого не хотелось бы. Телебуга желал расправиться и с князем Александром за его непокорность, и с Олегом Воргольским за предательство, но, бесспорно, самая большая опасность грозила со стороны Ногая...

И хан ухмыльнулся:

— Я, конечно, погорячился, приказав заковать князя Александра. Распорядись, Харалдай, чтоб его отпустили. Иди и уничтожь Олега, а потом Александр пусть вернётся ко мне — я дам ему ярлык на княжение. Пускай восстанавливает свой город и исправно платит нам дань. Иди, тысячник, и без головы Олега не возвращайся. Людей, что у тебя есть, я думаю, хватит.

— Да можно бы ещё сотни две бахадуров прибавить, — протянул Харалдай.

— Ну-ну-ну! — замахал руками хан. — Что такое Олег Воргольский? Прыщ на ровном месте! И князь Александр тебе поможет. Хотя можешь взять десятка два карачу. Иди!

Харалдай выбежал от хана почти счастливый. Главное — Александр будет свободен, а уж с Олегом они справятся.

...Александр же, тело которого уже почти онемело в тесных колодах, да ещё вдобавок больно кусались огромные злые мухи, был на грани отчаяния.

— И зачем только я послушался этого коварного татарина! — шептал он. — Лучше бы мне погибнуть в бою!..

И в этот миг в тюремную юрту влетел Харалдай.

— А, лёгок на помин, проклятый! — зло рыкнул Александр. — На смерть мою полюбоваться пришёл?

— Рано помирать собрался, князь! — Харалдай велел нукерам сбить с шеи и рук узника колоды и пояснил: — Нам ещё с Олегом Воргольским разделаться надо.

— Что ты сказал?! — не поверил своим ушам Александр.

— Что слышал, — усмехнулся Харалдай. — Великий хан приказал нам побить Олега...

— Едем! — рванулся к выходу князь, но Харалдай остановил его:

— Да погоди ты! Надо же людей собрать, подготовиться. Выступим завтра.

— Не хочу ждать до завтра! — огрызнулся князь. — Нагостился ужо по самое некуда! — ткнул пальцем в натёртую колодами шею.

Но тысячник был непоколебим.

— Сегодня мы не готовы. Потерпи до утра.

Александр помолчал и наконец нехотя буркнул:

— Ладно, — и вышел из юрты. Снова остановился и повернулся к Харалдаю: — В степи будем вместе держаться, Половецким шляхом пойдём. А у Воронежа разделимся: ты — на Воргол, а я — в Дубок, своих поднимать. Ты осаду готовь, а тут и я подоспею, понял?

— Да понял, понял! — весело хлопнул князя по плечу Харалдай.

Глава шестая

Ехали долго. Степь после весеннего половодья уже благоухала. На зелёных просторах пасся скот, полевые птицы выбирали места для гнёзд. Особенно усердствовали жаворонки. Они парили и рассыпали в голубом небе свои переливчатые серебристые трели, и князь Александр, покачиваясь в седле, вздохнул:

— Весело поют... — Зябко передёрнул плечами. — Слышь, весной что-то и помирать неохота.

— А зимой или летом охота? — фыркнул Харалдай. — Да и разве может человек вообще желать смерти?

Князь ответил не сразу.

— Иногда может... — Но тут же поспешно добавил: — Не слушай меня, тысячник! Не должен православный желать себе смерти, грех это великий! Бог жизнь нам дал, Бог её и возьмёт, когда время придёт. А пока живы, надо бороться и за свою и за жизни других православных!

— А князя Олега тоже? — хитро прищурился татарин.

— Олег Воргольский — клятвопреступник! — жёстко отрезал Александр. — Всевышний ведает, что не мы со Святославом войну начали, мы только отвечаем смертью на смерть, проливая кровь врагов за кровь соотечественников. И беда Руси в том, что в наши дни не осталось князей великих, зато негодяев полно! Раньше-то — вспомни! Вещий Олег воевал Византию, щит к воротам Царьграда прибил. И Игоря гречане боялись. А Святослав Игоревич, вообще, такой наводил ужас на врагов, разгромил Хазарию, воевал болгар и тех же греков. Владимир, Креститель Руси, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо и, наконец, Александр Невский! Что не имя, то великий русский подвиг! А сейчас? Тьфу! — плюнул Александр. — Измельчали князья, передрались между собой, навели на русскую землю пога... — И осёкся.

Однако Харалдай вроде бы ничего не заметил, только бросил негромко:

— Продолжай, князь, продолжай.

— Нет, ну а что продолжать?! — вспыхнул Александр. — Ты посмотри на этих братоборцев, Андрея Городецкого и Дмитрия Переславского. Что они унаследовали от отца своего, Александра Ярославина Невского? Ничего! Сеют раздоры, льют кровь! Неволя для Руси, цепи для народа! Олег Воргольский, о чём он думает?

— О собственном благополучии, — пожал плечами Харалдай.

— Да разве же благополучие предательством достигается? Кабы не подлость Олегова, мы бы с ним вместе супротив вас встали!

— И вместе давно бы погибли, — отрубил Харалдай. — Когда русские князья режутся меж собой, Великий хан не особо вмешивается — ни к чему, сами друг друга бьёте. Но стоит вам объединиться, как тут же Русь наводнят такие полчища — один пепел останется. Упустили вы время, упустили. Разве ты этого, Александр Иванович, не понимаешь?

— Ну, знать, судьба наша предрешена, — горько вздохнул князь.

— Да погоди, Александр Иванович, — улыбнулся тысячник. — Вот победим супостата Олега, и тебе вернут твоё княжество.

— Или убьют в Орде, я ведь ей тоже лютый враг!

Харалдай поморщился:

— Но не безумец же хан Телебуга! Зачем ему уничтожать твоё княжество? Ему выгоднее с вас по-прежнему десятинную дань брать. На русской земле должен быть русский хозяин, но... преданный хану Золотой Орды...

Долго ли, коротко ли ехали, но наконец достигли леса. Степь кончалась. Менялась и погода: заморосил мелкий дождик.

— Русь, земля моя начинается! — натянул поводья Александр. С повлажневшими глазами он спрыгнул с коня, и грязные брызги полетели в разные стороны.

Князь упал на землю и зарыдал: — Родная моя! Думал, уж больше тебя не увижу!.. — Встал на колени, снял шелом и, трижды перекрестившись, прошептал: — Любимый мой Черлёный Яр! Клянусь: не пожалею я живота своего, как не жалели мои пращуры, мой любимый брат, ради твоего спасения и процветания! О Господи! Дай мне силы защитить мою землю, мой народ православный, детей, жён, стариков! Господи! Помоги в кровавой войне с татарскими полчищами и врагами внутренними! Царица Небесная, Милосердная, Матерь Божия, заступись за сынов православных!..

Потом Александр Иванович поднялся, точно встрепенувшись, по-молодецки прыгнул в седло, и конь, повинуясь воле хозяина, помчал его вперёд.

Завернули на пепелище липецкого детинца. Посетили могилы предков. Особые почести воздали памяти Святослава Липецкого. Заехали также и в Поройскую пустынь, которая после сожжения постепенно восстанавливалась. Монахи и вольные строители приветствовали князя, новый игумен монастыря Максим обнял его со словами:

— Не надеялся уж увидеть тебя, княже. Разные слухи из Орды доходили, и больше печальные. Время жестокое настало, как в наказание нам от Господа Бога нашего, — перекрестился он, — за грехи. Заполонили захватчики всю Землю Русскую. Вон, гляжу, и ты с ними приехал.

Князь виновато опустил голову:

— Эти крещёные, отче...

И вдруг из-за леса показался всадник на гнедом коне.

— Это инок Серафим из Дубка скачет! — заволновался игумен. — Что-то, видать, там стряслось!

— Слава Господу, и князь Александр Иванович тута! — спрыгнув с коня, тяжело дыша, заговорил инок. — Беда в Дубке! Ярослав Романович Пронский напал на город! Говорит, что это его земля, а князья Липецкие незаконно ею владеют! Князь Пронский потребовал от князя Даниила сдачи Дубка, но князь Даниил отказался, и сейчас там брань идёт!

— Вот же незадача! — ударил Александр кнутовищем по голенищу сапога и покачал головой: — Невелика у меня дружина, но делать нечего...

— Эй, ты что приуныл, князь? — подошёл Харалдай. — Да вместе мы запросто прогоним Ярослава!

Но Александр задумался. Олег Воргольский и Ярослав Пронский, выходит, заодно? И стоит ли ввязываться в драку с Ярославом? Не повлечёт ли это за собой осложнения отношений с его могущественным братом Константином Романовичем Рязанским?..

— Ты что молчишь, князь? — загорячился Харалдай. — Только прикажи, и Ярослав надолго забудет сюда дорогу!

Отбросив колебания, Александр прыгнул в седло:

— Вперёд! На выручку князю Даниилу!..

Дубок горел. В пролом в стене уже ворвались первые воины Ярослава Пронского, но неожиданный удар с тылу ошеломил нападавших. Увидев же татарскую конницу, дружина Ярослава в панике кинулась с поля брани. Сам князь был столь напуган, что, не предприняв и попытки сопротивления, спешно покинул холм, с которого руководил боем, и, увлекая за собой конную свиту, в ужасе бежал от стен Дубка, минуя даже свой Пронск. Такой страх навсегда поселился в душах князей Рязанских и Пронских после ужасной гибели в Орде их отца: с князя Романа Рязанского, по приказу хана Менгу-Тимура, с живого содрали кожу.

Лишь в поприще за городом Ярослав опомнился и остановился. Но перед тем как вернуться в Пронск, он послал вперёд лазутчиков, боясь не только татар, но и князей Липецких, этих самых воинственных отпрысков князя Олега Черниговского. Ярослав-то думал, что Александр погиб в Орде, и потому хотел безнаказанно овладеть возрождённым липчанами Дубком.

— Как же он уцелел?! — недоумевал князь, подстёгивая уставшего коня. — Эй, Трифон!

— Что, княже? — подскакал стремянный.

— Ты ж говорил, что царь Телебуга заковал Александра в колоды и приказал казнить!

— Говорил, Ярослав Романыч, — подтвердил стремянный. — Наш человек видел, как его вели по улицам Сарая в деревянных колодах. Но почему он на свободе, я не знаю. Вишь, княже: вместе с Александром татары. Видать, они его и освободили. Может, это ногайцы? Может, Ногай в Орде победил?

— Всё может быть, — вздохнул князь Пронский. — Тогда не миновать нам беды... Так, Трифон, бери несколько ребят и дуй обратно в Дубок. Только осторожней! Проследи за Александром и татарами. Посмотри, что они дальше делать намерены. А мы пока людей собирать будем для защиты Пронска. Что нам теперь Дубок? Как бы свой родовой город не потерять...

А тем временем князь Александр вдруг остановил сечу и дал возможность нежданным противникам, к их великому изумлению, покинуть поле брани. И воины Ярослава, бросая тяжёлый доспех, без оглядки драпанули домой.

— Князь, что делаешь?! — возмутился Харалдай. — Это же враги твои, зачем отпускаешь?

— Не враги мне русские люди, — покачал головой Александр. — И с Ярославом мы ещё подружимся. Один у нас враг... — И умолк.

Харалдай пристально посмотрел на Александра Ивановича, но ничего не сказал.

Князь устало вошёл в свои покои и прилёг отдохнуть. Сон уже одолевал его — и внезапно пред глазами явился, весь окровавленный, простой русский воин. Он что-то громко говорил, но князь не понял ничего, кроме одного лишь слова, протяжного и жалобного: «Больно!..» И — о ужас! — голова воина оторвалась вдруг от туловища и, наливаясь кровью, полетела в сторону князя. Александр Иванович в страхе пытался закрыть лицо руками, но они не слушались. А голова всё ближе и ближе, всё шире и шире разевает рот, словно стремясь проглотить его...

Князь вскрикнул и очнулся. Всё его тело покрылось такой испариной, будто только что в бане побывал. Однако в покоях стояла тишина. В слюдяное оконце просовывало свои лучики ласковое солнышко.

— Что сон сей означает? — пробормотал князь. — Окровавленный воин — это русский народ, и я буду повинен в его бедах? Не должен я был ехать в Орду. Зачем привёл татар? Снова проливать русскую кровь, и я им в этом деле буду помощником? Но Олег Воргольский... А что Олег? Чем я лучше его?.. — Князь застонал.

Дверь скрипнула, и в покои заглянул испуганный холоп.

— Что надо? — буркнул князь.

— Уж больно тяжко ты, Александр Иванович, стонешь. Может, нездоровится? Может, знахаря позвать?

— Не надо знахаря. — Князь сел на постели. — Зови лучше Семёна Андреевича, Василия Шумахова и Севастьяна Хитрых.

— А Семёна Андреевича в Дубке нету. Он сейчас под Ворголом, за князем Олегом следит.

— Тогда кликни тех двоих и ещё князя Даниила.

Первыми пришли Шумахов и Хитрых.

— Та-а-ак... — почесал бороду Александр Иванович. — Я вот зачем вас позвал. Сомненья меня берут: правильно ли мы делаем, что ввязались в войну с Олегом Воргольским? Да ещё татары нам помогают, а мне их помощь словно кость в горле. Не хочу я прослыть убийцею своих единокровных братьев, православных русичей!

— Но ведь не мы брань эту начали! — буркнул Василий.

Александр поморщился:

— Я понимаю вину Олега, но при чём тут простые воргольские люди? Ведь в первую очередь пострадают они. Татары жаждут крови и поживы. Они, конечно, помогут нам разгромить супостата, а потом что? Грабить и убивать начнут мирных смердов, посадских ремесленников, сотнями брать в полон, чтобы продать на галеры фряжским католикам!..

В палату вошёл князь Даниил. Поклонился и тихо сел на лавку с краю.

— Не хочу я больше русскую кровь проливать! Досыта уже нахлебался. Что скажете, бояре? — закончил Александр.

Первым заговорил Шумахов:

— Так ты думаешь, Александр Иванович, что, ежели мы оставим Олега в покое, он угомонится? Олега совесть не мучит, а он по горло в русской крови. Если прекратим войну, Олег подумает, что мы его боимся. Нет, княже, раненого зверя лучше добить, чем оставить в живых, потому что он во сто крат опасней здорового. Нельзя нам на полпути останавливаться. Да и что ты скажешь татарам? Они же на нас набросятся!

— Ты неправ, княже, — подал голос и Севастьян.

— И этот туда же!

— Василий верно сказал, — упрямо мотнул головой Севастьян. — Татары нас не послушаются, и как только ты сообщишь им своё решение, в нас полетят стрелы.

— А мы их уничтожим! — не сдавался Александр.

Севастьян всплеснул руками:

— Ах, если бы всё было так просто, княже. Допустим, мы сумеем их разгромить, и что тогда?

— Ну, тогда уже Олег Воргольский поедет в Орду, приведёт войско, и татары камня на камне не оставят в Черлёном Яре до самой Рязани, а не насытившись тут, и до стольного Владимира дойдут, опять всю Русь полонят! — проворчал Василий.

— Эх, устал я, друзья... — тяжело вздохнул Александр. — Уж быстрей бы всё это кончилось...

За дверью послышался шум, и в палату влетел Андрей Кавырша:

— Мужайся, княже, недобрую весть я принёс!

Александр побледнел:

— Не тяни кота за хвост! Говори немедля, что стряслось!

— Семёна Андреевича схватили и казнили в Ворголе, — пробормотал Андрей. — А нам голову его подбросил какой-то человек. Мы его не успели поймать, шустрым оказался.

— Где она? — вскочил с места князь.

— Мы не посмели... — пробормотал Кавырша и крикнул: — Евтей! Неси сюда!

Ломов, сам белый как смерть, внёс в палату сизую, с запёкшейся у основания черепа кровью голову Семёна Андреевича.

Все с ужасом уставились на неё.

— Чур меня! — закрестился князь. — Царица Небесная, Милосердная! Очисти души наши от всякой скверны! Господи! Прости беззакония наши! Свят-свят-свят!

Спаси, сохрани и помилуй! — А потом, плохо соображая, спросил: — А тело где?

— Чур меня! — закрестился и тихо пробормотал и Андрей.

В голосе князя зазвучал металл.

— Собирайте дружину и татар! Выступаем сейчас! На кол воргольского выродка! На кол! Унесите голову! Евтей! Голову Семёна Андреевича в церковь. Да пускай подождут отпевать, пока тело не привезём!..

Все ушли, с князем остался лишь Севастьян Хитрых.

— Что творит изверг, нечисть антихристова!.. — всё не мог успокоиться князь. — Как он посмел казнить моего главного советника и друга, а, Севастьян? Да для него любой кары мало!

— Ну вот, а ты хотел его простить! — укорил князя боярин.

— Да не его, Севушка, не его! Невинных людей русских мне жалко. Да видать, прав Василий: раненого зверя нужно добивать. Где Харалдай?

— Сейчас придёт.

Скрипнула дверь, и в палату вошли Василий с Харалдаем.

— Твои воины готовы к брани? — спросил князь татарина.

— Мои бахадуры всегда готовы! — гордо отчеканил тысячник.

— Грабить наш народ? — буркнул Александр.

— Мы пришли к тебе на помощь, князь! — оскорбился Харалдай. — И не заслуживаем упрёков! Тем более что мы тебе нужнее, чем ты нам!

Князь смутился:

— Ну ладно, ладно... Прости, худо мне.

Тысячник кивнул:

— Вижу. Только ты же князь, а не баба. — И пошёл к двери. — Труби сбор, мы будем за воротами.

Александр сокрушённо покачал головой:

— Злой татарин, хоть и крещёный. Коли затаит обиду, не дай Бог, ещё припомнит. Ну да ладно, чему быть, того не миновать. Симон!

— Что, Александр Иванович? — вбежав в палату, поклонился лекарь. — Аль нездоровится?

— Да что-то душит меня, — пожаловался князь. — А болеть некогда, в поход идти надобно.

— Сейчас, Александр Иванович, подлечим, — стал наливать в кружку заранее приготовленное снадобье Симон. — На, пей, полегчает.

Князь выпил и, сморщившись, передёрнулся:

— Горькая!

— Зато полезная, Александр Иванович.

— Ладно, скажи там, чтоб готовили моё снаряжение. Да, и в церкви ж помолиться надобно.

— Я распоряжусь, — поклонился Симон.

— Ну иди.

Глава седьмая

«Зачем-то ещё я намедни звал Севастьяна Хитрых? — подумал князь Александр, выйдя за порог. — Что-то важное хотел ведь сказать... Слаба последнее время у меня память...»

— Ах да, вспомнил! — воскликнул. — Севастьян!

— Слушаю, княже.

— Бери своего брата Афанасия и ещё несколько человек. Дёмку Шумахова возьми — он шустрый малый — да скачите вперёд войска нашего и предупреждайте смердов, чтоб укрывались подале и не попадались татарам на глаза. Пущай бросают всё и бегут скорее в лес.

— Так добро попадёт татарам, — возразил Севастьян.

— Леший с ним, с добром! Лишь бы люди целы остались, а добро наживут. Скачите быстро, да будьте осторожны, не попадитесь Олегу в лапы.

— Ладно, Александр Иванович, мы мигом! — прыгнул на коня Севастьян.

— Ах, нехорошо получается, — снова покачал головой князь. — Смерды сев закончили, посевы всходят, а мы их потопчем — и чем весь год жить будем? Харалдаю-то до этого дела нет, ему бы только кровь пролить. Нет, все они, татары, одинаковы...

После молебна в церкви князь Александр выступил в поход. Вскоре весть о приближении липчан дошла до Олега Воргольского. Он сначала хотел бежать в Рыльск, но бояре отговорили.

— Рать у Александра небольшая, — успокаивал его Рвач. — Даст Бог — справимся. А коли не справимся, позовём на подмогу Ногая.

— Совсем спятил? — со страхом уставился на Рвача Олег. — Как это — Ногая?! А Телебуга?

— А Телебуге скоро конец, — пояснил Рвач. — Мои люди из Орды донесли, что Телебугу с запада Ногай теснит, а с востока на него надвигается царевич Тохта. Говорят, вельми силён этот царевич, так что не до нас сейчас ордынцам. Повторяю: посылай бирича к Ногаю.

— А кого послать?

— Ермолая.

— Ты что, без лекаря меня оставить хочешь?

Рвач усмехнулся:

— Он не только лекарь, но и лучший исполнитель твоих заданий. Не устоим перед Александром — и лекарь не понадобится.

— А другого кого нельзя? — неуверенно проговорил Олег.

— Дюже важное дело, — вздохнул Рвач. — Окромя Ермолая никому не под силу.

— А ты?

— А что я? — не понял Рвач.

— А ты разве хуже Ермолая? — лукаво прищурился Олег. — Ты, по-моему, ещё хитрей и изворотливей.

— Так тут не изворотливость нужна, а чутье собачье!

— Голову мне не дури, Ефим Матвеевич! Уж твой-то нюх я знаю. У пса слабее.

Рвач хотел что-то возразить, но князь резко оборвал его:

— Поедешь, и не отпирайся! У меня на байки времени нету. Так что поспеши со сборами. Когда Алексашка Воргол окружит, отсюда мышь не выберется. А уж с тобой-то липчане церемониться не будут. Они не забыли, как ты с ихних бояр шкуры сдирал. Возьмут да и с тебя сдерут, на сапоги. Я думаю, Александру мягко будет в таких сапожках. Всё! Собирай посольство, да даров бери поболе. Задабривай Ногая, задабривай его ближних. Может, Самуил там, да и баскак Ахмат. Упроси их, ради всего святого, чтоб помогли.

Рвач тяжело поднялся с лавки. На душе у него лежал камень.

— И гляди не попадись Алексашкиным лазутчикам, — предупредил князь.

— Они донской стезей не ходят, — проворчал Рвач.

— А ты донской дорогой идти собрался?

— А какой же ещё?

— На Курск иди, на Рыльск. Ногай там.

Рвач покачал головой:

— Мои люди вернулись с Кривого Бора...

— Какие это опять твои люди? — вскинулся Олег.

— Да холопы мои в дозор ходили.

Олег побагровел:

— А ты почему без моей воли кого-то в дозор посылаешь?! Ты что — князь?

— Так я ж за ради блага... — замялся Рвач.

— Ладно, некогда щас, а потом разберёмся, — пообещал Олег. — Так что твои люди на Дону разведали?.. Эй, а может, они и в моих хоромах, как тати, всё высматривают да выслеживают?

Рвач совсем смешался:

— Ну что ты, Олег Ростиславич!

— Гляди, пёс! — погрозил князь пальцем. — А то велю твой поганый язык вырвать и бельмы повыковыривать. Даром, что они у тя глубоко запрятаны — щипцами достанем!

— Да Олег Ростиславич! — затрясся Рвач. — Да рази ж я посмею супротив своего владыки что замыслить...

— Ежели супротив прежнего владыки, Святослава, посмел, — рассудил Олег, — то почему бы и противу меня крамолу не затеять?

— Ну, то другое дело, — стал оправдываться Рвач. — Святослав был сущим разбойником...

— А вдруг через час ты и меня разбойником сочтёшь и начнёшь ратиться?

— Так ведь не я ж объявляю князей разбойниками, — вздохнул Рвач.

— Да? А кто?

— Царь татарский.

— Ну допустим, он меня и объявит, — не унимался Олег. — И ты, паскуда, в таком случае воевать против меня будешь?

— Да Олег Ростиславич! — рухнул на колени Рвач. — Да неужто же ты не видишь, что я предан тебе как собака?! Я же тебе пятки готов лизать! — потянулся он слюнявым ртом к сапогам князя.

— Ну-ну, оставь! — брезгливо оттолкнул боярина Олег. — Подымайся и говори по делу.

Рвач встал:

— Я и говорю, что Ногай недалече. Его передовые отряды на реке Ведуге видели, а шатёр свой он поставил в верховьях Оскола. Там вовсю орудует!

— Что значит — орудует? — прошипел Олег.

— Ну грабит!

— Татары не могут грабить, — с нажимом поправил князь. — Они могут брать своё, коли... успеют. Но ежели они в верховьях Оскола, тебе надо идти вдоль Сосны на Тускарь.

— Да ведь Ногай не стоит на месте.

— А не собирается ли и он напасть на Воргол? — похолодел вдруг Олег.

— Зачем ему Воргол? — пожал плечами Рвач. — Ему Сарай нужен, вот он с севера и заходит. Сперва Дон перейдёт, потом Битюг — и на Хопёр. А там и на Сарай напрямки. Так что, пока мы беседуем, Ногай уже к Дону приближается.

— Ладно, убедил, — кивнул князь. — Собирайся. Моли Ногая о помощи, а коли до самого не допустят, какого-нибудь мурзу-курзу уговаривай. А лучше Ахмата или Самуила. Вот же хитрый чёрт! То у Ногая, то у Телебуги. И всем нужен, и всем мил... Иди же! С Богом!

Собрав своих людей, Рвач выехал на Тешевский шлях и углубился в лес. И вовремя: через час все окрестные дороги были уже перекрыты татарской конницей, которая сразу стала хозяйничать на воргольской земле. И Олегово посольство чувствовало на затылке холодок опасности. Рвачу казалось, что татары вот-вот настигнут его и по приказу князя Липецкого разорвут в клочья. Он подстегнул коня и испуганно скомандовал:

— Поспешайте! Поспешайте, дармоеды!

Отряд прибавил ходу.

Глава восьмая

Конная и пешая рать князя Александра Липецкого и конница Харалдая плотным кольцом окружили Воргол. Скоро загорелся обезлюдевший посад. Жители частью успели укрыться в дремучем лесу, а частью уйти в город, решив отстоять его или умереть вместе с остальными воргольцами. Но нападавшие не спешили штурмовать стены, лишь вступали в мелкие стычки со смельчаками, выезжавшими за ворота поиграть со смертью. Воргол казался неприступным. Он стоял на правом берегу, на крутом, обрывистом в некоторых местах мысу, почти в устье одноимённой реки. Крепостные стены из вековых дубов на твёрдом основании из массивного камня, добываемого по берегам Быстрой Сосны, примыкающий к стенам земляной вал и глубокий ров...

— Этот кремник неприступен! — со знанием дела заявил Харалдай. — И как это его так легко взял недавно Ахмат, ума не приложу.

— Тогда Воргол был укреплён хуже, — пояснил Александр. — К тому же трусливый князь Олег убежал в Орду и защищать город было некому: за князем и вся дружина разбежалась. А сейчас Олегу деваться некуда, и обороняться он будет, как затравленный зверь.

— Да-а-а, плохи наши дела, — приуныл татарский тысячник.

— Почему же плохи? — возразил князь Липецкий. — Как посад догорит, с его пологой стороны и пойдём на приступ.

— Зимой надо брать Воргол, зимой! — с досадой махнул рукой Харалдай.

— А чем бы я до зимы вас кормить стал? — зло зыркнул на него князь. — У меня и самого небогато с пропитанием, а тут ещё твоя орава!

— Мои воины и без тебя прокормятся! — рассердился и Харалдай.

— Прокормятся! Так, что во всём Черлёном Яре до самой Рязани живой души не останется! Вон, смотри, что делают! — указал князь в сторону горящего посада. Видимо, случайно оставшаяся в нём женщина, спасаясь от огня, выбежала на луг и попала в руки татарских воинов. Она визжала и отбивалась. — Прикажи, чтоб отпустили бабу, а то велю своим гридням примерно наказать извергов, воюющих разве что с женщинами!

Харалдай скрипнул зубами.

— Остынь, князь. Не хватало ещё нам между собой сцепиться! — Он что-то сказал одному из нукеров, и тот ускакал. Тысячник же надменно предупредил: — После взятия Воргола мои воины три дня будут его грабить. Это их законное право, и ты не посмеешь им мешать.

Александр промолчал.

...Вечерело. Огонь на посаде всё не унимался, и густые клубы дыма плотной пеленой застилали небо.

— По всем дорогам расставить дозоры! — приказал Василию Шумахову князь. — А ты, Севастьян, смотри за воротами, на случай ночной вылазки ворголят.

Александр остановил свой взор на Харалдае. Он уже полностью оправился от ордынской встряски и ощущал себя хозяином положения. Тысячник почувствовал это, но на рожон не полез. Только медленно протянул:

— И я расставлю свои дозоры.

— А зачем? — прищурился Александр. — Не подумай, что я вам не доверяю, но твои люди в темноте не отличат воргольских воинов от липецких.

— Так ты своими дозорами и моих бахадуров охранять собираешься? — вспыхнул Харалдай. — Это похоже на плен, а я твоим пленником быть не хочу!

— Ладно, не кипятись, — пожал плечами Александр. — Что предлагаешь?

— Выставить совместные дозоры. Пополам напополам.

— А командовать кто будет?

— Командует пускай твой человек.

— Василий Шумахов годится?

— Годится. Он по-татарски разумеет, пускай командует...

Опытный Василий распределил несколько дозоров по дорогам, ведущим к воротам Воргола. Сторожить северный выход из города было поручено Севастьяну Хитрых с двумя русскими и тремя татарскими воинами. Из русских с ним были брат Афанасий и Кирилл, ненавидевший князя Олега за убийство отца и Пантелеймона лютой ненавистью. Севастьян попросил у Харалдая самых отчаянных воинов, которые вдобавок ещё и говорили бы по-русски. Харалдай дал, однако он не знал о тайном замысле боярина: уничтожить князя Олега, но спасти родной город. Поделиться же с тысячником этим планом Хитрых, естественно, не мог: как ни верти, в жилах того текла кровь падкого на грабежи и насилие кочевника, и даже принятие христианства не могло победить этого древнего могучего зова степняцкой крови.

И вот дозорные расположились напротив северных ворот Воргола.

— Ну что, молодец, попытаем счастья? — тихо спросил у Кирилла Севастьян.

У парня загорелись глаза.

— А как? Все стены охраняют, наших в Ворголе нету...

— Почему нету? — вмешался Афанасий. — Баба моя тама!

— А разве её не убили?! — удивился Кирилл.

— Не, братухиных жёнок побили, а мою не тронули.

— А почему?

— Откуда я знаю.

— Ну а доверять-то ей можно?

— Баба надёжная, — обиделся Афанасий.

— Так! — повертел головой Севастьян. — Тогда надо думать, как в город проникнуть.

— А чего тут думать? — раззадорился Афанасий. — Полезли через Гатькину сторону. Я там часто лазил, даже во время Ахматовой рати спасались с женой. Оттуда до моего дома рукой подать. А уж после будем кумекать, как от Олега окаянного избавиться.

— Я там тоже когда-то лазил, — подтвердил Севастьян. — И впрямь укромное местечко. Но вдруг сейчас сильную охрану поставили? И потом. Допустим, нам повезёт и мы проникнем в город. Но... Слушай, но почему же твоя жена жива осталась, а другие погибли?

— Она что, виновата? — обиделся Афоня.

— Кто знает, — протянул Севастьян, пристально всматриваясь в темноту. — Не продалась ли княжеским холопам? Я хорошо знаю его лисью натуру. Мстителен и хитёр, побил и братьев наших, и наших жён, а вот твою оставил в покое. Не кажется тебе это странным?

— Нет, не кажется! — уже разозлился Афанасий. — Ты князю враг, а я кто такой? Простой мужик. На кой ляд я ему нужон? Он про меня небось сроду не знал и знать не хотел!

— Слушайте, — поморщился Кирилл. — Скоро светать будет, принимай решение, командир. Я думаю, кто не рискует, тот не побеждает.

— Верно гутаришь, — кивнул Севастьян. — Что ж, на всё Божья воля. Кому в огне сгореть, тот не утонет. Вот только с татарами что делать будем?

— С собой возьмём! — не задумываясь, предложил Афанасий. — Нам там, — показал пальцем на стену крепости, — каждый воин сгодится. Тем более такие воины, как татары.

— А ворота? — спохватился Кирилл. — Кто их без нас охранять будет? А ну как ворголята утром вылазку сделают? — Ч-чёрт! — поскрёб бороду Севастьян. — Действительно, негоже бросать дозор... Афоня! Лети-ка во весь опор и разыщи Василия Шумахова. Он где-то неподалёку должон разъезды проверять...

Вскоре Афанасий вернулся с Шумаховым. Задумка Севастьяна и тому пришлась по душе, только вот что скажет князь? Дёмке-то за своеволие уже доставалось, а теперь и он сам...

— Слушайте, а где Демьян? — спросил Василий.

Хитрых пожал плечами:

— Не видал. По-моему, в дружине его нету.

— Опять, стервец, что-нибудь учудил! — рассердился Шумахов. — Всё б ему на рожон лезть! — Помолчал. — Да и нас, ребята, князь за самовольство по головке не погладит.

— Победителей не судят! — отрезал Севастьян.

Шумахов хмыкнул:

— Ну, вы ещё не победители... Ладно, валяйте, а то солнце скоро взойдёт. С Богом! А на ворота я других людей поставлю...

Смельчаки быстро преодолели заграждения Гатькиной стороны воргольского детинца и оказались прямо во дворе дома Афанасия.

— Что-то слишком легко мы начали, — боясь сглазить удачу, покачал головой Севастьян. — Как бы потом туго не пришлось!

— Ничего, братушка, — успокоил его не склонный к раздумьям Афанасий. — Самое трудное позади, теперь дело за малым — убить князя Олега и предложить воргольским жителям сдаться.

— Твоими бы, Афоня, устами да мёд пить. «За малым» ! — с досадой глянул на безмятежное лицо брата Севастьян. — Лучше сходи домой да узнай, на месте ли жена. Интересно, как она тебя встретит? Может, уже нового мужика завела?

Афанасий побледнел:

— Не говори напраслины, брат! Ещё ничего не знаешь, а обвиняешь человека во всех смертных грехах!

— Ладно-ладно, не дёргайся, иди...

Афанасий подкрался к избе и постучал. Никто не ответил. Постучал ещё раз, и наконец из-за двери послышалось:

— Кто там?

— Я это, жёнка, открой!

Не сразу, но дверь всё же открылась. Афанасий кинулся обнимать жену, однако та была словно и не рада, вела себя сдержанно. Севастьян это сразу приметил, но промолчал.

— Ой, сколько вас! — воскликнула хозяйка. — Такую ораву я и не размещу.

— Да что ты говоришь, Мутя? — растерялся Афанасий. — Изба большая. Мы всего ночь добудем, а завтра уйдём.

— Тогда я щас! — покрывая платком голову, заторопилась Мутя. — К соседке сбегаю, мёду принесу.

— А ну сядь! — шикнул на неё Севастьян. — За каким это мёдом собралась?

— Так вас ведь угощать надо! — заволновалась хозяйка.

— Не надо нам мёду, — отрезал Севастьян. — Иди-ка спать, и ты, Афоня, с ней. Поди, соскучился по жене...

— Что-то ты, деверёк, зараспоряжался! — подбоченилась Мутя. — Совсем в лесу с липецкими разбойниками одичал!

— Афанасий, уйми её! — сквозь зубы процедил Севастьян. — Да гляди в оба, а то продаст нас ни за понюх табаку...

— А ну пошли, курва! — Афанасий схватил Мутю за волосы и потащил в смежную горницу.

Женщина завизжала, стараясь освободиться.

— Брось, больно!

— Умолкни, сучье племя! — Афанасий попытался зажать ей рот ладонью, но Мутя изо всей силы оттолкнула мужа и завопила:

— Ка-ра-у-ул!.. По-мо-ги-те!.. У-у-би-ва-ют!..

Рассвирепевший Афанасий двинул её кулаком в подбородок. Женщина, лязгнув зубами, рухнула на пол без чувств.

— Чего она орёт? — вбежал в горницу Севастьян.

— Уже не орёт! — ухмыльнулся Афоня.

— Да ты не прибил её часом?

— А кто знает.

— На всякий случай свяжи да рот тряпкой заткни, — велел Севастьян. — А то очухается и опять заорёт. А я проверю, не взбудоражила ли она своим криком соседей. Если набегут, нам крышка...

И Мутин крик действительно был услышан. Уже светало, звёзды, сонно помаргивая, исчезали с небосклона, и в утреннем полумраке выскользнувшие во двор Севастьян с Кириллом увидели три тёмные фигуры — похоже, воргольских сторожей.

— Мужики, кажись, где-то тут баба орала, — сказал один.

— Да не тут, подале, — возразил второй.

— Чаво? — разинул рот третий ворголец.

— Совсем глухой?! — рассердился первый сторож. — Баба караул кричала!

— Ну кричала и кричала! — загоготал третий. — Небось шустряк какой облапошил!

— Заткнись, дурень! — второй. — Ну что, Митяй, не слыхать боле?

— Не, не слыхать. Можа, почудилось?

— Да можа, и почудилось. Ладно, идём дале...

Сторожа прошли мимо затаившихся за кустом липчан, и те облегчённо вздохнули.

— Пронесло, — шепнул Севастьян и скомандовал: — А теперь спать. Хоть чуток вздремнуть надо, чтоб днём рука не дрожала, когда тетиву натягивать будем.

Легли вповалку кто где и уснули сразу как убитые. Петухи уже заливались вовсю, когда Севастьян растолкал товарищей и пошёл в соседнюю горницу будить Афанасия. Татары же проснулись раньше него самого.

Афанасий громко храпел на лавке, а на полу лежала со связанными руками Мутя. Севастьян разбудил брата, и тот испуганно схватился за меч:

— Что, тревога?

— Да нет, пока тихо, — успокоил боярин. — Но вставать пора, скоро князь поедет... Слышь, Афонь, ты бы этой суке и ноги спутал, — кивнул на Мутю.

— Брось, — усмехнулся Афанасий. — Я ей потом ещё так врезал — к вечеру не очухается.

— Ну смотри, — пожал плечами Севастьян. — Коли сбежит, нам худо придётся.

Лазутчики выскользнули из избы и спрятались в густых раскидистых кустах.

— Так, — посмотрел на подчинённых Севастьян. — При опасности князь именно этой дорогой ездит на стены. Всем залечь, приготовить луки и стрелы. Эй! — уставился на одного из татар.

Тот спросил:

— Чево нада, баярин?

— Хорошо стреляешь?

— Не плох, баярин.

— Князя Олега знаешь?

— Плох, баярин.

— Я покажу его тебе. Целься в шею, чтоб наверняка.

— Ладна, баярин, — бесстрастно кивнул воин.

Однако Олег не спешил на городские стены. Он видел, что со штурмом не торопятся, и позвал Ермолая узнать последние новости. Но новостей не было, и Олег стал собираться.

— Ефим погиб, — вздыхал он, надевая кольчугу. — Теперь, кроме тебя, мне и опереться не на кого. Рвачу я не доверяю. Князя Святослава предал и меня предаст запросто. Ты бы подобрал надёжных людишек, Ермолай!

— Да я уж, Олег Ростиславич, и сам об том думал, — отвечал лекарь. — Вот выдержим осаду, и займусь этим делом, есть люди на примете. Буня, например. Или Ворон...

— Во-во! — кивнул князь. — Зови их, зови! — Перекрестился: — Ну, с Богом...

Солнце уже приближалось к вышине подернутого бурой гарью неба, воздух был затхлым и удушливым. Князь Олег легко запрыгнул в седло, оглядел дружину и тронул бока лошади шпорами.

— Откудова начнём? — спросил воеводу Митяя.

— Да с Гагькиной стороны и начнём, — пожал плечами воевода. — Там поспокойней, а на Луговой наверняка жарко будет.

— Правильно, Митяй, — шмыгая носом и покашливая, согласился князь. — Ермолай, что-то у меня в горле першит, а?

— Простыл, княже. Тебе б полежать, горький настой из трав принять.

— Да когда ж лежать-то? — посетовал Олег. — Вишь, какая беда грянула! Где уж тут отдыхать!..

Беседуя с Ермолаем, находящийся сегодня, вопреки обыкновению, в добром расположении духа князь Олег свернул в проулок, ведущий к Гатькиной стороне, где и поджидал его со своими людьми Севастьян в засаде во дворе Афанасия Хитрых...

Но в планы липчан вмешалась неугомонная Мутя. Она давно пришла в себя и, когда Севастьян предлагал Афоне связать ей и ноги, лишь притворялась беспамятной. Когда же ненавистные братья вышли из избы, Мутя стала распутывать руки. Почему вообще она повела себя так? Да просто недалёкая и забитая баба была по-собачьи преданна своему князю, а мужа, перебежавшего к врагам-липчанам, возненавидела. Она сразу поняла, что эти люди хотят убить князя, и всю ночь лихорадочно думала, как им помешать.

Но руки были связаны крепко; в тщетных попытках освободиться Мутя растёрла их до крови — и без толку. Слёзы бессильной ярости и боли выступили на глазах... и вдруг с улицы донёсся какой-то шум.

— Князь... князь едет... — прошептала женщина. — Убьют, убьют ведь отца нашего нехристи окаянные!.. — И, с трудом поднявшись, она ударом ноги распахнула дверь и выбежала во двор.

Выбежала — и остолбенела. Шесть пришельцев с луками наизготовку пригнулись в кустах, а к избе уже приближалась группа всадников, в одном из которых Мутя узнала князя. И...

— Княже! Княже! Спасайся! Тебя убить хотят!.. — завизжала Мутя и, подбежав к уже прицелившемуся коренастому татарину, что было мочи толкнула его всем телом и упала сама. Стрела полетела в землю.

— Ах, сука!.. — Афанасий схватил жену за волосы. — Всё испортила, падаль!..

А князь Олег, окружённый плотным кольцом дружинников, уже завернул за угол улицы. Остальные воины бросились к избе Афанасия, но их атака была остановлена меткими стрелами Севастьяна, Кирилла и татар. Афоня же был нанят другим делом.

— Я тя, сука, живьём закопаю! — орал он, молотя руками и ногами Мутю, которая уже не шевелилась.

— Брось её! — рыкнул Севастьян. — Вороги наседают!

Афанасий оставил наконец окровавленную Мутю и схватил лук, но натиск воргольцев неожиданно прекратился. Олег не захотел больше терять воинов перед схваткой с основными силами противника.

— Довольно на этих силы тратить! — приказал он. — Не упускайте из виду, а после битвы мы их как крыс переловим. Все на стены! Ермолай! Бери людей, сколь нужно, и следи за разбойниками...

Олег добрался до стен. В стане врага царило оживление как перед боем, но и воргольцы были готовы: разогрета в котлах смола, выставлены в бойницы острые пики, вытащены из ножен мечи.

— А где Севастьян? — спросил вдруг у Василия Александр Иванович.

Шумахов замялся, и князь истолковал это по-своему:

— Что глаза отвёл? Неужто предал?!

Василий побледнел:

— Да ты что, княже?! Как можно так думать!

— Но где ж он?

— В Ворголе, — буркнул Василий. — Князя Олега убить решил...

— Так вон же Олег на стене, живёхонек! Где ж тогда Севастьян?

Шумахов вздохнул:

— Не знаю... За время, что они там, Олега десять раз убить можно. Вдруг погибли...

— Ладно! — рубанул воздух рукой Александр. — Будем надеяться на лучшее. Зови князя Даниила, Харалдая, Ломова, Кавыршу и всех остальных. Обсудим штурм.

Молодой князь, татарский тысячник, бояре и воеводы собрались на берегу Воргола.

— Посад сгорел, — заявил князь. — Теперь мы обложим супостата со всех сторон. Пора начинать.

— Стенобитных машин маловато, — покачал головой Дорофей. — Только два токмача.

— Конечно, маловато, — согласился Александр. — Но больше взять негде. Значит, надо определить самое уязвимое место в детинце, чтоб метать туда камни и направить основной удар дружины. У кого какие соображения?

— Мне кажется, эти стены везде крепки, — заговорил князь Даниил, — и потому я предлагаю искать не изъяны в крепости, а удобное место для установки токмачей, чтобы вражеские стрелы до них не доставали, а они били бы в стену непрерывно, пока не сделают пролом для нашей дружины и конницы татарской.

— Весьма разумно, — похвалил молодого князя отец. — А есть тут такие места?

— Есть, княже, есть! — закивал Дорофей. — Да вот прямо где мы стоим. А доберёмся до стены — и вперёд!

— Первыми мои бахадуры пойдут! — заявил Харалдай.

— Нет, тысячник, — возразил Александр. — Не дело конницы по стенам лазить, тут пешая дружина нужна.

— Хочешь лишить моих воинов лучшей добычи? — ощерился Харалдай.

— Так мы сюда не за добычей пришли, — посуровел и князь, — а отомстить врагу нашему общему Олегу за его злодеянья!

— Моим воинам нет дела до наших с ним распрей! — стоял на своём Харалдай. — Им добыча нужна, чтобы есть и пить, украсить юрты серебром и златом, одеть своих жён в шелка и захватить полон...

Харалдай не договорил, потому что у стен Воргола послышался шум. Из ворот выскочил небольшой отряд смельчаков, и князь Александр скрипнул зубами:

— Доболтались! Они первыми начали...

Все бросились по местам, но воргольцы, благоразумно не отдаляясь от ворот, выпустили, скорее для куражу, чем для пользы, по нескольку стрел и вмиг вернулись восвояси. И штурм начался без какой-то предварительной подготовки.

Подскакав к кремнику, татары спешились и с воплями «хурра!» полезли на стены. Не захотели отставать и русские дружинники.

Однако защитники Воргола не дрогнули, оборонялись упорно и умело. Длинными шестами они сталкивали со стен лестницы нападавших, рубили мечами и кололи копьями тех, кто всё-таки взбирался на стены, на суетящихся у подножия крепости врагов лили горячую смолу и кипяток. Попадавшие под такую струю с рёвом кидались прочь, а некоторые корчились в предсмертных муках и затихали. Убитых и раненых среди нападавших с каждой минутой всё прибавлялось.

Засевшие в Афанасьевом дворе лазутчики наконец поняли, что воргольцам пока не до них. Они слышали шум боя и теперь лихорадочно думали, что предпринять.

Мутя зашевелилась. Афанасий зло выругался:

— Очухалась, стерва! — И замахнулся на жену, но в воздухе пропела стрела и задела его плечо.

Зажав ранку, Афоня осел и, стиснув зубы, шепнул:

— Сева, глянь, не лезут ли прихвостни Олеговы?

Севастьян осторожно высунул голову из-за камня.

— Нет. — Вздохнул: — Слушайте, сколь мы будем тут сидеть? До ворот шагов триста. Ударим по нашим сторожам — да рванём к воротам. Даст Бог, сумеем открыть и впустить своих. Там ведь уже сеча вовсю.

— Верно, брат! — воскликнул Афанасий. — Не ждать же, пока нас здесь перережут.

— Мечи и сабли наголо! — скомандовал Севастьян. — Ну! Вперёд!..

Воргольцы, не ожидая от врагов такой прыти, растерялись и дрогнули. А Севастьян с товарищами вырвались из окружения и побежали к воротам. Но там тоже была охрана, и мечи и сабли лазутчиков с лязгом скрестились с оружием защитников крепости. Острая пика пронзила грудь одного из татар; падали на землю, заливаясь кровью, и воргольцы. Афанасий, улучив момент, протиснулся к воротам и попытался их открыть... Увы, засов оказался снабжён мудрёной защёлкой и не поддавался. Храбрецы стали в круг, ощетинясь смертоносным железом, но, сражённый стрелой, рухнул второй татарин. И вдруг...

— Назад! Все назад! — раздался сверху, со стены, голос князя Олега, и воргольские дружинники попятились. Но кто-то из них последним ударом успел ранить старшего Хитрых в живот. Заливаясь кровью, боярин опустился на одно колено.

— Ну что, Севастьян! — с усмешкой проговорил князь. — Ты здесь, чтобы опять попроситься ко мне на службу? Тогда зачем как тать через забор лез, когда есть ворота? Я бы славно тебя встретил, накормил, напоил...

Севастьян, бледнея от боли, шепнул товарищам:

— Нас сейчас забросают стрелами... Молитесь, братья, молитесь! — И первым начал: — Отче наш, иже еси на небесех...

И тут полетели стрелы. Неожиданно князь Олег закричал:

— Стойте! Стойте! Оставьте хоть одного для казни!.. — Но было поздно: у ворот лежали шесть бездыханных тел.

Олег долго молчал. Потом шевельнул губами:

— Ермолай!

— Да, княже?

— Мне нужны головы.

— Какие головы? — не понял Ермолай.

— Дурак! Их головы! — взорвался князь.

— Зачем?.. — остолбенел лекарь.

— Затем! — огрызнулся Олег. — Щи буду варить! Вот пентюх! На пики их насадите да на стену. Пущай Александр Иванович полюбуется на своих шпионов!

— А татар?.. — испуганно пробормотал Ермолай. — Татарские головы тоже на стену?

— Совсем рехнулся! — оскалился Олег. — Татар дюже злить ни к чему. Они и без того злые. Понял?

— Понял... — опустил глаза Ермолай.

Первый натиск липчан и степняков воргольцы отбили, и наступило временное затишье. Но вдруг...

— Эй! — раздался зычный крик со стены. — Где ваш князь?

— Чево надо? — загомонили внизу.

— Князь Олег загадку ему загадать велел! Отгадает али нет?

И над стенами вознеслись насаженные на пики человеческие головы.

— Что это?.. — побледнел Александр.

— Князь спрашивает, что это такое! — заорал самый горластый липецкий дружинник.

На стенах грянул громкий смех.

— Знать, не угадал! А то головы ваших татей ночных, братанов Хитрых и Кирюхи, которые попались в чужом хлеву. Вот мы и решили: пущай их бошки на пиках поторчат, зверью лесному и вам, разбойники, на острастку!

Князь Александр выхватил меч.

— Бесчестный Олег поплатится за это! — Обернулся к воинам: — Вперёд! Раздавим змеиное гнездо!.. — И, увлекая за собой дружину, первым оказался у стен. Бросился к лестнице, но путь ему преградил Василий Шумахов:

— Не княжеское дело, Александр Иванович, лазить по лестницам! Вот возьмём город — и ты войдёшь в него как победитель, первым, через ворота...

Однако воргольцы оборонялись стойко, успеха у липчан всё не было.

— Харалдай! — взревел князь и, когда тысячник подъехал, свирепо спросил: — Почему твои хвалёные бахадуры так плохо воюют?!

Татарин пожал плечами:

— А кто станет сражаться насмерть задаром?

— Город ваш на три дня! — скрипнул зубами Александр. — И пускай от него камня на камне не останется! Смерть псу Олегу! Смерть всем, кто за него!..

Однако успех в тот день праздновали воргольцы. Они опять отбили атакующих, и воинство князя Липецкого отошло на исходные позиции, для отдыха и подготовки к новому штурму.

Глава девятая

Демьян, тяжело переживавший гибель Веры, поблудив по лесам, снова нашёл приют в шайке Кунама.

— Опять к нам! — радостно обнимая его, пробасил Тяпка. — А мы в поход собираемся. Пойдёшь?

— Куда?

— На татар! — весело оскалился разбойник.

— Чудно, — покачал головой Дёмка. — Обычно они на нас нападают, а тут наоборот.

— Это вам с князьями — татарскими подмегочниками чудно слышать такое, — подошёл Кунам. — А для нас дело привычное. Мы налетаем на их кочевья, забираем добро, жёнок для утехи, а самих убиваем. Так что не только им нас грабить, понял?

— А князь не заругается?

— Может, ему мамка не велит? — рассмеялся Рус, однако Кунам сердито зыркнул на него:

— А князь и не узнает! Погуляем в Диком Поле и домой с добычей вернёмся, а заодно и девок ихних пощупаем. Хотя мне, старику, грех об том гутарить, но грехи в Поройской пустыни отмолим. Так согласен?

— Согласен! — отбросил последние сомнения Демьян.

— Вот и молодец! — одобрительно хлопнул его по плечу Кунам и пошёл к коновязи. — Уже отправляемся.

— Вовремя ты приехал, — ухмыльнулся Тяпка. — Ещё б чуток — и ищи ветра в поле. Всё, по коням, щас рожок загутарит.

И действительно, прохрипел рожок, и отряд лесных сорвиголов тронулся в путь.

— А мы на Сарай пойдём? — тихо спросил у Руса Демьян.

— Какой Сарай! — захохотал тот. — В устье Воронежа появилась орда Ногая, вот там и разгуляемся. Разобьём один юрт и утащим всё, что можно утащить, благо лес рядом. А потом новый набег учиним. Зря ваши князья нас разбойниками называют, — посерьёзнел Рус. — Мы владенья ни липецких, ни пронских, ни новосильских, ни карачевских князей не грабим, громим только обозы заклятого врага нашего Олега Воргольского.

Но смердов и его не трогаем, потому как сами из них и знаем, что смерд — кормилец наш общий! У татар же, бывает, и русский полон отбиваем. А с девками ихними побалуемся и...

— Отпускаете? — спросил Демьян.

Разбойник внимательно посмотрел на него:

— He-а, убиваем!

— За что?

— За то, что татарки. Чем меньше татар, тем русским легче...

Отряд продвигался вдоль берега Дона. Миновал Тешев монастырь.

— Может, заглянем помолиться? — предложил атаману Тяпка.

— Проехали, — буркнул Кунам. — Назад вертаться нельзя — беды не оберёмся. На обратном пути.

— Обратный путь Половецким шляхом будет, — вздохнул Тяпка. — Тогда на Поройскую пустынь выйдем...

— Умолкни! — рявкнул атаман. — Меня Кузьма-пустынник благословил. Нам бы до Кривого Бора засветло добраться.

— Хотя б до Ольшанки к ночи доехать, — засомневался Рус. — Вишь, солнышко уже садится...

Глубокой ночью добрался отряд до Кривого Бора, а чуть только забрезжил на востоке рассвет, все были уже на ногах. Двигаясь вдоль Дона, достигли устья Воронежа. Попоили коней. Переплыв Воронеж и немного проехав лесом, отряд Кунама вышел на простор.

— Где будем добычу искать? Татар что-то не видать, — вглядываясь в степную даль, спросил Демьян.

— Найдём! — заверил Тяпка. — Не ныне, так завтра найдём.

— Всё, будя лясы точить, давай спешиваться! — спрыгнул с коня атаман. — Тяпка! Бери Демьяна, для навыку, ещё кого-нибудь — и айда в поле! Поищите татар, но бучу не затевайте, выследите только. А потом попробуем взять пару кочевий кряду — и в лес уйдём. После разберёмся, что к чему. Ну, с Богом! — перекрестил сына атаман.

На землю уже опускалась ночь, когда разведчики увидели вдалеке костры степняков.

— Вон они! — резко остановил коня Тяпка. — Жрать готовят. Скоро спать лягут.

— А давайте их сонных накроем! — предложил Демьян.

Тяпка покачал головой:

— А потом что?

— Думаешь, догонят?

— А думаешь, не догонят? Ты с ними не состязался вперегонки? И не советую.

— Да как же, убегал... — пробормотал Демьян.

— И не поймали?

Дёмка смутился:

— Поймали...

— Ну вот. Нет, нам надо запомнить место, а уж опосля...

— Место? Возле южной оконечности усманской луки мы, — уверенно сказал третий разбойник, по кличке Сова (за круглые большие глаза). — Вон, видишь, вода блестит в Усманке?

— Ну, ты и правда сова, — ухмыльнулся Тяпка. — И впрямь вода. Тут мы ещё ни разу татар не грабили, всё больше в верховьях Воронежа, на Челновой, на Цне. Отсюдова родом, што ль?

— Да не, не отсюдова. Я с Ведуги, что на правой стороне Дона. А тута мы с батей бывали.

— А как же к Кунаму попал? — поинтересовался Демьян.

— Татары житья не давали. Кажный год нас выжигали, а мы прятались. А однажды только я один успел спрятаться — всех остальных в полон увели: батю, матушку, двух сестрёнок и трёх братов.

— И чего же вы ждали? — удивился Демьян. — Почему раньше не сбёгли на север, хотя бы в Липец?

— А кто его знает? — тяжело вздохнул Сова. — Места у нас дюже хорошие. Ведуга красивая, рыбы много, земли много... Да и князья не доставали. А в Липец... Что Липец? Ведь и там татары всё пожгли. Где от них спрячешься? Они вон и до Рязани, и до Володимира доходят, даже до Великого Новгорода дотянулись. Нигде от них не спасёшься. Разве что далеко на севере, где лета никогда не бывает; вот туда татары, говорят, не добираются. Но там и без них житьё не сахар. Ежели круглый год снег и мороз, где ж тогда хлебушка взять?

— Там сохатых много, — похвастался своей осведомлённостью Демьян. — Мяса много...

Проехали ещё чуть, и Сова замер:

— Стойте! Вон огонь! Татары!

— Ну и глазаст! — снова подивился Тяпка. — Я будто звёздочку малую вижу.

— Не звёздочка то, а костёр, — пояснил Сова. — На Усманке, где мы недавно были, только повыше.

— Недалеко от этих мест я когда-то воевал с татарами, ещё при князе Святославе Ивановиче Липецком, царствие ему небесное, — перекрестился Демьян. — Мы тоже были на Усманке, но, наверно, с другой стороны.

— А вон ещё костёр, — указал пальцем Сова. — И вон...

— Что-то слишком близко они друг от друга расположились, — усомнился Тяпка. — Где же им скот выпасать?

— Небось близкие родичи, — предположил Демьян. — Вместе-то и обороняться, и грабить легче.

Тяпка приказал:

— Всё, хватит, поехали назад, и как бы теперь на их дозоры не нарваться.

— А мы Усманку перейдём и по той стороне поскачем, — предложил Сова.

Скоро всадники остановились на берегу небольшой речушки. Перешли её и густым намётом поехали в обратный путь. Ближе к лагерю опять вернулись на свой берег, пустили коней шагом.

— И всё-таки не понимаю, как можно без хлеба жить, — ни с того ни с сего покачал головой Сова.

— Ты об чем? — не врубился Тяпка.

— Да об северных людях. Хлеба нет, лета нет... Как же жить без хлеба и без лета?!

Демьян пожал плечами:

— Живут, однако.

— И не замерзают?

— Они в оленьи шкуры одеваются, — пояснил Демьян. — Шубы себе из оленьих шкур шьют.

— А ты откудова знаешь? Ты там был?

— Мне один новгородец рассказывал.

— А можа, он брехал!..

— Кто брехал? — выехал из темноты навстречу лазутчикам Кунам. — Вас за поприще слышно! Не привели часом за собой татар?

— Не-е... — невольно оглянулся Демьян. — Да понимаешь, Сова не верит, что на Севере, где нету лета, люди живут и что питаются они только мясом...

— А ну замолчи! — перебил атаман. — О деле говорите!

— Два юрта мы нашли, — похлопывая коня по морде, словно благодаря за службу, ухмыльнулся Тяпка. — Можно брать хоть сейчас.

— К рассвету управимся?

— Должны! Они ж сонные. И недалеко...

— Ладно, — кивнул Кунам. — Глотарь! Кликай людей!..

Быстрые на подъём разбойнички за считанные минуты были готовы к выступлению. Атаман скомандовал трогаться, и Тяпка с Демьяном и Совой повели отряд.

К первому юрту подошли без шума. Быстро перебили мужчин, захватили полон, добычу, коней и овец. Почти так же легко расправились со вторым юртом и, довольные, уже при свете дня скрылись в лесу.

Демьян заарканил молоденькую татарку.

«И таких красавиц они убивают!» — подумал.

Женщина была небольшого росточка, очень ладная и крепкая, словно орешек. Скуластое личико, нежные, по-детски припухлые губы, тонкий прямой носик, небольшие чёрные, бархатные глаза, густые будто мех соболя брови, почти сросшиеся у переносицы.

— Ну и девка! Отдай её мне, Демьян! — уставился на полонянку Тяпка.

Татарка, прикрывая лицо, испуганно юркнула за спину Демьяна.

— А ну не балуй! — крикнул Кунам. — Это Дёмкина добыча!

— Батя! Да она мне нравится! — пробасил Тяпка.

— Я те в обчей добыче не батя! — вытянул кнутом сына по спине атаман. — Пёс паршивый! Забыл старинный завет гостеприимства? Демьян — наш дорогой гость! Даже если б девку не он добыл, а ты, я отдал бы её ему! — И ещё раз прошёлся по плечам парня кнут.

— Прости, атаман! — падая на колени, взмолился Тяпка.

— То-то же, негодник! — сворачивая кнут, погрозил пальцем Кунам. — Гля, скока этих девок! Выбирай любую! Пошёл прочь!

Тяпка вскочил и, втянув голову в плечи, поспешил скрыться с глаз отца. Он выбрал себе другую смазливую татарку и, ухватив за волосы, потащил в лес — подальше от посторонних очей. А Демьян легко, как котёнка, поднял свою пленницу и... тоже понёс в лес.

Татарка крепко прижалась к груди Демьяна и дрожала всем телом как осенний лист.

— Ну не трясись, не трясись, я тя не обижу, — успокаивающе говорил Демьян, не уверенный, понимает она или нет. Хотя, наверное, ласку понимают без слов.

Оглядевшись кругом, парень поставил женщину на ноги. Снял зипун, постелил на мягкую траву. Татарка покорно опустилась на колени и от стыда закрыла лицо руками. Демьян отнял её руки, наклонился и поцеловал в губы.

— Как зовут тебя, красавица?

Женщина испуганно открыла глаза.

— Не понимаешь? — почесал затылок Дёмка. — Ну вот меня Демьяном зовут, — ударил ладонью в свою грудь.

— Дэманом, — повторила татарка.

— Демьян! Поняла?

— Дэмян, — произнесла более верно.

— Ну вот видишь, какая смышлёная! — похвалил пленницу Шумахов. — А тебя?

— А тэбя?

Шумахов засмеялся:

— Да не повторяй ты за мной! Вот незадача... Я — Демьян! — снова ткнул себя в грудь. — А ты? — ткнул её.

И, кажется, поняла.

— Бултумай, — проговорила несмело.

— Бултумай? — кивнул Демьян. — Ясно — Маша!

— Базмаш? — вопросительно взглянула на него пленница. Потом покачала головой и твёрдо сказала: — Бултумай!

— Вот настырная! — мягко пожурил её Демьян. — Ну ладно, будь по-твоему, Бултумай! — И, потянувшись к ней, стал раздевать. Обнажил упругую грудь, жарко поцеловал и... провалился в почти беспамятство. Опомнился только, когда его окликнули.

— Дёмка, атаман зовёт! — услышал голос Руса.

— Щас! — Демьян сунул татарке одежду: — Одевайся. Меня атаман требует...

— Мы в новый набег, — уже сидя на коне, сказал Кунам. — Собирайся скорей.

— Я не поеду, — буркнул Демьян.

Кунам вспыхнул. Неповиновение своих людей он пресекал быстро и сурово, однако на Демьяна его власть не распространялась. И Кунам лишь хмуро спросил:

— Почему?

— А куда я Машку дену?

— Кого?! — удивился атаман.

— Ну её вот, — показал на татарку Демьян.

— Да хоть куда. Хоть в расход!

— Что-о? — заслонил собой полонянку парень. — Она моя!

— Чудак! — фыркнул Кунам. — Да кто ж её отнимает? Не хочешь ехать — не надо, только от второго захода ничего не получишь.

— А мне и от первого, кроме неё, ничего не надо! — прижал к себе женщину Демьян.

— Околдовала татарка, — сочувственно промолвил атаман. — Ну тогда оставайся с обозом, будешь за старшого. Или тебе и этим заниматься некогда? — Кунам засмеялся, вызвав тем всеобщий хохот.

— Некогда! — обозлился Демьян.

— Ладно, — пожал плечами Кунам. — Продолжай, стал быть, любоваться своей косоглазой. А за старшого останешься ты, Рус. Я тебе свою долю добычи отдам.

Рус сердито засопел, но перечить отцу не посмел.

Разбойники ускакали, а Демьян... Демьян словно сошёл с ума. Не отходил от татарки, будто привязанный, ловил каждый её взгляд, каждый жест. И не только её красота, а и трогательная, хрупкая беззащитность совсем покорили парня. И, невзирая на внешнее несходство, Бултумай очень напоминала Демьяну Марию.

— Машенька, родная, — шептал витязь. — Ты вернулась ко мне, только в ином обличье и некрещёной. Ну ничего, я упрошу отца Максима окрестить тебя, и тогда мы повенчаемся...

Да и Бултумай точно забыла недавнее горе и гибель сородичей, ласково обнимала русского воина и что-то нежно мурлыкала себе под нос, повторяя:

— Дэмян, Дэмян...

— Милуешься?

Дёмка вздрогнул и оглянулся. Рядом стоял Рус.

— Да-а, — покачал головой Рус. — Дело у вас и впрямь сурьезное, какой уж тут поход! — Замялся. — Ты это...

Я чё сказать-то хотел...

— Ну говори, чё хотел, — улыбнулся Демьян.

— Да ты на братца мово не дюже обижайся. Тяпка он хоть и с дурью, но малый добрый.

— А я и не обижаюсь! — рассмеялся Демьян. — Все вы тут добрые, только в лесу малость поодичали.

— Эх-х! — заломив шапку, озорно уставился Рус на Бултумай. — Правда, ну и баба! Я отродясь такой не видал. Вот все говорят, что татарки не больно-то хороши, а эта...

— Ну будя, будя! — перебил приятеля Демьян. — Неча пялиться! Я, брат, окрестить её хочу, а посля обвенчаться.

— Во даёт! — разинул рот Рус. — Ну, пропал парень...

К вечеру следующего дня, с шумом и гамом, в лагерь возвратилась Кунамова ватага. Привели новый полон, коней, овец, навезли барахла, и до ночи из-за близлежащих кустов слышались крики и плач насилуемых пленниц. Демьян ни на шаг не отпускал от себя Бултумай, и атаман наконец не выдержал — расхохотался.

— Ты с ней и на воинский совет таскаться будешь? Да оставь её где-нибудь.

— Ну уж нет, — возразил Демьян. — Вместе нам с Марией как-то спокойнее. А на совете она не помешает и тайны никакой не выдаст, потому как речи не знает нашей.

— Ты, я гляжу, ей уже и имя православное дал! — удивился Кунам и перевёл разговор на другое: — Слушай, а у нас не только татарские девки в плену, но и русские изменники. — Атаман повернулся от костра в темноту и махнул рукой.

— Рвач!.. — оторопел Демьян. — Это ж предатель и злейший враг наш... — Забыв про Бултумай, бросился к Рвачу. — Да его задушить мало! Его разодрать между деревьями пополам мало!..

— Погодь, парень! — загородил собой пленника Кунам.

— Да что ж годить-то?! — едва не заплакал Демьян.

— Сядь, кому говорят, да держи свою зазнобу покрепче, а то ребятки уже облизываются. Послушай, там ещё татары...

— К лешему татар! — орал Демьян. — Я давно добираюсь до этого выродка! Это он повинен в гибели нашего князя Святослава! Атаман, отдай мне его!..

— Да отдам, отдам! — разозлился Кунам. — Ты выслушать можешь?

К Дёмке подбежала татарка, испуганно прижалась к груди. Он обмяк и послушно позволил ей отвести себя от костра.

— То-то, — облегчённо выдохнул атаман и, помолчав, сказал: — Мы ведь, понимаешь, и хотели прибить его там, на месте, у мурзы поганого, у которого он гостевал. Но только я замахнулся саблей, а он как заревёт: мол, не убивайте, я русский и вам пригожусь! Я опустил саблю и приказал связать его и пока не трогать. А по дороге спрашиваю: «Чем же ты мне, боров, пригодишься? Человечину я не ем, не соблазнишь, хоть ты и жирный. А больше на что можешь сгодиться?» А он и отвечает: «Твоим друзьям туго!» — «Каким друзьям? — удивляюсь. — Мои друзья вроде со мной!» — «А князь Липецкий тебе не друг разве? — скулит. — Он щас без толку Воргол осаждает, потому что не знает слабых мест в воргольском кремнике. А я знаю и могу показать». Во как, понял?

— Князь Александр сражается, а я тут прохлаждаюсь! — схватился за голову Демьян.

— Не, ну ты ж не ведал, — развёл руками Кунам. — Не суетись, подсобим мы князю. Слушай, а что этот пёс у татар делал? Небось подбивал Ногая Русь воевать?

— Ты что в Орде делал, гад? — скрипнул зубами Демьян. — Говори, сука!

— Я... это... выполнял задание князя Олега... — пробормотал Рвач.

— Какое задание?

— Ну... это... чтоб Ногай подсобил...

— Новый набег на Русь выпрашивал у него?! Атаман! — побледнел Демьян. — Вот что он делал в Орде! Этот пёс время волынит, смерть свою оттягивает! Ох и хитёр, змей! Он был уже у нас, в руках у палача, но отживел гад, уполз. Он и от вас замыслил уйти! Рвач — убийца князя Святослава, и его место на макушке дерева. Казнить его! Разодрать между деревьев!..

— Казнить! Казнить! — загомонили разбойники.

Кунам поднял руку. За ним было последнее слово.

Рвач — даже при свете костра было видно — задрожал всем телом. Атаман подождал, пока толпа успокоится, и спросил:

— Ты правду сказал, Демьян?

— Всё, как есть, без утайки! — горячо ответил Шумахов. — Рвач — злейший враг липецкому народу, прихвостень супостата Олега и убийца нашего славного князя Святослава!

— Я не убивал! Не убивал! — рухнул на колени Рвач и на четвереньках пополз к атаману.

— Ты подослал наймита, а это даже подлее, чем если б убил сам! — выкрикнул Демьян.

— Я не виноват!.. Я не виноват!.. — бормотал Рвач, хватая за ноги Кунама. — Это Олег Воргольский во всём виноват!..

— Пшёл прочь! — пнул предателя в лицо атаман и повернулся к разбойникам: — Вздёрнуть его, как Демьян сказал!..

Через десять минут на верхушках двух елей раскачивались две окровавленные половины тела воргольского боярина. Разбойники спешно снимали лагерь, торопясь на помощь князю Александру.

— Татарок побить! — приказал Кунам. — Обоз готовить к отправке домой.

— Зачем их убивать? — неожиданно вступился за полонянок Демьян. — Невелика доблесть для мужчин!

— Убить их надо хотя бы затем, чтоб не рожали врагов наших! Каждая татарка родит несколько будущих воинов, которые, когда вырастут, начнут грабить русские селенья!

— Этим ты ига на нашей земле не остановишь, — возразил Демьян. — И не с бабами сражаться надо, а в честном бою заставлять врага бояться нас и считаться с нами! Да и не по-христиански это!

Кунам усмехнулся:

— Ну, ты прямо как князь заговорил! И что предлагаешь? Отпустить?

— Отпустить, — твёрдо промолвил Шумахов. — Это будет и по-христиански, и по-русски!

Атаман долго молча смотрел на молодого витязя, наконец усмехнулся:

— Ну ладно, будь по-твоему... — И в сторону: — Тяпка! Ослобони полонянок!

— Чё?! — разинул рот Тяпка.

— Ничё! Пущай идут на все четыре стороны. — И подмигнул: — Так надо. Военная хитрость.

Глава десятая

Некоторое время всадники держались рядом с обозом, но телеги тащились медленно, и нетерпеливый Демьян взмолился:

— Атаман! Бросаем обоз! Наши там бьются, а мы...

Кунам кивнул:

— Угу. Пора. — И старшему обоза: — Езжайте правым берегом Воронежа, лесом, прямо в Поройскую пустынь. А там уже и до нашего, — ухмыльнулся, — дома рукой подать. Мы же поскачем к Тешеву монастырю, перейдём Дон — и на Воргол. — Повернулся к Демьяну: — Слышь, ты бы свою Машку в обозе оставил. Не боись, ребята не тронут. А уж после Воргола окрестим её и вас обвенчаем. В пекло-то брать девку опасно.

Дёмка вздохнул. Он понимал, что атаман прав, оглянулся на Бултумай и... и замотал головой:

— Не! Не могу я её оставить, да она и сама от меня ни на шаг. Нет, мы вместе.

— Дело твоё, — пожал плечами Кунам.

На ночёвку отряд стал в Тешевом лесу близ монастыря. Было время вечерней службы в честь Святой Троицы-Пятидесятницы. Разбойники вошли в храм и присоединились к молящимся монахам, а потом исповедовались и причастились. После этого они покинули монастырь, чтобы отдохнуть перед предстоящим жарким днём.

Кунам же позвал сыновей Тяпку и Руса, Демьяна и разбойника по кличке Козёл (звали его так за быстроту и прыгучесть). С Демьяном пришла и татарка. Кунам посмотрел на неё, хмыкнул, но промолчал.

— Если князю наша помощь ещё нужна, — сказал он, — то мы сразу вступим в бой, конечно же, оценив обстановку. Крепость Воргола сильна своими стенами, и липецкая дружина небось вокруг неё мечется, проливая много напрасной крови. Кто из вас кремник хорошо знает?

— Я там был, и меня там чуть не казнили, — подал голос Демьян.

— И где же в кремнике самое слабое место? Мы — люди лесные, в чаще или степи биться привычны, а вот что с крепостью делать, ума не приложу!

— Я знаю, что делать! — сверкая глазами, вскочил Рус. — Заберёмся на стену быстро и неожиданно и... и без лестниц!

— Во даёт! — поморщился Тяпка. — Как это — без лестниц?

— А так! — отмахнулся от старшего брата Рус. — Как кошки, цепляясь за брёвна, — вот как! Атаман! Самый сильный из наших людей станет у основания стены, а ему на плечи — другой, потом третий... И так достанем до верхушки. И первым затеет бой на стене Козёл, он дюже проворный. За ним — остальные, ну а тогда уж и дружинники князя с лестницами пущай подсобляют. Только надо найти в кремнике самое низкое место.

— Самая низкая стена со стороны реки. Кремник там низкий, да берег крутой, — сообщил Демьян.

— Но один-то человек станет? — спросил Рус.

— Станет, — кивнул Демьян.

— Ну, ты, Рус, у нас просто воевода! — одобрительно похлопал по плечу сына атаман. — Раз там берег обрывистый и невозможно поставить лестницу, значит, и атаки оттудова воргольцы не ждут. Коли мы первыми ворвёмся в Воргол, на всякий случай предупреждаю: князь Олег мой. Я сам должен убить его!

— А понравится ли это Александру Ивановичу? — покачал головой Рус. — Ежели князь погибнет от руки простого...

— Ладно! — помрачнел Кунам. — Там видно будет. А теперь всем отдыхать...

Едва забрезжил рассвет, ватага Кунама была уже на ногах, готовясь к выступлению. Шумела лесная братия, ржали лошади. И вот зычный возглас атамана:

— На ко-о-онь!..

Когда разбойники перешли вброд Сосну и пошли намётом левым её берегом прямо на Воргол, было уже светло. Ещё издали услышали они набат церковных колоколов и жутковатый гул боя.

— Воргол держится! — крикнул Демьяну атаман. — Передай по тревожной цепочке, чтоб все были готовы, как условились.

Со стороны Воргола потянуло ветром, и густо запахло гарью. Слышны были крики атакующих, ржание лошадей, вопли раненых.

— Воргол, похоже, горит! — прижимаясь к холке коня, прокричал Кунам Демьяну. — Поспешим! С нами Бог!..

Воргол действительно горел, но все попытки липчан взять его были безуспешны. Осаждающие суетились под стенами, ставили лестницы, ползли по ним, однако защитники города вновь и вновь опрокидывали их вниз. Люди с воплями падали, мёртвые оставались на земле, покалеченные корчились от боли, легкораненые вскакивали и отбегали в сторону, давая дорогу новым наступающим. В некоторых местах на головы атакующих лили смолу и кипяток, и рёв многих глоток оглашал окрестности.

— Где та стена? — на скаку спросил Шумахова атаман.

— Вон там, южнее! — указал кнутовищем Дёмка. — Быстрее!..

Князь Александр, заметив появление незнакомых всадников, сперва было заволновался, думая, что откуда-то Олегу пришла помощь. Но он вдруг узнал молодого Шумахова и понял, кто эти люди.

А новые ратники стремительно подскакали к южной стене Воргола, спешились и на глазах изумлённых липчан и татар, становясь на плечи друг другу, стали карабкаться наверх. И вот они уже завязали бой на стене кремника, тесня его защитников. Многие дружинники князя последовали их примеру, и, стремясь сбросить врага со стен, воргольцы невольно оголили другие участки крепости. Теперь липчане и татары с помощью штурмовых лестниц уже беспрепятственно влезали на стены, и сражение перекинулось на улицы Воргола. Загорались всё новые и новые деревянные строения, но тушить их было уже некому.

— Князь! Надо прорываться из города! — подбежал к Олегу бледный как смерть Ермолай.

Олег сам дрожал от страха.

— А как? Нас сразу схватят!

— Собирай вокруг себя конную дружину, а я прикажу открыть восточные ворота, — скомандовал совершенно растерявшемуся князю Ермолай. — Там нападающих меньше, даст Бог, прорвёмся!

Князю подвели коня, и несколько десятков дружинников, окружив его плотным кольцом, двинулись к восточным воротам. Но этот манёвр заметил Кунам и крикнул соратникам:

— Коня мне! Душегуб уходит!..

Разбойники вихрем налетели на отступающий отряд князя, и завязалась кровавая схватка.

— Тяпка! Олег мой! — рубя врагов направо и налево, прохрипел Кунам. — Куда поперёд батьки лезешь, щенок?!

Тяпка придержал коня, пропуская вперёд атамана, но ничуть не ослабляя своего воинственного натиска. Каждый удар его меча попадал точно в цель — не зря его прозвали Тяпкой, рубакой парень был отменным.

Кунам тем временем всё глубже вклинивался в ряды отступающих, пока не оказался лицом к лицу с Олегом. Воргольский владыка был испуган и растерян. Руки его не слушались, и он лишь вяло махал булавой, не нанося противнику никакого ущерба. Олег сразу угадал Кунама, и в страшном облике атамана ему почудилась сама смерть. Над его головой взметнулась сабля, Олег весь затрясся и... И под саблю атамана неожиданно бросился Ермолай. Силён был Кунам, и быть бы князю разрубленным напополам, но Ермолай заслонил его собой, успев только крикнуть:

— Беги, князь! Беги!..

Олег рванулся к отворенным уже воротам с такой прытью, что едва не вывалился из седла.

— Уйдёт, гад! — завопил Демьян, но не тут-то было. Откуда ни возьмись молнией вылетела на небольшой гнедой кобыле, которую дал ей Кунам, Бултумай и, догоняя Олега, стремительно бросила аркан, резким рывком выбив его из седла.

Воргольский владыка грянулся оземь, однако тут же вскочил и выхватил меч. Демьян спрыгнул с коня, но его остановил грозный окрик Кунама:

— Назад!

Атаман тоже спешился и с саблей в руке пошёл на князя. Олег, бледный от ужаса, тем не менее замахнулся тяжёлым мечом на Кунама, но тот, изогнувшись с кошачьей ловкостью, сделал длинный выпад и вонзил острый клинок в грудь врага.

Олег зашатался и рухнул ничком. Кунам перевернул его на спину: князь не дышал.

— Прямо в сердце! — крякнул подъехавший Тяпка.

Кругом трещал огонь, победители уже начали грабить город, слышен был визг насилуемых баб.

Подскакали Александр с Харалдаем. Князь долго смотрел на неподвижное тело своего родственника. Потом повернулся к Кунаму:

— Ты?

— Я, княже, — поклонился атаман.

— Хорош казак! — одобрительно прищёлкнул языком Харалдай, но Александр мрачно покосился на него и направил коня к княжескому терему.

— Василий! — приказал старшему Шумахову. — Найди княгиню Авдотью. Нельзя допустить, чтоб эти черти, — указал плетью на снующих туда-сюда татар, — над ней надругались.

— Да вон она, княже! — воскликнул Василий. — Вон, среди полонянников!

Князь, поравнявшись с толпой связанных женщин, соскочил с коня. Спешились и Василий с гриднями. Князь вырвал у одного шашку и, оттолкнув татарина, перерезал верёвки, которыми были связаны руки Авдотьи.

— Харалдай! — взревел. — Где он? А ты, княгиня, не беспокойся, я тебя в обиду не дам!

И женщина, на которую за последнее время свалилось столько бед, благодарно обняла князя и громко зарыдала.

А татарские воины, сопровождавшие полон, заволновались: стали что-то сердито кричать и хвататься за сабли.

— Чево они лопочут? — спросил Александр у Василия.

Тот пожал плечами:

— Полон, говорят, в бою взяли, рискуя жизнью, и никто им теперь не указ, они хозяева. А ежели, говорят, какая из рабынь князю приглянулась, то пускай покупает!

— Ах, подлецы! — стиснул рукоять шашки Александр. — Чёрта с два они у меня получат хоть одного русского человека! Да где же тысячник?!

— Здесь я, — подъехал сзади Харалдай. — Зачем звал, князь?

— Сойди с коня, разговор есть.

— Какой ещё разговор?

— Мы же вроде договорились, что твои воины русский полон брать не будут?

— Однако полон такая же добыча, как кони, бараны, серебряные гривны и драгоценности! — напрягся Харалдай.

— И ещё называешь себя христианином?! — вспыхнул Александр. — Да ты самый настоящий бесермен!

Ноздри Харалдая гневно раздулись.

— Слушай, мне надоели твои упрёки! Ты тоже называешь себя христианином, а глянь сколько православных порубал! — повёл он рукой вокруг.

— Я убиваю только врагов, сильных, вооружённых мужчин! — скрипнул зубами князь. — А безоружных, тем более баб, стариков и детей, трогать вам не позволю! И в рабство угонять не дам!

Услышав последние слова Александра, Авдотья и остальные пленники снова заголосили.

— А если я их не отпущу?

— Не отпустишь добром — отберём силой!

— А ты меня, князь, не пугай! Я тебя не боюсь! — отрезал тысячник. — Мои бахадуры, не сомневайся, справились бы с твоей дружиной, но я пока ещё верен своему слову — в этом походе помогать тебе. Пока, ладно, будь по-твоему: я отпущу полон, однако лично тебе это на пользу не пойдёт!

— О своей личной пользе я не беспокоюсь. А беззащитный люд в обиду не дам!

Харалдай долго молчал. Наконец вздохнул:

— Ты слишком благороден, князь. Слишком прямодушен. Как бы тебе эти благородство и прямота боком не вышли, до несчастья не довели.

— От несчастий никто не может заслониться, — развёл руками князь. — А вот перед Богом и перед своей совестью нам всем отвечать придётся.

Харалдай распорядился освободить пленных, а Александру сказал:

— И всё-таки ты неправ. На всякой войне берут полон, а ты отнял у нас законную добычу.

— Хватит с вас и награбленного добра, — возразил князь. — А с полоном одна морока.

— Ладно, я ухожу. Мне тут больше делать нечего.

— Постой! Отпразднуем победу!

— Нет, как бы чего дурного не вышло. Мои бахадуры возмущены и могут взбунтоваться! А резни с твоими людьми я не хочу. Нам лучше побыстрее в Орду вернуться.

— Ну, как знаешь, дело твоё, — согласился князь. — Может, ты и прав.

И Харалдай, сухо простившись с недавним союзником, сел на коня и во главе своих воинов покинул Воргол. Но по дороге в Орду татары всё-таки захватили в плен несколько десятков зазевавшихся и случайно оказавшихся на их пути липчан. Кстати, Харалдай ещё в Ворголе узнал, что у одного русского витязя имеется татарская полонянка, и хотел возвратить её, но та наотрез отказалась. Тогда раздосадованный тысячник решил взять её силой, но, увидев ощетинившихся пиками русских воинов, передумал.

Глава одиннадцатая

Когда татары скрылись из виду, князь Александр собрал на площади сожжённого города липчан и воргольцев и сказал:

— Люди! Вот стоим мы здесь, недавние враги, — а тот, кто затаил злобу, вероятно, и сейчас нас врагами считает, — но не мы начинали войну, хотя нам её пришлось заканчивать. Много крови пролилось в этой междоусобице, но я хочу её прекратить. Для этого потребуются большие жертвы... Нет, не людские, — поспешно добавил князь, заслыша ропот воргольцев. — Казнить никого не будем, а кто виновен, тому перед Богом отчитываться. Мы больше не хотим крови, но... — Князь помолчал. — Но я решил, что Ворголу боле не быть! — В толпе снова зашумели. — Тихо! Я не всё сказал! Так вот, городу Ворголу и Воргольскому княжеству больше не бывать...

— А где же нам жить, княже? — растерянно крикнул молодой ворголец.

— Повторяю: я не всё ещё сказал! — поднял вверх руку Александр. — Княгиня Авдотья пускай едет в Рыльск, там её родовое княжество. Ежели пожелает, может, царь татарский ярлык ей даст на Рыльское княжение. И ежели кто из бояр, или слуг её, или других людей пожелает остаться с княгиней, дорога в Рыльск им тоже не заказана. А тем, кто хочет тута остаться, я предлагаю возродить Ёлец. Там фундамент от старой постройки, сожжённой ещё ханом Батыем, лежит, на нём можно снова возвести кремник. А князем у вас я думаю посадить своего сына Даниила...

— Как ещё на это ордынский царь посмотрит! — раздался из толпы злой голос.

— Не перебивать! — Василий Шумахов погрозил кулаком: — Я вам пошумлю! — Толпа притихла.

— Немного погодя я съезжу в Орду, — продолжил Александр, — и попрошу ярлык себе на Липецкое княжение, а князю Даниилу — на Елецкое. Так что смотрите сами и каждый выбирайте свою стезю. Но решайте быстрей: завтра княгиня Авдотья уедет из Воргола, а мне надо возвращаться в Липец и отстраивать его заново.

Снова послышался шум: все удивлённо уставились на средних лет женщину, когда-то, видать, красивую, но преждевременно состарившуюся. За ней, озираясь как испуганный зверёк, семенил отрок.

— Севастьяниха! — шептались люди. — Севастьяниха...

Господи! Да где ж ты до сих пор была-то? — всхлипнула княгиня Авдотья.

— Ты кто такая? — удивлённо спросил женщину князь.

— Я, княже, вдова убиенного, царствие ему небесное, боярина твово Севастьяна Хитрых, — перекрестилась женщина.

Боярина Севастьяна?.. — остолбенел князь. — А он мне про тебя и не говорил...

Не говорил, чтоб не обременять тебя, княже, лишними заботами. Для него всего важнее было благополучие Отечества, а уж потом всё остальное, и я к этому привыкла. А судьба таких, как мой муж, всегда переменчива. Вот он в боярах у князей Воргольских ходил...

— И в благодарность предал своего господина! — не удержалась Авдотья.

Женщина поморщилась:

— О том господине, княгиня, не хочется и вспоминать. Он покойник сейчас, а про покойников или хорошее говорят, или ничего. И ты грех на душу берёшь, когда непотребно говоришь о Севастьяне. Твоего же супруга народ деяния знает, и Господь не оставит его дела без внимания. Так что не тебе меня укорять, княгиня...

— Но где же была ты всё это время, боярыня? — спросил князь.

— У добрых людей. Когда муж понял, что раскрыт перед Олегом Воргольским, он услал меня к знакомым в лес, на реку Свишню...

— А это сынок твой? Как его зовут? Да и саму как звать-величать?

— Меня Марфой, а сына Афанасием...

— Как младшего брата Севастьяна? А ведь и моего внука тоже Афанасием кличут. Ладно, Афанасий, быть тебе боярином в Ельце, у князя Даниила Елецкого, если, конечно, на это княжение сможем добыть ярлык у царя Телебуги. А ты, Авдотья, собирайся. Твои бояре уже готовы в путь. Вот вам кони, вот повозки. Что есть, всё твоё, чего нету — не обессудь: татары забрали.

— Да вы и сами не промах! — усмехнулась княгиня. — Не отстали от басурман в грабеже.

Князь Липецкий промолчал, хотя и мог бы вспомнить, что князь Олег не гнушался грабежами в Липецком княжестве, а липчане, между прочим, взяли только на прокорм коням и малость себе на пропитание — не помирать же с голоду. Но князь ничего не сказал, лишь велел Василию Шумахову:

— Возьми людей да проводи княгиню, чтоб до самого Рыльска не чинили ей зла, хотя, может быть, черниговские или новгород-северские князья и вступят в спор за Рыльский удел. Или брянские, а то и киевские. А я всё-таки, прежде чем в Липец ехать, в Дубок загляну. Там в честь победы пир устроим. И ты, Василий, проводи княгиню и возвращайся в Дубок — ты тоже отдых заслужил. Передохнем недельку-другую, Господу Богу помолимся, а уж потом в Липец. В Поройской пустыни получим благословение отца Максима и начнём отстраивать наш город. Стены поставим, терема, а там и в Сарай за ярлыком съездим — и может, Бог даст, всё образуется, наладится...

Бояре и часть воргольской дружины вместе с княгиней Авдотьей выехали из города, направляясь к берегу Быстрой Сосны — к дороге на Курск и Рыльск. Когда они скрылись из виду, к князю Александру подошёл Кунам и смущённо спросил:

— Дозволишь, княже, слово молвить?

— Говори, атаман, слушаю.

— Да собрался я восвояси, хочу откланяться. — И, сняв шапку, поклонился до земли.

— Погоди-погоди! — воскликнул князь. — Но я же ещё не отблагодарил тебя за помощь великую...

— А и не к чему, княже, — покачал головой Кунам. — Не ради благодарности али корысти шёл я сюда, а чтоб отомстить супостату окаянному за судьбу мою поломанную да долю душегубскую, на которую он меня толкнул.

— Всё равно, — возразил Александр. — Уехать успеешь. Послушай. Здесь, на пепелище, какая может быть гульба, тут впору тризну справлять. А вот в Дубке погулять можно. Поедем с нами в Дубок, там и попируем вволю.

— Да что ты, княже! — глянул устало Кунам. — Негоже разбойникам с князьями одни пляски плясать. Нам князьям пореже на глаза попадаться надо.

— Неправда! — вспыхнул Александр. — И не разбойник ты, а, как сказал Харалдай, — казак, мститель. Ты мстил Олегу Воргольскому да татарам... Я, атаман, много про тебя думал. Попервам, не скрою, мы со Святославом Ивановичем и впрямь хотели тебя поймать и как татя повесить. Но потом... Короче, я предлагаю тебе вступить в мою дружину и начать новую жизнь. Что скажешь? Согласен?

Кунам промедлил лишь миг и... отрицательно замотал головой.

— Нет, княже, не согласен. Я уже привык к своей жизни и начинать новую... Нет, пока есть силы держать саблю в руках...

— Но против кого держать саблю-то? — воскликнул Александр. — Олега же нет!

— А татары? — прищурился Кунам. — Это вам, князьям, с ними ладить надобно, но у меня с ними ладу не будет. А как станут силы оставлять, уйду в монастырь, грехи отмаливать и готовиться к встрече с Всевышним.

Александр долго молчал. Потом усмехнулся:

— Ну хоть на пир-то в Дубок приедешь?

— Навряд, — твёрдо проговорил Кунам.

— Ладно, как хочешь, — вздохнул Александр Иванович. — Прощай, атаман!

— Прощай и ты, князь. Не поминай лихом...

Глава двенадцатая

— Совсем, Дёмка, сдурел! — гневно отчитывал сына Василий Шумахов. — Русских девок, што ль, мало? На кой ляд те сдалась эта татарка?! К тому ж не крещена и по-нашему ни бельмеса!

— Отец Максим её окрестит, — упрямо буркнул Демьян. — А потом обвенчаемся. И по-русски она уже кое-что понимает.

— Да брось, сынок! — скривился Василий. — Ну зачем нашей семье татары?

Демьян ухмыльнулся:

— Бать, а забыл, что твой отец касог?

Шумахов-старший на миг потерял дар речи. Возмутился:

— Не, ну сравнил!.. Касоги это... касоги! Они завсегда с русскими близко жили. Татарка-то тебе на что?!

— Она, батя, мне Марию покойную напоминает, — вздохнул Демьян. — Да и люблю я её.

На этот раз Василий молчал долго. Потом усмехнулся:

— Эт точно! Вылитая Мария... Ну ладно, парень, коли так...

Обрадованный Демьян рухнул на колени:

— Благослови, батя!

— Ещё чего! — оборвал сына Василий. — Басурманку благословлять! Вот окрестишь, тогда и приходите.

— Понял! — Демьян вскочил и побежал к Бултумай. Где словами, а где на пальцах объяснил ей суть дела и посадил на конька привычной девушке монгольской породы, сам прыгнул на муромского жеребца, и они поскакали в Поройскую пустынь.

Игумен Максим внимательно выслушал Демьяна, оглядел его суженую и спросил:

— А она хоть смысл таинства-то поймёт?

— Она уже кое-что понимает, — заверил Дёмка. — Моя Машка сообразительная.

— Ты ей и имя уже дал? Скор, однако! Магометанка али язычница?

— А кто её знает!

— Да захочет ли христианкой стать? — продолжал допытываться игумен.

— Захочет! — махнул рукой Демьян. И крикнул: — Маш, подь сюда! Ты хочешь стать христианкой?

— Хочешь! Хочешь! — торопливо закивала Бултумай.

Отец Максим вздохнул:

— Она оглашённая, рано ещё...

— Ради Христа, окрести, отче! — взмолился Демьян.

Игумен внимательно поглядел в глаза парня, словно всматриваясь в его душу, покачал головой.

— Ну, ладно... — И, махнув рукой, чтоб следовали за ним, пошёл в церковь.

После обряда крещения татарка как-то даже преобразилась, повеселела. Улыбался, глядя на неё, и Демьян.

— Теперь надо венчаться, — провожая их, напомнил игумен. — Хватит прелюбодейством заниматься. А с христианкой прелюбодействовать — двойной грех.

— Как батюшка благословит, так сразу и под венец, — пообещал Демьян.

И он не стал откладывать дело в долгий ящик. Мать, Анна, с младшим сыном Маркияном подалась куда-то на север, и пока сыскать её было невозможно. Знали, что брат Анны, Устин, обосновался где-то под Пронском или в самом Пронске, но остальные родичи Шумаховых ушли, как говорили люди, аж в Москву или Тверь, а потому и просить благословения с материнской стороны было не у кого. Получив его от отца, Демьян обвенчался и хотел сразу — тут уж не до свадьбы — ехать в Пронск, чтобы оставить там молодую жену на попечительство дяди Устина. Однако Мария покинуть мужа отказалась наотрез и осталась с ним, делить все горести и радости походной жизни.

Глава тринадцатая

По пути в Дубок мысли князя Александра приняли иное направление, и он подумал, что, может, зря затевает празднество.

«Над кем победа? Над своими же, русскими, — покачиваясь в седле, вздыхал князь. — Ладно, день-два побудем в Дубке — и в Липец. Соскучился я по нему...»

Василий Шумахов подоспел вовремя: в небольшом деревянном тереме князя рассаживались бояре, воеводы и дружинники. Стол был накрыт довольно скромно. Не лилось рекою вино — обошлись брагою да мёдом. В мисках свинина и малость рыбы. В верховьях Дона рыба водилась, но ловить её было особо некому: дружина в походе, а смерды, рыбаки, охотники в разброде.

— Василий, иди сюда, — позвал растерявшегося в дверях бирича Александр. — Здесь, рядом с князем Даниилом Елецким, садись. — Но, заметив, что рядом с молодым князем сидит не менее почтенный воевода — Дорофей, дабы не обижать того, шепнул своему соседу слева Кавырше: — Подвинься, Андрюха, мне с Василием потолковать надобно.

Когда все уселись, князь предложил выпить за поруганную Отчизну и скорейшее освобождение её от ярма иноземных поработителей. Он первым опрокинул ковш с мёдом, передёрнул плечами и стал закусывать. Через минуту наклонился к Шумахову:

— Слышь, Василий? Я полагаю, задерживаться нам в Дубке не след.

— Правильно, княже, не след, — закивал, уплетая свинину за обе щеки, верный бирич.

— Вот завтра же в Липец и поедем. Нечего тута рассиживаться, надо город отстраивать. А тебе особое задание. Скачи в Орду, найди в Сарае знакомых мурз, темников и тысячников. Может, и Харалдай уже там будет. Узнай их настроение, проведай о замыслах царя ордынского, об его положении, ну и вообще обо всём и дай мне знать. С тобой Андрей поедет. Слышь, Андрей? В Орду с Василием поедешь.

— Ага, — кивнул Кавырша. — А ещё кто? Может, Евтей Ломов? Он малый ушлый, в разведке не раз бывал. А его двойнёвый брат Константин, царствие небесное, с Дорофеем аж в лагерь Ахмата ходил. Я думаю, Евтей в таком деле очень пригодится.

— Верно мыслишь, Андрюха, — согласился Василий. — Дай нам, княже, Евтея, и мы ныне же отправимся в Орду.

— Зачем же ныне? — удивился князь. — Завтра все вместе отсюда уедем. Князь Даниил со своими людьми пусть Елец восстанавливает да ворголят на Воргол не пущает, а мы будем Липец отстраивать. Вы же сразу вперёд, на Половецкий шлях, — и в Орду. Берите добра всякого поболе, навьючивайте коней... Василий, ты, может, ещё и Демьяна возьмёшь? Да, кстати, а где он?

— Женился и новой своей женою любуется, — усмехнулся Шумахов.

— Вот как? А я и не знал. А что ж на свадьбу-то не позвали?

— Да никакой свадьбы и не было.

— Это почему?

— Некогда сейчас свадьбы играть, да и не по душе мне его жена, — нахмурился бирич.

— Что так?

— А так. Надо ж! В моей семье татарка появилась!

— Погоди-погоди, это не та ли, что заарканила Олега Воргольского?

— Она.

— Так это же хорошо!

— Что хорошо?

— Что у Дёмки жена татарка.

— Ничего тут хорошего, княже! — Василий аж бросил недоеденный кусок говядины на стол. — Ему что, наших девок мало?

— Ну, брат, — покрутил головой князь, — любовь не разбирает, татарского роду-племени баба или русского, немчинка какая или хазарка! Да и не об том сейчас речь. Вот и бери его в Орду.

— А татарку куда девать?

— Никуда её не надо девать, тоже бери.

— Зачем?! — обомлел Шумахов.

— Затем. Она хоть и от Ногая, но там всё равно своя. Лучше вас ихнюю жизнь ведает, много чего узнать сможет. А в Липец вести слать будете.

Василий взмолился:

— Княже! Ты лучше отправь Дёмку служить елецкому князю. Там он полезней будет, а может, со временем и биричем станет, как я у тебя. К тому же баба его теперь крещёная и венчанная. Прибьют её татары как изменницу!

Князь задумался. Слова Василия резонны, и Даниилу нужны верные липецкие люди, нельзя же оставлять его в окружении коренных воргольцев... Но всё-таки покачал головой:

— С Даниилом будут Дорофей Космачов и воевода из местных, Афанасий Хитрых. А Демьян со своей татаркой...

— Да убьют её там, княже! — вскочил Василий. — И с Дёмки заодно шкуру спустят родичи али бывший муж, коли объявится! Неужель тебе их не жалко?!

На этот раз князь молчал долго и наконец со вздохом кивнул:

— Будь по-твоему. Данила, — повернулся к сыну. — Вот ещё помощника тебе даю.

— И кого же? — заинтересовался Даниил.

— Демьяна Шумахова. Биричем его сделаешь.

— Больно буйный для бирича. Безрассудный и рьяный, — покачал головой Даниил.

— Зато смелый и решительный. Сам-то давно... рассудным стал? — усмехнулся Александр Иванович.

Молодой князь вспыхнул:

— Ну и где он сейчас?

— С женой ласкается.

— А почему не на пиру?

— Не знаю. Сам потом разыщешь...

Гусляры заиграли и запели грустную песнь о князе Игоре Новгород-Северском, о его битве с половцами и верной жене его Ярославне, томящейся в княжеском тереме, в славном граде Путивле в ожидании своего ясна сокола, удалого витязя.

Гости притихли, прислушиваясь к песне. Некоторые плакали, вспоминая прошлое время, нетатарское. Правда, мало уже оставалось тех, кто помнил то время сильной и могучей Золотой Руси.

Пиршество закончилось глубокой ночью. Раньше всех ушли с гулянья Василий Шумахов, Андрей Кавырша и Евтей Ломов. Они собрали в дорогу поклажу с подарками для мурз и, может быть, для самого хана. Прощаться с князем Василий не стал: отдыхал Александр Иванович. Послы в сопровождении десятка дружинников двинулись на юг. Сразу свернув с дороги, идущей вдоль Дона, направились менее лесной, а потому и более оживлённой, прямо на Липец. К вечеру попали в Поройскую пустынь. Монахи ещё занимались делами, и княжеских посланников тепло встретил игумен Максим. Он разместил гостей на ночлег, перед тем попотчевав их скудной монастырской пищей. Василий в знак благодарности хотел пожертвовать святым отцам на монастырь какую-нибудь дорогую вещицу.

— Что ты, что ты! — замахал руками игумен, отталкивая от себя золотое украшение с каменьями драгоценными. — Золото в обители ни к чему, лучше употребите его на благородное дело спасения княжества Липецкого.

— Так ведь и обитель обустраивать надо, — возразил Василий. — Считайте, что это князь пожертвовал на обустройство пустыни.

— Убери, боярин, убери от греха подальше! — строго сказал игумен. — Золото развращает человека, и монашеской братии оно совершенно не нужно. Везите это творенье дьявола к неверным татарам, чтоб они не ходили на нас, не трогали нашу многострадальную землю. Вам восстанавливать столицу княжества надобно, а обитель молитвами вон уж сколь живёт и жить будет, пока свет солнца греет землю, пока трудятся на ней дети Божии. Мы сами, без этого бесовского золота, обустроим монастырь... Ну да ладно, что это я разговорился! — спохватился игумен. — Вам отдыхать надобно и рано в дорогу отправляться...

Посланники князя Александра легли спать, а с первыми петухами поднялись и снова двинулись в путь. Вышли к Матыре и долго ехали вдоль берега. Потом свернули в могучий сосновый лес — и вот он, Половецкий шлях, ведущий в Золотую Орду.

Глава первая

Утро было пасмурным, с пронизывающим, не по-летнему холодным ветром. Путники ёжились, зябли. Лес заканчивался, сменяясь перелесками. Липчане не чувствовали опасности, не могли даже предположить, что она рядом, и потому появление татар было неожиданным. Со свистом и улюлюканьем выскочили те из-за кустов, но видавшие виды русичи мгновенно выхватили оружие. Четыре дружинника, как и было уговорено заранее, приняли удар на себя, а остальные, с поклажей, ринулись обратно в лес. Четверо храбрецов пали, но задержали врагов, хотя и ненадолго. Правда, деревья мешали преследователям, однако они всё же медленно, но верно настигали липчан.

И тогда Андрей Кавырша крикнул:

— Василий! Уходите, я их задержу! — И с двумя воинами преградил дорогу татарам. Три удара копьями — три вражеских всадника полетели из седел на землю. В ход пошли шашки, и яростный, злой отпор липчан остановил татар, дав время Шумахову и остальным уйти от погони. Вместе с вьючными лошадьми они перешли Матыру и скрылись в чаще, следуя строго на восток.

А Андрей и два его сотоварища пали от стрел и сабель ногайцев. Да, это был ногайский разъезд: непокорный темник кочевал уже на липецкой земле и, узнав, что какой-то дерзкий отряд русских уничтожает его юрты, приказал усилить их охрану. Вот на такой разъезд и напоролись Василий Шумахов со спутниками.

Теперь, чтобы попасть в Сарай, им пришлось сделать изрядный крюк: сначала пошли на Польной Воронеж, затем достигли реки Челновой, потом добрались до Цны. Переправились через неё, углубились в мордовские леса, куда татары нос почти никогда не совали, повернули на юго-восток и уже без приключений добрались до Сарая.

А в Золотой Орде всё была замятия. Между бывшими союзниками Ногаем и Телебугой отношения обострились как никогда. Могущественный темник обложил Орду подковой, угрожая Сараю и с севера, и с запада, и с юга. А тут ещё с востока надвигался Чингизид из улуса Джучи Тохта-гу-хан — прямой наследник золотоордынского престола, сын Менгу-Тимура, правнук покорителя Руси, основателя могущественной Золотой Орды Бату-хана. Внук великого завоевателя Европы Тудан-Менгу и ещё один правнук его, Телебуга, неуютно чувствовали себя на золотоордынском троне. Да к тому же в их дела вмешивались извечные враги Джучидов Гуюкиды. Ведь ещё в пору нашествия на Русь и похода к Последнему морю постоянно враждовали между собой двоюродные братья Бату-хан и Гуюк-хан. По возвращении из далёкого похода Гуюк-хан успел захватить власть в Каракоруме. И Бату-хан, не желая кровопролития внутри Монгольской империи, добровольно ушёл в свой Улус Джучи и создал там новое государство под названием Золотая Орда, заставив повиноваться себе истерзанную Русь. И оказался тут в весьма выгодном положении. Государство его располагалось на стыке Европы и Азии. Под контролем у него оказались все торговые пути и все текущие по ним богатства. Да и Русь платила богатую дань. Золотая Орда процветала, тогда как сама Монголия хирела. Вот и кинулись Гуюкиды на новый, жирный и лакомый кусок.

Враждовали соперники жестоко, и близкая победа, не без помощи Ногая, улыбалась, видимо, Тохте. Телебуга сидел в Сарае как загнанный и раненый зверь, боясь уже всех и вся. Знакомые Василию мурзы брали от него подарки и не советовали появляться в Сарае князю Александру. Тот был у Ногая в опале, а лишний раз ссориться с могущественным темником хан Телебуга не хотел.

— Ещё и хазарин Самуил подбивает его к расправе над князем Александром, — сообщил мурза Рахим. — Шныряет, как крыса, то к Ногаю, то обратно.

— А где сейчас Харалдай? — поинтересовался Василий.

— Кочует где-то между устьями Хопра и Медведицы.

— Но там же Ногай близко? — удивился Василий.

— Хан не захотел видеть Харалдая здесь, — пояснил Рахим. — По всему, недоволен результатами его похода на Воргол. К тому же Самуил совсем опутал хана своими интригами, Телебуга стал раздражительным, никого из мурз к себе не допускает.

— А вы бы убили его! — пожал плечами Василий.

— Тише! — испугался мурза. — Что ты несёшь? Тут в каждом углу висят уши Самуила, он всю Орду купил. Если до него дойдёт хоть одно наше слово, не сносить нам голов!

— Но мне-то что делать? Посоветуй, мурза.

Рахим понизил голос:

— Ты вот что. Не мешкая посылай кого-то из подручных назад в Липец. Пускай князь Александр повременит с поездкой в Орду, пока не уляжется вся эта замятия. Недоброе задумал против него хан.

— Ладно... — озабоченно проговорил Василий и поднялся. — Ну, бывай, спасибо за совет.

Мурза, с улыбкой рассматривая серебряное с изумрудами ожерелье, не вставая, лишь кивнул головой.

Бирич задумчиво пошёл к коню.

— Чем озабочен, Василий? — услышал он, вздрогнул и оглянулся.

— А, это ты, Евтюха! Поехали, дома всё обсудим.

— Ну поехали.

— Плохи наши дела! — не раздеваясь, сел на лавку в своей избе Шумахов. — Плохи дела князя Александра и всего Липецкого княжества... — Помолчал и вздохнул: — Собирайся, Евтей, обратно в Липец. Беда надвигается, князя нашего казнить хотят. Пока не поздно, бери Антона и Андриана и скачите во весь опор, предупредите его, чтоб не совался в Орду. Исполнишь?

— Исполню! — кивнул Евтей. — Но как же вы тута с Аникеем останетесь?

— Мне ехать нельзя, — пояснил Василий, — надо следить за делами ордынскими. Но, думаю, вдвоём справимся. Эх, жаль Андрюху!.. А может, он живой? Он и не из таких переделок выбирался. Хотя навряд ли... Эх, Андрюха-Андрюха! Но некогда горе-горевать, все под Богом ходим. Давай, Ломов, жми во весь опор. Пускай князь дома ждёт. Тохта может ханом стать, а у него вроде в войске наш добрый знакомец баскак Содном. Спеши, Евтюха, спеши!..

В степи стоял ужасный зной. Ломов с подручными добрались наконец до реки Медведицы. Жара донимала так, что они свалились с коней на берег.

— Давай искупнёмся, Евтей! — взмолился Антон.

— А татары нагрянут, тогда что? — Ломов и сам жадно вглядывался в прозрачную манящую воду Медведицы. — В Хопре искупнёмся, там удобнее.

— В каком Хопре! — простонал Андриан. — Мы на Хопёр не пойдём, там Ногай орудует. Нам на Кададу или на Терешку ехать надо, а пока доберёмся... Сжарились ведь, сил больше нету, всё тело зудит!

— Ладно, бестии, уломали, — усмехнулся Евтей. — Попоите коней и ныряйте...

Эх-х, беспечен русский человек! Антон с Андрианом, напоив и стреножив лошадей, пустили их пастись, а сами голышом попрыгали в воду. Евтей тоже разделся — но до шаровар — и прилёг под куст, задремал...

А в это время, как выслеживающие мышь коты, притаились в соседних кустах два татарина, безоружные и бесконные карачу.

Антон с Андрианом озорно плескались в тёплой воде, а татары бесшумно, как тати, подскочили к потерявшему бдительность соне и — тот только успел открыть глаза и увидеть врагов, — его же собственной шашкой перерезали ему горло. А затем схватили луки липчан, прицелились и...

Вечерний воздух разорвали крики смертельно раненных. Антон и Андриан, истекая кровью, забились, поднимая брызги и волны, а потом стали захлёбываться и вскоре скрылись под водной гладью Медведицы.

Татары же забрали коней, одежду, оружие убитых и ускакали.

Глава вторая

Князь Александр прибыл в Поройскую пустынь на другой день после пира. Встретился с игуменом Максимом, поговорили о будущем Черлёного Яра. Потом, перейдя речушку Поройку, двинулся к липецкому пепелищу. Рядом с князем ехал его новый тиун Арсений, родич казнённого татарами боярина Космача.

— Эх, отдал всех лучших ребят Даниилу в Елец, а сам чуть не один остался! — сетовал князь. — И Дорофея отдал, и Демьяна, и других... Арсений! Что делать будем? С чего начнём?

— Сначала люд собрать надобно, — степенно ответил тиун и показал в сторону пепелища: — Весь этот хлам уберём, всё расчистим, выметем, заготовим брёвна, камни и будем строить новый город.

— Как думаешь, Арсений, — спросил князь, — на старой основе лучше город ставить или на новой?

— А зачем новое городить, княже? Старое основание крепкое, на нём и стены возведём. Только повыше да покруче сделаем, да ворота с хитростью, и тогда кремник будет неприступным для врага.

— С какой это хитростью? — заинтересовался князь. — Что за хитрость такая?

— Ворота с хитростью — это одно, княже. А у меня есть ещё задумка стены в два ряда ставить! Затрат на строительство, конечно, будет больше, но зато надёжный кремник получится. Сначала поставим на старом основании кремник — такой же, как прежде. А потом отступим вовнутрь шагов на десять — с внешней стороны не получится, места нету — и построим вторую стену, чуть повыше первой... — Тиун начертил на земле палкой два квадрата. — Посмотри, княже: при нападении враг будет стремиться пробить вот эту внешнюю стену, и мы, конечно, будем оборонять её. Ежели выдержим — хорошо, а не выдержим...

— То враг упрётся во вторую, так? — перебил князь.

— Так, Александр Иванович, — кивнул Арсений. — И тут будет двойная выгода. Коли враги проломят внешнюю стену или ворота и ворвутся через этот пролом, то попадут в западню, и мы их будем бить уже с двух сторон, внутренней и внешней. Снаружи противник будет напирать, и в западне начнётся страшная мялка: они станут давить друг друга и гибнуть, а мы им в том поможем — камнями, стрелами, копьями, смолой, кипятком...

— А если возьмут внешнюю стену? Ведь тогда уже будут бить нас из укрытий оттуда.

— То не особо опасно, — заявил Арсений. — Внешняя стена будет ниже внутренней, и мы окажемся на высоте, а с высоты всегда легче сражаться. Да и посуди сам, княже: атаковать они будут, чтоб городом завладеть, но, взяв внешнюю стену, в город не проникнут. Для этого им нужно будет спуститься с неё. В результате враги окажутся в той же ловушке, и мы будем легко бить их. Кроме того, полностью овладеть внешней стеной им вряд ли удастся. Те из наших, что там останутся, будут нам помогать, и враг окажется между двух огней.

— Но ведь, взяв внешнюю стену, он может разобрать её?

— Ну и пусть разбирает, — хмыкнул Арсений. — Пусть бросает оружие, выламывает брёвна и кидает своим же на головы...

— Да ты, Арсений, просто прирождённый воевода! — восхитился Александр. — Делай, как задумал, даю тебе полную волю...

И началась работа по восстановлению разрушенного града Липеца. Князь Александр бросил клич по всей округе, чтобы возвращались на прежние места люди липецкие, воронежские и онузские. Правда, Воронеж и Онуз решили пока не восстанавливать.

Мастера дел железных почти под открытым небом ставили плавильни и плавили руду, кузнецы, чуть прикрыв досками свои горны, ковали железо. И гончары откуда-то из лесу выползли, стали месить глину и лепить посуду. Смерды на лошадях начали возить строительный лес, добывать камень. В общем, закипела работа, повеселели люди, зазубоскалили. Лелеет слух стук топоров, ругань мастеров и то ласковый и мягкий, то басистый, гулкий звон православных колоколов.

— Подымай, подымай бревно повыше! — кричит Арсений мастеру-древельщику. — Не задирай, кому говорят!..

Обросшие, замшелые, выбрались из берложного места и Гаврюха с Мироном, пришли на клич князя помогать строить город. В строительном мастерстве они особо не разумели, но работу подсобную, иногда непосильно-тяжёлую, выполняли с превеликим удовольствием. И вот дали им кобылёнку захудалую со скрипучей подводой и приказали рубить лес и возить к новостройке. Подвод собралось много, они сновали туда-сюда, из леса — в лес. Гаврюха с Мироном забрались в чащу, на дальнюю делянку, почти к самому Дикому Полю. И сами-то одичали от лесной, глушинной жизни, отвыкли от работы нормальной, а тут сразу с азартом рубить лес кинулись. Правда, потом подустали, притомились. Присели, развязали узелки со скудной пищей. Был у них на двоих кусок ржаного хлеба и дикий чеснок, недалеко в овражке тёк ручеёк чистой ключевой воды. Набрали её в деревянную ладейку, которую всегда держал при себе Мирон.

«Ты богатей, Мирон», — не уставал повторять Гаврюха, глядя на эту ладейку. Сказал так и на сей раз.

«Чем же это я богат? — обычно отвечал другу Мирон, ответил так и на сей раз. — Вшами?»

— Ладейкой. А у меня вот и той нету.

— Ну, в этой посуде узор небольшой, — усмехнулся Мирон. Помолчал и уже в который раз завёл: — Когда прятались от татар в лесу, как-то без дела сидел, взял кусок липы да и выстругал. Липка мягкая, легко далась, вот и без горя теперь: пью из этой ладейки не только воду...

— А чего же ещё?

— Бражку, — снова усмехнулся Мирон. С хрустом откусил от сухаря, кинул в рот очищенный зубец чеснока и, жуя, предложил: — А ты себе сделай такую же. Дело-то простое, только липка нужна и вострый ножик. Тогда и ты станешь богатым человеком.

— Да теперя не до ладейки, — вздохнул Гаврюха. — Кремник делать надобно. Вот отстроимся, тогда...

Но он не договорил. Послышался треск сучьев, и перед глазами ошеломлённых дровосеков как из-под земли выросли татары. Мирон поперхнулся крошками и закашлялся, Гаврюха в ужасе открыл рот и вытаращил глаза. Один татарин махнул снизу вверх кнутовищем: подымайтесь, мол. На теле Мирона холодными мурашками высыпал страх, а у Гаврюхи даже слёзы навернулись.

— Попались, Миронушка, теперя конец... — дрожащим голосом прошептал он, испуганно глазея на татар. — Не убежать...

Мирон, который никак не мог откашляться, поднялся вслед за Гаврюхой. Тот же татарин развернул кнут и огрел Мирона. От хлёсткого удара у несчастного вместе со слюной выскочили из горла все крошки, и кашель прекратился. Опасаясь нового удара, он прижался к Гаврюхе, который трясся как осенний лист на ветру.

— Сказнят, как пигь дать, сказнят...

— Пошоль! — крикнул татарин и опоясал кнутом уже обоих сразу.

Бедняги побежали трусцой. Правда, бежать пришлось недолго. Выскочив из леса, они заметили шагах в трёхстах красивую юрту, вокруг которой туда-сюда сновали всадники. Пока дошли до юрты, лесорубы получили с десяток ударов по спине кнутом. В юрту их затолкали пинками.

— Чево делить лес ходиль? — спросил, видать, знатный, лоснящийся от жира татарин.

— А-а-а... мы... мы... — мычал Гаврюха.

— Дрова заготавливали, — ответил уже свыкшийся с мыслью о неминуемой гибели Мирон. — Дрова на топку... К зиме... Зима на носу...

— Врёшь, шакаль! — крикнул жирный татарин и, встав, врезал со всего маху плетью по спине Мирона. — Строевая лес рубиль! Чего строиль собраль?

— А-а-а! — завизжал Гаврюха и... вдруг выпалил: — Липец строить хотим!

— Ты что, Гаврей, брешешь?! — обомлел Мирон. — Избу делать будем!.. — И вцепился Гавриле в горло.

— Сядь, шакаль! — с яростью начал стегать Мирона татарин. К нему на подмогу подбежали два нукера и стали отрывать Мирона от напарника. Но поздно: когда Мирона оттащили, Гаврюха был уже мёртв. Выпученные глаза его закатились под лоб, голова безжизненно упала на плечо.

Татары что-то залопотали между собой, часто повторяя слово «Липец». Потом один выбежал на улицу, и вскоре послышался топот копыт нескольких коней. Жирный татарин что-то крикнул, Мирона схватили за шиворот и выволокли на улицу. Привязали к седлу коня и на длинных ремнях потащили к лесу, а там зацепили за ребро железным крюком и подвесили к сосне. Не скоро случайные прохожие обнаружили труп и похоронили его.

А Ахмат пришёл в ярость...

Глава третья

Ахмат пришёл в ярость, узнав, что к Ногаю примчался вестник с границы Липецкого княжества и поведал, что там строят новую крепость. Однако Ногай спокойно отреагировал на это известие: полностью поглощённый борьбой с зазнавшимся Телебугой, темник был крайне зол на хана, который, забыв о том, кто посадил его на золотоордынский трон, уже не признавал своего могущественного покровителя. Телебуга забыл, как ещё совсем недавно ползал у ног Ногая, моля о помощи в своей борьбе за Сарай. Темник думал тогда, что, лишив власти Тудан-Менгу, приобретёт в Телебуге правителя, который всегда будет заглядывать ему в рот, однако Телебуга оказался не из благодарных. К слову, Тудан-Менгу тоже когда-то был посажен на трон Ногаем. Да-а, сильно рисковал Ногай, замыслив недоброе против законного правителя Золотой Орды, могущественного Джучида Менгу-'Гимура, которого одолел хитростью, лестью, ловкостью, коварством и , ядом. Сына же старого хана, Тохту, загнали тогда далеко в степь за Итиль, и казалось, что для Ногая отныне открылись все врата рая. Не тут-то было. И Тудан-Менгу, и Телебуга, возгордясь, один за другим отвернулись от того, кому были обязаны властью.

— Тохта-гу-хан... — произнёс Ногай и подумал о том, что хотя и есть с царевичем определённая договорённость, но он чрезвычайно опасен. Однако и недоумка Телебугу терпеть уже нет сил...

Из забытья Ногая вывел шум на улице, и он приказал нукеру посмотреть, что там происходит.

— Ахмат Бухарский приехал, просит принять! — доложил посыльный.

— Что ему надо?

— Узнать? — испугался нукер.

— Сразу надо узнавать! — оскалился Ногай, и нукер рухнул на колени. Ногай помедлил немного и сказал: — Встань и позови сюда этого проходимца...

Темник указал рукой на ковёр, и бывший баскак сел.

— Что надо? — спросил Ногай.

— Князь Александр Липецкий затевает на границе твоих владений строительство крепости, чтобы угрожать тебе, о всемогущий!

— Чем же он может мне угрожать? — усмехнулся Ногай.

— Непокорностью и набегами, — чуть раздражённо ответил Ахмат. — Он уже начал грабить и убивать твоих подданных, и ты, всемогущий, знаешь, что этим летом он разорил два юрта, побил много бахадуров и опозорил их жён.

По мере того как всё красноречивее живописал Ахмат ужасы, которыми грозит Александр Липецкий, Ногай багровел всё сильнее и сильнее, пока совершенно не вышел из терпения и крикнул:

— Хватит! У меня и без твоего князя от забот голова болит!

— Но это тоже твои заботы, повелитель, — смело возразил Ахмат. — Нам такой сосед, как Александр, не нужен...

— Ладно! — остановил его темник. — Что предлагаешь?

— Пока князь Александр не отстроился, его надо уничтожить.

— А где он строит новый город, известно? — буркнул Ногай.

— Пока нет, но скоро узнаем.

— От кого?

— Говорят, Александр после разорения Воргола воспрял духом и начал строиться, как будто ты ему ярлык на княжение дал, — увёл разговор в сторону Ахмат. — Ты давал ему ярлык на липецкое княжение?

— Нет.

— Вот видишь, самовольничает! Потому я и предлагаю: пока он ещё сидит на первых брёвнах...

— Откуда знаешь, что на первых, а не построился уже?

— Я чую, что строительство только начинается...

— Ты шаман? — усмехнулся Ногай. — Никто ничего не видел, а ты уже чуешь?

— Скоро узнаем всё точно, — твёрдо пообещал Ахмат. — Я верных людей туда послал. Надо непременно раздавить этого непокорного раба!

— Хватит болтать! — резко оборвал Ахмата Ногай. — Если князь Александр сидит хотя бы на первом бревне, бери тысячу бахадуров, убей шакала и сожги всё, что он для строительства крепости заготовил. Действительно, я не потерплю у себя под носом никакого Липецкого княжества. И вообще, здесь татарская земля, а белые рабы пускай уходят за Дон, подальше с глаз моих. Мои данники должны жить не ближе Пронска и Новосиля.

— Для уничтожения этой собаки тысячи бахадуров мало, — осторожно возразил Ахмат.

— Бери полторы! — отрезал Ногай. — Только не упусти самого князя. Чтоб его голова была тут на шесте, понял?

— Постараюсь, о всемогущий! — почтительно поклонился Ахмат. — Можно собираться?

— Собирайся и без головы князя не возвращайся!

— Разобьюсь, а отыщу его! — пообещал Ахмат и стиснул кулаки: — Я на этих князей Липецких ох как зол!..

Глава четвёртая

Молнией налетели татары на строителей. Липчане стали обороняться топорами, колами, брёвнами, камнями, рогатинами, но силы были неравны.

— Бей! — кричал Ахмат, размахивая саблей и поражая ею почти беззащитных смердов.

Князь Александр, без доспехов, с лёгким оружием и с небольшой, тоже легковооружённой дружиной, был в это время в лесу. Услышал шум, крики и ржание коней со стороны строящегося города.

— Что случилось? — насторожился князь. — Драку, что ли, они там затеяли?

— Беда, княже! — весь окровавленный, с рассечённой саблей щекой, прискакал и упал с коня один из строителей. — Татары... — И испустил дух, уставив потускневшие глаза в небо.

Набатно загудел главный колокол Успенской церкви, точно крича о смертельной опасности.

— На конь! Вперёд! — вскочил в седло князь Липецкий и поскакал к городищу. Туда, на гул набата, уже спешили разошедшиеся по округе на работы дружинники. Не подготовленные к рати, они сразу вступали в бой с превосходящими силами татарской конницы. И хотя им удалось внести замешательство в ряды врага и ценой своих жизней спасти некоторых беспощадно избиваемых строителей, переломить ход сражения дружинники не сумели.

Князь Александр был в первых рядах. Ахмат заметил его и, пробившись сквозь ряды воинов, выехал на личный поединок против князя. Александр вызов принял. Долго звенели клинки противников, и схватка вождей на время заставила всех остальных остановиться и с замиранием сердца следить за исходом поединка. Уступающий князю в росте и тем более сражающийся на монгольском коне, Ахмат всё время встречал удары князя снизу и, отражая их то саблей, то щитом, пытался в свою очередь уколоть противника. Но Александр, нападая, не забывал и про оборону. Не имея щита, он ловко уклонялся от выпадов Ахмата и шашкой отводил его оружие в сторону. Кони ржали, становились на дыбы, били друг друга копытами, как бы помогая своим седокам. Поединщики кружились на месте, разъезжались, а потом снова сходились на смертельную схватку. И вот, сблизившись с Ахматом в очередной раз, князь Александр вложил в свой удар столько силы, что кожаный щит Ахмата лопнул и остриё шашки князя поразило врага в лицо. Брызнула кровь, Ахмат взревел и рухнул с коня. Но в этот момент какой-то татарский воин пустил стрелу в Александра. Князь покачнулся в седле, но упасть не успел — его подхватили дружинники и устремились к лесу. Татары же окружили остальных липчан, и мало кому удалось вырваться из кровавого кольца. Побоище закончилось. Оставшихся в живых русских витязей связали.

И Ахмат остался жив. Лекарь обработал его рану, и он скоро очнулся. Оглядев одним глазом своих воинов, бывший баскак приказал поднять его. Долго смотрел на убитых и раненых, на пленных, на брёвна, уложенные в стену города и наваленные кругом.

— Где князь? — прищурил он уцелевший глаз.

— Убит, господин, — ответил один из нукеров.

— А где тело?

— Увезли урусутские нукеры.

— Тогда откуда же известно, что убит?

— Его увезли со стрелой в левой стороне груди. Навряд ли от такой раны оправится...

Ахмат побледнел от резкой боли. Тихо спросил:

— Погоню послали?

— Послали.

Однако погоня вернулась ни с чем. Липчане, петляя по лесу, сумели оторваться от преследователей. Они остановились в глухой кленовой чаще у реки Самовец, сняли с коня бесчувственного князя и положили на траву Симон осмотрел рану.

— Худо дело! — поднял он глаза на дружинников. — Принесите воды, да почище. Тут на берегу должны быть ключи, берите воду от самого источника.

Пока бегали за водой, Симон озабоченно думал, как вынуть стрелу. Тиун Арсений командовал остатками дружины. Позаботившись в первую очередь о безопасности, он далеко по кругу расставил дозоры, чтобы не допустить внезапного нападения татар.

Симон достал из сумки, всегда находящейся при нём, лекарственные отвары, мази, перевязочный материал. Принесли воды, и лекарь осторожно обрезал ножом вышедшее из спины князя остриё стрелы. Подозвал несколько человек и велел удерживать раненого в сидячем положении. Набрал в обе руки зловонной мази и приказал самому сильному дружиннику:

— А сейчас, Завидон, ты резко выдернешь стрелу.

Витязь побледнел:

— Не могу!

— Дёргай! — гаркнул Симон.

И Завидон, не помня себя, рванул окровавленное древко из груди князя, а Симон мгновенно начал растирать рану. От боли Александр на миг открыл глаза, но тут же снова потерял сознание.

— Умирает! — завопили дружинники.

— Заткнитесь, бабы рязанские! — рявкнул Симон, продолжая втирать мазь в рану. — Прочь отсюдова!

Но никто не отошёл, все стояли в оцепенении. И тут прискакал дозорный и доложил, что поблизости рыщет небольшой татарский отряд.

— Оставаться нельзя! — заявил Арсений. — Увозить князя надо!

— Куда увозить? — нахмурился лекарь. — Он кровью изойдёт от тряски. Уводите татар.

— Завидон! — крикнул тиун. — Бери пяток ребят и действуйте!

Смельчаки ускакали и буквально в нескольких сотнях шагов наткнулись на татар и увлекли их за собой. Увы, в той отчаянной гонке, в игре со смертью погибли трое дружинников, но двое оставшихся увели врагов далеко от Самовца, к Матыре.

Князь не приходил в себя, но ему явно стало легче: дышал он ровно. Однако оставаться здесь было слишком опасно, и решили смастерить носилки, какие когда-то делали для раненого князя Святослава, и привязать их между двух коней.

— А куда уходить-то? — почесал затылок Симон. — До Ельца далеко, до Дубка ещё дальше.

— Пойдём вверх по левому берегу Воронежа, — предложил Арсений. — А там в каком-нибудь селе остановимся до выздоровления князя.

На том и порешили.

Глава пятая

У Ахмата горело всё лицо. Глаз вытек. Но мучительнее физической боли была снедавшая его душевная тревога.

— Ногай мне второй глаз прикажет выколоть! — рычал он на нукеров. — Где Александр?

— Нет его, как сквозь землю провалился! — испуганно разводили руками те.

Ахмат на миг умолк и вдруг заявил:

— Разорите стены!

— Какие стены? — недоумённо переспросил один сотник.

— Которые начали строить липецкие разбойники! — указал пальцем на уложенные по основанию кремника брёвна Ахмат. — Сложите эти дрова в кучу, соберите всех, и раненых и здоровых, — кивнул на полон, — свяжите друг с другом, бросьте на брёвна и подожгите!

И татары кинулись исполнять приказ командира. Долго собирали брёвна и доски в кучу, за день не управились, и только к вечеру второго дня площадка из строевого леса была готова. На неё стали загонять пленных. Одни шли смиренно, шепча молитвы, другие упирались, и их грубо тащили волоком. Воздух огласился воплями и рыданиями. Один отрок каким-то чудом сумел освободиться от пут и попытался убежать, но его настигла петля аркана. Ремень сдавил горло, и несчастный со всего маху упал, гулко ударившись головой о брёвна. Отрок хотел освободить шею от ремня, с силой раздвинув его, но петля снова захлестнулась и перехватила дыхание. Однако юноша не потерял сознания, и когда его поволокли по брёвнам к остальным несчастным, упирался, оглядывался, ища жалобными глазами заступу, в ужасе твердя:

— За что меня? Я не хочу-у-у! Я жить хочу!

Но никто не пришёл ему на помощь. Ждать помощи было неоткуда.

А потом...

А потом огромный костёр из брёвен и людских тел был подожжён, и долго-долго окрестный лес оглашали крики и стоны сгораемых заживо людей, а весь воздух пропитался жутким запахом горелой человеческой плоти. Потом пожар перекинулся на лес, и Ахмат приказал собирать добычу, грузить её на вьючных лошадей и уходить прочь. Липец снова был уничтожен, не успев даже поднять головы.

И жители близлежащих сел и деревень, узнав о трагедии на липецкой новостройке, в панике бежали прочь из этих смертельно опасных мест подальше, на север. Бежали, чтобы никогда уже не вернуться...

Князь Александр поправлялся. Усилиями Симона через два дня он пришёл в себя, а на пятый день поднялся с постели.

— Не дадут они нам распрямиться, — печально качал он головой. — Не дадут... Особливо Ногай зол, Телебуга-то вроде и более-менее ничего... — Вздохнул: — Нет, как ни верти, а надо в Сарай ехать, царю кланяться.

— А примет ли нас после всего Телебуга? — вздохнул и Арсений.

— Должен принять. Он мне ещё в прошлый раз сказал: мол, разделаешься с Олегом и приезжай за ярлыком на княжение. Да, надо ещё и Даниилу ярлык на елецкое княжение попросить. Иди, Арсений, собирай кладь.

— Какую кладь, княже! На Липеце всё сгорело.

— Да-а, говорят, пожар сильный там был, много народу сгинуло. Ну тогда, пока я лежу, езжай в Дубок и потукай там. Всё бери на подарки хану.

Арсений вышел, в избе остался один Симон. Запахло свежим хлебом. Лекарь потянул носом.

— Может, поесть принести, княже? Вкусно пахнет! Хозяйка караваев напекла, щей наварила, каши с салом...

— Не хочу я ничего, — молвил князь. — Тоска душу гложет. Грех, видать, на мне тяжкий. Господи, прости все прегрешения, вольныя и невольныя!.. — усердно закрестился Александр.

— Да какие на тебе грехи, княже! — попытался утешить его Симон. — Ты ведь добрый господин.

— Стало быть, есть, коли Бог наказывает... Да, а как там Поройская пустынь, устояла?

— До пустыни они не дошли, а вот Успенскую церковь спалили. Не пожалел бесермен проклятый святого места.

— А протопоп Серапион и другие? — встрепенулся князь. — Живы?

— Какое там живы. Отцы за каждую пядь церковной земли насмерть стояли и все погибли. И отец Серапион погиб...

Александр снова лёг, отвернулся к стене и тихо, словно ребёнок, заплакал.

В комнату вошла хозяйка избы, держа в руках глиняную миску с парящими щами и краюху тёплого пшеничного хлеба.

— Поешь, княже, горячих щец, — ласково предложила. Посмотрела на глотающего слюну лекаря и добавила: — Сейчас и тебе, Симон Андреевич, принесу, а потом кашей вас попотчую.

— Спасибо, — поблагодарил лекарь.

— Да не хочу я, сказал же! — не отворачиваясь от стены, буркнул князь.

— Грех обижать православных, Александр Иванович, — покачал головой Симон. — От души ведь, от чистого сердца предлагают.

— Ладно-ладно, спасибо, — вытирая глаза, привстал на постели князь. — Поем, пожалуй. Больно уж вкусно пахнет...

Глава шестая

Прошла ещё неделя, и князь Александр уже твёрдо стоял на ногах. Арсений привёз добро, которое нашёл в Дубке и строящемся Ельце.

— Мало, — взглянув на привезённое, сказал князь. — Таким убожеством мы в Орде не откупимся. Хан жаден до злата и серебра, а где взять? Но делать нечего, чем богаты — тем и рады. Поехали.

— А не погодить ли ещё? — спросил Симон. — Ты не совсем здоров, а дорога дальняя, опасная.

Александр Иванович пожал плечами:

— Путь нелёгок — не спорю, но чего годить? От Василия никаких вестей, значит, в Орде тихо и нас там ждут. Коли промедлим, Телебуга подумает, что я не желаю с ним встречаться. Завтра же выступаем. Но поедем не Половецким шляхом, а мордовскими лесами. Там нас Ногай не достанет...

Утро выдалось тихим и ласковым. Красный диск солнца, предвещая погожий день, поднялся из-за горизонта, и лишь тонкая полоска облаков перерезала пополам большой огненный шар. Дружина князя Липецкого перешла Воронеж недалеко от устья Становой Рясы и направилась дремучими лиственными и сосновыми лесами в сторону реки Иловой, Алёшина, Турмасовки и Лесного Воронежа, обходя кружным путём кочевья Ногая. Попали аж на левый берег далёкой Суры. При переправе через Медведицу конь Александра сломал ногу и забарахтался в воде, придавив и чуть не утопив седока. Князя еле вытащили из-под коня, и он вдобавок разбередил ещё не совсем зажившую рану. Через час у князя поднялся жар, его уложили в повозку и поехали медленнее. Симон снова стал колдовать над больным, натирать его мазями и давать отвары и горькие настои из трав.

Ехали долго. Даже когда приехали в Сарай, Александр был ещё в забытьи. Встречая гостей, Василий Шумахов страшно удивился.

— А где Ломов? — спросил он, растерянно хлопая глазами.

— Это тебе лучше знать, — пожал плечами Симон.

— Так я же послал его предупредить вас об опасности! — заволновался Василий.

— Какой опасности?

— Князя убить в Орде хотят! Царь Телебуга на него дюже зол. А хазарин Самуил ещё подначивает!

Симон похолодел:

— И что теперь делать? Бежать? А князь болен!

— Вот горе-то! Вот горе! — заметался по избе Василий. — И хан наверняка уже знает, что вы здесь, небось и Самуил уже во дворце! Вот беда!.. И где же вы с Ломовым разминулись? Ведь я давно его послал!

— Не видели мы его. А Липец опять Ногай сжёг...

На улице послышался топот конских копыт, и через минуту в дверь постучали.

— Всё!.. За князем пришли... — Шумахов бессильно опустился на лавку. Александр по-прежнему был в беспамятстве, и спрятать его было уже невозможно. — Отоприте, — вяло проговорил Василий. — Может, смилуются, не тронут больного.

Арсений дрожащими руками отодвинул засов, и в горницу ворвались татары.

— Князь болен, не троньте его! — воскликнул Василий и получил саблей плашмя по голове.

Бирич упал, а татары схватили бесчувственного Александра и поволокли к порогу. И тут у Арсения вдруг пропал всякий страх: выхватив меч, он бросился на врагов. На подмогу ему с шашкой наголо поспешил и Симон. Но что они могли сделать вдвоём?..

Через полчаса в посольскую избу прибежал Аникей и увидел жуткую картину: на полу три убитых татарина и бездыханные тела Арсения и Симона, плавающие в своей собственной и вражеской крови. Князя в избе не было.

— Аникей... — В углу зашевелился Василий Шумахов. Голова его была разбита. — Аникей! Беги! Скачи в Елец к князю Даниилу... Передай, что Александр Иванович в смертельной опасности... — И Василий снова потерял сознание.

Перепуганный насмерть Аникей выбежал на двор, прыгнул в седло и исступлённо погнал коня к Половецкому шляху...

Часа через два Василий очнулся. В избе только тела Симона и Арсения, трупов татар уже не было. На ватных ногах вышел во двор — ни одной лошади у коновязи.

— Что делать?.. Что делать?.. — застонал он и внезапно услышал:

— Васыл! Што с табой, Васыл?!

Это был знакомый татарин из несториан. Он посочувствовал Шумахову.

— Эх, Васыл! Чем памочь?

— Дай коня, — попросил бирич. — Я потом верну...

Он ехал по тёмным улицам Сарая, повторяя сквозь зубы:

— Что делать?.. Что делать?.. — И вдруг встрепенулся: — Харалдай! Надо найти Харалдая! Он вроде на Хопре... — И Василий, пришпорив коня, поскакал прочь из города.

Переправился, где поуже, через Итиль и, ориентируясь по звёздам, поскакал по степи.

«А согласится ли Харалдай вступиться за князя? — думал Василий. — Они ведь часто ругались. А татары злопамятные, зловредные...»

Долго, долго ехал Василий, дни сменялись ночами, пока перед его взором не заблестела гладь вроде знакомой реки.

— Хопёр, кажись... — пробормотал. И... увидел несколько татарских всадников.

Кто они? Но даже если и ногайцы, выхода уже не было, и Шумахов, дёрнув поводья, помчался навстречу всадникам. Татары явно опешили: русич не ринулся прочь, а поспешил к ним.

— О! Васыл! — услышал вдруг Шумахов. — Какой судба, Васыл?!

И бирич несказанно обрадовался, увидев знакомые лица воинов Харалдая. Даже обнял десятника Малта.

— А где Харалдай? — спросил сразу же.

— Тута, рядом, — ответил десятник и добавил: — Едем.

— А что это за река? Хопёр?

— Не! Бузулук!

— Вон вы где щас! — удивился Василий.

За разговором не заметили, как приехали на место. Харалдай встретил Шумахова довольно холодно. Узнав причину визита липецкого бирича, поморщился:

— Доигрался князь. Помощь ему теперь занадобилась, а то ведь и смотреть на меня не хотел!

Василий вспыхнул, но всё же сдержался и спокойно ответил:

— Давай не поминать старое. Мы же христиане, и Господь наш заповедовал любить ближних. Князь Александр твой брат во Христе, и он в беде — помоги ему!

Тысячник молчал, поглаживая мурлыкающую у него на коленях кошку.

«И откуда тут кошка?» — подумал Василий, а вслух повторил:

— Помоги, воевода, тебя царь ордынский послушается.

— Помоги-помоги! — передразнил Василия Харалдай. — Как я помогу, когда сам недавно от хана живым еле ушёл? Надежды, что он остыл, мало. А коли даже и остыл, так его опять Самуил подогреет. Знаешь такого?

— Как не знать? — вздохнул Шумахов. — И что же делать?

— Чёрт! — отшвырнув кошку, резко поднялся тысячник. — Тут хорошенько подумать надо. Я понимаю, что князя нельзя бросать в беде, но и ты, Василий, пойми, что я далеко не всемогущ. Вход во дворец мне заказан, и не самоубийца же я, в конце-то концов... — И вдруг...

— Выкараст! — предложил стоявший рядом сотник Мараачы. — Охран рэзаль, юрта ходыль, коназ Искандер забыраль!

— Это дело слишком опасное... — Харалдай покачал головой. — Ладно, утро вечера мудренее. Подумаем. А сейчас давайте сюда барана, вино. Немного погуляем, а там, глядишь, что-нибудь да придумаем...

Глава седьмая

Аникей добрался до Ельца весь измученный. Четвёртого коня он загнал ещё утром, при переправе через Сосну, и дальше шёл пешком, шатаясь и падая. В полдень его заметил один из строителей Ельца и, указывая топором, крикнул:

— Гля, Илья, пьяный, што ль?

Аникея подняли уже возле стены строящегося детинца.

— Князя Даниила зовите... — прошептал он и потерял сознание.

— Что стряслось?! — прибежал князь Елецкий.

Аникея растолкали, и он с трудом разлепил спёкшиеся губы:

— Беда, княже! Александра Ивановича взяли в колоды! Василий Шумахов приказал мне сообщить тебе... — Глаза Аникея снова сомкнулись от неимоверной усталости.

— Силая, Дорофея, Афанасия Хитрых, Севастьяниху и Демьяна Шумахова ко мне! — распорядился Даниил, и вскоре все собрались в новых княжеских хоромах, ещё пахнущих свежей сосной и краской.

— Князь Александр в беде! — поведал им Даниил. — Демьян! Поднимай дружину!

Шумахов мгновенно исчез.

— Ты что, княже, задумал? — недоумённо посмотрел на Даниила боярин Дорофей.

— Отца выручать.

— А как?

— Нападём и освободим...

— На Сарай?! — всплеснул руками Дорофей. — Да ты что, князь! Растопчут как муравьёв! И сами сгинем, и дружину положим, и Александра Ивановича погубим. Да мы до Сарая и не дойдём: в степи Ногай настигнет, его конные бестии ещё на Половецком шляху перехватят и раздавят в своих клещах. Или же Телебуга порешит на подступах к Сараю. Остынь, княже! И вообще, слухи идут, что Телебуга последние дни доживает. Ногай отсюда давит, а с востока к ордынской столице хан Тохта подступается. Говорят, он царём у татар станет, а князя Александра, видать, уже не спасти...

На улице загудел набатный колокол, и от его первого удара все вздрогнули. Даниил побледнел:

— И всё равно я отца в беде не брошу, даже если это будет стоить мне жизни! Дорофей, я принял окончательное решение: отдаю своего малолетнего сына княжича Афанасия на твоё, Афанасия Хитрых и Марфы Андреевны попечительство. И если я погибну, прошу вас всех: добейтесь в Орде ярлыка на елецкое княжение для Афанасия. Решено! — Князь встал и пошёл к двери. — Или я спасу отца, или сам погибну, третьего не дано...

Дружина была уже в сборе, когда Даниил вышел на крыльцо терема. Он осмотрел строй воинов и глянул на толпу горожан:

— Братья мои, ельчане! Мы недолго были вместе, но успели узнать друг друга и понять. Мы хотим жить в мире со всеми, строить свой город, свои дома, но враги не дают нам покоя! Только что я узнал о новом злодеянии татар. Они родителя моего, князя Александра Липецкого, посадили на цепь в подземелье и хотят зверски казнить. Я не могу отсиживаться здесь и потому иду на Сарай. Понимаю, что возможностей спасти князя мало, но надо попытаться. Не обессудьте, что покидаю вас в столь неподходящий час, час нелёгкого возрождения Елецкого княжества. Ведь не на пир веду я свою дружину, а наверно, на смерть. И коли уж не миновать мне гибели, прошу вас всех: не оставьте малолетнего князя Афанасия. Он вырастет и будет вам заступой, добрым и справедливым господином. Благослови, отец Никита, — повернулся князь к протопопу только что построенной Воскресенской церкви. — И будь духовником моего сына Афанасия...

Отец Никита благословил князя и дружину на подвиг, и Даниил сошёл с крыльца. Сел на коня, высокий, стройный, голубоглазый, белый лицом. И толпа вдруг взвыла, точно чуя беду.

И у Даниила дрогнуло сердце, когда ему поднесли сына. Князь Елецкий взял его на руки, прижал к себе, поцеловал и заплакал.

— Прощай, сынок! Может, хоть у тебя будет счастливое княжение!

Он отдал сына Марфе Хитрых, тронул поводья коня и, не оглядываясь, покинул со своими воинами город. Дружина перешла вброд Быструю Сосну, углубилась в чащу и лесными извилистыми тропами через Черниговку направилась в сторону сожжённого Липеца.

Князя догнал Демьян, и Даниил вдруг спросил:

— Слушай, а она что, всегда с тобой?

— Кто? — не понял Демьян.

— Да жена твоя.

— А-а-а... всегда, — с гордостью оглянулся на Марию Шумахов и понизил голос: — Я чего хотел предложить, княже. А не позвать ли нам в поход казаков?

— Кого? — удивился Даниил.

— Да ребят друга моего, атамана Кунама. Они часто гоняют татар, знают их повадки и всегда бьют поганых. Такая подмога будет очень полезна.

— А пойдут?

— Попробую уговорить. Я знаю, где их искать, а вы подождите нас недалеко от Липеца, на берегу Воронежа.

Даниил кивнул:

— Ладно, езжай.

— Маш, за мной! — крикнул Демьян и, свернув налево, скрылся в лесной чаще. Мария — за ним.

Родной Липец встретил князя Даниила свежим пепелищем. Всё сгорело дотла, даже лес выгорел далеко вокруг.

— А вот тут жгли пленных, — показал чудом спасшийся от ужасной гибели мужичонка.

Повсюду, издавая трупный запах, лежали полуразложившиеся тела. Среди них были и священники Успенской церкви.

— Хоть и некогда нам, но нужно похоронить православных! — приказал князь. — Тут и Демьяна подождём с его разбойниками.

— А где попа взять? — спросил Силай. — Нельзя ведь хоронить без отпевания...

И вдруг из леса показались два человека в чёрных рясах. Они подошли к князю Елецкому, и один сказал:

— Бог в помощь, витязь прекрасный!

— Спаси и вас Бог, святые отцы, — ответил князь. — Вас нам и впрямь сам Господь послал. Хотели предать погибших земле, но как же без отпевания?

— А мы их уже хороним, — пояснили монахи. — И отпеваем.

— Но откудова вы? — удивился князь.

— Из Тешева монастыря. Как узнали о великой беде в Липеце — тут погибли и наши братья, — так сразу пришли. Скоро придут ещё и братья из Поройской пустыни. Вместе спорее будет.

— И этих тоже хороните? — указал князь перстом на труп татарина.

— И этих, а как же? — пожал плечами монах. — Их свои, басурмане, не похоронили, но мы же не басурмане! Правда, татар хороним отдельно.

— Значит, мы вовремя, — кивнул князь. — Вместе быстро управимся...

Пока отпевали и закапывали погибших, прибыл отряд Кунама. Довольный Демьян аж сиял. Его чёрные кудри трепались на ветру, а рядом, как прилипла, скакала жена, татарка с христианским именем Мария.

Отдав последние почести павшим, пополнившаяся казаками Кунама дружина князя Даниила Елецкого вышла на Половецкий шлях и двинулась к Дикому Полю.

Разноголосица птичьего пения подбадривала русских витязей. Шелестели деревья, нашёптывая им что-то сокровенное, родное и вливая в усталые души новые силы.

Перешли реку Байгору. Князь Даниил остановил дружину, объехал её, осмотрел оружие и приказал:

— Держаться всем вместе, словно кремник! Если случится принять бой — нападать разом, не отставая и не опережая! Действовать смело и напористо! В походе расслабиться, но быть начеку! А сейчас рысь-сь-ю! За мной! Вперёд!..

Колонна тронулась. Загудела земля под копытами боевых коней. Ещё не склонила голову перед завоевателем Южная, Липецкая и Воронежская Русь. Русский народ Черлёного Яра...

Глава восьмая

Василий Шумахов проснулся, чувствуя себя так легко, как будто и не было вчера тяжёлой боли в голове. Солнце поднялось уже высоко над горизонтом и слепило глаза, а вокруг вовсю гудело кочевье. Блеяли овцы, ревели верблюды, собаки кружили вокруг овечьих стад, безукоризненно выполняя свои обязанности.

Вдалеке послышался топот конских копыт и лай собак. Это табунщики гнали с пастбищ коней.

— Значит, сегодня выступим! — обрадовался Василий и поспешил к юрте Харалдая.

А тысячник держался за голову и стонал:

— Ой, болит! Ой, тяжко мне!

— Что случилося, славный бахадур? — удивился Василий. — Аль нездоровится? Аль простыл?

— Да какое там простыл! Ой! Вчера, уж после твоего ухода, удумал полечить голову вином, да не рассчитал. А сейчас... Ой! Череп просто раскалывается! Брысь! — Отпихнул Харалдай ластившуюся к нему ночную девку. — Не до тебя!

— Да ты, гляжу, и блудом занимаешься? — усмехнулся Василий.

— А ты не занимаешься? — раздражённо буркнул тысячник.

— Нет! — отрезал Шумахов.

Харалдай внимательно посмотрел на него воспалёнными глазами, точно хотел что-то сказать, но снова застонал:

— Ой-ой! Чем же башку полечить?

— Слушай, нам ехать надо, — посерьёзнел Шумахов, и тысячник болезненно поморщился:

— Да послал я за конями, послал! Сейчас пригонят, и будем собираться.

Харалдай походил ещё взад-вперёд по юрте, а потом махнул рукой и, схватив с полки глиняный кувшин, стал жадно пить, пока кувшин не опустел. Утёр губы и с наслаждением протянул:

— О-о-ох!..

— Вино? — поинтересовался Василий.

— Сдурел? Какое вино? — возмутился татарин и сел на ковёр, закрыв глаза. Через пару минут открыл, заулыбался и облегчённо пробормотал: — Проходит! Хороший кумыс, крепкий!..

В юрту вбежал сотник Кезинер и доложил, что воины к походу готовы.

— Хорошо, иди, я сейчас, — ответил тысячник. — И ты тоже иди, — указал на дверь Василию.

Солнце уже припекало изрядно. В воздухе стояла пыль, поднятая конями. Василий еле нашёл в табуне своего скакуна. Вернее, конь угадал его. Завидя Василия, гнедой красавец встал на дыбы и заржал. Умный конь успел за эти дни привыкнуть к своему новому хозяину. Василий подошёл к гнедому, похлопал по холке, повёл к юртам и оседлал. Конь стоял как вкопанный, пока Василий садился на него. Но лишь всадник дёрнул поводья, гнедой мгновенно тронулся с места.

А вот и лихой тысячник показался. Осадил своего скакуна рядом с Василием и задорно крикнул:

— Ну, славный витязь, на святое дело с Богом!

И оба всадника, слегка подпрыгивая в сёдлах, помчались вперёд, обгоняя не очень торопившихся татарских воинов.

Князь Александр открыл глаза и не сразу сообразил, где находится. Но, увидев татар, всё понял. Да, его крепко охраняли, а за состоянием его здоровья зорко следили татарские знахари. По настоянию Самуила Телебуга принял к пленнику особые меры предосторожности: до хазарина дошли вести о движении к Сараю какой-то русской дружины и о непонятных перемещениях юрта неблагонадёжного Харалдая.

«Что это значит? — напряжённо думал Самуил. — Русь покорена... Что же означает этот дерзкий поход?..»

Князя Липецкого охраняли серьёзно: сотня отборных бахадуров постоянно находилась неподалёку от тюрьмы да два десятка охраны рядом с пленным. Едва Александр пришёл в чувство, на него надели деревянные колоды. Князь понял, что участь его решена, и стал молиться, готовясь к мучительной смерти.

А к Телебуге пришёл Самуил и после церемониала приветствия Великого хана, едва они остались одни, сообщил:

— Тысячник Харалдай покинул свои кочевья на берегах Бузулука и движется в сторону Сарая.

Телебуга побагровел:

— Взбунтовался?!

— Похоже на то. Ведь он дружен с князем Александром.

— А где Ногай?

— Ногай от нас ещё далеко, но из степи дошли слухи, что какая-то русская дружина миновала его и тоже устремилась к Сараю.

— На соединение с Харалдаем?

— Не знаю. Но в донесениях про ту дружину, я думаю, больше вымысла, чем правды. Какой безумец рискнёт напасть на Золотую Орду?

— А про Харалдая правда?

— Как то ни прискорбно, повелитель.

— А откуда тебе это известно?

— В отряде Харалдая есть мои люди, и они передают мне обо всём, что делает этот неверный шакал!

Телебуга задумался. Потом встрепенулся и приказал:

— В случае попытки освобождения князя сразу же зарезать! По какой дороге идёт Харалдай?

— Пока вдоль левого берега Бузулука, а потом, наверное, у устья Терсы перейдёт Медведицу — и на Сарай.

— Вышли ему навстречу две тысячи всадников! — велел хан, с каждой минутой всё больше свирепея. — Загнать его в Медведицу и там утопить! А русские как идут?

— Не знаю, но дозоры выставлены, и, если они появятся, Великий хан тотчас же будет об этом оповещён.

Глава девятая

Выйдя на Терсу в устье Елани, Харалдай остановил своё воинство. Пасмурнело. Дневной зной сменила вечерняя прохлада. Все спешились, на конях остались только дозорные во главе с сотником Мараачы.

— Просмотри всю Терсу до самого впадения в Медведицу, — сказал ему Харалдай. — Особенно внимательно лесистые места. Как бы нам на засаду не нарваться.

— Слушаюсь! — Дозорные ускакали.

Василий подошёл к реке и пристально поглядел вдаль. За его спиной шумно вздохнул Харалдай.

— Всё голова болит? — поинтересовался Шумахов.

— Нет, — пожал плечами Харалдай. — А что?

— Да так... Если не болит, то должна быть ясной.

— Ну? Не тяни шакала за хвост, укусит. Говори!

— Не поспеем мы вовремя, так едучи.

— А ты хочешь коней загнать и свалиться перед Телебугой без сил? Может, нас уже тумен возле Медведицы поджидает!

— Откудова Телебуга о нашем движении узнает? — удивился Шумахов.

— Ты, Василий, хоть и долго в Орде жил, а ума не набрался. У Телебуги и Самуила, будь он неладен, глаза и уши везде.

— Ну а как же мы вызволим князя, коли им о нас всё известно?

— Не знаю, — пожал плечами тысячник. — Я уже посылал в Сарай своих лазутчиков...

— А почему мне не сказал?! — рассердился Василий.

— Это мои самые преданные люди, и о них я молчу.

— Ну ладно, молчи. Когда поговорим?

— Да тихо ты! Тут люди Самуила шныряют. Потом...

Зной разморил Василия, и он уснул и спал так крепко, что разбудили его только ночью и позвали к Харалдаю. Тысячник был один и заговорил шёпотом:

— Князь охраняется. Все броды через Итиль перекрыты. Ни хитростью, ни коварством вызволить его невозможно: надёжнейшие сторожа — не проведёшь, не перехитришь. Да и как через Итиль перейти? Стоял бы Сарай на правом берегу, а то ведь почти на Ахтубе. Нам надо не известный Самуиловым нюхачам и слухачам брод найти. И освобождать князя нужно неожиданно, навалившись всей тысячей сразу. Если получится, мы его немедля переправим на Итиль к новгородским ушкуйникам.

— К кому-к кому? — удивился Василий.

— Ну, даёшь! А ещё русский! — рассмеялся Харалдай. — Это же речные разбойники из Великого Новгорода. Про город такой тоже не знаешь?

— Знаю! — обиделся Василий. — Ты про разбойников говори.

— А что про них говорить? Спускаются вниз по течению Итиля на ладьях-ушкуях от Калязина, Углича либо от самого Булгара, грабят все прибрежные поселения. Их даже в Сарае боятся.

— И хан такое терпит?!

— А что он с ними сделает? Конница на широкой реке бессильна, а воевать на воде мы, брат, не умеем.

— Выходит, ушкуйники — те же казаки?

— Выходит. Только казаки в степях да перелесках, а эти с реки бьют. Так вот, мои люди с ними договорились, и они сейчас близ Сарая шныряют. Да вообще-то они недавно тут появились, потому ты и не слыхал.

— И ты нашего князя хочешь этим душегубам отдать?! — побледнел Шумахов.

— А по-иному не получится, — покачал головой тысячник. — Если вызволим Александра, нам надо сразу уходить на восток, к Тохта-гу-хану. А как уходить с больным-то? Ушкуйники будут близко, в Ахтубу войдут и, едва услышат, что в Сарае замятия, причалят к берегу. Коли всё будет удачно, мы передадим им князя, а сами рванём в степь.

— Слушай, тысячник... — Василий помолчал. — А почему ты так легко согласился пойти против самого Великого хана?

— Не доверяешь? — сверкнул глазами Харалдай.

— Понять хочу, — вздохнул Шумахов. — А вдруг нам конец...

— А от Телебуги мне так и так конец! — резко отчеканил Харалдай. — Чуть раньше или чуть позже — какая разница? Мне, Васька, к Тохте прибиваться надо, и нашим походом я, может, милость его приобрету. Понял?

— Понял, — кивнул Шумахов. — Тогда... Знаешь, у меня тоже уши есть. Разве твои лазутчики ничего подозрительного по дороге не обнаружили?

Харалдай чуть замялся:

— Ну-у... Ну слышали в устье Терсы при переправе конский топот и голоса. Но там не больше сотни всадников, их мы в случае чего уничтожим одним махом. Погоди, скоро дозор возвратится, тогда и ясно будет, что там, на берегу Медведицы...

Заалел рассвет, и в шатёр заглянул нукер:

— Дозор вернулся, господин!

— Зови, — приказал Харалдай.

Вошёл сотник Мараачы, доложил:

— Терса по обоим берегам свободна. Только в устье возле леса какие-то всадники.

Харалдай с Василием переглянулись.

— Какие всадники? — повысил голос тысячник. — И сколько их?

— Не разглядели, — сокрушённо развёл руками сотник. — Там близко не подойти, а ввязываться в бой ты не велел.

— Да это понятно, — поморщился Харалдай. — Ну а вдруг большая засада? Несколько тысяч, а?

Мараачы замотал головой:

— Какие тысячи, господин?! По шуму — сотни две, не больше.

— Ладно, иди, — приказал Харалдай. — Там рассвело?

— Рассвело, господин...

— Надо было Кезинера послать, — проворчал Харалдай. — А этот — размазня... — И встал.

— Авось пронесёт? — неуверенно проговорил Василий.

— Вот-вот! — фыркнул тысячник. — Из-за этих ваших «авось» да «небось» вас и бьют почём зря! А у нас таких глупых слов нет. Мы чётко исполняем приказы командиров и потому владеем половиной мира. Ладно, иди собирайся, скоро выступаем...

Восток уже горел вовсю, когда Харалдаево воинство двинулось в путь. С шага перешли на рысь, к полудню приблизились к устью Терсы.

Харалдай послал вперёд сотню Кезинера. Разведчики скоро возвратились и сообщили, что в лесу стоит конница, но немного. Что за конница — неизвестно.

— Неужели нельзя было кого-то схватить и привезти сюда? Мы бы у пленного быстро дознались об их намерениях! — сердито вспылил Харалдай.

— Да как схватить-то, если они носа из леса не показывают? Они только из-за деревьев стрелы пускают, а в лес мы не пошли, опасно! И вообще, я не уверен, что это татары. Уж очень странно ведут себя!

— Он, вишь ты, не уверен, — с издёвкой взглянул на сотника Харалдай. — Ну и что делать? — повернулся к Василию. — Атаковать?

— Давай попробуем.

— Да что ж вы сегодня все как варёные? — совсем вышел из себя Харалдай. — Вас шакал покусал или злые духи околдовали?!

Татары угрюмо молчали: им вовсе не хотелось проливать свою кровь за каких-то русских.

— Так атакуем? — снова спросил Харалдай.

— Давай, — опять пожал плечами Василий.

— А если едва начнём через Медведицу переправляться, враги нам в спину ударят?! — чуть не взвизгнул Харалдай.

— Давай выходыль вныз на правый берег Медведыца, — спокойно и рассудительно заговорил по-русски Мараачы. — Там и переправляйса будем. Там я зналь хорошая брод. И так будем зналь намерены та коныца. Если она хотить нас бить переправа, то там не можут укрыть леса. Там нету леса. Она вся буде на виду, и тогда она отказаться своя попытка.

— Верно, Мараачы, — уже спокойнее согласился с сотником Харалдай. — Поворачиваем на юг!

Повернули. Однако... Однако это, видимо, не устраивало сидевшего в засаде противника. Из леса выскочили сотни две всадников и с ходу неожиданно врубились в хвост Харалдаева воинства, где находился Кезинер со своими людьми. Опытный сотник сразу развернулся и принял бой. С десяток воинов с обеих сторон попадали с коней сражёнными. К Кезинеру присоединились ещё несколько сотен, стараясь окружить врага. Однако вопреки обычной тактике заманивания нападавшие не отступили, а позволили себя окружить. И тут Харалдай понял, что против него действует многочисленная рать, основные силы которой находятся в засаде и только и ждут, когда его тысяча по уши завязнет в этой мясорубке, чтобы, окружив, разгромить её. И едва он скомандовал отступление, как из леса вырвались конные полчища. Уходить поздно, нужно было срочно перестраиваться в линию и бросать окружённых. Бегство же означало полное поражение и неминуемую гибель. Воинство Харалдая развернулось навстречу противнику, укрывая свои фланги в лесу, и приняло бой. На время положение было выправлено, однако ханская конница нескончаемым потоком всё выходила из леса, и Харалдай рыкнул:

— Да их тут тысячи две, если не больше! Не выдержим!..

Глава десятая

Перейдя Байгору, дружина князя Даниила Елецкого углубилась в степь. По пути русские смельчаки разгромили несколько случайно встреченных отрядов из Ногайской орды, пытавшихся остановить их, и слухи о набеге каких-то сумасшедших урусутов дошли наконец до Ногая.

— Чего они хотят? — спросил темник прискакавшего из степи вестника.

— Неизвестно! — ответил тот.

— А в каком направлении движутся?

— В сторону Сарая!

Ногай задумался. Его уже немолодое, коричневое, всё в морщинах лицо сморщилось ещё больше. Он долго сидел молча, а потом повернулся к советнику:

— Кто бы это, по-твоему, мог быть, и что ему нужно?

Советник прищурился:

— В Сарае Телебуга посадил в колоды князя Александра Липецкого...

— Ну и что? Думаешь, липецкая дружина идёт выручать своего князя?

— Вполне возможно. От этих разбойников всего можно ожидать.

— Да-а-а... — покачал головой Ногай. — Вот же достались соседи... Это они нападают на наши кочевья?

— А кто ещё, — кивнул советник. — Их надо остановить и разгромить.

— Не надо, — медленно сказал вдруг Ногай. — Пропустите и не чините им зла.

— Но... — попытался возразить советник, и Ногай вспыхнул:

— Что — «но»?! Тупая башка! Зачем я держу тебя, если ты не можешь сообразить самого простого?!

Советник в страхе рухнул на колени и стал целовать руку Ногая. Темник зло оттолкнул его:

— Прекрати! — Чуть поостыв, добавил: — Иди, Вагиз. Иди и распорядись, чтобы русским не чинили никаких препятствий. Если их цель Сарай, то они найдут там свою погибель, но и ослабят этого наглеца Телебугу. Я разберусь с сарайским прохвостом, а потом сровняю с землёй Липецкое княжество. Твой брат Ахмат сожжёт их города, сёла, монастыри и церкви, где они молятся своему богу, а глупые монахи пишут никому не нужные летописи, прославляя ничтожных русских князей!..

Услышав своё имя, в шатёр заглянул Ахмат:

— Я здесь, повелитель...

Ногай свирепо уставился на него:

— Что ты хотел?

Ахмат смешался:

— Я... я думал... Я хотел вызваться уничтожить этих русских...

— И ты такой же дурак, как твой брат! — рявкнул Ногай. — Я же сказал — не трогать! Пошёл вон!.. — В лицо Ахмата полетел серебряный кубок. — Пошли вон оба, безмозглые бараны! Ну и мерзость породил достопочтенный Темир!..

Братья как очумелые бросились из юрты.

— Не мог предупредить, что Ногай в гневе! — шипел Ахмат.

— А кто тебя звал?! — огрызался Вагиз.

— Уйди с глаз моих, собака!

Ахмат прыгнул на коня и ускакал в степь.

— Сам собака! — проворчал Вагиз.

Глава одиннадцатая

Чудеса, да и только! Дружина князя Даниила шла по степи и не встречала на пути больше ни одного татарина. Будто вымерли.

Степь донская, раздольная. Много рек и речушек, которые преодолевали легко, только на Хопре малость задержались: река широкая. Но переправились и через Хопёр, выбрались на берег и расположились лагерем на открытой местности — вся округа просматривалась на несколько поприщ вперёд. Однако осторожный Даниил приказал выставить дозоры.

— В степи ни души, к чему бы это? — спросил у Кунама князь.

Атаман прожевал кусок солонины, кивнул:

— Сам диву даюсь. Что-то тут не так, но что?..

— Да перепугалась татарва и разбежалась без оглядки! — махнул рукой Демьян.

Кунам усмехнулся, налил себе квасу, выпил и вытер усы:

— А ты бабу свою спроси, боится она тебя али нет.

— Это ты про что?! — вспыхнул Демьян.

— А про то, что я вот, к примеру, не припомню случая, чтоб татары русских испугались и уклонились от схватки. Нет, что-то тут не так, хитрит Ногай.

Кунам прожевал ещё кусок, приложился к корчаге.

— Но где-нибудь его хитрость проявится, хотя... Хотя владенья Ногая мы, похоже, уже проскочили. Тут уж небось Телебуга заправляет.

— Гадай, не гадай, ничего не выгадаешь, — заключил князь. — Сворачиваем трапезу и едем.

И снова дружина двинулась по степи. Ехали долго, вдоль берегов речек, названий которых не знали. В такую даль даже кунамовцы сроду не заглядывали. И вдруг впереди показалось облако пыли. Дружина остановилась.

— Что это? — пробормотал князь. — Что там происходит?

— Вот, по всему, и западня Ногая или Телебуги, — процедил Кунам. — Дальше не пройдём, застава...

— На заставу не похоже, — возразил князь Даниил. — Господи, да там бой!

— Точно! — кивнул Кунам. — Слышите конский храп и крики? Но кто с кем воюет?

— Так вот почему Ногай отцепился! — воскликнул Демьян. — Ему не до нас, поди, с Телебугой схлестнулся.

— Надо бы разведать, — повернулся Кунам к князю.

— А кого послать? С нашими белыми рожами... — посетовал Демьян.

— Это у тебя-то рожа белая? — усмехнулся Рус.

— Да у нас же татарка есть! — хлопнул себя по лбу атаман. — Её и пошлём.

— Я Машку одну не пущу! — заявил Демьян.

— Ну и езжайте вдвоём. За ихнего сойдёшь, — усмехнулся князь.

— Я по-татарски не знаю!

— А ты молчи, — посоветовал князь. — Но разведать, что там творится, необходимо, понял?

— Понял, княже, сделаем...

Демьян махнул рукой, и они с Марией, поднимая пыль, поскакали вперёд. Они мчались во весь опор, пока не подъехали на опасное расстояние. И действительно, сражались между собой татары, но Мария не узнавала их. Хотя одно она знала точно: будучи сама из Ногайской орды, заявила, что ногайцев здесь нет.

— Хан воюй, — кратко сказала Мария. — Нагай нет.

— А с кем же рать? — удивился Демьян.

— Не знай!

Дёмка поскрёб затылок:

— Чёрт, как же на ту сторону заглянуть?

— Лес, — бросила Мария.

— Молодец, Машка! — обрадовался Демьян. — Верно! Обойдём эту свору лесом и выйдем в затылок супостату Телебуги. Вперёд!

Лазутчики быстро доскакали до леса. Он был низкорослым, кустарниковым, без трои и дорог. Ветки беспощадно хлестали по лицам, раздирая их в кровь. Вот и поляна. Показались спины татарских воинов...

— Это же Харалдаева дружина! — обомлел Демьян. — Слушай, Машка... Так это, выходит... наши?.. Но где же сам Харалдай? — пытался отыскать в круговерти боя тысячника Демьян.

— Вон! — крикнула Мария и вихрем помчалась сзади татарского строя. Демьян — за ней.

— Вон! — снова прокричала Мария, указывая на одного из сражавшихся и остановила коня.

— Точно он! — обрадовался Демьян. — Эй, да басурман его забивает!.. — Налетев сбоку, Дёмка со всей силы ударил ордынца мечом, разрубив его едва ли не до седла. А Харалдай, не обратив внимания на своего спасителя, снова кинулся в сечу.

Дёмка даже обиделся.

— Харалдай!

Тот не слышал. Кругом стоял невообразимый шум: ржание коней, лязг металла, дикие крики и стоны людей.

— Харалдай! — что было мочи гаркнул Демьян, и тысячник оглянулся:

— Ты?.. — Подскакал: — Откуда?!

— Оттуда! — ощерился Дёмка. — Приказывай, что делать!

— А что ты со своей бабой сделаешь? Ханских раза в два больше, чем нас. Все тут поляжем! — обречённо махнул рукой Харалдай.

— С нами дружина князя Елецкого! — ухмыльнулся Демьян.

— Какого князя? — не понял Харалдай. — Хотя какая разница! Хоть лешего! Где она?

— Недалече, на той стороне, — показал Демьян.

— Так что ж ты стоишь, как истукан? — заорал тысячник. — Нас вот-вот раздавят в лепёшку! Быстрей гони к своим и бейте им в спину!..

И Демьян, впервые забыв про жену, опрометью помчался обратно. Мария — следом.

...Ханская конница вот-вот должна была смять Харалдаеву тысячу. Натянутая до предела тетива вот-вот лопнет. Харалдай уже охрип, подбадривая своих бахадуров и суля подмогу, — всё бесполезно. Нет, сражались они отчаянно, но то было отчаянье обречённых — о какой помощи он кричит, думали воины, наверное, сошёл с ума. И вдруг...

Что это? Что с врагами? Они с испуганными воплями поворачивают строй и падают, валятся с седел под ударами неведомых союзников... Русские!.. Так вот какую подмогу имел в виду Харалдай. Точно с небес послали им спасенье кому Аллах, кому Христос, кому Сульдэ[5]. Враг в панике метался в кольце окружения, но бой был недолгим: много воинов Телебуги пали на поле брани, но большинству удалось бежать и по берегу Медведицы уйти в степь...

А победители, русские и татары, радостно обнимались. Василий Шумахов обомлел, увидев среди дружинников сына с невесткой. Но долго отдыхать не пришлось.

— Надо переправляться через Медведицу и быстрым маршем двигаться на Сарай, — сказал Даниилу Харалдай. — Пока Телебуга не опомнился и не убил князя Александра.

Даниил удивился осведомлённости тысячника, однако виду не подал, согласно кивнул и направил коня к реке...

Глава двенадцатая

В Сарай прискакал первый вестник поражения.

— Харалдай на Иловле! — вопил он.

Разгневанный Телебуга приказал сломать воину хребет. Затем ещё одному. И ещё, и ещё... Однако, по мере увеличения их числа, Самуил посоветовал хану не сокращать количество собственных воинов, а готовиться к отражению набега бунтаря, который к тому же, по словам беглецов, усилился дружиной какого-то русского князя.

— Зачем всем хребты ломать? — спросил разъярённого хана Самуил. — От их смерти мало проку. Лучше думай, что делать. Эх, давно я тебе говорил: пора кончать с этими христианами! Татарское христианство противоестественно, а Харалдай в Орде, как заразная болезнь. Так, глядишь, всех склонит к своей вере, а сам ханом захочет стать. Русских рабов освободит и с их помощью править будет.

— Не допущу! — затрясся в ярости Телебуга. — На кол его! На кол!

— Правильно! — закивал Самуил. — И князя Александра тоже на кол!

— Не на кол! — бесился хан. — Немедля срубить ему голову и на пику!.. В поход на изменников! Собирай войско, я сам его поведу! Я раздавлю их! Чего ждёте, бездельники?! Вперёд! — заорал Телебуга на своих военачальников, и те бросились срочно собирать находящихся в Сарае воинов.

— На бродах через Итиль Харалдая подкараулим? — спросил Самуил.

— Нет! Пускай переправляется, я его к Ахтубе прижму! — скрипнул зубами хан.

А несколько нукеров ворвались в темницу князя Александра.

«Всё, конец... — понял князь. — Дай, Господи, силы стерпеть муки!..»

Но ему была уготована быстрая смерть.

Один из палачей схватил Александра за волосы и ударом сабли отсёк голову. Через час голову князя насадили на пику, и всадник, взявший в руки этот страшный штандарт, поскакал впереди ханского войска, выступившего навстречу Харалдаю.

И вот рати сблизились, и... ужас охватил Даниила и всю его дружину при виде того, как надругались над прахом князя Александра Ивановича поганые. Но потом гнев и жажда справедливой мести пересилили страх и ужас, и под бесстрастным взором мёртвых глаз убиенного дружина с рёвом бросилась на врага.

Не отставали от русских и бахадуры Харалдая: в смертельной схватке схлестнулись два конных потока, и округу огласили крики и стоны людей, ржанье коней, лязг и скрежет металла.

Увы, месть слепа. Она лишает осторожности и рассудительности, и князь Даниил, презрев опасность, шёл как простой воин в самую гущу врагов, забыв в горячке и думать о руководстве дружиной. Он был охвачен одним стремлением — убивать...

И тщетно Василий с Демьяном пытались вытеснить его из сечи. Как одержимый рубил князь направо и налево, пока не настигла его татарская сабля. Правда, Мария тут же снесла с плеч татарина голову, но было поздно. Даниил зашатался в седле, и Демьян с Василием едва успели подхватить его и, уже беспамятного, вывести из боя.

Заметивший это Харалдай крикнул:

— Васька! Тащите князя к Ахтубе! Там ушкуйники ждут!

— Я их не знаю! — отозвался Василий.

— С тобой мои люди пойдут!..

И Шумаховы с десятью татарами, увозя раненого князя, поскакали прочь. Но уже возле самой реки их стала настигать погоня.

— Принимай князя, мурло! — заорал, шлёпая по воде и передавая Даниила ушкуйнику, как ребёнка, Демьян.

На берегу же завязалась злая сеча между горсткой храбрецов и ханской сотней. Полетели стрелы, и одна воткнулась в плечо бородатому ушкуйнику. Тот охнул и свалился на дно ладьи. Остальные успели уложить князя на приготовленный на днище настил.

— Эй, да он жив ли?! — гаркнул вслед рванувшему обратно к берегу Демьяну рулевой. — Ты чё побёг? Вертайся! Куды нам твово князя везти?

Дёмка растерялся и заметался между берегом и ладьёй:

— Да там же жёнка моя и товарищи погибают!..

— Не, ну а нам-то чё делать?! — рявкнул ушкуйник.

— Маша! Маша!.. Постойте! — отчаянно закричал Демьян. — Бабу мою заберите! Она за князем ходить бу... — В грудь ему вонзилась стрела, он на миг замер, а потом упал в реку, и вода Ахтубы сомкнулась над ним.

— Дэмян!.. — Из гущи схватки вырвалась Мария и бросилась к мужу. Но длинная стрела настигла и её, и захлебывающийся крик: «Дэмян!.. Дэмян!..» — был всё глуше, глуше, и наконец река приняла свою следующую жертву.

Ушкуйники налегли на вёсла и торопливо отплыли от опасного берега, направляясь к Волге. Татары же, расправившись с Данииловой охраной, бросились по берегу за ними, но, только без толку постреляв из луков, злобно ругаясь, вернулись обратно.

Погиб в том бою и Василий Шумахов, а вот участь Харалдая оказалась ужасной. От его тысячи и русской дружины осталась лишь горстка воинов. Зажатые в тесном кольце, из которого удалось вырваться только Кунаму с кучкой казаков, татар и липчан, они держали круговую оборону до последнего. Раненый и залитый кровью Харалдай рухнул без памяти, а очнулся уже с колодами на шее и руках.

Его привели к хану. Измученного, но несломленного, поставили на колени.

— Ну что? Довоевался? Ты на кого руку поднял? Ты, червь навозный, хотел спасти урусутского раба Искандера?! Забыл закон степи, закон предков, которые всегда были врагами русских? Мы хотели примерно казнить раба Искандера, но ты помешал этому. Так что мы с ним самим за это сделаем, а? — Хан повернулся к Самуилу.

— Он же, кажется, христианин, — невозмутимо пожал плечами тот. — Вот и надо распять его на кресте. Пускай повисит и помучается...

А Харалдай от этих слов просто просиял. Он не желал смерти почётней, чем смерть на кресте. Но Самуил сразу же заметил перемену в настроении пленника и покачал головой:

— Погоди, Великий хан, он радуется! Тогда измени своё решение, чтоб не радовался. Давай жарить его на медленном огне.

— Нет! — воскликнул хан. — Лучше будем поливать предателя кипятком, пока его тело не превратится в варёное мясо!..

Умирал Харалдай мучительно и долго. Огромная толпа, затаив дыханье, наблюдала за всеми деталями казни. Палачи лили на него кипящую воду, протыкали плоть раскалёнными прутьями, а он смотрел невидящими глазами в высокое небо и беззвучно молился. Молился по-татарски Христу...

И наконец даже у Телебуги сдали нервы. Не выдержав жуткого зрелища, он вскочил, ударил Самуила, стал бить руками и ногами своих нукеров и, срываясь на визг, приказал поджечь плаху.

Плаха была подожжена со всех сторон, и вскоре пламя скрыло от глаз собравшихся последние страдания на этом свете тысячника Харалдая. Раба Божьего Харалдая...

Глава тринадцатая

Остатки отряда Кунама вместе с уцелевшими татарами из тысячи Харалдая и липецкими и елецкими дружинниками, чудом вырвавшимися из окружения, ринулись на север. Проехав полпоприща, атаман приказал остановиться и оглянулся. Погони не было. К нему подъехали Кезинер, Аникей, Рус, Тяпка и Силай.

— Нашим памоч думала? — спросил татарский сотник.

— Им уже никто не поможет, — вздохнул Силай.

Кунам скрипнул зубами:

— Сколько нас осталось?

— Да с сотню, — пожал плечами Тяпка.

— Да-а-а, — покачал головой Кунам. — Не густо... Но что же с князем Даниилом?

— Его, раненого, а может, и убитого — не разглядел, увезли с поля боя, — снова подал голос Тяпка.

— Кто и куда?

— Шумаховы, а куда — не знаю.

— Понятно... Ладно, — махнул рукой атаман. — Какие из нас теперь вояки? Самим бы уйти невредимыми. На нас сейчас вся степь охотиться будет, как на бешеных волков. Куда идти? На север? На запад? Да ещё Волгу переплыть надо. Где броды, Кезинер, знаешь?

— Знал, но не тута. Далше... Север... Блызко.

Вскоре нашли брод и перешли Волгу.

— А теперь куда? — снова повернулся к Кезинеру атаман. — На запад?

— Запад? — переспросил Кезинер. — Пагон блызко. Тама Медведыц река.

— Да-да! — согласился атаман. — Погоня уже, наверное, близко. Если татары настигнут нас на переправе, то конец! А если на север идти, какие там реки?

— Тама блызко Карамыш, небалшой река, — пояснил Кезинер.

— А дальше?

— А далше Медведыц узкый, начал.

— Ладно, некогда рассусоливать, — заторопился Кунам. — Поехали на север!

Как и предполагал Кезинер, Карамыш беглецы преодолели легко и, не останавливаясь, устремились на север. Но усталость брала своё. Кони выбивались из сил, и Кунам видел, что недолго и загнать их. И если не отдохнуть, то первый же встречный татарский отряд разобьёт их наголову. Но где остановиться? Кругом степь, всё видать на целое поприще. Нужен лес, обязательно нужен лес. Только там можно будет хоть немного передохнуть.

Кунам придержал коня, дожидаясь отставшего Кезинера.

— Будет на нашем пути лес? — тяжело дыша, спросил татарина.

— Нада спат?

— Да, нужен отдых, иначе лошадей загубим! — И только Кунам договорил, как под одним всадником рухнул конь. Отряд остановился.

— Вот видишь! — встревожился атаман. — Где же лес?

— Лес ест... блызко.

— Кто упал? — крикнул Кунам.

— Липецкий дружинник, — отозвался Тяпка.

— Дайте ему запасного коня!

— Да мало их у нас, на всех не хватит, — почесал голову Тяпка.

— Так что же теперь — людей бросать?!

— Эх, вот бы на какой-нибудь юрт набрести, — размечтался Тяпка. — Мы б табун у татар отбили!

— Нам бы сейчас Бог дал просто ноги отсюда унести! — грозно глянул на сына Кунам. — А ты — табун! Пустая у тебя голова, сынок, совсем пустая!

Тяпка смущённо юркнул за спины товарищей.

Кони чуть отдохнули, и атаман прыгнул в седло.

— Веди нас к лесу, Кезинер.

Скоро и впрямь показался довольно обширный зелёный массив. Беглецы двигались по нему, пока не нашли большую поляну. Расседлали коней и пустили их попастись.

День клонился к закату. Запах лесной свежести, ароматы цветов и ласкающие слух разноголосые трели птиц разморили измученных воинов. Все начали засыпать.

— Дозор нужна, — предупредил атамана Кезинер.

— Какой дозор? Ложись и спи! — Кунам, зевнув, уткнулся лицом в траву и сразу же захрапел.

Но Кезинер не лёг, он сам возглавил пеший дозор из своих татар. А Кунам проспал до полуночи. Разбудила его лёгкая прохлада.

— Кезинер, ты где? — тревожно всматриваясь в темноту, позвал атаман.

Однако было тихо. Косой месяц невозмутимо глядел свысока, звёзды подмаргивали атаману. Тишина и безмятежный храп воинов. Значит, все живы. Значит, всё спокойно. В сонной мгле виднелись мирно жующие траву кони.

— Но где же всё-таки Кезинер? — прошептал Кунам. — Не сбежал ли к своим? — закралось в голову недоверие к сотнику.

Он поднялся, прошёлся по поляне. Под кустами вповалку спали его беспечные ребята. Похоже, надоело им бояться, да и жизнь уже не так дорога: кругом смерть, кровь, пепел... Устали все. Ах, как устали!..

«Пора ехать, — думал Кунам. — Но где Кезинер?..» Он вошёл в лес и почти сразу же наткнулся на человека с саблей в руке. Выхватил свою и... услышав негромкий гортанный возглас, опустил.

— Кезинер?.. Ты что тут делаешь?!

— Ты дозор не ставила, моя люды караул, — бесстрастно пожал плечами сотник.

— Ехать нора, — вздохнул атаман. — Хоть и темно, но ты дорогу знаешь — поехали.

— Подымай люды, — согласился Кезинер.

Как растревоженный сонный улей загудела поляна. Воины быстро вскакивали, искали коней, седлали их и готовились в поход. Из леса выехали на рассвете. Тишина и роса на траве обещали солнечный день. Впереди скакали Кунам, Кезинер, Тяпка и Рус. За ними Силай, Аникей и все остальные.

И вдруг Кунам резко осадил коня — из-за огромного кургана навстречу им выплывала конная лава. Шагах в ста вся степь была усеяна, как тараканами, конницей. Первым скакал могучий всадник и, смеясь, орал что-то по-татарски.

— Ну всё, не уйти... — прошептал Кунам. — Кто они?

— Нагай! — буркнул Кезинер.

— А этот чего вопит?

— Хвалыт, что одын нас в полон взяйл.

— Ах, сучье вымя! — выругался Кунам, подстегнул коня и намётом кинулся на наглеца. И вся сотня бросилась в смертельную схватку.

Кунаму действительно попался сильный противник. И то ли годы уже брали своё, то ли татарин был очень искусным воином, но одолеть его атаман никак не мог. Выбиваясь из сил, он продолжал сражаться, и вся его сотня, уже рассеянная по степи, отчаянно билась, но таяла на глазах.

«Остарел,— мелькнуло в голове атамана. — Конец мне...» — И сокрушительный удар татарского богатыря свалил его с лошади. Первым заметил гибель Кунама Тяпка. Неимоверным выпадом он заколол своего противника и кинулся на убийцу отца. Боль, отчаяние и злоба всецело овладели им, и через несколько мгновений татарин, обливаясь кровью, рухнул с коня.

— Кучнее держитесь, кучнее! — заорал оставшимся воинам Тяпка. — Рус! Я прикрою, поднимай тело атамана! Кезинер! Аникей! Пробивайтесь ко мне! Ну, взял, Рус?

— Взял!

— Ребята! Окружайте Руса! Пробиваемся! Пробиваемся! Кучнее!..

Татары, мешая друг другу, пытались остановить смельчаков, но те, прорубая себе дорогу, выскочили на простор и стали отрываться от преследователей. Тяжелее всех было Русу. Конь его под двойной ношей выбивался из сил.

— Брос! — крикнул Кезинер. — Он не жив!

— Заткнись, татарская морда! — заорал Тяпка. — Рус, не бросай! Мы батю по-православному похороним!..

— Конь не сдюжит! — прохрипел Рус.

— Я щас! — крикнул Тяпка, заметив, что неподалёку скачет кобыла без седока. Он ловко поймал её за уздечку и поравнялся с братом. — Перекидывай атамана на седло! Я поддержу!

Рус перебросил тело отца на свежую лошадь, а Тяпка, перехлестнув ремнём, привязал Кунама к седлу. Проскочив глубокую балку, беглецы увидели, что погоня отстала. Судя по всему, ногайцы не сочли нужным преследовать жалкую кучку уцелевших врагов.

— Что за река впереди? — спросил, перейдя на лёгкий галоп, Тяпка Кезинера.

— Я говорыл — Медведыц. Перейты река и лево. Там укройся балшой лес. Потом Хопор, снова лес и Воронэж...

Медведица была неширока, и когда беглецы вступили в лес, то наконец-то перевели дух.

— Отдыхаем недолго, в прошлую ночь выспались, — предупредил Тяпка. — Рус, давай атамана снимем, пускай тоже... отдохнёт...

— Эх, батя, батя! — заплакал Рус.

— Некогда ныть! Отдыхай! Скоро снова в путь. Сколько нас осталось? — спросил Тяпка. — И где Аникей?

— Убили Аникея, — сев на траву, вздохнул Силай. — А осталось нас девять...

...Храбрецы долго добирались к Воронежу. А вот и заветный берег любимой Матыры...

— Дома мы, Силай! Дома, Тяпка! — не скрывая слёз, кричал Рус.

Однако Тяпка был суров.

— Отец портится — не довезём! — хмурясь, сказал он. — Сразу в Поройскую пустынь поехали. Там отцы-монахи отпоют его — и двинем в свои места, в верховья Дона-батюшки...

Послесловие

Через некоторое время, когда Ногай покончил с Телебугой и в Сарай-Берке воцарился Тохта-хан, злобный темник возвратился в воронежские дубравы и выбил из них последние, едва теплящиеся ещё остатки русской жизни. Пустынным стал на многие столетия весь юг Черлёного Яра — земля, покрытая трупами, пеплом, впоследствии забытая и неузнаваемая потомками.

Никто уже не помнил о славном прошлом здешнего народа. Лишь звёзды глядели с высоты на безжизненные воронежские леса и светили тихим ясным светом над могилами героев, да неутомимый месяц посматривал по ночам на обильно политую кровью землю Липецкого княжества.

Поросли бурьяном и новым лесом руины былых городов. Затянуло паутиною память о героическом княжестве, как будто и не было его. Как будто русская жизнь была только возле Киева, Новгорода, Суздаля, Владимира, Ростова Великого и Москвы, возле Рязани и даже Пронска.

Но были ещё и Липец, и Воронеж, и Онуз. Тяжела оказалась судьба их жителей в период монгольского завоевания. Большинство побили, остальные, спасаясь, ушли на север. И расплодилось тут зверьё вместо людей, и не трогали его охотники — некому было трогать. После Ахматова побоища несколько веков не ступала здесь нога оседлого русского человека.

А через сто лет после описанных событий, в 1389 году, в этих местах побывал митрополит Московский Пимен. И вот что он писал, путешествуя по Дону.

«Мы же в воскресенье... сели на суда, поплыли рекою Доном вниз. Было же это путешествие печально и уныло, была всюду пустыня, не было видно там ничего: ни града, ни села; если и были в древности грады красивые и выдававшиеся по красоте селения, теперь только пусто всё и невесело. Нигде не было видно людей, только пустыня великая и зверей множество: козы, лоси, волки, лисицы, выдры, медведи, бобры, птицы, орлы, гуси, лебеди, журавли и прочее. И всюду была пустыня великая. Во второй же день речного плавания проехали мы две реки, Мечу и Сосну, на третий же день проехали острую Луку. На четвёртый же день проехали Кривой Бор; а на шестой же день прибыли к устью Воронежа реки.

На следующий же день, в воскресенье, в память святого чудотворца Николы (9 мая 1389 года), приехал к нам князь Юрий Елецкий (потомок Михаила Черниговского) со своими боярами и со многими людьми. Послал к нам вестника и князь Великий Олег Иванович Рязанский. Он же исполнил повеление и воздал нам честь...»

Светлой памяти героев афганской войны

Чапека, Каширова и Перегудова посвящаю