Часть третья Уголовное право
Глава IX
Общие принципы
Мы уже раньше видели, что правовое различие между судопроизводством по уголовным и гражданским делам заключается в том, что первые всегда ведутся именем короны. Это различие явно имеет весьма техническое значение, так как оно связано, главным образом, с вопросами процессуальными. Но когда мы пытаемся выяснить, в чем заключается основное различие между уголовным и гражданским правом, т. е. почему данное преступное деяние относится к области уголовных преступлений, а не рассматривается как простое гражданское правонарушение, то нам бывает трудно дать на этот вопрос удовлетворительный ответ. Может быть самый удачный ответ сводится к тому, что всякое деяние, которое по мнению общества заслуживает наказания, в отличие от простого возмещения потерпевшей стороне, должно рассматриваться как уголовное и относиться к области уголовного права. Но когда мы задаем себе вопрос, что собственно понимается под словом «наказание», то мы снова обнаруживаем, как трудно определить это понятие, если только не сказать, что это нечто иное, чем простое возмещение убытка, т. е. восстановление потерпевшей стороны (в меру возможного) в том положении, которое она занимала до совершения обсуждаемого деяния.
Очевидная неудовлетворительность этого вывода вероятно объясняется тем обстоятельством, что взгляды людей на цель или назначение наказания постоянно видоизменяются. Первоначально, может быть, оно рассматривалось, как средство отвращения небесного гнева от общины, оскверненной преступлением, затем как способ удовлетворить мстительность пострадавшей стороны и ее родни, еще позже как род удовлетворения общине за страдание и потрясение, вызванные преступлением, затем как чисто утилитарный способ предотвратить повторение преступления путем устрашения возможных подражателей и, наконец, как способ исправления преступника. При этом такая, сложившаяся исторически, система права, как английская, несет на себе следы почти всех тех стадий, которые переживало назначение наказания.
Об этом нам придется поговорить подробнее, когда мы дойдем до описания наказаний, налагаемых теперь английским уголовным правом. Здесь необходимо только добавить, что трудность при установлении основного или существенного различия между уголовным и гражданским правом еще возрастает от того, что в английском праве некоторые противозаконные действия, как нападение (assault), письменная клевета (libel), ночное воровство со взломом (burglary), проникновение в дом со взломом (house-breaking), присвоение (embezzlement) и многие другие представляют собой одновременно как уголовное, так и гражданское правонарушение и могут быть основанием уголовного преследования и гражданского возмещения. Один выдающийся авторитет указал, что действительное различие между уголовным и гражданским правонарушением заключается в том, что в первом случае корона может снять наказание, в то время как она не в праве освободить от возмещения убытков, причитающихся во втором случае. В основе это утверждение согласно с нормами английского права, но оно не много нам дает при изучении истинной сущности уголовного права.
Однако, если мы обратимся к попытке Блекстона в его знаменитых «Комментариях», написанных около двухсот лет тому назад, определить основную сущность понятия преступления, то нам может быть удастся достичь некоторого успеха. Блекстон говорит о способности совершить преступление; он приписывает неспособность к этому, признаваемую в некоторых случаях английским правом, единственно следующему обстоятельству: «отсутствие или недостаток воли». Несколькими строчками ниже он утверждает, что «для наличия преступления против человеческих законов должны быть, во-первых, преступная воля и, во-вторых, противозаконность действия, вытекающего из этой преступной воли».
Однако Блекстон не обладал способностью отчетливого мышления (он, например, говорит в том же месте о ненамеренном действии, что заключает в себе противоречие терминов); но он очень точно отражает господствовавшие в то время правовые мысли. Несомненно, что в течение долгого времени английское право придерживалось той точки зрения, что всякое преступление предполагает существенную моральную вину. Первоначально уголовное право касалось только правонарушений, которые представляли mala per se, а не являлись только mala quia prohibita. Эта точка зрения выражена в известном афоризме: haud reus nisi mens sit rea. Доктрина о mens rea оставила определенные, хотя и не очень существенные, следы в современном уголовном праве. В то же время огромный рост современного законодательства о мелких полицейских правонарушениях, не предполагающих момента серьезной моральной вины, сильно изменил сферу действия доктрины о mens rea и, естественно, дал ей совершенно новое значение. Рассмотрим сейчас, в какой степени требуется для построения понятия преступления в английском праве наличие момента сознательности.
Преступления заключаются либо в положительном действии, либо в бездействии. Долгие века английское уголовное право, подобно всем примитивным системам, касалось, главным образом, если не исключительно, первого. Самые ранние из известных ему преступлений представляли собой мёрдэр (murder) предумышленное убийство, поджог (arson), насилие над женщиной (rape), разбой (robbery), похищение детей, ночное воровство со взломом (burglary) я т. п.
Это были не просто действия, но такие действия, которые едва ли могут быть совершены несознательно, т. е. в момент, когда человек не сознает значения своих действий. Сверх того, подобно всякому действию, они предполагают умысел, т. е. предвидение некоторых последствий и веру или желание, чтобы соответствующие действия вызвали или могли бы вызвать эти последствия. Так как эти последствия были все явно дурными, то специальный вид умысла, необходимого для их осуществления, стал называться «злоумышлением» (malice), или злым умыслом; обвинение в «злоумышлении» обнаруживается во всяком привлечении к уголовной ответственности.
Возможно, что такое обвинение делалось скорее для предубеждения присяжных против обвиняемого, чем вследствие определенного принципа особой правовой доктрины. Тем не менее такая практика несомненно укрепила доктрину, согласно которой для несения ответственности за преступление обвиняемый должен быть повинен в особом умонастроении, называемым «злым умыслом». Эта точка зрения была определенно принята главным судьей Кеньоном (Kenyon) в 1798 г., когда он отказал в отмене вердикта присяжных о присуждении убытков с кредиторов одного банкрота, которые овладели его собственностью на том основании, что их дебитор совершил акт банкротства, закрыв свой дом и уехав в Лондон. Короткий отрывок следует процитировать по многим причинам. «Банкротство рассматривается как преступление – сказал лорд – и по старым законам банкрот называется преступником. Но принцип естественной справедливости и нашего права заключается в том, что actus non facit reum nisi mens sit rea». Естественно, что бедняга отправился взыскивать некоторые долги, которые подлежали оплате, с целью удовлетворения своих собственных кредиторов. Он не скрывал своего намерения отправиться в Лондон, но он не намеревался этим путем обмануть своих кредиторов. Этот случай может послужить нам для разрешения трудного вопроса, до каких пределов необходима преднамеренность для совершения преступления.
Ответ на этот вопрос находится в очень интересном деле Толсона (Tolson), решенном в 1889 г. большинством девяти судей против шести. Г-жа Толсон добросовестно и на разумных основаниях считала, что ее муж утонул во время путешествия в Америку. Через шесть лет она снова вышла замуж. Двенадцать месяцев спустя после этого появился ее муж, и она была привлечена к ответственности за двоебрачие на основании закона, который определял двоебрачие, как заключение второго брака при жизни прежнего мужа или прежней жены (как было в данном случае) и определенно исключал из-под действия этого закона лиц, которые заключили брак после того, как непрерывно в течение семи лет не получали никаких известий об отсутствующем супруге или об отсутствующей супруге. Это исключение создало как раз всю трудность в деле, ибо оно имело такой вид, как будто законодатель допускал ссылку на неведение лишь по истечении означенных семи лет. Тем не менее суд, несмотря на буквальный смысл закона, отменил приговор, осуждавший обвиненную, на том основании, что у нее не было преступных намерений. Судья Кев (Cave) сказал: «По общему праву всегда считалось достаточной защитой ссылка на честное и разумное убеждение в наличии обстоятельств, которые, если бы они оправдались, превратили бы действие, в котором арестованный обвиняется, в действие добросовестное, т. е. морально безупречное». Этим дело Толсон отличается от другого дела, по которому решение было вынесено на 14 лет ранее и в котором подавляющее большинство судей той же инстанции (против весьма обоснованного особого мнения одного из судей) осудило человека за нарушение закона, предусматривающего уголовное наказание за увод от отца незамужней дочери, не достигшей шестнадцати лет; при этом не было принято во внимание то, что обвиняемый имел разумные основания считать названную девицу уже достигшей шестнадцати лет (что утверждала и она сама). Во всяком случае обвиняемый знал, что он совершает нечто безнравственное. Эти два дела разъясняют значение слов mens геа и показывают, что если по ошибке или по недостатку разума обвиняемый считает обстоятельства таковыми, что его действие не только не является незаконным, но будет и морально безупречным, то он имеет основание быть оправданным.
Существуют лишь два необходимых исключения из этой доктрины: 1) закон может, конечно, постановить, что следовать надо его букве и что его нарушение даже непреднамеренное и морально безупречное все же должно иметь последствием обвинение нарушителя; 2) закон может постановить, что ошибка, происшедшая по незнанию закона, не может служить оправданием. Например, муж, получивший решение nisi по делу о разводе с женой, женился снова до того, как это решение вошло в силу. Он был обвинен в двоеженстве, хотя он добросовестно считал себя в праве заключить новый брак.
Положение становится более сложным, когда мы рассматриваем вопрос о преступной небрежности, т. е. когда дело идет не о положительном действии, но о воздержании от действия, совершение которого требует уголовное право. Подобные случаи редки; большинство дел о так называемом преступном бездействии представляет собой дела о действиях, в которых обвиняемый в действительности ссылался на отсутствие mens геа, но был осужден на том основании, что он не принял разумных мер предосторожности для избежания вредных последствий. Здесь снова аргументирование этими последствиями естественно вызывает мысль, что «небрежность» представляет собой безнравственное умонастроение. Но если обвинение заключается исключительно и просто в неисполнении своего долга, то можно ли в защиту обвиняемого сказать, что он не имел преступных намерений? Вероятно, да, кроме того случая, когда небрежность рассматривается как преступление согласно закону, и буква последнего так безусловна, что не допускает никаких иных толкований. Предположим, например, что какая-нибудь женщина обвиняется в том, что вызвала смерть своего ребенка, проявив небрежность в его питании, и при этом будет доказано, что она приняла меры попечения о нем, как она сама добросовестно и с разумным основанием предполагала. Вряд ли было бы возможно обвинить ее в предумышленном убийстве – мёрдэр – и тем менее в убийстве по неосторожности – манслотэр. Эта точка зрения подтверждается тем обстоятельством, что в сравнительно немногочисленных законах, говорящих о преступном бездействии, оно почти всегда описывается как «преднамеренное». В то же время приговоры по обвинениям, возбужденным на основе общего права, хотя и не всегда последовательные, как будто бы показывают, что осуждение при обвинении в преступном бездействии обосновано только в том случае, когда обвиняемый был виновен по меньшей мере в грубой небрежности.
Теперь нам надлежит применить сделанный нами вывод к специальным случаям доказанной неспособности совершить преступление, вследствие отсутствия mens геа. Мы уже рассмотрели вопрос о детях и о лицах, подверженных, можно сказать, «полному» помешательству. Теперь мы перейдем к делам, касающимся специальных умственных дефектов, опьянения и принуждения и специальных случаев, относящихся к корпорациям, т. е. к юридическим лицам.
1. Умственные дефекты. Может быть, что какое-либо лицо хотя и не является настолько умственно дефективным, чтобы было основание относиться к нему, как к сумасшедшему, но страдает отдельными умственными дефектами, которые должны отразиться на отношении к нему уголовного права. Руководящее начало в этом случае дает дело Мак-Негтека (Мс Naghten), который в 1843 г. стрелял в секретаря премьер-министра Друммона и убил его, предполагая, как установили присяжные, что перед ним находится премьер-министр и что он, Мак-Негтен, облечен божественной миссией убить премьер-министра! В одном из очень редких случаев высказывания судьями своего мнения вне судебного заседания, о котором сообщается в литературе, судья Мауль (Maule) и главный судья Тиндаль (Tindal), высказавший мнение как свое собственное, так и остальных судей, утверждали в ответ на вопросы, поставленные им Палатой лордов, что лицо, обвиненное в преступлении, не может быть оправдано вследствие душевной болезни, если только не было доказано, что его безумие препятствовало ему понять значение совершаемого им действия или что, если он и понимал это значение, то не мог понять, что совершаемое им действие преступно. Можно весьма сомневаться, оправдали ли бы в наши дни человека, который выдвинул бы такие доводы защиты, как Мак-Негтен, но принцип, лежащий в основе мнения судей в приведенном случае, представляется все еще имеющим правовую силу.
2. Опьянение. Аналогия между состоянием опьянения и умственного затемнения настолько очевидна, что естественно рассматривать их одно за другим. Но между обоими этими состояниями имеется одно существенное различие, которое имеет серьезное значение в вопросе о виновности, именно – оно заключается в том, что опьянение (в подавляющем большинстве случаев) вызывается поведением самого обвиняемого, причем если это поведение не является в прямом смысле незаконным, то оно во всяком случае безнравственно. Поэтому в таком деле имеет доказательство prima facie дурного поведения. Нам представляется, что правилен тот принцип, по которому не дозволяется аргументировать своим дурным поведением как доводом защиты, хотя оно может служить для опровержения наличия специального намерения, необходимого для совершения данного преступления. Таким образом, хотя в случае привлечения к ответственности за нападение (assault) с целью грабежа основательной защитой против преследования может служить утверждение о таком опьянении обвиняемого, при котором он считал, что наносит удары топором по фонарному столбу, а не по человеческому существу, однако, в этом случае все же не будет оснований оправдать обвиняемого от обвинения в нападении или убийстве, если для его жертвы последует смерть. Тем не менее в 1909 г., публика с удивлением узнала об определении уголовного Апелляционного суда, по которому обвиняемый был оправдан от обвинения в убийстве на том основании, что он был. слишком пьян для того, чтобы понимать опасность, представляемую его действиями для человеческой жизни. Однако, эта доктрина была изменена Верховным судом в 1920 г.: Палата лордов ограничила ее применение при решении дела Берда (Beard) теми случаями, когда в дополнение к злонамеренному состоянию ума требуется еще наличие специального умысла, а последнее несовместимо с состоянием ума обвиняемого.
3. Принуждение (Duress) может быть двух родов – физическое и моральное. То обстоятельство, что лицо, обвиненное в преступлении, было физически принуждено к его совершению благодаря применению силы, превосходящей его собственную, является, конечно, полной защитой против обвинения. Если В, обладая большей силой, чем А, насильно вкладывает в руку последнего револьвер и нажимает на его пальцы так, что получается выстрел, который убивает С, то А невиновен в убийстве. Действительно, выстрел не является его действием. Но случаи морального принуждения более сложны. Если два потерпевших кораблекрушение человека цепляются за одно бревно, которое явно может спасти лишь одного из них, то возможно ли оправдать по обвинению в убийстве того, который столкнет другого в воду, где тот утонет, и таким образом вызовет его смерть? В этом вопросе судебные решения расходятся. С одной стороны, утверждают, что человек вправе совершать любое действие для спасения своей жизни, если только она не подверглась опасности вследствие его собственного незаконного деяния. Но это учение опасно, и оно было отвергнуто в недавнее время единственным известным решением, касающимся этого вопроса, именно решением по делу Миньонет (Mignonette), в котором потерпевшие кораблекрушение моряки обвинялись в том, что убили своего товарища и съели его мясо для своего спасения от голодной смерти. Суд в составе пяти судей вынес приговор о виновности обвиняемых в предумышленном убийстве. Различие между подобным возражением и настоящей самозащитой очевидно. В случае самозащиты жертва сама является нападающей стороной, в первом же случае она невинна. С другой стороны, в тех случаях, когда преступление, к которому обвиняемый был принужден, сравнительно незначительно и прежнее состояние может быть восстановлено, то трудно отрицать, что человек вправе спасти свою жизнь путем совершения такого деяния. Когда у головы человека держат револьвер и ему говорят, что если он не подделает имя А под чеком, то его застрелят, причем он с достаточным основанием верит в исполнение угрозы, то едва ли можно думать, что его следует осудить за подлог.
Право бесспорно допускает в качестве защиты ссылку на определенный вид принуждения. До недавнего времени неопровержимо действовало то положение, что если женщина совершила одно из некоторых видов преступлений в присутствии своего мужа, то она действовала под его принуждением, и это давало ей право на оправдание. Но Акт о судопроизводстве по уголовным делам 1925 г. отменил эту презумпцию. Однако, кроме случаев тризн и предумышленного убийства, действительной защитой для женщины служит доказательство, что она фактически была принуждена к совершению преступления мужем, в присутствии которого оно и совершилось.
4. Корпорации. Наконец, мы подходим к очень трудному вопросу об уголовной ответственности юридических лиц. Если приписываемое преступление не предполагает определенного умонастроения, помимо простого намерения совершить запрещенное действие, то не существует причин, по которым корпорация не могла бы быть признана виновной в его совершении, например, когда оно заключается в том, что корпорация выставила для продажи продукты, не пригодные для употребления их человеком. Действительно, такие обвинения имели место. Но в тех случаях, когда преступление предполагает mens rea, трудно понять, каким образом корпорация может быть обвинена, хотя высказывалось мнение, что она должна считаться уголовно ответственной за действия своих служащих и агентов, но и это последнее утверждение опять-таки совершенно несовместимо с личным и карательным характером санкций уголовного права. Опять-таки, корпорация может, вне сомнения, быть оштрафована, но ее вряд ли можно повесить или посадить в тюрьму. С другой стороны, корпорация (во всяком случае корпорация, представляющая собой совокупность лиц) может действовать только через посредство своих агентов, а эти агенты, будут ли это управляющие ею советники и директоры или просто служащие, естественно несут уголовную ответственность за совершаемые ими действия и могут быть физически наказаны. Желающие познакомиться глубже с очень интересными вопросами, связанными с этой темой, могут изучить ход дела городского совета города Поплер, решенное в 1921 г., хотя оно касалось преступления, которое было уголовным лишь с формально-юридической стороны.
Степень преступности
С учением о mens rea тесно связано то обстоятельство, что уголовное право признает разные степени преступности. Соучастники преступления могут быть главными и дополнительными (акцессорными), при этом главные преступники могут делиться на участников первой и второй степени, а дополнительные могут быть связаны с преступлением в период, предшествующий его совершению или следующий за ним. Но эти различия носят весьма академический характер. Главным участником первой степени является то лицо, которое фактически совершило преступное действие или оказалось виновным в преступном бездействии, либо самолично, либо при помощи невиновного агента, например, ребенка. Главным участником второй степени является лицо, которое, не принимая непосредственного участия присутствовало при совершении преступления и поощряло и содействовало его подготовке, например, человек, сманивающий собаку, оставленную для охраны дома, в то время как его товарищи грабят дом. Дополнительный участник, связанный с преступлением до его совершения, это тот, кто, не присутствуя при его совершении, помогает советами или действиями его совершению и не препятствует ему. Все три вида соучастников подвергаются полному наказанию за совершенное преступление. Дополнительным участником, связанным с преступлением фелонии (felony) после его совершения (в делах о тризн – treason – и о мисдиминор – misdemeanour, все участники считаются главными) является тот, кто помогает преступнику, ободряет его либо укрывает его. Такие дополнительные участники, связанные с преступлением после его совершения, подлежат, в случаях злоумышленного убийства, пожизненным каторжным работам, а в других случаях – двум годам тюремного заключения, хотя бы главный преступник и не предстал перед судом. Опять-таки, женщину нельзя обвинить в том, что она была дополнительным участником после совершения преступления на том только основании, что она укрывала своего мужа или содействовала его сокрытию. Все дополнительные соучастники, связанные с преступлением после его совершения, виновны в фелонии.
Помимо степеней участия в преступлении, английское уголовное право знает еще градацию самих преступлений. О природе полных преступлений, признаваемых им, будет сказано в дальнейших главах. Здесь мы коснемся вопроса о низших степенях, именно о покушении, подстрекательстве и заговоре.
Покушение на совершение преступления представляет собой начальный момент ряда действий, которые, в случае их доведения до естественного завершения, выразятся в совершении преступления. Ясно, что покушение предполагает умысел, и его можно назвать умыслом, выразившимся в действии. Поэтому теоретически ясно, что всякое явное подготовительное действие, совершенное после того, как сложился умысел совершить полное преступление и направленное на его совершение, представляет собой покушение на его совершение; во всяком случае это утверждение относится к тем случаям, когда связь между этим действием и совершением преступления ясна. То обстоятельство, что покушение не удалось, не мешает ему все же быть покушением; но иногда с искусством доказывалось, а порой и считалось, что покушение, которое не могло удасться, не является преступным покушением. Например, один раз было вынесено решение, что нельзя обвинить человека в покушении на кражу из пустого кармана. Однако этот приговор был отменен. Здравый принцип должен гласить, что если обвиняемый сделал все, для того, чтобы подготовиться к совершению полного преступления, исходя из фактов, как он себе их представлял, то оправданием ему не может служить то обстоятельство, что вследствие условий, над которыми он был не властен, его покушение оказалось неосуществимым. Утверждали даже, что в случае, когда обвиняемый отказывается от покушения в момент, когда еще можно предупредить совершение полного преступления, его нельзя обвинить в покушении на его совершение, например, когда обвиняемый зажег спичку с целью поджечь стог сена, но заметив, что за ним следят, потушил ее раньше, чем поднес к стогу. Несомненно, что покушение может принять форму как воздержания от действия, так и положительного действия, например, покушение на самоубийство путем отказа от пищи.
Многие виды покушений трактуются как полные преступления в том отношении, что уголовное право предусматривает для них специальные наказания. В случае, когда это не имеет места, то покушение на преступление считается мисдиминором, подлежащим ведению общего права.
Всякое подстрекательство к совершению преступления есть также мисдиминор общего права. Подстрекательство может, конечно, принимать, разные формы, но оно отличается от дополнительного участия в преступлении до его совершения и от покушения тем, что подстрекатель не принимает физического участия в подготовке преступления. Но в действительности, как указывалось рядом судей, в делах, служащих прецедентами для этого вопроса, подстрекательство или побуждение представляет собой действие, и поэтому оно трудно отличимо от покушения. Различие заключается, повидимому, в том, что поскольку оно всегда предполагает наличие другого лица, которое может противостоять подстрекательству, то оно реже, чем покушение, в обычном смысле слова, завершается совершением полного преступления.
Заговор (Conspiracy) о совершении преступления представляет сам по себе вид преступления; он является мисдиминором (если только закон не оговаривает, что он представляет фелонию), независимо от того, совершено ли задуманное преступление или нет. Утверждают даже, что соглашение совершить действие, которое само по себе и не преступно, но считается безнравственным, представляет собой уголовно наказуемый заговор, несмотря на то, что обвиняемый не мог бы быть наказан за данное умышляемое действие. Обычно в этом случае приводят пример заговора об обольщении женщины, и нет сомнения, что это – правильный пример.
Заговор не может иметь места при наличии одного лица. Он представляет соглашение между двумя или более лицами о достижении общей цели совместным действием.
Классификация преступлений
Наконец, уголовное право знает несколько видов классификации преступлений, которые имеют некоторое практическое значение. Мы упомянем три из них.
Преступления делятся на тризн (treason), фелонию (felony) и мисдиминор (misdemeanour). Эта классификация, сложившаяся исторически, имела раньше чрезвычайно большое значение, но теперь оно существенно уменьшилось. Оставив в стороне тризн[12], можно сказать, что фелония является таким преступлением, по которому осуждение сопровождалось до 1870 г. конфискацией имущества преступника и которое до начала XIX века каралось смертной казнью, за исключением тех немногих случаев, в отношении которых законы специально предусматривали другие кары. Все остальные преступления относятся к группе мисдиминор.
Несмотря на отказ от основных особенностей, которые раньше служили для разграничения фелонии от мисдиминора, остаются еще некоторые из них, имеющие существенное значение. Так, например, осуждение за фелонию сопровождается лишением осужденного права исполнять ряд общественных должностей и получать некоторые виды публичных выгод. Суд может по иску лица, пострадавшего от фелонии, присудить такому лицу возмещение до 100 ф. ст. за счет имущества преступника. Статьи Акта о конфискации, касающиеся конфискации имущества преступника, относятся только к лицам, осужденным за тризн и фелонию. Разные степени преступности признаются, как мы видели, только в отношении фелонии. Человек, совершивший или подготавливающий фелонию, может быть арестован по заявлению частного лица без судебного приказа. Ведущий следствие магистрат может отказаться отдать на поруки лицо, обвиняемое в фелонии. Если к кому-нибудь вчиняют гражданский иск за гражданский деликт, который вместе с тем является и фелонией, то, как мы видели, корона может приостановить рассмотрение иска пока не будет разрешен вопрос об уголовной ответственности.
Пэры, обвииенные в фелонии, имеют право быть судимыми судом пэров. Безапелляционный (т. е. не мотивированный) отвод присяжных возможен только в делах по обвинению в фелонии. Предписания Habeas Corpus Act, которые гарантируют обвиняемому скорый суд, относятся только к лицам, обвиняемым в тризн или фелонии.
Другая классификация преступлений носит чисто процессуальный характер, и мы уже объясняли ее. Эта классификация делит преступления на такие, привлечение по которым требует обвинительного акта (indictable offences), и такие, привлечение по которым проходит в суммарном или упрощенном порядке (summary conviction). Эта классификация в значительной степени заменила старое разделение на фелонию и мисдиминор, но мы уже достаточно обсудили этот вопрос.
Третья и последняя классификация преступлений, хорошо известная лицам, изучающим английское уголовное право, исходит из непосредственной цели, которую преследует лицо, совершившее преступление. Так, существуют преступления, направленные против физической неприкосновенности, против собственности, против религии и нравственности и против репутации. Теперь мы особо рассмотрим указанные четыре группы.
Мы уже раньше видели, что правовое различие между судопроизводством по уголовным и гражданским делам заключается в том, что первые всегда ведутся именем короны. Это различие явно имеет весьма техническое значение, так как оно связано, главным образом, с вопросами процессуальными. Но когда мы пытаемся выяснить, в чем заключается основное различие между уголовным и гражданским правом, т. е. почему данное преступное деяние относится к области уголовных преступлений, а не рассматривается как простое гражданское правонарушение, то нам бывает трудно дать на этот вопрос удовлетворительный ответ. Может быть самый удачный ответ сводится к тому, что всякое деяние, которое по мнению общества заслуживает наказания, в отличие от простого возмещения потерпевшей стороне, должно рассматриваться как уголовное и относиться к области уголовного права. Но когда мы задаем себе вопрос, что собственно понимается под словом «наказание», то мы снова обнаруживаем, как трудно определить это понятие, если только не сказать, что это нечто иное, чем простое возмещение убытка, т. е. восстановление потерпевшей стороны (в меру возможного) в том положении, которое она занимала до совершения обсуждаемого деяния.
Очевидная неудовлетворительность этого вывода вероятно объясняется тем обстоятельством, что взгляды людей на цель или назначение наказания постоянно видоизменяются. Первоначально, может быть, оно рассматривалось, как средство отвращения небесного гнева от общины, оскверненной преступлением, затем как способ удовлетворить мстительность пострадавшей стороны и ее родни, еще позже как род удовлетворения общине за страдание и потрясение, вызванные преступлением, затем как чисто утилитарный способ предотвратить повторение преступления путем устрашения возможных подражателей и, наконец, как способ исправления преступника. При этом такая, сложившаяся исторически, система права, как английская, несет на себе следы почти всех тех стадий, которые переживало назначение наказания.
Об этом нам придется поговорить подробнее, когда мы дойдем до описания наказаний, налагаемых теперь английским уголовным правом. Здесь необходимо только добавить, что трудность при установлении основного или существенного различия между уголовным и гражданским правом еще возрастает от того, что в английском праве некоторые противозаконные действия, как нападение (assault), письменная клевета (libel), ночное воровство со взломом (burglary), проникновение в дом со взломом (house-breaking), присвоение (embezzlement) и многие другие представляют собой одновременно как уголовное, так и гражданское правонарушение и могут быть основанием уголовного преследования и гражданского возмещения. Один выдающийся авторитет указал, что действительное различие между уголовным и гражданским правонарушением заключается в том, что в первом случае корона может снять наказание, в то время как она не в праве освободить от возмещения убытков, причитающихся во втором случае. В основе это утверждение согласно с нормами английского права, но оно не много нам дает при изучении истинной сущности уголовного права.
Однако, если мы обратимся к попытке Блекстона в его знаменитых «Комментариях», написанных около двухсот лет тому назад, определить основную сущность понятия преступления, то нам может быть удастся достичь некоторого успеха. Блекстон говорит о способности совершить преступление; он приписывает неспособность к этому, признаваемую в некоторых случаях английским правом, единственно следующему обстоятельству: «отсутствие или недостаток воли». Несколькими строчками ниже он утверждает, что «для наличия преступления против человеческих законов должны быть, во-первых, преступная воля и, во-вторых, противозаконность действия, вытекающего из этой преступной воли».
Однако Блекстон не обладал способностью отчетливого мышления (он, например, говорит в том же месте о ненамеренном действии, что заключает в себе противоречие терминов); но он очень точно отражает господствовавшие в то время правовые мысли. Несомненно, что в течение долгого времени английское право придерживалось той точки зрения, что всякое преступление предполагает существенную моральную вину. Первоначально уголовное право касалось только правонарушений, которые представляли mala per se, а не являлись только mala quia prohibita. Эта точка зрения выражена в известном афоризме: haud reus nisi mens sit rea. Доктрина о mens rea оставила определенные, хотя и не очень существенные, следы в современном уголовном праве. В то же время огромный рост современного законодательства о мелких полицейских правонарушениях, не предполагающих момента серьезной моральной вины, сильно изменил сферу действия доктрины о mens rea и, естественно, дал ей совершенно новое значение. Рассмотрим сейчас, в какой степени требуется для построения понятия преступления в английском праве наличие момента сознательности.
Преступления заключаются либо в положительном действии, либо в бездействии. Долгие века английское уголовное право, подобно всем примитивным системам, касалось, главным образом, если не исключительно, первого. Самые ранние из известных ему преступлений представляли собой мёрдэр (murder) предумышленное убийство, поджог (arson), насилие над женщиной (rape), разбой (robbery), похищение детей, ночное воровство со взломом (burglary) я т. п.
Это были не просто действия, но такие действия, которые едва ли могут быть совершены несознательно, т. е. в момент, когда человек не сознает значения своих действий. Сверх того, подобно всякому действию, они предполагают умысел, т. е. предвидение некоторых последствий и веру или желание, чтобы соответствующие действия вызвали или могли бы вызвать эти последствия. Так как эти последствия были все явно дурными, то специальный вид умысла, необходимого для их осуществления, стал называться «злоумышлением» (malice), или злым умыслом; обвинение в «злоумышлении» обнаруживается во всяком привлечении к уголовной ответственности.
Возможно, что такое обвинение делалось скорее для предубеждения присяжных против обвиняемого, чем вследствие определенного принципа особой правовой доктрины. Тем не менее такая практика несомненно укрепила доктрину, согласно которой для несения ответственности за преступление обвиняемый должен быть повинен в особом умонастроении, называемым «злым умыслом». Эта точка зрения была определенно принята главным судьей Кеньоном (Kenyon) в 1798 г., когда он отказал в отмене вердикта присяжных о присуждении убытков с кредиторов одного банкрота, которые овладели его собственностью на том основании, что их дебитор совершил акт банкротства, закрыв свой дом и уехав в Лондон. Короткий отрывок следует процитировать по многим причинам. «Банкротство рассматривается как преступление – сказал лорд – и по старым законам банкрот называется преступником. Но принцип естественной справедливости и нашего права заключается в том, что actus non facit reum nisi mens sit rea». Естественно, что бедняга отправился взыскивать некоторые долги, которые подлежали оплате, с целью удовлетворения своих собственных кредиторов. Он не скрывал своего намерения отправиться в Лондон, но он не намеревался этим путем обмануть своих кредиторов. Этот случай может послужить нам для разрешения трудного вопроса, до каких пределов необходима преднамеренность для совершения преступления.
Ответ на этот вопрос находится в очень интересном деле Толсона (Tolson), решенном в 1889 г. большинством девяти судей против шести. Г-жа Толсон добросовестно и на разумных основаниях считала, что ее муж утонул во время путешествия в Америку. Через шесть лет она снова вышла замуж. Двенадцать месяцев спустя после этого появился ее муж, и она была привлечена к ответственности за двоебрачие на основании закона, который определял двоебрачие, как заключение второго брака при жизни прежнего мужа или прежней жены (как было в данном случае) и определенно исключал из-под действия этого закона лиц, которые заключили брак после того, как непрерывно в течение семи лет не получали никаких известий об отсутствующем супруге или об отсутствующей супруге. Это исключение создало как раз всю трудность в деле, ибо оно имело такой вид, как будто законодатель допускал ссылку на неведение лишь по истечении означенных семи лет. Тем не менее суд, несмотря на буквальный смысл закона, отменил приговор, осуждавший обвиненную, на том основании, что у нее не было преступных намерений. Судья Кев (Cave) сказал: «По общему праву всегда считалось достаточной защитой ссылка на честное и разумное убеждение в наличии обстоятельств, которые, если бы они оправдались, превратили бы действие, в котором арестованный обвиняется, в действие добросовестное, т. е. морально безупречное». Этим дело Толсон отличается от другого дела, по которому решение было вынесено на 14 лет ранее и в котором подавляющее большинство судей той же инстанции (против весьма обоснованного особого мнения одного из судей) осудило человека за нарушение закона, предусматривающего уголовное наказание за увод от отца незамужней дочери, не достигшей шестнадцати лет; при этом не было принято во внимание то, что обвиняемый имел разумные основания считать названную девицу уже достигшей шестнадцати лет (что утверждала и она сама). Во всяком случае обвиняемый знал, что он совершает нечто безнравственное. Эти два дела разъясняют значение слов mens геа и показывают, что если по ошибке или по недостатку разума обвиняемый считает обстоятельства таковыми, что его действие не только не является незаконным, но будет и морально безупречным, то он имеет основание быть оправданным.
Существуют лишь два необходимых исключения из этой доктрины: 1) закон может, конечно, постановить, что следовать надо его букве и что его нарушение даже непреднамеренное и морально безупречное все же должно иметь последствием обвинение нарушителя; 2) закон может постановить, что ошибка, происшедшая по незнанию закона, не может служить оправданием. Например, муж, получивший решение nisi по делу о разводе с женой, женился снова до того, как это решение вошло в силу. Он был обвинен в двоеженстве, хотя он добросовестно считал себя в праве заключить новый брак.
Положение становится более сложным, когда мы рассматриваем вопрос о преступной небрежности, т. е. когда дело идет не о положительном действии, но о воздержании от действия, совершение которого требует уголовное право. Подобные случаи редки; большинство дел о так называемом преступном бездействии представляет собой дела о действиях, в которых обвиняемый в действительности ссылался на отсутствие mens геа, но был осужден на том основании, что он не принял разумных мер предосторожности для избежания вредных последствий. Здесь снова аргументирование этими последствиями естественно вызывает мысль, что «небрежность» представляет собой безнравственное умонастроение. Но если обвинение заключается исключительно и просто в неисполнении своего долга, то можно ли в защиту обвиняемого сказать, что он не имел преступных намерений? Вероятно, да, кроме того случая, когда небрежность рассматривается как преступление согласно закону, и буква последнего так безусловна, что не допускает никаких иных толкований. Предположим, например, что какая-нибудь женщина обвиняется в том, что вызвала смерть своего ребенка, проявив небрежность в его питании, и при этом будет доказано, что она приняла меры попечения о нем, как она сама добросовестно и с разумным основанием предполагала. Вряд ли было бы возможно обвинить ее в предумышленном убийстве – мёрдэр – и тем менее в убийстве по неосторожности – манслотэр. Эта точка зрения подтверждается тем обстоятельством, что в сравнительно немногочисленных законах, говорящих о преступном бездействии, оно почти всегда описывается как «преднамеренное». В то же время приговоры по обвинениям, возбужденным на основе общего права, хотя и не всегда последовательные, как будто бы показывают, что осуждение при обвинении в преступном бездействии обосновано только в том случае, когда обвиняемый был виновен по меньшей мере в грубой небрежности.
Теперь нам надлежит применить сделанный нами вывод к специальным случаям доказанной неспособности совершить преступление, вследствие отсутствия mens геа. Мы уже рассмотрели вопрос о детях и о лицах, подверженных, можно сказать, «полному» помешательству. Теперь мы перейдем к делам, касающимся специальных умственных дефектов, опьянения и принуждения и специальных случаев, относящихся к корпорациям, т. е. к юридическим лицам.
1. Умственные дефекты. Может быть, что какое-либо лицо хотя и не является настолько умственно дефективным, чтобы было основание относиться к нему, как к сумасшедшему, но страдает отдельными умственными дефектами, которые должны отразиться на отношении к нему уголовного права. Руководящее начало в этом случае дает дело Мак-Негтека (Мс Naghten), который в 1843 г. стрелял в секретаря премьер-министра Друммона и убил его, предполагая, как установили присяжные, что перед ним находится премьер-министр и что он, Мак-Негтен, облечен божественной миссией убить премьер-министра! В одном из очень редких случаев высказывания судьями своего мнения вне судебного заседания, о котором сообщается в литературе, судья Мауль (Maule) и главный судья Тиндаль (Tindal), высказавший мнение как свое собственное, так и остальных судей, утверждали в ответ на вопросы, поставленные им Палатой лордов, что лицо, обвиненное в преступлении, не может быть оправдано вследствие душевной болезни, если только не было доказано, что его безумие препятствовало ему понять значение совершаемого им действия или что, если он и понимал это значение, то не мог понять, что совершаемое им действие преступно. Можно весьма сомневаться, оправдали ли бы в наши дни человека, который выдвинул бы такие доводы защиты, как Мак-Негтен, но принцип, лежащий в основе мнения судей в приведенном случае, представляется все еще имеющим правовую силу.
2. Опьянение. Аналогия между состоянием опьянения и умственного затемнения настолько очевидна, что естественно рассматривать их одно за другим. Но между обоими этими состояниями имеется одно существенное различие, которое имеет серьезное значение в вопросе о виновности, именно – оно заключается в том, что опьянение (в подавляющем большинстве случаев) вызывается поведением самого обвиняемого, причем если это поведение не является в прямом смысле незаконным, то оно во всяком случае безнравственно. Поэтому в таком деле имеет доказательство prima facie дурного поведения. Нам представляется, что правилен тот принцип, по которому не дозволяется аргументировать своим дурным поведением как доводом защиты, хотя оно может служить для опровержения наличия специального намерения, необходимого для совершения данного преступления. Таким образом, хотя в случае привлечения к ответственности за нападение (assault) с целью грабежа основательной защитой против преследования может служить утверждение о таком опьянении обвиняемого, при котором он считал, что наносит удары топором по фонарному столбу, а не по человеческому существу, однако, в этом случае все же не будет оснований оправдать обвиняемого от обвинения в нападении или убийстве, если для его жертвы последует смерть. Тем не менее в 1909 г., публика с удивлением узнала об определении уголовного Апелляционного суда, по которому обвиняемый был оправдан от обвинения в убийстве на том основании, что он был. слишком пьян для того, чтобы понимать опасность, представляемую его действиями для человеческой жизни. Однако, эта доктрина была изменена Верховным судом в 1920 г.: Палата лордов ограничила ее применение при решении дела Берда (Beard) теми случаями, когда в дополнение к злонамеренному состоянию ума требуется еще наличие специального умысла, а последнее несовместимо с состоянием ума обвиняемого.
3. Принуждение (Duress) может быть двух родов – физическое и моральное. То обстоятельство, что лицо, обвиненное в преступлении, было физически принуждено к его совершению благодаря применению силы, превосходящей его собственную, является, конечно, полной защитой против обвинения. Если В, обладая большей силой, чем А, насильно вкладывает в руку последнего револьвер и нажимает на его пальцы так, что получается выстрел, который убивает С, то А невиновен в убийстве. Действительно, выстрел не является его действием. Но случаи морального принуждения более сложны. Если два потерпевших кораблекрушение человека цепляются за одно бревно, которое явно может спасти лишь одного из них, то возможно ли оправдать по обвинению в убийстве того, который столкнет другого в воду, где тот утонет, и таким образом вызовет его смерть? В этом вопросе судебные решения расходятся. С одной стороны, утверждают, что человек вправе совершать любое действие для спасения своей жизни, если только она не подверглась опасности вследствие его собственного незаконного деяния. Но это учение опасно, и оно было отвергнуто в недавнее время единственным известным решением, касающимся этого вопроса, именно решением по делу Миньонет (Mignonette), в котором потерпевшие кораблекрушение моряки обвинялись в том, что убили своего товарища и съели его мясо для своего спасения от голодной смерти. Суд в составе пяти судей вынес приговор о виновности обвиняемых в предумышленном убийстве. Различие между подобным возражением и настоящей самозащитой очевидно. В случае самозащиты жертва сама является нападающей стороной, в первом же случае она невинна. С другой стороны, в тех случаях, когда преступление, к которому обвиняемый был принужден, сравнительно незначительно и прежнее состояние может быть восстановлено, то трудно отрицать, что человек вправе спасти свою жизнь путем совершения такого деяния. Когда у головы человека держат револьвер и ему говорят, что если он не подделает имя А под чеком, то его застрелят, причем он с достаточным основанием верит в исполнение угрозы, то едва ли можно думать, что его следует осудить за подлог.
Право бесспорно допускает в качестве защиты ссылку на определенный вид принуждения. До недавнего времени неопровержимо действовало то положение, что если женщина совершила одно из некоторых видов преступлений в присутствии своего мужа, то она действовала под его принуждением, и это давало ей право на оправдание. Но Акт о судопроизводстве по уголовным делам 1925 г. отменил эту презумпцию. Однако, кроме случаев тризн и предумышленного убийства, действительной защитой для женщины служит доказательство, что она фактически была принуждена к совершению преступления мужем, в присутствии которого оно и совершилось.
4. Корпорации. Наконец, мы подходим к очень трудному вопросу об уголовной ответственности юридических лиц. Если приписываемое преступление не предполагает определенного умонастроения, помимо простого намерения совершить запрещенное действие, то не существует причин, по которым корпорация не могла бы быть признана виновной в его совершении, например, когда оно заключается в том, что корпорация выставила для продажи продукты, не пригодные для употребления их человеком. Действительно, такие обвинения имели место. Но в тех случаях, когда преступление предполагает mens rea, трудно понять, каким образом корпорация может быть обвинена, хотя высказывалось мнение, что она должна считаться уголовно ответственной за действия своих служащих и агентов, но и это последнее утверждение опять-таки совершенно несовместимо с личным и карательным характером санкций уголовного права. Опять-таки, корпорация может, вне сомнения, быть оштрафована, но ее вряд ли можно повесить или посадить в тюрьму. С другой стороны, корпорация (во всяком случае корпорация, представляющая собой совокупность лиц) может действовать только через посредство своих агентов, а эти агенты, будут ли это управляющие ею советники и директоры или просто служащие, естественно несут уголовную ответственность за совершаемые ими действия и могут быть физически наказаны. Желающие познакомиться глубже с очень интересными вопросами, связанными с этой темой, могут изучить ход дела городского совета города Поплер, решенное в 1921 г., хотя оно касалось преступления, которое было уголовным лишь с формально-юридической стороны.
Степень преступности
С учением о mens rea тесно связано то обстоятельство, что уголовное право признает разные степени преступности. Соучастники преступления могут быть главными и дополнительными (акцессорными), при этом главные преступники могут делиться на участников первой и второй степени, а дополнительные могут быть связаны с преступлением в период, предшествующий его совершению или следующий за ним. Но эти различия носят весьма академический характер. Главным участником первой степени является то лицо, которое фактически совершило преступное действие или оказалось виновным в преступном бездействии, либо самолично, либо при помощи невиновного агента, например, ребенка. Главным участником второй степени является лицо, которое, не принимая непосредственного участия присутствовало при совершении преступления и поощряло и содействовало его подготовке, например, человек, сманивающий собаку, оставленную для охраны дома, в то время как его товарищи грабят дом. Дополнительный участник, связанный с преступлением до его совершения, это тот, кто, не присутствуя при его совершении, помогает советами или действиями его совершению и не препятствует ему. Все три вида соучастников подвергаются полному наказанию за совершенное преступление. Дополнительным участником, связанным с преступлением фелонии (felony) после его совершения (в делах о тризн – treason – и о мисдиминор – misdemeanour, все участники считаются главными) является тот, кто помогает преступнику, ободряет его либо укрывает его. Такие дополнительные участники, связанные с преступлением после его совершения, подлежат, в случаях злоумышленного убийства, пожизненным каторжным работам, а в других случаях – двум годам тюремного заключения, хотя бы главный преступник и не предстал перед судом. Опять-таки, женщину нельзя обвинить в том, что она была дополнительным участником после совершения преступления на том только основании, что она укрывала своего мужа или содействовала его сокрытию. Все дополнительные соучастники, связанные с преступлением после его совершения, виновны в фелонии.
Помимо степеней участия в преступлении, английское уголовное право знает еще градацию самих преступлений. О природе полных преступлений, признаваемых им, будет сказано в дальнейших главах. Здесь мы коснемся вопроса о низших степенях, именно о покушении, подстрекательстве и заговоре.
Покушение на совершение преступления представляет собой начальный момент ряда действий, которые, в случае их доведения до естественного завершения, выразятся в совершении преступления. Ясно, что покушение предполагает умысел, и его можно назвать умыслом, выразившимся в действии. Поэтому теоретически ясно, что всякое явное подготовительное действие, совершенное после того, как сложился умысел совершить полное преступление и направленное на его совершение, представляет собой покушение на его совершение; во всяком случае это утверждение относится к тем случаям, когда связь между этим действием и совершением преступления ясна. То обстоятельство, что покушение не удалось, не мешает ему все же быть покушением; но иногда с искусством доказывалось, а порой и считалось, что покушение, которое не могло удасться, не является преступным покушением. Например, один раз было вынесено решение, что нельзя обвинить человека в покушении на кражу из пустого кармана. Однако этот приговор был отменен. Здравый принцип должен гласить, что если обвиняемый сделал все, для того, чтобы подготовиться к совершению полного преступления, исходя из фактов, как он себе их представлял, то оправданием ему не может служить то обстоятельство, что вследствие условий, над которыми он был не властен, его покушение оказалось неосуществимым. Утверждали даже, что в случае, когда обвиняемый отказывается от покушения в момент, когда еще можно предупредить совершение полного преступления, его нельзя обвинить в покушении на его совершение, например, когда обвиняемый зажег спичку с целью поджечь стог сена, но заметив, что за ним следят, потушил ее раньше, чем поднес к стогу. Несомненно, что покушение может принять форму как воздержания от действия, так и положительного действия, например, покушение на самоубийство путем отказа от пищи.
Многие виды покушений трактуются как полные преступления в том отношении, что уголовное право предусматривает для них специальные наказания. В случае, когда это не имеет места, то покушение на преступление считается мисдиминором, подлежащим ведению общего права.
Всякое подстрекательство к совершению преступления есть также мисдиминор общего права. Подстрекательство может, конечно, принимать, разные формы, но оно отличается от дополнительного участия в преступлении до его совершения и от покушения тем, что подстрекатель не принимает физического участия в подготовке преступления. Но в действительности, как указывалось рядом судей, в делах, служащих прецедентами для этого вопроса, подстрекательство или побуждение представляет собой действие, и поэтому оно трудно отличимо от покушения. Различие заключается, повидимому, в том, что поскольку оно всегда предполагает наличие другого лица, которое может противостоять подстрекательству, то оно реже, чем покушение, в обычном смысле слова, завершается совершением полного преступления.
Заговор (Conspiracy) о совершении преступления представляет сам по себе вид преступления; он является мисдиминором (если только закон не оговаривает, что он представляет фелонию), независимо от того, совершено ли задуманное преступление или нет. Утверждают даже, что соглашение совершить действие, которое само по себе и не преступно, но считается безнравственным, представляет собой уголовно наказуемый заговор, несмотря на то, что обвиняемый не мог бы быть наказан за данное умышляемое действие. Обычно в этом случае приводят пример заговора об обольщении женщины, и нет сомнения, что это – правильный пример.
Заговор не может иметь места при наличии одного лица. Он представляет соглашение между двумя или более лицами о достижении общей цели совместным действием.
Классификация преступлений
Наконец, уголовное право знает несколько видов классификации преступлений, которые имеют некоторое практическое значение. Мы упомянем три из них.
Преступления делятся на тризн (treason), фелонию (felony) и мисдиминор (misdemeanour). Эта классификация, сложившаяся исторически, имела раньше чрезвычайно большое значение, но теперь оно существенно уменьшилось. Оставив в стороне тризн[12], можно сказать, что фелония является таким преступлением, по которому осуждение сопровождалось до 1870 г. конфискацией имущества преступника и которое до начала XIX века каралось смертной казнью, за исключением тех немногих случаев, в отношении которых законы специально предусматривали другие кары. Все остальные преступления относятся к группе мисдиминор.
Несмотря на отказ от основных особенностей, которые раньше служили для разграничения фелонии от мисдиминора, остаются еще некоторые из них, имеющие существенное значение. Так, например, осуждение за фелонию сопровождается лишением осужденного права исполнять ряд общественных должностей и получать некоторые виды публичных выгод. Суд может по иску лица, пострадавшего от фелонии, присудить такому лицу возмещение до 100 ф. ст. за счет имущества преступника. Статьи Акта о конфискации, касающиеся конфискации имущества преступника, относятся только к лицам, осужденным за тризн и фелонию. Разные степени преступности признаются, как мы видели, только в отношении фелонии. Человек, совершивший или подготавливающий фелонию, может быть арестован по заявлению частного лица без судебного приказа. Ведущий следствие магистрат может отказаться отдать на поруки лицо, обвиняемое в фелонии. Если к кому-нибудь вчиняют гражданский иск за гражданский деликт, который вместе с тем является и фелонией, то, как мы видели, корона может приостановить рассмотрение иска пока не будет разрешен вопрос об уголовной ответственности.
Пэры, обвииенные в фелонии, имеют право быть судимыми судом пэров. Безапелляционный (т. е. не мотивированный) отвод присяжных возможен только в делах по обвинению в фелонии. Предписания Habeas Corpus Act, которые гарантируют обвиняемому скорый суд, относятся только к лицам, обвиняемым в тризн или фелонии.
Другая классификация преступлений носит чисто процессуальный характер, и мы уже объясняли ее. Эта классификация делит преступления на такие, привлечение по которым требует обвинительного акта (indictable offences), и такие, привлечение по которым проходит в суммарном или упрощенном порядке (summary conviction). Эта классификация в значительной степени заменила старое разделение на фелонию и мисдиминор, но мы уже достаточно обсудили этот вопрос.
Третья и последняя классификация преступлений, хорошо известная лицам, изучающим английское уголовное право, исходит из непосредственной цели, которую преследует лицо, совершившее преступление. Так, существуют преступления, направленные против физической неприкосновенности, против собственности, против религии и нравственности и против репутации. Теперь мы особо рассмотрим указанные четыре группы.
Глава X Преступления против физической неприкосновенности
Среди этой группы преступлений наиболее важным является убийство или причинение смерти человеку.
Конечно, не всякое причинение смерти представляет собой незаконное деяние. Палач, приводящий в исполнение смертный приговор, вынесенный законным образом, хирург, который тщательно и со знанием дела, произведя опасную, но необходимую операцию, причиняет смерть – оба они выполняют только свои обязанности. Машинист курьерского поезда, наезжающий на неосторожного или несчастливого пешехода, который попал ночью на железнодорожную линию, должен с точки зрения как правовой, так и нравственной считаться невиновным. Смерть представляет собой в этих случаях, если не в научном смысле, то в просторечии «несчастный случай». Если констебль или частное лицо, выполняющее свою бесспорную обязанность предупреждать совершение фелонии, или лицо, находящееся в состоянии самообороны, убьет человека, то они совершат убийство, допускаемое законом. Человек, который внезапно впал в состояние аффекта вследствие ущерба, причиненного его чести и, напав на причинителя, убил его, считается достойным «прощения», но не оправдания, а это «прощение» сводится к тому, что его преступление признается не предумышленным убийством – мёрдэр (murder), а причинением смерти, именуемым манслотэр (manslaughter).
Однако все эти виды причинения смерти, хотя бы и без вины причинителя, вызывают необходимость расследования и, действительно, являются предметом так называемого коронерского следствия, которое представляет собой очень древний институт, возникший самое позднее в тридцатом веке.
Когда происходит неожиданная или таинственная смерть, то коронер (должностное лицо графского или городского самоуправления) обязан произвести следствие об обстоятельствах смерти, обычно с участием жюри, состоящим минимально из семи и максимально из одиннадцати «добрых» и хорошего поведения человек. Следствие может никого не обвинить, и никто, кроме лиц, вызванных в качестве свидетелей или участников жюри, не обязан являться, если только сам того не пожелает. Коронерское следствие весьма часто завершается вердиктом о «смерти от несчастного случая», «смерти, последовавшей по естественным причинам» и т. п. Но жюри вправе вынести вердикт о виновности в убийстве в отношении любого человека, и если такой вердикт будет им вынесен, то этот человек берется под стражу и теоретически может быть предан суду на основании одного этого вердикта. Однако обыкновенно обвиняемый передается теперь магистрату в обычном порядке для предварительного расследования обвинения. Если магистрат принимает решение в пользу обвинительного заключения, то обвиняемый может судиться на основании постановления магистрата. Если последний решает, что нет оснований для передачи дела в суд, то вердикт коронерского жюри обычно не осуществляется, а по недавно изданному закону в случае, когда магистрат ведет расследование по делу человека, подозреваемого в убийстве в то время, когда еще не закончено коронерское следствие, то последнее откладывается до окончания первого.
Виновное причинение смерти бывает двух родов – умышленное убийство – мёрдэр (murder) и убийство по неосторожности – манслотэр (manslaughter).
Мёрдэр, являющийся самым серьезным из преступлений (кроме «высшей измены» – hight treason), известных английскому праву, определяется как «намеренное и предумышленное причинение смерти». Но это определение, хотя и не установленное законом, но полезное, нуждается в некоторых объяснениях для того, чтобы можно было понять истинную правовую сущность понятия мёрдэр.
Надо предварительно указать, что мёрдэр может быть совершен без всякого непосредственного соприкосновения убийцы с его жертвой и даже без применения силы. Человек, посылающий по почте отравленный шоколад с тем умыслом, чтобы получатель его съел, или человек, подстрекающий другого взойти на лестницу, зная что она завершается неогражденной площадкой над пропастью или рекой, считается виновным в мёрдэр, если его замысел удается.
В этих случаях имеется, конечно, обдуманное намерение причинить смерть своей жертве. Но грубая неосторожность, которую фактически нельзя отличить от умысла, также может быть основанием для осуждения за мёрдэр, например в случае, когда кто-нибудь стреляет в толпу из пулемета, не задумываясь над тем, убьет ли он кого-нибудь или нет и при этом убивает. Тот же результат получится в случае, когда шофер, стремясь к большой скорости, въедет на людную улицу, не заботясь о безопасности пешеходов (разве за исключением тех дел, в которых суд проявляет необычайную нерешительность или расположение к автомобилистам).
В-третьих, хотя уже из сказанного ясно, что намерение убить или преступное безразличие к возможной смерти человека является достаточным доказательством наличия злого умысла для установления мёрдэр, но с точки зрения закона, конечно, совершенно несущественно, что фактической жертвой преступного деяния оказался не тот, кого преступник наметил своей жертвой. Если А и Б идут рядом, и В стреляет в А с намерением его убить, но в действительности убивает Б, своего лучшего друга, то В ничуть не меньше виновен в убийстве Б. Мы можем сделать еще шаг дальше и сказать, что даже в случаях, когда обвиняемый не предполагал, что следствием его действий будет убийство и не проявил неосторожности, он все же может быть виновен в мёрдэр, если последовало убийство. Если обвиняемый противодействует лицу, которое ему известно в качестве должностного лица ведомства юстиции, находящегося при исполнении своих обязанностей, например, если обвиняемый пытался освободить арестованного, которого это должностное лицо препровождает в тюрьму и в результате этого последует чья-либо смерть, то совершенное преступление представляет собой мёрдэр. То же правило применяется ко всем случаям покушения на совершение фелонии, при которых действия обвиняемого влекут за собой убийство, например, человек, намеревавшийся причинить другому лицу тяжелые физические повреждения или совершить насилие над женщиной, вызывает его или ее смерть, последовавшую вследствие испуга или повреждения. Хотя в этом случае не было намерения причинить смерть, но имеется доказательства «злого умысла», которого достаточно для квалификации преступления, как мёрдэр.
Существует любопытное правило очень древнего происхождения, по которому не может быть обвинения в мёрдэр, если человек, подвергшийся нападению, прожил год и один день после причинения ему повреждений. Одно время действовала традиция, согласно которой нельзя было преследовать за совершение преступления мёрдэр, если тело убитого не найдено. Несомненно было бы очень неудобно, если бы после повешения Б за убийство А, последний появился бы публично живым и здоровым. Но теперь как будто установлено недавним решением Уголовного апелляционного суда, что если для объяснения отсутствия тела жертвы имеются достаточные доказательства, то обвиняемый может быть судим по обвинению в мёрдэр и осужден.
Одна из наиболее серьезных особенностей обвинения в мёрдэр заключается в том, что оно обычно сопровождается смертным приговором, так как у судьи в этом случае нет свободы выбора. Но смертный приговор не может быть вынесен женщине, которую присяжные признают беременной, или лицу моложе восемнадцати лет. Конечно, при осуществлении королевской прерогативы на право помилования, смертная казнь может быть заменена и нередко фактически заменяется другим наказанием, но в некоторых случаях общественное мнение бывает задето самим приговором к смертной казни. Характерным примером может служить случай, когда в приступе расстройства душевного равновесия мать убивает новорожденного ребенка, но при этом она не настолько душевно больна, чтобы на этом основании можно было бы построить оправдание. После того как преступление этого рода было в течение столетия предметом судебных протестов и возражений с разных сторон, его стали теперь квалифицировать как детоубийство, не подлежащее смертной казни. Близок к нему гораздо более новый вид преступления – умерщвление плода (child destruction) или намеренное и противоправное причинение смерти ребенку, который еще не рожден, но мог бы быть рожден живым. Оба эти новых вида преступлений считаются фелонией; умерщвление плода не может быть отнесено к числу манслотэр, который предполагает убийство человека, имеющего самостоятельное существование, и, повидимому, детоубийство также не относят к этой категории преступлений.
Манслотэр может быть определен как преступное убийство, лишенное всех тех особенностей, которые, как мы, видели, считаются доказательствами (естественными или искусственными) наличия «злого предумышления». Например, когда вследствие беззаконного (но не носящего характер фелонии) поведения А причиняет смерть Б, не имея такого намерения, то А виновен в преступлении манслотэр, а не в мёрдэр, как и a fortiori в случае, когда опять-таки без всякого намерения причинить смерть Б или кому-нибудь другому, А причинит смерть Б вследствие неосторожного, но не незаконного действия. Мы видели также, что обвинение в мёрдэр может быть сведено к обвинению в манслотэр при доказательстве того, что обвиняемый был провоцирован на убийство или побужден к нему оскорблением, причем эта провокация или оскорбление были рассчитаны на то, чтобы лишить обвиняемого способности контролировать свои действия. Если смерть наступает во время спортивных занятий или состязаний и не имеется доказательства, что игра велась нечестно или неправильно, то убийство не считается сознательным и потому не рассматривается как противоправное. Но если спортивное состязание само по себе незаконно, как например боксерское состязание на приз, или если имеется доказательство несоблюдения правил состязания (хотя бы и без намерения причинить смерть), то в случае наступления смерти должно возникнуть обвинение в манслотэр. Повидимому, никакое доказательство неосторожности со стороны автомобилиста не может служить основанием для более серьезного обвинения, чем обвинение в манслотэр. Вероятно, не существует ни одного серьезного преступления, при котором наказание могло бы колебаться в большей степени, чем при манслотэр, когда оно колеблется от пожизненных каторжных работ до простого наложения штрафа.
Другое отличие манслотэр от мёрдэр заключается в том, что одно уже покушение на совершение мёрдэр представляет само по себе фелонию, наказуемую пожизненными каторжными работами; в то же время покушение на совершение манслотэр вообще невозможно, так как манслотэр предполагает отсутствие того «злого предумышления», которое представляет существенный момент всякого покушения.
Самым обычным из всех преступлений против физической неприкосновенности является преступление «нападения» (assault), которое охватывает ряд преступных действий, начиная с весьма серьезных преступлений и кончая пустячными и чисто техническими проступками. С общей точки зрения нападение предполагает фактическое соприкосновение тела лица пострадавшего либо непосредственно с телом обвиняемого либо с орудием, примененным последним. Но закон гласит иное. Сущность «нападения» – assault заключается в «причинении страха», а не физических страданий; в буквальном смысле, как указывает само название, преступление заключается в том, что один человек набрасывается на другого (ad salire). Таким образом, всякое движение тела человека, обвиняемого в нападении, которое заставит человека, в достаточной степени уравновешенного, предполагать нападение на себя, является assault. Если нападение действительно совершится, то оно подойдет также под понятие «побоев» (battery). Расширительное толкование этого положения привело к тому, что незаконное задержание (false imprisonment) рассматривается как «нападение», если даже жалобщик фактически не подвергся физическому насилию, например, в случае, когда обвиняемый всего-навсего повернул ключ в двери той комнаты, в которой сидел жалобщик.
Повседневные или, как их называют, «обычные» нападения наказуемы в порядке суммарной юрисдикции путем процедуры перед магистратом и обыкновенно караются штрафом или краткосрочным тюремным заключением или тем и другим вместе, в зависимости от обстоятельств дела. Кроме того, обычное нападение имеет своеобразную правовую особенность: хотя обыкновенно оно сопровождается как гражданским иском, так и уголовным преследованием, но магистраты, перед которыми – разбирается дело, могут, если сочтут нужным, осудить обвиняемого и наложить на него штраф или наказать тюремным заключением, но могут в то же время выдать ему удостоверение в том, что считают нападение оправданным или таким незначительным, что оно не заслуживает дальнейшего наказания. После того как приговор произнесен, это удостоверение служит безусловным препятствием для всякого дальнейшего преследования как уголовного, так и гражданского по этому делу. Тот же результат получится, если магистраты признают, что нападение не доказано или что оно настолько незначительно, что не заслуживает наказания, и выдадут соответствующее удостоверение.
Но, конечно, существует много видов нападения гораздо более серьезного характера либо потому, что они сопровождаются тяжелыми повреждениями, либо потому, что они представляют покушение на совершение более серьезного преступления. Невозможно дать исчерпывающий список таких нападений. Они охватывают злоумышленное ранение и другие виды нападений, фактически сопровождающиеся телесными повреждениями, нападения на должностных лиц мирового суда, находящихся при исполнении своих служебных обязанностей, нападение с оскорблением нравственности, удушение с намерением совершить преступление, преследование по которому требует обвинительного акта, нападения с намерением нанести тяжелые телесные повреждения и вообще с намерением совершить фелонию. Некоторые из этих нападений представляют сами по себе фелонию, некоторые являются только мисдиминором. Но почти все они являются преступными деяниями, требующими для преследования обвинительного акта (indictable offence), и караются тяжелыми наказаниями, которые колеблются от десяти лет каторжных работ до одного года тюремного заключения с тяжелыми работами.
Особенно тяжелый вид нападения представляет насилие (rape) и сходные преступления, направленные против женщин и детей. Эти преступления считаются не только самыми тяжелыми преступлениями антиобщественного характера, но при своем осуществлении с применением силы попадают непосредственно в ряд преступных деяний, направленных против физической неприкосновенности. Вообще говоря, согласие жертвы служит основанием для полного прекращения преследования по такому преступлению, так как сама сущность всех видов нападения предполагает, что они совершаются против желания жертв нападения. Но в случае, когда такие преступные деяния направлены против детей слишком малолетних для того, чтобы они могли понять сущность причиняемого вреда, то право уже давно отказалось от признания доводом защиты согласие пострадавшего. Теперь на основании Актов об исправлении уголовного права (Criminal Law Amendment Acts) всякие половые сношения, как при осуществлении их, так и при покушении на их осуществление, между мужчиной и девочкой моложе шестнадцати лет считаются преступлением мисдиминор со стороны мужчины, которое карается двумя годами тюремного заключения и тяжелой работой. В случае же, когда девочка моложе тринадцати лет, то совершение такого преступного деяния квалифицируется как насилие и карается соответствующим образом, т. е. пожизненными каторжными работами. Во всех таких случаях согласие девочки не имеет значения, но если девочка старше тринадцати лет, но моложе шестнадцати, а обвиняемый сам не старше двадцати трех лет, то аргумент защиты, что он с достаточным основанием верил, что девушка старше шестнадцати лет, может в случае, если ему будет оказано доверие, служить основанием для оправдания при первичном обвинении такого рода, если только девушка соглашалась на этот акт.
Имеются сложные случаи, в которых согласие взрослой женщины было получено путем обмана, или когда половые сношения были осуществлены в тс время, как женщина не была в состоянии сопротивляться. Хотя приговоры по более ранним делам этого рода не вполне согласуются друг с другом, но теперь как будто бы вполне установлено, что в случае, когда мужчина имеет сношения с женщиной, находящейся в безсознательном состоянии (вследствие болезни или опьянения) или когда он принимает облик ее мужа или совершает это преступление под предлогом совершения каких-нибудь других действий, то он виновен в насилии и соответствующим образом карается.
С только что рассматриваемыми преступлениями тесно связано похищение детей, находящихся под надзором родителей или законных опекунов. Вообще говоря, это определение относится ко всем случаям, касающимся детей младше четырнадцати лет, какова бы ни была конечная цель такого действия. Совершенно достаточно того, что обвиняемый сманил ребенка (или a fortiori унес его) от законных охранителей или укрыл его, зная, что он похищен, с намерением лишить ребенка законных охранителей. Когда незамужних девушек моложе шестнадцати лет кто-либо уводит из-под надзора родителей или законных опекунов или содействует такому уводу, то это считается мисдиминором, предусмотренным законом. Но в этом случае как будто бы требуется доказать, что обвиняемый действительно знал, что девушка была под законной охраной или опекой. В случае похищения девушки моложе восемнадцати лет, и если это сделано в целях проституции, оно считается «мисдиминором», караемым двумя годами тюремного заключения с тяжелой работой; действенность этого закона, однако, несколько ослабляется той оговоркой, что в случае, если обвиняемый убедит присяжных, что он считал девушку уже достигшей восемнадцати лет, то это служит достаточным возражением против обвинения.
Можно было заметить, что во всех случаях похищения согласие похищенной не имеет никакого значения. Преступное деяние формально направлено не против нее, но против ее родителей или опекунов. Но другое предписание Акта об исправлении уголовного права 1885 г. (Criminal Law Amendment Act 1885) предназначено для особо тяжелых случаев незаконного задержания женщины, которую удерживают в доме терпимости или в другом месте в целях проституции либо путем непосредственного применения силы, либо косвенным путем, как, например, путем отнятия у ней одежды. Такое преступление карается двумя годами тюремного заключения с тяжелой работой. Подобное же наказание налагается на всякого кто принимает участие в отправке ребенка или несовершеннолетнего за пределы Соединенного Королевства для участия в публичных представлениях с целью извлечения прибыли, за исключением тех случаев, когда имеется разрешение полицейского магистрата. Здесь невозможно перечислить все наказуемые законом преступления, совершаемые в отношении детей (притом, увы, нередко их родителями). Но для всякого, кто интересуется этим вопросом, изучение Акта о детях 1908 г. (Children Act 1908) и Акта о детях и несовершеннолетних 1933 г. (Children and Joung Persons Act 1933) будет очень полезно.
Однако не надо думать, что преступные деяния, направленные против физической неприкосновенности, обязательно предполагают применение силы. Могут быть предательские нападения без всякого применения силы, а в некоторых случаях содействие самой жертвы делает излишним применение силы для осуществления преступления.
Из первых случаев надо упомянуть очень тяжелое преступление, заключающееся в покушении на жизнь или здоровье другого лица посредством ядовитых или опасных для жизни снадобий. Если последует смерть жертвы, то, как мы видели, это преступление квалифицируется не ниже, чем мёрдэр. Но если даже смерть не наступит, то оно считается фелонией, наказуемой десятью годами каторжных работ, если же совершается в отношении женщины с целью вызвать выкидыш, то оно может караться пожизненной каторгой. В последнем случае, если женщина соглашается на прием лекарства, зная его назначение, то она также считается виновной в преступном деянии. В то же время совершение операции путем применения инструментов или других средств для той же цели считается преступлением, за совершение которого наказуется лицо, производящее операцию, и лицо подвергшееся ей, так же как и за предшествующее преступление.
Остающиеся два преступления против физической неприкосновенности, которых можно коснуться вкратце, заключаются в тесно связанных между собой пиратстве (piracy) и торговле невольниками (slave trading). Они не только часто совершаются (или совершались) совместно, но у них то сходство, что они представляют собой преступные деяния, нарушающие не только английское, но и международное право. Оставляя в стороне последнее, поскольку оно не относится к нашей теме, мы кратко обсудим их как преступные деяния, нарушающие английское право и наказуемые английскими судами.
Пиратство заключается в захвате судна в открытом море у лиц, в распоряжении которых оно законно находится, с намерением отнять само судно или его груз способом, который квалифицировался бы как разбой (robbery), если бы был осуществлен на суше. По английскому Акту о пиратстве 1837 г. (English Piracy Act 1837) всякое лицо, которое с указанным намерением или непосредственно после осуществления такого намерения совершит нападение, причинит ранение или произведет любое другое действие, которое может подвергнуть опасности жизнь какого-либо лица на судне, считается виновным в фелонии и, в случае осуждения, приговаривается к смертной казни. Законы устанавливают многочисленные другие виды пиратства, например, враждебные действия на море в военное время по поручению врагов против британских подданных со стороны лиц, рожденных в подданстве короля Англии, или со стороны натурализовавшихся иноземцев, абордирование торговых судов и выбрасывание их груза за борт, передача судна пиратам, торговля с ними или снаряжение для них судов. Эти виды пиратства, установленные законами, считаются фелонией, наказуемой пожизненными каторжными работами. В то же время отказ от сопротивления нападению пиратов при перевозке ружей или вооружения считается менее тяжелым преступлением, квалифицируется как мисдиминор, если происходит в торговом судоходстве и наказуется в случае обвинения шестью месяцами тюремного заключения.
Многочисленные виды деяний, составляющие преступление, которое именуется торговлей невольниками, перечислены в Акте о торговле невольниками 1824 г. (Slave Trade Act 1824) и охватывают много видов косвенного участия в торговле и все виды прямого участия. Торговля невольниками карается четырнадцатью годами каторжных работ или пятилетним тюремным заключением с тяжелой работой. Однако не вполне ясно, может ли оно быть наложено английским судом на не британского подданного за преступление, совершенное вне королевских доминионов. Если это преступление совершено с применением силы к невольнику или с целью обратить в неволю, то оно квалифицируется как пиратская торговля невольниками и карается пожизненными каторжными работами.
Полный обзор права, относящегося к уголовным деяниям в отношении физической неприкосновенности, должен дать также некоторое представление о почти бесчисленных предписаниях таких законов, как Акты о народном здравии (Public Health Acts) и Акты о фабриках и мастерских (Factory and Workshops Act), дела о нарушении которых составляют значительную часть деятельности судов суммарной юрисдикции. Эти быстро растущие отделы уголовного права могут со временем потребовать пересмотра принятой сейчас классификации английского права для того, чтобы ввести новые отрасли, известные под названием административного права и права об охране труда в промышленности. Сейчас они обычно трактуются как подотделы принятых уже разделов. Попытка дать сколько-нибудь систематическое и подробное их изложение вышла бы за пределы задач, поставленных перед настоящей работой. Однако надо указать, что многие их предписания, особенно законы о фабриках и мастерских, должны рассматриваться как меры, предохраняющие от совершения преступлений более тяжелых, чем те менее серьезные правонарушения, которые эти законы прямо предусматривают. Так, например, владелец фабрики, нарушающий одно из предписаний Актов о фабриках, касающееся ограждения машин, подвергается, если не произойдет несчастия, всего только штрафу. Но если, вследствие его небрежности, последует смерть или тяжелые повреждения, то он может быть обвинен в манслотэр или в причинении телесных повреждений.
Глава XI Преступления против собственности
Следуя системе, принятой в предшествующей главе, мы начнем с более тяжелых преступлений, направленных против собственности, а затем коснемся менее серьезных.
Поджог (arson) – это одно из древнейших преступлений, известных английскому праву; его распространенность отчасти объясняется вероятно легкой воспламеняемостью строительных материалов, применявшихся в старину в Англии, а отчасти – ребяческим восторгом перед пламенем, характерным для всех, первобытных народов. Отсутствие в то время всякой системы страхования от огня делало это преступление очень опасным. По общему праву в изложении Кока (Coke) поджогом является сознательное и злоумышленное поджигание чужого замка, дома или двора. Но вскоре после эпохи Кока были приняты статуты, которые постепенно распространили это понятие на поджог всех других строений и даже рудников и кораблей. Дальнейшее расширение, имевшее важное значение, состояло в распространении его на поджог с обманными намерениями строения, принадлежавшего самому обвиняемому. Такое расширение понятия поджога произошло естественно после того, как была введена система страхования от огня, что произошло в восемнадцатом веке. Сейчас относящееся сюда право систематизировано в ранних разделах Акта о злонамеренном причинении ущерба 1861 г. (Malicious Damage Act 1861), слегка измененном последующими законами, которые хотя и избегают употреблять слово «поджог» (arson), но трактуют как фелонию, караемую разными сроками каторжных работ или тюремного заключения, противозаконное и злоумышленное поджигание всякого рода строений, в том числе и поджог преступником собственного дома с намерением причинить кому-нибудь ущерб или обмануть кого-либо.
Преднамеренное и злоумышленное разрушение путем поджога или иным путем кораблей королевского флота, королевских портов, арсеналов, магазинов, канатных заводов, присутственных мест, ведающих снабжением, и других строений морского ведомства или находящихся в них лесных материалов и запасов, а также любых военных или морских складов продовольствия или вооружения является преступлением, которое в случае осуждения обвиняемого карается по Акту об охране портов и пр. 1772 г. (Dockyards et с., Protection Act 1772) смертной казнью. Акт о взрывчатых веществах 1883 г. (Explosive Substances Act 1883) касается разного рода деяний, вытекающих из обращения со взрывчатыми веществами, из их хранения, и представляющих общественную опасность. Затруднение заключается в том, что закон не определяет, что им понимается под «взрывчатыми веществами», и только указывает, что под ними понимаются и материалы, служащие для производства взрывчатых веществ, что не очень помогает выяснению вопроса.
Берглери (burglary, ham-socn) – ночное воровство со взломом – является другим очень древним преступлением общего права, которое теперь предусмотрено Актом о воровстве-«лярсни» 1916 г. (Larceny Act 1916). Его определение носит весьма технический характер; оно заключается в проникновении со взломом в чужой жилой дом или строение, непосредственно соединенное с первым, с намерением совершить там фелонию, или во взломе при выходе после совершения там фелонии в период между 9 час. вечера и 6 час. утра по среднему Гринвичскому времени. Берглери представляет собой, конечно, фелонию и наказуется пожизненными каторжными работами. Хауз-брекинг (house-breaking) – проникновение в дом со взломом – является менее серьезным преступлением и заключается в незаконном проникновении со взломом в здание как общественное, так и частное в любое время и совершение там фелонии или в уходе оттуда со взломом после совершения фелонии. Это преступление представляет также фелонию, но карается не свыше четырнадцати лет каторжных работ. Когда кто-либо просто входит в жилой дом в ночное время или проникает в него или в любое другое здание со взломом в любое время с намерением совершить (в отличие от совершения) фелонию, то он виновен в фелонии, но наказуется не свыше семи лет каторжных работ.
Разбой – роббри (robbery) – представляет собой в такой же степени преступление против физической неприкосновенности как и против собственности, но обычно его относят к числу преступлений против собственности. В Акте о воровстве 1916 г. (Larceny Act 1916) нет определения разбоя, но его сущность заключается в похищении денег или имущества у другого человека или в присутствии другого человека, против его воли, путем насилия или устрашения о намерением либо присвоить похищенное себе, либо же по меньшей мере лишить человека, у которого похищают, владения похищаемым. Сущность разбоя заключается в применении силы, а наказание колеблется в зависимости от обстоятельств, при которых была применена сила. Так, если грабитель был вооружен или был в сопровождении других лиц или причинил физическое повреждение тому, кого ограбил, то он подлежит, в случае обвинения, пожизненным каторжным работам, если же таких условий не было, то предельное наказание сводится к четырнадцати годам. Нападение (assault) с намерением ограбить представляет само по себе фелонию, караемую пятью годами каторжных работ.
Лярсни (larceny), т. е. воровство или кража (theft), представляет собою также одно из старейших и распространеннейших преступлений, известных праву. Акт о воровстве 1916 г. (Larceny Act 1916) определяет его как «обманное и без добросовестного правового притязания взятие и унос чего-либо, что может быть украдено, с намерением в момент такого взятия лишить навсегда собственника того, что у него взято». В этом определении стоит обратить внимание на один или два пункта. Признано, что добросовестное предположение со стороны берущего, что взятый им предмет действительно принадлежит ему или что он имеет право взять его, представляет аргумент защиты при обвинении в краже. Но надо понять, что ошибка, под влиянием которой предполагаемый вор по его уверению действовал, должна быть ошибкой фактической, а не правовой. Так, если А обвязывает веревкой шею быка, находящегося в стойле Б, и уводит его, претендуя на то, что бык принадлежит ему, то это его убеждение будет служить действительной защитой, если только А добросовестно (хотя бы и ошибочно) считал, что именно этого быка он купил на ярмарке на прошлой неделе или что Б разрешил ему увести быка. Если же он знал, что бык принадлежит Б, но думал, что поскольку Б должен ему десять ф. ст., то он может взять у Б быка, пока тот не заплатит, то это рассуждение представит правовую ошибку и не поможет ему.
Затем должен быть налицо момент взятия и уноса (cepit et asportavit). Кража является по общему праву преступным захватом (trespass), а сущность захвата заключается во вмешательстве в чужое владение. Так, по общему праву, ничто, относящееся к земле, и a fortiori сама земля не могут быть предметом кражи; потребовался длинный ряд парламентских актов для того, чтобы такие предметы как овощи, фрукты, руды и минералы были признаны как объекты кражи. Прежде также считалось, что только «ценные» предметы могут быть украдены, а под ценностью понималась ценность вещи. Следовательно ценность таких предметов как банкноты, паи, векселя, облигации и т. п., считалась равной стоимости их пергамента или бумаги; их кража считалась «мелким воровством» (petty larceny) и не квалифицировалась как фелония, пока законы не изменили положения.
Сверх того, точка зрения общего права на воровство как на нарушение владения делала невозможным признание за кражу такого случая как кражу предмета, находившегося во владении укравшего. Вследствие этого такие лица, как зависимые держатели (bailee), агенты и т. п., скрывавшиеся с доверенным им товаром, не могли быть осуждены за воровство. Когда дело касалось слуг, это затруднение было устранено при помощи доктрины, что хозяин предмета продолжает владеть им даже в случае, когда он вручает его слуге. Эта доктрина основывается на том, что, поскольку слуга обязан исполнять приказания хозяина, последний продолжает владеть своим предметом. Вследствие этого считается, что такой предмет находится во владении хозяина, пока слуга не обнаружит явного намерения присвоить его; благодаря этому присвоение в данном случае сводится к нарушению владения. Так же обстоит дело с таким зависимым держателем, как перевозчик. Может считаться, что грузоотправитель все еще находится во владении грузом, пока перевозчик не совершит с товаром такого действия (break bulk), на которое он, как ему известно, не имеет права. Когда дело касалось агентов, получивших товар от третьих лиц для своих нанимателей, то здесь не было возможности применить эту теорию. Поэтому для таких случаев пришлось изобрести новую категорию, называемую эмбезлмент – присвоение (embezzlement). Еще труднее обстояло дело с обманувшим доверие – трести – доверительным собственником (trustee), так как он не только хранитель, но и законный владелец доверенной ему собственности и потому едва ли мог украсть то, чем сам владел. Однако, все же такие дела подпадают теперь под один из разделов Акта о воровстве. Не надо забывать, что в основе понятия воровства лежит нарушение владения, а не собственности. Человек несомненно может украсть собственную лошадь, если он до этого отдал ее в наем соседу на срок, который еще не истек.
Техническое определение воровства как «взятие и унос» или нарушение владения создает также другие трудности, одна или две из которых представляют интерес и имеют практическое значение.
Предположим, например, что какой-нибудь человек найдет предмет, повидимому, брошенный, и подымет его с намерением присвоить. Виновен ли он в воровстве? Конечно, нет, если предмет был действительно брошен, так как оставление предмета означает именно отказ от владения, а где нет владения, не может быть и воровства. Но предположим, что таким предметом оказывается кошелек, содержащий значительную сумму денег, который на самом деле был случайно потерян человекам, его несшим. Если нашедший поднимет его с намерением взять себе, то совершит ли он воровство? Ответ будет положительный, если только он не сумеет убедить присяжных в добросовестности своего убеждения, что кошелек был брошен. Акт о воровстве 1916 г. гласит: «В случае, когда в момент нахождения нашедший считает, что собственник может быть обнаружен, если будут приняты разумные меры…». С грамматической стороны это предписание не может считаться совершенным, но его содержание не лишено здравого смысла. Нахождение не есть удержание, если нашедший имеет основание считать, что тот, кто утерял предмет, согласился бы на вознаграждение нашедшего. Такое рассуждение оправдывается положением: «всякое владение защищается против вора».
Затем, может быть случай воровства посредством мошенничества. Если владелец предмета добровольно отказался от владения им, как правило не может быть воровства. Но если владельца побудили передать предмет, уверив его, что этот предмет подвергнется только осмотру, испробованию или починке и затем будет возвращен, причем человек, которому он был передан, с самого начала намеревался удержать его, то последний не может затем ссылаться в свою защиту на свои обманные действия и таким путем избежать обвинения в краже. Но когда намерение удержать предмет возникло лишь после получения этого предмета, то по общему праву не может быть обвинения в воровстве, если только дело не касается зависимого держателя, нарушающего свои обязанности в отношении вещи. Но это положение было изменено законом 1857 г., и теперь воровство со стороны зависимого держателя и даже со стороны собственника является преступным действием, предусмотренным законом. Однако это нечто совершенно иное, чем воровство при помощи мошенничества.
В качестве другого примера трудностей, создаваемых определением воровства в законе, мы можем привести случай с ошибкой со стороны истца. Предположим, что А предъявляет кассиру банка чек на 5 ф. ст. для оплаты. Кассир, будучи близоруким или неосторожным, кладет перед А на прилавок 50 ф. ст., А берет их и уходит. В этом случае нет сомнения, что А виновен в воровстве, потому что: 1) он не мог не заметить ошибки, 2) он ни на минуту не мог предположить, что она была совершена намеренно, 3) он с самого начала должен был иметь намерение присвоить себе лишние 45 ф. ст. Последнее обстоятельство служит ключом к толкованию закона. Если человек, которому что-либо было передано по ошибке (что ему должно быть известно), решает удержать переданное, то он вор. Но одного лишь факта удержания, даже если оно произошло после того, как удержавший обнаружил ошибку, недостаточно для его осуждения, если он может убедить присяжных, что он намеревался вернуть удержанное при соответствующем требовании. Он не обязан разыскивать лицо, совершившее ошибку. A fortiori, если он истратит деньги, не обнаружив ошибки, то он не вор. Это легко может случиться с разносчиком или коробейником, постоянно покупающим и продающим по мелочам.
Теперь мы подошли к последнему моменту в определении воровства, именно к положению, гласящему: «с намерением… навсегда лишить собственника вещи». В течение последнего столетия это определение подверглось радикальному, но повидимому незамеченному изменению, притом, как считается, не в сторону его улучшения.
Эта часть определения воровства была несомненно в него внесена с целью устранить такие случаи, когда человек, руководимый скорее злым побуждением или небрежностью, чем корыстолюбием, лишает собственника владения предмета с целью временного его использования. Случайный посетитель клуба, «заимствуя» с подставки зонтик, который, как он знает, ему не принадлежит, юноша, не способный противостоять искушению и совершающий тайком увеселительную прогулку на мотоциклете своего соседа – оба они виновны в предосудительном поведении, но вряд ли их можно заклеймить как воров. В соответствии с этим, большинство правовых систем у цивилизованных народов требуют для такого осуждения наличие того, что по римскому праву называется animus lucrandi. Старые английские авторы по общему праву, как сэр Мэтью Хейл (Matthew Hale) и сэр Уильям Блекстон (William Blackstone) явно испытывают замешательство при определении этого момента и обычно обходят его, употребляя такие выражения, как animus furandi или «преступное взятие» (felonious taking).
Но из многочисленных случаев, приводимых ими, видно, что суть этого преступного деяния заключалась до недавнего времени в намерении берущего взять предмет для себя, т. е. извлечь денежную выгоду из такого взятия (так как ничто, не имеющее ценности, не может быть украдено). К сожалению, около середины прошлого столетия в знаменитом судебном деле по обвинению в воровстве человека, который перенес кожи из одной части склада своего хозяина в другую с целью иметь возможность утверждать, что он над ними работал, обвиняемый был оправдан судом (Court of Exchequer Chamber) на том основании, что он не имел намерения лишить собственника навсегда его собственности. Это решение было конечно правильным, но мотивировка его была неудачна и еще более неудачно то, что она постепенно начала проникать в последующие судебные решения, пока не стала общепринятой. Например, если какой-нибудь человек подводит чужой автомобиль к краю утеса с сознательным намерением сбросить его вниз и разбить, и это ему удается, то он повидимому может быть осужден за воровство по закону 1916 г. Он несомненно виновен в преступном деянии, именно, в злонамеренном причинении ущерба собственности, но он не виновен в воровстве в историческом значении этого слова. Истинная сущность воровства заключается в намерении обратить в собственную пользу предметы, принадлежащие другому. Еще сравнительно недавно в 1858 году суд оправдал обвиняемого в краже государственных бумаг на том основании, что он не намеревался обратить их в свою пользу.
Действие, заключающееся в использовании чужих перевозочных средств, совсем недавно было признано преступлением по закону. В таком шаге не было бы надобности, если бы старое определение воровства не подверглось изменению. Но этот закон относится только к механическим перевозочным средствам. Тяжесть воровства и вследствие этого его наказание зависят от разных обстоятельств. Так, хотя всякое воровство является фелонией, но простое воровство (т. е. воровство, не сопровождающееся такими обстоятельствами, которые считаются «отягчающими») наказуется каторжными работами на срок не свыше пяти лет, если только преступник не мужского пола и притом моложе шестнадцати лет, в каком случае он может быть подвергнут телесному наказанию. Но кража скота, карманная кража, кража на судах и в доках, кража, произведенная слугами у нанимателей, может быть наказуема четырнадцатью годами каторжных работ; кража завещательных документов и кража предметов, пересылаемых по почте, могут караться пожизненными каторжными работами. По общему праву, собаки, в качестве животных ferae naturae, в отношении которых не может быть права собственности, не могут быть объектом кражи. По Акту о воровстве кража собаки не составляет фелонии, но при вторичном осуждении она составляет мисдиминор, наказуемый тюремным заключением на восемнадцать месяцев с тяжелыми работами или без них.
Преступлением, которое рассматривается как несколько менее тяжелое, чем кража, является получение денег (а также и ценных бумаг) или вещей посредством мошенничества (false pretences). Основное различие между этим преступлением и воровством заключается в том, что в этом случае пострадавший отказывается добровольно от владения украденным, а следовательно и от собственности на него и, таким образом, тут нет нарушения владения со стороны обвиняемого. Для того, чтобы возможно было осуждение по такому обвинению, надо доказать, что обвиняемый сознательно дал ложные сведения, как будто они соответствовали реальным фактам, зная, что эти сведения неправильны и, кроме того, надо доказать, что пострадавший расстался со своим имуществом в силу доверия к правильности этих сведений. Простое высказывание мнения или такое предсказание как то, что акции вне всякого сомнения подымутся в цене, недостаточно для осуждения. Не надо смешивать это преступление с вымогательством денег при помощи угроз, что обычно зовется вымогательством (blackmail). Хотя Акт о воровстве касается также и этого преступления, но оно собственно относится к другой группе преступлений и потому будет рассмотрено в другом месте этой книги. Но прием заведомо краденых вещей конечно составляет преступление, родственное краже. Надо заметить, что это преступление включает также прием вещей, которые в точном смысле слова не были украдены, но тем не менее были получены преступным путем, например, посредством мошенничества или обманного присвоения, причем характер этого первоначального преступления служит основанием для определения вытекающего из него преступления, которое может быть признано либо фелонией, либо мисдиминором. Например, прием заведомо краденых вещей составляет фелонию, потому что воровство есть фелония, но подобный же прием денег или вещей, полученных путем мошенничества, составляет мисдиминор, как и само их получение мошенническим путем. Странно, что хотя последнее преступление само не может караться каторжными работами на срок свыше пяти лет, прием вещей, заведомо полученных мошенническим путем, может наказываться семью годами.
Недостаток места заставляет нас оставить все попытки подробно обсудить два серьезных преступления против собственности, известных под названием злонамеренное причинение ущерба (malicious injury) и фалвшивомонетчество (false coining). Оба они представляют скорее целые группы преступлений, чем отдельные преступления, и трактуются правом так детально, что это красноречиво свидетельствует о затруднениях в определении их понятий. Главное между ними различие сводится в основном к тому, что злонамеренное причинение ущерба вызывается чувством мести, тогда как фалыиивомонетчество совершается главным образом animo lucrandi и потому очень близко к краже. Нарушения монетной регалии бывают различны по своей тяжести, начиная с фактической подделки государственной монеты, представляющей фелонию и караемой вплоть до пожизненных каторжных работ, и кончая сбытом и вручением неполноценной монеты или хранением ее с намерением сбыть, что составляет только мисдиминор (во всяком случае при первичном обвинении), караемый одногодичным тюремным заключением с тяжелой работой.
Злонамеренное причинение ущерба охватывает ряд преступлений, начиная с поджога судов, портов, арсеналов или складов военноморского флота, что, как указывалось раньше, представляет преступление, караемое смертной казнью, и кончая таким мисдиминор, как обезображивание общественных памятников, музеев и предметов искусства, караемым шестимесячным тюремным заключением с тяжелыми работами. Общее указание Акта о злонамеренном причинении ущерба 1861 г. (Malicious Damage Act 1861) налагает наказание в два года тюремного заключения с тяжелыми работами за всякое злонамеренное повреждение, не предусмотренное другими статьями закона, если оно произведено в дневное время. Если же оно произведено между 9 часами вечера и 6 часами утра, то предельное наказание составляет пять лет каторжных работ.
Теперь мы подошли к тому преступлению против собственности, которое можно обсудить подконец, именно к подлогу документов (forgery), которое предусмотрено главным образом Актом о подлоге документов 1913 г. (Forgery Act 1913).
По этому закону подлог документов определяется как изготовление фальшивого документа для его использования в качестве подлинного. Поэтому надо заметить, что подлог per se не включает признака «сбыта» (uttering) или использования подложного документа. На самом деле, самое изготовление с обманными намерениями некоторых фальшивых документов (как, например, завещательных распоряжений, документов за печатью, облигаций, банкнот или казначейских билетов или любых других ценных бумаг, документов, устанавливающих правовой титул на землю или движимость, доверенностей на сделки с ценными бумагами и акциями, записей в реестрах правовых титулов – Registers of Title, страховых полисов, чартеров и некоторых официальных документов, в том числе разного рода удостоверений) составляет фелонию, наказуемую четырнадцатью годами каторжных работ. Подлог (с намерением обмануть или причинить вред) любого документа, имеющего одну из правительственных или королевских печатей, может караться пожизненными каторжными работами, в то же время подлог с такими же намерениями многих других официальных документов влечет наказание вплоть до четырнадцати лет. В случаях, когда специально не оговорено, что данный подлог считается фелонией, он рассматривается как мисдиминор, караемый двухлетним заключением.
Но точно так же, как может быть подлог без сбыта, возможен и сбыт без подлога. Если кто-либо пустит в обращение, с намерением обмануть или причинить вред, какую-нибудь печать, штамп или документ, который, как ему известно, подложен, то считается, что он совершил то же преступление и должен быть подвергнут тому же наказанию, что и лицо, фактически совершившее подлог. Даже одно только обладание подложными банкнотами, штампами, орудиями и материалами, необходимыми для подлога, без законного основания или объяснения (причем доказательства о наличии последнего лежат на обвиняемом) составляет фелонию и подлежит наказанию каторжными работами на сроки от семи до четырнадцати лет, в зависимости от характера подложных документов или орудий для подлога.
В законе нет определения понятия «подделки», но стоит только взглянуть на те разделы, которые пытаются определить, что такое «подложный документ», как станет ясно, что общераспространенное представление, будто подлог может быть совершен только путем подделки чужой подписи, совершенно ни на чем не основано. Говорят, и вероятно это правильно, что можно совершить подлог путем подписания собственного имени, например, в случае, когда некий Джемс Браун подписывает чек и посылает его человеку, который, как ему известно, подумает, что чек подписан другим Джемсом Брауном. Совершенно очевидно, что можно совершить подлог, подписав вымышленное имя или имя умершего человека, и что, с другой стороны, вовсе нет надобности подписывать собственное имя, чтобы быть виновным в подлоге. Дело в том, что всякое существенное изменение, внесенное в явно законченный документ, делает его подложным, и человек, вносящий это изменение с той целью, чтобы измененный документ был принят за подлинный, виновен в подлоге. А подложным документом с точки зрения закона является такой документ, который весь целиком или существенная часть которого имеет целью показать, что он сделан таким лицом или от имени такого лица, или за счет такого лица, который на самом деле не составлял этого документа и никого не уполномачивал его составлять. Для доказательства подлога не имеет значения, что подложный документ не завершен или не создал бы обязательства, или не был бы действителен по закону. Например, чек может быть признан подложным и чекодатель осужден за подлог, даже если сведущий человек, взглянув на этот чек, сразу мог бы увидеть, что чек этот, даже будучи подлинным, не мог бы отвечать своему назначению.
Глава XII Преступления против религии и нравственности
С тех пор, как в 1689 г. была установлена веротерпимость в отношении диссидентов, а в конце восемнадцатого и в начале девятнадцатого века постепенно отменены ограничения прав католиков, оскорбление религиозных верований редко бывало предметом уголовного преследования. Тем не менее, поскольку вплоть до 1921 г. возможно было привлечь к ответственности за такое преступление, как кощунственный памфлет (blasphemous libel), и поскольку отношение судов к тому, что обычно называется «секуляризмом», подробно обсуждалось еще в 1917 г. Палатой лордов, заседавшей в качестве верховного суда, то необходимо сказать несколько слов о нападках на религиозные верования в отличие от действий.
Преступление, чаще всего упоминаемое в этой связи, известно под названием кощунства, в случае же своего воплощения в писаную или печатную форму – кощунственного памфлета. Оно заключается в произнесении или опубликовании слов, задевающих основные истины христианского вероучения с расчетом на оскорбление чувств тех, кто исповедует эту религию, а в случае кощунственного памфлета – на то, чтобы вызвать нарушение мира. Как указывал покойный судья Стифен (Stephen) в своей ценной книге «История уголовного права в Англии», такая трактовка кощунства представляет несомненно современное видоизменение первоначального взгляда на это преступление, которое проникло в общие суды после Реставрации и приводилось в действие до начала девятнадцатого века. В этот период сущность преступления заключалась в том факте, что под сомнение ставилось христианское учение, а не в способе его критики. С тех пор как начал преобладать либеральный дух девятнадцатого века, для судов стало явно немыслимо, при отсутствии соответствующего закона, утверждать, что умеренная и разумная критика христианских догматов составляет преступное действие. Если бы они поступили так, то половина самых выдающихся английских мыслителей и писателей была бы в опасности подвергнуться штрафу и тюремному заключению. Поэтому суды постепенно изменили свою позицию. Сейчас сущность этого преступления несомненно заключается в способе осуществления нападок на религию, а не в существе нападок.
В деле Готта (Gott), разрешенном в 1921 г., слова судьи, напутствовавшего присяжных и членов Уголовного апелляционного суда, обнаруживают это с полной очевидностью. Судья, слушавший дело, говоря о писаниях обвиняемого, поставил вопрос так: «Есть ли это нечто большее, чем осуждение, показ в смешном виде или неуважение к христианской религии и к священному писанию? Есть ли это в каком-нибудь смысле оспаривание догм?» С другой стороны, Палата лордов установила в 1917 г., что общество, заведомо учрежденное с целью пропаганды против всех верований в высшие силы, вправе (как общество с законной целью) владеть капиталами, завещанными ему для благотворительных целей. Кощунство и кощунственный памфлет представляют мисдиминор, караемый штрафом и тюремным заключением.
Некоторые старые парламентские акты, формально не отмененные, но никогда не осуществляемые, трактуют в качестве мисдиминора открытые нападки на некоторые таинства, обряды или установления государственной церкви или их «извращение»; некоторые более современные законы, иногда применяемые, налагают значительные штрафы на людей, которые нарушают порядок на законных собраниях верующих или ведут себя на них непристойно. Одним из последних, если не последним, является Акт о погребениях 1880 г. (Burial Act 1880), который считает мисдиминором всякое буйство, насилие и вообще непристойное поведение при погребении, происходящем в соответствии с этим законом.
Лжесвидетельство (perjury) является преступлением, тесно связанным с религией, поскольку отношение к нему как к преступлению коренится в отвращении, которое люди испытывали к тому, кто преднамеренно нарушает клятву после торжественного призыва к божеству быть свидетелем справедливости его слов. В настоящее время лжесвидетельством считается дача в судебном заседании ложных показаний, имеющих существенное значение для исхода дела, когда ложность их лжесвидетелю известна или он не вериг в их правдивость, притом после совершения обряда принесения присяги или торжественного обещания говорить правду. Лжесвидетельство никогда не признавалось фелонией, вероятно по той причине, что очень долго это преступление рассматривалось только духовными судами, но в то же время оно карается семью годами каторжных работ или двумя годами тюремного заключения с тяжелыми работами и штрафом. Уже раньше указывалось, что лжесвидетельство является одним из очень многих преступлений, осуждение по которым не может быть вынесено на основании показаний одного только свидетеля.
Существует много других видов клятвопреступления или ложных показаний по правовым вопросам, которые караются на основании Акта о лжесвидетельстве 1911 г. (Perjury Act 1911), как например дача ложных сведений при совершении бракосочетания, при регистрации рождений и смертей или в иных случаях, когда сведения требуются по закону или нужны для занесения в профессиональные реестры.
«Склонение к лжесвидетельству» (Subornation of perjury) представляет попытку склонить человека к совершению одного из преступлений, наказуемых по Акту о лжесвидетельстве, и является само по себе мисдиминором, для привлечения к ответственности по которому требуется обвинительный акт, и который карается штрафом и тюремным заключением.
Теперь перейдем от преступлений против религии к преступлениям против правил нравственного поведения.
Из них одним из самых важных является бигамия или вступление во вторичный брак лица, состоящего в законном браке. Мы уже видели, что знание о существовании предшествующего брака не входит в число законных признаков этого преступления, но разумное и добросовестное убеждение в смерти супруга или супруги составят достаточную защиту при обвинении в двоебрачии; в соответствии со специальной оговоркой закона, отсутствие у обвиняемого или обвиняемой сведений о супруге в течение семи лет, предшествовавших вторичному браку, будет служить основанием для действительной защиты. Долгое время одна из курьезных особенностей доказательственного права заключалась в том, что законная жена или муж обвиняемого в двоебрачии не считались правомочными давать показания против обвиняемого и не могли привлекаться к этому, в то время, как вторая «жена» или «муж» могли. В соответствии с недавним изменением в законе, настоящая жена или муж обвиняемого или обвиняемой правомочны сейчас давать такие показания, а может быть и обязаны к этому. Двоебрачие составляет фелонию, караемую семью годами каторжных работ; соучастник в преступлении, знавший о том, что совершается бигамия, считается главным участником второй степени, хотя бы в это время он сам не состоял в браке.
Морально еще отвратительнее, чем двоебрачие, преступление кровосмешения (incest) или брачные отношения с кровным родственником до второй степени включительно как законным, так и незаконным, когда обвиняемому эта родство известно. Естественно, что если дело касается женщины, то принудительность связи освобождает ее от обвинения в кровосмесительстве; так же точно женщина моложе шестнадцати лет не может быть преследуема за кровосмесительство. Это преступление считается мисдиминором, караемым семью годами каторжных работ.
Надо упомянуть, но излишне подробно обсуждать такие возмутительные преступления против нравственности, как преступления, известные под названием противоестественного полового сожительства, которые согласно Акту о преступлениях против личности 1861 г. (Offences against the Person Act), считаются фелонией, наказуемой пожизненными каторжными работами. Одно лишь покушение на совершение такого преступления или нападение с намерением его совершить представляет собой мисдиминор, караемый десятью годами каторжных работ.
Помимо этих специфических преступлений, сама половая безнравственность per se не трактуется уголовным правом как преступление. Даже прелюбодеяние, хотя формально наказуемое духовными судами, рассматривается гражданскими судами только как основание для расторжения брака или развода, а не как уголовное преступление. Подобным же образом трактуются такие деяния как пьянство, непристойное поведение, игра в азартные игры. Они, конечно, рассматриваются английским правом как mala in se, но сами по себе не являются предметом уголовного преследования, за исключением того случая, когда лицо мужского или женского пола, частным ли образом или публично, покушается на совершение действия большой непристойности с мужчиной, что считается мисдиминором, караемым двумя годами тюремного заключения с тяжелыми работами. Во многих других случаях такое действие, которое само по себе представляет только безнравственный поступок, может превратиться в преступление, вследствие наличия некоторых обстоятельств, как публичность, извлечение выгоды, повторность. Например, хотя разврат не составляет сам по себе уголовного преступления, но проститутка, которая пристает к прохожим в публичном месте, человек, который содержит дом, технически именуемый «притоном» (disorderly house), с целью содействия азартным играм, пари или проституции, человек, который вовлекает или пытается вовлечь в развратную жизнь женщину моложе двадцати одного года, еще не являющуюся проституткой и не имеющую репутации безнравственной женщины, считается виновным в мисдиминоре, который влечет разные степени наказания вплоть до двух лет тюремного заключения. Так же точно человек, который занимается «букмекерством», подлежит суммарной юрисдикции и подвергается в первый и второй раз штрафу, а в третий и следующие разы привлекается с обвинительным актом и подлежит штрафу или тюремному заключению на шесть месяцев на основании Акта об уличных пари 1906 г. (Street Betting Act 1906).
Подкуп или взяточничество является преступлением, широко распространенным в течение долгих столетий, но уже давно оно считается незначительным, если не совсем безвредным. В последние годы оно привлекло к себе однако усиленное внимание законодательства. Особенно надо указать на Акт о практике подкупа 1883 г. (Corrupt Practices Act 1883), касающийся парламентских выборов. Акт о муниципальных выборах 1884 г. (Municipal Elections Act 1884), касающийся, как указывает его наименование, избирательной борьбы на муниципальных выборах. Акт о практике подкупа публично-правовых учреждений 1889 г. (Public Bodies – Corrupt Practices Act 1884), касающийся подкупа должностных лиц, и Акт о предупреждении подкупа 1906 г. (Prevention of Corruption Act 1906), касающийся подкупности или взяточничества агентов в виде тайного получения комиссионного вознаграждения. Сущность всех этих преступлений заключается в том, что преступник склоняется в силу корыстных соображений к тому, чтобы отступиться от выполнения своего долга.
Наконец, имеется еще совершенно понятное преступление «зловредности» (nuisance) или вернее «общественной зловредности» (public или common nuisance). Под этим названием понимают большую группу менее серьезных преступлений против общего блага. Их сущность заключается в создавании препятствий, причинении неудобств или вреда обществу при осуществлении его членами их общих прав. Перечисление самых общеизвестных случаев объясняет сущность этого преступления. Оно охватывает: 1) затруднение пользования публичными дорогами, в том числе судоходными реками, 2) пренебрежение обязанностью ремонтировать публичные дороги со стороны тех, кто обязан это делать, 3) загрязнение общественных водоемов, 4) доведение зданий до такого состояния, что они становятся опасны для соседей, 5) распространение громких звуков или шумов или ядовитых газов, 6) хранение взрывчатых веществ в помещениях без надлежащего разрешения, 7) создание условий, при которых люди приходят в соприкосновение с лицами, заведомо страдающими заразными болезнями, 8) выставление на продажу испорченной или вредной провизии, 9) содержание без разрешения харчевни или другого увеселительного заведения, требующего по закону разрешения.
Один из наиболее любопытных, но мало известных случаев зловредности заключается в том, что предприимчивый содержатель увеселительного заведения или магазина вызывает скопление людей на улице привлекательностью своего заведения или витрины магазина, так что люди, желающие пользоваться тротуаром, не могут это сделать, а люди, проход к домам которых прегражден скоплением толпы, лишены возможности подойти к ним. В некоторых частях Лондона полицейские власти как будто пренебрегают своими обязанностями в отношении этого вида зловредности.
Всякая зловредность является мисдиминором, караемым штрафом и тюремным заключением. Обычно это преступление требует для привлечения к ответственности обвинительного акта (indictable offence), но некоторые виды этого преступления, предусмотренные законом, наказуются в суммарном порядке.
Глава XIII Преступления против чести
Эта группа преступлений невелика, но имеет большое значение; она охватывает ляйбель – письменную клевету (libel), вымогательство путем угроз (blackmail) и злонамеренное судебное преследование (malicious prosecution).
Ляйбель, т. е. опорочивание человека письменно или путем изображений, представляет собой одновременно уголовное и гражданское правонарушение, но между ними имеется существенное различие, что в соответствующем месте будет показано. Устно произнесенные слова, если они только не носят характера кощунственных или призывающих к мятежу, не могут служить основанием для уголовного преследования, но могут составить гражданское правонарушение, именно устное оскорбление или слэндер (slander). В эпоху, предшествовавшую распространению книгопечатания, преступление ляйбель было сравнительно мало распространено, но после введения книгопечатания оно сразу представило настоящую опасность, и за него быстро принялся Суд Звездной палаты, от которого ведет свое начало большая часть современного права, касающаяся уголовного деяния «ляйбель».
Важно отметить, что опорочение заключается в унижении чести человека не в его собственных глазах, а в глазах окружающих. Поэтому никакая степень оскорбления, как бы резка она ни была, не составляет ляйбель, если она не содержит утверждений, рассчитанных на то, чтобы сделать пострадавшего ненавистным, смешным или презренным для других. С другой стороны, опубликование пасквиля или его сообщение третьему лицу не составляет обязательного признака ляйбеля. Достаточно, если он сообщен истцу и рассчитан на нарушение мира.
Существенный признак ляйбель (как и всякой клеветы) заключается в том, что в нем должен быть элемент «innuendo», т. е. содержаться или подразумеваться утверждение, рассчитанное на то, чтобы сделать лицо, подвергшееся клевете, ненавистным, смешным или презренным для других. Этот момент может быть очень искусно замаскирован, и успех преследования может зависеть от того, удастся ли адвокату, ведущему такое преследование от имени пострадавшего, убедить присяжных в существовании innuendo. До того пока Фокс не провел своего знаменитого Акта ляйбель 1792 г. (Libel Act 1792), вопрос о наличии innuendo должен был разрешаться судом, а присяжным предоставлялось лишь установить факт опубликования. Этот закон уполномочил присяжных выносить общий вердикт «виновен» или «не виновен». Но и сейчас еще суд вправе постановлять, что письменное утверждение, послужившее основанием для иска, не может считаться клеветническим.
В вопросе о mens rea и о ляйбель есть один интересный момент. По давней традиции всякий обвинительный акт и вообще преследование за ляйбель предполагало, что обвиняемый, злонамеренно опубликовал сведения, касающиеся истца. Но уже давно решено, что единственное доказательство злонамеренности, необходимой для признания преступности деяния, заключается в самом факте клеветы. Человек, публикующий клеветнические утверждения, уже этим самым обнаруживает свою злонамеренность, если только он не может привести в свою защиту одно из признаваемых законом оправданий или сослаться на привилегии, созданные законом. По иску о клевете, по которому более ста лет тому назад было вынесено решение, получившее значение прецедента, Суд Королевской скамьи установил, что злонамеренность «в правовом смысле означает противоправное действие, совершенное намеренно без должных причин или оправданий». В начале нашего столетия Палата лордов признала в одном еще более известном деле, что собственники газеты могут быть признаны ответственными за клевету на человека, о существовании которого они, по их словам, не имели никакого представления. Их ответственность обосновывалась тем, что газетное описание могло быть отнесено и фактически было отнесено к данному лицу как объекту клеветы. Говоря иначе, человек, публикующий клеветнические заявления, несет вытекающий отсюда риск.
В чем заключаются «должные причины или оправдания», которые освобождают виновного в ляйбель от законных последствий? Можно предположить, что клеветническое утверждение оправдано, если оно истинно. Действительно, так следует по закону, поскольку дело касается гражданского процесса, но даже и в этих случаях «истинность» нельзя понимать буквально: клеветнические заявления должны быть истинны по существу и фактически. Например, если А написал о Б: «Мне кажется, что Б теперь совершенно трезвый человек», то буквально это утверждение может быть истинным, но так как здесь подразумевается, что Б был одно время невоздержанным, то оно все же вполне может быть признано клеветническим.
Но ссылка на истинность не является защитой при уголовном преследовании за клевету, за исключением того случая, когда опубликование сведений, содержащихся в инкриминируемой публикации, преследует цели общественного блага. Уголовное право не столько интересуется вредом, причиненным пострадавшему, сколько опасностью для общества. Оно считает, что произвольное и бесцельное или преследующее только злобную цель опубликование неприятной истины не может быть оправдано, если оно явно ведет к нарушению мира. Лицо, возбудившее уголовное преследование, кроме того, ведь не стремится извлечь денежную выгоду из своего прежнего уклонения с нравственного пути.
Второй аргумент защиты при преследовании за ляйбель заключается в том, что обвиняемый осуществлял право «справедливой критики» (fair criticism). Но эта защита применима только в тех случаях, когда пострадавший является лицом, которое по своему положению или по своим занятиям подвергает свою деятельность общественной критике, как, например, политический деятель, писатель, художник, выставляющий свои работы, актер, руководитель общественного движения и т. п.
Поскольку критика заключается в простом высказывании суждений, она не может считаться клеветнической, хотя, несомненно, может серьезно повредить репутации истца. Например, если известный и уважаемый критик, давая отчет о пьесе, напишет: «Эта пьеса от начала до конца плоха», то он явно выскажет только собственное суждение, и как бы оно ни было тяжело для автора, нельзя считать, что критик вышел за пределы своих прав. Но если критика содержала явно выраженное или подразумеваемое утверждение о фактах одновременно неправильное и опорачивающее, то право на «справедливую критику» не может составить защиты. Предположим, например, что А, давая отчет о книге Б, напишет: «Писатель, который смешивает Оливера Кромвеля с Томасом Кромвелем, вряд ли может заслуживать доверия в вопросах истории», между тем как в книге Б нет таких мест, которые могли бы создать подобное представление. Вероятно, довод о «справедливой критике» не имел бы силы в этом случае.
Третий интересный довод защиты при преследованиях за ляйбель, известен под названием «привилегии» (privilege). Когда, исполняя свой законный или хотя бы только моральный долг, человек публикует сведения, опорачивающие другого, но при этом добросовестно верит в их истинность и считает опубликование их существенным с точки зрения своего долга, то его нельзя ни осудить и наказать, ни присудить к возмещению ущерба по гражданскому иску, даже если фактически окажется, что его утверждения неистинны. Эта защита обычно применяется в случаях, когда теперешний или прежний наниматель дает характеристику своего служащего. Например, если А думает нанять Б в качестве секретаря, пользующегося доверием, и просит X, прежнего нанимателя Б, дать характеристику Б, а X отвечает: «Б очень приличный малый, но он не умеет сохранять секретов», то в данных условиях этот ответ опорачивает Б. Но никакой суд не допустит осуждения X или взыскания с него ущерба, за исключением того случая, когда истец сумеет доказать, что не только утверждение X было ложно, но что X либо сам не верил в его истинность, либо действовал под влиянием недобросовестных побуждений.
Многие другие виды утверждений пользуются подобной же безусловной или условной привилегией. Так, например, никакое преследование за ляйбель не может иметь успеха, если оно направлено против человека, который в качестве судьи, адвоката, свидетеля или стороны сообщит в процессе перед судом соответствующей юрисдикции опорачивающий материал; или против того, кто совершит то же самое при исполнении военного долга, или опубликует отчеты, содержащие опорачивающие сведения по распоряжению или по полномочию одной из палат парламента; или, в случае, когда дело идет о газетных сообщениях, опубликует добросовестные и точные отчеты о современных ему судебных процессах, которые содержат опорачивающие утверждения, даже если окажется, что фактически эти утверждения не истинны и не истинны заведомо для обвиняемого. В других случаях защита на основе такой привилегии окажется несостоятельной, если жалобщик докажет (или в некоторых случаях, если обвиняемому не удастся опровергнуть) существование «явно выраженного злонамерения» (express malice), т. е. каких-либо побуждений мести или злобы, или желания. повредить жалобщику, – что не совместимо с беспристрастным выполнением долга. В таком случае привилегия считается «условной».
Положение прессы тесно связывает ее с Актом о ляйбель, и хотя большей частью собственники газетных издательств, редакторы и сотрудники подлежат действию тех же самых предписаний Акта о ляйбель, что и прочие лица, но существует одно или два существенных различия. Наиболее важно то, что, в отличие от общего правила, преследование за ляйбель газеты в лице ее собственника, издателя, редактора или любого человека, ответственного за ее издание, не может произойти без приказа судьи в распорядительном порядке (judge in chamber). Эта совершенно исключительная привилегия несомненно обязана своим существованием тому факту, что руководителям большой газеты почти невозможно лично удостоверяться в истинности или безобидности каждого публикуемого ими сообщения еще до его напечатания. С другой стороны, газета, отказывающаяся опубликовать разумное опровержение или разъяснение опубликованного ею отчета или другого сообщения, не может воспользоваться в отношении отчетов об общественных собраниях этой условной привилегией, предоставленной ей законом. Сверх того, хотя в Англии не существует цензуры в отношении печати, но большая часть печатных изданий должна под угрозой кары содержать указания на имя и адрес типографии. Типограф, печатающий газету, в свою очередь, должен хранить не менее одного экземпляра каждого номера с указанием имени и адреса человека, поручившего ему печатание его, причем это имя и адрес должны быть разборчиво написаны или напечатаны на номере для того, чтобы любой человек, желающий начать преследование по обвинению в ляйбель за напечатание какой бы то ни было статьи, мог узнать, кого привлекать к ответственности. Формально, конечно, каждый человек при всей своей невиновности может быть привлечен к уголовной и гражданской ответственности, если он принимал какое бы то ни было участие в распространении письменной клеветы, но обычно уголовное преследование не возбуждается против тех, кто только распространяет клевету в порядке осуществления своих деловых обязанностей, не зная и не подозревая о существовании такой клеветы.
Наконец, следует упомянуть о недавно изданном законе 1926 г., хотя он и не связан непосредственно с Актом о ляйбеле; этот закон сильно ограничивает ранее существовавшее право собственников газет опубликовывать свидетельские показания непристойного характера, даваемые в судебных заседаниях, и запрещает печатать всё касающееся бракоразводных дел, кроме самых общих данных. Однако, этот закон может быть использован только в отношении собственников газет, их редакторов, владельцев типографий и издателей; кроме того, преследование на основании него не может быть возбуждено без разрешения генерал-атторнея. Кара за нарушение этого закона составляет тюремное заключение до четырех месяцев или штраф до 500 ф. ст. или то и другое вместе.
Ляйбель составляет мисдиминор по общему праву и карается штрафом и тюремным заключением, причем последнее по Акту о ляйбеле 1843 г. (Libel Act 1843) ограничивается двумя годами в тех случаях, когда обвиняемый знал, что его сведения не истинны, и одним годом в остальных случаях.
Тяжелое и низкое преступление, известное под названием вымогательства (blackmailing) денег или ценностей путем угроз, трактуется некоторыми авторами, как преступление против собственности. Это ошибка, так как при такой трактовке отклоняется внимание от истинной сущности этого преступления. Когда соответствующие угрозы имеют характер физического насилия, то само преступление отличается от разбоя (robbery) тем, что получаемые преступником ценности не всегда находятся при самом пострадавшем или в ближайшем расстоянии от него. Но сущность вымогательства заключается в том, что путем скорее морального, чем физического устрашения оно побуждает жертву, из страха потерять свое положение в обществе, исполнить самые неумеренные требования вымогателя. Даже в тех случаях, когда обвинения вымогателя хорошо обоснованы, его преступление тяжело; но когда они совершенно неосновательны, как бывает во многих случаях, то это одно из самых тяжелых преступлений, особенно потому, что только человек с исключительно сильным характером пойдет на те страдания и ту огласку, которая связана с возбуждением преследования за это преступление. По этой причине судьи имеют обыкновение опускать в этих случаях имена тех, кто возбудил преследование.
Точнее говоря, это преступление заключается в том, что с целью вымогательства денег человека обвиняют или угрожают обвинить в одном из преступлений, караемых казнью или каторжными работами на семь лет, или в нападении (assault) с покушением на совершение насилия над женщиной, или в попытке склонить кого-нибудь к противоестественным отношениям или в каком-либо другом тяжелом, хотя бы формально и не уголовном проступке. Надо отметить, что это преступление не обязательно заключается в угрозе обвинить то лицо, которому угрожают, или вообще какого-нибудь живого человека. Весьма часто человек поддается вымогательству не ради спасения своей собственной репутации, но для спасения еще живущего или покойного родственника. Вымогательство тем отличается от преступления ляйбеля, что последнее (как кажется) не может заключаться в опорачивании умершего лица.
Вымогательство представляет собой фелокию, караемую пожизненными каторжными работами, причем, если преступник мужского пола и моложе шестнадцати лет, он подвергается в качестве дополнительного наказания однократному непубличному телесному наказанию.
Злонамеренное судебное преследование (malicious prosecution) сейчас почти неизменно трактуется как чисто гражданское правонарушение, дающее основание иску о возмещении ущерба, хотя формально оно еще считается уголовным деянием, в качестве которого оно встречается в разных формах в некоторых старых, но еще неотмененных законах. Самым старым видом этого рода преступлений является заговор (conspiracy) для получения ложного обвинительного акта (indictment) по обвинению в тризн или фелонии. Злонамеренное судебное преследование встречается в статутах 1300 и 1305 гг. и в течение некоторого времени оно было наказуемо. Серьезным основанием для того, чтобы оспаривать преступный характер этого деяния, служило то обстоятельство, что нельзя было обвинить в его совершении одно лицо, так как заговор по необходимости требует участия по крайней мере двух человек. Затем оно не могло служить основанием для обвинительного акта по мисдиминор. Поэтому с конца XV в. по делам о злонамеренном судебном преследовании стали преобладать гражданские иски.
Мейнтенанс (maintenance) представляет собой другой вид злонамеренного судебного преследования, который встречается в старых статутах. Здесь речь идет об участии лица в тяжбе, в которой оно не имеет никаких законных интересов. Средневековые суды, вероятно не без достаточного основания, с большой подозрительностью относились к людям, которые вмешивались в чужие тяжебные дела, тем более, что человек, добровольно дававший свидетельские показания без приглашения суда, подвергался серьезному риску быть обвиненным в качестве обычного «сутяги» (barrator) или возбудителя тяжб.
Чемперти (champerty) представляет собой особо тяжелый вид мейнтенанс с той особенностью, что виновный в этом деянии выговаривает в виде оплаты за свою помощь долю в ожидаемой выгоде в случае выигрыша дела.
Мейнтенанс, чемперти и беретри (barratry) – сутяжничество – представляют собой мисдиминор с точки зрения общего права. Но, подобно заговору, их сейчас не рассматривают как преступления; они сопровождаются гражданским иском об ущербе со стороны лица, против которого была направлена тяжба.
Глава XIV Санкции уголовного права
На протяжении последних четырех глав нам приходилось неоднократно упоминать о различных наказаниях, налагаемых при совершении разных преступлений. Теперь, заканчивая обзор уголовного права, необходимо кратко объяснить природу этих различных наказаний, а также и некоторых других процедур, недавно только введенных не столько для устрашения, сколько с целью перевоспитания или исправления человека, к которому они применяются. Мы начнем с того, что называется собственно наказанием.
1. Смертная казнь. Смертная казнь, раньше составлявшая обычное наказание за все преступления, относящиеся к фелонии, теперь, как мы уже видели, применяется только за четыре преступления, а именно – государственную измену (high treason), предумышленное убийство – мёрдар, пиратство с применением насилия и поджог морских складов, кораблей, портов и т. д. Смертная казнь приводится в исполнение всегда посредством повешения, хотя формально короне предоставлено право требовать применения старого способа обезглавлепия в случаях казни за государственную измену. Смертная казнь, которая в течение столетий представляла собой публичное зрелище, стала с 1868 г. проводиться не публично, поскольку дело касается обвинения в мёрдэр.
Это правило не относится к другим обвинениям, но Кезмент (Casement), обвиненный в государственной измене в 1916 г., был казнен внутри тюремных стен. За казнью в течение 24 часов должно последовать коронерское следствие в отношении тела казненного (coroner's inquest); тело хоронится на тюремном участке. Народу сообщают о совершении казни путем вывешивания на наружной стене тюрьмы копий врачебного удостоверения о смерти, заявления шерифа о том, что приговор должным образом приведен в исполнение, и вердикта коронерского жюри.
2. Каторжные работы (буквально «уголовное рабство» – penal servitude) заменили с 1853 г. ссылку за океан, так как заокеанские владения короны окончательно отказались принимать преступников. Это наказание полагается за все наиболее тяжелые преступления, кроме тех четырех, которые караются смертной казнью. Они могут быть присуждены только после вердикта малого состава присяжных при предании суду с обвинительным актом – магистратами или по вердикту коронерского жюри. После некоторых колебаний было установлено, что минимальный срок каторжных работ составляет три года, но часто, как мы видели, к ним присуждают пожизненно. В тех случаях, когда каторжные работы предписываются парламентским актом, суд может по своему усмотрению заменить их тюремным заключением до двух лет, с тяжелыми работами или без них, если только в самом акте не содержится специальной оговорки о том, что замена не разрешается.
Каторжные работы начинаются с короткого периода одиночного заключения, за которым следуют тяжелые, но не в суровых условиях работы в сельском хозяйстве, в каменоломнях и другие под открытым небом или в тюремных мастерских.
По системе каторжных работ, установленной в 1853 г., срок их может быть сокращен при хорошем поведении осужденного, и он может получить условное освобождение на основании специального разрешения или отпускного билета. Этот институт был заимствован из старых правил о сосланных за океан преступниках и с тех пор играет большую роль в системе каторжных работ. Условия, при которых выдаются разрешения на условное освобождение и при которых они отменяются, изложены в Акте о каторжных работах 1864 г. (Penal Servitude Act 1864); сама форма этих билетов тщательно описана в законе. Если каторжник, досрочно освобожденный, не выполнит одного из тех условий, на основании которых он был условно освобожден, то он приговаривается к новому наказанию в три месяца тюремного заключения. Если же он в период своей свободы совершит новое преступление, предусмотренное уголовным правом, то отпускной билет отбирается; в дополнение к наказанию за новое преступление, он затем должен будет отбыть остающийся срок своего первоначального приговора. К каторжным работам не могут приговариваться лица моложе семнадцати лет.
3. Тюремное заключение, т. е. содержание в здании ограниченного размера без занятий на открытом воздухе. Сейчас считается, что, при равном сроке, тюремное заключение представляет собой более суровое наказание, чем каторжные работы, особенно, если оно действительно сопровождается тяжелыми работами. Поэтому оно редко присуждается на срок более двух лет за единичное преступление. Однако, когда к тюремному заключению приговаривается человек особенно дурного поведения, то он может получить несколько последовательных сроков в два года за ряд преступлений или тюремное заключение может быть даже заменено каторжными работами. Ребенок моложе 14 лет не может быть присужден к тюрьме, а подросток в возрасте между 14 и 17 годами может быть приговорен к тюремному заключению только в том случае, если он не пригоден для содержания в специальном доме заключения для несовершеннолетних («remand home»).
Тюремное заключение с тяжелыми работами представляет наказание, предусмотренное только законом; теперь, в связи с изменениями в Правилах о тюрьмах (Prison Rules), оно едва отличается от простого тюремного заключения.
4. Телесные наказания. Для неюриста может оказаться неожиданным, что, несмотря на огромные успехи, достигнутые за последнее столетие в смягчении суровости уголовного права, к телесному наказанию можно все еще во многих случаях приговаривать на законном основании. Телесное наказание женщин государственными должностными лицами было окончательно отменено в 1820 г.; вообще то, что называется «телесное наказание по общему праву», т. е. телесное наказание, наложенное не по прямому предписанию специального закона, отменено в 1914 г. Кроме того, в тех случаях, когда приговор о телесном наказании вынесен за преступление, совершенное с применением силы, на основании Акта о преступлениях против личности 1861 г. или Акта о воровстве 1916 г., количество ударов, которые должны быть нанесены, и орудие, которое надлежит употреблять, должны быть точно определены в приговоре суда. Число ударов не может превышать двадцати пяти (наносимых березовыми розгами), когда дело касается мальчиков младше шестнадцати лет, а в остальных случаях в отношении лиц мужского пола не может превышать пятидесяти.
Когда к телесному наказанию присуждают магистраты, то они также обязаны точно определять число ударов и орудие, но в этом случае число ударов, наносимых мальчику младше четырнадцати лет березовыми розгами, не может превышать двенадцати. Никто не может подвергаться телесному наказанию свыше одного раза за одно преступление, непристойное зрелище публичных телесных наказаний давно уже отменено.
5. Штраф. Денежные наказания являются старейшими санкциями в уголовном праве; общее право не ограничивает суммы штрафа. Великая хартия вольностей и Декларация прав установили некоторые их пределы в ограждение от чрезмерных штрафов. Но для предупреждения злоупотреблений гораздо большее значение имели ограничения, установленные в недавние годы законами в отношении отдельных преступлений. При наложении штрафа за преступления, преследуемые в порядке обвинительного акта, осужденный в случае неуплаты может быть подвергнут тюремному заключению. Но законы 1914 и 1935 гг. сильно ограничили право магистратов заключать в тюрьму за неуплату штрафа, наложенного судами суммарной юрисдикции, так же как за невыполнение приказов об уплате алиментов или местных налогов. Цель второго закона заключается в предотвращении того, что можно было бы назвать «автоматическим заключением», т. е. в предотвращении тюремного заключения, как результата доказанной неуплаты. В тех случаях, когда дело идет о наложении штрафа, надо расследовать имущественное положение преступника, в остальных двух случаях необходимо иметь данные об имущественном положении прежде, чем выносить приговор о тюремном заключении.
6. Рикогнизенс (Ricognizances). Рикогнизенс, т. е. ручательство, представляет собой очень древний и благотворный институт, весьма близкий к штрафу, но имеющий характер не столько карательный, сколько превентивный. Он заключается в предложении осужденному признать свой долг короне с дачею или без дачи поручительства. Этот рикогнизенс имеет характер обязанности, которая возлагается на осужденного и заключается в явке в суд для судебного процесса, и в хорошем поведении вообще или только в ненарушении мира. Если лицо, давшее обязательство, не выполнит какого-либо из этих условий, то рикогнизенс приводится в исполнение, т. е. взимается сумма, на которую осужденный или поручившиеся за него лица признали себя обязанными в отношении короны. В подобных случаях не обязательно требуется доказательство, что имелось в виду фактическое нарушение мира.
7. Полицейский надзор представляет более современную форму превентивного мероприятия, чем рикогнизенс. Он ведет свое начало с 1871 г. и может быть применен во всех случаях, когда при судебном разбирательстве дела, по которому обвиняемый привлекается на основании обвинительного акта, будет обнаружено, что он уже прежде был осужден по уголовному делу. В этом случае его могут приговорить, по истечении срока наказания за второе преступление, к состоянию под надзором полиции на срок не свыше семи лет. В течение этого периода он обязан сообщать местным полицейским властям путем личной явки свой адрес и извещать их об его изменении, являясь раз в месяц к старшему полицейскому чину своего округа. Кроме того, если даже суд не вынес приговора о полицейском надзоре, то считается, что человек, осужденный за преступление, по которому преследование возбуждается на основании обвинительного акта, после того, как ранее он же был осужден за другое преступление, безразлично какое, нарушает Акт о предупреждении преступлений (Prevention of Crimes Ас) и подвергает себя опасности тюремного заключения на год с тяжелыми работами или без них, в том случае, если он в каком-либо отношении ведет себя подозрительно.
8. Превентивное тюремное заключение. Акт о предупреждении преступлений 1908 г. (Prevention of Crimes Act 1908) создал еще сильнее действующую форму наблюдения. Он устанавливает, что в тех случаях, когда какой-либо человек осужден за фелонию или за какой-нибудь из более серьезных видов мисдиминора и по собственному признанию или согласно вердикта присяжных является «привычным преступником», т. е. был раньше по крайней мере трижды осужден за подобное же преступление и если он постоянно вел бесчестную или преступную жизнь, то суд, который выносит ему последний приговор, осудив его на каторжные работы, может приговорить его минимум к пяти и максимум к десяти годам превентивного тюремного заключения, которое начинается после отбытия каторжных работ. Превентивное заключение отбывается в тюрьме, и заключенный подлежит такому же режиму, как при каторжных работах. В то же время Акт о предупреждении преступлений предписывает постепенно смягчать в отношении этого преступника суровость дисциплины и, привлекая его к наиболее подходящим для него работам, дать ему возможность после освобождения честно зарабатывать себе средства на существование и постепенно подготовить его возвращение к гражданской жизни. Каждые три года дело его пересматривается министром внутренних дел для решения вопроса, может ли он быть освобожден по отпускному билету или же на испытание, с последующим сокращением срока.
Наконец, недавно при рассмотрении одного дела было решено, что положение, гласящее: «Тот, кто был некогда привычным преступником, всегда им будет», не выдерживает критики, и хотя осужденный, конечно, не может освободиться от списка вынесенных ему прежде приговоров, но один тот факт, что он однажды был заклеймен в качестве привычного преступника, не делает его таковым навсегда. Если при возникшем впоследствии деле обвинитель будет на этом основании требовать превентивного тюремного заключения, то он должен доказать, что обвиняемый является в настоящее время привычным преступником.
9. Борстальский режим. Тот же закон, который установил санкцию превентивного тюремного заключения, ввел в Книгу статутов новый вид санкции для несовершеннолетних, известный под названием «Борстальская система» (Borstal system). Название это случайное: оно происходит от названия деревни, в которой за несколько лет до того было открыто с опытными целями большое исправительное заведение для этого рода преступников, давшее многообещающие результаты.
Если суд выносит обвинительный приговор несовершеннолетнему в возрасте между шестнадцатью и двадцатью одним годом за преступление, влекущее каторжные работы или тюремное заключение, и если при рассмотрении дела обнаружится, что вследствие преступных привычек или наклонностей или связей с людьми дурной репутации желательно принять указанную меру, Акт 1908 г. уполномачивает суд вместо обычных санкций приговорить его к помещению в борстальское учреждение на срок не менее, чем один год и не более, чем три года. Эта же мера может быть принята в отношении несовершеннолетнего преступника, обвиненного за нарушение дисциплины в «одобренной» школе, а министр внутренних дел может перевести в борстальские учреждения любого преступника «борстальского возраста», отбывающего в данное время каторжные работы, так что остаток своего срока он проведет в борстальских учреждениях. Задача их, согласно закону 1908 г., заключается в том, чтобы обучить ремеслу, дать другие знания и оказать такое дисциплинирующее и нравственное воздействие, которое привело бы к исправлению содержащихся в них лиц и к предотвращению преступлений.
Заключенные в борстальеком учреждении могут быть условно освобождены подобно лицам, отбывающим срок каторжных работ, но только не ранее как после отбытия шести месяцев лицами мужского пола, и трех месяцев – лицами женского пола, притом только в том случае, если найдется кто-нибудь, кто согласится взять на себя надзор и опеку над освобожденным или освобожденной. Кроме того, после истечения срока, лицо, содержавшееся в борстальеком учреждении, остается под надзором полиции в течение шести месяцев. Если инспектирующий комитет (Visiting Committee) найдет, что содержащийся там несовершеннолетний неисправим и оказывает дурное влияние на других, то он может быть переведен в обычную тюрьму для отбывания там остающегося ему срока заключения.
10. Содержание в убежище для пьяниц. Акт о пьяницах 1898 г. (Inebriates Act 1898) установил исправительный режим для преступников другого рода. Он ввел принудительное содержание в государственном исправительном заведении для пьяниц (или в аналогичном заведении, разрешенном правительством) на срок не свыше трех лет всякого человека, осужденного за преступление, караемое тюремным заключением или каторжными работами; эта санкция применяется в случае, когда суд убежден, что преступление было совершено под влиянием опьянения, и преступник признает или присяжные считают, что он привычный пьяница. Кроме того, каждый человек, осужденный в течение двенадцати месяцев четыре раза за один из многочисленных проступков, относящихся к группе случаев т. н. «квалифицированного опьянения», если он при том привычный пьяница, может быть присужден к содержанию в течение такого же срока в исправительном заведении для пьяниц, разрешенном правительством, Наконец, когда какой-либо человек осужден на основании Акта о детях 1908 г. (Children Act 1908) за жестокое обращение со своим ребенком или с ребенком человека, с которым он (осужденный) живет, и суд убежден, что он является привычным пьяницей, то суд может (однако, только с согласия осужденного и при выполнении некоторых других условий) заменить приговор к тюремному заключению распоряжением о содержащий в исправительном заведении в течение не больше, чем двух лет.
11. Испытание (Probation). Вероятно самое смелое мероприятие английского уголовного права в нашем столетии представляет собой та дискреционная власть, которая была впервые предоставлена судам в 1887 г., а затем была подтверждена и связанные с ней права систематизированы в Акте об испытании преступников 1907 г. (Probation of offenders Act 1907). Когда суд признает виновным человека, обвиняемого в преступлении, требующем для своего преследования обвинительного акта и караемом тюремным заключением, то он может освободить его на испытание, вследствие состояния его здоровья, возраста, предшествующего образа жизни, уровня умственного развития, ничтожного характера преступления или смягчающих вину обстоятельств. Однако, такое освобождение возможно лишь под условием, что и освобожденный на испытание примет на себя обязательство (с поручительством других лиц или без него) в том, что он будет себя хорошо вести и явится в суд в случае вызова в любой момент в течение периода, указанного в распоряжении об испытании, но не превышающего трех лет. В делах суммарной юрисдикции суд может итти еще дальше и прекратить преследование или снять обвинение, причем в этих случаях он должен распорядиться, чтобы обвиняемый возместил ущерб, причиненный его преступным действием.
Суд может также распорядиться, чтобы обязательство, которое по его предписанию принужден был принять на себя осужденный, содержало условие о том, что он будет находиться под наблюдением названного там лица; обычно это особый попечитель для испытания (probation officer), который является должностным лицом при суде, но это не обязательно. Он должен, по указанию суда, посещать освобожденного на испытание, следить за его поведением, сообщать об этом суду, помогать ему советами, содействием и добрым отношением, вплоть до приискания работы в случае надобности.
Если освобожденный на испытание не выполнит условий, содержащихся в его обязательстве, то он может быть арестован и представлен в суд (по возможности в тот, который первоначально рассматривал его дело). После проверки фактов суд может тотчас же распорядиться о применении наказания, которому преступник подлежит в силу первоначального преступного деяния.
В заключение надо упомянуть о многочисленных реформах английского уголовного права, направленных на устранение вредного влияния преступной среды и вовлечения в нее малолетних. Большинство их содержится в обширном законе, консолидировавшем законодательство и называемом Акт о детях и несовершеннолетних 1933 г. (Children and Young Persons Act 1933). Мы перечислим только некоторые из самых важных мер. Никакой ребенок моложе четырнадцати лет не может быть заключен в тюрьму. Судьи и магистраты специально уполномочены действовать снисходительно в отношении детей и несовершеннолетних, хотя бы они были убеждены в их виновности. Для рассмотрения дел несовершеннолетних созданы специальные суды, которые заседают в специальных условиях, отличающихся от условий обычных уголовных судов; без разрешения суда никто не допускается на его заседания кроме заинтересованных сторон и их советников.
В одной из прежних глав было указано, что обычные суды, которым редко предоставляется право «закрывать двери», обязаны это делать в тех случаях, когда ребенок вызывается в качестве свидетеля по делу, носящему непристойный или безнравственный характер. За исключением малолетних обвиняемых и детей, вызываемых в качестве свидетелей, детям не разрешается присутствовать при разбирательстве уголовного дела (кроме младенцев на руках у взрослых).
В интересах здоровья детей и их воспитания закон ставит очень строгие преграды найму детей. За редкими исключениями, закон вообще запрещает для детей, моложе 12 лет, труд, предназначенный для извлечения выгоды; лица моложе шестнадцати лет не могут быть привлекаемы в уличной торговле или использованы в ней и не могут посылаться для сбора милостыни. Кроме того, местным властям (т. е. советам графств и городов) предоставлены значительные полномочия для наблюдения за наймом лиц до 18-летнего возраста и для ограничения его.
Вероятно, одной из самых замечательных новых мер в области детской преступности является та, которая уполномачивает всякое лицо, опекающее ребенка или несовершеннолетнего, в случае невозможности руководства им вследствие его «непокорного» характера, обратиться к суду для несовершеннолетних с целью помещения этого несовершеннолетнего в «одобренную» школу или под надзор судебного попечителя. Право судов отпускать несовершеннолетних преступников на испытание сильно расширено Актом о детях и несовершеннолетних 1933 г.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги