Аниськин и снежный человек

Глава 1 Завтрак для мальвинки

Косые, беспорядочные лучи утреннего солнца насквозь простреливали старый, поросший зеленым мхом шиферный сенник. Внутри было темно. По старой русской традиции в сенниках не делают окон и не проводят электричества даже в наше, прогрессивное время. Поэтому до сих пор единственным освещением являются недисциплинированные и бесконтрольно проникающие в многочисленные щели солнечные засланцы. Лучи не уподоблялись унылому и инертному электрическому освещению, они на стояли на месте. Широкие, солидные, двигались медленно, поочередно освещая отдельные участки сенника, а более мелкая шантрапа вела себя и более развязано – шныряла по темным, потаенным уголкам, быстро и равнодушно пробегала по пустым стенам, назойливо лезла в широкие ноздри коротко всхрапывающей женщины.

Женщина была далеко не первой молодости и очень не первой красоты. Деревенский здоровый загар и не подумал коснуться ее рыхлого тела, отчего возникало назойливое впечатление, что даму несколько лет хранили в формалине. Но спала она красиво – по-детски самозабвенно, по-девичьи целомудренно и по-мужски открыв рот.

Наконец, тщательный утренний осмотр был закончен, и лучи заскучали. Один из них, самый догадливый, прополз по лбу спящей, поднырнул под высветленную до мочалообразного состояния прядь волос, сгруппировался и пустил сильный заряд света в узкую щель между ресницами. Женщина досадливо отмахнулась от назойливого самозванца и перевернулась на другой бок. Луч обиженно отстал, но его роль взяла на себя короткая одеревеневшая былинка. Она с садистской готовностью вонзилась в правую лопатку любительницы сельской экзотики и там два раза провернулась, подобно игле акупунктурщика. Женщина недовольно всхрюкнула. Немного полежала и, сообразив с какой стороны в ее девственный утренний сон вторгся непрошенный дискомфорт, чуть отползла. Но видимо, Сенной Дух который управляет порядком в подобных заведениях, окончательно решил избавиться от непонятливой леди. Сенной применил самое безотказное свое оружие – маленькую, невинную с виду и ужасную по сути своей мышь.

Мышь прошуршала одной ей известным ходом, понюхала голую грязную пятку женщины, замерла на мгновение, деликатно чихнула и засеменила по полной, целлюлитной ноге спящей. Она подбиралась к лицу. Мышь садистски-медленно пересекла шею, провела хвостом по подбородку, заглянула в приоткрытый рот. Больше всего она заинтересовалась глазом: мышь прилегла на брюшко и, наклонив голову, попыталась рассмотреть, что это там блестит за ресницами? Может, съедобное?

Спящая лениво приоткрыла один глаз и попыталась сфокусировать зрение на том, что неясным пятном маячило у нее перед глазами.

– Ты, пусик? – с надеждой предположила она.

В этот момент сонная пелена спала с ее глаз. Мышь, сидящая так близко, показалась женщине как минимум слоником с ампутированным хоботом и купированными ушами. Но повела себя дама неадекватно. Она не умерла со страху, не потеряла сознания, не завизжала, подобно напуганной безлунной ночью злобными грабителями автомашине, она просто протянула руку и ловко схватила замешкавшуюся зверушку.

– Будет Мальвинке витаминный завтрак, – удовлетворенно констатировала дама, пеленая бедняжку в сомнительной свежести носовой платок.

Мышь вырывалась, царапалась, тоненько, жалостно пищала, пыталась достать своими остренькими, как иголочки кактуса, зубками заскорузлый, грязный палец с обгрызанным ногтем – все напрасно. Судьба ее была предрешена. И самое обидное в этом решении было то, что на завтрак она должна была достаться не кошке и даже не удаву, а мерзкой по характеру французской голубой болонке, прожорливой, вороватой и не брезговавшей никакими деликатесами – от лягушек до лошадиного навоза.

Видимо, догадавшись об этом, мышь последний раз пискнула и затихла.

– Ага, сознание потеряла! – удовлетворенно констатировала женщина.

Она спрятала завернутую наподобие пупсика мышку за пазуху и несколько раз сильно тряхнула головой.

– Болит! – скорее уверенно, чем удивленно объявила она, – пусик, принеси кофа. У меня голова болит.

Пусик не отзывался.

– Масик! – в голосе женщины зазвучали нотки четырехлетнего обиженного ребенка, – ну сколько можно? Ты же вчера обещал, что я тебе понравилась! Принеси кофа!

Дама, обиженная невниманием со стороны забывчивого «масика-пусика» огляделась. Нечто, что было гораздо интереснее живой мыши, покоящейся у нее на груди, привлекло ее внимание.

– Куда ты откатился? Мне одной колется и холодно!

Дама действительно поежилась и поползла к спящему в паре метрах от нее мужчине.

Согрей меня своим дыханьем, двумя руками обними, – нежно продекламировала она стихи неизвестного автора.

Вероломный возлюбленный, похоже, не только не собирался варить ей кофе, но и дышать на нее ради сугрева. Его подруга не стала дожидаться, когда тот соблаговолит сдавить ее в объятиях и накрыла его своим помятым со сна телом. Не сразу она поняла, что мужчина, встретивший утро на сеннике, уже никого и никогда не сможет согреть.

Обычно с посетителями в местном отделении милиции было негусто. Впрочем, как и с преступлениями. Время от времени приволакивали сельские кумушки загулявших мужей, жалобно, но неартистично подвывали и просили посадить супостатов навеки.

Прежней участковый охотно брал постояльцев за бутылку самогона. Нынешний считал непорядочным наживаться на пороках односельчан и пускал супостатов переночевать бесплатно.

Молодой участковый Константин Дмитриевич Комаров привычно вздыхал, гремел ключами и пропускал в камеру предварительного заключения немного побитого и помятого, но все еще гордого гуляку. Если гуляка что-нибудь соображал, то привычно уклыдывался на жесткие нары, уютно подкладывал под щеку ладошки домиком и мгновенно засыпал. Если не соображал ничего, то, лишенный жизненно важной опоры в виде жены, падал прямо за порогом камеры. Нелогично, но Косте в такие моменты всегда почему-то вспоминался Эдмон Дантес. Что общего он мог иметь с синюшными от ядреного местного самогона но-пасаранцами, Комаров и сам не понимал. Но каждый раз, когда очередной клиент, как подрубленный, падал за порогом камеры, перед глазами Кости возникала картинка: молодой, высокий светловолосый мужчина мешком падает на каменный пол замка Иф.

Впрочем, отделение милиции совхоза имени Но-Пасарана не имело ничего общего с воспетым в романе Дюма мрачным замком. Оно было переделано из бывшей избы-читальни, имело высокие потолки и веселенькую, совсем не тюремную расцветочку. Палисадник перед бывшей читальней никто не удосужился сравнять с землей, тот же «никто» не потрудился уничтожить и мальвы, росшие в диком тропическом безобразии в этом самом палисаднике. Мальвы-то, в основном, и придавали отделению совсем не устрашающий оттенок.

Неплохо дополнял общую композицию только что подъехавший милицейский УАЗик канареечной расцветки. Авто такого колора почти не сохранились в столичных городах, и лишь в глубинке иногда встречаются ярко-желтые, с ровной синей полосой и белыми буквами автомобили.

УАЗик привез нестарого, с добрым лицом и таким же добрым пивным брюшком районного начальника в чине капитана. Капитан Ведерко Николай Акимович был выходцем из самостийной со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он тоже, как и многие земляки, страдал малоросской фольклорной болезнью – салозависимосью, причем эта зависимость приняла в его организме поистине угрожающие размеры: Ведерко жевал сало практически без передышки. Если в течении получаса доступ к ценному продукту был перекрыт обстоятельствами, у Ведерко начинали сдавать нервы. Правда, никто и никогда не видел Николая Акимовича в состоянии сдавших нервов. Он любил ближних и заботился о их здоровье и жизни. Поэтому всегда и везде с ним был полотняный сверточек с ломтем первосортного розового продукта.

Ведерко быстро огляделся, кивнул, как-то по-особенному, шеей, двум проходившим мимо но-пасаранкам, достал платок размером с простыню и размашисто вытер пот, в изобилии смочивший мясистую шею и лоб.

– Пить есть? – вместо приветствия спросил он Комарова.

– Квас, – протянул Костя полуторалитровую пластиковую бутыль, – Анна Васильевна делала.

Капитан дрожащей рукой схватил бутыль, открутил пробку и, запрокинув голову, вставил горлышко бутылки в рот. С восхищением наблюдал Комаров, как уровень кваса в бутылке ровно и постепенно понижается. Ведерко не сделал ни единого глотка, квас сам, громко, утробно булькая, влился в необъятное нутро капитана.

– Хороший квас, – похвалил начальник, – просто вырви глаз, а не квас. На чем настаиваете? На хмелю или изюме?

– Да откуда мне знать-то? – пожал плечами Костик, – я же сказал, что Анна Васильевна делает.

– А, точно, – звонко шлепнул себя по лбу капитан, – я тогда к ней подъеду. А к тебе – по делу. Беда пришла к нам в дом.

С появлением Ведерко небольшой кабинет Комарова стал совсем маленьким. Горячий, прокаленный воздух, смешанный с ароматом свежескошенной травы, нагрелся еще больше, аромат травы совсем забил запах ядреного пота, чеснока и сапог.

«Почему сапог? – думал Костя, глядя как Ведерко разворачивает тряпочку с лекарством от стресса перед трудным разговором. – Капитан в ботинках, почему же пахнет настоящими кирзовыми солдатскими сапогами?»

Пока он раздумывал над парадоксальностью своих ощущений, Ведерко доел добрый ломоть сала, аккуратно завернул остатки и смахнул со стола кристаллики соли.

– В общем так. Ты слыхал, что на таможне опять карантин объявили?

Небольшой таможенный пост, стоящий на границе Казахстана и России, находился совсем недалеко от совхоза имени Но-Пасарана и доставлял местным властям массу беспокойства. Почему-то все нарушители, обходящие пост, любили обходить его именно по подведомственной Комарову территории. Костя недавно приехал в Но-Пасаран, но уже устал бороться с односельчанами. Почти еженедельно в участок вваливались возбужденные плотные таможенники и жаловались Комарову на похищенные шлагбаумы, щедро расставленные на лесных тропах и на приграничные столбики, словно уходящие под землю.

Костя знал о страсти односельчан ко всему полосатому и длинному. Пограничные столбики но-пасаранцы обычно волокли на картофельные делянки – они очень живописно и строго отделяли их делянки от соседских. А шлагбаумы очень кстати приходились в коровниках – но-пасаранкам нравилось ранним свежим утром выпускать своих буренок не дедовским способом – убирая кривой дрын, лежащий на двух перекладинах, а цивилизованно – с помощью веревочки отпуская и водворяя на место ровный, свежевыкрашенный под зебру шлагбаум.

Сначала Костя рьяно боролся с пристрастием односельчан к таможенному имуществу, но, потом махнул рукой – у него и своих дел хватало.

О том, что на посту опять скопилась уйма машин со стороны Казахстана, Комаров уже знал. Время от времени хворые казахстанские суслики заболевали чумой, помирали в большом количестве и умудрялись при этом разносить заразу. Транспортный поток, проходивший через пост близ Но-Пасарана, был довольно хилый. Основная трасса с настоящей большой таможней проходила километрах в пятидесяти, вынуждая делать водителей вполне приличное кольцо. Самые пронырливые, счастливые от сознания своего превосходства перед однотрассниками, находили на карте дорог прямой путь – через населенный пункт со странным и интригующим названием – совхоз имени Но-Пасарана, и тут попадали в цепкие лапы но-пасаранских таможенников. Поводов придраться к странникам было множество. На этой неделе поводом явилось недомогание сусликов. Транспортные средства задерживали, осматривали – кто знает, может коварные автолюбители прихватили пару маленьких носителей жуткой болезни на развод! Или эти носители сами решили попутешествовать экономным автостопом и на какой-нибудь стоянке пробрались в укромное местечко!

Если сусликов в машинах не оказывалось, то это отнюдь не обозначало свободу. Водители и пассажиры тщательно осматривались. Малейшей царапинки было достаточно для того, чтобы заподозрить их в близком отношении с сусликами и задержать на инкубационный период заболевания и для анализа крови. Анализ отправлялся в областной центр, терялся где-нибудь по дороге, протухал на жаре, «запарывался» нерадивыми лаборантами. Делался новый анализ. А тут наступали выходные и лаборатория не работала.

В такие дни в Но-Пасаране было горячо. Огромное количество молодых, здоровых, веселых и голодных во всех отношениях дальнобойщиков захватывало деревню, заставляло трепетать слабые сердечки особ женского пола от четырнадцати до шестидесяти, принуждало наливаться горячей кровью собственника те же сердца, но мужской половины совхоза. В общем, было весело, горячо и буйно.

Скопление водителей на посту вызывалось не всегда болезнями казахстанской фауны. Причин было много, они были разные и изощренные. Поэтому процесс приема непрошенных гостей был налажен до совершенства. Размещали их в одном из заброшенных бараков колонии, находившейся тут же. Барак пустовал уже давно. Когда вокруг колонии латали забор, совхозные власти настояли и часть забора провели новым маршрутом, оставив на свободе нежилой корпус. Начальство колонии неделю гудело с начальством совхоза, в результате чего барак был подарен Но-Пасарану, а часть картофельного урожая этого года перекочевала из закромов совхоза в закрома колонии.

Кормили подозреваемых в чумоносительстве в местной столовой, организованной в бывших барских конюшнях. Столовая была хорошая. Барин, чьим родовым имением являлась некогда Малиновка, или Но-Пасаран, как переименовали ее гордые потомки барских крепостных, любил комфорт, добротность и лошадей. В длинных конюшнях из красного кирпича расположились, кроме столовой, совхозные гаражи, колбасный цех и пожарка. Кормили в столовой неплохо, как могли. И цены были вполне умеренные, особенно по городским меркам. Жалко, что она работала только по праздникам, вызванным задержанием крупной партии дальнобойщиков, в дни свадеб и поминок.

Над входной дверью ее висела гордая и многозначительная табличка: «Ресторан Геркулес». Неизвестно, чем было навеяно столь оригинальное название. Может, ностальгией по прошлому, когда мерзкий вкус овсяной каши на воде оправдывали ее «пользительностью», а может, сам дух бывших конюшен навеял на авторов названия кафе нечто лошадиное? Можно было бы, конечно, назвать ресторан «Тройкой» или «Подковой», но доморощенные логисты остановились на «Геркулесе».

Но не обилие веселого народа в «Геркулесе» и не продажа спиртных напитков из-под прилавка наслала панику на районного гостя. Паника, которая обуяла Ведерко, была вызвана даже и не рядовым скоплением посторонних и бойких водителей, а более редким для данной местности обстоятельством. Дело в том, что каким-то диким образом на эту дорогу попал целый автобус, напичканный американскими туристами. Эти странные люди, вместо того, чтобы как все рассматривать культурные центры России, решили окунуться в действительность и проехаться по глубинке. Это их и погубило. Будь то какая другая глубинка, более развитая и цивилизованная, может быть, они и проскочили бы. Но таможенный пост близ Но-Пасарана… Через него не мог проскочить и велосипедист, а не то, что автобус, набитый перспективными носителями чумы. А тут еще у одного из туристов на руке оказалась царапина. Наивный техасец на возмутительном русском объяснил, что поцарапала его неведома-зверушка на привале, обозначенным гидом как «Девочки – налево, мальчики – направо». Названия зверушки он не знал. Американец махал руками, корчил рожи, вставал на четвереньки, но растолковать, что за зверь покусился на его суверенитет, так и не смог.

Американцы были обречены. У техасца взяли анализ крови, который и пустили в долгое путешествие в область, медсестре из местного фельдшерско-акушерского пункта поручили провести с подозреваемым курс уколов от бешенства, а весь автобус задержали до выяснения дальнейших обстоятельств.

Что означало появление довольно солидной группы иноземцев в забытом богом Но-Пасаране, объяснять не нужно. Местные власти определили это событие как миниатюрный конец света. Они даже пробовали подкупить таможенников, но денег, выделенных директором совхоза на взятку, не хватило, и парламентеры были с позором изгнаны. Так или иначе, но вся ответственность по обустройству быта непрошенных гостей падала на невинных но-пасаранцев, а следовательно – и на участкового Комарова.

– А это не опасно? – предусмотрительно поинтересовался Комаров.

– В смысле? – честно признался Ведерко.

– Не грозит ли задержание целого автобуса с иностранцами международным скандалом? Сами понимаете: права человека всякие.

– А, это, – махнул рукой капитан, – не бойсь. Эти чумные американцы даже рады. Они, видишь ли, изучают российскую глубинку, а ваш Но-Пасаран как образец глубинки их очень даже привлекает. Все формальности, связанные с задержкой, они берут на себя.

– Хорошо, – совершенно искренне обрадовался Костя.

– В общем, тебе все ясно, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Ведерко, – чтобы все было того, сам понимаешь. Иностранцы, все-таки. Если что – спрос с тебя.

Костя приблизительно понял. Он уже привык к лаконичному и сумбурному языку начальства и выработал особую стратегию понимания его требований. Начальство не придиралось по мелочам, не изматывало постоянными проверками и даже доверило расследование убийства, произошедшего недавно в совхозе. Надо ли говорить о том, что молодой, тонущий в избытке собственной энергии и старательности Комаров оправдал доверие? Ведерко тоже остался доволен. Когда за тебя кто-то выполняет твою работу и еще считает это за честь, то редкий хохол останется недоволен. В общем, в отношениях между Комаровым и Ведерко царило полное взаимопонимание. Ведерко тихо, поплевывая через левое плечо чтобы не сглазить, радовался Комаровской активности, а Комаров, так же тихо поплевывая, гордо нес доверие районного начальства.

Он помахал в окошко пыльной туче, поднятой канареечным УАЗиком, пригладил вихры перед зеркалом и взялся за фуражку. Задание получено, необходимо срочно проведать задержанных туристов. Может, жалобы какие, а может, просьбы. Но сразу же исполнить мягкий приказ начальства ему не удалось. На крыльце раздался грохот, и в кабинет ввалилась парочка: молодая краснолицая блондинка и чумазый, колором лица в мать, юнец лет восьми. Одна пятерня блондинки намертво вплелась в сивые вихры отпрыска, другая страховала пленника за ухо.

– Вот, – посетительница отпустила ухо и вихры сына и толкнула его на середину кабинета, – нате вам. Оформляйте.

– Зачем он мне? – не сразу понял правил игры Костя.

– Да не вам лично, а в тюрьму же, – как бестолковому, растолковала она, – как у вас там положено? Сначала пару ночей здесь посидит, потом в город – к убийцам и маньякам в лапы. Ну, а дальше, как повезет – в Сибирь, болота осушать или в Шушенское. Шалаши ремонтировать.

– Что натворил? – Комаров начал понимать, что от него требуется, вернулся за стол и открыл папку с чистыми бланками протоколов допроса.

– Ну, говори, раз ты такой взрослый и смелый у нас, – закатила сыну оплеуху мамаша, – а то как мать родную матом крыть – так он орел, а как перед законом ответственность держать – так телок бессловесный.

Сын зло зыркнул на нее покрасневшими от готовых пролиться слез глазами и отвернулся.

– Говори, говори, собачий сын, все равно придется. Не здесь, так в Сибири все расскажешь, маньякам. Уж они-то твой блудливый язык наружу вытащат, уж они-то тебе покажут, как матерь родную забижать!

Губы преступника слегка дрогнули.

– Сядьте на стул и помолчите, – потребовал Костя. – Дальше дознание я буду вести сам.

– Только его не до крови тут, – пожалела в последний момент мамаша, – а то нам его еще в райцентр везти на смотр художественной самодеятельности. Фокусы показывать. Фокусы, он, видите ли, показывает! Я ему покажу, фокусы! – опять завелась мамаша.

– Рассказывай, – перебил ее Костя.

Ему было жаль мальца. Комаров сам только что закончил школу милиции и уехал из под материнской опеки, поэтому чувства мальчишки были ему гораздо ближе и понятнее, чем о том могла догадываться его мамаша. Задержанный немного помолчал, бросил короткий взгляд на участкового, почувствовал, видимо, ту каплю симпатии, которую Комаров не сумел сдержать и буркнул:

– Сама виновата.

«Уже хорошо, – отметил Костя. – То, что преступник начал говорить – положительный симптом».

– Она меня не пускала Лешака ловить, – кололся меж тем малец, даже не дожидаясь наводящих вопросов Комарова, – а мальчишки говорят, что мне слабо. Я хотел через зады убежать, а она поймала – и крапивой. А я…

– Продолжай.

– Ну, а я не сдержался и по-матушке. А чего она лезет? Я же не лезу, когда она с теть Мариной неприличные анекдоты рассказывает или с папкой кассеты смотрит, а меня выгоняет. Им – все можно, а мне – нельзя?

Правдолюбец вытер потекший нос пыльным, в черных разводах и точках локтем.

– И это он о родной матери! – не выдержала сидевшая в углу женщина, – я его носила, рожала, кормила, пеленки стирала, ночами не спала, воспитывала, а он мне…

Матушка словесно продемонстрировала слегка оторопевшему участковому оскорбление, которое нанес ей сын.

– Хорошо, – вздохнул Комаров, – выношу решение. Смотри сам: у матери твоей какая главная задача? Сделать из тебя человека, так?

– Так.

– Значит, сейчас она у тебя выполняет особо важное задание, так?

– Ну.

– Отвечай по-форме.

– Так точно.

– То есть в данный конкретный момент мать у тебя находится при исполнении?

– При исполнении, – ненадолго задумавшись, согласился юнец.

– Неподчинение сотруднику, находящемуся при исполнении карается законом. В курсе?

– А то!

– А ты еще добавил срок попыткой к бегству. Было?

– Так точно.

– Значит, наказания тебе не миновать. Три часа исправительных работ при местном отделении милиции завтра с утра. Будешь линовать протоколы допросов. Приходи ровно в восемь и без опоздания. Опоздание приравняю к побегу. После исправительных работ попросишь у матери прощения. Ясно?

– Ну. А прощения я и сейчас могу попросить. Я уже раскаялся. Можно?

– В порядке исключения.

– Только я дома. На ушко.

И такими делами приходилось заниматься Комарову. Жизнь совхоза имени Но-Пасарана была несколько бедна на серьезные преступления. Поэтому один молоденький участковый должен был сочетать в себе функции следователя, группы захвата, инспектора детской комнаты милиции и еще бог знает кого.

Костя проводил посетителей, долго и старательно поправлял фуражку перед зеркалом, закрыл отделение на ключ и отправился на встречу с иностранцами.

Он почти не волновался. Единственное, что немного напрягало, это то, что Комаров практически не знал английского языка. В общеобразовательной школе и школе милиции он учил немецкий, по-английски знал несколько расхожих слов и выражений типа: «вау» и «йес».

– Ну, ничего. Если я с но-пасаранцами научился разговаривать, то и с американцами разберусь, – решил он.

Последняя фраза не была пустой похвальбой. Когда Комаров по собственной, так и не понятой товарищами и родным братом Кириллом инициативе, приехал в далекое незнакомое село бороться с преступностью, он столкнулся со многими трудностями. В том числе и с непониманием со стороны аборигенов. Местные жители почему-то воспринимали повестки, рассылаемые по дворам, как личное оскорбление всему их роду до седьмого колена. Девицы, с которых Комаров пытался снять показания, срочно были зачислены в категорию «невест с подпорченной репутацией», а мамаши этих самых девиц чуть не разорвали самого Комарова на множество меленьких аккуратненьких кусочков. Умение работать в параллельном мире сельской местности осваивалось Костей путем опасных проб и роковых ошибок. И первый экзамен был сдан на «отлично». Костя сумел расследовать убийство и собственноручно задержал убийцу, восстановив таким образом справедливость и получив одобрение местных стариков. А это что-нибудь, да значило.