Я чувствую, что она приближается, но ничего не могу сделать.
ПАНИКА.
Они оставили меня. Родители на самом деле бросили меня! ВО ФРАНЦИИ!
Тем временем Париж подозрительно затих. Даже оперная певица завершила свой концерт. Я не могу сорваться. Стены здесь тоньше картона, так что если я сломаюсь, мои соседи – мои новые одноклассники – все услышат. Меня сейчас стошнит. Вырвет тем странным баклажанным соусом, что я съела за ужином, и всем будет слышно, и тогда никто не пригласит меня посмотреть, как мимы вылезают из своих невидимых коробок, или чем еще тут занимаются люди в свободное время.
Я подбегаю к раковине, чтобы плеснуть водой в лицо, но вместо этого резко вырвавшийся поток воды заливает мою футболку. И теперь я плачу сильнее, потому что еще не успела распаковать полотенца, а мокрая одежда напоминает о тех идиотских водных аттракционах, на которые Бриджит и Мэтт постоянно тащили меня в парке, где вода странного, неестественного цвета и пахнет краской, и в ней миллиард триллионов бактерий. О, боже. Что, если в этой воде тоже есть бактерии? Можно ли вообще пить воду из-под крана во Франции?
Жалкое зрелище. Какая же я слабая.
Сколько семнадцатилетних подростков готовы убить за возможность жить отдельно? Мои соседи явно не страдают от срывов. Из-за стен спальни не доносится никакого плача. Я хватаю рубашку с кровати, чтобы вытереться насухо, когда на меня снисходит озарение. Моя подушка. Я падаю лицом в нее, воздвигая звуковой барьер, и рыдаю, рыдаю, рыдаю.
Кто-то стучит в мою дверь.
Нет. Разумеется, не в мою.
Но вот снова!
– Привет? – раздается женский голос из коридора. – Эй? Ты в порядке?
Нет, я не в порядке. УХОДИ. Но она снова зовет, и я вынуждена сползти с кровати, чтобы открыть дверь. На пороге стоит блондинка с длинными, упругими кудрями. Она высокая и крупная, но без капли лишнего веса. По комплекции напоминает волейболистов. Бриллиантовое колечко в носу сверкает в свете холла.
– У тебя все хорошо? – спрашивает она нежным голосом. – Я Мередит, живу в соседней комнате. Это твои родители только что ушли?
Мои опухшие глаза послужили ответом.
– Я тоже плакала в первую ночь, – она склоняет голову набок, задумывается на пару мгновений, а затем кивает. – Идем. Chocolat chaud.
– Шоколадное шоу? Зачем мне смотреть на шоколадное шоу? Мама бросила меня, и я боюсь выходить из комнаты, и…
– Нет, – Мередит улыбается. – Chaud. Это значит «горячий». Горячий шоколад, я могу приготовить его в своей комнате.
Ой.
Неожиданно для самой себя, я послушно следую за Мередит. Но она останавливает меня, вытянув руку вперед, как регулировщик. На всех ее пяти пальцах есть кольца.
– Не забудь ключ. Двери запираются автоматически.
– Я знаю, – и чтобы доказать это, вытаскиваю шнурок из-под футболки. Я повесила на него ключ еще во время обязательных семинаров по навыкам, жизненно необходимым для новоприбывших учеников, когда нам рассказали, как легко можно остаться снаружи запертой двери.
Мы заходим в соседнюю комнату. Я восхищенно вздыхаю. Она такого же крошечного размера, что и моя, семь на десять футов[2], с таким же мини-столом, мини-комодом, мини-кроватью, мини-холодильником, мини-раковиной и мини-душем. (Мини-туалет отсутствует, он общий, в конце холла). Но… в отличие от моей стерильной клетки, каждый дюйм стен и потолка покрывают плакаты, картины, блестящие обертки и яркие флаеры с надписями на французском языке.
– Как давно ты здесь? – спрашиваю я.
Мередит протягивает мне бумажный платок, и я сморкаюсь, издавая ужасный гул, напоминая разъяренного гуся, но она не вздрагивает и даже не морщится.
– Я приехала вчера. Это мой четвертый год, поэтому мне не пришлось посещать вводные семинары. Я прилетела одна, так что просто развлекалась, ожидая приезда друзей.
Она оглядывается, подбоченившись, любуясь своей работой. Я замечаю на полу кипу журналов, ножницы и скотч, и понимаю, что декорирование еще не завершено.
– Неплохо, да? Белые стены не для меня.
Я обхожу ее комнату, разглядывая детали. Вскоре обнаруживаю, что большинство лиц на вырезках – одни и те же пять человек: Джон, Пол, Джордж, Ринго и какой-то футболист, которого я не узнаю.
– Я слушаю только The Beatles. Друзья дразнят меня из-за этого, но…
– Кто это? – указываю я на футболиста, одетого в красно-белую форму. У него темные брови и волосы. На самом деле довольно симпатичный.
– Сеск Фабрегас. Боже, да он самый потрясающий плеймейкер[3]. Играет за «Арсенал». Английский футбольный клуб? Не знаешь?
Я помотала головой. Я не разбираюсь в спорте, но, возможно, следовало бы.
– У него отличные ноги.
– Тоже так думаешь? Этими бедрами можно забивать гвозди.
Пока Мередит варит chocolat chaud, я узнаю, что она тоже в выпускном классе и что она играет в футбол только во время летних каникул, поскольку в нашей школе нет специальной программы, хотя раньше Мередит занимала первые места на чемпионате штата Массачусетс. Вот откуда она родом – из Бостона. Она напоминает мне, что здесь я должна называть игру «футболом», что, если подумать, имеет больше смысла[4]. И она, кажется, не возражает, когда я донимаю ее вопросами или копаюсь в ее вещах.
Ее комната потрясающая. Помимо красочных вырезок, приклеенных скотчем к стенам, у Мередит есть дюжина фарфоровых чашечек с пластиковыми блестящими кольцами, серебряными кольцами с янтарем и стеклянными колечками с сухоцветами. Помещение выглядит так, будто она жила здесь много лет.
Я примеряю колечко с резиновым динозавром. При нажатии Ти-Рекс мигает красными, желтыми и синими огоньками.
– Хотела бы я иметь такую же комнату.
Мне нравится обстановка, но я слишком зациклена на чистоте, чтобы решиться на нечто подобное. Мне нужны чистые стены, свободный рабочий стол, и чтобы все непременно стояло на своих местах.
Мередит выглядит довольной комплиментом.
– Это твои друзья?
Я кладу динозаврика обратно в чашку и указываю на фотографию, прикрепленную к зеркалу. Снимок серый и мутный, напечатан на толстой глянцевой бумаге. Явно со школьной фотосессии. Четыре человека стоят перед гигантским полым кубом, а обилие стильной черной одежды и нарочито взлохмаченных волос указывает на принадлежность к местной неформальной арт-группе. Почему-то я удивлена. Знаю, что комната Мередит выглядит претенциозно и она носит все эти кольца на пальцах и в носу, но все остальное выглядит опрятно: сиреневый свитер, выглаженные джинсы, мягкий голос. Еще она играет в футбол, но при этом не пацанка.
Она расплывается в широкой улыбке, и ее колечко в носу весело подмигивает отблеском.
– Да. Элли сделала этот снимок в Ла-Дефанс[5]. Это Джош, Сент-Клэр, я и Рашми. Ты познакомишься с ними завтра за завтраком. Ну, со всеми, кроме Элли. Она выпустилась в прошлом году.
Напряжение в желудке потихоньку проходит. Можно считать это приглашением сесть за их стол?
– Но я уверена, что и с ней вы вскоре встретитесь, они с Сент-Клэром встречаются. Сейчас Элли изучает фотографию в Parsons Paris[6].
Никогда не слышала об этой школе, но киваю так активно, будто сама собиралась туда поступать.
– Она по-настоящему талантлива, – резкость в ее голосе говорит об обратном, но я предпочитаю промолчать.
– Джош и Рашми тоже встречаются, – добавляет моя соседка.
Ах. Мередит, должно быть, одинока.
К сожалению, я тоже. Дома я встречалась со своим другом Мэттом последние пять месяцев. Он был высоким, забавным и с приличной прической. Один из тех случаев: «Поскольку рядом нет никого лучше, не хочешь встречаться?». Все, что мы когда-либо делали, это целовались, и это было не так уж здорово. Слишком слюняво. Мне постоянно приходилось вытирать подбородок.
Мы расстались, когда я узнала о Франции, но это не стало трагедией. Я не рыдала, не посылала ему слезливые сообщения и не возвращала ключ от универсала его мамочки. Теперь он гуляет с Шерри Милликен из школьного хора, чьи блестящие волосы могут подойти для рекламы шампуня. Меня это даже не беспокоит.
Совсем нет.
Кроме того, расставание позволило мне свободно упиваться страстью к Тофу, красавчику-коллеге из кинотеатра. Не то чтобы я не засматривалась на него, когда была с Мэттом, но все же. Чувствовала себя виноватой. И между нами с Тофом что-то начало происходить – по-настоящему – уже в самом конце лета. Но Мэтт – единственный парень, с которым я встречалась, и это едва ли считается. Однажды я сказала ему, что в летнем лагере встречалась с парнем по имени Стюарт Тислбек. У него были рыжеватые волосы, он играл на бас-гитаре, и мы до безумия влюбились друг в друга, но Стюарт жил в Чаттануге, и у нас не было водительских прав.
Мэтт знал, что я все выдумала, но он был слишком мил, чтобы сказать об этом.
Я собиралась спросить у Мередит, какие занятия в ее расписании, когда из телефона соседки раздается несколько нот песни «Strawberry Fields Forever». Мередит закатывает глаза, но отвечает на звонок.
– Мам, здесь уже полночь. Шестичасовая разница во времени, забыла?
Посмотрев на часы в форме желтой субмарины, с удивлением обнаруживаю, что она права. Я ставлю на комод давно опустевшую кружку и шепчу:
– Мне пора. Прости, что так засиделась.
– Подожди секунду, – Мередит накрывает трубку ладонью. – Было приятно познакомиться. Увидимся за завтраком?
– Конечно. Увидимся, – пытаюсь ответить непринужденно, но я так взволнована, что вылетаю из комнаты и тут же врезаюсь в стену.
Упс. Не в стену. В парня.
– Уф, – он отшатывается назад.
– Прости! Мне очень жаль, я не заметила, что ты тут стоишь.
Слегка ошеломленный, он качает головой. И первое, что я замечаю в его внешности, это волосы (первое, что я замечаю у всех). Темно-каштановые, взъерошенные, одновременно и длинные, и короткие. В голове тут же всплывает образ участников группы The Beatles, поскольку только что видела их в комнате Мередит. Это волосы художника. Волосы музыканта. Прическа, которая говорит «я-притворяюсь-что-мне-все-равно-но-на-самом-деле-нет».
Красивые волосы.
– Все нормально, я тоже тебя не заметил. Так ты в порядке?
Боже. Он англичанин.
– Эм-м… Здесь живет Мер?
Серьезно, не знаю ни одной американской девчонки, способной устоять перед британским акцентом.
Парень откашливается.
– Мередит Шевалье? Высокая девушка? Объемные, кудрявые локоны?
Затем он смотрит на меня так, будто я сумасшедшая или глухая, как моя бабуля Олифант. Бабушка просто улыбается и качает головой всякий раз, когда я спрашиваю: «Чем лучше заправить салат?» или «Куда ты положила вставную челюсть дедушки?».
– Прости, – он отступает в сторону. – Ты собиралась к себе.
– Да! Мередит живет здесь. Я только что провела с ней два часа, – с гордостью заявляю я, прямо как мой брат, Шони, когда находит во дворе что-то отвратительное. – Меня зовут Анна! Я здесь новенькая! – Кошмар. Что. За. Дикий энтузиазм? Мои щеки вспыхивают от унижения.
Красавчик улыбается. У него прекрасные зубы – прямые сверху, чуть кривоватые снизу, с намеком на неправильный прикус. Я никогда не позволяю себе так улыбаться. У меня между передними зубами щель размером с изюмину.
– Этьен, – представляется он. – Я живу этажом выше.
– А я здесь, – тупо указываю на свою комнату, в то время как разум повторяет по кругу: французское имя, британский акцент, американская школа. Анна сбита с толку.
Он дважды стучит в дверь Мередит.
– Что ж, тогда увидимся, Анна.
Этьен произносит мое имя как «Ах-на».
Сердечко бешено стучит в груди.
Мередит открывает дверь.
– Сент-Клэр! – вскрикивает она, все еще разговаривая по телефону. Они смеются, обнимаются и перебивают друг друга. – Входи! Как прошел полет? Когда ты приехал? Уже видел Джоша? Мам, мне пора.
Телефон Мередит и дверь захлопываются одновременно.
Я нащупываю ключ на шнурке. Две девушки в одинаковых розовых халатах проходят позади меня, хихикая и перешептываясь. Толпа парней дальше по коридору отпускают шуточки и присвистывают. Мередит с другом смеются за соседней стеной. Мое сердце замирает, а желудок снова сжимается.
Я все еще новенькая. Все еще одиночка.