Анна Самохина. Роковая женщина советского кино

История одного портрета

Это был странный день. Вдруг, ни с того ни с сего, начал разговор старик, ожидающий рядом со мной самолета на Берлин.

– Что? – не сразу нашлась я, правда, вовсе не уверенная, что сосед не разговаривает сам с собой, как некоторые в его возрасте. – Вы что-то сказали?

На самом деле я не люблю разговаривать с первым встречным, но это был особенный случай. Я, простуженная и несчастная, уже часов пять сидела в аэропорту (рейс задерживали из-за погоды), мучаясь бездельем и буквально мечтая чем-нибудь отвлечься от бездарного времяпрепровождения.

Юлия Игоревна Андреева – писатель, поэт, победитель множества литературных премий

– Извините, если помешал. – Старичок приподнял шляпу. – Просто всегда, когда я смотрю на эту картину, меня одолевает странное чувство…

– Какую картину? – Я быстро окинула взглядом типовое, ничем не примечательное помещение зала ожидания и только теперь заметила в руках собеседника портрет темноволосой красивой дамы в шляпе со страусовыми перьями, часть которых, должно быть, не вписалась в раму и оттого не перешла вместе с незнакомкой из века девятнадцатого в наше время.

– В дьюти-фри купили? – задала я вопрос, запоздало соображая, что картина явно старинная и приобрел он ее, скорее всего, на аукционе или хотя бы в лавке старьевщика. М-да, вот что значит путешествовать больной. Мозги ни черта не соображают.

– Нет, – незнакомец, словно не заметил моей оплошности. – Я всегда ношу ее с собой! – последнюю фразу он произнес с непонятной гордостью и, чуть отстранив картину, смахнул несуществующие пылинки.

– Наверное, она дорога вам. – Я хотела уже отвернуться и еще раз попытаться начать купленный накануне отъезда детектив, но старичок быстро перехватил мой взгляд и затараторил:

– Возможно, я отвлекаю вас. Вы думаете, что старый дурак выжил из ума, таскает с собой ничего не стоящие картинки и пристает ко всем и каждому, но, видите ли… – он извлек из кармана клетчатый платок и отер им лицо и шею. – Конечно, я признаю, что эта картина перевернула всю мою жизнь с самого начала. – На висках его вдруг вздулись вены, и лицо сделалось пунцовым, как это случается у гипертоников. – Хотя, если вы заняты, если я досаждаю вам, если…

Нет ничего более вдохновляющего, чем кофе в аэропорту

Положение выглядело, мягко говоря, опасным. Сейчас с ним случится приступ, и виной тому буду конкретно я. Быстро вытащив из кармана чемоданчика влажные салфетки, я протянула их собеседнику.

– Да нет же. Я совершенно свободна и с удовольствием… – Удовольствие, конечно, сомнительное, но только припадка мне здесь не хватало. – Можно посмотреть еще раз?

Он протянул мне портрет, одновременно извлекая благоухающие лавандой салфетки и утираясь ими по новой. Странное дело, женщина на портрете была мне смутно знакома. Должно быть, это репродукция какой-то известной работы. Кто у нас в конце XIX – начале XX века хорошо рисовал таких таинственных дам? Иван Крамской? Константин Маковский? Да мало ли кто? Плохо я знаю живопись. Вот сейчас бы пригодилось блеснуть эрудицией.

– Обещайте, что, если вам будет скучно, вы просто скажете мне, и я ни в коей мере…

Мы обменялись еще рядом любезностей, перечислять которые нет никакого смысла, после чего я устроилась поудобнее в жестком кресле, и старик начал свой рассказ.

Через час я уже знала мельчайшие подробности его жизни. Мой знакомый с литературным именем Карл Иванович родился в Берлине в семье русских эмигрантов, учился в гимназии Фридриха Энгельса, в старинной библиотеке которой он еще ребенком в первый раз увидел портрет таинственной дамы. Портрет висел в небольшой, плохо освещенной нише, окруженной книжными стеллажами. Должно быть, благодаря скудному освещению никто не обращал внимание на картину, и позже библиотекари не заметили, когда маленький Карл с замиранием сердца снял со стены полюбившийся ему портрет и, аккуратно запихнув его в кожаный ранец, вышел из библиотеки. Наверное, не заметили до сих пор. Во всяком случае, в тот год семья переехала в Советский Союз, и портрет забрали с собой.

На мой вопрос, как отнеслись дома к появлению дорогой вещи, Карл Иванович простовато развел руками, поведав только, что, несмотря на то, что он подготовил целую легенду о том, как картина попала к нему, родители вели себя так, словно никакого портрета не было. Сначала он прятал ее за своим письменным столом, но после, когда заметил, как, убираясь в его комнате, мама извлекла картину за краешек рамы, спокойно протерла ее тряпкой и поставила на место, окончательно расхрабрился и повесил портрет над своей кроватью, где она и висела вплоть до самого их отъезда.

В это время рассказ прервался: в зал ожидания втекла толпа иранцев с детьми, из-за шума и возни разговаривать стало невозможно, и Карл Иванович предложил перебраться в кафе, что мы и сделали.

Устроившись за столиком и пообещав проследить за нашим багажом, я спросила у бармена пароль от вайфая и занялась скачиванием почты. Первым в папке входящих обнаружилось письмо из издательства: моя постоянная в последние два года редактор Елизавета Олеговна предлагала написать биографию актрисы Анны Самохиной.

Почему бы и нет? Если удастся найти точки соприкосновения, что-то общее, идеально – болевую точку или нерв, тогда, очень может быть… Я полезла во всемирную сеть в поисках необходимой информации. Как это частенько случается с халявным интернетом, на экране возник текст, в то время как все картинки и видео отказались открываться, повернувшись к офлайну белыми рубашками с крошечными красными крестиками.

Я посмотрела на внимательно изучающего витрину с пирожными Карла Ивановича. Портрет он положил в матерчатую сумку на ремне, которую теперь бережно прижимал к груди. Воспользовавшись свободной минутой, я погрузилась в чтение.