Античная мифология. Энциклопедия

Глава 1 «БУДУТ ОБА ОНИ НАПОЛНЯТЬ НЕСКАЗАННОЕ ВРЕМЯ»: ритуальные традиции античности[23]

Мифология как наука, изучающая мифы, существует — если брать за точку «отсчета», например, ватиканские мифографы (VII в.) — уже более тысячи лет. Достаточно давно исследователями была отмечена и тесная связь мифа с обрядом, ритуалом. «Обряд, — писал С.А. Токарев, — составляет как бы инсценировку мифа, а миф выступает как объяснение или обоснование совершаемого обряда, его истолкование». Тем не менее, несмотря на столь древнюю исследовательскую традицию, вплоть до сегодняшнего дня среди мифологов нет единогласия по поводу того, что первично — миф или обряд. Мифологическая школа (Я. Гримм, М. Мюллер, А. Афанасьев и др.) отдавала приоритет мифу, тогда как «ритуалисты» (У. Робертсон Смит, А. Ван Геннеп, Р. Лоуи, Ю. Францев) утверждали прямо обратное. Работы К. Леви-Строса (середина XX столетия), казалось бы, четко позиционировали миф как самостоятельное явление — как логическую структуру, подчиняющуюся собственным законам. Однако и по сей день продолжаются споры о том, чему — мифу или ритуалу — надлежит отдать «пальму первенства» в этом своеобразном симбиозе.

Античная мифологическая традиция, в отличие от большинства других, сохранилась в огромном количестве литературных, эпиграфических и археологических памятников. Помимо собственно мифов, эти источники содержат и описания античных обрядов — или фрагменты описаний, достаточно подробные для того, чтобы на их основании можно было реконструировать конкретные ритуалы. К таковым следует отнести жертвоприношения богам, религиозные праздники, игры, различные мантические (гадательные) обряды — и, конечно же, мистерии, без которых наше представление об античной мифологии было бы далеко не полным.

В этой части книги речь пойдет именно о ритуалах, в сочетании с мифами образующих целостную «знакоткань» (термин П. Щедровицкого) античной мифологии.

Хотя идея о вездесущии и всеведении богов не была вполне чужда эллинам, но все-таки обыкновенное народное верование представляло их пребывающими в определенных стихиях или местностях и сообразно с этим разделяло их на богов небесных, или олимпийских, земных и подземных. Главным местопребыванием первых считался Олимп, с которым уже в Гомеровских поэмах соединены два разных представления: он является то высокою горою в Фессалии, то небесным жилищем богов.[25] Другие боги пребывают в тех стихиях, которые находятся в их ведении, например, в морских глубинах — Посейдон с Амфитритой, Нерей с Нереидами и т. д., в реках, ручьях и источниках — речные боги и нимфы, в лесах и на горах — нимфы-дриады, ореады и т. д., внутри земли — боги подземного мира. Но кроме этих, так сказать, постоянных жилищ у богов были, по представлению эллинов, и другие излюбленные места, в которых они с особенной охотою пребывали и где всего благосклоннее выслушивали обращаемые к ним мольбы. Это были прежде всего те места, в которых то или другое божество пользовалось наибольшим почетом, затем местности, которые считались особенно приятными божествам по своим природным свойствам или были освящены культом по разным причинам: мифическим, нравственным, политическим, историческим и др.

По природным свойствам особенно приятными божествам считались вершины гор, возвышенности, гроты, долины, леса и рощи, вообще местности тихие и удаленные от жилья. Леса и рощи своим величием, своею таинственною тенью производили возвышающее впечатление на входящего в них и возбуждали в его душе мысль о близости божества. Даже отдельно стоявшее дерево, привлекавшее к себе взоры своей величественною красотою, представлялось находящимся под особым покровительством божества. Поэтому вокруг святилищ обыкновенно разводились рощи красивых деревьев. Гроты считались любимым местопребыванием богини Реи, а также Пана и нимф. Источники, в особенности целебные, обыкновенно освящались культом как находящиеся под ближайшим покровительством богов. Витрувий прямо советует выбирать для храмов, в особенности посвященных богам здоровья, местности со здоровым климатом и в изобилии снабженные водою. Культы подземных богов и оракулы обыкновенно учреждались в таких местностях, где были в скалах или в земле расщелины, представлявшие как бы прямое сообщение с подземным миром.

Такие местности, которые считались особенно приятными богам по своим природным свойствам, конечно, предпочтительно перед другими избирались для устройства святилищ; но само собою разумеется, что такие свойства местности не были безусловно необходимы для освящения ее культом: нередко приходилось и в местностях, не отличавшихся такими свойствами, устраивать святилища, в особенности в городах и селениях. В таком случае при выборе местности для святилища довольствовались тем, чтобы она не была недостойна божества. Аристотель советует выбирать для святилищ преимущественно места возвышенные и защищенные от соседних частей города; точно так же Сократ, по словам Ксенофонта, считал наиболее пригодными для храмов и алтарей места особенно видные и редко посещаемые.

Многие местности были освящены культом вследствие связанных с ними мифов о тех или других событиях из жизни богов, например остров Делос как место рождения Аполлона и Артемиды, и т. п. Существовали также предания, что боги переселялись из одних местностей в другие или в разные времена года жили в разных местах. По дельфийскому преданию, Аполлон три зимних месяца проводил в Ликии, а остальные в Дельфах. Персефона полгода проводила в подземном царстве и полгода на земле. Много было также сказаний о странствованиях Деметры, Афродиты и других богинь.

Орест взывает к Аполлону. Иллюстрация к «Греческим трагедиям» (1880 г.).

По нравственным причинам были освящаемы культом разные места, имевшие какое-либо особое значение в семейной, общественной или государственной жизни людей. Сюда прежде всего относится почитание домашнего очага как центра семейной жизни и горевшего на нем огня, который был символом богини Гестии (Весты) и даже отождествлялся с нею. Почитание этой богини выражалось в поддержании неугасимого огня в очаге, которое было священной обязанностью хозяйки дома. Кроме Гестии были почитаемы в домах и другие боги как покровители семьи и ее собственности. Общины и государства, подобно отдельным родам и семьям, имели своих богов-покровителей, культ которых был тесно связан с теми или другими местами и зданиями в городе, смотря по идее, которую выражало собой каждое божество. В акрополе города находились святилища древнейших и наиболее уважаемых народом божеств-покровителей, так как акрополь был центром, вокруг которого развивался город. Рыночная площадь, служившая местом собраний и ежедневных сношений граждан, ставилась под покровительство особых θεοί αγοραίοι, святилища которых устраивались на ней. В главном правительственном здании находился очаг города, при котором почиталась Гестия как представительница идеи единства государства. В здании совета ставились алтари богам «советным» (θεοί βουλαίοί) — Гестии, Зевсу, Афине и др. Подобным же образом ставились под покровительство богов и считались священными границы, неприкосновенность которых принадлежит к числу установлений правильной гражданской жизни. По Платону, неприкосновенность межевых столбов служит первым признаком уважения к Зевсу Граничному. Были затем боги-покровители улиц, в особенности Гермес, Аполлон и т. д.; дороги и проходящие по ним путники ставились под особую божественную защиту ввиду разных опасностей, которые могли встречаться на пути. Изображения уличных богов обыкновенно представлялись в виде четырехугольных каменных столбов с головою божества наверху (гермы). На дорогах, улицах и рынках, в особенности же на перекрестках, кроме герм ставились еще так называемые Εκαταια, т. е. изображения богини Гекаты в нишах, с алтарями перед ними.[26]

Кроме вышеуказанных причин некоторые местности становились священными вследствие связанных с ними особенных обстоятельств или исторических событий. Так, например, места сражений почитались как священные. Мифические события из жизни богов имели влияние на установление культа в той или другой местности, но в особенности можно сказать это о культе героев, который первоначально был не чем иным, как почитанием умерших, и поэтому естественным образом связан был с их гробницами. Впрочем, нужно помнить, что не все существа, получавшие героические почести, действительно жили на земле и были где-нибудь погребены: многие герои были просто созданиями фантазии, олицетворениями тех или других явлений жизни.

Местности, освященные культом, с целью предохранения их от всякого осквернения были отделяемы межой или оградой от мест неосвященных, и таким образом получалось то, что называется τεμενοη (от τεμνω — режу). Такой священный участок не мог быть употребляем ни для каких человеческих надобностей, в большинстве случаев он был засажен красивыми деревьями и тогда носил название αλσοη. Обыкновенно в священных участках находились храмы или алтари, но бывали τεμενη или αλση и без них. Иногда людям совершенно запрещался доступ в священное пространство (такие участки назывались αβατα), как, например, в αλσοη при храме Зевса Филия в Мегалополе или в τεμενοη Зевса на Ликейской горе, по рассказу Павсания. В Олимпии, по его же словам, внутри священного округа Αλτίοη был обнесен оградою участок со святилищем Гипподамии, в которое могли входить только женщины и то лишь однажды в год для совершения жертвоприношения. В некоторые участки не допускались даже те или другие животные.

Кроме этих, так сказать, заповедных участков были такие священные земли, которыми могли пользоваться люди для земледелия, пастьбы скота и т. п.; их принадлежность божеству выражалась в том, что получаемые с них доходы шли в пользу святилища и употреблялись на нужды культа, содержание жреческого персонала и т. п. Были, впрочем, и такие участки, которые посвящались богам под условием оставаться совершенно необработанными; известнейший пример такого посвящения представляют земли Крисы близ Дельф, которые после 1-й Священной войны были посвящены Дельфийскому Аполлону «на века». Деметре и Персефоне был посвящен вблизи Элевсина участок земли, который не мог подвергаться обработке. Даже воды были посвящаемы богам; так, например, в Аттике у священной дороги из Афин в Элевсин были два узких, наподобие рек, морских залива, которые были посвящены элевсинским богиням Деметре и Коре, и никто, кроме элевсинских жрецов, не имел права ловить в них рыбу (Павсаний).

Вследствие рано развившегося у эллинов антропоморфического представления божеств поклонение последним было обставлено множеством обрядов, для которых были необходимы различные искусственные приспособления. Приписывая богам человеческие склонности и страсти, эллины, естественно, старались приобрести их расположение к себе или отвратить навлеченный на себя нечестивыми поступками гнев путем различных благочестивых действий, между которыми одно из первых мест занимало принесение божествам жертв и даров. Устроенное для этой цели приспособление было существенной принадлежностью всякого места культа. Уже в гомеровских поэмах неоднократно упоминаются жертвенники. В древнейшие времена они устраивались, без сомнения, самым простым способом — из дров, которые сжигались вместе с жертвой. Во многих местностях упоминаются жертвенники из золы, представлявшие собою, таким образом, продукт самих жертвоприношений. На вершине Ликейской горы в Аркадии, где был знаменитый культ Зевса Ликейского, алтарем служила куча земли (Павсаний). На острове Делос был знаменитый κερατων, по мифическому сказанию, устроенный самим Аполлоном из рогов диких коз, убитых Артемидой, и причислявшийся к семи чудесам света.

Дж. Батиста. Жертвоприношение Ифигении. Темпера (1770 г.)

Впрочем, жертвенники из указанных материалов встречались редко; алтари, которые предназначались для постоянного употребления, делались обыкновенно из камня и притом были тесно связаны с местом культа, так что были не переносными, а неподвижными (переносные жертвенники упоминаются очень редко). Форма и величина их была весьма различна (обыкновенно они были четырехугольные, но часто встречаются и цилиндрические); они украшались венками и гирляндами, нередко иссекаемы были целиком из драгоценного мрамора с различными скульптурными украшениями по вкусу ваятеля или соответственно значению культа того божества, которому каждый алтарь был посвящен. Некоторые алтари достигали огромной величины и представляли собою величественные произведения архитектуры и скульптуры. Так, в Пергаме был построен Атталидами великолепный мраморный жертвенник в 40 футов вышиной с горельефным изображением борьбы богов с гигантами. Части его найдены при раскопках в 1879 г. Значительной величиной отличались также знаменитый μεγαη βωμοη в Дельфах и жертвенник Артемиды в Эфесе, украшенный изваяниями Праксителя. Нередко на жертвенниках вырезывались надписи, содержавшие в себе имена богов, посвящения или даже жертвенные уставы. Ставились алтари обыкновенно не прямо на земле, а на возвышении из нескольких ступеней, и притом те, которые предназначались для сожжения жертв, устраивались под открытым небом, чтобы дым от сжигаемой жертвы мог свободно подниматься к небу; внутри храмов сожжение жертв никогда не производилось; здесь ставились только жертвенники для курения фимиама и столы для приносимых божествам даров.

Вообще говоря, храмы едва ли были мыслимы без жертвенников, но жертвенники без храмов встречались очень часто: в частных домах и дворах, на акрополях, на рынках и улицах города, в присутственных местах, на дорогах, полях, вершинах гор, в священных рощах и пр. От неосвященного пространства жертвенники отделялись оградою, состоявшею или из низенькой стены, или просто из цепи или веревки.

Иногда один жертвенник был посвящаем нескольким богам (которые в таком случае назывались θεοι συμβωμοι) или даже всем вместе. Алтари героев и подземных божеств носили специальное название εσχαραι; они были ниже алтарей богов, ставились прямо на земле и имели отверстия для стока крови жертвенных животных в землю. Встречаются также особые «жертвенные ямы», служившие для жертвоприношений подземным божествам или героям.

Когда эллины стали представлять себе богов человекообразными, у них сама собою должна была возникнуть мысль строить и для богов приличные и достойные их жилища. На значение храма как настоящего жилища богов указывает сама этимология слова ναοη или νεωη (= жилище, от ναιω). Постройка храмов началась у эллинов очень рано: уже в гомеровских поэмах неоднократно встречаются упоминания о храмах, хотя настолько краткие, что по ним невозможно ясно представить себе тогдашнюю форму и величину храмов.[27] Но на основании некоторых свидетельств авторов можно думать, что в древнейшие времена жилищами богов считались просто деревья или их дупла. Каллимах в гимне «К Артемиде» говорит, что древнейшая статуя этой богини в Эфесе была поставлена под буковым пнем. Еще во времена Павсания в Орхомене аркадском статуя Артемиды стояла в большом кедре (т. е., вероятно, в дупле этого дерева), почему и сама богиня называлась Αρτεμιη Κεδρεατιη. О храме Аполлона в Дельфах тот же писатель рассказывает, что первоначально он был построен как бы в виде шалаша из лавровых ветвей, принесенных из Темпейской долины; второй храм был построен якобы пчелами из воска и пчелиных крыльев и отослан Аполлоном к гипербореям (по другому преданию, он был сплетен из свежей горной травы), третий был медный, а четвертый — каменный, построенный мифическими художниками Трофонием и Агамедом и сгоревший в 548 г. до Р. X.

Само собою разумеется, что храмы строились чаще всего в таких местах, которые уже раньше по тем или другим причинам были освящены культом и в которых иногда уже стояли статуи и жертвенники. Нередко божество, по преданию, само указывало тем или другим способом место, на котором следовало воздвигнуть ему храм; этим объясняется тот факт, что храмы иногда строились вдали от всякого жилья, как, например, храмы на о. Эгина, на мысе Суний и др. Если же нужно было построить храм в таком месте, которое раньше не считалось священным и не было прямо указано божеством, то при выборе его, как уже замечено выше, обращали внимание на то, чтобы оно было удобно, красиво, здорово и удалено от шума повседневной жизни. Подземным божествам строили храмы на равнинах, а для храмов, посвященных олимпийским богам, предпочитали места возвышенные. Если храм стоял в заселенной части города, то он все-таки не примыкал непосредственно к жилым строениям, а был окружен двором, который служил только священным целям и был отгорожен от неосвященного пространства (το βεβηλον) стеной или оградой (ερκοη, περιβολοη; последнее слово очень часто обозначает весь священный двор). В нем ставились статуи, плиты с надписями и разные приношения верующих; иногда здесь же строились жилища для жреческого персонала, а при храмах богов здравия — и помещения для больных, которые обращались в храм за помощью. При больших храмах перибол занимал иногда значительное пространство, и внутри него, кроме главного храма, стояло несколько других, даже посвященных другим божествам; так, например, в периболе храма Зевса Олимпийского в Афинах, имевшем около 4 стадий в окружности, находились храм Крона и Реи и τεμενοη богини Земли; несколько храмов находилось также в периболе Зевса в Олимпии, Аполлона в Дельфах и пр. Поселения при храмах иногда разрастались до размеров целой деревни или местечка.

Руины храма Посейдона на мысе Сунион.

Для входа в перибол устраивались обыкновенно одни только ворота (или калитка), при которых ставились сосуды с освященной водой. Все входившие должны были окроплять себя этой водой: это был символический знак чистоты, которая требовалась от всякого приближающегося к святилищу. Само собой разумеется, что лица, считавшиеся чем-либо оскверненными, не могли входить в священную ограду и что, находясь в ней, люди должны были воздерживаться от всяких действий, которые могли бы осквернить их. Поэтому если в периболе находились человеческие жилища, то из них заблаговременно удаляемы были женщины перед родами, больные и старики перед смертью, так как акты рождения и смерти считались оскверняющими святыню. В случае же если священное место, несмотря на предосторожности, было чем-либо осквернено, прибегали к очищениям, о которых мы скажем ниже.

В древнейшие времена храмы строились из различных материалов. Иногда храмом служила пещера или естественное углубление в скале; таков, например, был храм Аполлона на горе Кинфе на острове Делос. Упоминаются далее храмы металлические или обитые металлическими (медными) листами, как, например, легендарный храм Аполлона в Дельфах или храм Афины Меднодомной в Спарте. Были также храмы деревянные, представлявшие собою обыкновенную большую хижину, как, например, святилище Посейдона Гиппия близ Мантинеи, построенное, по преданию, Трофонием и Агамедом. Но в исторические времена храмы строились исключительно из камня и притом чем далее, тем просторнее и великолепнее, так что этот тип постройки, мало-помалу развиваясь и совершенствуясь, сделался высшим выражением греческого искусства; скульпторы и живописцы наперебой старались украшать жилище божества и делать из него гармоническое целое.

Несмотря на все разнообразие позднейших храмов по виду и величине, их основная форма осталась неизменной; в каждой, самой сложной храмовой постройке было то, что составляло первоначальный, существеннейший элемент такой постройки, именно четырехугольная (обыкновенно продолговатая) комната или келья (целла), служившая жилищем божества. Все видоизменения храмовых построек произошли оттого, что к этому главному святилищу стали пристраивать разные новые части, служившие или для красоты, или для практических целей и, стало быть, имевшие второстепенное значение.

Прежде чем приступить к описанию видоизменений этого простейшего типа храмовой постройки, необходимо заметить, что древний храм служил не местом для собрания богомольцев (так как богослужебные действия совершались не внутри храма, а перед ним), а только жилищем божества, т. е., иначе говоря, хранилищем его священного изображения; поэтому при построении храма следовало иметь в виду не столько расширение главного отделения храма, сколько устройство помещения для хранения храмовой утвари, приношений и т. п., а также закрытого места, где богомольцы могли бы иметь убежище в дурную погоду.

Храмы строились не прямо на земле, а на фундаменте, возвышавшем их над жилищами людей. Фундаменты имели обыкновенно по три ступени; но так как они часто были слишком высоки для того, чтобы можно было всходить по ним, то для входа делались в фундаменте лестницы с менее высокими ступенями. Число входных ступеней всегда было нечетное, для того чтобы входивший в храм становился правой ногой на первую и на последнюю ступень, что считалось хорошим знаком. Вообще весь план храмового здания был исполнен глубокой символики и должен был наглядно выражать то предпочтение, которое храму подобало иметь перед жилищами людей.

Первое развитие простейшей формы храма состояло в прибавлении к целле паперти или предхрамия. Оно образовалось посредством продолжения двух продольных стен за поперечную; эти стены оканчивались в таком случае четырехугольными утолщениями — пилястрами, а между ними с лицевой стороны ставились две колонны, поддерживавшие архитрав, соединявший боковые стены или пилястры. Таким образом получается форма «храма между пилястрами», причем между передней стеной и колоннадой образуется притвор. Дальнейшее развитие архитектоники храма состояло в том, что передние стены с пилястрами не доводились до края фундамента, а перед ними оставлялось свободное пространство, на котором ставились еще две колонны, так что крыша и архитрав впереди поддерживались не пилястрами и двумя колоннами, а четырьмя отдельно стоящими колоннами, и паперть находилась между колоннадою и переднею стеною. Такой храм назывался «с колоннадой впереди». Дальнейшим шагом вперед было подсказанное естественными требованиями симметрии устройство такой же колоннады перед заднею поперечной стеной храма, так что получался «храм с двумя колоннадами».

Окружив далее храм колоннадою со всех сторон, греческие зодчие получили такую форму его, которая наиболее удовлетворяла эстетическому вкусу и потому получила наибольшее распространение. Такой храм называется «кругопапертным». Иногда шедшая кругом колоннада удваивалась. Встречаются также постройки, в которых вместо целых, отдельно стоящих колонн устроены полуколонны, выдающиеся наружу из стен храма и по своим размерам и размещению соответствующие самостоятельным колоннам; эти храмы очень редко встречаются у греков, но довольно часто у римлян.

Греческий храм обыкновенно представлял собою четырехугольник, длина которого была приблизительно вдвое больше ширины (круглые храмы в Греции были очень редки). Довольно плоская двускатная крыша образовывала спереди и сзади треугольный фронтон, поле которого покрывалось обыкновенно разнообразными скульптурными украшениями, сюжеты которых относились или к божеству, в честь которого был воздвигнут храм, или к деяниям народа, его воздвигнувшего. Так, на восточном фронтоне Парфенона в Афинах было изображено рождение богини Афины, а на западном — спор ее с Посейдоном. Верхушка и боковые углы фронтона часто украшались так называемыми ακρωτηρια, т. е. площадками, на которых ставились статуи, вазы, треножники и т. п. Рельефными украшениями покрывались также фризы и архитравы, поддерживаемые колоннами.

Внутреннее расположение греческих храмов в общих чертах было следующее. Поднявшись по ступеням фундамента, богомолец вступал в притвор или предхрамие, образуемое с передней стороны колоннадой, с боковых — продолжением капитальных стен святилища, с задней — поперечной его стеной; в нем хранились различные приношения верующих и священная утварь, для охраны которых между колоннами устраивались крепкие решетки. Из притвора двустворчатая дверь вела в главную часть храма, в которой стояла статуя божества и которая поэтому преимущественно перед другими считалась его жилищем. Статуя ставилась прямо против входа на возвышенном пьедестале, иногда в особой нише, отделенной от остального пространства решеткой или занавесом. Обыкновенно храмы устраивались так, чтобы статуя была обращена лицом к востоку. Перед статуей стоял жертвенник для курений и бескровных жертв, а также столы для приношений. Целла получала свет через открытую дверь, но этого было недостаточно для полного освещения, так что статуя пребывала в таинственном полумраке, способствовавшем усилению религиозного чувства в богомольцах.

Сзади целлы иногда устраивался задний притвор, служивший для хранения денег и драгоценных вещей и часто отделявшийся от остальных частей храма не колоннадой, а сплошной стеной с плотно запиравшеюся дверью. Иногда и боковые портики служили не только местом для собраний богомольцев, но и для хранения даров. Заметим, что в храмах как в местах неприкосновенных и самой своей святостью огражденных от грабительских покушений кроме собственных сокровищ нередко хранились значительные денежные суммы и драгоценности государств и частных лиц, особенно в храмах значительных, часто посещаемых и находившихся в больших торговых и промышленных центрах.[28] Афиняне хранили свою казну в опистодоме Парфенона, спартанцы — большей частью в Дельфах.

Выше было уже замечено, что греческие храмы не предназначались, подобно нашим, для одновременного собрания в них значительной массы людей. Большие праздничные жертвоприношения, для которых стекались иногда огромные толпы богомольцев, совершались не внутри храмов, а перед ними, под открытым небом. Поэтому для прямых целей культа не было надобности в обширном пространстве — и мы действительно находим в Элладе очень маленькие храмы, как, например, храм Бескрылой Победы на афинском Акрополе перед Пропилеями. Только храмы, предназначавшиеся для тайных культов (мистерий), должны были иметь значительные размеры, для того чтобы во время праздничных собраний вмещать в себе всех посвященных. Так, в элевсинском храме Деметры и Коры предназначенное для посвященных пространство, по словам Страбона, могло вместить в себе столько зрителей, сколько любой театр, и произведенные там в 1880-х годах раскопки подтвердили это. Однако и в числе храмов, не предназначенных для тайных культов, было немало таких, которые отличались весьма обширными размерами и недосягаемой высотой художественной композиции.[29]

Чаще всего, конечно, каждый храм принадлежал одному только божеству; однако немало было и исключений из этого правила, т. е. таких храмов, которые были посвящены нескольким божествам вместе. Эти общие храмы посвящались не только божествам, которые почитались не поодиночке, а группами — как музы, эвмениды, Диоскуры, — но и другим, тесно связанным между собой, как, например, Деметре с Корой как матери с дочерью, Крону с Реей и Зевсу с Дионой или Герой как супругам, Аполлону и Артемиде как брату с сестрой (обыкновенно с ними вместе почиталась и мать их Лето); встречались также храмы, посвященные всем богам вместе, или такие, в главной целле которых имело статую и алтарь одно божество, а в боковых — другие. Были и двойные храмы с двумя входами с противоположных сторон и двумя целлами. Почитаемые в одном храме божества назывались συνναοι, συνοικοι или παρεδροι.

В некоторых храмах кроме целлы было еще особое «неприступное» место, адитон, или «святая святых», которое служило хранилищем древних, наиболее уважаемых изображений или символов богов и в которое входить имели право только жрецы, да и то не всегда, а лишь в определенные времена. Иногда сама целла была таким местом, как, например, в храме Геры в ахейском городе Эгий, где никто кроме жрицы не мог видеть статуи богини (Павсаний), или в храме Афродиты в Сикионе, где созерцать статую и поклоняться ей можно было только от входа, а приближаться к ней было запрещено (ibid.). Иногда адитон было под землей, например, в храме Посейдона на Истме, где, по преданию, был погребен Меликерт; такие подземные святилища носили специальное название μεγαρα. Иногда в адитонах совершались древнейшие грубые формы культов, например, на Ликейской горе в Аркадии. Встречаются случаи, что и самые храмы были крепко заперты и открывались только в определенные времена, да и то не для всех поклонников, а только для жрецов или лиц, имевших какое-нибудь отношение к культу, как, например, в Афинах древний храм Диониса в Лимнах, в Тегее — храм Афины и др. Причины недоступности святилищ, конечно, не всегда возможно проследить, тем более что уже и в древности ходили об этом разные сказания. Бывали также различные (то случайные или местные, то лежавшие в сущности данного культа) причины, по которым в известные священные места или никогда, или только при некоторых священнодействиях не допускались те или другие лица, сословия или племена. Так, например, в храм Афины на афинском Акрополе не допускались дорийцы (Геродот), в святилище Левкофеи в беотийском городе Херонее — рабы и этолийцы (Плутарх), в храме Геры в Аргосе не могли совершать жертвоприношения иностранцы (Геродот); в лаконском городе Геронфры во время ежегодного праздника Ареса женщинам не дозволялось входить в священную рощу (Павсаний), и, наоборот, в лаконском же городе Брисеи в храм Диониса могли входить только женщины, совершавшие там таинственные обряды (ibid.). Также исключительно женщины участвовали в празднике Фесмофорий в Афинах и т. д.

Все священные места были неприкосновенны, так как все эллины считали тяжким грехом оскорбление божества посредством отнятия или нарушения целости того, что составляло его собственность или было вверено его покровительству и защите. Этим объясняется и вышеупомянутый факт, что государства и частные лица отдавали на хранение в храмы свои деньги и драгоценности, будучи уверены, что там они будут в наибольшей безопасности. На том же основании все лица, прибегавшие к храму, алтарю или статуе божества с мольбой о помощи и защите, считались неприкосновенными по крайней мере настолько, что силой оторвать их оттуда считалось святотатством. Раб, бежавший от жестокости господина, побежденный враг, желавший спастись от оружия победителя, обвиняемый в преступлении или даже осужденный, старавшийся избегнуть грозящего ему наказания, — все они могли, если только удавалось, прибегнуть к храму или алтарю под защиту божества; но относительно способов и пределов распространения этой защиты существовали различные определения. Некоторые святилища преимущественно перед другими пользовались правом защиты в самых широких размерах, так что всякий прибегавший к ним был в безопасности от своих преследователей во всем священном пространстве и мог оставаться в нем сколько хотел или сколько ему позволяли жизненные средства. Так, например, спартанский царь Павсаний II после неудачной битвы при Галиарте бежал в святилище Афины Алеи в Тегее и провел в нем всю остальную жизнь (Плутарх). Отец его Плистоанакт подобным же образом прожил 19 лет в святилище Зевса Ликейского, пока спартанцы не отменили постановленного против него решения и не призвали снова на престол (Фукидид).

Пределы, в которых святилищу было гарантировано право защиты, иногда были очень широки: так, при храме Артемиды в Эфесе право защиты было распространено Антонием на целый окружающий квартал, который вследствие этого сделался даже опасен для города, так как в него стали стекаться всякие злодеи в надежде на безопасность, вследствие чего Август принужден был отменить дарованную Антонием льготу (Страбон). Остров Самофракия, по словам Тита Ливия, весь считался священным. Святилищ, пользовавшихся общепризнанным[30] правом убежища и потому преимущественно перед другими называвшихся asula, много было в Элладе и в особенности в Малой Азии во времена римских императоров, так что в царствование Тиберия римским сенатом были даже принимаемы меры к уменьшению их числа (Тацит).

Святилища, не принадлежавшие к числу таких привилегированных убежищ, далеко не всегда были вполне надежной защитой для умоляющих. Нередко, в особенности во время усобиц и борьбы партий, которые столь часто терзали греческие государства, почтение к святилищам забывалось и умоляющие о защите иногда были жестоко и святотатственно отрываемы от самых алтарей богов. Общеизвестны избиение килонцев, смерть Ферамена и другие примеры.

«Прежде чем перейдем к другому, представим себе еще раз изящный греческий храм. Через пышные пропилеи мы входим в священное место, отделенное периболом от остального света и людского движения. Посреди зеленых садов и благовонных рощ поражает нас божье жилище, окруженное изящными памятниками искусства и драгоценными приношениями набожных богомольцев. Огромные ступени возвышают его над землею, жилищем смертных; симметрически расставленные стройные колонны поднимаются к синему южному небу, подпирая своими нарядными капителями красивую крышу, искусные фронтоны которой красуются белыми резными работами, удачно представляющими целые сцены из отечественных сказаний. Вообразим себе, что стены, колонны, надстолпие и фронтоны, да и самая крыша, сделаны из белого мрамора, блеск которого в надлежащих местах ослаблен темными красками; вообразим себе фриз, украшенный выпуклою резьбою или блещущий позолоченными щитами; вообразим себе множество статуй, стоящих с обеих сторон у входа в притвор, красующийся дорогими изображениями, праздничными приношениями и драгоценной утварью, далее — богатство, представляющееся нашим глазам через открытые двери из внутреннего святилища, из коего глядит великий бог, любуясь жертвою, приносимой ему извне на высоком жертвеннике жрецом от имени всего собравшегося народа в то время, как вокруг слышны священные песни вдохновенного поэта — и мы должны сознаться, что не могло быть другого момента, который в большей степени возвышал бы душу греков к набожности и наполнял бы ее справедливой гордостью» (Велишский).

По мере развития антропоморфизма в религии эллинов, у них, естественно, явилась уже весьма рано потребность представлять себе почитаемые божества в виде каких-либо материальных символов или изображений и к ним обращаться с мольбами, жертвами и дарами. Уже в гомеровских поэмах встречаются упоминания об изображениях божеств. В ту отдаленную эпоху, когда искусства еще совершенно не существовали или существовали только в слабых зачатках, когда еще не умели делать статуй и даже, может быть, еще не представляли себе богов в достаточно определенных образах, для удовлетворения указанной религиозной потребности обращались к различным предметам, которые ставили в ближайшее отношение с божествами и в которых видели какие-либо проявления их чудесной силы; подобные символы божеств были, впрочем, в большой чести и в более поздние времена, когда уже не было недостатка в художественных изображениях богов.

Причины, по которым тот или другой предмет признавался за символ божества, были, конечно, весьма разнообразны, и во многих случаях мы не имеем уже возможности проследить их. В качестве символов встречаются животные, растения, камни, разная утварь и пр. Из животных чаще всего упоминаются змеи, в которых, по верованию древних, воплощалось или само божество, или какое-либо служившее ему демоническое существо. Так, в храме Афины Паллады на афинском Акрополе жил священный змей, в котором видели олицетворение древнего туземного героя Эрихтония; он считался стражем храма и ежемесячно получал в пищу медовые лепешки. Когда перед битвой при Саламине нашли такую лепешку нетронутой, то сочли это за доказательство того, что сама богиня покинула Акрополь (Геродот). При храме Деметры в Элевсине также жил змей, называемый Кихрейским по имени саламинского героя Кихрея, который, по древнему верованию, воплотился в нем (Страбон). В Олимпии почитался в змеином образе герой Сосиполид (Павсаний). Таких примеров можно было бы привести еще немало; но наиболее тесно связано было почитание змей с культом бога Асклепия, которому они служили или который сам являлся в их образе. На барельефах и статуях, изображающих Асклепия, змей является непременной принадлежностью. Вообще видно, что древние находили в природе змей нечто хтоническое, что заставляло считать их особенно пригодными для воплощения божественных существ, преимущественно таких, которые или имели пребывание в недрах земли (как герои), или олицетворяли собой земные силы, способствовавшие произрастанию плодов и целебных трав. Однако и другие виды животных считались способными воплощать в себе те или другие божественные существа; это видно не только из многих мифических рассказов, в которых боги в случае надобности принимали вид какого-либо животного, но и из существовавших еще в исторические времена изображений, которые представляли богов полностью или отчасти в образе животных. Так, например, Дионис изображался иногда с бычьими рогами или в виде быка, и верующие в молитвенном обращении к нему называли его именем этого животного. Известно далее, что некоторые четвероногие и птицы считались особенно любимыми тем или другим божеством и, как таковые, посвящались им: орел — Зевсу, павлин — Гере, голубь — Афродите, сова — Афине, лебедь — Аполлону, лев — Матери богов и т. д. Причины, по которым то или другое животное считалось особенно излюбленным известным божеством, конечно, не всегда возможно объяснить, но чаще всего они основывались на представлении ближайшего соотношения между качествами божественного существа и природными свойствами животного.

Подобно животным и различные виды растений посвящались божествам по тем или другим причинам: дуб был посвящен Зевсу, лавр — Аполлону, маслина — Афине, мирт — Афродите, тополь — Гераклу. Некоторые растения даже назывались именами существ, превращенных в них по мифическим сказаниям, например нарцисс, гиацинт, лавр (δαφνη). Известно, что по верованиям греков в деревьях жили особые божественные существа (дриады, гамадриады), вместе с ними рождавшиеся и умиравшие. Величественные, тенистые рощи и отдельные красивые деревья сильно действовали на эстетическое и религиозное чувство эллина, возбуждали в нем мысль о близости божества и потому считались наиболее пригодными местами для святилищ. Есть немало свидетельств, доказывающих, что деревьям воздавали поклонение как символам божеств и даже как самим божествам. Такие священные деревья украшали повязками, гирляндами, венками, различными обетными приношениями, совершали перед ними жертвоприношения и т. п.

Необделанные куски дерева в древнейшие времена нередко служили изображениями богов. Так, по словам Климента Александрийского, изображением Артемиды в Икаре служило бревно, Геры Киферонской в Феспиях — обрубленный пень, Геры Самосской — доска, Геры в Аргосе — столб, Диониса в Фивах — столб, обвитый плющом. В Спарте два столба с перекладиной изображали Диоскуров (Плутарх). Далее в качестве символов божеств почитались их атрибуты, например трезубец изображал Посейдона, керикейон — Гермеса, копье — Ареса и т. п.

Весьма обыкновенными символами богов в древнейшие времена были камни, притом совершенно необделанные. О некоторых из них рассказывали, что они упали с неба, т. е. были аэролитами; весьма естественно, что древние считали их ниспосланными божественной силой и потому относились к ним с благоговейным почтением, которое от них было перенесено и на другие камни. Павсаний (II в. по Р. X.) еще во многих храмах видел камни, частью необделанные, частью обделанные в виде куба, пирамиды или конуса и служившие предметом величайшего уважения.

В самые ранние времена, пока еще не привыкли представлять себе богов в определенном человеческом образе, такие символы были достаточны для удовлетворения религиозной потребности; но чем более развивался антропоморфический способ представления божеств, тем естественнее являлось желание придать таким символам по крайней мере намек на человеческий образ. Если для изображения божества брали такой материал, который с трудом подвергался обработке, как, например, камень, то ограничивались сначала воспроизведением только наиболее характерных частей человеческого тела — прежде всего головы, затем рук, в которые вкладывали какие-нибудь атрибуты. Такого рода изображения делались и впоследствии, когда давно уже умели делать полные статуи; они называются обыкновенно гермами, потому что чаще всего так изображался Гермес. Встречаются и двойные гермы, т. е. изображения головы Гермеса и какого-нибудь другого божества на одном столбе.

Аполлон из Вейий. Терракота (ок. 500 г. до н. э.).

Из дерева раньше, чем из камня, стали выделывать полные статуи, вследствие большей легкости его обработки; первоначально, конечно, и деревянные изображения были очень грубыми. Во многих местах о таких фигурах существовали легенды, по которым они были ниспосланы людям с неба; чаще всего такое сверхъестественное происхождение приписывалось палладиям, т. е. статуям Афины Паллады. Другие древние деревянные статуи приписывались мифическому художнику Дедалу (Павсаний). При выборе материала для деревянных изображений руководствовались символикой, т. е. для статуи каждого божества брали такое дерево, которое было ему посвящено, например масличное — для статуи Афины, миртовое — для Афродиты, виноградную лозу — для Диониса и Кибелы и т. п.

Вулкан. Бронза.

Впоследствии, с развитием скульптуры и обработки металлов, главным материалом для статуй сделался мрамор, а из металлов — преимущественно бронза. Мраморные статуи стали делаться с VIII в. до Р. X., металлические появились не ранее 50-й Олимпиады; древнейшею из них считалась статуя Зевса в Спарте, не литая, а сколоченная гвоздями из разных кусков, отлитых отдельно (Павсаний). Древнейшие статуи представляли собою грубо изваянные, неподвижные фигуры с непропорциональными членами, с закрытыми глазами и опущенными вниз руками, плотно прижатыми к бедрам; но мало-помалу развиваясь и совершенствуясь, греческая пластика уже в V в. до Р. X. достигла апогея своего развития. Гениальные создания Фидия — статуи Афины, Артемиды и Зевса Олимпийского — представляют такой способ ваяния, который был возможен только при высокоразвитой технике: это были деревянные остовы, обложенные золотом и слоновой костью. Делались, наконец, статуэтки и из глины, преимущественно для потребностей частного культа: их ставили на своих божницах бедняки, не имевшие средств приобретать более дорогие мраморные статуи. Употреблять для поклонения живописные изображения божеств не было в обычае, хотя в виде украшений картины часто вывешивались в храмах (обыкновенно это были приношения по обету).

Общим названием для всех божественных изображений, находившихся в святилищах, служило слово αγαλμα; оно применялось одинаково как к грубым изваяниям древних времен, так и к изящнейшим произведениям вполне развитой пластики и обозначало статую как предмет, посредством которого люди почитали и ублажали богов. Те статуи, которые служили предметом культа (а не украшения) в храме, часто обозначались словом εδοη. Чтобы показать божествам свое уважение к их изображениям, особенно к древнейшим и священнейшим, эллины тщательно за ними ухаживали, мыли, одевали в богатые платья, снабжали всевозможными украшениями, иногда очень дорогими. Некоторые статуи имели целый гардероб, составлявшийся, главным образом, из приношений благочестивых людей, и особые лица жреческого персонала обязаны были специально заботиться об их туалете. При постановке на место статуи, долженствовавшей служить предметом культа, совершалось торжественное жертвоприношение, обряды которого, конечно, были различны, смотря по особенностям божества, которое изображала статуя, или его культа. Без сомнения, были при освящении статуи и какие-нибудь особенные церемонии, о которых, однако, не сохранилось прямых упоминаний. Самая постановка и освящение статуи делались, конечно, не иначе, как по получении благоприятного ответа от оракула, или вообще после удостоверения в том, что божество одобряет это предприятие. Представление божеств в виде статуй в исторические времена было настолько распространено, что они считались непременной принадлежностью всякого места культа и отсутствие их в таких местах всегда объяснялось какою-либо легендою. Исключения составляли святилища Гестии, в которых постоянно поддерживавшийся на алтаре огонь заменял собою статую.

Как смотрели древние греки на пластические изображения своих божеств и как их почитали? Люди разумные и свободомыслящие, конечно, видели в них только символы божеств или средства напоминания о них, но масса народа не только в древнейшие времена, но и в исторические смотрела на них иначе: она видела в них если не самые божества, то предметы, одаренные божественной силой, которая наполняла их и производила те или другие чудесные действия; где находилась статуя, там присутствовало и представляемое ею божество. У древних есть немало рассказов о чудотворной силе статуй. Павсаний, например, рассказывает о чудесах, произведенных статуями Геракла в Эрифрах, Аполлона в Гилах близ г. Магнесии и т. д., Плутарх — о страшной силе статуи Артемиды в ахейском городе Пеллена; в Спарте одна статуя Артемиды излечивала от подагры, другая — от кашля (Климент); ходили также рассказы о том, как при известных обстоятельствах копья, находившиеся в руках статуй, колебались, тела их обливались потом, менялось выражение лица и т. п. Этим верованием в присутствие божественной силы в статуях объясняется и то, что благосостояние государства связывалось с обладанием известными изображениями богов, и предания, что перед падением города его боги-покровители уходили из него. Поэтому, например, эфесцы при осаде их Крезом соединили стены своего города веревками с храмом Артемиды, чтобы таким образом вверить их защите богини, присутствовавшей в храме (Геродот). Иногда даже статуи приковывались цепями, чтобы удержать божество постоянно на месте.

Наконец, необходимо еще заметить, что во многих местностях Эллады сохранялись различного рода реликвии: останки древних знаменитых героев, принадлежавшие им вещи, предметы, которым приписывалось сверхъестественное происхождение, и т. п. Народ верил легендам, ходившим про такие предметы, воздавал им поклонение и многим из них приписывал чудотворную силу. Одною из знаменитейших реликвий была плечевая кость Пелопа, еще во времена Павсания хранившаяся в Олимпии. В Мантинее хранились кости Аркада, сына Каллисто, в Мессении — останки героя Идаса, в Фивах — останки Гериона, в Тегее — волосы Медузы, на о. Скирос — останки Тесея, перенесенные впоследствии в Афины; в Антиссе показывали голову Орфея, в Флиунте — колесницу Пелопа, в Кизике — камень, служивший якорем аргонавтам, в Афинах — корабль Тесея, масличное дерево, произведенное Афиною во время спора с Посейдоном, и многое другое.

Мы видели выше, что освященные культом места строго отделялись от неосвященных; точно так же и всякого рода собственность богов различалась от собственности людей. Эллины, представляя своих богов с человеческими качествами, склонностями и страстями, верили, что богам доставляет удовольствие все то, что доставляет его людям, в том числе всякого рода собственность. Как в героические времена царям давались в пользование земельные участки и избранные части военной и всякой другой добычи в виде почетных даров, так давались они и богам.[31] Недвижимая и движимая собственность была посвящаема богам прежде всего, конечно, для удовлетворения потребностей священнослужения: первая отдавалась в арендное содержание и вырученные деньги шли на покрытие издержек культа и содержания священнослужителей, вторая состояла из священной утвари, необходимой для священнодействий; но весьма часто были приносимы божествам и такие дары, которые употреблялись только для украшения храма или увеличивали его богатства.

Все предметы, посвящавшиеся богам для украшения их святилищ или для их удовольствия, назывались общим именем αναθηματα. Едва ли было какое-нибудь святилище у эллинов, которое бы не было более или менее богато снабжено такими дарами, и чем большим уважением пользовался какой-нибудь храм, тем значительнее было количество приносимых поклонниками даров; в наиболее известные и уважаемые святилища, например Зевса в Олимпии или Аполлона в Дельфах, они стекались со всех концов эллинского мира в таком количестве, что для их хранения недоставало места в храмах, и потому с этой целью строились особые сокровищницы в периболе храма. В дар богам приносились, разумеется, весьма разнообразные предметы, смотря по обстоятельствам, степени набожности дарителя, его зажиточности и пр. Скромные, но принесенные от чистого сердца даяния бедняков считались не менее приятными богам, чем драгоценные вклады, которыми украшали святилища цари и богачи. Даже обыкновенная утварь, рабочие орудия, носильное платье и т. п. посвящались богам: музыкант посвящал свою кифару, земледелец — плуг, воин — оружие. Лица, посвященные в мистерии, как можно долее носили те платья, в которых были посвящены, а потом приносили их в дар божеству; девицы при выходе замуж посвящали какой-нибудь богине свой девический пояс; больные, исцеленные с помощью божеств здоровья, жертвовали в их храмы изображения тех частей тела, которые были поражены болезнью, чаще всего из благородных металлов и с надписью имени посвятившего их лица. Весьма широко распространен был обычай посвящать свои волосы богам, преимущественно речным и нимфам, а также Аполлону. Девицы делали это перед свадьбою, юноши при первой стрижке по наступлении возмужалости.

Из Афин богатые и тщеславные юноши нередко специально отправлялись в Дельфы для посвящения своих волос Аполлону. Но чаще всего, конечно, были жертвуемы в храмы такие предметы, которые могли служить или для целей культа, или для одеяния и украшения статуй, как то: всякого рода чаши, бокалы, лампы, столы, треножники, ожерелья, браслеты, платья, пояса и многое тому подобное, затем художественные произведения (статуи, картины, рельефы) для украшения храма или окружавшего его перибола. Вообще в храмах собиралось все замечательное, что производила художественная деятельность народа или что считалось достойным сохранения из патриотических интересов.

Самые значительные и ценные дары были приносимы в храмы, конечно, государствами и властителями, иногда даже негреческими. Известен рассказ Геродота о массе драгоценностей, пожертвованных в Дельфийский храм лидийским царем Крезом. Весьма употребительным видом пожертвований как со стороны государств, так и частных лиц была десятина со всякого рода прибыли или добычи. После всякой победы жертвовали богам десятую или какую-нибудь другую часть военной добычи. Колоссальная бронзовая статуя Афины Защитницы на афинском Акрополе была сооружена из десятины добычи, полученной при Марафоне (Павсаний). После Саламинской победы из части добычи была воздвигнута в Дельфах статуя Аполлона в 12 локтей вышиной с корабельным носом в руках, кроме того, были пожертвованы богам три финикийские галеры: одна — Посейдону на Истме, другая — в храм Афины на мысе Сунии, третья — Эанту на Саламине (Геродот). После победы при Платеях из десятины добычи были сооружены и пожертвованы: в Дельфийский храм золотой треножник, стоявший на бронзовом пьедестале, имеющем вид трех свившихся между собой змей, в храм Олимпийский — медная статуя Зевса в 10 локтей вышиной, а в храм Посейдона на Истме — медная статуя бога в 7 локтей.[32] В Афинах богине-покровительнице города посвящалась десятина штрафов, взыскивающихся с преступников, и 1/60 дани союзников в Делосско-аттическом союзе, начиная со времени перенесения союзной казны в Афины. Элевсинским богиням (Деметре и Коре) по совету Дельфийского оракула афиняне и их союзники обязательно, а другие эллинские города по желанию, жертвовали с 440-х гг. до Р. X. начатки ежегодной жатвы в количестве не менее 1/600 части всего собранного ячменя и 1/1200 пшеницы. На деньги, вырученные от продажи полученного зерна, совершались торжественные жертвоприношения Деметре с Корой, Афине и некоторым другим богам и героям, а на остальные деньги сооружались различные αναθηματα, посвящавшиеся в храм.

Обычай требовал посвящать божествам и почетные награды (венки и пр.), получавшиеся победителями на праздничных состязаниях. В Афинах целая улица близ храма Диониса была обстроена небольшими зданиями, наверху которых стояли треножники, полученные в награду хорегами-победителями, и носила название Τριποδοη.

Особый вид священных даров составляли животные, жертвовавшиеся в собственность божеству. Конечно, часто случалось, что владельцы стад заранее обрекали то или другое животное на жертву божеству, после чего такие животные считались священными и, по общему поверью, имели особенно цветущее здоровье, но кроме того при святилищах божества и на принадлежащих им землях паслись иногда целые стада различных животных, считавшихся собственностью божеств и не имевших никакого особого назначения кроме того, что некоторые из них были приносимы в жертву божеству во время праздников. Так, например, в г. Аполлония на иллирийском берегу было посвящено богу Гелиосу стадо овец, днем пасшееся на определенном месте, а по ночам охранявшееся особым стражем, избиравшимся на год из среды богатейших и благороднейших граждан (Геродот). В Аргосе были посвящены Гере лошади, происходившие, по преданию, от кобылиц Диомеда, похищенных Гераклом и посвященных богине Эврисфеем (Диодор). При храмах Артемиды содержалась разная дичь (Павсаний). Кроме четвероногих животных были при храмах и священные птицы. Так, при храме Геры на о. Самос содержались павлины, а в святилище Артемиды на о. Лерос — цесарки, которых производили от сестер героя Мелеагра, по преданию, превращенных богинею в этих птиц (Атеней); упоминаются также священные куры, гуси, голуби и пр. Птицы, гнездившиеся при храмах, вообще считались под защитой божества, и убивать их было грешно. Упоминаются в разных местах священные змеи, а также черепахи (Павсаний). В некоторых местностях считались священными и рыбы, например, в ручье Аретуса у Сиракуз и в одном ручье близ святилища Гермеса в ахейском городе Фары (Диодор). Эти птицы, рыбы и гады считались священными не только потому, что были кем-либо пожертвованы божеству, а еще и потому, что по каким-либо причинам признавались особенно ему приятными.

Наконец, к священной собственности принадлежали и люди, отношения которых к храмам были, впрочем, весьма разнообразны, хотя все посвященные божествам лица носили одно общее название ΐεροδουλοΐ. Во-первых, само собою разумеется, что храмы, как и государства и частные лица, могли иметь собственных рабов для исполнения разных служебных обязанностей при храме или при священнодействиях; нередко иеродулы занимались обработкою принадлежавших божествам земель и платили в храмы определенную аренду или отдавали известную часть продуктов натурой. Но нередко также посвящение раба в храм было только фиктивным и представляло собою одну из форм отпущения его на волю; при этом патроном вольноотпущенного становился бог, а не прежний его господин, но сам вольноотпущенный иногда не подчинялся никаким обязательствам по отношению к храму, только должен был, по-видимому, вносить в храм небольшую сумму денег. Такой способ отпущения рабов особенно был распространен в III и II вв.

до Р. X. в городах западной части Беотии (Херонее, Орхомене и др.), но встречается также в Фокиде и других местностях. В Дельфах практиковался несколько иной способ отпущения рабов при посредстве божества, именно фиктивная продажа их Аполлону, причем раб сам вносил выкупные деньги в храм и уже оттуда получал их его господин. Встречается также при различных храмах и добровольная иеродулия свободных людей, которую можно объяснить влиянием восточных обычаев; так, при храме Афродиты на горе Эрике в Сицилии было много посвященных богине мужчин и женщин, которых Цицерон называет Venerii. В ранние времена встречались также примеры посвящения богам, особенно Аполлону Дельфийскому, десятой части или вообще значительного количества побежденных неприятелей, даже целых городов и народов. Божество, не нуждаясь в таких массах людей для служения при своем храме, обыкновенно повелевало им отправляться в качестве колонистов в какую-нибудь другую страну; основанные такими посвященными колонии, вероятно, платили храму известную дань или иным способом выражали свою зависимость от него, хотя прямых сведений об этом мы не имеем. Такими посвященными Аполлону колонистами писатели называют, например, дриопов в Асине, боттиэев во Фракии, магнетов при р. Меандр, регийцев в Италии и др. В более поздние времена этот обычай вышел из употребления.

Особым видом молитв были заклятия и клятвы; хотя они сами по себе не имели отношения к богопочитанию, однако не только основывались на общем веровании в могущество богов, но и были нередко соединяемы с религиозными обрядами. Сущность заклятия состоит в призывании мщения богов на голову обидчика: если кто, получив тяжкую несправедливость или обиду или опасаясь получить ее, сам не был в состоянии отомстить за нее достойным образом, то он обращался к божеству с мольбою принять на себя дело отмщения. По верованию греков, каждое божество могло карать человека за преступления и обиды, нанесенные ближнему, но преимущественно такая кара считалась делом Эринний (эвменид), которые поэтому и сами назывались иногда Αραι.

Формулы заклятий были очень разнообразны; самою простой и легкой формой было пожелание, чтобы в случае обиды или нарушения данного устава виновник потерпел зло вместо добра; но иногда заклятия были очень обширны и призывали всевозможные беды на голову обидчика; ср., например, цитату из «Илиады»:

Вообще можно сказать, что количество и сила заклятий увеличивались соответственно степени опасения лица, произносившего заклятие. Чаще всего заклятия встречались, конечно, в частной жизни, но нередко также высказывались и от лица государства, в особенности против нарушителей законов и договоров; эти акты ставились посредством заклятий под особое покровительство богов и таким образом получали более прочную и надежную санкцию. В Афинах, например, издревле существовали заклятия против нарушителей общих нравственных обязанностей вроде указания дороги заблудившемуся, погребения умершего и т. п. По постановлению Солона архонт-эпоним под опасением штрафа в 100 драхм обязан был (вероятно, при вступлении в должность) произносить проклятие против нарушителей запрещения вывозить из Аттики местные продукты, кроме оливкового масла (Плутарх). Молитва, которою открывались народные собрания, заключала в себе, между прочим, заклятие против изменников и врагов отечества. В Спарте существовало заклятие против землевладельцев, вымогавших с илотов большее количество продуктов, нежели какое следовало по закону, а также против таких лиц, которые стали бы препятствовать царям вести войско, куда им было угодно. В Теосе найдена надпись V в. до Р. X., заключавшая в себе заклятия против составителей ядов во вред теосцам, против лиц, препятствующих ввозу хлеба, не повинующихся высшим начальникам — эсимнетам, против укрывателей разбойников, нарушителей праздничных уставов и т. п. Вообще такие заклятия от лица государства встречаются довольно часто.

Случалось также, что от имени государства были произносимы торжественные проклятия против отдельных лиц в случае, если государство не имело возможности наказать их за содеянное ими преступление. Знаменитый пример такого рода представляет проклятие Алкивиада, спасшегося бегством от суда по обвинению в нарушении мистерий и изуродовании гермов. Обряд проклятия описывает Лисий в речи «Против Андокида»: жрицы и жрецы, став лицом к западу, произнесли слова проклятия и сотрясли красные плащи по древнему обычаю (обращение к западу обозначало обращение к подземным богам, местопребывание которых представлялось на крайнем западе).

На священных местах, в особенности на кладбищах или на отдельных могилах, для защиты их от осквернения часто ставились столбы с надписями, заключавшими в себе заклятия против осквернителей. В завещаниях также прибавлялись иногда заклятия против их нарушителей. Наконец, случалось, что писали наговоры против врагов на свинцовых пластинках, которые или зарывали тайно в жилищах врагов, или клали с ними в гроб для того, чтобы призвать против них месть подземных богов.

Раз наложенное заклятие могло быть снято молитвами и некоторыми обрядами; это обозначалось выражениями: αναρασθαι (молитвой уничтожать заклятие), απευχεσθαι (отмаливаться), αφοσιουσθαι. Иногда же заклятия, особенно наложенные от лица государства, отменялись просто публичным заявлением, без всяких священных обрядов.

Сущность клятвы состоит в том, что лицо, дающее какое-либо обещание или что-либо утверждающее, приглашает богов в свидетели своих слов, призывая на себя их гнев и наказание в том случае, если его слова окажутся несправедливыми или данное обещание не будет исполнено; связующая сила клятвы состоит именно в страхе божеского наказания за ее нарушение. Часто в клятве точно обозначалось, в чем именно должно было состоять это наказание, — клялись, например, собственной жизнью или жизнью детей и близких людей, частями своего тела или каким-либо особенно любимым и дорогим предметом. Слово ορκοη обозначает как самую клятву, так и предмет, которым клялись; в этом последнем смысле, например, река Стикс, которою клялись боги, называется их ορκοη. Очевидно, что и божества, которые были призываемы в свидетели клятвы, могли называться этим именем, а отсюда уже легко объясняется и то, что в воображении поэтов связующая сила клятвы олицетворялась в виде особого демонического существа; у Гесиода Оркос называется сыном Эриды, без сомнения потому, что клятвы особенно часто встречались при спорах. В свидетели клятвы чаще всего призывался Зевс как высший из богов, управляющий всем миром и всеми человеческими отношениями; как покровитель клятвы и каратель клятвопреступления он почитался под именем Ζευη ορκιοη. Но, конечно, кроме Зевса клялись и другими богами (особенно часто тремя); каких богов следовало призывать в свидетели клятвы в каждом отдельном случае, это зависело от обстоятельств, при которых давалась клятва. Иногда клялись всеми богами вместе, не называя их по именам, иногда называли несколько имен и затем поминали всех других богов и богинь вместе. Клятвы с упоминанием многих богов встречаются нередко, так как древние думали, что чем большее количество богов призвано в свидетели клятвы, тем она сильнее (например, в установленной законом присяге афинских эфебов поименовывались семь богов). В разных местностях были, конечно, и разные боги или герои, которых призывали в свидетели клятвы преимущественно перед другими (например, в Пеллене Артемида Спасительница, в Элиде — местный герой Сосиполид и т. п.). Некоторые формулы клятвы употреблялись преимущественно или исключительно мужчинами, другие — женщинами; так, например, клятва двумя богинями, т. е. Деметрой и Корой, в Афинах была исключительно женской.

В обыденной жизни греки очень часто употребляли в разговорах клятвенные выражения, которым, конечно, в таких случаях придавали весьма мало значения, произнося их просто по привычке или из желания сильнее подействовать на слушателя. Для такой цели могло служить не только призывание богов, но и поименование различных других предметов, даже неодушевленных; совестливые люди, чтобы не употреблять всуе имен богов, иногда выбирали для простого уверения самые незначительные предметы: такие выражения, как «клянусь собакою, гусем, бараном» и т. п., употреблявшиеся Сократом, Зеноном и другими, имеют только внешнюю форму клятвы, но не выражают ее сущности и потому не могут быть причислены к клятвам в собственном смысле.

Такие клятвы, которые действительно должны были иметь обязательную силу, обыкновенно ставились под формальную защиту богов и потому совершались в храмах или при алтарях, причем клянущийся принимал молитвенное положение, т. е. становился с непокрытой головой, поднимал глаза и руки к небу и т. п. В некоторых городах для произношения торжественных клятв избирались определенные храмы, потому что данная в них клятва считалась более прочной; например, в Коринфе существовало поверье, что давший ложную клятву в подземном святилище при гробе Палемона никоим образом не мог избежать наказания (Павсаний). Нередко торжественные клятвы сопровождались возлияниями и кровавыми жертвами, которые в таком случае носили название ορκια. Происхождение этого обычая объясняется верованием, что боги невидимо присутствовали при совершавшихся в честь их жертвоприношениях, которые поэтому являлись наиболее действительным средством привлечь внимание богов к совершаемой клятве; при государственных договорах, заключении перемирия, мира или союза клятвы сопровождались обыкновенно только возлияниями.

При торжественных судебных клятвах приносили в жертву быка, борова и барана, и клянущийся произносил формулу клятвы, стоя на частях убитых животных или касаясь их рукой. Клятвенные жертвоприношения имели у греков, как и у римлян, символическое значение: клянущийся предоставлял божеству, в случае нарушения им клятвы, убить его так же, как было убито животное, так что наказание, которое могло постигнуть клятвопреступника, в виде прообраза представлялось в жертве; поэтому при таких жертвоприношениях части жертвенного животного не сжигались на алтаре и не употреблялись в пищу людьми, а зарывались в землю или бросались в море. Вследствие этого для клятвенных жертвоприношений употреблялись не одни только съедобные животные: так, например, при договоре между персами и греческими наемниками Кира Младшего, отступавшими после битвы при Кунаксе, кроме быка, борова и барана был убит волк. При этом же договоре клянущиеся обмакивали свое оружие в кровь убитых животных (Ксенофонт) — обычай, вероятно, не греческий. Впрочем, различные символические действия упоминаются и при греческих клятвах; так, например, жители города Фокея, решившись выселиться из него, чтобы не подчиняться власти персов, бросили в море кусок железа и поклялись возвратиться на родину не раньше, чем этот кусок всплывет на поверхность воды (Геродот). При заключении Аристидом союза с ионийцами также были погружены в море куски металла (Аристотель).

Встречаются, наконец, упоминания о таких соединенных с клятвою действиях, которые подходят под понятие «суда божия», так как только под очевидной защитой божества можно было совершить их без вреда для здоровья или опасности для жизни, и поэтому благополучный для испытуемого исход служил веским доказательством справедливости его клятвы. Такой пример встречается в «Антигоне» Софокла: один из стражей, приставленных к трупу Полиника, докладывая Креонту о совершенном кем-то, вопреки повелению Креонта, обряде погребения трупа и желая уверить его, что стражи в этом не виноваты, говорит: «…мы готовы были взять в руки раскаленный металл или идти сквозь огонь и при этом клясться, что не были ни виновниками, ни сообщниками преступления». Есть у авторов и другие примеры подобного рода.

Клятва имела чрезвычайно широкое применение в государственной и частной жизни греков. По словам Ксенофонта, во всех государствах граждане должны были давать клятву повиноваться законам. В Спарте цари не только при вступлении на престол давали присягу, но и во все время царствования ежемесячно клялись править по законам перед эфорами, которые в свою очередь клялись им не уменьшать значения и достоинства царской власти. В Афинах присягали должностные лица, члены совета, судьи, эфебы через два года по достижении возмужалости; особенно многочисленны были судебные клятвы, отчасти предписывавшиеся, отчасти дозволявшиеся судебным кодексом. Без сомнения, и в других государствах было в этом отношении много сходства с Афинами.

Если мы поставим, в заключение, вопрос, с какой совестливостью произносились и как строго соблюдались греками их различные клятвы, то ответ не будет особенно для них благоприятен. Хотя обратившееся у римлян в пословицу выражение «Graeca fides» относится уже к испорченным и выродившимся грекам, с которыми римлянам приходилось иметь дело, и хотя упрек Цицерона, что греки никогда не знали верности, не может служить для нас общим мерилом, но тем не менее у самих греков лучших времен нет недостатка в жалобах на легкомыслие, с которым давались и нарушались клятвы. Платон совершенно устраняет из своего образцового государства судебную клятву как не могущую служить гарантией в верности показаний, «потому что ныне, — говорит он, — одни из людей вовсе не признают богов, другие полагают, что богам нет до нас никакого дела, а большинство держится того мнения, что небольшими дарами и жертвоприношениями легко можно отвратить гнев богов и как бы откупиться от заслуженного наказания». Между тем афиняне как в других отношениях принадлежали к числу благороднейших представителей эллинского племени, так и за честность свою заслуживали справедливое уважение других греков, так что афинская честность, афинское свидетельство вошли в пословицу; стало быть, если афинянин лучшего времени, каким был Платон, счел возможным отозваться о клятве так дурно, то что же можно думать об остальных греках, особенно в позднейшие времена? Заметим еще, что нигде не встречается указаний на судебное преследование за клятвопреступление; наказание за это преступление, как видно уже из Гомеровских поэм, всецело предоставлялось богам, страх перед которыми, как видно, действовал на древнего грека не особенно сильно.

По исконному верованию греков все нечистое, запятнанное, было неприятно божеству; поэтому чистота была непременным условием для всякого, кто хотел молитвой или иным каким-либо способом показать свое благоговение к божеству; прежде всего, конечно, при этом разумелась чистота физическая, почему омовение и надевание чистой одежды издревле предшествовало всяким богослужебным действиям. Гомеровские греки еще не знали другого очищения, кроме физического; все встречающиеся в поэмах случаи очищения могут быть объяснены естественным сознанием, что все нечистое неприятно божествам, и не имеют еще символического значения. Но само собою разумеется, что по мере развития нравственных понятий людей и облагораживания их представления о богах должно было развиваться и крепнуть сознание, что одной физической чистоты недостаточно, что богам не могло быть приятно, если к ним обращался человек с чистым телом, но с нечистой, запятнанной грехом совестью; таким образом, внешнее очищение сделалось вместе с тем символом внутреннего и в этом смысле понималось, по крайней мере, людьми разумными, тогда как неразвитая и суеверная толпа и в исторические времена придавала важное значение самому акту физического очищения, не обращая внимания на его символическое значение.

Всякое преступление или безнравственное деяние, по верованию греков, делало виновника его нечистым и навлекало на него гнев божества; отсюда являлась необходимость, во-первых, в очищении, во-вторых, в отвращении гнева божества или его умилостивлении; то и другое достигалось различного рода обрядами и церемониями; собственно говоря, обряды очистительные и умилостивительные различались между собою, но так как они обыкновенно совершались вместе и имели одну общую цель — примирение человека с божеством, — то сами древние нередко смешивали их между собою или принимали за одно целое.

Б. Ривьер. Солнечный Аполлон. Холст (ок. 1870 г.).

Как мы уже заметили, физическое очищение упоминается уже в гомеровских поэмах; но очищение лиц, запятнанных преступлением, в исторические времена считавшееся необходимым, по-видимому, еще не было известно гомеровским грекам. Постепенному развитию верования о необходимости такого очищения, по всей вероятности, способствовало особенно влияние Дельфийского оракула. По мифическому преданию Дельфийский бог сам подал смертным пример в этом отношении, по приказанию Зевса очистившись в Темпейской долине (или, по другой версии предания, в Эгиалее или на Крите) от убиения Пифона. И действительно, этот миф, в котором представляется благодетельное влияние солнца, очищающее воздух от заразных испарений сырой земли и делающее его чистым и здоровым, как нельзя удачнее объясняет идею очищения. Аполлон вообще был богом очищения преимущественно перед другими. В Афинах очистительные обряды совершались по дельфийским уставам, как это можно заключить из того, что Платон предписывает для своего образцового государства совершать эти обряды по заимствованным из Дельф правилам. Если иногда первая идея об очистительных обрядах приписывается древними известному критскому прорицателю Эпимениду, современнику Солона, то это можно объяснить тем, что он был реформатором этих обрядов, ввел в них больший порядок и правильность.

Как в частной, так и в общественной жизни встречалось, конечно, много различных случаев осквернения, требовавших применения очистительных и умилостивительных обрядов. Суеверные люди очищали себя и свои жилища при всяком случае, который мог навлечь на них немилость богов. Так, например, оскверняющим считалось прикосновение или даже приближение к трупу, вследствие чего принимались различные меры предосторожности против такого осквернения и очистительные обряды для осквернившихся по необходимости. Когда в доме кто-нибудь умирал, то перед дверьми ставился сосуд с освященной водой, непременно взятой из другого дома; все выходящие от покойника окроплялись ею в знак очищения, а после погребения все домашние очищались по крайней мере омовением, хотя люди суеверные употребляли и разные другие средства для очищения себя и дома. Умершие не могли быть погребаемы в священных местах, и даже люди, близкие к смерти, удалялись из них заблаговременно, как это было установлено, например, в эпидаврском святилище Асклепия или на посвященном Аполлону о. Делос, который поэтому в тех случаях, когда это установление нарушалось, признавался нечистым и подвергался очищению, причем все гробы выносились из священного округа или даже с острова. Известны два случая такого очищения Делоса — один при Писистрате, другой во время Пелопоннесской войны. Поэтому-то погребение внутри города считалось величайшею почестью (ее удостаивались, например, основатели колоний). Роды также считались оскверняющими; поэтому при наступлении срока женщины должны были удаляться из священных мест и не являться в них до окончания 40 дней после родов, по истечении которых они очищались и затем дома или в храме приносили жертву Артемиде как богине рождения. Новорожденное дитя, бабка и другие помощницы при родах также нуждались в очищении, которое совершалось в один из ближайших дней после родов. Свадьбе или посвящению в мистерии также предшествовали очищения. Болезни, особенно душевные, по верованию греков, посылались богами за прегрешения или считались следствиями колдовства (порчи), почему таких больных также считали нужным подвергать очищению. При эпидемических болезнях совершались общие очищения всего города или страны и умилостивительные молебствия. Даже после зловещих снов люди суеверные мылись в чистой воде, чтобы смыть с себя такой сон, как говорит Аристофан, и приносили жертвы θεοιη αποτροπαιοιη, преимущественно Аполлону. Вообще было много разных случаев осквернения, при которых взгляды на необходимость очищения и его размеры были различны у разных людей, смотря по степени их нравственного развития и силе религиозных верований.

Средства и обряды очищения были так же различны, как и роды осквернения. Самым обыкновенным средством была чистая вода, ключевая или морская; последняя считалась наиболее чистой, так что иногда даже в ключевой воде растворяли соль, чтобы придать воде сходство с морской; ее освящали погружением головни с жертвенника и затем или погружались в нее, или окроплялись. Сосуды с такой водой ставились при входе в священные места, на городские площади и т. п., и всякий входящий туда очищался окроплением или омовением рук, иногда и ног. Далее важным очистительным средством считалось окуривание серой, ладаном и разными породами деревьев и трав, преимущественно посвященных разным божествам, или пахучих; чаще всего употреблялись для этого ветви лаврового дерева, затем мирт, олива, смоковница, дуб, розмарин, голубиная трава, морской лук и пр. Сера еще у Гомера называется «очистительной»; мнение об ее очистительной силе основывалось, вероятно, на издаваемом ею при горении запахе, сходном с тем, который распространяется после удара молнии; сера и молния назывались даже одним именем θειον.

Орест и Электра. Мрамор (ок. 100 г.).

В более важных случаях совершались очистительные жертвоприношения, для которых преимущественно употреблялись молочные поросята; их кровью окропляли очищаемых лиц или предметы. В таких случаях, когда жертвоприношения совершались с целью защиты от волшебства Гекаты, для них употреблялись собаки, причем очищаемого трижды натирали кусками жертвенного мяса и затем бросали их в сторону, при этом, конечно, произносили соответственные случаю молитвенные воззвания. В Беотии при всенародных очищениях куски мяса принесенных в жертву собак клали на землю и люди должны были проходить между ними. Подобный же обычай существовал в Македонии при очищении войска. Для жертвоприношений умилостивительных, имевших целью смягчение гнева богов, навлеченного преступлением или грехом, употреблялись преимущественно бараны. Шкура барана, принесенного Зевсу Милостивому в качестве умилостивительной жертвы, сохранялась и потом употреблялась при очищениях: ее клали на землю и очищаемый становился на нее левой ногой, в то время как над ним совершали акт очищения; при всенародных очистительных и умилостивительных празднествах эту шкуру также обносили вокруг места, где совершалось празднество, как бы для того, чтобы собрать на нее все нечистое. Все очистительные средства, на которые по верованию греков переходила нечистота с очищаемого лица или предмета, назывались καθαρσια или καθαρματα; по окончании очищения они выбрасывались в море или реку, или зарывались в землю, или выносились на перекрестки или в глухие места, не посещаемые людьми, причем выносившие их при выбрасывании отворачивали лицо и затем возвращались домой, не оглядываясь. Мясо животных, убитых для очистительной или умилостивительной жертвы, также не употреблялось в пищу людьми, а зарывалось в землю или выбрасывалось. К сожжению очистительных средств не прибегали, чтобы не осквернить огня. Следует отметить еще, что очистительные обряды обыкновенно совершались не жрецами.

Выше уже было сказано, что всякое преступление и грех оскверняли виновного в нем человека; но некоторые преступления преимущественно перед другими считались возбуждающими гнев богов, так как являлись, так сказать, личной для них обидой и потому требовали специального очищения. Таковы были: святотатство, кража священных предметов, убиение лица, состоявшего на службе при храме, и вообще всякое убийство.

Самое наглядное представление о способе очищения лиц, запятнанных кровавым преступлением, дает нам Аполлоний Родосский, описывая совершенное Киркой очищение Ясона и Медеи от убиения брата последней Апсирта, причем поэт прямо прибавляет, что очищение совершено было обычным способом. Прежде всего Кирка, убив молочного поросенка, кровью его окропила руки убийц, затем совершила омовения, не описанные подробно; по всей вероятности, для них была употреблена вода, освященная погружением в нее головни с алтаря; при этом Кирка призывала Зевса как бога очищений; все предметы, служившие для очищения, были унесены из дома прислужницами. Затем Кирка сожгла жертвенные печенья и умилостивительные снадобья, сопровождая их возлияниями без вина и призывая Зевса смягчить гнев страшных Эринний и быть кротким и милостивым к виновным. Все это она совершает, не узнав предварительно, какое именно убийство совершили преступники. Совершенно так же, по рассказу Геродота, Крез сперва очистил Адраста, а потом уже спросил, кто он и кого убил. Следовательно, для получения очищения убийце нужно было только попросить о нем, не объясняя рода преступления. Затем мы видим, что акт очищения состоял из двух частей: а) собственно очищения, состоявшего в том, что руки убийцы обливались кровью животного и затем обтирались, что служило символом его освобождения от кровавого греха; б) умилостивления божества жертвами и молитвами. Соответственно этому в самом божестве различались две стороны, обозначавшиеся особыми эпитетами: как очиститель бог назывался καθαρσιοη, а как тот, которого можно и нужно было умилостивить к прощению греха, — μειλιχιοη.

Дж. Дрейпер. Золотое руно. Холст (ок. 1880 г.). Медея убивает собственного брата Апсирта.

Если перед совершением акта очищения не было надобности очищающему знать подробности преступления, то, значит, способ очищения был один и тот же при всяком убийстве; единственным условием действительности очищения было то, чтобы оно совершилось на чужбине, не в той стране, где совершено было убийство. Однако в исторические времена мы встречаем различный способ действий по отношению к преступникам, смотря по роду совершенного ими убийства: греки различали, как известно, убийство недозволенное и дозволенное законами, предумышленное и нечаянное. Правда, более точные сведения об этом имеются только из Афин, но нет основания сомневаться, что подобные же установления существовали и в других государствах. Кто совершал дозволенное законами убийство, тот не подвергался наказанию и не нуждался даже в религиозном очищении, хотя люди благочестивые, быть может, и считали нужным им подвергаться. Тот, кто совершал нечаянное убийство, нуждался только в очищении. Признанный виновным в предумышленном и недозволенном убийстве подвергался смертной казни, от которой, впрочем, по афинскому законодательству мог спастись добровольным удалением в вечное изгнание до окончания суда; если же деяние признавалось на суде непредумышленным, то преступник должен был по определенной дороге удалиться в изгнание по крайней мере на год, по окончании которого, при возвращении, обязан был примириться с родственниками убитого и подвергнуться религиозному очищению; наконец, тот, кто признан был на суде невиновным, должен был только принести жертву эвменидам (Павсаний). Если у убитого не было родственников, которые были бы обязаны отомстить за него, то обязанность мести переходила к фраторам убитого; эфеты выбирали из их среды 10 наиболее уважаемых лиц, с которыми, как представителями фратрии, убийца должен был примириться; вероятно, они обязаны были присутствовать и при очищении убийцы.

Кроме уголовных преступлений было немало и других прегрешений, требовавших очищения и умилостивления богов кровавыми жертвами. Были всенародные очищения и умилостивительные праздники, которые либо повторялись через определенные промежутки времени (например, ежегодно), либо устраивались экстраординарно по особым поводам. Причиною установления первых было сознание, что в человеческой жизни есть много явлений, возбуждающих гнев богов, тем более что некоторые из них представлялись вообще более склонными карать людей, чем миловать и благодетельствовать им. Самым известным примером экстраординарных очищений и умилостивлений является то, которое было произведено в Афинах после святотатственного избиения килонцев. Вследствие этого злодеяния все государство казалось запятнанным грехом и подпавшим гневу богов, который узнавали в разных страшных знамениях и в поразивших страну бедствиях. Так как обычные очистительные средства не помогали, то по предложению Солона был приглашен из Крита прорицатель Эпименид, славившийся своим знанием самых действительных средств к отвращению гнева богов.

По рассказу Диогена Лаэртского, он выпустил с Ареева холма, где было святилище эвменид, белых и черных овец, которые свободно разбрелись по всем направлениям; там, где какая-либо из них ложилась, по приказанию Эпименида воздвигали алтарь и приносили жертвы разным божествам, где какому следовало. Посвященные безымянным божествам жертвенники, стоявшие по разным демам Аттики, и впоследствии напоминали об этом очищении. Кроме того, Эпименид потребовал, говорят, человеческой жертвы для окончательного отвращения гнева богов, и один аттический юноша добровольно пожертвовал своею жизнью для этой цели (Атеней), а по другим преданиям были убиты два молодых человека (Диоген).

При собраниях народа, особенно совершавшихся с религиозной целью, в праздничные дни, естественно было заботиться, чтобы все нечистое, что могло быть неприятно божеству, по крайней мере символически удалялось из среды народа; поэтому при начале всех праздничных собраний, также в театре перед началом представлений и на народном собрании перед открытием прений производилось очищение. В Афинах его совершал особый жрец περιστιαρχοη, который приносил в жертву маленьких поросят и кровью их окроплял собрание; затем глашатай заступал его место и продолжал очищение посредством окуривания. В Элиде элланодики и 16 женщин, избиравшихся для приготовления одежды для статуи Геры и совершения других священнодействий, при вступлении в эту должность очищались омовением в источнике Пиеры и жертвоприношением поросенка (Павсаний).

Греки, обращаясь к своим богам, повиновались скорее чувству страха, чем благоговения и благодарности. Они видели в богах могущественных существ, от которых должны были снискать покровительство и благорасположение, и их культ имел единственной целью приобретение этого расположения и отвращение гнева богов. Приписывая богам человеческие качества и страсти, они относились к ним так же, как к могущественным людям, и для приобретения их дружбы и покровительства или отвращения гнева прибегали к таким же средствам, какие могли действовать на людей; между ними важное значение имели разного рода дары. Различаются два вида даров: а) вклады, которые оставались в святилище божества в качестве его собственности и служили или для украшения храма или статуи, или для надобностей культа; б) жертвы, которые предназначались для временного наслаждения божества.

Антропоморфизм, господствовавший издревле в греческой религии, заставлял людей верить, что богам доставляет наслаждение все то, чем наслаждаются люди и что ласкает их чувства. На этом основывается идея не только отдавать в пользование божества животных, составлявших в древнейшие времена главное богатство людей, но и убивать их и приготовлять их мясо для пиршества богов, а также совершать возлияния напитков для утоления их жажды и курить благовония, производившие приятное опьяняющее действие. Первоначально у греков, несомненно, существовало представление, что жертвы доставляют богам чисто материальное наслаждение. С гомеровских времен до позднейших в греческой литературе встречается немало свидетельств, доказывающих такое верование, хотя относительно того, каким собственно образом доставляется богам это наслаждение, существовали разные представления; наиболее развито было в массе верование, что боги питаются парами сжигаемого мяса и испарениями жидкостей, которыми совершались им возлияния, и вдыхают запах сжигаемых благовоний. Следствием такого представления было то, что большинство жертв, приносимых богам, предавалось сожжению. Огонь являлся средством преобразить мясо жертвы в пищу, годную для невидимых, небесных существ. Идея о таком значении огня существовала еще у первобытных арийцев, как видно из Вед: божественный Агни (огонь) пожирает жертву и тем проводит ее к богам, которым она предназначена. Греки также сохраняли верование в чистоту и божественность огня: по известному мифу, он некогда был в исключительном владении богов и только впоследствии был похищен Прометеем и сообщен людям. Поднимающееся вверх пламя было символом стремления к небу; самый огонь обоготворялся под именем Гестии и непрерывно поддерживался в некоторых храмах. Однако не всякий огонь считался одинаково чистым и пригодным для сожжения жертв. Были случаи, при которых он считался оскверненным и не мог быть употребляем при священных обрядах. Так, например, смертный случай в доме осквернял огонь домашнего очага; поэтому в Аргосе существовал обычай погашать его в таком случае и после погребения умершего брать огонь из соседнего дома (Плутарх). На о. Лемнос ежегодно совершался очистительный праздник, при котором все огни погашались, как оскверненные человеческими прегрешениями, и только через 9 дней зажигались новые от огня, принесенного с о. Делос (Филострат). Спартанцы, отправляясь в поход, брали с собою огонь из Спарты (Ксенофонт) для того, чтобы всегда иметь возможность сжигать жертвы отечественным богам на отечественном огне. При основании колонии огонь на государственном очаге возжигался от огня, взятого из пританея метрополии.

Выбор горючего материала также обусловливался разными причинами; не всякое дерево давало одинаково чистый и одинаково приятный богам огонь. Так, например, на жертвеннике Зевса в Олимпии сжигались только дрова из белого тополя, а на жертвеннике Афродиты в Сикионе — из можжевельника (Павсаний). Подобные специальные определения, без сомнения, существовали и в других местах.

При совершении жертвоприношений соблюдались разные условия, которые везде и для всех считались одинаково обязательными и не допускавшими исключений. К их числу прежде всего относилась чистота, считавшаяся безусловно необходимой для всякого религиозного акта. Требовалась как внешняя чистота, т. е. чистота одежды и тела, в особенности рук, так и внутренняя, нравственная, которая людям, по крайней мере разумным, казалась столь же, если не более, необходимой, как и внешняя. Боги не принимали даже богатых даров от грешника, обращавшегося к ним с нечистой совестью, тогда как незначительная жертва человека благочестивого и справедливого считалась богоугодной. При входе в некоторые храмы (например, в Эпидавре и Дельфах) были надписи, напоминавшие об этом требовании.

Все жертвы по роду жертвуемых предметов могут быть подразделены на два вида: а) бескровные, состоявшие из плодов, печений и напитков; б) кровавые, при которых были убиваемы животные. Какую именно жертву следовало приносить божеству в каждом данном случае и какие при этом соблюдать обряды, — об этом существовало множество специальных правил и предписаний, изменявшихся по местностям и храмам и обусловливавшихся самыми разнообразными причинами, которых нередко сами древние не могли объяснить удовлетворительно; они зависели или от представлений, которые люди имели о том или другом божестве, его качествах и наклонностях, или от местных преданий, а иногда и от хитрых расчетов жрецов, которые посредством различных ритуальных установлений, кроме их самих мало кому известных, делали себя необходимыми посредниками между людьми и богами. Некоторые культы вообще не допускали кровавых жертв. Так, например, на афинском Акрополе был жертвенник Всевышнего Зевса, на котором нельзя было приносить в жертву никаких живых существ и совершать возлияния вином (Павсаний). Неоднократно в культе муз, Афродиты и других богов упоминаются «безогненные» или «бездымные» жертвы, которые, во всяком случае, не были кровавыми и не предавались сожжению.

В числе жертв бескровных прежде всего упомянем жертвы плодов, которые приносились в качестве начатков сбора с полей, садов, плантаций и др. На такие жертвы следует смотреть, как на древнейшие и наиболее соответствовавшие людям, не смевшим пользоваться дарами богов без их участия в этом пользовании. Начатки приносились не только тем божествам, которые считались специальными покровителями земледелия вообще, или отдельных его отраслей (Деметра, Дионис и др.), но и другим по различным причинам. Так, например, Матери богов во многих местах приносились блюда, на которых были разложены по отделениям разного рода плоды: пшеница, ячмень, горох, чечевица и пр. (Атеней). Аполлону и Артемиде в праздник Фаргелий приносились начатки плодов и свежие хлебы; Аполлону же и орам осенью приносились начатки плодов под названием πυανοψια (откуда получил свое название месяц Πυανοψιων, встречающийся во многих ионических календарях). В Афинах в праздник Осхофорий приносились Афине виноградные гроздья и т. д.

Другой вид бескровных жертв представляют печения, различавшиеся по приготовлению, формам и названиям. Своими формами печения нередко намекали на те или другие качества или обязанности богов; так, например, Артемиде как богине луны приносились круглые лепешки или печения с рогами, Аполлону — печения в виде лиры, лука, стрелы и т. п. Особого упоминания заслуживают медовые лепешки, употреблявшиеся для умилостивления хтонических сил: их клали, например, в гроб умершим для укрощения пса Кербера, охранявшего вход в подземное царство, бросали змеям при гадании у оракула Трофония, кормили ими священную землю на афинском Акрополе и пр. Приносились в жертву и другие съестные припасы, как, например, сыр. Иногда жертвенным печениям придавали форму тех или других животных, и бедные люди приносили их вместо настоящих животных, жертвовать которых не позволяли им средства. Подобным же образом взамен животных употреблялись иногда и плоды; например, в Фивах и в афинском деме Мелит вместо быков приносили в жертву Гераклу яблоки с воткнутыми в них палочками, представлявшими собою ноги и рога. Печения жертвовались всем богам и притом с соблюдением тех же обычаев, которые соблюдались при кровавых жертвах: в жертву небесным богам они сжигались на алтарях, подземным богам и душам усопших — на гробнице, при жертвоприношении морским или речным богам — бросались в воду. Иногда, впрочем, жертвенные печенья просто клались на алтари, откуда через некоторое время жрецы собирали их и употребляли в свою пользу; это не ставилось им в упрек, так как объяснялось тем, что божество дарит своим слугам те приношения, в которых само не имеет надобности; подобным же образом при принесении в жертву животных некоторые части их обязательно шли в пользу жрецов под названием ιερωσυνα.

Жертвы напитков, или возлияния, состояли преимущественно из вина как употребительнейшего напитка людей; при жертвоприношениях возлияния делались обыкновенно чистым, не смешанным с водой вином; но кроме вина употреблялись для возлияния и разные другие жидкости, как, например, вода, мед, молоко. Впрочем, некоторые божества или совсем не допускали возлияний (Павсаний), или допускали только «трезвые» возлияния, состоявшие обыкновенно из медовой сыты, иногда смешанной еще с молоком, — таковы были, например, подземные божества, затем Эриннии, нимфы и музы с матерью своей Мнемосиной. В честь других богов, допускавших возлияния вином, «трезвые» совершались иногда в определенных случаях. Для возлияния в честь умерших на их могилах употреблялась сыта с молоком и иногда с маслом.[33] Вообще возлияния встречаются у греков весьма часто, как в соединении с другими жертвами и богослужебными обрядами, так и отдельно, только с призыванием богов. Так, например, при каждом пиршестве совершались возлияния, преимущественно после еды; в этом случае они состояли в том, что несколько капель вина, смешанного с водою и приготовленного для питья, проливалось из кубка на землю, причем первое возлияние делалось в честь Гестии или доброго демона, затем — в честь Олимпийского Зевса и других богов, потом героев и, наконец, Зевса Спасителя.

Воскурение благовоний, подобно возлияниям, встречается частью в соединении с другими кровавыми или бескровными жертвами, частью отдельно. Гесиод рекомендует утром и вечером чтить богов возлияниями и курениями. Постоянное употребление благовонных курений при принесении в жертву животных первоначально, быть может, обусловливалось чисто практическими причинами, именно желанием уничтожить дурной запах, распространявшийся при вскрытии животных и при горении жертвенных частей, а отсюда уже могло явиться верование, что благоухание само по себе приятно богам, как и людям. В древнейшие времена для курения употреблялась древесина и ягоды одного вида кедра, а потом, в VII в. до Р. X., постепенно вошли в употребление ладан и другие специи, получаемые из Азии.

Из животных в жертву богам приносились чаще всего домашние, и из них именно те, мясо которых употреблялось в пищу людьми, стало быть, быки, овцы, козы и свиньи. Принесение в жертву других животных встречается гораздо реже и притом преимущественно в определенных местах и определенным богам. Так, лошади приносились Посейдону и речным богам, причем они не убивались, а живьем бросались в море или реку; на острове Родос ежегодно бросали в море 4 лошадей в жертву Гелиосу. Богине луны Гекате приносили в жертву собак, будто бы потому, что они лают на луну; собаки же, как животные сварливые, в Спарте приносились в жертву богу войны Аресу. В Лампсаке приносили ослов в жертву Приапу, а в Дельфах, может быть, Аполлону.

Из домашних птиц упоминаются петухи и куры, которых жертвовали Асклепию и родственным ему богам врачевания. Известна предсмертная фраза Сократа о необходимости пожертвовать петуха Асклепию. Иногда петухи приносились в жертву и другим богам, например, в Спарте Аресу в благодарность за победу. Гуси также упоминаются в числе жертвенных животных, но приносились они, кажется, только египетской богине Исиде. Охотники посвящали Артемиде части диких животных, убитых на охоте, но скорее в виде священных даров, нежели в виде жертв, и притом не только съедобные части (которые, конечно, шли в пищу жрецам), но и головы, шкуры, рога и т. п. Особый вид жертвоприношения совершался в г. Патры на ежегодном празднике Артемиды Лафрии: на жертву ей живьем бросались в пламя разные дикие звери (кабаны, олени, волки, медведи и пр.), домашние животные и птицы (Павсаний).

Рыбы вообще не считались годными для жертвоприношения, однако и относительно их были исключения. Ценные угри из Копаидского озера в Беотии нередко приносились в жертву; при ловле тунцов рыбаки в случае хорошего улова жертвовали Посейдону первую или лучшую из пойманных рыб (Атеней); Гекате, Коре и Приапу жертвовалась рыба τριγλη, а героям иногда даже соленая рыба.

Однако все такие виды жертв могут быть причислены к исключениям; повсюду и постоянно приносились в жертву только домашние животные, употреблявшиеся в пищу людьми. Относительно того, какие животные, когда и какому богу должны были приноситься, существовало множество разнообразных установлений, хранившихся жрецами. Быки, коровы, бараны и овцы могли быть приносимы, как кажется, всегда и всякому божеству; жертвоприношение быка считалось самым роскошным и приятным божеству. Свиньи приносились Деметре и Дионису, по объяснению древних, вследствие вреда, который они причиняли посевам и виноградникам. Тем же объясняется принесение коз в жертву Дионису; но Афина, по мнению древних, не любила коз именно вследствие того, что они обгрызали стволы масличных деревьев. Гере жертвовали коз только в Спарте и, может быть, в Коринфе. Посейдону жертвовали преимущественно быков, Афине — коров, Артемиде — овец.

Определения относительно качеств жертвенных животных также были весьма различны. Наиболее общим правилом было то, чтобы в жертву приносились только животные здоровые и свободные от телесных недостатков, но даже и это правило допускало исключения; например, спартанцы не стеснялись жертвовать и искалеченных животных (Платон). Относительно возраста животных встречаются различные указания. Чаще всего приносились в жертву животные взрослые, но нередко и молодые и даже молочные; у Гомера упоминаются пятилетние быки и свиньи, но встречаются и годовалые телята; для очистительных жертвоприношений употреблялись почти исключительно молочные поросята. Что касается пола животных, то обыкновенно мужским божествам приносились самцы, а женским — самки; однако встречаются многочисленные исключения: например, в Авлиде, по словам Павсания, приносились Артемиде животные обоих полов безразлично; в надписях также встречаются примеры принесения богам самок, а богиням — самцов. Скорее всего можно думать, что некоторые божества допускали животных только одного пола, а другие — обоих. Цвет шерсти животных также не был безразличен: общим правилом было то, чтобы небесным богам приносились животные светлого цвета, а подземным, героям и душам усопших — черные. Так, в «Илиаде» черная овечка приносится в жертву Земле, а белый барашек — Гелиосу; в «Одиссее» черные овцы приносятся подземным богам; в Афинах черный баран жертвовался Бурям и Посейдону и т. п. Но встречаются и исключения из этого правила. Лошади, кажется, всегда жертвовались белые.

Ввиду столь разнообразных условий, которым должно было удовлетворять жертвенное животное, необходимо было предварительно выбрать и тщательно осмотреть его, чтобы не обидеть бога принесением жертвы, которая была бы ему не угодна. Само собою разумеется, что при жертвоприношениях в храмах, при которых состояли жрецы, осмотр животных лежал на их обязанности. Иногда животные подвергались даже особым испытаниям: например, в Дельфах предлагали им лакомую пищу — быкам ячмень, а свиньям горох, — и если они не ели ее, то признавались нездоровыми; коз обливали холодной водой и, если они при этом оставались спокойными, то также признавались негодными. Животные, удовлетворявшие всем необходимым для жертвоприношения условиям, иногда заранее посвящались божеству и отмечались особыми знаками.

Относительно времени совершения жертвоприношений наблюдали, чтобы жертвы небесным богам совершались утром, а богам подземным, героям и душам усопших — вечером или ночью: богов, управлявших земною жизнью, почитали тогда, когда она пробуждалась после ночного отдыха, а то время, когда дневная жизнь склонялась к концу, как раз подходило для почитания богов, уделом которых было царство смерти. Кроме того, для жертвоприношений, сопровождавшихся пиршеством, было совершенно естественно выбирать предобеденное время.

Предназначенное для жертвоприношения животное украшали повязками и венками, рога его иногда золотили: считалось приличным представить божеству, невидимо присутствовавшему при жертвоприношении, как бы в праздничном наряде то, что ему приносилось в знак благодарности или для испрошения его милостей; поэтому же сами жертвоприносители являлись не только чисто вымытыми и одетыми по-праздничному, но и украшали себя венками, по крайней мере, в исторические времена (во времена гомеровские обычай увенчивания людей и животных при жертвоприношениях еще не существовал); впрочем, венки служили не исключительно для украшения, а также и для того, чтобы поставить совершающих жертвоприношение под защиту божества и обеспечить их неприкосновенность. Для венков употреблялись те растения, какие были посвящены или считались приятными божеству, которому приносилась жертва: например, маслина — при жертвоприношениях Афине, лавр — Аполлону, плющ — Дионису и т. п.

Приступая к жертвоприношению, вокруг алтаря слева направо обносили сосуд с водой и корзину, в которой лежали нож, жертвенный ячмень и вообще все нужное для обряда. Алтарь, жертвенное животное и все присутствующие в знак очищения окроплялись водой, освященною погружением в нее горящей головни с алтаря. Затем присутствующие осыпали голову животного, подводимого к алтарю, поджаренными зернами ячменя; это осыпание называлось προξυται. Ячменные зерна бросались также и в горящий на алтаре огонь. Считалось особенно благоприятным знаком, если животное охотно, без принуждения шло к алтарю или кивком головы как бы давало согласие на принесение себя в жертву; для того чтобы заставить его кивнуть головой, иногда вливали ему воду в уши. Когда животное стояло уже у алтаря, у него отрезали клок шерсти с головы и раздавали эту шерсть присутствующим, которые бросали ее в огонь в знак обречения животного на жертву.

По окончании этих предварительных обрядов глашатай словом «ευφημειτε» приглашал присутствующих к благоговейному молчанию и при звуках флейты обращал к божеству молитву о благосклонном принятии жертвы. Затем приступали к убиению животного. Оно производилось различным образом, смотря по тому, каким божествам приносилась жертва; обыкновенно животное оглушали и повергали на землю ударом дубины или обуха, затем, если жертвоприношение совершалось в честь одного из небесных богов, голову животного загибали кверху и жертвенным ножом перерезывали горло, а при жертвоприношении подземным богам голову пригибали к земле и удар ножа направляли в затылок. Вытекающую кровь принимали в подставленный сосуд и выливали на жертвенник. Присутствующие женщины сопровождали убиение животного воплями, чтобы заглушить его рев; с этой же целью музыканты играли на флейте. Пение пэанов также было в обычае при жертвоприношениях. С убитого животного снимали шкуру, тушу его разнимали на части и отделяли те из них, которые предназначались для сожжения. В гомеровские времена сжигались бедровые части с большим или меньшим количеством мяса, а в исторические времена — чаще всего хребет или задняя его часть вместе с хвостом и, кроме того, внутренности.

Вырезанные части и внутренности обертывали жиром, сверху прибавляли еще куски мяса от различных частей тела, клали на жертвенник и сжигали вместе с печениями, совершая при этом возлияния и курения благовоний и поливая жертвенник маслом. Части мяса, не сожженные в честь богов, употреблялись для пиршества; все участники жертвоприношения отведывали жареных внутренностей животного и получали части жертвенного мяса; вкушение его обозначало участие в жертвоприношении; поэтому-то христиане во время гонений на них были принуждаемы вкушать мясо. Было в обычае посылать части мяса отсутствующим друзьям, а при общественных жертвоприношениях отделялись части должностным лицам государства и заслуженным гражданам и иностранцам. Если жертвоприношение совершалось в храме при содействии жреца, то ему отделялись различные части мяса под названием ιερωσυνα; в надписях, касающихся богослужебных обрядов, встречаются подробные определения относительно того, какие именно части поступали в пользу жреца. Остальное мясо употреблялось для приготовления пиршества. При некоторых жертвоприношениях в храмах обычай требовал не брать с собой мясо домой; в некоторых святилищах существовали на этот счет специальные установления, встречающиеся в надписях.

Праздничные жертвоприношения, совершавшиеся за общественный счет и состоявшие из значительного количества животных, часто соединялись с угощением народа. Количество убиваемых в таких случаях животных иногда бывало весьма велико; известно, например, что в Афинах в праздник Марафонской победы ежегодно убивалось по 500 коз. На острове Делос в 377 г. для жертвоприношения в праздник Аполлона было куплено 109 быков. В Афинах при некоторых праздниках выручались весьма значительные суммы от продажи шкур жертвенных животных, поступавших в пользу государства. Слово εκατομβη, обозначавшее в собственном смысле жертву из 100 быков, часто употреблялось вообще для обозначения таких больших жертв и притом состоявших не только из быков, но и из мелкого скота. У авторов и в надписях встречаются и другие названия по числу жертвенных животных, например, δωδεκαιη, τριττυα или τριττοια и т. п. При некоторых праздниках устраивались для богов настоящие пиршества: их статуи возлагались на разукрашенные ложа, перед которыми ставились богато убранные столы с кушаньями и напитками. Такие праздники, называвшиеся θεοξενια (лат. lectiscernia), устраивались особенно Диоскурам, но также и другим божествам, например Гераклу, Деметре, Дионису.

Описанные до сих пор обряды соблюдались при простых жертвоприношениях, имевших целью только выразить благодарность богам за доставляемые ими блага или снискать их благосклонность на будущее время. При них боги и люди сообща пользовались принесенными в жертву животными; эта общность пользования служила и извинением в убиении животного или оправданием его: сами древние говорят, что в архаические времена убиение животного с целью употребления в пищу его мяса считалось непозволительным; при этом весьма вероятно, что ранее всего стали убивать свиней, которые доставляют только мясо, и лишь гораздо позднее решились убивать и таких животных, которые и при жизни доставляют человеку пользу разными продуктами (шерстью, молоком и т. п.) или помощью при трудах человека, как, например, волы, коровы, овцы и козы. Убиение рабочего быка издревле считалось преступлением, которое нельзя было оставлять безнаказанным; на это указывает, между прочим, особый обряд, совершавшийся в Афинах в праздник Дииполий или Буфоний. В г. Линд на о. Родос во время праздника Геракла также приносились в жертву рабочие волы, но при этом вместо благоговейного молчания раздавались порицания и проклятия присутствующих против жертвоприносителей (Филострат). Вероятно, подобные обряды существовали и в других местах.

Были, однако, случаи, в которых общее пользование людей и богов мясом животного было невозможно по тем или другим причинам. Так было, например, при принесении в жертву животных, мясо которых не употреблялось в пищу людьми, или при жертвоприношениях подземным богам, которые, будучи удалены от света и царствуя над мертвыми, не могли разделять с людьми жизненных удовольствий. В таких случаях животное целиком посвящалось божеству и сжигалось без остатка (жертва всесожжения), или живым предавалось стихии божества (например, при жертвоприношении Посейдону лошади живьем бросаемы были в море). При жертвоприношениях подземным богам кровь животного выливалась в яму и таким образом сходила в подземное царство, туша разрезывалась на куски и сжигалась на жертвеннике, а затем пепел сбрасывался в ту же яму или зарывался подле нее. Подобным же образом поступали при жертвоприношении героям или душам усопших.

Кроме описанных простых жертвоприношений были, так сказать, специальные, совершавшиеся с какой-либо определенною целью или при определенных случаях, именно: а) гадательные, б) клятвенные и договорные, в) очистительные и умилостивительные. Первый вид жертв, впрочем, не отличался от простых какими-либо особыми обрядами; при них главное внимание обращалось на исследование внутренностей животного с целью вывести из тех или других признаков предсказание относительно исхода задуманного предприятия. О самих гаданиях по внутренностям пока заметим только, что этот род гаданий был весьма распространен у греков, особенно во время войны; иногда жертвоприношение по обстоятельствам должно было совершаться с такой поспешностью, что о строгом соблюдении всех вышеописанных обрядов нельзя было и думать; главная цель жертвоприношения считалась достигнутой, лишь только получались благополучные знамения для предприятия.

Клятвенные жертвоприношения также были очень распространены как в государственном быту, так и в частном (особенно при судебных процессах). Главной целью их было сделать богов свидетелями клятвы; а так как боги, по общераспространенному верованию, невидимо присутствовали при всяких жертвах, как больших, так и малых, то в большинстве случаев одно возлияние (для которого употреблялось цельное, не смешанное с водой вино) считалось достаточной жертвой при клятве; однако иногда встречались и более значительные клятвенные жертвы, сопровождавшиеся символическими обрядами.

Символизм лежал также в основе жертвоприношений очистительных и умилостивительных: преступления и грехи человека были переносимы на жертвенное животное, которое как бы искупало их своею смертью. Поэтому и в таких случаях мясо жертвы не сжигалось и не употреблялось в пищу, а зарывалось в землю или бросалось в море, и для жертвоприношения употреблялись иногда несъедобные животные, как, например, собаки.

В заключение заметим, что в древнейшие времена в Греции, без сомнения, совершались и человеческие жертвоприношения; на это указывают как мифы (о Тантале; Ликаоне, Ифигении, Поликсене, потомках Афаманта и др.), так и прозвища некоторых богов, например, Ζευη Λαφυστιοη, Ωμαδιοη, или Διονυσοη Ωμηστη, Αγριωνιοη. В исторические времена такие жертвоприношения в большинстве случаев были отменены или совершались только символически, но некоторые продолжали существовать (например, в Аркадии на Ликейской горе).

Жертвоприношение, которое являлось важнейшим религиозным действием, было тщательно определено во всех подробностях. Ни одна из этих бесчисленных подробностей не может быть названа второстепенной, малозначащей. Ритуал ни в чем не мог предоставить свободу действий тому, кто совершает жертвоприношение, так как в римском богослужении существенное значение каждого богослужебного действия заключалось именно в форме. В жертвоприношении все было освящено обычаем, а ломать старые обычаи строго запрещалось. Человек, который с глубочайшим религиозным чувством принес бы в жертву Юпитеру быка, а не вола, как это требуется по ритуалу, подвергся бы за это наказанию как за грех.

Прежде всего предстояло выбрать жертву. У каждого бога были на этот счет свои особые вкусы. Церере приносили кабана — врага жатвы, Либеру — козла, который разоряет виноградники. Высшие боги требовали белых жертв, низшим закалывались жертвы темных мастей, Вулкану и Робигу — с рыжей шерстью. За некоторыми исключениями пол жертвы должен был соответствовать полу божества. Прозерпина требовала коровы бесплодной, как и она сама, плодородная Земля — наоборот, такой коровы, которая в себе несла доказательства своей плодовитости, Юноне — богине материнства и семьи — приносили кроме коров еще и овец, имевших двух ягнят-близнецов, которые и сопровождали свою мать к алтарю. Минерва предпочитала телок, принимала также коров, но не терпела козлят, потому что они объедают оливковые деревья.

При умилостивительных жертвах приносился обыкновенно кабан или свинья. Если испрашивалась какая-нибудь милость, то старались выбрать такую жертву, которая так или иначе могла бы служить символом просимого. Так, когда желали, чтобы поскорее прошла болезнь или окончилось начатое дело, то жертву выбирали настолько престарелую, что можно было быть уверенным в скорой кончине ее. Новорожденные животные считались нечистыми; они становились чистыми, т. е. годными для жертвоприношения, лишь по достижении известного возраста: быки и другие животные того же вида — через 30 дней, бараны — через 8, поросята — на пятый или же на десятый день.

Могло случиться, что под руками не оказывалось животного, соединяющего в себе все необходимые условия. В таких случаях понтифики могли допустить исключение из правила. Белые быки становились редкими, ввиду чего Jupiter Latiaris стал принимать рыжих быков, а Юпитер Капитолийский простер свою снисходительность до того, что ему можно было предложить вместо белых быков — набеленных мелом. Первоначально богам приносились в жертву люди, потом их заменили другие живые существа. Богиня Mania, привыкшая сначала получать людей, впоследствии стала довольствоваться фигурками из теста и даже шерстяными куклами. Dispater и Сатурн также принимали кукол. Кровожадность манов научились обманывать, набрасывая на трупы покрывало цвета крови. Правда, со времени похорон Д. Брута Перы (в 264 г. до Р. X.) вошло в обыкновение приносить манам человеческие жертвы в виде боя гладиаторов. Весьма вероятно, что бедные люди вместо настоящих животных часто приносили богам жертвы из теста.

Каждое жертвенное животное подвергалось предварительно тщательному исследованию (probatio), чтобы удостовериться, что оно обладает всеми качествами, которые требуются богом. Теленок, у которого хвост не достигал коленного сгиба, баран с заостренным хвостом или с черным хвостом, или с разрезанным ухом отвергались как негодные. Впрочем, безукоризненные животные непременно требовались лишь тогда, когда по закону полагалось принести избранную жертву.

Поведение жертвы также имело значение. Если она спокойно ждала смертельного удара, ее принимали; если ее, напротив, приходилось тащить силой к алтарю, на это смотрели, как на отказ божества от жертвы; если же она вырывалась, то нужно было ее немедленно убрать.

Способ заклания жертвы также был точно определен. Некоторые из них убивались ударом топора или колотушкой, других зарезывали ножом. Удар направлялся иногда в верхнюю часть тела, иногда в нижнюю. Вслед затем удостоверялись, угодно ли жертвоприношение божеству, и достигло ли оно, таким образом, своей цели. Этот вопрос решался исследованием внутренностей. Если результаты исследования оказывались благоприятными, то части, которые должны быть уничтожены в честь богов, отрезались, варились и затем клались на алтарь. В принципе вся жертва целиком принадлежала богу, но римляне не злоупотребляли всесожжением. Обыкновенно для богов предназначались внутренности, т. е. печень, кишки, легкие и сердце; остальное, смотря по обстоятельствам, или распределяли между присутствующими, или продавали в пользу храма, или оставляли жрецам. В некоторых случаях закон требовал, чтобы к внутренностям прибавлялась та или другая часть жертвенного животного. В противоположность этому бывали, кажется, случаи, когда молящиеся сами съедали всю жертву.

В ритуале жертвоприношений видную роль играли пирожки (liba). Приготовление этих liba производилось с соблюдением самых строгих и подробных правил. Вот, например, как приготовлялась mola salsa, сделанная из муки и соли. Колосья, из зерен которых получалась мука для этого пирога, собирались от майских нон до кануна майских ид тремя старшими по возрасту весталками, которые поочередно занимались этой благочестивой работой. Затем все весталки высушивали эти колосья, извлекали из них зерна, поджаривали последние и превращали в муку. Три раза в год — за 18 дней до февральских календ, за 3 дня до июньских ид и за 3 дня до сентябрьских нон — приготовляли драгоценный пирог, предназначавшийся для общественных жертвоприношений. Они смешивали муку с солью, приготовление которой было не менее сложно, так как ее нужно было толочь в ступке, высыпать в глиняный, обмазанный гипсом сосуд, поставить в жарко натопленную печь, разрезать расплавившуюся массу железной пилой и смачивать ее до самого дня употребления проточной водой или, по крайней мере, такой водой, которая не бывала в трубах.

Закон, приписываемый царю Нуме Помпилию, постановлял, чтобы при возлияниях употреблялось вино от неподрезанной виноградной лозы. Вино же от подрезанной лозы если и допускалось, то должно было быть непременно натуральным, т. е. хорошо выбродившим, не переваренным, не испорченным ударом молнии, не смешанным с водой. При этом нужно было еще удостовериться, не случалось ли кому-нибудь повеситься в том винограднике, откуда брали виноград, не попирала ли его раненая нога и проч. и проч. Иногда принесение в жертву вина не допускалось: нимфы, например, царившие в водах, не принимали его, так же как и божества, которые покровительствуют вскармливанию грудью. Если жертва приносилась высшим богам, то чашу опрокидывали, чтоб вино вылилось сразу; низшим богам вино возливалось капля за каплей.

Вода должна быть ключевой. Часто даже, согласно ритуалу, ее нужно было брать из определенного источника. Так, например, для богослужения Весте вода бралась в Риме из ручья нимфы Эгерии, в Лавинии — из Нумиция (реки, на которой стоял город); для общественных жертвоприношений — из источника Ютурны на Марсовом поле. Водопроводная вода никогда не допускалась при совершении некоторых богослужебных действий. Очистительная сила воды увеличивалась прибавлением к ней соли и даже соединением воды с огнем: в воду погружали горящие факелы, и таким образом получалась люстральная вода.

Форма, название и употребление орудий для жертвоприношений (ножей, топоров, сосудов) точно определялись религиозными правилами. Так как первоначально священные сосуды были из глины, то в храме Весты только такие сосуды и употреблялись. Там, где допускались к употреблению бронзовые, серебряные и золотые сосуды, тщательно сохранялись их традиционная форма и название.

С особенным вниманием относились к словам молитв, которые произносили во время жертвоприношений. Буквальная точность была необходимым условием, без соблюдения которого молитва становилась недействительной. Поэтому благоразумие внушало верующим обращаться к содействию сведущих и опытных в этом деле понтификов. Когда приносились жертвы или давались обеты от имени римского народа магистратами, то этими последними руководил великий понтифик или специально предназначенный для этого писец, который читал формулу, а тот, кто совершал жертвоприношение, повторял за ним. Когда дело шло о посвящении, то забота о точности произнесения формулы доходила до того, что не допускалось даже малейшее заикание или остановка.

Прежде чем приступать к жатве, надо принести в жертву свинью следующим образом: Церере — свинью, самку борова; ее принеси в жертву прежде чем наступит время жатвы следующих злаков: пшеницы, полбы, ячменя, бобов и репы.

Вином и фимиамом надо умилостивить Януса, Юпитера и Юнону. Прежде чем заколоть самку борова, обратись к Янусу с такой молитвой: «Отец Янус, вместе с этими приношениями я возношу к тебе мою горячую молитву, чтобы ты постоянно изливал свою милость на меня, моих детей, мой дом и моих рабов».

Юпитеру следует принести пирог и обратиться с такой молитвой: «Юпитер, вместе с этим пирогом возношу к тебе мою горячую молитву; будь милостив ко мне, к моим детям, к моему дому и к моим рабам. Будь возвеличен этим пирогом».

Затем, сделав возлияние Янусу вином, необходимо произнести следующее: «Отец Янус, как с прежними приношениями я молился тебе, так и теперь, делая это возлияние, молю: прими его милостиво!».

Затем к Юпитеру — со следующими словами: «Юпитер, прими пирог, прими вино, которое я возливаю тебе».

Затем надо заколоть свинью. Как только будут разрезаны внутренности, пусть снова дадут пирог Янусу и вознесут к нему молитву, как и раньше; затем пирог Юпитеру и те же молитвы; затем возлияния вином Янусу и Юпитеру и те же молитвы, что и раньше. Затем Церере — внутренности свиньи и вино.

Освящать поле надо таким образом: прикажи обвести вокруг него suovetaurilia[34] в следующих выражениях: «С благословением богов, чтобы исход был благоприятен, поручаю тебе, Маний, обвести или обнести суоветаврилию вокруг моего поместья, поля и той части земли, которую ты думаешь освятить».

Перед этим возлей вино Юпитеру и Янусу с такими словами: «Отец Марс, прошу и молю тебя, будь милостив ко мне, к моим детям, к моему дому и к моим рабам. Чтобы быть достойным твоих милостей, я велел обвести суоветаврилию вокруг моего поля, земли и поместья. От болезней виданных и невиданных, засухи и опустошения охрани меня, отврати и удали эти бедствия. Помоги прозябать плодам, злакам, виноградникам и деревьям моим; дай им произрасти благополучно. Сохрани и помилуй пастухов моих и стада мои; даруй здравие и благополучие мне, дому моему и рабам моим. Так, для освящения поместья моего, земли моей и поля моего и для принесения очистительной жертвы заклал я эту суоветаврилию из молочных животных. Прими ее милостиво! Прими принесенных тебе в жертву с указанной целью этих трех молочных животных».

Вслед за этим возьми нож, разрежь и сложи в кучу сухой хлеб и пирог, которые находятся тут же, и сделай приношение. Как только заколешь борова, ягненка и быка, говори следующее: «Прими принесенную тебе с указанной целью эту suovetaurilia». Нельзя говорить при этом «свинья», «ягненок», «теленок».

Если все это не удовлетворит божество, произнеси следующее: «Отец Марс, если тебе мало этой молочной суоветаврилии — вот тебе и другая в искупление».

Если есть повод думать, что не принята одна или две жертвы, скажи следующее: «Отец Марс, если жертва той свиньи тебя не удовлетворила — вот тебе другая в искупление».

Глубокая вера в полную зависимость всех явлений природы и всей человеческой жизни от воли богов и в то, что боги от времени до времени открывают эту волю человеку по его просьбе или по собственному желанию посредством различных знамений, заставила древних уже очень рано обратиться к внимательному наблюдению явлений природы и окружающей жизни с целью открывать в них какие-либо намеки или указания, посредством которых божество желало выразить человеку свою волю. Все способы отгадывания воли божества, выражающейся в тех или других знамениях, обнимались словом μαντεια или μαντικη. Древние различали два вида мантики: безыскусственную (ατεχνοη) и искусственную (εντεχνοη). Под первой разумеются случаи, когда или во сне являются человеку откровения божества, или наяву душа его известным образом просветляется и в таком состоянии более или менее ясно познает сокрытое от других; такое состояние души древние приписывали наитию свыше и людей, находящихся в таком состоянии, называли «объятыми божеством». Люди разумные уже в древности понимали ненормальность такого душевного состояния, в котором человек получает способность предсказывать будущее: Платон говорит, что никто не берется за истинное и вдохновенное гадание, находясь в здравом уме. На это же указывает самое название μαντεια, происходящее от одного корня с μαινεσθαι. Искусственная мантика состояла в наблюдении и объяснении различных знамений, посредством которых боги открывали людям свою волю; для этого способа предсказаний не требовалось особого вдохновения, и потому его можно было приобретать посредством опыта и изучения. Который из этих двух видов мантики древнее, определить невозможно. У греков, как в гомеровские времена, так и в исторические, оба они существовали рядом; то же видим мы у римлян и у варваров. Впрочем, в гомеровских поэмах встречается один только случай энтузиастического предсказания, именно в «Одиссее». Прорицатель Феоклимен, находясь в доме Одиссея на пиршестве женихов Пенелопы, вдруг видит, как тьма обнимает их головы, их тела, стены и балки дома обагряются кровью, весь дом наполняется тенями, стремящимися в Эреб, солнце скрывается и мгла окутывает небо.

А. Аллори. Тиресий предсказывает будущее Одиссею. Фреска (1580 г.).

Феоклимен видит во всем этом явное предзнаменование близкой гибели женихов, но они не обратили никакого внимания на его слова, сочли сумасшедшим и приказали вывести вон. В других случаях гомеровские прорицатели предсказывают по сновидениям и различным знамениям, в особенности по полету птиц, наблюдение которого является самым распространенным способом гадания. Предсказания по горению и по внутренностям животных в гомеровских поэмах еще не упоминаются.

Обращаясь к ближайшему ознакомлению с безыскусственной мантикой, мы должны заметить, что вера в пророческую силу сновидений была очень сильно распространена в древности. Человек в сонном состоянии считался легко доступным божественному влиянию, которое возбуждало в нем образы и мысли, имевшие то или другое отношение к действительности. Уже в гомеровские времена сновидения считались происходящими от Зевса, и между ними различались сновидения обманчивые или ничего не значащие, и верные или пророческие; первые входили к человеку вратами из слоновой кости, вторые — роговыми. Ср. в «Одиссее»:

Народное верование создало особых демонических существ, которые производили или олицетворяли собою сновидения. Их местопребыванием в «Одиссее» называется крайний запад, близ входа в подземное царство. Гесиодовская «Теогония» называет их сыновьями Ночи, а позднейшие поэты считали сыновьями Сна и различали по именам: Морфей (Μορφευη) являлся только в человеческом образе, Икелос (Ικελοη или Φοβητορ) принимал вид всевозможных животных, а Фантаз (Φαντασοη) представлялся в виде неодушевленных предметов. Овидий говорит:

Они находятся под властью верховных богов, которые и посылают их к людям (например, во II песни «Илиады» Зевс послал Агамемнону обманчивый сон). Иногда и сами боги устраивают ειδωλον и посылают его к спящему, или даже сами являются людям во сне в том или другом виде. Даже души усопших, по крайней мере пока они не находятся в царстве Аида, т. е. пока тела их не погребены, могли являться живым людям во сне. Эти представления гомеровских времен существовали и впоследствии в народном веровании. Для объяснения сновидений, как и других чудесных знамений, прежде всего необходимо было остроумие, способность комбинации составных частей сонного видения с окружающей действительностью, но впоследствии на основании различных данных и соображений постепенно составились определенные правила для объяснения сновидений и явилось особое искусство снотолкования, ονειροκριτικη. Древнейший «сонник», или снотолкователь, о котором нам известно, был составлен афинянином Антифонтом, современником Сократа. До нас сохранился снотолкователь Артемидора (II в. по Р. X.). Но уже в классические времена снотолкователи нередко считались шарлатанами, и искусство их не пользовалось уважением.

Кроме веры в сновидения было распространено верование, что некоторые, особенно любимые богами, люди могли и наяву испытывать наитие свыше, приходить в состояние экстаза и, находясь в нем, более или менее ясно и определенно узнавать сокрытое от других. Этот вид безыскусственной мантики, к которому преимущественно перед другими подходило самое название μαντεια ставился у греков гораздо выше мантики искусственной. Аполлон, бог физического и нравственного света, просвещавший и души людей, считался главным покровителем не только тех оракулов, где предсказания давались под влиянием экстаза, но и отдельных прорицателей. Гомеровский Калхант, хотя предсказывавший по знамениям, а не под влиянием экстаза, все-таки получил свой дар от Аполлона и обращался к нему как к своему покровителю. Прорицателей, предсказывавших по вдохновению, было весьма много как в мифические, так и в исторические времена. Большим уважением пользовались сивиллы, мифические существа, представлявшиеся в виде дев, живших в разные времена и в разных странах, обыкновенно в глубоких и сырых гротах. С сивиллами очень сходен Бакид, мифический вдохновенный нимфами прорицатель, место жительства которого также указывалось в разных странах. Сивиллам и Бакиду приписывалось множество предсказаний, записанных и соединенных в сборники, к которым обращались в важных случаях как государства, так и частные лица, заимствуя из них те советы, которые казались применимыми к данным обстоятельствам. Подобные сборники имелись и с именами других мифических прорицателей, например, Мусея, Лика, сына Пандиона, фиванского царя Лая, Сивиллины книги Тарквиниев в Риме и др. Такое собрание было, например, у Писистратидов; при своем бегстве из Афин они покинули его на Акрополе, где оно хранилось, и спартанский царь Клеомен взял его в Спарту (Геродот). У спартанцев было собрание изречений Дельфийского оракула, находившееся в заведовании особых магистратов, избиравшихся царями. Кроме таких официальных сборников, находившихся во владении и под надзором государств или жрецов, существовало еще множество частных сборников, владельцы которых давали из них советы и предсказания всем, кто к ним обращался, конечно, в большинстве случаев не даром. К таким владельцам сборников предсказаний преимущественно применялось название χρησμολογοι, хотя часто им обозначались и такие лица, которые предсказывали по собственному вдохновению, а не из книг. Впрочем, многие предсказывали и обоими способами, а кроме того, занимались и гаданием по знамениям (которое к собственно хресмологии не имело никакого отношения), делая себе из всего этого прибыльную профессию. Были даже целые роды, в которых прорицание и искусство объяснения знамений с требовавшимися для этого духовными способностями считались наследственными, переходившими из рода в род от какого-нибудь мифического родоначальника, бывшего в свое время славным прорицателем. Таковы были, например, Иамиды и Клитиады в Элиде и род акарнанских прорицателей (считавших своим родоначальником Мелампода), из которого происходил известный Мегистий, павший при Фермопилах (Геродот).

Знамения, в которых боги, по верованию древних, открывали свою волю, были посылаемы ими или по собственному желанию, или по просьбе людей, выраженной в молитве. Для ниспослания знамений богам служили преимущественно: а) птицы и атмосферные явления, б) жертвы, в) знаменательные встречи, г) слова и звуки. Особенно распространено было гадание по птицам и жертвоприношениям.

Птицы вполне свободны и независимы от человека в своем полете, они парят в воздушных пространствах, поднимаются высоко над землею, как бы приближаясь к небесным жилищам богов, и потому преимущественно перед другими живыми существами считались вестниками воли богов. Поэтому их появление даже без предварительной мольбы о даровании знамения считалось знаменательным во всех случаях, когда человеку интересно было узнать волю божества. При их появлении наблюдалось множество специальных примет как относительно рода птиц, так и относительно способа их полета, бега или сидения, разных их движений, места появления, криков, отношения друг к другу и к другим существам и пр., так что птицегадание представляло собой весьма развитое искусство, требовавшее больших знаний и опытности. Каждая птица имела свою особую символику, и хотя некоторые считались вещими преимущественно перед другими, но все-таки значение каждого отдельного знамения находилось в зависимости от множества внешних обстоятельств. Наиболее вещими считались большие хищные птицы, летающие особенно высоко и поодиночке, а не стаями. Такие птицы собственно и называются οιωνοι; но впоследствии этим именем называли всех вещих птиц и даже обозначали им и разные другие знамения. Между οιωνοι особенным уважением пользовался орел как царь птиц и вестник царя богов; часто также упоминаются ястребы, соколы, коршуны и т. д.; они подавали знамения то своим появлением с той или другой стороны наблюдателя, то обстоятельствами, при которых совершилось явление. В «Илиаде» орел, пронесшийся над лагерем греков с олененком в когтях и уронивший свою добычу на алтарь Зевса, был признан благоприятным знамением, а, напротив, пролетевший слева орел, несший в когтях живого змея и выпустивший его вследствие раны, нанесенной ему змеем в грудь, предсказал несчастье Гектору при нападении на греческий лагерь. Для птицегадания избиралось открытое, удобное для кругозора место. Благоприятной считалась правая сторона, причем гадатель обращался лицом к северу, так что направо от него был восток, а налево — запад. У Гомера считаются благоприятными знамения, появляющиеся со стороны зари и солнца, неблагоприятными — со стороны мрака. Впрочем, как кажется, на страны света не всегда обращали внимание или правую и левую сторону различали по отношению не к гадателю, а к солнцу; вообще следует думать, что как во всей греческой религии не было систематического единства и обязательных для всякого догматов, так и при птицегадании употреблялись различные способы наблюдения. Эсхил называет слепого прорицателя Тиресия «кормильцем птиц»; отсюда можно было бы заключить, что у греков был обычай кормить птиц для гаданий, чтобы всегда иметь их под рукой в случае надобности; но никаких других указаний на этот обычай не имеется. У римлян, как известно, он был широко распространен.

Рядом с птицегаданием и почти в такой же степени было распространено гадание по разным метеорологическим и астрономическим явлениям, каковы гром, молния, солнечные и лунные затмения, кометы, падающие звезды и т. п. Верование в их вещую силу было весьма естественным у народов, ставивших эти явления в прямую зависимость от богов, управляющих силами природы. Удар грома или блеск молнии (в особенности без грозы, при ясном небе) признавался благоприятным или неблагоприятным знамением, смотря по тому, с которой стороны приходился. Солнечные и лунные затмения и кометы вообще считались страшными знамениями, хотя в некоторых случаях объяснялись иначе.[36] Наиболее известным примером гадания по метеорам является спартанский обычай наблюдения неба эфорами, чтобы узнать, не провинились ли цари в чем-либо перед богами. Гадание по звездам, определение по ним счастливых или несчастливых дней, предугадывание судьбы человека по положению созвездий в час его рождения, одним словом, все, что относится к астрологической мантике, в цветущие времена Эллады почти не было известно. Астрологические предсказания стали распространяться только со времен Александра Македонского, но никогда не возвысились до степени религиозных верований.

Гадания по жертвам были, главным образом, двух видов: а) наблюдение и объяснение различных знаков при заклании животного и горении жертвенных частей, б) гадания по внутренностям жертвенных животных (ιεροσκοπια). В гомеровских поэмах уже упоминаются гадания, но способ не указывается. С какого времени иероскопия вошла в употребление и откуда была заимствована, нельзя сказать с достоверностью. У Эсхила Прометей хвалится тем, что научил людей таким гаданиям; стало быть, по мнению Эсхила, они распространились уже в весьма древние времена. Другие называли их изобретателем Посейдонова сына Дельфа, эпонима города Дельфы, откуда можно заключить, что иероскопия распространялась по Греции из Дельф, под влиянием оракула. По всей вероятности, она впервые появилась на Востоке и оттуда распространилась по Греции и Италии.

При жертвоприношениях можно было наблюдать много признаков, из которых выводились хорошие или дурные предзнаменования. Так, например, считали очень хорошим знамением, если животное добровольно шло к алтарю и даже давало кивком головы согласие на убиение (чего, впрочем, умели достигать маленькими хитростями), и, напротив, дурным, если оно упиралось; еще хуже было, если оно вырывалось и убегало от жертвенника, или скоропостижно умирало прежде, чем его успевали зарезать. Далее выводили предзнаменования из быстрого или медленного сгорания жертвенных кусков на алтаре, из направления, которое принимал дым, т. е. поднимался ли он кверху, или расстилался понизу и т. п. Особенно важные знамения выводились из способа горения хвоста животного, который оставляли при жертвенных кусках: его скрючивание обозначало, что данное предприятие будет сопряжено с трудностями, опускание вниз предзнаменовало неудачу, а, напротив, поднятие вверх — счастье или удачу. Ввиду столь важного значения хорошего сгорания жертвенных кусков особенную заботливость прилагали к тому, чтобы хорошо разложить дрова на жертвеннике, что умел сделать далеко не всякий. Наблюдение и объяснение всех подобных знамений было делом эмпиромантии. Как особый вид ее упоминается λιβανομαντεια, т. е. гадание по горению и дыму жертвенных благовоний.

Происхождение обычая гадать по внутренностям жертвенных животных проще всего объяснить тем, что приятными богам и стало быть годными для жертвоприношения считались только животные вполне здоровые и свободные от всяких физических недостатков, как внешних, так и внутренних; обращать особенное внимание на состояние внутренних органов животного побуждало, во-первых, то обстоятельство, что они входили в состав частей, предназначаемых для сожжения на алтаре, а во-вторых, то, что они не были доступны исследованию раньше убиения животного. Итак, если в этих органах оказывалось что-либо ненормальное, нездоровое, то в этом видели указание божества на то, что жертва ему неугодна или что она не благоприятствует начинаниям жертвователя, выбор которого — конечно, не без воли божества — пал именно на такое животное. Из таких соображений легко могло развиться верование в мантическое значение внутренностей жертвенных животных, а когда оно развилось, то естественно стали делаться точные наблюдения над их состоянием, строго различаться отдельные части их и различные ненормальности, из которых каждая получила свое особое значение. Таким образом возникло сложное искусство иероскопии, тонкости которого были известны только людям, специально им занимавшимся, хотя были и общие положения, известные каждому жертвоприносителю, по крайней мере, настолько, чтобы решить, будет ли данная жертва угодна божеству. Самой важной из всех внутренностей считалась печень, не только потому, что ее нормальное или ненормальное состояние легче всего было заметно, но и потому, что ее считали главным органом физической жизни; при исследовании же печени обращали особое внимание на ее лопасти, особенности образования которых признавались весьма важными знамениями. Кроме печени исследовали и другие внутренности: сердце, легкие, селезенку, желчь и др. Упоминаются примеры, когда будто бы совсем не находили сердца в животном. Знамения, получавшиеся при жертвоприношении из внешних признаков, обозначались общим именем ιεπχ, а получавшиеся из наблюдения внутренностей — σφαγια.

Само собою разумеется, что гадание не при всяком жертвоприношении считалось одинаково важным. Специально для целей иероскопии жертвоприношения были совершаемы только перед важными предприятиями, в особенности на войне, при переходе через границу неприятельской земли, при посадке войска на корабли и главным образом при начале сражения. Спартанские цари постоянно брали с собой в поход известное количество животных для того, чтобы в них никогда не было недостатка в случае необходимости прибегнуть к иероскопии, и при всех греческих войсках постоянно состояло по одному или по несколько гадателей. Если знамения были неблагоприятны, то жертвоприношения повторялись несколько раз, пока, наконец, не получались счастливые предзнаменования,[37] или предприятие отменялось на время или совсем. Отсюда уже видно, какое важное значение придавали гаданиям и верному истолкованию знамений; но так как контролировать гадателей и оберегать себя от их обмана было трудно, то с течением времени недоверие к ним распространилось в значительной степени. Иногда даже внушали гадателям, что желательно благоприятное знамение, или сами они применялись к требованию обстоятельств.

Знамения, относящиеся к остальным двум видам искусственной мантики, носят общее название σύμβολα. Сюда относятся все те случайные, более или менее замечательные явления, которые невольно обращали на себя внимание человека и в которых он видел, так сказать, перст божий, указующий счастье или несчастье. Такие явления могли встречаться постоянно и были столь же разнообразны, как все окружающее человека в его обыденной жизни. При религиозных верованиях, которые представляли все в природе находящимся в непосредственной зависимости от богов, а самих богов — пекущимися о человеке и склонными помогать ему советом и предостережением, весьма понятно, что все такие явления считались не случайными, а ниспосланными божеством с целью намека или указания человеку, и последний напрягал все свое остроумие для того, чтобы объяснить себе их значение. Эта отрасль мантики носит название τερατοσκοπεια. Первоначально каждое явление объяснялось, конечно, посредством более или менее остроумной комбинации его с окружающими обстоятельствами, но мало-помалу образуется традиция, известные явления получают более или менее постоянное объяснение, хотя для остроумия постоянно остается широкий простор, так как по самой природе вещей было невозможно, чтобы одно и то же явление повторялось при совершенно одинаковых обстоятельствах. При этом нужно заметить еще, что вера в вещую силу явлений обыденной жизни вполне зависела от степени религиозности и развития каждой отдельной личности: люди серьезные и разумные мало или вовсе не обращали внимания на многие такие явления, которым толпа придавала важное значение и которые старалась отвращать всяческими средствами, так что большинство таких знамений можно отнести прямо к области суеверия, не имеющего ничего общего с религией.

Л. Кернель. Вид на Колизей. Холст (1846 г.).

В числе таких явлений следует, во-первых, упомянуть о знаменательных словах или вообще звуках, которым придавали хорошее или дурное значение, смотря по обстоятельствам, при которых они слышались. Этот вид гаданий упоминается еще в гомеровских поэмах. Например, Одиссей, по возвращении на родину, намереваясь произвести избиение женихов Пенелопы, просит Зевса послать ему знак, и Зевс исполняет его мольбу: немедленно раздается удар грома, а из дома слышится голос служанки, желающей гибели женихов. Из позднейших времен припомним рассказанный Геродотом случай, имевший место перед битвой при Микале: когда самосцы побуждали спартанского царя Леотихида напасть на персов, он спросил имя говорившего и, услышав имя Ηγησιστρατοη, воскликнул: «Принимаю это имя за доброе предзнаменование». В некоторых местностях Эллады были даже оракулы, дававшие предсказания посредством знаменательных слов, как, например, в ахейском городе Фарах, в беотийских Фивах и пр. В числе знаков весьма важное значение придавалось чиханию. Очень часто наблюдались и принимались за предзнаменования встречи при выходе из дома или во время путешествия, затем различные случайности домашней жизни, например, если во двор забегала чужая черная собака, если скрипели балки в доме, проливалось масло, вино или вода, и тому подобные явления, которые и в наше время у суеверных людей считаются вещими. Наблюдение и объяснение таких знаменательных явлений в домашней жизни составляло особый вид мантики, носивший название οικοσκοπικη. Наконец, следует упомянуть еще о гадании по жребиям, употреблявшемся у греков с весьма древних времен. Встречаются, конечно, и многие другие виды гаданий, иногда очень странные, но мы не будем касаться их, так как они относятся уже прямо к области суеверия.

Если мы поставим, в заключение, вопрос о значении мантики у древних греков, то должны будем заметить, что широкое развитие всевозможных ее видов уже само по себе достаточно свидетельствует о высоком доверии, которое к ней питали; но степень этого доверия видоизменялась, смотря по времени и по степени развития отдельных личностей, и как во всей вообще греческой религии, так и здесь зачастую самые противоположные воззрения мирно уживались рядом. С одной стороны, мы видим, что и государства, и частные лица не предпринимают ни одного важного дела без совета оракула или без гаданий, с другой — что люди разумные рано поняли, каким прибыльным ремеслом является мантика для всевозможных обманщиков и шарлатанов, и не стеснялись осыпать их насмешками и клеймить презрением. Уже в «Илиаде» Гектор пренебрежительно относится к птицегаданию и произносит знаменитые слова:

В VII в. до Р. X. Аристоксен Селинунтский говорил, что гадатели больше всех внесли шарлатанства в человеческое общество. Сицилийский комик Эпихарм (V в. до Р. X.) говорит о лукавых гадальщицах, которые надувают глупых баб, берут с них за гадание деньги и все знают по-своему. Ксенофонт советует каждому учиться гадать, чтобы избавить себя от необходимости полагаться во всем на обещания гадателей. Энний, быть может, следуя Эпихарму, называет гадателей суеверными и бесстыдными хвастунами, которые другим обещают миллионы, а сами не имеют драхмы, другим обещают дорогу, а для себя не знают тропинки. Известно, что и в Риме ауспиции, первоначально имевшие столь важное значение в государственной жизни, впоследствии обратились в пустую формальность. Во времена римских императоров, в эпоху всеобщего упадка языческих верований особенно сильно развилось скептическое отношение к гаданиям и оракулам, которое и повлекло за собой их окончательное падение.

Имеют ли какую-нибудь силу слова и формулы заклинаний? Ни один мудрец не хочет верить в них, а между тем каждым своим действием он ежечасно, сам того не сознавая, свидетельствует о своей вере. Так, полагают, что без определенной формулы жертву заклать бесполезно и что нельзя без нее обращаться к богам; сверх того о ниспослании какого-либо блага молятся по одной формуле, об отвращении какого-либо бедствия — по другой, о принятии дара — по третьей. Высшие магистраты, как известно, всегда в точности соблюдают эти различия. Чтобы в молитве не было пропущено какое-либо слово или нарушен порядок, один читает ее по записи, другой следит за ним, третий смотрит за тем, чтобы все хранили молчание; музыкант играет на флейте, чтобы не было слышно иных слов, кроме молитвы. Особенно памятуют о том, что, как только Эриннии шумом помешают молитве или в ней будет сделана ошибка, то немедленно внутренности жертвенных животных следует заменить или удвоить. Еще и теперь сохраняют как образец молитву, которую произнесли Деции, отец и сын, обрекая себя на смерть. Существует и молитва весталки Тукции, которую она читала в 609 г. от основания Рима (в 145 г. до Р. X.), когда, вследствие обвинения в преступной связи, ее заставили нести воду в решете. Еще на нашей памяти, на Мясном рынке были закопаны в землю живыми мужчина и женщина, кажется, греки, а может быть, из какого-либо другого народа, с которым мы тогда воевали. И если кто-нибудь еще и теперь прочитает молитву, которой сопровождалось это жертвоприношение и которую обыкновенно читает главный жрец коллегии квиндецемвиров, тот, конечно, должен будет признать за заклинаниями силу, о которой свидетельствуют события 830 лет. И теперь мы верим, что весталки простой молитвой удерживают на месте беглых рабов, если только они не успели еще покинуть Рима…

Силу заклинаний признают и законы Двенадцати таблиц: «Кто заворожит полевые плоды…» — говорится в них. И в другом месте: «Кто произнесет страшное заклятие…». Нет человека, который не боялся бы заклинаний и ворожбы. Поэтому есть обычай, например, съев яйцо или улитку, тотчас раздавить скорлупу или разбить ее ложкой… Многие думают, что заклинанием можно разбить глиняную посуду; что змеи сами снимают с себя заговор заговором; что даже во время ночного отдыха они собираются на заклинания марсов.[38] На дверях часто пишут заклинания против пожаров… Катон Старший сообщил заговор против вывихов, Варрон — от подагры. Рассказывают, что диктатор Цезарь после одного опасного падения из повозки всегда, как только садился, три раза повторял заклинание, чтобы обеспечить себе безопасность поездки…

Все это можно подтвердить, сославшись на личное сознание каждого. Почему, в самом деле, в первый день нового года мы взаимно желаем друг другу счастья? Почему во время общественных очистительных жертвоприношений (lustrum) вести жертвы поручают людям со счастливыми именами? Почему, говоря об умерших, мы клянемся при этом, что не хотим запятнать их память? Почему нечетные числа обладают, по нашему мнению, особенным значением?.. Почему мы желаем здоровья тому, кто чихнул?.. Думают, что по звону в ушах отсутствующие чувствуют, что о них идут разговоры. Аттал утверждает, что если, увидев скорпиона, сказать «два» — он остановится и не будет кусать. Кстати, скорпион напомнил мне об Африке: как в других странах не начинают дела, не испросив соизволения богов, так в Африке ничего не предпринимают, не произнеся слова «Африка». За столом есть обычай снимать с рук кольца. Если, омочив палец в слюне, коснуться им за ухом, это облегчает тревожные думы… Если во время обеда зайдет речь о пожаре, мы проливаем воду под стол, чтобы его не случилось. Считается очень дурным предзнаменованием, если кто, вставая из-за стола, покачнет скамью, или в то время, когда кто-нибудь пьет, отодвинет стол… В древности хлеб, выпавший из рук, всегда поднимали, и даже не полагалось дуть на него, чтобы очистить от сора; при этом, по словам или мыслям того, с кем это случилось, делались предсказания; считалось особенно ужасным, если хлеб выпадал из рук понтифика во время трапезы в честь Плутона. Для искупления нужно было вновь положить его на стол и сжечь на очаге лара. Говорят, что если лекарство случайно положить на стол, оно теряет силу. Обрезать себе ногти во время римских нундин (базарных дней), начиная с указательного пальца, считается неблагоприятным для денежных дел. Прикосновение к волосам в 17-й и 29-й дни луны охраняет их от выпадения и от головной боли. Деревенский обычай, соблюдаемый почти во всех италийских поместьях, запрещает женщинам во время прогулок по дорогам вертеть веретено и даже вообще нести его незавернутым, так как думают, что это препятствует осуществлению всяких надежд, и особенно надежды на урожай. М. Сервилий Нониан при болезни глаз тотчас же, не называя болезни по имени и, раньше чем кто-либо ее назовет, писал на бумажке две греческие буквы «π» и «α», и вешал ее за нитку на шею. Муциан, бывший три раза консулом, носил таким же образом живую муху в белом мешочке: и оба они уверяли, что благодаря этим средствам глаза их не будут гноиться. Существуют заклинания против града, против многих болезней, против ожогов; некоторые из этих заклинаний были даже испытаны.

Вот как гаруспики объясняли знамения, которые представляли собой внутренности (exta) жертвенных животных.

Их исследованию подвергались селезенка, желудок, почка, сердце, легкие и печень. Мы ничего не знаем о правилах истолкования, относящихся к первым трем органам; мы имеем лишь свидетельство о том, что селезенка иногда менялась местами с печенью. Сердце, вследствие того что его внешний вид менее подвержен случайным изменениям, мало останавливало на себе внимание гаруспиков. Первоначально они даже совсем пренебрегали им, и лишь с 274 г. до Р. X. сердце появляется среди exta. С этих пор было установлено считать хорошим знамением, если на кончике сердца замечается некоторое ожирение. Отсутствие этого органа считалось чудом. Цезарь именно таким образом был извещен о том, что пурпурная мантия и золотой трон погубят его. Легкие, вследствие того что их внешний вид чаще подвергается изменению, заслуживали большего внимания; если легкое оказывалось как бы расколотым, то следовало отложить всякое предприятие. Но самое существенное значение имело исследование печени.

Одна сторона печени имела отношение к вопрошающему (pars familiaris), другая — к судьбе его врагов (pars hostilis). Развитие этой последней, богатство сосудов в этой части печени было, следовательно, дурным знаком. Так же были распределены и щели, которые разделяют печень на доли: была щель «дружественная» и щель «враждебная». Чем тоньше и изящнее была линия щели, тем более благоприятным знаком считалось это для вопрошающего или его врагов. Само собой разумеется, что щель, неправильно идущая или необыкновенная, считалась дурным знаком.

Выдающиеся оконечности печени (fibrae) представляли собой части, наиболее обильные знамениями, особенно та, которая называлась головкой печени — выпуклость на краю правой доли. Отсутствие этой выпуклости означало смерть; удвоение — борьбу двух сил, следовательно, раздоры; если она была как бы расколота щелью, то это предвещало переворот и изменение во всем строе жизни, что могло быть и хорошим, и дурным знаком, смотря по обстоятельствам. Нередки были и чудесные случаи, что еще более осложняло анатомическое исследование гаруспиков. Попадалась двойная печень или с двойной оболочкой, что знаменовало силу и благополучие. Наконец, гаруспики изучали и расположение кровеносных сосудов. Это производилось во время варки внутренностей, которые рассортировывались, согласно требованию ритуала, смешивались с кусками известных частей мяса, пересыпались мукой с солью и сжигались на алтаре. Это называлось «подношением внутренностей» (exta porricere). Во время торжественных жертвоприношений, если жертвой было рогатое животное, его внутренности сначала варились, а потом подвергались сожжению. Если при этом печень разваливалась так, что распадалась на части, то это было таким же дурным знаком, как и полное отсутствие этого органа.

Толкование ауспиций по полету и крику птиц было делом особых гадателей-авгуров. Число птиц, которые при этом подвергались наблюдению, было весьма незначительно; но в то же время всякая птица могла служить непредвиденным знамением, и некоторые из них всегда являлись зловещими. Некоторые из пернатых (без сомнения, редкие в Риме и Италии) пользовались такой дурной славой, что иногда одно появление их влекло за собой искупительные жертвы.

Птицы, над которыми производились наблюдения авгуров, делились на alites и oscines, в зависимости от того, чему придавалось значение знамения — полету их или крику. Птицы, посвященные самым древним латинским божествам — зеленый дятел Марса и орел Весты, имели то преимущество, что принадлежали к обеим категориям. Орел, ястреб и сарыч были alites; ворон, ворона и ночная сова принадлежали к oscines.

Наблюдая alites, авгур должен был прежде всего заметить направление их полета, затем высоту, на которой они держатся, последовательность взмахов крыльями и вообще их поведение, т. е. инстинктивные действия, которые они могут производить пролетая. Так, например, ритуал предусматривает случай, когда птица чистится или вырывает у себя перья. Если наблюдались oscines, то, кроме указанного выше, надо было заметить частоту, силу и в особенности характер крика. Если ворона была слишком болтлива или ворон кричал сдавленным голосом, то это было дурным знаком. Немалое значение имело также и то, куда сядет птица. Наконец, если крик дятла и вороны считался благоприятным, когда слышался слева, то по отношению к ворону было как раз наоборот.

Могло случиться, что во время наблюдения замечалось несколько различных и даже противоположных знамений. В таком случае, по требованию ритуала, их надо было согласовать друг с другом и выделить преобладающее значение того или другого знамения; при этом имелось в виду не только количество, но и качество их.

Что касается качества, то относительно этого мнения расходились. Между птицами была своего рода иерархия, так что знамение, данное орлом, имело больше значения, чем знамение ворона; но при этом надо было принять в расчет и время появления каждого из обоих знамений. Одни утверждали, что первое знамение имеет преимущественное значение; другие же, наоборот, видели в каждом новом знамении подтверждение или уничтожение предыдущего и придавали больше всего значения последнему знамению.

Наблюдатель, кажется, имел право мысленно определить мгновение, с которого он будет считать знамения действительными. Он мог также ограничиться первым знамением, если оно было благоприятно, или же пропустить вначале несколько дурных ауспиций в ожидании лучших.

Существовал еще особый способ гадания, который назывался signa ex tripudiis. При этом замечалось положение и движение птиц, особенно в тех случаях, когда они несли в клюве какой-нибудь предмет, которому можно было придать символическое значение. Греческие предания изобилуют рассказами, в которых птицы роняют сверху что-нибудь, обыкновенно кусочек мяса, похищенный с алтаря в каком-нибудь определенном месте. У Вергилия Эней следит глазами за голубями, посланными ему его матерью Венерой, и замечает, что они едят на лету; эту черту поэт заимствовал из деятельности авгуров. Одно из таких знамений называлось tripudium sollistimum, когда птица, глотая с жадной торопливостью пищу, уронит часть ее. В теории таким способом можно было наблюдать всех пернатых; но на практике наблюдение ограничивалось обыкновенно цыплятами, причем охотно прибегали к искусственным мерам, чтобы получить необходимые знамения. Цыплят запирали в клетки и подвергали строгому посту, что располагало их к прожорливости во время ауспиций. Цицерон возмущается подобными приемами. «Разве может быть, — говорит он, — хотя бы тень пророчества в знамении, которое вымучено таким образом? Если бы птица могла свободно проявить себя, то ее поступок был бы знамением, и ее можно было бы принять за вестницу и истолковательницу воли Юпитера. Но когда вы ее держите запертой в клетке, так что она почти умирает от истощения и потом бросается на пищу с такой жадностью, что часть ее роняет из клюва, — неужели это можно назвать ауспициями?»

Очень часто авгуры и гаруспики при истолковании замеченных ими знамений преследовали политические цели. Таково было объяснение гаруспиков в 58 г. до Р. X., текст которого Цицерон сохранил в своем трактате «Об ответе гаруспиков»: «На латинской земле слышны были шум и стоны, а в соседней местности, прилегающей к городу, какой-то глухой шум и страшный звук оружия, — все это знамения, идущие от Юпитера, Сатурна, Нептуна и Земли (Tellus) — небесных богов, ввиду того что игры отпразднованы были слишком небрежно и были осквернены, священные места употреблены для мирских целей, ораторов умертвили вопреки всем человеческим и божественным законам, данное слово и клятва были попраны, древние и таинственные жертвоприношения были произведены с небрежностью и осквернены. Бессмертные боги предостерегают, чтобы, вследствие раздора и несогласий в высших классах, сенаторы и их вожди, оставленные без помощи, не подверглись опасностям и убийствам, вследствие чего провинции могут восстать под предводительством одного главы, прогнать войска и тем окончательно ослабить государство. Боги предостерегают также, чтобы общественное благо не потерпело ущерба от тайных козней, чтобы не выбирали на высшие должности людей с запятнанной репутацией и приговоренных судом, наконец, чтобы образ правления остался неизменным».

В разных частях эллинского мира было много таких святилищ, в которых давались верующим прорицания от имени божества, которому было посвящено святилище, его жрецами или, по крайней мере, при их содействии. Такие святилища назывались μαντεία или χρηστηρια, а получавшиеся в них вопрошающими ответы — μαντεία или χρησμοί.

Для удобнейшего обозрения оракулов ученые делят их на группы по способам, которыми были сообщаемы прорицания: а) оракулы знаков, которые подразделяются на два вида смотря по тому, состояли ли эти знаки в явлениях природы без всякого участия людей или получались при помощи каких-либо искусственных приспособлений (например, жребиев); б) оракулы экстаза или вдохновения, где ответы были сообщаемы устами вдохновенного богом пророка; в) такие оракулы, в которых божество сообщало свои откровения во сне или в различных видениях, являвшихся в святилище; наконец, г) такие, в которых были вопрошаемы не божества, а души усопших, нарочно для этого вызываемые. В некоторых местностях, впрочем, встречаются рядом различные виды предсказаний.

Оракулов было очень много в Элладе, но известность их была далеко не одинакова, так что о многих мы ничего не знаем, кроме имени, и не можем определить, к какому виду они принадлежали. Мы ограничимся обозрением только наиболее известных оракулов.

Знаменитейшим и древнейшим из оракулов этого вида был Додонский, находившийся в эпирском городе Додона, в области, которой в исторические времена владели молоссы. Здесь находился храм Зевса, еще в «Илиаде» называемого «Пеласгическим»; это название, очевидно, указывает на глубокую древность прорицалища, открытие которого приписывали Девкалиону. Окрестности Додоны в гомеровские времена были населены селлами, которые называются в «Илиаде» «пророками, не моющими ног и спящими на земле»; отсюда видно, что эти селлы заведовали оракулом и вели суровую, отшельническую жизнь. В историческое время они, по-видимому, уже не существовали. Способ предсказаний в гомеровские времена был тот же, что и впоследствии: люди «слушали волю Зевса с высоковерхого дуба». Геродот сообщает о Додонском святилище интересное свидетельство, в котором происхождение его поставлено в связь с Египтом. Он говорит, что по словам египетских жрецов две жрицы были увезены финикиянами и проданы — одна в Ливию, другая в Грецию; они первые основали-де прорицалища в этих странах. По словам же додонских жриц и служителей храма, две черных голубки вылетели из египетских Фив, одна в Ливию, другая в Додону; сев здесь на дуб, прилетевшая голубка сказала человеческим голосом: «Здесь следует быть прорицалищу Зевса, и люди, признавая это за веление свыше, устроили прорицалище». «Я же, — продолжает Геродот, — думаю об этом так: если в самом деле финикияне увезли священных женщин и продали одну в Ливию, другую в Грецию, то мне кажется, что эта последняя была продана в Феспротии, которая есть область Пеласгии, называемой теперь Элладою. Потом, служа там, она основала под дубом святилище Зевса. Естественно, что бывшая служительница храма Зевса в египетских Фивах почтила память его там, куда прибыла, и, когда научилась по-гречески, устроила прорицалище. Додонцы назвали этих женщин голубками, вероятно, потому, что они были варварского происхождения и, как им казалось, говорили по-птичьи. После голубка заговорила по-человечески, когда женщина стала объясняться на понятном для них языке, прежде говорив по-варварски. Иначе как могла бы голубка говорить по-человечески? Черный же цвет голубки показывает, что женщина эта была египтянка». Насколько можно доверять этому сказанию о египетском происхождении Додонского прорицалища, нельзя решить определенно. Очень может быть, что как это сказание, так и другое, по которому в Додоне давали предсказания по полету голубей, обязаны своим происхождением исключительно двоякому смыслу слова πελειοη: оно значит «серый», «седой», и в Додоне обозначало жриц, избиравшихся из пожилых женщин; но, кроме того, слово πελεια или πελειαη обозначает вид голубей серого или сизого цвета: эта-то омонимия, быть может, и послужила основанием для приведенных сказаний.

Руины храма Зевса в Олимпии.

Зевс в Додоне почитался под именем Ναΐοη; рядом с ним пользовалась большим уважением Диона, которую, вероятно, признавали его супругой. Вероятно, существование в Додоне жрецов и жриц находилось в связи с этим двойным культом. По словам Страбона, женщины стали давать прорицания в Додоне именно со времени введения культа Дионы. При Геродоте в Додоне были три жрицы.

В Додоне было несколько способов прорицания. Самый употребительный и древнейший (упоминаемый еще в «Одиссее») — по шелесту листьев священного дуба, росшего близ святилища Зевса. Знамения, которые бог посылал в шелесте листьев, истолковывались жрецами или жрицами, для чего им необходимо было особое вдохновение; это очевидно из того, что додонские пелиады сравнивались с дельфийской пифией и боговдохновенными сивиллами. Этой необходимостью вдохновения для понимания знамений Додонское прорицалище существенно отличалось от других оракулов знаков. Для того чтобы вызвать вдохновение, без сомнения, употребляемы были разные подготовительные священные обряды (вроде омовений, курений, жертвоприношений и т. п.), но о них не сохранилось определенных известий.

Комментатор Вергилия Сервий упоминает о гадании по журчанию воды источника, протекавшего у корня священного дуба. Вероятно, это был тот самый источник, вода которого, по словам Плиния, имела чудесное свойство зажигать погруженные в нее погасшие факелы, хотя горящие факелы при погружении в нее гасли, как в обыкновенной воде. Очень может быть, что жрицы пили эту воду для возбуждения вдохновения перед гаданием, как в Дельфах пифия — воду Кассотидского источника.

Далее мы имеем достоверное свидетельство о гадании в Додоне по жребиям. Именно Цицерон рассказывает, что когда спартанские послы перед сражением при Левктрах явились сюда вопросить о победе и поставили сосуд, в котором были жребии, любимая обезьяна молосского царя перемешала и разметала жребии и все, что было приготовлено для гадания. После этого жрица сказала, что лакедемонянам следует думать не о победе, а о спасении. Стало быть, гадание производилось так, что вопрошающий, положив жребии в сосуд, ставил его на определенное место, вероятно, на жертвенник. Кто вынимал жребии — вопрошающий или жрец, остается неизвестным, но значение вынутого жребия объясняла, по-видимому, жрица.

Еще неоднократно упоминается «додонская медь». Это был пожертвованный керкирцами медный таз, поставленный на столбе, подле которого на другом столбе стояла медная же статуя мальчика, державшего в руке бич из трех медных цепочек с игральными костями на концах. Эти кости касались таза и, ударяясь об него при малейшем ветерке, производили протяжные звуки. Первоначально этот дар керкирцев служил только для украшения и выражение «додонский таз» или «додонская медь», «додонский бич» употреблялось в виде поговорки для обозначения болтливого, никогда не умолкающего человека; но в более поздние времена, быть может, производились гадания и по звукам, производимым ударами бича о таз.

При раскопках, произведенных в Додоне Карапаном, найдено было довольно много свинцовых табличек, на которых были написаны обращенные к оракулу вопросы.

Додонский оракул пользовался меньшей известностью и уважением, чем Дельфийский, но все-таки к нему нередко обращались не только соседи, но и более отдаленные государства (Спарта, Афины, Фивы и др.) или частные лица и даже иностранцы (Крез, по Геродоту). Этолийцы нанесли Додоне решительный удар своим набегом в 219 г.; во времена Страбона Додонское прорицалище было в полном упадке, но все-таки продолжало существовать даже при императоре Юлиане, который обращался за советом в Додону и Дельфы перед походом в Персию в 361 г., и окончательно исчезло, вероятно, только при Феодосии.

Почти одинаковой с Додонским оракулом известностью пользовался оракул Зевса-Аммона, находившийся в Ливии, в оазисе Сива, недалеко от г. Кирена. Собственно говоря, это не был греческий оракул, но его нельзя обойти молчанием, так как он имел огромное значение и для Греции, как это видно, между прочим, из того, что Дельфы, Додона и Аммон нередко ставятся рядом. Греки рано отождествили Аммона со своим Зевсом и, если верить Геродоту, слава его оракула уже в VI в. была так велика, что к нему обращался, в числе прочих греческих оракулов, лидийский царь Крез; но особенно прославился он после похода Александра Македонского. Способ гадания состоял в том, что жрецы в торжественной процессии носили на плечах кумир божества и особый жрец по колебанию и движениям кумира узнавал волю божества и сообщал ее вопрошающим.

Из других оракулов-знаков прежде всего упомянем об Олимпийском «пророческом алтаре Зевса», как называет его Пиндар. Здесь гадания производились посредством иероскопии. Гадатели из рода Иамидов славились тем, что умели извлекать из жертвенных знамений гораздо больше указаний, чем другие. Они гадали не только по внутренностям животных, но и по горению жертвенных кусков на алтаре и даже по кожам животных. Чаще всего, конечно, прибегали к их искусству прибывавшие в Олимпию для состязаний атлеты и их родственники, чтобы погадать насчет победы и т. п.; однако иногда обращались к Олимпийскому оракулу и государства, например, спартанцы в тех случаях, когда при наблюдении эфорами небесного свода являлись знамения, указывавшие на недовольство богов царями.

В ахейском городе Фары находилось прорицалище Гермеса, которое Павсаний описывает так. На площади стояла статуя Гермеса и перед ней жертвенник. Вопрощающий приходил вечером, воскурял благовония перед статуей, подливал масла в лампу, клал монету в урну, стоявшую направо от статуи, и говорил на ухо последней свое желание; затем, заткнув уши, уходил; дойдя до конца площади, открывал уши и первое слово, которое затем слышал, признавал ответом бога. Это — образец гадания по звукам.

Подобные же оракулы были в Фивах при алтаре Аполлона Сподия (где, впрочем, гадали и по горению жертв), в Смирне и пр.

Все оракулы этого вида, по своему значению стоявшие гораздо выше оракулов знаков, были посвящены Аполлону, богу света, которому приписывалось свойство просветлять души людей и приводить их во вдохновенное состояние, в котором они произносили слова, считавшиеся ответом самого бога на предложенный ему вопрос. Эти слова, большей частью несвязные, записывались жрецами или другими посредниками, состоявшими при святилище, и облекались обыкновенно — по крайней мере, в лучшие времена Эллады — в стройную поэтическую форму. Чем обусловливался экстаз прорицателей, мы не всегда можем определить с достоверностью, но что тут не был исключительно грубый обман, рассчитанный на легковерие толпы, это доказывается уже тем, что все экстатические прорицалища находились в таких местах, где существовали явления природы, которым приписывалась воодушевляющая сила, как, например, трещины скал, испускавшие испарения, источники воды, обладавшей какими-либо особыми свойствами, и т. п. Если и может быть речь о намеренном обмане, то только со стороны жрецов или посредников, которые, однако, благодаря оживленным сношениям со всеми областями эллинского мира, обладали такими обширными знаниями и такой политической мудростью, что, по крайней мере в лучшие времена, прикрываясь авторитетом своего бога, руководили всей общественной и религиозной жизнью Эллады. Все сказанное относится главным образом к знаменитейшему из оракулов этого вида — Дельфийскому, с которым мы теперь и познакомимся ближайшим образом.

Руины Дельфийского святилища.

Город Дельфы, упоминаемый уже в гомеровских поэмах под именем Пифона, лежал в Фокиде на южном скате горы Парнас, близ реки Плист. К Дельфам вели три главных священных пути: один с севера от Темпейской долины через Фессалию, землю малийцев и Дориду, другой с востока из Беотии, Аттики и Пелопоннеса, третий с юга от Криссейского залива, где высаживались на берег приезжавшие в Дельфы морем. Горная долина, в которой лежал город, с севера замыкается двумя крутыми скалами, разрезанными узкой впадиной, в которой до сих пор сохранился знаменитый в древности Кастальский источник.

Предание, сохранившееся в так называемом Гомеровском гимне «К Аполлону», приписывает основание Дельфийского прорицалища самому богу. Ища удобного места для своего святилища и оракула, бог обошел многие области Эллады и, наконец, остановился в Криссе, у подошвы Парнаса. Задумав основать здесь храм, Аполлон сам отмерил землю, а художники Трофоний и Агамед возвели потом постройку. Здесь жил тогда злой дракон, вскормивший губительного Тифона, рожденного гневной Герой; Аполлон убил его стрелой и оставил гнить. По другому преданию, дракон Пифон служил стражем прорицалища, которое сначала принадлежало Гее (Земле), потом Фемиде, а затем Фебе, которая наконец передала его Аполлону. Затем бог стал искать людей, которые могли бы служить ему и сообщать смертным его прорицания. Заметив на море корабль с критскими моряками, плывшими по торговым делам, Аполлон превратился в дельфина и приманил корабль в Криссейский залив, затем, золотой звездой взлетев к небу, спустился в виде прекрасного юноши и, назвав себя критянам по имени, приказал принести себе жертву. Критяне исполнили приказание и совершили жертвоприношение Аполлону Дельфинию, после чего он ввел их в храм и поставил своими жрецами.

В основе этого поэтического предания, вероятно, лежат намеки на действительные факты. В предании об убиении дракона видят указание на уничтожение лучами весеннего солнца гибельных испарений, поднимающихся зимой из стоячих вод, или вообще на оздоровление местности, бывшей прежде вредной для житья. Предание о переходе прорицалища от одного божества к другому указывает на постепенное развитие и видоизменение религиозных верований, последней и высшей степенью которых является культ Аполлона, бога физического и духовного света. Ввели этот культ или, по крайней мере, способствовали его развитию критские выходцы, поселившиеся на криссейском берегу, хотя и нет надобности думать, что само прорицалище было основано критянами (этого не утверждает и сам гимн).

Аполлон, Афина и музы. Рельеф на саркофаге (I в.).

Причиной основания прорицалища в Дельфах послужила следующая физическая особенность: в одной из местных скал, почти на половине ее высоты, на небольшой площадке находилась глубокая трещина, из которой выходили холодные испарения, приводившие всякого, кто приближался к ней, в состояние беспамятства, в котором подвергающийся влиянию испарений невольно произносил бессвязные слова. Храм был построен так, что трещина приходилась в его адитоне. Открытие свойства испарений приписывали пастуху Корету.

Предание, сообщаемое Павсанием, насчитывает несколько храмов, предшествовавших тому, постройка которого приписывается Трофонию и Агамеду и который существовал здесь в исторические времена. Этот храм сгорел в 548 г. до Р. X. и после того амфиктионами построен был новый на суммы, собранные во всей Элладе и даже в иностранных государствах. Подряд на постройку взяли афинские Алкмеониды, жившие тогда в изгнании, и выполнили его лучше, чем обязаны были по договору, именно вывели его передний фасад из паросского мрамора, хотя по условию могли построить весь храм из простого камня. Строителем храма был коринфский архитектор Спинфар.

Крепкая каменная стена окружала священный округ, в котором кроме главного храма находились и другие святилища, сокровищницы разных государств и множество статуй и других даров, пожертвованных набожными поклонниками Аполлона или просто лицами, желавшими увековечить таким образом свои имена. Здесь же лежал небольшой священный камень (вероятно аэролит), по преданию, некогда поглощенный Кроносом; камень этот ежедневно поливали маслом, а в праздники покрывали шерстью. Фронтоны главного храма были украшены изображениями главных дельфийских божеств (Аполлона, его матери Лето и сестры Артемиды, затем муз, Гелиоса и Диониса) работы художников Праксия и Андросфена, а преддверие его — изречениями семи греческих мудрецов, изображением буквы E, значение которой объяснялось различно, и статуей Гомера. В следующем отделении храма стояли жертвенник Посейдона, статуи двух мойр, Зевса Мойрагета и Аполлона Мойрагета и священный очаг, на котором поддерживался неугасимый огонь. Внутреннее святилище, в котором находилась трещина, по словам Павсания, было доступно лишь немногим; в нем кроме знаменитого треножника пифии находились золотая статуя Аполлона, лавровое дерево, источник Кассотида, проведенный из храмовой ограды, и так называемое средоточие земли (омфалос, пуп земли), состоявшее из куполообразного беломраморного камня, по сторонам которого были два золотых орла с распущенными крыльями. Этот омфалос напоминал собою древнее сказание: Зевс, желая определить средоточие земли (которую древние представляли себе плоской), выпустил с двух противоположных концов ее (с востока и запада) двух орлов, которые слетелись именно в этом месте. Перед храмом стоял огромный алтарь для сжигания жертв, а близ него после сражения при Платеях поставлен был известный победный дар греков, состоявший из золотого треножника на бронзовом пьедестале, сделанном в виде трех свившихся змей.

Предсказания давались в Дельфах следующим образом. В адитоне над отверстием трещины стоял высокий треножник, на который садилась пророчица, называвшаяся пифией и избиравшаяся сначала из молодых непорочных девиц, а впоследствии из женщин не моложе 50 лет. В древнейшие времена прорицания давались, кажется, только однажды в год, именно весной, в месяце, который в Дельфах назывался Βυσίος; в цветущие времена оракула — ежемесячно по несколько раз, за исключением тяжелых дней, причем при святилище состояли две пифии и третья запасная; во времена Плутарха была уже только одна пифия и прорицания давались однажды в месяц.

Обращающиеся за советом к оракулу получали прорицания в порядке, определенном жребием; право допущения к прорицалищу вне очереди давалось дельфийцами только за особые заслуги, как государствам, так и частным лицам. Все обращающиеся обязаны были предварительно совершать жертвоприношения и другие священные обряды по указанию жрецов. В жертву приносили коз, которых предварительно подвергали испытанию, чтобы решить, будут ли они угодны Аполлону (между прочим, обливали животное водой и, если оно при этом содрогалось, то жертву считали угодной). Если результат гаданий оказывался неблагоприятным, предсказания отлагались до следующего дня. Распорядителями и руководителями при обращении к оракулу были пять жрецов, избиравшиеся по жребию из благородных дельфийских родов, производивших свое начало от Девкалиона. Кроме них при храме состояли два пожизненных жреца, пророки, излагавшие и объяснявшие изречения пифии, и путеводители, руководившие посетителями при осмотре священных памятников и достопримечательностей.

В день прорицания пифия, очистившись омовением в Кастальском источнике, надевала великолепную златотканую длинную мантию и котурны, возлагала лавровый венок на распущенные волосы и, прежде чем сесть на треножник, пила воду из источника Кассотида и жевала лавровый лист. Придя в экстатическое состояние вследствие поднимавшихся из трещины испарений, она произносила несвязные слова, которые, по верованию древних, исходили из уст пифии под прямым наитием божества. Испарения иногда действовали так сильно, что становились даже опасными для жизни пифии. Плутарх рассказывает, что в его время однажды пифия так сильно поражена была испарением, что со страшным криком соскочила с седалища и бросилась вон из храма; испуганные жрецы также бежали, но потом, опомнившись, возвратились и нашли пифию лежащей без чувств; через несколько дней она скончалась.

Ответы пифии слагались обыкновенно стихами (гекзаметрами, а в более поздние времена также элегическим размером или ямбическими триметрами). Наречие в стихах было обыкновенно эпическое, смешанное с дорическим; нередко стихи самим древним казались тяжелыми и нескладными. Впрочем, уже во времена Александра Македонского ответы давались нередко в прозе (на дорическом наречии), а во времена Плутарха стихотворные ответы были уже редкостью. Ответы, как известно, весьма часто были темны и загадочны, что отчасти объясняется свойствами древнейшей греческой поэзии, отчасти преднамеренным старанием жрецов выражаться двусмысленно, так чтобы ответ во всяком случае соответствовал исходу события, будет ли он благоприятен или неблагоприятен для вопрошавшего.[39] Кроме ответов пифии в Дельфах были еще гадания по шелесту листьев священного лавра, стоявшего над треножником пифии, а также по жребиям.

Дельфийское прорицалище пользовалось огромным уважением и авторитетом в древнем мире вплоть до совершенного упадка языческих верований. Ни одно важное государственное или частное предприятие не совершалось без совета оракула, и всякий старался обращаться в Дельфы преимущественно перед другими прорицалищами, в особенности по религиозным вопросам. Данный в Дельфах совет признавался за выражение непреклонной воли божества, и все старались свято исполнить его, отчего рождалось единодушие и согласие в действиях — необходимое условие успеха всякого предприятия. В V в. до Р. X. прорицалище стояло в апогее своей славы и могущества. После Пелопоннесской войны, с упадком религиозных верований и развитием вольнодумства стало ослабляться и могущество Дельфийского прорицалища, тем более что оно иногда действовало явно в угоду сильным. Например, Демосфен не усомнился публично обвинить пифию в подкупе Филиппом. Опустошение Дельфийского храма фокейцами в 3-ю Священную войну нанесло жестокий удар прорицалищу; оно никогда уже не могло потом подняться до прежнего блеска, и недоверие к нему стало все более и более возрастать. По словам Цицерона, дельфийские предсказания не только в его время, но уже с давних пор пользовались величайшим презрением. Во времена Страбона храм был очень беден. Император Нерон, вероятно, в гневе за неблагоприятные предсказания, совсем закрыл и осквернил прорицалище, но вскоре оно снова стало действовать. Плутарх, бывший в Дельфах жрецом и агонофетом, оставил нам весьма интересные сведения о современном ему положении святилища (во 2-й половине I и начале II в. по Р. X.) Окончательно оно было закрыто по повелению императора Феодосия в 394 г. по Р. X.

Из других Аполлоновских оракулов, которых было очень много в разных местах Эллады и Малой Азии, наиболее известен оракул в Дидимах близ г. Милет, существовавший, по преданию, еще до переселения ионийцев. Оракул находился во владении рода Бранхидов, ведших свое происхождение от Бранха, мифического любимца Аполлона, самим богом посвященного в пророки. При храме находился источник, вода которого производила пророческий экстаз; пророчица, вдохновленная питьем воды и вдыханием выходивших из источника газов, сидя на треножнике со священным жезлом в руках, давала прорицания, которые сообщал вопрошавшим стоявший подле нее жрец, как в Дельфах. При усмирении восстания малоазиатских греков святилище было ограблено и сожжено персами. Впоследствии Ксеркс снова сжег возобновленный храм, сокровища которого добровольно выдали ему Бранхиды, переселившиеся затем во внутреннюю Азию. Однако храм вскоре возобновлен был милетцами, и прорицалище существовало еще в IV в. по Р. X.

Остальные Аполлоновские оракулы по своей известности и значению далеко уступали вышеописанным. Оракул в фокидском городе Абы пользовался значением в V в. до Р. X., но впоследствии пришел в упадок, так что при Павсании (II в. по Р. X.) давно уже не существовал. В Беотии, отличавшейся изобилием оракулов, было несколько прорицалищ Аполлона, из которых особенно известен был оракул Аполлона Птойского близ г. Акрефия в фиванской области, где бог объявлял свою волю устами пророка. Геродот и Павсаний рассказывают, что в 479 г. посланник Мардония, кариец по происхождению, получил от этого оракула ответ на своем родном языке. При Павсании оракул уже не существовал. В Фивах известен оракул Аполлона Исменийского. В Аргосе был оракул в храме Аполлона Дирадиота, основанный из Дельф. Предсказания давала раз в месяц целомудренная пророчица, приходившая в экстаз вследствие вкушения крови принесенного в жертву барана. Оракул действовал еще во времена Павсания.

В Малой Азии кроме вышеупомянутого Дидимского оракула было много и других, менее важных. Особенно известен был весьма древний оракул в Кларосе близ Колофона; основательницей его, по преданию, была Манто, дочь славного фиванского прорицателя Тиресия. Предсказания давал жрец, избиравшийся из определенных родов, преимущественно из Милета. Ему не предлагали вопросов, а сообщали только число и имена вопрошавших; он входил в пещеру, пил воду из протекавшего в ней источника и затем давал ответы, облеченные в стихотворную форму, хотя он, как утверждали, в большинстве случаев был человек совершенно необразованный. Вода источника производила вредное действие на организм, так что прорицатели обыкновенно были недолговечны. Известен также оракул в ликийском городе Патарах. Здесь пророчицу запирали на ночь в храме, где бог посещал ее и сообщал ей свои откровения; по словам Геродота, предсказания здесь давались «не всегда»; можно предположить, что оракул действовал только зимой, когда Аполлон, по верованию греков, пребывал в Патарах, между тем как лето проводил он на своем родном острове Делос, где также был оракул. Далее упоминаются оракулы в Адрастее и Зелее в Троаде, близ г. Фимбры на р. Меандр, в г. Гринея близ Смирны, в киликийских городах Селевкия и Малл, при ликийском г. Кианеи и пр.

Переходя к оракулам сновидений, прежде всего упомянем о святилищах Асклепия, в которых больные проводили ночь и во сне получали предсказания о своем здоровье. Таких святилищ было много в разных местах Эллады. Наибольшей славой пользовалось святилище в местечке Λησσα близ Эпидавра; затем известны святилища в Афинах (на южном склоне Акрополя), на о. Кос, в малоазиатском г. Пергам, в фессалийском г. Трикка, где некогда владычествовали сыновья Асклепия Подалирий и Махаон, герои Троянской войны, и во многих других местах. Эти святилища преимущественно находились в таких местах, которые отличались природными целительными свойствами, как, например, целебными водами, особенно здоровым воздухом, богатой растительностью и т. п. Находившиеся при святилищах жрецы были вместе с тем и врачами; они предписывали являвшимся больным ванны, очищения, давали диетические наставления и пр., затем после предварительных жертвоприношений, молитв и других обрядов оставляли больного спать в храме, где бог и давал ему свое откровение во сне. Весьма естественно, что после предварительных приготовлений, настраивавших в известную сторону воображение больного, подходящие сновидения действительно могли являться. Больные утром рассказывали их жрецам, которые истолковывали сны и определяли дальнейшее лечение. Выздоровевшие нередко описывали свои болезни и средства излечения на таблицах, которые и вешали в храме. Такие таблицы иногда давали и врачам (например, Гиппократу) полезные указания. В Эпидаврском святилище Асклепия Павсаний видел плиты, на которых были записаны чудесные случаи исцеления. Некоторые из этих плит, в целом виде или в обломках, найдены при раскопках, произведенных в святилище Афинским археологическим обществом.

Оракулы сновидений были, впрочем, не только для больных в святилищах Асклепия, но и при храмах других богов и героев, куда обращались за откровением в разных случаях жизни. Наибольшей известностью и уважением пользовался между ними оракул Амфиарая близ г. Ороп на границе Аттики и Беотии. Амфиарай был аргосским мифическим героем из рода славного прорицателя Мелампода, участвовавшим в походе Семерых против Фив и после поражения своих союзников поглощенный землей. Желавший получить предсказание в его святилище предварительно подвергался очищениям, три дня постился и одни сутки воздерживался от вина, причем совершал разные очистительные обряды и жертвоприношения не только Амфиараю, но и многим другим богам и героям; затем он приносил в жертву Амфиараю барана, на шкуре которого потом ложился спать в храме и ожидал откровения во сне. Вопрошавший об излечении от болезни должен был после исцеления бросить золотую и серебряную монету в священный источник, протекавший вблизи святилища. Сюда обращались, однако, за советами не только в болезнях, но и в разных других случаях. Фиванцы, как исконные враги Амфиарая, не допускались к инкубации (сну в храме), равно как варвары и рабы.

Из других оракулов сновидений отметим более известные. В фокидском городе Амфиклея больные ночевали в святилище Диониса, который давал им во сне откровения, объяснявшиеся жрецом в состоянии экстаза. В г. Фаламы на западном берегу Лаконики был оракул в храме Пасифаи, которую одни считали дочерью Атланта, другие — дочерью Амикла, третьи отождествляли с Кассандрой, дочерью Приама, наконец, иные считали за Ино, дочь Кадма. Сюда иногда обращались даже лаконские эфоры. Оракулы Ночи в Мегарах и Геи в Олимпии также, без сомнения, были инкубационными, равно как и оракул богини Бризо на Делосе, куда обращались с вопросами относительно мореплавания и рыбной ловли. В Карии в Нисейской деревне близ города Ахараки было святилище Плутона, куда обращались больные; но спали в святилище обыкновенно не сами они, а жрецы, которые потом и лечили их на основании своих сновидений. В киликийском г. Малл был оракул, основанный, по преданию, мифическими предсказателями Мопсом и Амфилохом. В Апулии на холме Дрион был оракул Калханта; вопрошающие приносили ему в жертву черного барана, на шкуре которого потом ложились спать.

Совершенно особого вида был оракул Трофония при г. Лебадия в Беотии. В мифических преданиях Трофоний и брат его Агамед представляются как герои-строители; между прочим, они построили дельфийский храм и по окончании этой постройки были найдены умершими безболезненно в самом храме. Такая смерть, по объяснению древних, была дана им в награду за постройку. По другим преданиям, они построили сокровищницу для царя Гириея и в ней оставили незаметную лазейку, через которую по ночам воровали сокровища; когда же царь, заметив воровство, поставил в сокровищнице ловушку и Агамед попался в нее, то Трофоний, чтобы виновники воровства все-таки остались неоткрытыми, отрубил брату голову, унес с собой и похоронил в Лебадии, но в наказание за убийство был поглощен землею у самой могилы Агамеда. Цицерон отождествляет Трофония с Меркурием, другие смешивали его с Зевсом или присоединяли его имя к имени Зевса как прозвище; однако лебадийские надписи свидетельствуют, что местными жителями Трофоний только почитался рядом с Зевсом Царем, но не отождествлялся с ним. Подробнейшее описание Трофониева оракула дает нам Павсаний, который сам посетил его. В священной роще стояли храмы Трофония, Доброго демона и Доброго счастья. Желавший вопросить Трофония должен был жить здесь несколько дней, купаться в протекавшей через рощу речке и соблюдать чистоту, а также приносить жертвы Трофонию, его детям и другим божествам (Аполлону, Крону, Зевсу Царю, Гере и Деметре-Европе, кормилице Трофония); мясо жертвенных животных служило пищей готовившимся к вопрошанию оракула. При каждом жертвоприношении производились гадания по внутренностям животных с целью узнать, благоволит ли Трофоний принять вопрошающего, но решающее значение имело только гадание при жертвоприношении, совершавшемся в последнюю ночь перед вопрошанием и состоявшем из барана, которого закалывали в честь Агамеда как подземного героя, над ямой, в которую выливалась кровь жертвы. Если при этом жертвоприношении получались благоприятные знамения, то в ту же ночь начинались окончательные приготовления. Два 13-летних мальчика, сыновья лебадийских граждан, отводили вопрошающего к реке, омывали и намазывали маслом. После омовения вопрошающий был отводим жрецами к источникам Забвения и Памяти; из первого он пил воду в знак того, что он должен забыть все, что до сих пор было у него в мыслях, а из второго — для того, чтобы удержать в памяти все, что ему откроется в святилище. Затем он молился перед древним кумиром работы Дедала, показывавшимся только в таких случаях; после молитвы поклонника одевали в полотняный хитон, опоясывали священными повязками, обували в особого рода башмаки и вели к оракулу. На горе за рощей находилось место величиной с небольшой молотильный ток, обнесенное беломраморной стеной, имевшей менее двух локтей вышины; на стене стояли медные обелиски, соединенные между собою медными же цепями. Внутри ограды находилась трещина, обработанная искусственно в виде хлебной печи и имевшая в поперечнике около 4 локтей, а в глубину до 8 локтей. Спустившись через это отверстие по узкой подвижной лестнице вниз, посетитель находил в скале другое небольшое отверстие, через которое ему предстояло проникнуть далее. Он ложился здесь на землю, держа в руках медовые лепешки, и просовывал в отверстие ноги до колен; невидимая сила, подобно водовороту, быстро увлекала его в священное подземелье, где он и получал откровение в каком-либо видении или в словах. Затем та же невидимая сила выбрасывала его обратно через отверстие ногами вперед. Здесь жрецы принимали поклонника, потрясенного всем случившимся и чуть живого от ужаса сажали на седалище Памяти и расспрашивали о виденном и слышанном; затем родные или близкие люди отводили его в святилище Доброго демона и Доброго счастья, где он окончательно приходил в себя. Откровения оракула записывались на досках. Таков рассказ Павсания. Говорят, что гадание у Трофония производило такое сильное впечатление на суеверных и слабых людей, что они надолго оставались мрачными и задумчивыми и даже будто бы не смеялись всю остальную жизнь. По всей вероятности, жрецы умели посредством целесообразных приготовлений приводить вопрошающего в такое состояние, что он не мог отдавать себе точного отчета в видениях, представлявшихся ему в подземном святилище, хотя, конечно, остается неизвестным, какого рода были эти явления и какими средствами они производились. Конечно, жрецы допускали к гаданию только людей верующих; личности сомнительные всегда могли быть устранены посредством неблагоприятных знамений при жертвоприношениях, а те, которые проникали в святилище насильственно и без предварительных обрядов, дорого платили за свою смелость; так случилось с одним солдатом Деметрия Полиоркета, пробравшимся в пещеру с целью грабежа: труп его был найден далеко от входа в пещеру. Оракул Трофония пользовался известностью уже при Крезе, который спрашивал его в числе прочих; затем во время греко-персидских войн Мардоний между прочими оракулами обращался и к нему. Слава его еще более возвысилась после того, как он предсказал фиванцам победу при Левктрах. Во времена Плутарха из многочисленных беотийских оракулов действовал уже один только Трофониев; он существовал, как кажется, еще и во времена Тертуллиана (нач. III в. по Р. X.). Очень может быть, что город Лебадия именно славе своего оракула обязан тем, что во времена римских императоров сделался главным городом всей Беотии.

Под именем νεκρομαντεία разумелись такие оракулы, где вызывались души умерших для того, чтобы давать откровения живым. Еще с глубокой древности была распространена мысль, что дар предсказания не оставляет человека и после смерти и что душу всякого умершего можно вызвать посредством жертв и заклинаний и заставить отвечать на вопросы. Древнейший пример такого рода гадания известен из «Одиссеи»: Одиссей является к входу в подземное царство и вызывает душу фиванского прорицателя Тиресия, чтобы получить от нее предсказание относительно возвращения на родину. Вызов мертвых в таких оракулах, по всей вероятности, был родом обольщения чувств или галлюцинаций, производимых свойствами местности и искусственными средствами, знанием которых обладали состоявшие при оракулах жрецы; при некоторых оракулах, может быть, имела место инкубация, так что души умерших являлись в сновидениях, и таким образом, оракулы этого вида были близко сходны с оракулами сновидений. Такой оракул был при гробнице Тиресия близ беотийского города Галиарт, у источника Тельфуса. Гробницу Тиресия показывали еще во времена Павсания; но оракул тогда уже не существовал, по мнению Плутарха, вследствие того что прекратились пророческие испарения, поднимавшиеся здесь прежде из земли. Отсюда можно заключить, что здесь вопрошающие под влиянием испарений приходили в какое-нибудь особое состояние, которое верующие и объясняли как наваждение Тиресия.

Приношение мертвым. Иллюстрация к «Греческим трагедиям» (1880 г.).

Весьма известный оракул подобного рода был также в Нижней Италии близ г. Кумы, на Авернском озере. По описанию Страбона, озеро это было окружено обрывистыми, поросшими дремучим лесом берегами, вид которых наполнял душу священным страхом; из озера поднимались ядовитые испарения, которые были убийственны даже для пролетавших над ним птиц; эти особенности местности подали повод думать, что здесь находились врата, ведущие в царство мертвых. Весьма распространено было предание, что именно сюда являлся Одиссей. Заведовавшие оракулом жрецы сначала умилостивляли подземных богов молитвами и жертвоприношениями, затем посредством заклинаний вызывали душу того, кто был назван вопрошающим. Души являлись в тумане, как тени, но могли говорить и отвечали на предлагаемые вопросы. Само собой разумеется, что туманные образы, в которых являлись души, и их голоса были производимы жрецами посредством разных искусственных средств. Во времена Страбона оракул уже не существовал, окружавшие озеро леса были вырублены и местность заселена. Известны еще такого рода прорицалища в Феспротии при г. Кихира, при святилище Аида, в Гераклее Понтийской и в Лаконике на мысе Тенар, где также, по верованию древних, находился вход в подземное царство. Были также отдельные заклинатели, которые вызывали душу умерших не под авторитетом какого-либо святилища или культа, а самостоятельно (особенно много было их в Фессалии, считавшейся вообще страной колдовства и чудес); но это было, конечно, только грубое шарлатанство и извращение религиозных верований, каким его и признавали здравомыслящие люди древности.

Глава 2 «ТЕБЯ ВСЕМ СМЕРТНЫМ ХВАЛИТЬ ПОДОБАЕТ»: религиозные праздники и мистерии

В своей повседневной жизни, как государственной, так и частной, эллины очень часто обращались к богам с молитвами, жертвоприношениями и другими религиозными обрядами. Но кроме таких религиозных актов, обусловленных теми или другими ближайшими причинами, наиболее уважаемым божествам посвящались особые, периодически повторявшиеся (ежегодно или раз в несколько лет) дни, в которые в честь их для отвращения их гнева или снискания милости, совершались различные религиозные обряды и в которые люди чувствовали себя в ближайшем общении с данным божеством, чествовали и прославляли его торжественными процессиями, разными зрелищами и т. п. Такие дни назывались у эллинов εορταί. Уже в гомеровские времена, по-видимому, были правильно повторяющиеся праздники; но у Гесиода встречается только упоминание о счастливых и несчастных днях и о посвящении божествам некоторых отдельных дней. В исторические времена количество праздников было весьма значительно. Разумеется, не все праздники совершались одинаково торжественно и не все дни, в которые тем или другим божествам совершались жертвоприношения, считались праздничными, подобно тому как и у нас богослужение совершается и в будни. Значительная часть праздников, в особенности древнейшего происхождения, была посвящена богам, как господствующим в природе силам, от которых зависели перемены времен года, фазы небесных светил, атмосферные явления, урожаи или неурожаи, одним словом, все благоприятные или неблагоприятные для человека явления природы. В других праздниках боги чествовались как устроители и покровители общественного и нравственного порядка, а иногда почитались и вместе в том и другом значении, так как в тех же силах природы древние видели и нравственные существа, то милостивые, то немилостивые к человеку. Далее совершались праздники в воспоминание исторических событий, в которых боги, как казалось, особенно наглядным образом проявили свою силу. Наконец, вследствие общего верования, что умершие люди, пребывая в подземном царстве, имели притязание не только на почетную память в потомстве, но и на дары и жертвы, кроме частных поминок в среде отдельных родов, совершались в память усопших и общественные праздники, при которых, конечно, не были забываемы и боги, правившие в подземном царстве.

Все праздники, имевшие отношение к переменам времен года или состояний погоды и к другим правильно повторявшимся явлениям природы, совершались в такие времена, которые соответствовали их значению. Так, весной почитались божества света и воскресающей жизни природы, преимущественно Аполлон и сестра его Артемида; в следующие затем летние месяцы господствующий в южных широтах Европы зной подавал повод к богослужебным установлениям, имевшим целью отвратить его губительное влияние от людей, животных и полевых плодов; жатва и посев сопровождались празднествами в честь Деметры и других богов-покровителей земледелия, при этом прославлялись благодеяния земледелия и связанной с ним цивилизации; сбор винограда и разные фазы виноделия подавали повод к праздникам в честь Диониса, культу которого, таким образом, была посвящена преимущественно поздняя осень и зима. Каждое отдельное явление сельской, пастушеской или мореходной жизни также сопровождалось религиозными обрядами; а так как эти явления во многих случаях были тесно связаны с определенными временами года (например, начало и конец мореплавания, выгон стад на летний корм и т. п.) и были общими более или менее значительному кругу людей, то и из этих обрядов могли возникать праздники, приуроченные к определенным пунктам в году. Празднества, связанные с мифами или прозваниями божеств, имевшими отношение к явлениям природы, совершались в то время, когда эти явления происходили под греческим небом; праздники, установленные в воспоминание исторических событий, совершались или в самый день события, или в ближайшее к нему время и т. д. Таким образом, время каждого праздника избиралось не по произволу, а определялось теми или другими вескими причинами. Само собою разумеется, что у эллинов случались, кроме того, экстраординарные празднества, не повторявшиеся периодически, а совершавшиеся только однажды, например по поводу победы, получения благоприятных известий и т. п.; особенно много поводов к ним подавали различные радостные события в частной жизни, как, например, рождение, наступление возмужалости, брак, благополучное возвращение из продолжительного путешествия, избавление от серьезной опасности и т. п.

Число государственных праздников в разных государствах Эллады было различно; в Афинах, по свидетельству самих древних, было вдвое больше праздников, нежели в других государствах. Впрочем, и про Тарент говорят, что в эпоху его процветания в нем было более праздников, нежели будней (Страбон).

Еженедельного праздника, соответствовавшего воскресенью у христиан и субботе у евреев, у греков и римлян не было. Зато отдельные дни месяца у греков были специально посвящены тем или другим божествам, хотя не везде одним и тем же; эти дни не считались праздниками, но в них и государствами, и частными лицами совершались жертвоприношения (иногда, правда, очень незначительные) тем божествам, которым они были посвящены. Причиной посвящения были обыкновенно какие-либо события из жизни богов (например, рождение и пр.), связанные с данными днями. Первый день месяца был посвящен всем богам вообще, но кроме того, нескольким в отдельности, именно богу света Аполлону, богине луны Гекате и Гермесу; второй день посвящался, по крайней мере в Афинах, доброму демону, третий — Афине Тритогенее; ей же был посвящен пятнадцатый день; четвертый день был посвящен Гермесу или Гераклу, пятый — хтоническим божествам, шестой — Артемиде, как день ее рождения, а седьмой по той же причине Аполлону. Восьмой день принадлежал Посейдону, а в Афинах, кроме того, Тесею, девятый — Гелиосу и Рее, двадцатый — снова Аполлону. Последний день посвящался опять Гекате, в честь которой вечером этого дня выставляли так называемые Εκατη δείπνα на перекрестках, где стояли ее изображения или алтари. Три последних дня месяца были специально посвящены усопшим и подземным богам и считались в государственном и частном быту тяжелыми. В такие дни воздерживались по возможности от всяких дел и предприятий и все общественные дела приостанавливались; в Афинах в эти дни производился только суд по делам об убийствах. Кроме того, были и другие торжественные дни, иногда соединявшиеся с праздниками (например, в Афинах — Плинтерии). Указаний относительно посвящения божествам остальных дней месяца не сохранилось.

Праздничное время носило название «священномесячия», ίερομηνία, хотя бы продолжалось лишь несколько дней или даже один. В продолжение иеромении останавливались все государственные и частные дела, за исключением необходимейших или относившихся к самому празднику, для того чтобы ничто не нарушало всеобщего мира и праздничного настроения. Для таких праздников, которые были посещаемы иностранцами, как, например, для Олимпийского и других общеэллинских, объявлялось через особых вестников священное перемирие (εκεχειρία), иногда на довольно продолжительное время. Например, по свидетельству греческой надписи, перемирие для празднования великих и малых Элевсиний в Афинах продолжалось по 55 дней.

Способы празднования были различны, смотря по значению праздника. Вообще можно сказать, что главными актами, с которых начинался праздник, были жертвоприношения и другие богослужебные обряды, которыми люди исполняли свой долг относительно божества и которые сопровождались иногда песнями, процессиями, играми и т. п. Затем обыкновенно начиналось веселье, пляски и пиршества, при которых забывалась обыкновенная простота и скромность повседневной жизни; были, правда, печальные праздники, которые ознаменовывались только прекращением всех обыденных дел и даже постами и воздержанием от удовольствий; но таких было немного, в большинстве же случаев праздники были временем отдыха,[41] веселья и всевозможных удовольствий, в которых принимали участие и женщины, покидавшие затворничество своей будничной жизни; дети освобождались на праздники от учебных занятий, рабы избавлялись от работ, а в некоторые праздники даже пользовались равенством со своими господами или услугами со стороны последних; и, подобно тому как враждующие народы в дни общих праздников прекращали военные действия, так и по гражданским законам в такие дни узники освобождались от оков, должники — от судебного преследования со стороны кредиторов и т. п., для того чтобы никто не встречал препятствия к участию во всеобщей радости и веселье.

Праздники в честь богов, культ которых был признаваем государством, совершались за счет государственной казны и были урегулированы законами. Ближайшее заведование ими принадлежало магистратам (отдельным лицам или целым комиссиям), постоянным или временным.

С течением времени праздники у греков становились все многочисленнее и роскошнее, но эта внешняя роскошь далеко не может служить доказательством увеличения религиозности народа; напротив, на то, что не было непременной принадлежностью культа, а служило только к украшению праздника, стали смотреть как на главное и существенное, на праздники стали стекаться не ради почтения к божеству, а ради торжественных процессий, игр и других зрелищ или для участия в праздничных пиршествах. Собственно религиозных наставлений, проповедей и т. п. при праздниках, как вообще при всех религиозных актах, у эллинов не было, и все то, что приходилось видеть и слышать присутствующим на праздниках, имело скорее эстетическое влияние на них, нежели религиозное.

Древнейшая религия, состоявшая в обожении сил и явлений природы, должна была обращать большое внимание на течение небесных светил, особенно солнца и луны, на смену времен года и пр. и наблюдать, чтобы религиозные торжества происходили периодически именно в те времена года, с которыми они были связаны первоначально. Страх перед гневом богов требовал, чтобы жертвоприношения и другие богослужебные обряды совершались именно в те дни, в которые божества, по народному верованию, ожидали их, тем более что в каждом месяце определенные дни были посвящаемы определенным божествам. Даже суеверие, издревле различавшее счастливые и несчастные дни для всяких занятий обыденной жизни, требовало большой точности во времяисчислении. Оракулы наблюдали за тем, чтобы жертвоприношения и празднества совершались в определенные месяцы, и за упущения налагали штрафы. Огромное большинство названий месяцев в календарях разных греческих племен и государств было заимствовано от божеств или таких праздников, которые совершались в эти месяцы. Наконец, следует отметить еще, что во многих государствах жрецы или магистраты по делам культа были эпонимами года. Все это указывает на тесную связь, в которой времяисчисление греков стояло с их религиозными учреждениями, а эта связь издревле заставляла их обращать большое внимание на точное урегулирование времяисчисления.

Само собою разумеется, что усовершенствование календаря шло медленно, с постепенным развитием астрономических и математических знаний. В древнейшие времена довольствовались, особенно в земледельческом быту, приблизительными определениями времени по восхождению и захождению небесных светил, состоянию растительности, перелету птиц и т. п. признакам. Гесиод советует начинать жатву при восходе Плеяд, пахоту — при захождении их или когда слышен будет крик журавлей. Уже гомеровские поэмы неоднократно упоминают о годах. Так как течение и фазы луны весьма легко поддаются наблюдению и прежде всего должны были обратить на себя внимание, то летосчисление по лунным месяцам и годам вошло у греков во всеобщее употребление и за весьма немногими исключениями сохранилось до времен христианства.

Лунный, или синодический, месяц (от новолуния до новолуния) имеет 29 дней 12 часов 44 минуты 3 секунды, стало быть, лунный год состоит из 354 дней 8 часов 48 минут 36 секунд и разнится от солнечного (заключающего в себе 365 дней 5 часов 48 минут и 17,8 секунды) на 10 дней и 21 час без нескольких секунд. Но точное исчисление минут и секунд при несовершенных средствах наблюдения могло быть сделано лишь весьма медленно, в течение многих веков. Первоначально довольствовались приблизительным определением лунного месяца в 29 или 30 дней и лунного года в 354 дня, но этот год так значительно отставал от солнечного, что уже по истечении короткого промежутка времени месяцы и праздники перестали бы соответствовать тем временам года, на которые они приходились первоначально. Поэтому явилась надобность найти способы возможно точного согласования или уравнения лунных годов с солнечными, и этот вопрос в течение многих веков занимал греческих астрономов. Обычный способ согласования состоял в том, что от времени до времени к обыкновенному лунному году прибавлялся тринадцатый вставной месяц, так что год имел тогда 384 дня. Первоначально прибавляли этот месяц к каждому третьему году. Несколько более точный способ уравнения приписывается афинскому законодателю Солону: он установил, говорят, восьмилетний цикл, в котором вставной месяц прибавлялся в каждом 3, 5 и 8-м году. Во времена Геродота этот способ уравнения лунных годов с солнечным был общепринятым у эллинов, и Геродот уже отмечает его несовершенство сравнительно с египетским солнечным календарем: «Египтяне, — говорит он, — поступают лучше, нежели эллины; ибо эллины по истечении 2-х лет для согласования летосчисления с временами года прибавляют вставной месяц, а египтяне, считая 12 месяцев по 30 дней, ежегодно прибавляют сверх этого числа по 5 дней и круговорот времен года совершается у них в одно и то же время». Впоследствии греческие ученые или старались усовершенствовать октаэтериду Солона (Клеострат, Евдокс, Эратосфен и др.), или вводили новые системы уравнения. Так, современник Перикла Метон в 432 г. обнародовал новый способ уравнения, состоявший из 19-летнего цикла с семью вставными месяцами; этот способ во времена Диодора был уже в употреблении в большинстве греческих государств. В 330 г. астроном Каллипп, друг Аристотеля, обнародовал цикл из 76 лет, состоявший собственно из 4 Метоновских циклов, по истечении которых нужно было пропускать (не считать) один день. Еще более точный способ уравнения был предложен около 126 г. до Р. X. астрономом Гиппархом: его цикл состоит из 304 лет и относится к Каллипповскому так же, как последний к Метоновскому, т. е. есть не что иное, как четыре Каллипповских цикла, по истечении которых следовало пропускать один день. Эти циклы как слишком большие и сложные, как кажется, не были приняты греческими государствами для постоянного употребления. По-видимому, государства предпочитали в случаях замеченной неисправности календаря убавлять по одному или по несколько дней или прибавлять их и затем снова пользоваться обычными способами уравнения.

По словам Плутарха, еще Солон заметил, что конъюнкция луны с солнцем не совпадает с концом последнего (30-го) дня месяца, а происходит в течение этого дня, и что, таким образом, часть дня до конъюнкции относится к старому месяцу, а часть после конъюнкции — к новому. Но так как нельзя было начинать новый месяц с средины дня, то в календарях чередовались месяцы в 30 дней и в 29; в последних конечный день приходился до конъюнкции; первый день месяца всегда назывался «новолунием», хотя бы приходился и после действительного новолуния. Деления времени на недели с особыми названиями для каждого дня у греков не было.

Таковы были общие принципы греческого времяисчисления. Но в нем, как и во всех других проявлениях жизни, замечается стремление отдельных племен и государств к обособленности и самостоятельности: следуя этим принципам, каждое государство, а в некоторых странах (например, в Фокиде, Локриде, Фессалии) даже отдельные города или мелкие племена имели свои особые календари, различавшиеся друг от друга временем начала года, названиями месяцев, иногда системой уравнения и пр. Нужно заметить, что у древних авторов встречается очень мало сведений об этих местных календарях, за исключением аттического и македонского; в последнее время данные для их изучения значительно пополнились благодаря множеству вновь открытых надписей, но все еще далеки от желанной полноты и точности, так что лишь немногие календари могут быть названы окончательно восстановленными.

Что касается начала года, то им служило обыкновенно первое новолуние после солнцестояний или равноденствий. Так, например, в Афинах год начинался после летнего солнцестояния (около средины июля, так что первый месяц их года соответствовал приблизительно 2-й половине июля и 1-й августа), в Спарте — после осеннего равноденствия, в Беотии — после зимнего солнцестояния, в Мегариде — после весеннего равноденствия и т. д. Названия месяцев, как уже было замечено, в огромном большинстве случаев были заимствованы от имен или прозвищ богов или от какого-либо праздника, приходившегося на данный месяц. Можно предполагать, что первоначально у эллинов было четыре разных календаря: эолийский, северо-дорический, южно-дорический и ионический, и что из этих прототипов путем постепенных изменений названий месяцев развились местные календари племен и государств, которые в исторические времена были чрезвычайно разнообразны. Названия месяцев в ионических календарях оканчивались обыкновенно на — ίων, а в других группах на — ων, хотя были в этом отношении и исключения. В некоторых государствах, преимущественно союзных (например, у ахейцев, в Фокиде, Локриде и пр.), были в употреблении упрощенные календари, в которых месяцы различались просто по счету. Вставные месяцы обыкновенно помещались в конце первого или второго полугодия и назывались именем последнего месяца данного полугодия с прибавлением δευτεροη или υστεροη.

В нижеследующей таблице сопоставлены с юлианским календарем наиболее известные календари из разных групп и, кроме того, календарь македонский, который после Александра Великого был принят весьма многими азиатскими городами.

Сутки у древних начинались с заката солнца, так что состояли из ночи и следующего дня. Деление дня и ночи первоначально было только приблизительное; части дня различались по положению солнца, ночи — по течению звезд. Гомер знает деление дня на 3 части: заря, или утро, полдень и вечер. Впоследствии число таких делений было гораздо больше; чаще всего ночь делилась на три части, а день — на четыре. Выражение περί αγοραν πληθουσαν, употреблявшееся в городском быту для обозначения времени от позднего утра (приблизительно с 9 часов) до полудня, было заимствовано от того, что в эти часы рыночная площадь была особенно переполнена народом. Философу Анаксимандру приписывается изобретение солнечных часов, но во всеобщее употребление разделения суток на часы стало входить только после Александра Великого. При этом различались часы равноденственные, из которых каждый составлял 1/24 суток и таким образом был равен нашему часу, и часы обыкновенные, из коих каждый представлял собою 1/12 действительного дня и действительной ночи в продолжение целого года, так что летом дневные часы были длиннее, ночные — короче, а зимою наоборот. Для измерения времени употреблялись обыкновенно водяные часы.

Одной определенной эры для летосчисления во всей Элладе не было, и этим в значительной степени затрудняется ее хронология. Историки сперва вели летосчисление по поколениям, полагая по 3 поколения на столетие, затем по царям, жрецам или ежегодно сменявшимся магистратам, бывшим эпонимами года.

Сицилийский историк Тимей, живший во 2-й половине IV и 1-й половины III в., первым ввел летосчисление по Олимпиадам, т. е. четырехлетним промежуткам времени от одного Олимпийского праздника до другого, причем исходным пунктом был праздник 776 г. до Р. X., когда впервые был записан победитель в беге. С тех пор в Олимпии велся полный список победителей, хранившийся в гимнасии; всего было 293 Олимпиады до 394 г. по Р. X., когда Олимпийские игры по указу императора Феодосия были уничтожены. По примеру Тимея вели счет по Олимпиадам Полибий, Диодор, Дионисий Галикарнасский и др. Кроме того, в позднейшую эпоху в разных государствах было много местных эр, которые узнаются преимущественно из надписей.

Обозрение праздников отдельных местностей Эллады мы начнем с четырех национальных празднеств, совершавшихся в Олимпии, Дельфах, Немее и на Коринфском перешейке (Истме). Первоначально все эти празднества, без сомнения, имели лишь местное значение[42] и только с течением времени, благодаря особым благоприятным обстоятельствам, возвысились до того общеэллинского значения, которым пользовались в исторические времена. Происхождение всех их кроется во мраке доисторической эпохи (хотя в гомеровских поэмах они не упоминаются), но своим возвышением до общенационального значения все они обязаны дорийцам и в особенности спартанцам: законодателю спартанскому Ликургу вместе с Ифитом элейским приписывается то устройство Олимпийского праздника, которое соблюдалось в исторические времена. Спартанцы же были главными виновниками низвержения коринфских и сикионских тиранов, с которым тесно связано возобновление Истмийских и Немейских празднеств. Само собой разумеется, что первоначально главной целью этих праздничных собраний было почитание того божества, которому была посвящена данная местность; но гимнические и другие состязания, издавна устраивавшиеся в честь божеств во время этих праздников, постепенно приобрели столь выдающееся значение, что стали считаться существеннейшею частью празднества, так что именно благодаря им эти четыре праздника возвысились до значения общеэллинских и до того небывалого блеска, которого сами по себе они никогда бы не имели. Древнейшим состязанием, по крайней мере в Олимпии, был бег взапуски на стадии, но к нему постепенно, начиная с VII в. до Р. Х., присоединялись различные другие виды состязаний, разнообразие которых явилось следствием более строгого разделения состязающихся по возрастам (на детей, безбородых, мужей и т. д.), введения различных изменений и комбинаций в самые состязания, допущения разных видов бега на колесницах и т. п. Затем кроме гимнических и конных состязаний были введены музыкальные (которые, впрочем, в Дельфах были установлены раньше других состязаний и долгое время были единственными), поэтические и т. п., так что эта часть праздника приобретала все большее и большее развитие и блеск и стала привлекать участников и зрителей, не только из собственно Эллады, но и из малоазийских, сицилийских и южноиталийских колоний. Большинство государств Эллады отправляло священных послов для участия в этих праздниках. Масса публики съезжалась не только из любопытства и жажды к зрелищам, но и по торговым делам, так как здесь благодаря стечению народа происходила весьма оживленная торговля всякого рода товарами. Ораторы, поэты и философы приезжали сюда публично читать свои произведения, художники выставляли напоказ свои произведения (Плиний говорит даже о настоящих состязаниях живописцев (certamen picturae) в Коринфе и Дельфах), государства обнародовали и выставляли во всеобщее сведение договоры и другие важные грамоты, одним словом, эти празднества служили для эллинов весьма важными объединяющими центрами, и во время их била ключом общеэллинская жизнь, заставлявшая забывать хоть на время всю ту многообразную рознь, от которой эллины так много страдали. Победа на них считалась величайшим счастьем и ценилась чрезвычайно высоко. Все сказанное в наибольшей мере относится к Олимпийскому празднеству, которое далеко превосходило остальные блеском, великолепием и многочисленностью собиравшейся публики. Самый блестящий период празднеств, естественно, совпадает со временем наибольшего могущества и процветания Эллады, т. е. относится к V в. до Р. X.; но еще и в римские времена пользовались они большим значением и уважением и продолжались до IV в. по Р. X.: Олимпийские игры были прекращены в 394 г. по распоряжению императора Феодосия, Истмийские упоминаются в последний раз при императоре Юлиане.

Подробности относительно состава, условий и хода состязаний на разных празднествах известны нам далеко не в одинаковой степени. Об Олимпийских играх мы знаем гораздо более, нежели о других, но имеем право думать, что в общем между ними было большое сходство, так что по Олимпийским играм можем заключать и о других, помня только, что последние значительно уступали Олимпийским в блеске и великолепии.

Он получил свое название от местности, в которой совершался, именно Олимпии, в Писатиде, одной из областей Элиды. Учреждение его приписывается разным мифическим героям, преимущественно Пелопу или Гераклу. Причиной того, что некоторые признавали Пелопа основателем праздника, служили высокие почести, воздававшиеся ему в Олимпии: по словам Павсания, здесь почитали его настолько выше других героев, насколько Зевса выше богов; считать же Геракла учредителем праздника побудило, вероятно, участие в нем дорийцев, переселившихся в Пелопоннес, по преданию, под начальством потомков Геракла — Гераклидов. Затем праздник, как кажется, на некоторое время совершенно прекратился, именно до воцарения в Элиде царя Ифита, современника спартанского законодателя Ликурга. По словам Павсания, в то время Пелопоннес был раздираем междоусобицами; Ифит, обратившись к оракулу с вопросом о средствах к умиротворению раздоров, получил совет возобновить Олимпийский праздник и учредить в Олимпии культ Геракла, до того времени считавшегося там враждебным героем. Ифит, пригласив Ликурга к участию в исполнении этого совета, вместе с ним составил устав священного перемирия, по которому во время праздника должны были прекращаться все враждебные действия против участвующих в нем, а вся область, в которой лежало святилище, как принадлежавшая богу и состоявшая под особым его покровительством делалась неприкосновенной для всех участников праздника, и все отправлявшиеся на него имели право свободного прохода даже через неприятельскую страну; в священную область никто под страхом проклятия не смел вторгаться вооруженною силою; дружественные войска, имевшие надобность пройти через нее, отдавали свое оружие на границе и получали его обратно при выходе из области. При наступлении времени праздника элейцы через послов оповещали о нем все греческие государства; в случае забвения каким-либо государством экесирии они имели право налагать на него денежный штраф и до уплаты его не допускать государство к участию в празднестве; это право было однажды применено к спартанцам.

Таков был устав перемирия, приписываемый Ифиту и Ликургу; он был начертан на медном диске, еще во времена Павсания (II в. по Р. X.) хранившемся в олимпийском храме и представляющем собою древнейший из известных нам греческих эпиграфических памятников. При входе в храм стояла статуя Ифита, увенчиваемая олицетворенной Экесирией. Хотя личности Ифита и Ликурга не могут быть названы вполне историческими, однако в предании об установлении экесирии можно признать достоверным участие Спарты и приобретенное ею влияние на играх; это был единственный случай расширения сферы ее влияния в Пелопоннесе мирным путем, а не силою оружия.

Мы не можем, конечно, шаг за шагом проследить постепенное возрастание значения Олимпийского праздника; во всяком случае в те времена, от которых до нас дошли более точные сведения, он является уже общеэллинским, большинство государств Эллады принимало в нем участие посредством посылки феорий, участники состязаний и зрители стекались отовсюду.[43]

А. Дюрер. Битва кентавров с лапифами.

Со времени возобновления Олимпийский праздник был пентетеридой, т. е. совершался через каждые четыре года (в начале и средине 8-летнего цикла из 99 лунных месяцев, распадавшегося на две неравные половины из 50 и 49 месяцев); он происходил в первое полнолуние после летнего солнцестояния и во времена своего высшего развития продолжался 5 дней. Местом праздника была Αλτί, священная местность на берегу р. Алфей, при впадении в нее ручья Кладея; из окрестных высот одна называлась Олимпом, другая, чаще упоминаемая, — холмом Крона. Священная дорога в 300 стадий длиной соединяла эту местность с городом Элидой. Αλτί была окружена стеной и застроена многочисленными святилищами, из которых кроме храма Зевса особенно замечательны были храмы Геры и Матери богов, кроме того, множеством алтарей, посвященных разным богам и героям, сокровищницами, в которых хранились вклады разных государств, и пр. Главный храм Зевса, построенный в V в. до Р. X. элейским архитектором Либоном, представлял собой прекрасное создание дорического стиля, хотя и не столь совершенное, как афинский Парфенон. Он имел 200 олимпийских футов длины, 86 футов ширины и 67 футов высоты. Крыша, состоявшая из мраморных плит, отделанных наподобие кирпичей, была украшена по углам стоявшими на треножниках позолоченными котлами, а на верху фронтона — позолоченной же статуей Ники-Победы. Рельеф переднего фронтона, работы художника Пэония, изображал Пелопа с Иномаем, готовых вступить в состязание, а на заднем фронтоне представлен был художником Алкаменом бой лапифов с кентаврами на свадьбе Пирифоя; на фризах передней и задней сторон храма изображены были подвиги Геракла. Внутри храма находилась колоннада, поддерживавшая галерею, с которой можно было смотреть на колоссальную статую Зевса, великолепное создание знаменитого Фидия. Бог был представлен в том величественном и могущественном виде, в котором он изображен в «Илиаде»:

Он сидел на троне из древесины кедра, обделанном эбеновым деревом и богато украшенном золотом, слоновой костью и драгоценными камнями. Лик его и обнаженные руки, ноги и грудь были из слоновой кости, волосы и борода — из чистого золота, глаза из драгоценных камней; из золота же был сделан украшенный изображениями животных и цветов плащ, ниспадавший с левого плеча на нижнюю часть тела бога, и обувь; на правой руке бог держал статую Победы из слоновой кости и золота, а в левой — скипетр, расцвеченный разными металлами и украшенный наверху золотым орлом. О силе впечатления, производимого этой статуей, одним из величайших созданий греческой пластики, свидетельствуют, между прочим, следующие слова Диона Хрисостома (I в. по Р. X.): «Кто станет пред этим образом, тот забудет обо всем, что огорчает и терзает человеческую жизнь». Неудивительно, что храм, вмещавший в себе такое сокровище, был предметом славы и гордости для всех эллинов, и что тот, кто не видал Олимпийского бога, считался несчастным.

Перед святилищами Пелопа и Геры, на одинаковом от обоих расстоянии, возвышался главный алтарь Зевса, подробно описанный Павсанием. Он был устроен, по одним сказаниям, Гераклом Идейским, по другим — местными героями, жившими на два поколения позже Геракла. Нижняя ступень его была каменной и имела 125 греческих футов в окружности; к ней вели с двух сторон каменные лестницы. На этой ступени возвышалась остальная часть алтаря, состоявшая из золы жертвенных животных, смешанной с водой реки Алфей, и имевшая 32 фута в окружности; к ней также вели лестницы. Высота всего сооружения достигала 22 футов. На нижней ступени были сжигаемы части жертвенных животных, кроме бедер, которые предавались сожжению на вершине алтаря. Вход на вершину был дозволен только мужчинам, тогда как на нижнюю ступень могли всходить и женщины, и девицы. Для сожжения частей жертвенных животных употреблялись исключительно дрова из белого тополя, так как, по преданию, сам Геракл употребил их для сожжения первой жертвы в Олимпии.

Г. Моро. Зевс и Семела. Холст (1896 г.).

Кроме торжественных жертвоприношений во время праздника, элейцы регулярно, по разу в месяц, приносили жертвы на всех алтарях богов и героев. Жертвоприношениями заведовали так называемые θεηκολοί (по Павсанию один, по надписям — несколько); кроме них упоминаются: 2 или 4 μαντενη, избиравшиеся из родов Клитиадов и Иамидов для гадания по внутренностям жертвенных животных, и др. Этот персонал, по свидетельству надписей, избирался на две смены: на праздник и на промежуток между двумя праздниками, так что одни служили только один месяц, другие — 3 года и 11 месяцев; такая неравномерность службы легко объясняется тем, что во время праздника дел было несравненно более, нежели в промежуточное время.

Олимпийский праздник распадался на две главные части — священнодействия и состязания; хотя первые, собственно говоря, составляли существенную часть праздника, а вторые служили только его украшением, но, очевидно, первые в самих эллинах возбуждали гораздо менее интереса, нежели состязания, и потому очень мало нам известны. Разумеется, главные жертвы были приносимы Зевсу не только распорядителями праздника и феорами других государств, но и участниками состязаний и зрителями; при этом, конечно, не были забываемы и другие боги и богини. Жертвоприношение Зевсу совершалось в первый день праздника, а со второго дня начинались состязания, сначала мальчиков, а затем взрослых.

Первым состязанием, быть может, даже единственным в течение нескольких Олимпиад, был бег на стадии, имевшем 600 греческих футов длины. Для каждого отдельного бега избирались по жребию из общего числа участников 4 лица, которые и должны были пробежать взапуски весь стадий перед глазами судей, сидевших на возвышенном полукружии у конца стадия; победители на этих отдельных бегах состязались потом друг с другом, и одержавший победу на окончательном состязании получал награду. Конные ристания введены были в Олимпии с 25 Ол. (680 г. до Р. X.); сначала состязались только колесницы, запряженные четверкой взрослых лошадей, которые должны были 12 раз обогнуть ипподром, что составляло 24 стадия; с 93 Ол. (408 г.) введены были состязания парных колесниц.

К участию в состязаниях допускались только граждане эллинских государств, безукоризненной нравственности и не старше определенного возраста; варвары и рабы допускались только как зрители, но не могли участвовать в жертвоприношениях и состязаниях. Замужние женщины не допускались в качестве зрительниц и даже под страхом казни не могли переступать границу священной рощи в дни состязаний; в виде единственного исключения была допущена в качестве зрительницы элейская жрица Деметры Хамины, имевшая даже особое почетное место; девицам присутствие на состязаниях не возбранялось.

По окончании состязания элланодики («эллинские судьи») вручали победителю пальмовую ветвь и приказывали вновь предстать перед ними в день торжественной раздачи наград. Победителем признавался и тот атлет, против которого не решался выступить ни один противник. Наградой победителю на всех национальных праздниках служили венки. В Олимпии венки стали даваться в награду с 7-й Олимпиады; они делались из ветвей дикой маслины, по преданию, впервые посаженной здесь Гераклом; ветви срезал золотым ножом элейский мальчик благородного происхождения, имевший еще в живых обоих родителей; венки, украшенные белыми повязками, выставлялись сначала на медном треножнике, а позднее — на драгоценном столе работы художника Колота, в притворе храма Зевса. В день торжественной раздачи наград, при вручении каждому победителю венка, глашатай провозглашал во всеуслышание его имя и родину. Затем победители отправлялись в так называемое δωδεκαθεον для жертвоприношений на 6 алтарях, из которых каждый был посвящен двум богам. При этом раздавались победные песни и старинный, сложенный Архилохом гимн в честь Геракла и его родственника Иолая:

Празднества в Олимпии заканчивались торжественным пиром, который элейская община давала победителям.

После Олимпийского праздника второе место по блеску и значению занимал Пифийский, совершавшийся после 1-й Священной войны в Киррейской равнине близ Дельф, у подошвы Парнаса. Начало его восходит к глубокой древности (по преданию древних, музыкальные состязания в Дельфах установлены самим Аполлоном после победы его над драконом Пифоном), но ранее упомянутой войны он совершался в самих Дельфах под надзором дельфийских жрецов раз в 8 лет и сопровождался только состязаниями кифаредов, т. е. певцов под аккомпанемент кифары, исполнявших пэан в честь Аполлона. После взятия Кирры в 590 г. до Р. X. члены дельфийской амфиктионии, ведшие войну против этого города, устроили на его земле, посвященной Аполлону, Пифийский праздник, на котором к состязанию кифаредов были прибавлены состязание в игре на флейте и в пении под ее аккомпанемент, гимнические и конные, а в награду победителям были выданы ценные предметы. Период праздника был при этом оставлен прежний, т. е. восьмилетний, но уже при втором праздновании в 582 г. до Р. X. он был изменен на четырехлетний, каковым и остался на все будущее время. С тех пор он совершался в каждый 3-й год Олимпиады в дельфийском месяце Βουκατίος, соответствовавшем аттическому Метагитниону; кроме того, ежегодно совершались в то же время малые Пифии. Заведование праздником с 590 г. перешло к амфиктионам, которые назначали и судей состязаний. При втором праздновании были отменены ценные призы, вместо которых стали раздаваться венки. Они делались из ветвей священного лавра, росшего в Темпейской долине, куда за ними отправлялась торжественная процессия; ветви, как в Олимпии, срезал золотым ножом мальчик благородного происхождения, имевший в живых обоих родителей. Впоследствии обычай отправляться за лавровыми ветвями, указывавший на древнюю религиозную связь Дельф с Фессалией, как кажется, был оставлен. Кроме венка победителям на Пифийских состязаниях давались яблоки и разрешалась постановка статуй.

Гимнические и конные состязания в общем соответствовали Олимпийским, но всегда занимали здесь второе место после музыкальных, между которыми на первом плане стояло исполнение так называемого Пифийского νομοη, т. е. композиции, составленной по определенной схеме и исполнявшейся на флейте одним солистом с аккомпанементом нескольких других музыкантов. Νομοη состоял из 5 частей и должен был представлять борьбу Аполлона с Пифоном и победу над ним.

Вообще Пифийские состязания впоследствии были очень разнообразны. По словам Плутарха, за присоединением трагических состязаний к существовавшим прежде агонам флейтистов, кифаристов и кифаредов, как бы в открытую дверь ворвалась целая толпа всевозможных музыкальных и словесных состязаний.

Он совершался на Истме (Коринфском перешейке), первоначально в честь Меликерта, несомненно финикийского божества, которое эллины называли также Палемоном и ставили в генеалогическую связь с туземными героями; позднее культ Меликерта, установленный, вероятно, жившими некоторое время на Истме финикийскими колонистами, отступил на задний план перед культом ионического Посейдона, введенным здесь, по преданию, афинским героем Тесеем, которому приписывается и учреждение состязаний при этом празднике. Святилище Посейдона находилось в сосновой роще у Схинунтской бухты. После переселения дорийцев в Пелопоннес Истм принадлежал коринфянам, которые и заведовали праздником в исторические времена (после разрушения Коринфа Муммием в 146 г. до Р. X. заведование праздником на время перешло к сикионцам, но впоследствии, по возобновлении Коринфа, было возвращено его жителям); но афиняне всегда занимали выдающееся положение между участниками празднества (напротив, элейцы были устранены от всякого участия в празднике). Во время тирании Кипселидов праздник не совершался, но затем в 582 г. был возобновлен и с тех пор совершался через каждые 2 года, вероятно, весной каждого 2-го и 4-го года Олимпиады. Состязания были гимнические, конные, музыкальные и поэтические. Победители получали первоначально венок из сосновых ветвей, потом — из сельдерея (selinon), а в римские времена опять сосновый.

Он совершался в Немейской долине, в области города Клеон в Арголиде. Первоначально он был установлен, по преданию, аргосцами во время похода Семерых против Фив, в память малютки Офельта или Архемора (сына немейского царя Ликурга), умершего от укуса змеи и принимаемого нынешними учеными-мифологами за символ растительности, вымирающей под влиянием зимних холодов или летнего зноя. Таким образом, праздник имел печальный характер; впоследствии он пришел в упадок и только в 573 г. до Р. X. был возобновлен дорийцами уже в честь Зевса, причем были установлены и состязания по образцу Олимпийских. К участию в празднике приглашались все дружественные государства, преимущественно, конечно, дорические, но до общеэллинского значения праздник возвысился лишь постепенно, подобно Олимпийскому. Зевсу был воздвигнут великолепный храм со священной рощей, развалины которого отчасти сохранились до наших времен. Праздник был триетерический, т. е. совершался через каждые два года летом, во 2-м и 4-м году Олимпиады. Кроме того, во времена Павсания были зимние Немеи, но это был, по-видимому, местный аргосский праздник, а не общеэллинский.

К. Хааг. Афинский Акрополь. Холст (ок. 1890 г.).

Есть основание предполагать, что местный праздник совершался ежегодно. Заведовали праздником первоначально клеонейцы, в области которых лежало святилище, но около 460 г. до Р. X. аргосцы отняли у них заведование святилищем и праздником. Ближайшие подробности относительно устройства праздника неизвестны; состязания на нем были не только гимнические и конные, но и музыкальные, по крайней мере в позднейшие времена. Особенно славились лица, которые одерживали победу на Немейском празднике после побед на трех других. Наградой победителям сначала служил масличный венок, а после Персидских войн, в честь погибших во время них, — венок из сухого сельдерея, считавшегося в древности печальным растением.

Обратимся теперь к ознакомлению с важнейшими праздниками, совершавшимися в отдельных греческих государствах. Их обозрение естественнее всего начать с Аттики, о религиозной жизни которой мы имеем больше сведений, а расположить его удобнее всего во временной последовательности, по месяцам аттического года. При этом, конечно, мы обратим внимание только на более важные праздники.

Первый месяц аттического года первоначально назывался Κρονίων, а в исторические времена Εκατομβαίων. Это последнее название произошло, без сомнения, от праздника Εκατομβαία в честь Аполлона, хотя о существовании такого праздника в самой Аттике нет прямых указаний. Праздник Κρονία (в честь Кроноса), от которого происходило древнейшее название месяца, по преданию, был учрежден Кекропом и совершался 12-го числа; при нем праздновалось окончание уборки полевых хлебов и устраивались пиры, при которых, между прочим, господа угощали своих рабов, потрудившихся при жатве. В этот праздник, по-видимому, приносились только бескровные жертвы.

16-го числа совершался праздник Συνοίκεσία, или Συνοίκία, в честь Афины, в память Тесеева соединения двенадцати аттических общин в одно государство (синойкизм). В этот праздник совершалось жертвоприношение богине мира (Είρηνη), которое в V в. было бескровным; но во 2-й половине IV в., по свидетельству надписей, содержащих в себе счеты сумм, вырученных от продажи шкур животных, принесенных в жертву в важнейшие праздники, богине Мира приносились большие кровавые жертвы. Вслед за жертвоприношением богине Мира в надписях упоминается жертвоприношение египетскому богу Аммону, культ которого распространился в Элладе главным образом благодаря славе его прорицалища.

28-го числа, в день рождения богини, покровительницы города Афины Полиады, совершался один из важнейших аттических праздников — Παναθηναία в честь этой богини. Учреждение его относится к доисторическим временам и приписывалось Эрихтонию. Первоначально праздник, по свидетельству Павсания, назывался просто Афинеи, а название Панафиней получил со времени Тесеева синойкизма. Он совершался издревле ежегодно, но со времени Писистрата раз в четыре года, в 3-м году каждой Олимпиады, праздновался с особым блеском и пышностью. Великие Панафинеи продолжались несколько дней.

Музыкальные состязания рано вошли в состав Панафинейского празднества. Еще Писистратом было установлено, чтобы рапсоды исполняли на великих Панафинеях гомеровские поэмы в определенном порядке и очереди; Перикл присоединил состязания флейтистов, игроков на кифаре и певцов с аккомпанементом кифары; эти состязания происходили в специально для них построенном здании. Наградами за победы в музыкальных состязаниях служили золотые венки и денежные призы (до 600 драхм), а первому и второму победителям в гимнических и конных состязаниях — масло от священных олив в весьма значительном количестве, в изящных, украшенных рисунками сосудах; награда за победу в гонке триер, назначавшаяся филам, а не отдельным триерархам, состояла в известной сумме денег, часть которых отделялась для жертвоприношения Посейдону.

Афина Паллада. Мрамор (II в.). Эта статуя — копия знаменитой статуи Фидия, стоявшей на Парфеноне.

Самую важную и блестящую часть праздника составляла происходившая 28-го числа торжественная процессия, в которой богине приносился пеплос, роскошная одежда для статуи, вытканная избранными афинскими гражданками, по одобренному советом (позднее судебной палатой) проекту. Работу начинали за 9 месяцев до Панафиней, в последний день месяца Пианопсиона, посвященный Афине Работнице, избранные девочки-аррефоры. На шафранном фоне ткани изображалась битва с гигантами; где Афина является победительницей диких и враждебных богам сил, а также славные деяния из отечественной истории, где сыны Афин являли себя достойными славы своих предков. Этот пеплос развешивался в виде паруса на модели корабля и в таком виде провозился из внешнего Керамика по главным улицам и площади города в Акрополь в святилище богини. В процессии участвовал весь афинский народ со всем, что у него было прекраснейшего и почетнейшего. Жрецы и служители культа вели множество разукрашенных жертвенных животных, благороднейшие девицы несли в корзинах и сосудах священные предметы), благороднейшие и красивейшие старцы шествовали с оливковыми ветвями, в белых одеждах и с венками на головах; далее в процессии участвовали взрослые граждане и юноши в военном платье, с копьем и щитом, всадники в блестящем вооружении под предводительством гиппархов, наконец, все победители в предшествовавших состязаниях. Вольноотпущенники и метеки, жившие в стране богини под покровительством ее законов, также принимали участие в процессии, но лишь в служебных ролях, соответствовавших их подчиненному положению: метеки-мужчины несли сосуды с жертвенными печеньями, их жены — сосуды с водой, незамужние дочери — зонтики или стулья за знатными гражданками; на обязанности вольноотпущенников лежало украшение улиц и площади, по которым проходила процессия, дубовыми ветвями. Иностранные государства, именно афинские колонисты и союзники, принимали участие в празднике посредством торжественных посольств, привозивших богине дары и жертвы и также участвовавших в процессии. В V в. до Р. X., в эпоху процветания афинской гегемонии, каждый союзный город обязан был доставлять по быку и по две овцы для жертвоприношения на Панафинейском празднике. Этим торжественным жертвоприношением на Акрополе заканчивалась процессия. С ее составом и пышностью можно познакомиться по сохранившимся рельефам, изваянным учениками Фидия под его ближайшим руководством и некогда украшавшим собой фризы Парфенона. Последний день праздника с его великолепной процессией был наглядным представлением как могущества самой богини, так и доблести, процветания и богатства покровительствуемого ею народа.

Относительно ежегодных или малых Панафиней нельзя определить с полной достоверностью, в какой мере они соответствовали великим. На них также происходили состязания, только, конечно, не столь многочисленные и разнообразные, была и процессия; пеплос богине с конца IV в. также приносился ежегодно. С подобным описанием богослужебных обрядов, совершавшихся в малые Панафинеи, знакомит сохранившаяся надпись, относящаяся ко 2-й половине IV в. до Р. X. и содержащая в себе устав для жрецов, заведовавших этим праздником: они должны приносить одну жертву на Ареопаге почитающимся на нем божествам, другую на Акрополе — Афине как богине здравия; из мяса жертвенных животных они должны отделять части пританам, архонтам, казначеям сокровищ богини, стратегам, таксиархам, устроителям процессии, канефорам, себе и всем афинянам; ночью устраивалось веселое гуляние, а на другой день с восходом солнца — процессия, которой также заведовали жрецы; особые суммы назначались для покупки коров, из которых лучшие приносились в жертву Афине Победе и Афине Полиаде на ее большом алтаре, и мясо их разделялось народу по демам (κρεανομία).

Второй месяц Μεταγείτνίων получил свое название от праздника в честь Аполлона Μεταγείτνίοη (Соседского); это прозвище Аполлона, праздник и название месяца были, по-видимому, весьма древнего происхождения и встречаются не только у ионийцев, но и у дорийцев. В Афинах в течение этого месяца не было особенно важных праздников.

В третьем месяце, носившем название Βοηδρομίων (от праздника Βοηδρομία), совершался 5-го числа праздник поминовения усопших под именем Γενεσία, Νεμεσία (от имени богини Немесиды) или Νεκυσία с жертвоприношением богине Земли. На следующий день праздновалась Марафонская победа,[45] и совершалось поминовение по убитым в этой битве воинам. Известно, что перед битвой афиняне, моля о помощи Артемиду Агротеру, обещали принести ей в жертву по козе за каждого убитого врага, но так как убитых оказалось слишком много, то решено было ежегодно приносить в жертву по 500 коз, что и исполнялось архонтом-полемархом 6-го Боэдромиона. У Демосфена и в надписях упоминается вооруженная процессия, совершавшаяся в день этого праздника. Вероятно, на следующий день (7-го числа) совершался праздник Βοηδρομία в честь Аполлона как помощника в битвах. Самым важным праздником в Боедромионе были Ελευσίνία, или великие мистерии в честь Деметры, совершавшиеся в течение почти 2-х недель в городе и в Элевсине. Первая, городская половина празднеств продолжалась с 13-го по 19-е число; здесь совершались и такие празднества, которые лишь внешним образом были связаны с Элевсиниями, как, например, жертва Демократии, праздник Асклепия и др. Но обо всем этом подробнее будет рассказано там, где пойдет речь о мистериях вообще.

Четвертый месяц Πυανοψίων получил название от праздника Πυανοψία, совершавшегося 7-го числа в честь Аполлона как бога света и тепла, способствующего созреванию плодов. Свое название праздник получил оттого, что в этот день варили разные овощи — чечевицу, бобы и пр. — и подносили Аполлону в знак благодарности за дарование их людям. Начатки плодов приносились богу также в форме иресионы — оливковой или лавровой ветви, обвитой шерстью и обвешанной плодами и сосудцами с маслом, медом и вином; иресиону, подносимую от лица государства, нес в торжественной процессии мальчик, имевший в живых обоих родителей, к храму Аполлона, где она ставилась в качестве приношения. Отдельные семьи также посвящали божеству иресионы, которые выставляли у дверей домов. Вместе с Аполлоном или Гелиосом почитались при этом богини времен года (оры), которых афиняне признавали в числе двух (а не трех, как в других государствах) под именами Θαλλω и Λυξω, намекавшими на то, что эти богини производили цветение и созревание плодов.

В тот же день совершались в честь Диониса и Афины Скирады Οσχοφορία, учрежденные в благодарность за дарованную людям жатву винограда и маслин и получившие свое название от виноградных ветвей с гроздьями, игравших роль при этом празднике. Именно, юноши, избранные в числе двух от каждой филы, с виноградными ветвями в руках совершали бег от городского храма Диониса к храму Афины Скирады в Фалере. Для всех участников в беге устраивали обед избранные знатные гражданки. Затем процессия, в которой победитель в беге занимал почетное место, возвращалась в город с пением песен в честь Диониса; хором предводительствовали двое юношей в женском одеянии с виноградными ветвями в руках. По прибытии процессии к храму Диониса совершалось жертвоприношение, которым заведовал род Фиталидов.

При Пианопсиях и Осхофориях видную роль играли воспоминания о возвращении Тесея с Крита после убиения Минотавра: при варении овощей вспоминали, как Тесей со своими спутниками, возвратившись из Крита, отобедал остатками дорожных запасов и принес благодарственную молитву Аполлону; устройство иресионы связывалось с преданием о том, что Тесей со спутниками посвятил в храм иресиону в благодарность за благополучное возвращение; бег осхофоров, по преданию, был учрежден в память встречи Тесея жителями Афин в Фалере; гражданки-матроны напоминали матерей тех юношей и девиц, которых Тесей возил на Крит, а переодевание 2-х юношей в процессии в женское платье связывалось с преданием о том, что Тесей взял с собой двух мальчиков, переодетых в женское платье, вместо девиц.

В следующие дни (с 8-го числа) совершалось прямо в честь Тесея празднество Θησεία, учрежденное со времени перенесения костей Тесея с о. Скирос Кимоном (469 до Р. X.) и принадлежавшее к числу важнейших афинских праздников. Оно состояло, кроме большого жертвоприношения от имени государства, главным образом из разнообразных состязаний, которыми заведовал ежегодно избираемый агонофет. В эфебовских надписях Тесеев праздник ставится рядом с поминальным празднеством Επίταφία, которое совершалось в память граждан, павших в битвах, и сопровождалось бегом эфебов в полном вооружении.

Подвиги Тесея. Мозаика (II в.).

Непосредственно за описанными празднествами начинались Θεσμοφορία в честь Деметры, продолжавшиеся 5 дней, с 9-го по 13-е число. Это было такое время, когда годовой круг земледельческих работ был вполне закончен и земледельцы начинали спокойно пользоваться дарами, которыми человек был обязан богине земледелия; поэтому было совершенно естественно именно в это время выражать ей благодарность за благодеяние, оказанное введением земледелия, как основания подчиненной законному порядку оседлой жизни людей. Праздник совершался исключительно афинскими гражданками, жившими в законном браке и отличавшимися хорошим поведением; мужчины и девицы к нему не допускались, почему и этот праздник иногда называется мистическим, хотя от мистерий в собственном смысле он отличался тем, что для участия в нем не было надобности в особом посвящении и в самых обрядах праздника не было ничего мистического. В основании допущения к празднику исключительно замужних женщин лежала, вероятно, та мысль, что брак есть одно из важнейших установлений культурной жизни. Участницы праздника выбирали из каждого дема по две наиболее уважаемых и зажиточных гражданки для совершения священных обрядов от имени гражданок своего дема; избранные обязаны были угощать гражданок дема обедом, что считалось литургией. Верховное же руководство всеми обрядами принадлежало жрице Деметры. В первый день праздника женщины собирались в определенном пункте и все вместе отправлялись в местечко Галимунт на мысе Колиада (близ Фалера), причем по дороге и по прибытии на место обменивались шутками и насмешками (как при процессии в праздник Элевсиний). В храме Деметры в Галимунте на следующий день совершалось празднество, которое собственно называлось Θεσμοφορία, а затем 11-го числа участницы праздника возвращались в Афины, где праздник продолжался; следующий день, т. е. 12-е число, женщины проводили в печали и посте, причем, вероятно, в этот день совершалось особое очистительное жертвоприношение, а 13-го совершалось вышеупомянутое угощение женщин распорядительницами, причем везде царило непринужденное веселье, игры, танцы и пр.; этот день носил название καλλίγενεία (τα) от прозвища Деметры как матери прекрасной Персефоны. В заключение праздника приносился богине под названием ζημία жертвенный дар для отвращения ее гнева за проступки и прегрешения, которые могли быть сделаны в праздник.

В 20-х числах этого же месяца совершался древний общеионический праздник Λπατουρία в честь Зевса и Афины. Этот праздник служил главным выражением религиозной связи фратрий.

В последний день Пианопсиона совершались Χαλκεία или Αθηναία в честь Афины Эрганы и Гефеста, древний всенародный праздник, который позднее совершался одними ремесленниками. В этот день начинали ткать пеплос Афине к Панафинеям.

Пятый месяц Μαίμακτηρίων получил название от Зевсова прозвища μαίμακτη, указывающего на мрачный характер зимней природы. В этом месяце не было особенно важных праздников; упоминаются только жертва Зевсу Земледельцу 20-го числа и очистительные празднества в конце месяца.

В шестом месяце Ποσείδεων главные праздники были Λλωα и Δίονυσία τα κατ αγρουη. Первый был земледельческий праздник молотьбы, совершавшийся в честь Деметры, Коры и Диониса. Главным местом праздника был Элевсин, но праздновали и в городе; между прочим, упоминается при этом празднике гуляние веселого и даже распущенного характера, в котором участвовали только женщины, почему праздник причисляется к мистическим. Упоминается также жертвоприношение Посейдону как покровителю растительности.

Э. Бирс. Нептун и его кони. Холст (ок. 1880 г.).

Праздновавшиеся в этом месяце Дионисии назывались «сельскими» (в отличие от «городских», или «великих», совершавшихся в месяце Элафеболионе). Праздник совершался в отдельных демах, не только сельских, но и городских. Дни празднования не известны в точности. Это был радостный праздник в честь бога вина и веселья, совершавшийся по окончании сбора винограда и сопровождавшийся разными деревенскими увеселениями. Для празднования сельских Дионисий обыкновенно сходились вместе родичи, мужчины и женщины, господа и рабы. Устраивались веселые процессии, в которых вели жертвенных козлов, носили священную утварь и печения, сосуды с вином для возлияний, виноградные ветви и гирлянды смокв, а также как непременную принадлежность процессии, символ производительной силы природы фаллос, пели песни в честь Диониса и пр. и таким образом приближались к храму или алтарю Диониса для жертвоприношений. Затем составлялись веселые пирушки, при которых не было недостатка во всевозможных шутках и остротах. В числе увеселений видное место занимала игра, состоявшая в том, что участники балансировали на одной ноге на надутом козьем мехе, снаружи намазанном маслом, при этом, конечно, дело не обходилось без неловких прыжков и падений, подававших множество поводов к веселому смеху; счастливец, удачно справившийся с трудностями состязания, получал в награду тот же мех, наполненный вином. Изобретателем игры предание называет Икария, который впервые посадил (в царствование Пандиона, наследника Эрихтония) в Аттике лозу, полученную в дар от самого Диониса, и стал заниматься виноделием. Устраивались также качели в память повесившейся дочери Икария Эригоны. Были в ходу переодевания и импровизированные мимические представления, для которых можно было черпать богатый материал из мифов о Дионисе или из окружающей жизни. Впоследствии в некоторых значительнейших и зажиточнейших демах давались и настоящие драматические представления. В некоторых демах, как, например, в Пирее, Элевсине, Форике, Ахарнах и др., были даже постоянные каменные театры, в других строились временные деревянные. В большинстве случаев в театрах демов давались такие пьесы, которые раньше были представлены в городе, отчасти потому, что расходы на представление старых пьес были менее значительны, а отчасти и потому, что сами поэты предпочитали ставить свои пьесы сначала на большой городской сцене. — Особенной пышностью отличалось празднование сельских Дионисий в Пире, почему в надписях упоминаются в качестве особого праздника Δίονυσία τα εν Πείραίεί; они были даже возведены в степень государственного праздника.

Седьмой месяц Γαμηλίων обязан своим названием празднику Γαμηλία, вероятно тождественному с праздником Θεογαμία, установленным в память бракосочетания Зевса и Геры; весь этот месяц был посвящен Гере как покровительнице брака. У других ионийцев, а в древнейшие времена и в самой Аттике, этот месяц назывался Ληναίων от большого Дионисовского празднества Ληναία. Этот праздник совершался в Аттике в течение нескольких дней с 12-го числа. Местом праздника было древнее святилище Диониса. Совершался он сходно с сельскими Дионисиями, только пышнее и торжественнее; важную роль играло исполнение дифирамбов в честь божества киклическими хорами, называвшимися так потому, что во время исполнения дифирамба они двигались мерным, ритмическим шагом вокруг алтаря. Но еще важнее были театральные представления. Как этим, так и следующим праздником Диониса заведовал архонт-царь.

К. де Фос. Триумф Бахуса. Холст (ок. 1650 г.).

Название восьмого месяца Λνθεστηρίων произошло от третьего большого Дионисовского праздника, называвшегося Λνθεστηρία; это был месяц, в котором природа на юге пробуждается от зимнего сна; кроме того, молодое вино, приготовленное осенью, заканчивало к этому времени свое брожение и становилось годным к употреблению. То и другое, т. е. пробуждение природы и окончание брожения вина, составляло предмет праздника Анфестерий. Он продолжался три дня (с 11 по 13 число), из коих каждый имел особое название. Первый день назывался днем открытия бочек и пробы нового вина. Каждый домохозяин приносил богу жертву, при которой совершал возлияние свежим напитком, и все домочадцы, не исключая и рабов, предавались праздничному веселью и удовольствиям. Первыми весенними цветами украшались сосуды и дети как распускающиеся цветки человеческого рода. В этот день в Афинах был рынок игрушек, которые покупали и дарили детям. В праздник Анфестерий принято было платить гонорар за обучение софистам и другим учителям, которые за это в день приглашали к себе в гости своих учеников. Второй день — кружки — также был посвящен праздничным удовольствиям. Веселые компании, в которых участвовали ряженые, представлявшие сатиров, нимф и пр., ходили по городу и заходили к знакомым, где составлялись пирушки и даже состязания: кто скорее выпивал свой кубок вина, получал в награду плющевый венок и мех вина. При этом не забывали также и умерших родственников: ходили к ним на могилы и совершали возлияния вином. По-видимому, первоначально этот день был посвящен главным образом поминовению усопших и имел целью умилостивить силы подземного мира, владычеству которых при наступлении весны приходил конец. Поэтому-то этот день вместе со следующим принадлежал к числу «тяжелых» и храмы богов в эти дни были закрыты; однако впоследствии такое значение этих дней вполне уступило место веселью и наслаждению. От имени государства совершалась таинственная церемония в древнем храме Диониса в Ленее, открывавшемся только в этот день. Главную роль в этой церемонии играла βασίλίσσα или βασίλίννα, супруга архонта-царя, которая должна была быть родовитой гражданкой и выйти замуж девицей. При совершении церемонии ей помогали четырнадцать жрецов-γεραραί, избранные архонтом-царем из наиболее уважаемых гражданок. «Царица» в присутствии священноглашатая брала с них торжественную клятву в том, что они удовлетворяют условиям, требующимся для участия в церемонии, и будут соблюдать строгую тайну. Жрецы совершали священные обряды на 14 алтарях, а затем «царица» отправлялась в так называемое святилище-βουκολείον вблизи пританея и там будто бы сочеталась браком с Дионисом. Древний закон об этом обряде, вырезанный на камне, еще во времена Демосфена стоял в святилище Диониса подле жертвенника. Впрочем, подробности обряда неизвестны, а значение его объясняется различно; проще и естественнее всего принять, что «царица» как представительница страны соединялась брачными узами с богом возрождающейся весною растительности в знак того, что страна вполне предана его служению и надеется на его защиту и помощь; или, быть может, эта церемония совершалась в воспоминание брака Диониса с Ариадною.

Третий день Анфестерий назывался днем горшков потому, что тогда приносили подземному Гермесу в жертву за души усопших горшки с вареными плодами всякого рода, которых сами жертвователи не могли пробовать, как при всех вообще жертвах подземным богам; ни одному из Олимпийских богов в этот день не приносили жертвы. Вообще видно, что три дня Анфестерий были богаты различными религиозными обрядами, подробности которых, однако, мало нам известны.

23-го числа того же месяца был праздник Δίασία в честь Зевса Милостивого. Название «Милостивый» было только эвфемистическим, на самом же деле Зевс почитался при этом празднике как грозный и суровый бог, для отвращения гнева которого приносились в этот день умилостивительные жертвы всесожжения. Фукидид, рассказывая о заговоре Килона, говорит, что Диасии были в Афинах величайшим праздником, при котором весь народ совершал жертвоприношения за городом, причем многие жертвовали не животных, а местные жертвенные предметы. Дело объясняется тем, что для умилостивления грозного божества всякий считал долгом совершить жертвоприношение, а между тем бедные люди не могли или жалели жертвовать животных для сожжения целиком на алтаре и поэтому заменяли их печениями в форме животных. Так как жертвы целиком сжигались в честь богов, то Лукиан в «Тимоне» имел полное право вложить в уста Гермеса слова, что боги роскошно праздновали Диасии у богатого Тимона; напротив, для людей праздник проходил с некоторым прискорбием. Это прискорбие, очевидно, состояло, главным образом, в том, что людям нечем было угощаться, и, вероятно, послужила одной из причин того, что Диасии в более поздние времена вышли из употребления.

Девятый месяц Ελαφηβολίων был посвящен Артемиде, которой вообще у греков посвящался месяц, приходившийся около весеннего равноденствия. У нас нет прямых указаний на существование в Аттике праздника Ελαφηβολία, встречающегося в других местностях Эллады, но предполагать его существование можно с большой вероятностью. Главным же праздником в этом месяце были великие Дионисии, продолжавшиеся несколько дней. Ряд празднеств открывался 8-го числа большим праздником Асклепия (Λσκληπίεία), установленным в 420 г., а заканчивался около 14-го числа праздником Πανδία, значение которого не вполне ясно. Великие Дионисии торжествовали полную победу весны над зимой, были праздником радости и свободы, когда отпускали на поруки узников, оставляли в покое должников и никого не арестовывали, для того чтобы все могли принимать участие в веселье и удовольствиях. Первоначально празднование великих Дионисий, быть может, ограничивалось, подобно малым, торжественной процессией, в которой несли древнюю статую Диониса из Ленея в древний храм его, стоявший близ Академии, и оттуда обратно, с хоровыми песнями и веселыми прогулками по городу; но впоследствии главной и существеннейшей частью этого праздника были театральные представления. Праздник этот, наряду с Панафинеями, был одним из важнейших в Афинах и совершался с чрезвычайною пышностью и великолепием. В V в. до Р. X. афинские союзники являлись к этому времени в город для внесения дани, причем обязаны были по народному постановлению доставлять священные символы для ношения в процессии. Ввиду присутствия союзников афинское правительство не жалело никаких расходов, чтобы увеличить блеск торжественных дней или показать иностранцам свое богатство и изящество вкуса. Праздником заведовал первый архонт с 10 попечителями, которые, по словам Аристотеля, раньше избирались народом и покрывали расходы на процессии из своих средств, а в его время избирались жребием по одному из филы и получали на устройство процессий 100 мин.

П.П. Рубенс. Охота сатиров за нимфами. Холст (ок. 1670 г.).

По мнению А. Моммзена, в этом же месяце совершался в честь Матери богов праздник Γαλαχία, получивший название от кушанья γαλαχία (ячменная каша на молоке), которое варили в этот праздник. Эфебовские надписи I в. до Р. X. упоминают об обычае эфебов совершать в этот праздник особое жертвоприношение богине и посвящать ей дорогую чашу.

Десятый месяц Μουνίχίων получил название от прозвища Артемиды Μουνίχία или совершавшегося в честь ее праздника. Шестого числа этого месяца праздновались Δελφίνία в честь Аполлона Дельфиния, покровителя мореплавания, которое в Греции возобновлялось незадолго до этого времени после зимнего перерыва. Предание приурочивало к этому дню отъезд Тесея и его спутников на о. Крит; перед отъездом Тесей и его спутники, по преданию, молились в храме Аполлона Дельфиния и оставили там просительную ветвь; в воспоминание этого девицы ходили в этот день в храм Δελφίνίον для умилостивительной молитвы Аполлону и, вероятно, также Артемиде.

16-го числа праздновались Μουνίχία в честь Артемиды, которой приносили в жертву круглые лепешки с воткнутыми в них свечами, символически представлявшие полную луну. С 480 г. с этим днем было связано празднование Саламинской победы, в память которой происходили состязания в беге кораблей. При этом чествовался на о. Саламин местный герой Эант, почему праздник назывался также Λίαντεία. К этому же времени А. Моммзен относит праздник Βραυρωνία в честь Артемиды Бравронской, почитавшейся в деме Бравроне, но также и в городе, где ей был воздвигнут особый храм на Акрополе. Ей посвящались под именем «медведиц» девочки, которые в течение известного времени исполняли разные служебные обязанности в святилище богини. Происхождение этого обычая объясняется различно. Что касается самого праздника, то он носит следы человеческих жертвоприношений, совершавшихся для умилостивления богини в древнейшие времена: избранному в жертву человеку наносили рану в затылок, чтобы пролитой из раны кровью умилостивить богиню. Праздник в Бравроне совершался раз в 4 года, а в Афинах, быть может, ежегодно.

19-го числа, по словам Плутарха, совершалась процессия увенчанных всадников. Ученые приурочивают ее к празднику Ολυμπίεία, упоминаемому в надписях между городскими Дионисиями и Бендидиями (которые праздновались 19-го Фаргелиона), а также и у схолиастов. Совершавшиеся в этот праздник жертвоприношения, судя по количеству денег, вырученных от продажи шкур животных, были весьма значительны. Праздник сопровождался конными и, вероятно, гимническими состязаниями.

Тициан. Диана и Актеон. Холст (1556–1559 гг.).

Одиннадцатый месяц Θαργηλίων получил название от праздника Θαργηλία в честь Аполлона и Артемиды. Он совершался 6-го и 7-го числа этого месяца и был важнейшим из Аполлоновых праздников в Афинах. Аполлона почитали при этом празднике как бога жаркого лета, которое, по представлению греков, начиналось со времени утреннего восхода Плеяд, около 11 мая. Летние жаркие дни способствуют созреванию плодов; но если они переходят желанную меру, то действуют уже пагубно и на людей, и на растительность, производят болезни и неурожаи. Поэтому при этом празднике, с одной стороны, заранее благодарили бога за благовременное поспевание плодов, с другой — старались предварительно умилостивить, чтобы он не обманул надежд на урожай ниспосланием губительной жары, и с этой целью производили очистительные обряды. Для отвращения гнева божества приносились страшные умилостивительные и очистительные жертвы: из числа преступников выбирали двух мужчин (или, по другому преданию, мужчину и женщину) под названием φαρμακοί, вешали им на шею гирлянды смокв (одному — черные, другому — белые) и под звуки флейты обводили вокруг города, погоняя ветвями смоковницы и морского лука (считавшегося одним из важнейших очистительных средств). По окончании этой процессии в древнейшие времена φαρμακοί приносились в жертву на определенном месте морского берега, тела их сжигались, и пепел бросался в море; позднее этот жестокий обычай был исполняем только для вида: φαρμακοί сбрасывались с возвышенности в море, но были подхватываемы внизу и удаляемы из страны. В этот же день приносилась умилостивительная жертва Деметре Хлое. На другой день в виде благодарственной жертвы приносили Аполлону и орам начатки плодов, поспевавших к этому времени, и устраивали иресионы, как в праздник Пианопсий. Кроме того, Фаргелии праздновались процессиями и состязаниями, в которых выступали хоры взрослых и детей. Заведование праздником лежало на обязанности первого архонта и нескольких попечителей.

Со времен Перикла 19-го числа праздновались Βενδίδεία в честь фракийской богини Бендиды, которую эллины отождествляли с Артемидой. Праздник сопровождался процессией и конными ристаниями с факелами.

Затем в Фаргелионе совершался важный очистительный праздник в честь Афины под названием Πλυντηρία и Καλλυντηρία, продолжавшийся несколько дней, начиная с 19-го числа. Во время его производилось очищение, уборка и новое украшение святилища, утвари и старинной деревянной статуи Афины Полиады. Καλλυντηρία назывался собственно праздник очищения храма, а Πλυντηρία — праздник мытья статуи. Во время очищения храм Афины был заперт и обнесен канатами, так что к нему никто не мог приближаться кроме персонала культа. Статую раздевали, очищали и, смотря по надобности, реставрировали. 25-й день Фаргелиона, главный день праздника, без сомнения предназначенный для чистки самой статуи, считался весьма тяжелым, потому что богиня-защитница города закрывалась и временно отсутствовала в городе.[46] Раздетую и закрытую статую везли на колеснице в Фалер к морю и здесь тайно омывали. Колесница двигалась к морю среди многолюдной процессии, в которой в более поздние времена принимали участие эфебы, как видно из их надписей; в процессии несли, между прочим, блюдо смокв, которые считались древнейшей мирной пищей людей и, по некоторым мифам, были дарованы им Афиной, а не Деметрой. На обратном пути эфебы провожали статую со светильниками, откуда видно, что процессия возвращалась в город уже ночью. По окончании очистки статуя, одетая в чистое платье, снова выставлялась на своем месте, и храм снова делался доступен, блистая свежею красотою.

Многочисленные свидетельства древних связывают Плинтерии с мифом о дочерях царя Кекропа Аглавре, Пандросе и Герсе, которые считались служительницами Афины. По мифическому преданию, Афина взяла на воспитание Эрихтония, сына Гефеста и Геи, и, отлучаясь на время из Аттики, отдала его в закрытой корзине на хранение дочерям Кекропа, строго запретив заглядывать в нее. Пандроса исполнила это приказание, но сестры ее не могли сдержать своего любопытства и заглянули в корзину. В это время Афина несла огромную гору Ликабетт для укрепления афинского Акрополя; навстречу ей полетела ворона и закричала: «Эрихтоний открыт!». Афина, испугавшись, выронила гору, которая и упала к северо-востоку от Акрополя (таким образом, миф объясняет, почему афинская крепость построена не на Ликабетте, который был самой высокой из гор, лежавших в местности города). В наказание за любопытство Афина помрачила ум Аглавры и Герсы, так что они бросились со скалы и погибли. Пандроса же удостоилась божеских почестей, которые были ей воздаваемы в особом отделении Эрехтейона (по другим версиям мифа Пандроса также участвовала в открытии корзины, и Аглавра пользовалась уважением наравне с нею или даже больше ее). Храм, как оскверненный смертью виновных девушек, был очищен, и сама Афина совершила омовение в море.

Последний месяц афинского года Σκίροφορίων получил название от праздника Σκίροφορία, совершавшегося в честь Афины 12-го числа. Значение этого названия довольно темно. По объяснению Гарпократиона оно произошло от σκίρον — большого зонта, который мужчины из рода Этеобутадов держали над жрицей Афины, жрецом Посейдона Эрехтея и жрецом Гелиоса во время торжественной процессии, отправлявшейся в день праздника от Акрополя в местность Σκίρον (быть может, с храмом Афины), находившуюся на священной дороге из Афин в Элевсин. По другому объяснению, название происходит от γη σκίρα — белой известковой почвы в указанной местности, где было, по словам Плутарха, место древнейшего посева в Аттике. Праздник совершался при наступлении самой сильной летней жары, от которой скудная известковая почва страны быстро высыхала и нуждалась в освежении. Поэтому в процессии носили зонт как символ защиты от зноя, и сама процессия направлялась в такое место, почва которого наиболее страдала от жары. Ближайшие подробности об обрядах этого праздника мало известны. При нем совершались и очистительные обряды, так как очищение от грехов было необходимым условием для того, чтобы молитвы об избавлении от зноя были услышаны богинею.

П. Веронезе. Похищение Европы. Холст (1580 г.).

В близкой связи со Скирофориями стоял обряд Αρρηφορία или Ερρηφορία, т. е. «несение росы». Архонт-царь ежегодно избирал из знатных гражданских родов двух девочек от 7 до 11 лет, которые под названием αρρηφοροί, по-видимому, целый год проводили в святилище Афины и служили ей. Аррефория была одним из видов литургий, так как родители девочек должны были доставлять золотые украшения, которые на них надевались при церемонии и при оставлении ими должности поступали в сокровищницу храма, а также нести и другие расходы при аррефории. Эта церемония, причислявшаяся древними к мистериям, состояла в том, что ночью в праздник Скирофорий девочки получали от жрицы Афины Полиады ящики с таинственными святынями и в торжественной процессии относили их на головах в подземелье близ храма Афродиты в Садах; там они оставляли принесенное, вместо него получали нечто другое, также закрытое, и относили в святилище Афины на Акрополе. Название церемонии и ее участниц заставляет предполагать, что она имела отношение к ночной росе и, вероятно, совершалась с целью вымолить у богини освежающую росу на жаркое время года. Лексикограф Мирид прямо говорит, что аррефоры носили в корзинках именно росу.

Праздник Δίίπολία, или Βουφονία, совершался 14-го числа Скирофориона в честь Зевса как покровителя города; алтарь его находился на Акрополе близ Парфенона и Эрехтейона. Свое второе название («убиение быка») праздник получил от принесения рабочего быка в жертву Зевса. При этом жертвоприношении, ведущем свое начало из глубокой древности, совершался символический обряд, объяснявшийся мифическим сказанием, но на деле, очевидно, имевший целью показать неприкосновенность рабочего быка как самого важного помощника при земледелии. Именно, подгоняли животное к жертвеннику, на котором были насыпаны ячмень и пшеница. Как только животное начинало их есть, появлялся жрец из рода Фавлонидов и, как бы в наказание за святотатство, поражал его топором в затылок, но потом, как оскверненный убийством, бросал топор и обращался в бегство, а участники жертвоприношения бросались его преследовать. Жертвенное животное разрезывалось особым «резником» из определенного рода, и жертвоприношение совершалось с обычными обрядами, но затем участники его подвергались суду в пританее за убийство; так как действительный виновник бежал, то виновным признавали топор, которым было убито животное, и бросали его в море, как запятнанный кровью. Жреческие служебные обязанности при этом жертвоприношении были наследственны в родах Фавлонидов, или Бутипов, и Детров. На Акрополе сохранилось особое кресло с надписью ΙΕΡΕΩΣ ΒΟΥΤΟΥ. Во времена Аристофана этот праздник с его символическим обрядом, непонятным большинству, казался уже устарелым и смешным:

В то же время совершалось в Пирее торжественное жертвоприношение Зевсу как Спасителю города, а также Афине Спасительнице. Этот праздник, о пышности которого свидетельствуют значительные суммы, вырученные от продажи шкур жертвенных животных, носил название Δίίσωτηρία.

Кроме описанных праздников было в Аттике немало и других, более или менее важных, время которых не может быть определено с точностью.

Широкое общеэллинское значение Олимпийского праздника было причиной того, что в священном округе Зевсова храма постепенно возникло значительное количество культов, которые ознаменовывались особыми празднествами и обрядами. Кроме отдельных празднеств элейцы ежемесячно совершали общее торжественное жертвоприношение в честь всех божеств, почитавшихся в Олимпии, с особыми, издревле установленными обрядами, в исполнении которых принимал участие многочисленный священный персонал.

После культа Зевса в Олимпии первое место по значению принадлежало культу Геры Олимпийской, в честь которой параллельно с праздником Зевса через каждые 4 года совершался праздник Ηραία с состязаниями девушек трех разных возрастов в беге, причем победительницы получали такие же призы, как и победители на празднике Зевса. Состязаниями заведовали 16 выборных гражданок, на обязанности которых лежало также приготовление одеяния для богини. Еще упомянем, что ежегодно во время весеннего равноденствия так называемые Βασίλαί совершали жертвоприношение в честь Крона на вершине посвященного ему холма Κρονίον, господствовавшего над священной рощей. Кроме того, в Олимпии был культ Пелопа и Гипподамии, а также местного героя Сосиполида.

Из праздников в городе Элиде заслуживают упоминания совершавшиеся зимою, около времени солнцестояния, Θυία в честь Диониса, который, по верованию элейцев, сам являлся на этот праздник. Женщины пели на празднике особые гимны, призывая Диониса явиться под видом быка и дважды припевая: αχίε ταυρε. По словам Павсания, элейцы во время этого праздника в особом месте в 8 стадиях от города запирали и запечатывали в каком-то здании три медных пустых котла, а на другой день, открыв снова дверь, находили их наполненными вином.

В Аркадии одним из важнейших праздников были Ликеи в честь Зевса, совершавшиеся на Ликейской горе в неизвестное время, может быть, даже не ежегодно. В священном округе на вершине горы, где, как утверждали верующие, все входившие люди и даже животные теряли свою тень, находился сложенный из земли алтарь, перед которым с восточной стороны стояли две колонны с позолоченными орлами наверху. Жрецы, которые одни имели доступ в это священное пространство, совершали здесь таинственные жертвоприношения, между прочим и человеческие. Они вели свое начало из глубокой древности и существовали еще во времена Павсания. Во время праздника совершались также состязания, при которых победители получали в награду дорогую утварь. С состязаниями соединен был также праздник Αλεαία в честь Афины Алейской в г. Тегее. В г. Фенея праздновались мистерии Деметры Элевсинской, по преданию, принесенные туда из Элевсина Наем, правнуком Эвмолпа. По-видимому, здесь было два праздника, меньший и больший, из коих последний совершался раз в два года. Устав мистерий хранился в так называемом πέτρωμα, состоявшем из двух плотно пригнанных одна к другой каменных плит, внутри выдолбленных. При совершении большого праздника жрецы вынимали из petrwma устав, читали его во всеуслышание мистам и в ту же ночь вкладывали обратно. На πέτρωμα находилась еще круглая накладка, в которой хранилась маска Деметры Кидарии; в тот же праздник жрец надевал эту маску и ударял розгами об землю, изображая гнев Деметры на подземных богов. В 15 стадиях от города у подошвы горы Киллены был храм Деметры Фесмии, в котором также совершались мистерии. В г. Фельпуса также был мистический культ Деметры, носившей там прозвища Ερίνυ и Λουσια, объясняемые местными сказаниями, относящимися ко времени странствований Деметры по земле для отыскания дочери. Мистерии по образцу Элевсинских были учреждены и в Мегалополе, где Деметра и Кора почитались под именем μεγαλαι θεαί. Не упоминая здесь менее важных аркадских праздников, заметим только, что одним из наиболее уважаемых божеств в Аркадии издревле была Артемида, в честь которой совершались празднества в городах Стимфал, Орхомен, Фигалии и др.

Из числа праздников у ахейцев, живших на северном берегу Пелопоннеса, упомянем только совершавшееся в местности Омарион близ г. Эгиона празднество в честь Зевса Омагирия и Деметры Всеахейской, служившее религиозным центром Ахейского союза, и Λαφρία в честь Артемиды Лафрии в г. Патрах с великолепной процессией, в которой девственная жрица богини ехала в колеснице, запряженной оленями, и со своеобразным жертвоприношением.

В Мессении главным праздником были Ιθωμαια в честь Зевса, совершавшиеся ежегодно на горе Итоме, где был только священный округ и алтарь, но храма не было, и статуя хранилась в доме жреца. В древние времена праздник сопровождался музыкальными состязаниями. По словам Фукидида, Итомское святилище обладало правом убежища. В г. Андания издревле существовали мистерии Деметры и Коры, по преданию, учрежденные героем Кавконом, пришедшим туда из Элевсина при первом мессенском царе Поликаоне, и впоследствии получившие дальнейшее развитие от Лика, сына Пандиона, изгнанного из Аттики братом своим, известным мифическим царем Эгеем. По словам Геродота, дорийцы, вторгнувшись в Пелопоннес, повсюду уничтожили там культ Деметры; но это неверно, так как в Андании он продолжал существовать до конца 2-й Мессенской войны, когда вся Мессения подпала власти Спарты и анданийские жрецы бежали в Элевсин. После освобождения Мессении Эпаминондом в 369 г. до Р. X. мистерии были восстановлены. По рассказу Павсания, одному из полководцев союзной армии Эпаминонда явился во сне старец в одежде иерофанта и указал место, где были зарыты в землю в медном сосуде свинцовые дощечки, на которых был начертан устав мистерий; этот старец, по общему убеждению, был герой Кавкон. Быть может, при этом восстановлении мистерий играл видную роль афинянин Мефап, упоминаемый Павсанием. Служение при мистериях было передано возвратившимся из Элевсина потомкам прежних жрецов. Местом совершения мистерий была кипарисовая роща Καρνεασιον в 8 стадиях от Андании.

Драгоценным источником для ознакомления с внешнею их стороной служит большая и хорошо сохранившаяся надпись на камне, содержащая в себе устав мистерий, составленный в 91 г. до Р. X. Из него видно, что в мистериях, кроме Деметры и Персефоны, которой поклонялись под именем Λγνη, почитались еще Гермес, Аполлон Карнейский и Великие боги, под которыми, по мнению ученых, следует разуметь кабиров. В праздник совершалась в строго определенном порядке торжественная процессия, участники которой подробно перечислены в уставе; посвященные девицы везли в процессии тележки с ящиками, в которых заключались таинственные святыни; в ней же вели животных, предназначенных в жертву богам, почитавшимся в мистериях: Деметре приносили в жертву супоросую свинью, Гермесу — барана, Великим богам — двухлетнюю свинью, Аполлону — борова, Агне — овцу. Кроме того, совершались особые очистительные жертвоприношения. Части жертвенных животных, не сожженные в честь богов, шли на приготовление «священной трапезы», которая совершалась после жертвоприношений и в которой могли участвовать только жрецы, «святые» и артисты, участвовавшие в музыкальной части празднества.

В Лаконике мы лишь мимоходом упомянем Ταιναρια при храме Посейдона на мысе Тенаре и подробнее остановимся на спартанских праздниках. Из них наибольшего внимания заслуживают Καρνεια и Υακινθια в честь Аполлона, к почитанию которого древними ахейцами в г. Амиклы присоединились и дорийские завоеватели, считавшие этого бога покровителем всего своего племени.

Καρνεια были национальным дорийским праздником; он совершался в месяце, который входил в состав большинства дорийских календарей и приходился на ближайшее время после летнего солнцестояния. Сохранившиеся известия об этом празднике скудны и темны; некоторые подробности относительно способа его совершения в Спарте сообщает Деметрий Скепсийский (писатель II в. до Р. X.), описание которого сохранилось у Атенея. Праздник продолжался 9 дней, от 7 до 15-го числа месяца, и представлял собою полную картину лагерной жизни. На девяти площадках в городе ставились палатки или шалаши, в каждом из которых помещалось по 9 человек, обедавших вместе и совершавших все действия по команде; на каждой площади помещались палатки трех фратрий. Во время праздника устраивалось состязание в беге, при котором один участник убегал вперед, а остальные, называвшиеся σταφυλοδρομοι, старались его догнать, и если это им удавалось, то поимка принималась за хорошее предзнаменование, так как убегавший олицетворял собой хороший урожай. Этот обычай указывает на то, что первоначально Карнеи были праздником сельскохозяйственным (самое прозвание Аполлона Καρνειοη указывает на покровительство стад); но впоследствии воспоминания о древней лагерной жизни стали играть главную роль на празднике и вытеснили его первоначальное значение. Около 26-й Олимпиады (в 670-х годах до Р. X.) спартанцы ввели на этом празднике музыкальные состязания, в которых стали принимать участие лучшие артисты из всей Эллады. Как известно, спартанцы так высоко чтили этот праздник, что до окончания его не выступали в поход даже в особенно важных случаях.

Праздник Υακινθια относится к известному мифу о нечаянном убиении Аполлоном его любимца Гиакинфа во время игры в диск. По толкованию большинства новых мифологов, в этом мифе олицетворено губительное действие солнечного зноя, представляемого Аполлоном, на весеннюю растительность, представителем которой служит Гиакинф. Праздник совершался ежегодно в Амиклах, близ Спарты, в месяце, который в Спарте носил название Εκατομβευη, а у многих других дорийцев — Υακινθιοη (по имени праздника), и соответствовал, вероятнее всего, аттическому Скирофориону. Все празднество продолжалось три дня. Первый день был посвящен печали по Гиакинфу, в знак которой при жертвоприношениях не надевались венки и не пелись пэаны, при обедах не подавались хлебы, а только лепешки, и во всем господствовала воздержанность. В этот же день приносили надгробную жертву Гиакинфу, гробницу которого показывали под алтарем Аполлона в Амиклах. Второй день, напротив, был посвящен праздничному веселью: хоры мальчиков пели под аккомпанемент кифары и флейты веселые гимны в честь бога, к храму направлялась торжественная процессия, к которой присоединялись хоры юношей с песнями и танцами, а также молодые девушки в особого рода плетеных экипажах или на беговых колесницах; совершались игры и состязания, торжественные жертвоприношения и пиршества; граждане в плющевых венках угощали друг друга, даже рабы принимали участие в пирах, одним словом, везде царило веселье, и вся Спарта устремлялась на праздник в Амиклы, так что город в этот день оставался пустым. Что совершалось в третий день праздника, неизвестно; может быть, в этот день происходила церемония облачения статуи бога в новый хитон, который, по свидетельству Павсания, ежегодно приготовляли спартанские женщины. Праздник этот считался столь важным, что амиклейцы в военное время оставляли службу и являлись домой, чтобы принять в нем участие.

Третий важный спартанский праздник назывался Γυμνοπαιδιαι; он совершался летом, вероятно, вскоре после Гиакинфий, в продолжение нескольких дней и был посвящен главным образом Аполлону, но также и другим богам, например Дионису. Впрочем, в исторические времена религиозное значение праздника отступило на задний план, а на первый выступило чистое наслаждение красотою человечества, именно городского юношества. Это был ряд празднеств, во время которых спартанские мальчики, юноши и мужчины выказывали свое искусство во всевозможных гимнастических и орхестических упражнениях. В хоровых песнях прославлялись не только боги, но также и доблести храбрых граждан, особенно выказанные в битвах при Фирее и потом при Фермопилах. На время этого праздника спартанцы отказывались даже от своего обычного недружелюбия к иностранцам и гостеприимно принимали приезжавших, а к строгой музыке аполлоновского культа примешивали более мягкие и веселые звуки вакхической музыки, которая со времени критского поэта и композитора Фалета нашла себе доступ в Спарту.

Из праздников в других дорических городах Пелопоннеса упомянем о празднестве Геры в Аргосе, которое совершалось летом. Гера была главной богиней в Аргосе (как Афина в Афинах); храм ее находился вне города, на границе с прежней Микенской областью. Праздник ознаменовывался торжественной процессией к храму в сопровождении граждан в полном вооружении, множеством жертвоприношений и состязаниями, состоявшими в метании копий на полном бегу в щит, служивший целью. Победитель получал в награду миртовый венок и щит; этот щит упоминается у многих писателей и даже в пословицах. Во время процессии жрицы, имевшие жительство, по всей вероятности, в городе, отправлялись к храму в повозке, запряженной белыми быками. После жертвоприношений мясо раздавалось гражданам и устраивалось торжественное всенародное пиршество. Кроме этого праздника в Аргосе упоминаются и многие другие.

Город Эпидавр славился своим святилищем Асклепия, находившимся в прекрасной местности вне города. Здесь через каждые 4 года совершались Λσκληπιεια с торжественными гимническими и конными играми.

На о. Эгина ежегодно совершались мистерии в честь богини Гекаты, учреждение которых приписывалось фракийскому Орфею; к сожалению, их сущность и обрядовая сторона почти неизвестны. Кроме того, упоминается 16-дневный праздник в честь Посейдона; Плутарх говорит, что время праздника эгинеты проводили в молчании и печали; но с концом праздника было связано веселое празднество Афродиты.

В Коринфе главным празднеством после Истмий были Ελλωτια в честь Афины с состязанием в беге с факелами, затем Ευκλεια в честь Артемиды, ежегодные умилостивительные жертвоприношения в честь Геры Акрейской, роскошные праздники Афродиты и др.

В Сикионе были праздники эвменид, Геракла (который там почитался как настоящий бог, а не как герой), Пифийские игры в честь Аполлона. Кроме того, там издревле пользовался большими почестями герой Адраст, культ которого изгнал впоследствии тиран Клисфен, учредив взамен культ фиванского героя Меланиппа, как об этом рассказывает Геродот.

Во Флиунте праздновались мистерии в честь Деметры по образцу Элевсинских, с той только разницей, что праздник совершался не ежегодно, а раз в 4 года, и что иерофант избирался не пожизненно, а на один только праздник. По преданию, мистерии принесены сюда из Элевсина героем Дисавлом, братом Келея. В Лерне также упоминаются мистерии Деметры Лернейской. В Мегарах известны Дионисии, Фесмофории, праздник в честь Ино, которая здесь впервые получила свое божественное имя Левкофеи, игры в честь Λπολλων Πυθαευη и в честь героев Алкафоя и Диокла.

Большинство беотийских праздников соединено было с состязаниями, которые, привлекая зрителей и участников с разных сторон греческого мира, тем самым способствовали их блеску и известности. Большая часть праздников носила местный характер, но некоторые праздновались одинаково всеми беотийцами и служили, таким образом, религиозными центрами всего Беотийского союза. В числе последних еще с глубокой древности пользовалась известностью амфиктиония Посейдона (который вообще пользовался высоким уважением в Беотии) в Онхесте. В исторические времена главным религиозным средоточием беотийцев был праздник Παμβοιωτια в честь Афины Итонской при ее святилище близ г. Коронеи, совершавшийся ежегодно в 10-м месяце беотийского года, получившем от этого праздника название Παμβοιωτιοη. Праздник сопровождался разного рода состязаниями.

Из местных праздников особенно славились в Феспиях Ερωτιδεια и Μουσεια; оба празднества совершались раз в 4 года, и первое сопровождалось разнообразными гимническими и конными состязаниями, а второе — главным образом музыкальными, соответственно его характеру. В Орхомене праздновались Μινυεια и Χαριτησια с музыкальными состязаниями, в Акрефии — Πτωια при древнем храме Аполлона Птойского через каждые 4 года, в Лебадии со времени битвы при Левктрах — Βασιλεια или Τροφωνια, в Платеях — Ελευθερια раз в 4 года (16-го числа месяца Алалкомения) в память знаменитой победы 479 г. с торжественной процессией, жертвоприношением в честь убитых и гимническими состязаниями, в Оропе — Λμφιαραια также раз в 4 года с гимническими, конными и музыкальными состязаниями. В честь туземного героя Геракла праздновались Ηρακλεια в разных местах, но особенной известностью пользовался его праздник Ιολαεια в Фивах с состязаниями. Кроме того, в разных городах упоминаются древние праздники с особыми символическими обрядами, которые объяснялись разными местными легендами. Так, в праздник Λγριωνια в честь Диониса в Орхомене, совершавшийся зимой через каждые 2 года, жрец Диониса преследовал с обнаженным мечом девицу из рода мифического царя Миния и если догонял, то имел право убить, как это однажды и случилось при Плутархе). Этот обычай объяснялся преданием, что дочери Миния отказались признать культ Диониса, за что и были наказаны сумасшествием. Во время этого же праздника женщины искали Диониса, как бы убежавшего из города, и, не найдя его, говорили, что он находится у муз; затем следовало пиршество, во время которого женщины предлагали одна другой разные загадки и т. п. Таким образом, праздник, очевидно, имел мистический характер. В Платеях праздновались великие и малые Διαδαλα, первые через каждые 60 лет, вторые — раз в 7 лет или чаще. В великом празднике принимала участие вся Беотия и в процессии несли 14 дубовых изображений по числу городов, входивших первоначально в состав Беотийского союза. Главной частью празднества была процессия на вершину горы Киферон, представлявшая одну сцену из брачного сожительства Зевса с Герой. В Фивах раз в 8 лет совершался в честь Аполлона Исменийского праздник Δαφναφορια с торжественной процессией, в которой носили палку из масличного дерева, обвитую лаврами, цветами и лентами.

Кроме Пифийского праздника в Дельфах было несколько других, как в честь Аполлона, так и в честь других богов, преимущественно Диониса. По преданию, Аполлон на три зимних месяца покидал Дельфы, и они были посвящены Дионису. В честь возвращения Аполлона, по всей вероятности в месяце Βυσιος, праздновались Θεοφανια. Из других аполлоновских праздников заслуживает упоминания Σεπτηριον, совершавшийся раз в 8 лет в воспоминание победы Аполлона над Пифоном. Их борьба изображалась в драматическом представлении, при котором роль бога играл избранный мальчик благородного происхождения, имевший в живых обоих родителей. К этому же празднику относится торжественная процессия в Темпейскую долину, где Аполлон, по преданию, получил очищение после убиения Пифона. Сюда отправлялись мальчики благороднейших родов, и после великолепного жертвоприношения один из них, представлявший бога, срезал ветвь священного лаврового дерева и торжественно, при веселых песнях сопровождавшего его хора юношей, возвращался с ней по священной дороге в Дельфы. К числу аполлоновских же праздников можно отнести Θεοχενια, т. е «угощение богов», при котором чествовались все олимпийские боги, но преимущественно Аполлон и мать его Лето. Подробности совершения этого праздника в Дельфах неизвестны, но, по всей вероятности, он был сходен с подобными праздниками в других местах, т. е. изображения божеств возлагались на богато убранные ложа и перед ними ставились столы с разными яствами и напитками. Праздник совершался в месяце Θεοχενιος, получившем от него свое название.

Дионис. Фрагмент росписи на краснофигурной вазе (ок. 400 г. до н. э.).

Дионис, по преданию, был погребен в Дельфах после убиения его титанами, и его гробницу показывали в адитоне храма Аполлона. В честь его через каждые два года совершалось празднество, при котором устраивали таинственное жертвоприношение в святилище Аполлона, а дельфийские и аттические женщины выходили с факелами на Парнас и здесь в вакхическом экстазе совершали оргии в честь Диониса, которого при этом называли Λικνιτη. Празднество совершалось в месяце Δααδαφοριοη, получившем название от факелов, с которыми выходили женщины-фиады. К дионисовскому же культу принадлежит повторяющийся через каждые 8 лет праздник Ηρωιη, к которому, по словам Плутарха, относилось особое мистическое сказание, известное фиадам; на основании совершавшихся при нем обрядов его, скорее всего, можно было бы представить себе возвращением Семелы из подземного мира.

Затем упомянем совершавшийся также раз в 8 лет праздник Χαριλα, установленный, по сохранившемуся у Плутарха преданию, по следующему случаю. Однажды в Дельфах был голод; жители с женами и детьми приходили к царю, который из своих запасов выдавал муку и овощи более уважаемым гражданам, так как для всех не хватило бы запасов. Однажды пришла к царю за хлебом девочка-сирота, но он ударил ее башмаком и прогнал, после чего она с горя повесилась. Тогда голод сделался еще сильнее, и к нему присоединились разные болезни. Пифия приказала царю умилостивить девушку-самоубийцу Харилу. С трудом узнали, что такое имя носила обиженная девочка, совершили в честь ее соединенное с очищением жертвоприношение и установили на будущее время периодическое празднество. Во время его царь раздавал всем гражданам и иностранцам муку и овощи; после всех к нему подносили куклу, изображавшую Харилу; царь ударял ее башмаком, затем предводительница фиад относила ее в пустынное скалистое место, где, по преданию, была похоронена Харила, и там зарывали куклу в землю с веревкой на шее.

После отражения нашествия галатов на Элладу в 279–278 гг. по решению Этолийского союза был установлен в Дельфах в память этого счастливого события праздник Σωτηρια в честь Зевса Спасителя и Аполлона Пифийского. Главной частью празднества были музыкальные, гимнические и конные состязания, причем первые были поставлены наравне с Пифийскими, а вторые и третьи — наравне с Немейскими; кроме того, были состязания орхестические и драматические. Празднество совершалось раз в 4 года (позднее, может быть, ежегодно) и находилось сначала в заведовании этолийцев, а позднее — амфиктионов.

Обращаясь к культам островов Эгейского моря, прежде всего упомянем Самофракийские мистерии Кабиров, стоявшие наряду с самыми знаменитыми празднествами Эллады.

Остров Эвбея известен был многими празднествами, которые посещались иностранцами, как, например, Γεραιστια в честь Посейдона в г. Гересте, Λμαρυνθια в честь Артемиды близ Эретрии и др. На ионических Кикладах наибольшего развития достиг культ Диониса, праздники которого, как и в других местах, были соединены с хоровыми и театральными представлениями; некоторые из праздников Диониса отличались и местными особенностями, как, например, на острове Андрос, где в зимний праздник Диониса, называвшийся Θεοδαισια, вино само текло из храма, или на о. Наксос, где, по мифическому преданию, Дионис сочетался браком с Ариадной: перемены судьбы последней подавали повод празднующим сначала к выражениям печали, потом — радости. Кроме того, на каждом острове и даже в отдельных городах одного и того же острова, были, конечно, местные, особенно уважаемые культы и праздники, например, на Сиросе Ηρακλεια, на Аморге Ηραια, на Теносе и Миконе Ποσιδεια, на Паросе Πλυντηρια и пр. Но все эти местные праздники затмевало собой знаменитое празднество Аполлона на острове Делос, религиозном центре Киклад. Здесь издревле существовала амфиктиония, или священный союз народов ионийского племени. Соседние островитяне собирались на священный остров, считавшийся родиной Аполлона и сестры его Артемиды, с женами и детьми и совершали в честь бога гимнические и музыкальные состязания с участием хоров, посылавшихся городами. С течением времени праздник пришел в упадок вследствие разных бедствий, поразивших ионийцев, так что состязания на нем совершенно прекратились, только хоры по-прежнему посылались на праздник афинянами и островитянами. В 426 г. афиняне, имевшие тогда главенство в амфиктионии, произвели тщательное очищение острова, возобновили на празднике Аполлона гимнические состязания и ввели конные ристания, которых прежде не было. С тех пор праздник, носивший по острову название Δηλια, был пентетерическим, т. е. совершался раз в четыре года. Он состоял главным образом из хоровых песен и плясок в честь бога и различных состязаний, увеличению блеска и пышности которых много содействовали священные посольства, прибывавшие с участвовавших в амфиктионии островов, из Афин и из некоторых других государств собственно Эллады (например, из Мегар и Мессении). Особенным великолепием отличалась афинская феория, начальство над которой принадлежало к числу литургий богатых граждан. Феория отправлялась не только к пентерическому празднику, а ежегодно; для переезда ее на Делос всегда употреблялся один и тот же старинный, но, конечно, по мере надобности подновляемый корабль, по преданию, тот самый, на котором Тесей ездил на Крит для убиения Минотавра. Вообще воспоминание об этом путешествии играло видную роль во время праздника; в числе священных плясок упоминается та, в которой мимически представлялось блуждание Тесея в лабиринте. Из истории осуждения Сократа известно, что все время от отправления священного корабля на Делос до возвращения (иногда задерживавшегося противными ветрами) считалось священным, и в течение его не могли приводиться в исполнение смертные приговоры над преступниками. Праздник совершался в «Священном» месяце, соответствовавшем аттическому Анфестериону. Ежегодно в то же время совершались Λπολλωνια с гимническими и конными играми и хорами. Известен также праздник Διονυσια с драматическими представлениями и др.

Тесей и Ариадна. Иллюстрация к «Сказаниям Танглвуда» (ок. 1920 г.).

На острове Самос особым уважением пользовалась Гера, которая, по словам самосцев, на их острове родилась, выросла и вышла замуж; это предпочтительное уважение к богине, которая у других ионийцев не пользовалась особенно выдающимся значением, быть может, следует объяснять тем, что ионические переселенцы уже застали культ Геры у прежних обитателей острова и усвоили его себе. В пользу этого предположения свидетельствует встречающееся у авторов название самосской Геры Пеласгической. В честь Геры совершались здесь два праздника, из которых один известен блестящей вооруженной процессией, при которой изображалось торжество бракосочетания Геры с Зевсом со всеми свадебными обрядами, а другой отличался таинственными обрядами, в которых главную роль играла древняя деревянная статуя богини. Атеней, со слов самосца Менодота, рассказывает, что праздник был установлен в воспоминание того, что однажды тирренские пираты сделали попытку похитить статую и действительно принесли было ее на корабль, но когда хотели пуститься в путь, то не могли сдвинуть с места корабль, пока не возвратили статую на берег и не принесли ей жертвы. Между тем среди обитателей острова распространился слух, что богиня исчезла из храма, и они пустились ее искать. Найдя статую на берегу и предполагая, что она сама перенеслась туда, они привязали ее к лозе и окутали ветвями, но затем жрица отвязала ее, очистила и перенесла обратно в храм. Поэтому и на празднике статую относили к берегу и прятали, потом снова отыскивали и возвращали в храм.

Из островов с дорическим населением Родос занимает первое место по числу и значению своих культов. Выше всего стоял здесь культ Гелиоса, в честь которого через каждые 4 года совершался большой праздник Λλιεια, соединенный с гимническими, конными и музыкальными состязаниями (первоначально установленными в память местного героя Тлеполема) и с большой процессией, в которой, по всей вероятности, вели четырех коней, потом приносившихся в жертву божеству посредством сбрасывания живьем в море. В г. Линд известен культ Афины Линдийской, праздник Геракла с оригинальным обычаем приносить в жертву рабочих быков при брани и проклятиях присутствовавших при жертвоприношении и празднество Σμινθια в честь Аполлона, культ которого с прозвищем Σμινθιοη был широко распространен по малоазиатским городам. Название это производится от слова σμινθοη — «мышь» и объясняется легендой о спасении страны Аполлоном и Дионисом от множества мышей, уничтожавших виноградные лозы. В г. Родос совершались Διονυσια с состязаниями хоров и театральными представлениями. Затем на Родосе было много религиозных обществ, составлявшихся с целью почитания разных греческих и негреческих божеств; каждое из них, конечно, имело свой особый праздник.

На о. Кос главным божеством был Асклепий, в честь которого совершались торжественно Λσκληπιεια. Кроме того, известны культы Геры, Деметры с праздником Θαλυσια, Геракла (в г. Антимахия), жрец которого при совершении жертвоприношения одевался в женское платье, и других богов.

Остров Крит представляет много оригинальных форм культов, происхождение которых относится к глубокой древности, еще до занятия острова дорийцами. Здесь совершались мистерии Зевса и куретов. В честь Европы, по известному мифу перенесенной Зевсом на Крит, совершался праздник Ελλωτια, при котором кости Европы носили в процессии в огромном миртовом венке. В память убиения Диониса-загрея совершалось через каждые 2 года празднество, при котором представлялись его страдания, в честь Ино или Левкофеи — Ιναξια.

На дорических Кикладах Фере и Анафе упоминаются Καρνεια и Υακινθια, кроме того, на последнем острове праздник в честь Λπολλων Λσγελαταη. В ливийской Кирене, колонизованной из Феры, кроме общего дорийцам культа Аполлона упоминается пышный праздник Διοσκουρεια и Θεοδαισια в честь Диониса и нимф.

Для ионических колоний западного берега Малой Азии праздник Πανιώνια, совершавшийся на мысе Микале в честь Посейдона Геликонского, был таким же религиозным центром, каким было Делосское празднество для ионических Киклад. Празднеством заведовали приенцы, из среды которых для совершения торжественного жертвоприношения избирался юноша под именем «царя». Впоследствии общее празднество было перенесено в Эфес, но культ Посейдона на Микале продолжал существовать еще во времена Страбона. Впрочем, отдельные города были так же независимы друг от друга в религиозном отношении, как и в политическом, и представляют немало местных культов, иногда восходивших до глубокой древности. Так, Эфес славился своим великолепным храмом Артемиды и празднеством в честь ее, заступившим потом место Панионий в качестве религиозного центра малоазиатских городов. Празднество сопровождалось конными, гимническими и музыкальными состязаниями и привлекало из разных городов множество посетителей, которые съезжались с женами и детьми и приносили богине богатые дары и жертвы. Жрецами богини здесь были евнухи, пользовавшиеся величайшим почетом; были также жрицы, проходившие три степени посвящения. Кроме того, в Эфесе пользовались известностью Ταυρια в честь Посейдона, Θεσμοφορια в честь Деметры и др. В Милете важнейшим праздником были Διδυμεια в честь Аполлона, храм которого со знаменитым оракулом находился в местечке Дидимах, кроме того, Νηληιη в честь Артемиды и пр.

Город Кизик известен был оргиастическим культом фригийской Кибелы, чествовавшейся под именем Плакианской Матери, кроме того, праздновались Λνθεστηρια в честь Диониса и Θερρεφαττια в честь Персефоны, которая, по преданию, получила этот город в приданое от Зевса и почиталась в нем больше всех богов; в жертву ей приносились черные коровы. В Лампсаке, кроме культа Приапа следует отметить Λσκληπιεια, при которых все граждане надевали венки, дети освобождались от учебных занятий и рабы от работ, а судопроизводство приостанавливалось.

О религиозной жизни эолийских колоний в Малой Азии сохранилось мало сведений. Религиозным центром их был праздник Аполлона в г. Грунеон, кроме того, особым уважением пользовался Λπολλων Πορνοπιοη. На о. Лесбос в г. Митилена был почитаем Λπολλων Μαλοει, празднество которого совершалось митиленцами всенародно вне города, на мысе Малее, и Λρτεμιη Θερμια, в честь которой совершалась Θερμιακη πανηγυριη, упоминаемая в надписях в качестве важнейшего праздника митиленцев.

Религиозным центром дорийских колоний на юго-западном берегу Малой Азии был праздник Аполлона, нимф и Посейдона в Триопии с состязаниями. Кроме того, город Книд славился культом Афродиты, почитавшейся здесь под разными названиями.

О религиозной жизни городов Великой Греции мы имеем лишь немногие сведения, так как процветание большинства их относится к таким временам, от которых сохранилось очень мало письменных памятников. Даже из Тарента, в котором в цветущее время было, говорят, больше праздников, чем будней, мы знаем только Διονυσια, праздновавшиеся с большой невоздержанностью (по словам Платона, во время этого праздника весь город был пьян), да темные названия Δαμεια и Θαυλια. В Неаполе совершалось празднество в честь сирены Партенопы с гимническими состязаниями и бегом с факелами. Со времен Августа празднество это под названием Sebasta или Italika повторялось через каждые 4 года в течение нескольких дней с гимническими и музыкальными состязаниями и по своей известности стало наряду со знаменитейшими праздниками Эллады. Затем упомянем культ Зевса Омария, служивший религиозным центром ахейских городов южной Италии после уничтожения Пифагорейского союза, и празднество Геры на мысе Лакинии близ Кротона, привлекавшее к себе всех италийских греков.

В греческих городах Сицилии особенным значением пользовался культ Деметры и Персефоны, которым был посвящен весь остров. Известно, что он преимущественно перед другими местностями считался местом похищения Персефоны и бракосочетания ее с Плутоном; с этим событием связан был целый ряд праздников, как, например, Λνθεσφορια, Θεογαμια, Λνακαλυπτηρια, Κορεια; временем похищения считалась или весна, к которой, без сомнения, относится первый из названных праздников, или время созревания хлебов, когда совершалось самое торжественное жертвоприношение. Местом похищения считался преимущественно Эннейский луг. Источник Киана близ Сиракуз, по преданию, явился на том месте, где Плутон с похищенной Корой скрылся в подземное царство; поэтому сиракузяне ежегодно совершали у этого источника празднество, при котором от имени государства приносили в жертву быков, живьем погружая их в озеро: такой способ жертвоприношения, по преданию, был указан Гераклом. На празднество еще во времена Цицерона стекалось множество народа. Кроме того, в честь самой Деметры осенью совершались Θεσμοφορια, отличавшиеся особенною пышностью в Сиракузах, где они продолжались 10 дней и праздновались преимущественно женщинами; из обычаев праздника упоминается, между прочим, перебранка между женщинами в память того, что Деметра, опечаленная похищением дочери, развеселилась от бранных слов служанки. Кроме Сиракуз Фесмофории праздновались в Акраганте, Катане и других городах. Кроме празднеств, относящихся к культу Деметры, в разных сицилийских городах упоминаются и местные праздники, как заимствованные из метрополий, так и обязанные своим происхождением каким-либо местным условиям и особенностям или историческим событиям. Так, в Катане был праздник Λιτναια в честь Зевса Этнейского, в Сиракузах — Λρτεμισια Ελωρια или Λσιναρια в память поражения афинян в 413 г. В Геле известен культ хтонических божеств с мистическими обрядами, в г. Агирии — пышный праздник в честь Геракла с гимническими и конными состязаниями, причем в праздновании участвовали и рабы, а также празднество в честь Гераклова родственника Иолая. На горе Эрик было святилище Афродиты, по словам Павсания, пользовавшееся уважением с глубокой древности и по богатству не уступавшее святилищу в Пафе (на о. Кипр). При храме жило много посвященных богине рабов и рабынь. Из совершавшихся здесь празднеств Атеней упоминает Λναγωγια в память удаления богини в Ливию и Καταγωγια в честь ее возвращения. Эти праздники, очевидно, были установлены по образцу подобных же празднеств в культе Персефоны.

В фокейской колонии Массалия известны культы Артемиды Эфесской и Аполлона Дельфиния, а также праздник, который у Юстина называется Floralia, а по-гречески, по всей вероятности, назывался Λνθεστηρια, и описанный Петронием оригинальный обряд, напоминающий обряды афинских Фаргелий: в случае появления какой-либо эпидемии один из бедняков добровольно предлагал себя в жертву за государство; ему в течение года давали отличное содержание на государственный счет, затем, одев в священные одежды и украсив ветвями, обводили по городу, произнося заклятия, чтобы на него пали все бедствия государства, и сбрасывали со скалы.

Само собой разумеется, что здесь описаны далеко не все культы и праздники в разных государствах эллинского мира. Их число особенно увеличилось во времена римского владычества; вследствие упадка прежних религиозных верований главной и существеннейшей частью празднеств сделались тогда разного рода состязания, учреждавшиеся не только в честь богов, но и римских императоров, их любимцев и видных политических деятелей.

Римский список публичных и носящих особые названия праздничных дней (feriae publicae) сохранился в календаре общины и бесспорно представляет самый древний из всех дошедших до нас документов о римской древности. Первое место в нем занимают боги Юпитер и Марс, равно как двойник этого последнего — Квирин. Юпитеру посвящены все дни полнолуния, сверх того, все праздники вина; его антагонисту, «злому Юпитеру» (Вейовису) было посвящено 21 мая (Агоналии); Марсу принадлежали первый день нового года и большое военное торжество, происходившее в течение марта. Подобно тому как войну начинали с праздника Марса, так и осенью, после окончания похода, снова справляли ему праздник — день освящения оружия. Наконец, Квирину принадлежал день Квириналий (17 февраля). Между остальными праздниками первое место занимают те, которые относятся к земледелию и к виноделию, а рядом с ними праздники пастухов играют лишь второстепенную роль. Сюда прежде всего принадлежит длинный ряд весенних праздников в апреле; во время их приносились жертвы Теллус (Fordicidia, приносилась в жертву стельная корова), Церере (Ceralia), богине стад Палес (Paralia), Юпитеру как хранителю виноградных лоз и впервые откупориваемых бочек прошлогоднего сбора (Vinalia), врагу посевов — рже (Робигу). По окончании полевых работ и после успешной уборки жатвы справлялся двойной праздник в честь бога уборки жатвы Конса и в честь богини изобилия Опс (Consualia, Oppalia); один раз — непосредственно после окончания работы жнецов, а второй раз — в середине зимы, когда наполняющая амбары благодать может быть оценена по достоинству; чуткий здравый смысл древних распорядителей празднествами вставил между двух этих праздников праздник посевов (Saturnalia). Точно так и праздник виноградного сока, называвшийся также целебным (Meditrinalia), потому что свежему виноградному соку приписывали целебную силу, справлялся после окончания сбора винограда в честь Юпитера как бога вина. Затем следуют в конце года: волчий праздник (Lupercalia), который справляли пастухи в честь доброго бога Фавна, и праздник межевых камней (Terminalia), который справляли земледельцы; сверх того, справлялись двухдневный летний праздник дубрав (Lucaria), который, вероятно, был посвящен лесным богам, праздник источников (Fontinalia) и праздник кратчайшего дня, после которого восходит новое солнце (Angeronalia). Ремесла и искусства имели в кругу богов только двух заступников — бога огня и кузнечного мастерства Вулкана, которому кроме названного его именем дня (Volcanalia) посвящен еще праздник освящения труб (Tubilustrium), и затем Карменту (Carmentalia), которую сначала чтили как богиню волшебных заклинаний и песен, а впоследствии стали чтить как покровительницу рождений. Домашней и семейной жизни были посвящены праздник богини дома — Весты и праздник гениев кладовой — Пенатов (Vestalia), праздник богини рождения (Matralia), праздник благословления дома детьми, посвященный Либеру и Либере (Liberalia), праздник умерших (Feralia) и трехдневный праздник привидений (Lemuria). И богу «начала» Янусу был посвящен особый день (Agonia). Значение некоторых других праздников для нас непонятно; таковы праздник Фуррины и посвященный Юпитеру вместе с Аккой Ларенцией праздник Ларенталий, который, быть может, был праздником ларов. Овидий в «Фастах» говорит:

К числу особенностей греческой религии принадлежат мистерии, или тайные культы, которые были широко распространены по всей Элладе. К сожалению, мы ни одного из них не знаем подробно и с полной достоверностью, а многие знаем только по названиям или по кратким указаниям наиболее характерных особенностей. Установление некоторых из таких культов восходит еще к отдаленной древности, и в исторические времена, особенно с VI в. до Р. X., их число все более и более увеличивалось; еще во времена Феофраста, т. е. в конце IV в. до Р. X., не быть посвященным в какие-нибудь мистерии служило признаком неверия или равнодушия к религии.

Тайные культы носят названия μυστηρια, τελεται и οργια. Первое, наиболее распространенное название стоит в связи с глаголом μυειν — закрывать рот и обозначает, стало быть, такие культы, подробности которых не могли быть сообщаемы непосвященным. Второе название, встречающееся уже у Гесиода, производится от τελοη, принимаемого одними в смысле высшей степени посвящения божеству, другими — в смысле взноса или платы на богослужебные надобности. Наконец, οργια первоначально означало просто совершение священнодействий, но впоследствии стало обозначать такие культы и священнодействия, при которых участники приходили в состояние возбуждения или экстаза.

Многие мистерии составляли существенную часть государственных культов и стояли под ближайшим надзором государства, другие, напротив, не были признаваемы государствами и совершались частными лицами или религиозными обществами. Некоторые из тайных культов первого рода высоко стояли во мнении верующих, и посвящение в них считалось необходимым для счастья здешней и загробной жизни. Пиндар называет счастливыми тех, которые умирают, удостоившись видеть таинства Деметры. Та же мысль встречается у Софокла. Аристофан говорит, что солнце приветливо светит после смерти только посвященным, ведшим благочестивую жизнь. Платон говорит, что посвященные после смерти будут жить с богами, а непосвященные — лежать в грязи или носить продырявленными кувшинами воду в бездонные бочки. По словам Цицерона, мистерии принесли много пользы и не только учили жить хорошо, но и умирать с благими надеждами. Диодор говорит, что люди, получившие посвящение, становились лучшими в нравственном смысле. Символом этого требования нравственной чистоты были телесные очищения, которые были непременным условием для посвященных. Итак, мы видим, что мистерии должны были получить особенное развитие с распространением верования в загробную жизнь и что самые выдающиеся умы древности видели в них могущественное средство к нравственному очищению общества.

Все вообще мистерии по условиям участия в них и способам совершения могут быть разделены на два главные класса: одни из них были совершаемы небольшим, замкнутым кружком жрецов и служителей культа, кроме которых никто не допускался к участию в служении; другие, напротив, совершались при участии более или менее значительного числа лиц, смотря по составу которых опять могут быть подразделены на два вида: одни совершались какой-либо определенною частью общества (например, некоторые празднества совершались исключительно замужними женщинами), другие — людьми обоих полов и разных сословий, но допускавшимися к участию только посредством посвящения, которое совершалось по исполнении известных условий. Мистерии последнего вида суть наиболее совершенные и развитые. Общим условием всех тайных культов была обязанность их участников хранить тайну обо всем, что в них происходило, т. е. о священных сказаниях, обрядах, молитвах, особых именах, которыми называли богов, и т. п. По словам Хрисиппа, требование тайны имело целью обуздание человеческой природы, а по словам Страбона — возвышение обрядов культа в глазах участвующих в них. Нарушение тайны влекло за собой обвинение в клятвопреступлении и соответствующее наказание. У богобоязненных писателей (например, Геродота, Павсания) неоднократно встречаются упоминания, что они нарочно умалчивают о тех или других сторонах тайных культов, хотя и знают их, встречаются также намеки, доступные только для посвященных. Именно вследствие упомянутого условия до нас дошли чрезвычайно неполные сведения о мистериях, в особенности о внутренней их стороне.

Даже на вопрос о причинах облечения тех или других культов завесой тайны нельзя ответить ничем, кроме более или менее вероятных предположений. С некоторыми культами могло быть связано, по народному верованию, особенное счастье для государства, и поэтому следовало держать их в тайне от иностранцев, для того чтобы они не могли воспользоваться участием в них ко вреду государства; но это объяснение не подходит к таким мистериям, в которых могли участвовать и иностранцы, как это известно, например, о мистериях Элевсинских и Самофракийских. Далее можно предположить, что некоторые культы принадлежали еще древнейшему населению страны и по занятии ее другими племенами отступили на задний план и сохранились в тайне среди остатков этого древнейшего населения, но затем именно вследствие своей таинственности облеклись ореолом особенной святости и снова приобрели себе значительное число поклонников; такое предположение особенно подойдет, например, к Самофракийским мистериям, если принять их финикийское происхождение. Наконец, возможно и то, что какой-либо культ, заимствованный с чужбины, сначала был совершаем небольшим кружком поклонников, державших его в тайне, впоследствии же был признаваем государством, но продолжал сохранять прежний оттенок таинственности. Могут быть, конечно, предположены и другие причины таинственности, но какая именно действовала в каждом отдельном случае — этого решить невозможно, тем более что и сами древние вряд ли особенно интересовались этими вопросами и не оставили нам никаких ясных и достоверных указаний.

Мистерии состояли из различного рода богослужебных действий, открытых только для посвященных. Это были, во-первых, драматические или символические представления священных сказаний, имевших то или другое отношение к данным мистериям (например, в вакхических мистериях — страдания Диониса, его смерть и возрождение, в Элевсинских — похищение Персефоны и т. д.); во-вторых, открытие (иногда постепенное) посвященным мистических знаний, которые состояли частью в разных таинственных выражениях, частью в показании символических предметов, содержавших в себе намеки на характер божеств, чествуемых в данных мистериях, и на относившиеся к ним мифы. Празднества совершались преимущественно ночью и сопровождались обыкновенно торжественными процессиями с музыкой, пением и плясками. По словам Лукиана, без плясок не обходились ни одни мистерии. Отсюда произошло даже употребление глагола εχορξεισθαι в смысле нарушения тайны мистерий.

Из всех эллинских мистерий ни одни не достигли такой славы, как Элевсинские, которым поэтому и мы дадим первое место в нашем изложении. Они совершались в честь двух богинь, Деметры и Коры, в аттическом городке Элевсине, лежавшем в углу Саронического залива к северо-западу от Афин по дороге в Мегары, и принадлежали к числу тех мистерий, в которых участие обусловливалось предварительным посвящением. Основание их сами древние относили к мифическим временам: по словам Гомеровского гимна «К Деметре», относящегося, вероятно, к VII или VI в., они основаны самой богиней, пришедшей в Элевсин во время поисков своей дочери, похищенной Плутоном; от этого прибытия богини, может быть, произошло название городка Ελευσιη, раньше, по преданию, называвшегося Сесарией. Жители Афин стали участвовать в элевсинском культе со времени включения Элевсина в свое государство, относимого преданием к царствованию Эрехтея, но на самом деле относящегося к VII в. Гомеровский гимн, говоря, что Деметра явилась в Элевсин под видом женщины с Крита, как бы намекает, что служение богине перенесено в Элевсин с этого острова; но значительное сходство в обрядах и самой сущности Элевсинских мистерий с египетскими мистериями Исиды, скорее, заставляет думать, что первоначальным местом образования такого культа был Египет.

Главным содержанием Элевсинских мистерий был уже упомянутый миф о Деметре, передаваемый в Гомеровском гимне в следующих главных чертах. Персефона, дочь Деметры, собирая с океанидами цветы на Нисейском лугу,[48] была похищена Плутоном, причем никто кроме Гелиоса не видел этого похищения и только Геката слышала отчаянные крики Персефоны. Мать, услышав голос дочери, бросилась к ней на помощь и искала ее с факелами 9 дней, не принимая ни пищи, ни питья и не умываясь; наконец, от Гекаты и Гелиоса узнала она об участи, постигшей Персефону.

Тогда разгневанная богиня покинула Олимп и стала странствовать по земле в образе старухи. Прибыв в Элевсин, она была встречена у колодца дочерьми местного царя Келея и, выдавая себя за уроженку острова Крит, похищенную морскими разбойниками, но спасшуюся от них бегством, была принята в дом царя в качестве няни царевича Демофонта. Здесь она также не могла забыть своей печали, пока служанка Ямба не развеселила ее своими нескромными шутками, и тогда царица Метанира уговорила ее вкусить напиток кикеон. Богиня ухаживала за царевичем и, желая сделать его бессмертным, намазывала амброзией и по ночам клала в огонь, как головню. Однажды мать царевича увидела это, испугалась и подняла шум. Тогда богиня открылась Метанире, приказала построить себе храм и учредить богослужение по ее указаниям. Между тем земля не приносила плодов, так как богиня, разгневанная похищением дочери, скрывала посеянные людьми семена. Наконец, Зевс вызвал Персефону из ада; Деметра примирилась тогда с богами под тем условием, чтобы ее дочь третью часть года проводила в подземном царстве, а две трети — с матерью и прочими богами. Земле возвращено было плодородие, и богиня, покидая Элевсин, показала священные обряды Келею, Эвмолпу, Диоклу и Триптолему, которого, кроме того, научила земледелию. Заповеданные богиней обряды должно исполнять, но нельзя расследовать и разглашать. Счастлив, кто их видел; непосвященные же в таинства не будут блаженствовать, а будут пребывать под покровом печального мрака. Счастлив, кого любят две богини: они посылают в его дом Плутоса, дающего богатство смертным. — Таково в кратких чертах содержание этого мифа. Ученые представляют различные его объяснения, более или менее правдоподобные; наиболее вероятным кажется то из них, по которому в нем представляется замирание природы зимой и возвращение ее к новой жизни с наступлением весны.

Деметра, Триптолем и Персефона. Мраморный рельеф (ок. 490 г. до н. э.).

Кроме двух главных богинь, Деметры и Коры, в Элевсинских мистериях почитались: Иакх, которого считали сыном Зевса и Деметры или отождествляли с Вакхом, затем Плутон, неизвестные по именам Бог и Богиня и разные местные герои, из числа которых особенным уважением пользовались Триптолем и брат его Эвбул.

Забота об устройстве Элевсинского праздника принадлежала к числу обязанностей высшей афинской администрации. Со времени установления коллегии архонтов им заведовал архонт-царь как верховный блюститель всего государственного культа; ближайшими его помощниками были 4 жреца, из которых двое избирались хиротонией из всех афинян, один — из рода Эвмолпидов и один из рода Кериков. Члены этих двух родов имели вообще важнейшие литургические функции при мистериях. Род Эвмолпидов вел свое происхождение от мифического элевсинского героя Эвмолпа, о происхождении которого и отношении к мистериям существовали разные сказания. Род Кериков, по преданию, происходил от Керика, сына Гермеса и Аглавры, дочери Кекропа; по другим преданиям, это была ветвь рода Эвмолпидов. Важнейшие лица, исполнявшие служебные обязанности при празднестве, были следующие: 1) иерофант, избиравшийся из Эвмолпидов, обыкновенно из людей пожилых и обладавших звучным голосом. Ему была присвоена особая пурпурная одежда и головная повязка. Вступая в должность, он слагал свое прежнее имя и получал новое, священное, которое не могло быть известно непосвященным, так что в светских документах он назывался просто иерофант. Сложение светского имени сопровождалось символическим обрядом погружения его в море, как видно из нескольких надписей. Иерофанту соответствовала иерофантида, избиравшаяся также из Эвмолпидов и имевшая обязанность посвящать желающих в мистерии. Она также при получении священной должности принимала новое тайное имя. Иерофант и иерофантида по вступлении в должность обязаны были соблюдать строгое целомудрие. 2) Второе место в элевсинской иерархии занимал факелоносец, об обязанностях которого известны лишь немногие мелкие подробности. Он избирался из рода Кериков; в V и IV вв. в течение нескольких поколений должность эта была наследственна в доме Каллия. Факелоносец, подобно иерофанту, носил пурпурную одежду и повязку на своих длинных волосах. Ему, быть может, соответствовала факелоносица, о которой ближайших сведений мы не имеем. 3) Жрец-глашатай (в римские времена ιεροκηρυχ) из рода Кериков при начале священнодействий приглашал верующих к благоговейному вниманию, произносил вслух молитвы и формулы условий допущения к посвящению, служил при жертвоприношениях и пр. 4) Алтарный жрец, упоминающийся во многих надписях, заведовал жертвоприношениями и сам совершал их. Все эти должности были пожизненны. Во время исполнения своих священных обязанностей лица жреческого персонала надевали миртовые венки.

Кроме этих главных священнослужителей были разные другие служители культа и магистраты, заведовавшие разными его сторонами. Упоминаются жрец и жрица Деметры и Коры; жрец, носивший статую Иакха в процессии; жрец, заботившийся о чистоте и вообще исправном содержании статуй богинь; жрец, служивший, вероятно, при омовениях и очищениях посвященных; жрец, название которого, по-видимому, намекает на какую-нибудь обязанность, специально относившуюся к Персефоне, почитавшейся также под именем Δαειρα; жрецы, объявлявшие начало священного перемирия перед мистериями, и др.

Посвящение в Элевсинские мистерии было доступно для всех эллинов, без различия племен или государств, так что они имели общегреческий характер. Варвары не допускались к посвящению, хотя и тут встречаются исключения в пользу отдельных, особенно выдающихся лиц. Римляне со времени вступления их в более близкие сношения с эллинами допускались к посвящению наравне с последними. Доступ к участию в мистериях не был закрыт даже рабам, если они были не варварского происхождения. Лица, совершившие какое-либо тяжкое преступление, к посвящению не допускались. Нельзя доказать, чтобы от желающих посвятиться требовалась предварительная исповедь их грехов; однако иерофант мог отказать в посвящении человеку, нравственность которого казалась ему небезупречной.

Желавший посвятиться должен был обратиться к посредничеству какого-либо гражданина из рода Эвмолпидов или Кериков, который, если по проверке не оказывалось препятствий к посвящению, наставлял и руководил кандидата в дальнейших действиях, почему и назывался руководителем в таинствах. Перед посвящением кандидаты обязаны были в виде испытания хранить строгое молчание и совершать очистительные обряды. В посвящении различались 3 степени, из коих первой было посвящение в малые мистерии. Никто не мог быть посвящен в великие мистерии без предварительного посвящения в малые; получившие это посвящение специально назывались μυσται. При посвящении в великие таинства различались 2 степени: τελετη и εποπτεια, между которыми был промежуток не менее года; достигшие высшей степени посвящения назывались εποπται, т. е. созерцателями. Некоторые, особенно иностранцы, которым средства не позволяли совершать троекратное путешествие в Афины, может быть, довольствовались первою степенью посвящения, не ища двух остальных. Напротив, многие афинские граждане посвящались еще в детском возрасте благочестивыми родителями; такое посвящение обозначалось специальным термином — посвящение от очага. Людям, близким к смерти, быть может, разрешалось посвящение во всякое время. Обряды посвящения известны лишь в общих чертах, в которых невозможно различить особенности, свойственные каждому виду посвящения в отдельности.

Посвящение как в малые, так и в великие мистерии начиналось вне храма, в священном округе, обнесенном стеной. Здесь посвящаемые совершали жертвоприношения и затем вступали в храм, где в глубоком мраке ночи совершали переходы из одной части святилища в другую; по временам разливался ослепительный свет, озарявший фигуры грозных чудовищ, раздавались страшные звуки, потрясавшие посвящаемых. Эти эффекты производились различного рода техническими приспособлениями. Страшные картины и звуки представляли мучения, ожидавшие за гробом грешников, и на людей впечатлительных производили столь подавляющее впечатление, что некоторые даже лишались чувств. Древние авторы сравнивают состояние души человека при смерти с теми страданиями, томлениями и трепетом, которые она переживает при посвящении в мистерии. Наконец, страшные сцены сменялись светлыми, успокоительными: открывались двери, закрывавшие статуи и жертвенники, при ярком свете факелов посвящаемым представлялись украшенные роскошными одеждами статуи богов; весь этот свет и великолепие так поражали чувства посвящаемых, что они представляли себе вечную радость и блаженство, ожидающие за гробом людей добродетельных и посвященных в таинства. Посвящаемых сажали на особые седалища, вокруг которых посвящающие совершали пляску. Были, вероятно, и другие символические священнодействия, подробности которых нам неизвестны.

Посвящение в мистерии считалось важным условием достижения блаженства в загробной жизни, так что люди, по тем или другим причинам не принявшие посвящения в молодые годы, старались посвятиться, по крайней мере, перед смертью. Одежды, бывшие на теле во время посвящения, считались счастливыми; было в обычае носить их до полного износа или приготавливать из них пеленки для детей, а некоторые жертвовали их в храм Деметры; иногда в них хоронили умерших мистов.

Упомянем еще, что мистам запрещалось употребление в пищу некоторых съестных припасов (кур, рыбы, бобов и яблок) и прикосновение к роженице и трупу; по всей вероятности, эти запрещения имели силу только в течение празднования мистерий, а на остальное время не простирались.

В Афинах ежегодно совершалось два праздника, имевшие отношение к элевсинскому культу. В месяце Анфестерионе, вероятно около 20-го числа, праздновались малые мистерии, служившие как бы предпразднеством великих и совершавшиеся в Агре, предместье Афин, преимущественно в честь Персефоны. Священное перемирие для них продолжалось с 15-го числа Гамелиона до 10-го числа Элафеболиона, т. е. 55 дней. Они состояли главным образом в очищениях водой Илисса, на берегу которого лежала Агра, и, может быть, в драматическом представлении мифа о рождении Иакха от Персефоны. Впрочем, подробности их очень мало известны. На основании встречающегося в одной надписи упоминания о κοραγωγοη можно думать, что во время этого праздника переносили статую Персефоны в торжественной процессии из одного храма в другой.

Главным празднеством элевсинского культа были великие мистерии, или Ελευσινια, совершавшиеся в месяце Боэдромионе в течение 10–12 дней, причем первая половина празднования происходила в Афинах, а вторая — в Элевсине. Священное перемирие для праздника продолжалось с 15-го числа Метагитниона до 10-го Пианопсиона, т. е. 55 дней. Раз в 4 года он совершался с особенною пышностью и потому причисляется к пентетерическим праздникам.

Гермес, Орфей и Эвридика. Мрамор (ок. 420 г. до н. э.).

К сожалению, встречающиеся упоминания о празднике, преимущественно о второй его половине, ограничиваются немногими и не всегда достоверными показаниями, на основании которых невозможно составить себе ясное и полное представление о всем ходе празднования.

В первой половине празднование, по всей вероятности, распределялось по дням следующим образом. Тринадцатого или 14-го числа Боэдромиона народ собирался в город на праздник; архонт-царь, иерофант и дадух делали объявление о наступлении праздника и об исключении из участия в нем всех оскверненных кровавыми преступлениями или другими тяжкими грехами, бесчестных и варваров. В позднейшие времена эфебы 13-го числа в торжественной процессии шли в Элевсин, откуда на другой день (14-го) сопровождали святыни (статуи богинь и священную утварь) в городской храм богинь, находившийся у северной подошвы Акрополя. 15-го числа, вероятно, совершалось жертвоприношение в честь Афины Демократии, упоминаемое в надписях. 16-го числа посвященные, по призыву глашатая «αλαδε μυσται» (на море, мисты!), отправлялись к морю для очищения себя морской водой; формула призыва послужила названием для этого дня праздника. Главное место очищения, как кажется, было в Пирее. В следующие три дня (17, 18 и 19-го) совершались в городе разного рода жертвоприношения, в том числе праздник в честь Асклепия, который, по мифическому преданию, прибыл в Афины из Эпидавра, где было его знаменитое святилище, и был посвящен в мистерии. Двадцатого числа совершалась торжественная процессия из Афин в Элевсин, сопровождавшая раньше принесенные в Афины элевсинские святыни, в том числе увенчанную миртом статую Иакха, несомую особым жрецом, и приготовленные для Иакха драгоценные игрушки. Процессия двигалась по священной дороге, украшенной множеством храмов, алтарей и памятников, в сопровождении огромной толпы народа, так как в ней могли принимать участие и непосвященные в мистерии. Люди зажиточные, особенно женщины, следовали за процессией в экипажах, что, впрочем, впоследствии было запрещено законом оратора Ликурга. При переходе через мост на р. Кефис участники процессии по старинному обычаю обменивались шутками и насмешками. Процессия двигалась с пением пэанов и с криками: Ιακχ, ω Ιακχε. По дороге она несколько раз останавливалась для отдыха или для поклонения разным богам и героям, имевшим отношение к элевсинскому культу, так что лишь к вечеру достигала Элевсина.[49] Здесь еще несколько дней продолжалась вторая половина празднества, состоявшая из разных мистических обрядов, в которых могли принимать участие только посвященные, и из состязаний. Местом совершения обрядов был τελεστηριον, построенный при Перикле архитектором Иктином вместо старинного храма, воздвигнутого, по преданию, еще Келеем по приказанию самой Деметры и сожженного персами в 480 году. Здесь, в самом храме или его периболе, совершался по ночам ряд драматических представлений, сюжетом которых служили события из жизни богов, имевшие отношение к циклу сказаний об учреждении мистерий. Представления эти были весьма разнообразного характера, то строгого и торжественного, то веселого и даже распущенного. К созерцанию их никто не допускался, кроме мистов, получивших уже высшую степень посвящения и потому называвшихся «созерцателями». Надпись при входе в священный участок храма гласила, что непосвященные не имеют права вступать в него. Есть сведения, что перед мистериями составлялись и записывались на досках поименные списки посвященных. Во время священнодействия мисты в отличие от непосвященных носили на головах миртовые венки, а на правой руке и левой ноге — повязки пурпурного цвета. Если непосвященный, вмешавшись в толпу мистов, выдавал себя какими-либо неуместными вопросами, то его подвергали наказанию и даже смертной казни; так случилось, например, с двумя молодыми акарнанцами в царствование Филиппа V.

Драматические представления, по всей видимости, ставились в хронологической последовательности. Первым актом их была, вероятно, сцена брака Зевса и Деметры, представляемых иерофантом и иерофантидой, и рождение Иакха от этого брака, при этом иерофант возглашал: владычица Бримо родила святого сына Брима.[50] Затем начинались возлияния, песни и пляски в честь новорожденного Иакха, причем уход за новорожденным представлялся в искусных мимических телодвижениях.

В следующую ночь драматически представлялось похищение Плутоном Коры, которую изображала жрица Деметры. При этом мисты носили корзины с цветами в воспоминание о том, что Кора была похищена при собирании цветов. Иерофантида изображала собою тоскующую Деметру, разыскивающую свою дочь; в искусных плясках представлялось, как она искала дочь и как была радушно принята Келеем. Процессия мистов с факелами к морскому берегу служила воспоминанием поисков Деметрой дочери. Затем являлась на сцену женщина, представлявшая служанку Ямбу, или Баубо, которая развеселила Деметру нескромными шутками и жестами. При этом мисты, целый день постившиеся, вкушали кикеон, особый напиток, состоявший из смеси воды, муки и меда с различными приправами, в воспоминание того, что развлеченная шутками Ямбы Деметра впервые вкусила этого напитка после потери дочери, и перекладывали из ящика в корзину и обратно какие-то таинственные символические предметы. Указание на эти обряды заключается в особой сакральной формуле, которая в виде пароля служила мистам средством узнавать друг друга. Были еще драматические представления, изображавшие возвращение Коры, примирение Деметры с богами, установление ею мистерий и отправление Триптолема для распространения земледелия, при этом иерофант показывал мистам срезанный колос, служивший символом смены жизни смертью и возрождения к новой жизни после смерти. Эти драматические представления, по всей вероятности, продолжались три ночи, называвшиеся «святыми». При них показывались мистам священные предметы, скрытые от посторонних глаз, и раскрывались тайны, т. е., вероятно, священные предания и мифы, неизвестные народу. По свидетельству одного позднего автора, иерофант во время мистерий изображал собою демиурга (создателя), дадух — солнце, алтарный — луну, священноглашатай — Гермеса. Нельзя решить, существовал ли этот обычай с глубокой древности и чем достигалось это сходство с божествами; вероятно, жрецы одевались в роскошные одежды, сходные с теми, в которых принято было у греков изображать названные божества.

В последний день праздника совершался символический обряд, состоявший в том, что из двух глиняных сосудов, имевших форму куба, жрецы в храме выливали воду в устроенное в земле отверстие, из одного на запад, а из другого на восток, произнося при этом какие-то таинственные слова; какие это были слова, наверняка не известно, но ученые считают вероятным, что именно сюда относятся сообщаемые Проклом слова: «υε, κυε» (орошай, зачинай). Они имели тесную связь с одной из сторон мистического учения, именно о благодетельном, оплодотворяющем влиянии влаги на землю.

Этим заканчивались собственно мистерии. Затем происходили гимнические, конные и музыкальные состязания, но не ежегодно: раз в два года бывали малые состязания и через каждые три года в четвертый — большие. Наградой победителям служило здесь определенное количество пшеницы, выросшей на священном Рарийском поле (как в праздник Панафиней — масло от священной оливы).

По возвращении участников празднества в город происходило в городском Элевсинии заседание священного совета, в котором архонт-царь представлял отчет о празднике и разбирались дела, относившиеся к нарушению таинств или священных законов, а также определялось выражение благодарности лицам, обнаружившим особенное усердие к исполнению своих обязанностей во время праздника. В этом совете принимали участие только посвященные в мистерии, а самое решение дел принадлежало одним Эвмолпидам, которые в своих приговорах, кроме государственных законов о нечестии, руководствовались устными преданиями и голосом своей совести. В одной поздней надписи постановление этого совета датировано 28-м числом Боэдромиона. Можно думать, что и в более ранние времена праздник продолжался до этого числа, так что на состязания приходилось четыре дня (24–27 число).

После этого краткого обзора внешней стороны элевсинских мистерий обратимся к их внутренней стороне, именно к вопросу о том, проводилось ли в них какое-либо определенное учение, или все дело сводилось к исполнению предписанных ритуалом обрядов, смысл которых каждый посвященный мог объяснять по-своему? Мнения ученых по этому вопросу не согласны между собой. Большинство держится отрицательного взгляда, с особенною последовательностью и обстоятельностью проведенного Лебеком в его сочинении «Αγλαοπηαμυσ». По его мнению, все руководство элевсинских жрецов ограничивалось лишь указанием мистам обрядов очищения и порядка жертвоприношений и всего вообще празднования, а относительно внутреннего смысла мистерий участвовавшие в них выносили лишь то, до чего каждый мог додуматься по мере своего умственного развития и способностей. Напротив, автор исследования о мистериях Н.И. Новосадский в последней главе своего труда убедительно доказывает, что «не одни лишь обряды и их толкование составляли содержание мистерий Деметры, что в них проводилось особое учение, освещавшее те запросы мысли древнего эллина, на которые не давала решения общая, всем открытая народная эллинская религия». По его мнению, это сообщение мистам необходимых сторон учения происходило перед посвящением, в частных беседах мистагогов и иерофантов с желавшими принять посвящение, а не во время совершения праздничных обрядов и драматических представлений. Учение мистерий касалось богов, загробной жизни и природы. Впрочем, что касается первого, то между учением элевсинских мистерий и общепринятым у древних греков учением о богах не было, да и не могло быть существенного различия. То, что излагалось мистам в глубине святилища Деметры и в частных беседах мистагогами, представляло только дальнейшее развитие тех основ, какие лежали в верованиях всего народа. Изменения могли быть в частностях, а не в главном, существенном их характере. Далее, у авторов встречается очень много указаний на то, что мистерии обещали посвященным счастье в загробной жизни. Души умерших мистов не оставались вечно в одном и том же месте, но переходили из одной мировой сферы в другую и даже возвращались на время в среду живых. Таким образом, мистериям не было чуждо учение о переселении душ и о таинственном общении живых и умерших; это была одна из наиболее привлекательных сторон мистерий, манившая к себе очень многих. Однако недостаточно было одного посвящения для того, чтобы получить счастье в загробной жизни: уже у Аристофана высказывается мысль, что для этого после посвящения нужно вести благочестивую жизнь, следовательно, люди порочные не были допускаемы в жилища блаженных; и к самому посвящению в мистерии, как мы знаем, допускались только люди, не запятнанные преступлениями. Таким образом, мистерии несомненно имели влияние на улучшение нравственности греческого народа, как это было замечено уже самими древними. Исократ говорит, что Деметра, установив мистерии, смягчила нравы людей. Нравственное воспитание и исправление жизни представляется Арриану главной целью мистерий. По словам Цицерона, Афины, создавшие много прекрасного и великого и внесшие это прекрасное в жизнь человеческую, не произвели ничего лучше тех мистерий, благодаря которым люди из грубого состояния перешли к жизни достойной человека и улучшили свои нравы. Таким образом, Элевсинские мистерии, несмотря на некоторые темные свои стороны, бесспорно имели высокое нравственное влияние на развитие греческого народа и представляют одно из привлекательных явлений его религиозной жизни. Следует заметить, однако, что в позднейшие времена внешняя обрядовая сторона мистерий решительно выступила на первый план и они потеряли всякое влияние на умственную жизнь народа. Существовали они до конца IV в. по Р. X.

Мистерии по образцу Элевсинских праздновались и в разных других местностях Эллады, например в г. Флиунт, Мегалополь, Феней и других городах Аркадии и в Мессении. Во многих местностях Пелопоннеса, Беотии и др. упоминается Деметра с прозвищем Ελευσινια или праздник Ελευσινια, а месяц Ελευσινιοη неоднократно встречается в дорических календарях. Нельзя, однако, думать, чтобы культ этой богини непременно повсюду был таинственным.

Мистерии на о. Самофракия пользовались широкой известностью в древнем мире и по своей славе уступали только Элевсинским. Геродот, древнейший из писателей, от которых сохранились упоминания об этих мистериях, называет их оргиями кабиров; но на вопрос, кто были эти кабиры, нельзя дать строго определенного ответа, так как у древних встречаются о них чрезвычайно разнообразные показания, которые невозможно согласовать между собой. Пиндар в числе лиц, которые считались родоначальниками человеческого рода, рядом с критскими куретами, фригийскими корибантами и др. называет и Кабира, рожденного священным Лемносом; стало быть, этот лемносский Кабир казался поэту не богом и творцом человеческого рода, а только его родоначальником, первым человеком. У Эсхила, современника Пиндара, в несохранившейся драме Καβειροι лемносские кабиры представлены угощающими аргонавтов. Геродот, говоря, что изображение Гермеса эллины заимствовали от пеласгов, а не от египтян, прибавляет, что его слова поймет каждый, посвященный в оргии кабиров на о. Самофракия; пеласги, говорит далее «отец истории», жили первоначально на Самофракии и от них самофракийцы получили свои оргии; относительно изображения Гермеса у пеласгов было священное сказание, объясняемое в Самофракийских мистериях. В другом месте Геродот говорит, что изображения кабиров были похожи на изображения патеков (παταικοι), богов-карликов, которых финикияне помещали на носах своих кораблей, и называет их детьми Гефеста. Отсюда видно, что кабиры казались Геродоту настоящими божествами пеласгического или восточного происхождения, стоявшими в связи с Гермесом или Гефестом. Из позднейших писателей некоторые смотрели на кабиров как на демонические существа, происходящие от высших божеств, и сообразно с таким взглядом считали мистерии не праздником в честь кабиров, а установленным ими учреждением для почитания тех богов, от которых они сами происходили, другие же, напротив, признавали самих кабиров за богов, чествуемых в мистериях; но что это были за боги, сколько их было и каким богам народной религии они соответствовали — обо всем этом опять встречаются разнообразные показания. Так, в схолиях к Аполлонию Родосскому, со слов писателей Мнасея и Дионисодора, приведены четыре кабира, названные по именам и сопоставленные с высшими богами: Αχιεροη соответствовал Деметре, Αχιοκερσα — Персефоне, Αχιοκερσοη — Аиду, Κασμιλοη — Гермесу.[51] У латинского писателя Варрона в сочинении «О латинском языке» также упоминаются четыре кабира, но с другими именами и объяснениями. В святилище кабиров близ Фив почитался, как видно из надписей, один Кабир и его сын, не называемый по имени. Есть свидетельства о том, что кабиров смешивали или отождествляли с Диоскурами и почитали как могущественных защитников против опасностей мореплавания. Кроме того, в мистериях было учение о смерти и воскресении и культ хтонических божеств. Некоторые из древних писателей прямо признавали, что о кабирах ничего с точностью неизвестно. Отсюда очевидно, что священные сказания и обряды Самофракийских мистерий были еще в древности доступны разнообразным объяснениям; весьма возможно, что с течением времени первоначальный культ кабиров на Самофракии был распространен разными обрядами и сказаниями, существовавшими в других культах Эллады, и эта смесь могла подать повод к разнообразным представлениям о кабирах. Поэтому неудивительно, что и в новой науке существуют о них чрезвычайно разнообразные мнения, из которых каждое основано на тех или других древних свидетельствах, которые возможно согласовать между собой, но принуждено отвергать или игнорировать несогласуемые.

Внешняя обрядовая сторона Самофракийских мистерий известна нам также очень мало. Само собой разумеется, что и здесь посвящению предшествовали тщательные очищения. Гесихий говорит, что был особый жрец кабиров, очищавший убийц. От посвящаемых требовался, по-видимому, еще род покаяния или исповедания грехов.

Плутарх рассказывает, что когда Лисандр явился на Самофракию к жрецу, то последний потребовал от него признания в самом тяжком грехе, который он совершил в жизни. «Нужно ли это сделать по твоему приказанию, — возразил Лисандр, — или по воле богов?» И когда жрец сказал, что по воле богов, то Лисандр попросил его отойти в сторону, чтобы он мог сделать признание одним богам. Далее есть свидетельства, что посвящаться в мистерии могли не только взрослые люди обоего пола, но и дети, и что посвященные подпоясывались пурпурными повязками, которые считали предохранительным средством против опасностей на море. Есть также указания на то, что они носили железные кольца, вероятно в виде амулетов. Различались, по-видимому, три степени посвящения. При посвящении мистам были сообщаемы имена кабиров, которые оставались тайной для непосвященных. Празднества на Самофракии совершались летом и, без сомнения, соединялись с представлениями и сказаниями, относившимися к мифам о кабирах. Особенной славой стали пользоваться мистерии со времен диадохов. Вот все главное, что можно сказать о Самофракийских мистериях с большей или меньшей степенью достоверности.

Кроме Самофракии мистический культ кабиров издревле существовал на Лемносе, Имбросе, в Беотии и Македонии, а затем распространился и по другим областям эллинского мира.

В смущающей многочисленности имен и культов древнегреческого политеизма взору освоившегося с ней наблюдателя представятся два довольно четко отделенных друг от друга течения. Первое — это течение явное, участие в котором не было обусловлено ничем, кроме разве принадлежностью чествующего к соответственной гражданской общине; сюда мы относим большинство государственных культов Греции — и Зевса Олимпийского, и Паллады Афинской, и Аполлона Дельфийского. Но второе — это течение тайное; условием участия в нем было посвящение, посвящение же налагало на того, кто был его удостоен, обязательство — никому из непосвященных не выдавать тех священнодействий, участником и свидетелем которых он сподобился стать; сюда относится тоже ряд культов, хотя и значительно меньший, но особенно два: культ Деметры Элевсинской и культ Диониса, развитый его пророком Орфеем, — другими словами, элевсинские и орфические таинства.

Там — Зевс и его обитающая в вечном свете олимпийская семья; здесь — Земля и мрак, полный жутких тайн… жутких, но в то же время и утешительных: ведь это же мать-земля. Мы живем под всевидящими очами Зевса и прочих олимпийцев; но стоит нашему телу покрыться могильной перстью, и мы переходим под власть иных, хтонических, богов. Эта двойственность может нас озадачить — и, действительно, христианство ее отвергло. Но в сознании эллина она коренилась твердо.

От Земли Деметра, от Земли и Дионис; обаяние их учения заключалось именно в том, что они раскрывали перед смертным покров подземных тайн и не только удовлетворяли его любознательность, давая ему определенный ответ на мучительный вопрос, что с ним будет после смерти, но и учили его обеспечить себе лучшую участь на том свете. В те отдаленные времена, когда и сами боги еще не сознавались как стражи нравственности, и условия этой лучшей участи были скорее сакральные, чем нравственные, т. е. скорее сводились к исполнению обрядов посвящения, чем к справедливой жизни. Морализация таинств шла вровень с морализацией религии вообще; ко времени расцвета последней она также и в области таинств была совершившимся фактом.

Обаяние их вследствие этого росло и росло, но все же неодинаковым образом. Причиной разницы было то, что элевсинские таинства были прикреплены к определенной общине, к аттическому Элевсину, и имели здесь свой административный центр в виде жреческой коллегии Эвмолпидов, между тем как орфические, распространяемые через странствующих жрецов и пророков, были рассеяны по всей Элладе. Нам теперь трудно решить вопрос, что было выгоднее. Без сомнения, орфизму легче было находить себе поклонников, не только среди простого народа, но и среди поэтов и мыслителей, с Пиндаром и Платоном во главе; но чистоту и определенность учения легче было сохранить при наличности центральной коллегии, руководившей действиями своих эмиссаров, благодаря своему авторитету, основанному на преемственности полученного некогда от самой Деметры откровения.

В этом отношении элевсинская коллегия успешно могла соперничать с дельфийской; их положение было одинаково. Внешним образом это соперничество выразилось в том, что именно они — и только они, насколько мы знаем, — имели в прочей Греции своих, так называемых эксегетов, т. е. толкователей; засвидетельствовано это, правда, только для Афин, но при скудости наших сведений об организации сакрального дела в других эллинских общинах, заключение по аналогии здесь позволительно. Какова была роль такого эксегета, это нам показывает колебание отца платоновского Эвтифрона. Один его клиент на острове Наксос в пьяном виде убивает его раба; так вот, хозяин, прежде чем отплатить ему равным, отправляет в Афины доверенное лицо, чтобы узнать от эксегета, как ему поступить. Мы понимаем его колебание: ведь если бы он без соизволения эксегета его казнил — он как убийца был бы исключен из участия в таинствах. Отсюда видно, что греческие эксегеты выработали особую систему сакрального права; это их сближает с понтификами в Риме. И те и другие были не судьями, а скорее экспертами, но это не умаляет их значения: и здесь, и там суд не мог не считаться с их экспертизой.

Имея свой прочный центр в Элевсине, религия Деметры представляет нам две особенности, важные для ее дальнейшего развития. Первая — это та легкость, с которой она могла принимать в себя культы других богов и в известной мере амальгамироваться с ними; вторая — это энергия, с которой она, путем основания подворий, распространялась по прочему греческому миру. Первая обусловливала вторую — в этом состоит характерная черта, отличающая терпимый эллинский прозелитизм от нетерпимого иудейского.

Нам необходимо бросить беглый взгляд на этот прозелитизм: он был действенным началом в возникновении религии эллинизма.

Древнейшую, достижимую для нашего знания ступень элевсинского культа представляет для нас Гомеровский гимн Деметре…

…Кончая свой гимн, певец называет кроме Элевсина еще два других центра мистического культа Деметры; это — «окруженный морем» Парос и «скалистый» Антрон. Интересно, что певец умалчивает об Афинах: видно, что две упомянутые «ветви» возникли до соединения Элевсина с Афинами и превращения старинного элевсинского культа в общеафинский.

Само собою разумеется, что далеко не все поименованные в гимне лица были предметом культа в Элевсине. Что касается, прежде всего, богов, то Элевсин до позднейшего времени почитал только одну троицу, или, правильнее выражаясь, две пары с одним общим членом в каждой. Это были, во-первых, «Бог» и «Богиня», т. е. Аид-Плутон и Персефона-Кора, имен которых предпочитали не называть, а во-вторых, мать и дочь, Деметра и та же Кора, последняя в ее наземном бытии. Не так ясен вопрос об элевсинских героях; здесь, несомненно, произошла известная эволюция. Во-первых, питомец Деметры — Демофонт — поблек в памяти позднейших греков; его заменил в этой роли тот Триптолем, которого автор гимна называет в числе знатных элевсинских граждан, получивших от Деметры ее таинства. Во-вторых, эта олигархия первопосвященных с Келеем во главе сама уступает место своего рода сакральной монархии, сосредоточенной в потомстве Евмолпа — того Евмолпа, которого гимн тоже знает только как одного из учредителей таинств.

Эта эволюция, обусловленная, скорее всего, борьбою родов в самом Элевсине, сопровождалась другой, более интересной и важной: постепенным превращением элевсинского культа из местного в общеэллинский. Отдельные фазы этого развития неизвестны; когда оно завершилось, Элевсин занял место рядом с Дельфами, этим «общим очагом Эллады». И действительно, они взаимно дополняли друг друга. Дельфийский Аполлон указывал смертным пути жизни, к нему обращались они в трудные минуты за советом и руководительством; но о тайнах загробного мира он ничего им не говорил. Вот тут-то и начиналась власть Деметры, учившей доверяющих ей, как обеспечить себе «лучшую участь» в царстве своей дочери. Аполлон был от Зевса, Деметра — от Земли, если не самой Землею; в преобладании этих двух культов возродился исконный дуализм греческой религии.

Дуализм этот был признан и провозглашен Аполлоном Дельфийским; неудивительно, что и возвышение элевсинского культа состоялось по его указанию. Когда афиняне в 420 г. обратились к союзникам и прочим эллинам с приглашением посылать начатки плодов в Элевсин, они настаивали на том, что делают это «согласно обычаям отцов и дельфийскому прорицанию».

Афиняне… в этом заключается третья реформа: администрация культа из местно-элевсинской стала элевсинско-афинской. Это было естественным последствием поглощения Элевсина аттическим государством. По легенде, еще при царе Тесее, поколением раньше Троянской войны, т. е., по позднейшим вычислениям, около 1200 г.; по предположению некоторых ученых, не ранее VII в.

Принятие элевсинского культа в число афинских должно было иметь последствием, во-первых, постройку элевсинским богиням подворья в Афинах; им стал «Элевсиний» у подножья Акрополя. Во-вторых, обогащение обрядности самого культа. Конечно, элевсинское ядро, возникшее по откровению самой Деметры, должно было остаться неприкосновенным; но ничто не мешало учредить специально для афинских мистов особые церемонии в придачу к элевсинским, особенно если получить на это — что, вероятно, и было сделано — благословение дельфийского бога. Так были учреждены так называемые малые мистерии, весенний праздник, как подготовка к великому осеннему; но и осенний требовал увеличения своей обрядности, по крайней мере одним приращением, вызванным самой сутью дела — торжественным шествием посвященных из Афин в отстоящий приблизительно на 20 километров Элевсин. А это шествие повело к чрезвычайно важному обогащению самой элевсинской религии.

Радость, естественно охватывающая паломников по мере приближения к месту благодати, находила себе выражение в ликующих возгласах и песнях, в так называемой ιαχηε, «сопровождавшей» их на всем их пути от афинского до элевсинского Кефиса. Эта ιαχηε как часть священнодействия была божественной. Мало того: она была божеством — юным, ласковым, «сопровождающим» богом Иакхом. И вот этот созданный религиозным чувством паломнической радости бог Иакх облекается в плоть и кровь: ему тоже в Афинах строится капище, Ιακχηειον; его кумир, несомый на руках афинских эфебов, «сопровождает» процессию в Элевсин и там принимается кем-то — в самом элевсинском празднике этот не предусмотренный Деметрою гость участвовать не мог.

Но кто же был он сам, этот ласковый вождь паломников? Бог юный, радостный, любитель плясок, то и дело прерывавших торжественное шествие, — а тут еще и созвучие: Ιακχηοσ, Βακχηοσ. Сомнения нет: он тождествен с одним из величайших богов греческого Олимпа, с Дионисом-Вакхом. Но если так, то этот юный бог не мог оставаться простым демоном частичного священнодействия, подобно какой-нибудь Ямбе: он требовал себе достойного места, рядом с четой великих богинь, как сын — как сын старшей и как брат младшей из них. Элевсинского культа это новшество не затронуло; но в Афинах троица, состоящая из Деметры, Коры-Персефоны и Иакха-Диониса, была признана. Случайное совпадение увеличило обаяние ее младшего члена: в самый день Саламинской битвы послышалось со Священной дороги в Элевсин ликование толпы в честь Иакха — итак, он сам пришел на помощь своему народу и благословил его оружие.

О важности этого приобщения Диониса к Элевсинской чете мы можем только догадываться: учение ведь было тайным. Но обе мистические религии были родственны между собою, обе давали ответ на вопрос о судьбе душ на том свете и учили людей обеспечивать себе «лучшую участь» за пределами смерти. Не было бы ничего удивительного, если бы элевсинское учение о загробном мире приняло в себя некоторые дионисийские, т. е. орфические черты, и равным образом, если бы шумные дионисийские оргии или строгие предписания «орфической жизни» повлияли на элевсинскую обрядность.

Последствием возведения элевсинского культа в афинский были, как мы видели, во-первых, постройка афинского подворья в виде «Элевсиния», во-вторых, обогащение элевсинской обрядности учреждением малых мистерий и священной процессии с ее Иакхом-Дионисом; третьим последствием должна была стать общая администрация таинств. Для нее Элевсин дал свой первенствующий со времени объединения род Эвмолпидов: из него во все времена ставились как главный иерофант, так и обе иерофантиды обеих богинь. Но и Афины дорожили тем, чтобы быть представленными если не на первом месте, за отсутствием у них преемственности для исходящего от самой Деметры откровения, то хоть на втором. Остановились на роде Кериков (т. е. глашатаев), производивших себя от Гермеса и дочери древнейшего афинского царя Кекропа; им была передана, не считая других, менее важных жречеств, вторая по достоинству после иерофанта сакральная должность дадуха, т. е. «светоченосца». Благодаря этому привлечению Кериков, и их родовой бог Гермес был поставлен в близкие отношения к элевсинским божествам; правда, в самом Элевсине эти отношения остались довольно внешними — известно только, что ему там в дни великого праздника приносили в жертву козу, — но в Афинах дело обстояло иначе. Когда обнаружилась необходимость искупления насильственной смерти глашатая Копрея от руки афинского царя Демофонта, Керики, вступаясь за своего бога-родоначальника, покровителя глашатаев, наложили на Афины своеобразную епитимью: их эфебы должны были сопровождать элевсинское шествие в траурных хламидах. Только в 160 г. Герод Аттик, тоже из рода Кериков, снял с них эту многовековую епитимью.

Но кроме рода Кериков еще один аттический род был приобщен к элевсинским священнодействиям, а именно к дадухии, хотя подробности тут представляются спорными; это были Ликомиды, славный род, долженствовавший со временем дать Афинам и Элладе великого Фемистокла. Их родина — аттическое село Флия — была богата храмами и алтарями; но все другие культы затмевал культ Великой богини, под которой разумели Землю — мистический культ, непосредственно родственный элевсинскому культу Великих богинь. Он и был родовым культом Ликомидов; а при его наличии их привлечение с афинской стороны к администрации элевсинского культа вполне естественно. Свидетельства источников не позволяют идти далее установления этой связи: при каких условиях Ликомид в дадухии мог заменить Керика, — этого мы сказать не можем. Но и этого установления достаточно, чтобы понять дальнейший шаг в победном шествии элевсинской религии.

В последние дни героической борьбы мессенцев со спартанцами за свою независимость прорицатель Феокл, узнав по известным приметам, что их гибель неминуема, счел за лучшее открыть божью волю также и народному вождю Аристомену. Дело в том, что у последнего имелся талисман, уничтожение которого навеки похоронило бы Мессению, между тем как его сохранение, согласно оракулу Пандионова сына Лика (родоначальника Ликомидов), было залогом ее возрождения в далеком будущем. Аристомен внял голосу прорицателя: прокравшись на вершину Итомы, родной горы мессенцев, бывшей тогда уже во власти врагов, он зарыл талисман, помолившись Зевсу и прочим богам, чтобы они сохранили доверенный им клад и не дозволили спартанцам уничтожить единственную надежду мессенцев на освобождение.

Это случилось около середины VII века. Вскоре затем последний оплот мессенцев пал; наступили для ее жителей три столетия порабощения. Но вот, около середины IV века, и звезда спартанцев померкла, к мессенцам явился освободитель в лице Эпаминонда. Была основана новая столица освобожденной страны, Мессена; а вождю, которому было поручено Эпаминондом восстановление мессенского государства — это был Эпителий, родом аргосец, — явился во сне незнакомый муж, предложивший ему отправиться на Итому и, найдя растущие рядом тис и мирт, разрыть землю между ними. Эпителий повиновался и принес Эпаминонду найденную на указанном месте старинную шкатулку; вскрыв ее, они нашли в ней записанный на оловянных дощечках устав таинств Великих богинь. Это и был талисман Аристомена.

Эта легенда пересказана со слов Павсания.

Древнейшей столицей Мессении до ее порабощения была Андания; здесь, значит, и следовало учредить возрожденные таинства, причем можно было поставить этот оскудевший городок в такие же отношения к новой столице Мессене, в каких Элевсин находился к Афинам. Само же возобновление таинств надлежало поручить сведущему человеку — конечно, из жреческой коллегии элевсинского культа. Такового нашли в лице некоего Мефапа, родом Ликомида. Это была интересная во многих отношениях личность, настоящий апостол мистических культов. Как Ликомид, он был руководителем своего родного культа Великой богини-Земли; но в то же время он был также чем-то вроде дадуха в элевсинских таинствах. Как опытный в мистических культах богослов, он был приглашен фиванцами в эпоху Эпаминонда руководить реформой культа кабиров в связи с перестройкой посвященного этим божествам загородного храма.

Несколько слов об этом культе. Основанный некогда финикийскими пловцами на острове Лемнос, он перекинулся на соседние острова и нашел со временем свой центр на Самофракии; все же во время греческой независимости эти «самофракийские мистерии» влачили довольно темное существование, и только после Александра Великого расцвели, заняв место рядом с элевсинскими и орфическими таинствами. Греция их чуждалась, очевидно, ввиду их семитического происхождения; приняли их, быть может, по той же причине Фивы, приписывающие свое основание финикийскому выходцу Кадму. Здесь еще в VI в. был основан храм кабиров, тот самый, перестройка которого в IV в. дала повод к миссии Мефапа.

Восточная неопределенность кабиров, в связи с естественной потребностью их почитателей сблизить их с религией окружающего эллинского мира, повела к отождествлению «великих богов» с теми или другими образами греческого Олимпа, причем они могли, в силу той же неопределенности, произвольно менять и свое число, и свой пол. Первоначально их было, кажется, двое: «Кабир» и его «сын» — Зевс и Дионис, значит, удобный предлог для внесения в кабирические таинства элементов дионисизма и орфизма. Под влиянием этой мистической религии чета превращается в троицу, два брата-кабира убивают третьего, причем его смерть и воскрешение или воскресение образуют священную легенду культа, параллельную легенде о смерти и воскрешении первозданного Диониса. Но в силу другой метаморфозы, первоначальная чета, приобщив к себе два женских божества, становится четверицей; в ней узнают элевсинскую троицу — Деметру, Аида, Персефону — с прибавлением к ней родоначальника Кериков, Гермеса, что указывает на специально афинское влияние. Так, собирая в себе лучи и дионисийских, и элевсинских таинств, самофракийские становятся всеобъемлющей мистической религией, готовясь этим к своей вселенской роли при наследниках основателя вселенского эллинизма — Александра Великого.

Фиванский росток этой религии и был поручен заботам элевсинского апостола, Ликомида Мефапа. Частности его деятельности уже от его современников были скрыты непроницаемой завесой; нам о них и подавно спрашивать не приходится. Но вот возвращается свету дня талисман Аристомена; порабощенные до тех пор мессенцы вместе со свободой обретают вновь и свою национальную святыню. Понятно, что об ее восстановлении заботятся те же фиванцы, которые своими победами им и свободу возвратили; понятно, что они поручают это дело тому самому апостолу элевсинской Деметры, которому они уже были обязаны упорядочением своего кабирического святилища — Мефапу. И вот Мефап отправляется в освобожденную страну: он принимает — будем продолжать легенду, переливая ее в историю — от аргосца Эпителия найденный им талисман Аристомена и на основании его, а также и своего прочего святительского знания и опыта, учреждает в Андании мистический культ элевсинских богинь.

Поручение было из самых почетных, и гордость апостола законна. О своей деятельности он сам оставил потомкам свидетельство в той надписи, которую он велел вырезать на пьедестале своей статуи, посвященной им в палатку Ликомидов в Афинах:

Гермес здесь назван наряду с Деметрой и Корой: родовой бог афинских Кериков не мог отсутствовать в культе, учрежденном афинским Ликомидом. О других его особенностях оповещает знаменитая анданийская мистическая надпись, состоящая из 200 без малого строк.

Кто ныне стал бы подходить к ней со священным трепетом, надеясь найти в ней сам талисман Аристомена или уже, во всяком случае, изложение самой сути религии таинств, того бы постигло горькое разочарование: в ней говорится исключительно о внешностях культа и его благочинии, и при этом чаще упоминаются штрафы и даже телесные наказания его нарушителям; но если присмотреться ближе, то и из нее можно извлечь немало интересного. Вызвана она была прежде всего превращением самого культа из родового в государственный, состоявшимся в начале I в. до Р. X. — до тех пор, значит, т. е. в течение двух с половиной веков, им ведал определенный род, соответствующий элевсинским Эвмолпидам — быть может, род Кресфонтидов, потомков древних мессенских царей. Но вот последний иерофант из этого рода, Мнасистрат — по собственному ли почину, или по желанию народа — отдает свой святительский сан в распоряжение государства, а вместе с ним и «ковчег и книги»… по-видимому, те самые, в которых легенда видела талисман Аристомена. Эта передача вызвала и ряд других реформ, закрепленных в надписи.

Божества анданийских мистерий перечисляются в следующем, хотя и не очень строго соблюдаемом, порядке. На первом месте стоит, как это и понятно, Деметра; на втором — Гермес, в угоду Афинам и их Керикам; на третьем — великие боги, т. е. кабиры; на четвертом — Аполлон Карнейский, в ограде которого и происходил праздник — это нечто новое, но отнюдь не удивительное. Аполлон Карнейский был национальным богом спартанцев, иго которых лежало на Мессении в течение ряда столетий; теперь иго было сброшено, но Аполлон оставался Аполлоном, и его пришлось поставить в связь с возобновленным национальным культом возрожденной Мессении — интересный образчик греческой религиозности. Наконец, на пятом месте стоит богиня со страшным именем, робко нарекаемая в надписи описательным обозначением Чистой (Ηαγνα); это, как известно из других свидетельств, сама царица подземных глубин, Персефона, она же и Кора. Удивляет отсутствие ее супруга Аида, неустранимого участника священной драмы; но недоуменный вопрос не получает сколько-нибудь определенного ответа.

Как бы то ни было, круг чествуемых божеств роковым образом расширяется при каждом новом переходе: афинский культ был шире элевсинского, анданийский стал шире афинского. Местные особенности стираются в угоду общей религии таинств, конечной цели развития мистического культа.

Священная драма предполагается и здесь: упоминается «театр», а также и «те, которым надлежит приспособиться к представлению богинь»: при этом вспоминается и «путь Деметры и Коры», о котором говорится в надписи Мефапа. Из остальных постановлений интересует клятва «святых» обоих полов, т. е. непосредственных распорядителей празднества; она касалась вообще его благочиния, но от женщин требовалась в придачу и клятва, что они «по чести и правде блюли свое сожительство с мужем». Интересна также и заботливость, с которой устранялась всякая роскошь в нарядах и всем прочем: она лишила бы праздник Деметры его демократической общедоступности. А на этой демократичности устав настаивает: как в Элевсине, так и здесь наравне со свободными посвящаются и рабы.

По этому вопросу мы, как и везде, находимся в досадной зависимости от источников: связного изложения элевсинской религии не сохранилось, наши сведения о местах и обрядах случайны и отрывочны. Связь с Элевсином иногда ясна, иногда более или менее затемнена; иногда переносится миф, но в то же время его содержание прикрепляется к новому месту. Так, таинственная бездна, через которую Аид умчал Деметрину дочь в свое царство, показывалась и в аркадском Фенее, и в аргосской Лерне, и в других местах. В иных случаях мы вправе предположить учреждение, так сказать, на свежем месте элевсинского культа; в иных — его слияние с другим, исконным, путем отождествления издревле почитаемого божества с Деметрой или Корой. В иных случаях культ, как и в самом Элевсине, был мистическим; в иных мистический элемент отпал, остался самый миф о похищении Коры Аидом и о даровании человечеству хлеба ее божественной матерью.

Здесь не место собирать отдельные обломки элевсинской религии со всех частей эллинского мира; возьмем для иллюстрации по образчику с трех его концов — западного, южного и восточного.

Сицилия, благодаря своему изумительному плодородию, вся считалась посвященной Деметре; ее культ распространен здесь повсюду, но удивляет то, что не какая-нибудь греческая колония была его центром, а далекий от моря туземный город, Энна. Вероятно, придется признать отождествление старинной местной богини с Деметрой; но оно могло быть только основанием перенесения в Энну элевсинского мифа как последствия культовой ее эллинизации, пути перенесения неизвестны. Похищение божественной девы было локализовано именно близ Энны, у озера Перга; здесь Кора рвала цветы на зеленом лугу, здесь из разверзшейся земли появился царь преисподней на своей колеснице, запряженной черными конями; свою добычу он умчал по поверхности земли, пока нимфа сиракузской речки Кианы не преградила ему путь; разгневанный, он через ее русло проложил себе путь в преисподнюю.

Когда состоялось перенесение элевсинского мифа в Сицилию? Во всяком случае очень давно. Когда в самом начале своего республиканского быта Рим вычитал в книгах кумской Сивиллы повеление дать у себя место культу элевсинских божеств, он заимствовал его не из Элевсина, а — прямо или косвенно — из Сицилии. И вот, в Риме был воздвигнут первый греческий храм для греческого культа с соблюдением греческой обрядности — храм, посвященный Cereri Libero Liberae. Церера — это Деметра; неопределенная римская богиня зреющей нивы была отождествлена с греческой даровательницей хлеба. Либера, «дочь» — буквальный перевод греческой Коры; но кто такой Либер? Это слово значит «сын» — сын Деметры, надо полагать, коль скоро Либера — ее дочь; но римляне во все времена разумели под ним Вакха-Диониса. Вот он, «юный бог» священного шествия Иакх, олицетворенное ликование чающих близкую благодать паломников. Слияние с Афинами создало и само шествие и сопровождающего его бога; а если так, то и в создании сицилийско-римской троицы придется признать влияние Афин.

Принятие в Рим этой троицы составляет событие скорее римской, чем греческой религиозной истории. Основание элевсинского храма в Риме совпало с началом борьбы сословий; и вот он становится религиозным центром плебеев в их двухсотлетних усилиях добиться гражданского равноправия в общем государстве.

Не знаем, был ли эннейский культ мистическим; римский, во всяком случае, таковым не был. Можно представить себе, что трезвый, деловой дух римлян той эпохи не чувствовал той религиозной потребности, которая в Греции находила себе удовлетворение в мистицизме; во всяком случае, факт не подвержен сомнению. Мистическим был зато культ александрийский; о нем мы кое-что знаем, благодаря тому случайному обстоятельству, что сохранился написанный Каллимахом гимн. Античный его толкователь приписывает Птолемею Филадельфу учреждение если не самого праздника, то одного обряда, а именно шествия с кошницей «в подражание Афинам»; на беду, мы о таком обряде в Афинах ничего не знаем, но при отрывочности наших сведений об афинской обрядности это не может служить опровержением. С другой стороны, наличность александрийского пригорода по имени Элевсин служит немаловажным подтверждением этой преемственности, особенно если к этому прибавить, что автор гимна Каллимах до своего призвания в Александрию был учителем именно в этом Элевсине. Получается, таким образом, довольно стройный ряд совпадений, достаточно доказательный; ответов на все возникающие у нас вопросы мы требовать не можем.

Александрийский культ был мистическим: «непосвященным» гимн запрещает смотреть с высоты на шествие с кошницей. Самый гимн дает нам интересное свидетельство изменения религиозного настроения в сравнении с древнеэлевсинскими временами. В самом деле, возьмем в вышеупомянутом Гомеровском гимне то место, где говорится о посте скорбящей Деметры:

С этим описанием сравним слова Каллимаха:

Эта чрезмерная участливость, доходящая до сентиментализма и вместе с тем низводящая богиню с ее пьедестала на общий со всеми уровень, это усиление любви в ущерб благоговению — характерно именно для той эпохи, которая, будучи подготовлена развитием греческого искусства и греческой религиозности в IV в., пришла к сознанию самой себя после Александра Великого. В этом отношении сопоставление обоих переведенных отрывков очень поучительно: оно наглядно нам показывает разницу между религиозным чувством древнего эллинства и религиозным чувством эллинизма.

Античный комментатор гимна, на которого мы сослались выше, очень немногословен, и было бы слишком поспешно — из его слов, что Птолемей Второй ввел обряд шествия с кошницей, — выводить заключение, что он же перенес в свою столицу и весь элевсинский культ; это перенесение, которому Элевсин Александрийский обязан своим именем, могло состояться и раньше, при Птолемее I Сотере.

Как бы то ни было, отметим это наличие мистического культа Деметры и Коры у самого порога греческого царства, возникшего в стране древних фараонов.

Обращая свои взоры на восток, мы находим, можно сказать без преувеличения, всю эллинскую Малую Азию освященной элевсинским культом, особенно ее ионийскую часть. Правда, наши сведения тут более отрывочны, чем где-либо; часто они ограничиваются изображением на монете или упоминанием какой-нибудь улики в надписи. Не всегда мы даже можем утверждать с уверенностью, что культ обеих богинь носил мистический характер. Сама наличность легенды о похищении Коры его не доказывает; но если, например, в Кизике на Пропонтиде эта Кора почитается под именем Спасительницы, так же как и в Элевсине и в некоторых других мистических центрах, то мы вправе думать о милостивой спасительнице душ умерших из тьмы поддонного царства. В Смирне, в Эфесе, в Микале прямо упоминается мистический или элевсинский культ; то же можно предположить и для ряда других мест. Особую важность имеют тут два: Кизик и Пергам. Следует подчеркнуть мистический характер культа в раскопанном пергамском храме с его Девичьей криницей и ступенями для смотрения священной драмы. Местные традиции связывают эти малоазийские колонии с Афинами как с общепризнанной метрополией; филиали элевсинских мистерий были лишь религиозным показателем этой связи. Итак, мы видим, что старинная богиня таинств прочно укрепилась в сознании греческой Анатолии; это подготовило ее слияние с могучей туземной богиней и, как следствие этого слияния, — одну из самых влиятельных и живучих отраслей религии эллинизма.

Представим себе, что давала элевсинская религия таинств религиозному сознанию греков на пороге эллинизма — именно на пороге эллинизма и, стало быть, в отличие от того, что она же ему давала в эпоху Перикла.

Тогда она была лишь одной из нескольких форм мистического общения с божеством — пусть чистой, пусть влиятельной, но все же лишь одной, и посвященный, доверивший участь своей души иерофанту-Эвмолпиду, даже независимо от всякого конфессионализма, не мог питать полной уверенности, что он не обеспечил бы ее лучше, поступив в какой-нибудь другой мистический кружок. Теперь различия были сглажены. Великие богини не одни встречали паломника на своем светозарном лугу. Он видел рядом с ними Гермеса с его агнцем на плечах, доброго пастыря, возвращающего стаду его отбившегося и заблудшего члена; там же и Диониса — властителя шумных оргий, ведущего верующих по своему пути к той же цели; там же и загадочных великих богов из Самофракии, уже и здесь спасающих пловца от гнева моря в ожидании того дня, когда они спасут его от еще более грозных сил подземного мрака; там же и Аполлона, всеведущего руководителя его земной жизни; там же и других богов, которым его с детства научили молиться. Получалась утешительная соборность божественных сил, растворение каждой отдельной единицы не в одной всеобъемлющей — этого еще не требовалось, — а в объединенном сообществе.

Посвящение оставалось сакральным условием обещанного блаженства, но вторым была нравственная жизнь. В принципе, тут ничего нового не было; ту же двойственность мы могли установить уже для V в. Но, принимая во внимание общее настроение эпохи, мы не ошибемся, предполагая, что центр тяжести чем далее, тем более перемещался с сакрального условия на нравственное. Уже четвертый век был эпохой усиленной этической пропаганды — платонизма в верхах, кинизма — в низах; третий прибавил к ним и стоицизм, крепче чем какое-либо другое направление связавший религиозный и нравственный идеалы.

Угодно убедиться, как глубоко было влияние этих духовных сил? На Родосе, в Линде находился важный для той местности храм Афины; недалеко от него некто Селевк — пусть он сам нам расскажет о себе:

Был ли этот герой или демон Шептун (Πσιτηψροσ) назван так потому, что шепотом внушал верующим свои наставления, или потому, что полагалось шепотом поверять ему свои просьбы, или по обеим причинам — во всяком случае, читатель согласится с тем, что этот непрошеный посредник, за драхму обещающий паломникам протекцию у своей госпожи, никакого доверия не заслуживает. В самом деле, не знаменательно ли, что даже он не довольствуется своей драхмой, а требует от жертвователей еще «безукоризненной совести»? После этого образчика нас уже не удивит «священный закон», относящийся к тому же Линду и, быть может, даже к той же Афине: «…должно следовать во святилище благочестиво, прежде всего и главным образом соблюдая свои руки и свою душу чистыми и здравыми и ничего грешного за собою не сознавая».

Мы отвлеклись, однако, от непосредственной характеристики религии таинств, стараясь путем аналогии заполнить пробелы традиции о ней; возвращаясь к теме, подчеркнем еще раз ту повышенную участливость, которой эллинистическая религия отличается от своей предшественницы. Спешу прибавить, что и эта разница, подобно предыдущей, лишь количественная: само создание трогательного мифа о горе и скитаниях Деметры, а равно и обряд симпатического поста, доказывает, что посвященные уже и тогда роднились душой со своей богиней, переживая ее горе и радость. Но в силе все-таки разница есть. Раньше взоры горюющей богини, полные неисповедимых чар, скользили поверх ее робких поклонников и, не давая и не требуя взаимности, терялись в недоступной дали; теперь они спускаются к человеку, отвечая лаской на ласку.

Происходило ли это усиление нравственного элемента и углубление участливости самопроизвольно или сознательно, благодаря учению призванных реформаторов? Вероятно, одно содействовало другому. Во всяком случае, второй путь тоже не был исключен. Конечно, при скудости наших сведений было бы легкомысленно утверждать, что апостолы элевсинских богинь, вроде вышеупомянутого Мефапа, появились лишь на пороге эллинизма; более чем вероятно, что уже передача культа в Аргос, Феней, Кизик, Эфес, да и само его слияние с Афинами состоялось при содействии сведущих жрецов из рода Эвмолпидов, а позднее, и Кериков, и Ликомидов. Вероятно даже, что эти апостолы — так их принято называть — видели свою главную задачу в том, чтобы перенести на новое место сакральный устав культа, согласно древнему откровению Деметры, предоставляя утвержденным центральной инстанцией в Элевсине толкователям (эксегетам) и местным поэтам, вроде Каллимаха, вложить в этот внешний устав живую современную душу. Мы можем здесь только указать на пробелы нашего знания и на возможные пути их заполнения.

И наконец, позволительно будет сослаться на правильную мысль Шиллера, что сообщество всех усиливает веру. Мы видели, что вера в загробное возмездие у среднего афинянина эпохи Перикла была далека от полной уверенности: с одной стороны, различие культов в расщепленной Элладе, с другой стороны, и софистическое движение V в. не давало ей возникнуть в сознании мыслящего человека. Теперь софистическая буря улеглась, скептицизм остался уделом немногих, наиболее влиятельные философские школы признали религию, а в то же время росло и росло число посвященных и в самом Элевсине, и в его многочисленных подворьях, причем другие мистические культы не прекословили его учению, а напротив, шли ему навстречу. Неудивительно, что сообразно со всем этим росла и уверенность в том, что было лишь возможностью или, в лучшем случае, вероятностью для дедов. «Кто знает, не смерть ли наша жизнь, и не жизнью ли называется там внизу наша смерть?» — спрашивал Еврипид. Теперь это знали, и чем дальше, тем прочнее:

Остров Крит в мифических сказаниях известен как место рождения Зевса; младенец был спрятан матерью Реей, боявшейся, чтобы Крон не поглотил его подобно другим детям, в пещере и вскормлен козой Амалфеей или, по другим сказаниям, свиньей, причем мифические существа Κουρητεη для того, чтобы Крон не услышал криков младенца, старались заглушать их, ударяя копьями о щиты. По другим сказаниям, Зевс и умер на Крите и погребен в пещере. Вообще Зевсова пещера играет видную роль в относящихся к Криту сказаниях и неоднократно упоминается писателями. Как кажется, на Крите показывалось несколько пещер под именем Зевсовой. Сказания о Зевсе и куретах послужили сюжетом мистерий, совершавшихся на Крите и пользовавшихся значительной известностью. Подробности их очень мало известны. Мы знаем только, что мистерии были открыты для всех, что от участников требовалось целомудрие и воздержание от мясной пищи и прикосновения к трупу, что при мистериях совершалось поминовение усопших, при этом из Зевсовой пещеры выходил огонь, и что участники мистерий совершали воинственные пляски в полном вооружении. Факт поминовения усопших заставляет предполагать, что Критским мистериям была присуща идея смерти и возрождения человечества, подобно смерти и воскресению божества — Зевса. Затем Порфирий в жизнеописании Пифагора передает подробности относительно очищения, требовавшегося от участников мистерий: Пифагор, явившись на Крит, пристал к мистам, которые и очистили его громовым камнем, причем утром он должен был ложиться навзничь у моря, а ночью — у реки, увенчанный шерстью черного барана; затем, явившись с черной шерстью в так называемую Идейскую пещеру, он провел там положенные трижды девять дней, совершил жертвоприношение Зевсу и видел престол, который ежегодно приготовляют для него.

Под именем орфиков известны последователи особого религиозного учения, основателем которого считали мифического поэта Орфея, сына фракийского царя Эагра и музы Каллиопы. Уже в самой древности существовало мнение, что Орфей — выдуманное лицо; так думал, например, Аристотель, по словам Цицерона. Гомер и Гесиод ничего не знали об Орфее, а известное суждение Геродота, что все поэты, которых считают древнее Гомера и Гесиода, на самом деле жили позднее их, доказывает, что и он, хотя не отвергал прямо существования Орфея, все-таки признавал приписывавшиеся ему стихотворения за произведения позднейших времен. Во всяком случае имена Орфея и другого, обыкновенно сопоставляемого с ним, поэта Мусея были уже вполне известны во 2-й половине VI в., при Писистратидах, когда начинают подложно приписывать им разные поэтические произведения. Известен рассказ Геродота, что поэт Ономакрит, живший при дворе Писистратидов и вместе с Орфеем Кротонским и Зопиром Гераклейским участвовавший в редакции гомеровских поэм, был пойман Ласом Гермионским в том, что вставлял в предсказания Мусея подложные стихи о потоплении островков около Лемноса. За это Ономакрит был изгнан Гиппархом из Афин и впоследствии явился ко двору Ксеркса, которому и сообщал перед походом на Элладу имевшиеся у него предсказания, выбирая из них все благоприятное для Ксеркса и скрывая неблагоприятное. Павсаний прямо приписывает Ономакриту сказание о растерзании Диониса титанами, составлявшее главную часть орфической теологии, Климент Александрийский — все, что обыкновенно приписывается Орфею. У Свиды собрано много выписок из разных авторов с названиями произведений, приписывавшихся Орфею, и иногда с указаниями их действительных авторов; из этих выписок выходит, что существовало много Орфеев, между которыми есть и исторические лица, как, например, вышеупомянутый Орфей Кротонский. Кроме того, Свида говорит, что около того же времени Ферекид собрал много орфических произведений. Таким образом, в VI и V вв. составилась обширная и разнообразная литература, заключавшая в себе учение орфиков.

У них была своя особая теогония, по которой вселенная произошла из мировых, естественных сил природы: первоначально были Хаос, Кронос и Эфир, из которого образовалось мировое яйцо; из него явился Фанет, причем из верхней скорлупы яйца образовалось небо, из нижней — земля. Фанет заключает в себе все живущее и вместе с тем является богом-творцом: он произвел Ночь и, соединившись с ней, небесные светила. Далее от брака Урана с Геей (Неба с Землей) являются Ураниды и от брака Крона с Реей — Крониды, согласно с теогонией Гесиода. Один из Кронидов Зевс сверг Крона, поглотил Фанета и сделался всеобъемлющим богом: он и день, и ночь, и стихии, и начало, и середина, и конец.

Однако рядом с этим учением о происхождении природы из мировых сил и с идеей об единобожии у орфиков являются чисто мифологические рассказы, главным содержанием которых являются сказания о Дионисе, его страданиях, убиении титанами и возрождении. Таким образом, учение орфиков существенно примыкает к культу Диониса. И действительно, некоторые древние авторы приписывают Орфею основание таинственного служения Диониса,[52] хотя другие, напротив, представляют его врагом Диониса (Эсхил в несохранившейся трилогии «Λυκουργεια»). Далее орфическое учение говорило о прирожденной греховности человеческого рода, происшедшего от враждебных богам титанов, о переходе душ через смертные тела, в которые они заточены, как в темницу, для того чтобы искупить эту греховность и затем, очистившись, получить лучшие жилища на звездах, о наказании неочистившихся и необходимости очищения посредством религиозного посвящения и применения умилостивительных средств, открытых Орфеем.

Последователи этого учения составляли общество, которое постепенно распространилось по всем областям эллинского мира, так что нельзя уже определить, где оно первоначально составилось. К нему присоединились и разрозненные остатки пифагорейского общества после его изгнания из Южной Италии, так как в учении пифагорейцев и орфиков было много общего. Нужно отметить только, что политические тенденции пифагорейцев были чужды орфикам, общества которых были чисто религиозного характера. Принятие в эти общества достигалось путем посвящения, для которого необходимо было предварительное исполнение предписанных очищений; их собрания, в которых орфическое учение находило себе выражение частью в молитвах, частью в изложении священных сказаний, частью в обрядах, назывались мистериями не только потому, что в них могли участвовать только посвященные, но и потому, что их обряды и сказания имели скрытый, мистический смысл. Посвященные обязаны были соблюдать известные ритуальные и аскетические уставы, стоявшие в связи с их учением: так, от них требовалось воздержание от мясной пищи и от убиения человека и животных (по крайней мере, млекопитающих и птиц), постоянные очищения, ношение льняной, а не шерстяной одежды и пр. Oρφικοη βιοη упоминается у Платона как особый род жизни. Посвящение в мистерии, по учению орфиков, было необходимо для будущей жизни, так как только посвященные будут наслаждаться блаженством, а непосвященные будут лежать в грязи.

Орфическое учение, без сомнения, обязано своим возникновением и широким распространением религиозной потребности людей, которые не удовлетворялись обычными формами верований и культов, и поэтому вначале пользовалось значительным уважением. Но уже скоро оно, по-видимому, выродилось и приняло такую форму, в которой служило скорее грубому суеверию, чем истинно религиозной потребности, и употреблялось обманщиками и шарлатанами для того, чтобы эксплуатировать в свою пользу легковерие и неразвитость массы. Так объясняется отзыв Платона, что последователи орфического учения, являясь к богачам, хвастаются дарованной им богами силой посредством жертв и заклинаний отвращать наказание за всякие грехи не только без страданий и трудов, но даже с удовольствиями и празднествами; и если кто хочет насолить врагу, то и это они вызываются сделать с небольшими лишь издержками, не различая праведника от неправедного, так как у них есть заклинания, которыми они склоняют богов исполнять их желания. При этом они выставляют кучу книг Мусея и Орфея, по которым совершают жертвоприношения, убеждая не только отдельных лиц, но и целые города, что есть как для живых, так и для умерших очищения и избавления от грехов посредством жертвоприношений и удовольствий. Таких людей называли обыкновенно орфеотелестами.

В государственном культе Диониса в Афинах и других государствах также были таинственные обряды (вакхические мистерии), из которых одни не имели ничего общего с учением орфиков, другие явились под его влиянием. Так, в праздник Анфестерий в Афинах совершался обряд бракосочетания Диониса с супругою архонта-царя, в котором, наверное, не было ничего орфического. Но в великие Дионисии, по крайней мере в поздние времена, мужчины в одежде панов и сатиров и женщины в одежде нимф и ор совершали торжественные процессии и пели орфические песни, хотя при этом никаких особых посвящений не было. Затем в Афинах и Дельфах были Дионисовские триэтериды, в которых участвовали лица одного пола (женщины без мужчин или мужчины без женщин). Элейский праздник Θυια также имел мистический оттенок. Вакхические празднества совершались, кроме того, особыми религиозными обществами, которые продолжали существовать и тогда, когда орфическое учение уже было забыто. Известен рассказ Тита Ливия об уничтожении вакхических обществ в Италии в 186 г. до Р. X., когда вследствие одного доноса открылось, что эти общества распространены по всей Италии и что их празднества отличаются крайней безнравственностью.

Львиноголовый Митра. Рельеф. Малая Азия.

Несколько особняком среди прочих античных таинств стоят мистерии Митры. Они возникли приблизительно в то же время, что и христианство, и стремительно охватили средиземноморский мир. Митре поклонялись и на Ближнем Востоке, и на островах Эгейского и Средиземного морей, и в Малой Азии, в материковой Греции и во всех провинциях Римской империи. Митраизм достиг наибольшего распространения в III в., а впоследствии (в конце IV в., примерно в период распада Западной Римской империи) был вытеснен христианством.

Приверженцами митраизма были в основном солдаты, служащие и купцы; культ исключал женщин. Как и в ряде других древних культов, исповедовать митраизм мог только тот, кто совершил тайный обряд посвящения. Посвященным запрещалось рассказывать иноверцам о таинствах культа. Мистерии Митры, подобно прочим мистериям, имели несколько ступеней посвящения, образовывавших иерархическую структуру, по которой постепенно поднимались посвященные. Всего этих ступеней насчитывалось семь — «ворон», «жених», «воин», «лев», «перс», «гонец солнца» и «отец».

Известно, что обряды посвящения в таинства Митры включали в себя омовение, очищение, наказания и ритуальные формулы. Вполне вероятно — поскольку мистерии представляют собой обряды инициационного свойства — в мистериях Митры присутствовали и такие ритуалы, как символическая смерть и воскрешение.

Требованием сохранения тайн культа объясняется почти полное отсутствие письменных источников, в которых раскрывалась бы суть митраизма. Поэтому едва ли не единственно доступной информацией для воссоздания основ этого учения является иконография митраизма. Большинство изображений в митраистских храмах отражают различные деяния бога Митры, главным изображением является так называемая тауроктония, иначе тавромахия, или сцена убиения быка. На тауроктонии мы видим бога Митру, убивающего быка, а также другие фигуры. Тауроктонию обнаруживают на самом видном месте по существу в каждом митраистском храме, и, несомненно, в ней содержится ключ к разгадке тайн митраизма. Однако пока этот ключ не найден.