Антифриз - яд

К реанимационному блоку по свежему снегу пешеходной дорожки резво подъехала «скорая». Носилки, с коротко стриженным парнишкой без сознания, подали прямо в распахнутое окно интесивки. «Солдаты, антифриз, еще везут, — на ходу бросил дежурный врач ночной смены, — Готовьте койки в четвертой и седьмой».

«Отравление, наверное», — подумал Толя Березов, санитар из соседнего, операционного отделения. Он, спокойно наблюдая за происходящим, пил кофе с сигаретой на свежем воздухе, у служебного входа в блок. Что происходит в реанимации, он просто не слышал. «Травма — это к нам. А перепой, после Нового года, дело обычное… Спешить некуда». «Скорая» уехала, в «интенсивной» закрыли окно. Солнце, пробиваясь через легкую утреннюю дымку, светило все веселее, дежурство подходило к концу.

Но, буквально через пару минут, почти наступившая нирвана зимнего утра треснула и развалилась. По аллее, неуклюже сбивая снег с развесистых еловых лап, ехали два зеленых УАЗа-«буханки» с красными крестами на бортах.

«Военные у нас гости редкие, — поправил мятый хирургический халат Толян, — Да еще так, вслед за скорой, по пешеходным дорожкам?»

Армейская «санитарка», пыхтя, сдала задом и протиснулась в узкий, зажатый между бетоном больничных корпусов, дворик. Хлопнув дверцей, из кабины выскочил майор в полевой форме:

— Четыре в тяжелом, два в бессознательном, — и, почти целая, сигарета пшикнула в недопитой и до половины, еще парящей на морозе, чашке кофе.

С подхваченных Толяном брезентовых носилок бессильно свисала рука в задранной до локтя солдатской нательной рубахе. На предплечье толстым синим — татуировка =КЛЁН=. «Две черточки в начале и две в конце. Похоже, наколка блатная. Что бы текст потом нельзя было исправить», — успел на ходу прикинуть Толян.

Персонал блока, как в потревоженном муравейнике, пришел в движение. В реанимации только дежурная, с ночи, смена. А поставить на систему и монитор сразу восьмерых, задачка не из простых.

— Кислород в седьмую, тополят его тополя…, - поймал Толика в коридоре с пустыми носилками анестезиолог Евсеев, — Я за баллоном, а ты — это, пока убери военных из отделения.

Растревоженный майор без фуражки и прапорщик в промасленном бушлате мнутся в конце коридора.

— Вот носилки, ваши? Ждите на улице… Не положено… И еще — документы солдат где?

— Докумееенты? — затянул прапорщик…

— На улицу, тебе сказали, бегом! Схватил инвентарь и слинялся! — перебил офицер с вышитыми на погонах пушечками, — Доктор, скажите, надежда есть?

— Работаем, товарищ майор, — не стал объяснять «кто есть кто» Толян, — Делаем все, что в наших силах. А вы успокойтесь, пока что. Нужны военные билеты, там указана группа крови. Мы проверим, но так быстрее…

— Конечно, конечно, — еще сильнее занервничал майор, — я сейчас. Входная дверь в отделение за ним громко захлопнулась.

Толян и Евсеев перевалили через порог неприспособленной под реанимацию палаты номер семь зверски тяжелый синий баллон с кислородом. Специальная тележка, как всегда, куда-то пропала.

В койках, уже под капельницами, лежат два пацана. Дежурный врач и медсестры суетятся вокруг. С хлопками открываются ампулы, летят на пол тупые иглы, валяется под ногами разрезанная солдатское белье. Евсеев скачет вокруг аппарата ИВЛ, подключает баллоны. На планшетках ставится экспресс реакция определения группы крови. Рисует осциллограмму кардиомонитор.

— Интубация, — не громко говорит врач. Сестра готовит стерильный зонд. Толя, натянув забытую маску, спешит помочь. Одной рукой фиксирует подбородок солдатика, другой хватает специальным зажимом сине-зеленый язык. Доктор, с усилием, вставляет воздуховод в трахею, и, крутанув его в правильное положение, сам глубоко облегченно вздыхает.

— Ууу. ххххх, — астматически повторяет за ним аппарат искусственной вентиляции легких.

— Толик, тащи по быстрому из оперблока еще один дефибриллятор, — «продувая» газовую смесь через маску, бубнит Евсеев.

Пока Толик оформлял расписку на перемещаемый в реанимацию ценный аппарат вредной сестре-хозяйке операционного блока, в интенсивном появилась утренняя смена и полегчало.

За окном, во дворике, выхлопными газами чадил Уазик. Толян вышел глянуть. Майор, срывая злость, тыкал указательным пальцем в грудь скукожившегося прапорщика:

— Я тебе сколько раз говорил, щука, глядь… Таблички!

— Таааблички? — удивленно таращился и судорожно мял в руках зимнюю шапку-ушанку прапорщик.

— Да, глядь, таблички… — майор увесисто замахнулся и двинул кулаком ему в нос. Кровавая юшка брызнула на чистый снег, — Таблички на каждую машину: «Антифриз яд!»

— Яйаад? — прапорщик утер испуганное личико ушанкой.

— Под статью пойдешь, под трибунал! — офицер схватил его за ворот бушлата, — Понял?

— Пппоня… — пытался сказать прапорщик, но майор уже просто душил его обеими руками.

— Товарищ майор! — крикнул Толян.

Прапорщик извернулся, вырвался и, по-птичьи размахивая руками, побежал через сугробы, сам не зная — куда.

— Товарищ майор, машину можно заглушить?

— Да… Сейчас… Как они там?

— Нормально. Все нормально. Не переживайте вы так. А что за таблички?

— Говорил я ему, приказывал… развесить на каждый радиатор фанерки с надписью «Антифриз яд»… Инструктаж — каждый день…, - майор говорил с паузами, то разглядывая, то потирая кулак, — Да вот, морозы ударили… Проверка после Нового… Доливать стали, вот и попробовали… На запах-то — чистый самогон…

— Ничего, у нас врачи хорошие. А вы оденьтесь, замерзнете. Или в машину…

— Да, сейчас «буханки» за территорию уберем, — майор, словно очнувшись, посмотрел на Толяна повнимательнее, — а вы доктор?

— Учусь пока что, — он подтянул болтавшийся на шее фонендоскоп, — Вы, товарищ майор, организуйте пока сдачу крови. Литров десять. Талончики в приемном отделении. По территории больше не ездить. И военные билеты ждем, — Березова часто посылали «разбираться» с родственниками, рвущимися в отделение, — кнопка звонка у входа в блок. До свиданья, товарищ майор…

Пока Толян думал: идти или не идти домой, вроде все успокоилось, у ординаторской его остановил уставший, в съехавшей на бок хирургической шапочке, Евсеев:

— Какое сегодня число?

— Пятое января восемьдесят пятого. А что?

— Так и запишем: пятого, ноль первого, 9.30 остановка… Толик, дуй в седьмую. Докачать надо, того, с татуировкой.

Непрямой массаж сердца делают не менее 30 минут. Процедура физически тяжелая. Попробуйте просто понагибаться с четверть часа, и вы поймете. Когда у реаниматоров просто опускаются руки, минут через двадцать безуспешных усилий — прогноз понятен, «докачивать» все равно нужно, ведь надежда уходит последней.

— Раз, два, три — грубое, всем весом, нажатие на грудную клетку, — Раз, два, три, — считает про себя Березов, толчок, пауза…

— Ууу. ххххх, — аппаратный вдох-выдох.

— Раз, два, три, — Толик качает так, что под руками трещат ребра, — Раз, два, три… — спина мокрая, пот заливает глаза. И еще — Раз, два, три…

— Ууу. ххххх, — астматически вздыхает ИВЛ.

— Раз… — начинается новый отсчёт… Но, вдруг, по синюшному телу солдатика волной пробегает судорога, он пытается кашлянуть, мешает воздуховод, рвота. Березов выдергивает зонд, переворачивает пациента на бок и содержимое желудка отходит свободно…

— Жив, зараза, — вытирает лоб марлевой салфеткой Толян.

— Жив и будет жить… Спасибо, Анатолий. Спас, считай, пацана, — уже возится со шприцами Евсеев, — А тебя как зовут, герой ты наш, пострадавший?

Но не прочухавшийся солдатик только испуганно смотрит по сторонам, пытаясь понять, куда же его занесло.

— Ты в больнице, в гражданской, все нормально. Что у тебя на руке выколото? — задает контрольный вопрос доктор.

Солдатик долго, секунд пять, разглядывает собственную, привязанную бинтами к койке, руку и не громко отвечает:

— Клянусь Любить Её Навечно.

— Соображает нормально, — тайком крестится доктор Евсеев, — кора головного мозга сохранена… Да и военных не посадят… Дуй домой, Анатолий, на сегодня всё…

«Любить её навечно», — повторяет про себя Толян, спеша по больничному парку, — «Навечно…» — лепит снежок и бросает его высоко-высоко, прямо в небо.