Антиподы. Альберт Эйнштейн и другие люди в контексте физики и истории

«Релятивистский еврей»

Известие о назначении Адольфа Гитлера рейхсканцлером Германии застало Альберта Эйнштейна в Америке. По договоренности с Прусской академией наук он полгода работал в Берлине, а полгода читал лекции в Калифорнийском технологическом институте в Пасадене, вблизи Лос-Анджелеса. Вскоре Эйнштейн должен был ехать назад, в Германию, но весть о смене правительства 30 января 1933 года перечеркнуло все планы: он решил не возвращаться на родину, пока у власти находятся нацисты.

Завершив дела в Пасадене, Альберт и его жена Эльза отправились на корабле из Америки в Европу. Прибыв 28 марта 1933 года в бельгийское курортное местечко Ле Кок-сур-мер недалеко от города Остенде, ученый сразу отправил письмо руководству Прусской академии наук, в котором отказывался от звания академика. А еще через неделю, 4 апреля 1933 года, Эйнштейн второй раз в жизни заявил, что отказывается быть гражданином Германии.[1]

То, что создатель теории относительности не вернулся в Берлин, огорчило его немецких друзей, но обрадовало недоброжелателей.

Самый известный идеологический противник и научный оппонент Эйнштейна Филипп Ленард[2] в газете национал-социалистов «Фёлькише Беобахтер» от 13 мая 1933 года с глубоким удовлетворением писал о том, что «релятивистский еврей, чья лоскутная математическая теория начинает мало-помалу разваливаться на куски, покинул Германию» [Schönbeck, 2000 стр. 1].[3]

Эйнштейны на корабле возвращаются из Америки в Европу

У двух выдающихся ученых были принципиально различные подходы к объяснению физических явлений, противоположные политические установки, в корне не совпадающие мировоззрения. Их противостояние не удержалось в рамках традиционных научных дискуссий, оно стало достоянием улицы, выплеснулось на страницы газет, в радиоэфир…

Филипп Ленард в 30-х годах ХХ века

Конфликт между Эйнштейном и Ленардом обострился летом 1920 года и достиг кульминации во время очной дуэли ученых на ежегодном заседании «Общества немецких естествоиспытателей и врачей»[4] в сентябре того же года в курортном городке Бад Наухайм (встречается другое русское написание: Бад-Наугейм). Упомянутая статья Ленарда в «Фёлькише Беобахтер» поставила точку в многолетнем противостоянии.

Непримиримая борьба одного из первых нобелевских лауреатов по физике Филиппа Ленарда с автором теории относительности хорошо известна историкам науки и биографам Эйнштейна. Менее известна предыстория конфликта, а она тоже весьма поучительна.

«Молодец-профессор»

Когда Альберт Эйнштейн в 1905 году опубликовал в «Анналах физики» знаменитые статьи, с которых началась его мировая слава, научный мир не знал скромного технического эксперта третьего класса, служившего в патентном бюро швейцарского Берна. Не слышал имени Эйнштейна и ординарный профессор, директор института физики Кильского университета Филипп Ленард. Зато молодой автор трех статей в «Анналах физики» был в курсе трудов Ленарда и не раз цитировал его результаты в своем исследовании фотоэффекта с помощью недавно введенного Максом Планком[5] понятия «квант света». Именно за эту работу Эйнштейн в 1922 году получит Нобелевскую премию по физике, хотя любая их трех статей, опубликованных в 1905 году, заслуживала эпитета «гениальная». Не зря биографы великого ученого называют этот год «годом чудес».

Достоверно установлено, что имя профессора Ленарда стало известно Эйнштейну еще в студенчестве. В октябре 1897 года восемнадцатилетний студент третьего семестра Цюрихского политехнического института получил письмо из Гейдельберга от своей подруги, посещавшей местный университет:

«О, вчера было очень мило на лекции проф. Ленарда, он рассказывает сейчас о кинетической теории теплоты в газах. Рассматривалась молекула кислорода, которая движется со скоростью 400 м в секунду, молодец-профессор считал, считал, строил уравнения, дифференцировал, интегрировал, что-то преобразовывал и, в конце концов, вывел, что молекулы хоть и движутся с такой скоростью, но проходят путь всего в одну сотую толщины волоса» [Schönbeck, 2000 стр. 2].

Подругу Эйнштейна звали Милева Марич,[6] она училась в Цюрихском политехе на том же курсе, что и Альберт. Почему зимний семестр 1897/98 учебного года Милева решила провести в Гейдельберге, не очень ясно. То ли родители девушки настаивали на этом, желая охладить слишком горячие отношения молодых людей, то ли сами Альберт и Милева решили проверить разлукой свои чувства. В отличие от либеральной Швейцарии, где девушки могли, окончив гимназию, официально учиться в университетах, женщины в Германии практически не имели прав на полноценное высшее образование. В Гейдельберге Милева записалась вольнослушательницей, она могла посещать лекции, но студенткой не считалась.

Альберт и Милева Марич поженились в 1903 году

Через пять лет, в 1903 году, молодые люди поженились в Берне. Отношения Альберта Эйнштейна с первой женой подробно описаны его биографами. Для нашего рассказа важно отметить: из письма Милевы следует, что имя профессора Ленарда было известно студенту Эйнштейну в 1897 году.

Строго говоря, полным профессором тридцатичетырехлетний Ленард в то время еще не был. Это заветное звание, означавшее вершину научной и педагогической карьеры любого ученого в Германии, он получит через год, когда его назначат ординарным профессором университета в Киле. А в Гейдельберге Филипп занимал должность экстраординарного профессора теоретической физики. Однако имя в научном мире Ленард к этому времени завоевал. Основные работы, за которые он в 1905 году получит Нобелевскую премию, уже были опубликованы.

Газоразрядная трубка с «окном Ленарда»

Филипп Ленард принадлежал к когорте блестящих физиков-экспериментаторов, которыми славилась в то время Германия. В 1892 году он усовершенствовал «разрядную трубку», ставшую на время основным инструментом в опытах по исследованию микромира. Устройство этого прибора очень простое: стеклянная трубка, в которую впаяны два электрода, к ним прикладывалось высокое напряжение. Из трубок откачивали воздух, и при определенном разрежении между отрицательным электродом, катодом, и положительным, анодом, начинал протекать электрический ток. Внутренность трубки при этом светилась голубоватым светом. Считалось, что это свечение – особые, катодные, лучи.

Сейчас мы знаем, что катодные лучи – это электроны, несущиеся от катода к аноду под воздействием электрического поля. Синеватое свечение внутри трубки – свет, электромагнитное излучение, которое испускают атомы газа, возбуждаемые столкновениями с электронами.

Джозеф Джон Томсон

Ленард тщательно исследовал катодные лучи, фактически доказав, что это поток каких-то мельчайших частиц. До обнаружения электрона ему оставался лишь один шаг, но историческое открытие сделал другой физик – англичанин Джозеф Джон Томсон[7] – в 1897 году. Годом ранее Ленард сам демонстрировал английским коллегам свои опыты с катодными лучами. Дж. Дж. Томсон весьма заинтересовано следил за экспериментами Ленарда и быстро сообразил, что они на самом деле означают. Когда в 1906 году британский ученый получил Нобелевскую премию за свое достижение 1897 года, он даже не вспомнил о молодом немецком физике, проложившем своими трудами дорогу к открытию электрона.

Вильгельм Конрад Рентген

Ни одного слова благодарности Ленард от Дж. Дж. Томсона так и не дождался.

Похожая история произошла и с открытием рентгеновских лучей. Ленард передал Вильгельму Конраду Рентгену[8] свою разрядную трубку, с помощью которой и были в 1895 году открыты таинственные «Х-лучи», позволявшие видеть кости под кожей человека. За это профессор Рентген получил в 1901 году самую первую Нобелевскую премию по физике и тоже не упомянул заслуг Ленарда в этом открытии.

Эта неблагодарность коллег-ученых всю жизнь не давала Ленарду покоя.

«Это были счастливые годы»

Как и его кумир Адольф Гитлер, Филипп Ленард вырос не в Германии, а в Австро-Венгерской империи. Только фюрер немецкого народа родился в австрийском Браунау, а второй немецкий нобелевский лауреат по физике – в городе Прессбурге, входившем в состав Венгерского королевства.

Прессбург в середине XIX века. Картина художника Рудольфа фон Альта (1812–1905)

Отец будущего физика владел в этом городе – ныне это столица Словакии Братислава – винным магазином. Филипп родился 7 июня 1862 года. О своем взрослении Ленард подробно рассказал в автобиографии, которую он многозначительно назвал «Воспоминания естествоиспытателя, жившего во времена Кайзеровского рейха, еврейского господства и Гитлера». Под «еврейским господством» здесь имеется в виду Веймарская республика. Объемная рукопись, готовившаяся в 1931–1943 годах, при жизни автора опубликована не была. Она увидела свет только в наши дни [Schirrmacher, 2010].

Как обычно, отец хотел, чтобы сын продолжил семейное дело, но мальчик не проявлял к торговле вином никакого интереса. После окончания венгерской школы Филипп несколько лет метался между сыновним долгом и желанием стать ученым. То он работал в магазине отца, то изучал естествознание и химию в политехническом институте Вены и в университете Будапешта. Результатами обучения Ленард остался недоволен – почти все, что рассказывали на лекциях, он уже знал из прочитанных в школе книг.

Роберт Бунзен, Густав Кирхгоф

Наконец, когда ему исполнился двадцать один год, окончательное решение было принято: Ленард едет в Германию, чтобы получить достойное образование. Отец смирился с тем, что его сын не создан для торговли. С 1883 по 1886 годы Филипп изучает физику и химию в Гейдельбергском университете.

Лекции по химии читал знаменитый профессор Роберт Бунзен[9] (помните из школьного курса химии «горелку Бунзена»?), внедривший в науку вместе со своим другом физиком Густавом Кирхгофом[10] (помните знаменитые «законы Кирхгофа»?) методы спектрального анализа (1859 г.).

Совместная работа физика Кирхгоффа и химика Бунзена позволила добиться выдающегося результата: по крупинке вещества ничтожной массы в доли миллиграмма можно было точно определить, какие элементы присутствуют в этом образце, и в каком процентном отношении. Более того, изучая свет от Солнца и других небесных объектов, можно было установить их химический состав.

О философском значении этого достижения говорит такой забавный факт. Умерший за два года до открытия Кирхгоффа и Бунзена философ Огюст Конт утверждал в духе предложенного им нового подхода к науке – позитивизма, – что не нужно заниматься заведомо нерешаемыми проблемами, и в качестве примера привел как раз задачу определения химического состава далеких звезд. Как был бы удивлен Огюст Конт, если бы узнал, что в 1868 году по результатам исследования солнечного спектра был открыт новый химический элемент, названный впоследствии «гелием».

Филиппу Ленарду, безусловно, повезло, что он попал к таким учителям. У Бунзена учились молодые люди из разных стран, в том числе и из России. Некоторые из его учеников стали классиками: Д. И. Менделеев, К. А. Тимирязев, А. Г. Столетов…

Огюст Конт

Как было принято в то время, Филипп не ограничился занятиями в одном университете, два семестра он провел в Берлине, где слушал лекции самого Гельмгольца. Завершилось университетское образование Ленарда защитой докторской диссертации в Гейдельберге под руководством профессора Квинке.[11] Эта фамилия известна современному читателю, скорее всего, благодаря младшему брату профессора – Генриху, талантливому врачу, чьим именем назван «отёк Квинке», знакомый многим аллергикам.

Георг Герман Квинке

После защиты диссертации нужно было найти место работы, которое бы не просто обеспечивало сносную жизнь, но и предоставляло условия для проведения физических экспериментов, без которых Ленард уже не мог обойтись. Найти подходящую лабораторию оказалось непросто. Полгода он провел в Будапеште, где требуемых условий для физических опытов практически не было. К счастью, освободилось место ассистента в Гейдельберге, и профессор Квинке пригласил своего бывшего ученика к себе.

Филипп с радостью согласился и проработал в этой должности три года – с 1886 по 1889. Вот как вспоминал Ленард об этом времени:

«Это были счастливые годы, наполненные успешной работой, для которой вспомогательные материалы всегда находились. Время шло, и мне хотелось получить больше самостоятельности, но в Германии, похоже, это было невозможно. Так как я уже имел опыт переселения в другую страну – из Венгрии в Германию – и при этом нашел окружение, которое мне гораздо лучше подходило, чем на родине, я решился еще на одну эмиграцию: в Англию» [Schirrmacher, 2010 S. 50].

На этот раз переселение оказалось неудачным, Англия разочаровала начинающего ученого. В воспоминаниях, написанных во времена Третьего рейха, Ленард подчеркивает: «Англия уже была в те времена весьма существенно объевреена, чего я тогда еще отчетливо себе не представлял» [Schirrmacher, 2010 S. 51]. Трудностей с английским языком у Филиппа не было, но британские физики, по его словам, встретили немецкого коллегу недружелюбно. Он объясняет это искусственно подогреваемой враждебностью к иностранцам, которая пришла на смену былому товариществу ученых разных стран. Как бы то ни было, неприязненное чувство к англичанам Ленард сохранил на всю жизнь.

Здание физического института гейдельбергского университета

Через полгода Ленард вернулся в Германию, и поиски работы продолжились. Какое-то время он поработал ассистентом в университете Бреслау (ныне это польский город Вроцлав), а затем на четыре года (1891–1894) осел в Боннском университете, где физикой заведовал легендарный Генрих Герц,[12] прославившийся открытием радиоволн.

Генрих Герц

Время работы с профессором Герцем Ленард относит к счастливым периодам своей научной карьеры. В Бонне Филипп защитил вторую докторскую диссертацию и получил звание приват-доцента, давшее право читать лекции в университетах. Под руководством Герца начались первые эксперименты с катодными лучами.

То, что Генрих Герц – еврей, нисколько не смущало тогда Ленарда. Он относился к профессору с глубоким уважением. Когда в 1894 году Герц неожиданно скончался, Ленард надолго прервал собственные эксперименты, чтобы подготовить к изданию последнюю книгу своего шефа.

Лео Кёнигсбергер

В чём-чём, а в антисемитизме на том этапе Ленарда упрекнуть было нельзя. В это трудно поверить, зная публичные заявление отца «арийской физики» во времена Третьего рейха, но факты однозначно свидетельствуют: никакого предубеждения к евреям он не показывал.

Тепло вспоминал Ленард математика из Гейдельберга Лео Кёнигсбергера,[13] чьи лекции он слушал студентом.

Профессор Кёнигсбергер был рецензентом докторской диссертации Ленарда. Как пишет сам Филипп в воспоминаниях, «он стал моим большим покровителем, единственным из влиятельных старых профессоров Германии, который стоял на моей стороне до тех пор, пока я в этом нуждался. Он был чистокровным евреем» [Schirrmacher, 2010 S. 143].

В годы Третьего рейха, когда автору «арийской физики» нужно было примирить свои добрые чувства к профессору Кёнигсбергеру и обязательную ненависть к евреям, он нашел выход. Согласно объяснению Ленарда, его покровитель жил в то время, когда недавним выходцам из гетто еще нужно было завоевать достойное место среди немцев. Поэтому евреи тщательно прятали все свои национальные черты, стараясь ничем не отличаться от остальных граждан. После того, как желаемое положение в обществе было достигнуто, маскироваться под немцев стало излишне, и отвратительные национальные еврейские черты стали бросаться в глаза.

Но к этому «открытию» Ленард пришел лишь под старость. А в молодые годы единственное, что действительно его раздражало – это необходимость прерывать свою работу в лаборатории ради других дел. Когда книга Герца была подготовлена к печати, пришло приглашение занять должность экстраординарного профессора в Бреслау. В этом университете он немного поработал в 1890 году и знал, что условий для продуктивных занятий экспериментальной физикой там нет. Однако по совету друзей не стал отказываться от назначения, ибо предложил его на новую должность сам всемогущий Фридрих Альтхофф,[14] директор департамента науки и высшего образования Прусского министерства культуры [Беркович, 2008]. Ссора с таким чиновником могла стоить ученому карьеры – именно Альтхофф выбирал из предложенных университетами кандидатур того, кто будет назначен на вакантную должность. Да и звание профессора, пусть и экстраординарного, было заманчивым для начинающего приват-доцента.

Фридрих Альтхофф

Однако через год Ленард понял, что зря согласился на новое назначение. Работа над катодными лучами не продвинулась ни на шаг, ему никак не удавалось наладить нормальную работу лаборатории: то не хватало нужных приборов, то не было под рукой необходимых реактивов. Поэтому когда в Техническом институте Ахена освободилось место ассистента, Филипп ни минуты не колебался и ради продолжения экспериментов пожертвовал престижным местом профессора и спустился по карьерной лестнице на ступеньку ниже: снова стал ассистентом.

Такой радикальный шаг весьма необычен и ярко характеризует молодого Ленарда, для которого наука всегда имела приоритет перед карьерой. В поиске истины он был готов отказаться от помощников, положенных профессору, и самому выполнить всю кропотливую работу экспериментатора.

Лаборатория Рентгена с трубкой Ленарда

В Ахене Ленард узнал ошеломившую его новость об открытии рентгеновских лучей. Филипп был уверен, что если бы не вынужденные перерывы в работе, он бы сам непременно сделал это открытие. Даже через треть века боль потери не утихла в нем, он вспоминал: «Каждое утро, просыпаясь, я не мог поверить, что это в действительности произошло, и я стал понимать чувства матери, у которой забрали ребенка еще до того, как она его увидела» [Schirrmacher, 2010 стр. 52].

Впоследствии Ленард не раз называл Рентгена только повитухой, а себя – истинной матерью открытия. И больше всего поражала Филиппа человеческая неблагодарность: имя Ленарда было вскользь упомянуто в первом сообщении об открытии «Х-лучей» как автора одного из приборов, с помощью которых можно наблюдать новое излучение. И до конца своих дней Рентген не нашел случая что-либо к этому добавить, хотя разрядная трубка, на которой он ставил свои опыты по исследованию нового излучения, была изготовлена собственноручно Ленардом и подарена им «другу Вильгельму».

Горечь обиды утоляла только работа. Ленард ставил все новые и новые эксперименты с катодными лучами, публиковал и другие результаты.

Хотя сам Ленард считал, что коллеги в Германии, в отличие от зарубежных ученых, не ценят его в должной мере, авторитет скромного ассистента из Ахена рос от публикации к публикации. И в 1897 году Филиппа снова пригласили стать экстраординарным профессором, на этот раз в университет Гейдельберга. Именно в это время его лекции слушала Милена Марич, делившаяся своими впечатлениями с будущим создателем теории относительности.

Перед тем, как переехать из Ахена в Гейдельберг, Ленард в качестве почетного гостя Британской ассоциации содействия прогрессу в науке («British Association for the Advancement of Science») посетил конференцию в Ливерпуле. Здесь он показал коллегам свои опыты и выступил с докладом о катодных лучах. Сообщение вызвало оживленную дискуссию, английские коллеги сравнивали Ленарда с Колумбом, открывшим Америку [Schirrmacher, 2010 стр. 176].

Председателем секции, на которой выступал Ленард, был недавно назначенный директор Кавендишской лаборатории в Кембридже Дж. Дж. Томсон. Как уже упоминалось, он внимательно следил за опытами и высказываниями Ленарда и через год опубликовал доказательства того, что катодные лучи есть поток отрицательно заряженных крохотных частиц, получивших название «электроны». Масса электрона оказалась много меньше, чем масса атома.

Ленард на всю жизнь сохранил ощущение, что еще одно фундаментальное открытие «уплыло» из его рук. Если бы не потерянное время в Бреслау, он бы и сам мог открыть эту элементарную частицу.

Дж. Дж. Томсон в лаборатории

В Гейдельберге Ленард преподавал недолго – уже в 1898 году его призвали в Кильский университет на должность полного профессора. Полный, или ординарный, профессор – высшая ступенька в карьерной лестнице немецкого ученого и преподавателя, гарантия пожизненной материальной независимости и научной свободы. В Киле Ленарду достался старый физический институт, по его словам, ничем не лучше того, что был в Бреслау. Но теперь Филипп обладал другими возможностями, и ему удалось на базе старого построить вполне современный исследовательский центр, где можно было проводить самые изощренные эксперименты. В частности, Ленард в 1899 году осуществил серию опытов по фотоэффекту. Это явление мы уже упоминали, оно состоит в том, что из освещаемого светом катода могут вылетать электроны, образуя нечто похожее на катодные лучи. Ленард давно ими занимался, поэтому и к фотоэффекту смог приложить свой богатый опыт и получить новые результаты. О них он с гордостью писал в своих воспоминаниях: «несмотря на длившиеся годами задержки моей работы, никто не пришел к этим результатам раньше меня» [Schirrmacher, 2010 стр. 191].

Отчет о проведенных экспериментах под названием «Создание катодных лучей с помощью ультрафиолетового света» Ленард опубликовал не в привычных «Анналах физики», а в «Отчетах о заседаниях Венской академии наук» в октябре 1899 года [Lenard, 1899]. Это был жест благодарности за то, что Венская академия незадолго до того наградила его престижной премией имени Баумгартена. Оттиски этой статьи автор послал нескольких своим коллегам, в том числе и Дж. Дж. Томсону в Кембридж.

Через год журнал «Анналы физики» все же перепечатал статью Ленарда [Lenard, 1900 S. 359–375], и каково же было удивление ученого, когда в работе Томсона о катодных лучах и электронах, написанной в 1903 году, он увидел ссылку на свою более позднюю публикацию, а не на первую, венскую. Эта, казалось бы, мелочь была, тем не менее, очень важна для установления приоритета: Томсон сам опубликовал аналогичные результаты до публикации Ленарда в «Анналах», но после публикации в венских «Отчетах». У читателя книги Томсона могло сложиться убеждение, что приоритет в открытии принадлежит автору книги, а не немецкому физику. И многие коллеги Ленарда разделяли это мнение, что, естественно, выводило Филиппа из себя.

Дж. Дж. Томсон начинал как математик, но потом целиком отдал себя физике. Он занимался и теорией, и экспериментом и показал себя талантливым ученым в разных областях. Его сын, тоже нобелевский лауреат по физике, отмечал, однако, и человеческие слабости отца:

«У него было много идей, значительная часть которых оказались ложными. В экспериментах его не интересовали точность и тщательность, ему часто было достаточно лишь качественного результата. Дж. Дж. хотел всегда в любой области быть первым и презирал людей, которые претендовали на то, чтобы о каком-то предмете сказать последнее слово» [Thomson, 1965 S. 169–170].

Эти человеческие недостатки Ленард считал общими, во-первых, для всех англичан и, во-вторых, для всех физиков-теоретиков.

В математических выкладках, которыми оперировал Томсон, Ленард не был силен. Его коньком считались эксперименты, и здесь он добивался предельной убедительности, чего, по его мнению, не хватало работам Дж. Дж. и других английских коллег. Он даже ввел термин «английский стиль» для публикаций, сделанных на основе непроверенных и неполных данных. Сам Ленард всегда отдавал предпочтение точности, надежности и обоснованности опытных данных. Он был готов в десятый и в сотый раз тщательно повторять эксперимент, пока не становился абсолютно уверенным в его результатах.

То, что многие коллеги считали эксперимент ниже теории, просто бесило классического физика-экспериментатора. Он не понимал, что времена меняются, и в новой физике отношения теории и эксперимента становятся совсем не теми, что были в девятнадцатом веке.

Эйнштейновский «год чудес», т. е. 1905 год, и для сорокатрехлетнего Ленарда выдался удачным: его достижения получили мировое признание, он вторым из немецких ученых стал Нобелевским лауреатом по физике – за исследование катодных лучей. Даже это радостное событие не смягчило горечь обиды, и он потом не раз сетовал на моральную нечистоплотность английского ученого.

Тем не менее, в следующем, 1906 году Дж. Дж. Томсон тоже был удостоен Нобелевской премии по физике за открытие электрона.

«Терпите все капризы Ленарда, сколько бы их ни было»

В одной из трех эпохальных работ 1905 года, а именно, в упомянутой статье о фотоэффекте [Einstein, 1905 S. 132–148], Эйнштейн с уважением отмечает публикацию Филиппа Ленарда 1902 года:

«Обычное представление, будто энергия света непрерывно распространяется в пространстве, вызывает в опыте с фотоэлектрическими явлениями особенно большие трудности, которые изложены в новаторской работе господина Ленарда» (имеется в виду статья [Lenard, 1902 S. 149–198]).

И далее Альберт пишет, что зависимость между частотой падающего света и энергией вылетающих электронов, установленная в экспериментах кильского профессора, согласуется с предложенными им, Эйнштейном, формулами.

Неизвестно, послал ли Альберт копию этой статьи Ленарду или тот сам обратил внимание на упоминание своего имени в публикации незнакомого автора, но Филипп отправил молодому коллеге оттиск своей новой заметки, опубликованной в том же 1905 году в том же томе журнала «Анналы физики», что и работа о фотоэффекте Эйнштейна. Тот ответил из Берна благодарственным письмом от 16 ноября 1905 года:

«Глубокоуважаемый господин профессор! Сердечно благодарю Вас за присланную работу, которую я проштудировал с тем же чувством восхищения, что и Ваши предыдущие работы» [Kleinert, et al., 1978 S. 169–170].[15]

Далее в этом письме Эйнштейн высказал несколько важных гипотез о строении атома, которые были подтверждены только спустя двадцать с лишним лет развившейся к тому времени квантовой механикой.

На это письмо Ленард ответил только спустя четыре года, в 1909 году, когда непрямые контакты между ним и Эйнштейном возобновились с помощью молодого физика и математика Йохана Якоба Лауба.[16] Он был родом из Галиции и защитил в 1906 году в Вюрцбурге докторскую диссертацию «О вторичных катодных лучах». Научным руководителем Лауба был в то время профессор Вильгельм Вин,[17] известный своими работами по излучению абсолютно черного тела. Лауб был одним из первых в мире физиков, который оценил теорию относительности Эйнштейна и применил ее в своей работе. Это отметил Макс Планк, когда в зимний семестр 1905/1906 года Лауб докладывал свои результаты на физическом семинаре в Берлине.

Молодой человек был настолько увлечен идеями автора теории относительности, что попросил разрешения приехать к нему для обсуждения некоторых физических проблем. Эйнштейн, конечно, не был против, в результате апрель и май 1908 года Лауб провел в Берне. Итогом их встреч стали три статьи в «Анналах физики», подписанные двумя авторами – Альбертом Эйнштейном и Якобом Лаубом. Так Якоб стал первым в мире соавтором великого физика. Между ним и Альбертом установились добрые, товарищеские отношения, о чем свидетельствует их переписка.

В 1907 году Филипп Ленард заменил своего учителя Георга Квинке на кафедре экспериментальной физики Гейдельбергского университета и на посту директора Физического института. Якобу Лаубу удалось в 1908 году получить место ассистента профессора Ленарда, чему молодой физик был несказанно рад. В письме Эйнштейну от 16 мая 1909 года Лауб поделился своей удачей:

«Дорогой друг! Что касается Ленарда, то он вообще известен как сатрап, который плохо обходится со своими ассистентами. По моему мнению, эти люди заслужили такое обращение, ибо зачем они вообще ползают перед ним на брюхе? Я могу только сказать, что Ленард в отношении меня выбрал совсем другой тон и что я обладаю полной свободой».

Дом, где жил Яков Лауб в Гейдельберге в 1908–1911 гг.

Далее Лауб рассказал о своих коллегах по Физическому институту и поведал, как он изучает современную физику, не привлекая внимания своего руководителя:

«Особенно приятен и скромен проф. Покельс[18]. Мы организовали (без Ленарда) один неофициальный коллоквиум на квартире Покельса, где обсуждается теория относительности. Следующей темой должна стать квантовая теория света… Я очень рассчитываю на Ваш приезд. Это ведь не так далеко от Гейдельберга» [Schönbeck, 2000 стр. 8–9].

То, как высоко ценил в то время Эйнштейн Ленарда-ученого, видно из письма Лаубу, написанного 17 мая 1909 года. Очевидно, Альберт еще не получил письма Якоба, отправленного накануне:

«Дорогой господин Лауб! Прежде всего, мое сердечное поздравление по случаю ассистентства и связанным с ним окладом. Меня очень порадовало это известие. Но я полагаю, что возможность работать вместе с Ленардом стоит еще больше, чем ассистентство и оклад вместе взятые! Терпите все капризы Ленарда, сколько бы их ни было. Он великий мастер, оригинальная голова! Возможно, он будет вполне обходителен с тем человеком, с кем он решил считаться».

И несколькими строчками ниже Эйнштейн еще раз подчеркивает свое уважение к гейдельбергскому профессору:

«Вы можете себя поздравить с тем, что работаете с Ленардом, к тому же Вы – как кажется – понимаете, как с ним следует ловко обходиться. Он не только умелый мастер в своем цеху, но, действительно, гений» [Schönbeck, 2000 стр. 9].

Зная независимый характер Эйнштейна и его критическое отношение ко многим коллегам-физикам, нужно признать, что эти необычно высокие оценки говорят о неподдельном восхищении работой Ленарда. Тот, в свою очередь, тоже весьма похвально отзывался о ранних статьях начинающего физика из Берна, особенно нравилось Ленарду объяснение фотоэффекта. Об этом позднее сообщал Якоб Лауб первому биографу Альберта Эйнштейна Карлу Зеелигу.[19]

Но и в теории относительности, против которой Ленард так активно выступал в двадцатые и тридцатые годы, в описываемое время он не находил ничего предосудительного. В июне 1909 года он рекомендовал в труды недавно созданной Гейдельбергской академии наук статью своего ассистента Лауба, посвященную теории Эйнштейна. Ленард был одним из основателей этой академии. На следующий год Ленард дал согласие еще на одну публикацию Лауба под характерным названием «Экспериментальные основания принципа относительности» [Laub, 1910 S. 405–420]. В ней, в частности, был приведен полный список всех научных работ Эйнштейна. Так как ни одна статья не выходила из стен Физического института без одобрения директора, можно быть уверенным, что Ленард был в курсе того, чем вообще занимался создатель теории относительности.

В июне 1909 года, спустя почти четыре года после получения упомянутого письма Эйнштейна от 16 ноября 1905 года, Ленард все же собрался ответить:

«Глубокоуважаемый господин коллега! Позвольте мне поблагодарить Вас за дружеские строки по поводу моего последнего послания. Что может быть мне приятнее, чем факт, что глубокий, разносторонний мыслитель находит удовольствие от чтения моей работы. По этому поводу я Вам должен также сказать, что Ваше содержательное послание от 16 ноября 1905 года постоянно лежит на моем письменном столе, сначала в Киле, теперь здесь, и я непрерывно размышляю о наших различных точках зрения на фотоэлектрические скорости и на то, что с ними связано. Я думаю, что в известном смысле мы оба правы; но я буду только тогда доволен, когда я увижу, как многогранные, чудесные, Вами найденные отношения подходят ко всему остальному, что я себе представляю как одно целое…

Возможно, необычайная близость Вашего места проживания даст мне удовольствие Вас здесь увидеть» [Schönbeck, 2000 стр. 10].

В этом письме упоминаются «различные точки зрения на фотоэлектрические скорости». Имеется в виду различный подход к объяснению фотоэффекта. Эйнштейн в своей «квантовой гипотезе фотоэффекта» допускал, что каждый квант света «выбивает» из освещенного катода один электрон, которому передает свою энергию, пропорциональную частоте света. Это совершенно новое представление, невозможное в рамках классической физики. Ленард, напротив, был убежден, что все можно объяснить, оставаясь в этих рамках. Он считал, в частности, что внутри атома происходят какие-то сложные движения, и при освещении возникает явление резонанса, в результате чего атом испускает электроны. Объяснить явление так просто и лаконично, как сделал Эйнштейн, Ленард не мог, но не терял надежды, что в будущем это ему удастся.

Уже в этом первом заочном столкновении мнений двух выдающихся физиков определилось принципиальное различие их подходов к изучению новых явлений. В последующих дискуссиях о теории относительности оно проявится еще отчетливее. Это различие состоит в следующем. Если какое-то физическое явление не удается понять на основе классических представлений, то Эйнштейн был готов этими представлениями пожертвовать и дать простое объяснение в рамках новой теории. С этим Ленард смириться не мог и всегда искал пусть сложную, но принципиально классическую модель явления. Он был убежден, что на основе классических физических принципов можно объяснить все, что происходит в природе, и отказываться от них только потому, что мы еще не можем понять результаты того или иного эксперимента, неразумно. Ленард всю жизнь был предан классической физике, как прусский офицер верен данной кайзеру присяге.

Несмотря на эти принципиальные расхождения, отношения между Ленардом и Эйнштейном в эти годы были взаимно уважительны. Каждый отдавал должное профессиональным достижениям своего коллеги. Сказанное справедливо в отношении Ленарда вплоть до 1913 года. В этом году умер уже упоминавшийся экстраординарный профессор теоретической физики Гейдельбергского университета Фридрих Покельс. Ленард написал по этому случаю письмо главе мюнхенской школы физиков-теоретиков Арнольду Зоммерфельду, в котором предлагал создать в Гейдельберге должность ординарного профессора теоретической физики, «коль скоро в нашем распоряжении есть такая личность как Эйнштейн» [Schönbeck, 2000 стр. 11].

Однако с 1910 года между Эйнштейном и Ленардом стало нарастать напряжение, связанное с различными подходами к другому основополагающему понятию классической физики девятнадцатого века – мировому эфиру.

«Ленард в этих вещах сильно заблуждается»

Концепцию мирового эфира как некой всепроникающей среды, колебания которой проявляются в форме электромагнитных волн, в частности, света, выдвинул в семнадцатом веке Рене Декарт. В девятнадцатом веке эфир стал неотъемлемой частью волновой оптики и электромагнитной теории Максвелла. Эфир позволял дать простые, наглядные, «механические» объяснения сложным электродинамическим явлениям.

Однако к концу века в теории эфира появились серьезные противоречия, которые классическая физика разрешить не могла. Например, почему Земля движется в упругой среде эфира без потери скорости? Созданием специальной теории относительности в 1905 году Эйнштейн одним ударом разрешил все проблемы, связанные с мировым эфиром: он просто объявил его несуществующим. Для описания физических явлений в новой теории эфир оказался не нужным.

Для многих ученых, выросших на представлениях классической физики девятнадцатого века, прежде всего, для Ленарда, отказ от эфира был неприемлем. Филипп просто не мог себе представить электромагнитные волны, открытые его учителем Генрихом Герцем, распространяющиеся в пространстве без присутствия носителя – эфира. Наглядность объяснения, механическая интерпретация любого явления были для Ленарда непременным условием научного видения мира. Поэтому он не мог принять специальную теорию относительности, выбрасывающую понятие «эфир» из лексикона физики.

На открытое выступление против концепции Эйнштейна Ленард решился в 1910 году. Свое видение проблемы он изложил в докладе на заседании Гейдельбергской академии наук 4 июня. Доклад назывался «Об эфире и материи». Этот доклад был опубликован в трудах академии [Lenard, 1910], а затем в виде отдельной брошюры. В 1911 году вышло ее второе издание [Lenard, 1911].

По сути, это был призыв вернуться к представлениям ньютоновской механики и электродинамики девятнадцатого века и искать решение возникающих противоречий теории и эксперимента, не отказываясь от основных постулатов классической физики. Знакомство с принципом относительности Ленард не скрывает, хотя ни одной ссылки на работы Альберта Эйнштейна в его докладе не было. Автор доклада допускает, что теорию эфира необходимо существенно дополнить, может быть, ввести так называемый «метаэфир», но отказываться от самого понятия нельзя ни в коем случае.

Идея доказать экспериментально, что эфир существует, стала главной для гейдельбергского профессора. Он задумал серию опытов с сильными электрическими и магнитными полями, в результате которых можно было бы измерить физические характеристики эфира. Эти опыты Ленард поручил провести своему ассистенту Якобу Лаубу.

Это было нелегкое задание: ведь Лауб был твердым приверженцем теории Эйнштейна и считал, что эфира в природе нет. Но задание шефа – закон, и требуемые эксперименты были проведены. Результаты, естественно, оказались отрицательными – эфир так и не был обнаружен. Об этом Ленард сообщает в брошюре 1911 года и поясняет в примечании: «Возможно, все дело в том, что эти опыты проводил господин Я. Лауб, который придерживается особого мнения, о чем он собирается сам обстоятельно доложить» [Schönbeck, 2000 стр. 13].

Это примечание – не просто свидетельство разногласий между юным ассистентом и всемогущим директором Физического института. Это знак смены поколений в физике: старое поколение не принимает новые подходы, которые для молодого поколения – естественны и понятны. Другими словами это называется «смена парадигмы», которая и происходила в физике в начале двадцатого века.

Как только Эйнштейн узнал о докладе Ленарда, он написал Лаубу, что он обо всем этом думает. Еще недавно он называл профессора гением. Теперь в письме от 27 августа 1910 года оценка совсем другая:

«Ленард в этих вещах сильно заблуждается. Его последний доклад об этом бессмысленном эфире кажется мне почти инфантильным. Далее, исследования, которые он Вам поручил (Зоммерфельд и Покельс мне об этом рассказали), просто смехотворны. Весьма сожалею, что Вы должны тратить свое время на подобные глупости» [Schönbeck, 2000 стр. 14].

И через два месяца, в письме от 4 ноября 1910 года Эйнштейн возвращается к той же теме: «Потом боль из-за этого сумасшедшего Л. Вы правы, что ищете куда уйти, и я Вам в этом хочу помочь». И через неделю еще откровенней:

«Что за вздорный тип, этот Ленард! Весь состоит из желчи и интриг. Вы выглядите в этом деле значительно лучше, чем он. Вы можете от него уйти, а он должен с этим чудовищем орудовать, пока оно его не сожрет. Я хочу теперь сделать все, что в моих силах, чтобы найти Вам место ассистента».

Под интригами здесь понимается следующее. Когда Лауб сообщил Ленарду, что хочет найти себе другое место, профессор настоял на том, чтобы Якоб продолжал выполнять свои обязанности ассистента, пока новое место не будет действительно найдено, при этом распорядился, чтобы деньги за это время в университетской кассе Лаубу не выдавали до последнего дня.

Через несколько дней Эйнштейн докладывает Лаубу о проделанной работе:

«Я написал в Лампа[20]и Нернсту[21], а также дал задание одному хорошо знакомому мне господину, который имеет в Чили влиятельные связи и как раз туда вчера отъехал, подобрать там для Вас место работы. Пусть Ленард копошится. Вы уже одной ногой стоите вне сферы его власти».

О том же Эйнштейн писал в новогоднем пожелании Лаубу на 1911 год: «Я желаю вам веселого нового года, и чтобы Вы поскорее ушли от Ленарда» [Schönbeck, 2000 стр. 14].

Пожелание старшего друга сбылось – летом 1911 года Лауб стал профессором теоретической физики, правда, не в Чили, а в университете аргентинского города Ла Плата. Незадолго до этого, в 1905 году, университет стал государственным и считался одним из лучших в стране. Об этом назначении мы узнаем из письма Эйнштейна Лаубу от 10 августа 1911 года. Здесь же он весьма резко отзывается о моральных качествах бывшего шефа Якоба: «Ленард и его товарищи есть и остаются мерзкими свиньями» [Schönbeck, 2000 стр. 16].

Такую оценку директор Физического института в Гейдельберге заслужил из-за следующего эпизода, ставшего известным благодаря письмам Фридриха Покельса Якобу Лаубу, написанным после ухода Лауба из университета. Эти письма хранятся сейчас в рукописном отделе Немецкого музея Мюнхена. Как мы знаем, Якоб подружился с Фридрихом и рассказывал ему о своих опытах и расчетах. В одном из писем Покельс сообщил Лаубу, что Август Беккер, старейший ассистент Ленарда, опубликовал статью в Трудах Гейдельбергской академии наук и использовал в ней расчеты Лауба, не упомянув его в качестве автора.

Лауб, конечно, возмутился и решил обратиться в академический суд чести, чтобы обвинить Беккера в плагиате. Покельс отговаривал молодого друга от этого шага, который, по его мнению, не имел шансов на успех: голос Ленарда в Гейдельбергской академии был решающим. Так и вышло. В протоколе заседания отделения математики и естествознания Гейдельбергской академии наук от 4 мая 1911 года стояла запись: «доложено доктором Лаубом», однако эта строчка была зачеркнута. И неудивительно: председательствовал на заседании сам Ленард.

Больше ничего о продолжении этой истории из писем Покельса узнать не удалось. Как уже упоминалось, их автор умер в 1913 году.

«Одиночество мне необходимо для мыслей»

Если давать общую оценку работам Филиппа Ленарда до Первой мировой войны, то нужно отметить, что независимо от их физического содержания они не содержали никаких политических, идеологических оценок или суждений. В них нет ни капли национализма и антисемитизма, которыми наполнены его поздние труды времен Третьего рейха. Критика Дж. Дж. Томсона легко объяснима личной обидой за неблагодарность английского ученого, не отметившего вклад Ленарда в открытие электрона.

То, что Ленард жестко контролировал все работы, выполняемые в институте, и не давал своим ассистентам свободы научного поиска, было проявлением его личных качеств руководителя и не связано ни с каким «принципом фюрера», ставшим обязательным во всех сферах общественной жизни Германии после прихода Гитлера к власти.

В годы до Первой мировой войны совершенно не заметны и другие особенности «позднего» Ленарда: не было и речи о шовинизме, предвзятом отношении к иностранцам: студенты из разных стран свободно учились и работали в Физическом институте Гейдельберга. Даже «фирменный» антисемитизм создателя «арийской физики» в то время не проявлялся ни в чем. То, что ассистент Лауб был евреем, ни разу не было упомянуто в их спорах об эфире или принципе относительности. Тем более Ленард ни разу не вспомнил о происхождении Альберта Эйнштейна.

Противостояние Эйнштейна и Ленарда стало заметно уже и в эти годы, но оно носило характер научного диспута, демонстрировало разные подходы к природе физических явлений. В области политики, расовой теории, других идеологических установок между двумя учеными не было никаких разногласий. То, что Эйнштейну не нравился стиль работы Ленарда с учениками и ассистентами, не имело политической подоплеки.

Филипп Ленард

Привязанность Ленарда к концепции мирового эфира создатель теории относительности мог понять: ведь и он не сразу пришел к идее невозможности абсолютной системы отсчета, которая и была связана с эфиром. Первая, еще ученическая, работа Эйнштейна была тоже вполне в рамках классической физики. Она называлась «Об исследовании состояния эфира в магнитном поле» и была написана в 1895 году, когда начинающему физику было только шестнадцать лет. Эту статью Эйнштейн никогда не публиковал, он послал ее своему дяде Цезарю Коху. Рукопись была обнаружена уже после смерти великого физика и опубликована в 1971 году.

Повзрослев, Эйнштейн порвал с этими представлениями и стал пионером нового, современного подхода к теоретической физике, где важную роль играют аксиоматические конструкции и математические модели.

Все это было чуждо Ленарду, верному принципам классической физики и ставящему на первое место эксперимент и наглядность объяснения любых явлений природы. Парадоксально, но блестящий экспериментатор Ленард стал автором многих опытов, легших в основу новой физики, но ее принципы он не понимал и не принимал. По его глубокому убеждению не было необходимости создавать какие-то иные подходы, противоречащие классике.

Непознанные пока явления можно объяснить и в рамках старых теорий, если их слегка расширить и обобщить.

Здесь, пожалуй, уместно будет отметить одну особенность характера Ленарда, на которую обратил внимание его ученик, ставший знаменитым физиком, Карл Рамзауэр.[22] Он считал Ленарда, с которым работал в Гейдельберге в 1907–1928 гг., «трагической личностью». Его авторитарная манера руководить институтом, как своей вотчиной, скрывала, на самом деле, его ранимую и чувствительную душу. Она проявлялась, в частности, в том, как Ленард делал небольшие, но тщательно продуманные подарки своим студентам и ассистентам [Ramsauer, 1949 стр. 110–111].

Хотя Ленард женился в 1897 году на дочери гейдельбергского судьи Катарине Шленер,[23] он всю жизнь чувствовал себя одиноким странником. У него почти не было близких друзей. В «Воспоминаниях» Филипп прямо пишет: «одиночество мне необходимо для мыслей» [Schirrmacher, 2010 стр. 164].

Обычно он не ходил в гости, отклонял приглашения своих коллег и даже начальства. Будучи ассистентом в Ахене, Ленард вдруг засомневался в правильности такого поведения. Он написал письмо в Бонн вдове своего покойного руководителя Генриха Герца и попросил совета. С семьей Герца Ленард долго поддерживал сердечные отношения. Госпожа Герц отчитала Филиппа за неразумное поведение, которое может разрушить его карьеру. Необщительный и недружелюбный человек, писала она, даже при великолепных научных результатах, не будет назначен профессором. А стать профессором, получив свободу научного поиска, было заветной мечтою немецкого ученого. Пришлось уже немолодому приват-доценту преодолевать свою стеснительность и робость и налаживать контакты с коллегами.

В его душе с детства боролись два чувства: тяга к людям, желание сделать им добро, и страх ошибиться, нарваться на обман, предательство… Он жалуется, что ему мало встречалось людей, достойных его любви. В предисловии к «Воспоминаниям» Ленард признается: «У меня всю жизнь была огромная потребность любить людей. Предлагаемые воспоминания показывают, однако, что мне это часто давалось с большим трудом. В большинстве случаев я недолго этого хотел» [Schirrmacher, 2010 стр. 36].

Не исключено, что глубоко укоренившееся чувство одиночества, с одной стороны, и желание найти единомышленников и товарищей, с другой, и толкнули Ленарда на путь сотрудничества с нацистами, которые обещали: кто пойдет за Гитлером, обретет чувство единства и сплоченности с соратниками.

Следующие после 1911 года шесть лет между Эйнштейном и Ленардом не было никаких контактов, каждый занимался своим делом. Ленард ставил многочисленные эксперименты в своем институте, пытаясь определить плотность эфира и доказать, что он материально существует. Кроме того, он писал обобщающие труды и учебники для студентов.

Альберт Эйнштейн закончил в 1909 году свою деятельность в патентном бюро Берна и после ряда назначений оказался весной 1914 года в Берлине. Этот переезд стоит описать подробнее.

«Это колоссальная честь – занять место ван'т Хоффа»

К Берлину у великого физика было двойственное отношение. С одной стороны, он всегда ненавидел все, связанное с войной, а в прусской столице казарменный дух ощущался сильнее других немецких городов. С другой стороны, Берлин в начале двадцатого века был, безусловно, мировой столицей физики, и здесь можно было вести научные беседы с ведущими учеными того времени – Максом Планком, Генрихом Рубенсом, Эмилем Варбургом, Вальтером Нернстом, Фрицем Габером…

Макс Планк

Эйнштейна после его феноменальных открытий 1905 и последующих годов не пригласил на профессорскую должность ни один немецкий университет. Получив докторскую степень в 1906 году, через два года защитив вторую докторскую диссертацию, звание ординарного профессора Эйнштейн добился впервые только в 1911 году в Немецком университете в Праге, для чего ему даже пришлось принять австрийское гражданство – Прага входила тогда в состав Австро-Венгрии. Через год он вернулся профессором в свою альма-матер – Цюрихский университет. Сюда и приехали в июле 1913 года Макс Планк и Вальтер Нернст с необычным предложением.

Вальтер Нернст

Макс Планк, с которым Эйнштейн переписывался с 1906 года, одним из первых оценил гениальность теории относительности. Личное знакомство состоялось на ежегодном заседании Общества немецких естествоиспытателей и врачей в 1909 году в Зальцбурге. Фриц Габер встретился с Эйнштейном впервые на таком же заседании два года спустя в Карлсруэ. Ведущего немецкого химика заинтересовал оригинальный подход Эйнштейна к тепловому балансу химических реакций с точки зрения квантовой гипотезы Планка. А Эмиль Варбург познакомился с молодым физиком в том же 1911 году на первом Сольвеевском конгрессе[24] в Брюсселе. Варбурга давно интересовало влияние света на химические реакции, и объяснение Эйнштейном фотоэлектрического эффекта произвело на него сильное впечатление. Все трое ведущих берлинских ученых были покорены глубиной и многогранностью таланта Эйнштейна и решили добиться его перевода в немецкую столицу.

Вакантных мест профессора физики в Берлинском университете не было, да и вероятность того, что туда примут профессора-еврея, существовала минимальная, поэтому Планк и его коллеги решили действовать иначе. В Прусской академии наук существовала оплачиваемая должность профессора-исследователя. Ее с 1896 года занимал голландский химик Якобус ван'т Хофф.[25] После его кончины 1 марта 1911 года это место оставалось свободным. В июне 1913 года Планк предложил Прусской академии принять Эйнштейна в свои члены. Предложение Планка поддержали академики Нернст, Рубенс и Варбург (Габер не был членом Прусской академии и не мог участвовать в выборах новых членов).

В начале июля общее собрание физико-математического отделения Прусской академии наук большинством голосов (один голос против) приняло Альберта Эйнштейна в число академиков. Академия согласилась также, чтобы физик из Цюриха занял место покойного профессора ван'т Хоффа. Оклад академическому профессору устанавливался в двенадцать тысяч марок в год. Меценат Коппель брал на себя выплату половины оклада в течение двенадцати лет. Кроме того, как члену академии Эйнштейну полагалось еще девятьсот марок в год [Goenner, 2005 стр. 37].

Это были неплохие условия – директор Института химии недавно созданного Общества кайзера Вильгельма Эрнст Бекман[26] получал десять тысяч марок в год, а оклад профессора университета составлял девять тысяч.

Оставалось получить согласие самого Эйнштейна и утвердить его назначение на общем собрании академии. Так как в августе и сентябре члены академии разъезжались на каникулы, приходилось спешить. Вот почему вечером в пятницу 11 июля 1913 года Макс Планк и Вальтер Нернст с женами сели в поезд и утром в субботу прибыли в Цюрих, чтобы передать автору теории относительности предложение стать профессором в Берлине. В качестве дополнительного стимула было обещано, что в будущем будет создан институт теоретической физики, директором которого станет Эйнштейн. На размышления ему отвели сутки. В воскресенье супружеские пары из Берлина гуляли по окрестностям Цюриха, а вечером пришли на вокзал, чтобы ночным поездом вернуться домой. С большим облегчением Планк и Нернст увидели среди провожающих Альберта Эйнштейна, махавшего им белым платком – это был условный знак, что предложение принято.

У великого физика были свои резоны радоваться предложению из Берлина. «Это колоссальная честь – занять место ван'т Хоффа», – писал Эйнштейн своей кузине Эльзе Лёвенталь через несколько дней после отъезда Планка и Нернста [Goenner, 2005 стр. 38]. Профессорская должность в академии не предполагала обязательных лекций в университете и других занятий со студентами. На новом месте ничто не должно было отвлекать от работы над новой проблемой, которая занимала его последние годы. Докладывая Прусской академии наук о научных интересах кандидата на профессорскую должность, наблюдательный Планк отметил, что в 1912 и 1913 годах Эйнштейн написал вдвое больше работ, посвященных гравитации, чем квантовым явлениям и излучению. В 1909 и 1910 годах все было не так.

Планк не ошибся: автора специальной теории относительности интересовала теперь теория тяготения, которая, по мнению большинства физиков, была уже построена трудами Исаака Ньютона. Однако Эйнштейн считал иначе. И он надеялся, что условия работы в Берлине позволят ему завершить этот гигантский проект, который должен был перевернуть представление человечества о строении Вселенной.

Но была и еще одна причина, не столь грандиозная, но по-человечески важная для него, из-за которой Эйнштейн стремился попасть в Берлин. Здесь жила женщина, в которую он был влюблен, с которой уже два года тайно от всех переписывался. Новой возлюбленной Эйнштейна стала уже упомянутая Эльза Лёвенталь, в девичестве носившая ту же фамилию, что и Альберт. Она приходилась ему двоюродной сестрой по матери и троюродной – по отцу. Альберт сблизился с ней, когда в 1912 году навещал свою родню в Берлине. Брак с первой женой – Милевой Марич – явно не складывался, дело шло к разводу, а роман с Эльзой набирал обороты. Через несколько лет она станет его второй женой. А пока, в июле 1913 года, после разговора с Планком и Нернстом он писал ей: «Самое позднее следующей весной приеду в Берлин. Предвкушаю счастливое время, которое мы проведем вместе» [Goenner, 2005 стр. 38].

Заручившись согласием Эйнштейна, Планк уладил с Академией все формальности, и 12 ноября 1913 года вышел императорский указ о назначении Эйнштейна профессором Прусской академии наук.

Альберт получил официальное письмо Академии в конце ноября и подтвердил, что приступит к выполнению своих новых обязанностей в первые дни апреля. Свое обещание он сдержал: в столицу Эйнштейн прибыл 29 марта 1914 года.

«Призыв к культурному миру»

Разразившаяся в августе 1914 года мировая война поляризовала общество, заставила многих аполитичных прежде людей определить свое отношение к развернувшейся бойне, и прежние единомышленники в один миг становились врагами. Яркий пример: отношения братьев Томаса и Генриха Маннов.

Уже в первые дни августа 1914 года в Томасе Манне проснулся ярый националист, превыше всего ставивший победу культурной Германии над цивилизованной Антантой. В письме Генриху от 7 августа из Бад-Тёльца он признается:

«Я все еще как во сне – и все же, наверно, должен теперь стыдиться, что не считал этого возможным и не видел неизбежности катастрофы. Какое испытание! Как будет выглядеть Европа, внутренне и внешне, когда все пройдет? Я лично должен приготовиться к полной перемене материальной основы своей жизни. Если война затянется, я буду почти наверняка, что называется, "разорен". Ради бога! Что это значит по сравнению с переворотами, особенно психологическими, которые последуют за подобными событиями по большому счету! Не впору ли быть благодарным за совершенно неожиданную возможность увидеть на своем веку такие великие дела? Главное мое чувство – невероятное любопытство и, признаюсь, глубочайшая симпатия к этой ненавистной, роковой и загадочной Германии, которая, хоть доселе она и не считала "цивилизацию" высшим благом, пытается, во всяком случае, разбить самое подлое в мире полицейское государство» [Манн, et al., 1988 S. 156].[27]

В эти дни стала углубляться пропасть между братьями в оценке «германской войны». Если Томас разделял с большинством своих сограждан «глубочайшую симпатию» к своей воюющей родине, Генрих открыто призывал к поражению Германии и считал, что «война ведется… одной лишь буржуазией в интересах ее кармана и ее идеологии, которая так великолепно способствует его пополнению». Даже мать братьев, Юлия Манн, увещевала своего старшего сына «не говорить с чужими людьми дурно о Германии» [Манн, и др., 1988 стр. 431–432].

Вернувшись в Мюнхен, Томас риторически спрашивает брата в письме от 18 сентября: «неужели ты действительно думаешь, что эта великая, глубоко порядочная, даже торжественная народная война отбросит Германию в ее культуре и цивилизованности так далеко назад…» [Манн, и др., 1988 стр. 158].

После этого переписка братьев прекратилась на долгие три года, а настоящее примирение состоялось только в 1922 году, уже в другом политическом ландшафте их родины.

К крайним националистам примкнул с начала войны и Филипп Ленард. Как и Томас Манн, Ленард полностью оправдывал войну Германии за общечеловеческие ценности, причем главным врагом своей родины он видел не Францию или Россию, а Англию. Такого же мнения придерживалось и большинство немецких профессоров. «Герои против торговцев» – так определяли ученые из Германии противостояние их родины и туманного Альбиона [Schwabe, 1969 стр. 26]. Они рассматривали войну как борьбу немецкой культуры и западной (прежде всего, английской) цивилизации. «Цивилизация» понималась как вульгарный материализм, замаскированный популистскими лозунгами о всеобщем процветании. Чтобы разъяснить принципиальную разницу между «цивилизацией» и «культурой», а заодно оправдать «справедливую» войну Германии против Антанты, Томас Манн прервал на несколько лет работу над двумя художественными романами и написал огромную публицистическую книгу «Размышления аполитичного», вышедшую в свет в 1918 году.

В своей первой редакции эта книга пришлась по душе самым отъявленным националистам, охотно принявшим ее автора в свой лагерь. Крайне консервативный университет в Бонне даже присвоил Томасу Манну в 1919 году степень почетного доктора наук, желая отметить его, прежде всего, как автора «Размышлений аполитичного».

В глазах сторонних наблюдателей Томас Манн и в самом деле был «оголтелым националистом». Ромен Роллан сравнил его с «разъяренным быком, с опущенной головой несущимся на шпагу матадора».[28] В России А. В. Луначарский, готовя в 1915 году рецензию на книгу Генриха Манна, рисует его младшего брата каким-то ненормальным фанатиком: «В настоящее время Томас Манн является совершенно сумасшедшим шовинистом, истерические вопли которого даже в глазах самых заядлых пангерманистов кажутся компрометирующими» [Апт, 1972 стр. 170].

Окрыленный новым чувством национального единства, Ленард тоже откликнулся на начало военных действий литературным трудом – не таким огромным, конечно, как Томас Манн – Филипп написал брошюру «Англия и Германия ко времени великой войны». Он осуждает Англию за несправедливое участие в конфликте и переносит личные обиды на всю английскую нацию. Вот характерный отрывок из этой брошюры, в котором явно чувствуются взаиморасчеты с Дж. Дж. Томсоном:

«В литературе по моей области науки за последние десять лет можно заметить следующее: Англия выдает себя за единственного лидера; все ведущиеся в мире разработки основательно используются, но признается это открыто только для тех работ, которые не играют существенной роли. Для других же исследований применяется такой трюк: ссылка на оригинальную работу находится в каком-нибудь потайном месте глубоко внутри публикации или дается в какой-нибудь трудно находимой побочной статье. Иногда прибегают к помощи прямой фальсификации. Короче говоря, для отдельных англичан, даже если они естествоиспытатели, налицо, в принципе, та же картина, что мы имеем для английской политики» [Lenard, 1914 стр. 5].

Далее Ленард предлагает начать интеллектуальную блокаду Англии.

Наряду со сражениями на фронтах шли жестокие словесные схватки между учеными разных стран. Четвертого октября 1914 года был опубликован манифест девяноста трех выдающихся немецких интеллектуалов, озаглавленный «Призыв к культурному миру» («Aufruf an die Kulturwelt»). Среди подписавших призыв насчитывалось 58 профессоров, из них 22 по естествознанию и медицине. Под обращением поставили свои подписи Макс Планк, Пауль Эрлих, Конрад Рентген, Альберт Найссер, Фриц Габер, Вальтер Нернст… С воодушевлением подписался под манифестом и профессор Ленард.

Отказались присоединиться к воинственным патриотам Давид Гильберт и Альберт Эйнштейн.

Каждый абзац в манифесте начинался со слова «Неправда»: «Неправда, что Германия повинна в этой войне» и т. д. Патриотический угар был так силен, что некоторые подписывали текст, не читая.

Через несколько лет многие выражали сожаление, что участвовали в этом протесте. Планк уже в 1916 году написал открытое письмо, в котором отказывался безоговорочно поддерживать действия немецких военных.

Манифест «Культурному миру»

Вместо понимания манифест вызвал бурю протестов в странах, воюющих на стороне Антанты. Многие английские и американские ученые выступили с резкой критикой Германии, поток писем с взаимными упреками и обвинениями долго не утихал с обеих сторон.

И после войны манифест не забыли: немецким ученым объявили международный бойкот, им не разрешали участвовать в симпозиумах и конференциях. Например, организаторы международных математических конгрессов в Страсбурге (1920 год) и в Торонто (1924) не пригласили ни одного математика из Германии. Потребовалась настойчивая и терпеливая разъяснительная работа Эйнштейна, Гильберта, Планка и других немецких корифеев, чтобы бойкот был, в конце концов, отменен.

Во время войны, как и в предыдущие годы, Ленард не давал повода упрекнуть себя в антисемитизме. Он охотно общался с коллегами-евреями. Джеймс Франк вспоминал, как поразило его письмо Филиппа, полученное на фронте. Ленард писал, что немцы обязаны победить англичан, потому что они нечестно цитируют чужие работы [Beyerchen, 1982 стр. 123].

В военных действиях Ленард не участвовал, но старался помочь фронту, чем только мог. Он перестал курить свои любимые сигары, чтобы экономить табак для воюющих солдат. Для нужд армии он отдал немало ценного оборудования своей лаборатории. Из-за настоящей, а не интеллектуальной блокады, устроенной Британией, ученый голодал вместе со своими детьми.

Поражение Германии в ноябре 1918 года стало для Ленарда шоком. Он не мог понять, как страна, не допустившая вражеских солдат на свою территорию, вынуждена подписать безоговорочную капитуляцию на оскорбительно кабальных условиях. Единственной правдоподобной причиной проигрыша войны могло быть предательство немецкого правительства и самого императора Вильгельма Второго. Отречение Вильгельма от престола и побег в Голландию виделся как подтверждение его измены немецкому народу в час тяжелого испытания.

«Призыв к европейцам»

Эйнштейн приехал в Берлин убежденным пацифистом, хотя до начала войны у него не было поводов выступать с этим открыто. Друг молодости Морис Соловин вспоминал, что Альберта «всегда возмущали предрассудки, несправедливость и реакционные идеи» [Nathan, et al., 2004 S. 19].

В отличие от большинства своих коллег, Эйнштейн ни минуты не сомневался: война – это катастрофа для всех, и нужно приложить все силы, чтобы это несчастье прекратить. В письме другу Паулю Эренфесту в голландский университет Лейдена от 19 августа 1914 года, спустя неполных три недели после начала войны, Альберт писал:

«Невероятно, но наступает пора безумия Европы. В такое время видно, к какой жалкой породе скота принадлежит человек. Я вожусь со своими мирными размышлениями и ощущаю смесь сострадания и отвращения. Мой добрый астроном Фройндлих[29]в России вместо наблюдения за солнечным затмением оказался военнопленным. Мне жутко за него» [Nathan, et al., 2004 S. 20].

Под «мирными размышлениями», с которыми уже не первый год «возился» Эйнштейн, имелись в виду его подходы к общей теории относительности, окончательно оформленной в 1915–16 годах. Из новой теории тяготения, которую строил великий физик, вытекали следствия, подлежащие экспериментальной проверке. Именно за такую проверку и взялся молодой астроном и математик Эрвин Фройндлих. В 1914 году он пытался экспериментально проверить выводы из теории Эйнштейна, наблюдая солнечное затмение в России, но был с началом войны интернирован в лагерь для военнопленных.

Другое письмо Эренфесту, написанное в начале декабря 1914 года, содержит горькое примечание:

«Международная катастрофа тяжело отзывается во мне, человеке интернациональном. Тот, кто живет в это "великое время", начинает осознавать, что принадлежит к сумасшедшему, опустившемуся виду, которому к тому же дарована свобода воли. Если бы был где-нибудь остров для доброжелательных и светлых людей. Вот там хотел бы я быть пламенным патриотом» [Nathan, et al., 2004 S. 20].

«Призыв к культурному миру», оправдывающий войну, был созвучен настроению подавляющего числа немцев. Против войны выступали единицы, не побоявшиеся плыть против течения. Прошло всего несколько дней после публикации воззвания девяноста трех, как известный врач-кардиолог, профессор Берлинского университета Георг Фридрих Николаи[30] подготовил ответ, получивший характерное название «Призыв к европейцам». Это был рискованный шаг, который в условиях военного времени мог быть расценен как предательство. Европейская война в двадцатом веке рассматривалась в этом документе как варварство. Развитие техники и средств связи сделало континент фактически единым государством, и война в Европе напоминает гражданскую войну между городами-полисами в Древней Греции, погубившую великую цивилизацию. Автор манифеста призывал людей, которым дорога культура, объединиться и создать «Союз европейцев», под управлением которого войны на континенте станут столь же невозможными, как война между Баварией и Вюртембергом внутри Германии.

Альберт Эйнштейн горячо поддержал идею Николаи, даже внес в окончательный текст документа несколько редакционных изменений. И, конечно, первым подписал «Призыв к европейцам».

Георг Фридрих Николаи

Но инициатива Николаи и Эйнштейна провалилась. Практически ни один из берлинских интеллектуалов не последовал примеру создателя теории относительности. Кроме авторов, антивоенную декларацию подписали еще только два человека: восьмидесятидвухлетний директор Берлинской обсерватории Вильгельм Фёрстер[31] и юный Отто Бюк,[32] недавно окончивший университет в Гейдельберге. Забавно, что престарелый астроном подписал и «Призыв девяноста трех», видимо, уже слабо понимая, что оба документа несовместимы. Остальные преподаватели Берлинского университета, которым Николаи зачитывал свой манифест, на словах одобряли текст, но подписывать не соглашались: лучшие немцы не были готовы стать «добрыми европейцами», как называл людей культуры великий Гете.

Вскоре Николаи был отправлен на Восточный фронт рядовым сотрудником лазарета. В конце войны ему удалось бежать из Германии в нейтральную Данию.

Для Эйнштейна «Призыв к европейцам» был первым политическим документом, который он подписал. За свою жизнь великий физик подписал или сам составил немало подобных обращений. Они свидетельствуют о том, что свои политические взгляды и убеждения он не менял в течение всей своей жизни.

«Ленард просто не в состоянии понять суть учения Эйнштейна»

Время Первой мировой войны оказалось для творчества Эйнштейна одним из самых продуктивных. За четыре года, с 1915 по 1918, он опубликовал около тридцати статей, полностью обосновав еще один свой грандиозный вклад в мировую науку: общую теорию относительности (ОТО).

Уже первые работы Эйнштейна 1915 и 1916 годов в этом направлении побудили Ленарда снова обратиться к проблеме эфира и отрицающей его теории относительности, что неминуемо вело к противостоянию с ее автором. Первая атака на ОТО была предпринята в 1917 году.

Здесь следует упомянуть, что заметным успехом новой теории было объяснение и количественный расчет так называемого аномального смещения перигелия орбиты Меркурия. Перигелий – это точка орбиты планеты, ближайшая к Солнцу. Измерения астрономов показывали, что эта точка расположена не там, где предсказывала классическая небесная механика. Объяснить это смещение законы Ньютона не могли. А общая теория относительности смогла, причем из нее следовала величина смещения, очень близкая к наблюдаемой астрономами.

Один из самых непримиримых противников теории относительности, физик Эрнст Герке,[33] нашел давнюю работу другого физика, Пауля Гербера,[34] напечатанную в «Журнале математики и физики» («Zeitschrift für Mathematik und Physik») еще в 1898 году [Gerber, 1898 S. 93–104].

Гербер привел формулу для смещения перигелия Меркурия, которая давала такое же хорошее совпадение с результатами наблюдений, как и теория Эйнштейна. Герке и Ленард добились того, чтобы в 1917 году статья Гербера была перепечатана в солидном журнале «Анналы физики». Этим они хотели доказать, что аномалия с перигелием Меркурия может быть рассчитана и без новой теории, и никакой заслуги Эйнштейна в объяснении этого явления нет.

Явление смещения перигелия планеты

Но Филиппу этого показалось мало, он решил развить успех и рассказать о статье Гербера в «Ежегоднике радиоактивности и электроники», который издавался единомышленником Ленарда – Йоханнесом Штарком.[35] В письме издателю «Ежегодника» от 10 июля 1917 года Ленард просит:

«Одновременно я хотел бы узнать, возможна ли быстрая публикация моей небольшой оригинальной заметки (менее одного листа) об эфире и гравитации (в связи с работой Гербера, которая по моей инициативе появилась в „Анналах“)» [Kleinert, et al., 1978 S. 323].

Штарк ответил через четыре дня (14 июля): «Ваше исследование об эфире и гравитации я охотно приму в издаваемый мною Ежегодник. Конкретно я хочу, чтобы оно появилось уже в четвертой тетради этого года. То, что Вы инициировали прием работы Гербера в "Анналы", я приветствую. Она физически хорошо продумана и мне симпатичнее, чем некоторые теоретические работы наших дней, которые с помощью дидактически-математического волшебства успешно симулируют решение сложных физических проблем» [Kleinert, et al., 1978 S. 323].

Эрнст Герке

Через два дня (16 июля) Ленард поблагодарил Штарка за принятие материала в «Ежегодник» и еще раз уточнил, какие цели он преследует своей новой публикацией. Помимо того, чтобы отстоять приоритет Пауля Гербера и показать, что без общей теории относительности можно обойтись, профессор Гейдельбергского университета мечтал дать объяснение гравитации, основываясь на понятии «мирового эфира», так как «оно столь простое, что для всего подходит».

Йоханнес Штарк

Но мечтам Ленарда не суждено было сбыться: произошло то, чего он никак не ожидал. В следующем номере «Анналов» были опубликованы сразу две работы, остро критикующие статью Гербера.

Одна из них – астронома Хуго фон Зелигера,[36] другая – физика-теоретика Макса фон Лауэ.[37] Оказалось, что Гербер допустил ошибку в математических расчетах, что обесценивало его результаты.

Хуго фон Зелигер

Ленард среагировал мгновенно: послал Штарку телеграмму с просьбой приостановить публикацию статьи в «Ежегоднике». Более подробно о сложившейся ситуации он написал в письме от 20 октября 1917 года:

«После сообщения ф[он] Зелигера я должен либо его опровергнуть, либо вычеркнуть из моей статьи похвалу Герберу. Для первого мне в настоящий момент не хватает времени, так как я глубоко погружен в другую работу, на второе я не могу сразу решиться. Поэтому пусть моя статья полежит, пока я не распоряжусь иначе, и я надеюсь на Ваше согласие в этом вопросе. Вообще, кажется, что работа Гербера может оказаться не такой уж ошибочной, так как ныне можно не сомневаться в распространении грав[итации] со скоростью света вследствие принципа относительности (в его первоначальной, несомненно, справедливой форме)» [Kleinert, et al., 1978 S. 324].

Примечательно, что из этого сообщения следует полное согласие Ленарда со специальной теорией относительности (СТО) Эйнштейна, или, как он назвал, с «принципом относительности в его первоначальной форме». Возражения вызывает у гейдельбергского профессора только общая теория относительности. Через три года, в 1920 году, он изменит свое мнение и начнет критиковать также и специальную теорию относительности, как она была представлена в знаменитой статье 1905 года.

В феврале 1918 года Ленард послал Штарку свою переработанную статью под названием «О принципе относительности, эфире и гравитации» [Lenard, 1918 S. 117–136]. Похвальных отзывов о работе Гербера в ней уже почти не было, специальную теорию относительности автор принимал полностью, сравнивая ее с законом сохранения энергии. Он считал, что СТО уже можно рассматривать как общепринятый факт. А вот ОТО Ленард отказывал во всеобщности, ограничивая ее действие только такими системами, где действуют силы, пропорциональные массе тела, например, только гравитационные силы.

Альберт Эйнштейн не оставил эту работу Ленарда без внимания: в том же году в журнале «Естественные науки» появился его ответ под названием «Диалог о возражениях против теории относительности»: [Einstein, 1918 S. 697–702]. Статья построена в форме беседы между «Критиком», отстаивавшим взгляды Ленарда, и «Релятивистом», защищавшим теорию относительности. Подходы Ленарда и самого Эйнштейна в этой статье представлены с исключительной ясностью и литературным мастерством. Это одна из лучших научно-популярных работ великого физика. Но на оппонента она не произвела никакого впечатления, он непоколебимо оставался при своем мнении.

Через два года после первого появления работы «О принципе относительности, эфире и гравитации» Ленард публикует ее второе издание в виде отдельной брошюры, в которой упоминает статью Эйнштейна в «Естественных науках»:

«Что касается высказываний господина Эйнштейна, которые он озвучил устами "Релятивиста", то они не убеждали и не убеждают меня, главных проблем они касаются слишком мало или вообще никак» [Schönbeck, 2000 стр. 21].

Как и раньше, Ленард был убежден в существовании эфира, признавал справедливость ОТО только для сил типа гравитационных, но в этой брошюре появилось и нечто новое. Ее автор впервые формулирует требования наглядности и «простого, здорового человеческого понимания». С этого момента указанные требования будут постоянно в лексиконе Ленарда, когда речь пойдет о современной физике. Сложные математические конструкции общей теории относительности или квантовой механики были неприемлемы для твердого сторонника классической науки девятнадцатого века.

Пожалуй, ключевой вопрос – выбор подходящей системы отсчета для описания того или иного движения тела. Эйнштейн на основании общей теории относительности был убежден, что все системы отсчета в принципе являются равноправными, и исследователь может выбрать любую, которая ему больше подходит. Руководствоваться нужно лишь математическим удобством и целесообразностью.

Ленард, напротив, считал, что при выборе системы отсчета нужно руководствоваться чувством «простого, здорового человеческого понимания». То, что предлагал Эйнштейн, выходило за рамки этого чувства, было абсолютно непонятно верному рыцарю классической физики. Он жаловался, что Эйнштейн не может или не хочет понять его возражения.

Наблюдавший за развитием этого научного спора Герман Вейль в октябре 1920 года сделал достаточно жесткий вывод: «Ленард просто не в состоянии понять суть учения Эйнштейна» [Schönbeck, 2000 стр. 22].

Все же нужно отдать должное Ленарду: хотя в своей последней работе он достаточно резко критиковал эйнштейновский принцип относительности, но по форме критика оставалась в рамках научного спора. Не было ни перехода на личность противника, ни антисемитских замечаний, которыми полны работы Ленарда в эпоху Третьего Рейха. Тем не менее, продолжать полемику с человеком, который не может понять суть нового подхода, было неразумно. Поэтому на новые нападки Ленарда Эйнштейн публично больше не отвечал.

«Теория относительности Эйнштейна как научный массовый гипноз»

Капитуляция Германии в ноябре 1918 года стала для Ленарда, как и для миллионов его сограждан, настоящим шоком. Ничто внешне не предвещало катастрофы, ведь в ходе войны практически ни один вражеский солдат не ступал на немецкую землю. Как и многие немцы, Ленард объяснял поражение предательством правящих элит и, прежде всего, кайзера Вильгельма, бежавшего за границу и бросившего свой народ в трудную минуту [Schirrmacher, 2010 стр. 156].

Эйнштейн олицетворял все, что ненавидел и презирал Ленард. Убежденный пацифист, Альберт не подписал «Манифест девяноста трех» и не одобрял участие Германии в мировой войне. Он ощущал себя «гражданином мира», не проявлял никакого патриотизма, что для националиста Ленарда было возмутительно. Эйнштейн с первых дней приветствовал демократическую Веймарскую республику, которую консерватор и монархист Ленард считал «еврейским господством». Кроме того, физик Эйнштейн ставил теорию выше эксперимента и готов был легко расстаться с краеугольными камнями классической науки, если они не вписывались в новую теорию. А тут еще ненавистные Ленарду англичане сделали автора общей теории относительности буквально всемирно известным человеком.

Мы уже упоминали о неудавшейся попытке экспериментально проверить выводы общей теории относительности во время солнечного затмения 1914 года. Тогда Эрвин Фройндлих с двумя сотрудниками был интернирован в России как представитель враждебного государства и не смог произвести нужные измерения. Следующее полное солнечное затмение должно было состояться 29 мая 1919 года. Его можно было наблюдать в Южном полушарии. О том, что директор астрономической обсерватории в Кембридже Артур Эддингтон[38] готовит две экспедиции для проведения соответствующих наблюдений, Эйнштейн узнал в 1917 году. Из-за войны контакты между учеными воюющих стран были сильно ограничены. В марте 1919 года одна из экспедиций английских астрономов направилась в Бразилию (город Собрал), а другая – на один из островов, расположенных возле африканского материка (остров Принсипи).

Фотография звезд вблизи Солнца во время затмения. Показаны смещения от расчетных положений

Снимки, сделанные во время солнечного затмения, подтвердили эффект, который следовал из теории Эйнштейна: луч света, проходя мимо Солнца, отклоняется под воздействием гравитационного поля светила на величину, предсказанную общей теорией относительности.

Эти результаты Эддингтон докладывал на заседании Королевского общества 6 ноября 1919 года. Эйнштейн узнал об этом триумфе своей теории еще раньше – из телеграммы голландского друга Хендрика Лоренца,[39] отправленной 22 сентября: «Эддингтон нашел отклонение звезд на солнечном диске предварительно между девятью десятых секунды и удвоенной величиной» [Sugimoto, 1987 стр. 56].

Телеграмма Лоренца Эйнштейну

Альберт тут же поделился радостью с матерью, отправив ей открытку, которая начиналась словами: «Дорогая мама, сегодня радостное известие. Х. А. Лоренц прислал телеграмму, что английская экспедиция действительно доказала отклонение света Солнцем» [Sugimoto, 1987 стр. 57].

Сообщение Эддингтона произвело настоящую сенсацию, о теории Эйнштейна писали газеты всего мира, новость обсуждали на улицах, в пивных, на вокзалах…

Эйнштейн не очень любил публичность, но быстро понял, что против прессы выступать бесполезно. Любое его высказывание тут же попадало в газеты, любой его поступок становился предметом обсуждения. В письме другу Максу Борну от 9 сентября 1920 года он сравнивал себя с царем Мидасом: «Как у персонажа из сказки все, к чему он прикасался, превращалось в золото, так и у меня все становится криком газет» [Born, 1969 S. 59].

Фото Эйнштейна на обложке «Иллюстрированной газеты»

Портреты Эйнштейна печатали крупнейшие журналы и газеты мира. Так, «Берлинская иллюстрированная газета» в номере от 14 декабря 1919 года поместила фотографию ученого на первой странице [Sugimoto, 1987 стр. 60].

Такая популярность имела и оборотную сторону: она сделала великого физика мишенью для недоброжелателей и сторонников иных политических взглядов. Да и среди физиков не было единства в отношении принципа относительности. В этом смысле Ленард не был одинок.

Пауль Вайланд

Наиболее громко заявило себя противником Эйнштейна так называемое «Общество немецких естествоиспытателей в поддержку чистой науки» («Arbeitsgemeinschaft deutscher Naturforscher zur Erhaltung reiner Wissenschaft e.V.»). Его организатором и председателем был некий Пауль Вайланд,[40] никому в науке до того не известный тип, выдававший себя за эксперта по теории относительности.

Вайланд считался активистом Немецкой национальной народной партии[41] и принадлежал к ее расистскому крылу, требовавшему исключения из партии всех еврейских членов. Он попытался объединить различные ультраправые, антисемитские группы в «Немецко-фёлькиш блок» («Deutschvölkischer Block»). Сам Вайланд резко критиковал НННП за излишне мягкое отношение к евреям и основал «Немецко-фёлькиш ежемесячный журнал» («Deutschvölkische Monatshefte»), на обложке которого была изображена свастика с латинскими словами «in hoc vinces» («под этим [знаком] ты победишь»). Цели журнала были названы четко: «За восстановление монархии! За немецкие нравы! За национальное единство немецкого народа! За немецкий характер!» [Goenner, 2005 стр. 180].

Правда, первый номер журнала оказался и последним. Но Вайланд продолжал активную нацистскую пропаганду, выступая на многочисленных собраниях, организованных Пангерманским союзом (Alldeutscher Verband).

Эта антисемитская деятельность бурно расцвела после 1921 года, а началась она годом раньше. Каким-то образом Вайланд раздобыл для своего Общества крупную сумму денег и развернул мощную атаку на теорию относительности и ее автора. В газетной статье он пообещал премии тем ученым, которые примут участие в организованной им серии докладов, разоблачающих теории Эйнштейна. Размер премии был немаленьким – от десяти до пятнадцати тысяч рейхсмарок. Вайланд публично объявил о предстоящих двадцати докладах, в числе авторов которых были названы известные физики. Конечно, самым крупным из них являлся Филипп Ленард.

Первые два публичных доклада из задуманной серии состоялись во вторник 24 августа 1920 года. Мероприятие было хорошо подготовлено. Местом для него был выбран большой зал берлинской филармонии – самый вместительный зал в городе. В программе стоял доклад Пауля Вайланда «Теория относительности Эйнштейна как научный массовый гипноз». Со вторым докладом, названным «Критика теории относительности», должен был выступить уже встречавшийся нам на этих страницах профессор Герке.

Готовясь к этому мероприятию, Вайланд опубликовал в нескольких газетах полемические статьи, в которых называл теорию относительности обманом, а Эйнштейна клеймил как плагиатора, при этом всячески превозносил Ленарда и Герке. На подобную статью Вайланда в «Ежедневном обозрении» («Täglichen Rundschau») от 6 августа 1920 года с возмущение откликнулся Макс фон Лауэ (заметка там же 14 августа), на что Вайланд посоветовал ему придти на доклады в Берлинскую филармонию 24 августа и лично подискутировать с Ленардом и Герке (заметка от 16 августа) [Schönbeck, 2000 стр. 25].

Подобные перепалки в прессе настолько подогрели интерес к планируемому Вайландом мероприятию, что огромный зал Берлинской филармонии в восемь часов вечера был заполнен до отказа. Сам Эйнштейн сидел со своей приемной дочерью в ложе и слушал, как докладчик поносил его теорию относительности.

Вайланд практически пересказал содержание своих антиэйнштейновских статей. Он, прежде всего, осудил «ликующую эйнштейновскую прессу», которая незаслуженно восхваляет автора ложной теории, лишь вводящей общественность в заблуждение. Много раз докладчик ссылался на Ленарда как на авторитетнейшего специалиста и расхваливал его упомянутую выше брошюру «О принципе относительности, эфире и гравитации». Эту брошюру специально привезли в фойе и продавали желающим по шесть марок. Вайланд даже прервал свое выступление на четверть часа, чтобы слушатели смогли сделать эту важную покупку.

У слушателей создавалось впечатление, что уважаемый гейдельбергский профессор, один из первых Нобелевских лауреатов Германии, является главным противником теории относительности. Более того, можно было подумать, что Ленард полностью разделяет антисемитские взгляды Вайланда. На самом же деле, вплоть до этого дня Ленард ни разу не позволил себе подчеркнуть происхождение Эйнштейна и публично высказать что-либо против евреев. Вайланду удалось в своем докладе указать только на одно место в брошюре Ленарда, имевшее расистский оттенок.

Речь идет о примечании, которое Ленард поместил внизу страницы. Не называя автора теории относительности, но явно имея его в виду, он пишет об ученых, которые с отчаянной смелостью вводят новые гипотезы, не доверяя проверенной временем научной литературе. И чем смелее они делают это, тем больше мест в их публикациях, которые не выдерживают проверку временем. Такая «смелость», пишет Ленард, не в немецком характере.[42]

Пожалуй, это был первый симптом того болезненного направления в науке, которое усилиями Ленарда и его единомышленников пышно расцветет в Третьем рейхе под названием «арийская физика». Пока же упрекнуть Ленарда в антисемитизме не было никаких оснований. Через два года таких оснований, как мы увидим, будет предостаточно. А пока вернемся в Большой зал берлинской филармонии, где Альберт Эйнштейн, еле сдерживая раздражение, слушал безграмотные доклады Вайланда и Герке о теории относительности.

Наверно, для Эйнштейна было бы разумно проигнорировать эти нападки, не ввязываясь в публичное обсуждение. Тем более, либеральная берлинская пресса выступила на следующий день в его защиту. Газеты вышли с такими заголовками: «Атака против Эйнштейна» («Берлинер Тагеблатт»), «Борьба против Эйнштейна» («Фоссише Цайтунг»), «Борьба вокруг Эйнштейна» («Форвертс») и слегка иронично «Один "знаток" Эйнштейна – борьба против теории относительности» («Восьмичасовая вечерняя газета»).

Еще через день коллеги Альберта физики Макс фон Лауэ, Вальтер Нернст и Генрих Рубенс в берлинской газете «Ежедневное обозрение» (Tägliche Rundschau) выразили свое сожаление тем, что Эйнштейн-ученый подвергся нападкам самого оскорбительного свойства. Они подчеркнули, что даже без теории относительности другие его работы навсегда обеспечили ученому место в истории науки. Кроме того, никто не может сравниться с Эйнштейном в уважении к чужой интеллектуальной собственности, в личной скромности и презрении к рекламе.

Несмотря на защиту коллег, молчать Эйнштейн не мог, он чувствовал себя униженным всей этой грязной возней вокруг его имени и его теории. Хорошо продуманная провокация Вайланда удалась: через три дня после злополучного вечера в Берлинской филармонии в газете «Берлинер Тагеблатт» (Berliner Tageblatt) появилась обширная статья автора теории относительности.

Проходимец Вайланд мог торжествовать, он добился своей цели: стал центром общественного внимания. Теперь он мог вовлекать в свои многочисленные группы и объединения новых членов. Его кампания против Эйнштейна хорошо соответствовала антисемитской атмосфере Берлина того времени, у него, наверняка, появилось много сторонников и сочувствующих.

Антисемитскую подоплеку «антиэйнштейновских докладов» в Берлинской филармонии почувствовала и Лиза Мейтнер,[43] написавшая Отто Гану,[44] что не уважает немцев за происшедшее, которое можно с полным правом назвать варварством. «Неужели снова на сцену выйдет святая инквизиция с господином Герке в роли Великого инквизитора?» [Goenner, 2005 стр. 184].

Эйнштейн тоже назвал антисемитизм главной причиной атаки на него: «Я полностью отдаю себе отчет в том, что оба докладчика недостойны ни одного ответа из-под моего пера, так как у меня есть хорошие основания считать, что не стремление к истине, а другие мотивы лежат в основе этого предприятия. Был бы я немецкий националист со свастикой или без, но я еврей со свободным образом мыслей…» [Goenner, 2005 стр. 182].

Статья Эйнштейна называлась «Мой ответ антирелятивистскому предприятию» [Einstein, 1920 S. 1]. Чтобы понять сарказм, заложенный в это название, нужно сказать несколько слов о принятых в Германии формах предприятий и общественных организаций. Обычно эти формы указываются в виде аббревиатур, включенных в название предприятия. Так, Общество Вайланда имеет в конце буквы «e. V.», означающие «eingetragener Verein» («зарегистрированное общество»). Как правило, к этому типу объединений относятся некоммерческие (еще говорят «идеальные») предприятия, не стремящиеся извлечь прибыль из своей деятельности. Эйнштейн сознательно употребил другую аббревиатуру «GmbH» («Общество с ограниченной ответственностью»), которая предполагает коммерческое предприятие, стремящееся извлечь из своей деятельности максимальную прибыль. Иначе говоря, великий физик высмеял «идеальный» характер «Общества в поддержку чистой науки».

На Вайланда он не стал больше обращать внимания, а для опровержения второго доклада Эйнштейн привел имена десяти крупнейших авторитетов в области теоретической физики и математики, поддерживающих его теорию, и убедительно разбил все возражения Герке. Но этим оскорбленный ученый не ограничился. Вайланд и даже Герке были фигурами не того масштаба, чтобы противостоять академику Прусской академии наук и признанному лидеру теоретической физики. Чтобы окончательно рассчитаться с «антирелятивистским предприятием», Эйнштейн решил нанести удар по Ленарду, главной фигуре движения, чьим авторитетом прикрывался Вайланд и его единомышленники. Удар получился очень болезненным и навсегда сделал гейдельбергского профессора заклятым врагом Эйнштейна.

В другой ситуации и Эйнштейн, наверное, не стал бы переходить на личность оппонента. Но в данный момент он был слишком взбешен. Вот как был оценен почтенный Нобелевский лауреат Ленард в статье в «Берлинер Тагеблатт» (Эйнштейн в это время еще не имел Нобелевской премии):

«Я восхищаюсь Ленардом как специалистом по экспериментальной физике; но в теоретической физике он еще ничего не совершил, и его возражения против общей теории относительности настолько поверхностны, что я до сих пор не считаю нужным обстоятельно на них отвечать» [Goenner, 2005 стр. 183].

Заканчивая свой ответ на провокацию Вайланда и Герке в Берлинской филармонии 24 августа 1920 года, Эйнштейн, который ощущал себя швейцарцем, не удержался, подобно гражданке Австрии Лизе Мейтнер, от общего упрека немцам: «За границей это произведет сильное впечатление, когда они увидят, что подобную теорию, как и ее автора, в самой Германии так безобразно порочат» [Goenner, 2005 стр. 183].

Судя по дошедшей до нас переписке Ленарда, Эйнштейн преувеличивал его участие в кампании Вайланда. Этот авантюрист объявил о двух десятках докладов против Эйнштейна, среди авторов которых назвал и Ленарда, но последний, похоже, и не знал о деталях своего участия во всем этом предприятии.

Из объявленных двадцати докладов после 24 августа состоялся только один – физика-прикладника Людвига Глазера,[45] никакого отношения к теории относительности до того не имевшего. Остальные заявленные докладчики от выступлений отказались, а некоторые, как выяснилось, и не знали о том, что их имена используются в атаках на Эйнштейна.

Так, известный астроном Макс Вольф[46] писал 30 августа 1920 года Эйнштейну: «Я не обещал господину Вайланду никакого доклада и поэтому пришел в ужас, когда обнаружил свое имя в списке докладов» [Kleinert, et al., 1978 S. 327]. К этому он добавил, что всю эту затею с травлей теории относительности и ее автора решительно осуждает.

С осуждением гонений на Эйнштейна выступили не только его коллеги, но и известные «гуманитарии»: знаменитый артист Немецкого театра в Берлине Александр Моисси,[47] художественный руководитель этого театра Макс Рейнхард,[48] писатель Арнольд Цвейг. Они возмущались «всегерманской травлей» великого физика и заверяли его в «симпатии всех свободных людей, которые с гордостью видят Эйнштейна в своих рядах и считают его одним из лидеров мировой науки» [Goenner, 2005 стр. 184].

Показательна депеша в Берлин немецкого посла в Лондоне Фридриха Штамера[49] в начале сентября 1920 года. Посол информирует министерство иностранных дел о том, что английские газеты сообщают о яростных нападках на Эйнштейна и даже говорят о возможном переезде Эйнштейна из Германии в США. И далее посол отмечает: «Профессор Эйнштейн в настоящий момент является для Германии культурным фактором первого ранга. Мы не должны изгонять из Германии такого человека, с которым мы можем проводить эффективную культурную пропаганду» [Goenner, 2005 стр. 184].

Под «культурной пропагандой» посол имел в виду лекции Эйнштейна о теории относительности в разных странах, в том числе, в Великобритании, которые разительно меняли отношение к поверженной Германии, прорывали научную блокаду, в которой оказались немецкие ученые. После войны немцев не приглашали на международные симпозиумы и конгрессы, их статьи не принимали научные журналы других стран. Выступления Эйнштейна сделали для восстановления престижа немецкой науки и для прекращения научной изоляции Германии больше, чем все усилия дипломатов вместе взятые.

Слухи о том, что Эйнштейн может покинуть Германию, имели под собой основание. В письме Максу Борну от 9 сентября 1920 года Альберт признавался: «В первый момент атаки я подумал, вероятно, о побеге. Но скоро пришло новое понимание ситуации, и прежнее спокойствие вернулось. Сегодня я больше думаю о покупке яхты и дачного домика под Берлином у воды» [Born, 1969 S. 59].

Возможно, «новому пониманию ситуации» помогло участие прусского министра культуры Конрада Хениша.[50] В письме от 7 сентября министр выразил Эйнштейну свое «чувство боли и стыда за те злобные публичные нападки, которые он вынужден терпеть от людей, называющих себя коллегами». Хениш сожалел, что даже личные качества ученого не остались защищенными от клеветы и оскорблений, и выразил надежду, что, несмотря на это, слухи об отъезде Эйнштейна из Берлина окажутся ложными, так как этот город «гордился и продолжает гордиться глубокоуважаемым господином профессором, который причислен к светилам своей науки» [Goenner, 2005 стр. 184].

Решение Эйнштейна мы уже знаем из письма Борну, министру физик ответил чуть более официально: «Берлин – это место, с которым я, благодаря человеческим и научным отношениям, сроднился больше всего. Я последую вызову из-за границы только тогда, когда к этому меня принудят чрезвычайные обстоятельства» [Goenner, 2005 стр. 184–185].

Такие обстоятельства наступят через 13 лет, когда к власти в Германии придут нацисты. А пока успокоившийся Эйнштейн стал готовиться к съезду Немецкого физического общества, который должен был состояться в сентябре 1920 года в небольшом курортном городке Бад Наухайм, расположенном в часе езды на поезде от Франкфурта на Майне, где тогда жил и работал Макс Борн. Эйнштейн решил остановиться у Борнов, чтобы иметь больше времени для обсуждений событий съезда. А события обещали стать «горячими», так как в повестке дня съезда стояла дискуссия по теории относительности.

«На алтарь человеческой глупости»

Как уже говорилось, в антиэйнштейновской кампании центральную роль должен был сыграть авторитет Филиппа Ленарда, наиболее титулованного противника теории относительности. Поэтому опытный интриган Вайланд стремился заручиться поддержкой гейдельбергского профессора и приехал к нему лично первого августа 1920 года, почти за месяц до запланированного доклада в Берлинской филармонии. Об этом визите мы знаем из письма Ленарда единомышленнику Йоханнесу Штарку, написанного на следующий день:

«Некто господин Вайланд – весьма воодушевленный в нашем направлении, борьбе с антинемецким влиянием – был вчера у меня и хочет создать "Общество немецких естествоиспытателей в поддержку чистой науки". Я ему посоветовал, прежде всего, связаться с Вами, чтобы не создавались ненужные новообразования и чтобы никакой раскол не помешал бы нашей позиции в Наухаймс" [Kleinert, et al., 1978 S. 327].

Как мы видим, ни о каком своем докладе в программе Вайланда Ленард не говорит. Куда больше его заботит предстоящая дискуссия по теории относительности, где он вместе со Штарком собирался дать бой Эйнштейну.

Прожженному авантюристу Вайланду удавалось иногда вызвать симпатии единомышленников, но только на короткое время. Даже Герке, единственный профессиональный физик, вставший на сторону Вайланда в 1920 году, уже в феврале следующего года писал о нем Ленарду: «это один из многих сомнительных типов, которых породил большой революционный послевоенный город». На этом письме есть рукописная ремарка Ленарда: «Вайланд, действительно, оказался аферистом! Не зря он хотел меня подставить, будто я ему обещал какой-то доклад» [Kleinert, et al., 1978 S. 327].

Если бы не статья Эйнштейна в «Берлинер Тагеблатт» от 27 августа 1920 года, то Ленард и сам бы рано или поздно отмежевался бы от Вайланда и его кампании. Но эта статья сожгла все мосты, по которым могло бы произойти сближение позиций двух прославленных физиков.

В тот день, когда вышла берлинская газета с едкой статьей Эйнштейна, Ленард проводил отпуск в живописном Шварцвальде и не сразу узнал о случившемся. Штарк поспешил информировать его в письме от 29 августа: «Вы, конечно, уже читали о скандале с Эйнштейном, который разыгрался в Берлине и в местной прессе („Берлинер Тагеблатт“). Эйнштейн отказал Вам в теоретической деятельности, да еще приписал поверхностность» [Kleinert, et al., 1978 S. 328].

Легко представить себе, как глубоко был обижен Ленард, признанный патриарх немецкой научной школы, директор одного из лучших в Европе физических институтов, второй немецкий нобелевский лауреат, когда его публично обвинили в незнании теоретической физики. Кстати, теорию Ленард всегда считал подчиненной эксперименту, а умение грамотно проводить опыты ставил выше способности их теоретически объяснять.

Вернувшись из Шварцвальда, Ленард нашел газету со статьей Эйнштейна в своем почтовом ящике. Заботливый Герке послал ее в Гейдельберг из Берлина. О своей реакции на статью Ленард рассказал Штарку в письме от 8 сентября:

«Я поражен тем личностным моментом, который господа Эйнштейн, а также Лауэ (ранее в "Ежедневном обозрении") привнесли в обсуждаемый вопрос, и тем, что они верят, будто им можно нападать на меня, хотя я в своей работе выступал чисто по-деловому и до последнего не обнародовал ничего, что оправдывало бы направленную против меня грубость этих господ. Если мои, чисто деловые возражения против обобщенной теории относительности можно опровергнуть, то это господин Эйнштейн должен был показать – вместо того, чтобы становиться невежей; я буду рад, причем не только я, многие интересующиеся физикой испытали бы чувство удовлетворения, прочитав четко высказанные возражения» [Kleinert, et al., 1978 S. 328].

Арнольд Зоммерфельд

В этом же письме Ленард возвращается к предстоящему в Бад Наухайме съезду Немецкого физического общества, которое он называет «обществом господина Эйнштейна»:

«Что касается главного вопроса, то я должен сказать, что очень сомневаюсь в том, было бы это правильно для меня, участвовать в Наухайме в реформах Общества – и вообще, оставаться его членом – если из центра этого Общества исходят такие грубости, которые, по всей видимости, поддерживаются его уважаемыми членами, вместо того, чтобы публично отмежеваться… Короче, у меня нет ни малейшего желания хоть как-то относиться к Обществу господина Эйнштейна, – особенно сейчас, когда я не вижу никакого смысла в том, чтобы, будучи жертвой, оправдываться – если не будет твердо подтверждено, причем публично, что я при этом являюсь не беспомощной мишенью, а частью целого, которое либо всё стоит, либо падает. Рабочее общество господина Вайланда не может служить таким целым, так как, хотя ее производственные цели вполне справедливы, но оно чуждо моему характеру» [Kleinert, et al., 1978 S. 328–329].

Хедвиг и Макс Борны

Председателем Немецкого физического общества в том году являлся глава мюнхенской физической школы профессор Арнольд Зоммерфельд. Он прекрасно понимал, какую опасность для всего Общества представляет публичная ссора двух уважаемых его членов. Поэтому он сделал попытку их помирить. Некоторый шанс на успех давал тот факт, что Эйнштейн готов был признать свою статью в «Берлинер Тагеблатт» ошибкой. Это стало ясно из его переписки с Максом и Хедвиг Борн.

Жена Макса Борна, готовясь принять Эйнштейна в гости на время съезда в Бад Наухайме, написала ему 8 сентября 1920 года письмо, в котором откровенно высказала свое отношение к его скандальной статье в берлинской газете:[51]

«Мы всем сердцем сочувствуем Вам из-за той склоки, которой Вас мучают. Как Вы страдаете, доказывает столь не похожий на Вас текст, к написанию которого Вы в своем более чем справедливом гневе дали себя увлечь: к сожалению, весьма неловкий ответ в газете» [Born, 1969 S. 58].

Эйнштейн ответил на следующий же день:

«Дорогие Борны! Не будьте строги ко мне. Каждый должен время от времени приносить на алтарь глупости свои жертвы, на радость богам и людям. И я сделал это своей заметкой. Это подтверждают в этом смысле на редкость единодушные письма всех моих дорогих друзей» [Born, 1969 S. 59].

В тот же день, 9 сентября 1920 года, Эйнштейн признался в письме Зоммерфельду: «Наверно, я не должен был писать ту статью» [Hermann, 1968].

Зоммерфельд обратился к обеим сторонам конфликта. В письме Эйнштейну от 11 сентября он предлагал «написать Ленарду слово примирения… Если Вы ему скажете, что Ваша защита направлена не против ученого критика, а против человека, которого ошибочно принимали за соратника Вайланда, и что Вы при необходимости можете это заявить публично, то это смягчило бы его гнев» [Hermann, 1968].

Письмо Зоммерфельда Ленарду от того же 11 сентября не сохранилось, но по ответу обиженного профессора его содержание ясно. Ленард категорически отверг возможность примирения с Эйнштейном:

«Я с возмущением отвергаю даже мысли о том, что посчитаю удовлетворительным простое извинение господина Эйнштейна передо мной, да еще сделанное с условием приятного ему высказывания с моей стороны. Высказывания господина Эйнштейна (в трех местах его статьи) приписывают мне такие качества, которые должны унизить меня в глазах читателей; в любом случае, они есть знак пренебрежительного ко мне отношения со стороны господина Эйнштейна, и перерождение этого отношения в требуемое глубокое уважение на основе одного заявления было бы в высшей степени странно.

Если же господин Эйнштейн находит свои высказывания достойными сожаления, другими словами, полностью неверными, то он должен от них так же публично, как он их высказал, отказаться; иначе он никак не сможет исправить сделанную по отношению ко мне несправедливость, если это вообще еще можно сделать» [Kleinert, et al., 1978 S. 328].

Так как до предстоящего в Бад Наухайме заседания публичного извинения Эйнштейна не последовало, то ожидаемая там первая встреча двух ученых обещала стать очень напряженной.

«Сейчас уже слишком поздно»

Строго говоря, в Бад Наухайме должен был состояться съезд Общества немецких естествоиспытателей и врачей. Это старейшее объединение немецких ученых разных специальностей было создано в 1822 году. Многие сообщества по отдельным научным дисциплинам – математическое, физическое и др. – существовали поначалу как секции этого большого Общества. И даже выделившись в самостоятельные объединения, они по традиции продолжали проводить свои съезды совместно со своей «материнской организацией».

Поначалу съезд 1920 года – первый после недавно закончившейся мировой войны – планировался во Франкфурте на Майне, но из-за опасения беспорядков и демонстраций было решено перенести его «на природу», в небольшой курортный городок Бад Наухайм. Доклады о теории относительности в рамках совместного заседания Немецкого физического и Немецкого математического обществ были запланированы на 23 и 24 сентября. Вот тогда-то и состоялась давно ожидаемая очная дискуссия между Ленардом и Эйнштейном. О предстоящей дискуссии Эйнштейн объявил в статье в «Берлинер Тагеблатт» 27 августа 1920 года и пригласил туда «каждого, кто осмелится выступить перед научным форумом, изложить свои возражения» [Fölsing, 1995 S. 26].

Современники оставили весьма противоречивые отчеты об этих заседаниях. Герман Вейль, например, писал о драматическом словесном поединке, а Пауль Эренфест описывал научное противостояние как вполне вежливое, в ходе которого стороны оставались строго в рамках обсуждаемой темы. Макс Борн отмечал антисемитские атаки Ленарда против Эйнштейна:

«Часто упоминаемое большое собрание Общества немецких естествоиспытателей и врачей состоялось в сентябре 1920 года в Наухайме. Там и случилось злополучное столкновение между Эйнштейном и его противниками, чьи мотивы ни в коем случае нельзя назвать чисто научными, так как они были сильно смешаны с антисемитскими чувствами» [Born, 1969 S. 60].

Макс Планк

Все время, пока длился съезд Общества, Эйнштейн жил у Борнов во Франкфурте. Вместе с Максом они каждое утро ехали поездом в Бад Наухайм, а вечером возвращались назад. У друзей было время обсудить все происходящее на заседаниях. Борн вспоминает:

«В секции физики Филипп Ленард допускал острые и злые выпады против Эйнштейна с неприкрытым антисемитским подтекстом. Эйнштейн позволил вовлечь себя в острую полемику, и я припоминаю, что я ему подыгрывал» [Born, 1969 S. 60].

Мне представляется, что память немного подвела Макса Борна: выпады Ленарда против Эйнштейна стали антисемитскими двумя годами позже и продолжались далее до самой смерти гейдельбергского профессора. Во время же съезда в Бад Наухайме его выступления хоть и были резкими и эмоциональными – обида на злосчастную статью в «Берлинер Тагеблатт» давала себя знать, – но оставались в рамках обсуждения физических проблем, а не личности и национальности оппонента. Ни одна из публикаций о заседаниях в Бад Наухайме ничего не говорит о том, что Ленард в научном споре лично оскорбил Эйнштейна. Как отмечает биограф Эйнштейна Фёльзинг, «не только Эйнштейн, но и Ленард вели себя на подиуме так, будто никакой статьи в „Берлинер Тагеблатт“ никогда не было» [Fölsing, 1995].

Председателем на заседании, посвященном теории относительности в Наухайме, был Макс Планк. Он делал все, чтобы исключить выход дискуссий за принятые научные рамки. На всякий случай даже пригласили в зал полицейских, дежуривших у дверей.

Откровенно антисемитские атаки можно было ожидать от Вайланда и его сподвижников, которые прибыли в Бад Наухайм с нескрываемым желанием досадить Эйнштейну. Группа Вайланда была хорошо организована. Как минимум одному известному физику, Феликсу Эренхафту[52] из Вены, были предложены деньги за то, чтобы он примкнул к противникам общей теории относительности [Beyerchen, 1982 стр. 128]. Во время выступлений Эйнштейна группа Вайланда всячески стремилась ему помешать, шумела, выкрикивала оскорбления. В своих воспоминаниях Эренхафт пишет:

«Очевидно, это были организованные акции, чтобы помешать выступающему. Тогда вмешивался Планк и был бледен, как мел, когда повышал голос и призывал нарушителей порядка к спокойствию» [Beyerchen, 1982 стр. 128].

Альберт Эйнштейн

Имеется два официальных отчета о заседании Немецкого физического общества в Бад Наухайме. Один подготовил Герман Вейль для «Ежегодника» Немецкого математического общества, другой был опубликован в «Физическом журнале». Ни в одном из них нет и упоминаний об антисемитских нотках в выступлениях участников. Ничего не говорится об этом и в публикациях в берлинских газетах «Форвертс» («Vorwärts») и «Берлинер Тагеблатт», появившихся после завершения дискуссий. Противник Эйнштейна физик Герке цитирует в своей книге «Массовый гипноз теории относительности» отрывок из «Кёльнской газеты» («Kölnische Zeitung») от 30 сентября:

«Особое впечатление произвел обмен мнениями между Эйнштейном и знаменитым гейдельбергским физиком Ленардом. <…> Добиться какого-то согласия между Ленардом и Эйнштейном не удалось, и после того, как некоторые высказались "за" (например, проф. Борн) и "против" (проф. Палагий, Будапешт) теории относительности, дальнейшая дискуссия была остановлена, так как председательствующий на заседании знаменитый физик Планк из Берлина заметил, что теория относительности, к сожалению, не может пока еще продлить отведенное для заседания абсолютное время с девяти до часу» [Goenner, 2005 стр. 186].

Наиболее убедительным свидетельством того, что Ленард не пытался обыграть еврейское происхождение Эйнштейна, являются записи самого Филиппа, сделанные в разные периоды его жизни.

Сразу после съезда Общества немецких естествоиспытателей и врачей Ленард подготовил к печати третье издание упомянутой выше брошюры «Принцип относительности, эфир, гравитация», в которую внес примечание, озаглавленное так: «Дополнение, касающееся дискуссий в Бад Наухайме о принципе относительности» [Lenard, 1921 S. 37, Fußnote 1]. Тон этого комментария был острее, чем в предыдущих работах, но в нем не было ни одного антисемитского высказывания и каких-либо политических ярлыков. Все оставалось в рамках корректного научного обсуждения.

Совсем иначе выглядит эта же работа, появившаяся в четвертом томе собрания сочинений Ленарда, вышедшем в 1938 году. Там оказалось такое примечание автора:

«Я рассматривал тогда еврея как нормального арийского человека и соответственно с ним обращался, и это было ошибкой (даже в специальных вопросах). Такова была моя точка зрения в то время (работа Гюнтера о расовой теории[53]появилась только в 1922 году). Но даже если бы расовая теория в то время была уже известна, то все равно бы в профессорском собрании ничего не изменилось, так как господа даже сегодня (1938) еще слепы. Председателем во время дискуссии был Планк; ей предшествовали три утомительных доклада в пользу Эйнштейна» [Schönbeck, 2000 стр. 30].

Филипп Ленард

Из этого замечания можно сделать вывод, что только с 1922 года в своих публичных выступлениях Ленард стал обращать внимание на национальность оппонента. С этого времени антисемитская риторика вошла в его оборот. В Бад Наухайме ее еще не было. Хотя поворот к националистическим группировкам наметился раньше.

В своих воспоминаниях Ленард писал, что, пытаясь разобраться в причинах поражения, он начал читать речи Антона Дрекслера[54] и Адольфа Гитлера, которые печатались в газете «Мюнхенер Беобахтер». С благодарностью вспоминал Ленард о четырехчасовом выступлении Гитлера 24 февраля 1920 года в Мюнхене, на котором будущий диктатор озвучил программу из 25 пунктов национал-социалистической немецкой рабочей партии. Пятидесятивосьмилетний профессор из Гейдельберга, по его словам, наконец, понял, чем его так раздражали «участившиеся наглые выступления еврея Эйнштейна с его "теорией", противоречащей всем естественно-научным достижениям прошлого» [Schirrmacher, 2010 стр. 158]. Однако до 1922 года у Ленарда не было оснований использовать антисемитские клише в рамках научного диспута. Книга Ганса Гюнтера такие основания ему дала.

В этой книге Филипп нашел, как ему казалось, простое решение терзавших его проблем: во всех бедах Германии виноваты евреи, представляющие собой враждебную человечеству расу. В соблазн подобных «легких» решений легко впадают слабые, не уверенные в себе и обиженные на судьбу люди. После 1922 года нобелевский лауреат быстро стал убежденным антисемитом, преданным сторонником Гитлера, хотя в партию своего кумира он долгое время не вступал.

Но вернемся в Бад Наухайм. По существу научная дискуссия там не содержала ничего принципиально нового, по сравнению с уже опубликованными доводами обеих сторон. Ленард настаивал на необходимости эфира, без которого физика теряет свою наглядность и выходит из подчинения здравому смыслу. Теория, которая не может на простые вопросы дать ответы, использующие простые понятия, он считал неудовлетворительной. Кроме того, Ленард отказывал принципу относительности во всеобщности, считая его верным только для отдельных частных случаев, когда сила пропорциональна массе. Эйнштейн, который не выступал с докладом, но был активен в дискуссиях, убедительно опровергал все возражения Ленарда. Насчет наглядности автор теории относительности тогда заметил, что совсем не очевидно, что считать наглядным, а что нет, и добавил: «Я думаю, что физика строится больше на понятиях, а не на наглядности. Как пример изменяющегося отношения к наглядности я вспоминаю мнения о наглядности механики Галилея в различные времена» [Fölsing, 1995 S. 527].

В целом, подавляющее большинство присутствующих физиков оказались на стороне Эйнштейна. Ленард чувствовал себя непонятым и одиноким. В уже упомянутом «Дополнении, касающемся дискуссий в Бад Наухайме о принципе относительности» он писал: «Ликвидация эфира была объявлена как достигнутый результат на общем собрании при открытии заседания. Не смешно. Я не знаю, было бы все иначе, если бы объявили о ликвидации воздуха» [Lenard, 1921 S. 37, Fußnote 1].

После того, как Планк объявил дискуссию закончившейся, многие физики попытались успокоить Ленарда и сгладить его конфликт с Эйнштейном. Как вспоминал Филипп в конце жизни, Вальтер Нернст особенно старался убедить его, что «Nos amis sont vos amis».[55] Макс фон Лауэ тоже сделал попытку погасить ссору, заявив: «Эйнштейн же – просто ребенок». На что Ленард жестко возразил: «Дети не пишут статьи в „Берлинер Тагеблатт“!»

Макс фон Лауэ

Видя, что усилия коллег не приносят успеха, Эйнштейн сам догнал Ленарда в гардеробе и попросил прощения. На что обиженный профессор только бросил: «Сейчас это уже слишком поздно» [Schönbeck, 2000 стр. 31].

После этой сцены оба физика покинули зал заседаний и порознь отправились на вокзал. Герке, который не успел даже попрощаться со своим кумиром, бросился за ними и тоже поспешил на вокзал, но опоздал: поезд на Франкфурт уже отходил от перрона. Через несколько дней в письме Ленарду Герке рассказал, что в окне одного купе он увидел Эйнштейна, и тот его тоже узнал.

Помирить Ленарда с Эйнштейном не было никакой возможности. Правда, Альберт сделал последнюю попытку и выполнил требование Ленарда о публичном извинении. В литературе, посвященной событиям в Бад Наухайме, на этот факт не часто обращают внимания (см., например, [Beyerchen, 1982]). А между тем, на следующий день после окончания дискуссий по теории относительности, 25 сентября 1920 года в той самой газете «Берлинер Тагеблатт», где была опубликована статья Эйнштейна против Вайланда и Ленарда, появилось следующая заметка:

«От профессоров Ф. Химштедта[56](Фрайбург) и М. Планка (Берлин) к нам из Бад Наухайма поступило для публикации следующее заявление: в „Берлинер Тагеблатт“ от 27 августа была опубликована заметка господина профессора Эйнштейна под названием „Мой ответ антирелятивистскому предприятию“ как защита от „Общества немецких естествоиспытателей в поддержку чистой науки“, на первом собрании которого, как известно, господин Вайланд зло нападал лично на него. В этой же заметке он также упоминал господина профессора Ленарда, который, наряду с другими физиками, был внесен в список докладчиков. Недавнее заседание естествоиспытателей в Бад Наухайме дало нам возможность установить, что господин Ленард был включен в список помимо его воли. На основании этого господин Эйнштейн уполномочил нас сообщить о его крайнем сожалении, что он в своей заметке не удержался от обвинений, направленных против глубоко им уважаемого коллеги господина Ленарда [Schönbeck, 2000 стр. 31]».

Это запоздалое извинение уже ничего не смогло изменить.

На дверях кабинета Ленард повесил рукописное объявление: «Членам так называемого Немецкого физического общества вход воспрещен». Сам он из этого общества демонстративно вышел.

Альберт Эйнштейн был крайне раздосадован тем, как он вел себя в Бад Наухайме.

Записка на двери кабинета Ленарда

Спустя месяц после съезда Немецких естествоиспытателей и врачей в открытке, отправленной из Голландии Максу Борну, великий физик признавался:

«Все, что меня ожидает, я переживу как безучастный зритель и не позволю втянуть себя в скандал, как в Наухайме. Непостижимо, что я из-за дурного общества так основательно потерял чувство юмора» [Born, 1969 S. 67].

«Антисемитизм очень силен»

В сентябре 1922 года Общество немецких естествоиспытателей и врачей отмечало столетие со дня основания. Юбилейный съезд проводился в Лейпциге. Одно из заседаний предполагалось снова посвятить обсуждению принципа относительности. Ленард надеялся, что ему удастся убедить коллег перестать восхищаться теорией Эйнштейна и признать ее фикцией. Об этом говорит его интенсивная переписка с Максом Планком, Вилли Вином и другими именитыми физиками. Но все усилия оказались тщетными, специалисты по-прежнему высоко ценили теорию относительности и отдавали должное гениальности ее автора. Директор гейдельбергского института физики был глубоко разочарован. Это видно по тону его «Предупреждения немецким естествоиспытателям», добавленного в качестве предисловия ко второму изданию брошюры «Эфир и праэфир», опубликованной в июле 1922 года, специально к съезду в Лейпциге [Lenard, 1922].

В «Предупреждении» Ленард критикует физиков и математиков, придающих слишком большое значение теории относительности, которая, по его мнению, есть просто гипотеза, и его книга делает ее просто ненужной. С тем, что о ней трезвонят газеты, еще можно было бы смириться, но куда опаснее, что ее восхваляет научное сообщество:

«Есть разница, когда безобразие (имеется в виду реклама теории относительности и Эйнштейна) творится только на страницах газет, и когда в этом участвует общество, от которого ожидают разумного и взвешенного приговора» [Lenard, 1922 S. 5].

Теорию относительности, считал Ленард, поддерживают математики, которые видят в ней одну из форм схоластики: «они стремятся к знанию в своих головах, вместо того, чтобы экспериментировать собственными руками и наблюдать природу собственными глазами» [Lenard, 1922 S. 6–7].

Летом 1922 года Ленард, не забывший обид Бад Наухайма, сводит счеты со своими обидчиками. Своих критиков он скопом обвиняет в нечестности, саркастически подчеркивая их еврейское происхождение: «Известна еврейская черта – легко переводить деловые вопросы в область личной перебранки» [Lenard, 1922 S. 9].

Ленард, естественно, не замечает, что сам переводит «деловые вопросы в область личной перебранки». Особенно раздражает его наглость Эйнштейна в Бад Наухайме, когда тот сравнивал «свою собственную недоказанную гипотезу», как называл Ленард теорию относительности, с прославленной и многократно проверенной системой Галилея, лежащей в основе классической механики.

С лета 1922 года Ленард начал отрицать справедливость даже специальной теории относительности, хотя раньше его возражения вызывала только общая теория. Заодно все достижения Эйнштейна объявляются плагиатом. То, что автору теории относительности удается ввести в заблуждение такое множество людей, Ленард объясняет «подменой понятий, которая постоянно витает вокруг господина Эйнштейна, представляемого в качестве немецкого естествоиспытателя» [Schönbeck, 2000 стр. 35]. Эта подмена очевидна знатоку расовой теории, замечает автор «Предупреждения немецким естествоиспытателям».

Через много лет, редактируя в 1940 году собрание своих сочинений, Ленард сделал в этом месте рукописное примечание, что указание на расовую теорию «в то время столкнулось с диким сопротивлением».

Написанное в июле 1922 года «Предупреждение» знаменует поворотный пункт в жизни Ленарда. До этого он не позволял себе в научных публикациях хотя бы в малой степени проявиться антисемитским чувствам. Теперь же юдофобия Ленарда стала публичной. «Прозревший» под влиянием националистической, «фёлькиш» пропаганды, он начинает видеть в творчестве своего научного антипода, прежде всего, еврейский дух, смертельно опасный для здорового немецкого творчества. Как раз в это время в голове Ленарда закладываются основы нового учения, которое он назовет «немецкая», или «арийская», физика. Расистский взгляд на науку, развитию которого гейдельбергский профессор посвятит все оставшиеся годы жизни, будет поначалу одобрительно встречен руководством Третьего Рейха, пока бесперспективность и научная бесплодность такого подхода не станут очевидными даже далеким от физики людям.

Не только неприятие теории относительности, вытеснявшей из науки привычное понятие «мировой эфир», стало причиной преображения некогда корректного профессора. Как и многие немцы, вложившие свои сбережения в государственные военные облигации, Ленард потерял накопленные деньги, в том числе, оставшиеся от Нобелевской премии. Инфляция обесценила все ценные бумаги. Филипп был убежден, что его состояние присвоило «еврейское правительство» Веймарской республики, которую он называл «еврейским господством» [Schirrmacher, 2010].

В 1922 году случились еще два события, далекие от науки, оставившие глубокий след в судьбе ученого. В феврале умер его двадцатидвухлетний сын Вернер, последний носитель фамилии Ленард. Филипп страшно переживал из-за страданий сына, болезнь которого он относил на счет лишений в годы войны [Schirrmacher, 2010 стр. 21].

Виновниками войны и последующей разрухи были для него, естественно, евреи. Когда члены правоэкстремистской националистической организации «Консул» в августе 1921 года застрелили министра финансов Веймарской республики Маттиаса Эрцбергера,[57] Ленард приветствовал этот террористический акт и публично призывал так же расправиться с другим членом правительства – евреем Вальтером Ратенау, близким другом Эйнштейна. Новое политическое убийство не заставило себя ждать: 24 июня 1922 года министр иностранных дел, выдающийся предприниматель, политик и публицист был застрелен членами той же организации «Консул». День похорон Ратенау – 27 июня – был объявлен в Германии траурным днем. Естественно, Ленард не мог с этим смириться: объявил для своих сотрудников день 27 июня рабочим и отказался вывесить траурные флаги над Физическим институтом в Гейдельберге.

Члены «Социалистической студенческой группы» под руководством Карло Мирендорфа[58] вместе с рабочими, поддерживающими правительство, ворвались в здание института и арестовали профессора. Не помог даже приказ Ленарда поливать нападавших холодной водой из пожарного шланга со второго этажа: рабочие просто перекрыли воду во дворе института. Для нобелевского лауреата было немыслимым унижением оказаться в кутузке даже на несколько часов. Ленард вспоминал потом, что рабочие предлагали бросить его в воды реки Некар, так что инцидент мог закончиться еще одним политическим убийством. К счастью, директор института отделался слегка помятыми ребрами, из-за чего должен был провести несколько дней в постели [Schirrmacher, 2010 стр. 55]. Однако моральная травма осталась на всю жизнь. Естественно, что университетский профессор считал виноватыми во всем евреев.

С таким настроением прибыл Ленард в сентябре 1922 года на юбилейный съезд Общества немецких естествоиспытателей и врачей в Лейпциге. Руководство Немецкого физического общества решило отметить роль эйнштейновских идей в науке: пленарный доклад поручили сделать самому автору теории относительности.

Эйнштейн хорошо понимал важность этого выступления. Ради него он отказался участвовать в совместной немецко-голландской экспедиции в Батавию (нынешняя Джакарта) для наблюдения полного солнечного затмения. На этой поездке, сулившей укрепление позитивного образа Германии в мире, настаивало министерство иностранных дел. В письме директору департамента министерства Хайльброну (Heilbron) от первого июня 1922 года Эйнштейну пришлось объясняться:

«Я согласился на доклад перед собранием естествоиспытателей, что препятствует моему участию в экспедиции по наблюдению солнечного затмения, только после многократных уговоров моего коллеги Планка и после длительного внутреннего сопротивления. Если я теперь откажусь, то это вызовет серьезную размолвку, в том числе, между мной и частью ведущих немецких физиков, в отношениях с которыми и без того имеется постоянное напряжение, отчетливо проявившееся во время съезда естествоиспытателей в Бад Наухайме. В интересах доброго согласия с моими местными коллегами я должен избегать всего, что приведет к срыву моего доклада» [Grundmann, 2004 S. 222].

И все же на съезде в Лейпциге Эйнштейн не появился. В последний момент он отказался от выступления, и доклад «Принцип относительности в физике» читал Макс фон Лауэ. Друзья Альберта убедили его не рисковать, очень надежные источники утверждали, что великий физик, друг убитого Вальтера Ратенау, тоже внесен организацией «Консул» в «черный список» приговоренных к смерти. В письме Максу Планку от 7 июля 1922 года он объяснил свой отказ: «так как я принадлежу к той группе, против которой националистическая (фёлькиш) сторона планирует покушения… Теперь ничто не поможет лучше, чем терпение и отъезд в путешествие» [Grundmann, 2004 S. 175–176].

Другу еще по бернским временам Морису Соловину Альберт пояснял: «меня все время предостерегают, я официально в отъезде, но на самом деле еще здесь. Антисемитизм очень силен» [Grundmann, 2004 S. 175–176].

Президент Немецкого физического общества Макс Планк сразу понял, что опасения Эйнштейна основательны, и в письме Максу фон Лауэ жаловался: «Эти люмпены довели дело до того, что они уже в состоянии зачеркнуть событие немецкой науки мирового значения» [Grundmann, 2004 S. 223].

На согласие фон Лауэ заменить Эйнштейна Планк реагировал с облегчением: «С чисто практической точки зрения эта замена, вероятно, имеет и преимущество, ибо те, кто вечно думают, что принцип относительности есть, по сути, еврейская реклама для Эйнштейна, получат хороший урок обратного» [Grundmann, 2004 S. 223].

Ленард еще не знал, что Эйнштейна не будет на съезде, когда увидел программу заседаний. Стерпеть почет, оказанный ненавистной теории, было выше его сил. Он и еще восемнадцать его единомышленников – профессоров и докторов наук – сделали специальное заявление для прессы и подготовили яркую листовку на плотной красной бумаге, которую раздавали всем желающим у дверей в зал заседаний. В заявлении и в листовке говорилось:

«Мы, нижеподписавшиеся физики, математики и философы, решительно протестуем против впечатления, будто теория относительности представляет собой высшую точку современного научного исследования. Считаем это несовместимым с серьезностью и достоинством немецкой науки, когда в высшей степени спорная теория поспешно, на манер базарного зазывалы, вносится в мир дилетантов и профанов» [Goenner, 2005 стр. 193].

В докладе на съезде Ленард высказал об Эйнштейне и его теории все, что в этот момент думал, не стесняясь в выражениях. Однако антисемитские нападки не прибавили сторонников Ленарду, напротив, большинство физиков принимало теорию относительности как выдающийся вклад в познание Вселенной.

Три летних месяца Эйнштейн провел в Голландии, а потом вместо Лейпцига уехал с докладами в далекую и более безопасную Японию.

В ноябре 1922 года из Стокгольма пришла давно ожидаемая весть: Эйнштейну присуждена Нобелевская премия по физике за 1921 год. Сам лауреат находился в это время на пути в Японию, куда прибыл 17 ноября, так что в церемонии вручения премий 10 декабря он участия не принимал. В формулировке Шведской академии наук слов о теории относительности не было, премию присудили «за заслуги в теоретической физике, особенно в открытии закона фотоэффекта».

Ленард не мог пережить такой успех своего заклятого врага. Тем более, в открытии законов фотоэффекта он сам принимал непосредственное участие, проведя в 1902 году знаменитые эксперименты, позволившие Эйнштейну объяснить явление с точки зрения квантовой теории. А теперь снова вся заслуга приписывалась «этому еврею». В начале 1923 года Ленард направил в Стокгольм письмо, в котором протестовал против награждения, «компрометирующего престиж Шведской академии наук» [Schönbeck, 2000 стр. 37].

«Пришло наше время»

После съезда в Лейпциге основные усилия Ленарда были направлены на то, чтобы опорочить теорию относительности и лично ее автора Альберта Эйнштейна. Наука отходила на второй план. В Физическом институте в Гейдельберге образовалась группа сотрудников, приверженцев идеологии фёлькиш, многие из них примкнули к национал-социалистам. Аспиранты и ассистенты Ленарда занимались, главным образом, написанием пасквилей об Эйнштейне и рассылкой их в разные газеты и журналы. Молодой физик Пауль Книппинг,[59] приглашенный Ленардом в Гейдельберг для подготовки второй докторской диссертации, так описывает в письме Лизе Мейтнер обстановку в институте:

«Существенная часть научной деятельности состоит здесь в том, чтобы готовить и рассылать в газеты публикации (естественно, не указывая имени автора), которые не содержат ничего другого, как личные выпады против ненавистного деятеля. Когда я сюда попал (начало 1923 года), то тут писалась одна "сочная" заметка "Эйнштейн как еврей", которая, как мне рассказали, должна содержать только личные оскорбления… Самое печальное в этой истории это то, что эти художества творятся не молодыми, неопытными людьми, а за всем за этим стоит Ленард, чего я ранее не знал. Как только мое отношение [против такого рода публикаций] стало известным, наступила моя изоляция» [Schönbeck, 2000 стр. 8].

Книппингу так и не удалось защитить диссертацию в Гейдельберге, ему пришлось для этого переехать в Дармштадт и защищаться в местном Техническом университете.

Сын известного физика Вилли (Вильгельма) Вина писал домашним в 1925 году о положении в институте Ленарда:

«Я еще не могу сориентироваться, нужно ли сначала стать фёлькиш и только потом кандидатом в доктора или наоборот. В любом случае, институт кажется в этом смысле довольно однородным, и противостояния с университетом, ректором и другими функционерами энергично Ленардом подавляются» [Schönbeck, 2000 стр. 38].

Сам директор института все теснее сотрудничал с лидерами национал-социалистической партии, прежде всего, с идеологом Розенбергом и правой рукой Гитлера – Рудольфом Гессом, хотя в партию Ленард вступил только в 1937 году.

Благосклонность будущего фюрера гейдельбергский профессор физики завоевал в 1924 году. Первого апреля того года за участие в «пивном путче» в ноябре 1923 года Гитлер был приговорен к заключению в тюрьме Ландсберг. Уже восьмого мая 1924 года в «Великогерманской газете» (Großdeutsche Zeitung), выходившей несколько месяцев вместо запрещенной «Фёлькише беобахтер», появилась статья, написанная Ленардом и подписанная еще и Штарком. Статья называлась «Дух Гитлера и наука». В Гитлере и его соратниках Ленард видел проявления того же высокого творческого начала, которое отличало гигантов естествознания: Галилея, Кеплера, Ньютона, Фарадея. И это начало неразрывно связано с арийско-германской кровью.

Статья Ленарда содержала множество выражений, которые использовал Гитлер в книге «Моя борьба», хотя публикация в «Великогерманской газете» состоялась до появления книги в свет. Объяснение этому простое: и Ленард, и Гитлер, да и Розенберг, в те же годы писавший книгу «Миф двадцатого века», придерживались идеологии фёлькиш и пользовались устоявшимися формулировками и оборотами речи, принятыми в этом движении. Сходство языка было следствием общности идеологии.

Гитлер не забыл преданность своего ученого почитателя. Шестого марта 1928 года он вместе с партийным секретарем Рудольфом Гессом посетил Ленарда на его квартире в Гейдельберге. Позднее Ленард назовет это событие самым значительным в его жизни [Schirrmacher, 2010 стр. 267]. Беседа касалась, в основном, немецкого религиозного движения, и профессор с радостью отмечал в своих воспоминаниях, что полностью согласен с Гитлером в оценке всех ветвей христианства, и католического, и протестантского, как инструмента, используемого в еврейских целях. В частности, постоянную поддержку Планком Эйнштейна гейдельбергский физик связывал с тем, что предки Макса были, в основном, теологами или пасторами [Schirrmacher, 2010 стр. 237].

На протяжении всей своей долгой жизни Ленард постоянно ощущал, что его научные заслуги недостаточно почитаются, что сам он не получает от коллег того признания, которого заслуживал, а его открытия частенько перехватываются другими исследователями. Когда с возрастом его научная деятельность практически сошла на нет, все надежды на признание и уважаемое место в обществе он стал связывать с национал-социализмом. С приходом Гитлера к власти в 1933 году стало казаться, что мечты и надежды Ленарда скоро сбудутся. Вот и Штарк написал Ленарду 3 февраля, всего через четыре дня после назначения нового рейхсканцлера: «Наконец-то пришло наше время, наконец-то мы можем добиться признания нашего понимания науки и методов исследования» [Beyerchen, 1982 стр. 483].

Подтверждения его словам пришлось ждать недолго: первого мая 1933 года министр внутренних дел Третьего рейха Фрик назначил Штарка президентом физико-технического института в Берлине, а еще через год Йоханнес стал руководителем «Чрезвычайной ассоциации содействия немецкой науке» (Notgemeinschaft der deutschen Wissenschaft).

Дождался своего часа и Филипп Ленард, которому в 1933 году пошел уже восьмой десяток. Власти объявили его патриархом немецкой науки, в 1935 году его именем был назван институт физики в Гейдельберге.

Свой вклад в дело национал-социалистической революции Ленард старался внести в области расовой идеологии: он усиленно развивал введенное им понятие «арийская, или немецкая, физика», которая противопоставлялась «физике еврейской». В 1936 году вышел в свет его учебный курс «Немецкая физика» в четырех томах [Lenard, 1936].

Пожилой профессор не ограничивался лишь теоретическими построениями. Он призывал власти к немедленным практическим действиям. Это хорошо иллюстрируют документы из так называемого «Дела Эйнштейна», которое вело Прусское министерство науки, искусства и народного образования с ноября 1919 года. Тогда автор общей теории относительности впервые получил деньги от министерства после триумфального подтверждения теории во время полного солнечного затмения. «Дело» было закрыто в 1934 году после лишения Эйнштейна немецкого гражданства и выхода ученого из состава академии. Одним из последних в этом собрании документов значится письмо, отправленное Ленардом рейхсминистру народного просвещения и пропаганды Йозефу Геббельсу 8 октября 1934 года. В нем профессор настоятельно предлагает, даже требует разбить остатки влияния Эйнштейна на научное сообщество. Прежде всего, по мнению Ленарда, «надо изгнать сторонников принципа относительности со всех ученых кафедр, из всех учебных заведений, ибо теория Эйнштейна не только покоится на ложных допущениях, но и является политически вредной» [Grundmann, 2004 S. 438].

Филипп Ленард. «Немецкая физика» в четырех томах

Если не помогали обращения к властям, последователи «арийской физики» не брезговали прямыми политическими доносами. Когда решался вопрос о назначении Вернера Гейзенберга профессором теоретической физики в Мюнхенский университет, Йоханнес Штарк опубликовал 15 июля 1937 года в еженедельнике СС «Черный корпус» большую статью под многозначительным названием «Белый еврей в науке». В ней, в частности, ставится новая цель для преследования:

«В то время как влияние еврейского духа на немецкую прессу, литературу и искусство, так же как и на немецкую правовую жизнь, теперь уже исключено, он находит защитников и последователей в немецкой университетской науке среди арийских ученых, являющихся друзьями или воспитанниками евреев. За кулисами профессиональной научной деятельности и в рамках международного признания он действует с неослабевающей настойчивостью и пытается укрепить и усилить свое господство путем тактического влияния в наиболее важных местах» [Grundmann, 2004 S. 484].

Такие арийские пособники еврейского духа назывались в статье «белыми евреями», и с ними нужно было бороться еще активнее, чем с «расовыми евреями». Один из «белых евреев» был назван прямо: Вернер Гейзенберг, которого Мюнхенский университет хотел бы видеть своим профессором теоретической физики. После статьи в «Черном корпусе» речи о назначении в Мюнхен уже не могло быть. Гейзенбергу пришлось более года бороться не только за научную и гражданскую репутацию, но и за свою жизнь.[60] В конце концов, ему удалось доказать, что можно поддерживать теорию относительности и не быть противником Третьего рейха. Всемогущий рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер снял с него все подозрения и разрешил продолжать работу.

Однако профессором в Мюнхене стал не нобелевский лауреат Гейзенберг, а Вильгельм Мюллер,[61] чью кандидатуру предложил национал-социалистический Союз доцентов. Худшей кандидатуры трудно было найти. Собственно теорией Мюллер никогда не занимался, у него не было ни одной научной статьи в физических журналах. Он даже не стал членом Немецкого физического общества. Область его интересов ограничивалась прикладной аэродинамикой, где он никогда не выходил за пределы классической физики. Главной заслугой нового преемника Зоммерфельда была полемическая брошюра «Еврейство и наука» [Müller, 1936], вышедшая в свет в 1936 году, в которой он остро критиковал теорию относительности как типично еврейское создание.

Не лучше обстояло дело и в других университетах Германии. Сторонники «арийской физики» вытесняли «нормальных» ученых, положение с теоретической физикой в немецких университетах становилось критическим. Усилия Ленарда, Штарка и их последователей стали приносить плоды. Использование релятивистской математики стало приравниваться к преступлению против национал-социализма. Казалось бы, основоположник «немецкой физики» мог быть доволен. Все, к чему он стремился, воплощалось в жизнь.

Однако победа Ленарда, Штарка и их единомышленников оказалась пирровой. Физика в Германии стремительно приходила в упадок. Научные школы распадались, количество студентов-физиков катастрофически уменьшалось. Чистки университетов от неарийских и политически неблагонадежных сотрудников, проводимые после закона «О защите чиновничества» от 7 апреля 1933 года, привели к потере очень ценных кадров. Только к зимнему семестру 1934/35 годов были уволены и большей частью принуждены к эмиграции 1145 ученых и преподавателей, среди них 313 ординарных профессоров и 468 экстраординарных профессоров и приват-доцентов. К 1939 году обновилось 45 % преподавательского корпуса Германии. Среди тех, кто был вынужден эмигрировать, числилось двадцать человек, имевших или вскоре получивших Нобелевские премии, в том числе 11 человек – по физике! Последователи «арийской физики» сделали эту и без того громадную интеллектуальную потерю еще более значительной.

Падение уровня немецкой науки становилось все более заметно на фоне растущего научного потенциала стран, ставших во Второй мировой войне противниками гитлеровской Германии. Например, в области атомных и ядерных исследований в 1927 году в Германии было опубликовано 47 статей, а в США и странах Европы – только 35. К 1933 году эти показатели сравнялись: как в Германии, так и в США и Европе было опубликовано по 77 статей. Но уже через четыре года положение изменилось явно в пользу американцев и европейцев – 329 статей против 129 немецких авторов. А к 1939 году разрыв еще увеличился: 471 статья против 166. В США действовало 30 ускорителей заряженных частиц, в Англии – 4, а в Германии – только один [Beyerchen, 1982 стр. 249].

Бесплодность «арийской физики» стала к концу войны понятной и нацистским властям, до того всячески поддерживавшим расовый подход к науке. Сохранилась докладная записка «О положении в физике» от 15 апреля 1944 года, поданная на имя рейхсляйтера Альфреда Розенберга. В ней констатируется: «Поспешное признание партийных функционеров одного из двух научных направлений единственно верным ведет к тому, что уже ряд лет некоторые ведущие физики-теоретики весьма скептически относятся к научной политике партии. Так как именно их научные взгляды, в том числе, и в области создания нового вооружения, доказали свою плодотворность, можно с полным основанием считать, что они правы» [Grundmann, 2004 S. 489].

Надеяться на результаты, в том числе, в создании нового сверхмощного оружия, можно только опираясь на истинную науку, не скованную расистскими предрассудками. Ленард с его постоянными советами, как перестроить политику в области науки и образования, становился надоедливым и докучливым. Власть перестала обращать на него внимание.

Это не осталось незамеченным: Ленард очень чутко реагировал на отношение к себе. В 1943 году, когда торжества по случаю его восьмидесятилетия остались позади, он написал следующие горькие слова на обороте грамоты, врученной ему в 1935 году по случаю присвоения имени Ленарда руководимому им институту:

«Было сказано много прекрасного и доброго, и сделано это убедительно и понятно. Но ни одно министерство науки Третьего рейха ничего в этом направлении не сделало. Как раз наоборот, в области физики или естествознания действия сверху были противоположными. Меня снова и снова чествуют, однако моим мыслям и советам не следуют. 6 лет назад я восставал против подобного безобразия. Сейчас с моими 80 годами стал я слишком стар, чтобы вмешиваться, как это происходило раньше в моих работах» [Schönbeck, 2000 стр. 39].

Сделка с дьяволом окончилась, как и следовало ожидать, обманом: Ленард так и не нашел в нацизме желанной поддержки и подлинного признания. Его последнее увлечение – расово чистая наука – стало серьезным стратегическим просчетом. Герои нашего рассказа и здесь оказались антиподами: благодаря знаменитому письму Эйнштейна президенту Рузвельту начался знаменитый Манхэттенский проект. Страны, воевавшие с нацизмом, создали атомную бомбу, поставившую точку во Второй мировой войне. Сторонники же «арийской физики» Ленарда всячески тормозили развитие исследований атома в Германии. Это обернулось счастьем для человечества, ибо Гитлер так и не получил в свои руки смертоносное сверхоружие.

Как тут не вспомнить бессмертные слова Мефистофеля из гётевского «Фауста»: «я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»?