Антитеррор 2020

ОТ АВТОРА

Это рассказ о жизни простого албанского паренька Ардиана Хачкая, который был вынужден освоить ремесло наемного убийцы, чтобы спасти свою семью. Читавшие роман «Путь Шута» помнят, что весной 2021 года санитарный транспорт «Коломбина» доставил Ардиана вместе с сотнями других в Северную Африку, где располагались лагеря для нелегальных мигрантов и потенциальных исламских террористов.

1. СЕВЕРНАЯ АФРИКА, 2021 Г

В лагере Эль-Хатун Ардиан Хачкай получил прозвище Гадюка. Прозвище было необидное, скорее уважительное. Гадюкой местные жители называли одну из самых опасных тварей Сахары — рогатую змею, чей яд убивает мгновенно. Уже пообвыкшись со своим прозвищем, Ардиан увидел эту змею — она оказалась небольшой, сантиметров пятидесяти в длину, желтой, как песок пустыни, вся в темных пятнах. На голове у гадюки действительно торчали маленькие рожки, слегка загнутые назад. Ардиан спугнул ее, и змея, как-то конвульсивно изгибаясь, быстро поползла прочь. Старый Дауд позже объяснил Ардиану, что ему очень повезло — рогатая гадюка обычно не боится человека и вполне способна напасть первой. «Она, наверное, почуяла своего, — сказал Дауд, — только потому и не укусила». Ардиан не понял, шутит старик или нет. По Дауду вообще нельзя было определить, говорит он серьезно или же насмехается над тобой. Такой уж он скрытный был человек.

Дауд оказался первым обитателем лагеря, с которым Ардиан познакомился — понятно, не считая Трех Сестер, но там дело было другое. Три Сестры — звали их Мустафа, Тоби и Халид, и на сестер они походили так же, как Ардиан на английскую королеву — встречали всех новичков, прибывавших в лагерь, и устраивали им «торжественный прием». Обычно обходилось без травм, но Ардиан, еще не пришедший в себя после тюрьмы, не пожелал безропотно выносить издевательства Сестер и вцепился в горло Мустафе. В результате его избили куда сильнее, чем собирались вначале, и Ардиан, не успев даже получить койку в бараке, попал в лагерный лазарет.

Лазарет был маленьким белым зданием с плоской крышей. Комнатки в нем тоже были маленькие, на двоих. Соседом Ардиана оказался старый Дауд, которому за несколько дней до того удалили аппендикс. «Надо же было так постараться, — ворчал он, — прожить на свете семьдесят пять лет, ни разу не обращаться к врачам и первый раз лечь под нож за колючей проволокой!» За несколько дней, проведенных в лазарете, Ардиан понял, что Дауд либо ворчит, либо молчит — третьего состояния он, похоже, не знал. Ардиана он ни о чем не расспрашивал, только однажды вдруг поинтересовался, не мочится ли тот кровью, но Хачкай настолько истосковался по нормальному человеческому разговору, что сам принялся рассказывать старику о своих злоключениях. Не все подряд, конечно, но достаточно много, чтобы Дауд, которого Аллах умом не обидел, составил себе представление о том, чем его сосед по койке промышлял на свободе.

«Глупец ты, парень, — сказал он тогда, — глупец и болтун. Думаешь, если я молчу, то не могу быть наседкой? Настоящую, хорошую наседку распознать трудно. Если бы было легко, она бы и месяца здесь не протянула. Ты же вроде бы в тюрьме сидел, неужели еще не понял, что в таких местах никому доверять нельзя?»

Хачкай знал уже, что наседкой на лагерном жаргоне называют человека, который стучит начальству на своих сокамерников. После этого предупреждения он замолчал — не то чтобы испугался, просто ему стало неприятно, что его назвали глупцом. Но, подумав как следует, решил, что старик прав. Положим, сам Дауд никакая не наседка — где же это видано, чтобы стукач признавался в своем позорном занятии? — однако на его месте мог оказаться кто угодно. Казалось бы, после истории с Мирой Ардиан и сам должен был держать язык за зубами — ан нет, расквакался, как лягушка. «Спасибо, старик», — подумал Хачкай, но вслух ничего не сказал. Так и пролежал молча до конца своего пребывания в лазарете, а выгнали его оттуда на пятый день — ребро срослось, и ладно.

В бараке, конечно, уже знали, какой прием устроили Ардиану Сестры, и встретили его настороженно. Появление новичка прошло почти незамеченным, но как только он постелил выданный в хозчасти матрас на койку и разложил в тумбочке немногочисленные личные вещи, к нему подошли двое парней — высокий, худой Али и приземистый, похожий на борца Салех.

— Говорят, Сестры тебе два ребра сломали, — равнодушно сказал Али.

Ардиан посмотрел на него и понял — это проверка. Еще один вступительный экзамен.

— Одно, — так же равнодушно ответил он и принялся зашнуровывать свой вещмешок. Вещмешок был уже пуст, но Хачкай хотел показать парням, что не придает беседе большого значения.

— За что, интересно, — продолжал выпытывать Али. — Сестры обычно так не поступают. Ты их обидел чем-то, а, новенький?

Хачкай зашнуровал вещмешок, положил его в тумбочку и аккуратно закрыл дверцу.

— Интересно — пойди да спроси. Я за других не ответчик.

Вытянутое лицо Али потемнело. Он мягко дотронулся рукой до плеча Салеха.

— Салех, объясни новенькому, кто здесь главный.

Салех будто только и ждал этой отмашки. Он шагнул вперед и ударил Ардиана в солнечное сплетение. Несильно, просто для того, чтобы поучить.

Но Хачкая уже научила чему следует драка с Сестрами. Он быстро присел, и Салех, ткнув своим кулаком ему в плечо, потерял равновесие. Ардиан ухватил его за рубашку, повалился спиной на койку и, выбросив вперед ногу, перекинул Салеха через себя. «Борец» с грохотом рухнул на пол. Ардиан вскочил, готовый к схватке с Али, но тот, к его удивлению, отступил на шаг и громко рассмеялся:

— А ты не трус, новенький! Стучать не любишь, драться умеешь… Видно, не зря Сестры на тебя разозлились!

И протянул Хачкаю руку.

Позже Ардиан узнал, что Сестер в лагере не любили и боялись. Даже старшие бараков — такие, как Али и его друг Омар — обязаны были платить им дань продуктами и сигаретами, причем за попытку неповиновения Сестры могли не просто избить, но и прилюдно «опустить» смутьяна. Говорили, что Сестры пользуются покровительством Толстого Фреда, всемогущего заместителя начальника лагеря по режиму, большого любителя подобных сценок. Пока Мустафа или Халид «прочищали дымоход» провинившемуся, Тоби, подрабатывавший некогда помощником оператора в индийском Болливуде, снимал экзекуцию на голо камеру. Затем записи попадали в коллекцию Толстого Фреда, который, по слухам, лепил из них настоящие порнофильмы и сливал их в Сеть — разумеется, не бесплатно.

Вокруг Сестер все время крутилась пара-тройка шестерок, не расстававшихся с ножами, но зловещая тень зама по режиму охраняла Сестер куда надежнее. Связываться с троицей, плевавшей на дисциплину Эль-Хатуна, выходило себе дороже, поэтому ненависть к Сестрам была всеобщей, но бессильной. С тем же успехом можно было ненавидеть часовых, стоявших на вышках по периметру окружавшей лагерь стены, хотя часовые не вмешивались в жизнь заключенных и не подвергали их изощренным издевательствам.

— Они тебя не забудут, — предупредил Али Хачкая. — Будут цепляться при каждом удобном случае, пока не спровоцируют на драку. В лучшем случае снова попадешь в лазарет, в худшем — сам понимаешь, что с тобой сделают…

Ардиан посмотрел на него таким взглядом, что у Али волосы на макушке непроизвольно встали дыбом.

— Это я их не забуду, — коротко ответил он. Али усмехнулся, но разговор продолжать не стал. Уж очень ему не понравились глаза новичка — темные и пустые, как пистолетные дула.

Через два дня Сестры лишились Халида.

Халид, выполнявший в лагере необременительные обязанности кладовщика, сидел под навесом в старом кресле-качалке и наблюдал за погрузкой смотанных бухт кабеля в грузовые фуры, отправлявшиеся в Яффу. Погрузкой занимались двенадцать человек, Ардиана среди них не было. Рядом с креслом Халида стояло цинковое ведерко с холодной водой, в котором охлаждалось пиво «Саккара» — четыре бутылки.

Бригадир грузчиков рассказывал потом, что Халид потянулся за бутылкой, подцепил крышку ороговевшим каменным ногтем, сорвал ее, приложился к горлышку и сделал большой глоток. В следующее мгновение глаза у него вылезли из орбит, лицо стало похоже на вареную свеклу, пальцы разжались и выронили бутылку. Она упала на бетон и разбилась. Халид попытался встать, но покачнулся, захрипел и вновь упал в кресло. Грузчики с криками разбежались, причем никому из них почему-то не пришло в голову позвать врача.

Позже выяснилось, что Халид хлебнул уксусной эссенции и сжег себе пищевод. Жизнь ему спасли, но к Сестрам он больше не вернулся — как инвалида, его перевели в оазис Урм-Шадуф, где влачили жалкое существование туберкулезники, прокаженные и больные ВИЧ-инфекцией. Как уксус попал в закрытую пивную бутылку, так и осталось загадкой. Толстый Фред провел расследование, в результате которого удалось установить, что эссенцию украли с лагерной кухни. Иных результатов расследование не принесло, и единственным наказанным за инцидент с Халидом оказался повар — впрочем, наказали его достаточно формально, поскольку даже Фред понимал, что он здесь ни при чем.

В бараках, разумеется, циркулировали разнообразные слухи. Али словно в шутку спросил Ардиана, не его ли это работа, но Ардиан только спокойно взглянул ему в глаза и выразительно промолчал. После памятной беседы в лазарете он старался говорить как можно меньше. Получалось вроде бы неплохо — выяснилось, что молчание порой может быть весьма красноречивым.

— Да это я так, — хохотнул Али. — Не бери в голову. Никто на тебя и не думает…

Но он ошибался. По крайней мере один человек в лагере догадывался, кто расправился с Халидом. Это был Дауд.

Дауд работал в ремонтных мастерских на южной окраине лагеря Эль-Хатун. Ардиан попал туда случайно — в тот день их бригада работала на рапсовых полях, и бригадир послал его и Салеха за насадками для мотоплуга. В мастерских стоял ужасный грохот и пахло горячим машинным маслом. Полуголые потные люди сновали между полуразобранными, похожими на выпотрошенных железных зверей механизмами, перекрикиваясь друг с другом на непонятном Ардиану наречии. Никто не обращал на Ардиана и Салеха никакого внимания, и они бесцельно шатались по мастерским, пока не наткнулись на Дауда.

Старик стоял за новеньким поблескивающим станком и сосредоточенно вытачивал какую-то деталь. На нем был чистый голубой халат, придававший ему сходство с хирургом во время операции. Длинные седые волосы Дауд аккуратно заправлял под черную, расшитую серебром шапочку.

— А, сосед! — приветствовал он Ардиана. — Зашел навестить или по делу?

Ардиан объяснил.

— Рапсовые поля? — фыркнул Дауд. — Вот уж занятие для молодого сильного парня. Не хочешь ли пойти ко мне в подмастерья? Мне как раз не хватает пары рабочих рук.

Ардиан пожал плечами:

— Да я с удовольствием. Но ведь нужно же, чтобы меня отпустили. Администрации такая самодеятельность не понравится…

— Об этом не беспокойся. Главное, чтобы мне понравилось, как ты работаешь. А ну-ка, вставай к станку, покажи, на что ты способен.

Ардиан видел металлообрабатывающий станок первый раз в жизни и, естественно, ничего делать на нем не умел. Но Дауд вроде бы остался доволен его жалкими попытками, и через два дня бригадир действительно объявил Хачкаю, чтобы он уматывал с рапсовых полей и поступал в распоряжение старого Дауда.

Лагерь Эль-Хатун состоял из двух больших секторов, или кварталов, — мужского и женского. Кварталы разделял высокий забор из бетонных надолбов, между которыми в три слоя была натянута частая сетка. Поверх сетки шла полоса из перекрученной проволоки с шипами — Али сказал Ардиану, что она называется «спиралью Бруно». Осатаневшие без женщин обитатели мужского квартала время от времени пытались штурмовать забор, но каждый раз цеплялись за эту спираль, оставляя на шипах клочья одежды, а порой и куски окровавленной плоти. Обычно таких искателей приключений снимали с забора охранники, разъезжавшие по лагерю на машинах с выдвижными лестницами. Дважды зацепившимся удавалось свалиться вниз самостоятельно, и только один раз огромный негр по прозвищу Дядя Том ухитрился перелезть через спираль Бруно и триумфально приземлился на территории женского квартала. Триумф его оказался абсолютно бессмысленным, потому что через две минуты Дядю Тома схватили все те же охранники, нашедшие нарушителя по кровавому следу. Славу, однако, Дядя Том снискал громкую, и некоторое время в лагере разговоры велись в основном о его подвиге.

Чтобы прекратить этот беспредел, Толстый Фред, которому уже поднадоело гонять машины с охранниками вдоль Стены Плача, как в шутку называли забор обитатели лагеря, велел Сестрам заняться его патрулированием. Понятно, что ни Мустафа, ни Тоби сами ничего патрулировать не собирались, для того у них имелись шестерки. Одна такая шестерка, хитрожопый сириец по имени Дала, зашел однажды вечером в барак Ардиана и громогласно объявил: с этого дня каждый, кто будет замечен праздно шатающимся вблизи забора, будет безжалостно бит Сестрами, а того идиота, у кого хватит ума на забор залезть, Сестры незамедлительно превратят в девочку.

— Все ясно, ослиные задницы? — презрительно спросил Лала, сплюнул и удалился, не дожидаясь ответа.

Ослиные задницы засовещались. С одной стороны, многим хотелось посмотреть, как Лала и даже сами Сестры попробуют поднять руку на Дядю Тома, который — в чем никто не сомневался — снова полезет через забор, как только его выпустят из карцера. С другой, Дядя Том был взрослым, а Лала пришел в барак к молодежи. Какие угрозы Сестры приберегли для взрослых обитателей лагеря, никто не знал.

— Ну и че нам теперь делать? — спросил туповатый Салех. — Этот Лала — вахид ал'пазадик, конечно, я его одной рукой сломаю… но с Сестрами ссориться неохота…

Али, Омар, Салех и Ардиан сидели в так называемой комнате отдыха — маленьком душном помещении с древним телевизором и четырьмя рядами жестких пластиковых кресел. Раз в неделю телевизор подключали к антенне, и тогда обитатели барака собирались в комнате отдыха, чтобы посмотреть какую-нибудь тупую комедию, обязательно предваряемую получасовой проповедью шейха Мухаммада ал-Файзала. Шейх был обладателем окладистой черной бороды и неестественно румяных щек. Проповеди его в основном сводились к необходимости примирения мусульман с другими «людьми Книги» — христианами и иудеями, и беспощадной критике учителей, призывающих к джихаду меча. Ардиан к излагаемым шейхом идеям относился совершенно равнодушно, как, впрочем, и к религии в целом, но среди обитателей барака находились и те, кого проповеди ал-Файзала приводили в бешенство. «Это не настоящий шейх! — горячился Танзим-очкарик, до лагеря учившийся в медресе. — Настоящий мусульманин никогда не будет говорить таких вещей! Это актер, которому платят американцы! Братья, не слушайте его, не верьте лживым словам!» Но даже Танзим при всей его непримиримости не мог избежать еженедельных проповедей ал-Файзала, поскольку посещение телесеансов в лагере считалось мероприятием режимным.

Поскольку большую часть времени комната отдыха пустовала, именно ее облюбовали для своих посиделок старшие барака — Али и Омар. Компанию им составлял доверенный телохранитель Салех, а после инцидента с Халидом Али стал звать с собой и Ардиана. Тем самым Ардиан, не прикладывая к тому ни малейших усилий, возвысился до уровня правящей верхушки, пусть даже в пределах одного отдельно взятого барака.

— А что тебе тот забор? — равнодушно спросил Омар — невысокий плотный парень со смешно оттопыренными ушами. В лагере он сидел за вооруженный грабеж — очистил с приятелем аптеку в Марселе, но далеко не ушел. Приятеля застрелили при задержании, самому Омару сломали руку и бросили в лагерь Эль-Хатун. — Ты что, будешь на проволоку лезть, как Дядя Том?

— Может, и не буду, — покачал круглой головой Салех. — Но что ж теперь даже возле забора нельзя ходить, получается?

Омар прищурился.

— Получается, так. Тебе ведь это не нравится, а, Салех? А тебе, новенький?

Клички у Ардиана еще не было, а по имени называть его никто не собирался. Хачкай косо усмехнулся и молча пожал плечами.

— В чем же дело? — продолжал подначивать Омар. — Никому не нравится, что тут Сестры из себя строят, а слова поперек сказать все боятся? Бабы вы, а не мусульмане!

— Да ладно тебе, Омар, — примирительно проговорил Али. — Сам ведь знаешь, что Толстый Фред сделает с тем, кто попробует выступить против Сестер… Вот если бы еще один несчастный случай… вроде той бутылки…

Тут все трое выразительно посмотрели на Хачкая. Тот как ни в чем не бывало принялся расставлять фишки на игральной доске.

— Что скажешь, новенький? — не выдержал Омар. Его нетерпение окончательно убедило Ардиана в том, что вся беседа была продумана старшими заранее. Старшие хотели убрать Сестер чужими руками — только вот откуда им было знать, кем был Ардиан на воле?

Молчать дальше смысла не имело. Хачкай со стуком поставил последнюю фишку и поднял голову.

— Еще одного такого случая не будет, — сказал он спокойно. — Но подумать над этим можно.

Атмосфера в комнате мгновенно разрядилась, старшие развеселились, и даже мрачный Салех кривовато заулыбался. Омар хлопнул Ардиана по плечу:

— Вот и подумай, ты же у нас парень головастый…

Хачкай дернул плечом, и рука Омара упала в пустоту.

— В одиночку ничего не выйдет. Мне понадобится ваша помощь.

Улыбка сползла с лица Омара, оттопыренные уши недовольно зашевелились.

— Боишься, что ли? Так бы сразу и сказал…

Ардиан не ответил и отвернулся, словно разговор вдруг перестал его интересовать. Омар нехорошо засопел, но тут вновь вмешался миротворец Али:

— Рассказывай, что ты задумал. Только учти: убивать никто никого не станет!

Хачкай презрительно фыркнул. Убивать! Эти идиоты наверняка вообразили, что он собирается напасть на Сестер всем скопом.

— Скажу, — пообещал он. — Но не сейчас, а когда продумаю все до конца.

На самом деле у него не было ни малейшего представления, какая помощь ему потребуется от старших. Вероятнее всего, никакой: Ардиан был глубоко убежден, что в таких делах помощники только мешают. Но и слепым орудием старших он становиться не собирался. Месть Сестрам была его личным делом, которое в любом случае следовало довести до конца — но коль скоро старшие подталкивают его к расправе над Мустафой и Тоби, пусть подписываются на участие.

— Ты только не тяни с этим, — предупредил Али. — Сестры на тебя наедут скоро, помяни мое слово…

Али оказался прав. Следующим же вечером, когда Ардиан возвращался в барак из ремонтных мастерских, дорогу ему преградил ухмыляющийся Лала.

— Пойдем, сопля, — скомандовал он. — Хозяин зовет.

Хозяином шестерки называли Мустафу. Тоби из-за своего кинооператорского прошлого имел кличку Спилберг, а длиннорукого Халида когда-то прозвали Годзиллой, но обитатели оазиса Урм-Шадуф наверняка уже придумали ему новое имя.

Ардиан, не говоря ни слова, двинулся за сирийцем. Сестры обнаружились во внутреннем дворике кухни — там был накрыт стол, уставленный тарелками с сыром, зеленью, мясом и другими невиданными в лагере деликатесами. Вкусно пахло горячими чесночными лепешками и жареной козлятиной. Завидев Ардиана, Мустафа неожиданно широко улыбнулся и приглашающе замахал рукой.

— Мальчик пришел! — торжественно провозгласил он. — Посмотрите, какой славный мальчик к нам пришел! Садись, мальчик, у нас места хватает…

Ардиан подошел к столу и остановился возле глинобитной скамьи, застеленной грязной циновкой. Гостеприимство Мустафы ему очень не понравилось.

— Эй, Вахид, — крикнул Хозяин, — подай-ка мальчику тарелку! А ты, мальчик, не смущайся, бери, что хочешь с нашего стола… ты наш гость, угощайся…

Есть Ардиану хотелось зверски. После тюремной баланды и скудного лагерного рациона запахи настоящей, человеческой еды кружили голову, как гашиш. При одном взгляде на аппетитные, сочащиеся золотым жиром куски козлятины и белый зернистый сыр горло удавкой сжимал голодный спазм. Но Хачкай прекрасно понимал, что принимать щедрое предложение Мустафы нельзя — просто так Сестры сажать его к своему столу не станут.

— Благодарю, — сказал он, стараясь не глядеть на появившуюся перед ним тарелку. — Я не голоден.

— Брось, — добродушно засмеялся Мустафа, и окружавшие его шестерки преданно захихикали. — Я-то знаю, как кормят вашего брата… Садись, садись, не оскорбляй нас отказом. Или ты хочешь плюнуть мне в душу?

Ардиан покачал головой. Он не знал, как ему себя вести. Разговаривать с Мустафой было опасно — тот легко мог спровоцировать Ардиана на грубость, чтобы получить предлог для расправы. Садиться за стол было еще опаснее: Хачкай не верил в бескорыстие Сестер и подозревал, что его заманивают в изощренную ловушку. Разумнее всего было бы просто уйти, но за спиной стоял Лала с дубинкой в руке.

— Тогда садись и ешь! — В голосе Мустафы прорезались нетерпеливые нотки. — Или ты обижаешься на нас за то сломанное ребро?

— Не обижаюсь, — ответил Ардиан. — Но есть не стану, эфенди, прошу меня простить.

Во внутреннем дворике стало очень тихо.

— Я понял, — вкрадчиво обратился к Мустафе Тоби. — Мальчик боится, что за это скромное угощение мы потребуем с него платы. Ведь так, мальчик? Ты боишься, что не сможешь с нами расплатиться?

Хачкай промолчал, но никто и не ждал от него ответа.

— Позволь заверить тебя, мальчик, — голос Тоби был слаще меда, — что мы не потребуем с тебя денег, которых ты, конечно же, не имеешь. Нет, ты можешь есть это прекрасное мясо и этот свежий сыр, не опасаясь того, что тебя назовут неблагодарной свиньей. Та вещь, которой ты можешь расплатиться с нами, всегда при тебе.

Мустафа махнул рукой, и двое шестерок немедленно подскочили к Ардиану, схватив его за руки.

— Твоя задница, дружок, — мягко продолжал Тоби. — Ты же не откажешь своим друзьям в этом маленьком пустячке?

Ардиан ловко лягнул в щиколотку одного из державших его парней, но в то же мгновение на голову ему обрушилась дубинка. Перед глазами вспыхнул фейерверк разноцветных искр, очертания стола и сидевших за ним людей расплылись, подобно клочку тумана.

— Эй, Лала, кто же так обращается с гостем! — прикрикнул Мустафа. — Как же он теперь сможет сесть за наш праздничный стол? Ему же кусок в глотку не полезет!

— Это смотря какой кусок, — возразил Тоби, и шестерки, как по команде, захохотали.

Сквозь клубившийся перед глазами туман Хачкай увидел, как Мустафа грузно вылезает из-за стола и, похлопывая ладонью по выпирающему из штанов брюху, идет к нему.

— Зря ты отказался от угощения, мальчик, — пробурчал он. — Два удовольствия — лучше, чем одно…

— Эй, Мустафа, — негромко окликнул его кто-то за спиной Ардиана. — Кому это твои парни руки выкручивают?

Мустафа остановился в трех шагах от Хачкая и скорчил недовольную рожу:

— Да тебе-то что за дело, старик? Мало ли кто приходит ко мне за куском хлеба…

— Сдается мне, что это мой подмастерье, — спокойно ответил его собеседник, и Ардиан, наконец, узнал голос Дауда. — А мне он нужен живой и здоровый, с целыми руками и ногами. Вели своим шестеркам отпустить его…

Мустафа неожиданно выбросил вперед руку и схватил Хачкая за волосы.

— С какой это стати я должен его отпускать? Мальчик сам пришел ко мне, зная, что я не оставлю в беде голодного… не так ли, мальчик?

Он рванул голову Ардиана на себя, и Хачкай едва не застонал от боли.

— Не так, — громко сказал он, глядя снизу вверх в широкое ухмыляющееся лицо Мустафы. — Ты послал за мной своего пса Лалу. И я вовсе не голоден…

Мустафа ударил его раскрытой ладонью по лицу. Ладонь у него была мягкая, перемазанная в козлином жиру.

— Хватит! — возвысил голос Дауд. — Если ты еще раз дотронешься до этого парня, я забуду о том, что когда-то опрометчиво пообещал тебе…

Ардиан не знал, что именно Дауд пообещал Мустафе, но, видна, это было и впрямь что-то важное, потому что Хозяин немедленно отпустил его волосы и даже отступил на шаг назад.

— Ладно, — презрительно фыркнул он, вытирая ладонь о штаны. — Не так уж он нам тут и нужен. Забирай своего драного подмастерья и проваливай, пока я не передумал…

— Пойдем, — велел Дауд Ардиану. Взял его за руку и повел прочь. За спиной у них глумливо пересмеивались шестерки Сестер.

Старик довел Хачкая почти до самого барака. За все это время он не проронил ни слова, за что Ардиан был ему благодарен.

— Завтра в восемь, — вот и все, что сказал ему Дауд перед тем, как развернуться и уйти. — И раздобудь где-нибудь перчатки: придется работать с шипами и лезвиями.

— Спасибо, эфенди, — пробормотал Хачкай, но старик ему не ответил.

О том, что с ним произошло, Ардиан никому рассказывать не стал. Ночь он провел без сна, глядя в растрескавшийся потолок и вспоминая подернутые маслянистой пленкой глаза Мустафы. «Нужно что-то делать, — шептал ему внутренний голос, — и делать быстро, потому что в следующий раз, когда Сестрам захочется пригласить тебя за праздничный стол, Дауда может не оказаться рядом…»

На следующий день Ардиан работал с энтузиазмом, удивившим даже его самого. Когда водонос Рауль поинтересовался у Дауда, как там справляется его новый подмастерье, обычно скупой на похвалы старик одобрительно проворчал, что даже из такого балбеса при над лежащем подходе может выйти толк. Ардиан, шлифовавший за перегородкой затупившийся нож разрыхлителя, глуповато и довольно заулыбался, радуясь тому, что никто его не видит.

— Эфенди, — спросил он, когда Дауд позвал его обедать. — Скажите, а кем вы были до того, как попасть в лагерь?

Дауд поставил перед ним миску с густой похлебкой, накрытую серой лепешкой.

— Что значит кем был? — сварливо осведомился он. — Твой вопрос означает, что, попав в лагерь, я сильно изменился, не так ли? Но как ты можешь судить об этом, ведь ты же познакомился со мной только здесь?

— Я имел в виду, кем вы работали, — смутился Ардиан. — Ну, чем зарабатывали себе на жизнь…

Старик пожал плечами и принялся с аппетитом хлебать горячее варево.

— Тогда ты просто неправильно ставишь вопрос, — ответил он, наконец. — У меня много профессий, парень, но это не делает меня кем-то другим каждый раз, когда я меняю работу. Человек всегда остается самим собой, неважно, в лагере он сидит или гуляет на свободе.

«Не скажет, — решил Ардиан. — Вот ведь скрытный старик… И вроде бы болтает как заведенный, а по делу от него ничего не добьешься…»

— А вы хорошо знаете эти места? — попробовал он сменить тему. Дауд недовольно нахмурился:

— Какие эти, парень? Если ты имеешь в виду Северную Африку, то я здесь впервые. А если ты хочешь спросить, хорошо ли я знаю лагерь, то могу тебя заверить, что за последние три года изучил я его неплохо.

— А правду говорят, что в здешней пустыне полно ядовитых змей? — не отступал Хачкай. — Ребята в бараке болтают, будто они могут даже в койку заползти…

Старик внимательно посмотрел на него из-под кустистых бровей.

— Самые ядовитые змеи здесь ходят на двух ногах, — проговорил он. — Те, что в пустыне, нападают куда реже. Правда, я помню случай, когда одного охранника укусила пятнашка — это было года два назад, но парень ухитрился сам на нее наступить. Его, кстати, спасли — в том лазарете, где мы с тобой повстречались, есть целая комната с противоядиями от змей и скорпионов.

— Скорпионов? — заинтересованно переспросил Ардиан. Дауд кивнул:

— Скорпион опаснее змеи, по крайней мере, в здешних краях. Он очень проворный и не боится человека, сразу нападает и жалит. Однако настоящий бич этих мест — маленькая тварь, которую называют зайиб.

— Зайиб? Это арабское слово?

— Бедуинское. Означает «невидимая смерть».

Дауд замолчал и принялся сосредоточенно вытирать опустевшую миску куском лепешки. Ардиан не спускал с него глаз. Он догадывался, что хитрый старик специально держит паузу, чтобы вынудить его к расспросам, но не собирался сдаваться так быстро.

— Что ж, — проворчал Дауд, дожевав лепешку, — работы у нас сегодня много… Так что пошевеливайся, парень, нечего зря рассиживаться!

«Ладно, — подумал Ардиан, — все равно ведь узнаю, что это за зайиб такой… а спешить не буду. Ты же именно этого от меня ждешь, правда?»

Расчет оказался верным. Когда он отвез в сборочный цех последнюю тележку с партией заточенных до остроты бритвенных лезвий ножей-разрыхлителей, Дауд подозвал его к себе и протянул пластиковую бутылку с водой.

— Возьми, умойся, на сегодня достаточно. Для новичка, пожалуй, ты работал неплохо. Если будешь продолжать так и дальше, я, возможно, даже не стану жалеть, что взял тебя к себе в подмастерья.

Ардиан ухмыльнулся. Слышать такое от вечно недовольного Дауда было приятно.

— Что касается зайиба, — задумчиво проговорил Дауд, — то я видел его всего лишь пару раз — к счастью для себя. Это паук, или, правильнее сказать, паучок. Он размером с ноготь мизинца — твоего, не моего. А на спине у него два маленьких белых пятнышка — как будто слепые глазки. Бедуины говорят, что это глаза самой смерти…

— А почему «невидимая»? — не выдержал Ардиан.

— Говорят, что когда-то давным-давно среди племен пустыни бытовало поверье, что человек, заснувший в песках и не оградивший себя от ночных демонов, умирает страшной смертью. Его лицо чернеет, а руки распухают, как у больного слоновой болезнью. Именно так выглядит тот, кого кусает зайиб.

— А как можно оградить себя от ночных демонов?

— Зайиб не любит воды. Он живет только в очень сухих местах, поэтому, чтобы защититься от него, достаточно окружить место ночлега мокрой веревкой.

Дауд посмотрел на Ардиана и вдруг фыркнул:

— По этой же причине зайиб никогда не кусает тех, кто мочится в свою постель.

— Спасибо, вы меня успокоили, — улыбнулся Хачкай. — А где вы его видели, эфенди?

— Один раз прямо здесь, — старик ткнул пальцем куда-то в угол. — С тех пор, кстати, Рауль всегда наливает отработанную воду в канаву, которой окружены мастерские. А второй раз… второй раз я увидел зайиба в высохшем колодце. Знаешь, где это?

Ардиан покачал головой.

— На южной окраине лагеря, у руин старого французского форта. Год назад туда свалился любимый пес Толстого Фреда и босс велел троим доходягам лезть за ним. Пса они вытащили, но уже дохлого — язык у него почернел и распух, а глаза вылезли из орбит. Толстый Фред страшно разозлился, видно, подумал, что доходяги потихоньку придушили пса в колодце, хотя зачем им было это делать, совершенно неясно. У пса и без того шансов было немного — после падения с высоты двадцати футов…

— А его паук укусил?

— Паук. Один из доходяг рассказал потом, что на дне колодца лежит скелет в истлевшей военной форме, а рядом с ним валяется какая-то мудреная штуковина, вся из стекла и металла. Это меня заинтересовало, и я спустился в колодец…

— Ничего себе! — не удержавшись, воскликнул Ардиан. — Не страшно было?

Старик пропустил его вопрос мимо ушей.

— Спустившись, я увидел зайиба. Он соткал себе гнездо в той штуковине, о которой рассказывал доходяга. Кстати, это оказался старинный прибор для определения географических координат. Если хочешь, я могу тебе его показать.

Ардиан завороженно кивнул. Мастер повернулся и прошел в глубь помещения, к высокому железному шкафу. Порылся в кармане халата, извлек немаленькую связку ключей и со щелчком открыл дверцу.

— Вот она, — с гордостью сказал Дауд, показывая на собранную из нескольких медных колец сферу, по окружности которой располагались линзы из горного хрусталя. — Это средневековая арабская астролябия, очень редкая и ценная вещь. Я полагаю, что француз, скелет которого лежал на дне колодца, пытался спасти ее от напавших на форт врагов… а может быть, спасался бегством, унося свое сокровище с собой. Так или иначе, она утонула вместе с ним.

Старик любовно погладил отливающие тусклым золотом кольца.

— А как же зайиб? — спросил Ардиан. Астролябия его не слишком впечатлила.

— Я захватил с собой баллончик с клеем-аэрозолем мгновенного действия. Прежде чем эта тварь успела на меня броситься, я обрызгал ее клеем. Потом скинул на пол и растоптал.

— А он там был один?

— Кто знает? Во всяком случае, я видел только одного.

Дауд захлопнул дверцы шкафа и повернул ключ в замке.

— Как ты думаешь, почему я так подробно тебе об этом рассказываю?

Ардиан пожал плечами:

— Интересную историю всегда приятно рассказывать, эфенди.

— Нет, — отрезал старик. — Я полагаю, что ты не зря спрашивал меня о ядовитых тварях пустыни. Так вот, если хочешь услышать мой совет — с зайибом тебе лучше не встречаться. Слишком быстрая тварь, слишком смертоносная. Даже для тебя, парень.

На этот раз Ардиан промолчал. У него на этот счет имелось свое мнение.

Вечером он отозвал в сторону Али и шепнул ему:

— Ты обещал помочь, помнишь?

Али настороженно кивнул.

— Мне нужно птичье гнездо, — тихо сказал Ардиан. — Сможешь достать?

— Зачем? — подозрительно спросил Али. — И где я тебе возьму…

— Никаких вопросов. Просто скажи: сможешь или нет. Сейчас весна, птицы должны сидеть на яйцах. Мне нужно гнездо и несколько яиц, птицу можешь оставить себе.

Али посмотрел на него, как на сумасшедшего, но все-таки кивнул.

— Хорошо, — едва заметно улыбнулся Ардиан. — Только постарайся сделать так, чтобы никто об этом не узнал…

План, который понемногу вырисовывался у него в мозгу, требовал точного расчета, почти нечеловеческой ловкости и удачи. Особенно удачи.

Для начала Ардиан разведал дорогу к разрушенному форту. Название было красивым, но сами руины представляли собой неопрятную, поросшую колючкой груду саманного кирпича. Вдобавок над развалинами все время стоял неприятный едкий запах, как будто где-то под напластованиями кирпича из разъеденной ржавчиной цистерны медленно вытекала наполовину выдохшаяся химическая дрянь.

Ардиана это обстоятельство вполне устраивало. Он согласен был терпеть любую вонь, лишь бы не попасться на глаза охранникам или не в меру любопытным обитателям лагеря. Обернув лицо мокрой тряпкой, он приступил к поискам заброшенного колодца. Тот обнаружился в закрытом от ветра внутреннем дворике крепости, где от разлитой в воздухе отравы начинали слезиться глаза. На колодец он походил мало — просто черная дыра в земле с небрежно выложенными битым кирпичом краями. Но больше в округе ничего похожего не было, и Ардиан решил, что это тот самый колодец, о котором рассказывал ему Дауд.

В последний рабочий день недели он утащил из мастерских асбестовые рукавицы, метровый стальной костыль и двадцатиметровый моток плетеного кабеля. Костыль, остро заточенный с одного конца, легко вошел в кирпичное крошево и намертво засел в земле. Ардиан закрепил кабель под расплющенной шляпкой костыля и сбросил другой конец кабеля в колодец.

Перед тем как спуститься в источавшую зловоние дыру, он посидел на груде битого кирпича, пытаясь справиться с внезапно накатившей волной паники. Все-таки старому Дауду удалось его здорово напугать. При одной мысли о том, что где-то внизу затаилось крошечное смертоносное существо, которое может убить его прежде, чем он его увидит, мышцы Ардиана становились вялыми и дряблыми, а сердце сдавливали холодные жесткие пальцы. Он сидел, не в силах пошевелиться, чувствуя себя совсем маленьким и слабым. Потом он вспомнил масленые глазки Мустафы, его жирный, кривящийся в ухмылке рот и почувствовал, как страх отступает под напором ненависти.

— Я убью тебя, — прошептал Ардиан, обращаясь то ли к Мустафе, то ли к своему страху. — Ты меня не получишь. Я сильнее, чем ты думаешь…

Он поднялся, повесил себе на шею мешочек, в котором что-то жужжало и побрякивало, натянул асбестовые рукавицы и полез в колодец.

Спускаться было несложно — в выложенных кирпичом стенах колодца тут и там чернели глубокие выбоины, которые Ардиан использовал как ступени. Старый кирпич крошился под ногами, крупные куски с глухим стуком падали на невидимое в темноте дно. «Если там живут пауки, — подумал Хачкай, — я уже их всех перебудил…»

Вокруг сгущалась тьма. Кружок голубого неба над головой приобрел темно-фиолетовую окраску, как будто на поверхности уже наступил вечер. Ардиан приостановил спуск и вытащил из мешочка маленький, но мощный фонарик, без спросу позаимствованный у старого Дауда. Перед тем как нажать на кнопку, он вновь испытал короткий, острый укол страха — ему вдруг показалось, что пауки, скрывающиеся в бархатистой темноте, только и ждут, когда он включит свет. Но Хачкай уже знал, как бороться со своим страхом.

Луч фонаря ткнулся в бурую, поросшую сухим лишайником стену, скользнул вниз, перепрыгивая через выбоины и трещины, и высветил заваленное камнями дно колодца метрах в двух под ногами Ардиана. Среди острых осколков белели кости скелета.

Ардиан взял фонарик в зубы и осторожно соскользнул по канату на камни. Осмотрелся, ожидая увидеть снующих повсюду пауков, но вокруг было пусто и мертво. Хачкай медленно пошел вдоль стены, внимательно глядя себе под ноги. Один раз ему показалось, будто впереди шевельнулось что-то белесое, но это был лишь полуистлевший эполет, украшавший некогда мундир владельца астролябии. Убедившись в том, что никаких пауков в колодце нет, Ардиан почувствовал себя обманутым. Впрочем, Дауд ведь не утверждал, что смертоносных тварей там будет много. Может, тот паук, которого он обрызгал клеем, был единственным обитателем подземелья…

Ардиан достал из мешка пачку из-под сигарет «Кэмел», встряхнул ее и тут же услышал недовольное жужжание. Жужжали толстые зеленые мухи, которых по его заказу наловил в окрестностях выгребных ям Салех. У всех мух были аккуратно оторваны крылышки, поэтому летать они не могли, а жужжать и бегать — сколько угодно. Ардиан открыл пачку и вытряс мух на большой плоский камень, рядом с которым покоился череп безвестного француза. Он не знал, чем питается зайиб, но предполагал, что в глубине души все пауки одинаковы. Опустошив пачку, Ардиан сложил из осколков кирпича что-то вроде подставки для фонарика с таким расчетом, чтобы луч падал на камень с мухами. Потом извлек из мешка предмет, похожий на маленькое сито на длинной ручке, банку с плотно завинчивающейся крышкой, положил их рядом с собой и принялся ждать.

Ждать ему пришлось долго. Время от времени Ардиан принимался считать про себя секунды, доходил до полутора тысяч, сбивался и начинал снова. Мухи надоедливо жужжали, бестолково ползали по камню, сваливались с него в кирпичную крошку, но в основном оставались в круге света. Пару раз Хачкаю показалось, что какое-то маленькое насекомое забралось ему под рубашку, но это, судя по всему, была просто игра воображения. Когда ему надоедало смотреть на копошащихся мух, он поднимал голову и глядел вверх, на фиолетовый кружочек неба; отсюда, со дна колодца, можно было легко разглядеть мерцающую над пустыней одинокую звезду.

Часа через три свет фонаря начал постепенно тускнеть. Ардиан, которому уже порядком надоело сидеть в зловонной дыре, решил, что еще раз сосчитает до тысячи и поднимется на поверхность, не дожидаясь, пока аккумулятор разрядится окончательно. Он испытывал разочарование и облегчение одновременно и не понимал, какое чувство сильнее.

Выждав пятнадцать минут, Хачкай протянул руку к фонарику и вдруг замер, затаив дыхание. На плоском камне происходило что-то странное — в мельтешении бескрылых мух появилась какая-то упорядоченность, как будто бы они разбегались во все стороны из одной точки. Ардиан очень осторожно посветил в темноту, пытаясь обнаружить источник мушиной паники, и вздрогнул. У самого края камня блеснула в тусклом свете фонарика антрацитово-черная головка с двумя белыми пятнышками, похожими на крохотные слепые глазки.

Зайиб!

Размером паук был не больше мелкой монеты, хотя и не таким маленьким, как описывал его Дауд. Он крался вдоль камня очень осторожно, словно подозревая ловушку. От Ардиана его отделяло метра полтора, но Хачкай не сомневался, что зайиб может преодолеть это расстояние быстрее, чем он успеет схватиться за ручку проволочного сита. К счастью для него, внимание паука было явно приковано к крупной, лежащей на спине мухе, которая беспрерывно сучила лапками в бесплодных попытках перевернуться и убежать. Не отрывая взгляда от подкрадывающегося к добыче зайиба, Ардиан поднял с земли сплетенную из проволоки ловушку. Паук вдруг замер, остановившись в нескольких сантиметрах от беспомощной мухи, и неожиданно поднялся на задние лапки — Ардиану показалось, что он собирается прыгнуть. Не медля ни секунды, он быстро шагнул вперед и опустил свое сито на камень, накрыв им и зайиба, и муху. Потом, еще не веря в свою удачу, придавил сито сверху тяжелым каменным осколком — на всякий случай, чтобы паук не выбрался из-под проволочного купола. Посветил фонариком по сторонам, проверяя, не спешат ли к мушиному пиршеству другие пауки. Облегченно вздохнул, никого не обнаружив.

Наступал самый ответственный этап операции. Хачкай свинтил крышку с пластиковой банки из-под арахисового масла и поднес ее к ситу. Руки тряслись. Затем осторожно, чтобы не раздавить насекомых, подтащил сито к краю камня. Сверху ему было видно, как суетится зайиб, пытаясь просунуть длинные передние лапки в узкие щели между проволочками. Ардиан стиснул зубы и передвинул сито еще на пару дюймов — таким образом, чтобы паук мог проскользнуть в приоткрывшуюся внизу щель. Одновременно он просунул между камнем и краем сита пластиковую банку. Несмотря на асбестовую рукавицу, он чувствовал себя очень неуверенно.

Паук подбежал к щели и замер. Потом вдруг подобрал лапы и камешком рухнул на дно банки. Раздался сухой стук и сразу за ним тихий зловещий шелест. Ардиан выдернул банку из-под края сита, схватил крышку и начал торопливо ее завинчивать. Делать это в толстой асбестовой рукавице было страшно неудобно, пару раз крышка едва не сорвалась с резьбы, и Ардиан мгновенно вспотел от страха. Потом крышка перестала проворачиваться, и он с облегчением понял, что дело сделано. Зайиб был пойман.

Несколько минут Ардиан просто стоял и тупо разглядывал пластмассовую баночку, в которой шелестела маленькая смертоносная тварь. Потом скинул рукавицы и непослушными, трясущимися пальцами засунул банку в мешок.

Наверх он поднимался, не очень хорошо понимая, что делает. Кабель был слишком скользким, чтобы лезть по нему, как по канату, и Ардиану пришлось взбираться по стене колодца, нашаривая выбоины и выступы. Каждый раз, касаясь невидимой в темноте стены, Ардиан готовился ощутить под подушечками пальцев гладкий хитин паучьего тельца: воображение рисовало ему маленьких зайибов, настороженно перебирающих тонкими, ломаными лапками в сантиметре от его лица. Когда подъем, наконец, закончился и Хачкай почувствовал на своем лице жаркий ветер пустыни, ему показалось, что он постарел на двадцать лет.

Он лег на спину — прямо в пыль у зловонной дыры колодца — и долго лежал так, разглядывая синий купол небес. Потом поднялся, отряхнул куртку и побрел обратно, к жилым баракам.

Ардиан долго умывался на заднем дворе, пытаясь соскрести с себя прах паучьей дыры. Вся его одежда, казалось, пропиталась сладковатой химической вонью. Он выстирал рубашку и принялся стаскивать с себя штаны, когда во двор вошли Али и Омар.

— Ты где пропадал? — спросил Али, с интересом разглядывая Ардиана. — За тобой Лала приходил, хотел, видно, к Мустафе отвести, мы ему сказали, что ты в мастерских, но он, видать, не поверил. Сегодня ж выходной, какой идиот станет на работе горбатиться…

— Гнездо нашли? — перебил его Ардиан. — То, что я тебя просил?

— Нашли, — Али пренебрежительно махнул рукой. — В бараке оно, под койкой у Салеха лежит. Думаешь, оно тебе поможет?

— Посмотрим. Ладно, пошли, покажете, что у вас там.

Гнездо оказалось подходящим. Небольшое, сплетенное из веточек и сухих листьев, очень аккуратное. В гнезде было три яйца — маленьких, вытянутых, испещренных красными и коричневыми точками. Ардиан оценивающе покачал их на ладони и остался доволен.

— Это ржавка, — на всякий случай объяснил Салех. — Саму птицу мы зажарили, правда, мяса в ней почти что и не было… как думаешь, эти яйца вкусные?

Ардиан пожал плечами.

— Когда закончу, приготовлю тебе омлет.

— Закончу что? — с любопытством спросил Салех, но Хачкай не ответил.

Вечером Ардиан заперся в комнате отдыха, предупредив старших, чтобы они не подпускали к ее дверям посторонних. Омар не на шутку разозлился: еще бы, какой-то сопливый новичок указывает ему, что делать! Более рассудительный Али успокоил его, напомнив, что новичок старается ради общего блага. Говоря это, он выразительно посмотрел на Ардиана, словно предупреждая его: если у тебя ничего не выйдет, пеняй на себя!

Но Ардиан и так знал, чем рискует. Сестры не оставят его в покое, а рассчитывать на то, что старый Дауд будет провожать его каждый раз после работы, по меньшей мере глупо.

Он работал всю ночь и к утру уже едва держался на ногах от усталости. Два яйца он все-таки испортил, и они теперь годились разве что на обещанный Салеху омлет, но с третьим все получилось, как надо. Ближе к рассвету Ардиан осторожно завернул его в вату и бесшумной тенью выскользнул из комнаты отдыха.

Желание поскорее разделаться с Мустафой было так велико, что он с трудом заставил себя вернуться в барак. Лег на койку, натянул на голову одеяло и попытался заснуть. Без толку — мышцы звенели от напряжения, нервы превратились в медленно тлеющие нити, выжигающие тело изнутри. К счастью для Ардиана, времени до подъема оставалось немного, иначе это ожидание наверняка свело бы его с ума.

Дауд, разумеется, заметил, что с ним творится что-то неладное.

— Ты сегодня какой-то вареный, парень, — проворчал он, когда Хачкай в третий раз уронил себе на ногу тяжеленный коленвал. — Глаза красные, как у кролика… ты, часом, не началли жевать бешк?

— Нет, мастер, — кротко отвечал Ардиан. — Я не люблю наркотики. Наверное, просто заболел.

— Если ты думаешь, что я отпущу тебя пораньше, то ошибаешься. Больной ты или нет, а работу нам нужно выполнить в срок. Кстати, куда запропали мои рукавицы?

Ардиан вздрогнул. С утра он незаметно вернул на место и кабель, и фонарик, а вот про асбестовые рукавицы забыл. Они так и остались лежать на дне сухого колодца…

— Не знаю, мастер, — соврал он, стараясь не глядеть в глаза Дауду. — Я их не видел…

Старик поглядел на него из-под густых седых бровей, но ничего не сказал.

К концу дня Хачкай немного пришел в себя. Спать уже не хотелось, вернулась прежняя точность и уверенность в движениях.

— Вроде как выздоравливаешь, — хмыкнул Дауд. — Работа, парень, лечит лучше любого доктора!

На обратном пути из мастерских Ардиан специально пошел длинным кружным путем, чтобы не наткнуться на Сестер или их шестерок. К ужину он опоздал, поэтому ему досталась лишь тарелка холодной сорговой каши, но сегодня Хачкаю было все равно. Он торопливо проглотил еду, не замечая вкуса, и поспешил в барак.

— Сколько ты еще собираешься возиться? — недовольно зашипел ему на ухо Али, когда Ардиан улегся на свою койку. — Сегодня Сестры будут разбираться со старшими из шестого блока, там два парня украли раздвижную лестницу и ночью пытались перелезть через забор. А Юсуф, старший шестого блока, земляк Омара. Омар страшно злится, говорит, что ты только голову нам морочишь, а сам ничего сделать не можешь…

Хачкай повернул голову:

— Пусть не болтает лишнего. И ты тоже… не суетись.

Али сжал и без того тонкие губы.

— Не забывай, ты здесь никто! Ты живешь спокойно только потому, что мы за тебя подписались, понял? Сейчас ты боишься только Сестер, а если мы от тебя отвернемся, будешь бояться собственной тени!

Ардиан стремительным движением схватил его за запястье и крепко сдавил.

— Я не боюсь никого, — раздельно проговорил он. — Ни Сестер, ни вас с Омаром. И очень скоро ты поймешь почему.

Али вырвал руку и, бормоча ругательства, отошел. Хачкай удовлетворенно улыбнулся. Если все пойдет по задуманному им плану, Али вспомнит этот разговор и почувствует страх. И с этого момента станет его преданным союзником.

О том, что его план сработал, Ардиан узнал за завтраком. Вдоль длинных столов, по рядам склонившихся над своими тарелками заключенных гулял беспокойный шепоток. Хачкай не успел поднести ко рту первую ложку, а сидевший рядом Салех уже возбужденно зашептал ему в ухо:

— Мустафа, говорят, сдох. Как собака, представляешь? Только с кровати встал — схватился за горло, почернел весь — и грохнулся. Его сразу же в лазарет забрали, да что толку! Говорят, в мозгу что-то лопнуло, а такой с виду амбал здоровый был!

— На все воля Аллаха, — ответил Ардиан, не поворачивая головы. Очень вовремя — Салех уже открыл рот, чтобы что-то спросить, но после этих слов передумал.

Хачкай не торопясь доел свою порцию, вытер тарелку куском лепешки и поднялся из-за стола. Ему хотелось плясать и петь. «Получилось, — думал он, — у меня все получилось… Правда, остался еще Тоби, но с ним одним я как-нибудь управлюсь. Шестерок в расчет можно не принимать — старшие не дадут им занять место Сестер…»

— Повезло тебе, — буркнул Омар, столкнувшийся с ним у выхода из обеденного блока. — Мустафа-то сам откинулся, слышал уже, наверное?

Ардиан спокойно посмотрел на него, и кривая усмешка сползла с лица старшего.

— Ты что, — почти враждебно проговорил Омар, — хочешь сказать, что все это ты подстроил? И думаешь, я в это поверю?

Хачкай пожал плечами:

— Не верь. В конце концов, все люди смертны.

Отодвинул побледневшего Омара с дороги и поспешил к мастерским — старый Дауд всегда ругался на него за опоздания.

— Ты уже, конечно, знаешь о том, что случилось с Мустафой, — проворчал старик вместо приветствия. — Конечно, такое может произойти с каждым из нас, но Сестры последнее время мрут что-то слишком часто. Кое-кто наверху наверняка уже заподозрил неладное. Толстый Фред обязательно назначит расследование…

— Скорее всего, — согласился Ардиан. — Но он и после гибели Халида что-то такое назначал.

— На этот раз копать могут глубже. Ладно, иди работай…

Старик оказался прав. Копать начали сразу и глубоко.

Специально вызванный из Марракеша судмедэксперт быстро определил, что причиной смерти Мустафы стал укус паука, называемого бедуинами зайиб. Обнаружил он и место укуса — большой палец правой ноги. А когда дознаватели нашли в правом ботинке Мустафы кусочки скорлупы от яйца песчаной ржавки, сложить два и два смог даже не отличавшийся развитым интеллектом Толстый Фред.

По лагерю поползли тревожные слухи. Все сходились на том, что Мустафа пал жертвой хладнокровного и изобретательного убийцы, но действует ли этот убийца в одиночку и собирается ли он остановиться на Мустафе — в этом согласья не было. Среди заключенных вошло в привычку вытряхивать свою одежду и обувь перед утренним построением. Множество безобидных паучков, обитавших в бараках, пало жертвой охватившего всех безумия.

На третий день после гибели Мустафы люди Толстого Фреда пришли за Ардианом.

Ардиан впервые увидел заместителя начальника лагеря по режиму лицом к лицу. Толстый Фред был действительно толст. На взгляд Ардиана, он весил не меньше полутора центнеров, и не очень понятно было, как эта огромная, потеющая туша переносит жестокую североафриканскую жару. Правда, в кабинете у него работал кондиционер.

На столе перед Толстым Фредом стояли серебристый термос, высокий бокал с холодным оранжадом и большая чаша, в которой плавился лед. Перешагнув порог, Ардиан сразу почуял запах лимона и прохладный аромат мяты и с трудом подавил искушение броситься к столу и в два глотка выхлебать содержимое термоса.

— Заключенный Хачкай по вашему приказанию явился, — смиренно отрапортовал он. Зам по режиму поднял на него маленькие, заплывшие жиром глазки.

— Жить хочешь, Хачкай? — равнодушно спросил Толстый Фред.

— Хочу, сэр, — искренне ответил Ардиан, догадывавшийся, к чему идет дело. По дороге к административному блоку он прикинул шансы выйти оттуда живым и решил, что они не так уж невелики.

— Тогда садись и пиши, — голос Толстого Фреда по-прежнему был сух и спокоен. — Ручка и бумага — там, на столике.

— Писать что, сэр?

— Признание, Хачкай. Чистосердечное признание в убийстве Мустафы Рахима, известного в лагере под кличкой Хозяин. А также в покушении на убийство Халида ибн-Заррахи. Если напишешь все быстро и точно, останешься жив.

— Простите, сэр, это шутка? — спросил Ардиан дрожащим от напряжения голосом. Со стороны казалось, что он едва выговаривает слова от страха. — Я никого не убивал…

— Хочу тебе кое-что объяснить, Хачкай, — Толстый Фред похрустел жирными пальцами. — Ты, наверное, думаешь, что попал в чистенькую западную тюрьму, где торжествуют политкорректность и уважение к правам человека? Ошибаешься, парень. Лагерь Эль-Хатун — моя вотчина, я здесь хозяин, и порядки устанавливаю тоже я. Те, кто беспрекословно выполняют мои приказы, живут неплохо. А те, кто пытается обвести меня вокруг пальца, живут плохо или не живут вовсе.

Он залпом допил оранжад и покрутил пустой бокал в огромной лапе.

— В этом здании есть подвал с толстыми бетонными стенами. Там я ставлю разные любопытные эксперименты над такими, как ты. Проверяю, как долго вы можете обходиться без воздуха. Или какое напряжение вы выдерживаете, если провода от динамо-машины прикрутить к вашим поганым яйцам. Или сколько дней вы проведете, питаясь собственным дерьмом. Так что, если будешь упорствовать, то, скорее всего, умрешь, не выдержав пыток. Как тебе такая перспектива, а, Хачкай?

Ардиан молчал. «Он просто пытается меня запугать, — твердил он про себя. — Никаких доказательств у него нет и быть не может. Главное — не сломаться…»

— Может быть, ты хочешь спросить, кто такие «вы», Хачкай? — продолжал зам по режиму. — О, это очень просто. «Вы» — это сраные мусульмане. Вы заполонили старушку-Европу и пытались навязать свою волю великим Соединенным Штатам. Вы, верно, думаете, что способны поставить на колени весь мир. Так вот, этот лагерь — как раз то место, где на колени ставят вас самих.

— Я не мусульманин, сэр, — быстро сказал Ардиан, когда Фред замолчал, чтобы перевести дух. — Я албанец, а в Албании…

— Заткнись, Хачкай! — рявкнул Толстый Фред. — Мне плевать, кто ты. Ты заключенный лагеря Эль-Хатун, а это лагерь для мусульман. И пока ты здесь, ты мусульманин. Ясно?

— Так точно, сэр.

— Так вот, парень, для меня нет большего удовольствия, чем доказывать таким, как ты, что они не люди, а животные. И уверяю тебя, я не упускаю ни одного удобного случая как следует поразвлечься.

— Не совсем понимаю, сэр, — Ардиан заставил себя смотреть прямо в блинообразное лицо зама по режиму, — если вам так нравится подвергать заключенных пыткам, почему вы уговариваете меня написать чистосердечное признание?

Толстый Фред пожал плечами.

— Потому что одно вовсе не исключает другого. Я знаю, что ты убил Мустафу, и знаю, как ты это сделал. Ты поймал ядовитого паука и посадил его в пустое яйцо ржавки, чтобы он не убежал раньше времени. Потом подбросил яйцо в ботинок Мустафы — как ты смог подобраться к нему так близко, я не понимаю, но ты мне об этом непременно расскажешь. Когда Мустафа сунул ногу в ботинок, он раздавил яйцо и паук немедленно укусил его. Что ж, в изобретательности тебе не откажешь, Хачкай. В твоем досье говорится, будто тебя выслали из Франции за воровство в супермаркетах, но чутье подсказывает мне, что это не самый тяжелый твой грех…

Ардиан не ответил. «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас» — эта фраза часто повторялась в боевиках, которые так любил смотреть Раши. Правда, там говорилось также: «У вас есть право хранить молчание», а этого права Толстый Фред ему предоставлять явно не собирался.

— Так вот, Хачкай, ты можешь взять ручку и описать это во всех подробностях. Обещаю, что в этом случае я не стану тебя убивать. Понимаешь, грань между жизнью и смертью очень тонка. Если на твои яйца подать ток в двести двадцать вольт и не отключать его две минуты, ты гарантированно сдохнешь. А если шестьсот вольт в течение десяти секунд, то ты получишь всего лишь яйца вкрутую. Свое-то удовольствие я в любом случае получу. А вот тебе есть над чем подумать…

— Вы не сделаете этого, сэр, — твердо сказал Ардиан. — Вы же христианин и не возьмете грех на душу. А казнить невинного, сэр, большой грех.

Толстый Фред неожиданно поднялся и, опершись об опасно хрустнувший стол, наклонился к нему:

— В этой комнате вообще нет невинных, парень. Здесь сидят двое убийц — только один из них грязный мусульманин, зверь в человеческом обличье, а другой — Нимрод, сильный зверолов перед Господом. Я же говорил тебе — ты ошибаешься, думая, что имеешь дело с чистенькими европейцами вроде тех, которых видел в Париже или где ты там чистил супермаркеты. Я торчу в гребаной Северной Африке не потому, что мне нравится здешний климат, а потому, что на войне не выбирают, где сражаться. Я солдат, Хачкай, рядовой великой войны цивилизации с варварством. И я не пожалею ни тебя, ни таких, как ты, и мне плевать, сколько грехов будет у меня на душе. Потому что Господь мой простит меня за то, что я убивал во имя Его!

Он налил себе бокал оранжада и жадно выпил. На красном, обгоревшем на солнце лице немедленно выступили крупные капли пота.

— Бери ручку и пиши, Хачкай. Расскажи о том, как ты посадил паука в яйцо. Это наверняка было непросто, правда? Не забудь написать и про то, как ты залил уксус в бутылку из-под пива. Заодно, кстати, можешь объяснить, чем тебе так досадили эти Сестры. Они же, кажется, даже трахнуть тебя не успели…

— Сестры досаждали не только мне, сэр. Но я никого не убивал.

Толстый Фред порылся в ящике стола и вытащил оттуда белый носовой платок размером с наволочку для подушки. Промокнул лоб.

— Я предполагал, что ты можешь оказаться упертым парнем, Хачкай. Что ж, у тебя будет время поразмыслить. А пока будешь размышлять, помни, что я говорил тебе о грани между жизнью и смертью.

Он нажал кнопку, и за спиной Ардиана бесшумно открылась дверь.

Его заперли в маленькой комнате с сырыми стенами из неоштукатуренного цемента. На потолке — забранная частой решеткой слабая желтоватая лампочка, в углу — зловонная дыра, у стены бугристый, набитый соломой напополам с блохами матрас. Стены комнаты были испещрены надписями на арабском языке, абсолютно непонятном для Ардиана.

Спустя несколько часов после первого допроса у Толстого Фреда Хачкаю принесли еду. Она ничем не отличалась от той, которой кормили в бараках — жидкая похлебка с волокнистыми кусками безвкусного мяса, жесткий рис и черствая лепешка — но, съев ее, Ардиан сразу же почувствовал себя плохо. Он попытался сразу же избавиться от съеденного, согнувшись над дырой и засунув два пальца в рот, но большого облегчения не ощутил. Живот крутило так, словно там поселилась обезумевшая белка вместе со своим колесом. В горле застрял распухающий с каждой минутой комок, ноги стали ватными и слабыми. Хачкай повалился на матрас и прижал колени к груди.

«Меня отравили, — равнодушно подумал он. — Видно, Толстый Фред понял, что я все равно ни в чем не признаюсь, а доказательств у него нет. И решил от меня просто избавиться…»

Как ни странно, он совсем не боялся. Возможно, истратил весь запас страха во время допроса, а может быть, слишком быстро ослаб и перестал воспринимать реальность всерьез. «Это фата-моргана, — шептал у него в голове чей-то вкрадчивый голос, — просто иллюзия… тебя здесь нет, ты далеко от этого сырого подвала, от лагеря Эль-Хатун, да, может, и лагеря такого и нет вовсе… и когда все кончится, ты откроешь глаза и увидишь над собой зеленые глаза Миры… и почувствуешь не отвратительную вонь отхожего места, а запах ее духов и горячего тела…»

Ардиан поверил бы этому голосу, если бы не страшная резь в животе. Зачем нужна фата-моргана, которая выжигает внутренности каленым железом?» Просто я умираю, — сказал он голосу, — а ты пытаешься меня успокоить. Но я не боюсь, только хочу, чтобы все поскорее закончилось… чтобы прекратилась эта раздирающая изнутри боль…»

К вечеру резь в желудке немного прошла, но начался жар. Ардиан с удивлением увидел, что стены камеры ритмично вздуваются и опадают, как стенки некоего чудовищного желудка. Желтая лампа на потолке вдруг стала солнцем, маленьким, но очень горячим; Ардиан пытался скрыться от его палящих лучей, забравшись под матрас, однако жгучие лучи лампы проникали даже сквозь солому и оставляли на теле болезненные ожоги. В какой-то момент Хачкаю показалось, что он может спастись, если залезет в зловонную дыру в углу; к счастью, силы совсем оставили его и он потерял сознание на полпути к своей цели, прямо на мокром цементном полу.

Дальнейшее он помнил очень смутно. Кажется, его осматривали какие-то люди в зеленых одеждах и масках, полностью скрывавших лица. Гулкий раскатистый рокот барабанов волнами наплывал откуда-то сверху — там, невообразимо высоко, колыхались белые марлевые полотнища, похожие на трепещущие на ветру флаги. Потом оттуда, с высоты, подул свежий холодный ветер и коснулся пылающего лба Ардиана. «Все кончено, — подумал он неожиданно отчетливо, — я умираю. Больше не будет боли… только блаженство этого прохладного дуновения… оказывается, умирать совсем не страшно…»

Он рухнул в темную бездну и стремительно полетел по суживающейся, почти бесконечной спирали туда, где плескались воды безбрежного черного океана.

Но он не умер.

Падение прекратилось так же неожиданно, как и началось. Мгновение назад он еще падал, а в следующий миг уже лежал на жесткой, но вполне реальной койке, жмуря глаза от ослепительного света.

— С возвращением, Хачкай! — произнес по-албански очень знакомый голос.

2. СЕВЕРНАЯ АМЕРИКА, 2024 Г

Молодой человек в очень дорогом костюме стоит перед большим — в полстены кабинета — экраном. У молодого человека черные курчавые волосы, крупный нос и пухлые губы. На пальце правой руки — перстень из белого золота с изображением черепа и костей.

Он, насвистывая, скользит пальцами по сенсорной клавиатуре, на которой, помимо клавиш с буквами и цифрами, расположено еще полсотни непонятных непосвященному значков. Некоторые напоминают перевернутые пирамиды или звезды, заключенные в круг; другие вообще ни на что не похожи.

По всему экрану распластан огромный паук. Кажется, что он размером с теленка. При таком увеличении хорошо видны чувствительные волоски (толщиной с карандаш), ганглии, мембраны и железы, вырабатывающие яд. Молодой человек задумчиво водит курсором по хитросплетениям внутренних органов паука. Он изучает этих тварей несколько лет и знает их лучше, чем своих соседей по дорогому пригороду Сан-Франциско. Но этот — конкретно этот — паук ему незнаком. Это неудивительно — пауков на свете более тридцати тысяч видов, а этого привезли откуда-то из забытого богом уголка Северной Африки.

Молодой человек заинтригован. Он с удовольствием потратил бы свой законный уик-энд на то, чтобы познакомиться с пауком поближе. Но сначала он должен выполнить просьбу своего однокашника по Йельскому университету. Просьбу, о серьезности которой говорит весьма солидный перевод на банковский счет молодого человека. К тому же у однокашника на руке — такой же перстень с черепом и костями, знак принадлежности к тайному обществу студентов Йеля.

Биохимическая лаборатория Калифорнийского университета, где работает молодой человек, располагает всеми необходимыми для выполнения этой просьбы технологиями. То, что выглядит огромным и страшным насекомым на экране, на самом деле — крохотный паучок, надежно закрепленный почти невидимыми путами на микроподобии операционного стола. Над ним нависает крошечное лезвие электронного скальпеля. С помощью этого инструмента молодой человек легко вскрывает головогрудь паука и погружает микронной величины электроды в его ганглии.

На экране изображение увеличивается еще в несколько раз — теперь перед молодым человеком только трепещущие серые мембраны ганглиона — своеобразного мозга паука. Если быть точным, то у паука два мозга — один, небольшой, отвечает в основном за зрение, второй, в форме звезды, регулирует рефлексы и инстинкты насекомого. Молодому человеку нужен как раз второй. Он аккуратно вводит электроды в толщу железистых тел второго мозга и для пробы посылает на них слабый разряд.

Паук реагирует именно так, как он и предполагал. Несмотря на большое видовое разнообразие, все они, в общем-то, одинаковы.

При раздражении одной из желез паук-самец начинает выделять феромоны. Это летучие химические соединения, чей молекулярный состав чрезвычайно привлекателен для самок. Вообще-то пауки довольно изобретательны в деле соблазнения женских особей — некоторые исполняют ритуальные танцы, другие постукивают лапками, производя что-то вроде музыки, третьи приносят самкам в дар пищу или особую паутину. Но все это, скорее, эволюционные излишества — на самом деле для того, чтобы привлечь самку, пауку достаточно выделить феромоны.

Молодой человек полагает, что в мире насекомых мало кто может сравниться с пауками по части синтеза феромонов. Некоторые искусники научились даже вырабатывать половые феромоны бабочек — те, ничего не подозревая, летят на запах в ожидании радостей спаривания, а попадают в смертоносные сети.

Распятый на операционном столе паук конвульсивно выбрасывает пропитанную феромонами нить. Микронный пинцет осторожно подхватывает эту нить и безжалостно обрывает ее. Молекулярный сканер внимательно изучает нить и испускаемые ею эманации. Тем временем молодой человек снова посылает электронный импульс в мозг паука.

Через десять минут паук умирает от истощения. Жаль, конечно, но свою функцию он выполнил. Выделенных им феромонов вполне достаточно. В конце концов, большинство пауков-самцов умирают как раз после спаривания — их съедают самки.

Молодой человек изучает полученные данные. Пальцы его снова начинают порхать над сенсорной панелью, запуская процесс молекулярного синтеза. Сам синтез осуществляется не быстро, но участие молодого человека требуется только на первом этапе, когда в компьютер вводятся все необходимые данные. После этого можно расслабиться. Молодой человек, не чувствуя вкуса, съедает припасенный заранее гамбургер и возвращается к изучению мертвого паука. Его весьма интересуют сигналы, расположенные в нижней части грудины. Сигиллы вообще загадочный орган, а у этого паука их не две, как у всех остальных видов, а четыре.

Он заканчивает работу только поздно вечером, когда большинство его приятелей и коллег уже сидят в барах или отплясывают в клубах. К этому моменту он знает о пауке из Северной Африки почти все. Молодой человек надевает перчатки и достает из камеры синтеза маленький флакон из сверхпрочного стекла, напоминающий пробник духов. Внутри флакона — несколько миллиграммов вещества, имеющего сложную молекулярную структуру. Этого количества достаточно, чтобы приманить всех пауков Северной Африки — ведь для того, чтобы рецепторные клетки насекомого «учуяли» феромон, хватает даже одной молекулы. Но приятель из Йеля просил сделать побольше — и молодой человек пошел ему навстречу.

Он прячет флакон в герметично закрывающийся титановый футляр размером чуть больше ручки «Паркер». Кладет футляр во внутренний карман своего пиджака и с сожалением выключает приборы.

Молодой человек набирает на коммуникаторе номер своего однокашника из Йеля.

— Все готово, — говорит он.

— Отлично, — отвечает однокашник. — Как насчет того, чтобы поужинать у Барклая? Разумеется, я угощаю.

Молодой человек вспоминает проглоченный безвкусный гамбургер и соглашается.

Он запирает лабораторию, спускается в холл, и вставляет свою карточку в карт-ридер, фиксирующий приходы и уходы сотрудников. Кивает охраннику и выходит наружу, в душную калифорнийскую ночь.

3. БЛИЖНИЙ ВОСТОК, ТЕРРИТОРИЯ ВОЙНЫ

Имам Сейфулла, чье имя означает Меч Аллаха, находился одновременно везде и нигде. У него было несколько двойников, профессионально копировавших властную, уверенную манеру оригинала. Порой двойники появлялись в разных местах одновременно, и даже самые преданные сторонники имама не могли догадаться, который из них настоящий.

Это была не единственная хитрость, которую Сейфулла использовал, чтобы оставаться недосягаемым для своих врагов. А врагов у него было много: израильтяне, американцы, фалангисты, шейхи Залива… После событий двадцать первого года в этот список добавились и японцы. Сейфулла возглавлял радикальное крыло шиитского политического движения, успешно конкурировавшего с легендарной «Хизбаллой». Поэтому единоверцы из «Хизбаллы» тоже имели на него зуб. Что уж говорить о непримиримых идейных противниках-суннитах…

Сейфуллу постоянно окружал отряд отборнейших телохранителей, каждый из которых был готов Дважды умереть за своего имама. Такие же отряды сопровождали каждого из его двойников. Кто-то назвал бы это расточительством, Сейфулла же считал подобную хитрость необходимой: если враги прознают, что кого-то из них охраняют не так тщательно, вычислить настоящего имама им будет нетрудно.

Кроме того, имам всегда появлялся на публике с детьми. Пять-шесть чудесных ангелочков, за которыми следили специально обученные няньки. В тех случаях, когда Сейфулла давал пресс-конференции, эти ребятишки неизменно попадали в прицелы телекамер. Сейфулла любил детей, играл с ними и дарил им сладости. На этом детском эскорте настоял руководитель службы безопасности имама, Одноглазый Али. Он хотел обезопасить хозяина от прицельного ракетного удара, который могли нанести израильские или американские БПЛА. Слишком многие лидеры движения были уничтожены подобным образом. Али знал, что враги имама, не колеблясь, расстреляли бы его вместе с детьми — но только не с теми, кого постоянно показывали по CNN и мировым информационным сетям. Во всяком случае, это касалось врагов, у которых были технические возможности использовать беспилотники.

Сейфулла благосклонно отнесся к предложению Али, но попросил своего преданного слугу отдать в эскорт собственного любимого внука, черноглазого Джафара. Джафару было пять лет, и Али, сентиментальный, как многие жестокие люди, души в нем не чаял. Сейфулла полагал, что это обстоятельство заставит начальника службы безопасности выполнять свою работу еще лучше. Так оно, в общем, и вышло, вот только порою лучшее — действительно враг хорошего.

Теперь не только сам Одноглазый Али, но и офицеры и бойцы возглавляемой им службы знали, когда им приходится охранять одного из двойников, а когда выпадает честь защищать самого имама. Потому что маленького Джафара настоящий Сейфулла всегда держал при себе.

Ардиан Хачкай, которого никто уже давно не называл по имени, откликавшийся на прозвище Албанец, был крошечным винтиком в службе безопасности Одноглазого Али. Даже не бойцом — эту честь надо было еще заслужить. Ардиан работал простым уборщиком — но даже уборщики в организации Али должны были выполнять также функции осведомителей и тайных агентов. Также в их обязанности входило отслеживание любых подозрительных предметов на той территории, где находился или мог находиться имам Сейфулла. Известно, что никто никогда не обращает внимания на уборщиков и почтальонов, зато сами они видят все. В организации Али таких невидимок были сотни.

Но даже на это незначительное место попасть оказалось не так уж просто.

Когда Ардиан пришел в себя после пыточной Толстого Фреда, рядом с его кроватью сидел Луис Монтойя — офицер миротворческих сил ООН, с которым они познакомились год назад в Тиране. Там Монтойя с помощью Ардиана сумел разгромить группу сепаратистов, в руки которых попало страшное биологическое оружие «Ящик Пандоры». После этого карьера Монтойи резко пошла вверх, а Ардиан попал сначала в тюрьму, а затем в лагерь Эль-Хатун. Луис обещал ему, что вытащит его из лагеря, но что такое обещания? Слова. За несколько месяцев, проведенных в Эль-Хатуне, Ардиан и думать о них забыл. Как выяснилось, напрасно.

— С возвращением, Хачкай, — сказал Луис. Он взял руку Ардиана и потряс ее. Рука безжизненно упала на койку. — Досталось тебе, парень…

— Что со мной? — еле слышно прошептал Хачкай. Язык распух и с трудом умещался во рту. — Где я?

— Пока что все еще в лагере, — ответил Монтойя бодро. — Но теперь уже ненадолго. С тобой все нормально, никаких серьезных повреждений этот ублюдок тебе нанести не успел. Шрамы, ожоги — все это, конечно, останется, но ты ведь не собирался идти в топ-модели?

Ардиан не обратил внимания на его иронию.

— Почему меня отпустили?

Луис загадочно улыбнулся:

— Потому что Толстый Фред неожиданно умер. Разрыв сердца. Он, видишь ли, был очень тучным, а в таком климате это опасно. Врачи пытались его спасти, но безуспешно. Теперь на его место придет человек, который не станет к тебе придираться. А через полгода ты выйдешь из лагеря, как вставший на путь исправления мусульманин.

— Я не мусульманин… — начал было Ардиан, но Луис выразительно приложил палец к губам.

— Придется некоторое время побыть мусульманином. Для дела.

— Для какого еще дела?

— Узнаешь в свое время, — Луис легонько хлопнул Ардиана по плечу. — На самом деле я не должен здесь с тобой рассиживаться, а то еще прознает кто-нибудь. Забудь пока о нашем разговоре, живи, как живется. Только, пожалуйста, проявляй побольше интереса к исламу.

— Толстый Фред умер сам? — перебил его Ардиан. Этот вопрос чрезвычайно волновал его.

— Можно сказать и так, — снова улыбнулся Монтойя. — Но в это мало кто поверит. Решат, что он умер потому, что попытался тебя убить. Уверяю — тебе это пойдет только на пользу.

Так оно и вышло. Когда Хачкай вышел из госпиталя, пошатывающийся от слабости, похудевший на восемь килограммов, он обнаружил, что его прежние товарищи относятся к нему с опасливым уважением. Так могли бы относиться к ангелу смерти Азраилу, сошедшему по воле Аллаха на землю.

Один лишь старый Дауд, казалось, не переменил своего отношения к Ардиану. Он по-прежнему загружал своего подмастерья черной работой и как будто совершенно не интересовался тем, что произошло между Хачкаем и Толстым Фредом. Но Ардиан, хорошо умевший не только смотреть, но и видеть, замечал, как одобрительно щурится старый мастер, когда его подмастерье расстилает на полу мастерской молитвенный коврик и, поворачиваясь лицом к Мекке, шепчет слова аятов. Следуя совету Монтойи, Ардиан принялся изучать Коран и сблизился с большим знатоком ислама, Танзимом-очкариком. Дружбой это назвать было нельзя — Танзим, как и прочие обитатели Эль-Хатуна, побаивался Хачкая — но из разговоров с бывшим учеником медресе Ардиан узнавал о религии пророка гораздо больше, чем из еженедельных телепроповедей ал-Файзала.

Когда через полгода имя Ардиана действительно появилось в списке подлежащих освобождению, старый Дауд сказал ему:

— Вижу, парень, ты кое-чему научился в лагере. Я рад этому — лагерь тяжелая школа, но те, кто выходит отсюда несломленными, добьются в жизни гораздо большего, чем мягкотелые белоручки.

— Спасибо, эфенди, — поклонился Ардиан, — если кто и научил меня чему-то здесь, то это вы, а не лагерь.

Дауд усмехнулся:

— Не надо лести. Ты стал мне как внук, Ардиан, и я хотел бы тебе помочь. Куда ты собираешься отправиться после освобождения?

Ардиан пожал плечами:

— Скорее всего, вернусь на родину.

— И попадешь под колпак полиции, — буркнул Дауд. — На Балканах сейчас черт знает что творится…

— Как всегда, — улыбнулся Ардиан.

— В Европу тебя никто не пустит, — продолжал Дауд, не слушая его. — Можно, конечно, податься в один из эмиратов Залива, шейхи неплохо платят, и человек с руками и головой там не пропадет. Но я бы посоветовал тебе отправиться в Бейрут.

— Почему в Бейрут? — удивился Хачкай.

— Есть там у меня друзья, — уклончиво ответил Дауд. — Я мог бы передать им с тобой весточку, а они бы пристроили тебя к хорошему делу. Такие, как ты, парень, им нужны.

— Загадками говорите, эфенди.

— Терпение, парень — в свое время получишь и отгадки.

Ардиан не слишком удивился, обнаружив, что друзья Дауда тесно связаны с боевым крылом шиитской организации «Знамя Абу-Талиба». Удивительно было другое — несмотря на рекомендации Дауда, никто и не думал использовать Хачкая по его специальности. Первые два месяца он жил в тесной клетушке огромного многоквартирного дома на окраине Бейрута, где никому не было до него никакого дела. Друзья Дауда снабдили его небольшой суммой денег, которой хватало, чтобы не умереть с голоду, и, казалось, забыли о его существовании. Впрочем, Ардиан не жаловался. Большую часть времени он просто спал — брал реванш за постоянное недосыпание в Эль-Хатуне. Бродил по городу, изучая его кварталы, улицы и переулки, составляя карту Бейрута у себя в голове. Знакомств ни с кем не заводил, но записался в библиотеку при медресе и много читал.

Через два месяца, когда тонкая пачка денег истаяла окончательно, друзья Дауда появились снова. На этот раз они предложили Ардиану работу — уборщиком в офисном здании в центре города. Хачкай согласился, недоумевая про себя, какие же рекомендации дал ему Дауд. Впрочем, через некоторое время он понял, что это была проверка: в офисном здании, где он усердно мыл полы и вытирал пыль, часто появлялись высокопоставленные функционеры «Знамени». Разумеется, они не замечали скромного уборщика, но Ардиан был уверен, что без одобрения службы безопасности организации он ни за что не попал бы в число людей, которым было позволено лицезреть небожителей.

Он вел все такую же скромную, неприметную жизнь, только перебрался в другую комнатушку, чуть побольше, благо зарплаты уборщика на это хватало. Жилье в Бейруте, городе, где на улицах то и дело вспыхивали бои, а дома взлетали на воздух, было дешевым.

Спустя год Хачкай сделал еще один шаг по карьерной лестнице. Теперь он убирался на вилле, принадлежавшей самому грозному начальнику службы безопасности «Знамени Абу-Талиба», Одноглазому Али. Правда, Одноглазый появлялся на вилле редко — здесь постоянно жила его младшая (и самая любимая) жена Лейла с тремя детьми — Басимом, Зулейхой и маленьким Джафаром. Ардиан часто наблюдал за тем, как они прогуливаются по дорожкам сада, окруженного неприступной шестиметровой стеной.

Ардиан получил значительную прибавку к жалованью, что позволило ему тратить часть своих денег на развлечения. Он стал посещать фата-морганы — не первого класса, разумеется, но вполне приличные. Если его до сих пор проверяли — а он был в этом уверен, — то выбор фата-морган должен был показаться проверяющим вполне логичным. Боевые симуляторы, позволяющие отточить искусство стрельбы и навыки рукопашного боя, исторические хроники, отправляющие игрока в эпоху могущественного Халифата, и эротические фантазии, главную роль в которых исполняла малоизвестная за пределами Балкан «звездочка» по имени Мира Джеляльчи. Служба безопасности «Знамени» давно установила, что Хачкая и Джеляльчи связывали весьма тесные отношения, и ничего подозрительного в том, что молодой албанец регулярно выбирает программы с ее участием, не видела.

Потом у Ардиана появилась настоящая девушка — Сания. Она работала в магазине детских товаров и привозила на виллу игрушки, предназначенные для детей Одноглазого Али. Игрушки эти, как и все, что попадало на виллу из внешнего мира, тщательно проверялись людьми из службы безопасности. Ардиану позволяли присутствовать на этих проверках; возможно, это делалось специально, чтобы обучить его науке определения подозрительных вещей — в будущем ему это потребовалось. Сания, которая не могла покинуть виллу до окончания проверки, нервничала и краснела — ей все время казалось, что какая-нибудь из привезенных ею игрушек вызовет гнев охранников. Ардиану было жаль ее; однажды, когда утомительная процедура затянулась особенно надолго, он принес ей стакан холодного сока. Сания благодарно посмотрела на $него из-под опущенных ресниц — ресницы-у нее рыли роскошные, длинные и густые, — и Хачкай почувствовал, как у него учащенно забилось сердце. Он уже забыл, как это бывает — с тех пор, как он последний раз видел Миру, прошло почти два года, а фата-морганы, создававшие иллюзию реальности, вызывали только иллюзию чувств. Сания, видимо, тоже что-то почувствовала — когда она отдавала Ардиану пустой стакан, их пальцы случайно соприкоснулись и между ними проскочила электрическая искра, заставившая вздрогнуть обоих.

Спустя несколько недель они начали встречаться, а еще через месяц Ардиан понял, что влюблен. Сания, с ее огромными влажными глазами, пушистыми ресницами, маленькими алыми губками и трогательным взглядом газели почти вытеснила из его души рыжеволосую предательницу Миру.

Сания часто расспрашивала его о прошлом, но он в основном отмалчивался, потому что не хотел говорить о Мире. А про Эль-Хатун и вовсе вспоминать не хотелось. Сания обижалась — не то в шутку, не то всерьез — и называла его «мой немой». Ардиана это только забавляло.

Потом — гораздо позже — он понял, в чем было дело. Сания была доверенным человеком Одноглазого Али, а весь спектакль с проверкой игрушек предназначался для одного только зрителя — Ардиана. Несколько месяцев Сания пыталась разговорить его, выведать информацию, которая могла бы заинтересовать службу безопасности. Но Мира, сама не зная о том, выручила Ардиана — не будь ее, Хачкай, возможно, рассказал бы своей девушке и о Луисе Монтойя, и о своем чудесном спасении из пыточной камеры Толстого Фреда. Спустя несколько месяцев, когда Сания пришла к выводу, что Ардиан не скрывает ничего, что могло бы показаться важным ее хозяевам, настало время больших перемен.

Ардиана удостоил аудиенцией сам Одноглазый Али. Это был невысокий худощавый мужчина лет шестидесяти, один глаз которого был закрыт грубо зарубцевавшейся кожей. Вопреки распространенной версии о том, что Али потерял глаз в бою с врагами ислама, это было свидетельство детской глупости начальника службы безопасности — будучи ребенком, он бросил в костер противопехотную мину.

— Албанец, — сказал он Ардиану, — я хорошо знаю Дауда и верю его словам. Он рекомендовал сделать тебя бойцом «Знамени Абу-Талиба», и теперь я вижу, что он был прав.

«Долго же ты присматривался, Одноглазый», — подумал Хачкай и почтительно поклонился.

— Ты готов сражаться и умирать под Зеленым Знаменем, Албанец?

— Да, шейх, — снова поклонился Ардиан.

— Хорошо. Завтра отправишься в тренировочный лагерь. А потом получишь настоящую работу. Теперь иди.

В тренировочном лагере Ардиан провел два месяца. Стрельба из разных видов оружия, подрывное дело, рукопашный бой, приемы партизанской борьбы в городе — в общем, обычная подготовка фидаина. Странным было то, что после возвращения из лагеря ему вновь пришлось работать уборщиком — правда, теперь уже в штате службы безопасности «Знамени Абу-Талиба». Доверие к Ардиану выросло многократно — теперь его допускали к уборке помещений, где появлялся сам имам Сейфулла.

Правда, у него оставалось все меньше времени Для встреч с Санией. Девушка все больше охладевала к нему — она стала нервной, раздражительной, постоянно искала повод для ссоры. Ардиан пытался вернуть ее расположение дорогими подарками — денег теперь у него на это хватало, — но все было тщетно.

Однажды они с Санией поссорились прямо на глазах у продавца в лавке благовоний. Лавка, куда они не раз заходили в те времена, когда у них все было хорошо, располагалась в одном из кварталов Старого Города. Сания, бросив в лицо Ардиану какие-то обидные слова, выбежала из лавки и тут же исчезла из глаз. Ардиан дернулся было вслед за ней, но девушка уже скрылась из виду в лабиринте запутанных узких улочек.

— Может быть, у нее скоро лунные дни, — рассудительно проговорил продавец у него за спиной.

Ардиан повернулся, чтобы отчитать нахала, и остановился, пораженный. Из-под белой куфии на него смотрело знакомое смуглое лицо с пронзительно-черными глазами.

— Лу… — начал он, но продавец знакомым жестом прижал палец к губам.

— Пойдемте, молодой человек, — сказал Луис Монтойя, — я покажу вам кое-что весьма интересное. Вашей девушке наверняка понравятся эти духи — их делают в Йемене из одного чрезвычайно редкого вида роз…

Он запер дверь лавки и провел ошеломленного Ардиана во внутреннее помещение лавки.

— Времени у меня немного, — сказал Монтойя. — Так что слушай меня внимательно. Девушка эта, Сания — подставная утка. Она рядом с тобой только для того, чтобы проверять твою благонадежность. То, что она ищет повода с тобой расстаться, — хороший знак. Стало быть, ты прошел все проверки и люди Сейфуллы тебе доверяют.

— Не может быть! — прошептал Хачкай.

— Еще как может. Видно, история с Джеляльчи ничему тебя не научила. Ладно, это, в конце концов, не мое дело. Важно то, что тебе обязательно нужно завести себе постоянную девушку.

— Зачем? — мертвым голосом спросил Ардиан.

— Чтобы иметь причину посещать эту лавку. Как ты догадываешься, я не всегда буду здесь работать продавцом. Завтра хозяином лавки станет некто Юсуф, человек с небольшим шрамом над правой бровью. У него ты станешь покупать духи и благовония для своей девушки.

— Зачем? — повторил Ардиан.

— Однажды Юсуф предложит тебе кое-что особенное. Вместе с флакончиком обычных духов он даст тебе маленький сосуд из голубого стекла.

— Зачем?

Монтойя усмехнулся:

— Ты поймешь. Он обязательно назовет тебе имя.

4. БЕЙРУТ, 2024 Г

Юсуф протягивает Ардиану крошечный фиал из сверхпрочного голубого стекла.

Он произносит одно лишь слово:

— Зайиб.

Ардиан вздрагивает и берет фиал двумя пальцами.

— Он герметичный, — успокаивает его Юсуф. — Примите этот маленький дар в знак уважения к человеку, который купил у меня столь дорогие духи.

— Благодарю, — говорит Ардиан. Он кладет фиал в карман так осторожно, словно это колба с нитроглицерином. — Полагаю, моя девушка будет в восторге от этих духов.

— Главное, не перепутайте, — улыбается Юсуф. Это, конечно, шутка. Духи, которые Ардиан купил для своей новой девушки — ее зовут Фируза, — лежат в выложенной пурпурным бархатом коробочке. Спутать их с крохотным голубым фиалом невозможно.

Ардиан выходит на улицу и непроизвольно оглядывается. Ему кажется, что со всех сторон к нему устремляются маленькие черные паучки с белыми пятнышками на спинке. Но это, конечно, не так. В Бейруте эти твари сроду не водились.

Правда, несколько дней назад в город прибыла группа британских телевизионщиков, снимающих документальный сериал о природе Северной Африки и Ближнего Востока по заказу ВВС. Один из них привез с собой надежно запечатанный контейнер с несколькими зайибами — но Ардиан об этом не знает. Как не знает и о том, что сегодня вечером молодой стажер-оператор и по совместительству офицер Агентства по Борьбе с Терроризмом — выпустит привезенных из Северной Африки пауков в один из заброшенных подземных каналов в пяти километрах от территории, которую контролирует «Знамя Абу-Талиба».

Молодого офицера (или оператора, это уж кому как больше нравится) зовут Джеймс Дэвид Ки-Брас. Когда Ардиан Хачкай мотал срок в Эль-Хатуне, Ки-Брас служил на одном из военных кораблей Ее Величества, патрулирующих побережье Северной Африки.

Ардиан возвращается домой, в свою маленькую квартирку, ложится на кровать и задумывается. Он понимает, что пришла пора платить по счетам. Монтойя спас его от Толстого Фреда и вытащил из Эль-Хатуна не просто так. Он с самого начала относился к Ардиану как к оружию — великолепному, самостоятельному оружию, которое можно использовать даже против самых осторожных врагов. Луис наверняка расследовал все случаи странных смертей в Эль-Хатуне и понял, как Ардиану удалось расправиться с Мустафой. И предложил своему начальству амбициозный план — план, в котором Хачкаю отводилась главная роль.

«Монтойя очень умный, — думает Ардиан с горечью, — он хороший профессионал, но я-то считал его своим другом. Ты и Миру считал порядочной, — возражает он сам себе, — и Сании верил. Видно, у тебя такая судьба — верить тем, кто относится к тебе, как к орудию».

Ардиан думает долго и в конце концов засыпает.

На следующее утро он идет на работу. Сегодня он убирается на тщательно охраняемой вилле, где имам Сейфулла принимает важных иностранных гостей. Гости должны приехать в три, к этому времени вся мебель в большом зале должна блестеть. Ардиан берет с собой тележку со всевозможными чистящими жидкостями, полиролем, обеззараживающими средствами. Проходя по саду, он видит играющих у фонтана детей и среди них — толстенького черноглазого Джафара. Это решающий момент — теперь Хачкай точно уверен, что гостей будет принимать сам Сейфулла, а не кто-то из его двойников.

Он убирает зал тщательно, обращая внимание на каждую мелочь. Нигде не остается ни пылинки — все идеально чисто, стол из красного дерева отражает сверкание роскошной хрустальной люстры. Особое внимание Ардиан уделяет креслу из черного палисандра, стоящему во главе стола. Он десять раз протирает подлокотники, спинку и сиденье. Зная, что за всем, происходящим в зале, бдительно следят видеокамеры, он заранее капнул содержимое фиала на бархатную тряпочку, которой полирует благородное черное дерево. Ардиан с трудом заставляет себя работать спокойно и размеренно — ему все чудятся выползающие из темных углов пауки.

Но вот, наконец, уборка закончена. На часах — без четверти два. Ардиан собирает все флаконы и бутылки обратно в тележку и с большим облегчением выходит из зала.

— Все идеально, Албанец? — подмигивает ему один из охранников у дверей.

— Как обычно, Мансур, — улыбается в ответ Хачкай. Он вывозит тележку в сад и заталкивает ее в сарайчик для инвентаря. Бархатную тряпочку, пропитанную содержимым синего фиала, он бросает в костер, в котором садовник сжигает сухие ветки. Туда же летят резиновые перчатки, которые Ардиан брезгливо, двумя пальцами, стаскивает с рук.

Ардиан подходит к дежурному офицеру службы безопасности и докладывает о том, что работа закончена. Докладывает по всей форме — в организации Одноглазого Али любят порядок.

— Ну и вали отсюда, — говорит офицер. — Сейчас здесь будет полно важных шишек, лучше не мозолить им глаза. До завтрашнего утра — свободен.

— Слушаюсь, — отвечает Ардиан. Он покидает территорию через черный ход — весьма хорошо охраняемый, как и все прочие ходы и выходы виллы. Садится на припаркованный у стены мотороллер и едет в Старый Город — в свои любимые турецкие бани.

Он несколько часов не вылезает из хаммама, плещется в бассейне, трет себя жесткой мочалкой и куском пемзы. И все равно ему кажется, что содержимое пузырька из синего стекла въелось в его кожу навечно.

— Мы никогда не сдадимся, — говорит имам Сейфулла, обводя гостей парализующим взглядом удава. — Это должны понять все — и наши враги, и наши друзья. Особенно наши друзья.

Гости — представители нескольких международных исламских организаций — согласно кивают. Они могли бы возразить, что без их поддержки Сейфулла никогда не стал бы тем, кем он является сейчас. Что без финансирования, которое они осуществляют уже много лет, «Знамя Абу-Талиба» осталось бы одной из обычных террористических ячеек, которых на Ближнем Востоке больше, чем рыб в пруду. Что это они должны диктовать условия Сейфулле, а не наоборот.

Но гости молчат. Сейфулла заворожил их своим холодным и властным взглядом. К тому же он за последние годы действительно превратился в одну из самых влиятельных фигур на Ближнем Востоке.

— Мы будем продолжать войну, — говорит Сейфулла. — Пока Дар аль-Харб — Земля Войны — не будет полностью очищена от неверных. Долгое время мы полагали, что с неверными возможно жить в мире — пусть неустойчивом, но мире. Но это не так. Джихад не закончится никогда, ибо он будет длиться до Дня Воскресения. Все должны понять — правоверные не могут жить в одном мире с теми, кто отрицает ислам. Отныне для «Знамени Абу-Талиба» нет больше зимми[1], нет больше муахидов[2] и мустаманов[3]. Все неверные, все, отвергающие слово пророка, отныне для нас — харби, участвующие в войне. Их следует убивать, а их имущество делить между правоверными.

Гости встревоженно переглядываются. Радикализм Сейфуллы пугает их. Многие исламские организации тесно связаны с транснациональными корпорациями, большинство сотрудников которых — неверные. Объявить всех неверных без исключения харби — гибельно для бизнеса.

— Если вы боитесь за свои деньги, — усмехается Сейфулла, — то делаете это зря. Скоро весь мир и все его богатства будут принадлежать только правоверным.

Он снова обводит гостей взглядом, от которого может замерзнуть вода.

— Некоторые из вас, наверное, знают о неудачной попытке наших друзей на Балканах использовать оружие, известное как «Ящик Пандоры». К сожалению, неверные тогда переиграли нас. Но вы помните слова священной книги — «и хитрили они, и хитрил аллах, а аллах — наилучший из хитрецов». Теперь оружие, превосходящее «Ящик Пандоры» по силе, вновь в руках воинов аллаха. Оно избирательно — с его помощью мы сможем уничтожать не просто неверных, но их детей. В то время как наши дети будут надежно защищены рукой аллаха.

Сейфулла оглядывается на сидящих в дальнем углу зала детей. Они сидят тихо, как мышки — даже шалун Джафар смотрит в пол. Сейфулла ласково улыбается детям.

— Не стану сейчас останавливаться на тонкостях этого процесса. Мои специалисты уверены, что прогнившему Западу будет нечего противопоставить Мечу Ислама. Да, я решил назвать это оружие именно так.

Имам вдруг недовольно передергивает плечами — ему кажется, что по ноге у него ползет какое-то насекомое. Чрезвычайно неприятное ощущение — но-не будешь же чесаться на глазах у важных гостей, как блохастый пес. Приходится терпеть.

— В ближайшие дни я объявлю лидерам Запада наш ультиматум, — продолжает Сейфулла. — Если они согласятся, мы станем хозяевами мира быстро и бескровно. Но я уверен, что они, ослепленные своей гордыней, отвергнут наши справедливые требования. И тогда Меч Ислама падет на их презренные головы.

Маленький Джафар по-прежнему смотрит в пол. Ему смертельно скучно, он устал и хочет мороженого. Внезапно он замечает маленького паучка, который, деловито переставляя лапки, бежит к роскошному черному креслу дяди Сейфуллы. А за ним еще один. И еще.

Джафар толкает в бок своего соседа — шепелявого Хасана. Едва заметно кивает ему на забавных паучков.

Хасан едва слышно хихикает. Вот смеху будет, если паучки влезут по креслу на стол и побегут по гладко отполированному красному дереву! Интересно, а дядя Сейфулла боится пауков?

Сейфулла вдруг вздрагивает в кресле и делает судорожную попытку подняться на ноги.

— Его паук укусил, — шепчет на ухо Хасану Джафар.

И дети снова начинают беззвучно хихикать.