Антология-2 публикаций в журнале "Зеркало" 1999-2012

ВОИНСТВУЮЩИЕ ФЕМИНИСТКИ СОЦИАЛЬНЫЕ ПОРТРЕТЫ С НАТУРЫ

Алексей Смирнов

Шел я давеча сзади АТС, все телефон хочу поставить. Хожу я к АТС дворами и пустырями, мимо фабрики, где раньше делали статуи больших гранитных женщин с бюстами и задами. Такие тетки могут мужчину сразу задом придавить насмерть. И придавливали, и даже очень.

На одной стройке был прораб -небольшой, но здоровый мужчинка. Бригада у него была — одни задастые бабы, клали кирпичи, мешали раствор, строительные здоровые женщины. Прораб пил с ними после работы водку — все гордился, что он один среди них мужчина и над бабами начальник. Догордился. Бабы его повалили, штаны сняли, руки ему связали, одна баба ему задом на голову села, а остальные всей бригадой несколько часов кряду насиловали. Дорвались, трудились от души, маленько прибор попортили. Жена прораба настояла, и он подал на свою бригаду в суд за групповое женское изнасилование. Пока суд да дело — все зажило. Всех с работы, в том числе и прораба, за пьянку на службе по статье уволили, а баб за хулиганство еще и оштрафовали. Не смог прораб доказать, что насиловали, вроде как с его согласия они все устроили групповой разврат на рабочем месте.

У многих оштрафованных баб имелись в наличии молодые мужья и дети-груднички, а прорабу под шестьдесят, но мужчинка еще крепкий, к половой жизни способный, есть, значит, что насиловать, а то ведь иногда пытаются совершить насильственный акт, а нечем, и так бывает.

Вообще тема женских насилий над мужчинами очень актуальная и заслуживает всяческого внимания. То, что русский мужчина, да и не только русский, а и всякий живущий в России, превратился в бродячее, пахнущее сивушной бурдой урево, женщины даже очень причем. Они этому очень способствовали своими подлыми низменными инстинктами размножитель-ности и постоянными призывами к воровству. Нужно им, чтобы все всё крали, и чем больше, тем лучше. Они своих мужчин учат «Все крадут, и ты кради, пидарас, чтобы в дом грызунам куски регулярно в зубах пер». Один с бойни хвосты телячьи в семью пер, но мало. Его жена этими хвостами, как плеткой, стегала, весь в синяках всегда ходил, в бане стыдно было показаться. А другой в плавках на яйцах с холодильника в семью телячью вырезку пер, его сторожа поймали, бить по яйцам стали, у него из ширинки кровь от ростбифов потекла, сторожа думали — убили, яйца всмятку разбили, а обошлось. От него еще двое детей-грызунов родилось. Он так до пенсии с тяжелыми плавками ходил, пацаны на этой телячьей вырезке здоровыми бугаями вымахали.

Некоторые женщины так ожесточаются, что соседи лучше их живут, что убивают из зависти мужа и детей. Зайдут в чужую квартиру, мебель плюшевую пощупают, одеяла пуховые погладят и идут из зависти детей и мужа порешать. На русском Севере в бывшем мужском монастыре есть колония женщин мужа- и детоубийц. Они там хвалятся друг перед другом: «Я мужа и троих детей зарубила», а другая: «А я мужа и пятерых детей зарезала кухонным ножом». А есть и которые газом травят. Отравят, а сами на улицу в одном кружевном белье и в тапочках выйдут, стоят и ждут, когда семья умрет. Потом домой возвращаются и холодный чай с лимоном от радости пьют, и нисколько не жалеют об убитых: «Зря, — говорят, — родили, но вовремя одумались, нечего нищету плодить». А потом сами на себя в милицию заявляют. И всё это женщины трезвые, непьющие, пьющие такого не делают. Пьющие бабы — те душевнее, и всё плачут.

Ко мне одна такая пьющая женщина повадилась ходить опохмеляться. Зоей ее звали. Смолоду красавица была, очень интересная и видная была особа, целые орды поклонников имела. Работала воспитателем в колонии брошенных детей, на хорошем счету была, к тому же партийная и очень положительная, а потом запила горько. Приходила в ночной рубашке и тапочках прямо по снегу. Сверху пальто накинуто, а под ним сиськи еще крепкие болтаются, а сама седая, красивая, в крупных естественных локонах. И всё покойница (царствие ей небесное!) выкрикивала: «Наливай, Леша, полным стаканом, я меньше не пью», а потом обязательно стоя на крыльцо помочится и уйдет. Спирт гидролизный и «Рояль» из черножопских будок пить стала, и вскорости и скончалась.

А еще мой приятель переехал по обмену в новую квартиру в кирпичный дом, а там пара жила — дверь сломана, окна выбиты, жена за мужем с топором бегает, а он от нее с девятого этажа из лоджии прыгает и о тополя амортизирует и живой остается. Три раза прыгал: один раз по веткам, как Тарзан, спустился, а два раза, как грач, на верхушках застревал — пожарных с лестницами вызывали. Милиция протокол составляла и прозвала его «Вова-парашютист». Потом они с женой по разным квартирам разъехались, так жене скучно стало — она к мужу в разменянную однокомнатную квартиру ездит, топором дверь вырубила, окна выбила, но балкона там нет, тополей тоже нет, так что пока так обходятся и не прыгают.

А еще я в деревню ездил, там Сере-ню хоронили. Деревня под Курском большая, километра на два, но от алкоголизма вымерла, мужиков мало осталось, а которые есть, все худые-худые — каждый по десять и больше баб за самогон обслуживает. Серёню жена топором во сне по виску хрясть, как капусту, и зарубила. Он от этого и умер сразу, даже не хрюкнул. А ведь больно, когда топором по виску с силой рубят… Зарубила она его идейно, всем и ему заранее объявляла, что зарубит: «Чтобы такой гад не жил вообще». Он красивый был, голубоглазый, кудрявый, а яйца у него всегда от самогонной любви пустые-пустые •болтались. Пока жена на работе в совхозе пашет — его охочие старушки к себе водят. Он их и по нескольку штук за раз огуливал. И двух сестер-близняшек, и мать с дочерью, и свекровь с вдовой невесткой. Чтобы не распыляться по разным точкам, обрабатывал коллективно. Их собственные мужчины от сивухизации давно окончились и глину на бугре за церковью нюхают себе на здоровье. Серёню одни мужики хоронили, на вытянутых руках несли, вроде как жертву революции или фронтового товарища. Баб на похоронах из экуменической эмансипационной солидарности вообще не было. Они все в этот день активно экуменировали — собрались без мужиков и бражку против мужского пола пили. Выпили шесть ведер и волчицами по деревне всю ночь выли, всех дворняжек всполошили, и они троих овец с тоски загрызли и обглодали.

Вообще с эмансипацией и экуменизмом дело обстоит очень сурово. Как известно, женская думская фракция рвется к власти и хочет ввести насильственную стерилизацию алкоголиков и жертв афганской войны, чтобы не размножались и не плодили уродов. Несколько закоренелых феминисток, впавших в бомжизм, поселились в мошонке мухинской статуи «Рабочий и колхозница», которая в некотором роде была символом не только «Мосфильма», но и СССР. В мошонке рабочего есть подобие комнаты, там феминистки пьют портвейн, курят анашу, глодают отнятые у собак кости и предаются гетеросексуализму. Их даже как-то показывали по программе «Останкино», причем диктор недоумевал, зачем они живут в алюминиевой мошонке рабочего, а не колхозницы, у которой, правда, мошонки нет, но есть выдающийся желудок и две алюминиевые груди. По-моему, разница маленькая: хочешь жни, а хочешь куй…

Обо всем этом я думал, идя сзади АТС, где лежат огромные руки и ноги невостребованных советских статуй. Прямо остров Пасхи или египетские Сфинксы. Как известно, на этой же фабрике изготовляли в далекие годы начала советской эры и статую «Рабочий и колхозница», которую так полюбили нынешние феминистки. Там же, проходя мимо одного шестиэтажного дома, я увидел сцену, меня поразившую, хотя поразить меня довольно трудно. Из парадного на первом этаже выбежала миловидная женщина с серыми глазками, лет за тридцать, в руках у нее был черенок от граблей или лопаты с металлическим обломком на конце, и она этим черенком шустро выбила на первом этаже все три окна своей квартиры — кухни, гостиной и спальни. Била резко, профессионально, видно, что у нее есть навык. За стеклами метался полный мужчина с испуганным грустным и интеллигентным лицом и двое детей — мальчик и девочка. Дети плакали и кричали: «Мама, не надо, пожалей папу, мы замерзнем. Мама, не убивай папу». Когда мужчина подходил к окну, женщина пыталась достать палкой до его лица. Старухи у подъезда сокрушенно переговаривались: «Хоть бы она умерла, третий раз все стекла выбивает. Такой хороший добрый человек, и так детей любит». Была ранняя весна и шел редкий колючий снег.

Из сборника «Дворняжьи небыли, или песни из подворотни», 1995

«Зеркало» (Москва)