Антракт (Неприличное название)

Действие II

ПАВЕЛ. Сюжет прост. Больничная палата. В ней — мужчина, в коме. Его навещают женщины — мать, жена, дочь, сестра, любовница. Врачи объясняют, что с больным надо говорить — это может вернуть его к жизни. Правда, никто не знает, слышит он или нет…

ИРИНА (отрываясь от записей). У Альмадовара есть фильм, там похожая история! Только в коме девушка…

ПАВЕЛ. Ну и что?! Пушкинский сюжет — о мертвой царевне. Или Перро — о спящей красавице.

ИРИНА. Да я ж ничего не говорю…

ПАВЕЛ. Всё написали греки. Они, кстати, всё и поставили… А мы только переставляем… Итак, женщины приходят к мужчине. Кто-то из них верит, что он слышит… Кто-то говорит сам с собой. Кто-то молится за него. Кто-то вспоминает о своих обидах… В пьесе — несколько картин. Несколько больничных дней — из многих недель. Это женские… подчеркиваю — женские, а не вагинальные монологи.

НАТАША. Павел Андреевич, проясните нулевую экспозицию. Мужчина — кто?

ПАВЕЛ. Какая разница? Он — мужчина. Чей-то муж, отец, брат… Ваше отношение к сыну или отцу поменяется в зависимости от его профессии или должности? Будет он министром или дворником — за его жизнь будете переживать по-разному?

ОЛЬГА. Судя по некрологам, дворники бессмертны…

ПАВЕЛ (не обращая внимания на реплику). А может, музыкант… Дирижер духового оркестра. Или врач. Анестезиолог. Всю жизнь боролся с чужой болью, а со своей не справился… Главное, он — мужчина. И как каждый мужчина, окружен женщинами. Еще жива мать, уже выросла дочь, есть сестра, жена и — как редко, но бывает, — любовница …

МАША. Одна?

ПАВЕЛ. Одна жена, одна любовница. Чтобы вы не запутались… Они говорят с ним. И вопрос, останется ли он жить, зависит от их любви, веры и надежды.

МАША (с усмешкой). «Жди меня, и я вернусь, только очень жди!» Они его любили, и от любви он вышел из комы!

ПАВЕЛ. А почему вы решили, что вышел?

НАТАША. Разве у нас трагедия? На трагедии ходить не любят…

ПАВЕЛ. Финал будет открытый. Женщины приходят, а палата пуста. Они ждут врача, который скажет им, что случилось: его перевели в другую палату, он пришел в себя или умер. Вот за эти минуты станет понятно, кто из героинь действительно любит его, кто надеялся, а кто заживо похоронил.

ИРИНА. И что скажет врач?

ПАВЕЛ. Спектакль закончится до его прихода.

АНФИСА. А зритель? Ему будет понятно, что с героем?

ПАВЕЛ. Это каждый для себя решит сам. (Пауза.) Репетировать с вами мы будем по отдельности. Вместе — только финал.

Гаснет свет.

ОЛЬГА. Павел Андреевич, я всю сцену стою у окна? Или…

ПАВЕЛ (перебивает). Оля, почему ты бросила трубку? Я вчера…

ОЛЬГА (перебивает). Может, я могу ходить по палате?

ПАВЕЛ. Я весь вечер тебя набирал…

ОЛЬГА. Павел Андреевич, давайте репетировать. Я почитаю. С начала? (Пауза.) «Часов нет… В других палатах есть, а здесь нет. (Пауза.) Скоро твоя жена придет. (Пауза.) Интересно, что она тебе говорит? Наверное, вспоминает о прошлом. А я… Что вспоминать? Сначала — роман, потом — повесть… женатого мужчины и одинокой женщины…»

ПАВЕЛ (перебивает). Лёля!

Ольга замолкает.

ПАВЕЛ. Я специально репетиции назначил отдельно, чтобы с тобой поговорить.

ОЛЬГА. Нам не о чем говорить.

ПАВЕЛ. Нет, есть. Только не хочется здесь… Может, пообедаем вместе?

ОЛЬГА. Не хочу.

ПАВЕЛ. Почему?

ОЛЬГА. Аппетит пропал.

ПАВЕЛ. Давно?

ОЛЬГА. Лет двадцать как…

ПАВЕЛ. Оля, я ехал сюда… думал — все ушло. А когда случился потоп и я увидел тебя… в мокрой шляпе…

ОЛЬГА. Шляпа была сухая.

ПАВЕЛ. Да? Может, показалось… Помнишь, ты купила похожую… у спекулянтки… Мы пошли гулять — и вдруг дождь…

Долгая пауза.

ПАВЕЛ. Лёль, я все понял… Ничего не прошло…

ОЛЬГА. Не называй меня «Лёля»!

ПАВЕЛ. Прости.

Долгая пауза.

ПАВЕЛ. Оля, но ведь я звал тебя…

ОЛЬГА. Куда? На сто первый километр? А здесь все бросить? Больную маму… Театр, роли… Чтобы Снегурочку играть на утренниках, которые ты ставил?

ПАВЕЛ. Значит, для тебя театр был важнее, чем я.

ОЛЬГА. А для тебя? Если бы я для тебя что-то значила, ты бы меня послушал. Тебе же все говорили — не пропустят… Здесь не Москва: когда там стригут ногти — у нас рубят руки. А ты никого не слушал. Специально секретаря обкома копировал. Голым королем представлял. Я же просила тебя — не дразни гусей…

ПАВЕЛ. Какие гуси… Волки. Если бы не уехал — могли и посадить. За антисоветскую агитацию… Пять лет в театры не впускали.

ОЛЬГА. Ну, приехала бы я… Сидели бы вдвоем… без работы, без дома…

ПАВЕЛ. Зато вдвоем… Когда я понял, что не приедешь — напился. Прямо в Доме пионеров… В те времена еще пионеры были… Остался на ночь после драмкружка, выпил бутылку водки и стал в горн дудеть…

ОЛЬГА. И что? Прибежали твои пионеры?

ПАВЕЛ. Нет. Даже сторож не пришел. Так и уснул… под портретом Горбачева.

Пауза.

ОЛЬГА. А что же меня потом не звал? Когда в каждом журнале твоя фотография…

ПАВЕЛ. Так к тебе тогда Петр сватался… Не хотел мешать вашему счастью. Тем более, за ним и ехать никуда не надо было…

ОЛЬГА. Нашел причину. Петр… Шампанское водой не запивают… Просто тебе я уже была не нужна… Хорошо было и без меня… А теперь зачем вернулся? Плохо стало?

ПАВЕЛ. Нет, все в порядке.

ОЛЬГА. Не ври. Я же тебя знаю…

Пауза.

ПАВЕЛ. Знаешь… Оля, я кажется понял, кто загнал леопарда на ледяную высоту…

ОЛЬГА. Кто?

ПАВЕЛ. Страх.

Пауза.

ПАВЕЛ. Тогда не боялся… А сейчас — страшно. Меня всегда ругали, но слово «беспомощность» не употребляли… И чем больше боюсь, тем хуже получается. Чем глубже я его прячу, тем сильнее душит. Прости, но кроме тебя мне об этом сказать некому…

ОЛЬГА. Первый раз вижу тебя таким…

ПАВЕЛ. «Я разный.

ОЛЬГА (перебивает). Это не ты. Это Евтушенко. (Пауза.) А «Паузу»… скажи честно — сам написал?

ПАВЕЛ. Ну ты же сама все знаешь…

ОЛЬГА. Не все… Почему не женился? Я читала о твоих звездных романах…

ПАВЕЛ. Читай больше… Они напишут.

ОЛЬГА. А зачем ты предложил Петру эти… интимные монологи?

ПАВЕЛ. Режиссерская провокация.

ОЛЬГА. О провокации придумал после того, как мы с репетиции ушли?

ПАВЕЛ. Да нет… Хотелось Петьку чем-то шокировать. А по большому счету и «Монологи», и «Пауза» — про одно и то же. Только форма разная.

Пауза.

ПАВЕЛ. Может, все-таки пообедаем где-нибудь?

ОЛЬГА. Нет. Будем репетировать.

Пауза.

ПАВЕЛ. Значит, и ты меня не понимаешь…

ОЛЬГА. Ошибаешься, понимаю… Давай лучше поужинаем. Хотя все говорят, что это вредно.

Гаснет свет.

ИРИНА (говорит напыщенно, жестикулируя). «Когда я первый раз сюда пришла, мне врачиха сказала: „Говори, он слышит. Зови его“. Я поверила. Что ты меня слышишь… Теперь сомневаюсь».

ПАВЕЛ (перебивает). А Вы сами?

ИРИНА. Что — сама?

ПАВЕЛ. Верите, что отец Вас слышит, или нет?

Ирина пожимает плечами.

ПАВЕЛ. Отойдите вглубь сцены.

ИРИНА. А меня здесь увидят?

ПАВЕЛ. Всё. В Москву, в Москву!

ИРИНА. Что — «в Москву»?

ПАВЕЛ. Не «что», а «кого»! Когда актриса говорит: «меня не видно», значит, пора в Москву. Там все такие… Попробуйте еще раз.

ИРИНА. «Когда я первый раз сюда пришла, мне врачиха сказала: „Говори, он слышит. Зови его“. Я поверила, что ты меня слышишь… Теперь сомневаюсь».

ПАВЕЛ (резко). Нет! Это нельзя произносить так эмоционально! Подумай над словами, прочувствуй… «Теперь сомневаюсь…». Ты растерялась. И не к нему обращаешься! Ты говоришь это себе. Без драматизма… В начале монолога — пожалуйста, выступай с выражением… Как в школе учили… А потом вдруг — ломаешься. Признаешься, что вера ушла. Поэтому для тебя говорить вслух с отцом — значит лгать! Лгать умеешь?

ИРИНА (растерянно). Кому?

ПАВЕЛ. Ну, думаю, есть кому?

ИРИНА (кокетливо). А зачем мне лгать? Я — девушка свободная…

ПАВЕЛ. Учись. Пока я жив… Мне нужно, чтобы ты в этой сцене была… врушей. Чтобы зритель понял: ты притворяться умеешь… Но больше не можешь.

Затемнение.

ПАВЕЛ. Я хочу, чтобы вы произносили свой монолог, глядя куда-то в пол.

АНФИСА. Почему?

ПАВЕЛ. Мать окаменела от горя. У нее нет больше сил. Представьте: она приходит к сыну ежедневно. Уже полтора месяца прошло…

АНФИСА. Ну и что? Может, дома она и каменеет, а в больнице будет смотреть на сына, чтобы понять, слышит он или нет. Будет держать его за руку…

ПАВЕЛ. Вы думаете?.. Хорошо. Делайте так.

Анфиса поправляет под манекеном подушку, берет его за руку.

АНФИСА. «Здравствуй, сыночка… Ты молодцом, не такой бледный. Вчера не смогла прийти — у папы давление подскочило. Но ты не беспокойся, ему лучше. Я сейчас в коридоре медсестру встретила…»

Пауза.

АНФИСА. Нет, я не могу к этой пластиковой чурке обращаться…

ПАВЕЛ. Ну хорошо, давайте так. (Он снимает манекен с кровати и ложится на его место.) Продолжайте.

АНФИСА (берет его за руку). «Все будет хорошо, сыночка. Ты поправишься, и мы с тобой пойдем гулять. Как в детстве — за ручку…» (Пауза.) Ой, нет, Паша, так не надо. Встань!

Павел встает.

АНФИСА. На спектакле будет манекен?

ПАВЕЛ. Не знаю. Может, поставим кровать спинкой к залу, зрителям вообще не будет видно, лежит кто-то или нет. (Пауза.) Вот что… Врачи советуют включать для него музыку.

АНФИСА. Какую?

ПАВЕЛ. Ту, что на улицах играют… Духовой оркестр. Вальсы. Марши… Уходя, каждая из женщин будет ставить пластинку.

ПАВЕЛ. Садись. Нет, не надо… (Рассматривает Машу, которая одета в джинсы и кофточку.) Может, тебе так и играть — в джинсах? Только кофточку поярче…

МАША. Хорошо.

ПАВЕЛ. А сверху — халат. Как полагается в больнице.

МАША. Все в белых?

ПАВЕЛ. Да. В белых. Кстати, в Индии траурные сари — белого цвета. Интересно… У нас — черное. А у них смерть — не мрак, а свет…

МАША. От хорошей жизни, наверно…

ПАВЕЛ. Ладно. Читай с места, где говоришь о свекрови.

Долгое молчание.

ПАВЕЛ. О чем молчим?

МАША. Я думала, ты хочешь что-то сказать… Поэтому и назначил репетиции по отдельности.

ПАВЕЛ. Нет, не поэтому. В спектакле одна общая сцена, ее сделаем вместе. А монологи колхозом репетировать — лишнее.

Пауза.

ПАВЕЛ. Маш, давай работать…

МАША. Хорошо. Я только хотела узнать…

ПАВЕЛ. Почему приехал?

МАША. Нет. Хотела спросить: у тебя все в порядке? Мне показалось, что-то случилось…

ПАВЕЛ. «Что-то случилось»… Был такой роман. Не читала?

МАША. Нет.

ПАВЕЛ. Зря. Хороший роман.

МАША. Может быть.

ПАВЕЛ. Начинай.

МАША. «Извини, не выспалась. Комары… Откуда они взялись? Холодно уже. Всю ночь гудели!..»

НАТАША. «Я на сороковой день исповедаться ходила, батюшку спрашивала — как же твоя душа? Батюшка говорит — душа рядом… И видит все… (Пауза.) Эта женщина тоже здесь… Нехорошо. Грех!»

ПАВЕЛ. Нет. Не так. У меня от вашего монолога остается… дурное послевкусие… Ощущение, что ваша героиня не ушла, а ударилась в религию. Часто ходит в церковь и всех достала своей обрядностью… А я хочу, чтобы Вы сыграли верующую женщину. Которую хочется слушать. Вспомните кого-нибудь из знакомых…

Наташа пожимает плечами.

ПАВЕЛ. Того, кто верит. Если не в Иисуса Христа, то в свое дело…

Наташа молчит.

ПАВЕЛ. Значит, нет таких… И в театре тоже?.. Плохо. (Пауза.) Наталья Ивановна, мы же с Вами… не пирожки печем. Я понимаю, быт заедает… Но иногда надо вспомнить, что это — искусство. Роль с температурой тридцать шесть и шесть сыграть нельзя!

НАТАША. Вы как Петр. Иногда я его не понимаю. Наверное, вы с ним были похожи, когда строили… вашу крепость… Но он изменился… А сейчас нервничает. Не спит.

Пауза.

НАТАША. Павел Андреевич, у меня к Вам просьба.

ПАВЕЛ. Какая?

НАТАША. Уезжайте… Уезжайте, пожалуйста. Вам в любом театре дадут ставить…

ПАВЕЛ. А вам я не нужен?

НАТАША. Мне — нет.

ПАВЕЛ. Почему?

НАТАША. Потому что Петр Никитич плохо спит. А я его люблю. И хочу, чтобы у него все было хорошо.

ПАВЕЛ (кивает на шкаф). Это что?

МАША. После вчерашнего спектакля не убрали.

ПАВЕЛ. Бардак… (Пауза.) А может, оставим в палате шкаф? С халатами. Подойдешь, откроешь…

Маша открывает шкаф. На внутренней створке — зеркало.

ПАВЕЛ (кричит). Стоп! Класс! Вот так и будет! Шкаф развернем торцом к залу. Открываешь дверцу, набрасываешь халат и поворачиваешься к зеркалу. И монолог читаешь, глядя в зеркало.

МАША. Спиной к залу?

ПАВЕЛ. Чуть развернем, со светом поработаем… Зритель будет видеть лицо в зеркале. Держи. Протягивает ей халат.

МАША (набрасывает халат). Значит, я буду смотреть в зеркало, а не на любимого человека?

ПАВЕЛ. А с чего ты решила, что он — любимый? Ты что говоришь? «Устала, бессонница замучила… Со свекровью скандалы…» Только о себе! Представь — дело происходит не в больнице, а на кухне. Муж ест суп, жена картошку жарит — и тот же текст. Бытовуха! А не борьба за жизнь. (Пауза.) Начни с места «Что понадобилось тебе на сто первом километре…».

МАША. «Что понадобилось тебе на сто первом километре, никто объяснить не может. Светка городит ерунду насчет самовара — будто ты в деревне маме в подарок присмотрел… Ну а мама, конечно, уверена, что я тебя довела…»

ПАВЕЛ (перебивает). Маш, ты что, не чувствуешь? Ты же повторяешь, нота в ноту, то, что делала на прошлой репетиции!

МАША. Ну и что? Тебе же нравилось.

ПАВЕЛ. А сегодня не нравится!

МАША. Так что мне играть? Он ее разлюбил?

ПАВЕЛ. Наверно… И она его тоже.

МАША. Когда тебя разлюбили — больно.

ПАВЕЛ. А когда ты — грустно… Вот ей грустно и больно одновременно.

МАША. А вам весело?

ПАВЕЛ. Ты о чем?

МАША. Не о чем, а — о ком… О тебе. И о ней.

ПАВЕЛ. Маш… Столько воды утекло… Зачем нам об этом?..

МАША. Нам? Нам ничего не надо… Только вам… Кстати, я то свадебное платье не выбросила. Не продала. Лежит у меня. В сундучке… На память о твоей… преданности… Что ты там про белый траур говорил?

ПАВЕЛ. Знаешь, почему животные совокупляются со спины?.. Самка не может укусить.

Маша снимает халат и набрасывает его на зеркало.

ПАВЕЛ. Не надо режиссерских находок. Сними. Он еще живой.

АНФИСА (устало). «Она мне никогда не нравилась, твоя Лина, но я молчала… А сейчас… У нее на прошлой неделе был день рождения, и она пригласила гостей! Как же можно?! Когда ты — здесь…»

ПАВЕЛ (перебивает). Нет, Анфиса Михайловна, вот здесь не надо так ровно. Добавьте эмоций. Со слезой. Пусть все, о чем раньше молчала, что невестке не высказала, сейчас прорвется!.. Продолжайте.

АНФИСА. «Она пригласила гостей! Как же можно?! Когда ты — здесь… Я говорю: „Линочка, не надо праздновать…“. А она мне: „Я что — в трауре?“. (Плачет.) Дрянь! Ты — тут, а она… Зачем?» (Пауза. Поворачивается к Павлу.) Зачем ты приехал?

ПАВЕЛ. Этого в тексте нет.

АНФИСА. И все-таки, зачем?

ПАВЕЛ. «Если бы знать… Если бы знать…»

Долгая пауза.

ПАВЕЛ. Приехал, чтобы поставить пьесу.

АНФИСА. Почему у нас? Тебя же везде зовут.

ПАВЕЛ. Петька позвал. Театру нужна реанимация…

АНФИСА. Реанимация?.. Как образно! Когда у Мироныча был удар, он две недели в реанимации пролежал. Как речь вернулась — начал с радостного: «Анечка, все сделаешь по-простому, без помпы. А стал бы худруком — хоронили бы, как артистов в Москве — с аплодисментами»… (Пауза.) Он стал бы худруком, Павлик, если б не твой «Голый король»…

Пауза.

ПАВЕЛ. Как он сейчас? Выходит?

АНФИСА. Гуляем, за ручку, в парке… (Пауза. Анфиса встает.) Павел Андреевич, я не буду играть в этом спектакле.

ПАВЕЛ. Анфиса Михайловна, я Вас очень прошу, не отказывайтесь от роли. Конечно, я приехал не потому, что меня просил Петька… Я же знаю, что он тут, после моего отъезда говорил… и делал… За «Голого короля» меня выгнали с волчьим билетом, а его через пять лет — за тот же спектакль — выдвинули на госпремию. (Пауза.) Я вернулся… Сам не знаю, почему… На место преступления возвращаются раньше, чем через двадцать лет. Не знаю, виноват ли я перед вами… Миронычем… другими… Я делал то, что считал должным.

АНФИСА (перебивает). А теперь?

ПАВЕЛ. И теперь…

ПАВЕЛ. …Здесь важную роль играет время. Ты чувствуешь?..

ОЛЬГА.

ПАВЕЛ. Странно, что ты помнишь… (Пауза.) В этой пьесе время для всех течет по-разному. Для матери — тикает, как метроном. Для дочки — летит, как всегда в молодости… А для твоей героини время остановилось. Она просила любовника выбрать между ней и женой. Но он не выбрал… А сама она не может оторваться. И непонятно, что для нее лучше — чтобы он ожил или умер. Умрет — всем поровну. Вернется — все начнется сначала…

ОЛЬГА. Но сейчас ей достаточно нажать кнопку… повернуть краник… И будет всем поровну. Почему она этого не делает?

ПАВЕЛ. Потому что не способна на поступок. Как большинство из нас… Она просто ждет.

ОЛЬГА. Почему?

ПАВЕЛ. Потому что любила. А сейчас — не знает…

ОЛЬГА. И поэтому хочет его смерти? Или не хочет? (Пауза.) Скажи мне: что я должна играть?

ПАВЕЛ. Надежду и отчаяние.

ОЛЬГА. Мне проще сыграть ожидание… С учетом двадцатилетнего опыта.

ПАВЕЛ. Оль, мы это уже обсудили… Как ты будешь играть ожидание? У окна сидеть, слезы лить? На часы смотреть?

ОЛЬГА. Да нет… Просто жить… (Пауза.) Ты знаешь, я все время боюсь, что ты опять исчезнешь…

ПАВЕЛ. Не исчезну. Я и не исчезал… Просто был далеко. Почему-то… (Пауза.) Ладно, на сегодня хватит. Мне еще нужно с Петром поговорить. Я приду к тебе в восемь.

ОЛЬГА. Я не успею ничего приготовить. Приходи к девяти, ладно?

ПАВЕЛ. А может ты ко мне?

ОЛЬГА. В гостиницу… Нет. Я девушка гордая! И не покупай цветы. Еще старые не завяли…

ПАВЕЛ. Потому что волшебные! (Целует ее.)

ПАВЕЛ. …Не надо делать такие долгие паузы. Живее, живее!

ИРИНА. Вы вчера другое говорили… (Заглядывает в тетрадку.)

ПАВЕЛ. А сегодня надо живее… Хорошо, вернемся к этому месту: «Может, ты из-за этого и попал в аварию? Был рассеянный, постоянно думал об этом…» Не говори это — ему. (Показывает на кровать.) И не в зал! Ты говоришь — себе. Посыл — внутрь…

ИРИНА. А куда смотреть?

ПАВЕЛ. В себя!

Ирина отворачивается от кровати, становится в пол-оборота к залу, переминается с ноги на ногу, становится другим боком.

ИРИНА. «Может, ты из-за этого и попал в аварию? Был рассеянный, постоянно думал… об этом… И мама, наверное, всё знала. Она в последний год стала другой»…

ПАВЕЛ. Куда ты смотришь?

ИРИНА (показывает в зал). Туда.

ПАВЕЛ. И обращаешься к креслам?.. Закрой глаза.

Ирина с готовностью зажмуривается.

ПАВЕЛ. Покружись.

ИРИНА. Как?

ПАВЕЛ. Ну, покрутись вокруг себя.

Ирина делает оборот вокруг своей оси.

ИРИНА (пошатнувшись, жалобно). Я упаду…

ПАВЕЛ. Не бойся, я рядом.

Подходит и, придерживая за плечи, помогает ей кружиться. Останавливает.

ПАВЕЛ. Только не открывай глаза.

ИРИНА (нежно). Не буду.

Ирина кладет ладони на руки Павла, которые лежат на ее плечах.

ПАВЕЛ (высвобождает руки, отходит в сторону). А теперь читай этот кусок. Не зная, что перед тобой, ни на что не глядя.

Долгая пауза. Наконец, Ирина читает — совсем не так, как читала раньше.

ИРИНА (ровно и задумчиво). «Может, ты из-за этого и попал в аварию? Был рассеянный, постоянно думал об этом… А может, мне кажется? Сейчас ты мне не скажешь… Но я буду ждать».

ПАВЕЛ. Петя, привет… Думаю, через пару дней сделаю прогон первой картины. (Пауза.) Концовки пока нет. Он прислал, но мне не понравилось. Я попросил переделать. (Пауза.) Название? Пусть будет «Антракт»… Вся наша жизнь — антракт… между двумя главными действиями — рождением и смертью… (Пауза.) Петя, не надо прессы. На премьеру соберешь… (Пауза.) Я?!.. Уже ничего не боюсь. Страх прошел… Прости, забыл: в ванной поскользнуться — вот чего я боюсь…

АНФИСА (сидит возле кровати). Здравствуй, сыночка… Ты молодцом, не бледный… Вчера не смогла прийти — у папы давление подскочило. Но ты не беспокойся, ему лучше. (Пауза.) Я в коридоре медсестру встретила … Говорит мне: «Не беспокойтесь, в нашей клинике уход хороший, мы все вовремя делаем». Страшное слово — уход… Глупенькая. Думает, я каждый день прихожу, потому что… уходу… не доверяю. (Пауза.) Лине говорю — пойдем вместе. А она — не могу, иду с классом на выставку. Потом родительское собрание. Потом юбилей… И Светочки дома никогда нет. (Пауза.) Они ругаются часто. Я к ним приехала, подхожу к двери — крик такой, что на площадке слышно. Лина орет: «Я тебе запрещаю!» А Света ей — «Я все папе скажу!» Бедная девочка! Ей тебя очень не хватает. (Пауза.) Когда свою косметику посмывает — сразу видно: вылитая ты. Глаза и подбородок… И чай пьет, как ты: слабый, заварки мало, варенье кладет и разбалтывает. Лина ее ругает, говорит, что нельзя столько сладкого… А за косметику не ругает. (Пауза.) И сама мажется… (Пауза.) Она мне не нравится… Она мне никогда не нравилась, но я молчала… А сейчас… (Пауза.) У нее был день рождения, и она пригласила гостей! Как же можно?! Когда ты — здесь… Я говорю: «Линочка, не надо праздновать…». А она мне: «Я что — в трауре?» (Плачет.) Дрянь! Ты — тут, а она… Вырядилась в желтое платье. Стол, музыка… Они даже танцевали! (Вытирает слезы.) Не буду, больше не буду… Тебе огорчаться нельзя… (Пауза.) Все будет хорошо, сыночка. Ты поправишься, и мы с тобой пойдем гулять. Как в детстве — за ручку… Наверное, уже будет снег… Белый-белый… Но не сладкий…

МАША (подходит к шкафу, открывает его, достает халат и набрасывает на плечи. Смотрится в зеркало, которое прикреплено на внутренней стороне дверцы шкафа). Извини, не выспалась. Комары… Откуда они взялись? Холодно уже. Всю ночь гудели!.. Одного хлопнула — кровь на обоях… Смотрю на пятно — и снова вижу этот кошмар… (Пауза.) Мокрый асфальт… Машина врезалась в дерево… И строчки из протокола — «Тойота цвета „мокрый асфальт“… (Пауза.) Сегодня в школу шла — камушек в туфлю попал. Так натер, что в медпункт ходила за пластырем. И все уроки — сидя. (Пауза.) Кстати, об уроках… В десятом рассказывала об эпиграфах и вспомнила твоего Хэмингуэя. „Килиманджаро — высшая точка Африки. Почти у самой вершины лежит иссохший мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может“. (Долгая пауза.) Что понадобилось тебе на сто первом километре, никто объяснить не может… Светка городит ерунду насчет самовара — будто ты в деревне маме в подарок присмотрел… Ну а мама, конечно, уверена, что я тебя довела… (Пауза.) Скандал мне устроила, из-за дня рождения. „Праздновать нельзя, музыку нельзя… Почему ты в желтом?..“ Твоя мать хочет, чтобы я надела траур и все время рыдала, как она… Но у меня муж живой! Я не вдова! И не хочу, чтобы Света плакала. Она должна нормально жить и ждать, когда ты вернешься… (Пауза.) А день рождения… Я позвала Николаевых и Вовку с Катей. Говорили о тебе. (Пауза.) Кстати, в последнее время мы чаще были с ними, чем наедине… Будто прятались друг от друга… (Пауза. Маша ставит пластинку. Духовой оркестр играет марш. Маша направляется к выходу. В дверях останавливается.) Возвращайся. Нам без тебя плохо. (Уходит.)

ИРИНА (начинает говорить ровным тоном, будто заученный урок).

Здравствуй. Как ты? У меня все хорошо, английский сдала. Сама. Наша англичанка денег не берет — не потому что честная, а потому что боится. (Пауза.) Что у меня еще? Записалась на аэробику. (Пауза.) Что еще? У нас в институте компания собирается в Крым… Но мама меня не пускает. Поругались… (Пауза. Продолжает не таким натянутым тоном.) Короче, я не знаю, что еще… Бабушка говорит: „Рассказывай, что у тебя происходит. Как в письме“. Помнишь, как я тебе в детстве из лагеря писала? Сейчас так не напишу… Не про все хочется… Хотя за последний месяц я тебе рассказала больше, чем за последний год. Мы молчали после того… Ты знаешь, о чем я. (Пауза.) Когда я увидела тебя в ювелирном… Подумала, что серьги ты покупаешь не для мамы. И ушла, чтобы ты меня не заметил. Но когда ты пришел домой, поняла, что знаешь… что я знаю… И мы молчали. Ты боялся, что я спрошу. А я боялась, что начнешь объяснять… (Пауза.) Может, ты из-за этого и попал в аварию? Был рассеянный, постоянно думал… об этом… И мама, наверное, всё знала. Она за последний год стала другой… (Пауза.) А может, мне кажется? И в магазине ты меня не видел. И серьги покупал кому-то на взятку?.. (Пауза.) Когда я первый раз сюда пришла, врачиха сказала: „Говори, он слышит. Зови его“. Я поверила. Что ты слышишь… Теперь сомневаюсь. Я боюсь, что ты так и будешь… лежать… и я уже не смогу верить, что я говорю не просто так… (Пауза.) Короче… Извини. (Вытирает слезы. Пауза.) Если вдруг не приду — не обижайся, это значит, я маму уговорила, и она меня отпустила в Крым. (Ира ставит пластинку — звучит марш. Она идет к двери, останавливается на пороге.) А сережки эти модные. Я здесь на одной медсестре видела… (Выходит.)

ОЛЬГА (входит в палату. На ней — белый медицинский халат и шапочка медсестры. Подходит к кровати, снимает шапочку, оглядывает комнату).

Часов нет… (Пауза.) В других палатах есть, а здесь нет. (Пауза.) Свои сегодня утром разбила. Поскользнулась в ванной… (Подходит к окну.) Сколько сейчас?.. С каждым днем темнеет все раньше… Скоро твоя жена придет. Отсюда видно, кто в отделение заходит. (Пауза.) Интересно, что она тебе говорит? Наверное, вспоминает о прошлом. А я… Что вспоминать? Встречи по вторникам и пятницам… как у всех… Сначала — роман, потом — повесть… женатого мужчины и одинокой женщины. С таким неожиданным финалом… Как случилось, что тебя привезли именно в нашу больницу? Их в городе еще четыре… И на мою смену?.. Хотя есть других три. (Пауза. Снова подходит к кровати.) Врачи советуют: говорите с ним, чтобы он захотел вернуться. (Пауза.) Все эти беседы — чушь. Ты не слышишь. А если слышишь — это никак не влияет… Знаешь, зачем советуют разговаривать? Для родственников. Им так легче. Вроде, делом заняты… (Пауза.) „Вспоминайте прошлое, но только хорошее… Стройте планы…“ Но ведь никто не следит, что мы тут говорим. Вдруг кто-нибудь из нас специально скажет плохое?.. (Пауза.) Пооткровенничает… насмерть… И никто не узнает. (Отходит к окну.) Темнеет… (Пауза.) Я позавчера встретила твою жену. Она посмотрела на меня и мимо прошла… Потом догнала, говорит: „Куда он ехал в этот день?“ Я говорю — о чем Вы?.. Она ушла. Молча. А что я могла сказать? Сама не знаю… (Пауза.) За неделю до этого сказала — выбирай. Между мной и ней… Ты неделю не звонил. А потом поехал выбирать между жизнью и смертью?.. И снова ничего не выбрал… Ни туда, ни сюда. (Пауза.) Теперь они приходят… Говорят… Плачут… Мне их жалко. И тебя жалко… И себя. Еще больше, чем вас. (Пауза.) Время остановилось… Хотя, я все решила. Пока работаю. В марте уйду в декрет. (Пауза.) Не хотела тебе говорить про ребенка, но… Сказала — так сказала…

Она ставит пластинку — духовой оркестр играет марш. Уходит.

НАТАША (что-то шепчет, потом крестится, повернувшись к иконке, стоящей на тумбочке). Прости нам, Господи, прегрешения наши… (снова крестится). Полтора месяца… Я на сороковой день исповедаться ходила, батюшку спрашивала — как же твоя душа? Батюшка говорит — душа рядом… И видит все… (Пауза.) Эта женщина тоже здесь… Нехорошо. Грех! (Пауза.) А вообще… Наверное, и она с тобой говорит?.. Тоже ждет… (Пауза.) Мама рассказывала — когда я родилась, ты так ревел! Брата хотел. Потом сына, а родилась дочка… Не повезло — вокруг одни бабы. А может, повезло?.. Ты нам нужен! Вот мы тебя и не отпускаем. (Пауза.) А вдруг ты сам? Вдруг это не авария? Я в компьютере нашла твое письмо другу, в Москву… Прочитала, прости… Там слова: „Все надоело… Куда бы исчезнуть?..“ (Пауза.) Неужели ты сам?.. (Плачет.) Нет, нет! Если бы ты сам захотел, зачем уезжать так далеко?! (Пауза.) Значит, просто так поехал. Поругался дома — и рванул за город, у речки посидеть. Как раньше ездили. Ты на траву ложился и в небо смотрел. Светка тебя спрашивала: „Пап, что ты там видишь? Сегодня даже облака не показывают…“ (Пауза.) Хотела тебя в парк вывезти, а врачи не разрешают… Я тебе листьев принесу… Они сейчас так пахнут…

ПАВЕЛ. Алло. Слышно. (Пауза.) Да ничего дела… Репетирую. (Пауза.) Исключено. Я из этого возраста вышел. (Достает из кармана сигарету.) Да, звонил. Перешел на генеральское „ты“, спрашивал, сколько буду дурака валять. (Достает зажигалку и закуривает. На сцене появляется Ирина. Павел, посмотрев на нее, продолжает говорить.) А когда это решится? (Пауза.) В любой момент? Пожалуйста, узнай точно! Я перезвоню. (Отключает телефон.)

ИРИНА. Павел Андреевич… (Замечает сигарету.) Вы курить начали?

ПАВЕЛ. Балуюсь.

ИРИНА. Вас Петр Никитич вызывает.

ПАВЕЛ. Ира! Петр Никитич меня может только пригласить! Ладно… скажи, что сейчас приду.

Ирина уходит. Павел ставит пластинку — играет марш. Павел садится на кровать и набирает номер на мобильном.

НАТАША. …В зале сто человек, и все безрукие. Похлопать не могут.

Наташа садится за свой гримировальный столик. Ольга подходит к своему, но не садится, а рассматривает стол, потом проводит по нему рукой.

НАТАША. Ты чего?

ОЛЬГА. Что-то рассыпано… Пепел, кажется.

НАТАША. Может, Анфиса курила? Кстати, где она?

ОЛЬГА. Это Машка.

НАТАША (смеется). Ты что — Шерлок Холмс? По пеплу определяешь, чьи сигареты?

ОЛЬГА. Да при чем здесь сигареты! Она на меня порчу насылает!

НАТАША. Как?!

ОЛЬГА. Ведьма! (Роется в ящиках своего стола.) Это она из-за Павла! Ничего… (Находит целлофановый пакет, сметает в него салфеткой пепел со стола и сует пакет под Машин стол.)

НАТАША. Оль, ты чё творишь?

ОЛЬГА. Помнишь, она на мне „молнию“ зашивала?

НАТАША. Когда?

ОЛЬГА. В допотопные времена! В тот день, когда Богомолов приехал… У меня теперь спина болит!

НАТАША. Из-за „молнии“? Не выдумывай!

ОЛЬГА. Ну ничего… Она у меня получит! (Достает из сумки бутылочку.) Вот!

НАТАША. Змеиный яд?

ОЛЬГА. Святая вода! В церкви взяла.

Ольга льет воду на салфетку, вытирает стол, потом начинает брызгать водой по углам комнаты.

НАТАША (раздраженно). Господи…

Ольга брызжет водой на дверь, в этот момент входит Ирина. Ольга обливает ее.

ИРИНА. Блин, что за номера?!

ОЛЬГА. Извини.

НАТАША. У нас тут… санобработка.

ИРИНА (вытирает лицо ладонью, принюхивается). С хлоркой, что ли?

НАТАША. Со святым духом!

Ирина садится за столик, включает лампу, смотрится в зеркало.

ИРИНА. Размазала всё… (Поправляет грим.)

Входит Маша.

ОЛЬГА. Метлу за дверью оставила?

МАША. Какую метлу?..

ОЛЬГА. Ведьма!

МАША. Ты что, сбесилась?

ОЛЬГА. Подсыпаешь, да?!

НАТАША. Девочки, перестаньте…

МАША. Тебе что-то померещилось? Перекрестись!

ОЛЬГА. Уже!

Входит Анфиса с тортом.

НАТАША. Анфиса Михайловна, зачем? Официальные поцелуи — после спектакля.

АНФИСА. После — само собой. А сейчас — по кусочку. Чтоб силы были. А то не доиграем. (Смотрит на Ольгу и Машу.) Вы чего? Поцапались?

МАША. Ольге опять что-то мерещится…

АНФИСА. Сестрички, сегодня — перемирие! Завтра продолжите… Где у нас нож?

Ирина достает нож и тарелки. Анфиса режет торт. Маша закуривает, ищет, куда стряхнуть пепел.

МАША. Где пепельница?

АНФИСА. Извините, девочки, разбила. Как раз перед выходом. Даже пепел собрать не успела…

ОЛЬГА. А осколки где?

АНФИСА. В корзине… А тебе зачем?

НАТАША. Посуда бьется к счастью!

МАША. Счастья у нас… до утра.

ИРИНА. А что? Вот закончим „Паузу“, поедем на фестиваль! В Германию!

ОЛЬГА (с иронией). Ирка слова перепутала. Было: „В Москву, в Москву…“, а теперь — „В Бонн, в Бонн… На биеннале“.

Анфиса раздает тарелки с тортом. Ирина незаметно выходит.

НАТАША. Кстати, спектакль будет называться не „Пауза“, а „Антракт“. (Хочет взять у Анфисы тарелку.) Ой, мне поменьше, поменьше… (Выбирает другой кусок.)

МАША. А мне — побольше! С розочкой!

АНФИСА. Ты же говорила, что торты не ешь.

МАША. Я уже толстею не от котлет, а от лет.

АНФИСА (с тарелкой в руках, оглядывается). Куда Ирка исчезла?

ОЛЬГА. У нее вся жизнь — в антракте между спектаклями.

АНФИСА. Как и у всех нас…

МАША (ест торт). Сладкий. Запить бы…

АНФИСА. Ой! Я минералку забыла!

Маша замечает бутылочку со святой водой, стоящую на столике Ольги.

МАША. Оль, дай глоточек.

ОЛЬГА. Пей на здоровье.

Входит Ирина. В руках у нее что-то, закрытое куском ткани.

ИРИНА. Дорогая Анфиса Михайловна! Раз мы уже начали праздновать… (Ирина снимает ткань, под которой оказывается клетка с канарейкой.)

ИРИНА. Она поет. По утрам… как во сне…

АНФИСА. Девочки! Ну… Господи! И деду будет развлечение. Как вы придумали? ОЛЬГА. Это не мы, это Ирка.

АНФИСА. Спасибо! (Целует Ирину, берет у нее клетку.) Девочки! Сегодня в гримерке не курим! Птице вредно.

МАША. О-о-о… Общество охраны природы…

Раздается звонок мобильного. Наташа достает из сумочки телефон.

НАТАША. Да. (Пауза.) Я сейчас. (Выходит из гримерки.)

АНФИСА (разглядывает птицу). Ирочка, это мальчик? В смысле — самец? Ну, как это у канареек называется?

МАША. Кобель.

ОЛЬГА. Орнитолухи!.. Кенар.

Пауза.

МАША. Куда это Наталья?..

АНФИСА. К Добрыне, наверное.

ОЛЬГА. Чего он на прогоне такой мрачный сидел?

АНФИСА. Ревнует.

ОЛЬГА. Кого?

АНФИСА. Всех. Мы же — его хозяйство. А тут — чужой командует…

ОЛЬГА. Павел ему не чужой.

ИРИНА. Что значит — хозяйство? Мы что — крепостные?

АНФИСА (смеется). Дурочка… Мы не крепостные. Мы утварь.

МАША. Кажется, Петр Никитич краситься начал. Никто не заметил?

АНФИСА. Разве?

ОЛЬГА. Мне тоже показалось…

Звенит первый звонок.

МАША. Я все-таки думаю, что Павел сам эту пьесу написал.

АНФИСА. Почему?

МАША. Очень на него похоже.

АНФИСА. Я думаю, что не он. Просто режиссер ставит про себя.

ОЛЬГА. А мы играем про себя…

ИРИНА. И зритель смотрит про себя.

Входит Наташа.

НАТАША. Девочки, Павел Андреевич уехал…

МАША. Куда?

НАТАША. В Москву.

АНФИСА. Завтра не репетируем?

НАТАША. Он совсем уехал.

ОЛЬГА. Когда?..

ИРИНА. Как?!

МАША. А премьера?

НАТАША. Сказал, что Петя доставит …

МАША. Почему?!

НАТАША. Он толком ничего не объяснил.

Пауза.

ИРИНА. А как же мы?..

МАША. А что — мы? Утварь.

Пауза.

АНФИСА. Режиссер Иванов решил поставить „Гамлета“. „Гамлет“ у Иванова не встал… Ничего, девушки, не расстраивайтесь! Через двадцать лет опять приедет.

МАША. Подколесин хренов. Надлюбил и бросил…

ИРИНА. Кого?

Ольга вскакивает и выбегает из гримерки.

МАША. Всех нас…

ИРИНА. Куда она? На вокзал?

НАТАША. В туалет! Рыдать…

АНФИСА. А чего рыдать? Может, он ее завтра телеграммой в Москву вызовет? Может, ему в самом деле театр дали?

ИРИНА. Да? Если бы хотел в Москву забрать, стал бы он ее на роль назначать?

МАША. Как же она играть будет?

Пауза.

ИРИНА. А фестиваль?..

НАТАША. Какой фестиваль?! Вот вам… Мэтр!.. Правильно Петя говорит: заезжие режиссеры — шабашники от Мельпомены. Как в „Поминальной молитве“: ждем Мессию, а приходит урядник… Явился! „Бомбу“ ставить! Интервью раздал — и смылся. А доделывать все Пете…

АНФИСА. Ты же сама хотела, чтобы он уехал.

НАТАША. Мало ли, чего я хотела… А он чего хотел? Чего он вообще приехал? Свою пьесу ставить? Или романы крутить? Что это за история? Неприличное название!

АНФИСА. Да утихни ты…

НАТАША. Нет, кто-нибудь понял, чего его сюда занесло?

Пауза.

МАША (напевает).

Пауза.

ИРИНА (расстроенно). А как же Европа? Биеннале?

АНФИСА (рассматривает подол платья, отряхивает его). Опять запылилось…

Слышен второй звонок. Маша направляется к двери.

МАША. Пойду Ольгу в чувство приводить. (Наташе). Кто тебя за язык тянул? Радость распирала? Могла после спектакля поделиться… А если она на сцену не выйдет? Кто за нее играть будет? Ты? Сцена — не жизнь: две роли сразу не сыграешь. (Выходит.)

АНФИСА. И я пойду Ольку успокаивать… (Ирине). Пошли. Чистый платок есть?

Ирина выходит.

АНФИСА. Антракт окончен. Наташа, не забудь шаль, как в прошлый раз… (Выходит.)

Наташа набрасывает шаль, поправляет прическу. Входит Петр.

ПЕТР. Где все?

НАТАША. В туалете. Ольгу утешают.

ПЕТР. Чего?

НАТАША. Истерика. Из-за Павла.

ПЕТР. Да… Друг мой заклятый… Еще записку передал, представляешь? (Достает листок, читает.) „…А пьесу доставишь. Не в первый раз. Теперь точно Госпремию дадут. Твой Павел“. Нахал! Перебаламутил всех…

Третий звонок. Голос из динамика: „Занятые в первой картине второго акта приглашаются на сцену!“

ПЕТР. Что они себе думают?

НАТАША. Ничего не думают. Как обычно…

ПЕТР. А тебя кто за язык дергал?! Не могла конца спектакля дождаться? Сейчас придется деньги за билеты возвращать!

НАТАША. Кто о чем, а шелудивый о бане…

ПЕТР. Молчи, блин-президентша! Вечно впереди паровоза…

Голос из динамика: „Исполнительницы ролей Оли и Маши, на сцену! Актрисы, на сцену!“

НАТАША. Может, ты Ольгу утешишь? Хотя, в прошлый раз, как говорят, у тебя не получилось.

ПЕТР. Жаль, что не получилось!

НАТАША. А ты знаешь, я ее понимаю!

ПЕТР. В каком смысле?

НАТАША. Дома договорим. Я в туалет. (Выходит.)

МАША. О, как играет музыка! Они уходят от нас, один ушел совсем, совсем, навсегда, мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить… Надо жить…

ИРИНА. Придет время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить… надо работать, только работать! Завтра я…

ОЛЬГА (перебивает Ирину). Музыка играет так весело, бодро, и хочется жить! О, боже мой! Пройдет время… (Сбивается, не может говорить.)

АНФИСА (продолжает вместо Ольги ее монолог). Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас…

Вслед за Анфисой Наташа, Ирина и Маша продолжают монолог Ольги.

НАТАША. Счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь.

ИРИНА. О, милые сестры, жизнь наша еще не кончена. Будем жить!

МАША. Музыка играет так весело, так радостно и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем…

ОЛЬГА (вновь найдя силы, завершает монолог). …Зачем мы живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!

Одесса. Декабрь, 2006 г.