Аня

Глава десятая Собрание

В холле второго этажа было душно. Сотрудники поликлиники — от главврача до санитарок — организованно сосредоточились гудящим ульем, сидя на стульях, принесенных из кабинетов. Те, что помоложе и повеселее, вольно устроились на подоконниках, бравируя свободой от былых условностей, утративших прежнюю неоспоримую власть.

Собрания проводились постоянно, заполняя вечера после окончания рабочего дня.

— Не все спокойно в Датском королевстве, — с таинственной улыбкой, обозначающей мудрое понимание бурлящих событий, сообщил один из главных представителей оппозиции, Ефим Маркович, пожилой терапевт, ранее тихий и незаметный, а ныне взобравшийся на край кипящего страстями котла пламенный трибун, наотмашь разящий сарказмом. В нем неожиданно открылся дар оратора, увлекающего народные массы на баррикады. Начало его речи вызвало одобрение в виде неорганизованных локальных аплодисментов и выкриков с мест.

— Да, не все спокойно в Датском королевстве, — ободренный поддержкой, повторил Ефим Маркович. — Позвольте поинтересоваться весьма любопытными фактами. Весьма любопытными!

Он сделал интригующую паузу, укоризненно качая головой и поводя из стороны в сторону указательным пальцем, грозящим вывести на чистую воду этих махинаторов, которые, используя служебное положение, нагло обманывают доверчивых подчиненных, а сами думают лишь о собственной выгоде.

— Так вот. Позвольте поинтересоваться следующими моментами: а) куда ушла гуманитарная помощь в виде одноразовых шприцев, бинтов и ваты, лекарственных препаратов и! — пауза продуманно затянулась, нагнетая эффект: — и! спирта в количестве десяти литров?

— Позвольте! — вскочил с места разгневанный главврач.

— Не позволим! — запротестовали лидеры помельче, соратники и сподвижники Ефима Марковича, подпирающие стенку за спинами сидящих.

— Пусть говорит!

— Говорите, Ефим Маркович!

— Далее, — продолжил оратор. — Далее: б) до каких пор коллективу будут задерживать зарплату? Тише, тише! Это вам говорят, что нет финансирования. А, по моим сведениям, ваши денежки, уважаемые коллеги, просто крутят. Именно! Отдают банку под проценты. А проценты куда? — Ефим Маркович понизил голос до трагического шепота. — А проценты — себе в карман! А это суммы немалые.

— Ничего себе! Мне ребенка кормить нечем!

— Безобразие!

— Это произвол!

— Надо объявить забастовку!

— Нет, лучше голодовку!

— Нет, забастовку вместе с голодовкой!

— Позвольте! — опять попытался взять слово главврач, но его голос утонул в шуме.

— И, наконец, в), — вновь завладел аудиторией Ефим Маркович. — Напрашивается вопрос: а не переизбрать ли нам руководство?

— Правильно! Пусть Ефим Маркович будет главным!

— Да! Давайте переизбирать!

— Давайте проголосуем!

— Теперь не прежние времена! У нас — демократия!

— А почему именно Ефима Марковича? Есть другие кандидатуры, более достойные!

— Николая Петровича!

— Ольгу Александровну!

— Надо объявить тайное голосование!

— Да вы что? Только Ефима Марковича!

— Спокойствие! — Ефим Маркович скромно откашлялся. — Я, конечно, благодарю за оказанное мне доверие, но для меня это такая неожиданность…

— Можно подумать! А для чего же вы, любезный, воду мутите постоянно?

— Вы что, не понимаете? Он просто любитель ловить рыбку в мутной воде. Ему сам процесс нравится. Он с него тащится! Вот взял бы и сам покрутился в этом дурдоме. Вся страна на уши встала, а Ефим Маркович нашел крайнего.

— Да! Почему не дали слово Александру Михайловичу? Дайте человеку сказать!

— По всем пунктам обвинительной речи уважаемого Ефима Марковича я могу дать исчерпывающие пояснения. — Главный встал и, старательно сохраняя хладнокровие, начал приводить свои, также весьма аргументированные, доводы.

Аня не слушала. Надоело. У каждого своя правда. А ей, признаться, не хотелось чудесный майский вечер проводить таким скучным способом. И ведь не поймешь, кто прав, кто виноват. Ефим Маркович очень убедителен. И говорит красиво. И цитаты у него всегда к месту. Этакий Дон Кихот, разящий ветряные мельницы. Но Александр Михайлович тоже мало похож на отъявленного злодея, которым его настойчиво пытаются выставить. Он очень симпатичный. И разговаривает всегда вежливо, даже Аню, несмотря на ее скромную должность, величает на «вы».

А что касается гуманитарной помощи — в Аниной процедурной спирт всегда есть, и лекарства выдают. Мало, правда, но больные свои ампулы приносят. Вот шприцев действительно не хватает. Приходится их кипятить. Буржуи, придумавшие одноразовые шприцы в стерильных упаковках, никогда бы не додумались до того, что пластиковые инструменты прекрасно промываются, кипятятся и используются несколько раз. Для безопасности старшая сестра даже повесила над раковиной инструкцию по замачиванию одноразовых шприцев в моющем растворе. А что? Ведь это роскошь невиданная: одну-единственную инъекцию сделать и выбрасывать хороший инструмент. Имущество надо беречь, а не разбазаривать. Тем более потому, что иголочки эти капиталисты делают остренькие, больные очень довольны. Так что нечего кричать и возмущаться.

Жаль, что нельзя сбежать и погулять по весеннему городу, вдыхая полной грудью пьянящий воздух. Хорошо еще, что удалось занять укромное место в дальнем углу под пыльной пальмой, развесившей резные опахала. За их прикрытием можно было потихоньку смеяться и болтать на более интересные темы, чем пропавшая гуманитарка и зарулившая налево зарплата. В последнее время рядом усаживался рентгенолог Леонид Алексеевич и смешил, рисуя шаржи: Ефима Марковича — в тоге римского патриция и с лавровым венком на голове; главврача — в виде великомученика с нимбом вокруг ежика коротко стриженных волос; Аню — в платье принцессы, с фижмами и стоячим стрельчатым воротником, сжимающую в руках шприц колоссальных размеров. Рисунки были забавными, внимание доктора льстило.

К врачам Аня привыкла относиться с уважением: они все без исключения относились к существам высшего порядка, владеющим тайным знанием и относящимся к закрытой касте посвященных. Самой Ане, получившей красный диплом после окончания училища год назад и лишь слегка, как ей казалось, прикоснувшейся к великим тайнам бескрайней медицины, никогда не удалось бы достичь таких же вершин. Поэтому она смотрела на врачей с обожанием, безоговорочно принимая на веру все, что они говорили, отыскивая в их порой обыденных высказываниях тайный смысл и беспрекословно подчиняясь распоряжениям по законам субординации.

Леонид Алексеевич, несмотря на принадлежность к избранным, был молод, только-только после интернатуры, и поэтому, невзирая на робость, Аня слегка кокетничала с ним, удивляясь собственному нахальству. Сидела, не натягивая на колени, как обычно, подол короткого халата, впрочем, делая вид, что ее ноги, небрежно закинутые одна на другую, не имеют к ней ни малейшего отношения. Почему бы и не пофлиртовать от нечего делать?

Признаться, внимание Леонида Алексеевича было приятно. Настя из регистратуры постоянно строила ему глазки, Вера с первого участка в его присутствии томно млела, не соображая, что выглядит просто смешно, а окулист Нина Петровна притаскивала домашние пирожки, хотя все знали, что печет ее мама, а сама она умеет только чай варить. Как с ума все посходили! И все потому, что у него правильные черты лица; яркие голубые глаза, затененные чересчур длинными, прямо-таки девичьими, ресницами; широкие брови, сходящиеся нежным пушком на переносице; волнистые каштановые волосы над высоким лбом, а также голливудский символ суперменов — твердый подбородок. К тому же он был высок, широкоплеч и весело трепался, беззаботно высмеивая все, что попадало в поле его зрения.

Аня не поддалась тотальной эпидемии влюбленности потому, что было в нем нечто неуловимо царапающее: то ли намек на будущую полноту, пока не коснувшуюся крупной фигуры, то ли преувеличенная жизнерадостность, побуждающая постоянно балагурить, то ли инфантильность, намеком проступающая сквозь маску самоуверенной бравады. Трудно сказать, что именно настораживало, но, тем не менее, нельзя было сбрасывать со счетов компетентное общественное мнение по поводу его совершенств. На ее месте мечтали бы оказаться многие. Откровенно завистливые взгляды этих многих проникали под прикрытие пальмы, и это стимулировало. К тому же доктор явно симпатизировал Ане и писал всякую чепуху с видом заговорщика.

«Надоели эти старые зануды», — шариковая ручка, зажатая длинными пальцами, запрыгала по бумаге. Заслоняя обличающую надпись ладонью, рентгенолог вплотную придвинулся к хорошенькой соседке, чтобы ничей посторонний взгляд не упал на страницу блокнота.

Аня взяла у него ручку и ответила:

«Еще как!» — демонстрируя солидарность единомышленницы.

«Смыться бы отсюда куда-нибудь», — написал Леонид Алексеевич и проиллюстрировал идею двумя фигурками, в одной из которых, несмотря на утрированность, явственно угадывался он сам, а в другой прослеживалась Аня, гипертрофированно соблазнительная, с пышными формами, не соответствующими действительности, подчеркнутыми осиной талией, с длиннющими ногами, уносящими ее в неведомую даль.

Она подхватила игру, впрочем, старательно изображая простушку.

«Куда-нибудь — это куда?» — и пририсовала к ногам человечков тяжелые гири на цепях: мол, бежать не очень получится.

«В прерии-пампасы!» — обозначил направление движения Леонид Алексеевич.

«А мы и так в пампасах. Нет, в джунглях. Сидим под пальмой. А вокруг — сплошные баобабы. И в прерии я не хочу. Там бродят голодные львы и носороги», — выразила сомнение Аня.

«Носороги барышень не едят, — парировал доктор и добавил: — Особенно таких хорошеньких».

«Вы мне льстите, Леонид Алексеевич».

«Это чистая правда! Клянусь негатоскопом и дефицитной пленкой! Кстати, Анечка, можешь называть меня просто и со вкусом: Леня. Мы ведь ровесники, кажется?»

«Почти», — написала Аня и засмеялась. Мягкое «Леня» как нельзя лучше подходило добродушному гиганту, его наивному взгляду и вкрадчивой манере говорить. Как и полные фамилия-имя-отчество: Леонид Алексеевич Мельников. Сплошное плям-плям-плям.

«Так как насчет прерий после собрания?» — настойчиво продолжил доктор.

«Надо подумать. А вдруг Вы людоедом окажетесь?» — колебалась Аня. С чего это Леонид Алексеевич обратил на нее внимание? Не иначе как от скуки. Разве может она кому-нибудь по‑настоящему понравиться? Даже Макс ее бросил, несмотря на то, что она готова была унижаться перед ним до бесконечности.

«Ни за что! Анечка, можно проводить тебя домой? Ты мне очень нравишься. Честное слово!»

Она посмотрела на засмущавшегося Леню и вывела:

«Вы прямо как Левин».

«Это еще кто?» — удивился Леонид Алексеевич.

«У Толстого. Левин так же объяснялся с Кити. Почти так же. Он только начальные буквы писал. Помните?»

«Конечно», — ответил рентгенолог, но по его бегающим глазам и плохо скрытому недоумению было видно, что он ничего не понял. Но это было неважно, потому что девушка написала:

«Так и быть. Можете меня проводить».

А на улице веселилась весна, слегка приглушенная сумерками, но все равно томящая сладкими запахами цветущих деревьев. Мимо ехали машины, заставляя привычно искать знакомые цифры, что не имело никакого смысла: прошло полтора года с того вечера, когда она навсегда захлопнула за собой дверцу красных «Жигулей». Аня злилась, поймав себя на унизительном всматривании в номера. Вот и сейчас она стряхнула наваждение, высоко подняла голову, расправила плечи и решительно взяла под руку Леонида Алексеевича. То есть Леню.