Летописи Антиохийской Церкви, из которых автор «Деяний» заимствовал хронику двух апостольских путешествий, ведут свое начало с середины 40-х годов. Антиохия в обоих случаях была и точкой отправления и точкой прибытия. Варнава и Савл вместе покинули Антиохию, чтобы пройти Кипр и высокое Анатолийское плоскогорье, и вместе же вернулись обратно, желая утвердиться, прежде чем Савл, на этот раз с Силой, отправился на выполнение новой миссии, которая окончилась, как и предыдущая, отчетом в сирийской столице[447].
Первые две поездки Павла состоялись по инициативе общества Антиохии, испытывавшего большой подъем. Не то чтобы проект заморской миссии был совершенно новым: по преданию, многие из Двенадцати апостолов проповедовали в Малой Азии, Греции и Европе. Петр покинул Палестину к 41 году, известно, что он побывал в Антиохии, затем в центре Анатолии и Коринфе, правда, время этих путешествий определено не окончательно[448].
Антиохийский замысел был скромен и нацелен на Кипр, этот «огромный мост между Киликией и Сирией»[449], который представлял для Антиохии не только торговый интерес, но и привлекал сходством культур так как остров был населен семитами и греками с довольно обширными иудейскими поселениями. Опять-таки Варнава и Савл были назначены для выполнения апостольской миссии, как имеющие основания для такой деятельности. Причины, которые и в прошлый раз были определяющими в выборе, снова сыграли свою роль: новое назначение обусловливалось их местным происхождением. Оба они хорошо знали дороги и обладали связями на месте. Для них эта поездка не имела особого риска: первое апостольское путешествие выглядело, как возвращение домой… Но приключения не раз ожидали обоих миссионеров!
Это было важное решение, и отправление двух апостолов приобрело торжественность, о которой Антиохийская Церковь долго хранила воспоминание. По преданию, которое использовал автор «Деяний», Варнава и Савл были назначены коллегией Пяти при совместной молитве и исповедании. Другая церемония, без сомнения, общинная, была, собственно, назначением: также подготовленная постом и молитвой, она заключалась в ритуальном возложении рук — обряде утверждения или назначения. В торжественной литургии этот жест подразумевает передачу полномочий для исполнения определенной работы[450]. С этого момента жители Антиохии считали Варнаву и Савла своими «апостолами», как те, о которых в дальнейшем Павел говорил, как об «апостолах Церкви», уже не смешивая их с пророками и учителями.
Они отправились с Марком. Варнава стоял во главе миссии, а Марк служил «помощником», то есть исполнял ту же должность, что и в синагоге[451]. Его назначили на богослужение и доверили, в частности, священные книги; без сомнения, он был самым молодым из всех троих: скорее всего он был подростком, почти ребенком во время суда над Иисусом.
Варнава повел своих друзей в Саламин[452], на Кипр, откуда он был родом. В этом городе, который был обращен на сирийскую сторону, они нашли самое главное общество острова. Как и общество Тарса, оно было занято текстильной промышленностью; эмиграционное движение активизировалось с того времени, как Август даровал Героду медный рудник Солы. У иудеев здесь было много синагог и, возможно, даже особое место собрания, нечто вроде клуба. Кроме того, Саламин был также местом, через которое проходили различные пути: корабли охотно становились здесь на отдых в зимнее время, а знаменитый храм Зевса привлекал сюда толпы паломников.
Предприятие, по-видимому, не представляло трудностей. Варнава пользовался хорошей репутацией у иудеев, которые нарекли этого человека по имени Иосий замечательным прозвищем «Сын Утешения». Он принадлежал к священническому сословию левитов, среди которых вполне можно было встретить пророчествующих харизматов. Однако ничего не известно о проповеднической деятельности в киприотской среде, где о существовании Церквей упоминается гораздо позже, в четвертом веке»[453].
Повествование книги «Деяний» сосредоточено на личности Савла: на состязании в красноречии и в чудотворениях; на столкновении пророка и лжепророка во вступительной сцене, идентичной сцене в Самарии, где главным действующим лицом был Петр. Известно, что апостол не может начать свою миссию, не представив доказательств подлинности своего Евангелия, и для Павла это было одним из его постоянных беспокойств, поэтому Павел ссылался на те свои поступки, которые «Деяния» изображают, как нечто сверхъестественное, и на бескорыстность своего учения, как на доказательства. Так, слепота, которой Савл поразил своего противника, символична и имеет целью разоблачить неверующего, что вполне обычно в мистическом воздействии[454].
Впрочем, кажется, «Деяния» связали с персонажем, имеющим двойное имя Вариисус-Елима, происшествия, которые более позднее киприотское предание разделило. В романе о Варнаве Вариисус, чье имя неоспоримо является иудейским, появляется в Саламине уже во время царствования Нерона, в последнее путешествие Варнавы, в котором он нашел свою смерть; Варнава представлен, как набожный и влиятельный иудей, приближенный к императору, который провоцирует своих единомышленников к оппозиции апостолу[455].
Он не имел ничего общего с «магом», который противостоял Савлу в Пафе[456] (Деян., 13:6), на другом краю острова, в резиденции римского правителя. Двойное иудейско-финикийское имя, приведенное автором «Деяний», не имеет никакого смысла и ничего не обозначает, изображение мест происходящего отличается, личность противника также… Но образ иудейского или сирийского мага в окружении проконсула Кипра вполне правдоподобен и возможен, так как магия была достаточно распространена в высшем римском обществе в первом веке, и, может быть, «Деяния» сохранили воспоминание об иудейском чудотворце на Кипре, известном в середине первого века римлянам[457].
В летописи «Деяний» самое большое значение придается встрече апостолов с проконсулом Кипра, по имени Сергий Павел, после которой Савл перестал называться своим древнееврейским именем и заменил его в повседневной жизни на имя этого магистрата.
Ничто не указывает на то, чтобы он латинизировал свое имя раньше, Saoulos на Paulus, хотя всякий был бы удивлен этим созвучием, которое не могло и апостола оставить безразличным. Однако имя Савл вполне могло измениться по-другому — Сила, например. Также вероятно, что и до того Савл мог использовать в греческой среде имя, совершенно отличавшееся от его древнееврейского имени: многие его единоверцы делали так, и даже некоторые из его родственников, как Луций или Андроник.
Пребывание на Кипре, у проконсула, предоставило ему случай объявить второе имя, что «Деяния» излагают на греческом, в классической юридической форме: Савл, «также называемый» Павел. Новое имя Павел не является заменой имени Савл: по гражданскому римскому положению оно добавилось к семитскому имени согласно обычной практике, распространенной среди эллинистов на эллинизированном Востоке. Второе имя всегда выражало важное изменение в позиции личности[458].
Возможно, речь идет просто-напросто о желании уточнить статус иностранцев, стесненных правилами римской номенклатуры. В некоторых случаях имя брали с целью ознаменовать и увековечить важное событие: такова функция дополнительных имен, которые накапливали благородные римляне и императоры. Если же речь идет о восточной романизированной личности, как апостол, нужно видеть в этом внешне открытое и добровольное проявление его принадлежности второй культуре: второе имя — это установление моста между двумя языковыми пространствами.
Кроме того, первоначальный смысл слова paulus «незначительный», «слабый» — мог прельстить пророка, который желал придать символическую ценность новому имени. Павел хотел явить могущество Бога через свою слабость: даже если он не сразу имел это в виду, образ, внушаемый этим именем, давал возможным использовать его в проповеди обращения[459]. Павел всего лишь шел по стопам апостолов своего поколения, которому нужны были, в первую очередь, пророки: Иосий-Варнава, Иуда-Варсава, Иаков-Алфеев выбрали древнееврейские вторые имена; Симон, называемый Кифой и Петром, — арамейское и греческое имя; Иоанн-Марк, Сила-Силуан и Савл-Павел — латинские имена. Наконец, нельзя исключать возможность признания и утверждения в чужой стране. Именно они часто предполагали употребление второго имени в греческой среде или упоминание нового прозвища в римской. Вполне вероятно, что проконсул Кипра мог таким образом утвердить иудея-тарсянина, если учитывать, что римские правители, особенно на Кипре, утверждали иногда местных знатных лиц, передавая им свои имена[460]. Проконсулы Кипра были людьми относительно скромными, выходцами из местной среды, которые оставались верными своей родине.
Есть данные только об одном правителе по имени Сергий Павел и его семье в Риме и Малой Азии; но даже на Кипре нет никакого документа, подтверждающего на тот момент его проконсульство. Несмотря ни на что, историческая достоверность этой личности подтверждена, и он не мог занимать должности на Кипре до июля 44 года. Служба его длилась один год[461]. Нужно отнести прибытие Павла в Паф на лето 44 года, чтобы можно было определить время первых двух апостольских путешествий до собрания в Иерусалиме в 51 году. Обратил Павел правителя, чья внучка, как считают некоторые была среди христиан в Риме, или нет, но именно от него он получил решительный толчок в своей будущей миссии.
Миссия Варнавы и Павла могла бы окончиться на Кипре. Но покровительство, которое им оказал проконсул, послужило для ее продолжения, возможно, неожиданного, но естественного.
Сергий Павел на самом деле принадлежал к семье, расселившейся на верхнем Анатолийском плоскогорье, где Август основал провинцию Галатия, в состав которой входили частично районы Писидии и Ликаонии, с трудом усмиренные, и были основаны колонии Листры и Антиохии Писидийской, которая, в свою очередь, являлась центром земельных коммуникаций. Потомок первых поселенцев Антиохии в третьем поколении, он сделал карьеру в администрации государства и достиг сенаторского места, владея также областью в Ветисе, в Центральной Галатии, которую предоставлял вольноотпущенникам. Он сохранил много связей в Антиохии Писидийской, где женил своего сына на девушке из местного рода и где его считали благодетелем[462].
Именно он вдохновил апостолов на миссию в Антиохию Писидийскую и облегчил ее выполнение: без сомнения, это он вручил им рекомендательные письма к знатным лицам колонии; возможно, он доверил им императорскую почту, если не привлек их к должностному путешествию.
Как бы там ни было, этот второй этап миссии походил на турне по римским центрам: сначала Антиохия, затем Листра, потом еще Икония и Дервия, которая сильно романизировалась при правлении Клавдия. Отъезжая с Кипра, апостолы имели определенную цель: Варнава и Павел направились прямо в Антиохию Писидийскую, не задерживаясь в соседних греческих городах, хотя и достаточно оживленных, космополитически настроенных, имеющих римские и иудейские общества. Они не задержались ни в порту Атталии, ни в городе Пергии, находящемся в двенадцати километрах, который являлся древней религиозной столицей с милыми улицами, крытыми галереями; синагога могла принять здесь путников иудеев. Варнава и Павел хотели добраться до Антиохии восточной дорогой, идущей вдоль озера Caralis[463]
Но Марк не последовал за ними[464]. Он остался в Пергии, отдав предпочтение гостеприимству своих единоверцев на плоскогорье. Так как Марк был не из этой местности, то можно понять его нерешительность в момент перехода по цепи Таурус и перед заходом в полупустынные места, население которых жило весьма обособленно. Сам Павел не чувствовал себя здесь скованно, потому что для жителей южного края Анатолийского плоскогорья (область Иконки, Листры и Дервии) Киликия и Таре были естественным выходом к морю. В то же время жители Тарса знали большую поперечную дорогу из Тарса в Ефес, особенно те, кто был связан с текстильной промышленностью, так как плоскогорье, откуда шла «ангора», было самым крупным поставщиком шерсти. Для Павла этот этап путешествия выглядел, как возвращение к себе, и, кроме того, этот период сопровождался большим количеством римских знакомств. Для Марка же это был путь в неизвестность.
Жители Антиохии больше не понимали ни цели проекта, ни его логики. Книга «Деяний» представляет путешествие Варнавы и Павла как быстрое продвижение вперед, все дальше и глубже, в поселения все более и более неизвестные, где уже даже не говорили на греческом. Археология не подтверждает этот последний признак отдаленности[465], но тут идет речь о типичной точке зрения человека эллинистической культуры, для которого дикость и «варварство», выраженные в незнании греческого, возрастали по мере удаления от моря. На границе цивилизации апостолы были подавлены отторжением иудеев. Одна и та же история из города в город: прибытие, прием и проповедь в синагоге, сначала симпатия и народное поучение, затем — оппозиция иудеев, изгнание, побивание камнями… Однако о существовании иудейских обществ в этих городах нигде не засвидетельствовано[466].
Сказанное выше имеет реальное основание, так как сам Павел неоднократно упоминает о страданих и даже телесных наказаниях, которым он подвергался в пути.
В своем письме к христианам этого края, которых он называет «галаты», по их принадлежности к данной провинции, он сдержанно упоминает об испытаниях, которыми был «утомлен» в прошлом. Он свидетельствует, что однажды подвергся побиению камнями. Автор «Деяний» подтверждает это описанием трагической сцены в Листре: остервеневшие иудеи преследовали Павла от самой Антиохии и Иконии, в конце концов, настигнув его в Листре, вывели за город, побили камнями, как богохульника, и оставили умирать в кругу подавленных последователей Павла, которые не оставили его. но и не смогли ничем помочь. Однако обстоятельства могли быть совсем другими, так как самосуд был характерной реакцией толпы по отношению к развратителям и ко всем, заподозренным в магии[467].
Для автора «Деяний» это путешествие выявило непримиримую вражду синагог диаспоры. Павлу же оно дало опыт обобщения в проповедовании для иудейской среды Антиохии Писидийской, когда наставление построено как обычное выступление в сжатой форме[468]: свидетельство о христианском откровении в истории Израиля и о проповеди Иоанна Крестителя; представление Иисуса, как Сына Давидова; цитирование пророков и псалмов; обещание воскресения на основании веры в смерть и воскресение Христа. Проповедь начиналась с сопоставления библейских свидетельств и заканчивалась угрожающим предупреждением.
В своем Письме к Галатам Павел ничего не говорит об обращенных из иудаизма. В этой провинции его убеждения были обращены к язычникам, не обрезанным, которые «не знали Бога» и «служили богам, не являющимся на самом деле таковыми». Они не могли считаться прозелитами. Картина проста: в Листре согласно «Деяниям» можно было найти иудеек, бывших замужем за греками — мать Тимофея, будущего соратника Павла, была из таких; во втором письме к Тимофею Павел пытается провести параллель между материнской линией Тимофея и своими предками, которые были иудеями, но мать и бабка Тимофея имели греческие имена, лишенные религиозного смысла[469]. Возможно, что у Тимофея было по материнской линии несколько иудеев и иудейских женщин, конечно же, переселенных в эти края, где местные слои общества были гораздо более многочисленными.
У обращенных в веру галатов был собственный религиозный мир, очень обособленный. Местные культы оставались очень жизнестойкими в анатолийских деревнях, где царила сложная религиозная атмосфера, странная и иногда даже страстная; она охватывала также и военные поселения римлян, которые поклонялись Men — божеству, исцеляющему людей и животных; Великой Матери Phrygie, для которой совершали несуразные обряды; Сабацию воскресшему Плутону — богу мертвых, не говоря уже о героях-всадниках, обещающих бессмертие. Во всем выражалась волнующая надежда на спасение: с любовью призывали божество, которое «спасает», божество, которое «слушает», божество, которое «помогает».
Это делает правдоподобной сцену в Листре, которую описывает книга «Деяний»[470]. Прибытие Варнавы и Павла было воспринято и пережито, как явление богов — эпифания, настолько этот народ ожидал вмешательства божественного в их повседневную жизнь, особенно в Малой Азии. Варнаву приняли за Зевса по причине его величественности, а Павла — за Ермия, покровителя торговцев, а также посланника богов и проводника душ в загробный мир. Божий дар апостолов подействовал непосредственно на чувства этого народа.
Павел умел говорить с этими беспокойными людьми. Он пробовал направить в нужное русло их трогательную нужду в божественном присутствии и понимал их тоску по спасению. Он проповедовал истину, «полученную в откровении», играя, таким образом, ту роль, которую они могли понять, — роль мистагога, новатора божественной мистерии. В самом начале проповеди он поведал им свою жизнь, представив ее, как живое свидетельство могущества Бога: он рассказал им, каким было его существование «до», повествуя о своих преследованиях и непримиримости[471]. Он показал им также, что только обращение может завершить процесс социальных и духовных преобразований, в который они все вовлекались, потому что только во Христе может осуществиться замечательное единство человечества.
В этих космополитических аудиториях Галатии, состоящих на сорок процентов из местных жителей, на тридцать семь из римлян и только на двадцать три процента из греков, Павел смог преодолеть все основные противоречия этого древнего города: «Нет уже иудея, ни грека; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе»[472].
Проповедь Павла непосредственно рассчитана на особенности и предубеждения окружающей действительности, весьма неясной. При правлении Клавдия римские колонии в этом регионе были на вершине процветания; колонисты своими глазами наблюдали, как осуществляются путешествия в Ефес и Рим, видели высоких государственных служащих и даже следили за карьерой сенатора. Павел и его слушатели оказались взращенными на одной почве — на греческой культуре: его пастве был понятен образ «наставника», который Павел применил к Закону Моисееву — он, конечно, стоит ниже, он — раб, но тем не менее он — необходимый опекун сына доброй семьи в процессе его воспитания[473]. В Антиохии Писидийской лоск эллинизма только внешне объединял население, на самом же деле здесь можно было встретить много Babis, Tateis, Manès дикого племени, и должностные лица принимали их, говоря с ними, разумеется, на латинском.
Положение изменилось, когда Варнава и Павел покинули Антиохию и пошли по направлению к востоку, чтобы добраться до Тарса южной дорогой, которая шла прямо к морю, обходя трудные участки Тауруса[474].
В Лаодикии они пошли к югу, чтобы попасть в колонию Листры, которая была настоящей юго-восточной метрополией. По пути они остановились в Иконии (по-современному, Конии), в городе дервишей, довольно многолюдном, находящемся в самом центре плодородной области, где имел вес фригийский слой общества. Тогда как «Деяния» и на этот раз описывают его миссии в синагоге, роман о Павле, написанный в этих краях, в Антиохии Писидийской, рисует картину проповедования местным эллинистам в частных домах, где апостол был гостем. Кроме обращенных из Иконии, в романе упоминается об Онисифоре и его семье — одно из посланий к Тимофею представляет Онисифора, как соратника Павла в Ефесе, — а также о молодой девушке Фекле, которая с тех пор посвятила апостолу жизнь и стала героиней «Деяний», известных как любовный роман[475].
Но главным образом писидийский роман создает образ апостола-путешественника, который толкует Библию и поучает встречающихся по дороге путников. В конце концов, именно в Иконии бережно сохранили воспоминание о чертах и манерах Павла: «Человек маленького роста с лысой головой, кривыми ногами и сросшимися на переносице бровями, носом, слегка с горбинкой, полный доброжелательности»[476]. Однако этот портрет абсолютно стереотипный, а эта миссия странствования напоминает евангельский эпизод с паломниками Эммауса[477].
По другую сторону Иконии находился регион, принадлежащий к самым скудным и наименее эллинизированным областям Малой Азии. Цицерон, который вынужден был пребывать здесь из-за проконсульских дел, не находил достаточно презрительных слов для этого неотесанного, невежественного народа, часто еще кочующего. Холодная и пустая равнина, где разводились преимущественно стада ослов; катастрофическая нехватка источников, такая что нужно было покупать питьевую воду во время переходов, — это было чересчур даже для древнего путешественника![478]
Для защиты этого региона была основана колония Листры, расположенная на небольшом акрополе, но достаточно далеко от главной дороги. Несмотря на свой статус колонии и на присутствие там римских опытных воинов, она еще и в правление Клавдия имела облик простого села, хотя и весьма благосостоятельного. В Листре первыми обращенными были женщины: Лойда и Евника — соответственно бабка и мать Тимофея.
Именно здесь Павел подвергся преследованиям. Но он сумел спастись и решил немедленно отправиться в Таре. Однако ухудшение здоровья вынудило его остановиться в Дервии, другом местечке, граничащем с Изорией; чтобы укрыться в этом отдаленном месте, Павел сошел с дороги. Впоследствии он напоминал галатам, что благовествование, которое он принес им, хотя и было запланировано на Кипре, осуществилось в равной степени по причине его болезни: «Вы знаете, что я в немощи плоти благовествовал вам в первый раз». Эта немощь, а возможно, ранения могли бы вызвать презрение и отвращение, но гостеприимство галатов было великодушным: «Вы приняли меня, как Ангела Божия, как Христа Иисуса»[479].
Маршрут Павла парадоксален для грека, образованность и культура которого проявляются подобно концентрическим кругам, где соответственно упадок прогрессирует тем больше, чем дальше от городского центра. Павел же обнаружил, что в действительности на границах эллинизма царит не дикость, которой опасался Марк, но гостеприимство и взаимопомощь, а это есть основные ценности цивилизации. Он не прекращая внедрял здесь христианское учение.
Находясь в Дервии, он был на полпути между Антиохией Писидийской и Тарсом. Тем не менее, когда Павел оправился от потрясений, он предпочел вернуться обратно долинной дорогой, ведущей к морю[480].
Это решение кажется странным. Может быть, оно объясняется просто-напросто опасностью дороги, так как горы Изории, на юго-востоке Дервии, служили убежищем для разбойников, которых Римская империя никогда не могла окончательно истребить. Павел и сам говорил, что ему случалось стать жертвой бандитов во время своих странствий, но он не уточнял ни времени, ни места[481].
Может быть, апостолы чувствовали, как менялась ситуация в городах, по которым они проходили, и общественность которых становилась к ним более благосклонна. Антиохийская летопись, используемая автором «Деяний», упоминает о серьезной работе по возвращении, работе плодотворной, действительно позволившей создавать общества. В конце своего первого проповедования в пути апостолы осознали необходимость оставлять после себя ответственных лиц из местных, наделенных дисциплинарными полномочиями, чтобы они могли продолжать наставления в вере. Согласно «Деяниям» они воспроизводили ту же модель, которая действовала в Иерусалиме после ухода Петра, утверждая повсюду Старцев («священников»), которым они, в свою очередь, передавали полномочия, данные им в Антиохии[482]. Литургия с возложением рук проходила по образцу литургии в Антиохии: она представляется нам совершенно анахроничной и не связанной ни с одним направлением идей Павла.
Действительно, Павел в своих письмах, подлинность которых достоверна, никогда не пользовался подобной терминологией. Впрочем, письма были написаны после того, как Павел отошел от иерусалимских обществ, в то время как первое путешествие осуществлялось так или иначе под руководством Варнавы, человека Иерусалима… Тем не менее идея дисциплинарной власти присутствует и в первых посланиях Павла. Ответственные лица нужны, чтобы «предупреждать» и «подчинять»[483].
Перед отплытием в Антиохию, теперь уже Сирийскую, у Варнавы и Павла нашлось время для благовествования в греческих городах — Пергии и Атталии[484]. Первоначальный план их путешествия кардинально поменялся во время самого первого путешествия: из направленного прямо к цели он стал систематически и планомерно охватывать все встречавшиеся по дороге города; основанный на проповедовании в пути, он окончился новым замыслом.
Вот итог, который представили апостолы по возвращении Церкви Антиохии. На выполнение миссии потребовалось около двух лет — это, безусловно, 44–45 годы, — что вполне обычно для путешествия в древности.
Они детально рассказали о своем успехе у язычников и отчитались о том труде, который должны были исполнить. Эта процедура, изложенная в «Деяниях», несколько напоминает ту, которая происходила в конце года по требованию представителей государственной власти. Но апостолы отходят на второй план перед Богом, которому они служат: их миссионерский отчет — это прославление божественного могущества и акт благодарения. Таким образом, их повествование повторено и подтверждено Церковью Антиохии, как дело привлечения язычников к богослужению[485]. Можно считать, что основные факты, касающиеся этой первой миссии, сохранены достаточно верно, даже если их перестраивали в обрядовом церковном повествовании, а честные намерения автора «Деяний» сделали допустимой их очевидную обработку.
Эта первая миссия, направленная Варнавой в среду своего происхождения — к иудеям Кипра, благодаря поддержке римского проконсула получила непредвиденное продолжение в сторону Азии. Апостолы имели в виду романизированные точки провинции, поэтому выбранный маршрут в первую очередь сторонился синагог, отдавая предпочтение внутренним колониям. Одно тем не менее остается неясным — это трудности в общении с иудеями в этом регионе: иудеи преследовали Павла, как отступника, или он был преследуем язычниками, как чародей?[486]