Арестант пятой камеры

АРЕСТ

Было два часа ночи. Но в поезде никто не спал: ни Колчак, ни Пепеляев, ни офицеры ставки. Бодрствовали сменяемые каждые четыре часа чешские и русские часовые. Придирчиво проверяя посты, переходил из вагона в вагон представитель Черемховского военно-революционного штаба большевик Буров note 6 , один из авторов знаменитого ультиматума Черемховского съезда повстанцев. Первый экземпляр этого документа был передан союзникам, а второй, аккуратно сложенный, лежал в кармане гимнастерки Бурова. Он помнил его наизусть…

«Господа интервенты! Мы, красные партизаны, шахтеры, истинные хозяева Восточной Сибири, вас предупреждаем:

1) Если с вашей стороны в момент ареста Колчака и его свиты и конфискации «русского золотого запаса» будет оказана защита Колчака и последует вооруженное сопротивление, то у нас хватит силы и средств, чтобы призвать господ интервентов к порядку и заставить вас разделить участь полковника Богатнау, контрразведчика Волкова и подполковника румынской армии Бодареску и других авантюристов, павших от нашей руки.

2) Шахтеры Черембасса за нарушение нейтралитета не дадут вам ни фунта угля, будут взорваны железнодорожные мосты на реках Сибирской Оке, Унге, Сибирской Белой и Китой.

3) …Чехи, поляки, японцы, британцы, итальянцы и французы будут объявлены нами от имени РСФСР вне закона и не получат угля для следования в своих эшелонах к берегам Великого океана, и всеми средствами мы воспрепятствуем продвижению на Восток ваших эшелонов…

По поручению съезда повстанцев 3000 вооруженных красных партизан Черембасса:

1. Председатель Реввоенсовета и военный комиссар «Красных черемховских партизан» рабочий-шахтер Л. Карнаухов.

2. Комиссар рабоче-крестьянского отряда «Красных черемховских партизан», народный учитель и обер-офицер русской армии поручик К. Хвостов.

3. Член Реввоенсовета и начальник военного снабжения «Красных черемховских партизан», рабочий-шахтер и артиллерист русской армии Александр Токарев.

4. Начальник штаба рабоче-крестьянского отряда «Красных черемховских партизан» матрос-моторист из Тихоокеанского флота И. Станкевич.

5. Адъютант Реввоенсовета и начальник разведывательного отряда «Красных черемховских партизан» батрак и пастух Середкин-Оранский Петр».

Ультиматум оказал должное впечатление на союзников, в результате чего партизаны Бурова и оказались в поезде, который они, лежа в снегу у полотна железной дороги, поджидали три дня… Теперь партизаны-черемховцы стояли на площадках вагонов рядом с чешскими легионерами. Чехи выполняли волю французского генерала Жанена, партизаны - Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, от имени которой действовал съезд повстанцев, направляя свой ультиматум.

Поскрипывали стены пульмановских вагонов. Сгорбившись, стоял у окна Колчак. Закрывшись изнутри на ключ, сжигал извлеченные из потайного сейфа секретные документы директор личной канцелярии «правителя» генерал Мартьянов. Лежа на диване, закинув руки за голову, смотрела в подрагивающий потолок вагона бездумными глазами Тимирева…

В купе, которое день назад занимали шифровальщики, сидел, склонившись над столиком, человек в офицерском кителе и накинутом на плечи черном полушубке. Он писал…

Стучали колеса, и, словно опасаясь не поспеть за их стремительным бегом, неслось по бумаге перо, оставляя за собой замысловатые узоры строчек.

«Здравствуй, Андрей!

Завтра через Охотскую радиостанцию будет передано сообщение об аресте Колчака и задержании золотого поезда (вес ценностей, судя по документам, с которыми я вчера ознакомился, - 21637 пудов 25 фунтов). Следовательно, это письмо излишне, тем более что я не смогу переслать его. Но оно предназначено, как ты совершенно справедливо когда-то заметил, не столько для тебя, сколько для меня самого. Мне, как обычно, нужно высказаться. Пребывание в одиночном заключении чревато многими дурными привычками. Одна из них - привычка разговаривать с самим собой. А такой разговор лучше всего получается на бумаге. Я всегда преклонялся перед бумагой. В конце концов вершиной цивилизации являются не заводской котел, в котором пришлось вывариться мужичку, не шахты, не различные приспособления для уничтожения себе подобных, а обычная писчая бумага и перо. По крайней мере, благодаря им человечество имеет возможность узнать о своем прошлом и извлечь из него кое-какие уроки на будущее. А разве не в этом секрет социального прогресса?

Впрочем, эти строки, если письмо все-таки попадет к тебе, можешь пропустить… Не хмурься. Как это ни прискорбно, я никогда не отличался столь ценимым тобой рационализмом. Что поделаешь? Не говоря уже о том, что в моих жилах течет «благородная» кровь, я в довершение ко всему российский интеллигент. А общеизвестно, что мышление оного в отличие от мышления европейского интеллигента пуще всего боится прямых линий. И если российский интеллигент и добирается когда-либо до сути, то только по спирали… Тут уж, наверно, ничего не поделаешь.

А теперь о том, что только и представляет для тебя ценность, - о фактах.

Благодаря товарищу Ярославу добрался благополучно и почти с комфортом. Ехал в теплушке роты связи 3-го чешского полка. Моим покровителем и постоянным собеседником был «войяк» note 7 Томаш Власак, знакомец товарища Ярослава по лагерю для военнопленных. Парень своеобразный, рабочий, из эсдеков, но с анархистским душком, впрочем, последнее от молодости и ершистости характера. Из разговора с ним и его друзьями убедился, что гражданская война в России кое-чему их научила. Они знают, что в рядах Красной Армии сражается несколько тысяч чехов, и понимают, что это значит. Это уже не те чехи, которые, защищая «проданную тевтонам Россию», расстреливали и вешали «немецких агентов - большевиков» в Самаре и Омске. Теперь Чешский корпус - мина замедленного действия, начиненная крамольными взглядами и революционными идеями. Для взрыва нужна лишь искра.

В Черемхове узнал, что в Иркутске идут бои… Вот так, Андрей! Выступление эсеров, к возможности которого мы столь скептически относились, все-таки состоялось… Это, кажется, последняя попытка реванша «серых» и «меков»8 за разгон Учредилки.

Несмотря на то что восстание подготовлялось достаточно долго, что-то около трех месяцев, «серые» и «меки» note 8 допустили много промахов. Основной из них - расчет на «детонацию». Предполагалось, что первые же выстрелы «разбудят совесть» солдат гарнизона и те, окропив слезами раскаяния пороги своих казарм, все, как один, встанут под святое знамя Учредительного собрания. Но «детонации» не произошло… Положение оказалось настолько критическим, что Политцентр вынужден был идти на поклон к «тиранам-большевикам». Комитет большевиков учел ситуацию и принял решение о поддержке восстания. Штаб рабоче-крестьянских дружин направил в Знаменское свои части и начал стягивать к городу партизан. По Качугскому тракту подошли бойцы Каландаришвили, за ними части Зверева. Из Черемхова прибыл отряд шахтеров. Это и решило исход боев. Впрочем, подробности происшедшего я узнал уже в Иркутске…

Когда эшелон туда прибыл, в городе еще шли бои. Единственным местом, где не стреляли, был вокзал. Союзники предусмотрительно объявили станцию и железнодорожную линию нейтральной полосой. Нейтралитет охранялся чешскими и американскими солдатами. Ими же были забиты залы ожидания первого и второго класса. Третий класс предоставили в полное распоряжение беженцев. Здесь по-походному расположились жены министров, генералов, аферистов и спекулянтов. Дамы довольно быстро освоились с походной обстановкой, и в то время, как мужья осаждали железнодорожного коменданта, они ели крутые яйца, шепотом ругали чехов и воздушной походкой бегали на перрон за кипятком… Все это напоминало плохую оперетту.

Через представителя Владивостокского отделения американской фирмы «Меркантиль Оверси» в Иркутске я связался с Ширямовым note 9 . Общая атмосфера в Сибирском комитете и губкоме не оставляет желать лучшего. Настроение, пользуясь твоей терминологией, боевое (а может, «боевитое»?). Губком еще на полулегальном положении, но это «еще». Он располагает многочисленными отрядами, основательным запасом оружия, добротной типографией и безоговорочной поддержкой пролетариата губернии. Сейчас он сила более реальная, чем Политцентр, Но, учитывая, что западнее Иркутска около тридцати тысяч чехов, комитет вывеску Политцентра сменять не торопится. Как поют на Украине: «Чоловик сие мак, жинка каже «Гречка»… Нехай так, нехай так, нехай буде гречка мак». Итак, мак для успокоения союзников пока называется гречкой… Нехай так.

Последний наш связной посетил Иркутск в октябре, поэтому можешь представить, сколько мне было задано вопросов. Проговорили до утра. Оказалось, что предложение о задержании поезда с золотом и эшелона Колчака уже обсуждалось. В штабе рабоче-крестьянских дружин я встретился с командирами партизанских отрядов, среди которых был и Каландаришвили note 10 .

Увы, план, столь тщательно разработанный нами в Омске, оказался нереальным. По сведениям штаба, охрана литерных поездов в Нижнеудинске составляла не менее трехсот человек, а чешский гарнизон, не считая транзитных эшелонов, около тысячи. Плюс пулеметы, пушки и броневики… Для успешного нападения требовалось минимум две тысячи штыков, а местные партизаны и рабочие дружины могли выставить самое большее триста-четыреста. Переброска же партизанских групп с севера Иркутской или же из Енисейской губернии заняла бы слишком много времени. Кроме того, даже в случае удачи нападения невозможно было бы вывезти и надежно укрыть в тайге золото (как-никак 28 вагонов), а тем более пленных.

Но тогда же стали вырисовываться наметки нового плана…

11 января из Иркутска отбыла на запад делегация Политцентра, которая во что бы то ни стало должна была добиться от Реввоенсовета признания нового сибирского правительства и прекращения наступления советских войск (сейчас, наверно, уже ведутся переговоры?), а накануне нас «принял» член Политцентра, в прошлом товарищ председателя Приморской земской управы Косминский. Видно, каждый русский либерал - от «Александра IV» - Керенского и далее - чуть ли не в утробе матери уже начинает готовить себя к государственной деятельности. Иначе трудно объяснить ту быстроту, с которой Косминский обжился на новом месте. Эти пять дней у власти его преобразили. Впрочем, не в меньшей степени его преобразило и наше требование о выдаче Колчака и поезда с золотом… Он мгновенно слинял.

Беседа закончилась тем, что Косминский сослался на необходимость предварительно проконсультироваться с другими членами Политцентра. А вечером он сообщил, что Политцентр разделяет по известному вопросу позицию губкома большевиков и будет отстаивать перед союзниками передачу Колчака, Пепеляева и поезда с золотом «народному правительству».

Ширямов объяснил эту неожиданную храбрость весьма просто: во-первых, голова Колчака и золотой поезд могут стать для политцентровцев козырями во время переговоров с Реввоенсоветом 5-й армии note 11 , а во-вторых, они укрепляли авторитет Политцентра в самом Иркутске и давали ему какую-то надежду на сотрудничество с большевиками. Но как бы то ни было, а Федорович, Косминский и еще двое политцентровцев (фамилий не знаю) отправились к Жанену. По настоянию комитета в этой компании оказался и я. Кроме Жанена и «велителя чехословэнского войска на Руси» Сырового присутствовали представители Англии, Японии и Америки. Кажется, спектакль разыгрывался специально для них. Было видно, что Жанен и Сыровой прекрасно осведомлены о цели посещения, но предпочитают это не афишировать, опасаясь эпатажа. Переводил - еще одна улыбка судьбы - находящийся при Жанене для связи с Колчаком поручик Капнист. Впрочем, роль переводчика была, скорей, символическая: политцентровцы, как люди «из общества», сносно изъяснялись по-французски, а Жанен настолько хорошо владел русским языком, что мог даже щеголять пословицами.

Когда Косминский изложил суть вопроса, Жанен изобразил недоумение. Как? Ведь только недавно в этом самом вагоне… и так далее.

Федорович сказал, что изменение позиции Политцентра объясняется вновь выявленным обстоятельством - зверской расправой колчаковской контрразведки в Иркутске с активными работниками Политцентра note 12 .

После этого беседа приняла настолько любопытный поворот, что привожу ее текстуально:

«Жанен. Я слышал об этом прискорбном факте и полностью разделяю ваше возмущение. Я прошу вас от собственного имени и от имени высоких союзных комиссаров принять соболезнование. Это действительно ужасно. Если мы можем чем-либо помочь семьям погибших, то… (выразительный жест)… Но мне не совсем понятно, какое отношение к происшедшему имеет адмирал…

Федорович. Являясь верховным правителем, Колчак несет ответственность за все.

Жанен. Конечно, но только моральную ответственность, а не юридическую. Я не думаю, чтобы у адмирала запрашивали санкцию на это убийство. (Смотрит в сторону англичан и американцев, словно призывая их оценить упорство, с каким он отстаивает адмирала.)

Федорович. Массы требуют следствия и суда над «верховным правителем». Черемховские рабочие грозят прекратить снабжение железной дороги углем.

Сыровой (с интересом). Вон как?

Федорович. Политцентр, разумеется, приложит все силы, чтобы выполнить свой долг перед союзными войсками и не оставить паровозы без угля. Но пока мы видим только одно реальное средство обеспечить бесперебойную работу Черемховских угольных копей - удовлетворить требование шахтеров, так как в этом районе сейчас находится 1-я Балаганская дивизия партизан под командованием большевика Дворянова. В случае конфликта партизаны, конечно, поддержат углекопов…

Жанен. Я всегда был демократом и русским патриотом, но последнее время я часто жалею о Николае II…

Косминский. Мы считаем, что решение этих вопросов в значительной степени способствовало бы успеху переговоров с красными…

Сыровой. Это вероятно.

Жанен. Мы располагаем достаточными силами, чтобы дать отпор большевикам, но мы не хотим напрасной крови. Нет у нас желания вмешиваться и во внутренние дела России. Но прошу понять меня, мне кажется, что предъявляемые вами требования похожи на требования большевиков…

Федорович (с достоинством). Политцентр - коалиция всех демократических сил Сибири. И он выполняет требования лишь тех, кто его поставил у власти.

Жанен (смотрит на Федоровича, потом на меня. Впечатление, что он располагает исчерпывающими сведениями о тайных пружинах происходящего). Разумеется, разумеется… Но я только сказал: «похожи». Что же касается политической базы новой власти, то у союзного командования впечатление, что она несколько уже, чем можно было бы вначале предположить.

Партизанская армия Зверева, которая, по нашим сведениям, подчинена командованию Пятой большевистской армии, и многие повстанческие отряды, оперирующие в районе железной дороги, не считаются с Политцентром…

Федорович (с еще большим достоинством). В каждом правиле имеются исключения.

Сыровой (не без ехидства). Эти исключения слишком дорого нам обходятся. Вчера возле Слюдянки произошло крушение воинского эшелона…

Федорович. Политцентр примет меры к исключению в дальнейшем подобных инцидентов.

Я. Но это во многом будет зависеть от самого союзного командования…

Жанен. Что вы этим хотите сказать?

Косминский (возвращая разговор на дипломатическую стезю). Командиры партизанских отрядов, несмотря на разъяснения Политцентра, продолжают, к сожалению, сомневаться в лояльности союзников…

Я (настойчиво и скорбно). Некоторые горячие головы в случае отказа выдать Колчака и золотой поезд грозятся даже взорвать Кругобайкальские железнодорожные туннели, что значительно затруднило бы эвакуацию союзных войск на восток…

Сыровой (ему надоела вся эта игра). Да, наша контрразведка получила такие данные».

Через полчаса после этого меланхолического заявления Сырового делегация Политцентра, заручившись согласием союзников, покинула салон Жанена.

Участь Колчака была решена.

В тот же день я выехал в Нижнеудинск. Чехи там уже получили телеграмму Сырового, поэтому никаких осложнений с их командиром майором Кадлецом у меня не было. Конвой Колчака разоружили без единого выстрела. Охрана до Иркутска смешанная: чехи и наши.

Вот как это произошло, Андрей. Таким образом, задание выполнено, точнее - почти выполнено, так как формально хозяин положения - Политцентр. Но само собой понятно, это временно…

Колчака пока не видел. Сам арест обошелся без моего непосредственного участия, на мою долю выпали лишь функции режиссера. Оно и к лучшему…

Выплеснул все на бумагу и почувствовал облегчение: очистил голову от того, что теперь мне уже не нужно. Все уложилось в символы букв… Опять хмуришься? Не надо. Как видишь, в последнюю минуту удержался от психологических изысков. Начинаю исправляться - одни факты. Цепочка фактов - и ничего более. Так что ты должен быть мною доволен…»

Скребнув по бумаге и оставив после себя россыпь чернильных брызг, перо остановилось. Затем оно в нерешительности приподнялось над столиком, и, вновь опустившись, поставило точку.

- Точка, - вслух сказал Стрижак-Васильев и повторил: - Точка.

Он перечитал густо исписанные листы. Усмехнулся. Действительно, события, превратившись в строки письма, уже не волновали. Они стали прошлым. Фэт акомпли, как говорят французы, совершившийся факт.

Стрижак-Васильев представил себе выражение лица Парубца, когда тот будет читать письмо. Но… Переслать письмо, видимо, все-таки не удастся. А жаль… Наверно, Парубец сейчас в Новониколаевске, куда он, конечно, перевез свою гирю, а может быть, на фронте, где-то в районе Красноярска, где Пятая армия добивает войска «верховного правителя»… Но где бы он ни находился, радиограмму ему доложат. Так что он будет знать о случившемся. И он, и товарищи из Реввоенсовета. Не узнают только Нейбут и Саша Масленников… Но когда их вели на расстрел, они знали, что это когда-нибудь произойдет. Должны были знать.

Задание выполнено.

В этих словах овеществлялись два последних месяца его жизни. Да и только ли два месяца?

Арест приближал неизбежную агонию колчаковщины - то, за что долгий год сражались коммунисты на фронте и в тылу. Фэт акомпли…

В купе вошел Буров, покосился на исписанные листы бумаги.

- Все пишешь?

- Пишу…

- М-да, - сказал Буров и потер ладонью пунцовую щеку. - Каждому свое… Роман?

- Что-то вроде… А ты, гляжу, щеку отморозил?

- Пустяки… За такое дело не щеку - жизнь отдать и то не жаль. Много я за время владычества его навиделся… Э-э, да что говорить! А щека что? Заживет щека…

На голове Бурова был лисий малахай. Широкую с чужого плеча бекешу стягивал ремень, на котором почти у колена болталась деревянная коробка маузера. У маузера была сбита мушка, поэтому начальник партизанского конвоя поезда пользовался в деле наганом, но с маузером все-таки не расставался.

- Присаживайся, чувствуй себя как дома, - пошутил Стрижак-Васильев.

- Ну, если как дома…

Буров стащил с головы малахай, придерживая маузер, сел, огляделся.

- Ничего устроились, а? Хочешь - воюй, а хочешь - отдыхай… Диванчики, лампочки, коврик…

- Все в порядке?

- Будто так. Вот только Колчак что-то просился с начальником охраны переговорить… Мне мои ребята сообщили. Сомнение у них…

- Кадлец у него был?

- Нет, он сейчас на паровозе, у машиниста.

- Зачем?

- А черт его знает! Видно, опасается… Привык, что эшелоны под откос летят, ну а адмиралов не каждый день возить приходится… Может, ты лично сходишь?

Слово «лично» Буров любил так же, как и свой маузер, и к месту и не к месту вставлял его.

- Как бы «верховный» чего не выкинул… Сходи побеседуй. А я пока посижу тут. Договорились?

- Ну что ж…

Стрижак-Васильев спрятал письмо в полевую сумку и, сбросив на диван полушубок, вышел в коридор. Он был пуст, лишь с двух концов его стояли часовые: у выхода в тамбур - увешанный самодельными бомбами из жестяных консервных банок черемховец, а у дверей салона - чех.

- Товарищ комиссар, огонька не найдется? Стрижак-Васильев достал из кармана спички, протянул черемховцу.

- Шахтер?

- Углекоп, - сказал черемховец, раскуривая козью ножку.

Огонек спички повис над проржавевшей жестянкой…

- Смотри, как бы не взорвалась…

- Не взорвется, - успокоил черемховец. - Они, эти самоделки, такие: час вонь, а опосля огонь.

- Солдаты говорят, что винтовка раз в год сама стреляет.

- Так то винтовка… А тут… - Он тряхнул жестянками. - Горе! Вот пушку мы сработали - так это да. Чудо заморское. Дистанция, ежели не врать, куцая, а грохоту - что у двенадцатидюймовки. От одного грохота в портки наложишь. И сила подходящая… Не пушка - геенна огненная.

Разговор со словоохотливым партизаном развеселил. Улыбаясь, Стрижак-Васильев направился в противоположный конец коридора, где, облокотившись спиной о стену вагона, скучал чех, а вероятней - словак, белобрысый и толстогубый, веснушчатый, с голубыми глазами - рязанец, да и только.

- Наздар! - сказал Стрижак-Васильев.

- Наздар!.. - вяло ответил на приветствие часовой и не спеша открыл дверь. Ему было безразлично все происходящее здесь, его интересовала лишь его чешская Рязань…

Стоявший у окна спиной к вошедшему Колчак обернулся, сделал несколько шагов навстречу Стрижак-Васильеву. Остановился в выжидательной позе. В салоне было полутемно, горела лишь настольная лампа. Но все же можно было разглядеть мятое, небритое лицо с крупным орлиным носом и словно нарисованными тушью темными глазами, которые, по мнению омских дам, делали адмирала неотразимым. Адмирал постарел, явно постарел…

- Я просил кого-нибудь из чешских офицеров… - сказал Колчак.

- Начальник чешского конвоя сейчас занят, если вам угодно говорить только с ним, то вам придется подождать.

- Вы?

Острый, крупный кадык на шее адмирала подпрыгнул к подбородку и вновь исчез за воротником френча. Стрижак-Васильев понял, что Колчак узнал его.

- Вы живы?..

Вопрос относился к числу риторических. Итак, «пришелец с того света». Заключительная сцена плохой мелодрамы. Стрижак-Васильев поморщился. Он не любил мелодрам, тем паче если их играли любители. И, предупреждая последующий вопрос, объяснил:

- Приговор военно-полевого суда не был приведен в исполнение. Мне удалось бежать.

- Вон как… Мне не докладывали, - сказал Колчак таким тоном, будто тогда или теперь от этого что-то зависело.

- Видимо, не хотели отвлекать вас от более важных занятий, - заступился за неизвестного ему чиновника из министерства внутренних дел Стрижак-Васильев. - Может быть, присядем?

- Да, да, конечно… Они сели.

- Не думал, что мы с вами встретимся еще раз…

- Я тоже, - сказал Стрижак-Васильев. - Но, как видите, встретились. И мое «последнее желание» осуществилось. На это потребовалось немногим больше полугода… Но не будем отвлекаться. Зачем вам потребовался начальник чешского конвоя?

Колчак поднял глаза, помедлил.

- Я хотел узнать, кем осуществлялась… эта акция.

- Насколько я понимаю, вы были в некотором роде очевидцем.

- Я имею в виду другое: по чьему указанию произведен арест?

- По приказу командования чешского экспедиционного корпуса.

- И что же они собираются предпринять далее?

- С вами?

- Со мной и… теми, кто сопровождал меня.

- В Иркутске вы будете переданы Политцентру. Об этой организации вы, кажется, знаете - блок правых эсеров, меньшевиков, земцев…

- Генерал Жанен знает о случившемся?

- Разумеется.

Кажется, последнее произвело на Колчака наибольшее впечатление. Он подался весь вперед.

- Вы хотите сказать, что Жанен санкционировал арест?

- Совершенно верно, - подтвердил Стрижак-Васильев. - Но слишком строго судить его не стоит. Он был поставлен перед выбором: или Колчак и золотой поезд, или беспрепятственная эвакуация из России доблестных союзных войск. Понятно, что он предпочел эвакуацию, тем более что, как вы догадываетесь, адмирал Колчак особого интереса для союзников уже не представляет.

- Но, помимо всего, существует честь.

Похоже было, что Колчак ищет у него сочувствия.., Но то ли еще в жизни бывает, а чувство юмора никогда не было сильной стороной «верховного правителя»… Мелодрама явно превращалась в фарс - обычный просчет любительских спектаклей…

- Что касается чести вождей белого движения, то тут я пас, - сказал Стрижак-Васильев. - Но позволю себе заметить, что, судя по тому, во что вы превратили Сибирь, лично ваши представления о чести и совести были достаточно емкими…

- Я сейчас пленник и в силу своего положения лишен возможности дискутировать с вами…

Стрижак-Васильев улыбнулся.

- Вы, как всегда, любите звонкие слова, адмирал.., Наш спор, который начался в девятьсот четвертом, закончен. И вы не пленник, а преступник. И как у каждого преступника, у вас впереди - следствие, суд и приговор, который, я уверен, не останется только на бумаге, а будет приведен в исполнение… Что касается дискуссии, то вам теперь остается дискутировать только с самим собой…

Наступило молчание.

- Надеюсь, госпожа Тимирева не будет подвергнута аресту?

- И ей, и Гришиной-Алмазовой ничто не угрожает.

- Я могу быть в этом уверенным? Стрижак-Васильев пожал плечами.

- И, если разрешите, последний вопрос.

- Слушаю.

- Вы представляете здесь Политцентр?

- Нет, большевиков. Все?

- Все…

Когда Стрижак-Васильев вернулся в купе, Буров спал. Но лишь Стрижак-Васильев тронул его за плечо, он сразу же открыл глаза.

- Ну что?

- Хотел узнать, по чьему приказу арестован и кому его передадут.

- Про судьбу свою, значит?

- Про судьбу…

- Ну, судьба-то у него теперь известная - та, что нам готовил. Жаль только, что у каждого одна смерть… Я б его тысячу раз умереть заставил, чтоб по разу за каждого нашего. У меня на это крепкая бухгалтерия заведена. Где дебет, а где кредит - все расписано…

Буров расправил плечи, зевнул.

- Ты у него лично обыск производил?

- Нет.

- Что так?

- Ни к чему, пожалуй.

- Как знать… А если оружие? Возьмет - и поминай как звали.

- Думаешь, застрелится?

- А что? Запросто.

- Нет. Если раньше не застрелился, то теперь не застрелится.

- Может и так, тебе видней… - И, повернув голову на тугой шее, сказал: - Мне Илья note 13 говорил, что ты с адмиралом лично знаком, верно?

- Верно. Во время русско-японской познакомились, в госпитале вместе лежали.

- Ишь ты…

- Я же морской офицер.

- Был, - уточнил Буров.

- Был.

За окном глухой непроницаемой шторой висела темень. Буров встал, прижался лбом к стеклу, снова сел.

- Что увидел?

- Да разве увидишь что?.. Это я так, для порядка… Он достал из бездонного кармана бекеши несколько коробок папирос, положил на столик.

- Кури, трофейные. Штабные на год запаслись… Стрижак-Васильев взял одну из коробок, посмотрел наклейку. Папиросы назывались «Атаман». На коробке был изображен «читинский самодержец». Маньчжурская папаха, бурка, грозные усы. Семенов на коробке напоминал то ли Козьму Пруткова, то ли забайкальского Илью Муромца.

- Тоже знакомец?

- Нет, с этим не привелось.

- Ничего, придет время, и с Семеновым поближе познакомимся, - пообещал Буров.

Он закурил.

- Табак будто маньчжурский: слабый, а приятный… Перестук колес стал реже. В купе вошел начальник эшелона № 52 майор Кадлец, стройный, голубоглазый, над четко очерченным ртом аккуратная щеточка усов. Кадлец был еще молод, считался красавцем и пользовался неизменным успехом у провинциальных дам. Разоружение конвоя Колчака вопреки его опасениям прошло без осложнений, а поездка в Иркутск из такой дыры, как Нижнеудинск, сулила удовольствия.

Сияя глазами и улыбкой, Кадлец почти без акцента сказал:

- Прибываем.

По состоявшемуся соглашению Колчак должен был быть передан Политцентру только после того, как из Иркутска выедут все «высокие комиссары». Жанен не хотел встречаться со своим бывшим другом при такой не совсем удобной для него, Жанена, ситуации… Поэтому под Иркутском предстояла остановка, возможно длительная.

Буров надел малахай, застегнул бекешу.

- Пойду посмотрю, как там…

Майор Кадлец, содержавший до войны в центре Праги роскошную парикмахерскую, вежливо кивнул ему вслед, как старому, но не особенно выгодному клиенту, и сказал:

- Очень беспокойный человек. Большевики вообще очень беспокойные люди. Мои симпатии всегда были у социалистов-революционеров. Они настоящие славяне. А большевики… Нет, большевики не похожи на славян…

- Вы будете говорить со своим командованием, майор?

- Да. Но на скорый отъезд рассчитывать нельзя. Нет, нельзя… - Майор улыбнулся. - Так что ваш друг большевик успеет побриться…

Сам Кадлец, как отметил Стрижак-Васильев, был чисто выбрит. От него даже пахло одеколоном. Майор был готов к встрече с иркутскими дамами. Стрижак-Васильев вспомнил, как атаман Семенов произвел в почетные казаки английского консула Портера и вице-консула Хилла, и мысленно примерил на голове красавца майора маньчжурскую папаху. Лихой бы вышел казак… Он усмехнулся и предложил Кадлецу папиросы «Атаман». Тот изящным движением взял папиросу, поблагодарил.

Звякнув сцепами вагонов, поезд остановился. За окном купе желтели огни.

Переговорив со штаб-квартирой чехословацких войск, Кадлец узнал, что все «высокие комиссары» уже в Верхнеудинске note 14 .

- Но ваш друг все-таки успеет побриться, - сказал он Стрижак-Васильеву, вернувшись со станции.

Днем 15 января политический представитель Чехословацкой республики доктор Благож пригласил к себе на городскую квартиру Косминского и договорился с ним о технике передачи Колчака, Пепеляева и их свиты.

Передача состоялась в 10 часов вечера в присутствии бойцов Черемховского отряда Бурова и была оформлена актом. С чешской стороны его подписали доктор Благож и начальник эшелона № 52 майор Кадлец. С русской - заместитель командующего войсками Политцентра Нестеров и члены комиссии.

Все произошло без инцидентов, если не считать неожиданного заявления Тимиревой, что она хочет разделить участь Колчака.

- Любовь, - философски заметил Кадлец и вопросительно посмотрел на Нестерова. Тот пожал плечами…

А уже на следующий день Сыровой доложил о происшедшем Жанену. Сделано это было за завтраком у японского генерала. По свидетельству корреспондента читинской газеты, доклад Сырового не повлиял на аппетит французского генерала… Жанен выпил за здоровье Колчака и заметил, что «адмирал сам виноват: он за последнее время не слушал его, Жанена, советы и находился в дурном окружении».

81

ИЗ ПИСЬМА СТРИЖАК-ВАСИЛЬЕВА НЕВЕСТЕ, КОТОРАЯ НИКОГДА НЕ СТАЛА ЕГО ЖЕНОЙ

Май 1908 года, Бутырская тюрьма.

«Твои рассуждения меня удивили. Присутствие жандарма помешало откровенности, да и не хотелось тратить драгоценные минуты свидания на спор. Видеть тебя было счастьем, а счастье, поскольку это в твоих силах, омрачать не следует. Но теперь ты там, за стенами тюрьмы… Будем до конца откровенны.

Ты почти дословно повторила слова отца, сказанные им во время нашего разрыва. Но предводитель уездного дворянства Стрижак-Васильев всегда исходил из того, что бог создал Адама, Еву и дворянство. Причем если предназначение Адама и Евы поддается разным толкованиям, то смысл существования дворянства предельно ясен: оно должно охранять престол и православие, есть, пить, закладывать и перезакладывать свои имения и - последнее по счету, но не по значению - делать карьеру. И, кажется, обыск в доме в первую очередь потряс его тем, что столь успешно начатая мною карьера (орден, досрочное производство в лейтенанты и тому подобное) безвозвратно погибла… Он мне мог простить все, кроме этого… А теперь ты…

Ты очень красочно и убедительно говорила о бессмысленности самоотречения, о никому не нужном аскетизме, героизме (прости, не помню, были, кажется, еще какие-то «измы»). Целиком с тобой согласен. Но ведь ты лучше, чем кто бы то ни было, знаешь, что я далеко не аскет, и уж скорей меня можно обвинить в излишней любви к удовольствиям жизни. А героизм, с моей точки зрения, вообще нонсенс. Героизм - это когда человек пытается перепрыгнуть через самого себя. У меня же еще в Морском корпусе дело с прыжками обстояло далеко не важно (одна из причин, почему я не получил премии адмирала Рикорда…). И, наконец, самоотречение… В том-то и дело, что, участвуя в революционной работе, я не отрекаюсь от себя, а следую своим принципам и своим убеждениям, то есть своему «я». Да, это чревато многими тяготами, неудобствами, риском… Но при всем своем желании я не в состоянии отказаться от самого себя. Я есть я. Я не в состоянии жить сытой и бездумной жизнью, в то время как миллионы умирают с голода. Вот и все…

А в тюрьме не так страшно, как тебе показалось. Если бы не сырость в камере и бряцающие кандалы (то ли по забывчивости, то ли в силу каких-то мудрых государственных соображений мне не дали ремня для поддержки кандалов, и это создает некоторые неудобства), то здесь было бы вполне терпимо. Сокамерники люди вполне порядочные и приятные в общении. Это скрашивает тюремную жизнь. Скрашивает ее и мысль о том, что рано или поздно наши места здесь займут те, кто пожнет посеянную ими же бурю грядущей революции. При мысли об этом я испытываю не злорадство, а естественное чувство удовлетворения. Это будет не местью, а биосоциальной гигиеной. Все новорожденные, в том числе и революции, подвержены инфекциям. И если насилие - повивальная бабка истории, то биосоциальная гигиена - свидетельство ее опытности…

Но это будущее, а настоящее… Не дай тебе бог познакомиться когда-либо с тюрьмой!»

О ПОЛЬЗЕ ТЮРЬМЫ

(Мнение инспектора Главного тюремного управления Лучинского)

«Тьма делает человека более чувствительным к свету, невольная бездеятельность возбуждает в нем жажду жизни, движения, работы; тишина заставляет его глубоко вдуматься в свое «я», в окружающие его условия, в свое прошлое и настоящее и подумать о будущем».

(«Тюремный вестник», 1913)