Арфистки Титана

4. Арфистки

Саймон отступил под этим ударом. Он этого не ожидал. Он не думал, что все произойдет так быстро, что он сразу и сейчас встретится с Арфистками.

Он видел их однажды, много лет назад. Он знал их неуловимую и ужасную опасность. Он был тогда страшно потрясен, хотя был всего лишь мозгом, отделенным от тела. Что же будет теперь, когда он снова в уязвимом человеческом теле с непредвиденными реакциями?

Его рука сжалась на маленьком металлическом ящичке в кармане. Ему нужна была уверенность в том, что ящичек защитит его от власти Арфисток. Но все-таки, вспоминая опыт прошлого, он страшился испытания.

Он обратился к старому советнику:

– Вы точно знаете, что Арфистки уже здесь?

– Тароса и двух других видели на заре, они появились из леса, и каждый нес что-то закрытое. И они... все в шлемах Молчания.

Старик указал на группу, окружавшую королевский трон и смотревшую с такой торжествующей ненавистью Джоном Кеогом.

– Видите, они и сейчас на них!

Саймон быстро оглядел шлемы. С первого взгляда они казались банальным бронзовым снаряжением воина-варвара. Но теперь он увидел, что шлем имеет любопытную форму, закрывающую уши и всю черепную коробку, и были очень большими, как будто внутри их было много слоев изолирующего материала.

Шлемы Молчания. Теперь Саймон понял, что Кеог был прав, говоря о древних средствах защиты, некогда употреблявшихся людьми Монеба против Арфисток. Эти шлемы, бесспорно, защищали их.

Король Монеба встал. Нервный шум в зале сменился ледяным напряжением.

Король был очень молод. Очень молод, очень испуган. Лицо его выражало слабость и упрямство. Он был с непокрытой головой.

– Мы, Монеб, слишком долго терпели иноземцев в нашей долине, мы даже страдали от того, что один из них сидел в этом Совете и влиял на наши решения.

При этих словах головы с беспокойством повернулись к «Кеогу».

– ...обычаи иноземцев все больше и больше проникают в жизнь нашего народа. Они должны уехать! Все! И если они не хотят уехать добровольно, их выгонят силой!

Король выучил свою речь наизусть. Саймон понял это по манере спотыкаться на слове и время от времени оборачиваться к самому главному из людей в шлемах и длинных мантиях – как бы для того, чтобы освежить память или почерпнуть силы. Высокий, мрачный человек, которого Саймон узнал по описанию Харкера, был главным врагом Кеога – Таросом.

– Мы не можем изгнать землян с помощью наших стрел и копий. У них слишком сильное оружие. Но у нас тоже есть оружие, против которого они бессильны! И хотя оно было запрещено нам глупыми королями, которые боялись, что народ повернет его против них, сегодня мы должны им воспользоваться!

Следовательно, я требую, чтобы старое табу было снято! Я требую, чтобы мы призвали силу Арфисток для изгнания землян!

Напряженное, испуганное молчание упало на зал. Саймон видел, что люди поворачиваются к нему, видел доверие в глазах Диона. Он знал, что они видят в нем последнюю надежду, чтобы помешать этому.

Они были правы, потому что в любом случае он должен это сделать один. Курт и Отто уже не имели времени, чтобы тайно проникнуть обходным путем в зал Совета.

Саймон шагнул вперед и оглянулся вокруг. Его охватила дикая экзальтация, радость оказаться еще раз человеком среди людей. Его голос зазвучал под низкими сводами, как труба.

– Правду ли я говорю, что землян боится не ваш король, а Тарос, и что он не собирается освобождать Монеб от мифического ярма, а хочет надеть на ваши шеи свое?

Минута полного молчания, во время которого король и сами советники ошеломленно глядели на Саймона. И в этом молчании Саймон продолжал:

– Я говорю от имени Совета! Табу не будет снято, а те, кто принес Арфисток в Монеб, будут наказаны смертью!

За это короткое время советники обрели свое мужество и выразили его: стены зала дрожали от их оваций. Под покровом этого шума Тарос наклонился к уху короля, и Саймон увидел, что молодой король побледнел.

Тарос достал из-за высокой спинки трона шлем из кованного золота и надел на голову короля. Шлем Молчания.

Возгласы ослабли, утихли. Король хрипло возвестил:

– В таком случае, для блага Монеба, я должен распустить Совет.

Тарос выступил вперед и с улыбкой взглянул в лицо Саймона.

– Мы предвидели ваши изменнические настроения, Джон Кеог, и приготовились.

Он распахнул мантию. Под мышкой у него было что-то, завернутое в шелк.

Саймон инстинктивно отступил.

Тарос сорвал шелк. В его руках оказалось живое существо величиной не больше голубя, серебряное и розово-перламутровое, с тонкими складчатыми блестящими мембранами и большими, очень нежными глазами.

Обитательница лесных глубин, робкая и нежная носительница разрушения, ангел безумия и смерти – Арфистка!

Глухой стон вырвался у советников. В толпе началось движение: каждый готовился бежать.

– Оставайтесь на месте! – крикнул Тарос. – У вас хватит времени убежать, когда я вас отпущу.

Советники застыли. Король сидел на троне, смертельно бледный. Но в полутьме скамеек Саймон увидел сына Кеога, наклоняющегося к тому, кого он считал своим отцом: его лицо сияло детской верой.

Тарос приласкал создание, которое держал в руках, и наклонил голову над ним.

Легкие мембраны начали подниматься, перламутрово-розовое тело затрепетало, и появилась волна музыки, напоминающей звук арфы, бесконечно нежный и отдаленный.

Глаза Арфистки блеснули. Она была счастлива, восхищена тем, что ее освободили от шелка, который мешал ее мембранам двигаться и производить музыку. Тарос продолжал ласково гладить ее, и она отвечала на ласку гармоническими трелями, чистыми нотами, струящимися и дрожащими в тишине.

Два других человека в шлемах тоже вытащили из-под мантий серебряных пленниц с ласковыми глазами, и те присоединили свою музыку к музыке первой Арфистки – сначала робко, а потом все более и более уверенно – так что весь зал наполнился странными и безумными звуками, и люди застыли на месте – слишком очарованные, чтобы двигаться.

У Саймона тоже не было иммунитета против этой бесконечно скорбной музыки. Он чувствовал реакцию своего тела: каждый нерв дрожал от радости, похожей на боль.

Он забыл, какой эффект производит музыка на человеческий мозг. За долгие годы он забыл музыку. И вот теперь забытые все это время двери между телом и мозгом внезапно открылись для полета песни Арфисток. Чистый, сияющий, очаровательный голос освобожденной жизни. Музыка напомнила Саймона острым, непонятным ему самому, желанием, разум удалился в далекие тропинки, населенные тенями, сердце трепетало от торжественной радости, очень близкой к слезам.

Захваченный нежной, неощутимой сетью этих арф, он стоял неподвижно, задумчиво, забыв страх и опасность, забыв все, кроме музыки, казавшейся тайной сотворения, воображения, что он вот-вот поймет неуловимый секрет этой песни.

Песня только что родившегося мира, радостно испускающего свой первый крик, молодые солнца, громкий хоровод звезд и жужжащие басы крутящихся миров!

В глубине очарованного разума Саймона что-то извещало его, что он попал в ловушку этих гипнотических звуков, что он все глубже поддается влиянию Арфисток, но он не мог разорвать чары.

Легкая песня листьев, впитывающих солнце, летящие птицы, тепло животного в его логове, молодое сияющее чувство любви, рождение жизни!

Внезапно звук изменился. Красота и радость увяли, в музыке появилась нота ужаса, который все возрастал и возрастал...

Саймон заметил, что Тарос что-то сказал Арфистке, и ее нежные глаза стали испуганными.

Простой разум создания был чувствителен к телепатическим импульсам. И Тарос наполнил ее мыслями об опасности и страданиях, так что теперь мембраны звучали в другом регистре.

Других Арфисток тоже охватил страх. Дрожащие, вибрирующие в унисон и накладывающие один ритм на другой, три перламутрово-розовых существа наводнили зал дрожащими звуками, которые были квинтесенцией всех страхов.

Страх слепого мира, который дает жизнь своим созданиям только для того, чтобы тут же отнять, агония и смерть, которые всегда и навеки раздирают сверкающую ткань жизни. Боязнь глубоких теней, полных страдания, в котором должна пройти вся жизнь: а тени так быстро, так быстро смыкаются!

Дикий, примитивный ужас, исходящий из Арфисток, сжимал сердце ледяными пальцами. Саймон отступил, он не мог его переносить и знал, что еще минута – и он сойдет с ума.

Он лишь смутно сознавал ужас других советников, видел их искаженные лица, скорчившиеся руки. Он хотел кричать, но его голос затерялся в вопле Арфисток, ставшем до того пронзительным, что тело вибрировало болью.

А Тарос по-прежнему наклонился над Арфисткой и силой своего разума внушал ей ярость и безумие. Арфистки кричали, звук их криков теперь перешел порог слышимости, а ультразвуки ранили мозг, как ножом.

Один человек прыгнул, другой последовал его примеру, потом еще и еще, они толкали друг друга, падали, давя других и в безумной панике. Ему нужно бежать!

Нет, он не убежит! Что-то удерживало его, поддерживало ослабевшее тело – часть его сознания, защищенная долгим пребыванием вне тела. Он взял себя в руки, бросил на борьбу железную волю и, наконец, пришел в себя.

Его дрожащая рука вытащила из кармана металлический ящичек. Щелчок. Разогревалась, машинка медленно начала издавать свой резкий, раздирающий уши звук, а потом ускорила его.

«Единственное оружие против Арфисток, – сказал Курт. – Звук можно побороть только звуком.»

Маленькая машинка растянула свои оглушающие вибрации и, словно когтями, сжала ужасную песню Арфисток, скручивала и дробила ее, врываясь своей звуковой интерференцией в рычащие диссонансы.

Саймон двинулся к трону и Таросу.

Теперь в глазах Тароса появилось страшное сомнение.

Арфистки, обезумевшие и испуганные, боролись с невыносимыми звуками, превратившими их песню в страшную какофонию. Ужасающий звуковой конфликт создавал ярость, в основном неслышную, но Саймон чувствовал, как его тело сотрясается от невероятных вибраций.

Он шатался, но продолжал идти вперед. Лицо Тароса и всех остальных было искажено болью. Король лежал без сознания на своем троне.

Буря разбиваемых гармоний рычала вокруг трона, словно голос самого безумия. Саймон, разум которого находился в полнейшем хаосе, знал, что так ему долго не выдержать...

И внезапно все кончилось. Разбитые, побежденные, измученные Арфистки остановили безумные вибрации своих мембран. И, полностью замолчавшие, они бессильно лежали в руках своих похитителей; их нежные глаза заволоклись безнадежным страхом.

Саймон захохотал и сказал Таросу:

– Мое оружие сильнее вашего!

Тарос уронил Арфистку, и та уползла за трон.

– Тогда мы возьмем его у тебя, землянин! – сказал Тарос и прыгнул на Саймона. За ним бросились другие, охваченные горькой яростью поражения, когда они были так уверены в победе.

Саймон схватил свой диск, поднес его к губам, нажал кнопку и крикнул одно слово:

– Скорее!

Но он чувствовал, что было уже поздно. До той минуты, когда страх разбил силы традиций, Курт и Отто не могли проникнуть в это запретное место иначе как штурмом, который помешал бы.

Саймон упал под ударами нападающих. Падая, он увидел, как бежавшие было советники возвращаются и спешат к нему на помощь. Среди них он узнал и Диона.

Что-то жестко ударило его по голове, и он почувствовал на теле давящий груз. Кто-то вопил. Саймон увидел в свете факелов блеск стрел.

Он пытался подняться, но не мог. Он почти потерял сознание, заполненный хаосом движений и страшных звуков. Он чувствовал запах крови и боль.

Видимо, он все-таки встал, потому что обнаружил, что стоит на четвереньках над телом Диона. Медная стрела торчала в груди мальчика, кровь текла по золотистой коже. Взгляды их встретились. Глаза Диона были уже почти затуманены.

– Отец, – прошептал он дрожащим голосом и потянулся к Саймону. Саймон прижал его к себе. Дион прошептал что-то еще раз и испустил дух. Саймон продолжал прижимать его к себе, хотя тело юноши потяжелело и глаза застыли.

Саймон заметил, что в зале тишина. Один голос окликнул его. Он поднял голову и увидел Курта и Отто, которые с тревогой смотрели на него. Он едва видел их.

– Малыш был уверен, что я его отец, – сказал Саймон. – Он бросился в мои объятия и назвал меня отцом перед смертью.

Отто взял тело Диона и осторожно отнес его на плиты.

– Все кончено, Саймон, – сказал Курт. – Мы успели вовремя и теперь все в порядке.

Саймон встал. Тарос и его люди лежали мертвыми. Те, кто пытался вызвать ненависть, исчезли, и Арфистки никогда больше не появятся в Монебе – так заверяли Саймона окружавшие его советники, все еще бледные и дрожащие.

Он плохо слышал их. Куда менее отчетливо, чем последний вздох умирающего мальчика.

Он повернулся и вышел из зала Совета. На улице была ночь. Факелы трещали на ледяном ветре. Саймон чувствовал себя безмерно уставшим.

К нему подошел Курт.

– Я возвращаюсь на корабль, – сказал Саймон. Он увидел в глазах Курта вопрос, который тот не осмеливался задать.

Со сжавшимся сердцем Саймон процитировал стихи китайского поэта, написанные очень давно:

«Теперь я знаю, что узы тела и крови связывают нас меньше, чем груз скорби и страдания».

– Я снова стану тем, чем был. Я не могу переносить боль второй человеческой жизни... Вот!

Курт не ответил. Он взял Саймона под руку, и они быстро пошли по почетному двору.

За ними шел Отто, осторожно неся трех крошечных существ серебряного и перламутрово-розового цвета, которые начали испускать трели – сначала робкие, но полные надежды, которые скоро станут радостной песней освобожденных пленников.

Они похоронили тело Джона Кеога на равнине, где он нашел смерть, и рядом с ним положили Диона. Курт, Грэг и Отто с помощью Харкера насыпали сверху каменный курган.

Саймон Райт наблюдал за ними из тени – маленький металлический ящичек, парящий на невидимых лучах: он снова стал мозгом, навсегда отделенным от человеческого тела.

Выполнив свой долг, они распрощались с Харкером и пошли между громадными шумящими лишайниками к кораблю. Курт, робот и андроид остановились и обернулись взглянуть на высокий одинокий курган, поднимавшийся в звездное небо.

Но Саймон не оглянулся.