Архангелы Сталина

Житие от Гавриила

Что сказать? Плавание наше все-таки началось. Капитан занял свое законное место у штурвала, или как там оно называется, и приказал отдать швартовы. Интересно, кстати, какая сволочь взяла у Воронина швартовы? А потом началась скука. Хоть вой на пару с таксом, что он с удовольствием проделывал, дождавшись, пока побольше народу ляжет спать.

Помнится, в бытность мою декабристом, а послан я был в Северное общество для недопущения участия Пушкина в сем сомнительном предприятии, написал я как-то рассказ об удовольствиях на море. Но то скорее было писано для произведения впечатления на дам, вздыхающих до обморока и роняющих слезы на ландыши. М-да… Пришлось потом на селенгинскую каторгу соглашаться, избегая настойчивых домогательств особо впечатленных барышень. Правда, и выбора у меня тогда не было. Закатали меня по второму разряду на пожизненное. А за особую умственность, когда по случаю собственной коронации Коля номер Первый всем сроки до пятнашки скостил, меня из списков на амнистию собственноручно вычеркнул.

Да, но в те патриархальные времена и корабли были совсем другие. Сейчас что? Накушалась калоша угля и прет себе по мелкой волне спокойно, важно и чинно. Как траурный лафет на генеральских похоронах. А где же, спрашиваю, романтика? Где мачты, которые превосходят высочайшие деревья? Где паруса, невидимые, будучи подобранными, и ужасные величиною, когда корабль взмахнет ими невиданной птицей? И где, я вас спрашиваю, пушки в каждой каюте, в которые так удобно прячется дюжина цимлянского?

А люди какие были? Нынче разве что Воронин близко с ними стоит. С десяти лет определяли судьбу свою, с младых ногтей проводя навигации на качающейся под ногами палубе. Попались бы те люди Маяковскому, вот бы гвоздей наделал. Или из него бы сделали, что скорее всего. Кто говорит, что это из Тихонова цитата? Это который Штирлица играл? Тоже на скобяные изделия пойдет. Ибо суровые будни морские закаляют тело и душу, но не ожесточают их только супротив товарищей своих. Так и делят время в плавании между службой и дружбой. У нас тогда, со времени основания флота, дуэлей между флотскими не было ни одной. Сухопутных же, особенно штабных и лейб-гвардиозусов, дырявили с превеликим удовольствием. Пистолетом или шпагою, но изрядно проредили мы гарнизоны городов приморских.

Будучи в те поры офицером флота, побороздил я моря наши и чуждые достаточно. Гаага, Нант, Брест. А пребывая в пределах туманного Альбиона, стал невольно причиной расцвета поэтического таланта Байрона, ставившего Океан превыше человека. Результатом дуэли нашей стал мой неловкий выстрел, после которого лорд совершенно перестал интересоваться женщинами и посвятил все время свое творчеству.

Да… было время счастливое. А что сейчас мне остается? Смотреть на такса, облаивающего с высокого борта качающихся на волне тюленей и иногда оборачивающегося на меня с укоризною, безмолвно обвиняя в отсутствии обещанных белых медведей. Вот гадство, опять я высоким штилем изъясняться изволил. Тьфу!

Я сидел и предавался скуке, изредка постреливая в чаек из презентованной боцманом тозовской мелкашки. Слабое утешение для такса, уже настроившегося на медвежью охоту. А что еще делать? И я стрелял. Достойное занятие для архангела, разработавшего метод ковровых бомбардировок и успешно применившего его еще в библейские времена. Вот тоже времена были нескучные. Но об этом лучше с Изей поговорить.

Мягкие шаги за спиной я услышал издалека и, узнав походку Берии, повернулся к нему.

– Что ты подкрадываешься, Лаврентий Павлович? Как злой чечен на берег Терека. Тоже зарезать хочешь?

– Зачем? – невозмутимо ответил Лаврентий.

– Ну, не знаю. Может, должность мою занять захотел.

– Угу, – кивнул Берия, – синекуру нашел. Мне и на своем месте хорошо. Опять же – диссертация у меня. А ты развлекаешься, Гавриил Родионович?

– Да какие тут развлечения. Видишь, со скуки чаек стреляю.

– Помнится, кое-кто любил ворон в парке стрелять.

– Точно не я это был. Или ты на что-то намекаешь, товарищ сталинский опричник?

Против ожидания Лаврентий за опричника не обиделся. Наоборот, мне даже почудились за стеклами пенсне пробежавшие быстро смешинки.

– Какие намеки, товарищ архангел? Я в курсе, что тебя там не было. – Лаврентий мечтательно закатил глаза к небу. – А зря.

Я не стал поддерживать запоздалые сожаления Берии. Не успели так не успели. И кто же знал, что оно так повернется? Вместо ответа я вскинул винтовку и выстрелил в ближайшую чайку. Но, к сожалению, промахнулся. Неправы те, кто считает чаек неприкаянными реинкарнациями утонувших моряков. Это, скорее, души утонувших засранцев, которые ни нам не нужны, ни даже вероятному противнику. Жирная, наглая птица прошлась над палубой на бреющем полете, и лишь своевременный порыв ветра спас мою фуражку от гнусного поругания. А чайка сделала вид, что она тут совершенно ни при чем, лениво взмахнула крыльями и закружилась за кормой в стае таких же прожорливых гадин.

Берия проследил за чайкой взглядом и поморщился.

– Вот и тот любитель стрельбы по воронам нагадил в стране и хотел смыться по-тихому. А вот почему, Гавриил Родионович, его церковь признала святым мучеником, а при моем имени попы даже в церкви матом ругаются? Ведь на самом деле все наоборот получилось?

– Лаврентий Павлович, ты у нас уже пятьдесят с лишним лет? Должен уже привыкнуть, что наша организация не страдает конъюнктурщиной и не гонится за количеством душ. Качество – вот наш критерий.

– О моем качестве, пожалуй, я и сам могу поспорить.

– Да не стоит прибедняться, не сирота казанская. Пользу своему народу принес? Принес. Пожалте к нам.

– Именно своему народу? – уточнил Лаврентий.

– Народу, а не народности. Или ты не русский? Оборону страны ты крепил? Крепил. Экономику поднимал? Поднимал. Ядрен батон вот с Курчатовым сделали. А так, хоть будь ты сто раз пацифистом и вегетарианцем, но если живешь тлей кукурузной… Хрен тебе, а не райские кущи!

Берия помолчал, усваивая информацию.

– Чего же я тогда у нас Иосифа Виссарионовича не наблюдал? Вроде бы всем параметрам соответствует. И даже более того…

– Ей-богу, Палыч, вроде умный ты мужик, научные труды пишешь, на интригах не одну собаку съел, а порой дите дитем. Ну как можно Сталина к нам пускать? Вот, то-то и оно. Противник тоже от него отказался, опасаясь… Сам знаешь, чего опасаются. Так и ходит теперь – вечный грузин.

Такс, терзающий добычу, недовольно зарычал, предупреждая нас о появлении на палубе матроса со шваброй. Он, проходя мимо, поздоровался и начал сметать в кучу перья, разбросанные таксом. Да, намусорил наш охотник изрядно. И, наверное, стыдно стало, потому что он бросил очередную чайку к ногам матроса и потрусил прочь.

– Пойдем чайку попьем, – предложил я Лаврентию, – с ромом. Или Изю найдем.

– Чего его искать, у Кренкеля сидит. Что-то изобретает.

Изю найти мы не успели. Навстречу нам шел Воронин с весьма кислым выражением лица. То есть не то чтобы шел, сначала на трапе показались капитанские ботинки, потом форменные брюки, и уже вслед за кителем стал виден весь капитан целиком.

– К Матусевичу хочу сходить. Что там у него с машинами? Не бывали еще в машинном отделении? – потом спохватился: – Здравствуйте, товарищи, не виделись сегодня. Отсыпался после ночной вахты.

– Здравствуйте, Владимир Иванович. – Я повернулся к Берии. – Что, Лаврентий Павлович, посмотрим на сердце корабля? А может, и вредительство, какое обнаружим или предотвратим.

Воронин с пониманием момента улыбнулся.

– Для предотвращения диверсии, надо было все датские верфи на Соловки отправить. А короля… А короля на Мудьюг закатать.

– Вы надеетесь на мировую революцию, товарищ Воронин? – как бы невзначай поинтересовался Берия. – Господин Лев Давидович в бытность свою товарищем Троцким немалые народные деньги потратил на эту бредовую идею. Не смотрите на меня так удивленно, Владимир Иванович. Или вы троцкист? И тайком по ночам Патрацкую читаете?

Я оттащил Берию от капитана и зашипел ему в ухо:

– Не наезжай на человека, Лаврентий.

– Так я же пошутил.

– В следующий раз за такие шутки в пенсне получишь. Понял? И извинись перед капитаном.

Берия подошел к Воронину и фамильярно взял того под руку. Еще не оправившийся от тяжких обвинений капитан этому не препятствовал.

– Кавказский шютка билль. Не принимайте всерьез, Владимир Иванович. Более того, в Москве есть мнение, в случае удачного исхода нашей экспедиции, назначить вас начальником военно-морской базы в Североморске.

– Североморске? Это где он? – не понял капитан.

– Секретная информация. Но вам, как будущему начальнику, расскажу. Начато строительство новой базы на месте нынешней Ваенги, да мы ее вчера проходили. Но пока молчок! Никому ни слова! Враг не дремлет!

Окрыленный предсказанным повышением Воронин заверил нас в строжайшем соблюдении военной тайны и повел с экскурсией в машинное отделение. Надо сказать, что там мне очень не понравилось. Шум, грохот, жара, подозрительное шипение. Единственный более-менее тихий закуток был занят. В нем старший механик Матусевич собрал свободную от вахты трюмную команду для проведения занятий по самообразованию.

При нашем появлении ученики, половина из которых уже с седыми усами, благовоспитанно встали.

– Сидите-сидите, товарищи, – махнул им рукой капитан. – Что там у нас с машинами, старшой?

– Да в штатном режиме, Владимир Иванович, – пожал плечами старший механик. – Узлов пятнадцать дадут. А так – как обычно. Скрипят, скрежещут, дребезжит что-то. Вторые сутки не могу найти где. Масло протекает везде, где только возможно. Но мы его регулярно протираем. А сейчас вот самообразованием занимаемся.

– И насколько успешно? – Берия с сомнением поглядел на одного из обучаемых, выделявшегося на фоне остальных узким разрезом глаз и плоским, как сковородка, лицом. – Вот скажите мне, товарищ… Э-э-э…

– Моториста Иванов! – отрапортовал подскочивший с места матросик.

– Вот скажите мне, моторист Иванов, а почему электродвигатель крутится?

Коренной житель трюма тяжело и надолго задумался, потом его нахмуренное чело озарилось.

– Так он же в розетку включен! – И победно посмотрел на товарищей.

– Как вас зовут? – уже всерьез заинтересовался Берия.

– Амангельды Мужикетович, товарища военный!

– М-да… А почему же тогда электроутюг не крутится?

– Так у него ося нету! Не на чем крутиться-то.

Стармех схватился за голову и рявкнул на своего подчиненного:

– Иванов, иди с глаз моих долой! Возьми ветошь и машины от масла протирай, академик. И не забудь фланцы на паропроводах протянуть.

Моторист убежал, испуганно втянув голову в плечи, а Матусевич отпустил всех с занятий. Лаврентий что-то черкал в своем блокноте, а капитан с механиком завели разговор, пересыпанный таким количеством технических терминов, что я опять заскучал. Но мое внимание привлек все тот же Амангельды Мужикетович, уже не в первый раз пробегающий мимо открытой двери. Через некоторое время он робко постучался и смущенно произнес:

– Товарища старший механик, ключи кончились.

– Что? Какие ключи? – не понял механик.

– Для болтов и гаек ключи.

– А куда они делись?

– Я их уронил.

– Куда?

– Туда. – Моторист показал пальцем на решетчатый настил, под которым плескалась вода пополам с маслом.

– Так достань. – посоветовал Матусевич.

– Не могу, товарища начальник, мы это место уже проплыли.

Житие от Израила

Как тяжело объяснить человеку, что нужно сделать, одновременно не поясняя, для чего это вообще требуется. Угу, попробую только сказать Кренкелю, что мне нужно установить связь с райскими кущами… Что будет? Правильно угадали, отправят прямо вслед за Кандыбой. Вот и приходилось мне ставить задачу туманными фразами, ссылаясь на строгую секретность. Интересно, а в каком году Толстой свою «Аэлиту» опубликовал? Не помню. Но старший радист уже посматривает на меня с нездоровым любопытством. Нашел марсианина. И каналы там не я выкопал. Ой, только не надо тыкать пальцем в ошибки наших агрономов. С кем не бывает?

Мы с Кренкелем битый час терзали его передатчики, пробуя на всех волнах передать несколько строчек зашифрованного мной текста. Тишина. Ну не совсем тишина. В ответ доносились возмущенные вопли забиваемых чудовищной мощностью сигнала иностранных радистов. А всего-то придвинулся ближе к усилителю, чтобы тот попал под действие моего нимба. Полезная, оказывается, штука этот нимб. А я им раньше только как фонариком пользовался, когда ночью в сортир ходил. И радисты пусть в сортир идут. Тут им не Лига Наций.

Теодорыч стянул с головы наушники и устало откинулся на стуле.

– Нас, кажется, уже и на Луне слышно, Изяслав Родионович.

Сказать ему? Нет, все равно не поверит. А мне потом за разглашение секретной информации Гиви рога поотшибает. Я сказал «рога»? Вам послышалось. Конечно же, крылья повыщипает. Только и остается надеяться на мастерство и опыт радиста. Умнейший человек, и не скажешь, что в Польше родился. И к своим тридцати годам успел все севера обойти с экспедициями и зимовками. На «Цеппелине» летал и, говорят, споил самого Шнобеля. Но не того, что с динамитом и премией, а который с дирижаблями падает. Или не Шнобеля? Не помню, хотя перед командировкой у Доконта консультировался. Ладно, потом уточню.

– Теодорыч, а может, антенна плохая?

– Я ее сам делал. – Кренкель посмотрел на меня, как на врага народа.

– Тогда ладно, – поспешил я исправить ситуацию, – я-то думал, она еще с Копенгагена.

Радист промолчал, закуривая папиросу от зипповской зажигалки, купленной, видимо, в Дании. А пепел стряхивал в оригинальную пепельницу, представлявшую из себя перевернутую рынду на подставке, и с надписью славянской вязью по ободку «Сибиряков». Проследил за моим взглядом и кивнул.

– Оттуда. У капитана на память выпросил. Если тогда винты потеряли, кто рынды хватится?

Да, действительно, кто будет искать небольшой колокол, не самую необходимую вещь на корабле. Так и мы втроем пропали, и хрен бы с нами. Кто вспомнит среди прочих двух обычных архангелов и одного простого полусвятого опричника? Разве что Перун, да и то под сомнением. Отплытие наше в аккурат на Ильин день пришлось, а ему потом по всей стране грозы организовывать. Заметили, что после 2 августа редко когда громыхнет? Отдыхает Илюша. Только если сапогом в помешавшего херувима бросит.

Ох, сироты мы, сироты. Связи с базой нет. Да что с базой, с Гиви не могу мысленно связаться. Вот попадалово… Давеча брился с утра, так порезался в трех местах. Это при том, что шкуру мою даже турецкие ятаганы не брали. Потому и первым на стену Измаила поднялся. Обижался потом родственник, что город его имени на шпагу взял. Да, а сегодня вдруг порезался. Проводим инвентаризацию дальше. Меч, положенный по должности, остался. Толку только с него. От чаек буду отбиваться, от тех, что Гиви не дострелил. А что, летать пока могу. Легкую иллюзию – тоже могу. Пожалуй, и все… Способности к трансмутации нас давно лишили, с тех пор как Гиви воду в вино научился превращать. А пошло оно все…

– Эрнст Теодорович, а ты в Бога веришь?

– Нет, Изяслав Родионович, я материалист.

– Ну, тогда скажи мне как материалист материалисту… Представь себе гипотетическую возможность существования Его. – я посмотрел в потолок. – И надо установить с Ним связь.

Кренкель радостно заржал и переспросил:

– С самим Господом?

– Не обязательно, – я улыбкой поддержал шутку, – достаточно просто связаться с кем-то из святых.

Радист принял задумчивый вид, удивительно сочетая его с непрекращающимся смехом. Почесал нос, видимо, ухватывая ускользающую мысль, и изрек:

– Икону надо на антенну вешать. Во всяком случае, именно так я бы и сделал.

– Серьезно?

– Ответ соответствует вопросу, – усмехнулся Кренкель. – Вот если бы с Кощеем нужно было связаться, я бы у биолога скелет выпросил.

– Кощеев не существует, – заверил я радиста.

– А Бог?

– Эрнст Теодорович, давай не будем устраивать теологические диспуты. Скажи лучше, у тебя иконы есть?

– Откуда, Изяслав Родионович? Я в детстве в лютеранстве воспитывался.

– Да, – покачал я головой, – с точки зрения ОГПУ, это большой грех. Но где же нам взять икону?

– У боцмана есть. Только ни за что не признается.

– Так пойдем? У меня и не такие признавались.

Заморского мы нашли довольно быстро. Первый же палубный матрос махнул рукой в сторону нагромождения ящиков, за которыми и обнаружился боцман, устанавливающий капканы. Нимало не смутясь, он пояснил:

– На собак охочусь. Замучили, гадины.

– Смотри, Сан Саныч, – предупредил я Заморского, – если такс в капкан попадется, товарищ Архангельский будет очень недоволен.

– Не попадется, товарищ Раевский. Он сырое мясо не ест, кок отбивными набаловал. Так что не беспокойтесь, ничего с таксом не случится, ей-богу.

– Кстати, о Боге, Сан Саныч. Нам тут с товарищем Кренкелем, для научного эксперимента, срочно икона понадобилась. Не подскажете, случайно, где бы нам ее найти? Понимаете, задание партии… и все такое.

Боцман, думая, что я не замечаю, погрозил Кренкелю кулаком.

– Да что вы, товарищ Раевский, откуда на «Челюскине» икона? Ведь Владимир Ильич Ленин сказал, что Бога нет.

– Точно, товарищ Заморский. А черта с крючками в ушах, которого Кандыба видел, его тоже нет?

– И черта нет, Изяслав Родионович, – с готовностью подтвердил Заморский. – Но вот совершенно случайно вспомнил, что давно вожу с собой одну картину, но исключительно в качестве образца древнерусской живописи. И если пообещаете вернуть в целости и сохранности, то могу одолжить. А чертей, особенно морских, не бывает. Правда, товарищ Кренкель?

В радиорубке я осторожно развязал тесемки на войлочном чехле, предохраняющем икону от сырости, и взял грех на душу – вполголоса матюгнулся. Этого счастья мне только и не хватало.

– Что-то не так, Изяслав Родионович? – озабоченно спросил Кренкель. – Не та икона?

– Конечно, не та. Видишь? Это Тихвинская Богоматерь.

– Не подойдет?

– А то. С бабой связываться… – нашел я отговорку.

А сам тем временем почесал макушку, порой ноющую к непогоде. Именно по башке мужниным рашпилем меня отблагодарили за принесенную благую весть. А я-то, дурак, тогда распинался, описывая радужные перспективы дальнейшего бытия, и в первый раз в жизни пропустил удар.

– Слушайте, товарищ Раевский, у нас же на пароходе свой художник есть, Решетников. Пусть он нарисует. А Вы подскажете. Только он спирт не пьет.

– Он что, не настоящий художник? А впрочем, у товарища Архангельского под койкой полная сумка коньяку.