Аристотель и Данте открывают тайны вселенной

Я плавал и плавал, пока не начали болеть мои ноги и легкие. Потом сделал перерыв. А потом еще немного поплавал. Я чувствовал воду на моей коже. Я вспомнил о дне, когда встретил Данте. «Хочешь я научу тебя плавать?» Я о том, как же сильно изменился его голос. Мой тоже. Я вспомнил о том, что сказала моя мама. «Ты говоришь, как мужчина». Было легче говорить, как мужчина, чем быть им.

Когда я вышел из бассейна, я заметил девушку, которая смотрела на меня. Она улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ.

— Привет, — помахал я.

— Привет. — Она помахала в ответ. — Ты ходишь в Остин?

— Ага.

Думаю, она хотела продолжить разговор. Но я не знаю, что еще сказать.

— В каком ты классе.

— В выпускном.

— А я второкурсница.

— Ты выглядишь старше, — сказал я.

Она улыбнулась.

— Я быстро созрела.

— А я нет, — сказал я.

Это заставило ее рассмеяться.

— Ну, пока, — сказал я.

— Пока, — повторила она.

Зрелые. Мужчина. Что вообще означают эти слова?

Я подошел к дому Данте и постучал в дверь. Дверь открыл Сэм.

— Привет, — сказал я.

Сэм выглядел расслабленным и счастливым.

— Привет, Ари. Где Легс?

— Дома. — Я потянул за влажное полотенце, и перебросил его через плечо. — Я ходил плавать.

— Данте будет завидовать.

— Как он?

— Хорошо. Становиться лучше. Ты давненько не заходил. Мы скучали по тебе. — Он пригласил меня в дом. — Он в своей комнате, — Сэм помедлил. — У него гости.

— О, — сказал я. — Я могу зайти позже.

— Не беспокойся об этом. Иди наверх.

— Я не хочу его беспокоить.

— Не глупи.

— Я могу зайти позже. Это не так уж важно. Я просто возвращался с плавания…

— Это просто Даниэль, — сказал он.

— Даниэль?

Я думаю, он заметил удивленный взгляд на моем лице.

— Он тебе не очень нравится, не так ли?

— Он бросил Данте на растерзание.

— Не суди людей по одному поступку, Данте.

Эти слова действительно разозлили меня.

— Передайте Данте, что я заходил.

СЕМНАДЦАТЬ

— Папа сказал, что ты были расстроен?

— Я не был расстроен. — Входная дверь была открыта, и Легс лаяла на собаку, проходящую мимо. — Минуточку, — сказал я. — Легс! Прекрати.

Я принес телефон в кухню и сел за стол.

— Хорошо, — сказал я. — Послушай, я не был расстроен.

— Думаю, что мой папа не говорил мне этого, ели все было не так.

— Хорошо, — сказал я. — Это что так важно?

— Видишь. Ты расстроен.

— Я просто был не в настроении, чтобы встретится с твоим другим Даниэлем."

— Что он тебе сделал?

— Ничего. Мне просто не нравится этот парень.

— Почему мы не можем все быть друзьями?

— Этот ублюдок оставил тебя там умирать, Данте.

— Мы говорили об этом. Все нормально.

— Тогда хорошо. Отлично.

— Ты ведешь себя странно.

— Данте, иногда ты полон дерьма, ты это знаешь?

— Послушай, — сказал он. — Мы собираемся на какую-то вечеринку сегодня вечером. Я хотел бы, чтобы ты пришел.

— Я дам тебе знать, — сказал я и повесил трубку.

Я спустился в подвал и тренировался в течение нескольких часов. Я тренировался и тренировался, пока не понял, что каждая частичка моего тела невыносимо болит.

Боль была не такой уж плохой.

Я принял душ, а потом лег на кровать и просто лежал. Должно быть, я заснул. Когда я проснулся, голова Легс лежала на моем животе. Я гладил ее, пока не услышал голос моей мамы.

— Ты голоден?

— Нет, — сказал я. — Правда. Я не голоден.

— Ты уверен?

— Да. Который сейчас час?

— Шесть тридцать.

— Вау. Кажется, я сильно утомился.

Она улыбнулась мне.

— Может быть, во всем виноваты физические упражнения?

— Наверно.

— Что-то не так?

— Нет.

— Ты уверен?

— Я просто устал.

— Ты слишком много тренируешься, тебе не кажется?

— Нет.

— Когда ты расстроен, ты тренируешься.

— Это еще одна из твоих теорий, мама?

— Это больше, чем теория, Ари.

ВОСЕМНАДЦАТЬ

— Данте звонил.

Я ничего не ответил.

— Ты собираешься перезвонить ему?

— Конечно.

Ты знаешь, что в течение последних четырех или пяти дней ты просто хандрил, слоняясь по дому, и тренировался. Это все, чем ты занимаешься.

Хандрить. Я вспомнил о том, как меня всегда называла Джина — «Мальчик-меланхолия».

— Я не хандрю. И я не только тренировался. Я читал. И я думал о Бернардо.

— В самом деле?

— Да.

— И что ты думал?

— Я думал, что хочу написать ему.

— Он возвращает все мои письма.

— Серьезно? Может быть, он не вернет мои.

— Может быть, — сказала она. — Стоит попробовать. Почему бы и нет?

— Ты перестала ему писать?

— Да, я перестала, Ари. Это слишком больно.

— Это имеет смысл, — сказал я.

— Только не слишком разочаровывайся, Ари, хорошо? Не следует ожидать слишком многого. Твой отец однажды пришел навестить его.

— И что случилось?

— Твой брат не захотел его видеть.

— Он вас ненавидит?

— Нет. Я не думаю, что это так. Я думаю, что он зол на себя. И я думаю, что ему стыдно.

— Он должен переступить через это. — Я не знаю, почему, но я ударил стену.

Мама внимательно смотрела на меня.

— Прости, — сказал я. — Я не знаю, почему я это сделал.

— Ари?

— Что?

В ее лице что-то изменилось. Появился серьезный, обеспокоенный взгляд. Она не сердилась, но ее взгляд был строгим.

— Что случилось, Ари?

— Ты спрашиваешь так, будто у тебя опять есть какая-то теория по поводу меня.

— Поверь мне, так и есть, — сказала она. Но ее голос был таким красивым, добрым и сладким. Она встала из-за кухонного стола и налила себе бокал вина. Потом она достала две бутылки пива и поставила одну из них передо мной. Вторую она поставила на центр стола.

— Твой отец читает. Я пойду позову его.

— Что происходит, мама?

— Семейная встреча.

— Семейная встреча? Что это?

— Это новая вещь, — сказала она. — С этого момента, они будут происходить часто.

— Ты меня пугаешь, мама.

— Хорошо. — Она вышла из кухни. Я смотрел на пиво, стоящее передо мной. Я прикоснулся к холодному стеклу. Не знаю, должен ли я был пить его или нет. Может быть, это все было подстроено. Моя мама и папа вошли в кухню. Они оба сели напротив меня. Мой отец открыл свое пиво, а потом мое. Он сделал глоток.

— Вы проверяете меня?

— Расслабься, — сказал мой отец. Он сделал еще один глоток пива. А мама сделала глоток вина. — Разве ты не хочешь, выпить пиво с мамой и папой?

— Не совсем, — сказал я. — Это против правил.

— Новые правила, — сказала мама.

— Пиво с твоим стариком не убьет тебя. Не притворяйся, что ты не пил раньше. В чем дело?

— Это действительно странно, — сказал я, но все равно сделала глоток пива. — Теперь счастлив?

У моего отца было очень серьезное выражение лица.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе о какой-либо из моих стычек, в то время как я был во Вьетнаме?

— О, да, — сказал я. — Я только думал обо всех этих военных историях, которые ты мне рассказывал.

Мой отец наклонился и взял меня за руку.

— Я заслужил это. — Он крепче сжал мою руку, а затем отпустил.

— Мы были на севере. К северу от Дананга.

— Это то, где ты был? Дананг?

— Это был мой дом вдали от дома. — Он криво улыбнулся мне. — Мы были на разведке. Все было довольно спокойно в течение нескольких дней. Это был сезон муссонов. Боже, я ненавидел эти бесконечные дожди. Мы были просто впереди конвоя. Площадка была очищена. Мы были там, чтобы убедиться, что побережье было чистым. И тогда весь Ад вырвался на свободу. Повсюду были пули. Падали гранаты. Мы были в значительной степени в засаде. Это происходило не впервые. Но на этот раз все было по-другому.

— Со всех сторон была стрельба. Лучше, что мы могли сделать, это просто упасть обратно. Беккет вызвал вертолет, чтобы вытащить нас. Там был один парень. Действительно хороший парень. Боже, он был так молод. Девятнадцать лет. Он был еще совсем мальчишкой. — Мой отец покачал головой. — Его звали Луи. Солдат из Лафайета. — По лицу моего отца текли слезы. Он потягивал на свое пиво. — Мы не должны были оставлять никого внизу. Это было правилом. Нельзя оставлять человека внизу. Нельзя оставить человека умирать. — Я мог видеть выражение на лице моей матери. Она категорически отказывалась плакать. — Я помню, как бежал к вертолету. Луи был прямо позади меня. А со всех сторон летели пули. Я думал, что умру. А потом Луи упал. Он кричал мое имя. Я хотел вернуться. Я не помню точно, но последнее, что я помню, это то, как Беккет заталкивает меня в вертолет. Я даже не заметил, что меня подстрелили. Мы оставили его там. Луи. Мы оставили его. — Я смотрел, как мой отец справляется со слезами. В звуке человеческой боли было что-то такое, что напоминало звук раненого животного. Мое сердце разрывалось. Все это время, я так хотел, чтобы мой отец, рассказал мне что-нибудь о войне, а теперь я не мог выдержать его боль, которая даже через столько лет была как новая.

— Я не знаю, верил ли я в войну или нет, Ари. Не думаю, что верил. Я часто об этом думаю. Но я сам подписался на это. И я не знаю, что я чувствовал по поводу этой страны. Я знаю, что единственная страна, которая у меня была — это люди, которые воевали бок о бок со мной. Они были моей страной, Ари. Они. Луи, Беккет, Гарсия, Ал и Гио — они были моей страной. Я не горжусь всем тем, что совершил на этой войне. Я не всегда был хорошим солдатом. Я не всегда был хорошим человеком. Война сделала что-то с нами. Со мной. Со всеми нами. Но люди, которых мы оставили позади. Это те, кто приходят ко мне во снах.

Я пил мое пиво, а отец пил свое. Мама пила вино. Мы все молчали. Время перестало существовать.

— Иногда я слышу его, — сказал мой отец. — Луи. Я слышу, как он зовет меня. Но я не откликаюсь.

— Если бы ты вернулся, тебя бы тоже убили, — прошептал я.

— Может быть. Но я не справился со своей работой.

— Папа, не надо. Пожалуйста… — Я почувствовал, как мама наклонилась через стол и вытерла мои слезы. — Ты не должны говорить об этом, папа. Ты не…

— Думаю, должен. Возможно, пришло время, чтобы остановить кошмары. — Он оперся на мою маму. — Ты не думаешь, что пора сделать это, Лили?

Моя мама не сказала ни слова.

Папа посмотрел на меня, и улыбнулся.

— Несколько минут назад твоя мам вошла в гостиную и забрала книгу, которую я читал из моих рук. И она сказала: «Поговорите с ним. Поговорите с ним, Хайме». И она сказала это своим самым фашистским голосом.

Мама тихо рассмеялась.

— Ари, пришло время перестать убегать.

Я посмотрел на моего отца.

— Убегать от чего?

— Разве ты не знаешь?

— Что?

— Если ты продолжишь убегать, это убьет тебя.

— Ты о чем, пап?

— О тебе и Данте.

— Обо мне и Данте? — Я посмотрел на маму. Потом посмотрел на отца.

— Данте любит тебя, — сказал он. — Это достаточно очевидно. Он не скрывает это.

— Я не могу помочь с тем, что он чувствует, папа.

— Нет. Нет, ты не можешь.

— И к тому же, я думаю, что он не беспокоится по этому поводу. Ему нравится тот парень, Даниэль.

Папа кивнул.

— Ари, проблема заключается не только в том, что Данте влюблен в тебя. Реальная проблема, для тебя во всяком случае, состоит в том, что ты влюблен в него.

Я ничего не ответил. Я просто продолжал смотреть на лице моей матери. А потом на лицо моего отца.

Я не знал, что должен сказать.

— Я не уверен, я имею в виду, я не думаю, что это правда. Я имею в виду, я просто не думаю, что это так. Я имею в виду…

— Ари, я знаю, что я вижу. Ты спас его жизнь. Как думаешь, почему ты сделал это? Как думаешь, почему в одно мгновение, даже не думая, ты прыгнул через улицу и оттолкнул Данте от надвигавшегося автомобиля? Как думаешь, почему это произошло? Я думаю, ты просто не мог выдержать мысль о том, что потеряешь его. Ты просто не мог. Зачем бы ты рисковал своей жизнью, чтобы спасти Данте, если ты его не любишь?

— Потому что он мой друг.

— А почему решил пойти, и выбить все дерьмо из парня, который сделал больно? Почему ты так поступил? Это все твои инстинкты, Ари. Каждый из них что-то говорит. Ты любишь этого мальчика.

Я продолжал смотреть вниз на стол.

— Я думаю, что ты любишь его больше, чем можешь вынести.

— Папа? Пап, нет. Нет, я не могу. Я не могу. Почему ты все это говоришь?

— Потому что я не могу смотреть на все что одиночество, которое живет внутри тебя. Потому что я люблю тебя, Ари. — В этот момент я начал плакать. Я думал, что никогда не смогу прекратить плакать. Но я остановился. Когда я окончательно успокоился, то сделал большой глоток пива.

— Пап, думаю мне больше нравилось, когда ты не говорил.

Мама рассмеялась. Я любил ее смех. И тогда рассмеялся и отец. А потом рассмеялся я.

— Что мне делать? Мне так стыдно.

— Стыдно за что? — спросила мама. — За любовь к Данте?

— Я парень. Он парень. Это не так, как все должно быть. Мама…

— Я знаю, — сказала она. — Знаешь, Офелия меня кое-чему научила. Все эти письма. Из них я многое узнала. И твой отец прав. Ты не можешь продолжать убегать. Не от Данте.

— Я ненавижу себя.

— Не надо, дорогой. Не надо. Я уже потерял одного сына. И я не собираюсь терять второго. Ты не одинок, Ари. Я знаю, что тебе так кажется. Но ты не прав.

— Как ты можешь любить меня так сильно?

— Как я могу не любить тебя? Ты самый красивый мальчик в мире.

— Это не так.

— Так. Так.

— Что мне делать?

Голос отца был мягким.

— Данте не убежал. Я продолжаю представлять, как он принимаете все эти удары. Но он не убежал.

— Ладно, — сказал я. Единственный раз в моей жизни, я прекрасно понимал моего отца.

И он понимал меня.

ДЕВЯТНАДЦАТЬ

— Данте?

— Я звонил тебе каждый день в течение последних пяти дней.

— У меня грипп.

— Плохая шутка. Пошел ты, Ари.

— Почему ты так злишься?

— Почему ты так злишься?

— Я больше не злюсь.

— Значит, теперь моя очередь злится.

— Хорошо, это справедливо. Как Даниэль?

— Ты кусок дерьма, Ари.

— Нет Даниэль — это кусок дерьма.

— Ты ему не нравишься.

— Мне он тоже не нравится. Так теперь он твой новый лучший друг? "

— Даже не близко.

— Вы, ребята, целовались?

— А тебе то что?

— Просто спрашиваю.

— Я не хочу целовать его. Он для меня ничего не значит.

— Итак, что случилось?

— Он самовлюбленный, тщеславный, кусок дерьма. И он даже не умный. И он не нравится моей маме.

— А что о нем думает Сэм?

— Папа не считается. Ему нравятся все.

Это действительно заставило меня смеяться.

— Не смейся. Почему ты злился?

— Мы можем говорить об этом, — сказал я.

— Да, ты же так хорош в этом.

— Дай мне перерыв, Данте.

— Хорошо.

— Хорошо. Так что ты делаешь сегодня вечером?

— Наши родители собираются в боулинг.

— Да?

— Они много разговаривают.

— Действительно?

— Разве ты ничего не знаешь?

— Думаю, что иногда я нахожусь немного в стороне от всего этого.

— Немного?

— Я стараюсь, Данте.

— Скажи, что тебе жаль. Я не люблю людей, которые не знают, как сказать, что им жаль.

— Хорошо. Мне жаль.

— Хорошо. — Я был уверен, что он улыбается. — Они хотят, чтобы мы пошли с ними.

— В боулинг?

ДВАДЦАТЬ

Данте в ожидании сидел на ступеньках. Как только я подъехал, он соскочил с крыльца, и залез в грузовик.

— Боулинг звучит очень скучно.

— Ты когда-нибудь ходил?

— Конечно. Но я в это очень плох.

— А ты должен быть хорош во всем?

— Да.

— Да ладно. Может, будет весело.

— С каких пор ты хочешь проводить время с нашими родителями?

— Это не так уж и плохо, — сказал он. — Они хорошие. И кстати, это ты так сказал.

— Что?

— Ты сказал, что никогда не убегал из дома, потому что обожаешь своих родителей. И я думал, что это очень странно. Я имею в виду, не нормальная. Я имею в виду, полагаю, я думал, что родители — это инопланетяне.

— Это не так. Они просто люди.

— Да. Я знаю. Думаю, я изменил свое мнению по поводу мамы с папой.

— Значит, теперь ты их обожаешь?

— Ага. Думаю, да. — Я завел грузовик. — Если честно, я тоже ужасно играю в боулинг. Просто, чтобы ты знал.

— Ну, ставлю на то, что мы все равно лучше наших мам.

— Уверен, что мы в сто раз лучше.

Мы смеялись. И смеялись. И смеялись.

Когда мы добрались до боулинг-клуба, Данте посмотрел на меня и сказал:

— Я сказал моим родителям, что я никогда, никогда не захочу поцеловать другого парня до конца моей жизни.

— Ты им так и сказал?

— Да.

— Что они ответили?

— Мой папа закатил глаза.

— А что сказала твоя мама?

— Не много. Она сказала, что она знает хорошего терапевта. «Он поможет тебе прийти к соглашению», — сказала она. А потом она добавила: «Если ты не хочешь, можешь поговорить со мной вместо этого». — Он посмотрел на меня. И мы оба рассмеялись.

— Твоя мама, — сказал я. — Она мне нравится.

— Она жесткая, как железо, — сказал он. — Но в тоже время нежная.

— Да, — сказал я. — Заметил.

— Наши родители очень странные, — сказал он.

— Потому что они любят нас? Это не так уж странно.

— То, как они любят нас, это странно.

— Красиво, — сказал я.

Данте посмотрел на меня.

— Ты изменился.

— Как?

— Я не знаю. Ты ведешь себя иначе.

— Странно?

— Да, странно. Но в хорошем смысле.

— Хорошо, — сказал я. — Я всегда хотел быть странным в хорошем смысле.

Я думаю, наши родители были очень удивлены, увидев, что мы действительно пришли. Наши отцы пили пиво. А матери газировку. У них были ужасные баллы. Сэм улыбнулся нам.

— Я не ожидал, что вы ребята, на самом деле придете.

— Нам было скучно, — сказал я.

— Ты нравился мне больше, когда не был таким нахалом.

— Простите, — сказал я.

Было весело. Нам было весело. Оказалось, что я был лучшим игроком. У меня было больше 120-и балов. И во время третей игры я получил еще 135 баллов. Если подумать, то это ужасно. Но остальная часть команды действительно отстой. Особенно моя мама и миссис Кинтана. Они много говорили. И много смеялись. Данте, и я постоянно смотрели друг на друга и смеялись.

ДВАДЦАТЬ ОДИН

Когда мы с Данте вышли из боулинг-клуба, я поехал в пустыню.

— Куда мы идем?

— В мое любимое место.

Данте был тих.

— Уже поздно.

— Ты устал?

— Вроде.

— Сейчас всего лишь десять. Рано встал, не так ли?

— Ты меня знаешь.

— Если ты не хочешь, мы можем просто поехать домой.

— Нет.

— Хорошо.

Данте не захотел включать музыку. Он просмотрел мою коробку с кассетами, но не мог остановиться на чем-нибудь конкретном. Я не был против тишины.

Мы просто ехали в пустыню. Я и Данте. Не говоря ни слова.

Я припарковал на моем обычном месте.

— Я люблю это место, — сказал я. Я мог слышать биение собственного сердца.

Данте ничего не сказал.

Я прикоснулся к теннисной обуви, которую он прислал мне, что свисала с моего зеркала заднего обзора.

— Я люблю эту вещь, — сказал я.

— Ты любишь много вещей, не так ли?

— Твой голос звучит раздраженно. Я думал, ты больше не злишься.

— Думаю, я злюсь.

— Мне жаль. Я сказал, что мне жаль.

— Я не могу так, Ари, — сказал он.

— Не можешь как?

— Вся эта штука с дружбой. Я не могу.

— Почему нет?

— Я должен объяснять это тебе?

Я ничего не ответил.

Он вышел из машины и захлопнул дверь. Я последовал за ним.

— Эй, я коснулась его плеча.

Он оттолкнул меня.

— Мне не нравится, когда ты прикасаешься ко мне.

Мы стояли там в течение долгого времени. Ни один из нас ничего не говорил. Я чувствовал себя маленьким, незначительным и недостаточным. Я ненавидел это ощущение. И я собирался перестать чувствовать себя таким образом. Я собирался остановить это.

— Данте?

— Что? — в его голосе отчетливо слышался гнев.

— Не злись.

— Я не знаю, что делать, Ари.

— Помните, тот раз, когда ты меня поцеловал

— Да.

— Помнишь, я сказал, что это не действует на меня?

— Почему ты об этом говоришь? Я помню. Я помню. Черт, Ари, ты думаешь, я забыл? "

— Я никогда не видел тебя таким раздраженным.

— Я не хочу об этом говорить, Ари. Это просто заставляет меня чувствовать себя плохо.

— Что я сказал, когда ты поцеловал меня?

— Ты сказал, что это не действует на тебя.

— Я соврал.

Он посмотрел на меня.

— Не играй со мной, Ари.

— Я не играю.

Я взял его за плечи, и посмотрел на него. Он посмотрел на меня в ответ.

— Ты сказал, что я не ничего не боюсь. Это не правда. Ты. Вот что я боюсь. Я боюсь тебя, Данте. — Я сделал глубокий вдох. — Попробуй еще раз, — сказал я. — Поцелуй меня.

— Нет, — сказал он.

— Поцелуй меня.

— Нет. — А потом он улыбнулся. — Ты поцелуй меня.

Я положил руку на его затылок, и потянула его к себе. А потом я его поцеловал. Я целовал его. И я целовал его. И я целовал его. И я целовал его. А он продолжал целовать меня.

Мы смеялись, и мы разговаривали, и мы смотрели на звезды.

— Я хотел бы, чтобы сейчас шел дождь, — сказал он.

— Мне не нужен дождь, — ответил я. — Мне нужен ты.

Он начертил пальцем свое имя по моей спине. А я начертил мое на его спине.

Все это время.

Вот что со мной было не так. Все это время я пытался выяснить тайны Вселенной, тайны моего собственного тела, моего собственного сердца. Все ответы всегда были так близко, и все же я всегда боролся с ними, даже не зная об этом. С той минуты, как я встретил Данте, я влюбился в него. Я просто не позволял себе это знать, и думаю, чувствовать это. Мой отец был прав. И то, что сказала моя мама, тоже было правдой. Мы все боремся в нашей собственной войне.

Мы с Данте лежали в самодельной постели моего пиками, и смотрел на летние звезды. Я был свободен. Представьте это. Аристотель Мендоза — свободный человек. Я больше не боялся. Я думал об этом выражение лица моей матери, когда я сказал ей, что мне было стыдно. Я думал об этом взгляде любви и сострадания, которое обретало ее лицо, когда она смотрела на меня. «Стыдно? Из-за любви к Данте?»

Я взял Данте за руку, и сжал ее.

Как мне когда-либо могло быть стыдно любить Данте Кинтана?

БЛАГОДАРНОСТИ

Я долго раздумывал о написании этой книги. На самом деле, после того, как я закончил первую главу или около того, я почти решил отказаться от проекта. Но мне повезло, и я был достаточно благословлен быть окруженным преданными, мужественными, талантливыми и умными людьми, которые вдохновили меня на написание того, что я начал. Эта книга не была бы написана без них. Итак, вот мой маленький, и определенно не полный, список людей, которых я хочу поблагодарить: Пэтти Мусебруггера — отличного агента, и отличного друга. Дэниела и Сашу Чакон за их большую любовью и убеждение, что я должен написать эту книгу. Гектора, Энни, Джинни, и Барбару, которые всегда были со мной. Моего редактора, Дэвида Гейла, который верил в мою книгу и всю команду в Simon & Schuster, особенно Нава Вульфа. Моих коллег из Отдела Креативного Написания, чья работа и великодушие постоянно бросала мне вызов, и вдохновляла быть лучшим писателем и лучшим человеком. И, наконец, я хотел бы поблагодарить моих студентов, прошлых и настоящих, которые напоминают мне, что язык и письмо всегда будут иметь огромное значения. Моя благодарность всем вам.