Аркан смерти

Глава 1 Почти двадцать семь…

«Темнота бывает разных цветов, хотя сто́ит перейти в её пространство, наступает временная бесцветность. Глаза в этот момент не просто видят чёрное ничто, они отключаются. Сознание будто переживает мимолётную смерть, так как мозг перестаёт воспринимать зримые объекты. Пройдя эту молниеносную точку отключения от мира, мы автоматически начинаем воспроизводить последнее, что видели перед тем, как оказаться в темноте. И вот тут начинают проступать её разные краски.

Двадцать первого декабря я, как обычно, рассматривал многочисленные оттенки темноты своей спальни, позволив бессоннице обнять меня так мягко, по-родному…

Я видел картину жизни в темноте, где оттенки иссиня-чёрных, графитовых и эбонитовых силуэтов застыли, прислушиваясь к биению моего сердца. Не остановилось ли оно? Никакой паники или тревоги. Просто проверка связи – работает мой кровеносный насос?

Оттенки темноты всё чётче прояснялись и давали новые полутона бессонной ночи. Помню, как мы с тобой раньше специально выключали свет и разглядывали на моём настенном ковре многочисленные пейзажи. Я видел огромные гибридные цветы, которые гигантами заполоняли неизвестную планету. Ты же умудрялся разглядеть расписанный под хохлому унитаз с очень сложной системой отведения канализации. Хотя мне всегда казалось, ты сочинял это от балды, потому что не любил мою привычку романтизировать даже несчастный узор на ковре.

Но я точно уверен, всё-таки ты тоже видел ночные цвета так же, как я. Сам того не подозревая, ты прокололся однажды. Мы были подростками. В этом возрасте наши ровесники занимались чем угодно, но явно не обсуждением несостоятельности теории Дарвина. Да, именно эту чушь мы с тобой начали оспаривать, прогуливаясь как-то по тихой загородной дороге в половине одиннадцатого ночи. Философия, религия и биология завязались в узел, пока мы опровергали естественный отбор эволюции. Между делом ты обращал внимание на то, какого цвета сейчас перед нами ночное небо и как странно выглядит местное кладбище в свете угасающей луны. Цвета естественной тьмы тебя завораживали.

Темнота стала третьей персоной в нашей компании и осталась немым свидетелем, который разрешал выговаривать друг другу всё, даже самые страшные переживания, что концовка очередного сезона любимого сериала может быть провальной.

Ты всегда соглашался со всеми решениями. Я готов был принять любые твои приколы. Ты всегда был на моей стороне. Я же в ответ показывал тебе, насколько ты умён. Выгодный договор или симбиоз двух потерявшихся душ? Скорее это было похоже на близнецовую дружбу, если есть такое понятие. Иногда становилось неясно, где заканчивается твоя мысль и начинается моя. Я забывал, кто из нас загадывал побывать в Италии, а кто планировал перестать есть после шести. Или оба хотели этого одновременно…

Очень чётко помню, как мы остались ночевать в спальных мешках на берегу маленького озера просто для того, чтобы в качестве эксперимента прожить сутки на свежем воздухе без современных гаджетов и средств связи. Хоть было начало лета, ночной сон не шёл ко мне из-за крадущейся прохлады, и я наблюдал за июньской темнотой. Посреди ночи ты резко заворочался и выскочил из своего спального мешка. Стал рассказывать, что тебе приснился странный сон, в котором мы стояли около деревянного ящика. Наши грудные клетки были вскрыты, и из них торчало по одному толстому кровеносному сосуду типа аорты, уходившему под крышку ящика. Во сне ты поднял её и увидел сердце, которое пульсировало вне тел. К нему были присоединены наши аорты. Я воспринял твой сон достаточно спокойно и сказал: это в целом символично, ведь ритмы наших жизней уже настолько синхронизированы, что все биологические процессы тоже стали протекать одинаково. Мы же постоянно были в контакте. Делали вместе множество вещей, любили одни книги и верили в одного бога.

Десять лет такой крепкой дружбы. Потом ты женился и купил двухкомнатную квартиру, а я всё бродил в поисках себя. Кипение жизни, смена событий, а ты вдруг исчез…

В то отвратительное утро я проснулся с ощущением, будто у меня в области солнечного сплетения оставили огромное сверло. Еле встав с кровати, я тут же полез в телефон проверять сообщения и пропущенные звонки – вдруг что-то случилось. Ничего не было. Только сверло никуда не делось. Целый день оно прорывало тоннель внутри меня, наматывая тревогу на свои лезвия. Вечером, решив, что во мне поселилась беспочвенная паранойя, я попытался выкинуть эту тяжесть из груди с помощью замедления дыхания, сидя за кухонным столом. Минута чередования вдохов и выдохов под контролем, и постепенно исчезли все мысли. Дойдя до темпа спокойного движения воздуха в лёгкие и обратно, я досчитал до трёх, и меня проглотила темнота…

В ней я увидел тебя. Мы стояли у того самого ящика, где лежало подсоединённое к нам сердце. Ты держал ножницы. Быстрое движение пальцами правой руки – и лезвия разомкнулись. Мимолётный взмах, и твоя аорта была отрезана. Ты смотрел в пол и истекал кровью. Ужас сковал всё тело так, что я даже не смог никак отреагировать. Мои глаза закатились и будто сделали сальто, я вновь очнулся с воображаемым сверлом за кухонным столом, весь мокрый и дышащий, словно поросёнок с рассечённым горлом на бойне. Через пятнадцать минут раздался звонок твоей жены: «Он… он прыгнул…»

Старый ржавый мост позволял людям перебираться к загородным дачам, словно добродушный паромщик. Его скрип создавал разные мотивы, сопровождая идущего песней. Я прихожу на твою могилу, а затем на середину этого моста каждую среду и пытаюсь понять, зачем ты это сделал. Зачем пришёл сюда под вой ноябрьского ветра в одном чёрно-зелёном свитере, синих спортивных брюках и босиком? Зачем закинул правую ногу на парапет моста и, забравшись на него, развёл руки в стороны, словно раненный в спину ворон над ледяными волнами Стикса? Свидетели твоего прыжка твердили, что ты блаженно улыбался, отдавая своё тело гравитации. Наверное, то мгновение падения длилось для тебя, как нескончаемые титры после артхаусного фильма. Холодный воздух пробирался под твою одежду, кусая кожу невидимыми клыками. Сердце замирало и приводило в уши глухоту. Ты планировал умереть от удара об воду, но этот сценарий разорвался вместе с твоей грудной клеткой и лёгкими о выброшенную в реку металлическую трубу. Она застряла одним концом в иле, другим – навела в темноте тайный прицел на желающего упасть в реку. Им стал ты.

Когда я стоял на кладбище в день похорон, меня снова проглотила темнота. Очередной обморок, в котором ты раскрыл мне всю картину твоей смерти, разложив последнюю серию жизни на кадры. В это время все ушли заполнять себя траурным алкоголем, а я так и стоял, как ледяная скульптура, с двумя сиреневыми ирисами в правой руке. Позже эти цветы покоились на груди свежей могилы, навсегда заслонившей тебя от мира.

Ирисы вяли в пространстве ноября. Вместе с ними усыхал и я, заколачивая во сне коробку с сердцем и кромсая пальцами идущую к нему аорту. Но она была слишком крепкой. Прочность ей придавали злость и непонимание твоего поступка.

Чуть больше года прошло с тех пор, как ты ушёл. Двадцать первое декабря. Вторник. Завтра я снова приду в твою мёртвую спальню с чёрно-золотой оградой вместо капронового балдахина. Принесу два сиреневых ириса и заменю завядшую пару. Я буду ждать, что ты заберёшь меня в свою темноту и расскажешь, почему решился на свободное падение вместо того, чтобы прийти ко мне и вывернуть своих демонов наизнанку. Пара часов на кладбище, тысяча девятьсот тридцать дыхательных движений и ничего… Это ничего проводит меня и, обняв за сгорбленные плечи, прошепчет на ухо: «Я с тобой…»

Прочитав несколько раз эту запись на вырванном из блокнота листе, я понял, что никакого результата не получил. Задание написать это письмо я получил на сеансе групповой психотерапии. Строчки не сразу вырвались из меня, сначала им пришлось пробиваться сквозь толстенную преграду из плотного воздуха внутри моих мыслей, где молекулы были склеены тоской.

На нашей встрече у психотерапевта все писали своим близким письма. Близким, которых потеряли. Нас было четырнадцать человек, и все, кроме меня, справились, даже зачитали свои тексты вслух. Эмоции били ключом, и кабинет психолога погрузился в звуки захлопывающихся гештальтов. Каждый смог договорить своим дорогим людям то, что не успел. Свербящие чувства наконец-то нашли выход, и над нашими головами полетели освободившиеся от груза скорби души. Я буквально видел, как очертания прозрачных фигур выходили из-за спин участников и растворялись под потолком. У меня же гештальт остался открытым, из него сквозило могильным холодом. Моя душа не собиралась ничего писать, а намеревалась уйти в тонкий мир, чтобы сказать всё Геро=ру лично.

Психотерапевт Элла ведёт программу для людей, потерявших близких, уже не первый раз. Её визитка попалась мне в частном медицинском центре, когда я проходил обследовании щитовидной железы. Не думал тогда, что мне может пригодиться помощь такого специалиста, но визитку всё же взял. Тёмно-бордовые волосы Эллы аккуратно спускались до плеч, соответствуя безмятежному движению её рук во время всяческих разъяснений. Внешние уголки зелёных глаз были чуть приподняты, создавалось ощущение, что они всегда в фазе улыбки. Сорокапятилетний опыт её жизни был преобразован в копилку выученных уроков и позволил вывести множество мудрых мыслей, которыми она потоком делилась с застрявшими в горе людьми.

После ухода группы Элла задержала меня:

– Ты был таким задумчивым сегодня. Мне показалось, что больше наблюдал. Заметил эффект у других?

– Да, – ответил я. – Людям стало значительно легче. Ты молодец!

– Я не напрашивалась на комплимент. Речь о тебе. Ты посмотрел со стороны, как у других получается отпустить своё горе. А такой процесс не всегда удаётся быстро запустить. В твоём случае это происходит сложнее, но постепенно нить между тобой и Герором становится тоньше. Пусть она потихоньку исчезает. Не останавливайся, у тебя свой темп проживания боли.

Мысль о потери связи меня злила. Я не готов.

Рыжий мейн-кун Эллы потёрся о мою ногу, с одной стороны, проявив ласку, с другой – напомнив, что не стоит задерживаться у специалиста, поток клиентов которого ожидает свою порцию катарсиса за дверью.

– Может быть… – всё, что я смог ответить.

– Попробуй выполнить сегодняшнее задание дома. В тишине. Наедине с собой или с ним. Ты можешь начать первые строчки спонтанно, без банального «Здравствуй, дорогой друг!» и прочего. Просто дай волю руке и пиши. Пиши, не думая о правилах, о красоте письма. Просто пиши ему.

– Хорошо, я попробую.

– Обещаешь?!

Она, как всегда, поймала меня за мою настырную привычку выполнять малейшее обязательство. Идти на попятную было бесполезно, и я ответил:

– Конечно, обещаю…

Придя домой, я всё же написал это самое письмо-рассказ. Сначала долго смотрелся в свой зеркальный потолок в спальне, от которого меня упорно отговаривали все участники моего ремонта. То видели в этом глупое дизайнерское решение, то называли небезопасным, то настаивали на мистических предопределениях, сулящих мне провал в зазеркальное пространство, что на обыденном языке означало сумасшествие. Но мне хотелось перед сном видеть отражение своего маленького мира, как бы наблюдая за собой со стороны. Возможно, это детская причуда. А может, это моя форма медитации, которая помогла мне сегодня взяться за письмо, заданное Эллой.

Я лежал на кровати и всматривался в отражение своих серых глаз. На моём лице ещё оставались признаки молодости, хотя их уже начали кромсать небольшие мимические морщины на лбу. Густые светло-русые волосы, как всегда, коротко стрижены и обречены на скорое исчезновение. Мой отец рано облысел, теперь жду этого и я. А там кто знает… По крайней мере, не должны исчезнуть длинные ресницы, которые периодически переплетались и создавали плотную завесу над глазами.

Я был очень худым. Особенно в последнее время. Маленький тонкий человек с большой раной. Можно было подрабатывать моделью для рекламы препаратов от анорексии. Смотрите на Лиама и жуйте побольше белка! А ещё всяких овощей и фруктов, но не содержащих нитраты, иначе всех охватит массовая диарея.

Пока я погружался в отражение, моя душа обрела голос и нашептала свой монолог руке. Я превратился в проводника истории боли. Герор не был мне братом, но наши души, похоже, породнились ещё до рождения, подписав некий договор. Думаю, в нём значился пункт о «непрекращении» соглашения при внезапной смерти одной из сторон. Я всё ещё чувствовал эту близнецовую связь, только теперь она причиняла жуткую боль…

Перечитал письмо несколько раз вслух. Мне казалось, Герор стоит около окна моей спальни и слушает, как я в пустоту произношу записанные мысли, завернувшись в плюшевый серый плед. Я закончил читать и посмотрел в сторону окна. Герор полупрозрачный, с серебряным отливом. На нём бежевый свитер под горло, светлые брюки и, как всегда зимой, короткие серые шерстяные носки. Каштановые волосы растрёпаны, а глаза цвета горячего шоколада смотрят на меня в упор с полным умиротворением. Не знаю, как мне удалось сотворить этот образ, но я был благодарен его присутствию. Время остановилось, и мы очень долго вели зрительную беседу. Как в жизни: половину информации можно было не озвучивать, мы многое понимали без слов. Но вот призрачный силуэт Герора стал водить указательным пальцем по стеклу, оставляя широкие завитки. Происходящее выглядело для меня странным, мой друг не был любителем рисовать на морозных окнах узорчатые фигуры. Наблюдая за медленными движениями Герора, я постепенно провалился в сон.

Утром я подошёл к окну в полупроснувшемся состоянии, чтобы скрыть свою комнату от зимнего утреннего солнца коричневыми шторами, и обратил внимание, что стекло не очень чистое. На нём были широкие разводы, будто оставленные чьим-то пальцем. Но не бессмысленные волны или спирали – в этих очертаниях читалось число двадцать семь. Герор оборвал свою жизнь за пару дней до двадцатисемилетия…