Армагеддон. Апокрифы

Глава 02. Злая деревня

– Новости, однако – насторожено оглянулся Сэм. Магистраль разрезала пыльную деревню пополам.

Иван цапнул с сиденья ружье, и скользнул вдоль деревьев к побитому дождями деревенскому дому, мимо которого они проезжали. Собака выпрыгнул из салона, Сэм не успел схватить его за ошейник, и с лаем метнулся за Иваном. Чертыхнувшись схватил ружье, заранее удобно торчащее из кузова. Взору предстал двор, уже порядком затянутый полынью и крапивой, беленные стены дома, синие фронтоны, тропка с едва качающимися стеблями. Собак разразился лаем. Не испуганным или злым, как ранее, а заливистым, звонким, будто загнал на дерево белку. Проломавшись сквозь пыльную полынь, Сэм увидел Ивана, сидящего на корточках перед черным зевом покосившегося деревянного сарая.

– Что тут?

– Кажись, чья то лежка, Сэмми. Давай, лучше я вперед. Я то, знаешь, уже умирал, во второй не страшно. А ты тут подстрахуй, мало ли.

– Да ну тебя – отмахнулся в сердцах Сэм.

Иван мягко, чего за его порывистостью ранее не водилось, скользнув в сарай, откатился от входа. Прямо как заправский спецназовец, или рейнджер. Послышались шаги.

– Сэмми, сюда иди, не споткнись, тут хлама навалено.

– Ни хрена не вижу.

– Да?

Звук шагов, скрип, сверху посыпалась травяная пыль. Похоже, сарай был заброшен давно, да и тропка едва заметна. Вспомнив про висящий на груди фонарик, не опуская нацеленного в темень ружья, Сэм дотянувшись подбородком неловко нажал включатель. Груда старого, почти истлевшего в пыль сена. Иван зло зашипел, заслоняясь рукой от режущего галогенового столба, зрачки у него были страшные, расширенные. Сэм спешно опустив ружье дотянулся до регулятора мощности, свет пригас. В дальнем углу груда какого-то тряпья, игрушки. Собак ворочался в углу, то ли рычал, то ли поскуливал. Иван медленно, на полусогнутых пошел вперед:

– Тихо, кроха, тихо. Не бойся. Мы люди. Мы нормальные. Мы свои…

Испуганные черные глаза, светлые волосы, бледная до синевы кожа. Собак нехотя пропустил Ивана, который опустившись на корточки протянул руки.

– Ну, иди же…

Фигурка нерешительно, робко поползла к нему, потом, разом поверив в достоверность прекратившегося кошмара, кинулась к нему на шею. Иван размеренно гладил волосы, успокаивая.

– Ну все уже, все. Мы здесь. Мы пришли. Вернулись.

Он встал, прижимая к груди дрожащий комок. Лицо его было расслабленным и умиротворенным. Собак насторожившись рыкнув спрыгнул по дощатым ступенькам вниз, в близкие сумерки. Шорох, скрип. Лай. На этот раз испуганный, заполошный. Сэм скатился следом, напряженно водя стволом по стене бурьяна. Горькая полынь. Трели сверчков. Желтеющий огрызок луны, с мертвенно светящимся кометным следом.

– Сэмми, прикрывай. Кажись, это черненькие дружки, абасы которые. Только разговоры с ними не води.

Сэм кивнул и пятясь, спиной вперед попятился по тропке во двор. Лай. Качающиеся стебли. Шуршание.

Движение, быстрое, молниеносное. Глаз не успевает, что уж говорить о руках? Сэм попытался войти в состояние транса, который не единожды испытал. В чуме у шамана, затем в сгоревшем кинотеатре. Но на этот раз существо не откликнулось. Не было таинства погружения во всеобъемлющее всеведение, когда замирает движение, утихает кружение пыли и биение мысли. Плетью хлестнул дикий, первобытный ужас, подобно лавине сметая человеческое сознание, дерзнувшее ступить во святая святых.

Лай, переросший в жалобный плач. Выстрел. Выстрел чуть выше лая. Подавившая сознание пелена спала. Резко, так же, как и нахлынула, словно ее выключили. Не могли транслировать из пробитой головы. Рядом с черной, лоснящейся потусторонней тушей абаса, лежал скуля и теребя окровавленными лапами Собака. Треск, Сэма грубо откидывает в сторону. Он приземляется на бок, смотрит как Иван поглаживает окровавленный бок пса, а из его ладони сочится прозрачная протоплазменная субстанция. Такая же, как у умирающего Столярова, или ему так показалось при мертвенном свете луны, которая, наконец, прекратила верчение в небосводе огненным зигзагом, снова развалившись на две половины?

– Дойдешь? – Иван поднимает пса на руки, на миг высвобождает одну и вздергивает его на ноги.

Издали доносится спасительное тарахтение пикапа, почти перебивая трели сверчков, почти перебивая разъяренное шипение и шуршание за спиной. Тропинка плывет и раскачивается перед глазами, вверх-вниз, ее мотает их стороны в сторону, словно бы не земля под ногами, а бушующее море. Пятно съежившегося в темноте дома, который тщетно пытался скрыться от надвигающегося, ожившего кошмара. От шороха. От самых страшных созданий, которых когда-либо создавало воображение. Ибо нет чудовищ страшнее тех, которые создаем мы сами. Светлячки мягкими огоньками мельтешат на тропе. Впереди два больших, ярких, зовущих. Нет, это фары. Два спасительных маяка среди бушующей стихии и ужасов ночи. Вот он наплывает: черный, лоснящийся, мерно фосфоресцирующий под светом тусклой луны. Стремительно убийственный, неуязвимый в своей завораживающей жути. Ярким проблеском метеора мимо несется опаляющий вихрь, одинаково легко принизывающий как воздух, так и источник страха. Рой метеоров вспарывает горячий, настоянный на полыни воздух, и лишь потом, погодя догоняет гром. Торжествующий, ликующий. Рокочущий с неба и вторящий выстрелам на земле.