5

Полчаса истаяли мгновенно. Едва они покинули душ и что-то на себя нацепили, как затренькал в прихожей звонок.

Осинов пришел не пустым, принес пакет с четырьмя бутылками пива. Щедр завлит, щедр, отметил про себя Саустин, пакет принял и промолчал.

– Здорово, Юрок, – сказал он. – Проходи. Чего так рано – случилось что?

– Случилось, – сказал завлит.

– Что?

Завлит вместо ответа уперся взглядом в возникшую за спиной Саустина Вику.

– Вика, она, конечно, актриса и женщина. Но она своя актриса и своя женщина, – сказал Саустин. – Мы репетировали любовь.

– Репетировали? – удивилась Вика – Ну-ну.

– Что случилось, Юр? – спросил Саустин.

Завлит тоже умел держать паузу. Посмотрел на всех отрешенно, прошел к столу, сел, задробил по полу каблуком ботинка.

Он знал эту квартиру, он, можно сказать, прописал в ней счастье. Два года назад худрук выбил ее в мэрии для любимца Саустина. Осинов вместе с Олегом выбирал обои, занавески, менял полы и сантехнику; раньше вместе с Олегом в ней жила его прежняя любовь – Алена, теперь нынешняя любовь – Вика, и это было нормально, так принято в мире театра и никого не удивляло – театр – вертеп, но вот то несправедливое, что произошло с ним!.. Впрочем, в театре нормально и это, театр искусство крепостное, барское, и барское самодурство худруков никто отменить не в силах. Крепостничество, отмененное сто пятьдесят лет назад, прекрасно поживает в театрах, подумал Осинов. Барин и палка, вспомнил Осинов любимое изречение Армена о театре. Барин, палка, боль, дрессировка, результат. Главное – результат, который, как ни странно, часто бывает хорош…

Саустин дал знак; Вика исчезла, чтоб явиться через три минуты со стаканами, подсохшим сыром на блюде и открывашкой. Пиво зашипело и брызнуло в стекло, напомнив завлиту любимые звуки пивбара.

– Может, чего покрепче, Юр?

– Не сейчас.

Чокнулись, глотнули пенного, зажевали сыром. Более молчать было нельзя. Взгляды вопрошали и требовали ответа.

– Мне срочно нужна хорошая пьеса, – сказал Осинов.

Саустин шумно, по-йоговски выдохнул.

– И все? Напугал, черт! – заключил он. – Кому она не нужна? Всем нужна.

– Ты не понял, – сказал Осинов и пересказал приятелю разговор с худруком. – Растоптать меня хочет, измельчить, превратить в замазку.

– Блин, – Саустин заново наполнил стаканы. – Опять у деда приступ. Зачесалось.

– Где? – спросила Вика.

– Там, – ответил Саустин, и больше женских вопросов не возникло.

– Дай, что ли, что-нибудь поинтересней… – разволновавшийся завлит обратился к Вике. – Будем думать.

Вика упорхнула на кухню.

Завлит обернулся к Саустину.

– То, что спектаклей достойных нет – я виноват, то, что режиссеров нет, что зал пустой – тоже я! Во всем говне виноват я. Это я-то? – возмущался Осинов, – который столько лет на него и на театр горбатился как раб, который чуть ли ни землю вокруг перепахивал, чтобы лучшие пьесы для него находить – и русские, и переводные! Из интернета и библиотек не вылезал – и находил, находил! Никто их поставить толком не мог, но это ведь проблемы уже не мои!

– Не твои – согласен. А он никого к режиссуре не подпускает, – вставил Саустин. – Всех достойных режиссеров разогнал, конкурентов не терпит. Остался один верный пес Генка Слепиков. Не спорю, он человек профессиональный, все терпит и делает, но нового слова сказать уже не может и «Незабвенную» ему не поставить. Шлепает спектакли как под копирку и получается, как десятая копия: бледно, сыро, серо… А мне – вот он даст постановку!.. – и звезда выставила напоказ наглый, как член, кукиш.

Завидует, быстро подумал завлит. Завидует Слепикову. Завидует другим режиссерам. Браво! Я не глуп, быстро подумал завлит. Ах, как я не глуп…

– Что касается меня, то я Армену не завидую, – вслух озвучил Осинов. – У меня с ним – все. Отрезано, закопано, забито.

– Свежо преданьице. Ты столько лет его защищал.

– От любви. До ненависти…

– А помнишь, как ты со мной спорил?

– Лишний раз убедился: добро наказуемо. За добро только что полной мерой наложили. До сих пор изо рта воняет. Теперь – все. Теперь думаю: либо уйти из театра, либо…

– Либо что? Ну, ну, смелее, – почувствовал важность момента, Саустин. – Смелее. Звучи дальше.

– Я не шучу, Олег.

– Вижу.

– Я тоже вижу, – мило улыбнулась Вика.

Она принесла водки и тарелку редиски. Разговор прервался на чоканье, питье, условную закуску. Водка толкнула, ускорила кровь. Второй рюмкой мужчины догнали первую. И снова налили. Осинов пил жадно, с размаха забрасывал водку в рот, Саустин пил спокойно, Вика приглатывала.

Но водка, по обыкновению, не расслабила, завлит помрачнел еще больше. Руки его сжимались в кулаки словно готовились к схватке. Осинов не был сильным и смелым, скорее наоборот, но разъяренный, поддатый и несмелый психопат вдвойне опаснее самого смелого.

– Вика, по-моему, у тебя на кухне гора немытой посуды, – сказал Саустин.

– Все вымыла, – не поняла намека Вика.

– У тебя чайник кипит, – сказал Саустин.

– Еще не ставила, – отозвалась Вика.

– Вика! – Саустин так сыграл гнев, что до артистки дошло, ее сдуло… – Старик, ты не озвучил, – снова обратился Саустин к завлиту.

– Ты уже и так все понял, – сказал Осинов.

Саустин облегченно выдохнул, разгладил лицо и пожал протянутую ему руку.

– Наконец-то, – сказал он. – Созрел. Я тебе давно говорил и, сам понимаешь, я – с тобой. Раскорячился дедушка наш, всю дорогу перекрыл. Гнать его надо! Причем учти… – артист взял паузу, после которой его прорвало. – Речь идет не только о том, чтобы изгнать худрука – это мы сделаем, не вопрос – а вот что будет после изгнания? – Он приблизил голову к завлиту, зашептал громким шепотом, как трагик, и у завлита высыпали мурашки страха… – Я веду речь о госперевороте, о практическом захвате театра. Дело романтическое, высокое, заводное – героическое!

Грандиозность замысла приподнимала над землей. Блин, изумился завлит, опять Шекспир!

– Захват – в каком смысле? – испуганно спросил он.

– Не можем мы ждать пока минкультуры назначит нам нового худрука. Мы должны сами решить этот вопрос…

Завлит более не задавал пустых вопросов, его нетерпение сквозило в глазах, в нетерпеливом покачивании головы, в пальцах, крутивших пустую рюмку…

– …Очень просто, – продолжал Саустин. – После переворота образуем худсовет.

– Хунту?!

– Художественную хунту. Я стану главным режиссером, Вика – главной звездой…

– А я? – не стерпел завлит.

– С тобой тоже все просто. Ты станешь худруком.

Худруком? Я? Идея была столь неожидана, что поначалу не вошла в завлитовскую голову. Следовало выпить и осмыслить.

Выпили и осмыслили.

Осинов осмыслил быстро и сразу, и с благодарностью решил, что Саустин первый, кто по достоинству и справедливо оценивает его профессиональные качества. Наконец-то, хоть кто-то, хоть когда-то, и абсолютно он прав. А раз так, то хунта так хунта! И действовать надо по Шекспиру, читай и действуй, у него уже все написано.

Он сказал «спасибо», пожал протянутую руку и быстро подумал о том, что по иронии и подлости судьбы в этой выбитой у чиновников и подаренной худруком артисту Саустину квартире рождается заговор против самого благородного дарителя. Сложна жизнь, успел подумать завлит, сложна, непредсказуема, прекрасна и шекспирообразна. Подлость обратная сторона благородства и хороших дел, подумал завлит и не забыл подумать о том, что сам в этой подлости участвует. Иногда случается, в оправдание себе подумал он, снова призвав на помощь Шекспира и мировой репертуар. Подлость Гамлета, умертвившего Розенкранца была задумана для того, чтобы в пьесу, то есть в жизнь, снова вернулось благородство…

– Спасибо, – еще раз вслух подтвердил завлит и передохнул, чтоб справиться с одышкой. – Но как, как с ним бороться – вот мне что скажи? С чего начинать? Не могу же я завтра явиться в театр и сказать ему, что пьесы не нашел? Растопчет.

– Растопчет…

– А как?

– Не знаю.

Саустин задумался, встал и распахнул форточку – снежинки зарулили в квартиру и напомнили о зиме. Саустин шумно всосал холодный воздух, закрыл глаза и втянул живот. – Хатха-йога, – бросил он полушепотом.

Саустин отрешился от мира, перенесся в Индию и превратился в гималайского йога. Ледяные Гималаи ступили в московскую комнату, их поднебесный смысл и высокий зов необозримого пространства. Шамбала. Снег. Холод. Вечная и чистая душа предтеча любого открытия.

Осинов впервые присутствовал на сеансе и потому с любопытством наблюдал. Он знал, что в последнее время артист увлекается древним учением и считает, что индусы помогают сосредотачиваться, работать над образом и рожать идеи. Действо началось, непродвинутому Осинову было немного смешно, но он терпеливо ждал и смотрел на друга с верой, надеждой и любовью – а вдруг чудеса индийские соединятся с вечным русским поиском?

Саустин вдыхал и выдыхал, шевелились, разгоняя пыль, легкие занавески, время неслось вперед, время обещало высокие откровения. Наконец, Саустин тесно выдохнул сквозь плотно сжатые губы и решительно вернулся к столу.

– Ну? – не терпелось завлиту.

– Просветление не произошло, – признал Саустин. – Придумалось только одно.

– Что?

– Нейтрализовать.

– В каком смысле?

Большой палец правой руки Саустин настроил острием вниз, в землю, что с древнеримских времен означало только одно. Осинов встрепенулся от ужаса и злого восторга.

– Ты чего? – зашептал он. – Серьезно?

– Более чем.

– Ну, блин, у тебя и йоги! – удивился Осинов. – Прямо вот так, натурально?

– К сожалению, на это йоги неспособны. Символически. Морально. А, если серьезно, ничего я от них не словил.

– Как же так? – не понял Осинов.

– В российских проблемах йоги не пляшут.

– Слабосильные они, – расстроился завлит. – Не Шекспир.

Снова выпили. Пальцы царапнули пустую тарелку – редиска кончилась.

– А если все-таки серьезно, по-русски? – переспросил Осинов.

– Кроме коллективного письма министру ничего придумать не могу, – сказал Саустин.

– Свеженькая мысль, Олег.

– Ты просил: по-русски.

– Богато.

– Зато эффективно, Юрок.

– Согласен. А кто подпишет?

– Я, ты, другие… Ты литератор, ты письмо изобрази, а я ребятишек в театре подломаю. Многие на него зуб имеют…

– Многие, но не все, Олег. А предателей много, обязательно донесут. Глуповато, Олег.

– Глупость замечательная, – сказала возникшая в комнате Вика чудесным образом, через подслушивание, оказавшаяся в теме. – Массового восстания все равно не будет, а отдельных подписавших дед с удовольствием уволит – или вы хотите доставить ему удовольствие?

«Она права», – быстро подумал завлит и вспомнил, что великий дед – прирожденный охотник, вспомнил его главный критерий при отборе новой пьесы. «Для меня главное, – всегда говорил Армен Борисович, – не идеи, идеалы, сюжет – но, чтобы в пьесе был след, запах, тропа, дикость и кровь, чтобы в пьесе, как на природе, свободно жили двуногие, то есть мы с вами». «Сцена – вольер зоопарка, – часто повторял он, – зрители – посетители, которым должно быть интересно за животными наблюдать». Вика сто раз права, еще раз подумал завлит: там, где след, запах, тропа, там, значит, близко дикость и кровь – он уволит и словит охотничье удовольствие первобытного человека. Да и носит он в жизни и в театре почти охотничий гардероб: никогда пальто, пиджаки и галстуки, но всегда куртки, свитера и тяжелые башмаки-следопыта. Поимка и травля обычных людей – ему в кайф, удовольствие и балдеж.

– А может, анонимку?.. – осторожно предложил он. – Тоже ведь сильное отечественное средство.

– Анонимку министр читать не станет, – отрезал Саустин. – Прошли, к несчастью, те времена.

Пауза образовалась мерзкая, холодная, пустая, подводящая черту. Идей не было, идти вперед было некуда. Завлит с хода махнул рюмку и мужественно сдался.

– Приехали, господа, – сказал он. – Вернулись в начало. Ничего не поделаешь, надо искать пьесу. Суперпьесу. Бомбу.

– Ты найдешь, а мы пока пообождем, да? – предположил Саустин. – Притаимся за кулисами, будем зубы точить. Переживать его успехи, шипеть и тихо ненавидеть.

– Высокая миссия, – фыркнула Вика.

– Успокойтесь, артисты. Успеха в любом случае не будет, – ядовито сказал завлит и удивился собственному яду. – Он любую хорошую пьесу загробит, как он делает всегда. Зависнет на репетиции, влезет по-барски в режиссуру и развалит любой спектакль. Помните, что было с русской классикой?

– Все равно, наша миссия высока, – сказала Вика. – Вы хотите его свалить? Но хорошая пьеса, эта ваша супербомба, еще как-то может вывезти спектакль к удаче. А вот если мы сыграем с ним тонкий детектив, если мы худрученка нашего заманим как охотника в западню и…

– Говори, милая, говори. Вещай!.. – Саустин спонсировал Вику мокрым поцелуем, который она незаметно промокнула обшлагом платья.

– Послушайте меня, мальчики. Надо дать ему плохую пьесу, отстой, а на премьеру пригласить министра, – уверенно сказала Вика. – Вот это будет ход. Хлопок в ладоши, хлопок под зад, и театр – без госфинансов! Кто виноват – худрук! Что с ним делать? Гнать! Так подумает министр! Ваше время кончилось, господин худрук!

– Умно! – возбудился эмоциональный артист. – Ах, как умно, задорно, весело! Пусть ставит говно. И проваливается с треском. И падает с трона! – Он снова спонсировал Вику поцелуем, которому для осушения снова понадобился рукав платья.

Но завлит остался недоволен предложением. Тонкий женский детектив, подумал он. Детский сад.

– Плохую пьесу он ставить не будет, господа, – сказал он. – Не забывайте, с кем мы имеем дело. Монстр он, ребятки, чистый театральный монстр. Талант, который так просто природой не дается, и одновременно – чудовище. Великий и ужасный. Народный мастодонт республики. И еще, по определению, победитель жизни – вспомните скольких министров он пересидел? Нет, не возьмет он плохую пьесу, отвечаю, не возьмет.

Вика загадочно улыбалась, качала умной головой.

– Прямолинейные мои мальчики, – сказала она. – Не годитесь вы для заговора, хитрости вам не хватает. В том-то и оригинальный секрет идеи, что плохая пьеса должна быть яркой, завлекательной по форме. Как звонкие бусики, как цветные тряпки – лоскутки, на которые западают простые наши городские туземцы, как пустой треск рок-концерта, как фейерверки над Москвой, как сама наша жизнь, в которой, вспомните Шекспира, «много шума, нет лишь смысла»!

– Он-то не простой туземец, – буркнул Осинов. – Сразу все просечет. А меня выгонит.

– А мы-то на что? – тихо возмутилась Вика. – Вот тут и должен сработать наш оригинальный заговор, все мы! Завлит по своей части, мы – по своей, актерской, а я еще и по своей, женской.

– Не понял? – напрягся Саустин. – Что ты имеешь в виду?

Вика изменила голос, манеру, пластику движений – с ходу превратилась в ласковую кошку, обольстительную женщину – она была хорошей актрисой.

– Жена у него зависла в Штатах, он одинок и симпатичен. Он нуждается в уходе – тарелку супа вовремя дать, пилюлю, градусник, да просто улыбнуться и при этом ввернуть слова о пьесе – я знаю, что нужно делать. Я обложу его теплыми подушками внимания, укрою одеялом лести, согрею руками нежности…

– Не перегни палку, дорогая, – сказал премьер.

– А если перегну? Чуть-чуть, ради дела… – но тут Вика посерьезнела. – Уговорить его надо, убедить, очаровать. И подставить… Он поддается уговорам – вспомните, что было с русской классикой?

– Не будем о прошлых победах, – мрачно вставил Осинов.

– Уболтать его надо, – продолжила Вика, – что пьеса хороша, что идеально ложится на труппу, что в ходе репетиций вы, Армен Борисович, как мастер, все сможете поправить, что пьеса, может, и не гениальна, зато она открывает тему и тропу, по которой потом побегут другие, и так далее, и так далее. Хороший режиссер телефонную книгу может поставить, а вы, Армен Борисович, режиссер выдающийся, мы в вас верим и так далее, так далее. Он начнет репетировать и…

– И-и-и?! – сладострастно подхватил Саустин. – Что?

Нежными ласковыми руками, лицом и безупречной фигурой она изобразила то, что означало в ее понимании его «и-и-и…»

– И палку я не перегну, я все это сделаю ради вас… – Вика очаровательно улыбнулась Саустину…

– Сдаюсь. Делай, – поднял верх руки мыслитель Саустин. – Перегибай. И пусть поможет тебе моя святая ненависть! Подчеркиваю – святая!

– Мы поможем, – поддакнул Осинов.

Ему понравились викины рецепты. Ему понравилось, что она фактически возглавит их мужской, прямолинейный сговор. Женщина в головке заговора всегда хорошо, подумал он. Женщина – это наблюдательность, внимательность, аккуратность, интриганство и беспощадность. «Вспомните 18-й век в России!» – всегда внушал он собеседникам. Кто интриговал, воевал и побеждал, кто создал блестящую славу отечеству? Императрицы, женщины, дамы! Шерше ля фам, господа!

Снова возникла короткая пауза, но совсем по духу другая. Пауза энтузиазма и легкой веры. Саустин и скептик Осинов, который, казалось, тоже проникся идеей, пользуясь моментом, по очереди целовали Вику отчего рукав ее платья заметно отсырел.

– Шампанского! – вскричал Саустин.

Хороший финал, оценил его призыв Осинов. Хороший оптимистичный финал пьесы, которую мы прямо сейчас и пишем, и играем. Здесь и сейчас, здесь и сейчас – таков девиз театра и нашей затеи, и беспощадного нашего времени.

«Впрочем, стоп, завлит», – сказал он себе. Актеры в жизни всерьез доигрывают то, что не сыграли на сцене, актерам не свойственно думать о жутких последствиях, актеры играют, входят в роль и играют до смерти, но зачем в этой смертельной трагедии участвуешь ты? Зачем?

Ответа на вопрос не нашлось. Потом, успокоил себя завлит, потом что-нибудь придумается.

Шампанского в актерском доме не нашлось – осталась последняя бутылка пива, которую торжественно распили за успех.

«Не кашляй, дедуля, – великодушно подумал завлит. – Мы ступили на тропу войны, вернее, ты сам ее начал. Давно пора тебя подвинуть. Ты устарел, великий мастер, ты весь в прошлом». Подумал так и вдруг увидел совсем рядом ледяные глаза худрука и его пробил озноб, он почувствовал, что ничего у них не получится. Впрочем, в следующую секунду мнение его переменилось. Запас зла пока что был в нем сильнее здравомыслия.

Загрузка...