Арминута

12

Они выключили свет и прыгнули в кровать. Когда я входила в комнату, Серджо шикнул на брата, но оба продолжали приглушенно хихикать в подушку. Винченцо ушел из дома днем и до сих пор не вернулся, а Адриана нянчила малыша, держа его на руках. Я разделась в темноте и в напряженной тишине скользнула под одеяло. Моя нога дотронулась до чего-то живого, оно шевелилось и билось, теплое и пушистое. Я услышала свой собственный крик, почувствовала, как в лодыжку меня что-то несколько раз укололо. Не помню, как я добралась до выключателя. Потом повернулась и посмотрела на кровать. Там, семеня лапками, вертелся вокруг своей оси голубь, хлопая одним крылом и пытаясь взлететь. Другое крыло, сломанное, болталось с другого бока. Вся новая простыня была испачкана его экскрементами. Он дополз до края матраса и упал на пол, ударившись грудью.

Братья сидели и громко смеялись, хлопая себя по ляжкам широкими лапами и утирая слезы. Птица и на полу не прекращала попыток подняться в воздух. Серджо наскучило это зрелище, он схватил голубя за здоровое крыло и выкинул в окно. В этот момент я отчетливо поняла, что второе крыло голубю сломал он.

Я подскочила к нему, крикнула, что он чудовище, и расцарапала ему лицо, оставив на щеках глубокие борозды, из которых сразу начала сочиться кровь. Он даже не защищался, не ударил меня, только нарочито громко смеялся, словно пытаясь показать, что мне не по силам причинить ему боль. Другой брат подскакивал на кровати, подражая движениями голубя.

Отец пришел узнать, что происходит. Еще ни в чем не разобравшись, он дал обоим братьям по паре оплеух, и они присмирели. По негласному обычаю отец всегда сам бил мальчишек, во всяком случае после того, как они подросли и у матери уже не хватало сил с ними справляться. Она отвечала за Адриану, почти ежедневно выдавая ей положенную порцию тумаков.

– Мы просто хотели пошутить, – оправдывался Серджо, – она по ночам кричит и будит нас. Вот я и решил: пусть от страха покричит.

На следующий день я помогала складывать выстиранные и просохшие простыни.

– Смотри внимательно, чтоб клоп-вонючка не попал, – сказала мне мать, смахивая с белья жирное зеленое насекомое. – Не знаю почему, но они любят забираться в белье на веревке. – И тут же непринужденно перешла от клопов к детям: – Второй-то у меня неудачный получился. Старший хоть и убегает, но все же получше.

– Они не хотят, чтобы я жила с вами, вот и мучают меня. Почему мне нельзя уехать обратно? Туда, где я жила раньше?

– Ничего, Серджо потихоньку привыкает. Ты все-таки попытайся не кричать во сне, а то они злятся.

Она замерла на секунду со стопкой белья в руках. Посмотрела мне в глаза – такое редко случалось, – как будто в голове у нее крутилась какая-то мысль.

– А ты помнишь, как мы встретились на свадьбе? Тебе тогда было лет шесть, может, семь.

Она словно хлыстом подстегнула мою память.

– Помню, но смутно. Ты сейчас другая, в обычной одежде. А тогда была очень элегантная, – признала я.

– Ты представить себе не можешь, как я себя ругала за то, что растолстела. В какой-то момент я ужас как разжирела, даже боялась, что одежда лопнет по швам, – улыбнулась она. – Это было в июне, в воскресенье, и молодожены ужасно долго фотографировались, – продолжила она. – Мы страшно проголодались, было уже три часа, а все только начали рассаживаться по местам в ресторане. Я повернулась и увидела тебя, но сама бы не узнала – такая ты стала большая и красивая.

– А кто тебе сказал, что это я?

– Услышала от кого-то. А потом пришла Адальджиза. Она разговаривала с родственниками и не сразу меня заметила. Я окликнула тебя, и ты подняла голову. И стала смотреть на меня, открыв рот, наверное, потому, что из глаз у меня текли слезы.

Сегодня я расспросила бы ее о подробностях той встречи, но тогда мне помешало смущение. Она продолжала говорить, положив стопку белья на стул.

– А Адальджиза как меня увидела, сразу встала между нами – между тобой и мной. Но ты все равно смотрела на меня, выглядывала у нее из-за спины, и личико у тебя было такое любопытное.

Я покосилась на раннюю седую прядь у нее надо лбом – признак того, что она все понимала. Когда меня ей вернули, эта прядь уже терялась среди ранней седины, а вскоре стала совсем незаметна в сплошной белизне.

Тогда, в день свадьбы, я еще ничего не знала. Мои отцы были дальними родственниками, я носила их фамилию. В течение месяца, когда меня постепенно отлучали от груди, две семьи договорились о моей дальнейшей жизни, не подписывая никаких официальных документов, не заботясь о том, какую цену мне придется заплатить за эту неопределенность.

– Я не могла с тобой разговаривать, ведь ты была еще слишком мала, зато я высказала все твоей тете.

– Почему?

– Она обещала, что вы с ней часто будете к нам приезжать, что ты будешь расти у нас на глазах. А вместо этого мы увидели тебя только на семейном празднике, когда приехали к вам в город. – Голос у нее дрогнул, но она взяла себя в руки: – А когда все изменилось, нас никто даже не предупредил.

Я внимательно и напряженно слушала ее рассказ, но не хотела ей верить. В день моего приезда то же самое сказала Адриана, но она еще маленькая – что она понимает?

– Она оправдывалась тем, что ей нужно заботиться о золовке, что она не могла оставлять ее без присмотра, хотя, когда Лидия подошла ко мне поздороваться, она выглядела красивой и совершенно здоровой.

– Лидия болела астмой. Иногда ей вызывали неотложку, – сухо проговорила я.

Она посмотрела на меня и не добавила больше ни слова. Она поняла, на чьей я стороне. Взяла со стула стопку белья и понесла к себе в комнату.