Армия США. Как все устроено

Форт Джексон, или Первые девять с половиной недель

Пентагон и маникюрные ножнички

Мы сидели в нашей берлоге на Шаболовке. Всей нашей бандой, простите, коллективом Военной программы. Я, как у нас выражаются, набрасывал темы для будущих передач и делал это без особого энтузиазма.

– Учения скоро будут, под Оренбургом.

– Опять учения? Ты не устал от них? Все одно и то же. Бабах! И противник «в капусту»! Сколько можно их показывать? Вот если б наши хоть разок проиграли… Условному противнику.

– Конечно, проиграют…

Шеф-редактор Галим, худой и высокий, с тонкими усиками «а-ля белая гвардия», положив свои ноги в блестящих туфлях на соседний стул и полуопустив веки, сонно ковырялся спичкой в зубах.

– Может, тебе в Чечню съездить?

– Да там тихо.

– В Дагестан. Там нормально, вон, каждый день стреляют. Даже в Махачкале.

– Было уже все это, было…

Хотелось покормить зрителя чем-нибудь вкусным. Точнее – экстравагантным.

Неумирающая наша проблема. И вот тут вечный оптимист-продюсер Татьяна, махнув каштановой гривой, вставила свои пять копеек:

– А ты в Америку съезди.

– Куууудаа? К Бушу на ранчо? – Галим даже скинул свои ноги со стула. Присел.

– Подожди, подожди… – Неуемная Татьяна уже звонила в штаб-квартиру «Вестей» на Яму, в смысле на улицу Ямского Поля.

– Так, телефоны есть, сейчас позвоню в посольство.

Шеф-редактор вяло, как старец, жевал верхнюю губу. Он уже ни во что не верил.

– Давай, давай… Сейчас тебе ответят… Пошлют вежливо. На три буквы.

Продюсер отмахнулась, как от надоевшей мухи, прижав плечом к уху трубку мобильного и наливая себе чай.

– Але?! Посольство? Здравствуйте…

Если вкратце, нас и правда послали. Ну не сразу, конечно. Сначала долго объясняли, что надо, как положено, отправить официальный запрос. Его почитает военный атташе, здесь, в Москве. Потом отфутболит его в Пентагон. Там почитают. И вот уже тогда, как нам намекнули, пошлют окончательно.

Прошла неделя. Мы, естественно, об этой глупой затее забыли. Совсем. Я собирался в Дагестан, где наши чекисты и менты воевали с бандитским подпольем. И это была знатная рубка. В год только дагестанское МВД теряло убитыми под триста сотрудников. Бандиты чуть больше. И вот тут на Шаболовке раздался звонок. Трубку подняла продюсер Татьяна.

– Это посольство США в Москве.

– Простите?

– Ну, вы обращались к нам.

– Эээ… А по какому поводу?

– Поездка в армию США. Программа готова, можете лететь. Пентагон дал добро. Вам надо прибыть к нам и пройти собеседование.

Еще через день наша машина припарковалась в Большом Девятинском переулке.

Нас двое, я и Татьяна. Вход, «рамка», охрана.

– Оружие есть?

– Нет.

– Колющие-режущие предметы?

Я, наученный опытом, привычно бурчал под нос:

– Нет.

А вот продюсер, веселый человек, радостно сообщила:

– Есть! Ножнички!

Потом я ждал около часа. Ее обыскивали, опрашивали, снова обыскивали.

Войдя вовнутрь, она уже не улыбалась.

– Вот с…! Всю душу вымотали.

– Ага. Ты нашла где шутить.

Американская эпопея моя началась, как говорится, весело и непринужденно.

Верхом на машине времени

Все-таки Ту-154-й маловат для трансатлантических перелетов. Тесные кресла, поза эмбриона, скудное угощение. Сначала, промежуточно, приземлились в ирландском Шенноне. Мы глотнули пивка, наш самолет – керосина. Потом несколько часов тряслись над Атлантикой. Компания была небольшая. Я да Виталик Дуплич, оператор. Третьим был Петр Черёмушкин, сотрудник посольства США в Москве. Его нам выделили в помощь как организатора наших побед и переводчика. Оператор Виталик пятидесяти лет, небольшого роста, юркий, поджарый, стеснительный, аскетичный.

Обычная внешность. Вот только стрижка… У Виталика недлинная челка, срезанные виски, а позади, от затылка – длинные волосы, напоминающие лошадиную гриву. Иногда, чтоб скрыть седину, он свою гриву подкрашивает. Наш режиссер Чернов однажды, сделав озабоченное лицо, предостерег:

– Виталий, ты смотри. Аккуратнее.

– А что такое?

– Не перебирай с краской. Выглядишь хорошо. Не ровен час схватят тебя где-нибудь на вокзале.

– Кто?

– Менты с вояками. Перепутают с допризывником и отправят обратно в танковые войска, на срочную службу.

Виталик лишь отмахнулся. У нас на стене в монтажке висит его фотография, молодого, с пулеметом, в танковом шлеме и комбинезоне. Он служил механиком-водителем в Группе советских войск в Германии.

Петр Черёмушкин. Чем-то он напоминает римского воина: крупная голова, черные колкие глаза, ровная челка «а-ля Карлсон» и нос горбинкой. Коренастый, но вместе с тем изящный. Легионер! Он с собой волочет два чемодана. Я все терялся в догадках – зачем? Что там? Спрашивать, сами понимаете, неприлично, мы едва знакомы. Однажды я участвовал в одном проекте. Ведущим был на программе. Что-то типа эстафеты по всей стране. Тогда с нами в огромной группе ехала милая девушка Света, гример. Так у нее было пять чемоданов. Я ей всегда помогал их нести. Потом выяснилось. Один из них был набит исключительно обувью. Туфли и тапочки разных калибров. Ужас! Она чертовски смутилась, когда я это узнал. А у Пети… В первой же гостинице он сам признался: один чемодан с вещами, а во втором были книги. Военные англо-русские словари. Он был настолько щепетилен в деле, что взял литературу с собой, чтоб не ошибаться при переводе.

Так вот, Атлантика, перелет. Есть люди, у которых с опытом вырабатывается своя тактика преодоления больших расстояний на самолете. Я знаю некоторых, что принимают сразу после взлета снотворное. Раз таблеточку – и спокуха, главное, его не кантовать. Кто-то в игры играет, например в тетрис. Я сам так делал в Чечне. Знаете, отвлекает. От мысли, что вертолет, в котором ты летишь, могут сбить. Или он сам по себе упадет от старости. Многие из моих коллег в далеких рейсах «включают машину времени». Граммов триста-четыреста вискаря – рррраазз! Короткое забытье – и ты уже на месте. Однажды, высадившись в Кабуле, я заплетающимся языком спросил у коллег:

– Не понял! А почему мы садились в Москве в «Ту», а сейчас вышли из «Боинга»?

Коллеги засмеялись и похлопали меня по плечу.

– Эх ты, не помнишь! Мы ведь еще в Баку восемь часов гуляли! Стыковочный рейс!

Да, «машина времени» – штука коварная. И сейчас, при перелете в Нью-Йорк, я пользоваться ею не желал. А зачем? После армии я могу спать в любых условиях, позах. Стоя и даже на ходу. Поэтому мне было относительно комфортно. А Дуплич, тот вообще всю срочную службу провел в танке. Я думаю, «тушка» в любом случае уютнее «шестьдесят двойки».

И вот Нью-Йорк, аэропорт Джона Кеннеди, тепло, весна. Молча грузим вещи в такси. Отъезжаем. Петр на отличном английском объясняет водиле, куда держать путь. Тот, неопрятно одетый, бледнолицый, в засаленной клетчатой рубахе и в дерматиновой кепке, отзывается на каком-то странном штатовском суржике. То ли английский язык, а то ли нет. Я настораживаюсь. Меня осеняет.

– Петь, да он русский!

Таксист моментально реагирует.

– Кто русский?! Я?! Да. А что, вы тоже?

– Нет, мы англичане. Давай, друг, нам нужен Манхэттен, Бродвей.

Русский раскурил сигарету. Перекинул ее языком в угол рта.

– Поехали!

Отель, дорога, а в конце мандец

Манхэттен. Нагромождение торчащих из асфальта стеклянно-бетонных многоэтажек. В гигантских фрамугах многократно отражается солнце. Разноцветная электронная реклама теребит глаз: «Millennium», «Virgin», «Retelsmann». Кругом высотки, высотки, высотки…

В стеклянном лифте спускаемся со своего сто первого этажа. Сквозь весь отель. Летим вниз мимо суетных ресторанов, навесных садов, балконов, фитнес-центров, забитых качками и велосипедистами, библиотек, регистратур и переговорных комнат, кое-где пронизывая пол, едва не задевая за огромные хрустальные люстры. Наконец приземляемся в завешанном звездно-полосатыми флагами холле. А там все в золоте и в зеркалах. Словно это не обычная манхэттенская «гостишка», а КДС, Кремлевский дворец съездов.

Заскакиваем в один из ресторанов со шведским столом, поглощаем свой breakfast, ну, в смысле завтрак, и выходим на улицу.

Нас ждут. Машина, рядом сержант в камуфляже с закатанными до бицепсов рукавами. Он высок, усат, круглолиц. Если бы не черный цвет кожи, можно принять его за нашего кубанского казака. Лукавый взгляд, не покидающая лицо ухмылка. Ведет он себя по-свойски. Смотрит прямо в глаза. Это потом я узнаю: смотреть новичкам в глаза – это правило армии США.

– Сержант первого класса Антонио Берд.

Морщу лоб. Странная фамилия. «Берд» (bird) в переводе на русский птичка, птица. Ну да ладно. Берд поведал: Пентагон подготовил для нас программу. Да такую жирную, что придется облететь всю Америку, чтоб ее выполнить. Первая тема – призыв. Вернее – наем. Армия-то здесь вся контрактная. Идут в нее не призывники, как у нас, а рекруты. Их не призывают, а рекрутируют, нанимают. Поэтому здесь, пардон, не военкоматы, а рекрутские станции. Одну из этих станций решили показать нам. И она находится в Бруклине, в самом густонаселенном районе Нью-Йорка.

Мы загружаем аппаратуру и свои тела в черный микроавтобус «Форд», мчим.

Из окна авто Нью-Йорк мне кажется не менее экзотичным, чем с нашего балкона. Вывеска на вывеске, на стенах ни одного свободного места. Какие-то столбики-указатели, здоровые контейнеры, забитые мусором. Прохожих немного. И машин тоже. На работе все, что ли… Есть физкультурники. В трусах и майках они смешно бегут на месте, высоко подбрасывая колени, ожидая у переходов зеленый сигнал светофора.

Через Петра обращаясь к сержанту, я вкрадчиво осведомляюсь:

– А что, кроме рекрутских станций в Нью-Йорке нет заведений армии США?

– Нет. Мы стараемся не держать военных в больших городах.

Черёмушкин шутит:

– Они, скорее всего, правы, что бегут из мегаполиса. Здесь, наверное, жить невозможно?

– Да можно, можно… – Сержант улыбается.

Мелькающая по бокам реклама сливается в длинный пестрый ковер. Сержант расслабленно крутит руль. Только раз мы останавливаемся в легкой пробочке, у витрины магазина с одеждой. На вешалках – белые майки с изображением портретов Буша-старшего и Буша-младшего. С надписью «Тупой, еще тупее!». Вот это демократия…

Люди на улицах выглядят не менее озабоченными, чем москвичи. Но одежда другая. Ньюйоркцы… как это вам объяснить… Одежда у них просторная. Нет, не так. Они порасхристаннее, что ли. Свободные рубахи, майки большие, не по размеру. Черных и белых примерно поровну. Кто спешит-торопится, кто бредет вразвалочку. Вот на обочине выстроились люди. Японцы, что ли? Стоят лицом к проезжей части, закрыв глаза и протянув полусогнутые руки вперед, раскрыв ладони. Чудно…

– Что это, японцы?

Сержант Берд пожимает плечами:

– Это китайцы. Гимнастика.

Меж машинами снуют велосипедисты. У нас давно б их задавили. А эти – в шлемах, и некоторые даже с собаками, пристегнутыми к рулю, на поводке. Выгуливают! И вот наконец я вижу бомжа. Человек, раздавленный капитализмом. Подождите… Бог мой! Да он жирный, как бегемот! Лежит себе на мостовой, подстелив газетку. Правнук Гекльберри Финна, мать его етить. Питомец Марка Твена. Здесь вообще много людей, мягко говоря, с избыточным весом. Не просто полных, а неимоверно толстых.

Чем дальше от центра, тем меньше рекламы. Вот набережная, залив. У пирса замечаю гигантский военный корабль. Берд кивает:

– Мы заедем сюда завтра. Это музей палубной авиации.

Теперь проезжаем знаменитый Бруклинский мост, когда-то самый большой в мире. Здоровый! По нему шуруют не только машины. Отдельно – пешеходы и еще отдельно (мать моя!) велосипедисты.

Убаюканный, я закрываю глаза, мысленно представляю себе американский военкомат. Большой офис, огражденная территория. А народу там небось как муравьев в муравейнике. Меня будит Берд. Ну что за люди эти сержанты! Всегда так: только закемаришь, они тут как тут.

– А как у вас там, в России, отбирают солдат?

– Ну… В первую очередь по здоровью.

– Проверяете физподготовку?

– Нет. Здоровье проверяют. Зрение там, слух… Еще интеллект. Определяют, кем ему лучше быть – танкистом, десантником. Необязательно быть отличником в школе, чтоб быть хорошим солдатом. Ты, главное, форму надень, тебя всему научат!

Берд улыбается, кивает, паркуется.

– Вот и наш офис.

Надо же, американский военкомат. Никакой отдельной территории. Никакого часового у калитки. Обычный городской дом-гигант, на первом этаже, среди витрин, – стеклянная дверь. На двери плакат с женщиной во весь рост, в мундире с юбкой и в маленькой шляпке. Ну прям стюардесса. Рядом – белая звезда в желтой кайме, с надписью: «U.S.ARMY».

Спешиваемся. Я прошу Виталика:

– Сними пару внешних планов.

Оператор растопыривает штатив, укрепляет камеру. Отходит. Камера медленно наклоняется и… съезжает! Клац!!! Громко ударяется об асфальт. От корпуса в одну сторону отлетает большой квадратный аккумулятор, в другую – мощный объектив. Берд открывает рот и, как в замедленном кино, поворачивается ко мне. Все. Мандец. Кина не будет. Другой камеры мы не найдем.

Ну пожалуйста, послужите в армии США!..

Витальиваныч «поплыл». Да я и сам… Вижу его как под водой. Он водолаз, и я водолаз. Буль-буль-буль… Пять секунд – и сознание возвращается. Бруклин, улица, жара. Виталик собирает запчасти, держит в руках камеру, втыкает обратно аккумулятор, пристраивает объектив. Он что вообще?! Двинулся? Объектив – это же не крышка от бутылки, прикрутил – и порядок. Нет. Объектив отлаживают на камере с помощью специальной аппаратуры, в мастерской. Но Виталик, не глядя на нас, бормочет: «Все нормально, все нормально». И как ни в чем не бывало наводит фокус. Берд сглатывает и, обращаясь не к Черемушкину, а ко мне: четко, по-военному, уточняет:

– Sure everything is in order? (Вы точно уверены, что все в порядке?)

Я почему-то понимаю его без переводчика.

– Да-да… В порядке.

И мы начинаем снимать. Витрина. Вход в военкомат, или, как у них тут, – в рекрутскую станцию. Вместо многоэтажного военного муравейника с дежурным офицером на входе я вижу всего одну комнату. Она просторна. Десять рабочих мест с ноутбуками на каждом столе. Мягкие центрифуги-кресла с надписью на спинке: ARMY. Телефоны, портретики родных, бумажные стопки. Все. На стенах плакаты, что-то типа «Армия – для каждого» и «Найди себя». За столами военные. Судя по лычкам – сержанты. В темно-синих свитерах, голубых рубашках (ворот навыпуск) и в галстуках. Сидят и пялятся каждый в свой экран, печатают что-то. Иногда кто-то из них хватает трубку телефонного аппарата и начинает с кем-то общаться, спорить, жестикулируя при этом свободной рукой. Потом чертят какие-то схемы на листках бумаги и снова стучат по клавиатуре компьютеров. Один из сержантов, чубатый афроамериканец, тычет пальцами в телефон, вскакивает и, прижав к уху трубку, расхаживает по комнате:

– Доброе утро! Меня зовут сержант Миранда. Вы выставили свое резюме на сайте. Я так понял – вы ищете работу. Я хотел бы узнать, не хотите ли вы пойти в армию? Вы когда-нибудь думали об этом? У нас есть вакансии, они могли бы вас заинтересовать.

Миранда останавливается, поднимает вверх большой палец и, закатив глаза, замирает. Потом резко мрачнеет.

– Спасибо, извините за то, что я отнял у вас время. – Повернувшись к нам, разводит руками. – Этот человек ищет работу. Но, говорит, армия ему не подходит. Говорит, не хочет служить этой стране.

– Часто отказывают?

– Часто. Я с некоторыми по полдня разговариваю. Нервы порчу. Свои и чужие. Мы и объявления в газеты даем, и стенды в общественных местах устанавливаем, с группами этническими работаем. Да мы везде. Идет вон реклама автомобиля «Хаммер», и мы участвуем. Вот набрали людей, потенциальных солдат, они как раз сейчас тесты в вышестоящем батальоне проходят. Там им и по истории вопросы задают, по химии, физике… Мы волнуемся. Результаты вроде отличные. Должны пройти.

Рекрутер отворачивается и опять жмет телефонные кнопки.

– Это сержант Миранда, я уже звонил вам! Вы говорили, что подумаете над возможностью послужить в армии. Еще думаете? Тогда я жду от вас звонка.

Остальные сержанты на нас – ноль внимания. Нами занимается Берд.

– Tee? Coffee?

– Чай. Спасибо. А чего народу-то нет?

– Эээ… Нью-Йорк – веселое место. Много событий. Люди у нас жизнерадостные. Путешествуют, переселяются с места на место. Их трудно поймать, уговорить «подписаться» на наше дело, заманить в армию. А у вас как?

– У нас… Присылают листочек домой – и все. Явиться тогда-то-тогда-то.

– А если не являются?

– Являются, куда им деваться…

Берд пожимает плечами:

– У нас по-другому, мы приглашаем, завлекаем.

Ну не объяснять же ему, сержанту первого класса армии США, что у нас в России молодые люди косят от армии толпами. Не рассказывать же, как милиционеры с военными бродят по квартирам, ловят призывников. Как устраивают засады на станциях и вокзалах, хватают всю молодежь подряд, а уж потом разбираются – кому служить, кому нет. Я помню, как не мог пристроить абсолютно здорового, спортивного молодого человека с отличными характеристиками в спецназ. Как будто у них кандидатов хоть отбавляй! А в это же время мне трезвонили из МГУ:

– Саша! Спасай! У нас паника! Хватают всех подряд! Прямо возле университета! Милиция и военные! Вот уже трех аспирантов загребли, помоги! Они ни одной медкомиссии не пройдут, у них же зрение минус десять! Они – гуманитарии, молодые ученые, зачем они нужны этой армии?

А здесь… Здесь все чинно-спокойно. Авралов, я так понимаю, в рекрутской станции не случается.

– Your tea.

– Спасибо.

Я прихлебываю чай из одноразового стаканчика. Сержант стягивает с себя свитер.

На правой стороне его груди, прям на рубашке (на пижаме они тоже носят?), серебрится парашютик с мясистыми голубыми крыльями. Вокруг него – жетончики, бляхи, значки. Десантник? На левой стороне пестреет большая наградная колодка. Зеленые, алые, голубые планки. Каждая означает имеющуюся у Берда награду, орден или медаль. Замечая мой удивленный взгляд, Берд стучит по колодке пальцем.

– У нас это называют – «фруктовый салат». Из-за расцветки.

– А купол?

Сержант молчит, вспоминает что-то, жуя губами, и начинает рассказывать.

– Я сам из Нью-Йорка. Местный. Ходил в школу… Потом вдруг собрался служить. Попал в десант. Базовую подготовку проходил в Миссури, спецподготовку в Индианаполисе. Потом тренировался в Форт Бенинге, откуда меня перевели в Северную Каролину. Вы там побываете. Первые десять лет служил в Форт Бреге, в восемьдесят второй десантной дивизии. Был в Кувейте, в Корее. Потом попросил перевести домой. И вот я здесь, среди рекрутов.

– Ну и как вы принимаете новобранцев?

– Сначала прощупываем кандидатов. Здоровье, моральные качества, умственные способности. Прямо здесь, в беседах, разговорах. Потом письменный экзамен. Медкомиссия. Беседа со специалистами – летчиками, разведчиками, танкистами, – подходит он им или нет. Сверяем с базой, есть ли у нас вакансии.

– А кандидатов-то где берете?

– Так ищем!

Берд широко раскрывает глаза и раскидывает в стороны руки.

– А чем же, по-твоему, занимаются все эти люди, рекрутеры?

Эге! Так и у вас тут, ребята, не аншлаг. У вас тоже розыск! Но у нас-то, в России, молодые люди обязаны служить. О-бя-за-ны! Большинство сами идут. А вы ловите всех сто процентов.

Сержанты продолжают стучать по клавиатурам своих ноутбуков, не отводя глаз от мониторов. Берд продолжает:

– Да, мы охотимся на людей. Просеиваем социальные сети, шерстим биржи труда, изучаем все, что касается желающих чем-то заняться, подзаработать. Изучаем списки безработных, студентов, бросивших университеты. Вычисляем тех, кто бы нам подошел. Каждый месяц, на каждую рекрутскую станцию спускается квота, заказ. Скажем, сегодня армии США требуются: танкист, пехотинец или разведчик. Мы раскидываем свои сети. Хорошо, допустим, танкиста и пехотинца нашли. А где взять разведчика? Нужны непростые ребята. Смотрим даже тех, кто вступил в противоречие с законами США. И предлагаем выбор: либо армия, либо… Ну, тюрьма, наверное… И если он согласен, мы берем его, если он, конечно, проходит тестирование. Каждому кандидату объясняем, какие льготы он может получить или бонусы. Это могут быть деньги или бесплатное обучение в колледже или даже в университете. И вот, если молодой человек хочет служить связистом, а нам нужен разведчик, – мы торгуемся.

Сержант подмигивает мне, хватает какую-то бумажку со стола, комкает и ловко швыряет в обтянутый черным целлофаном утилизатор. Ну, в смысле в урну. И вновь глядит на меня. Как гипнотизер. Голос его вроде обычный, но… Он завлекает, завораживает, заставляет слушать, хотя английский язык я знаю… Ну как вам сказать… Да я его вообще не знаю. А Берд продолжает вещать, обращаясь не к переводчику, а конкретно ко мне:

– Мы, сержанты-рекрутеры, заставляем этих детей понять, что их решение должно быть твердым и это нечто такое, что улучшит их личную жизнь и жизнь семей. И контакт, который вы устанавливаете с солдатом, должен быть железным, чтоб убедить его пройти базовую подготовку и потом специальную подготовку.

– А льготы, допустим, для ветеранов боевых действий? Они положены?

– У нас все индивидуально. Каждому свое.

Я обращаю внимание на стенд с фотографиями. У нас в советские времена вот так вывешивали портреты Героев Советского Союза. Я кивнул:

– Герои, да?

– Будущие.

– В смысле?

– Это наши лучшие приобретения за год. Наиболее выгодные люди для армии США. По результатам тестирования.

Под фотографиями, ручкой, вместе с именами-фамилиями начерчены суммы. $35 000, $20 000. Да это же торговля, охота за головами! Здесь у каждого своя цена. Можно купить.

– И многие у вас проходят тестирование?

– Из ста пятидесяти человек, которых мы сюда приглашаем или которые сами приходят, остается один. Желающих-то хватает. Но у одного сердце больное, другого зарплата не устраивает. Или он добивается бесплатного образования, но не проходит элементарных тестов по интеллекту, и Министерство обороны отказывается за него платить, он уходит. Для прошедших проверку мы определяем место, где они будут проходить подготовку, где из них будут делать солдат. Есть такие: бросают все – и в армию.

Вот так. Уговаривают. Деньги сулят. И специальность в американской армии ты сам себе выбираешь. У нас же пересек порог военкомата – все, милый, ты, как говорится, «раб лампы»: куда скажут, туда и пойдешь. Мечтал быть спецназовцем, «спэшелом», а тут бац – оказался в стройбате. И не жужжи, не поможет. Мне почему-то стало обидно за нас, за русских. Меня потянуло на желчь:

– Интеллект, значит, проверяете?

А что, у нас глупых нет. У нас в пехоте интеллигентные солдаты. Это стереотип, мол, солдат: пиф-паф, бам, бам, бам! Всех убил и пошел. У нас техника сложная, оборудование – дурак не справится. Надо развиваться, прогрессировать, чтоб соответствовать. К нам бизнесмены идут служить, ученые. Вон, в 82-й десантной дивизии даже доктор наук есть. Не нашли люди себя на гражданке. А мы рады – пожалуйста: идите к нам.

– А я вот слышал, абсолютный чемпион мира, боксер-профессионал, тяжеловес, сто десять кг, Риддик Боу после спортивной карьеры подписал контракт с морской пехотой. Не выдержал и сбежал – издевались над ним в казарме.

– Да не знаю я этого Боу. Подумаешь, чемпион… Для меня вообще каждый, кто подписал с нами контракт, – это герой. Потому что он защищает не свои титулы или богатства, а мою Америку.

Сержант Берд наливает себе кофе, подносит стаканчик к носу, закатывает глаза и довольно крякает. Потом внезапно мрачнеет, глядит на меня.

– Но не все так просто. У нас есть проблема.

Наконец-то. Есть же у них проблемы, есть. Я беру след.

– Проблема? При такой-то системе? Какая?

– Доброволец может отказаться от своего решения идти в армию в любой момент. И это большая проблема. Мы платим серьезные деньги вот этим рекрутерам, которые привлекают людей в армию. Это же лучшие сержанты армии, их специально приглашают на эту службу. Мы платим деньги врачам, которые проверяют годность к армии кандидатов. Мы платим деньги за перевозку людей в учебные центры. Но! Пока человека не доставили в часть – он может успеть крепко засомневаться. И даже отказаться от службы. Это право установлено сенатом и конгрессом США. Наша задача – не дать юноше или девушке поменять решение. Мы должны убедить их в том, что они не ошиблись. Проследить, чтоб они сдержали свое обещание пойти в армию. Пока они не надели форму, силой заставить их служить невозможно.

– Ну а какие у них могут возникнуть сомнения?

– Каждого добровольца, как правило, интересуют две вещи. Первое: он все время думает, высчитывает, что принесет его служба семье, какой доход или пользу. И если он вдруг попросится домой, мы напоминаем – его, может, друзья осудят и члены семьи. Но только не закон. Это уникальная система. Они все – добровольцы. Они вправе решать свою судьбу сами. Но вот если уж попал в учебный центр – все, ты больше не гражданский. Ты живешь по военным законам. Да, еще многих интересует, не попадут ли они на войну.

– Ну и что, попадут, может с ними такое случиться?

– Не сразу. Во всяком случае, мы им внушаем, что воевать они не пойдут.

– А если новобранец возьмет и стартанет из армии, убежит, что ему будет?

– До суда дело доходит. Отвечать придется.

Мы пьем кто чай, а кто кофе. И я потихоньку начинаю въезжать в систему набора людей в армию США. Возьмем Нью-Йорк. Офис, в котором мы оказались, – рекрутский пост. Он входит в рекрутскую роту. В городе семь этих самых рот, или станций: так их называют. Они объединены в рекрутский батальон. Он вместе с батальонами других городов входит в рекрутскую бригаду. И так далее. В Америке есть свое большое рекрутское командование – Форт Нокс. Оно отвечает за комплектование и армии, и флота, и авиации.

К одной из стен этого поста прикреплен небольшой стеллаж. Рекламные брошюры. На латинском языке.

– Что это такое? Армия-то вроде американская.

– А это для мексиканцев. И для других приезжих конкретно из Латинской Америки. Они у нас тоже служат. Любой иностранец может прийти. И заработать себе статус гражданина США.

– Русские есть?

– Мало. Но у нас в бригаде есть лингвист, говорящий на русском. На всякий случай, вдруг поток пойдет из России.

Узнают сейчас, что у вас и как, и поедут. Будет вам и дедовщина, и «сочинцы»… Что такое СОЧ? Аббревиатура. Самовольное оставление части означает. Шучу. Не поедут наши. Потому что служить в России идут не за деньгами. Социальный статус? Да, желателен. Но какой уж у нас в России статус? Минимальный. Служить идут, чтоб ощущать себя мужчиной. Дома, российским мужчиной, а не американским. Ладно, долго объяснять.

А здесь, в Америке, значит, дефицитик в солдатах все же есть, если своих граждан не хватает. Голосовать в Штатах разрешено с восемнадцати лет, а на службу берут с семнадцати. Контракт можно подписывать до тридцати пяти лет. Исключения делают для людей дефицитных профессий: врачей, адвокатов и так далее. Кстати, и для священников, раввинов и мулл.

Берд кивает еще на один стенд.

– Вон, желтая звезда нарисована. Видите? Наш бренд. Торговая марка армии США. Официальная. Мы и рекламные кампании проводим. У каждой кампании свой лозунг. Сегодня он звучит так: «И один в поле воин!» Мы делаем упор на индивидуализм человека. Мол, ты можешь всего добиться сам, победить любые трудности своими силами. Мы и для радио ролики делаем, и для телевидения.

– А дамы? Мистер Берд, женщины служат у вас?

– Да у нас в армии их тридцать процентов! Они всюду служат. Ну, за исключением боевых подразделений.

– Не везде, значит…

– Но у нас есть женщины-пилоты, даже на вертолете «Апач». Есть специалисты парашютно-десантной службы. У нас полно женщин.

Нас прерывает сержант Миранда. Он вообще среди всех сержантов самый активный. То затихает в своем углу, то входит в раж. Сейчас опять расхаживает по комнате и уговаривает кого-то по телефону:

– Не хотели бы вы послужить в армии? У нас двадцать сфер, вы можете выбрать себе подходящую. Да. Да. Да. А к чему вы стремитесь? Хорошо, хорошо… Я понял. Я понимаю, что вы девушка. Но девушкам необязательно воевать. Работа может быть административной: в снабжении, в госпитале. Но в пехоте, в артиллерии… Вам не придется идти туда, где воюют. Женщинам не разрешается. У вас будет больше возможностей, в том числе путешествовать. Понимаю, понимаю. Но если вдруг вы передумаете… Да. Миранда. Просто сержант Миранда. Всего хорошего.

Пятисекундная пауза.

– Але! Это сержант Миранда! Что? А! Это вы! Помню, конечно! Мы на прошлой неделе с вами беседовали. Подумали? Записывайте адрес: улица Чемберс. Да. Два блока от остановки метро. Ждем прямо сейчас!

Да он настоящий маньяк, этот сержант. Сам весь план сделает по наему новобранцев.

– Але! Это Миранда! Я звонил вам. Вы готовы? Я записываю! У вас есть дети? По здоровью что-нибудь было? Анемия? Как долго она продолжалась? Кроме этого ничего? Хорошо, хорошо… Телефон какой? Там у нас очень серьезные требования к весу. Понял, понял. Понял. Возраст очень подходящий. Какую школу вы заканчивали? Вы университет закончили? Хорошо, хорошо… Наука? А какая? Чем вы сейчас занимаетесь?

Я замечаю, как в рекрутском пункте появляется парень. Кожа чуть смуглая, а волосы короткие, жесткие и курчавые, как у настоящего африканца. Он сидит, скрестив на груди руки, нога на ногу, и поглядывает вызывающе. Наш сержант заводит с ним разговор. Сначала тихо, степенно, потом вдруг вскакивает и тычет в свой значок-парашютик пальцем, выкатывает глаза и кричит. Дальше – хуже, он срывает с пальца массивный перстень и швыряет его на стол. Перстень скачет, крутится и застывает аккурат напротив гостя.

Я трогаю Петра за плечо.

– Что за скандал?

– Да вот пришел молодой человек. Говорит, хочет служить. Берд ему начал про льготы что-то рассказывать: мол, будешь десантником, и дадут тебе такую же штуку, ну значок, как у меня, а тот – не верю, и все. И вот сержант, видишь, пообещал проглотить свой перстень, если этого парня обманывают. Ругаются, короче.

Пять минут – и Берд возвращается к нам, а юноша, часто кивая, что-то пишет под диктовку Миранды. Ну что за прохиндей, этот наш сержант первого класса. Моментом развел клиента, теперь сидит и улыбается.