Армия теней

Отправка в Гибралтар

Жан-Франсуа очень быстро шел вдоль Английской променады, хотя было еще слишком рано, чтобы посетить фешенебельный бар и, как каждый день, встретиться там с парой друзей, такими же, как и он, беженцами из Парижа, кому, как и ему, нечего было делать.

Жан-Франсуа торопился из-за солнца, из-за моря, накатывавшего на берег, и из-за своей молодости. Перед тем как выйти на Площадь Массена, Жан-Франсуа остановился у ателье модного портного. В витрине висели халаты из тончайшего шелка, которые можно было купить без карточек. Жану-Франсуа не слишком была нужна одежда. Но он все же зашел в ателье. Так или иначе, ему чем-то необходимо было заняться. Продавец улыбнулся ему, потому что все улыбались Жану-Франсуа. Жан-Франсуа был красив, строен, прост, с голубыми глазами, которым нечего было скрывать. И так как продавец улыбнулся ему, Жан-Франсуа купил два шелковых халата. Он вышел на улицу, чувствуя себя полным дураком, и рассмеялся. В эту минуту он заметил человека в кожаной куртке, невысокого, толстенького и сильного, у которого плечи при ходьбе очень сильно тряслись.

— Феликс, — радостно крикнул Жан-Франсуа, — Феликс Тонзура!

Человек обернулся твердым, быстрым движением, узнал Жана-Франсуа и только потом улыбнулся. Они вместе служили в разведывательном корпусе во время войны.

— Ты не изменился, старина, — сказал Феликс, — все такой же молодой и красивый.

— А как насчет тебя, давай посмотрим… — начал Жан-Франсуа.

Он захотел снять с Феликса Тонзуры шляпу, чтобы посмеяться над его лысиной, благодаря которой тот заработал свое прозвище. Но Феликс остановил его.

— Я боюсь сквозняков, — сказал он грубовато.

— Как тебе живется в Ницце? Что с твоим гаражом в Леваллуа? — спросил Жан-Франсуа.

— Фрицы заставили меня работать на них в их ремонтной мастерской. Ну, ты можешь себе представить, я оставил им парочку изуродованных машин.

Полное, напряженное лицо Феликса приобрело то незабываемое выражение, которое всегда замечал Жан-Франсуа, когда Феликс сидел в засаде или выходил на патрулирование. Он был храбрым, прямым, честным человеком, а таких людей Жан-Франсуа любил.

— Давай выпьем, — сказал он.

Но Феликс отказался. Выпить можно и позже. Сначала он хотел поговорить с Жаном-Франсуа.

— Что ты сейчас делаешь в гражданской жизни? — спросил Феликс.

— Ничего, — ответил Жан-Франсуа.

— А против бошей?[5]

— Ну, тоже ничего, — сказал Жан-Франсуа медленно.

— Почему ничего?

— Не знаю, — ответил Жан-Франсуа. — А что я могу сделать против них? Что можно сделать в одиночку?.. И никого нет вокруг…

— Ну, я нашел тебе одну работенку, лодырь, — сказал Феликс. — Как раз для тебя. Доставлять секретные бумаги в штаб, прятать оружие и учить молодых ребят обманывать полицейских и Гестапо. Настоящая работа для разведчика. Большая жизнь.

— Большая жизнь, — повторил Жан-Франсуа.

Внезапно он почувствовал потребность в ком-то, кто руководил бы им.

— Тебе придется вставать рано, — продолжал Феликс, — и проводить ночи в дороге, не зная, что происходит, и даже не стараясь это узнать.

— Я люблю путешествия и я не слишком любопытен, ты знаешь, — сказал Жан-Франсуа.

Феликс Тонзура на мгновение сконцентрировал взгляд на атлетических плечах собеседника, на его красивом лице, таком светлом и решительном.

— Нам как раз нужны такие бойцы, как ты. Этот день прошел для меня не зря.

Они прошли немного в тишине, довольные друг другом. Затем Феликс сказал:

— Мы встретимся с тобой завтра в Марселе. У меня там маленькая велосипедная лавка. Благодаря ей я обеспечиваю своих детей и имею прикрытие. Я скажу тебе адрес.

Жан-Франсуа полез в карман за записной книжкой.

— Не так, мой мальчик, не так, — воскликнул Феликс. — Никогда ничего не записывай. Все учи наизусть, все держи только в голове.

Феликс жестко взглянул на Жана-Франсуа и продолжал;

— И забудь, что у тебя есть язык. Держи рот на замке. Понятно?

— Я же не сумасшедший, — сказал Жан-Франсуа.

— Так все говорят, — заметил Феликс, — но потом оказывается, что у тебя есть жена…

Жан-Франсуа пожал плечами.

— Или родственники, от которых ты никогда ничего не скрываешь, — продолжал Феликс.

— Мои родители умерли, у меня есть только старший брат, который не захотел уехать из Парижа, — сказал Жан-Франсуа.

Он вдруг рассмеялся и добавил:

— Я без ума от него, но если я ему что-то и расскажу, то это совершенно безопасно. Он как ребенок.

Феликс посмотрел на лицо Жана-Франсуа, такое свежее и розовое, и тоже рассмеялся.

— И вот что ты должен знать, — сказал он и дал Жану-Франсуа свой адрес. Потом они зашли в первое попавшееся по дороге кафе. Это был как раз тот день, когда там продавали ликер.

Жизнь Жана-Франсуа действительно начала приходить в порядок. В ней теперь совмещались все элементы, которые ему нравились: тяжелые физические нагрузки, риск и радость от прохождения через сети врага, товарищество, подчинение руководителю группы, который ему нравился. Другие брали на себя заботу думать и отдавать приказы. Он только получал удовольствие. Он с удовольствием ехал на велосипеде по прекрасным прибрежным дорогам. Он ездил на поезде в Тулузу, Лион или Савойю. Он пересекал границы запретной зоны назло немецким таможенникам и их собакам. Он носил шифрованные донесения, переправлял взрывчатку, оружие, радиостанции. В амбарах, сараях, пещерах, подвалах, на лесных полянках он учил простых, смелых, серьезных и страстных людей обращаться с английскими автоматами.[6] Он представлялся им под псевдонимом, и сам не знал, кто они. Они любили друг друга, несмотря на секретность, с несоизмеримым теплом и доверительностью. Однажды утром ему пришлось несколько километров плыть в маске, чтобы подобрать таинственную посылку, спущенную в море с таинственного катера. При лунном свете он собрал несколько парашютов, сброшенных с бреющего полета.

Феликс Тонзура (Жан-Франсуа по-прежнему знал только его в рядах организации) не берег своего товарища по разведывательному корпусу ни от усталости, ни от опасности. — С твоим детским личиком, — говорил он, — ты повсюду пройдешь.

Это было правдой. И Жан-Франсуа чувствовал это. И эта готовность к сотрудничеству, это дружелюбие и вера удваивали его силы, храбрость и удовольствие.

Секретная деятельность как смола. Она затягивает все больше и больше. Чем больше ты уже сделал, тем больше остается нерешенных задач. Потребности огромны. Решительных людей со свободным временем и деньгами было очень мало. Жан-Франсуа больше не спал две ночи подряд под одной крышей. Он жил в самом сердце опасности. Незаметно он стал человеком, совершавшим самые опасные подвиги. Этим он был обязан своей выносливости, своему умению, своей счастливой храбрости. В свою очередь, он не проник глубже в секреты организации, в которую входил. Он — с горсткой бесстрашных ребят — был подотчетен только Феликсу Тонзуре. Феликс, в свою очередь, получал приказы от вышестоящего начальства. За этим всем была полная тьма. Но эта тайна не смущала, не мучила и даже не интересовала Жана-Франсуа. Он не чувствовал ни ее важности, ни ее поэтичности. Он был рожден для движения и для игры. Неизвестное лицо, которое, не зная его, распоряжалось его существованием, беспрестанно предоставляло ему возможности и для того, и для другого, и только это имело для Жана-Франсуа значение.

Миссия, которую осуществлял Жан-Франсуа в Париже, показала ему, насколько полно его сформировала и втянула тайная жизнь.

Когда Жан-Франсуа вышел из поезда на Лионском вокзале, в руке у него был чемоданчик с английской рацией, сброшенной на парашюте в центральном департаменте несколько дней назад. Человека, схваченного с таким чемоданчиком, ожидала смерть под пытками.

В это утро агенты Гестапо и полевой жандармерии проверяли весь багаж на конечной станции.

Жану-Франсуа некогда было думать. Рядом с ним ребенок с большими коленками и толстыми икрами с болезненным видом спешил за пожилой женщиной. Жан-Франсуа взял ребенка на руки и в то же самое время передал чемоданчик немецкому солдату, проходящему рядом с оружием, висящим на плече.

— Подержите, старина, — сказал ему Жан-Франсуа, улыбаясь, — а то я не справлюсь сам.

Немец посмотрел на Жана-Франсуа, улыбнулся в ответ и взял чемоданчик без проверки. Спустя несколько минут Жан-Франсуа сидел в вагоне метро, поставив между ног свой чемоданчик.

Но это утро действительно не было добрым. На станции, где Жан-Франсуа должен был выйти, его ожидал очередной барьер — на этот раз из французских полицейских. Жану-Франсуа пришлось открыть чемоданчик.

— Что там у вас? — спросил полицейский.

— Посмотрите сами, офицер, — ответил Жан-Франсуа просто, — радио.

— Хорошо, проходите, — сказал полицейский.

Смеясь про себя из-за этой двукратной удачи, Жан-Франсуа передал радиопередатчик торговцу подержанной мебелью на левом берегу Сены. Тот попросил его пообедать с ним. Он, как и днем раньше, удачно обменял прикроватный столик на прекрасную копченую колбасу и немного масла и с удовольствием разделил бы праздничный обед со своим товарищем.

— Зайдите и понюхайте, — сказал продавец.

Он провел Жана-Франсуа в заднюю комнату. На железной решетке нежно жарилась колбаса. У Жана-Франсуа от вожделения расширились ноздри. Но он, поблагодарив, отказался. Он должен был сделать еще один сюрприз.

Чемоданчик Жана-Франсуа был удивительно легким. И, несмотря на усталость после напряженной ночи он чувствовал себя прекрасно. Половину Парижа он прошел пешком. Толпы во вражеской форме, тяжелая и меланхолическая тишина на улицах не смогли испортить его хорошего настроения. Этим утром он одержал свою победу.

Размахивая чемоданчиком и насвистывая марш своего бывшего полка, Жан-Франсуа вышел на Авеню де ла Мюэт перед фасадом смешного и милого маленького дома, построенного в конце прошлого века, который принадлежал его старшему брату. Здесь в маленьком особняке хранились прекрасные картины, бесчисленные книги и несколько прекрасных старинных музыкальных инструментов. Здесь также были, еще до вторжения, тихая утонченная женщина и маленький драчливый мальчуган с глазами Жана-Франсуа. Мать и ребенок уехали в деревню перед самым приходом немцев и все еще не вернулись. Но брат Жана-Франсуа отказался бросить свой дом из-за картин, книг и музыкальных инструментов.

Жан-Франсуа не разрешил старой экономке объявить об его приходе и бесшумно открыл дверь библиотеки. Там он и увидел своего брата, сидящего в кресле и читавшего толстый том. Лицо его нельзя было разглядеть, потому что на нем было тяжелое пальто с поднятым воротником и шерстяная шапка, натянутая по самые уши. Этот вид показался Жану-Франсуа очень смешным. Все еще разгоряченный от быстрой ходьбы он не заметил, что в доме был настоящий мороз.

— Здравствуй, Сен-Люк! — закричал Жан-Франсуа.

Имя брата было просто Люк. Но из-за его ровного темперамента, любви к духовной жизни и его доброжелательности ко всем людям несколько одноклассников прозвали его Сен-Люк — Святой Лука. Это имя прижилось и в семье.

— Маленький Жан, маленький Жан, — сказал Люк, голова которого едва доставала до плеч Жана-Франсуа.

Братья обнялись. Между ними была значительная разница в возрасте, но для Жана-Франсуа это не имело значения. Напротив, он считал себя намного сильнее, практичнее и находчивее брата.

— Все книги все еще здесь, и клавесин, и гобой, — сказал Жан-Франсуа. — Значит, жизнь все еще прекрасна.

— Все еще, все еще, — нежно ответил Люк.

Потом он спросил:

— Но как ты приехал сюда, маленький Жан? Я надеюсь, у тебя есть «аусвайс»?[7]

— Ох, ох! Святой Лука больше не витает в облаках. Он даже сам знает, что нужно иметь «аусвайс»! — воскликнул Жан-Франсуа.

Он рассмеялся, а за ним и сам Люк. Жан-Франсуа смеялся очень громко, а Люк почти беззвучно. Но во всем прочем это был один и тот же смех.

— Да, у меня есть «аусвайс», Сен-Люк, — сказал Жан-Франсуа. — И даже… и даже…

Жан-Франсуа остановился на минутку, потому что едва не сказал, что его пропуск — фальшивый, прекрасная подделка. Потому он заключил:

— И я даже умираю от голода.

— Давай пообедаем прямо сейчас, — сказал Люк.

Он позвал старую экономку и спросил ее:

— Что у нас есть хорошего сегодня?

— Ну, желтая репа, как и вчера, месье Люк, — сказала служанка.

— Ах, ах! И что еще?

— Немножко сыра, продававшегося без карточек,[8] — добавила экономка.

— Ах, ах! — сказал Люк.

Он посмотрел на Жана-Франсуа с виноватым выражением лица.

— Еще есть немного масла, которое мадам прислала из деревни на прошлой неделе, — продолжала экономка. — Но у нас уже нет хлеба, на который его можно было бы намазать.

— У меня куча хлебных карточек, — воскликнул Жан-Франсуа, — и я даже.

— Он снова поймал себя на слове. Эти карточки были украдены для организации одним чиновником в ратуше, и Жан-Франсуа едва не проболтался об этом.

— И я даже могу их вам оставить, — добавил Жан-Франсуа.

Экономка схватила карточки с какой-то жестокой жадностью и побежала в булочную.

— Ты сам ничего не можешь ни достать, ни приготовить, — сказал Жан-Франсуа брату, повысив голос. — А ты ведь всегда любил изысканную еду.

— Я и сейчас люблю, — вздохнул Люк, — но что теперь поделаешь…

— А как насчет черного рынка? — спросил Жан-Франсуа.

— Старушка Марион боится жандармов, — сказал Люк, — а я…

— И ты тоже боишься, Сен-Люк, — уже более дружелюбно сказал Жан-Франсуа, хоть и немножко пренебрежительно.

Они поели на кухне, потому что только там был огонь. Люк все еще сидел в пальто и в шапке.

— Я экономлю на обогреве, — сказал он.

— Ну, я сегодня утром два раза подряд так согрелся, что думал, что умру, — воскликнул Жан-Франсуа.

Он снова вовремя остановился и объяснил:

— В этих поездах и переполненном метро вполне можно свариться.

В этот миг Жан-Франсуа вспомнил о торговце мебелью и пожалел, что отклонил его приглашение. Но потом он устыдился. Не мог же он предпочесть колбасу встрече с братом, которого не видел два года? Но когда Люк расспрашивал его о деталях путешествия, Жан-Франсуа понял, что он с таким сожалением вспомнил о задней комнате торговца мебелью не из-за колбасы, а лишь потому, что там он мог бы вполне честно рассказывать о своем поддельном «аусвайсе» и поражать его умением подделывать документы, и мог раскрыть тайну приобретения хлебных карточек, и, кроме всего прочего, — долго рассказывать о двух приключениях этого дня и о многих других вещах, и вместе с ним смеяться над немцами и французской полицией. А торговец, лавка которого служила и подпольным складом и «почтовым ящиком», со своей стороны мог рассказать сотню подобных интересных историй.

И Жан-Франсуа почувствовал, что маленький торговец, которого он едва знал, оказался сейчас ближе к нему, чем брат, которого он всегда нежно любил и продолжал любить, но с которым его уже ничего не связывало, кроме воспоминаний. Жизнь — реальную жизнь, во всей своей теплоте, со всей ее глубиной и огромным богатством ощущений — он мог разделить только с людьми вроде Феликса и Бизона, или с девушкой-рабочей, больной туберкулезом, которая спрятала его на два дня, или с инженером-железнодорожником с яркими голубыми глазами на покрытом сажей лице, который помогал ему перевозить оружие.

Жан-Франсуа уже пережил такое чувство на войне, со своими товарищами-добровольцами. Но тогда он мог открыто говорить о них во всей Франции. Теперь ему приходилось все скрывать от всех, за исключением соратников тайной войне. И это делало из них для Жана-Франсуа людей, принадлежность и близость к которым он чувствовал.

Феликс разрешил Жану-Франсуа побыть три дня в Париже, но он сел на поезд, идущий на юг, уже тем же вечером.

Позднее он утверждал, что у него было предчувствие.

В то время, как Жан-Франсуа обедал со своим братом в Париже, Жербье в Лионе принимал Феликса. Их встреча прошла в театральном агентстве. Его директор предоставил Жербье одно из своих бюро, чтобы тот мог принимать самых разных и удивительно выглядевших людей, не привлекая лишнего внимания.

Люди, которые знали Жербье и Феликса, ни в коем случае не должны были заметить ни малейшего изменения в их отношениях. Но Феликс и Жербье после казни Поля Дуна не чувствовали себя столь же естественно вместе, как это было до нее. Потому они говорили несколько быстрее и более напряженным тоном, чем раньше.

— Я послал за тобой, потому что это срочное дело, — сказал Жербье. — Они обыскали все владение нашего друга доктора в юго-западном секторе. Весь дом перетрусили снизу доверху. К счастью, там в тот день не прятался никто из наших людей. Он выпутался, но место «засвечено».

— Понимаю, понимаю, — сказал Феликс.

— Сколько людей всего тебе нужно отправить в Гибралтар? — спросил Жербье.

— Ну, два канадских офицера «коммандос» из Дьеппа, как ты знаешь, три новых парняиз британских Королевских ВВС, спрыгнувших с парашютом, и еще два бельгийца, из числа тех, что были приговорены бошами к смерти.

— И еще один из наших радистов, которого мы направляем на обучение в Англию, и еще девушка, — сказал Жербье. — Всего выходит девять. Где они будут ждать подлодку?

— Боже мой, — воскликнул Феликс. — Дом доктора был самым удобным. Снова кто-то навел на него. Это работа или легионеров S.O.L.[9] или кого-то из людей Дорио.[10] Я…

Он сжал кулаки, но не закончил фразу. Его взгляд встретился с взглядом Жербье. И они оба вспомнили о Дуна.

— Это сейчас не самая важная проблема, — быстро сказал Жербье. — Где же нам их разместить?

— Может разместить их маленькими группами по деревням? — спросил Феликс.

— Нет, — возразил Жербье. — Они уже и так наделали глупостей. Канадский полковник пошел в кафе. Он думал, что говорит по-французски без акцента, и все теперь знают, кто есть кто. На деревенское население можно положиться, в том числе и на жандармов. Но если попадется болтун.

— Или пьяница.

— И потом подлодка возвращается с операции, — продолжал Жербье. — Об ее прибытии нам сообщат только за день. Они все должны быть где-то поблизости.

Феликс медленно тер свою макушку, пока тонзура не покраснела.

— Тогда нам придется провести разведку на местности в регионе и найти поместье, постоялый двор, фабрику, где примут наших людей, — сказал Жербье. — и найти в течение сорока восьми часов.

— Это рискованно, — сказал Феликс.

— Я знаю.

Жербье подумал о телеграмме, которую получил из Лондона. В ней генеральный штаб выражал свое удивление проволочками и неосторожностью организации. И он добавил с некоторой горечью:

— Мы не компания, страхующая от всех рисков.

— При условиях, в которых мы работаем, это в большей степени обходной путь.

— Все зависит от человека, которого ты подберешь для этой миссии, — резюмировал Жербье. — Не нужен организатор с большим умом. Нужна решительность, хороший, быстрый глаз, чтобы узнавать людей, которым он сможет доверять. Это вопрос инстинкта.

— Понимаю, понимаю, — сказал Феликс. — И у меня есть парень, который выполнит приказ. Товарищ по добровольческому корпусу. Ты его никогда не видел, но ты знаешь, о ком я. У него нос, как у охотничьей собаки. Но он сейчас в Париже. Он должен был доставить новый радиопередатчик Дюбуа Дьё сегодня утром.

— А когда он вернется?

— Через три дня.

— Почему не раньше?

— У него в Париже брат, которого он не видел с войны… Я ведь не знал, что он нам так быстро понадобится, — сказал Феликс.

— Ох, эти семейные дела, — сказал Жербье сквозь зубы.

— Это замечание было в мой адрес? Феликс контролировал свой голос, но эта фраза прозвучала так агрессивно, что Жербье не решился ответить. Глаза у Феликса горели от недосыпания, веки покраснели, а круглое лицо было землистого цвета.

— Он мало спит, его нервы на пределе, — подумал Жербье. — Но из нас никто не спит достаточно.

Феликс, увидев, что Жербье молчит, снова выпалил с той же грубостью:

— Если твое замечание о семье касалось меня, то ты слишком далеко зашел.

До этого момента Жербье не знал, как ему поступить. Но тут он вспомнил и спросил:

— Как чувствует себя твой сынишка?

— Не очень хорошо, — сказал Феликс. — Доктор нашел у него в легком ганглии…

— Тебе нужно отправить его в деревню, — сказал Феликс.

— На какие деньги? — спросил Феликс. — Ведь если человек постоянно в разъездах, как я, или занят тысячей дел одновременно, у него нет ни минуты, чтобы заработать хоть пару су. Нам едва хватает на еду, и то только потому, что моя жена работает экономкой. А у моей жены есть гордость. Теперь она обвиняет меня в том, что я лентяй и бесполезный человек. А что мне ей сказать? А малыш все время один сидит в сырой лавке.

— Ты мне никогда об этом не рассказывал, — сказал Жербье. — Мы бы нашли средства…

— Пожалуйста, месье Жербье, — сказал Феликс. — Разве я похож на попрошайку?

Жербье задумчиво водил пальцем по столу, за которым сидел. В этот момент Феликс, автомеханик, напомнил ему Роже Легрэна, молодого электрика, больного туберкулезом, в лагере в Л. Та же самая верность долгу… То же самое чувство чести…

Молчание Жербье теперь глубоко взволновало Феликса.

— Я рассказывал все это не для того, чтобы пожаловаться — пробормотал он. — Я не знаю, что на меня нашло. Когда ты говорил о семье, я подумал, что ты, ну, что ты один, что тебя ни с кем ничего не связывает. Это даже удача для такой работы, которую мы делаем.

Жербье продолжал расчерчивать стол своим ногтем. Он не был связан ни с кем, это правда. Ближе всего в своих личных отношениях он привязался к Легрэну. Но Легрэн отказался бежать…

Это удача….

— Так кого мы направим в разведку? — резко спросил Жербье.

— Я пойду сам, — сказал Феликс.

Жербье снова посмотрел на воспаленные веки Феликса, на нездоровый цвет его щек.

— Тебе нужно хорошо выспаться ночью, — сказал Жербье.

— Я за это не переживаю. Но я поклялся моей жене и сыну, что схожу с ними в кино завтра в субботу.

Но Феликсу действительно удалось выполнить свое обещание. Он встретил Жана-Франсуа, прибывшего экспрессом «Париж — Ницца».

Ферма размещалась на середине пути между большим национальным шоссе и морем. Просторные хозяйственные сооружения, построенные в старинном стиле, образовывали подкову, окаймлявшую главный дом. В сторону моря, почти до самой воды, разместились ухоженные поля, виноградники, сады. Эти земли были огорожены низкими стенами. Жан-Франсуа, сидевший на тропе, положил рядом на землю велосипед и смотрел на ферму. Из всех возможных убежищ, которые он увидел за день, это показалось ему самым подходящим во всех отношениях. Жан-Франсуа вскочил в седло и поехал.

На дворе цыплята ковырялись в грязи, а у свинарника старый сельскохозяйственный рабочий колол дрова.

— Где хозяин? — спросил его Жан-Франсуа.

Старик с трудом выпрямился, вытер бесстрастное лицо обратной стороной своего запачканного рукава и приставил ладонь к уху.

— Я вас не слышу, — сказал он.

— Хозяин, — громко прокричал Жан-Франсуа.

Открылась дверь, и вышла женщина в черном платье и шали. Она была средних лет, невысокая, и очень прямо держала голову.

— Хозяина нет, он в городе, — сказала она с острым и живым местным акцентом.

Жан-Франсуа несколько раз улыбнулся ей.

— Это не имеет значения, мадам, — сказал он. — Вы настоящая хозяйка, я уверен.

На Жане-Франсуа был теплый свитер с высоким воротом, пара старых бриджей, велосипедные чулки и старые спортивные туфли. Но из-за его рук, осанки и голоса фермерша была уверена, что он представитель обеспеченного класса.

— Если вы с черного рынка, то бесполезно, — сказала она. — Нам нечего продавать.

— Ну, а могу я попросить у вас попить, — сказал Жан-Франсуа. — У меня в горле пересохло.

На веках и лбу молодого человека был тонкий слой пыли. Зима в этом регионе была очень мягкой, и дороги совсем сухими.

— Заходите, — сказала женщина.

В большой гостиной в узком камине горел огонь. Старая сельская мебель блестела в лучах заходящего солнца. Снаружи доносился сухой звук колки дров и писк цыплят. Хозяйка поставила на стол бутылку и стакан.

— Воды было бы вполне достаточно, — сказал Жан-Франсуа.

— Огюстина Вьелла никогда не отказывала путнику в стакане вина, даже в эти трудные времена, — сказала женщина с гордостью.

Жан-Франсуа пил медленно, и удовольствие, _ получаемое от каждого глотка, отражалось на его сияющем лице.

— Еще стаканчик? — спросила Огюстина Вьелла.

— С удовольствием, — ответил Жан-Франсуа. — У вас хорошее вино.

— Это с нашей собственной земли, — сказала фермерша.

Она понаблюдала, как Жан-Франсуа пьет, и вздохнула. У нее не было сына, и ей очень бы хотелось, чтобы у нее был такой большой мальчик, как этот, сильный, красивый и простой.

— Вы были на войне? — спросила она.

— От начала до конца, — ответил Жан-Франсуа, — в разведывательном корпусе.

— В разведывательном корпусе, — заметила Огюстина Вьелла, — были очень хорошие солдаты, как говорят.

— Как говорят, — повторил Жан-Франсуа со смехом.

Он внезапно встал, подошел к радиоприемнику на комоде, включил его и повернул ручку настройки на частоту Лондона.

— В это время передач нет, — сказала фермерша.

Она стояла у стола. Жан-Франсуа подошел и уселся рядом с ней на угол стола.

— До наступления ночи мне нужно найти место, чтобы спрятать нескольких товарищей, — сказал он.

На лице женщины ничего не отразилось, но она понизила голос и спросила:

— Это сбежавшие заключенные?

— Они англичане, — сказал Жан-Франсуа.

— Как англичане, что вы имеете в виду? — воскликнула Огюстина Вьелла.

От удивления она повысила голос. И с инстинктивной тревогой посмотрела в окно. Но увидела только глухого работника.

— Несколько после рейда на Дьепп и еще несколько сбитых летчиков, — объяснил Жан-Франсуа.

— Святая Дева, — пробормотала Огюстина Вьелла, — Святая Дева… Британские солдаты здесь. Я была уверена, что они только в наших северных провинциях.

— Там они и начинали прятаться, правильно, — сказал Жан-Франсуа. — Там с ними превосходно обходились.

— На это следовало надеяться, — сказала фермерша. — Британские солдаты найдут хороший приют в любом добром доме во всей Франции.

Огюстина Вьелла завязала концы своей черной шали на груди, и шаль слегка задрожала.

— Так я смогу привести их к вам? — спросил Жан-Франсуа.

— Я должна даже поблагодарить вас, — сказала фермерша.

— Это небезопасно, я должен предупредить вас, — сказал Жан-Франсуа. — И также с ними…

— Я думаю, вы еще слишком молоды, мой малыш, чтобы давать мне советы в моем доме, — прервала его Огюстина Вьелла.

— А как насчет их безопасности? — спросил Жан-Франсуа.

— Мой муж и дочь думают так же, как и я, а работник был здесь еще во время моего свекра, — нетерпеливо сказала Огюстина Вьелла.

— Их будет семь или восемь человек, — сказал Жан-Франсуа.

— Дом большой.

— А как с едой?

Никто не умрет от голода, слава Богу, даже в это несчастное время, в доме у Огюстины Вьелла, — заверила хозяйка.

Они прибыли маленькими группками за две ночи. Канадские «коммандос» из Дьеппа добирались сюда через десять убежищ: рыбацкие хижины, поместья деревенских землевладельцев, горные хутора, придорожные гостиницы. Двух раненых летчиков Королевских ВВС несколько недель лечил в своем доме деревенский врач. Наконец Феликс привел молчаливого поляка, которому немцы до побега переломали все пальцы на правой руке.

Чтобы соорудить постели для всех этих людей Огюстина Вьелла поснимала матрацы со всех своих кроватей и вынула из комода самые лучшие ткани в доме. Чтобы накормить их, она приготовила баранину с травами, зажарила гуся, взяла яйца с птичьего двора, соленое масло, мед с холмов, и повидло, сделанное на ее ферме из настоящего сахара. Ее гости так никогда и не узнали, что ради них она пожертвовала всеми своими запасами. которые собирала на голодную зиму, и что она отдала им весь хлеб семьи. Эта гордая и деспотичная хозяйка заботилась о них с хлопотливостью и даже робостью. Они казались для нее чуть ли не сказочными героями. Они пришли так издалека. И они все еще воевали.

— Не беспокойтесь, — говорила она им, когда они благодарили ее. — Что стало бы с нами, если бы не было вас?

И они, уже познавшие такое же гостеприимство во всей Франции, улыбались и взволнованно смотрели на нее.

Жюль Вьелла, которого не взяли в армию ни в 1914, ни в 1939 году из-за косолапости, повторял про себя:

— И я тоже внес свой вклад в эту войну, вот сейчас. Он иногда говорил это и вслух, но только своей дочке Мадлен. Жене он сказать это не осмеливался. Мадлен, похожая на Огюстину своими черными глазами и испанской фигурой, сама не знала, кого она любит больше — стройного, широкоплечего и вежливого канадского полковника или молодого летчика с детским лицом. Бельгийцы вызывали ее смех своим акцентом и смешными историями. Старый работник на ферме, родившийся в приграничном поселке, был уверен, что его хозяева прячут контрабандистов. Они оставили его в этой уверенности.

Ночью все собирались послушать английские радиопередачи в большой гостиной фермерского дома, где все — и двери, и ставни, были тщательно закрыты. Огюстина Вьелла смотрела на эти незнакомые чужеземные лица на фоне старых стен, старой мебели, которые знали только одну и ту же семью скромных благопристойных крестьян, и недоверчиво качала гордой головой. И когда она подумала, что эти люди скоро уйдут на подводной лодке (они сами ей об этом рассказали, настолько были в ней уверены), Огюстине показалось, что она уже рассказывает эту историю детям, которые будут у ее Мадлен, и что эти дети будут слушать ее рассказ как волшебную сказку.

Это продлилось около недели. Затем в один из вечеров вернулся Жан-Франсуа. Он сообщил, что отправка состоится следующей ночью. Огюстина Вьелла сильнее затянула шаль на груди, чтобы скрыть дрожание рук. Когда они ушли спать, Огюстина задержала Жана-Франсуа.

— Я хотела бы спрятать еще кого-то, если вам будет нужно, — сказала она почти робко.

Ее просьба не удивила Жана-Франсуа. Каждый раз люди, случайно оказавшие услугу Сопротивлению, были этим счастливы и хотели сделать что-то еще.

Была ли это ненависть к врагу или чувство солидарности, или любовь к приключениям, находившая в этом выход? Жан-Франсуа не мог самостоятельно решить этот вопрос. Но он знал, что благодаря такому опыту вся страна наполнилась людьми, обеспечивающими превосходные транзитные маршруты, и бесчисленными соратниками, укрывающими людей от врага.

— Недостатка в клиентах не будет, — улыбаясь, сказал Жан-Франсуа Огюстине.

Его голубые глаза на минутку остановились на радиоприемнике, который слушал Жюль Вьелла.

— И еще, — сказал Жан-Франсуа, — мы могли бы вести радиопередачи из вашего дома.

— Я не совсем поняла, — сказала фермерша.

— Мы могли бы говорить с Лондоном, — пояснил Жан-Франсуа.

— Святая Дева! — воскликнула хозяйка. — Говорить с Лондоном! Из нашего дома! Из нашего дома! Ты слышишь, Жюль? Ты слышишь, Мадлен?

— Подождите минутку, — сказал Жан-Франсуа. — Это означает смертную казнь. Жан-Франсуа мог слышать дыхание семьи Вьелла в большой комнате с потемневшими от копоти балками.

— Что ты думаешь, Жюль? — спросила хозяйка своего мужа.

— Я хочу того же. что и ты, — ответил Жюль Вьелла.

Огюстина прислушалась к глухому шуму от шагов на чердаке, который издавали канадцы, бельгийцы, англичане и поляк, собираясь спать.

— Тогда я согласна.

— Я поговорю об этом завтра с моим шефом, — пообещал Жан-Франсуа.

Жербье приехал за несколько часов до рассвета. С ним был радист, старый и бородатый, и невзрачно выглядевшая молодая женщина.

Жан-Франсуа отвел Жербье в сторону и сказал:

— Рыбак будет ждать нас сегодня в 10 часов вечера. У него большая лодка. Он сможет взять всех. Это позволит сделать все за один рейс. Девушка из дома проведет вас к нужному месту через поля в обход патрулей.

— Хорошо спланировано, — сказал Жербье.

— Я вернусь? — спросил Жан-Франсуа.

— Нет, — ответил Жербье.

Он зажег сигарету и продолжил:

— У меня есть задание для тебя. Очень серьезная операция, мой малыш (его голос стал вдруг очень нежным и проникновенным). Ты доставишь на подлодку большого шефа. Ты понимаешь — большого шефа. Он тоже уезжает. И я не хочу, чтобы он поднялся на борт со всей группой. Это рискованно. Нас слишком много. Ты пойдешь с ним — из другой точки — на весельной лодке. Бизон подвезет его к тебе. Подождите моего сигнала, когда я буду на борту. Три голубые точки и тире.

— Я справлюсь. Я обо всем позабочусь, — сказал Жан-Франсуа.

Он был рад. Он любил грести.

Огюстина Вьелла спустилась вниз, чтобы приготовить завтрак для новых гостей.

— Как вы видите, мы сегодня очень торопимся, мадам. Потому я хотел бы прямо сейчас спросить у вас, сколько мы вам должны, — сказал ей Жербье.

— О! — пробормотала Огюстина. — О, как вы можете…

— Но посмотрите, восемь человек целую неделю… в эти трудные времена, — настаивал Жербье.

— А как насчет вас — вам тоже платят за то, что вы делаете? — Огюстина жестко взглянула на него. — Нет! Тогда я должна сказать вам, что такие крестьяне, как мы, Вьелла, горды не меньше вас.

Жербье подумал о Легрэне, о Феликсе и пошел завтракать на кухню. Закончив, он снова обратился к Огюстине, которая не удостоила его даже взглядом.

— Я хотел бы попросить вас все-таки позволить привезти вам что-то из Лондона, когда я вернусь.

— Вы… вы собираетесь вернуться назад? — запинаясь, спросила Огюстина. — Они тоже так делают?

— Иногда, — сказал Жербье.

— Но ведь намного тяжелее начинать все заново, побывав в свободной стране.

— Я не знаю… Это моя первая поездка, — сказал Жербье. — И мне хотелось бы привезти вам оттуда сувенир.

Огюстина глубоко вздохнула и прошептала:

— Оружие, дайте нам оружие. Весь кантон сможет им воспользоваться, когда настанет нужный день.

Темнота была густой. Только хребты крутых гор, окружавших бухточку, выделялись на фоне ночного неба. Грот образовывал дно узкого пролива, похожего на стрелу, по которому море тысячи раз накатывало свои волны на берег.

Жан-Франсуа лежал на песке бухты так близко к воде, что сильные волны доставали до его голых ног. На нем была пара парусиновых брюк, закатанных до колен, старый шерстяной свитер, и он прекрасно чувствовал себя в этой легкой и свободной одежде. С регулярными промежутками времени он закрывал глаза, чтобы лучше слышать, что происходит в ночной пустоте и чтобы после этого лучше видеть. Жан-Франсуа выучил этот прием наблюдения в разведывательном корпусе, и он научился различать миражи в темноте, принимающие формы врагов, и ничего не боялся.

Легкая волна щекотала песок. Жану-Франсуа был рад, что море утихомирилось. Он не боялся открытого моря. Из всех спортивных упражнений, которыми он с успехом занимался, морские игры давались ему лучше всего. Он знал свою силу. Он знал свои умения. Даже в плохую погоду он с уверенностью бы доставил этот ялик на расстояние вытянутой руки к британскому кораблю. Но Жан-Франсуа предпочитал спокойное море для своего пассажира. Ведь он, возможно, не привык к морской качке.

Жан-Франсуа закрыл глаза и превратился как бы в слушающую антенну. Вокруг него ничего не было слышно кроме шума волн. Очень далеко, на дороге, огибающей рассеченный берег, он услышал слабый звук мотора. Это могла быть машина Бизона. Жан-Франсуа поднял веки. Было странно думать, что шеф вскоре займет место в лодке, и что у него в руках сконцентрирован объем и вес всего мира. Группа Феликса, даже сам Феликс никогда не видели его. У него не было имени и формы, но по его приказу люди шли в тюрьмы, под пытки, на смерть. Он сбрасывал оружие с небес и доставлял боеприпасы с моря. Его существование представлялось Жану-Франсуа в виде какого-то святого облака. Его отъезд приобретал все величие театрального чуда. Прибыв неизвестно откуда, он собирался быть поглощенным морем.

И здесь Жан-Франсуа, который раньше никогда не задумывался о серьезных вещах, должен был послужить паромщиком для большого шефа, человека, который планирует, организовывает все и всем командует. Жана-Франсуа переполняло чувство скорее не гордости от этого, а веселья. — Встречаются основание и верхушка пирамиды, — подумал он про себя. — Забавная математика. После войны поговорю об этом с Сен-Люком. Жан-Франсуа почувствовал, что улыбается в ночи. Бедняга Сен-Люк со своей шерстяной шапкой, желтой репой, и страхом перед жандармами, когда жизнь так прекрасна, так широка, так….

Жан-Франсуа слегка приподнялся на локтях. Все мысли в нем временно приостановились. Он был уверен, что услышал какое-то движение со стороны скал, прикрывавших бухту слева. Этот человек должен был превосходно знать местность. Он не издавал никакого звука, слышен был только плеск воды, накатывающейся на гальку. Теперь тишина была снова совсем полной. И как раз сейчас с минуты на минуту должен был быть дан световой сигнал в ночной темноте. Этот неизвестный наблюдатель не должен был ни в коем случае его увидеть. Жан-Франсуа пополз вдоль берега. В руке у него была резиновая дубинка. Закопавшись в песок, легкий и скользкий как змея, Жан-Франсуа быстро добрался до изгиба бухты. Там между двух каменных глыб он увидел еще что-то — неподвижную, но слегка более серую тень. Это был человек.

Жан-Франсуа уверенно сжал в ладони дубинку. Удар по голове не убьет нежданного наблюдателя, но заставит его проспать до рассвета.

Жан-Франсуа продвинулся еще на несколько дюймов. Цель была совсем близка, и он напряг мускулы. Но тут человек исчез за камнем, и Жан-Франсуа услышал приглушенный голос:

— Без глупостей. Я вооружен.

Две маленькие волны одна за другой накатились на берег. Потом голос спросил (и Жан-Франсуа почувствовал, что этот человек привык к власти):

— Что вы здесь делаете в это время?

— А вы? — отозвался Жан-Франсуа, готовясь перепрыгнуть через камень.

— Я деверь Огюстины Вьелла, — сказал невидимый собеседник. Жан-Франсуа расслабился и пробормотал:

— Нашей фермерши?

Человек вышел из своего укрытия.

— Я решил пройтись по берегу и посмотреть, все ли в порядке с отправкой.

— Ну и как? — спросил Жан-Франсуа.

— Прекрасно, — ответил человек. — Жандармский патруль уже проехал сверху по дороге. Бошей здесь мало. и они не знают местность. Они доверяют таможне!

— А что с таможней?

— Что с ней? — сказал человек. — Это чертовски хорошо. — Таможня — это я. Я старший таможенный офицер всего сектора.

— Я скажу, что это хорошо! — сказал Жан-Франсуа. И спрятал дубинку обратно в карман.

Искры голубоватого света поднялись над водой, вспыхнули и исчезли. Жан-Франсуа увидел сигнал и сразу же встал на ноги. Почти мгновенно на тропе, спускавшейся с дороги к бухте, послышались тяжелые неуклюжие шаги. Было так тихо, что Жану-Франсуа показалось, что звук каждого шага слышен по всей Франции. Он сжал рукоятку дубинки и снял с предохранителя револьвер, лежавший у него в кармане. Его приказ гласил — обеспечить безопасность отплытия любой ценой.

Через несколько минут возникли две тени и скользнули по песку.

— Садитесь в лодку, — сказал один из людей.

Жан-Франсуа узнал голос Бизона.

Он столкнул ялик в воду, держа его настолько близко к берегу, как было можно, и использовал всю свою силу, чтобы удерживать его на месте.

Напротив, пассажир взобрался в нее так неумело, что ялик едва не перевернулся.

— Он точно не тренировался в добровольческом корпусе, — нетерпеливо подумал Жан-Франсуа. Он выровнял ялик и взялся за весла.

— Удачи, шеф, — прошептал Бизон.

Только сейчас Жан-Франсуа вспомнил, кто такой этот неуклюжий пассажир. И та неопытность, которую шеф показал перед лицом стихии, показалась ему теперь бесконечно трогательной и достойной уважения.

— Если бы он был таким как я, он не был бы большим шефом, — подумал про себя Жан-Франсуа.

Он больше ни о чем не думал, а только греб как можно быстрее и как можно тише. Пассажир сидел на своей скамье.

Сигнальная ракета вспыхнула снова. Расстояние, которое следовало пройти, было немалым. Но руки Жана-Франсуа двигались взад и вперед как хорошо смазанные поршни мотора. Наконец, на горизонте, уже совсем близко, показалась расплывчатая тень. В последний раз взмахнув веслом, Жан-Франсуа развернул лодку и подвел ее к стальному корпусу субмарины, лишь слегка возвышавшемуся над водой.

Кто-то на ее борту наклонился вперед. Яркий луч мощного фонаря внезапно залил светом всю лодку. В первый раз за всю эту ночь два человека в ней увидели друг друга в лицо. Тот, который с трудом смог встать со скамьи, сказал приглушенным голосом:

— Боже мой, маленький Жан, разве это возможно?

И Жан-Франсуа узнал своего старшего брата.

— Шеф, — заикнулся он. — Послушай, как.

Свет погас. Ночь стала темнее, чем раньше, совсем непроницаемой. Жан-Франсуа шагнул вслепую. Когда он дотронулся до брата, того уже подымали вверх невидимые руки. Подлодка отошла в сторону и погрузилась.

Инстинктивно Жан-Франсуа направил свою лодку по кильватерному следу, оставленному подлодкой, увозившей его брата. Внезапно его оставили силы, и он поднял весла. Ялик медленно дрейфовал. Жан-Франсуа не имел понятия, сколько времени ему понадобилось, чтобы понять и поверить в то, что случилось.

Этот отъявленный Святой Лука, — пробормотал он, наконец, — ну и семейка…

Потом он рассмеялся и, тихо напевая, погреб по темному морю в сторону берега.