«Любезному папеньке!»

С осени 1814 года Тютчевы опять живут в Москве, в своем доме в Армянском переулке. Отец, Иван Николаевич, поступает на службу в Канцелярию кремлевских строений. И, видимо, начинает службу успешно, ибо вскоре удостаивается чина надворного советника. Жизнь Тютчевых тянется неторопливо и счастливо. Многое в ней подчинено матери — Екатерине Львовне. Властный, независимый характер ее во многом передается младшему, самому любимому сыну в семье — Феденьке. В доме, наряду с модным тогда в дворянской среде французским языком, хорошо уживается и русский простонародный, свято чтутся русские патриархальные традиции. Дети воспитываются в «страхе божьем». По свидетельству правнука поэта К. В. Пигарева, «в канун больших праздников у Тютчевых нередко служились всенощные на дому, а в дни семейных торжеств пелись молебны». В доме нередко можно было встретить маменькиных приживалок. К счастью, Екатерине Львовне так и не удалось сделать из младшего сына ярого приверженца церкви.

Немного побаиваясь матери, дети больше тянулись к отцу, особенно Федор. И не случайно, видимо, что самый ранний из дошедших до нас стихотворных опытов юного поэта был посвящен Ивану Николаевичу и назывался «Любезному папеньке!»:

О сей дель счастливый нежность сына

Какой бы дар принесть могла!

Букет цветов? — но флора отцвела,

И луг поблекнул, и долина...

Это стихотворение Федор написал в доме в Армянском переулке скорее всего ко дню рождению отца, отмечавшегося 12 ноября 1814 года. Дни рождения в семье всегда широко праздновались.

Конечно, не только для того, чтобы сделать отцу приятное в день его рождения, сын, которому еще не исполнилось и одиннадцати лет, называет отца в стихотворении «другом истинным добра и бедных покровителем». За добрым советом, зная, что редко получат отказ, шли к Ивапу Николаевичу и его дворовые, и овстугские крестьяне. Был он и хлебосольным хозяином, мог поделиться с нуждающимися деньгами. Не только жена и дети, но и слуги не слышали от него грубого слова. Поэтому и жил Иван Николаевич «детей и подданных любовью окруженный».

Подробностей жизни Ивана Николаевича, за давностью времени, сохранилось мало, по при их разыскании начали попадаться ранее неизвестные факты. Бот, например, до начала 1980-х годов никто из биографов поэта не мог точно сказать, сколько же лет исполнилось отцу Тютчева в тот памятный день, когда сын посвятил ему свое стихотворение. Дату рождения отца поэта не указал И. С. Аксаков в «Биографии», пе было ее и в вышедшем в 1887 году «Родословном сборнике русских дворянских фамилий» В. В. Руммеля и В. В. Голубцова, не было в работе В. Я. Брюсова, посвященной Федору Ивановичу Тютчеву.

И только в «Летописи жизни и творчества Тютчева» Г. И. Чулкова появилась, наконец, дата рождения Ивана Николаевича — 13 ноября 1776 года. Можно с уверенностью сказать, что эту дату сообщил Чулкову внук поэта Николай Иванович Тютчев, первый директор Музея-усадьбы Мураново. В доставшемся по наследству К. В. Пигареву семейном «Родословном сборнике русских дворянских фамилий» эта дата проставлена рукой Николая Ивановича.

В «Биографии» Аксаков пишет, что отец поэта Иван Николаевич «на 22 году жизни женился на Екатерине Львовне Толстой», но не указывает, в каком году эта свадьба состоялась. Не называет он и возраста невесты. Ко времени выхода в свет «Биографии» точно помнить возраст отца (а свидетельства о его рождении, видимо, не сохранилось) могла лишь единственная оставшаяся в живых его дочь, сестра поэта, шестидесятивосьмилетняя Дарья Ивановна Сушкова. Но она вполне могла не обратить внимания, читая «Биографию», на цифру «22», хотя называл ее такой пунктуальный и точный в делах человек, как Аксаков. Внуки же вообще возраста деда не знали.

Год свадьбы родителей поэта — 1798 — сообщил в своей монографии в 1962 году К. В. Пигарев. Теперь, возвращаясь к Аксакову, берем цифру «22» — столько лет было Ивану Николаевичу во время свадьбы — и отнимаем от 1798 года. Действительно, получаем 1776 год! Казалось бы, ну теперь-то уж точно, все верно. Но пет, как оказалось в дальнейшем, это была ошибка.

Хочется напомнить и год рождения матери поэта, который сообщил еще в 1913 году Б. Л. Модзалевский в «Автобиографии С. Е. Ранча», напечатанной в журнале «Русский библиофил», Екатерина Львовна родилась 16 октября 1776 года. Следовательно, муж п жена считались ровесниками, а Екатерина Львовна была даже на месяц старше Ивана Николаевича. По тем временам это было не совсем обычно. Чаще муж оывал значительно старше своей жены. Вызвало некоторую настороженность и то, что жена на целых двадцать (!) лет пережила мужа, будучи его ровесницей. Но если возникли сомнения, то надо было искать новые свидетельства.

И они нашлись! Год рождения отца поэта удалось установить только в 1980 году. Просматриваю «Исповедные ведомости» церкви Николая Чудотворца в Столпах (семейного прихода Тютчевых в Армянском переулке) и в ведомостях за 1820 год среди прихожан, бывших на исповеди, нахожу: «Надворный советник Иван Николаевич Тютчев — 52 лет, жена его Екатерина Львовна — 44 лет, дети их Федор — 17 лет и Дарья —15 лет». Как же так, неужели служитель ошибся, сделав мужа старше жены на 8 лет?

Беру «Ведомости» за 1815, 1816, 1821 годы и везде та же самая разница в возрасте. Путем простых подсчетов можно теперь точно сказать, что Иван Николаевич Тютчев родился в 1768 году. Говорю это, а сам в душе сомневаюсь — точно ли? Ведь метрическая книга, где записана дата рождения отца, до сих пор не найдена, а вдруг и я ошибся?!

Исповедные ведомости донесли до нас и количество жильцов дома Тютчевых по годам и сохранили их фамилии, возраст и социальное положение. Как это всегда важно для исследователя, литературоведа и краеведа, просто любителя московской старины! В том же 1820 году, например, как свидетельствуют ведомости, в доме Тютчевых уже не было Николая, старшего их сына,— он был уже офицером, служил и с родителями не жил. Кроме хозяев в доме проживали жена поручпка Татьяна Львовна Миллер 36 лет от роду (младшая сестра матери поэта), домоправитель мещанин Яков Иванович Князев 54 лет, жена его Настасья Алексеевна 49 лет и мещанка девица Авдотья Лукьяновна 40 лет.

В списке дворовых людей числилось около 30 человек: 21 мужчина (кучера, лакеи, хозяйственные рабочие и т. д.) и 6 женщин, в основном их жены и дочери — горничные, кухарки, прачки. В числе 5—6 приживалов и приживалок, которых всегда опекала сердобольная Екатерина Львовна,— двое обедневших мужчин-дворян, три вдовы, коллежские секретарши с детьми и слугами, воспитатель Феденьки Николай Афапасьевпч Хлопов, а также живущий по найму (снимавший квартиру) дальний родственник Иван Федорович Булыгин с женой Марьей Васильевной, семью детьми и десятью дворовыми. Всего в доме одновременно проживало около семидесяти человек, так что покоя и тишины всегда недоставало.

Отец и мать поощряли раннее увлечение сына стихосложением, поэтому и старались подобрать ему хороших наставников в русской словесности, в поэзии. Уже первый его учитель Семен Егорович Ранч, двадцатилетний выпускник Севской духовной семинарии, который переехал в Москву из Овстуга вместе со своим воспитанником, был, по словам Аксакова, «человек в высшей степени оригинальный, бескорыстный, чистый, вечно пребывающий в мире идиллических мечтаний, сам олицетворенная буколика (буколика — здесь идиллия.— Авт.), соединявший солидность ученого с каким- то девственным поэтическим пылом и младенческим незлобием».

В свою очередь и Ранч замечал: «Провидению было угодно вверить моему руководству Ф. И. Тютчева, вступившего в десятый год жизни. Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника изумляли и утешали меня, года через три он уже был не учеником, а товарищем моим,— так быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум».

Переезд Тютчевых в Москву и житье в их доме в Армянском переулке Ранча вполне устраивало. До Московского университета, к поступлению в который он уже начал готовиться, было недалеко. Устраивало Ранча и летнее пребывание со своим воспитанником в подмосковном имении Тютчевых Троицком в Теплых Станах. В 1815 году Ранч поступил в Московский университет и покинул гостеприимный дом в Армянском переулке, где все любили скромного преподавателя. Но дружба его с любимым учеником ни тогда, ни позже не прерывалась.

А поэтические семена, попавшие на благодатную почву, уже начали давать свои плоды. Как свидетельствовал тот же Ранч, его ученик «по тринадцатому году... переводил уже оды Горация с замечательным успехом». Переводов этих не сохранилось, но до нас дошло одно стихотворение того периода со следами подражания одам русских и латинских классиков. Стихотворение называлось «На новый 1816 год» и начиналось следующими строками:

Уже великое небесное светило,

Лиюще с высоты обилие и свет,

Начертанным путем годичный круг свершило И в ново поприще в величин грядет!..

Далее в стихотворении юный поэт обращается к купающемуся в роскоши вельможе, стыдит его, что он не обращает внимания на голодных вдов и сирот, и обещает ему за это самые жестокие небесные и земные кары. В стихотворении немало подражательных строк, но можно ли судить за это всего лишь двенадцатилетнего поэта, тем более что эти подражания в отдельных местах сделаны совсем неплохо.

Так, первая строка стихотворения «Уже великое небесное светило...» приводит на память строку «Уже полдневное светило...» из ломоносовского «Утреннего размышления о божием величестве». «Слетает с урной роковою младый сын Солнца — Новый год!..» — строки, так напоминающие новогодние оды Державина. Есть в стихотворении и заимствования из карамзинской «Поэзии». Эти подражания хорошо доказывают, что уже в детские годы Тютчев был знаком с русской поэзией и что именно она обогатила будущего поэта-лирика и философа всеми своими красотами, глубоким содержанием, народностью и патриотичностью, дала тот душевный настрой, который не покидал его в течение всей долгой поэтической жизни.

Загрузка...