Аршин, сын Вершка. Приключения желудя

КАК СВИНЬЯ ПРОВАЛИЛАСЬ В ПЕКЛО

Нигде Аршин не прижился, ничего не узнал и ничему не научился, даже собственной фамилии ни прочесть, ни написать не мог. Хуже горькой редьки осточертел колхозникам, никто с ним не связывался. Даже дети и те его не дразнили.

Аршину уже и паном быть не хочется, и бездельничать опостылело. Вроде бы старается парень, только все старания идут насмарку: люди его считают лодырем, недотёпой, гонят прочь, как последнего безделяйского пана Яцкуса. Хоть в петлю лезь!

Только и оставалось неучу пойти в свинопасы. Но Аршин и тут прославился. Как медяшка в золе блеснул.

Выгнав стадо, прилёг на меже вздремнуть, а свиньи во все стороны разбрелись — кто в бобы, кто в горох, а кто и в кукурузу. Королеву полей не пожалели.

Пастух Выгоняйла еле-еле собрал их в кучу, кое-как по пальцам на руках и ногах пересчитал, видит, что одной не хватает. Самой шкодливой.

— А ну, грамотей, поди проверь, может, обсчитался я, пропустил какую-то, просит он Аршина. Как-никак тот семь лет штаны протирал на школьной парте.

Аршин, поворчавши, встал, потянулся, пошёл к стаду и начал пальцем в воздух тыкать, приговаривая:

— Свинья, хрюшка, свиные свинки, хрюшкины подсвинки, пегая, хромая, тупорылая, вислоухая с поросятами, кабан, боров, хряк…

— Кто же так считает? — удивился пастух. — Пойди и по-человечески пересчитай, как тебя в школе учили.

— Ежели ты лучше моего умеешь, так сам и считай! — огрызнулся упрямец и снова у межи залёг.

Отдохнуть. Чуть рука не отвалилась у бедняги, пока пальцем в небо тыкал.

Выгоняйла не на шутку рассердился и решил хорошенько проучить лентяя. Подговорил подпасков свиной хвост в болото воткнуть, и будит лежебоку. Орёт благим матом:

— Вставай, Аршин, вставай, засоня! Пегая утонула! В трясину провалилась! Тот глаза продрал.

— И не хрюкнула? — спрашивает.

— Да уж хрюкала, хрюкала, только проспали мы с тобой. Бежим, может, ещё спасём! А не то достанется нам обоим от председателя. И тебя и меня на одном суку повесит.

Аршин почесал в затылке.

— А пожарникам ты звонил? — снова спрашивает.

— Звонил, звонил! Только у них машина по дороге перевернулась. Всю воду пролили. Сын Кризаса ногами подрыгал.

— А председателю сообщил?

— Сообщил, сообщил! Лапоть на ель повесил и вовсю названивал!

— Ну, коли так, придётся встать, — прочухался наконец Аршин.

Подбегают они к болоту, видят — только хвост наружу торчит. Самый кончик.

— Ты за хвост тяни, а я, когда голова покажется, за уши схвачу, — учит пастух. — Только тащи сильней!

Ухватился великан за хвост, как дёрнул — и бул-тых в болото! Вверх тормашками.

— Держи! — кричит Выгоняйла.

— Держу! — барахтается в грязище Аршин. — Держу, а где свинья-то? — И, ничего не понимая, смотрит на обрывок хвоста.

— Видать, засосало. Ох и нагорит нам теперь в конторе! Из заработка вычтут. До последней копейки высчитают.

Испугался Аршин, а сам весь мокрый, дрожит, боится, что снова голодать придётся, слезы по лицу ручьём бегут. В грязи дорожки промывают.

— Ты чего ревёшь, детина? — спросил, подъехав на мотоцикле, председатель колхоза Заседаускас.

— Как же мне не плакать? Не успел задремать, как свинья утопла. Я тащил что было мочи, но один только хвост и спас. Самый кончик…

— Так чего же ты дремал, вместо того чтобы за свиньями смотреть? нахмурился Заседаускас.

— Я думал, вы не дремлете… А иначе я бы разве осмелился? Ночами глаз не смыкал бы…

— Ах ты вон в кого метишь! — обиделся председатель. — Ну что же, я дремать не стану. Покажи-ка, что от свиньи осталось. — Взял у Аршина обрывок хвоста и сразу всё понял. — Интересно, почему у твоей свиньи хвост палёный? спрашивает ротозея.

И под нос ему тычет.

— Не иначе, как в самое пекло провалилась… — ответил Аршин, покачал головой и поплёлся к меже.

На то место, где его сермяга осталась. Долго думал председатель, к чему бы приспособить великана с карликовым умом, какую работу ему дать, чтобы он и на хлеб себе заработал, и колхозу убытка не причинил. По способностям, значит.

— Свинопас из тебя не получился, посмотрим, может, с гусями справишься, сказал Заседаускас и перевёл Аршина на другую должность.

Вместо бича хворостину дал.

Ничего не попишешь, пришлось Аршину согласиться. Согнал гусей в стаю и караулит их, глаз не сводит. Даже к воде не подпускает, чтобы, не дай бог, не утонули. Но разве один за всеми усмотришь?! У гусей ведь не только лапы, у них и крылья — летают, гогочут, так и шастают по сторонам. Что тут делать?

Свил Аршин верёвку да и связал всех птиц: крыло-к ноге, нога — к шее, шея — к хвосту, хвост ~ к голове. Побросал бедняг в кучу и смотрит, что дальше будет. А гуси, конечно, рвутся, дёргаются, дерутся между собой. Только пух летит,

— Нехорошо! — решил заботливый пастух. — Так ни пуха, ни пера не останется. Лучше я сам и пух выщипаю, и перья выдеру.

Что ни говори, приработок! Сказано — сделано. Ощипал, ободрал всех птиц, связал их ещё покрепче, а сам пошёл в правление требовать премии за рационализацию.

— Да ты хуже, чем хорёк, набедокурил! — раскричались колхозники.

А сын Кризаса знай своё твердит:

— Такой способ даст нам сто больших и сто малых выгод. Во-первых, гуси без перьев никуда не улетят. Во-вторых, пастух теперь может отдыхать или другим делом заниматься. В-третьих, ни одно перышко зря не пропадёт. В-четвёртых, ни один воробей из того пуха гнездо не совьёт. В-пятых, ни один жук воробьев не побоится. В-шестых, ни один сад без вредителей не останется. В-седьмых, ни один садовник бездельничать не будет…

Однако председатель не стал дожидаться, пока Аршин все выгоды перечислит, и выгнал нашего рационализатора из колхоза. А бухгалтеру велел убыток покрыть за счёт Дараты. И через суд взыскать.

Опять вернулся Аршин домой без славы и без денег, если не считать тот грош, который ему за Шари-ковы труды перепал. Да вдобавок и мать без заработка оставил.

— Что мне делать с тобой, негодником? — горько плакала Дарата. — Не котёнок ведь, в реке тебя не утопишь.

Услыхав такие слова, Аршин схватил свои трусы и мигом за дверь. Даже есть не попросил.

— Ты куда сломя голову? — крикнула мать в окно.

— Бегу учиться плавать! — ответил сын.

Мать кинулась было за ним, да разве за таким скороходом угонишься? Дарата — шаг, Аршин — два… И каждый — впятеро длинней! Остановилась мать на пригорке и предупредила сына:

— Утонешь — так и знай: домой не приходи! Тоже мне пловец выискался. Как топор на дно пойдёшь!

Махнула рукой и вернулась в избу.

Пришёл Аршин на речку, трусы надел, выломал длинную палку и стал глубину мерить. Куда ни ткнёт — везде в дно упирается. Где в илистое, а где и в каменистое.

— Что ты делаешь? — заинтересовались ребята, загоравшие на берегу.

— Плавать учусь, — отвечает Аршин и снова палку в воду суёт.

Как в горшке мешает.

— А зачем ты дно меришь?

— Мать сказала, я, как топор, на дно пойду, вот и ищу местечко, где дна нет. А то в самом деле утонуть можно!

— Ну и дурак же ты, Аршин! — смеются ребята. — Разве так научишься? Прыгни с берега, нырни, сосчитай до двадцати, а потом вынырни и молоти изо всех сил руками и ногами. Только дольше-то под водой не сиди — утонешь!

Аршин послушался, нырнул с разбегу в самый глубокий омут и давай считать. Собьётся — снова начинает. Ребята ждут-ждут на берегу, а его всё нет и нет. Позвали взрослых, а Аршин по-прежнему не выныривает. Ни руками, ни ногами не молотит. Кончилось тем, что рыбаки его полуживого на берег вытащили, кое-как откачали. Очнулся пловец, поморгал глазами и дальше счёт ведёт:

— Одиннадцать… двенадцать… тринадцать…

Вспомнил, наконец, какое число за десятью идёт! А на четырнадцати опять сбился.

Люди подняли его и понесли домой. Семеро муж-чин с трудом тащили. Восьмой, в три погибели согнувшись, одежду нёс. Увидав это шествие, Дарата рванулась было навстречу, но только охнула и упала как подкошенная. Скончалась на месте от разрыва сердца. Один как перст остался Аршин на белом свете. Круглый сирота.