Аспект дьявола

Часть вторая Клоун и Вегетарианка

В ТЕЧЕНИЕ ПЕРВОЙ РАБОЧЕЙ недели Виктор решил сконцентрироваться на изучении историй болезни. У него также была назначена встреча с Юдитой Блоховой, которая, как показалось, была расположена к нему.

Юдита отвела его на склад оборудования. Доктор Платнер говорил, что здесь должна быть палата для пациентов, требующих полной изоляции, но пока ее приспособили для хозяйственных нужд. Помещение в целом было похоже на другие, но все же имелись незначительные отличия. Во всяком случае, вид из окон был лучше: от гобелена полей и лесов Центральной Богемии захватывало дух. Особенно это бросалось в глаза из-за контраста с удручающим видом из окон кабинета Виктора.

Однако несмотря на роскошный вид, в этой палате было что-то, что напрягло Виктора, и он снова почувствовал, как за мок сжимает его в своих каменных объятьях.

– Вы тоже это чувствуете? – Юдита поняла его состояние. – В этой комнате у меня мурашки по коже бегут. Я каждый раз дрожу как осиновый лист, если мне нужно приходить сюда вечером, чтобы что-то взять.

– Странно… Во многих отношениях здесь даже уютнее, чем в других помещениях. Здесь когда-нибудь держали пациентов?

– По замыслу профессора Романека здесь должна быть палата для изоляции пациентов во время приступов. Не мне вам рассказывать, как они вопят, ревут и бьются. У нас везде неплохая звукоизоляция, и все шестеро пациентов находятся на приличном расстоянии друг от друга, но вы знаете, насколько шумными могут быть некоторые больные, не услышать их сложно. – Ее гладкий лоб прорезали морщины. – Мне сложно это понять, но вы наверняка слышали о том, что безумие может распространяться как вирус. В это верит профессор Романек, и он, похоже, очень обеспокоен всем происходящим здесь.

– Вы хотите сказать, что здесь планировалось устроить что-то вроде карантина…

Хотя Виктор не разделял полностью теорию Романека, общие идеи казались ему разумными: «коллективное безумие» ставит под угрозу состояние пациентов и делает их более склонными к припадкам. Надо понимать, что «психический» иммунитет у таких людей ослаблен.

– В моей практике были случаи, когда происходило нечто подобное. Не много, но все же были, – сказал он. – Folie à deux[15], в основном. Один случай синдрома Ласега – Фальре – Гризингера[16], ставший folie en famille[17]. Но я думаю, что психозы редко бывают заразными.

– Вот здесь я не соглашусь с вами, – перебила его Юдита, внезапно рассердившись, – Ничего не могу сказать про folie à deux, но осмотревшись, вижу folie à plusieurs[18] повсеместно. Если хотите увидеть самый настоящий массовый психоз, просто посмотрите на то, что происходит в Германии, – если творящееся и там, да и у нас, не эпидемия безумия, то я не знаю, как еще это назвать. Кажется, наши коллеги, Платнер и Кракл, уже заражены.

– Некоторые считают, что коммунизм является вакциной.

Юдита издала презрительный смешок.

– Разве вакцина, созданная для защиты от вируса, может убивать пациента? О, извините, вы коммунист? Хотя вы выглядите слишком аристократично, чтобы быть коммунистом.

– Нет. Но я социалист. В любое другое время я был бы аполитичен, но никто не может позволить себе быть аполитичным в эти дни. – Он сделал паузу. – И тем не менее, почему это помещение сейчас отдано под склад?

– Вряд ли его когда-нибудь будут использовать для изоляции пациентов. Вы ведь, несомненно, уже имели удовольствие познакомиться с очаровательным мистером Скалой?

– Да, мельком. Демон.

– Он самый. Мистер Скала побывал здесь… Когда его привезли к нам, он часами кричал о том, что приближается время дьявола, будто какой-то безумный проповедник. Твердил и твердил, что вскоре мир превратится в пустыню, а немногих выживших заставят носить знак Зверя. Чушь, как вы понимаете. Если, конечно, Опустошитель не носит усов, как у Чарли Чаплина, а знак Зверя – это не свастика. – Юдита пожала плечами. – На самом деле мистера Скалу и сейчас держат в изоляции, под надежной охраной, но в палате. Ему дают обычные успокоительные, хотя он считается самым опасным пациентом замка. Если вы знаете хоть что-то об остальных, это повод задуматься.

– Он обещал срезать кожу с моего лица и носить ее как маску, – мрачно кивнул Виктор.

– О, наш очаровательный мистер Скала в своем репертуаре.

– А вам доводилось общаться с ним?

Юдита отрицательно покачала головой.

– В моей работе есть одна странная особенность: я знаю все о пациентах, так как заполняю их личные дела, но с ними, надеюсь, никогда не пересекусь. Они слишком опасны для того, чтобы общаться с немедицинским персоналом. А я не медик.

Виктор все отчаяннее порывался спросить Юдиту, что помешало ей завершить обучение на медицинском факультете. Но он не хотел ненароком ее спугнуть, чувствуя, что она становится все более откровенной с ним.

– Тогда у вас должно быть наиболее объективное представление о них, – сказал он. – Объект наблюдения лучше просматривается на расстоянии.

– На расстоянии все их злодеяния кажутся вымыслом. Даже не кошмарами, которые не дают спать по ночам, а просто страшными сказками. Может быть, поэтому мне не нравится приходить сюда, – она еще раз оглядела комнату, – это приближает меня к реальности, я начинаю думать о мистере Скале. Но мы здесь, чтобы вы выбрали все, что вам нужно для работы. Где вы собираетесь проводить сеансы?

– В главной башне есть отремонтированная комната… – начал было Виктор.

– Могу вам сказать, что это единственная комната, в которую можно попасть. По остальным помещениям в этой башне никому еще не удавалось пройти. Как-нибудь я расскажу вам местную легенду, – перебила его Юдита и лукаво улыбнулась.

– Легенду?

– О поклонении дьяволу в Средние века. Длинная история.

– Ах, об этом, – улыбнулся Виктор. – Мне уже довелось немного узнать из истории замка. Буду рад, если вы поможете восполнить пробелы в моих знаниях. Что же до комнаты, профессор сказал, что она идеально подходит для моих целей. Во-первых, башня расположена близко к крылу, в котором размещены пациенты, так что их транспортировку не трудно будет осуществить, соблюдая все меры безопасности. Во-вторых, в комнате есть тревожная кнопка, если мне понадобится помощь в срочном порядке.

– Понятно, – кивнула Юдита. – Смотрите, у нас тут есть звукозаписывающие устройства. – Она показала на три больших ящика, обитых по краям железом. – Это магнитофоны «К1». Я распоряжусь, чтобы один из них вам доставили в башню.

– Я уже понял, что профессор Романек и доктор Платнер – ярые технократы, но действительно ли эти магнитофоны так хороши, как о них говорят?

– Если честно, звук не фантастический, но для работы они удобны. Профессор Романек пользуется магнитофоном во время своих сеансов, и я могу разобрать почти все, когда переношу записи на бумагу. Но есть одно условие: микрофон должен быть установлен между вами и вашим пациентом, и вам придется находиться на довольно близком расстоянии, а это некомфортно.

– Ну, это не проблема, – решительно ответил Виктор. – Пациенты будут надежно привязаны к кушетке, да к тому же они будут под воздействием лекарств.

– Смотрите сами, – сказала Юдита, положив тонкую руку на один из коробов. – С моей точки зрения, они, конечно, лучше, чем виниловые, но, на мой взгляд, не так хороши, как магнитно-проводные. Если хотите, у нас найдется пара и тех и других.

– Нет, спасибо, – улыбнулся Виктор. – Не хочу, чтобы профессор думал, что я против прогресса. Жажду произвести хорошее впечатление.

– Вам импонирует профессор Романек? – улыбнулась в ответ Юдита.

– Он хороший человек и прекрасный врач. Он заботится о своих пациентах. Он видит, что зло, которое они сотворили, дело рук болезни, а не их истинной природы.

– Вы тоже в это верите?

– Да, думаю, что так оно и есть… Уверен в этом. Любой может стать психически больным, абсолютно так же, как любой может заболеть ангиной. От этого никто не застрахован, в той или иной степени, в то или иное время. Я считаю, что психиатрия когда-нибудь наконец признает этот факт. Когда-нибудь, но не скоро. Профессор Романек рассказывал вам о моих взглядах?

– Нет. Кстати, я говорила с моим отцом, который передает вам теплые пожелания. Он сказал, что вы один из лучших его учеников и что вы искренне заботились о пациентах.

– Как я уже говорил, ваш отец оказал на меня такое же большое влияние, как и доктор Юнг. У меня остались самые приятные воспоминания о нем.

Повисла неловкая пауза. Виктор вдруг осознал, что все это время пристально и беспардонно рассматривал Юдиту: ее внимательные темные глаза, полные губы, безупречную кожу.

– Так вот… – пробормотал он, не зная, что сказать дальше.

– Я позову кого-нибудь, чтобы все перенести, – помогла ему Юдита, и они продолжили выбирать оборудование.

После того как все было собрано и рабочий отнес все коробки в башню, Виктор поблагодарил Юдиту за помощь, и она собралась уходить.

– Мисс Блохова… – окликнул ее Виктор, когда девушка уже подошла к двери. Юдита оглянулась.

– В деревне есть маленький ресторанчик, что-то вроде этого, – сказал он. – Не будет ли бестактным пригласить вас составить мне компанию и выпить по чашечке кофе? Вы бы рассказали мне все о мрачной истории замка. – Он вздрогнул от собственной неуклюжести.

Она стояла у двери, внимательно наблюдая за Виктором, и по ее лицу невозможно было понять, что у нее на уме. Казалось, это продолжалось вечность.

– Почему же, думаю, что могу составить вам компанию, – сказала наконец Юдита и улыбнулась. – У меня выходной в конце недели…

Виктор кивнул, и девушка удалилась. Стоило ей выйти за дверь, безупречно красивое лицо молодого доктора расплылось в широкой улыбке.

Виктор Косарек провел свой первый сеанс терапии через три дня. Он решил начать с пациента, которого все сотрудники считали самым покладистым и наименее агрессивным.

Леош Младек. Клоун.

Пока проходила настройка оборудования, Виктор потихоньку привык к комнате, отведенной для его сеансов, но, оказавшись там впервые, он ощутил нечто похожее на клаустрофобию.

Круглая комната с высокими потолками располагалась в верхней части центральной башни, почти на одном уровне с этажом отделения для пациентов. Попасть в нее можно было только по пандусу. Очевидно, в Средневековье это помещение предназначалось для хранения зерна и других продовольственных запасов: двухметровые толстые стены обеспечивали постоянную температуру зимой и летом. А пандус вместо лестниц был сооружен, чтобы облегчить транспортировку продуктов.

Не только толстые стены, но и тяжелая дубовая дверь, обшитая железными листами, обеспечивали практически полную звукоизоляцию. На установке тревожной кнопки настоял профессор Романек, так как Виктор был намерен проводить сеансы наедине с пациентами. Санитары должны были дежурить за дверью.

– Под воздействием транквилизаторов или нет, – сказал профессор, – это самые опасные психические больные в Центральной Европе. Мне нужно быть уверенным, что приняты все меры предосторожности.

В центре комнаты поставили стол и стул для Виктора и особую секционную кушетку. На трех регулируемых секциях и подлокотниках кушетки были ремни из мягкой кожи для надежной фиксации больного, прочные крепления были также предусмотрены для запястий и лодыжек. На этом тоже настоял Романек – несмотря на то, что пациенты в течение всего сеанса будут находиться под воздействием сильнейших лекарств, они должны быть ограничены в движении, то есть привязаны к кушетке.

По просьбе Виктора установили две лампы. Одну на стол, другую – на пол, так, чтобы свет от нее падал на стену. Для сеансов нужны были искусственные сумерки – рассеянный свет лучше способствует расслаблению больных.

Леош Младек, Клоун, был невысоким стройным человеком с прозрачно-голубыми глазами. Его голова казалась слишком крупной для хрупкого тела. Из-за этой диспропорции он выглядел много моложе, чем был, и казался подростком, а не тридцатилетним мужчиной. Коротко остриженные волосы, настолько темные, что они казались крашеными, были тщательно напомажены и уложены на пробор, деливший голову на две части контрастной и четкой линией. Лицо его было очень бледным: кожа белая, словно загрунтованный холст, ожидающий краски. Виктору казалось, что еще чуть-чуть, и Леош Младек смог бы играть Пьеро без грима.

Пациент попытался приподняться на кушетке.

– Что происходит? Почему я здесь? – с наивностью в голосе затараторил он, широко распахнув большие, как у младенца, глаза с мелкими зрачками-бисеринками. – Что со мной будет?

– Вам не о чем беспокоиться, Леош. Мы просто поговорим, вот и все. – Виктор открыл ящичек из нержавеющей стали, в котором аккуратными рядами стояли пузырьки и ампулы с лекарствами. – Я сделаю вам укол, который поможет вспомнить все немного яснее. Обещаю, вы приятно проведете время и расслабитесь. Прошу, доверьтесь мне.

– Но я не нуждаюсь в лечении! – в голосе Младека послышалось отчаяние. – Я не сумасшедший. Я же всем это рассказал. Я ничего не делал. Это все Тейффель. Это был Тейффель, Арлекин, это он виноват во всем…

Виктор с легкостью нащупал под полупрозрачной кожей предплечья голубую вену. Игнорируя отчаянный протест Младека, ввел иглу и кивнул санитарам, чтобы те вышли из комнаты.

Очень скоро под воздействием транквилизатора пациент начнет погружаться в глубины подсознания, слой за слоем проваливаясь все дальше. Леоша Младека больше не волновали стягивающие его тело ремни, он наконец перестал тараторить, расслабился, зрачки расширились. Как Виктор и рассчитывал, пациент не отключился полностью. Просто все страхи и тревоги покинули его.

Косарек нажал на рычаг магнитофона, и стальные катушки завертелись.

– Вас зовут Леош Младек? – спросил он.

Младек заторможенно кивнул и невидящим взглядом уставился на Виктора.

– Пожалуйста, отвечайте на все мои вопросы вслух, ваши ответы будут записываться. Вы Леош Младек? – Виктор говорил тихо и спокойно. Он знал, что скополамин[19] вскоре разрушит волю Леоша, его способность управлять своими мыслями без наставлений.

– Да, я Леош Младек.

– Чем вы зарабатываете на жизнь?

– Я клоун. Пьеро. Я заставляю людей смеяться и плакать.

– Вы и Арлекин тоже? – задал вопрос Виктор.

– Нет. Я никогда не играл Арлекина. Только Пьеро.

– Вы никогда не играли Арлекина? – продолжал спрашивать доктор.

– Я никогда не играл Арлекина.

Виктор сделал пометку в блокноте.

– Вы знаете, где вы находитесь?

– Я в сумасшедшем доме, – ответил Младек без горечи и гнева. – Меня держат здесь с сумасшедшими.

– Вы сумасшедший?

– Нет.

Виктор сделал паузу, затем заговорил:

– Леош, я хочу, чтобы вы представили бескрайний и бездонный океан. Я хочу, чтобы вы представили, что мы плывем по океану. Что вы видите?

– Океан.

– Воды много, океан глубокий, очень глубокий, но его поверхность спокойная. В этом океане все воспоминания, все события, случившиеся в вашей жизни. Леош – клоун, Леош – друг, Леош – возлюбленный, Леош – ребенок. Вы можете это представить? Вы видите это? Что вы видите?

– Бездонный океан.

– Здесь, в замке, на земле, вы знаете, кто вы такой. Но я хочу, чтобы вы оставили землю и погрузились в воду, глубоко в свои воспоминания. Океан – это вы, Леош. Я хочу, чтобы вы нашли начало, тот момент, когда все началось, когда ваша история началась. Вы можете найти начало?

Воцарилась тишина. Младек закрыл глаза.

– Я нашел.

– Это очень хорошо, Леош. Что произошло? С чего все началось?

– Все началось, когда он пришел.

– Кто и когда пришел?

– Дьявол. Это был день, когда пришел дьявол. День, когда Манфред Тойффель пришел в цирк.

– Когда люди думают о клоунах, они обычно представляют нелепые ботинки и забавные парики, – тихо говорил Леош Младек, лежа на кушетке в комнате с искусственным освещением. – Но это не совсем так. Пьеро – персонаж комедии дель арте, возникшей в те времена, когда цирковое мастерство действительно было народным зрелищем. Быть Пьеро – значит быть актером, а не шутом; иметь навыки импровизации, чувствовать аудиторию и управлять ее эмоциями. Это не просто работа – это призвание, великая традиция. Когда я на арене, я не просто играю Пьеро, я становлюсь им. Я и есть он.

– А почему вы стали именно Пьеро? – спросил Виктор.

– Ходили слухи, что я из цирковой семьи, что артистические данные у меня в крови. Это не так. Цирк – мое призвание, Пьеро – мое истинное «я», но родился я в благополучной провинциальной семье. Мой отец был сельским врачом в Доудлебско, на юге Чехии, и моя мать могла позволить себе заниматься чем угодно, проводить время так, как подобает жене сельского врача. Более заурядного и более буржуазного происхождения и представить невозможно. С пеленок мне была предначертана блестящая карьера в медицине. А какой родитель не грезит об успехе своего дитяти, хотя видит в нем лишь посредственность?