Ассасин

Глава 13

Замок Масиаф

Оказалось, что труднее всего свыкнуться с темнотой. Но некогда Мартина его учителя-ассасины научили: начинай считать; когда дойдешь до пятой сотни, глаза привыкнут к мраку и темнота станет видимой. Счету воспитанников в замках ассасинов обучали хорошо, да и с темнотой не обманули – Мартин и третью сотню едва просчитал, когда уже различил во мраке стены своего узилища, кладку из массивных блоков, а вскоре уже мог видеть каменную подпору свода вверху, под которой одна из плит слегка выступала. Итак…

Он собрался с силами, чтобы сделать рывок. Это было трудно – пленника кормили так плохо, что за время заточения его силы заметно истаяли. И все же он смог сорваться со своего места на каменной скамье, прыгнул на стену напротив и оттуда, оттолкнувшись и развернувшись в воздухе, вцепился за выступ наверху. Повис, а потом, переведя дух, начал подтягиваться. Раз, второй, третий… Сноровку и надежду нельзя терять даже в этом каменном мешке, даже на исходе сил и без надежды на спасение… Предаться отчаянию – значит погибнуть окончательно.

Подтянувшись несколько раз, Мартин с потаенным стыдом почувствовал, как напряженно дрожат руки, а некогда сильные пальцы уже не в состоянии удерживать вес собственного изможденного тела. При очередной попытке отжаться он сорвался, упал на слежавшуюся солому на полу, стал зализывать пальцы – один из отросших ногтей был сорван, и Мартин ощутил во рту солоноватый привкус собственной крови. До чего же он дошел: жалкий, обросший, изможденный, зализывающий, словно зверь, свои раны!

А ведь все могло быть иначе. Скрой он от Ашера свои планы, сдержись, утаи свою ненависть – и мог бы уйти, стать свободным, действовать по собственному усмотрению… Но он позволил прорваться гневу. Это была роковая ошибка. Это была слабость, за которую он поплатился.

Ранее Мартин считал, что может владеть собой в любой ситуации. Всегда держать себя под контролем, сначала думать, а потом действовать. Но оказалось, когда разум затмевают чувства, этой силе невозможно противостоять. И он сорвался, а в итоге оказался тут – в подземелье замка Масиаф, у ассасинов. Безысходно, гибельно, безнадежно… И он так слаб…

– Кажется, я пришел к своему концу, – произнес Мартин.

В последнее время у него появилась эта привычка – разговаривать с самим собой, чтобы просто слышать хоть что-нибудь, кроме собственного дыхания и шуршания крыс в прелой соломе. Интересно, что тут ищут крысы, ведь им, по сути, нечего есть – камни, солома и пустота. Ту жалкую баланду, какую приносили ему тюремщики, он с жадностью поедал всю. Не только голод заставлял его есть эту тухлятину на воде, но и какое-то упрямое желание выжить, иметь хоть какие-то силы, чтобы противостоять тем, кто желал его подчинить. И не стать добычей крыс, не разлагаться в собственных нечистотах.

Сколько времени он тут находился? В этом кромешном мраке время для пленника почти остановилось. Ни луна, ни солнце не заглядывали в этот каменный мешок, где он мог сделать только пять шагов до уводивших к мощной двери узилища ступеней и назад, к выступу каменного ложа, на котором он спал, ел, лежал, гадая, какое сейчас время, вспоминая, предаваясь отчаянию, от которого хотелось выть, или злости, заставлявшей скрипеть зубами. Первое время ему оставляли свет – факел за дверью, на который он мог часами смотреть сквозь зарешеченное окошко, потом его лишили и этого. Кормили тоже все хуже, он слабел… И все-таки Мартин не сдавался, старался двигаться, не терять сноровку в надежде… На что он, собственно, надеялся? У него был только один выход отсюда – стать безвольным инструментом в чужих руках, ассасином, смертником. Некогда он избежал этой участи, теперь все повторилось. Так что же лучше – навсегда исчезнуть в подземелье Масиафа или погибнуть по воле человека, которого он ненавидел?

– Они ничего от меня не добьются, ничего, – повторял Мартин, устраиваясь на своем жестком ложе, пытаясь укутаться в остатки соломы, чтобы хоть как-то согреться, сохранить в своем изможденном теле немного тепла.

По тому, как в последнее время похолодало, узник догадывался, что уже настала зима. Значит, он тут уже два-три месяца. Он сперва отсчитывал дни по приходам двух стражников, приносивших ему еду. Явились – значит, прошел день. Но потом ему это стало неинтересно. И если одно время, устав от тишины и молчания, он пытался с ними разговаривать, то потом отказался – все равно они не отвечали. Были глухонемыми? Нет, скорее это были те из учеников Масиафа, которые не прошли полное обучение, не справились с испытаниями и навечно остались в горной крепости в качестве слуг. Но и слуги тут особые, вымуштрованные, они не заговорят с ним – так приказано, а приказы выполняются неукоснительно. Одно немного тешило Мартина: его охранники явно опасались пленника. И пока один из них убирал в камере, второй стоял на ступеньках, держа в одной руке факел, а в другой обнаженный палаш, чтобы пустить его в ход в любую минуту. Наверняка их предупредили, что узник по прозвищу Тень очень опасен. В этом никто не сомневался после той бойни, какую он учинил в Масиафе по прибытии.

Холодно, как же холодно!.. Мартин сжался, обхватив себя за плечи. Хорошо, что в этом мраке он не видит, в какое чудовище превратился: заскорузлые остатки одежды висели лохмотьями, отросшие волосы превратились в космы, как и борода, которой он зарос почти до глаз, ногти походили на когти хищной птицы. Как раз такие, чтобы вонзить в плоть подлезающих к нему крыс. И весь он худой, грязный, изможденный. В нем уже ничего не осталось от того блестящего воина, каким он был некогда. И все же он нужен Старцу Горы – Синану.

То, что его вернут Синану, было обговорено имамом с Ашером бен Соломоном, еще когда еврей забирал своего приемыша из Масиафа. Об этом поведал Мартину Сабир, когда вез его сюда.

Сабир! Ашер! Воспоминание о каждом из них вызывало в душе вспышку боли и удушающей злости. Мартин не должен их забыть. Как и всех остальных, кто лгал ему годами, кто его предал. И он с глухой ненавистью повторял в темноте их имена: Сабир, Эйрик, Иосиф, Руфь, Хама… Ашер! Они все отказались от него, выбросили, как ненужный мусор. Как падаль, в какую он тут превратился.

Во тьме узилища Мартин порой не понимал, спит он или бодрствует. И тогда он заставлял себя вспоминать былое.

«Гой! Варвар! Убийца, для которого нет ничего святого! Ты недостоин моей дочери!»

Это сказал человек, которого Мартин уважал и любил, которому был предан беззаветно. С которым надеялся породниться, ибо полюбил его нежную красавицу дочь. Так ему тогда казалось. Сейчас Мартин понимал, что кроме страсти к Руфи он испытывал желание найти пристанище, ему хотелось слиться с ее семьей, которая воспитала и приняла его… А потом предала.

Когда Мартин понял, что он ничто в их глазах, ярость ослепила его и он набросился на еврея Ашера… а очнулся связанным в трюме какого-то корабля. Разлепив веки, он различил сверху над собой дощатый настил, услышал поскрипывание покачивающегося корабля и понял, что находится на плывущем судне. Затем Мартин уловил запахи стоячей воды у килевой доски внутри трюма, в котором за какими-то тюками и бочками он и лежал. Мартин попытался приподняться, извиваясь в путах, – в голове сразу стрельнула боль, все вокруг поплыло, а живот скрутило от сильнейшего спазма. Едва он сумел повернуться на бок, как его мучительно вырвало. Но и потом, отдышавшись, он не мог отползти, настолько крепко был связан – веревки так врезались в тело, что конечности совсем онемели. Вскоре сверху раздались голоса и к нему кто-то спустился с палубы. Сквозь упавшие на глаза волосы Мартин увидел у своего лица чьи-то ноги в черных, расшитых алыми зигзагами сапогах с мягко изогнутыми носами. И понял, кто перед ним.

Сильная рука рванула его за веревки, так что Мартин едва сдержал стон, – и опрокинулся навзничь.

– Так, так, – произнес склонившийся над ним Сабир. – Наверное, я всегда мечтал увидеть тебя таким, Тень. Тот, кого считали лучшим и непревзойденным, теперь валяется передо мной в путах, да еще и в собственной блевотине. Но если бы это была лужа крови, я бы еще больше порадовался.

Он смотрел на Мартина сверху и вроде бы широко улыбался, но улыбка была недоброй, да и темные глаза светились колючим блеском.

Мартин понял – это Сабир ударил его по голове, спасая Ашера бен Соломона. И наверняка ударил своей излюбленной булавой с набалдашником в форме головы пантеры. Да, пусть Мартин и называл Сабира другом, помня, сколько раз тот рисковал из-за него жизнью, сколько раз спасал, но он не учел, что Сабир прежде всего служил Ашеру. И всегда был себе на уме, как не единожды отмечал Эйрик. Надо же, простоватый Эйрик это подметил, а вот Мартин… Но разве Эйрик не служил Ашеру?

Мартин не сомневался, что и рыжий помогал Сабиру тащить его на это судно. И куда они теперь везут его?

А потом сквозь гул в голове возникла еще одна мысль: Сабир назвал его Тенью! Прозвищем, под которым он был известен среди ассасинов в Гнезде Старца Горы.

Откуда Сабиру известно это? Ашер сказал? Или…

Мартин не задавал вопросов, просто смотрел на бывшего приятеля. Сабир же лучился самодовольством, а в таких случаях люди не могут не похвалиться.

И Сабир действительно заговорил:

– Молчишь, Тень? Что, зубы в падали увязли? Или поражен нападением проверенного друга? Ха! Прославленный Тень, умница и хитрец, равных которому не было в школе имама Синана! И так доверчиво попал в ловушку. А мне еще говорили, что ты неуязвим. Но недаром мое имя Сабир, что значит «терпеливый». Ибо я дождался своего часа. Есть одна пословица, которую я твердил, когда особо ненавидел тебя: «Если засеял поле сегодня, не предвкушай наесться хлеба завтра поутру». Я повторял это, подчиняясь тебе по воле еврея Ашера, также признававшего твое превосходство, приручая тебя и добиваясь твоего доверия. Я знал – мое время еще настанет!

Сабир опустился на какой-то бочонок и продолжил, не сводя колючих глаз с пленника:

– В крепостях среди гор Джебель-эш-Шарки [62]опытные рафики [63]утверждали, что именно Тень лучший из всех и что на него они возлагают свои надежды. Но теперь им придется удостовериться, что лучший – я, Сабир, Терпеливый. Сам мудрый Синан отметит мое превосходство, когда я привезу связанным любимчика Тень и брошу к его ногам!

– Я никогда не был любимчиком Старца Горы, Сабир. Что же касается твоего превосходства и самовосхваления, то напомню: Аллах не любит чрезмерной самонадеянности.

Мартин произнес это со спокойствием, которого отнюдь не ощущал. Ибо сама мысль, что он снова ока жется во власти Синана, главы фанатиков ассасинов, заставила его сердце заледенеть. Казалось, все нутро сжималось от жесточайшего спазма, вызванного страхом и головокружением. Его опять стошнило.

Сабир смотрел на него с отвращением, но Мартин все же смог опереться на связанные ноги и отползти, а потом более удобно устроиться, прислонившись спиной к доскам трюма, изогнутым по форме борта судна.

– Позови Эйрика, Сабир. Раз уж ты тут главный, то прикажи рыжему ослабить мои путы. И не бойся – мне не выстоять одному против двух таких умелых фидаи. Ведь Ашер, отдав вам приказ связать меня, вряд ли хочет, чтобы вы доставили меня к Синану без рук.

– Да плевал я на твоего еврея, Тень! Все, ты у меня в руках, и отныне я свободен от заискивания перед надменным даяном!

Последнюю фразу Сабир выкрикнул, после чего не отказал себе в удовольствии несколько раз пнуть связанного пленника. Мартин беззвучно вытерпел издевательства и после ухода «приятеля» постарался сосредоточиться, обдумывая свое положение. Это было непросто, но все же он понял: лазутчик ассасинов Терпеливый уже не так почитал Ашера, а значит, все эти годы служил не ему, а выполнял такию [64]по приказу главы исмаилитов [65], имама Синана, называемого также Старцем Горы. Сабир был его шпионом при богатом и влиятельном никейском даяне и все это время прикидывался правоверным суннитом, чтобы не вызвать подозрения у проницательного Ашера, пока сам Терпеливый доносил обо всех его действиях своему повелителю в Масиаф.

Спустя несколько часов Сабир снова спустился в трюм, и теперь с ним были двое крепких арабов, которые несколько ослабили веревки, стягивающие руки пленника. Мартин даже сжал зубы, чтобы не застонать, – настолько резкую боль вызвал прилив крови к онемевшим запястьям. Одну руку ему освободили, позволили поесть. И при этом Сабир все время стоял неподалеку, положа ладонь на рукоять сабли.

«При всем своем хвастовстве он побаивается меня, – отметил Мартин, вылавливая из миски кусочки тушеных овощей. – И с ним нет Эйрика. Похоже, рыжий, раньше нас пригретый у Ашера, все же слуга даяна и не имеет отношения к ассасинам».

У Мартина было немало вопросов к Сабиру, но он молчал, ибо понял: как бы ни был хорошо обучен в Масиафе ассасин Терпеливый, он вскоре снова начнет хвастаться. Ибо после столь долгого воздержания ему доставит удовольствие открыться перед тем, кого он превзошел.

И Сабир заговорил:

– О тебе много болтали в Масиафе, Мартин. Голубоглазый Тень, который обошел в учении большинство учеников в школе фидаи, лучше познал науку и искусство боя, лучше иных притворялся и умел проскальзывать в любую щель, обманув даже мудрых рафиков. А ведь я пришел в Масиаф на три года ранее, больше познал и достиг немалых успехов, и все же порой мне ставили тебя в пример. О, я даже украдкой ходил поглядеть на тебя, Тень, наблюдал за твоими учениями. Ты не помнишь меня? Ха! Все же я был умелым фидаи и мог появляться и исчезать бесшумно и незаметно. Но не так, как ты, Тень! Воистину ты был способным учеником. И все же я не отчаивался, верил, что смогу превзойти какого-то светловолосого мальчишку мавали ¹. Так я думал, пока нам одновременно не дали задание отнести послание от Старца Горы султану Юсуфу ибн Айюбу. Ты не знал, что был послан не один? Ха! Глупо было бы думать, что мудрый Синан рискнул отправить на столь важное задание только одного фидаи. Вот он и направил лучших – и Терпеливого, и Тень. Когда я подслушал, кто будет вторым, то ни на миг не сомневался, что справлюсь лучше и быстрее. Я действовал хитро и осторожно, даже успел войти в доверие к телохранителям султана, они поставили меня ухаживать за его лошадьми. И шатер Салах ад-Дина был уже подле меня! А где был ты? Я понял это, лишь когда поднялся переполох и стало известно, что проклятый погубитель шиитов Юсуф уже получил послание Старца Горы. А тот, кто вонзил в его подушку кинжал с письмом, уже скрылся. Какое разочарование я испытал! Все, больше мне нечего было делать в стане султана, я вернулся в крепость, но мой повелитель Синан даже не захотел меня видеть. Что уж говорить о том, что он не отправил меня своей волей насладиться райским блаженством в садах с гуриями, как ¹Мавали – живущие среди арабов люди неарабского происхождения. делал ранее, когда хотел меня поощрить, когда даже зазы вал меня к себе для мудрых бесед. Теперь же… Я узнал, что он принял тебя.

Сабир посмотрел на пленника, и его смуглое лицо с впалыми щеками стало казаться голодным. Так бы и загрыз того, кто обошел его перед имамом.

– Знаешь, что сказал мне Старец Горы позже, когда я все же умолил его о встрече? Он сказал, что я больше не нужен ему, ибо у него есть ты, Тень!

Мартин даже ощутил нечто похожее на сострадание. Бедняга Сабир! Услышать подобное от своего обожаемого повелителя, ради которого он готовился умереть!.. Ибо все ассасины знали – смерть по воле имама станет для них переходом в новую жизнь, в вечное блаженство. Они верили в это, потому что имам был наделен могуществом, которое позволяло ему и на земле показать своим ученикам то, что их ожидает после смерти.

Думая об этом, Мартин не заметил, как его рот скривился в ироничной ухмылке. Но это увидел Сабир.

– Ты насмехаешься надо мной, Тень? Напрасно. Ибо ты был еще мальчишкой, да к тому же не фидаи. Синан – да благословит его Аллах! – понимал это. Их уговор с Ашером… Тебя обучат всему, однако ты не будешь избранным, для кого жизнь зиждется на служении божественному имаму. И Старец Горы отпустил тебя, когда пришло время. Но за тобой он послал меня, поскольку Синану нужен был верный человек подле баснословно богатого еврея, с которым у имама были свои дела. Я выполнял такию подле Ашера бен Соломона, а заодно приглядывал за тобой. О, великий имам умеет предсказывать будущее! Поэтому у них с Ашером бен Соломоном и была договоренность: как только Тень станет не нужен ему, даян вернет его в Масиаф. И еврей выполнил обещание. Он ведь понимал, что взбесившийся ручной волк не успокоится, пока не отомстит. И только одно место на земле может его укротить и подчинить – Масиаф, где всем правит воля имама Синана! Поэтому даян и поручил мне – мне, своему спасителю! – доставить тебя к Старцу Горы.

– Думаешь, Ашер не догадывался, кто ты на самом деле? – не скрывая иронии, спросил Мартин. Хвастливые речи Сабира стали ему порядком надоедать. – Как иначе объяснить, что обычно он поручал мне основные задания? Старина Ашер или подозревал тебя в двойном служении, или понимал, что я умнее и способнее тебя. Ведь даже такой простак, как Эйрик, заметил, что ты порой хитришь и изворачиваешься, и, уж будь уверен, сообщил об этом нашему работодателю.

– Мне плевать и на Ашера, и на этого тупоголового варанга Эйрика, – сплюнув, процедил сквозь зубы Сабир. – Для меня важно одно – привезти тебя в Масиаф и доказать имаму, что я лучший. – Его глаза засветились фанатичным блеском. – Поняв это, Синан наградит меня, и я побываю в раю уже в этой жизни!

И тут, к удивлению Сабира, Мартин расхохотался.

– Поверь, Сабир, даже сам Старец Горы не может открывать врата рая. Ибо я был в том месте, которое такие простаки, как ты, принимают за рай, и готов сказать, что все это лишь обман для доверчивых. На самом же деле…

Он не договорил, потому что взбешенный Сабир набросился на него. Он был фанатиком, верным до последнего вздоха, и речи ненавистного соперника посчитал кощунством. Обуреваемый ненавистью, худощавый Сабир рывком поднял более мощного пленника за веревки, тряхнул, а потом ударил в живот так, что Мартин скорчился от боли.

Опять удар, да такой, что вышиб дух из легких Тени.

Мартин извивался и кашлял, сползая вниз, пока не уткнулся в носы черных с алым сафьяновых сапог «приятеля». А тот все ругался с диким рыком:

– Да сгноит Аллах твой язык в вонючей пасти!..

– И Мухаммад пророк его! – все же выдавил Мартин, ловя ртом воздух. В этом была его презрительная насмешка над Сабиром: ибо пусть скрытый ассасин и многократно повторял при нем эту фразу, принятую у почитающих законы шариата суннитов, но Мартин знал, что фидаи-шииты не боготворят пророка Мухаммада, а чтут только его наследника Али [66].

Удивительно, но своей вопиющей – в глазах фанатичного ассасина – дерзостью Мартин чего-то добился: Сабир стал избегать его, видимо опасаясь, что неверующий ни во что (а главное – в могущество имама!) Тень своими издевками над его верой доведет Терпеливого до срыва и он убьет того, кого желал вернуть себе Старец Горы. Тогда Сабиру вряд ли удастся доказать, что он лучший, доказать, что воля имама для него превыше всего, превыше даже ненависти к более удачливому сопернику.

Однако избавление от издевательств былого приятеля не спасло Мартина от душевных мук – слишком глубока была боль от предательства, какое он пережил. И Мартин, доводя себя до отчаяния, вспоминал их всех: Ашера, который был ему как отец, Хаву, покорную жену даяна, всегда приветливую с Мартином, однако в глазах которой, как и для всех в их семействе, он оставался гоем – чужаком, вознамерившимся породниться с ними. Вспоминал он и Иосифа, с которым вырос, даже Сарру, ради которой рисковал, когда вывозил ее с детьми из Акры… И был еще Эйрик, который называл его «малышом», но который даже пальцем не пошевелил, когда Сабир увозил связанного Мартина. Была и Руфь… Но, как ни странно, воспоминания о невесте взволновали Мартина менее, чем можно было ожидать. А вот при мысли, что он навсегда потерял Джоанну… выть хотелось! Мартин с болью понимал – его счастье было так близко, а он не понял этого!..

Эти мысли изводили Мартина куда больше, чем его положение пленника. А будущее… Он понимал, что у Старца Горы его ждет полное подчинение или смерть, но пока его душа была так переполнена разочарованием во всех, кому он верил и кого потерял, что грядущее вызывало почти равнодушие. Только когда его напоили молоком, в котором он ощутил привкус маковой настойки, вводящей в сонное забвение, Мартин сквозь наваливающуюся дремоту подумал о том, что ему предстоит. И даже в полубессознательном состоянии почувствовал страх. А еще была мысль, что, если Сабир решил опоить его сонным зельем, значит, он хочет, чтобы опасный Тень не был ему помехой, когда их плавание закончится. Тогда уже скоро…

Сон Мартина был пустым, без сновидений. Он лишь порой приходил в себя, понимал, что его везут как тяжелобольного – на носилках, накинув на них покрывало. Спутники что-то говорили встречающим, но голоса их доносились до Мартина как бы издалека – гулкие, расходящиеся эхом, непонятные. Сознание стало возвращаться к пленнику, когда его уже везли в горы. Порой, открывая глаза, он узнавал поднимавшиеся к небу хребты Антиливана, над которыми парили орлы, свободные и сильные… Но для Мартина свободы больше не будет.

И понимая это, одурманенный зельем, он потерял волю настолько, что начинал плакать, всхлипывал и дрожал. Это развеселило охранников, они стали хохотать и издеваться над ним. И тогда Мартин приказал своим глазам стать сухими, а сердцу окаменеть.

Была глухая ночь, когда сквозь дурманную дремоту он уловил цокот копыт по камням и почувствовал, что носилки, в которых его везли, остановились. На местном диалекте чей-то хриплый голос спросил:

– Кто вы, что заставило вас проникнуть в наши владения?

После небольшой паузы Сабир ответил с непреклонной уверенностью в голосе:

– Предъявите этот знак своему господину.

Что бы он ни показал стражам Старца Горы, те отвечали уже почтительно:

– Во имя отца нашего и повелителя, следуйте за нами. Все! Теперь для Мартина все было кончено.

Сонливость постепенно оставила его. Даже будучи связанным, он умудрился придвинуться к краю носилок и откинуть покрывало. Он узнал это место: глубокий, вымощенный камнем ров, а вверху будто вырастающие из скалы циклопические стены. Масиаф! Замок, откуда нет выхода.

Но в первые дни по приезде с Тенью обошлись даже доброжелательно: ему дали отдохнуть, хорошо накормили, отвели в баню. Несколько дней покоя и возможности обдумать свое положение позволили Мартину отвыкнуть от шума суетного мира и проникнуться здешней тишиной. Ибо сколько бы людей ни было в этом огромном замке на скале Антиливана, здесь всегда царила поразительная тишина. Тишина была нужна имаму для общения с Аллахом – так всем говорили. И люди, верные Старцу Горы, делали все, чтобы ни ржание коней на конюшне, ни бряцание оружия во время учений, ни молитвы или разговоры не нарушили покой повелителя. Только по ночам порой слышался шум, когда в крепость приезжали какие-то всадники, стучали древками копий в створки ворот, и тогда на зубчатых стенах просыпались горные галки, поднимали галдеж, сквозь который пробивались звуки тяжело открывавшихся ворот, цокот подкованных копыт по плитам двора, резкие отрывистые команды. Кто были эти ночные визитеры? Шпионы Старца Горы? Его фидаи, готовые пожертвовать собой, чтобы он и далее мог держать в страхе всю округу?

«Я не желаю для себя этого! – решил Мартин, стоя у зарешеченного окна, за которым царила глухая ночь и темнели вдали горные гряды, едва различимые на фоне звездного неба. Под окном вниз уходила огромная стена, но сколько ни прижимайся лбом к решетке, не увидишь даже, где она достигает скалы, на которой стояла.

Через пару дней Мартина навестил его бывший учитель Далиль. Обычно рафики в Масиафе были безжалостными к ученикам, но Далиль очень гордился успехами Тени и ощущал нечто вроде привязанности к способному голубоглазому мальчишке. Сейчас он улыбнулся Мартину.

– Нет ничего на свете, что не может знать наш священный имам, – произнес Далиль при встрече вместо приветствия. – А он всегда говорил, что Тень вернется и станет его лучшим фидаи.

Рафик Далиль приблизился, и, когда свет из окна осветил его, у Мартина сжалось сердце.

«Несчастный куритель гашиша!»

Они все тут были такими, те, кому случилось стать не жертвующим собой фидаи, а избранным, кто нужен имаму в этом мире. Мартин даже на расстоянии чувствовал исходящий от рафика запах гашиша, будто въевшийся в кожу и одежду. Этот еще не старый, сильный мужчина казался очень худым, вокруг глаз темнели круги, а белки самих глаз от многолетнего употребления наркотика сделались красноватыми. Ассасины верят, что курение гашиша позволяет им постигнуть высшую мудрость, однако это пристрастие к зелью делает их зависимыми от мира навеянных травою грез. Постепенно они утрачивают ощущение реальности происходящего, их движения замедляются, они теряют координацию. Вот и Далиль как-то неуверенно опустился на подушки на софе, еще не дряхлый, он двигался, как старик. А ведь некогда он был великолепным воином! О его бурной молодости и сейчас свидетельствовали несколько застарелых шрамов на лице. Серая борода Далиля, будто присыпанная солью, росла как-то неравномерно – гуще с одной стороны, чем с другой. Как и большинство ассасинов, рафик был облачен в длинный черный халат, на голове – аккуратная чалма, а за поясом торчали рукояти двух кинжалов. Мартин задержал на них взгляд. Рафик верит ему, пришел с приветливой улыбкой, и, возможно, для Мартина это шанс получить оружие. А там…

И все же он не стал нападать на Далиля – не хотел убивать его.

– Да пребудет с тобой милость Аллаха, почтенный рафик, – коснувшись рукой лба и груди, поклонился Мартин.

– Да не оставит он и тебя, Тень. Но должен сразу предупредить – я уже не рафик, а даи аль-кабир – великий даи.

– Рад за вас, учитель.

Итак, Далиль вошел в круг избранных, для кого не важны законы шариата, и теперь он сам может диктовать условия, не ссылаясь ни на какие моральные нормы, записанные в Коране. Если что-то и является для него законом, то только воля Старца Горы. Ибо блаженство своим приверженцам дает только имам. Он же угощает их гашишем, который доставляют в эти края из далекой Индии.

Далиль стал рассказывать, как часто проявлялся великий дар пророчества имама Синана. Поведал Мартину, как некогда Синан на религиозном диспуте в Дамаске предрек судьбу своим противникам, дамасским суннитам-законоведам, причем каждому указал день и место его смерти, и все они умерли приблизительно так, как и предвидел Старец. Рассказал Далиль и историю, как однажды Синан, будучи принят одним из старост в горном селении, отказался есть предложенную ему пищу. Староста обиделся и упрекнул имама, что тот пренебрегает гостеприимством, а Синан отозвал его в сторону и сказал, что знает, что жена старосты, взволнованная прибытием столь важного гостя, забыла должным образом вычистить потроха. Проверив содержимое блюда, староста убедился, что имам прав, и хотел даже казнить жену, но имам заступился за женщину, пояснив, что в ее действиях не было желания его оскорбить, а только обычная женская глупость и суетливость.

Рассказывая это, Далиль слегка покачивался и закатывал глаза, но Мартин оставался неподвижен. Далиль заметил это и посерьезнел.

– Наши судьбы предопределены Аллахом, Тень, и глупо противиться тому, что должно случиться. Но ты был лучшим, и мудрый Синан не зря так долго ждал тебя. Кто знает, может, отдавая должное твоим дарованиям, он намерен даже объявить тебя амилем – одним из своих наместников. А это великая власть!

– Я не готов служить ему, Далиль, – прервал воодушевленную речь учителя Мартин.

Но тот лишь заулыбался.

– Ты изменишь свое мнение, Тень, когда встретишься с имамом. Он ждет. Вскоре за тобой придут.

Действительно, не прошло и часа после ухода Далиля, как за Мартином и впрямь явились служители Старца Горы – молчаливые, облаченные во все черное, нижнюю часть их лица прикрывал черный край чалмы, ибо даже перед своими ассасины держались замкнуто и почти не разговаривали. Сделав жест следовать за ними, стражники повели Тень по переходам огромного Масиафа – длинные аркады коридоров, лестницы, арочные галереи, откуда открывался вид на гряды антиливанских гор, рыжие и фиолетовые в лучах заката. Византийцы, некогда построившие этот величественный замок в горах [67], сделали его великолепной цитаделью. И все же тут, как и в любой крепости, был двор с воротами, в проходе которых на день поднимали решетку, дабы окрестные жители поставляли замковому гарнизону продукты из своих сел, – загадочные фидаи, как бы ни пугали своей таинственностью местных крестьян, все же должны были питаться. Двигаясь в окружении стражи по галерее, Мартин увидел внизу во дворе воз с соломой для лошадей исмаилитов, заметил крестьян с тюками и корзинами, а за ними открытые ворота. Если он не использует эту возможность… Кто знает, будет ли у него еще шанс бежать?

Мартин примерил на глаз высоту с галереи до двора – расстояние немалое, можно и покалечиться, однако его в свое время учили прыгать. И если он сумеет выскользнуть из их окружения, спрыгнет в арку сбоку и окажется во дворе… Там, затесавшись среди мирных жителей, он скорее сможет справиться с воинами Масиафа. И справится – ведь он был лучшим!

Но для того, чтобы совершить прыжок, ему надо выскользнуть из кольца охранников. Они вели Мартина в дальний конец галереи, где виднелись ступени, поднимавшиеся вверх, в следующую башню. Справа были арки с видом во двор, слева – стена. И кругом – облаченные в черное воины имама: темные халаты поверх кольчуг, рукояти сабель в ножнах за плечами, парные кинжалы за поясом, копья в руках. А потом Тень увидел того, кого узнал сразу же, несмотря на то что его лицо, как и у остальных, было прикрыто краем чалмы: там, где лестница подходила к арке в башню, на ступеньках стоял Сабир. Мартин угадал стать и фигуру «приятеля», узнал его сросшиеся брови над черными глазами, в которых читалось ликование. Сабир ждал его, чтобы доставить к Синану. Нет, уж лучше смерть, чем позволить торжествовать врагу! Лучше погибнуть в схватке, нежели дать распоряжаться собой, как одурманенной зельями куклой.

Мартин присмотрелся к своим охранникам. Справа от него шел сильный и рослый боец, но большинство ассасинов уступало северянину Мартину в росте. Мелкие… но обученные, и их много.

Короткий вдох. Легкое, почти незаметное движение в сторону – и Мартин рывком выхватил у тонкого ассасина слева копье, которое с силой метнул в Сабира. Но попал лишь в спину уже начавшего подниматься по лестнице охранника, загородившего собой Терпеливого. Но все же дерзость того, кого называли Тенью, поразила ассасинов, вызвала замешательство. Этого оказалось достаточно, чтобы Мартин ударил ребром ладони в кадык обезоруженного стража, вырвал у другого тесак, какой тот как раз успел выхватить из-за плеча, и первым делом убил самого сильного, который шел справа от него, – голова в черной чалме покатилась под ноги следовавшим сзади. Служители Старца Горы опешили.

Дальше случилось то, на что Мартин и рассчитывал: фидаи были не столь опытными воинами в сравнении с теми, кому постоянно приходилось бывать в настоящих сражениях. Не получив приказа напасть, они сначала отступили, заслонившись выхваченным оружием, и это дало Тени кратковременное преимущество. Несколько стоявших на пути к арке ассасинов были убиты им почти мгновенно, а тех, кто пытался подойти сзади, он смог отпихнуть ногами. И только после этого ему пришлось вступить в схватку. Мартин ловко принял на лезвие клинок нападавшего, но не ожидал, что удар фидаи будет столь сильным, и чужой неудобный тесак выскользнул у него из руки. И тут же ему пришлось отскочить, увернувшись от направленного в него копья. Миг – и он схватил древко копья обеими руками, вырвал его, и копье так и загудело у Мартина в руках, когда он описал им вокруг себя дугу, задевая острым длинным острием подступавших фидаи, целясь в лица, разрубая их, ослепляя, разбрасывая. Силы его будто удесятерились, и его яростный крик слился с воплями и стонами пораженных, окровавленных, падающих воинов Масиафа.

И все же в пылу борьбы Мартин допустил оплошность, в какой-то миг метнувшись не к арочным опорам, откуда мог спрыгнуть во двор и бежать, а к стене, куда инстинктивно отступил, чтобы иметь защиту со спины. Ассасины же столпились как раз у него на пути, загородив проход к арке, и, если бы Тень попробовал прорваться сквозь них, он бы увяз в их массе, исколотый десятками кинжалов! Единственный шанс спастись был упущен! Мартин взвыл, понимая, что ему теперь ничего не остается, кроме боя, в котором он погибнет, но успеет поразить как можно больше противников.

Это была настоящая резня, когда один готовый умереть смельчак сражался против всех. Кровь викингов, его северных предков, в этот миг сделала Мартина почти нечувствительным к боли; его глаза налились кровью, он рычал и вопил, наседая на фидаи, как может наседать только превосходящий силами, тот, кто знает методы боя не только учеников Масиафа, но и христианских рыцарей, отменных в схватке, чья кровная память помнит самые героические сражения!

И все же гортанный крик пробивавшегося к нему Сабира он уловил и в какофонии звуков схватки. Голос врага! Силуэт врага! Его взгляд! И подсознательное знание, что он не позволит ЭТОМУ врагу… предателю… убить себя.

Мартин пригнулся под чьим-то проносившимся клинком, воткнул копье в тело и развернул нанизанного на острие ассасина, толкнув его на Сабира. Этим движением он по сути обезоружил себя, но пронзенный им ассасин был довольно крупным воином и, падая, повалил ловкача Терпеливого. А сзади уже наседали. Тень рванулся вперед, перепрыгнув через поваленного мертвого фидаи и барахтавшегося под ним, пытавшегося встать Сабира. Мартин понимал, что, если он задержится хоть на миг подле этого предателя, его достанут те, кто наседал сзади. Впереди неожиданно открылся проход, и Мартин бросился в него. Это был шанс спастись, а выжить хочется и в самой яростной схватке!

Он почти добежал до лестницы, когда на него кто-то прыгнул сзади, повис, и, взбегая по ступеням, Тень какоето время тащил на себе чужое тело, но уловил момент, когда враг, по привычке ассасинов, собирался перерезать ему горло. Вряд ли! Мартина учили, как избежать этой смерти от нападавшего сзади убийцы-ассасина. И он резко откинул назад голову, словно подставляя горло, но при этом со всей силы ударил затылком напавшего, одновременно перехватывая его запястье. Удар в нос очень болезненный, и нападавший застонал, разжав хватку. Его нож оказался в руках у Мартина, он с разворота успел метнуть его в ближайшего противника, оказавшегося рядом, а сам совершил отчаянный рывок вверх по ступеням, бросился в темный проем… И почти столкнулся со стоявшей во мраке прохода неподвижной фигурой. Синан!

Тот, кто был поражен страхом в детстве, не забывает прежних ужасов. Мартин замер. Страх, холодный и бесформенный, опустился ему на плечи, заставив оцепенеть. И он не вспомнил в этот миг ни насмешливых слов Ашера о лживых хитростях Синана, ни своих раздумий, когда он удостоверился, что все магические чудеса Старца Горы – всего лишь удачные трюки. В этот миг Мартин будто превратился в испуганного ребенка, увидевшего свой самый страшный кошмар. «Убей его!» – как будто издали приказывал разум, однако Мартин даже не пошевелился.

Темный силуэт в ниспадающем до пола черном плаще с мерцающей серебряной вышивкой двинулся ему навстречу. Мартин видел, как голова Старца Горы медленно поднялась и под островерхим, расшитым блестящими узорами капюшоном появился темный парчовый тюрбан. Он различил белую бороду имама, его острый нос и такие же острые скулы. И леденящий неподвижный взгляд змеи.

Синан вдруг резко поднял руку ладонью вперед – и, как понял позже Мартин, спас ему жизнь. Ибо ассасины, настигшие его с занесенными для убийства клинками, тотчас же замерли на месте. Это длилось лишь мгновение, потом Синан сказал всего одно слово:

– Схватить!

Голос глухой, казалось бы, еле слышный. Но приказание было исполнено незамедлительно. Опасного смутьяна разоружили; Тень удерживали множество рук, его согнули пополам, принудив опуститься перед Старцем Горы на колени. И все это в тишине, прерываемой лишь шарканьем подошв по полу и тяжелым бурным дыханием. Разве что кто-то стонал позади, на галерее, залитой кровью.

Старец Горы приблизился беззвучно, будто подплыл по воздуху. Но его рука, схватившая пленника за растрепанные волосы, была крепкой и жесткой. Он рывком поднял его голову, их взгляды встретились… И через миг имам отступил. Его негромкий голос был спокоен, но все же в нем угадывалась скрытая ярость:

– Засадите его так глубоко в подземелье, где только шайтаны смогут услышать его стоны!

Позже, уже будучи пленником, Мартин вспомнил, что именно Синан первым отвел тогда взгляд. Как и некогда ранее, когда юному Тени впервые выпала великая честь предстать перед имамом.

Это было после того, как мальчишка Тень передал послание Старца Горы Салах ад-Дину и повелитель асса синов пожелал его видеть. Рафик Далиль тогда едва ли не трясся от гордости за ученика и все время твердил, как он рад, что именно его воспитанник удостоился такого блаженства.

– Не сомневаюсь, что имам даст вкусить тебе райских плодов, мальчик мой, – сиял Далиль. – А после этого… О, ты поймешь, что только имам имеет связь с Всевышним и больше никто! [68]

Тогда Мартин в это верил. Дети обычно верят всему, что говорят взрослые; и Мартин, как и остальные ученики, ни на миг не сомневался в том, что ему внушал рафик: имам Синан со времен гибели праведного халифа и первого имама Али является посланцем Аллаха на земле. И это несмотря на то, что Мартина, по требованию еврея Ашера, не заставляли изо дня в день повторять это учение. Конечно, как и все ученики, он верил, что имам всемогущ, но не так безоглядно, как другие. К тому же был один случай…

Как-то Мартина, как и иных юных ассасинов, привели в зал, где Синан предстал перед ними, чтобы показать одно из своих чудес – говорящую голову убитого фидаи. Всех их учили: тот, кто погибнет по воле Старца Горы, обязательно попадет в рай, и вот Синан решил продемонстрировать будущим ассасинам, что это правда.

Мартин помнил свое удивление, когда окровавленная голова, лежавшая на блюде посреди зала, по приказу имама открыла глаза и стала смотреть на них. Синан своим негромким голосом пояснил, что это один из его лучших людей, исполнивших поручение и погибших при выполнении задания, который ныне находится в раю. Обращаясь к голове, Старец Горы велел погибшему поведать, каков собой рай. И голова, с упоением закатывая глаза, стала описывать райские наслаждения. Мартин, как и другие ученики, был поражен до глубины души.

Позже они все видели ту же голову на копье на зубчатых стенах крепости. Это на Западе отрубленные головы служили напоминанием о каре, здесь же, в краю исмаилитов, на них едва ли не молились, они служили напоминанием о величии имама, о верности его приказам, о вечной жизни.

Но как-то раз во время своих тренировок, когда Мартин забрался по стене к самому древку копья, на котором оставалась голова – забальзамированная, чтобы лучше сохраняться, но уже ссохшаяся и потемневшая, – он смог рассмотреть ее совсем близко и потом долго ходил, наклоняя собственную голову то в одну, то в другую сторону. Он помнил, как лежала голова на блюде в зале – шея казалась отрезанной немного наискосок, справа налево. Но по тому, как склонилась голова на копье, было видно, что надрез сделан совсем по-другому – слева направо! И у мальчишки Тени появилось подозрение, что этого ассасина убили уже после того, как он поведал о своем пребывании в раю, причем удар нанесли с другой стороны. Но, возможно, отрубленная голова просто иначе усохла?

Тень никому не сказал о своих сомнениях – страшно было. Разве за такие сомнения похвалят? Однако мальчик ничего не забыл, и однажды, когда ученики драили покрытый черно-белыми, как шахматная доска, полы в зале, он стал осторожно простукивать плиты там, где некогда лежала ожившая голова. Звук был глухой, будто под плитами оставалась пустота. Значит… О, никому не говорить, никому! Но Тень стал догадываться, что под полом зала есть яма, куда мог спрятаться человек, изображавший говорящую голову. А убили его уже потом, чтобы он никому не проболтался, в каком розыгрыше участвовал.

Однако, находясь среди слепо преданных имаму людей, для которых снискать благодарность Старца Горы считалось особым счастьем, юный Тень, как и все они, испытывал восхищение. И когда довольный Далиль проводил его к Старцу Горы, уверяя, что ученик получит высшую награду, Мартин пребывал в самом счастливом состоянии. Он даже дрожал, когда остался в отдельном покое, среди голых стен. Исмаилиты запрещали роскошь, их нравы были аскетически суровы, поэтому черный с блестящей серебряной вышивкой плащ неслышно вошедшего имама показался юному ассасину верхом великолепия и красоты. Тень был настолько возбужден, что, отвечая на вопросы Старца Горы о том, как выполнял задание, был предельно искренен. Да, он знал, что фидаи после выполнения приказа дают себя убить. Но ему казалось, что султану и его воинам будет более горько и стыдно упустить лазутчика. Да еще мальчишку.

Синан негромко засмеялся, услышав рассуждения юного мавали.

– Воистину ты заслужил награду, голубоглазый Тень. И ты ее получишь!

При этом он протянул ему трубку, от которой шел запах гашиша, и приказал затянуться.

Учеников в Масиафе кормили впроголодь, голод был неотъемлемой частью их жизни, и гашиш при этом подействовал незамедлительно. Мальчик вскоре стал видеть, как светлые, оштукатуренные стены покоя окрасились яркими цветами, сводчатый потолок вверху пошел пестрыми бликами. Это было так смешно! Тень стал хихикать, но не очень громко, так как это казалось ему неуважением к находившемуся рядом имаму.

А тот смотрел на него неотрывно. Пронзительные черные глаза Старца Горы были неподвижны и притягивали взор, как глаза гадюки. И Мартин смотрел на него, долго смотрел, сначала все еще улыбался, потом почувствовал какое-то напряжение и стал серьезен. Вскоре, даже пребывая в наркотическом состоянии, он уловил, что взгляд Синана из сурового сделался гневным, потом напряженным. Мартин не понимал, чем не угодил мудрому имаму, но догадался, что тот злится. Мальчику показалось, что в великом мудреце просыпается чудовище, которое словно пытается запустить щупальца в его душу, в его разум. Странное ощущение… и непонятное. А еще он заметил, как лоб имама прорезала глубокая борозда, под чалмой заблестели бисеринки пота, лицо его стало подергиваться, исказилось, и вдруг Синан закричал и откинулся навзничь, закрывшись широким черным рукавом. А Мартин, испуганный и потрясенный, заплакал, пополз к нему, стал звать…

Какой же глупый он был тогда! Какой доверчивый!

Только много позже, когда Ашер бен Соломон вернул приемыша в свою семью, обласкал и добился его полного доверия, Мартин поведал еврею про все, даже про эту странную встречу с непоколебимым Синаном. Не скрыл даже, как тот рухнул и стал отползать от плачущего юного ученика, а Тень все пытался поддержать и утешить почтенного имама, но тот резко вырвался и, избегая глядеть на мальчика, приказал вновь курить гашиш. Пока Тени не стало совсем плохо от зелья. А позже… Да, Мартин поведал своему покровителю Ашеру, как его, находящегося в полузабытьи, даже поленившегося отозваться на зовущий голос Синана (ему уже было все равно, что происходит), отнесли куда-то… потом везли, удерживая на муле… А потом он проснулся среди цветов и легкой тихой музыки, увидел рядом столик с изысканными яствами, о которых даже не смели мечтать вечно полуголодные ученики фидаи. И, вкушая эти непередаваемо вкусные плоды и пироги с мясной начинкой, Мартин решил, что он и впрямь в раю. Вокруг благоухали цветущие деревья, струи фонтана били светлым молоком, а по каналу рядом текла сладкая вода с медом… Мартин даже поведал своему покровителю даяну про трех гурий, почти раздетых и дивно прекрасных, которые ласкали его, возбуждали, вытворяли с ним такое…

Как ни странно, его рассказ вызвал у почтенного еврея взрыв безудержного смеха. И Ашер, желая развеять в Мартине порожденную уроками ассасинов веру в связь имама Синана с Всевышним, дал ему пояснения обо всем тайном, так поразившем его приемыша.

– Это всего лишь один из трюков Рашида ад-Дина, называемого Синаном, или, более гордо, Старцем Горы. О, этот хитрец всегда дает своим фидаи курить гашиш – привозимый издалека особый состав, в основе которого содержится смола, выделяемая женскими соцветиями индийской конопли. Одурманенный человек легко поддается внушению, а Синан, чего у него не отнимешь, весьма силен в гипнозе. Он мог бы внушить тебе все, что пожелает… но не смог. Трудно и представить, какой шок он получил! Ха-ха! Ты не поддаешься его гипнотическим чарам, мой мальчик. Может, его магия не действует на северян вроде тебя, учитывая, как мало она ему помогла в борьбе с тамплиерами? А может, все дело в том, что ты голубоглазый. Ведь известно, что северные франки часто с трудом выдерживают взгляд аспидно-черных глаз южан, он их давит и смущает, однако на Востоке, наоборот, именно голубые глаза кажутся непонятными и опасными, и детям юга зачастую трудно соревноваться взглядами со светлоглазыми иноземцами. Так и Синан, похоже, не выдержал твой взгляд. Или уступил, поняв, что ты не поддаешься его гипнозу. А может… Говоришь, что он упал и стал отползать? Ха! Думаю, ты сам смог подавить его, не только воспротивился, но и заставил подчиниться. И он это понял. Ах, какое огорчение для человека, считающего себя всемогущим! Его победил несмышленый мальчишка! И хорошо еще, что Синан обязан был вернуть тебя мне. Поверь, даже перед разъяренным Синаном, которому нужны мои деньги, ты оставался под моей защитой. Только это и спасло тебя. Иначе… Синан весьма просто избавляется от неугодных.

Тогда Мартин был благодарен мудрому Ашеру бен Соломону за это объяснение. Теперь же он понимал, что никейский даян хотел, как и до него Синан, полностью подчинить Мартина, расположить к себе, чтобы его воспитанник верил своему покровителю, не обременяясь сомнениями. Что может вызвать бо́льшую преданность, чем доверие? Разве что сердечная привязанность. А к Ашеру Мартин был привязан всем сердцем.

Тогда он еще не думал о Руфи, но Ашер, чтобы доказать, что все случившееся с Мартином в Масиафе – это хитрость главы исмаилитов, поведал, что даже дивный рай, в котором пришлось побывать юному Тени, всего лишь подделка. Как не являются небесными гуриями молчаливые и улыбчивые красавицы, которые довели Мартина до сладостного утомления.

– Это рабыни, – отмахнулся он. – Синан далеко не беден, и его люди покупают для его райских садов самых красивых невольниц на рынках Востока, таких, чья стоимость порой достигает даже цены лучших породистых скакунов. Потом этих дев растят и лелеют, они живут в роскоши, сохраняя свою дивную красоту. И все же судьбе этих красавиц не позавидуешь. Если они не глухонемые от рождения, их таковыми делают. У Синана искусные лекари, и они по приказу господина, после того как будущих гурий обучат всем тонкостям любовной науки, вырезают им языки, протыкают ушные перепонки, а также оперируют, удаляя яичники и матку, дабы не наполнить так называемые райские кущи толпой незаконнорожденных детей.

В конце концов, чтобы бывший ассасин Тень навсегда забыл мнимых гурий, Ашер позаботился, чтобы «его мальчик» был принят у лучших куртизанок Константинополя – изысканных, красивых, нарядных, умеющих остроумно шутить, беспечно смеяться и целоваться сладким византийским лобзанием, когда нежно сплетаются языки и нет пустоты в лишенном языка покорном рту.

О, Ашер сумел доказать, что рай Синана ничто по сравнению с тем, что можно купить за золото. Но это золото еще надо было заработать – так он сказал Мартину. И пояснил, что потребуется от его приемыша. Он обещал учить его и дальше, а еще принимать у себя, заботиться о нем, ждать… дать семью. И прельщенный доброжелательностью и честностью Ашера бен Соломона, Мартин открылся ему, служил ему, доверял куда больше, чем притворщику и лжецу Синану. Но притворщиком и лжецом был именно Ашер.

Мысли об Ашере не оставляли пленника и во сне. Почтенный еврей приближался к нему со своей обычной приветливой улыбкой, почесывал одной ладонью другую, кутался в накидку, потом протягивал руки, словно желая обнять… и вдруг превращался в Синана, рот его открывался, и оттуда тянулось длинное раздвоенное змеиное жало.

Мартин просыпался в холодном поту, окружающая его темень удушала, страх не проходил, и он начинал кричать во мраке, не заботясь, что подумают о нем охранники Масиафа.

Когда за решеткой двери еще горел факел, было немного легче. Огонь завораживает, огонь дарит надежду, огонь не дает потонуть во мраке неизвестности. Огонь – особая милость для пленника. Тогда Мартина еще нормально кормили и он не испытывал такой голод и слабость. К нему позволено было спуститься рафику Далилю. Тот был превосходным лекарем, он обработал раны и порезы на теле пленника, смазал их остро пахнущими мазями и перевязал.

– Даже такому безумцу, как ты, оказалось не под силу поднять руку на нашего имама, Тень, – говорил он, покачивая головой в высоком тюрбане. Отблески огня ложились на его застарелые шрамы, превращая лицо в искаженную скорбную маску. – И только то, что ты не смог решиться на святотатство перед ликом Старца Горы, еще вселяет в нашего повелителя надежду, что ты не совсем обезумел. Но этот еврей Ашер отравил твою душу, слишком озлобил тебя, и только наш имам – да благословит и приветствует его Аллах! – может исцелить своего лучшего фидаи, направив его на истинный путь. Ибо он верит – тебя ждет великое будущее. Так что смирись перед ним и прими свою судьбу! Иначе…

Тут он умолкал, но Мартин и сам понимал, как могут с ним поступить. Обычная казнь, когда его лишат головы или сбросят в расселину, могла показаться даже милостью. Но Синан любил иные забавы: его врагов могли разорвать дикими лошадьми, могли с живых содрать кожу и бросить в соляной раствор умирать в страшных муках. Могли… просто забыть в подземелье.

Похоже, Далиля пугала такая перспектива для его лучшего ученика. Он продолжал увещевать Тень, просил образумиться и смириться.

Мартин молчал. Смириться? Стать машиной-убийцей ради того, кому не веришь? Стать смертником, подвластным тому, кого презираешь? Конечно, он мог бы сказать, что готов на все, и его бы выпустили. И что потом? Наверняка Синан даст ему задание, и он сможет уехать из гор Антиливана. Но за ним будут следить, как могут следить только фидаи. И у него будет всего два выхода – погибнуть во славу имама или пасть от руки убийц.

А в том, что Синан даст ему задание, Мартин не сомневался. Старцу Горы надо убедиться, что тот, кто смог противостоять его гипнотическим чарам, все же признает себя покорным. Для Синана это вопрос самоутверждения, вопрос уверенности в своей власти. Только ради этого он еще не уничтожил Тень, опасного и умного. Раньше было по-другому, раньше Мартин был под защитой Ашера бен Соломона. Край ассасинов беден: каменистая почва, скалы и склоны, где лишь на редких террасах можно пасти скот или выращивать злаки, – а Старцу Горы необходимы деньги для его райских садов, средства, чтобы приобретать прекрасных гурий, оружие, коней, книги. Поэтому связь с баснословно богатым евре ем из Никеи Синану необходима. Но теперь все изменилось. Теперь Тень в его руках по желанию самого Ашера. И Синан сделает все, чтобы дающий ему золото даян никогда не встретился с тем, кто его возненавидел…

Очнувшись от раздумий, Мартин снова вслушался в слова Далиля, который, привыкнув к постоянному молчанию в окружении имама, только тут мог позволить себе выговориться.

– Все происходит на земле по воле Аллаха, – чуть покачиваясь, говорил Далиль, ни на миг не прерывавший перед молчаливым пленником свою речь. – Восходит ли солнце, рождаются ли дети, покрывают ли жеребцы кобылиц, растет ли трава. Но имам – голос Аллаха на земле, и свет истины приходит к смертным через имама. Я сам некогда учил тебя этому, и не моя вина, что люди погасили светоч твоего разума, сделав тебя таким, каким ты стал. И теперь только ты сам будешь решать, что тебя ждет: медленная смерть или служение и райское блаженство.

Он стал подниматься по ступеням к двери, но перед уходом произнес:

– Я приду только тогда, когда ты смиришься и скажешь, что принимаешь свою судьбу.

Напоследок Далиль велел стражникам погасить факел за решеткой двери – и Мартин остался в полном мраке. Это было почти забвение, но Мартин понимал, что темнота и неподвижность скорее изведут его, заставят выть, молить, просить о прощении. Человек устроен так, что ему необходимы движения, действия, общение, поэтому тюрьмы и являются таким страшным наказанием. Здесь же его будто замуровали заживо. Но он упрямо продолжал свои упражнения, не желая сдаваться. Даже когда ему уменьшили пайку и его желудок сосал его изнутри, а мысли о еде становились все неотвязчивее. Как и о свете. И о людском голосе… Время шло.

Иногда он доходил почти до безумия и тогда яростно кричал в темноту:

– Я все равно лучший! Так узнайте, что лучший никогда не станет служить вам!

Напрасно предатель Сабир надеялся, что, исподтишка оглушив Тень, он докажет, что превзошел его. Нет, Терпеливый не чета голубоглазому Тени. Таких, как Сабир, у Старца Горы больше всего – ассасинов, каких готовили из детей местных крестьян-шиитов, не знавших иной доли, кроме как копаться в земле, надрываться от работы, болеть, рано стареть, изнывать от скуки во время долгих горных зим в своем маленьком задымленном мирке и с завистью смотреть на проносившихся мимо на прекрасных скакунах ассасинов, которых благословил сам имам. Поэтому для этих крестьян не было ничего желаннее, чем отдать ребенка в ученики Старцу Горы. Бывало, что пришедшие на обучение мальчики по нескольку недель сидели перед воротами замка на холодных камнях, под порывами ледяного ветра, только бы доказать свою преданность имаму, свое желание служить ему. Порой к ним выходили воины, уже прошедшие степень посвящения, и начинали оскорблять ожидавших, гнали их прочь, избивали, но все это, чтобы проверить, насколько сильно их стремление стать истинными фидаи. Причем в любой момент мальчикам позволялось подняться и уйти восвояси. Лишь прошедшие первый круг испытаний допускались к обучению, и у них начиналась совсем иная жизнь.

Но не только местные жители пополняли ряды будущих ассасинов. Проходили обучение у исмаилитов и юные невольники, каких подбирали на рынках рабов и привозили еще детьми к Старцу Горы, – они были самых разных национальностей. В свое время Мартин учился с мальчишками, среди которых встречались и персы, и египтяне, и греки, был паренек из Лангедока, был и русский раб – гялям-и руси. Имен они не имели, всем давались прозвища – Туча, Сильный, Ветер, Газель, Злой Глаз, Желтый Зуб. Все они жили в одинаковых комнатах, напоминающих монашеские кельи, и вся их жизнь, с обучением и молитвами, философией и изучением разных языков, постижением основ других религий, тоже походила на монастырскую. Немало времени уделялось и тренировкам, воинской выучке, упражнениям на выносливость. Так, подростков заставляли стоять по нескольку часов на одной ноге без движения, месяцами не разговаривать, висеть подолгу на канате над пропастью.

Еще их учили претерпевать боль – к примеру, пришить пуговицу к голой груди, а потом, когда учитель отрывал ее, не издать ни звука. Или выпить яд и быстро найти среди стоявших на полках вдоль стен пузырьков то единственное противоядие, которое могло спасти от смерти. А то их оставляли в каменном подземелье с копьем или ножом и выпускали на них голодного волка или рысь.

В итоге многие не выживали, другие не выдерживали испытаний и просили о снисхождении. Такие вскоре пропадали, и никто не знал, куда их отправили… Возможно, их изгоняли, убивали или продавали в рабство, а может, просто оставляли среди прислуги в замках Старца Горы. Как решит премудрый имам. Но оставшиеся даже не имели права обсуждать его решения или делиться соображениями о судьбах менее удачливых учеников. Рафики строго следили, чтобы между будущими фидаи не возникло дружеских отношений, в них умело воспитывали дух соперничества, состязания, вражды. Только если им выпадало совместное задание, их селили вместе, убеждая в том, что они будут нужны друг другу и что имаму важно, чтобы они стали братьями. Для этого их заставляли даже смешивать кровь, становиться кровными родственниками. Но по окончании задания, если они выживали, им уже не приходилось видеться, ибо чаще всего их отправляли в разные места, дабы временные приятели не встречались и были привязаны только к одному человеку – голосу Аллаха на земле, всесильному и мудрому Старцу Горы.

Вера в имама воспитывалась в фидаи непрерывно. Обычно истина рождается от первого впечатления, а для таких детей истина была только одна – служение повелителю Синану. Надо было быть или очень сильным, чтобы засомневаться и найти иную правду, или… быть не настолько погруженным в общее преклонение, что и удалось Мартину благодаря условиям его обучения, поставленным Ашером. Но тогда, в детстве, он даже страдал оттого, что отличается от других, что был тут чужаком. И это заставляло его стараться быть лучшим. Себе на беду, как оказалось.

– Я не смирюсь! – кричал он в темноту и начинал биться о стены, пока не разбивал руки в кровь.

В моменты, когда он чувствовал, что сознание ускользает от него, Мартин вспоминал Джоанну… грезил о ней, мечтал, радовался тому, что она была в его жизни. Именно ужасающее ощущение пустоты и беспросветности, в которой он оказался, открыло, как дорога ему Джоанна.

Но как же недолго они были вместе! Их совместная дорога в караване через Малую Азию, потом эти несколько полных страсти и веселья недель в Ликии; было и краткое порывистое прощание на Кипре, а потом та полная недоверия и напряжения встреча в соборе в Акре, окончившаяся упоительным любовным порывом. Как сладко было вспоминать каждый миг этих свиданий! А еще эта неожиданная и опасная встреча в Арсуфе. Именно тогда Мартин понял, что, несмотря на все его подозрения в предательстве Джоанны, англичанка осталась ему верна. Эта изысканная и пылкая красавица, высокородная, знатная, недосягаемая, продолжала верить ему, помогать, любить… А он не ценил ее и обманывал ради другой. Сейчас, находясь в узилище и вспоминая Руфь, Мартин понял, что не испытывает к ней ни прежних теплых чувств, ни гнева при мысли, что она его предала. Он не сомневался в словах Ашера, что юная еврейка просто забавлялась с ним, играя в любовь. И хотя Руфь некогда очень нравилась Мартину, теперь он осознал, что она была для него скорее залогом будущей спокойной жизни, кратковременной сладкой утехой, но не той умопомрачительной страстью, какая тянула его к леди де Ринель. Губы Джоанны, ее легкий смех, ее дивное тело, сводившее его с ума… Но утренняя заря дважды к человеку не приходит. И Джоанна для него потеряна… А он ее любит. Мартин понял это, вспоминая, как в Арсуфе по ее просьбе втащил на стену своего смертельного врага, ее брата де Шампера. Тогда вся его ненависть к маршалу тамплиеров прошла в единый миг, едва он понял, что это еебрат. А ранее был только его враг. Но сколько же у него было врагов!.. Де Шампер, Сабир, Ашер, Синан… Разве он выстоит против них? – Я смогу! – сказал он сам себе.

Но не мысли о них вдруг стали возвращать силы в отчаявшуюся душу пленника, а надежда на любовь Джоанны. Найти бы ее, упасть к ее ногам, молить о прощении…

Возможно ли это? И, вспоминая, сколько в прошлом ему приходилось лгать, уворачиваться, использовать других, Мартин понял, что вся его жизнь была позорной, основанной на предательстве, измене, обмане. Нужен ли ей такой, как он?

Ах, как хотелось все изменить, все начать заново!

В какой-то миг, думая об англичанке, Мартин неожиданно понял, что эти воспоминания приносят ему не только боль, но и радость. Ибо она любит его, она его ждет. Как важно, чтобы был кто-то, для кого ты дорог! И любовь Джоанны вдруг показалась пленнику светом того маяка, куда ему надо стремиться. У него появилась надежда, а затем и цель.

Но сначала ему надо как-то выбраться из этого подземелья.

Итак, он обманет своих пленителей, убедит, что покорился и на все готов, а потом, когда усыпит их подозрения, постарается сбежать. Как все просто! Но просто только на первый взгляд. Старец Горы Синан далеко не столь доверчив, чтобы сразу поверить в раскаяние и смирение Тени. Он наверняка будет его испытывать, проверять. И всетаки это для Мартина единственный шанс, если он не желает заживо сгнить в подземелье. Он попробует сыграть со Старцем Горы в его же игру, игру в притворство.

Как там говорится у христиан: «Человек предполагает, а Господь располагает»? Возможно, их Бог Иисус Христос – Мартин в своем безвыходном положении готов был даже в него поверить – поможет ему, если он поклянется Всевышнему, что изменится? Ведь говорят, что для него одна заблудшая овца важнее тех, кто не совершал ошибки и не каялся.

Отчаяние заставляет поверить в то, во что не верил раньше. Но Мартин напомнил сам себе: «Я не верю ни в какого Бога. Я верю в себя. Верю, что я лучший и однажды смогу обойти и самых хитрых… и терпеливых».

И все же, когда Мартин собирался с духом, чтобы послать за Далилем, он заметил, что взывает к кому-то, кто выше его, кто велик и у кого в руках судьбы смертных. Но захочет ли тот помочь?

Далиль пришел сразу же.

– Я ни на миг не сомневался: ты поймешь, что твое истинное предназначение – служить нам!

Он велел Мартину выйти, и пленник, пошатываясь и с наслаждением кутаясь в теплое покрывало из баальбекской шерсти, медленно стал подниматься за ним по ступеням. Он мучительно щурился от бликов света факела, и у него даже появился страх дневного света. Но когда он вышел из подземелья, вокруг царила ночь. Звездное небо было прекрасно и бесконечно. Вдаль уходили черные гряды гор, на которых уже лежал снег. Было так холодно! Пронизывающий ветер свистел в арках, поддерживающих кровлю перехода, и пах свежестью. Мартин едва устоял под его порывом и прислонился к стене, а потом, глубоко вдохнув, наполнил легкие холодным чистым воздухом и выпрямился. Сводчатый переход уводил их дальше, на каменный мост, ведущий к вырастающим из скалы башням Масиафа.

Внезапно Далиль остановился на середине моста и дал сопровождающим их охранникам уйти вперед.

– Я выпросил для тебя несколько дней для отдыха перед встречей с имамом – да благословит его Аллах! За это время ты должен собраться с силами и не выглядеть так, как сейчас. – В голосе Далиля Мартин уловил нотки жалости и брезгливости. И все же Далиль хорошо относился к своему лучшему ученику, ибо через миг сказал: – Запомни, Тень, от встречи с мудрым имамом, от того, как ты себя поведешь, зависит не только твоя жизнь, но и моя.

Ибо я заверил имама, что ты одумаешься.

– Я не подведу вас, учитель.

В голосе Мартина звучала благодарность. Он понимал, что сейчас слишком слаб, чтобы выдержать встречу с таким противником, как Старец Горы. А за это время…

За это время Мартин успел отдохнуть, немного подкрепиться и спокойно отоспаться в небольшом покое с овчинами в углу. После лежалой соломы и холодных камней, на которых он спал три месяца в подземелье, это показалось ему райским удобством. Три месяца! Находиться столько времени почти в могиле! Куда он еще, возможно, вернется, если поведет себя неосторожно, если вызовет у имама хотя бы малейшее подозрение.

По приказу Далиля пленника вымыли, отпарили в бане, сбрили его кишащие вшами волосы, подровняли бороду. Его тело сплошь было покрыто болячками и ранками от укусов крыс, но в Масиафе были хорошие лекари, и они тщательно обработали его кожу, а потом вверили рукам опытных массажистов. Мартин был худой, как бродячая кошка, но после полуголодного существования начал есть очень осторожно: сперва просто пил воду, ел фрукты и немного хлеба, потом позволил себе опорожнить пиалу с молоком, потом испробовал сыр местных коз, а через неделю даже решился отведать вареных яиц и лука. Чувствовать, как в тело возвращаются силы, было упоительно и приятно, так же как ощущать тепло, – в его комнате находился очаг, у которого он с удовольствием подолгу сидел, глядя на рдеющие уголья. Теперь пленник был одет в простую теплую одежду, но оружия ему, разумеется, не давали. И все это время его тщательнейшим образом охраняли молчаливые слуги имама.

А еще Мартин стал упорно тренироваться: приседал и отжимался, изгибался и завязывался узлом, заставлял тело вернуть гибкость, постоянно прыгал и крутился на месте, и в итоге через десять дней он уже мог подолгу ходить на руках, а затем стал совершать прыжки на стену и делать сальто. Его стражи не могли не заметить, что узник приходит в форму, и Мартин ждал, что вскоре его отведут к Старцу Горы. Но тот неожиданно появился сам.

Именно появился. Ибо однажды Мартин проснулся, чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд. И был еще запах – дивный аромат кофе из обжаренных зерен. А еще он ощутил головокружение, какое бывает, когда начинаешь курить гашиш. Мартин, не двигаясь, приоткрыл глаза. И увидел его.

У противоположной стены в открытом очаге горел огонь. Загораживая идущий от него свет, на разложенных подушках неподвижно и прямо сидел человек. Обычно Мартин спал чутко, он всегда просыпался, когда приходили стражники или лекари, но на этот раз не уловил ни единого звука. Петли, что ли, они предварительно смазали? Ведь Синан не мог материализоваться тут из воздуха.

Лицо Старца Горы оставалось в тени, так как он сидел спиной к огню, тогда как Мартин был ярко освещен.

Поэтому имам сразу заметил, что пленник проснулся. – Да пребудет с тобой мир и милость Аллаха, Тень.

Голос имама, едва слышный, был негромким и певучим, как у опытного проповедника.

Мартин тут же скатился с ложа и распластался на полу перед Синаном. Он старался сосредоточиться, но поневоле ощутил, как страх сочится по́том из каждой его поры. И, следовательно, запах. Синан почувствует это и поймет, что пленник боится. И уже спокойнее Мартин отметил: «Это хорошо, пусть Синан знает о моем страхе».

Подобная рассудочная мысль помогла ему собраться, хотя он по-прежнему неподвижно лежал распростертым перед Старцем Горы.

– Поднимись, ради Аллаха!

– Я не смею.

– Я сам знаю, что ты смеешь, а что нет, Тень.

Синан был отважным человеком, у него не было телохранителей, и он не опасался прийти в одиночку к смутьяну, убившему в его крепости больше десятка опытных воинов. Он вообще ничего не боялся. Сирийские исмаилиты боготворили его, и это внушило имаму непоколебимую уверенность в себе. Сейчас он смотрел на Мартина спокойно и почти равнодушно. Синана называли Старцем Горы, но он был не стар, скорее в расцвете сил, только его холеная белая борода придавала ему вид человека почтенного возраста, но умение долго сидеть неподвижно указывало на то, что под темным балахоном таятся стальные мышцы. Черный капюшон, темная чалма, широкие прямые плечи, за серебристым поясом светлеют костяные рукояти двух кинжалов… Его бесстрастное худощавое лицо в полумраке казалось выбитым из гранита, густые кустистые брови прятали в своей тени глубокие провалы глаз. И взгляд – тяжелый, немигающий. Мартин лишь мельком взглянул на имама и поспешил опустить ресницы. Не из робости, а скорее из опасения, что тот, кто желает подчинить его, сам, как уже было некогда, попадет под давление холодных голубых глаз мавали. Для властолюбивого Старца Горы это было провалом, позором, его тайной… Но теперь Мартину было необходимо, чтобы Синан почувствовал свое превосходство над смирившимся Тенью.

Молчание затягивалось, и Мартин решился:

– Имам, дозволено ли мне молвить?

– Говори! И пусть слова твои будут приятны моему слуху.

Голос его был одновременно и хриплым, и мягким, но можно было легко представить, что он способен загудеть колоколом, если понадобится.

– Зачем вы продали меня еврею Ашеру бен Соломону, о, повелитель? Вы ведь знали, что я ничего не стою в его глазах.

– Я все знаю. Это ты не ведаешь, как дорого обошелся никейскому даяну. Он столько за тебя заплатил! К тому же обучить тебя и вернуть ему было нашим с ним уговором с того самого момента, как ты поступил на учение в Масиаф. Но тогда никто не знал, что ты станешь лучшим. Поэтому позже я хотел пересмотреть нашу договоренность с Ашером бен Соломоном, но он не захотел даже торговаться. И я знаю, что он не пожалел о вложенных в тебя динарах [69]. Ты прекрасно справлялся, он был очень доволен тобой… до того момента, как ты вдруг возжелал его дочь.

Синан неожиданно рассмеялся. Странный это был смех – тихий и шуршащий, будто звук уползающей по камням змеи.

– Далиль всегда превозносил твой ум и смекалку, Тень, но ты оказался глуп, как всякий влюбленный. Посвататься к дочери еврея! Разве ты не понимал, что Ашер никогда на такое не пойдет? Ибо в детстве ты был крещен и в его глазах оставался назареянином, а нет ничего более разного и противоборствующего, чем эти две религии – христианство и иудаизм! У вас разные вероучения, обычаи, языки и календари. Когда у христиан пост – у евреев праздник, то, что едите вы, вызывает у них отторжение и наоборот. Евреи считают христиан нечистыми и опасаются, что даже очистительная сила их ритуалов может быть потеряна только потому, что к ним всего лишь приблизился пожиратель свинины. И это не считая того, что брачные узы между вами очень сурово наказываются обеими сторонами.

«Он старается, чтобы я окончательно возненавидел Ашера», – подумал Мартин. Будто такое было еще возможно! И все же Синану явно необходимо, чтобы проживший столько лет под влиянием Ашера бен Соломона Тень ни на миг не сомневался, что еврей его враг.

Мартин решился сказать:

– Но ведь я не христианин. Я никогда не молился в церквях, не носил на себе знак распятия, к тому же я готов был принять иудейство. Я так и сказал Ашеру.

– Тебе это сильно помогло? О, глупец, да если желаешь знать, Ашер всегда считал тебя только прирученным хищником, и он изначально условился, что, если ты не будешь покорен, он тут же вернет тебя в Масиаф. Я знал, что так и случится, знал, что однажды ты вернешься и станешь служить мне.

– И для этого приставили ко мне Сабира?

– Ты дерзок! Мои решения никому не полагается обсуждать.

Мартин тут же поспешил склониться. От курившегося в кальяне подле Старца Горы гашиша у него слегка кружилась голова. Синан не сводил с него взгляда, и это оказалось неприятнее, чем Мартин предполагал. Но он понимал и то, что этот человек намеренно окружает себя тайной: обычно люди спокойно относятся к тому, что им привычно, а все непонятное стремятся наделить сверхъестественным смыслом. Синан желал быть тайной для пленника, ему надо было одурманить его.

– Ашер был прав насчет тебя в одном: ты – хищник! И твое появление здесь, когда ты обнажил клыки и стал убивать, подтвердило, что он не ошибся. Так что же заставило тебя смириться, Тень? Ты хочешь жить? О, я знаю, что люди так поклоняются своей телесной оболочке, что забывают о свете собственной души и ее вечной жизни.

А только я могу дать этот свет. Даже для тебя, Тень. – Ашер говорил иначе.

– Ашер много лгал, чтобы держать тебя, своего ручного волка, на привязи. И что теперь ты чувствуешь к нему?

– Я хотел бы его убить.

– Только ли его? Учти, Тень, если ты будешь служить мне, для тебя не будет ничего невозможного.

– Мне нужно знать, что меня больше не предадут. Вы ведь помните, как говорил мудрый Омар Хайям: «Я думаю, что лучше одиноким быть, чем жар души кому-нибудь дарить. Бесценный дар отдав кому попало, родного встретив, не сумеешь полюбить». Однако… если я пойму, что меня поняли и признали, я буду предан до конца!

Темный капюшон Старца Горы слегка опустился, на лицо Синана легла тень.

– Не скрою, я желал бы получить твою преданность, Тень. Однако тебя изломали, озлобили. Но знай: жизнь очень коротка, и всякое земное горе порой оборачивается вечным небесным блаженством! А все, что идет от Аллаха – великого, милосердного, всемогущего, да будет Его имя почитаемо до конца времен! – не может быть неправильным. И тебе надо было пройти это испытание, чтобы понять, с кем ты.

И вдруг почти зарычал:

– Смотри мне в глаза!

Мартин внутренне собрался. Сейчас он не должен ошибиться. Малейшая промашка – и он погиб.

Он вскинул свою обритую, как у раба, голову, взгляд его кристально чистых голубых глаз был тверд, но он постарался смотреть не в неподвижные провалы очей Старца Горы, а на его густые кустистые брови. Хочет ли Синан испытать, как действует на пленника-северянина его гипноз? Опасается ли, что сам не выдержит его взгляда, как было некогда? Заметит ли имам уловку Тени? В покое, освещенном только пробегающими по углям язычками пламени, было недостаточно света, дабы этот человек – а Синан был человеком, что бы он ни внушал своим последователям, – не заметил, что пленник играет с ним в его же игру. Что противостояние их взглядов и воли – всего лишь подделка и Тень не хочет ни подчиниться самому гипнозу, ни напугать того, кто считает себя великим властителем человеческих душ.

Это длилось довольно долго, не было слышно даже их дыхания, а потом Мартин стал медленно прикрывать глаза, сидел, слегка покачиваясь, голова его откинулась, так что обнажилось горло.

Кажется, Синан был удовлетворен.

– Что ты сейчас видишь, Тень? – спросил он глухим голосом.

– Я вижу пламя, – ответил Мартин, сам толком не понимая, какого ответа ждет от него имам.

Опять наступило долгое молчание, во время которого казавшийся неподвижным и расслабленным Мартин на деле испытывал сильнейшее напряжение. Если Синан хоть что-то заподозрит, то, не раздумывая ни секунды, ударит его одним из своих кинжалов. В ловкости этого зрелого исмаилита Мартин не сомневался.

Синан вновь заговорил:

– Ты будешь покорен мне, Тень? Ты будешь! – произнес он, уже не вопрошая, а приказывая.

– Нет.

– Почему ты не хочешь повиноваться мне, если ты обучен именно служить? И ты столь долго служил Ашеру!

Мартин глухо застонал. Потом ответил:

– Ашера я любил. Я был готов умереть за него.

– Но ты для него ничто.

Мартин вновь застонал, покачнулся… Синан подался вперед, лицо его оказалось так близко, что Мартин уловил даже исходящий от него запах гашиша. Черные глаза Синана будто ощупывали его лицо, это становилось невыносимым, и мнимый гипнотизируемый, чтобы прервать это, стал лопотать по-латыни:

– Non sum qualis eram [70].

Понял ли его Старец Горы, Мартин не знал, но имам сказал:

– Мы готовы принять тебя, если ты согласишься служить.

Мартин захныкал:

– Это невозможно. Пословица гласит: «Никто не может дважды войти в одну и ту же реку».

В голосе Синана проскользнуло раздражение:

– Я выше всех мудрствований, и ни одна пословица не верна, если я считаю иначе. Но ты слишком много рассуждаешь, Тень! Человек должен быть проще. Только тогда я могу отправить его в рай.

– Аааа… – застонал Мартин. Напряжение, которое он испытывал, стало почти нестерпимым. И все же он сказал: – Ашер убеждал, что никакого рая нет. Что все это обман.

При этом он нахмурился, слова произносил невнятно и тягуче. Ему надо было донести мысль, что Ашер презирает Старца Горы. И тот произнес с тихой шипящей яростью:

– Рай есть, Тень. Ты там был.

И Мартин после небольшой паузы покорно пробормотал:

– Дааа…

И тут Синан неожиданно приказал:

– Пляши для меня!

Это явно была проверка. Мартин сидел скрестив ноги и не знал, как нужно плясать для имама, находясь в полузабытьи. И он стал совершать медленные размашистые движения руками, поводить плечами, старался блаженно улыбаться. Было ли это то, что ожидал увидеть Старец Горы?

– Довольно, – наконец произнес Синан. – Открой глаза, Тень. Ты здесь.

Мартин облегченно вздохнул, его ощущения были сродни ощущениям ныряльщика, который пробыл под водой слишком долго и теперь наконец набрал полную грудь воздуха.

– Мой господин?..

Синан резко поднялся и прошелся по комнате. Его тень достигала самого свода, прямая и бесконечная, как у истинного повелителя смертных.

– Я догадывался, что ты не веришь в мой рай, Тень, – произнес Старец Горы, но при этом не обмолвился ни словом о насмешках Ашера над его раем. Опять проверка?

Мартин молчал. Показалось ему или нет, но в негромком глухом голосе имама как будто чувствовалось облегчение. Похоже, Мартину все-таки удалось убедить прозорливого Синана, что он подвержен его чарам, и тот остался доволен, удостоверившись, что голубоглазый Тень не только повинуется его воле, но и не имеет над ним самим власти, как было раньше.

Мартин покорно склонил голову.

– Простите, господин, но Ашер бен Соломон поведал мне, что рая нет, – повторил он то, что говорил под гипнозом.

– Но рай есть! – резко повернулся к нему Старец Горы. – Я создал его! Мой рай – это красота и наслаждение. Много ли в мире подобного? О нет, в мире много простого и обыденного, но оно зачастую кажется совершенным. Возьми, к примеру, породистого скакуна – воплощение грации, силы, мощи, красоты. Но внутри только груда костей и мяса, кровь, слизь, кишки, разложение… Я же создал красоту, куда попадают избранные, где они получают отраду. Может, скажешь, что отказался бы еще раз побывать там?

Мартин улыбнулся.

– Нет.

– Тогда почему ты так сопротивлялся?

– Я не хочу умирать по приказу, – ответил Мартин, понимая, что Синан должен поверить в его полную откровенность.

Тот заговорил после некоторого молчания:

– Тебе необязательно умирать, Тень. Умирают фидаи, а те, кто может принести пользу нашему делу, – живут. И мне нужны такие люди, как ты, – умные, отчаянные, сильные. Для этого я и вернул тебя, чтобы ты служил более высоким целям. Каким, спросишь ты?

Со временем узнаешь. Знания поступают постепенно, цели открываются не сразу. Но если будешь служить мне, я награжу тебя так, что даже рай с гуриями покажется тебе ничем. Власть, познание, наслаждение – все будет дано тебе. Если пожелаешь, я даже подарю тебе ту, которая пленила тебя. Англичанку.

Сердце Мартина замерло, пропустив пару ударов. А когда забилось… Он только надеялся, что проницательный Синан не заметил, какое волнение охватило его при упоминании о Джоанне. Стал себя успокаивать: при чем тут Джоанна? Она – родственница короля Ричарда Львиное Сердце, она недосягаема для Синана. Если для этого убийцы правителей и вельмож есть хоть что-то недосягаемое. Выходит, проклятый Сабир все же рассказал Старцу Горы о последнем задании Ашера, а Терпеливый мог заметить, что Тень и впрямь увлекся черноволосой англичанкой.

Мартин набрал в грудь как можно больше воздуха, медленно выдохнул и заговорил спокойным голосом, сдерживая пронзающую его дрожь:

– Англичанку? О, я вижу, мудрейший, что Сабир сообщил вам о моем… гм… о моем не самом неприятном поручении от Ашера бен Соломона. Но при чем тут эта леди? Женщина для мужчины только утеха в часы досуга, и Сабир был бы более честен с вами, если бы рассказал о той, ради которой я старался выполнять любое повеление никейского даяна. Подарите мне Руфь бат Ашер, о, повелитель, – и я стану преданно служить вам!

И тут впервые по тонким губам имама проскользнуло что-то наподобие усмешки.

– Я не ожидал, что ты все еще так любишь дочь Ашера.

– Люблю дочь Ашера? О нет, наимудрейший. Как может любовь расти в саду предательства? И я ненавижу ее так же, как некогда любил. И жажду сам покарать изменницу.

Он говорил это с нарочитым пылом, а сам молил про себя: «Забудь о Джоанне, Синан, забудь!»

Старец Горы о чем-то размышлял, перебирая маленькие зерна четок, а потом взял что-то в углу, куда не попадали отблески огня, и, опустившись на прежнее место, протянул Мартину какой-то мешок.

– Я знал, что ты такой, как мне и виделось. Поэтому приготовил для тебя подарок, Тень. Развяжи же завязки этого мешка.

Мартин повиновался. И через миг держал в руках… голову Руфи.

Он смотрел на голову своей былой возлюбленной, своей невесты, как некогда он считал. От нее исходил запах бальзамирующего раствора, ее коротко обрезанные кудряшки облепили посиневшее лицо с закрытыми глазами и полуоткрытыми губами… какие он некогда целовал. И теперь ее убили из-за него.

Лицо Мартина осталось спокойным, хотя в теле будто разлился холодный давящий свинец. Зачем? Руфь… Мартин вдруг вспомнил, как она любила ярко одеваться, как они жарко целовались в саду и девушка пылко шептала ему: «О, как ты прекрасен, возлюбленный мой…» Синан будто прочел его мысли.

– Не сожалей о ней. Она предала тебя, и я, предугадав твое желание, покарал ее за тебя. Но теперь забудь Руфь бат Ашер. Сладострастные гурии в моих райских садах вскоре затмят в твоей памяти прелести юной еврейки.

Мартин поднял на него свои излучающие синий свет глаза, смотрел лишь миг, но потом отвернулся и судорожно сглотнул.

– Ашер не простит вам этого.

– Мне? Нет, Тень, он не простит этого тебе. Ведь он считает, что ты бежал! Старый еврей, несмотря на уверенность в своей прозорливости, так и не проведал, что Терпеливый – мой человек. И не узнает, ибо для него Сабир умер, когда изуродованное разбухшее тело его наемника выловили из вод озера близ городских стен Никеи. Узнать утопленника будет мудрено, но Терпеливый хитер и, прежде чем отправиться с тобой в плавание, обрядил подходящего человека в свой богатый парчовый халат и засунул ему за пояс свою приметную палицу с головой пантеры. Ашер опознал его в утопленнике… Как думаешь, что он решит? Правильно. Даян посчитает, что это ты убил и утопил Сабира, а сам скрылся. Ловкому Тени такое под силу. Ха! – повеселел Синан, и на его суровом худом лице снова появилось подобие улыбки. – Самодовольному Ашеру бен Соломону не повредит пожить в страхе из-за тебя. Он уже разослал своих лазутчиков, дав твои приметы. Но ведь это не спасло его дочь от мести обманутого им воспитанника!

В голосе Синана, обычно таком спокойном, теперь звучало торжество.

– Ашер люто ненавидит тебя, Тень, но еще больше боится. Он на все будет готов, чтобы избавиться от этого страха. И самое забавное, что именно ко мне он обратился, чтобы найти и убить тебя.

Мартин почувствовал, как кровь заледенела в жилах.

– И какую же цену вы с него востребуете, чтобы отдать мою голову?

Теперь на лице Старца Горы не было и намека на улыбку.

– А это уж будет зависеть от тебя, Тень.

Все, Синан не оставил ему выбора. И Мартин склонился к его ногам.

– Я понял. Вы спасаете меня от Ашера. Это стоит благодарности. Приказывайте, я повинуюсь!

Синан неспешно убрал голову Руфи в мешок и затянулся трубкой из кальяна – в сосуде слегка забулькало.

– Я должен убедиться, что ты будешь верно служить. Что предан мне душой, а не по принуждению, а также должен удостовериться, что ты сто́ишь моей защиты, что ты по-прежнему лучший из воспитанников Масиафа, не утративший своей ловкости и сноровки не только в схватке, но и в деле, какое можно поручить лишь ассасину. Поэтому через несколько дней, когда я решу, что мой Тень готов, ты отправишься в город Тир и там передашь человеку по имени Конрад Монферратский предупреждение от меня. Он должен понять, что виноват передо мной и обязан выполнить мой приказ. Но что я вижу? Ты хмуришься? Тебе страшно?

– Страшно, повелитель. Только глупец не страшится, когда рискует собой. Да, я привык выполнять опасные задания, но у Ашера я обычно старательно готовился и все обдумывал, чтобы не погибнуть во время своей миссии, а тут вы отправляете меня к Конраду Монферратскому, человеку, который знает меня. Он велит схватить меня еще до того, как я смогу передать ему послание.

Не сводя неподвижного взгляда с Тени, Синан снова затянулся.

– В тебе осталось слишком мало от истинного фидаи, который действует, не раздумывая. И все же ты умен и ловок, а твоя осторожность некогда помогла тебе пробраться в шатер проклятого Юсуфа ибн Айюба, который находился посреди лагеря его войска. Видишь, я ничего не забываю. Как и знаю, что тебя учили менять внешность до неузнаваемости, ловко притворяться и прокрадываться куда угодно. Твой учитель Далиль поручился за тебя, уверяя, что ты лучший. А лучшим я даю самые ответственные задания. От этого будет зависеть не только твоя жизнь, но и жизнь твоего учителя Далиля. И учти, – тут лицо Синана напряглось, резче обозначилась линия его острых скул, брови сошлись к переносице, – учти, ты не сможешь скрыться от служения мне. Ибо я не прощаю обмана. Если же ты справишься, тебя ждет награда. А если нет… У тебя будет слишком много врагов, желающих твоей смерти. Все воины Масиафа будут искать тебя, чтобы убить. И тебя будет искать Ашер. Поверь, у него и кроме тебя есть наемники, причем очень умелые. Однако я не стану угрожать, а скажу, что твое повиновение мне не только спасет тебя, но и возвысит. Более того, однажды, когда я поверю, что ты мой до глубины души… Что ж, однажды настанет день, когда я подарю тебе и голову твоего врага Ашера.

Мартин вздрогнул и припал к ногам имама.

– Я сделаю все, что в моих силах, наивысочайший! Ибо ничего я так не желаю, как отомстить тому, кто меня предал.