Астронавты в лохмотьях

Глава 1

Толлер Маракайн, да и любой на берегу, видел, что воздушный корабль движется навстречу собственной гибели, но капитан его ничего не замечает.

– О чем там думает этот болван? – вырвалось у Толлера, хотя рядом никого не было.

Он прикрыл глаза ладонью от солнца. Перед ним открывался обычный для этих широт Мира вид: безупречно синее море, голубое небо в белых перышках облаков, а за ними – таинственная громада Верхнего Мира, планета-сестра. Она, как всегда, висела близ зенита, и диск ее обвивали, наслаиваясь, бинты облаков. На светлом небе утреннего дня горели звезды – множество звезд, а не только девять самых ярких из созвездия Дерева.

Дирижабль держал курс прямо к берегу, и его сине-серый баллон напоминал миниатюрную копию Верхнего Мира. Он плыл, подгоняемый бризом, экономя энергетические кристаллы. Но при этом его капитан упустил из виду, что попутный ветер – совсем мелкий, глубиной не более трехсот футов, а выше, с Плато Хаффангер, навстречу кораблю надвигается холодный западный ветер. Толлеру эти противоположные потоки были видны как на ладони: столбы пара, поднимавшиеся по всему берегу над чанами, в которых восстанавливался пикон, лишь сначала отклонялись в сторону материка, а выше их сносило к морю. Полосы искусственного тумана перемежались со зловещими лентами облаков, плывущих с плато, и в них притаилась смерть.

Толлер достал из кармана коротенькую подзорную трубу, которую с детства таскал с собой, и посмотрел на облачные слои. Так и есть! Он сразу же заметил среди белых клубов несколько красно-фиолетовых пятнышек. Случайный наблюдатель мог бы не обратить на них внимания или принять за оптический обман, но для Толлера они только подтверждали его самые худшие опасения. Если уж ему сразу попалось на глаза несколько штук, значит, облако буквально кишит птертой, и сотни этих тварей подкрадываются сейчас к воздушному кораблю.

– Эй, кто-нибудь! – заорал он во всю глотку. – Тащите мигалку! Передайте этому идиоту, пусть поворачивает или меняет высоту, пока… – От волнения потеряв дар речи, Толлер огляделся. Среди прямоугольных чанов и топливных баков суетились лишь полуголые кочегары да подметальщики, а все надсмотрщики и чиновники, судя по всему, попрятались от наступающей дневной жары под широкие крыши станции.

Он перевел взгляд на низкие, типичные для колкорронской архитектуры здания: благодаря стенам из оранжево-желтого кирпича с замысловатым ромбическим узором, облицованным по краям плитками красного известняка, корпуса станции немного смахивали на дремлющих на солнцепеке змей.

Но в узких вертикальных окнах Толлер не увидел ни одного служащего. Придерживая рукой меч, он побежал к конторе. Для представителя касты ученых он был необычайно высок и мускулист, и рабочие у пиконовых чанов поспешно убирались с дороги.

Толлер уже почти достиг цели, когда из дверей одноэтажного корпуса выскочил младший писарь Комдак Гурра с мигалкой в руках. Увидев вблизи Толлера, Гурра вздрогнул и попытался всучить аппарат ему, но тот отмахнулся.

– Передавай сам, – нетерпеливо бросил Толлер, – раз он уже у тебя. Ну, чего ты ждешь? – На самом деле он был не в ладах с письмом и набирал бы сообщение битый час.

– Извини, Толлер. – Гурра навел солнечный зайчик на приближающийся дирижабль, и вскоре стеклянные пластинки мигалки застучали: писарь заработал клавишей.

От нетерпения Толлер приплясывал на месте, ожидая какой-нибудь реакции на посланное предупреждение, однако корабль, не подавая признаков жизни, упорно шел прежним курсом. Маракайн вновь взял подзорную трубу и с некоторым удивлением заметил на синей гондоле символы: перо и меч. Значит, корабль несет королевское послание, но с чего это король заинтересовался чуть ли не самой дальней из опытных станций магистра?

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Толлер разглядел наконец на передней палубе какую-то суету, и через несколько секунд из левого борта гондолы выскочили облачка серого дыма: залп боковых движительных труб. Внезапно по баллону воздушного корабля пробежала рябь, и, забирая вправо, все сооружение заметно накренилось. Но корабль стал быстро терять высоту, он уже зацепил облако и время от времени пропадал из виду в клочьях тумана. Вопль ужаса, приглушенный расстоянием и ветром, достиг притихших зрителей, и кое-кто на берегу непроизвольно поежился.

Толлеру тоже стало не по себе: похоже, на борту дирижабля кто-то достался птерте. Много раз в кошмарных снах Толлер видел, как это случается с ним; и самым страшным была даже не смерть, а сознание своей полной обреченности и беспомощности, охватывающее человека, стоит ему угодить в радиус поражения птерты. При встрече с разбойником или диким зверем ты еще можешь оказать сопротивление, пусть и безнадежное, но если к тебе приблизились алчно подрагивающие лиловые шары, сделать уже нельзя ничего.

– Что здесь происходит? – У входа в контору возник Ворндал Сисст, начальник станции – средних лет мужичок с круглой лысеющей головой и горделивой осанкой человека, чей рост ниже среднего. На его загорелом лице с правильными чертами отражалось раздражение с примесью тревоги.

Толлер ткнул пальцем в снижающийся дирижабль.

– Какой-то идиот забрался в наше захолустье, чтобы совершить самоубийство.

– Мы послали предупреждение?

– Да, но, похоже, слишком поздно, – ответил Толлер. – Минуту назад он угодил в самую птерту.

– Кошмар! – дрогнувшим голосом произнес Сисст и прижал ко лбу тыльную сторону кисти. – Я прикажу, чтобы поднимали экраны.

– Это лишнее – облака высоко, а через открытое пространство среди бела дня шары не нападут.

– Я не собираюсь рисковать. Кто знает… – Тут Сисст сообразил, что Толлер слишком много на себя берет, и набросился на него, вымещая на подчиненном свой гнев и страх. – С каких это пор ты здесь командуешь? Ведь это как будто моя станция. Или, – ядовито предположил он, – магистр Гло тебя тайно повысил?

– Рядом с вами никого не требуется повышать, – огрызнулся Толлер, не сводя глаз с воздушного корабля, который уже опускался на берег.

У Сисста отвисла челюсть и сузились глаза: он раздумывал, к чему относилась эта характеристика – к его умственным способностям или физическим данным.

– Это дерзость, – наконец решил он. – Дерзость и нарушение субординации, и я позабочусь, чтобы кое-кто об этом узнал.

– Да не скули ты, – бросил Толлер через плечо и побежал вниз по пологому склону, туда, где собралась, чтобы помочь посадке, группа рабочих. Многочисленные якоря дирижабля пропахали полосу прибоя и вгрызлись в песок, оставляя на белой поверхности темные борозды. Люди ухватились за веревки и повисли на них, удерживая корабль при шальных порывах ветра, словно норовистое животное.

Наконец Толлер увидел капитана: перегнувшись через перила, тот руководил операцией. На корабле происходила какая-то возня, несколько членов команды боролись между собой. Похоже, какой-нибудь бедолага, оказавшийся слишком близко от птерты, свихнулся, как это иногда случалось, и теперь товарищи пытались его утихомирить.

Ухватив свисающую веревку, Толлер присоединился к буксировке воздушного корабля к ближайшей привязной стойке. Наконец киль гондолы коснулся песка, и матросы в желтых рубашках стали прыгать через борт, чтобы выполнить швартовку.

Чувствовалось, что они не в себе после встречи со смертью. Яростно ругаясь, они с неоправданной грубостью растолкали пиконщиков и начали привязывать корабль.

Понимая их состояние, Толлер снисходительно улыбнулся и протянул свою веревку летчику – человеку с покатыми плечами и землистым лицом.

– Чего ты скалишься, пожиратель навоза? – прорычал тот, попытался отобрать веревку, но Толлер отвел ее и, свернув петлей, набросил на большой палец грубияна.

– Извинись!

– Какого!.. – Летчик хотел оттолкнуть Толлера свободной рукой, но тут же передумал, обнаружив, что перед ним не совсем обычный техник-ученый. Он открыл рот, чтобы кликнуть на помощь своих, но Толлер помешал ему, затянув веревку немного туже.

– Это касается только нас с тобой, – сказал он негромко, продолжая затягивать петлю. – Ну, что ты выбираешь: извиниться или носить палец на шее?

– Ты пожалеешь, что… – Тут сустав отчетливо хрустнул, и летчик побледнел. – Я извиняюсь. Отпусти! Извиняюсь же!

– Так-то лучше, – нравоучительно произнес Толлер, освобождая пленника. – Теперь можно и помириться.

Он дружелюбно улыбнулся, ничем не выдавая своей тревоги. Опять он не удержался! Ведь можно было промолчать или ругнуться в ответ, но вспышка ярости мгновенно подчинила Толлера себе, низведя его до уровня примитивного существа, руководимого рефлексами. Он вовсе не хотел ввязываться в ссору и все же непременно изувечил бы летчика, если бы тот не извинился. Хуже того, Толлер чувствовал, что готов зайти и дальше и что этот ничтожный инцидент еще может вырасти во что-то очень опасное.

– Помириться?! – выдохнул летчик, прижимая к животу пострадавшую руку и кривясь от боли и ненависти. – Как только я смогу снова держать меч, я…

Он не закончил угрозу, так как к ним широкими шагами приближался бородач в роскошном халате воздушного капитана. Ему было около сорока, он шумно дышал, и на шафрановой ткани его халата под мышками расползлись влажные бурые пятна.

– Что тут у вас, Каприн? – спросил он, бросив сердитый взгляд на летчика. Каприн злобно сверкнул глазами на Толлера и почтительно склонил голову.

– Рука попала в петлю, сэр. Вывихнул палец, сэр.

– Значит, будешь работать вдвое больше другой рукой. – Капитан небрежным жестом отмел возможные возражения и повернулся к Толлеру. – Я – воздушный капитан Хлонверт. Ты не Сисст. Где Сисст?

– Вон он. – Толлер показал на начальника станции, который боязливо спускался по склону, подобрав полы серого халата, чтобы те не попали в лужи между камней.

– Вот псих, который во всем виноват!

– Виноват в чем? – хмуро спросил Толлер.

– В том, что вконец запутал меня дымом из своих идиотских кастрюль. – Разгневанный Хлонверт презрительно мотнул головой в сторону пиконовых чанов и столбов пара, уходящих в небеса. – Мне говорили, тут пытаются делать энергетические кристаллы. Это правда или только розыгрыш?

Толлер едва избежал одного конфликта, но тон Хлонверта его задел. Больше всего в жизни он жалел, что родился в семье ученых, а не военных, и потому постоянно поносил свое сословие, однако ему не нравилось, когда то же самое делают посторонние. Несколько секунд он холодно взирал на капитана и не отвечал до тех пор, пока это не стало граничить с открытым оскорблением, а потом заговорил таким тоном, будто обращался к ребенку.

– Кристаллы не делают, – сказал он. – Их можно только выращивать – если раствор достаточно чистый.

– Тогда чем же вы тут занимаетесь?

– Этот район богат пиконом. Мы добываем его из почвы и пытаемся очистить до такого состояния, чтобы можно было использовать в реакции.

– Пустое дело, – уверенно и небрежно заключил Хлонверт и, оставив эту тему, повернулся к подошедшему Ворндалу Сиссту.

– Добрый утренний день, капитан, – сказал Сисст. – Весьма рад, что вы благополучно приземлились. Я отдал приказ немедленно развернуть наши противоптертовые экраны.

Хлонверт покачал головой.

– В них нет необходимости. И потом, вы уже и так натворили бед.

– Я… – Голубые глаза Сисста беспокойно забегали. – Я не понимаю вас, капитан.

– Вы замарали все небо своим вонючим дымом, и я не заметил настоящего облака. У меня в экипаже ожидаются потери – и ты за них ответишь.

– Но… – Сисст бросил возмущенный взгляд на уходящий вдаль скалистый берег, где на много миль струйка за струйкой поднимались облака пара, действительно создавая слегка изогнутую к морю завесу. – Но здесь это обычное явление, и я не могу понять, как вы можете винить меня в том, что…

– Молчать! – Хлонверт резко опустил руку на меч, шагнул вперед и ладонью другой руки врезал Сиссту по подбородку, от чего начальник станции полетел вверх тормашками. – Ты что, сомневаешься в моей компетенции? Обвиняешь меня в халатности?

– Никак нет. – Сисст неуклюже поднялся и стряхнул песок с халата. – Прошу прощения, капитан. Теперь, когда вы объяснили мне что к чему, я и сам вижу, что пар от наших чанов в определенных обстоятельствах может ввести в заблуждение летчиков.

– Вы обязаны были выставить оградительные буйки.

– Я прослежу, чтобы это сделали немедленно, – залебезил Сисст. – Нам давно уже следовало самим об этом подумать.

У наблюдавшего за этой сценой Толлера запылали щеки. Капитан Хлонверт был мужчина крупный, как все военные, но, с другой стороны, такой толстый и рыхлый, что даже маленький Сисст мог бы одолеть его за счет проворства и силы, рожденной ненавистью. Вдобавок Хлонверт действительно проявил преступную халатность в командовании воздушным кораблем, что, собственно, и пытался скрыть за своими буйными речами, и стало быть, неповиновение ему оправдает любой трибунал.

Но для Сисста все это не имело значения. В полном соответствии со своей натурой начальник станции готов был лизать руку, которая его ударила. Правда, потом он станет подшучивать над собственной трусостью и постарается сорвать досаду на своих подчиненных. И хотя Толлеру не терпелось узнать, зачем прилетел Хлонверт, он счел за лучшее удалиться и не видеть жалкого поведения Сисста.

Маракайн уже повернулся, чтобы уйти, и чуть не столкнулся с коротко стриженным летчиком с белым значком лейтенанта.

– Команда для вашего осмотра построена, сэр, – деловито отрапортовал офицер, салютуя Хлонверту. Хлонверт кивнул и перевел взгляд на шеренгу людей в желтых рубашках, застывших у корабля.

– Сколько человек вдохнуло пыль?

– Только двое, сэр. Нам повезло.

– Повезло?

– Я хотел сказать, сэр, что лишь благодаря вашему превосходному командованию наши потери не оказались гораздо большими.

Хлонверт снова кивнул.

– Кого мы теряем?

– Пауксейла и Лейга, сэр, – ответил лейтенант, – но Лейг не признается.

– А свидетели были?

– Я видел своими глазами, сэр. Птерта лопнула в двух шагах от него. Он вдохнул пыль.

– Так чего же тогда он не ведет себя как мужчина? – раздраженно спросил Хлонверт. – Один такой трус может совратить всю команду. – Он с недовольной миной посмотрел на строй и снова повернулся к Сиссту. – Я привез тебе сообщение от магистра Гло, но сначала я должен выполнить кое-какие формальности. Ты останешься здесь.

Начальник станции смертельно побледнел.

– Капитан, в моих апартаментах было бы гораздо удобнее. И потом, я должен безотлагательно…

– Ты останешься здесь, – прервал его Хлонверт, ткнув коротышку в подбородок пальцем с такой силой, что тот пошатнулся. – Увидишь, что натворил твой чертов пар.

Как ни раздражал Толлера пресмыкающийся Сисст, ему захотелось как-нибудь вмешаться и положить конец унижениям бедолаги. Однако в соответствии с принятым в колкорронском обществе этикетом считалось, что вступиться за человека во время ссоры без приглашения означает самому оскорбить его, выставив трусом.

Учитывая это, Толлер позволил себе лишь красноречиво преградить дорогу капитану, когда тот повернулся, чтобы идти к кораблю, однако вызов остался незамеченным. Глядя на небо, где солнце уже приближалось к Верхнему Миру, Хлонверт спокойно обогнул Толлера и пошагал дальше.

– Покончим с этим делом до малой ночи, – по пути говорил он лейтенанту. – Мы и так уже потеряли уйму времени.

– Есть, сэр. – Лейтенант промаршировал к шеренге, выстроенной под укрытием беспокойно покачивающегося дирижабля, и громко приказал: – Выйти из строя всем, кто имеет основание полагать, что скоро не сможет исполнять свои обязанности.

После секундного колебания два шага вперед сделал темноволосый молодой человек. Его треугольное лицо было очень бледно, почти светилось, но держался он прямо и, безусловно, полностью владел собой.

Капитан Хлонверт подошел и положил руки ему на плечи.

– Летчик Пауксейл, – негромко произнес он, – ты вдохнул пыль?

– Так точно, сэр. – Голос Пауксейла звучал безжизненно и покорно.

– Ты служил родине смело и доблестно, о тебе доложат королю. Теперь ответь, какой дорогой хочешь ты отправиться – Яркой или Тусклой?

– Яркой Дорогой, сэр.

– Молодец. Твое жалованье сохранят до конца экспедиции и перешлют ближайшим родственникам. Можешь идти.

– Благодарю вас, сэр.

Пауксейл отсалютовал и, повернувшись кругом, скрылся за дирижаблем, но Толлер, Сисст и многие рабочие-пиконщики, стоявшие вдоль берега, увидели, как палач двинулся ему навстречу.

Заплечных дел мастер уже держал наготове широкий тяжелый меч, с лезвием из древесины бракки, абсолютно черный, без всякой эмалевой инкрустации, которой обычно украшалось колкорронское оружие. Пауксейл смиренно опустился на колени, но не успели они коснуться песка, как палач, действуя с милосердным проворством, отправил его по Яркой Дороге.

Толлер не мог оторвать глаз от ярко-красной точки на желто-коричневом с голубыми разводами песке.

При звуке смертельного удара по шеренге летчиков пробежал ропот. Некоторые подняли глаза и, обратив их к Верхнему Миру, беззвучно зашевелили губами: молились о благополучном путешествии души своего мертвого товарища на планету-сестру. Большинство, однако, мрачно глядели под ноги.

Их рекрутировали в перенаселенных городах империи, где весьма скептически относились к учению церкви о бессмертии человеческих душ, бесконечно курсирующих между Миром и Верхним Миром. Для них смерть означала только смерть – а не приятную прогулку по мистическому Горнему Пути, соединяющему два света.

Слева от Толлера послышался слабый придушенный стон, и, повернувшись, он увидел Сисста, обеими руками зажавшего себе рот. Начальник станции дрожал как осиновый лист и, судя по всему, в любую секунду готов был потерять сознание.

– Если вы свалитесь, скажут, что мы бабы, – прошипел Толлер. – Да что с вами?

– Варварство, – неразборчиво пробормотал Сисст. – Ужасное варварство… На что мы еще можем надеяться?

– Летчику предоставили выбор, и он повел себя правильно.

– Ты тоже хорош… – Сисст замолчал, заметив возле корабля какой-то беспорядок. Двое летчиков схватили третьего за руки и, хотя тот вырывался и брыкался, поставили его перед Хлонвертом. Пленник был долговяз и тщедушен, но с неуместно круглым животиком.

– …не мог меня видеть, сэр, – кричал он. – И я был выше по ветру от птерты, так что пыль никак не могла задеть меня. Клянусь вам, сэр, я ничего не вдыхал.

Хлонверт упер руки в свои широкие бока и некоторое время, демонстрируя полное недоверие, разглядывал небо, а затем сказал:

– Летчик Лейг, по уставу я обязан принять твое заявление. Но позволь мне разъяснить ситуацию. Дважды Яркую Дорогу тебе не предложат, и при первых же признаках лихорадки или паралича ты тут же отправишься за борт. Живым. Твое жалованье за всю экспедицию удержат, а имя вычеркнут из королевского архива. Ну как, ты все понял?

– Так точно, сэр. Благодарю вас, сэр. – Лейг попытался припасть к ногам капитана, но двое мужчин удержали его в вертикальном положении. – Не о чем беспокоиться, сэр, я не вдохнул пыль.

Лейтенант отдал приказ, и Лейга отпустили; он медленно вернулся в строй. Шеренга расступилась, освобождая для него место, но несколько больше необходимого, создав таким образом вокруг Лейга некий неосязаемый барьер.

Толлер подумал, что летчика ожидает мало приятного в ближайшие два дня, по прошествии которых начнется действие яда птерты.

Капитан Хлонверт отсалютовал лейтенанту и, передав ему командование, вернулся обратно, к Сиссту и Толлеру. Над колечками его бороды горел яркий румянец, а пятна пота под мышками стали еще больше. Он бросил взгляд на высокий купол неба, где восточный край Верхнего Мира уже начал светлеть, подсвеченный солнцем, и сделал нетерпеливый жест, словно приказывал солнцу убраться побыстрее.

– Слишком жарко для неприятных разговоров, – проворчал капитан. – Предстоит дальний путь, а от команды не будет проку, пока этот трус не отправится за борт. Я чувствую, придется изменить устав, если в ближайшее время не прекратятся эти дурацкие слухи.

– Э… – Сисст выпрямился, изо всех сил пытаясь взять себя в руки. – Какие слухи?

– Болтают, что некоторые пехотинцы в Сорке умерли после общения с пострадавшими от птерты.

– Но ведь птертоз не заразен.

– Знаю, – ответил Хлонверт. – Только слюнтяи и кретины могут поверить такой чепухе, но как раз из них-то и состоят в наше время воздушные экипажи. Пауксейл был одним из немногих здравомыслящих людей – и я потерял его из-за вашего проклятого тумана.

Толлера, наблюдающего, как похоронная команда подбирает останки Пауксейла, все больше раздражала самоуверенность капитана и раболепное поведение своего начальника.

– Не стоит во всем винить туман, капитан, – сказал он, бросив на Сисста многозначительный взгляд. – Власть предержащие не станут оспаривать факты.

Хлонверт круто развернулся.

– Что ты хочешь этим сказать?

Толлер изобразил на лице спокойную приветливую улыбку.

– Только то, что мы все видели, что произошло.

– Как твое имя, солдат?

– Толлер Маракайн – и я не солдат.

– Ты не… – Гнев на лице Хлонверта сменился удивлением. – Что такое? Что это за тип?

Толлер невозмутимо ждал, пока капитан отметит необычные черты его внешности – длинные волосы и серый халат ученого в сочетании с высоким ростом и рельефной мускулатурой воина. Да и меч на боку отличал Толлера от его коллег. Лишь по отсутствию шрамов и ветеранских татуировок можно было догадаться, что он – не бывалый вояка.

На лице Хлонверта ясно отразился ход его мыслей, и неприязнь Толлера к капитану достигла предела. Хлонверт не сумел скрыть тревоги по поводу возможного обвинения в халатности, а теперь испытывал явное облегчение, обнаружив, что опасаться нечего. В колкорронской иерархии большое значение придавалось кастовой принадлежности, и капитан рассчитывал, что несколько грубых намеков насчет происхождения обидчика послужат ему достаточным оправданием. Губы Хлонверта шевелились: он копался в большом запасе известных ему колкостей.

«Ну же, – думал Толлер, всем своим существом желая подтолкнуть капитана. – Произнеси слова, которые тебя прикончат».

Но Хлонверт медлил, видимо, почуяв неладное, и вновь работа мысли ясно отразилась на его лице. Ему хотелось унизить этого выскочку с сомнительными предками, оскорбить наглеца, который осмелился ему перечить, но только без лишнего риска. А позвать на помощь означало раздуть мелкий инцидент и привлечь внимание как раз к тому делу, которое он хотел замять. Выбрав наконец тактику, капитан издал вымученный смешок.

– А ежели не солдат, так поосторожней с этим мечом, – развязно бросил он. – А то еще сядешь на него и отрежешь себе чего не надо.

Толлер не стал продолжать в том же тоне:

– Кому-кому, а мне нечего опасаться этого оружия.

– Я запомню твое имя, Маракайн, – негромко заметил Хлонверт. В этот момент станционный хранитель времени протрубил в горн малую ночь – прозвучала переливчатая двойная нота, означавшая, что активность птерты высока, – и пиконовые рабочие поспешно двинулись под защиту зданий.

Хлонверт отвернулся от Толлера и, обняв одной рукой Сисста за плечи, увлек его к воздушному кораблю.

– Пойдем выпьем в моей каюте, – сказал он. – Там, за задраенным люком, мило и уютно, и ты в уединении сможешь ознакомиться с приказами магистра Гло.

Глядя вслед этой парочке, Толлер пожал плечами и покачал головой. Чрезмерная фамильярность капитана сама по себе уже была нарушением этикета, а вопиющее лицемерие, с которым тот обнял человека, недавно сбитого им же с ног, граничило с прямым оскорблением. Словно Сисст – всего лишь собака, которую можно побить или погладить по прихоти хозяина! Но, верный своим принципам, начальник станции предпочел не возражать.

Хлонверт внезапно громко захохотал: похоже, Сисст уже пустил в ход свои шуточки, подготавливая почву для новой версии происшествия, в которую потом должны будут поверить и его сотрудники. «Капитан, – размышлял Толлер, – любит строить из себя этакое чудовище, но если познакомиться с ним поближе, как я…» И тут Толлер вновь задумался о странном характере миссии Хлонверта.

Что же это за приказы, если магистр Гло счел нужным послать их со специальным курьером, не дожидаясь обычного транспорта? Неужели назрело что-то, способное нарушить монотонную жизнь удаленной станции? Или на такое везение нечего надеяться?

С запада набежала тень, и взглянув на небо, Толлер увидел, как ослепительный краешек солнца исчезает за громадой Верхнего Мира. Сразу стемнело, свободные от облаков участки неба усеяли звезды, кометы и светлые вихри туманностей. Начиналась малая ночь, и вскоре под ее покровом шары птерты покинут облака и бесшумно опустятся на землю в поисках естественной добычи.

Оглянувшись, Толлер обнаружил, что остался один под открытым небом. Весь персонал попрятался в помещениях, а команда воздушного корабля укрылась на нижней палубе. Рискуя навлечь на себя обвинение в лихачестве, Толлер тем не менее часто задерживался снаружи. Заигрывая с опасностью, он скрашивал свое тусклое существование, демонстрируя таким образом, что в корне отличается от типичного представителя касты ученых.

На этот раз, когда он поднимался по некрутому склону к зданию надсмотрщиков, его походка была еще медлительнее и небрежнее, чем обычно. Возможно, за ним наблюдали, и самолюбие говорило ему, что чем выше риск нарваться на птерту, тем меньше страха следует выказывать. Подойдя к двери, он остановился и, несмотря на пробежавшие по спине мурашки, выждал пару секунд, прежде чем поднять задвижку и войти. За его спиной, доминируя на южном небе, опускались к горизонту девять сверкающих звезд созвездия Дерева.

Глава 2

Принц Леддравор Нелдивер предавался единственному занятию, которое позволяло ему вновь почувствовать себя молодым.

Как старший сын короля и глава вооруженных сил Колкоррона он в принципе должен был посвящать себя вопросам политики и общей стратегии военных дел, находясь при этом в глубоком тылу, на хорошо защищенном командном пункте, и оттуда в безопасности руководить операциями. Но он не видел радости в том, чтобы отсиживаться в тылу, уступая удовольствие от настоящей солдатской работы своим заместителям, в способности которых он все равно никогда не верил.

Чуть ли не каждый младший офицер или солдат-пехотинец за кружкой пива мог рассказать историю о том, как внезапно в гуще боя рядом с ним появился принц и помог проложить дорогу к спасению, и Леддравор всячески поощрял распространение таких легенд для поднятия дисциплины и морального духа.

Вот и сейчас он как раз возглавил вторжение Третьей Армии на полуостров Лунгл, что на восточном берегу Колкорронской империи, когда неожиданно поступило сообщение о сильном сопротивлении в одном из горных районов. Узнав же вдобавок, что в этой местности много деревьев бракки, Леддравор немедленно сменил парадную белую кирасу на обычную, из вареной кожи, и, взяв на себя командование частью экспедиционных сил, отправился на линию фронта.

Вскоре после восхода в сопровождении бывалого сержанта по имени Риф принц уже выполз на брюхе из подлеска на краю большой поляны. Здесь, на востоке, утренний день был намного длиннее вечернего, и поэтому времени для атаки и последующей тщательной подчистки хватало. Леддравор живо представил себе, как враги Колкоррона будут падать, окровавленные, под его мечом. Он осторожно раздвинул густую листву и стал изучать открывшуюся перед ним картину.

На круглой поляне диаметром ярдов четыреста были вырублены все деревья, за исключением группы бракки в самом центре. Около сотни мужчин и женщин из племени Геф собрались вокруг деревьев, сосредоточив все свое внимание на верхушке одного из тонких прямых стволов. Сосчитав сохранившиеся бракки, Леддравор обнаружил, что их ровно девять – магическое и религиозное число, связанное с небесным созвездием Дерева.

Взяв полевой бинокль он, как и предполагалось, увидел голую женщину, привязанную за руки и ноги к верхушке, да так, что она перегнулась пополам, а конец ствола упирался ей прямо в живот.

– Опять дикари затеяли свое идиотское жертвоприношение, – прошептал Леддравор, передавая бинокль Рифу.

Сержант долго разглядывал поляну и, возвращая бинокль, сплюнул.

– Мои ребята использовали бы эту бабу лучше, – сказал он, – но зато по крайней мере мы застанем их врасплох.

Он показал на тонкую стеклянную трубку на запястье. Вставленный в нее кусочек тростника, размеченный на равные промежутки черным красителем, равномерно пожирал часовой жук, который двигался с неизменной скоростью, одинаковой для всех представителей его вида.

– Прошел пятое деление, – сказал Риф. – Остальные отряды уже должны быть на своих позициях. Сейчас бы и ударить, пока дикарям не до нас.

– Рано. – Леддравор снова поднес к глазам бинокль. – Я вижу двух часовых, которые пока еще следят за лесом. В последнее время дикари стали куда осторожнее, и не забывай, что они где-то сперли идею пушек. Если не взять их тепленькими, они успеют пальнуть. Не знаю, как тебе, а мне не хочется получить на завтрак булыжник. По-моему, он не очень съедобен.

Риф с готовностью ухмыльнулся.

– Понятно: будем ждать, пока дерево выстрелит.

– Долго ждать не придется. Вон верхняя пара уже складывается. – Леддравор с интересом наблюдал, как верхняя пара огромных листьев бракки выходит из обычного горизонтального положения и складывается вдоль ствола. В природных условиях это явление происходило около двух раз в год в период зрелости дерева, но принц, урожденный колкорронец, видел его редко, ибо самопроизвольный залп бракки с потерей энергетических кристаллов был для страны недопустимым расточительством.

Верхние листья сомкнулись вокруг ствола, и после короткой паузы вздрогнула и стала подниматься вторая пара. Леддравор знал, что глубоко под землей начала растворяться перегородка в камере сгорания. Скоро зеленые кристаллы пикона, извлеченного из почвы верхней частью корневой системы, смешаются с пурпурным халвеллом, собранным нижними корнями, выделится тепло и газ, и после небольшой задержки, со взрывом, слышным на много миль, дерево выстрелит свою пыльцу.

Лежа на животе на мягком травяном ковре, Леддравор почувствовал в паху пульсирующее тепло и понял, что начинает сексуально возбуждаться. Он навел бинокль на женщину, привязанную к верхушке, и попытался разглядеть ее грудь или задницу. До сих пор она вела себя весьма пассивно, словно была без сознания – например, от наркотика, – но, видимо, уловив движение громадных листьев и осознав, что жизнь ее близится к концу, начала крутить головой, и длинные черные волосы, скрывавшие ее лицо, разметались.

– Идиотка, – прошептал Леддравор. Племя Геф интересовало его только с военной точки зрения, а их религия представлялась ему бездарной мешаниной всех суеверий, какие только можно встретить в самых отсталых странах Мира. Наверно, женщина добровольно вызвалась сыграть центральную роль в обряде плодородия, веря, что эта жертва гарантирует ей перевоплощение в принцессу на Верхнем Мире. Щедрые порции вина и сушенных грибов, вероятно, придали этой идее убедительности, но нет лучшего средства для прочистки мозгов, чем близость смерти.

– Какой бы она ни была идиоткой, я предпочел бы, чтобы она сейчас лежала подо мной, – проворчал Риф. – Не знаю, кто выстрелит первым – дерево или я.

– Я подарю эту бабу тебе, когда мы закончим дело, – улыбаясь, сказал Леддравор. – Какая ее часть тебе больше нравится?

Риф сделал вид, что его тошнит, восхищаясь способностью принца соперничать с подчиненными в любой солдатской доблести, включая непристойность.

Леддравор перевел бинокль на гефских часовых. Как он и думал, они все чаще поглядывали на жертвенное дерево, где поднималась уже третья пара листьев. Он знал, что этот феномен имеет сугубо ботаническое объяснение – горизонтально расположенные листья оторвало бы при сотрясении от опылительного залпа, – но зрелище получалось в высшей степени возбуждающим. Леддравор не сомневался, что, когда наступит кульминация, все гефское племя будет увлечено только им. Он убрал бинокль и крепко сжал рукоятку меча. Листья уже охватили ствол бракки, и в то же мгновение зашевелилась четвертая пара. Женщина еще неистовее замотала головой, и ее крики, смешанные с речитативом одинокого мужского голоса где-то в толпе, стали слышны на краю поляны.

– Десять монет тому, кто заткнет священника, – сказал Леддравор, подтверждая свою неприязнь ко всем сеятелям суеверий и особенно к тем из них, кто малодушно боялся сам выполнять работу мясника.

Принц поднял руку и снял со шлема капюшон, скрывавший алый гребень – сигнал к наступлению. Юные лейтенанты, командиры остальных трех отрядов, только и ждали, когда на опушке леса мелькнет яркое пятно. Леддравор застыл перед рывком. Четвертая пара листьев уже сомкнулась вокруг ствола – нежно, как руки влюбленных, – и женщина, привязанная к макушке дерева, вдруг затихла: то ли потеряла сознание, то ли просто обмерла от ужаса. Напряженная, пульсирующая тишина воцарилась на поляне. Леддравор знал, что перегородка в камере сгорания уже исчезла, зеленые и пурпурные кристаллы перемешались, и освобожденная энергия вот-вот вырвется наружу.

Выстрел, хоть и направленный вверх, прозвучал оглушительно. Ствол бракки, содрогнувшись, хлестнул воздух, и опылительный залп умчался в небо – столб газа, окруженный кольцами дыма, на мгновение окрасился кровью.

Земля под ним дрогнула, когда ударная волна прокатилась по лесу, а в следующее мгновение принц уже вскочил на ноги и побежал. Оглушенный чудовищным взрывом, он не мог как следует оценить внезапность нападения. Справа и слева мелькали оранжевые гребни лейтенантов, а позади из-за деревьев высыпали дюжины солдат. Гефы зачарованно пялились на дерево, листья которого уже начали разворачиваться, но в любую секунду могли обнаружить опасность. Леддравор преодолел уже половину расстояния до ближайшего часового, и если тот не обернется, то умрет, даже не узнав, кто его ударил.

Однако геф обернулся. Лицо его исказилось, рот скривился в тревожном крике. Он ожесточенно пнул что-то, скрытое в траве, и Леддравор сразу догадался, что именно: гефский вариант пушки, полый ствол бракки, установленный под наклоном и предназначенный исключительно для уничтожения живой силы противника. Ударом ноги страж разбил стеклянную или керамическую капсулу в казеннике, но ему еще предстояло смешать энергетические кристаллы, что неизбежно задерживало выстрел (именно из-за этого колкорронцы не жаловали такой вид оружия), и краткая заминка позволила Леддравору сманеврировать. Криком предупредив своих солдат, он метнулся вправо и подлетел к гефу как раз в тот момент, когда пушка с оглушительным треском послала сквозь густую траву веерообразный град камней. Все еще под впечатлением от жертвоприношения, геф был морально не готов к схватке, но все же умудрился вытащить свой меч. Не останавливаясь, Леддравор срубил его одним ударом в шею и ринулся дальше, в самую гущу сражения.

Время словно прекратило свое обычное течение. Прорываясь к центру поляны, принц смутно слышал сквозь вопли и стоны новые залпы пушек. Он уже зарубил по меньшей мере двух молодых женщин, что наверняка вызовет недовольство у солдат, но Леддравору слишком часто случалось видеть, как неплохие в общем-то бойцы гибли ни за грош, пытаясь в пылу сражения отличить мужчин от женщин. Последних только оглушали, но для этого требуется время, а вражескому клинку достаточно мгновения, чтобы найти свою цель.

Некоторые из гефов пытались бежать, но колкорронцы, окружив поляну, отгоняли их назад или сбивали с ног. Другие силились оказать сопротивление, но их увлеченность церемонией давала о себе знать, и теперь они сполна расплачивались за роковую потерю бдительности. Группа жрецов с косичками и диковинной татуировкой забралась под священную сень девяти бракк, пытаясь использовать их стволы в качестве естественного укрытия. Они серьезно ранили двоих из нападающих, но продержались недолго. Слишком тесное пространство – и копьеносцы из второго ряда колкорронцев сломили их сопротивление.

Внезапно сражение оборвалось.

Кровавый угар и безумие схватки сменилось у Леддравора обычным спокойствием и ясностью мысли. Оглядевшись, он первым делом убедился в том, что в живых не осталось никого, кроме его собственных людей и кучки пленных женщин, а потом посмотрел вверх. Лес защищал воинов принца от птерты, но на поляне они оказались под открытым небом и, следовательно, подвергались серьезному риску.

Небесная полусфера этих мест для уроженца Колкоррона выглядела странно. Леддравор вырос под огромным туманным шаром Верхнего Мира, висевшим прямо над головой, тогда как здесь, на полуострове Лунгл, планета-сестра была смещена далеко на запад. Над собой принц видел чистое голубое небо, отчего чувствовал себя неуютно, как будто планировал сражение и оставил незащищенным важный фланг. Однако среди узора дневных звезд не двигалось ни одного лиловатого пятнышка, и, успокоившись, он вернулся к реальным заботам.

Его окружала обстановка, заполненная разными знакомыми звуками. Одни солдаты, хрипло выкрикивая шутки и расхаживая по поляне, приканчивали раненых гефов и собирали трофеи. У племени оказалось мало ценных вещей, но трехконечные противоптертовые бумеранги смотрелись любопытной диковинкой, которую можно будет демонстрировать в тавернах Ро-Атабри. Другие вояки ржали и улюлюкали, раздевая дюжину гефских пленниц. Это было вполне законно – хорошо сражавшимся мужчинам полагалась военная добыча, – и Леддравор лишь удостоверился, что его люди не собираются завалиться с ними в траву. На своей территории враг мог очень быстро организовать контратаку, а солдат, обнимающий бабу, представляет собой самое бесполезное существо во вселенной.

К принцу подошли Рейло, Нофналп и Хравелл – лейтенанты, руководившие тремя другими отрядами. Несмотря на пробитую кожу круглого щита и окровавленную повязку на левой руке, Рейло был в отличной форме и бодром расположении духа. Нофналп и Хравелл чистили мечи тряпками, стирая следы крови с эмалевых инкрустаций на черных лезвиях.

– Успешная операция, если не ошибаюсь, – подмигнул Рейло, приветствуя Леддравора неофициальным полевым салютом.

Тот кивнул.

– Какие потери?

– Трое убитых и одиннадцать раненых. Двоих задело пушкой. До малой ночи не доживут.

– Выберут ли они Яркую Дорогу?

Рейло как будто обиделся.

– Разумеется.

– Я поговорю с ними напоследок, – сказал Леддравор. Как всякий прагматик, лишенный религиозных убеждений, он подозревал, что его напутствие не слишком утешит умирающих, но зато этот жест оценят их товарищи. Наряду с разрешением даже самым низшим чинам обращаться к принцу без официального титула это был один из его способов поддерживать у солдат обожание и преданность. Однако свои сугубо практичные мотивы Леддравор предпочитал держать в тайне.

– Не напасть ли нам сейчас же на гефскую деревню? – Хравелл, самый молодой из лейтенантов, вложил меч в ножны. – До нее чуть больше мили к северо-востоку, а гефы, вероятно, слышали пушечную стрельбу.

Леддравор на минуту задумался.

– Сколько взрослых осталось в деревне?

– По донесениям разведчиков – практически никого. Все явились поглазеть на представление. – Хравелл бросил быстрый взгляд на лишенные человеческого подобия лохмотья плоти и костей, свисавшие с верхушки жертвенного дерева.

– В таком случае деревня больше не представляет военной угрозы и становится ценным приобретением. Дай-ка карту. – Леддравор взял протянутый ему лист бумаги и, опустившись на одно колено, расстелил карту на земле. Ее незадолго до сражения нарисовали люди из воздушной разведки, отметив важные для военной стратегии размеры и расположение гефских поселений, топографию, реки и – самое главное – распределение бракки среди лесных массивов. Леддравор внимательно изучил карту и принял решение.

Примерно в двадцати милях за деревней находилось другое, значительно большее поселение, которое обозначалось на карте как Г-31 и могло выставить около трехсот бойцов. Но дорога до него была, мягко говоря, нелегкая. Густой лес и крутые хребты, расселины и бурные ручьи – как будто кто-то нарочно хотел досадить колкорронским солдатам, имевшим пристрастие к равнинным театрам военных действий.

– Пусть дикари сами идут к нам, – объявил Леддравор. – Такая прогулка утомит кого угодно, так что чем скорее они прибегут, тем лучше. Насколько я понимаю, это их священное место?

– Святая святых, – подтвердил Рейло. – Очень редко встречаются девять бракк такой тесной группой.

– Отлично! Прежде всего повалим их. Скажите часовым, чтобы позволили нескольким дикарям подойти поближе, увидеть, что здесь делается, и снова смыться. А перед малой ночью пошлите отдельный отряд сжечь деревню, чтобы послание отправилось по назначению. Если нам повезет, дикари так измучаются, пробираясь сюда, что им еле хватит сил напороться на наши мечи.

Леддравор умышленно упростил ситуацию и, перебросив карту обратно Хравеллу, засмеялся. Он знал, что горцы из Г-31, даже спровоцированные на поспешную атаку, куда более опасные противники, чем жители равнин. Предстоящее сражение будет для юных офицеров великолепной школой, а ему позволит лишний раз доказать, что и в свои сорок с небольшим он остается лучшим солдатом среди тех, кто почти вдвое моложе. Принц встал и глубоко и счастливо вздохнул, предвкушая хорошее окончание столь удачно начавшегося дня.

Несмотря на благодушное настроение, по укоренившейся привычке Леддравор снова осмотрел небо. Птерты не было видно, но какое-то движение в западной части неба заставило его насторожиться. Принц вынул бинокль, навел его на просвет между деревьями и мгновение спустя различил мелькнувший за листвой низко летящий воздушный корабль.

Дирижабль, надо полагать, направлялся в районный штаб командования, находящийся пятью милями западнее, на краю полуострова. Несмотря на расстояние, Леддравору показалось, что он заметил на борту гондолы символ – перо и меч. Принц нахмурился, пытаясь сообразить, какая нелегкая занесла гонца его папаши в столь отдаленную местность.

– Люди проголодались, – доложил Нофналп, снимая шлем с оранжевым гребнем и вытирая потную шею. – На такой жаре пара лишних ломтей солонины не помешала бы.

Леддравор кивнул.

– Полагаю, они это заслужили.

– Им бы также хотелось взяться за женщин.

– Нет – мы пока не обезопасили район. Выставьте патрули и немедленно вызовите желчевщиков. Я хочу, чтобы эти деревья поскорее оказались на земле. – Леддравор отвернулся и отправился осматривать поляну.

Гефские пленницы неутомимо выкрикивали оскорбления на своем варварском языке, но уже начали потрескивать костры поваров, и принц услышал, как Рейло отдает приказы командирам взводов, уходящим в патрули.

Возле одной из бракк стоял низкий деревянный помост, густо размалеванный зеленым и желтым – излюбленными цветами гефов. Поперек помоста лежало голое тело белобородого мужчины с несколькими колотыми ранами на торсе. Похоже, мертвец и был тем самым священником, что руководил обрядом. Предположение Леддравора подтвердилось, когда он заметил около примитивной постройки старшего сержанта Рифа, который спорил с каким-то рядовым. Голосов не было слышно, но говорили они с характерной горячностью, возникающей обычно при решении денежных вопросов. Догадавшись, о какой сделке идет речь, принц расстегнул кирасу и присел на пенек, собираясь выяснить, обладает ли Риф хотя бы минимальными дипломатическими способностями. Мгновение спустя сержант обнял солдатика за плечи и подтолкнул к Леддравору.

– Это Су Эггецо, – сказал Риф. – Славный солдат. Именно он заткнул священнику пасть.

– Отличная работа, Эггецо. – Принц бросил непроницаемый взгляд на юного героя, у которого буквально отнялся язык от благоговения. Последовала неловкая пауза.

– Сэр, вы обещали щедрую награду тому, кто убьет священника, – хрипло произнес Риф и участливо добавил: – Эггецо содержит мать и отца в Ро-Атабри. Для них эти деньги очень много значат.

– Конечно. – Леддравор открыл кошелек и, вынув купюру в десять монет, протянул ее Эггецо. Но едва пальцы солдата коснулись голубого квадратика из стеклоткани, принц быстро вернул его в кошелек. Эггецо с беспокойством оглянулся на сержанта.

– Поразмыслив, – сказал Леддравор, – я решил, что так будет удобнее. – Он заменил одну купюру на две, достоинством в пять монет, и, выслушав благодарности, казалось, потерял к этим двоим всякий интерес. Отойдя шагов на двадцать, они снова остановились пошептаться, а когда расставались, сержант засовывал что-то себе в карман. Улыбнувшись, Леддравор решил на всякий случай запомнить имя Рифа, ибо сержант принадлежал к тому сорту людей, которых очень удобно использовать – жадных, тупых и полностью предсказуемых. Впрочем, через несколько секунд он уже забыл о Рифе, ибо дружный поток беззлобной ругани, извергшийся из множества солдатских глоток, возвестил о прибытии желчевщиков.

При появлении из леса четверки полуобнаженных мужчин, несущих подбитые подушками коромысла, лопаты и прочий инвентарь, Леддравор поспешно поднялся, не более других желая оказаться от желчевщиков с подветренной стороны. Все их инструменты были стеклянными, каменными или керамическими, ибо желчь в мгновение ока сожрала бы любой другой материал, а в особенности – бракку. Даже штаны работяг были сшиты из мягкой стеклоткани.

– С дороги, пожиратели навоза! – кричал пузатый предводитель, устремляясь через поляну к группе деревьев, а трое его приятелей реагировали на ответные оскорбления солдат непристойными жестами. Леддравор отошел в сторону – отчасти для того, чтобы избежать исходящего от этой компании зловония, но главное – чтобы ни одна из летучих спор желчи не уселась на его особу, ибо избавиться от нее можно было лишь путем интенсивного и весьма болезненного выскабливания кожи.

Достигнув ближайшей бракки, желчевщики сняли с себя оборудование и незамедлительно приступили к работе, выкопав для начала верхнюю корневую систему, собирающую пикон. При этом они не забывали поносить на чем свет окружающих солдат, считая это своим правом, поскольку полагали себя краеугольным камнем колкорронской экономики, своего рода отверженной элитой, обладающей уникальными привилегиями. Кроме того, им хорошо платили, и после десяти лет труда желчевщик имел полное право удалиться на покой – конечно, если переживет мучительную процедуру дезинфекции.

Леддравор с интересом наблюдал за дальнейшими действиями рабочих. Один из них, откупорив стеклянную бутыль, тщательно обмазал главные корни гноевидной клейкой массой. Желчь добывали из жидкости, вырабатываемой самой браккой для растворения перегородки в камере сгорания. Жидкость эта удушающе воняла, испуская тошнотворную смесь запаха рвоты со сладковатым ароматом белого папоротника. Корни, против которых было бессильно даже самое острое лезвие, на глазах разбухали при такой атаке на их клеточную структуру. Двое других желчевщиков с демонстративной энергией прорубились сквозь корни сланцевыми лопатами и вгрызлись еще глубже, обнажая нижние корни и камеру сгорания – клубнеобразный нарост у основания ствола. Отсюда предстояло с величайшей осторожностью извлечь драгоценные энергетические кристаллы, следя, чтобы пикон не смешался с халвеллом, и лишь после этого уже валить само дерево.

– Не подходите, пожиратели навоза! – орал старший желчевщик. – Не подходите, а то… – Тут он поднял глаза и замолчал, заметив принца. Он поклонился с неуклюжей грацией, коей отнюдь не способствовал голый, заляпанный грязью живот, и произнес: – Я не могу извиниться перед вами, принц, потому что мои… э… замечания, конечно же, были обращены не к вам.

– Хорошо сказано, – заметил Леддравор, отдавая должное неожиданному для такого пугала проявлению находчивости и ума. – Рад узнать, что ты не страдаешь склонностью к самоубийству. Как тебя зовут?

– Оупоп, принц.

– Продолжай свою работу, Оупоп. Мне никогда не надоедает смотреть, как добывается богатство нашей родины.

– С радостью, принц, но мы слегка рискуем взорваться, проломив стенку камеры.

– Работайте как обычно – спокойно и аккуратно. – Леддравор скрестил руки на груди. Своим острым слухом он уловил восхищенный шепот, пробежавший по рядам подчиненных, и справедливо заключил, что его репутация «своего парня» выросла еще больше. Новость распространится быстро: принц так любит свой народ, что не брезгует даже разговором с желчевщиком. Леддравор сознательно создавал этот образ, хотя и вправду не считал зазорным перекинуться парой слов с человеком вроде Оупопа, чья работа действительно крайне важна для Колкоррона. Вот бесполезные паразиты вроде священников и ученых – те заслужили его ненависть и презрение и первыми прекратят свое существование, когда он наконец станет королем.

Принц смотрел, как Оупоп накладывает эллиптический рисунок желчи на искривленное основание ствола, когда вновь заметил на фоне голубой полоски, отделявшей Верхний Мир от зазубренной стены деревьев, возвращающийся с попутным ветром воздушный корабль. Очевидно, дирижабль даже не приземлялся в Г-1, районном командном центре, а связавшись с ними по мигалке, прямиком направился на передовую. Следовательно, он наверняка нес срочное послание Леддравору от короля.

Озадаченный принц прикрыл рукой глаза от солнца, наблюдая, как воздушный корабль тормозит и готовится к посадке на лесную поляну.

Глава 3

Квадратный Дом, резиденция Лейна Маракайна, располагалась на Зеленой Горе – круглом холме в северном районе колкорронской столицы Ро-Атабри.

Из окна кабинета открывалась панорама разнообразных районов города: жилых, торговых, промышленных, административных, рассыпанных вдоль реки Боранн, а на дальнем берегу, вокруг пяти дворцов, расстилались парки. Землю для жилых и хозяйственных построек на столь престижном участке пожаловал магистру и семьям всего ученого сословия король Битран IV много веков назад, когда научная работа еще очень ценилась.

Сам магистр жил в ветхом строении, известном под названием Зеленогорская Башня, и, как свидетельство былого уважения, все окружающие дома располагались на одной линии с Великим Дворцом, что облегчало связь по солнечному телеграфу. Однако же ныне эти признаки престижа лишь усиливали зависть и ненависть других сословий. Лейн Маракайн узнал, что верховный глава промышленности, принц Чаккел, особенно жаждал добавить Зеленую Гору в качестве украшения к собственному двору и делал все, чтобы ученых выдворили и переселили в более скромное место.

Начинался вечерний день, тень Верхнего Мира отступила, и после двухчасового сна город был прекрасен. Деревья желтых, оранжевых и красных расцветок, сбрасывавшие листья, сочетались с бледно– и темно-зелеными тонами других циклов – едва проклюнувшимися почками или полностью одевшимися в листву ветвями. Там и сям виднелись пастельные круги и эллипсы ярко освещенных баллонов воздушных кораблей, а на реке белели паруса океанских судов, везущих всякие ценности из удаленных районов Мира.

Но Лейн, сидевший у окна за письменным столом, ничего этого не замечал. Весь день он ощущал нервное возбуждение, вызванное любопытством и подсознательным ожиданием чего-то. И хотя причин для этого не было, предчувствие говорило ему, что должно произойти нечто важное.

Лейна уже давно интриговала глубинная связь задач, направляемых его ведомству из различных источников. В основном это были скучные и рутинные дела. К примеру, виноторговец желал знать самую экономичную форму сосуда для фиксированного количества вина. Или фермеру следовало подсказать оптимальный способ размещения посевов в определенном районе в разное время года.

Эти вопросы были очень далеки от тех, что решали в старые времена его предки. Например, определение границ мироздания. И все же Лейн подозревал, что его рутинная коммерческая работа таит в себе концепцию, способную вскрыть основы вселенной даже глубже, чем загадки астрономии. Каждый раз одно количество управлялось изменениями другого, и требовалось найти оптимальный баланс. Традиционные методы решения предполагали математические вычисления и построение графиков с максимумом, но тихий голосок, от которого Лейна пробирала ледяная дрожь, нашептывал, что существует краткое и точное алгебраическое решение в несколько росчерков пера, связанное с понятием пределов и той идеей, что…

– Помоги мне составить список гостей, – прервала ход его мысли Джесалла. Она буквально вплыла в кабинет, волоча юбку по полу. – Я не могу ничего планировать, пока не знаю, сколько у нас будет народу.

Мерцающий огонек нарождающейся концепции погас, но возникшее было ощущение потери быстро прошло, едва Лейн взглянул на свою черноволосую постоянную жену. Она болезненно переносила первую беременность: ее лицо побледнело и осунулось, но темные глаза по-прежнему подчеркивали интеллект и силу характера. Лейну казалось, что Джесалла еще никогда не была столь прекрасна, но втайне он все-таки жалел о ее решении иметь ребенка: это изящное узкобедрое тело не создано для материнства, и он опасался неудачного исхода.

– Ох, извини, Лейн, – виновато произнесла Джесалла. – Я помешала тебе, да?

Он улыбнулся и покачал головой, в очередной раз удивляясь ее таланту угадывать чужие мысли.

– А не рано еще планировать Конец Года?

– Нет. – Жена спокойно выдержала взгляд Лейна: давний способ бросать ему вызов и проверять, не ослабла ли ее власть. – Так вот, насчет твоих гостей…

– К концу дня обещаю составить список. Думаю, он будет в общем-то прежним, хотя я не уверен насчет Толлера.

– Ну и не надо, – сказала Джесалла, сморщив нос. – Мне он не нужен. Куда приятнее провести вечер без споров и потасовок.

– Все же он мой брат, – миролюбиво возразил Лейн.

– Только по матери.

Добродушие Лейна как рукой сняло.

– Хорошо, что моя мать не дожила до того, чтобы услышать это замечание.

Джесалла, поняв свою ошибку, подошла и, сев к нему на колени, поцеловала в губы, как тесто лепя руками его щеки, – трюк старый, но испытанный. Снова почувствовав себя счастливчиком после двух лет брака, Лейн просунул ладонь под голубую блузку и погладил маленькую грудь. Джесалла выпрямилась и серьезно посмотрела на него.

– Я не хотела обижать твою мать, – сказала она. – Просто Толлер больше похож на солдата, чем на члена семьи ученых.

– Иногда случаются генетические неудачи.

– И потом, он даже не умеет читать.

– Мы это уже обсуждали, – терпеливо сказал Лейн. – Когда ты поближе узнаешь брата, увидишь, что он не глупее остальных. Просто ему трудно читать бегло, потому что он не в ладах с печатным текстом. В конце концов, многие военные тоже грамотные, так что ты непоследовательна в своей теории.

– Ну… – недовольно протянула Джесалла. – Но почему он непременно везде устраивать бучу?

– Такая привычка есть у многих людей, включая и ту, чей левый сосок в данный момент щекочет мою ладонь.

– Не заговаривай мне зубы – особенно в это время дня.

– Ладно, но почему тебя так раздражает именно Толлер? Ведь у нас на Зеленой Горе и без него хватает индивидуалистов-оригиналов.

– А тебе больше нравятся безликие особи женского пола, не имеющие личного мнения? – Джесалла легко и упруго спрыгнула на пол и, взглянув в окно на садик у фасада, нахмурилась. – Ты ждал магистра Гло?

– Нет.

– Увы. Он приехал. – Джесалла поспешила к двери. – Я исчезаю, пока он не вошел. Не могу полдня выслушивать его бесконечное эканье и меканье, не говоря уже об оскорбительных непристойностях. – И подобрав длинную, до лодыжек, юбку, она бесшумно взбежала по задней лестнице.

Сняв очки для чтения, Лейн посмотрел ей вслед, досадуя, что она никак не успокоится насчет происхождения брата. Эйфа Маракайн, его мать, умерла, рожая Толлера, так что если она и согрешила, то расплатилась сполна. Почему бы Джесалле не оставить эту тему? Лейна привлекала интеллектуальная независимость жены не меньше, чем ее красота и грация, но он не соглашался обменять их на разрыв с братом. Оставалось лишь надеяться, что все это не выльется в затяжную домашнюю войну.

Звук захлопнувшейся дверцы кареты в палисаднике вернул Лейна к реальности. Магистр Гло как раз вышел из потрепанного, но роскошного фаэтона, на котором всегда разъезжал по городу. Возница, удерживая двух синерогов под уздцы, кивал и ерзал, получая от хозяина длинную серию указаний. Лейн, считавший, что Гло говорит сто слов там, где хватило бы десятка, потихоньку молился, чтобы этот визит не превратился в бесконечный и суровый тест на выживание. Открыв буфет, он разлил по двум бокалам черное вино и встал у двери, ожидая появления магистра.

– Ты очень любезен. – Войдя, Гло сразу взял бокал и направился прямиком к ближайшему креслу. Хотя магистру шел только пятый десяток, он выглядел много старше благодаря своей пухлой фигуре и выглядывающим из-за нижней губы нескольким бурым пенькам вместо зубов. Гло шумно дышал после восхождения по лестнице, и его живот ходил ходуном под серым с белой отделкой неофициальным халатом.

– Всегда рад видеть вас, магистр, – приветствовал его Лейн, размышляя, пришел ли тот с особой целью, и понимая, что не стоит и пытаться первому начинать расспросы.

Гло одним глотком наполовину осушил бокал.

– Взаимно, мой мальчик. О! У меня есть… гм… по крайней мере я думаю, что у меня есть кое-что для тебя. Тебе понравится.

Он отставил бокал и, порывшись в складках одежды, в конце концов извлек квадратный листок бумаги и вручил его Лейну. Листок был немного липкий и буроватый, а в центре его красовалось пестрое круглое пятно.

– Дальний Мир. – Лейн узнал в кружке световой портрет единственной, не считая пары Мир-Верхний Мир, крупной планеты местной системы. – Изображения улучшаются.

– Да, но нам все еще не удается сделать их стойкими. Этот экземпляр заметно выцвел с прошлой… гм… ночи. Полярные шапки едва видны, а вчера они были совершенно отчетливы. Жалко. Жалко. – Гло забрал фотографию и внимательно ее разглядел, кивая и обсасывая гнилые зубы. – Полярные шапки было видно как днем. Уверяю тебя. Юный Энтет получил очень хорошее подтверждение угла… э… наклона. Лейн, ты когда-нибудь пытался представить себе, на что похожа жизнь на планете с наклонной осью вращения? Там, наверно, жаркий период года с длинными днями и короткими ночами и холодный… гм… период с длинными днями… я хочу сказать, с короткими днями… и длинными ночами… в зависимости от того, в каком месте орбиты находится планета. Изменение цвета поверхности доказывает, что вся растительность Дальнего Мира включена в единый вынужденный… гм… цикл.

Гло с увлечением развивал одну из своих излюбленных тем, а Лейн скрывал нетерпение и скуку. Была какая-то жестокая несправедливость в том, что магистр преждевременно впадал в старческое слабоумие, и Лейн – искренне беспокоясь о старике – считал своим долгом максимально поддерживать его и лично, и по работе. Он исправно наполнял бокал и вставлял соответствующие реплики, пока Гло совершал головокружительные эскапады от элементарной астрономии к ботанике и различиям между экологией на планете с наклонной осью и на Мире.

Кстати, на Мире, где не было смены времен года, фермеры давно уже научились разделять природные растения на синхронные группы, созревающие одновременно, и в большинстве районов планеты снимали по шесть урожаев в год. После создания синхронных групп оставалось лишь сажать и убирать шесть смежных полос, чтобы поддерживать поставки зерна без проблем, связанных с длительным хранением. Ныне передовые страны сочли более эффективным отводить целые фермы под одноцикловые посевы и работать с комбинациями шести ферм или кратного шестерке числа таковых, но принцип остался прежним.

Мальчиком Лейн Маракайн мечтал о жизни на далеких планетах, предполагая, что они существуют в иных частях вселенной и населены разумными существами, но, повзрослев, обнаружил, что математика предоставляет куда больший простор для интеллектуальных приключений. Теперь он желал лишь, чтобы магистр Гло либо ушел и позволил ему продолжить работу, либо объяснил наконец цель своего визита. Он снова начал слушать магистра и обнаружил, что Гло уже переключился на обсуждение фотографий и трудностей изготовления эмульсий из светочувствительных растительных клеток, которые удерживали бы изображение дольше нескольких дней.

– Почему это так важно для вас? – вставил Лейн. – Любой сотрудник обсерватории может от руки нарисовать все что угодно.

– Астрономия лишь крохотная частица дела, мой мальчик. Необходимо научиться получать точные… гм… портреты зданий, местности, людей.

– Да, но для этого и существуют чертежники, художники…

Гло покачал головой, улыбнулся, демонстрируя остатки зубов, и заговорил с необычной живостью:

– Художники рисуют лишь то, что они или их патроны считают важным, а мы многое теряем. Время утекает у нас меж пальцев. Я хочу, чтобы каждый человек стал сам себе художником – тогда мы откроем свою историю.

– Вы считаете, это возможно?

– Несомненно. Я предвижу день, когда каждый будет носить при себе светочувствительный материал и сможет в мгновение ока запечатлеть все, что захочет.

– Вы все еще витаете в облаках, – сказал Лейн, на мгновение увидев Гло таким, каким тот был в молодости. – И, паря высоко, вы видите дальше нас.

Магистр польщенно улыбнулся.

– Это пустяки – лучше налей мне… гм… вина. – Внимательно следя, как наполняется бокал, он откинулся на спинку кресла. – Ты ни за что не угадаешь, что случилось.

– От вас забеременела какая-нибудь невинная юная особа.

– Попробуй еще раз.

– Вы забеременели от какой-нибудь невинной юной особы.

– Это серьезно, Лейн. – Гло сделал урезонивающий жест, показывая, что легкомыслие здесь неуместно. – Король и принц Чаккел наконец-то проснулись и обнаружили, что у нас кончается бракка.

Лейн застыл, держа бокал у губ.

– Как вы и предсказывали. Прямо не верится! Сколько же отчетов и исследований мы послали им за последние десять лет?

– Я сбился со счета, но кажется, наши труды увенчались наконец некоторым успехом. Король созывает заседание высшего… гм… Совета.

– Никогда бы не подумал, что он сделает это, – сказал Лейн. – Вы что, прямо из дворца?

– Э… нет. Про заседание мне известно уже несколько дней, но я не мог передать тебе эту новость, потому что король отослал меня, представь себе, в Сорку по другому… гм… делу. Я вернулся сегодня утренним днем.

– На вашем месте я устроил бы себе там лишний выходной.

– Мне было не до отдыха, мой мальчик. – Гло покачал большой головой и помрачнел. – Я был с Тансфо – наблюдал за вскрытием трупа какого-то солдата – и теперь с готовностью признаю, что совершенно не переношу ничего такого.

– Прошу вас! Не надо подробностей, – прервал его Лейн, почувствовав легкую тошноту при упоминании о ножах, пронзающих мертвенно-бледную кожу и вторгающихся во внутренности. – Зачем король послал вас туда?

Гло постучал себя по груди.

– Все же я как-никак магистр. Мое слово еще имеет вес для короля. По-видимому, наши солдаты и летчики подвержены… гм… деморализации из-за слухов об опасности заражения птертозом.

– Заражения? В каком смысле?

– В прямом. Говорят, что несколько рядовых заразились птертозом, работая рядом с жертвами.

– Но это же чушь, – сказал Лейн, делая наконец глоток вина. – А что обнаружил Тансфо?

– Птертоз чистейшей воды. Никаких сомнений. Селезенка размером с футбольный мяч. Мы дали официальное заключение, что солдат наткнулся на шар глубокой ночью и вдохнул пыль, не зная этого, – или что он рассказывал… гм… неправду. Такое случается, как тебе известно. Некоторые люди ломаются. Они даже умудряются убедить самих себя, что все хорошо.

– Я их понимаю. – Лейн втянул голову в плечи, словно от холода. – Такое искушение, безусловно, имеет место. В конце концов, жить или умереть решают легчайшие дуновения воздуха.

– Ладно. Вернемся к нашим заботам. – Гло встал и начал ходить по комнате. – Предстоящее заседание очень важно для нас, мой мальчик. Это шанс для сословия ученых завоевать заслуженное уважение и восстановить былой статус. Так вот, я хочу, чтобы ты лично подготовил графики – большие, разноцветные и… гм… наглядные, – показывающие, сколько пикона и халвелла произведет, как ожидается, Колкоррон в течение следующих пятидесяти лет. Наверно, можно взять интервал в пять лет, но это я оставляю на твое усмотрение. Нужно также выявить, каким образом наши ресурсы искусственно посаженных бракк будут расти по мере того, как потребность в натуральных кристаллах будет уменьшаться, до тех пор пока мы…

– Погодите, магистр, – запротестовал Лейн, увидев, что пророческая риторика увлекает Гло далеко от реальности. – Не хочу выглядеть пессимистом, но ведь нет гарантии, что в ближайшее время мы произведем хоть какое-то количество пригодных для использования кристаллов. Наш лучший пикон на сегодня имеет чистоту всего лишь на одну треть. И халвелл немногим лучше.

Гло возбужденно рассмеялся.

– Это лишь оттого, что король нас недостаточно поддерживал. При соответствующих ресурсах мы быстро решим эту проблему. Я уверен! Слушай, король даже позволил мне отправить посыльных за Сисстом и Датхуном. Они представят отчеты о последних достижениях. Твердые факты – вот что произведет впечатление на короля. Практические данные. Заявляю тебе, мой мальчик, времена меняются. – Вдруг Гло побледнел. – Мне дурно. – Он грузно упал в кресло, так что закачалась декоративная керамика на ближайшей стенке.

Вместо того чтобы подойти и предложить помощь, Лейн непроизвольно попятился. Магистр выглядел так, будто его сейчас вырвет, и одна мысль о том, что он окажется рядом в этот момент, вызвала у Лейна отвращение. Хуже того, вены, бешено пульсирующие на висках Гло, казалось, вот-вот лопнут. А вдруг из них действительно брызнет красное? Лейн попытался представить, как он совладает с собой, если на него попадет хотя бы капля крови другого человека, и его желудок предупреждающе сжался.

– Вам чего-нибудь принести? – беспокойно спросил он. – Воды?

– Еще вина, – просипел Гло, поднимая бокал.

– Вы уверены?

– Не будь таким занудой, мой мальчик, – это лучшее тонизирующее средство на свете. Если бы ты чуть больше пил, у тебя, возможно, наросло бы побольше мяса на… гм… костях… в нужных местах. – Гло проследил, чтобы бокал наполнился до краев, и потихоньку стал приходить в себя. – Так о чем я говорил?

– Может быть, о близком возрождении цивилизации?

– Ты что, издеваешься?

– Простите, магистр, – сказал Лейн, – просто сохранение бракки всегда было моей страстью – это тема, из-за которой я часто становлюсь несносен.

– Я помню. – Гло оглядел комнату, отмечая те предметы из керамики и стекла, которые в любом другом доме были бы вырезаны из черного дерева. – Ты не думаешь, что ты… гм… немного перебарщиваешь?

– Мне так больше нравится. – Подняв левую руку, Лейн показал кольцо из бракки, которое носил на шестом пальце. – Я и кольцо-то ношу только потому, что это свадебный подарок Джесаллы.

– Ах да, Джесалла. – Гло обнажил торчащие в разные стороны зубы, изображая развратную улыбку. – В одну из ближайших ночей, клянусь, в твоей постели побывают гости.

– Моя постель – твоя постель, – с легким сердцем произнес Лейн. Он знал, что магистр никогда не пользовался правом вельможи брать любую женщину из той социальной группы, в которой является династическим главой. Эта старинная традиция Колкоррона еще соблюдалась в высших семействах, но если Гло время от времени отпускал шутки на эту тему, то просто чтобы подчеркнуть таким образом культурное превосходство ученого сословия, которое подобную практику давно оставило.

– Я помню о твоих крайних взглядах, – продолжал магистр, возвращаясь к первоначальной теме, – но не мог бы ты более лояльно отнестись к совещанию? Разве ты не рад ему?

– Да, рад. Это шаг в правильном направлении. Но мы опоздали. Бракка достигает зрелости и вступает в фазу опыления за пятьдесят-шестьдесят лет, и даже если бы мы уже умели выращивать чистые кристаллы, временной зазор все равно останется. А он пугающе велик.

– Тем больше причин планировать будущее, мой мальчик.

– Верно. Но чем план нужнее, тем меньше вероятность, что его примут.

– Это очень глубокая мысль, – сказал Гло. – А теперь скажи мне, что она… гм… означает.

– Еще лет пятьдесят назад Колкоррон, наверно, мог уравновесить производство и потребление, введя несколько элементарных предохранительных мер, но и тогда принцы ничего не желали слушать. В теперешней ситуации требуются действительно радикальные меры. Вы представляете себе, как отреагирует Леддравор на предложение прекратить производство вооружений на двадцать-тридцать лет?

– Лучше об этом и не думать, – согласился Гло. – Но ты не преувеличиваешь трудности?

– Посмотрите на графики. – Лейн подошел к шкафу с плоскими ящиками и, вынув большой лист, разложил его на столе так, чтобы видел Гло. Он объяснял цветные диаграммы, избегая, насколько возможно, трудной математики, анализировал, каким образом растущие потребности страны в энергетических кристаллах и в бракке связаны с возрастающей нехваткой и другими факторами – например, с транспортными задержками. Несколько раз во время этой речи ему приходило в голову, что здесь опять попадаются те самые общие задачи, о которых он размышлял накануне. Он с горечью осознал, что стоял на пороге нового направления в математике, но опять был побежден материальными и человеческими проблемами.

И одна из них, кстати, та, что магистр Гло, главный представитель ученых, утратил способность воспринимать сложные аргументы и вдобавок к этому пристрастился к ежедневным попойкам. Магистр энергично кивал и сосал свои зубы, стараясь изобразить заинтересованность, но мешки его век опускались все чаще.

– Это очень серьезно, магистр, – с особым жаром сказал Лейн, чтобы привлечь внимание Гло. – Хотели бы вы рассмотреть работы моего отдела о мерах, необходимых для выхода из кризиса?

– Стабильность, да, стабильность – вот главное. – Гло резко поднял голову и на секунду, казалось, совершенно растерялся; его бледно-голубые глаза уставились на Лейна, словно Гло видел его впервые. – На чем мы остановились?

Лейн уже просто испугался.

– Возможно, будет лучше, если я пришлю письменный реферат вам в Башню, где вы сможете просмотреть его на досуге. Когда состоится заседание Совета?

– Утром двухсотого. Да, определенно, король сказал, что двухсотого. А какой день сегодня?

– Один-девять-четыре.

– Да, времени маловато, – с грустью сказал Гло. – Я обещал королю, что внесу существенный… гм… вклад.

– Так и будет.

– Это не то, что я… – Гло поднялся, слегка покачиваясь и улыбнулся Лейну странной дрожащей улыбкой. – Ты это серьезно?

Лейн моргнул, не понимая, к чему, собственно, относится вопрос.

– Магистр?

– Насчет того, что я… парю выше… вижу дальше?

– Конечно, – ответил Лейн с досадой. – Искреннее не бывает.

– Это хорошо. Это значит, что… – Гло выпрямился и выпятил пухлую грудь, неожиданно обретая обычное благодушие. – Мы им покажем. Мы им всем покажем. – Он прошел к двери, но остановился, положив ладонь на фарфоровую ручку. – Пришли мне реферат как можно… гм… скорее. Да, кстати, я дал указание Сиссту привезти с собой твоего брата.

– Это очень любезно с вашей стороны, магистр, – произнес Лейн, хотя радость от предстоящей встречи с Толлером омрачалась мыслью о реакции Джесаллы на эту новость.

– А, пустяки. Мне кажется, мы слишком сурово с ним обошлись. Я хочу сказать, заслали на целый год в такую дыру, как Хаффангер, лишь за то, что он щелкнул по подбородку Онгмата.

– От этого щелчка его челюсть оказалась сломана в двух местах.

– Ну, это был такой сильный щелчок. – Гло издал хриплый смешок. – Кроме того, приятно, что Онгмат хоть на время замолчал. – Все еще хихикая, он вышел из кабинета, и некоторое время слышалось шарканье его сандалий по мозаичному полу коридора.

Лейн отнес почти нетронутый бокал на стол, сел и начал крутить его, любуясь игрой света в черном водоворотике. Похвалить грубость Толлера было вполне типично для Гло – таким способом он напоминал членам ученого сословия, что у магистра королевское происхождение и, следовательно, в жилах его течет кровь завоевателей. Раз он шутит – значит почувствовал себя лучше, восстановил самообладание, и все же Лейн серьезно беспокоился о телесном и умственном здравии старика.

Всего лишь за несколько последних лет Гло превратился в самодовольное, рассеянное и беспомощное существо. Большинство глав отделов терпели его некомпетентность, ценя дополнительную свободу, которую им это давало, но все без исключения ощущали деморализацию и потерю престижа ученого сословия. Стареющий король Прад пока еще сохранял всепрощающую любовь к Гло, и злые языки говорили: раз уж к науке относятся как к анекдоту, то вполне логично, что ее представляет придворный шут. Однако заседание высшего Совета – дело нешуточное, сказал себе Лейн. Человек, представляющий тех, кто рекомендует строгие меры по сохранению бракки, должен выступить красноречиво и убедительно, выстроить сложные доводы и подкрепить их неопровержимой статистикой. Позиция Лейна вызовет всеобщее неодобрение, а в особенности – амбициозного Чаккела и дикаря Леддравора.

Если Гло не возьмет себя в руки за то короткое время, что осталось до совещания, от его имени, несомненно, должен будет выступить заместитель – то есть он, Лейн. От перспективы бросить вызов, пусть даже словесный, Чаккелу и Леддравору Лейна сначала прошиб холодный пот, а потом покрыла испарина. Его мочевой пузырь начал подавать угрожающие сигналы. Вино в бокале отражало теперь рисунок из дрожащих концентрических кругов.

Отставив его, Лейн сделал глубокий и равномерный вдох, ожидая, пока перестанут дрожать руки.

Глава 4

Толлер Маракайн проснулся с приятным и одновременно тревожным ощущением, что он в постели не один.

Слева он чувствовал тепло женского тела, чья-то рука легла ему на живот, а нога – поперек бедер. Ощущения тем более приятные, что непривычные. Он лежал совершенно неподвижно, смотрел в потолок и пытался вспомнить, при каких обстоятельствах в его аскетических апартаментах в Квадратном Доме появилась гостья.

Свое возвращение в столицу Толлер отметил тем, что обошел все оживленные таверны в районе Самлю. Он начал заниматься этим накануне утром и планировал завершить свой обход до окончания малой ночи, однако под воздействием винных паров каждый встречный в конце концов стал казаться ему лучшим другом, поэтому Толлер продолжал пить весь вечерний день и значительную часть ночи. Празднуя свое освобождение от пиконовых чанов, он вскоре начал подмечать, что в людской толчее рядом с ним раз за разом оказывается одна и та же женщина – намного чаще, чем можно приписать случаю.

Она была высокая, с медовыми волосами, полной грудью и широкими плечами и бедрами – как раз такая, о какой Толлер мечтал во время ссылки в Хаффангере. Кроме того, она с независимым видом грызла веточку приворожника. Ее круглое, открытое и простое лицо с румяными от вина щечками украшала белозубая улыбка, которую чуть портил лишь крошечный треугольничек – на одном из передних резцов отломился кусочек; а когда Толлер обнаружил, что с ней приятно говорить и легко смеяться, то и самым естественным показалось провести ночь вместе.

– Я голодна, – вдруг сказала она и села на постели, – я хочу позавтракать.

Толлер с восхищением оглядел ее прекрасный обнаженный бюст и улыбнулся.

– А если я сначала хочу чего-то другого?

На мгновение она надула губки, но потом улыбнулась и, наклонившись, коснулась сосками его груди.

– Будь осторожен, иначе я заезжу тебя до смерти.

– Попробуй, попробуй, – благодарно рассмеялся Толлер. Он привлек ее к себе, они поцеловались, и приятное тепло разлилось по его телу. Однако через мгновение Маракайн ощутил легкое беспокойство и, открыв глаза, тотчас понял, в чем дело: в спальне было совсем светло, а значит, после восхода прошло уже много времени. Это было утро двухсотого дня, а ведь он обещал брату встать пораньше и помочь перевезти плакаты и стенды в Большой Дворец. В общем-то работа для слуг, с которой мог справиться кто угодно, но Лейн просил, чтобы это сделал именно Толлер. Возможно, он не хотел оставлять его наедине с Джесаллой на время долгого заседания Совета.

Джесалла!

Толлер едва не застонал вслух, вспомнив, что даже не видел Джесаллу накануне. Он прибыл из Хаффангера рано утром и после короткого разговора с братом – причем Лейна в основном занимали плакаты – отправился кутить. Джесалла, как постоянная жена Лейна, являлась хозяйкой дома и была вправе рассчитывать на некоторое почтение со стороны Толлера во время вечерней трапезы. Кто другой, может, и не обратил бы внимания на такую бестактность, но требовательная и самолюбивая Джесалла наверняка пришла в ярость. Во время полета в Ро-Атабри Толлер поклялся себе, что не станет создавать брату проблем и постарается поладить с Джесаллой – а начал с того, что провинился перед ней в первый же день. Прикосновение влажного языка неожиданно напомнило Толлеру, что его прегрешения против домашнего этикета даже больше, чем подозревает Джесалла.

– Извини, – сказал он, высвобождаясь из объятий, – но ты должна немедленно отправиться домой.

У женщины отвисла челюсть.

– Что?

– Давай, давай, быстрее. – Толлер встал, сгреб ее одежду в легкий комок и сунул ей в руки, а потом открыл шкаф и начал выбирать чистую одежду для себя.

– А как насчет завтрака?

– Некогда – ты должна уйти.

– Вот это здорово, – с горечью сказала она, начиная рыться в тесемках и кусочках полупрозрачной ткани, из которых только и состояло ее облачение.

– Я же сказал «извини», – произнес Толлер, с трудом натягивая тесные брюки, которые, казалось, решительно настроились сопротивляться вторжению.

– Большое утешение… – Она остановилась, стараясь прикрыть грудь узкой повязкой, и оглядела комнату от пола до потолка. – А ты правда здесь живешь?

Вместо того чтобы рассердиться, Толлер развеселился.

– А ты думаешь, я выбрал первый попавшийся дом и пробрался туда, чтобы воспользоваться постелью?

– Мне вчера ночью показалось немного странным… всю дорогу мы ехали в экипаже… держались очень тихо… Ведь это Зеленая Гора, правда? – Ее откровенно подозрительный взгляд прошелся по мускулистым рукам и плечам Толлера. Он догадывался, о чем она думает, но лицо ее не выразило осуждения, так что он не чувствовал себя задетым.

– Сегодня прекрасное утро для прогулок, – сказал он, поднимая девушку на ноги и подталкивая ее – с еще не совсем застегнутым платьем – к единственному выходу из комнаты. Толлер открыл дверь именно в тот момент, когда Джесалла Маракайн проходила по коридору. Похудевшая Джесалла была бледна и выглядела неважно, но взгляд ее серых глаз ничуть не утратил твердости и был явно сердитым.

– Доброе утро, – с ледяной корректностью сказала она. – Мне говорили, что ты вернулся.

– Приношу извинения за вчерашний вечер, – сказал Толлер. – Я… я задержался.

– Я вижу. – Джесалла оглядела его спутницу с нескрываемым презрением. – Итак?

– Что итак?

– Ты не собираешься представить свою… подругу?

Толлер мысленно выругался, понимая всю безвыходность ситуации. Даже принимая во внимание вчерашние обильные возлияния, как мог он совершить такой промах, забыв спросить у дамы сердца ее имя? Джесалла была последним человеком на свете, которому он рискнул бы объяснить атмосферу предыдущего вечера, а значит, нечего и думать о том, чтобы умиротворить драгоценную хозяйку. «Извини, милый брат, – пронеслось в голове у Толлера, – мне жаль, что так вышло».

– Эта ледяная особа – моя невестка, Джесалла Маракайн, – сказал он, приобняв гостью за плечи и демонстративно запечатлев поцелуй у нее на челе. – Ей не терпится узнать твое имя, а учитывая наши ночные похождения, я тоже был бы не прочь выяснить его.

– Фера, – представилась девушка, внося последние штрихи в свой гардероб. – Фера Риву.

– Вот и славно. – Толлер широко улыбнулся Джесалле. – Теперь нас троих водой не разлить.

– Будь добр, проследи, чтобы ее вывели через черный ход, – надменно произнесла Джесалла. Она повернулась и, высоко подняв голову, устремилась прочь, ступая удивительно ровно.

Толлер покачал головой.

– Как думаешь, что это с ней?

– Некоторых женщин легко вывести из себя. – Фера выпрямилась и оттолкнула Толлера. – Так где здесь выход?

– Мне казалось, ты хотела позавтракать.

– А мне казалось, ты из кожи лезешь, чтобы выпроводить меня.

– Ты все неверно поняла, – решился Толлер. – По мне, так оставайся здесь сколько угодно. Или у тебя есть неотложные дела?

– О, я, знаешь ли, занимаю очень высокий пост на рынке в Самлю – потрошу рыбу. – Фера протянула ладони, испещренные мелкими красными следами от порезов. – Откуда, думаешь, у меня это?

– Забудь о рынке. – Толлер накрыл ее ладони своими. – Возвращайся в постель и жди меня. Я пришлю тебе завтрак. Можешь есть, пить и спать весь день, а вечером прокатимся на прогулочном катере.

Фера улыбнулась, потрогав кончиком языка треугольную щелочку между зубами.

– Твоя невестка…

– Всего лишь моя невестка. Я родился и вырос в этом доме, я имею право приглашать гостей. Ну как, останешься?

– А будет свинина со специями?

– Уверяю тебя, что в этом доме ежедневно превращают в свинину со специями целые свинарники, – сказал Толлер, уводя Феру обратно в комнату. – Итак, оставайся здесь, пока я не вернусь, и мы продолжим с того места, на котором остановились.

– Хорошо. – Она легла на кровать, устроилась поудобнее на подушках и вытянула ноги. – Только прежде чем уйти…

– Да?

Она улыбнулась ему ясной белозубой улыбкой.

– Может, и ты мне скажешь, как тебя зовут?

Выйдя на лестницу в конце коридора и спускаясь в центральную часть здания, откуда доносилось множество голосов, Толлер все еще посмеивался. Общество Феры освежало, но слишком долгое ее присутствие в доме может стать вызовом для Джесаллы. Пожалуй, хватит двух-трех дней – чтобы показать Джесалле, что она не имеет права оскорблять деверя или его гостей, а ее попытки помыкать им так же, как братом, обречены на провал.

Спустившись на нижний пролет парадной лестницы, Толлер обнаружил в холле кучу народу. Тут столпились ассистенты-вычислители, домашние слуги и грумы, которые, надо полагать, собрались поглазеть, как хозяин отправится в Большой Дворец. Лейн Маракайн облачился в древнее официальное одеяние старшего ученого – длинный, до пола, халат серого цвета, отороченный снизу и у обшлагов черными треугольниками. Шелковая ткань подчеркивала хрупкое телосложение Лейна, но держался он прямо и величественно. Лицо его было очень бледно. Пересекая холл, Толлер почувствовал приступ любви и жалости: заседание Совета – важное событие для брата, и было заметно, как он нервничает.

– Ты опоздал, – сказал Лейн, окинув его критическим взглядом. – И должен был надеть серый халат.

– Я не успел привести его в порядок. У меня была бурная ночь.

– Джесалла мне только что рассказала, какая у тебя была ночь. – На лице Лейна веселье боролось с отчаянием. – А правда, что ты даже не знал ее имени?

Толлер пожал плечами, чтобы скрыть смущение.

– Какое значение имеют имена?

– Если ты не понимаешь, вряд ли стоит объяснять.

– Мне не нравится, что ты… – Толлер глубоко вздохнул, решив не спорить с братом. – Где стенды, которые я должен нести?

Официальная резиденция короля Прада Нелдивера выделялась скорее размерами, нежели архитектурными достоинствами. Каждый очередной правитель пристраивал новые крылья, башни и купола, руководствуясь личными прихотями и стилем своего времени, в результате чего здание стало напоминать коралл или одну из тех постепенно разрастающихся построек, которые возводят некоторые виды насекомых. Какой-то древний садовник – видимо, специалист по ландшафтам, – попытался внести определенную степень порядка, сажая синхронные кудрявцы и стропильные деревья, но за последующие столетия все заросло другими видами, и теперь пеструю разнородную кладку окружала растительность столь же неоднородной расцветки. Отсутствие всякой гармонии резало глаз.

Толлера Маракайна, однако, это ничуть не беспокоило, когда он спускался с Зеленой Горы в арьергарде скромного кортежа. Перед рассветом прошел дождь, и утренний воздух, пропитанный солнечным духом свежих начинаний, был прозрачным и бодрящим. Огромный диск Верхнего Мира сиял над головой, и множество звезд украшало голубизну неба. Сам дворец являл собой невероятно сложное скопление разноцветных пятен, протянувшихся до синевато-серой ленты реки Боранн, а на ней, как снежные ромбы, сверкали паруса.

Радость Толлера от того, что он вырвался из захолустного Хаффангера и снова в Ро-Атабри, подавила его обычную неудовлетворенность жизнью малозначительного члена ученого сословия. После неудачного начала дня настроение его снова поднялось, и он даже начал строить планы на будущее: хорошо бы улучшить навыки чтения и найти какую-нибудь интересную работу, отдав ей все свои силы, чтобы Лейн им гордился. Подумав, Толлер рассудил, что у Джесаллы были основания сердиться на него. Он должен будет удалить Феру из своих апартаментов, как только вернется домой.

Здоровенный синерог, вернее – синерожка, которую дал Толлеру старший конюх, была спокойным животным и, похоже, знала дорогу до дворца. Предоставив ее самой себе, Толлер, пока она тащилась по все более оживленным улицам, постарался достроить картину своего ближайшего будущего – такого, которое понравилось бы Лейну. Он слышал, что одна исследовательская группа пытается создать смесь из керамики со стеклом, достаточно прочную, чтобы заменить бракку при изготовлении мечей и брони. Совершенно очевидно, что это им никогда не удастся, но такая тема нравилась Толлеру больше, чем измерение дождевых осадков, да и Лейну будет приятно узнать, что он поддерживает движение за сохранение бракки. Однако прежде всего нужно изобрести способ заслужить одобрение Джесаллы…

Когда делегация ученых миновала центр города и пересекла Битранский Мост, дворец и его окрестности заняли весь горизонт. Отряд преодолел четыре концентрических крепостных рва, которые пестрели цветами, скрывающими их боевое назначение, и остановился у главных ворот. Ленивой походкой приблизились стражники, похожие в тяжелом вооружении на огромных черных жуков. Пока их командир усердно сверял со списком имена гостей, один копьеносец подошел к Толлеру и, не говоря ни слова, начал грубо рыться среди скатанных в трубку плакатов в его корзинах. Закончив, он остановился, сплюнул на землю и обратил свое внимание на стенд, привязанный поперек крупа и сползший на задние ноги синерога. Он дернул отполированную деревянную стойку с такой силой, что синерог боком толкнул его.

– А ты куда смотришь? – прорычал стражник, бросив на Толлера злобный взгляд. – Не можешь управиться со своим рассадником блох?

«Я новый человек, – твердил себе Толлер, – и не дам втянуть себя в свару». Он улыбнулся и сказал:

– Ей просто хочется приласкаться к тебе.

Губы копьеносца беззвучно шевельнулись, и он угрожающе двинулся на Толлера, но в этот момент начальник стражи подал группе сигнал проходить. Толлер послал скакуна вперед и вернулся на свое место позади экипажа Лейна. Мелкая стычка со стражником слегка его возбудила, но не испортила настроения: все-таки приятно осознавать, что ты вел себя достойно. Посчитав этот инцидент ценным упражнением в искусстве избегать лишних неприятностей, в котором Толлер намеревался совершенствоваться всю оставшуюся жизнь, он поудобнее устроился в седле и, целиком отдавшись мерной поступи синерога, обратился мыслями к предстоящему делу.

Толлер всего лишь один раз, еще маленьким ребенком, бывал в Большом Дворце и смутно помнил Радужный Зал, где должно было состояться заседание Совета. Он не рассчитывал, что зал окажется таким же огромным и повергающим в трепет, как ему запомнилось, но это было главное деловое помещение во дворце, и то, что именно там решили провести сегодняшнее заседание, говорило о многом. Очевидно, король Прад считал заседание важным, и Толлера это несколько озадачивало. Всю жизнь он слышал мрачные предупреждения сторонников сохранения, подобных брату, об исчезающих ресурсах бракки, но на повседневной жизни Колкоррона это никак не сказывалось. Правда, в последние годы случались периоды дефицита энергетических кристаллов и черной древесины, и цена на них непрерывно росла, но всегда находились новые запасы. При всем желании Толлер не мог представить себе, чтобы естественная кладовая целой планеты не смогла удовлетворить потребности людей.

Делегация ученых въехала на возвышенность, где располагался дворец, и Толлер увидел на главном переднем дворе множество экипажей, а среди них – и кричаще-яркий фаэтон магистра Гло. Трое мужчин в серой одежде стояли около фаэтона и, заметив кортеж Лейна, выступили ему навстречу. Вначале Толлер узнал низенького тщедушного Ворндала Сисста, затем Датхуна, руководителя секции халвелла, и, наконец, угловатого Боррита Харгета, начальника разработки вооружений. Все трое выглядели нервными и подавленными, и едва Лейн сошел на землю, бросились к нему.

– Беда, Лейн, – сказал Харгет, кивая на фаэтон Гло. – Посмотри на нашего уважаемого руководителя.

Лейн нахмурился.

– Ему нехорошо?

– Да нет – скорее я сказал бы, что он никогда в жизни не чувствовал себя лучше.

– Ты что, хочешь сказать, что… – Лейн подошел к фаэтону и рывком открыл дверцу. Магистр Гло, который сидел мешком, опустив голову на грудь, встрепенулся и растерянно оглядел присутствующих. Наконец взгляд его бледно-голубых глаз остановился на Лейне, и он улыбнулся, продемонстрировав обломки нижних зубов.

– Рад видеть тебя, мой мальчик, – сказал он. – Уверяю тебя, это будет наш… гм… день. Мы добьемся своего.

Толлер спрыгнул со своего скакуна и долго привязывал его, повернувшись спиной к остальным, чтобы скрыть веселое настроение. Он несколько раз видел Гло и куда более пьяным, но никогда еще столь очевидно, столь комично беспомощным. Контраст между румяным, беззаботно счастливым Гло и его шокированными мертвенно-бледными помощниками делал ситуацию еще забавнее. Все их планы устроить грандиозный демарш на совещании теперь быстро и болезненно пересматривались. Толлер ничего не мог с собой поделать и откровенно наслаждался тем, что другой человек вызвал порицание, которое так часто доставалось ему, а особенно тем, что в нарушителях оказался сам магистр.

– Магистр, совещание вот-вот начнется, – сказал Лейн. – Но если вы не расположены, мы могли бы, возможно…

– Не расположен? Это еще что за выражение! – Наклонив голову, Гло вылез из экипажа и встал неестественно прямо. – Чего мы ждем? Идемте занимать места.

– Хорошо, магистр. – С загнанным видом Лейн подошел к Толлеру. – Квейт и Локранан возьмут схемы и стенд. А тебя я хочу оставить здесь у кортежа, чтобы посторожить… Чему ты так радуешься?

– Ничему, – быстро сказал Толлер. – Абсолютно ничему.

– Ты что, не понимаешь, как много зависит от сегодняшнего дня?

– Для меня сохранение бракки тоже важно, – как можно искреннее ответил Толлер. – Я только…

– Толлер Маракайн! – Магистр Гло, расставив руки и вытаращив глаза от радостного возбуждения, направлялся к Толлеру. – Я и не знал, что ты здесь! Как поживаешь, мой мальчик?

Толлер слегка удивился, что магистр Гло вообще его узнал, не говоря уже о столь радостном приветствии.

– Я в добром здравии, магистр.

– Да, выглядишь ты что надо! – Гло наконец дошел до него, обнял за плечи и развернул лицом к остальным. – Посмотрите, какой славный парень. Он напоминает мне меня самого, когда я был… гм… юн.

– Мы должны немедленно занять места, – забеспокоился Лейн. – Мне не хотелось бы вас торопить, но…

– Ты совершенно прав – не нужно откладывать момент нашей… гм… славы. – Гло нежно стиснул Толлера, обдав его винным перегаром. – Идем, мой мальчик. Расскажешь мне, чем ты занимался в Хаффангере.

Лейн нетерпеливо шагнул вперед.

– Мой брат не входит в состав делегации, магистр. Ему полагается остаться здесь.

– Чепуха! Мы все вместе.

– Но он не в сером.

– Это не имеет значения, если он в моей личной свите, – сказал Гло с подчеркнутой кротостью, показывая, что не потерпит никаких возражений. – Идемте.

Толлер переглянулся с Лейном, пожал плечами, снимая с себя ответственность, и вся группа двинулась к главному входу. Толлер был рад неожиданному развлечению, но тем не менее по-прежнему решительно намеревался установить хорошие отношения с братом. Он собирался как можно сдержаннее вести себя во время заседания и сохранять спокойствие, какое бы представление ни устроил магистр Гло. Не обращая внимания на любопытные взгляды встречных, Толлер прошел во дворец вместе с Гло, стискивающим его руку, и изо всех сил старался поддерживать светскую беседу, отвечая на расспросы старика, хотя все его внимание поглотила окружающая обстановка.

Дворец по совместительству являлся резиденцией колкорронской администрации, из-за чего напоминал город в городе. Коридоры и парадные дворцовые покои заполняли люди с серьезными лицами, всем своим видом показывающие, что их заботы – не заботы простых граждан. Толлер не мог даже предположить, в чем заключаются их обязанности и о чем они вполголоса разговаривают. Он буквально утопал в роскоши мягких ковров и драпировок, картин и скульптур, вычурных сводчатых потолков. Даже самые неброские двери были вырезаны из единых кусков стеклянного дерева, и над каждой из них мастер, наверно, трудился целый год.

Магистр Гло, конечно, привык к атмосфере дворца, но Лейн и остальные были заметно подавлены и держались группкой, как солдаты на вражеской территории. Наконец они подошли к огромной двустворчатой двери, охраняемой парой привратников в черных доспехах. Гло первым вступил в огромное эллипсовидное помещение за ней, а Толлер отстал, чтобы пропустить вперед брата. Впервые, будучи взрослым, он взглянул на знаменитый Радужный Зал, и у него перехватило дыхание. Купол зала был целиком изготовлен из квадратных стеклянных панелей, поддерживаемых сложной решеткой из бракки. Большая часть их была голубой и белой, цвета неба и облаков, но семь панелей, расположенных одной изогнутой полосой, повторяли цвета радуги, и от этого свода струилось необычное переливчатое сияние, в котором все вокруг сверкало цветными огоньками.

В дальнем фокусе эллипса на верхнем ярусе возвышения стоял большой трон без украшений, чуть ниже – три трона поменьше для принцев, которые должны были присутствовать. В древние времена все принцы являлись сыновьями правителя, но с расширением пределов страны и с общим ее развитием вошло в практику допускать на некоторые правительственные посты потомков по боковой линии. Благодаря придворной распущенности таких отпрысков было достаточно, и обычно среди них удавалось найти подходящих людей. В нынешнем царствовании только Леддравор и бесцветный Пауч, распорядитель общественных фондов, действительно являлись сыновьями короля.

Перед тронами радиальными секторами располагались места для представителей сословий, чьи занятия охватывали весь диапазон от искусств и медицины до религии и образования неимущих. Делегация ученых заняла средний сектор в соответствии с традицией, существовавшей со времен Битрана IV, полагавшего, что научное знание – это тот фундамент, на котором Колкоррон построит будущую всемирную империю. За последующие века стало очевидным, что наука уже изучила все, что заслуживало изучения относительно устройства и функционирования вселенной, и влияние битранской идеологии сошло на нет, но ученое сословие пока еще сохраняло свой статус, несмотря на оппозицию более прагматичных умов.

Толлера восхитило, как магистр Гло, этот низенький и пухлый человечек, откинув большую голову и выпятив живот, прошел по залу и уселся перед тронами. Остальные участники делегации ученых тихо устроились сзади, обмениваясь робкими взглядами с сидящими в соседних секторах. Народу оказалось больше, чем ожидал Толлер, в общей сложности человек сто, и в остальных делегациях присутствовали секретари и советники. Толлер, испытывавший теперь глубокую благодарность за свой сверхштатный статус, уселся позади ассистентов-вычислителей Лейна и ждал начала мероприятия.

Какое-то время слышались лишь кашель и отдельные нервные смешки, но вот наконец прозвучал церемониальный горн, и через отдельные двери за подиумом в зал вошли король Прад и три принца.

В свои шестьдесят с лишним лет правитель был высок и строен и выглядел прекрасно, несмотря на молочно-белый глаз, который он отказывался прикрывать. Но хотя Прад, в одеянии кровавого цвета поднимающийся на высокий трон, представлял собой весьма импозантное и царственное зрелище, внимание Толлера привлекли могучие, медленно переливающиеся мышцы принца Леддравора. На нем была белая кираса из сложенного во много слоев проклеенного льняного полотна, которой придали форму идеального мужского торса; но судя по видимым частям рук и ног принца, кираса не приукрашивала то, что скрывала. У Леддравора было гладкое породистое лицо с темными бровями, и всем своим видом он показывал, что не имеет ни малейшего желания присутствовать на заседании Совета. Толлер знал, что принц – лихой вояка, побывавший в сотнях кровопролитных сражений, и испытал острый укол зависти, заметив явное презрение, с которым Леддравор оглядел собрание перед тем, как опуститься на центральный трон второго яруса. Сам Толлер мог только мечтать о подобной роли, роли военного принца, которого против воли отозвали с опасной передовой для разбора всяких штатских пустяков.

Троекратно стукнув об пол жезлом, церемониймейстер дал сигнал к началу заседания. Прад, знаменитый своим пренебрежением к придворному этикету, немедленно заговорил.

– Благодарю вас, что пришли сюда сегодня, – сказал он, используя принятый в колкорроне высокий стиль. – Как вы знаете, предмет сегодняшнего обсуждения – возрастающая нехватка бракки и энергетических кристаллов. Но прежде чем выслушать ваши доклады, я желаю рассмотреть другой вопрос, даже если окажется, что значение его для безопасности империи минимально.

Я не имею в виду сообщения из различных источников о том, что птерта якобы резко увеличила свою численность за этот год. Я думаю, это мнимое увеличение, и объясняется оно тем, что наши армии впервые действуют в тех районах Мира, где вследствие естественных условий птерта всегда водилась в больших количествах. Я приказываю магистру Гло предпринять тщательное расследование, которое обеспечит нас более надежной статистикой, но в любом случае для тревоги нет повода. Принц Леддравор уверяет, что существующих средств и противоптертового оружия более чем достаточно, чтобы справиться с любым осложнением. Гораздо большим поводом для нашего беспокойства являются слухи о гибели солдат в результате контакта с пострадавшими от птерты. Эти слухи, кажется, идут из подразделений Второй Армии соркского фронта, и они быстро распространились – как это случается с подобными вредоносными выдумками – на востоке до самого лунглского и на западе до ялрофакского театров военных действий.

Прад сделал паузу и наклонился вперед, сияя своим бельмом.

– Подобное паникерство вредит нашим национальным интересам куда больше, чем двукратное или даже троекратное увеличение численности птерты. Все сидящие в этом зале знают, что птертоз не передается ни при физическом контакте, ни каким-либо другим путем. Долгом каждого присутствующего здесь является быстрое и решительное подавление вредоносных россказней, утверждающих обратное. Мы должны сделать все, что в нашей власти, чтобы укрепить здоровый скептицизм в умах неимущих – и в этом отношении я особо обращаюсь к учителю, поэту и священнику.

Толлер огляделся и увидел, как предводители нескольких делегаций кивают и записывают. Он удивился, что король лично занимается таким незначительным делом, и на какой-то момент даже подумал, что в этих диких слухах есть зерно истины. Рядовые солдаты, моряки и летчики, как правило, народ флегматичный, однако, с другой стороны, они в большинстве своем невежественны и легковерны, да и вряд ли по сравнению с предшествовавшей эпохой появились новые основания бояться птерты.

– …основному предмету обсуждения, – говорил король Прад. – Записи Управления Портов показывают, что в 2625 году наш импорт бракки из шести провинций составил всего 118 426 тонн. Общий объем падает уже двенадцатый год подряд. Производство пикона и халвелла тоже соответственно снижается. О местных урожаях нет данных, но предварительные оценки не такие обнадеживающие, как обычно. Между тем военное и промышленное потребление, особенно кристаллов, продолжает расти. Очевидно, мы вступаем в критический период, угрожающий благополучию страны, и следует разработать меры для решения этой проблемы.

Принц Леддравор, который начал беспокоиться еще при заключительных словах, тотчас вскочил.

– Ваше Величество, не хочу показаться невежливым, но признаюсь, я теряю терпение от всей этой болтовни о нехватке и исчезающих ресурсах. Истина в том, что бракки сколько угодно – нам ее хватит еще на века. Есть огромные нетронутые леса бракки. Реальная проблема в нас самих. Нам не хватает решимости обратить взгляд на Страну Долгих Дней – выступить в поход и подчинить себе то, что принадлежит нам по праву.

Собрание охватило возбуждение, которое король Прад прекратил поднятием руки. Толлер выпрямился, внезапно встревожившись.

– Я не стану поощрять разговоры о выступлении против Хамтефа, – сказал Прад, повысив голос.

Леддравор повернулся к нему лицом.

– Рано или поздно этому суждено случиться – так почему бы не сейчас?

– Повторяю, разговора о большой войне не будет.

– В таком случае, Ваше Величество, я прошу разрешения удалиться, – заявил Леддравор почти дерзким тоном. – Я не могу внести никакого вклада в обсуждение, которое лишено элементарной логики.

Прад только по-птичьи тряхнул головой.

– Изволь сесть на место и обуздать свое нетерпение – твое вновь обретенное уважение к логике еще может пригодиться. – Он улыбнулся присутствующим, как бы говоря: даже у короля есть проблемы с непослушным потомством, – и предложил принцу Чаккелу высказать соображения по уменьшению промышленного потребления энергетических кристаллов.

Пока Чаккел говорил, Толлер расслабился, но не сводил глаз с Леддравора, который развалился на троне, всей своей позой преувеличенно изображая скуку. Толлера весьма заинтересовала мысль о войне с Хамтефом, которую принц считал желательной и даже неизбежной. Об этой экзотической стране было известно немногое: она находилась на дальней стороне Мира, и тень Верхнего Мира не падала на нее, следовательно, дни там не прерывались малой ночью.

Старые и сомнительной точности карты показывали, что Хамтеф по размерам ничуть не меньше Колкорронской империи и столь же плотно населен. Немногим удавалось проникнуть туда и благополучно вернуться, но все путешественники в один голос описывали обширные леса бракки. Резервы там вообще не истощаются, говорили они, потому что хамтефцы считают смертным грехом прерывать жизненный цикл дерева. Они извлекают ограниченное количество кристаллов, просверливая небольшие отверстия в камерах сгорания, а черную древесину получают исключительно из деревьев, умерших естественной смертью.

Эта баснословная сокровищница и в прошлом привлекала колкорронских правителей, но они никогда не пытались завоевать Хамтеф. Он находился слишком далеко, а хамтефцы имели репутацию свирепых, стойких и весьма одаренных воинов. Считалось, что их армия была единственным потребителем запасов кристаллов в стране, и было точно известно, что она великолепно оснащена пушками – то есть в совершенстве овладела одним из самых экстравагантных способов, когда-либо придуманных для расходования кристаллов. Они жили очень обособленно и отвергали любые коммерческие или культурные контакты с другими нациями.

По общему мнению, цена, которую так или иначе придется заплатить при попытке завоевать Хамтеф, окажется слишком высокой, и Толлер считал само собой разумеющимся, что такая ситуация – часть неизменного естественного порядка вещей. Но услышанное только что глубоко и лично его заинтересовало.

Социальные перегородки в Колкорроне не позволяли в нормальных обстоятельствах члену какой-либо профессиональной семьи пересекать барьеры. Толлер, неудовлетворенный тем, что родился в сословии ученых, предпринимал много неудачных попыток поступить на военную службу. Его не принимали, и это унижало юношу, так как он знал – никаких препятствий вступлению в армию не возникло бы, если бы он происходил из массы неимущих. Он был готов служить рядовым солдатом на самом опасном форпосте империи, но человек его общественного положения не мог получить статус ниже офицерского – каковую честь ревниво охраняла военная каста.

Все это, как понял теперь Толлер, характерно для страны, следующей привычным многовековым курсом. Война с Хамтефом вызвала бы глубокие перемены в Колкорроне, однако и король Прад не мог вечно занимать свой трон. В не слишком отдаленном будущем его, вполне вероятно, мог наследовать Леддравор – а когда это случится, старый порядок будет сметен. Толлеру казалось, что Леддравор может непосредственно повлиять на его судьбу, и эта перспектива вызывала у него прилив неясного возбуждения. Он ожидал, что заседание Совета будет скучным и рутинным, а оно оказывалось важнейшим событием в его жизни.

Тем временем смуглый, лысеющий и пузатенький принц Чаккел завершил свое вступительное слово заявлением, что ему нужно вдвое больше пикона и халвелла для продолжения жизненно важных строительных проектов.

– Похоже, ты не понял цели настоящего собрания, – слегка раздраженно прокомментировал Прад. – Могу я напомнить, что ожидал услышать твои соображения о том, как уменьшить поставки?

– Мне очень жаль, Ваше Величество, – ответил Чаккел упрямым тоном, противоречившим его словам. Сын простого дворянина, он выдвинулся благодаря сочетанию энергии, хитрости и честолюбия, и в верхних эшелонах колкорронского общества ни для кого не было секретом, что он лелеял надежду дожить до таких перемен в правилах наследования трона, какие позволили бы одному из его детей взойти на престол. Эти надежды и то, что он был главным соперником Леддравора за обладание производными бракки, поддерживало между ними постоянно тлеющую вражду, но в данную минуту они объединились. Чаккел сел и скрестил руки, показывая, что никакие его соображения по поводу сохранения бракки не придутся по вкусу королю.

– Кажется, не все понимают чрезвычайную серьезность проблемы, – строго сказал Прад. – Я должен подчеркнуть, что страну в ближайшем будущем ожидает острая нехватка жизненно важного продукта, и я требую более конструктивного отношения к вопросу от моих соправителей и советников. Вероятно, серьезность положения дойдет до вас, если я дам слово магистру Гло; он расскажет о достигнутом на сегодняшний день прогрессе в области искусственного производства пикона и халвелла. Хоть мы и рассчитываем здесь на многое, остается, как вы услышите, пройти еще немалый путь, и это требует от нас соответствующего планирования. Слушаем тебя, магистр Гло.

Последовала долгая пауза, а затем Боррит Харгет – во втором ряду сектора ученых – на глазах у всех протянул руку и хлопнул магистра Гло по плечу. Гло испуганно вскочил, и кто-то справа от Толлера тихо прыснул.

– Простите, Ваше Величество, я собирался с мыслями, – неестественно громко сказал Гло. – В чем заключался ваш… гм… вопрос?

Принц Леддравор досадливо прикрыл лицо рукой, и тот же человек справа от Толлера, осмелев, хихикнул громче. Толлер, грозно нахмурясь, повернулся к нему, и веселость этого типа – чиновника в медицинской делегации Тансфо – сразу иссякла.

Терпеливо вздохнув, король пояснил:

– Мой вопрос, если ты почтишь нас своим вниманием, имел целью узнать, как обстоят дела с пиконом и халвеллом. На какой мы стадии?

– А! Да, Ваше Величество, ситуация действительно такая, как я… гм… докладывал вам во время нашей последней встречи. Мы сделали ряд больших шагов… небывалых шагов… в извлечении и очистке как зелененьких, так и пурпурных. Нам есть чем гордиться. Все, что нам осталось на нынешнем… гм… этапе, так это усовершенствовать способ удаления примесей, которые замедляют взаимодействие кристаллов. Это, как сейчас выясняется, будет делом… гм… трудным.

– Ты противоречишь сам себе, Гло. Достигли вы прогресса в очистке или нет?

– Небывалого прогресса, Ваше Величество. То есть в какой-то степени. Осталось подобрать растворители, температуры и… м-м… сложные химические реакции. Нас задерживает отсутствие надлежащего растворителя.

– Не иначе как старый дурак сам его вылакал, – сказал Леддравор Чаккелу, нисколько не стараясь приглушить голос.

Присутствующие рассмеялись, но как-то обеспокоенно – большинство членов Совета никогда не сталкивались со столь явным оскорблением человека, занимающего высокое положение магистра.

– Довольно! – Молочно-белый глаз Прада несколько раз сузился и расширился: тревожный знак. – Магистр Гло, когда мы беседовали несколько дней назад, ты дал мне понять, что сможешь начать производство чистых кристаллов в ближайшие два-три года. Теперь ты что же, говоришь другое?

– Он сам не понимает, что говорит, – с ухмылкой вставил Леддравор, презрительно оглядев сектор ученых.

Толлер резко выпрямился и расправил плечи, стараясь поймать взгляд Леддравора, хотя внутренний голос умолял его не забывать о новых намерениях шевелить мозгами и не лезть на рожон.

– Ваше Величество, этот вопрос очень… гм… сложный, – сказал Гло, игнорируя Леддравора. – Мы не можем рассматривать проблему энергетических кристаллов в отрыве от всего остального. Даже если бы уже сегодня мы имели неограниченные запасы кристаллов… Остается еще, как бы это сказать, древесина бракки. Наши плантации. На созревание посадок уходит шесть столетий, и…

– Ты хочешь сказать, шесть десятилетий?

– По-моему, Ваше Величество, я и сказал шесть десятилетий, но у меня есть другое предложение, которое я прошу позволения предложить вашему вниманию. – Гло слегка шатался, а голос его вибрировал. – Я имею честь представить на ваше рассмотрение замысел, устремленный в будущее, который обеспечит небывалые перспективы для нашей великой нации. Через тысячу лет наши потомки будут вспоминать ваше правление, дивясь и благоговея при мысли о том, что…

– Магистр Гло! – Голос Прада прозвучал недоверчиво и сердито. – Ты болен или пьян?

– Ни то, ни другое, Ваше Величество.

– Тогда хватит болтать о будущем и ответь на мой вопрос о кристаллах.

Некоторое время Гло ловил ртом воздух, а его грудная клетка вздулась, натянув свободный серый халат.

– Боюсь, я все-таки слегка нездоров. – Он схватился рукой за бок и с шумом упал в свое кресло. – Мой старший математик, Лейн Маракайн, представит вам факты за… гм… меня.

Толлер с растущей тревогой смотрел, как брат встал, поклонился в сторону возвышения и дал сигнал ассистентам, Квейту и Локранану, вынести вперед наглядные материалы. Они лихорадочно суетились, устанавливая стенд и развешивая плакаты, которые упорно скручивались, и пришлось их разглаживать, чтобы удержать на плоскости. Пауза затянулась, и даже вялый принц Пауч начал ерзать. Толлер с беспокойством увидел, что Лейн дрожит от волнения.

– Что ты хочешь нам сказать, Маракайн? – дружелюбно спросил король. – Не предстоит ли мне в мои годы вновь очутиться в школьном классе?

– Графики помогут нам, Ваше Величество, – сказал Лейн. – Они иллюстрируют факторы, определяющие… – Пока он демонстрировал основные особенности ярких диаграмм, конец его реплики стал почти не слышен.

– Тебя не слышно, – раздраженно бросил Чаккел. – Громче!

– Где твои манеры? – съязвил Леддравор, поворачиваясь к нему. – Разве так обращаются к молоденькой застенчивой девушке?

Многие в публике, подыгрывая, громко заржали.

«Ох зря я это делаю», – подумал Толлер, вскакивая. Кровь ударила ему в голову. Колкорронский этикет диктовал, что вмешаться и ответить на вызов – а оскорбление всегда считалось вызовом, – брошенный третьей стороне, значит усугубить первоначальный позор; это показывало, что оскорбленный слишком труслив, чтобы защитить свою честь. Лейн часто говорил, что долг ученого – оставаться выше подобных неразумных обычаев, и старый этикет более подобает драчливым животным, чем мыслящим людям. Зная, что брат не сможет и не захочет отвечать на вызов Леддравора, а также и то, что ему нельзя открыто вмешаться, Толлер пошел по единственному остававшемуся пути. Он выпрямился, выделившись среди безучастно сидящих вокруг, и подождал, пока принц заметит и поймет его угрожающую позу.

– Довольно, Леддравор. – Король ударил по подлокотникам трона. – Я хочу услышать, что скажет этот крикун. Продолжай, Маракайн.

– Ваше Величество, я… – Лейн так отчаянно дрожал, что трепыхался халат.

– Постарайся успокоиться, Маракайн. Я не хочу длинного изложения – достаточно, если ты скажешь мне, через сколько лет, по твоей экспертной оценке, мы сможем выпускать пикон и халвелл.

Лейн сделал глубокий вдох, стараясь взять себя в руки.

– В подобных вопросах делать предсказания невозможно.

– Скажи мне, как считаешь лично ты. Пяти лет хватит?

– Нет, Ваше Величество. – Лейн украдкой бросил взгляд на магистра Гло и умудрился придать своему голосу некое подобие решительности. – Если мы вдесятеро увеличим расходы на исследования… и нам повезет… мы, возможно, сумеем произвести пригодные для употребления кристаллы лет через двадцать. Но нет никакой гарантии, что мы вообще когда-либо этого добьемся. Есть лишь один разумный и логичный курс для страны в целом, и он заключается в том, чтобы полностью запретить вырубку бракки на следующие двадцать-тридцать лет. В этом случае…

– Я отказываюсь слушать подобную чушь! – Леддравор вскочил и стал спускаться с возвышения. – Я сказал «девушка»? Я ошибся – это старуха! Подбери юбки и удирай отсюда, старуха, и забери с собой свои палочки и бумажки.

Леддравор шагнул к стенду и, толкнув его ладонью, опрокинул на пол.

Посреди поднявшегося гвалта Толлер покинул свое место и на негнущихся ногах прошел вперед, чтобы встать ближе к брату. Король с возвышения скомандовал Леддравору сесть на место, но голос его утонул в гневных восклицаниях Чаккела и общем волнении зала. Церемониймейстер постучал по полу жезлом, однако в результате шум только возрос. Леддравор посмотрел прямо на Толлера светлыми горящими глазами и, словно не заметив его, обернулся к отцу.

– Я действую в ваших интересах, Ваше Величество, – прокричал он голосом, от которого в зале установилась мертвая тишина. – Ваших ушей более не должны касаться такого рода разглагольствования наших так называемых мыслителей.

– Я вполне в состоянии самостоятельно принимать решения, – строго возразил Прад. – И напоминаю тебе, что здесь заседание высшего Совета, а не ринг для твоей замызганной солдатни.

Леддравор упрямо стоял, презрительно глядя на Лейна.

– Последнего рядового Колкоррона я уважаю больше, чем эту позеленевшую старуху. – Его открытое неповиновение королю усилило тишину под стеклянным куполом, и в этой напряженной тишине Толлер услышал собственный голос, бросающий вызов. Со стороны человека его положения по собственной инициативе бросить прямой вызов члену семьи монарха было сродни государственной измене, караемой смертью, но он мог завуалировать его, чтобы спровоцировать нужную реакцию.

– Похоже, «старуха» является любимым эпитетом принца Леддравора, – сказал он Ворндалу Сиссту, сидевшему рядом. – Он что, всегда так осторожен в выборе противника?

Сисст побледнел, отодвинулся и съежился, отчаянно пытаясь не иметь ничего общего с Толлером к тому моменту, когда Леддравор обернется, чтобы посмотреть, кто это сказал. Впервые увидев Леддравора вблизи, Толлер заметил, что его физиономия с крепкой челюстью абсолютно лишена морщин и напоминает лицо статуи, как будто лицевые мышцы не имеют нервов и не могут двигаться. На этом нечеловеческом лице не отражалось никаких эмоций, и лишь по глазам можно было догадаться, что происходит за широким лбом. В данный момент они скорее недоверчиво, чем сердито оглядывали молодого человека, отмечая все детали его сложения и одежды.

– Кто ты? – наконец произнес Леддравор. – Или правильнее спросить – что ты за фрукт?

– Меня зовут Толлер Маракайн, принц, и я горжусь тем, что я ученый.

Леддравор бросил взгляд на своего отца и улыбнулся, желая показать, что ради сыновнего долга он готов стерпеть самую гнусную провокацию. Толлеру не понравилась эта улыбка, возникшая в одно мгновение, словно отдернулась драпировка и не затронула остального лица.

– Что ж, Толлер Маракайн, – сказал Леддравор, – это счастье, что в доме моего отца не носят личного оружия.

Остановись, внушал себе Толлер. Ты настоял на своем, и – против всех ожиданий – это сходит тебе с рук.

– Счастье? – переспросил он самым любезным тоном. – Для кого же?

Улыбка Леддравора не дрогнула, но глаза его потеряли прозрачность и стали похожи на отполированные бурые гальки. Он шагнул вперед, и Толлер приготовился принять удар, но в этот момент их неожиданно прервали.

– Ваше Величество, – воскликнул магистр Гло и встал, накренясь. Он был страшно бледен, но говорил с неожиданной живостью и звучным голосом. – Я умоляю вас – ради блага нашего любимого Колкоррона – выслушать предложение, о котором я говорил ранее. Не дайте временной слабости помешать мне изложить план, последствия которого выйдут далеко за пределы настоящего или близкого будущего и от выполнения которого зависит само существование нашей великой нации.

– Тише, Гло. – Король Прад тоже поднялся и уставил на Леддравора указательные пальцы обеих рук, как бы сосредоточив в них всю силу своей власти. – Леддравор, сейчас же вернись на свое место.

С бесстрастным лицом Леддравор несколько секунд выдерживал взгляд короля, а потом отвернулся от Толлера и медленно направился к возвышению. Толлер вздрогнул, когда брат сжал ему руку.

– Чего ты добиваешься? – прошептал Лейн, испуганно вглядываясь в лицо Толлера. – Леддравор убивал людей и за меньшее.

Юноша тряхнул рукой, освобождаясь.

– Я покуда жив.

– И ты не имеешь права встревать вот так.

– Прими мои извинения, – сказал Толлер. – Мне показалось, одним оскорблением больше – одним меньше…

– Ты знаешь, что я думаю о твоем ребяческом… – Лейн замолчал на полуслове, потому что к нему подошел магистр Гло.

– Мальчик не виноват – я сам был горяч в его годы, – тяжело дыша, сказал Гло. Ослепительный свет, бивший сверху, освещал его взмокший лоб. От старика разило винным перегаром.

– Магистр, вам лучше сесть и успокоиться, – негромко заметил Лейн. – Нет необходимости подвергаться дальнейшим…

– Нет! Это вы сядьте! – Гло показал на два ближайших кресла и подождал, пока Лейн и Толлер не плюхнутся в них. – Ты хороший человек, Лейн, но я совершенно напрасно взвалил на тебя задачу, для которой ты… гм… не совсем подходишь. Настало время быть дерзким. Время дерзких прозрений. Это то, что завоевало нам уважение древних королей.

Толлер, ставший болезненно чувствительным к каждому движению Леддравора, заметил, что принц продолжает перешептываться со своим отцом. Потом оба уселись, и Леддравор тут же обратил задумчивый взгляд на Толлера. По едва заметному кивку короля церемониймейстер стукнул об пол жезлом, чтобы утихомирить присутствующих.

– Магистр Гло! – Голос Прада звучал теперь угрожающе спокойно. – Я приношу извинения за неучтивость, проявленную к членам твоей делегации, но я также требую, чтобы время Совета не тратилось на легкомысленные предложения. Итак, если я разрешу тебе изложить нам существенные моменты твоего великого плана, сделаешь ли ты это быстро и сжато, не добавляя новых огорчений к этому и без того не слишком удачному дню?

– Охотно!

– В таком случае начинай.

– Я как раз собираюсь сделать это, Ваше Величество. – Гло вполоборота повернулся к Лейну, подмигнул ему, надолго закрыв глаз, и зашептал: – Помнишь, ты говорил, что я парю выше и вижу дальше? У тебя появится причина поразмыслить о своих словах, мой мальчик. Твои графики рассказали мне то, чего ты сам не понимал, но я…

– Магистр, Гло, – сказал Прад, – мы ждем.

Гло важно поклонился и заговорил высоким стилем, церемонно жестикулируя.

– Ваше Величество, у ученого есть много обязанностей, и ответственность его тоже велика. Его разум должен не только объять прошлое и настоящее, но и осветить дороги будущего. Чем темнее оказывается эта… гм… дорога, тем выше…

– Дальше, Гло, дальше!

– Хорошо, Ваше Величество. Мой анализ ситуации, в которой сегодня находится Колкоррон, показывает, что трудности с получением бракки и энергетических кристаллов не преодолеть, пока лишь самые мощные и далекоидущие… гм… меры не отвратят национальную катастрофу. – Голос Гло страстно задрожал. – Я твердо убежден в том, что проблемы, осаждающие нас, будут расти и множиться, поэтому мы должны соответствующим образом расширять свое могущество. Если мы собираемся сохранить статус первой нации Мира, мы должны обратить свой взор не на всякую мелочь у наших границ с их скудными ресурсами, а к небу! Над нами висит целая планета – Верхний Мир, которая ждет, подобно спелому плоду, чтобы его сорвали. В наших силах разработать средства полета туда и… – Конец предложения утонул во взрыве смеха. Толлер, чей взгляд был прикован ко взгляду Леддравора, повернул голову, услышав сердитые выкрики справа, и увидел, что за медицинской делегацией Тансфо встал прелат Балаунтар и с перекошенным от гнева ртом обвиняющим жестом указывает на Гло.

Боррит Харгет перегнулся через Толлера и схватил Лейна за плечо.

– Заставь старого дурака сесть, – злобно прошипел он. – Ты знал, что он задумал?

– Конечно, нет! – Узкое лицо Лейна страдальчески сморщилось. – И как мне его остановить?

– Сделай что-нибудь, а то мы все окажемся идиотами.

– …давно, что Мир и Верхний Мир имеют общую атмосферу, – разглагольствовал Гло, демонстративно не замечая беспорядок, вызванный его словами. – Архивы Зеленой Горы содержат подробные чертежи воздушных шаров, способных подняться…

– Именем Церкви повелеваю тебе прекратить кощунственные речи! – прокричал прелат. Он покинул свое место и наступал на Гло, набычившись и качая головой, как болотная птица. Толлер, лишенный религиозного чувства, инстинктивно понял, что церковник – ревностный сторонник учения о переселении душ в отличие от многих старших клириков, служивших Церкви на словах и в основном из корыстных соображений.

Балаунтар действительно верил, что после смерти душа путешествует в Верхний Мир, воплощается в новорожденного ребенка и в конце концов возвращается в Мир тем же путем в рамках бесконечного цикла существований.

Гло отмахнулся от Балаунтара, как от мухи.

– Основная трудность лежит в области нейтрального… гм… тяготения в середине полета, где, конечно, разность между холодным и теплым воздухом не будет иметь никакого действия. Эту проблему можно решить, снабдив каждый корабль реактивными трубками, которые…

Гло вдруг замолчал, потому что Балаунтар внезапным рывком преодолел оставшееся до магистра расстояние и, взметнув колышащееся черное одеяние, зажал ему рукой рот. Толлер, не ожидавший, что клирик применит силу, вскочил с кресла и, схватив Балаунтара за костлявые запястья, прижал ему руки к бокам. Гло с хриплым стоном схватился за горло, а Балаунтар попытался вырваться, но Толлер легко, как соломенное чучело, поднял его и опустил в нескольких шагах от магистра, заметив при этом, что король снова встал. Смех в зале стих, вновь воцарилась наряженная тишина.

– Ты! – Балаунтар смотрел на Толлера, и губы его нервно подергивались. – Ты прикоснулся ко мне!

– Я защищал своего хозяина, – ответил Толлер, понимая, что грубейшим образом нарушил этикет. Он услышал приглушенный звук и, обернувшись, увидел, что Гло блюет в подставленные ко рту ладони. Черное вино просачивалось сквозь пальцы, пачкало халат и капало на пол.

Король заговорил громко и ясно, каждое его слово было подобно взмаху лезвия:

– Магистр Гло, не знаю, что я нахожу более отвратительным – содержимое твоего желудка или содержание твоей речи. Ты и твоя компания немедленно избавят меня от своего присутствия, и я предупреждаю тебя здесь и сейчас, что – как только справлюсь с более важными вопросами – я серьезно и не спеша обдумаю твое будущее.

Гло отнял руки ото рта и попытался говорить, двигая вверх-вниз бурыми осколками зубов, но сумел лишь прохрипеть что-то бессвязное.

– Уберите его с моих глаз, – сказал Прад, переводя тяжелый взгляд на прелата. – А ты, Балаунтар, получаешь выговор за физическое нападение на одного из моих министров, несмотря на то что тебя спровоцировали. По этой причине тебе не в чем упрекнуть молодого человека, который тебя сдержал, хотя он действительно производит впечатление невежи. Вернись на свое место и сиди там молча, пока магистр ученых и его свита фигляров не покинут зал.

Король сел и уставился прямо перед собой, а Лейн и Боррит Харгет подошли к Гло и повели его к главному выходу. Толлер обошел Ворндала Сисста, который, стоя на коленях, вытирал пол собственным халатом, и помог двум ассистентам Лейна поднять упавший стенд и собрать схемы. Когда он выпрямился со стендом под мышкой, он осознал, что принц Леддравор, должно быть, получил необыкновенно сильный нагоняй, поскольку все это время молчал. Он взглянул в сторону возвышения и увидел, что Леддравор, развалившись на своем троне, смотрит на него внимательным, сосредоточенным взглядом. Толлер, подавленный коллективным стыдом, тут же отвел взгляд, но все же успел заметить, как губы Леддравора тронула улыбка.

– Чего ты ждешь? – дернул его Сисст. – Убирай графики, пока король не решил содрать с нас шкуру.

Обратный путь по коридорам и приемным дворца показался вдвое длиннее, чем раньше. Хорошо хоть Гло настолько оправился, что вскоре смог идти самостоятельно. Новость о том, что ученые попали в немилость, похоже, волшебным образом опережала их и обсуждалась вполголоса во всех группах, мимо которых они проходили. С самого начала Толлер чувствовал, что магистр Гло не в силах исполнять свои обязанности на заседании, но он не предвидел, что будет втянут в такую катастрофу.

Король Прад славился терпимостью и неформальным подходом к ведению дел, но Гло умудрился до такой степени перейти границы, что будущее всего сословия оказалось под угрозой. И более того, план Толлера поступить когда-нибудь в армию рухнул в зачаточном состоянии от того, что юноша повздорил с Леддравором. Принц имел репутацию человека, который ничего не забывает и не прощает обид.

Дойдя до главного переднего двора, Гло выпятил живот и самодовольно прошествовал к своему фаэтону. Там он остановился и обернулся к остальным членам группы.

– Что ж, вышло не так уж плохо, верно? По-моему, я могу сказать, не покривив душой, что заронил зерно в душу… гм… короля. Что скажете?

Лейн, Харгет и Датхун обменялись изумленными взглядами, но Сисст ответил без промедления:

– Вы совершенно правы, магистр.

Гло кивнул ему в знак одобрения.

– Ведь это единственный способ выдвинуть радикально новую идею. Заронить зерно. Дать ему… гм… прорасти.

Толлер отвернулся, вновь готовый рассмеяться, несмотря на все, что произошло, и понес стенд к своему синерогу.

Он укрепил ремнями деревянную раму поперек крупа скакуна, забрал свернутые плакаты у Квейта и Локранана и приготовился к отъезду. Солнце прошло немногим более половины пути до восточной кромки Верхнего Мира – унизительное испытание оказалось милосердно коротким, и он еще мог потребовать поздний завтрак как первый шаг к спасению остатка дня. Толлер уже поставил одну ногу в стремя, когда рядом появился брат.

– Какая муха тебя укусила? – сказал Лейн. – Твое поведение во дворце было из ряда вон даже для тебя.

Толлер почувствовал досаду.

– Именно мое?

– Да! За считанные минуты ты сделался врагом двух самых опасных людей в империи. Как тебе это удается?

– Очень просто, – ледяным тоном ответил Толлер, – я веду себя как мужчина.

Лейн безнадежно вздохнул.

– Мы еще поговорим, когда вернемся на Зеленую Гору.

– Не сомневаюсь. – Толлер вскарабкался на синерога и отправился вперед, не дожидаясь кортежа. По дороге в Квадратный Дом его раздражение постепенно улеглось, когда он подумал о незавидном положении брата. По вине магистра Гло будущее сословия было под вопросом, но его самого назначал король и сместить мог только король. Любая попытка копнуть под магистра воспринималась бы как подстрекательство к бунту. Да и в любом случае Лейн питал слишком глубокую личную привязанность к Гло, чтобы критиковать его даже за глаза. Когда станет известно, что Гло предложил послать корабли на Верхний Мир, все, кто связан с магистром, сделаются объектами насмешек, а Лейн еще больше замкнется, уйдет в свои книги и графики. Между тем положение ученых, владеющих Зеленой Горой, будет ухудшаться день ото дня.

К тому времени, когда синерог дотрусил до многофронтонного дома, Толлер утомился от отвлеченных размышлений, тем более что ему очень хотелось есть. Он не только пропустил завтрак, но практически не ел и накануне, и теперь в желудке у него было отчаянно пусто. Юноша привязал синерога у загородки и, не дав себе труда снять с него поклажу, быстро прошел в дом, намереваясь отправиться прямо на кухню.

Второй раз за утро он внезапно столкнулся с Джесаллой: она пересекала холл в направлении западной гостиной. Прищурившись от солнца, бьющего из-под арки, она улыбнулась, и хотя улыбка длилась одно мгновение, которое понадобилось ей, чтобы разглядеть Толлера, но произвела на юношу удивительное воздействие. Он словно впервые увидел Джесаллу – фигурка богини, глаза яркие, как солнце, – и на миг у него мелькнуло необъяснимо острое ощущение, что он упускает даже не какие-то возможности, а самый смысл своей жизни. Ощущение это пропало так же быстро, как появилось, но оставило Толлера в странно возвышенном и печальном состоянии.

– А, это ты, – холодно сказала Джесалла. – Я приняла тебя за Лейна.

Толлер улыбнулся и решил, не откладывая, попробовать наладить конструктивные отношения с Джесаллой:

– Обманчивое освещение.

– А почему ты так рано?

– Э… совещание прошло не так, как планировалось. Были неприятности. Лейн тебе все расскажет – он уже едет.

Джесалла наклонила голову и отодвинулась, чтобы свет ее не слепил.

– А почему ты не рассказываешь? Уж не из-за тебя ли это случилось?

– Из-за меня?

– Да. Я советовала Лейну и близко не подпускать тебя к Дворцу.

– Ну, возможно, ему не меньше, чем мне, надоели твои бесконечные советы. – Толлер попытался остановиться, но, увы, не смог. – Возможно, он жалеет, что женился на сухой деревяшке вместо настоящей женщины.

– Благодарю. Я дословно передам Лейну твое замечание. – Губы Джесаллы ехидно изогнулись, показывая, что она вовсе не уязвлена, а даже рада, что такая реакция может привести к отлучению Толлера от Квадратного Дома. – Вероятно, твое представление о настоящей женщине воплощено в шлюхе, которая ожидает тебя в настоящий момент в твоей постели?

– Возможно, – проворчал Толлер, пытаясь скрыть, что напрочь забыл о своей вчерашней знакомой. – Следи за языком! Фелиса не шлюха.

В глазах Джесаллы мелькнули искорки.

– Ее зовут Фера.

– Фелиса или Фера, но она не проститутка.

– Не стану спорить о терминах, – сказала Джесалла, и тон ее стал легким, спокойным, выводящим из себя. – По словам повара, ты разрешил своей… гостье заказывать себе все, что пожелает. И если количество еды, которое она поглотила за утренний день, о чем-то говорит, я считаю, тебе повезло, что не придется содержать ее в браке.

– Отчего же? Придется. – Увидев возможность рассчитаться, Толлер сделал это рефлекторно и довольно опрометчиво, даже не подумав о последствиях. – Утром я как раз хотел тебе сказать, что дал Фере статус жены-стажерки. Я уверен, скоро ты научишься радоваться ее присутствию в доме, и мы все станем друзьями. А теперь, извини, я должен… – Он улыбнулся, наслаждаясь выражением недоверия на лице Джесаллы, а затем повернулся и развязной походкой направился к главной лестнице, стараясь скрыть свое немое изумление по поводу того, как круто могут изменить жизнь всего лишь несколько секунд гнева.

Меньше всего на свете ему была нужна ответственность за жену, даже четвертой степени, и оставалось лишь надеяться, что Фера отвергнет предложение, которое он обязался сделать.

Глава 5

Проснувшись на рассвете, генерал Рисдел Далакотт немедленно встал с постели – за все шестьдесят восемь лет жизни он редко нарушал это правило. Генерал несколько раз прошелся по комнате. Боль и онемение в ноге постепенно проходили, и шаг становился все тверже. Тридцать лет назад, во время первой кампании в Сорке, тяжелое меррилское метательное копье раздробило ему бедренную кость прямо над коленом. С тех пор рана не переставала беспокоить его, и периоды, когда боль проходила, случались нечасто и становились все короче.

Достаточно размяв ногу, генерал прошел в примыкающую к спальне маленькую туалетную комнатку, повернул бракковый рычаг на стене, и из дырчатого потолка полилась вода. Горячая – и это напомнило Рисделу о том, что он не в своих спартанских апартаментах в Тромфе. Далакотт постарался прогнать неизвестно откуда взявшееся чувство вины и целиком отдался наслаждению теплом, которое проникало в тело и успокаивало мышцы.

Вытершись, он встал перед стенным зеркалом – оно состояло из двух слоев чистого стекла с разными показателями преломления – и критически осмотрел свое отражение. Возраст, конечно, сказался на некогда могучем теле, но благодаря строгой дисциплине Далакотт ничуть не ожирел; и хотя суровые черты его длинного лица заострились, седина в светлых подстриженных волосах была едва заметна, и в целом он выглядел здоровым и работоспособным.

«Еще могу служить, – подумал он. – Но выдержу, пожалуй, только год, армия уже выжала меня».

Облачаясь в неофициальное синее одеяние, он думал о предстоящем дне. Сегодня его внуку Хэлли исполняется двенадцать, и чтобы доказать, что он готов поступить в военную академию, мальчик должен выполнить ритуал – в одиночку расправиться с птертой. Это было важное событие, и Далакотт вспомнил, с какой гордостью смотрел, как проходил испытание его сын Одеран.

Военная карьера Одерана оборвалась, когда тому было тридцать три, – он погиб в воздушной катастрофе в Ялрофаке. С тех пор по торжественным дням Далакотт выполнял мучительный отцовский долг, заменяя сына.

Рисдел оделся, вышел из спальни и спустился в столовую. Там, несмотря на ранний час, уже сидела за круглым столом Конна Далакотт. Она была высокая, с приветливым лицом, но фигура ее уже начала приобретать солидность, свойственную женщинам средних лет.

– Доброе утро, Конна, – поздоровался Далакотт, отметив, что она одна. – Неужели Хэлли еще спит?

– В свое двенадцатилетие? – Конна кивнула в сторону высокого – от пола до потолка – окна, в котором была видна часть обнесенного стеной сада. – Он где-то там. Тренируется. На завтрак даже не взглянул.

– Для него сегодня великий день. Да и для всех нас тоже.

– Да. – Что-то в голосе Конны сказало Далакотту, что она еле сдерживается. – Чудесный день.

– Я знаю, ты огорчена, – мягко сказал он, – но Одеран хотел бы, чтобы мы провели этот день как можно лучше. Ради Хэлли.

Не ответив, Конна спокойно улыбнулась.

– Ты по-прежнему ешь на завтрак только кашу? – спросила она. – Может быть, соблазнишься и съешь немного белой рыбы? А еще есть сосиски, пирог с фаршем…

– Я слишком долго прожил на рационе рядового, – запротестовал он, согласившись ограничиться светской беседой.

Все десять лет после смерти Одерана Конна вела хозяйство и твердо строила свою жизнь без помощи генерала Далакотта, и с его стороны было бы нетактично давать ей советы в такой день.

– Ладно, – сказала она и, открыв одно из блюд, стала накладывать ему в тарелку. – Но на обеде малой ночью никакого солдатского рациона тебе не будет.

– Принято.

Пока Далакотт обменивался любезностями с невесткой и ел слегка подсоленную кашу, в его голове вихрем проносились воспоминания, и как часто случалось в последнее время, мысли о сыне, которого он потерял, вызвали мысли о другом сыне, которого он так и не признал.

Оглядываясь на свою жизнь, генерал вновь раздумывал, каким образом получалось, что он считал незначительными события, которые потом оказывались главными поворотными пунктами в его судьбе.

Если бы давным-давно его не застали врасплох в небольшой схватке в Ялрофаке, он не получил бы серьезного ранения в ногу. А в результате его направили на отдых в тихую провинцию Редант, и там во время прогулки вдоль реки Бес-Ундар он случайно нашел очень странный предмет – генерал никогда не видел ничего похожего. Он подобрал его и с тех пор повсюду носил с собой.

Рисдел владел этим предметом уже около года, когда в одно из редких посещений столицы внезапно решился и понес его в поселок ученых на Зеленую Гору, чтобы выяснить, нельзя ли объяснить странные свойства вещицы. О предмете он не узнал ничего, зато многое узнал о себе.

Как человек, посвятивший себя военной карьере, он взял постоянную жену чуть ли не из долга перед государством, чтобы она обслуживала его между кампаниями. Отношения у них с Ториэйн сложились ровные, теплые, даже дружеские, и он считал, что иначе и не бывает. До того дня, когда он въехал в сад перед Квадратным Домом и увидел Эйфу Маракайн. Встреча с молодой и стройной хозяйкой была подобна смешению зеленых и пурпурных энергетических кристаллов и завершилась она взрывом бурной страсти и восторга, а затем обернулась немыслимой болью. Он бы ни за что не поверил, что можно так страдать, пока сам не испытал этого…

– Дедушка! Экипаж приехал! – В высокое окно постучал Хэлли. – Можем ехать на гору.

– Иду, иду. – Далакотт помахал светловолосому мальчику, который так и подпрыгивал от возбуждения. Крепкий паренек, хорошего роста, и вполне способен управиться с полноразмерными птертобойками, висящими у него на поясе.

– Ты не доел кашу, – сказала Конна, когда Далакотт встал из-за стола. Она старалась говорить спокойно, но это не вполне ей удалось.

– Ты же знаешь, беспокоиться абсолютно не о чем, – сказал он. – Птерта, дрейфующая в открытом пространстве среди бела дня, никого не напугает. Справиться с ней легче легкого, и потом я все время буду рядом с Хэлли.

– Спасибо. – Конна осталась сидеть за столом, уставясь на свою нетронутую тарелку.

Далакотт вышел в сад, который, как принято в сельской местности, окружали высокие стены, увенчанные экранами, защищающими от птерты. На ночь и в туман экраны смыкались над участком.

Хэлли подбежал к деду и взял его за руку, совсем как Одеран когда-то. Они пошли к экипажу, в котором уже сидели трое мужчин. Обряд возмужания требовал свидетелей, и Далакотт накануне вечером возобновил знакомство с соседями. Он поздоровался с мужчинами, и они с Хэлли уселись на обитые кожей скамейки. Возница щелкнул кнутом, и четверка синерогов тронулась с места.

– Ого! Да ты у нас просто ветеран! – сказал Джихейт, торговец, ушедший на покой, и, наклонившись к мальчику, постучал по трехконечной птертобойке, висевшей среди вооружения Хэлли рядом с обычными крестовинами.

– Баллинская, – гордо ответил Хэлли и погладил отполированное и богато украшенное дерево оружия, подаренного Далакоттом год назад. – Она летает дальше остальных, бьет на тридцать ярдов. У гефов такие же. У гефов и циссорцев.

Мужчины оценили познания Хэлли снисходительными улыбками.

Для защиты от птерты с древнейших времен все нации Мира применяли метательные снаряды разной формы, но время отобрало самые эффективные.

Загадочные шары подбирались к человеку и лопались легко, как мыльные пузыри. Но до этого они демонстрировали поразительную эластичность. Снаряд, стрела и даже копье проходили сквозь птерту, не причинив ей вреда. Шар только вздрагивал, и отверстие в прозрачной оболочке мгновенно затягивалось.

Лишь динамичный вращающийся снаряд мог разорвать птерту и рассеять в воздухе ее ядовитую пыль.

Очень хорошо убивали птерту боло, но они слишком много весили, и метать их было трудно, а деревянный бумеранг с несколькими лезвиями был плоским, легким, портативным. Далакотт всегда удивлялся, как даже самые неразвитые племена усвоили, что если сделать у каждого лезвия один край острый, а другой закругленный, то получится оружие, которое держится в воздухе точно птица и летит намного дальше обычного метательного снаряда.

Наверно, это свойство казалось баллинцам волшебством. Во всяком случае, они мастерили свои птертобойки очень старательно и даже покрывали их резьбой. Прагматичные колкорронцы делали массовое оружие одноразового применения. Оно состояло из двух прямых деталей, склеенных посередине крест-накрест.

Зеленые поля и сады Клинтердена постепенно остались позади; экипаж подъезжал к подножию горы Фарот. Наконец дорога кончилась, и они въехали на покрытую травой площадку. Дальше начинался крутой подъем, уходящий в облака тумана, который еще не рассеялся под лучами солнца. Карета со скрипом остановилась.

– Ну, вот мы и приехали, – добродушно сказал мальчику Джихейт. – Мне не терпится посмотреть, как себя покажет твоя красивая птертобойка. Тридцать ярдов, говоришь?

Тесаро, цветущего вида банкир, нахмурился и покачал головой.

– Не заводи мальчика. Слишком рано метать не следует.

– Думаю, вы убедитесь, что он и сам знает, как надо, – сказал Далакотт. Они с Хэлли вышли из экипажа и огляделись. Купол неба сверкал перламутром, который над головой переходил в бледно-голубой. Звезд не было видно совсем, и даже видимая часть огромного диска Верхнего Мира казалась бледной и призрачной. Семья сына жила в провинции Кейл, а в этих широтах Верхний Мир заметно смещен к северу. Климат здесь был более умеренный, чем в экваториальном Колкорроне, поэтому, да еще из-за более короткой малой ночи, эта провинция считалась одним из лучших в империи аграрных районов.

– Птерты полно, – заметил Джихейт и показал вверх. Там, высоко в воздушных потоках, скатывающихся с горы, виднелись дрейфующие пурпурные кружочки.

– В последнее время ее всегда полно, – прокомментировал третий свидетель Ондобиртр. – Клянусь, птерты становится все больше, что бы там ни говорили. Я слышал, недавно несколько штук проникли даже в центр Ро-Бакканта.

Джихейт энергично помотал головой.

– Они не залетают в города.

– Я только повторяю, что слышал.

– Ты, друг, слишком доверчив и слушаешь слишком много всякого вздора.

– Хватит пререкаться, – вставил Тесаро. – У нас есть дела поважнее. – Он открыл холщовый мешок и отсчитал по шесть птертобоек – Далакотту и остальным мужчинам.

– Они тебе не понадобятся, дедушка, – обиженно сказал Хэлли. – Я не промахнусь.

– Знаю, Хэлли, но так полагается. Кроме того, кое-кому из нас, возможно, тоже не мешает попрактиковаться. – Далакотт обнял мальчика за плечи и пошел с ним к началу тропинки, вьющейся между двумя высокими сетками.

Сетки эти служили для отделения небольшого числа птерт. Они образовывали коридор, который пересекал площадку, взбирался на склон и исчезал наверху в тумане. У шаров оставалась возможность улететь в любой момент, но всегда находилось несколько штук, которые следовали по коридору до конца, словно были живыми существами, не лишенными любопытства.

Вот такие причуды птерты и приводили многих людей к мысли, что шары отчасти разумны, хотя Далакотт никогда этому не верил: ведь у птерты внутри не было никакой структуры.

– Я готов, дедушка, можешь оставить меня, – сказал Хэлли.

– Хорошо, молодой человек. – Далакотт отошел на дюжину шагов и встал в одну шеренгу с мужчинами. Он вдруг осознал, что его внук уже не тот маленький мальчик, который сегодня утром играл в саду. Хэлли шел на испытание с достоинством и мужеством взрослого. До Далакотта дошло, что он не понял Конну, когда за завтраком пытался ее ободрить. Она была права – ребенок больше не вернется к ней. Это открытие Далакотт решил ночью записать в дневник. У солдатских жен свои испытания, и враг им – само время.

– Я так и знал, что долго ждать не придется, – прошептал Ондобиртр.

Далакотт отвел взгляд от внука и посмотрел вверх на стену тумана в дальнем конце сетчатого коридора. И как ни был он уверен в Хэлли, сердце его тревожно сжалось при виде двух птерт сразу. Рыская, низко над землей двигались багровые шары диаметром не меньше двух ярдов каждый. Они спустились по склону, и на фоне травы их стало хуже видно.

Хэлли, сжимая крестовину, слегка изменил позу и приготовился к броску.

«Подожди!» – мысленно скомандовал Далакотт, боясь, что присутствие второй птерты усилит искушение попытаться хоть одну уничтожить на максимальном расстоянии.

Пыль из лопнувшей птерты почти мгновенно теряет ядовитые свойства на воздухе, так что минимальная безопасная дистанция может быть вообще всего шесть шагов, если не мешает ветер. На таком расстоянии промахнуться практически невозможно, и хладнокровному человеку птерта в общем-то не противник. Но Далакотту случалось видеть, как новички теряли присутствие духа и координацию движений. А некоторые впадали в оцепенение, завороженные движением подрагивающих шаров, когда, приближаясь к добыче, они прекращали случайный дрейф и со зловещей целеустремленностью надвигались на человека.

Пара подплывала к Хэлли и уже находилась в тридцати шагах. Шары скользили чуть выше травы и рыскали между сетками. Хэлли отвел назад правую руку и покачивал оружием, но пока воздерживался от броска. Далакотт со смесью любви, гордости, грусти и примитивного страха смотрел на одинокую фигуру, замершую в ожидании.

Он тоже взял в руку одну из своих птертобоек и приготовился рвануться вперед. Хэлли шагнул к левой сетке, все еще воздерживаясь от броска.

– Ты понимаешь, что этот чертенок задумал? – выдохнул Джихейт. – Он, по-моему, и впрямь…

В этот момент бесцельное рыскание птерт вывело их на одну линию, и Хэлли метнул оружие. Крестовина, вращаясь, полетела прямо, ровно и точно, и через мгновение пурпурных шаров не стало.

На минутку Хэлли опять превратился в мальчика и восторженно подпрыгнул, а затем вновь принял сторожевую стойку, потому что из тумана выплыла третья птерта. Хэлли отстегнул с пояса еще одну птертобойку, и Далакотт увидел, что это трехконечное баллинское оружие. Джихейт подтолкнул Далакотта локтем.

– Первый бросок был для тебя, а этот, по-моему, адресован мне – научит меня помалкивать.

Хэлли дал шару подлететь не ближе, чем на тридцать шагов, и метнул птертобойку. Как яркая пестрая птица, она пронеслась вдоль тропинки, почти не снижаясь, и, начав уже терять устойчивость, в последний момент рассекла и уничтожила птерту. Просияв, Хэлли обернулся к мужчинам и отвесил им церемонный поклон. Он одержал три обязательные победы и теперь официально вступал во взрослую жизнь.

– На этот раз мальчику повезло, но он это заслужил. – Джихейт говорил добродушно. – Видел бы это Одеран…

– Да. – Одолеваемый горько-сладкими чувствами, Далакотт ограничился односложным ответом и вздохнул с облегчением, когда мужчины разошлись – Джихейт и Тесаро пошли поздравлять Хэлли, а Ондобиртр отправился к экипажу за традиционной флягой водки.

Все шестеро, включая наемного кучера, собрались у кареты, и Ондобиртр раздал сферические рюмочки с неровными краями, изображающие побежденную птерту. Далакотт посмотрел, как внук впервые в жизни глотает обжигающий напиток, и его позабавила гримаса, которую состроил парень, только что одолевший смертельного врага.

– Полагаю, – сказал Ондобиртр, наливая взрослым по второй, – что все заметили, как необычен наш сегодняшний пикник?

Джихейт хмыкнул:

– Еще бы! Ты не атаковал водку до того, как подошли остальные.

– Нет, я серьезно. – Ондобиртр не поддался на провокацию. – Все считают меня идиотом, но вы можете вспомнить, чтобы за все годы, что мы сюда ездим, целых три шара вылетели еще до того, как синероги перестали пердеть после подъема? Говорю вам, близорукие вы мои: численность птерты растет. И если это не кажется мне с пьяных глаз, к нам пожаловала еще парочка.

Все дружно обернулись и увидели, как из облачного пространства, тычась между сетчатыми барьерами, спускаются еще две птерты.

– Чур, мои! – закричал Джихейт и бросился вперед. Он остановился, принял устойчивую позу и быстро, одну за другой, бросил две крестовины.

На мгновение в воздухе расплылось пятно пыли уничтоженных шаров.

– Видали! – крикнул Джихейт. – Чтобы защитить себя, не обязательно быть воином-атлетом. Я еще научу тебя приемчику-другому, юный Хэлли!

Хэлли передал рюмку Ондобиртру и, горя желанием посоревноваться, побежал к Джихейту. Тесаро и Далакотт после второй рюмки тоже подошли к тропинке. Получилось спортивное состязание по уничтожению шаров; оно прекратилось только после того, как туман поднялся, верхняя часть тропинки очистилась и птерта ретировалась на большие высоты. Далакотта удивило, что за какой-то час вдоль тропинки спустилось чуть не сорок шаров. Пока остальные, готовясь к отъезду, собирали свои птертобойки, он сказал об этом Ондобиртру.

– Я вам это и твержу всю дорогу, – сказал Ондобиртр. Он продолжал пить, бледнел и мрачнел. – Но все считают меня идиотом.

Экипаж вернулся в Клинтерден. Солнце тем временем уже приблизилось к восточному краю Верхнего Мира, и можно было начинать празднование в честь Хэлли.

Дворик перед особняком был битком набит животными и каретами, а в огороженном саду носились играющие дети. Хэлли первым выпрыгнул из экипажа и помчался в дом искать мать. Далакотт последовал за ним степенной походкой, потому что от долгого сидения в экипаже разболелась нога. Он не радовался предстоящему празднику и не ждал от остатка дня ничего хорошего, но уехать было бы неучтиво. Генерал договорился, что дирижабль подберет его и доставит к штабу Пятой Армии в Тромфе на следующий день.

Когда он вошел в дом, Конна тепло обняла его.

– Спасибо, что присмотрел за Хэлли, – сказала она. – Он действительно совершил все подвиги, о которых рассказывает?

– Он был просто великолепен! – Далакотт с удовольствием отметил, что Конна хорошо владела собой и была веселой. – Да что говорить, он заставил Джихейта уважать его!

– Прекрасно. А теперь вспомни, что обещал мне за завтраком. Я хочу, чтобы ты ел, а не ковырялся в тарелках.

– От свежего воздуха и физических упражнений я голоден как волк, – солгал Далакотт и, оставив Конну приветствовать визитеров, прошел в центральную часть дома. Там, разбившись на небольшие группы и оживленно беседуя, толпились гости. Довольный тем, что никто не заметил его появления, Далакотт молча взял с накрытого для детей стола бокал фруктового сока и встал у окна.

Со своего наблюдательного пункта он видел просторы возделанных земель, которые переходили в низкую гряду сине-зеленых холмов. Полоски полей были окрашены последовательно в шесть цветов: от бледно-зеленых, недавно засеянных, до темно-желтых – созревших и готовых к уборке.

Солнце приближалось к Верхнему Миру, и скоро на глазах у Далакотта холмы и дальние поля полыхнули всеми цветами радуги и резко потускнели. Сумеречная полоса мчалась по ландшафту с орбитальной скоростью; за ней следовала чернота полной тени. Не прошло и минуты, как стена темноты долетела до дома и накрыла его – началась малая ночь.

Далакотту никогда не надоедало наблюдать это явление. Когда глаза привыкли к темноте, небо буквально расцвело звездами, спиральными туманностями и кометами. Он вспомнил, что там могут быть – как утверждают некоторые – другие обитаемые планеты, обращающиеся вокруг далеких солнц.

В прошлом Рисдел о таких материях не задумывался – все его душевные силы поглощала армия, но в последнее время он стал находить утешение в размышлениях о бесчисленных мирах, на одном из которых, быть может, существует другой Колкоррон, тождественный Колкоррону во всех отношениях, кроме одного. Возможен ли другой Мир, на котором погибшие любимые еще живы?

Зажгли свечи и масляные фонари; их запах пробуждал воспоминания, и мысли Далакотта вернулись к прошлому, к тем немногим драгоценным ночам, которые провел он с Эйфой Маракайн. В часы ослепительной страсти Далакотт не сомневался, что они преодолеют все трудности, сметут все препятствия и поженятся. Эйфа имела статус постоянной жены, и ей предстоял двойной позор – развод с больным мужем и новое замужество наперекор социальному барьеру, который отделял военных от других сословий.

Перед ним стояли аналогичные препятствия. Кроме того, разведясь с Ториэйн, дочерью военного губернатора, он попадал под суд и должен был оставить военную карьеру. Но все это ничего не значило для Далакотта, он был как в лихорадке.

Тут началась падалская кампания, она обещала быть короткой, но разлучила его с Эйфой почти на год, а потом пришло известие, что она умерла, родив мальчика. Сначала Далакотт хотел признать мальчика своим и таким образом сохранить верность любимой, но затем решил, что этого делать не стоит.

Чего бы он добился, опозорив посмертно имя Эйфы и одновременно разрушив свою карьеру и семью? Мальчику, Толлеру, которому лучше расти в уютной обстановке среди родных и друзей матери, это тоже не принесло бы ничего хорошего.

В конце концов Далакотт решил вести себя разумно и даже не пытался увидеть сына. Пролетели годы, и благодаря своим способностям Рисдел дослужился до генеральского звания. Теперь, на закате жизни, эта история казалась почти сном и больше не причиняла боли, если не считать того, что ночью, в часы одиночества, его начали беспокоить иные вопросы и сомнения. Несмотря на пылкий внутренний протест, он то и дело спрашивал себя, действительно ли собирался жениться на Эйфе? Разве глубоко в подсознании не испытал он облегчение, когда смерть Эйфы избавила его от необходимости принимать решение? Короче, правда ли, что он, генерал Рисдел Далакотт, тот человек, которым считал себя всю жизнь? Или он?..

– А, вот ты где! – С бокалом пшеничного вина к нему подошла Конна. Она решительно сунула ему в свободную руку этот бокал и одновременно отобрала фруктовый сок. – Тебе надо быть с гостями, ты же понимаешь. А то еще подумают, что ты считаешь себя слишком знаменитым и важным и не хочешь общаться с моими друзьями.

– Прости, – невесело улыбнулся Далакотт. – Чем больше я старею, тем чаще думаю о прошлом.

– Ты думал об Одеране?

– Я думал о многом. – Далакотт пригубил бокал и отправился вслед за невесткой вести светские беседы с малознакомыми мужчинами и женщинами.

Он заметил, что среди них практически нет представителей военной касты, и это, возможно, указывало на то, какие чувства на самом деле питала Конна к тем, кто отнял у нее мужа, а теперь собирался забрать единственного ребенка. Далакотт с трудом поддерживал разговор с чужими, по существу, людьми и с облегчением услышал приглашение к столу.

Теперь он был обязан произнести короткую официальную речь о совершеннолетии внука, а потом, если получится, можно будет раствориться в толпе гостей.

Он обошел вокруг стола и подошел к единственному стулу с высокой спинкой, в честь Хэлли украшенному голубыми стрелоцветами, и тут до него дошло, что он уже давно не видит мальчика.

– Где же наш герой? – крикнул кто-то из гостей. – Предъявите героя!

– Он, наверно, у себя в комнате, – сказала Конна. – Сейчас я его приведу.

Виновато улыбнувшись, она выскользнула из гостиной, а через минуту вновь появилась в дверях со странным застывшим лицом, кивнула Далакотту и, не сказав ни слова, снова исчезла. Внутри у Рисдела все похолодело, и уговаривая себя, что нет оснований для беспокойства, он прошел по коридору в спальню Хэлли.

Мальчик лежал на спине на узкой койке. Его лицо раскраснелось и блестело от пота, а руки и ноги беспорядочно подергивались.

Не может быть, подумал Далакотт, и сердце его замерло. Он подошел к койке, посмотрел на Хэлли и, увидев ужас в его глазах, сразу понял, что мальчик изо всех сил пытается сесть или встать, но не может. «Паралич и лихорадка! Этого не может быть! – мысленно прокричал Далакотт, падая на колени. – Это не по правилам!»

Он положил ладонь мальчику на живот и обнаружил еще один симптом – вздутую селезенку; с губ его сорвался горестный стон.

– Ты обещал присмотреть за ним, – безжизненным голосом прошептала Конна, – ведь он совсем ребенок!

Далакотт встал и взял ее за плечи.

– Есть тут доктор?

– Что толку?

– Я вижу, на что это похоже, Конна, но Хэлли ни разу не подошел к птерте ближе тридцати шагов, а ветра не было. – Он слышал свой голос как будто издалека, словно бы он сам себя пытался убедить. – И потом, на развитие птертоза уходит два дня. Так быстро это не бывает. Ну что, есть доктор?

– Визиган, – прошептала Конна; ее расширенные глаза шарили по его лицу в поисках надежды. – Я приведу его. – Она повернулась и выбежала из комнаты.

– Ты поправишься, Хэлли. – Далакотт снова опустился на колени у койки. Он вытер краем маленького одеяла мокрое лицо мальчика и с ужасом отметил, какой жар излучает покрытая капельками пота кожа.

Хэлли смотрел на него с немой мольбой, его губы дрогнули в попытке улыбнуться. Рядом на койке Далакотт заметил баллинскую птертобойку. Он взял ее, вложил в руку мальчику и, согнув нечувствительные пальцы на полированном дереве, поцеловал Хэлли в лоб. Его поцелуй был долгим, словно он пытался вобрать в себя пожиравший мальчика жар, и Рисдел не сразу заметил, что Конна слишком долго не возвращается с доктором, а где-то в доме кричит женщина.

– Я вернусь через секунду, солдат. – Он встал, в полуобморочном состоянии вернулся в гостиную и увидел, что на полу лежит человек, а гости собрались вокруг него.

Это был Джихейт. Он метался в лихорадке, его руки беспомощно скребли пол, и весь его вид свидетельствовал о запущенном птертозе.

Ожидая, пока отвяжут дирижабль, Далакотт сунул руку в карман и нащупал странный безымянный предмет, который нашел несколько десятилетий назад на берегу Бес-Ундара. Большой палец генерала описывал круги по зеркальной, отполированной многолетними поглаживаниями поверхности. Далакотт пытался свыкнуться с чудовищными событиями последних девяти дней, и никакая статистика не могла передать его душевную боль.

Хэлли умер до исхода малой ночи своего совершеннолетия. Джихейт и Ондобиртр пали жертвами новой страшной формы птертоза к концу того же дня, а на следующее утро Далакотт нашел Конну в ее комнате; она тоже умерла от птертоза. Так он впервые столкнулся с заразной формой птертоза, а когда узнал о судьбе гостей празднества, у него помутилось в голове. В ту же ночь смерть настигла тридцать два человека из сорока, включая детей. И на этом ее наступление не остановилось. Население деревушки Клинтерден и ее окрестностей в три дня сократилось с трехсот до пятидесяти человек. После этого яд невидимого убийцы, по-видимому, утратил силу, и начались похороны.

Воздушный корабль освободили от пут, гондола слегка накренилась и качнулась. Далакотт пододвинулся ближе к бортовому иллюминатору и в последний раз посмотрел вниз на знакомую картину: домики с красными крышами, сады и полоски полей. За безмятежным фасадом крылись необратимые перемены. Неизменная солдатская выправка генерала полагала скрыть то, что за девять дней он сам стал стариком. Мрачная апатия, потеря оптимизма – то, чему Рисдел никогда в жизни не поддавался, овладели им, и генерал впервые понял, что значит завидовать мертвым.