Асы немецкой авиации

Дитрих Храбак (1077 вылетов, 125 побед)

Юношеский интерес к авиации и любовь к приключениям привели Дитриха «Дитера» Антона Храбака в люфтваффе, где он служил в двух самых успешных истребительных эскадрах – JG-54 и JG-52. Он отличался своим умелым командованием и своей боевой доктриной, в которой сочетались холодный тактический расчет и философия «бей первым, бей крепко и верни всех своих домой живыми». Его 125 воздушных побед были скромным результатом по меркам JG-52, но отчасти это можно объяснить тем, что в сомнительных случаях он предпочитал отдать победу другому пилоту.

«Я родился 19 декабря 1914 года в маленькой деревушке недалеко от Лейпцига в Саксонии. В первые годы моей жизни мой отец, который служил пехотинцем, сражался во Франции в годы Первой мировой войны. Моя мать, сестра и я жили на ферме, и моя сестра была на год старше меня. После войны для нас наступили трудные времена, как и для всех остальных. Когда мой отец вернулся, он начал собственное дело – строил дома для фермеров. Чудовищная инфляция и безработица больно ударили по нам. Но мы выдержали, и я поступил на службу в армию, а мой отец продолжал свое дело до начала Второй мировой войны. Я проучился 9 лет в государственной школе, а потом поступил в гимназию Королевы Каролы в Лейпциге, которую можно считать аналогом института. Я проучился там до Пасхи 1934 года. Мы изучали латынь, греческий, английский.

Мне было 16 лет, когда я начал посещать авиабазы возле Лейпцига, в том числе Дессау, где фирма «Юнкерс» создавала свои знаменитые самолеты. Я старался выучиться всему. Все мои друзья хотели стать пилотами, и большинство поступило в клубы планеристов, но я не стал этого делать. Всех нас учили этому позднее, прежде чем пересадить на настоящие самолеты. Меня очень интересовали пионеры авиации, вроде Линдберга, и я хотел стать похожим на них.

За год до окончания гимназии летом 1933 года я попытался поступить в один из учебных центров для гражданских пилотов, но безуспешно. Тогда еще не было академии ВВС, так как после Великой войны Германии было запрещено иметь военную авиацию. Однако я решил схитрить, чтобы оказаться на месте, когда в Германии будут созданы ВВС, и для этого мне посоветовали поступить служить на флот.

В апреле 1934 года я начал свою военную карьеру в качестве кадета ВМФ, а моим соседом в казарме оказался кадет Йоханнес Штайнхоф. В ноябре 1935 года меня перевели в люфтваффе, и в Людвигслюсте меня начали учить летать, причем снова вместе со Штайнхофом. Тогда мы с ним сошлись еще ближе. Мы попали в школу повышенной летной подготовки и обучения истребителей. Там мы столкнулись с такими людьми, как Герберт Илефельд, Вальтер Эзау, Йозеф Приллер, Гейнц Бэр, Адольф Галланд и многими другими. Я решил, что все будет нормально, однако попал в две серьезные аварии.

Еще молодым лейтенантом я летал в истребительной группе в Бернбурге на старом биплане Не-51. Во время учебного полета мы столкнулись с плотным низовым туманом, из-за нехватки топлива я был вынужден нырнуть в него и врезался в здание. Самолет был полностью разрушен, а я получил небольшое повреждение левого глаза, которое вывело меня из строя на три месяца. По случайному совпадению в то время с нами в качестве инженера служил Адольф Галланд, и через два дня он разбил точно такой же самолет в точно таких же условиях.

В это время началось формирование боевых эскадр. Каждая эскадра состояла из трех групп, иногда из четырех. Каждая группа имела три эскадрильи или штаффеля, от 13 до 15 самолетов. Наша эскадра была аналогом группы в американских или английских ВВС.

Моя вторая авария случилась два года спустя, когда я совершал свой первый полет на Ме-109Е после обучения на Ме-109D. Это произошло в Бернбурге. На модели Е был установлен более мощный мотор «Даймлер-Бенц», и я осознал это как-то слишком неожиданно – у меня подломились шасси во время рулежки. Это было не слишком хорошее начало.

Мы провели полгода в Бернбурге и еще шесть месяцев в Бад-Айблинге чуть южнее Мюнхена, потом меня вместе с моей истребительной группой в середине марта 1938 года перебросили в Вену. Бад-Айблинг был чудесным местом, а моей эскадрильей командовал Ханнес Траутлофт. Это было как раз перед тем, как его и Галланда перевели в Легион «Кондор». С нами снова оказались Штайнхоф и Приллер. Мы служили в Венской истребительной группе I./JG-138. Меня назначили адъютантом группы. Во время Польской кампании группа получила номер I./JG-76. Затем в апреле 1940 года номер поменяли еще раз на II./JG-54, как раз перед самым началом наступления во Франции.

Мы прикрывали в качестве воздушного эскорта Ju-52/3m, на котором летал Адольф Гитлер. В Асперне нас слили с австрийской эскадрой JG-2 и разделили на две группы. Одна осталась в Вене, вторая вернулась в Бад-Айблинг. На этот раз меня назначили адъютантом венской группы, которая входила в состав ZG-76 до начала Второй мировой войны. 1 апреля 1939 года я стал командиром истребительной эскадрильи 1(J) /ZG-76, которая состояла, в основном, из австрийцев. Я получил звание обер-лейтенанта, и, как командира эскадрильи, меня стали называть штаффель-капитаном. Летчики были великолепными и прекрасно обученными.

Как раз перед началом войны нашу группу перебросили в Верхнюю Силезию к северо-востоку от Бреслау, который поляки теперь называли Вроцлавом. За первые два дня войны мы даже не увидели ни одного вражеского самолета, но на третий день, когда я летел в составе звена из 4 самолетов, мы получили по радио сообщение, что польские бомбардировщики атаковали немецкие войска.

Мы прилетели в указанный район и увидели три PZL P-23, и я немедленно атаковал центральный самолет. Однако я сделал это совершено по-детски, и прежде чем я успел открыть огонь, польский стрелок меткой очередью разбил мне мотор. Кабину наполнил дым, вынудив меня сбросить фонарь и совершить вынужденную посадку на ничейной земле. Я побежал прочь, чтобы укрыться в небольшой рощице, потом подошли наши и забрали меня. Так я получил свой первый урок: «Подумай перед тем, как начать атаку, используй голову, а не мышцы». Меня сбивали семь раз за время войны, но я ни разу не пользовался парашютом. Мне также повезло в том, что я ни разу не был серьезно ранен.

Свою первую победу я одержал 12 мая 1940 года во время Французской кампании, на третий день после начала наступления. Мы взлетели со своей базы в районе Трира на реке Мозель. Мы патрулировали в районе Седана звеном из 4 самолетов. Здесь мы встретили двухмоторный легкий разведчик «Потез-63». Я должен был атаковать первым, за мной следовали трое остальных. Я дал очередь, и из левого мотора повалил дым.

Отлично, «потез» сел на брюхо, экипаж выскочил из машины, но рядом были наши солдаты. Однако мы хотели увидеть, как самолет сгорит, поэтому когда летчики отбежали подальше, мы обстреляли самолет и подожгли его. Мы расстреляли весь боекомплект по этому подранку. Судя по всему, в этот день я забыл свой собственный совет «Используй голову», потому что нас внезапно атаковали 9 французских истребителей «Кертисс Р-36» (Р-75А). Нам оставалось лишь дать полный газ и поскорее удрать на свою базу.

Это было, разумеется, глупо, однако не только возраст, но и боевой опыт требуется, чтобы научиться летать. Да, война во Франции продолжалась только до июня, но над Дюнкерком мы впервые столкнулись с английскими «спитфайрами». Мы должны были прикрывать наши войска, которые захватывали мосты и обеспечивали дороги для наших танков. Последовали тяжелые воздушные бои. Я потерял двух пилотов – первые потери моей эскадрильи – не добившись никаких успехов. Мы также приобрели ценный опыт, который заставил нас в дальнейших боях со «спитфайрами» вести себя очень осторожно.

Мой второй бой со «спитфайрами» произошел севернее Руана, где мы увидели большую группу английских истребителей, летевших в строю, который мы называли «идиотской змейкой» – каждый следующий самолет летел чуть сзади и чуть ниже ведущего, качаясь взад и вперед. Я пошел в атаку на «спитфайр», который счел последним, но другой прострелил мне радиатор, который был самой уязвимой деталью Ме-109. Я был вынужден садиться, когда у меня заклинило мотор.

После окончания Французской кампании мы в течение месяца базировались возле Амстердама, прикрывая нефтеперегонные заводы. 8 августа 1940 года, ровно за пять дней до «Адлертага» (операции люфтваффе по уничтожению Королевских ВВС), нас перевели на аэродром подскока чуть южнее Кале. Мы все еще были 1(J)/ZG-76, однако нас подчинили JG-2, и мы летали над Англией до 30 ноября 1940 года. Бои над Ла-Маншем были особенно упорными, и мы потеряли многих пилотов. Часто это происходило из-за приказов, отданных Герингом. Он хотел, чтобы истребители оставались с бомбардировщиками, чтобы отгонять британские истребители. Но происходило прямо противоположное.

«Харрикейны» охотились за «дорнье» и «юнкерсами», но в особенности за «штуками», а «спитфайры» связывали нас боем. Единственным способом остаться в живых было нарушить глупый приказ. Некоторые командиры, такие как Макс Ибель и Галланд, игнорировали приказы, и их пилоты добились больших успехов. Королевские ВВС были укомплектованы высокопрофессиональными пилотами, и пара боев запомнилась мне, как самые упорные дуэли один на один за всю войну.

Первую стычку я помню прекрасно. В июле 1940 года мое звено (Schwarm) летело на 2000 метров выше строя Do-17. Мы увидели «харрикейны», набирающие высоту для атаки, и «спитфайры», поднимающиеся навстречу нам. Я приказал двум моим пилотам заняться «харрикейнами». Я со своим ведомым, которого мы называли Rottenflieger, повернули навстречу четырем «спитфайрам». Переворотом мы атаковали их. Я обстрелял одного, и он задымился, «спитфайр», которого атаковал мой ведомый, взорвался. Остальные два проскочили между нами и развернулись, чтобы атаковать. Но мы пошли вверх, используя скорость пикирования для набора высоты.

Я оглянулся и увидел «спитфайр» всего в 20 метрах позади себя. Я также увидел вспышки пулеметов. Я увидел, как трассы пролетели мимо моей кабины, и услышал несколько шлепков, но затем мой ведомый сбил его. Затем он в свою очередь был сбит «спитфайром». Я сумел отвернуть и сам сбил «спитфайр», который сбил моего ведомого. Все это выглядит довольно запутанно, но таков воздушный бой. Мои два летчика, которые были сбиты, опустились на парашютах в Ла-Манш, однако их вскоре подобрали. У меня была одна подтвержденная победа, одна вероятная и один подбитый. Четыре «харрикейна» были сбиты и два были повреждены. В моем истребителе оказался десяток дырок, впрочем, серьезных повреждений он не получил, хотя мотор заглох, а шасси не выпускалось. Я совершил идеальную посадку на брюхо.

В середине августа по приказу из Берлина было восстановлено единое командование всеми истребительными частями. В это время командиром JG-54 был назначен Ханнес Траутлофт, а эскадра получила название «Грюнхерц» – «Зеленое сердце». Траутлофт был родом из Тюрингии, которую называли «Зеленым сердцем Германии», потому он и выбрал такую эмблему. В июле 1940 года я стал командиром группы II./JG-54, поэтому я прекрасно знал Траутлофта и высоко его ценил.

Чтобы получить Рыцарский крест, я, как командир группы, должен был одержать не менее 15 побед. Но по мере хода войны это требование изменялось. Я уже получил Железные кресты 1-го и 2-го классов. После шестнадцатой победы (6 в Битве за Францию и 10 в Битве за Англию) я получил Рыцарский крест. Я был очень горд, что стал первым пилотом JG-54, получившим эту награду. Мне пришлось ехать к командному поезду рейхсмаршала Германа Геринга, который тогда стоял возле Бовэ. Вместе со мной был добрый друг и отличный летчик-истребитель Йозеф Приллер, которого мы называли Фипс или Пипс. Приллер закончил войну, имея 101 победу, причем все время сражался против западных союзников. В это время он был командиром эскадрильи в JG-26 «Шлагетер» вместе с Галландом и другими. Он также был награжден Рыцарским крестом.

В 1940 году Геринг был большим, живым и любопытным человеком, которого интересовали детали боев, то, что мы думали о противнике и новых моделях наших самолетов. Но со временем все это поменялось, он стал сонным и ленивым, его не интересовало ничто, кроме собственной персоны. Он стал объектом шуток летчиков-истребителей, причем кое-кто говорил ему все это прямо в лицо. Но когда я получал Рыцарский крест, он задал много интересных и детальных вопросов. Я мог видеть, что он стремится узнать новое о войне в воздухе от пилотов, с которыми разговаривает. Мое первое впечатление о Геринге было позитивным, но позднее оно переменилось. Если честно, я его просто возненавидел.

Я покинул Ла-Манш 30 ноября 1940 года, когда JG-54 отправилась назад в северную Германию. Затем я вернулся во Францию. Нам тербовались большие пополнения в личном составе и новые самолеты, так как наши потери оказались высокими. Потом мы снова вернулись в Германию. Пилоты и наземный состав отправились в отпуска, и на этот раз я женился. Я счел это испытанием на новом поле боя.

Во второй половине января 1941 года нас послали в Ле Ман и Шербур на северо-западе Франции, но там мы пробыли, пока в апреле 1941 года не началась война с Югославией. Мы не встретили вражеских самолетов. Нашей задачей была штурмовка наземных целей и разведка, что было совершенно неинтересно для летчика-истребителя. Однако я слышал от летчиков, что они столкнулись с парой «мессершмиттов», пилотируемых противником. Перед войной Германия продала несколько самолетов старой модели Ме-109Е-3. Они не имели протектированных баков и бронеспинки сиденья, а потому стали легкой добычей.

После разгрома Югославии мы передали наши истребители частям, продолжавшим бои в Греции и на Крите. II./JG-54 поездом отправилась на авиабазу Штольп Рейц на северо-востоке Германии, где мы получили Ме-109F. Я получил звание капитана и стал командиром группы. Мне подчинялись отличные летчики, такие, как Ханс Филипп. Это был герой, как и Вальтер Новотны, который позднее получил Бриллианты.

До того, как принять JG-52, я вместе с JG-54 более года сражался под Ленинградом – с момента вторжения в Россию 22 июня 1941 года до 1 октября 1942 года, когда я получил звание майора и принял новую эскадру у Губертуса фон Бонина на южном участке фронта. Там я снова встретил Штайнхофа, увидел Крупински и Ралля и многих других летчиков, ставших великими асами. Немного позднее к нам присоединился Эрих Хартман. Штайнхоф, Граф, Ралль и Крупински служили в JG-52 во время битв за Францию и Англию. Там также был Илефельд. Он и Штайнхоф рассказали мне о Марселе, с которым служили. Ну а затем Марсель стал знаменитостью, наверное, самым известным пилотом Германии.

Я бы назвал Ленинградский фронт довольно спокойным, так как нам не приходилось мотаться с одной базы на другую, чтобы решать оперативные задачи. Однако на юге война развивалась динамично. Сначала мы перелетели из Харькова в район Сталинграда, затем в предгорья Кавказа и к Черному морю. Моя база находилась возле Каспийского моря. Мы были чем-то вроде пожарной бригады, так как фронт быстро двигался взад и вперед, и нас ждали в любом месте, где начинало полыхать. Мы должны были тушить пожары. За два года службы командиром JG-52 мы переменили 47 различных аэродромов.

Между боями с англичанами и русскими имелась большая разница. Я думаю, первой и самой главной вещью был психологический фактор. Англичане были честным народом и действовали согласно правилам войны в рамках Женевской и Гаагской конвенций, особенно в плане обращения с пленными, взаимодействия с международной организаций Красного Креста и так далее. Но в войне с Советами ты никогда не знал, останешься ли в живых, если тебя собьют за линией фронта. История показала, что русские не соблюдают никаких правил и даже не намерены по-человечески обращаться с чужими солдатами.

Да, следует добавить, что опытные русские летчики, которые были хорошо подготовлены в мирное время, погибли в первые три месяца войны. Те, кто остался, летали на устаревших самолетах, таких как СБ-2 Туполева, который мы называли «Бомбардировщиком Мартин», ДБ-3 Ильюшина, а также на старых истребителях Поликарпова И-15 и И-16. Они вообще не использовали никакой тактики. Далее, русским не хватало летной подготовки и боевого опыта, которые англичане приобрели в первые месяцы войны. Русские не могли выдержать затяжного маневренного боя – «собачьей свалки» – в отличие от англичан. Однако позднее в ходе войны появилось новое поколение русских пилотов, летающих на прекрасных самолетах русских конструкторов. Лучшие русские пилоты были сведены в гвардейские полки, которые сбили много немецких самолетов.

Из моей тысячи с лишним вылетов я могу достаточно четко вспомнить лишь несколько встреч с русскими пилотами. Наиболее яркими в памяти остаются бои с гвардейцами. На юге мы обычно летали большими группами. Мы держали в воздухе до 50 Ме-109 из двух групп, чтобы перехватывать русские бомбардировщики, пытавшиеся атаковать наши войска. Мы столкнулись с соединением из примерно 20 бомбардировщиков и 50 истребителей. Мы сменили группу FW-190, которые первыми атаковали бомбардировщики. Теперь нашей задачей было атаковать их на обратном пути к базе.

Я повел свою эскадрилью прямо на звено Яков, а чуть позже далеко внизу мы увидели большое число ЛагГГов и Пе-2, направляющиеся на восток. Бой получился просто невероятным. Буквально через пару минут вниз падал десяток вражеских самолетов, по всему небу мелькали парашюты. Я сбил одного, и пилот выпрыгнул, но в него тут же врезался ведомый. Пропеллер разорвал тело на куски, и ведомому тоже пришлось выпрыгивать. Теперь уже мне пришлось отворачивать, чтобы не врезаться в человека, как сделал и Крупински, державшийся слева от меня.

Затем мы увидели, как дымит FW-190, который потом загорелся. Пилот выпрыгнул, и его парашют благополучно открылся. Однако вскоре мимо нас проскочил Як и расстрелял пилота на куски вместе с парашютом. Мы были потрясены. Внезапно я услышал, как Крупински вопит «Сволочь!» и переворотом уходит от меня. Я попытался вызвать его, чтобы восстановить строй, но безуспешно. Я последовал за ним вместе с остальными своими пилотами. Крупи сблизился с Яком и просто взорвал его, похоже, он спятил. Затем он бросился сразу на пять Яков и сбил одного. Баркгорн следовал за ним, прикрывая, и тоже сбил два Яка.

Я услышал, как Хартман кричит, что сбил одного, затем то же самое сообщили Ралль, Штайнхоф, Гриславски, Россман и другие. Все сбили по самолету, но я не мог думать об этом. Наконец мы вышли из боя. Мы не сбили ни одного бомбардировщика, зато уничтожили около 20 вражеских истребителей, потеряв один самолет и одного пилота. Еще 5 самолетов вернулись с серьезными повреждениями. Один пилот FW-190 сумел посадить самолет на брюхо и выпрыгнуть из кабины, пока противник расстреливал машину и пытался пристрелить его самого. Он помчался к немецким солдатам, причем я еще не видел, чтобы кто-то бежал так быстро. Русские солдаты погнались за ним, стреляя. Немцы не стреляли, пока пилот не оказался в безопасности, а потом открыли огонь из пулеметов и сразу срезали около 30 русских, но за ними бежали еще очень многие. По моим прикидкам около ста человек, их было слишком много.

Вскоре обе группы столкнулись, и началась жестокая рукопашная схватка. Я приказал своим летчикам по возможности прикрыть наших солдат и обстреливать противника, когда это можно было сделать. Каждый из нас сделал по одному заходу над самой землей, расстреливая противника. Зрелище было ужасным, но это требовалось сделать. Затем мои пулеметы замолкли, я расстрелял весь боекомплект. Другие летчики по радио доложили, что тоже остались пустыми. Я приказал им продолжать заходы, имитируя атаки. Но затем начал подходить к концу запас топлива. Я приказал всем возвращаться на аэродром. И я почувствовал себя счастливым, потому что не служил в пехоте.

Наконец я приземлился и приказал Крупински доложить о своей победе (Abschuss). Остальные также сели писать отчеты. На аэродроме оказались фон Бонин и Траутлофт, прибывшие утром. Пришел Крупински, и я его облаял. Затем я сказал, что понимаю его чувства. Мы все видели, что случилось. Однако я объяснил, что летчик-истребитель не имеет права терять контроль над своими чувствами, потому что он перестает рассуждать здраво и действовать эффективно. Я похлопал его по плечу, и он извинился за нарушение строя без разрешения. На том все и закончилось.

Воздушные бои вокруг Сталинграда, начавшиеся в сентябре 1942 года, были просто ужасными. Граф стал нашим лучшим пилотом, он получил Дубовые Листья, Мечи и Бриллианты, став первым летчиком, сбившим 200 самолетов. Я видел многие из его побед. Он был очень хорошим и агрессивным пилотом, но не любил маневренные бои, предпочитал бить из засады. То же самое можно было сказать о Крупински и Хартмане, на них походило большинство асов. А вот Баркгорн и Штайнхоф были редкими исключениями, они любили «собачьи свалки».

Однажды Штайнхоф, Боркгорн, Россман и я атаковали Ил-2. Мы расстреляли по нему все патроны и снаряды, однако он не падал. Позднее мы узнали, что нужно либо убить пилота, либо прострелить маслорадиатор. В этом случае у него очень быстро заклинивало мотор. Затем я услышал по радио нравоучение: «Не следует пинать ежа под жопу». Это был Хартман, который научился отлично их сбивать.

Мне сообщили, что я награжден Дубовыми Листьями, и я был очень обрадован. Многие мои пилоты получили высокие награды, в том числе и Мечи, и теперь я присоединился к ним. Однако эта новость была омрачена визитом гестапо. Они желали поговорить с Раллем. Я не знал причины, но я потребовал, чтобы разговор происходил в моем присутствии. Двое гестаповцев не стали возражать.

Ну, если так, то я вызвал Ралля. Он всегда был хорошим пилотом и честным человеком. Они начали расспрашивать Ралля о его жене Герте, которая стала врачом мужа после того, как его сбили в ноябре 1941 года. Лечение затянулось почти на год, однако он вернулся в JG-52. Судя по всему, Герту подозревали в помощи евреям в Вене, а также в Германии. Подозрительными выглядели ее поездки в Бельгию, Данию и Англию, начавшиеся задолго до войны. Гестаповцы хотели знать, что Раллю известно обо всем этом. Глядя на его лицо, я мог сам сказать следователям, что летчик ничего об этом не знает. Он рассмеялся и сказал гестаповцам, что они, вероятно, спятили. Как они пришли к подобным заключениям и вообще, что происходит? Лишь после войны мы узнали, что все это было правдой, и что Герта ничего не говорила мужу, чтобы защитить его.

Следователи убедились, что Раллю ничего не известно, и что они, скорее всего, ошибаются. Мне все это не понравилось до крайности. Я попросил их уехать как можно скорее, чтобы не нервировать пилотов. Я также помню, что сказал им, что это нехорошее дело.

Вскоре после этого в ноябре 1943 года я получил приказ прибыть в Ставку Гитлера в Виннице на Украине, чтобы получить свои Дубовые Листья. Когда я приземлился там на своем Ме-109, мне сообщили, что Гитлер уже убыл в Вольфшанце – Ставку в Восточной Прусси. Ну, мне пришлось оставить истребитель и продолжить путешествие на транспортном самолете, где я встретился с пилотом пикировщика Хансом-Ульрихом Руделем и его стрелком штабс-фельдфебелем Эрвином Хенчелем, которые также летели за наградами.

Рудель имел больше наград, чем любой другой немецкий пилот за всю войну. Он получил Рыцарский крест с Золотыми Дубовыми Листьями и Бриллиантами. Он был настоящим фанатиком и сражался до последнего дня. Мы часто сопровождали его пикирующие бомбардировщики. Он захватил с собой на встречу с Гитлером своего стрелка. Рудель потребовал, чтобы Хенчеля наградили Рыцарским Крестом, иначе он не полетит. В результате Рудель получил Мечи, а Хенчель – Рыцарский крест.

После того, как были вручены награды, нас пригласили на ужин вместе с Гитлером и несколькими офицерами его штаба. Гитлер был очень серьезным и редко смеялся, но это было после того, как мы потеряли Сталинград и 6-ю армию, а также фронт в Северной Африке. Я сражался во время Курской битвы, и эту битву мы тоже проиграли, хотя очень надеялись на успех. У нас было много побед, но противник все равно превосходил нас в числе.

Гитлер расспрашивал нас о наших частях, семьях, откуда мы родом, уточнял наше мнение о положении на фронте. Я был более чем сдержан, но Рудель обсуждал это так, словно речь шла о великом крестовом походе, что меня сильно удивило. Я еще больше удивился, когда понял, что фюрер наслаждается этой беседой, словно поражения можно было отвратить с помощью этого человека. Это становилось интересно. Я вспоминаю, что многие другие говорили о Гитлере после встречи с ним, и многие придерживались того же самого мнения. В конце концов нас угостили кофе, который мы пили с Гитлером наедине, и после недолгой беседы мы улетели назад в свои части.

Я помню, как Хартман получил новый истребитель, взлетел и практически сразу же вернулся. Он заявил, что обнаружил проблему. Я не поверил и решил взлететь на этом истребителе сам. Едва я оторвался от земли, как мотор взорвался, и я приземлился. Больше я никогда не сомневался в его словах. Затем Хартман пропал на некоторое время, и мы решили, что его взяли в плен. Но через несколько дней мне позвонил офицер СС и сообщил, что Хартман у его солдат. Это было хорошей новостью, потому что механик Хартмана Мертенс без разрешения отправился на его поиски. Я решил не наказывать Мертенса, когда он вернулся. Механик выглядел совершенно раздавленным, такие тесные узы между людьми и делали нашу эскадру великой.

С нами вместе воевали словаки и хорваты из 13-й и 15-й эскадрилий. Они были хорошими пилотами, но уступали русским, поэтому через пару лет Гитлер приказал нам больше не действовать вместе с ними. Они казались ему ненадежными, хотя многие сражались до последнего дня войны. Это были отважные парни и хорошие пилоты, поэтому я чувствовал себя виноватым перед ними. После войны им некуда было возвращаться. Они оказались одинокими в этом бескрайнем жестоком мире.

Однако у нас возникла новая проблема. Эти типы из гестапо снова явились на аэродром, когда мы находились на Украине. Они пришли ко мне, как к командиру, и сообщили, что хотят допросить двух летчиков. Я сказал, что они спятили, однако они настаивали. Позднее мне сказали, что их машину использовали как туалет, а на заднее сиденье подбросили дохлую собаку. Я вызвал пилотов, однако они ни в чем не сознались. Впрочем, я знал, что в этом замешаны Штайнхоф, Крупински и Ралль. Я изо всех сил старался не смеяться, когда гестаповцы рассказывали мне о происшествии. Я только сказал им, чтобы они уезжали как можно скорее. Гестапо получило хорошую оплеуху от моих пилотов.

Затем я на несколько недель отправился в отпуск. Когда я вернулся на фронт, русские уже заняли Винницу. Мой транспортный самолет Ju-52 летел на малой высоте, чтобы избежать встречи с русскими истребителями, но нам угрожал огонь партизан с земли. Пунктом назначения был Таганрог, куда перебазировалась моя эскадра. Для JG-52 наступили тяжелые времена. Я сбил несколько самолетов, сам пару раз попадал в опасность, но мои летчики меня выручали.

Из Таганрога мы были вынуждены отступить под напором Советов, которые просто раздавили нашу армию огромным численным превосходством. С Крымского полуострова, который мы оставили весной 1944 года, мы перелетели в Одессу, а оттуда в Румынию, Венгрию и Польшу. Там я расположил штаб своей эскадры в Кракове, отправив одну группу в Венгрию. В октябре наша эскадра отпраздновала десятитысячную победу. Мы были единственной частью в люфтваффе, которая добилась такого, да и во всем мире тоже.

После этого я передал командование подполковнику Герману Графу, а сам вернулся в JG-54. Ралля вместе с Крупински перевели на Западный фронт, Штайнхоф командовал JG-77 в Италии. Хартман был вместе с Графом. Галланд назначил Траутлофта инспектором дневной истребительной авиации, и я сменил его в качестве командира JG-54.

Теперь начались бои в Прибалтике, и военная ситуация совершенно изменилась. Три года назад, когда я служил в JG-54, мы дошли до Ладожского озера под Ленинградом, отрезав город и четыре миллиона его жителей от остального Советского Союза. Теперь наши войска Группы Армий «Север» откатились из Эстонии и Латвии и сами были отрезаны от остального Рейха. Как раз когда я прибыл, эскадра пересела на новые истребители «Фокке-Вульф FW-190D», который имел рядный двигатель, а не звезду, как модель А. Нам пришлось драться с русскими, который вышли к побережью Балтийского моря и отрезали Курляндию. У нас, понятно, еще оставались Ме-109, а вот большинство FW-190 использовалось как штурмовики для поддержки войск.

Где-то в этой время, примерно в конце апреля 1945 года, я узнал, что Штайнхоф разбился на реактивном Ме-262, но детали мне рассказал лично Галланд. Никто не знал, выживет ли Штайнхоф. Я пришел в ужас. Я уже потерял многих друзей, и вот сейчас мог умереть мой лучший друг. Я написал его жене Урсуле, спрашивая, могу ли я чем-то помочь. Ее ответ был очень коротким: «Молитесь за него, и пусть с вами будет бог». Она всегда была крепкой женщиной. Я получил письма от Крупински и Баркгорна, который сам лежал в госпитале. Они были вместе с Галландом, когда случилась эта катастрофа. Мы все понимали, что война скоро закончится, ведь была весна 1945 года. Но нам не оставалось ничего другого, кроме как летать до конца.

В этот период люфтваффе окончательно ослабли. Имея всего две группы, JG-54 не могла надеяться захватить господство в воздухе, так как число русских самолетов продолжало расти. Русские так и не сумели разбить Группу Армий «Север», которая продержалась до последнего дня войны, когда в Курляндии капитулировали 210 тысяч немцев и латышских добровольцев. Хотя капитуляция была подписана 7 мая, некоторые отдельные подразделения продолжали сражаться до 9 мая. Им не сообщили о подписании документа.

Совершенно не подозревая об этом, 8 мая 1945 года я получил по телефону приказ на следующее утро эвакуировать самолеты JG-54, если позволит погода. Пилоты сняли с истребителей все ненужное оборудование, что позволило брать на борт двух человек – друзей и механиков. Один сидел скорчившись за бронеспинкой на месте рации, а другой лежал в фюзеляже. Война закончилась, но никто об этом не знал. Мы все еще сражались. Я узнал новость в воздухе и сначала принял ее за шутку.

Мы должны были лететь во Фленсбург на датской границе. Так как я поддерживал хорошие отношения с флотом, в основном потому, что именно там я начал военную службу, я уговорил моряков взять как можно больше наземного персонала на корабли. Для нас это была самый последний и самый долгий перелет в жизни, но по крайней мере 90 моих сослуживцев избежали русского плена. Мы не знали наверняка, что война закончилась, но после приземления все стало ясно, когда нас взяли в плен англичане.

Так как я имел звание полковника, меня отправили в Бельгию и поместили в специальный лагерь до февраля 1946 года, после чего разрешили отправиться домой. Я решил, что стану архитектором, и подал заявление в университет Тюбингена, однако мне отказали. Мне также не позволили учиться в других институтах. Причиной было то, что я был профессиональным офицером, они назвали меня «милитаристом» и «военным преступником», чего я никак не мог понять. Будущее казалось мне мрачным. Несколько лет я работал на автомобильном и химическом заводах, пытаясь прокормить свою семью. Мы знали, что Граф, Хартман и многие другие попали в советские тюрьмы. Мы не верили, что когда-нибудь снова их увидим. Когда они вернулись, особенно Хартман, это было чудесно. Но Графа плен сломал, и он остался развалиной до самого конца жизни.

В 1953 году я попросил разрешения у канцлера Конрада Аденауэра вступить в группу офицеров, которые готовились служить в новых немецких ВВС или Бундеслюфтваффе. Их создали, потому что началась холодная война. Я вступил в эту группу, надеясь снова лететь, и вместе со Штайнхофом и Куртом Кульми (пилотом Ju-87, воевавшим в Северной Африке и Финляндии) мы отправились в Соединенные Штаты на переподготовку.

Мы побывали в Аризоне, Флориде и Калифорнии. Хотя я полюбил Америку, я все время ждал возвращения. Мы, бывшие летчики люфтваффе, подружились со своими бывшими врагами, американскими пилотами. Я полагаю, это была лучшая часть профессиональных летчиков. Когад война закончилась, враждебность между нами исчезла, даже с англичанами мы помирились, чего я не могу сказать о русских. Я встречался с ними несколько лет спустя, и они оставались все такими же враждебными. Я был вместе со Штайнхофом, Раллем, Крупински, Траутлофтом и другими, когда мы встретились с бывшими русскими летчиками. Штайнхоф сказал: «Может, нам стоит повесить на дверь напоминание проверить пистолеты перед тем, как войти?» Мы посмеялись над этим. Однако была и пара исключений. Но все-таки шла холодная война, и мы оставались врагами.

В 1956 году я руководил центром повышенной летной подготовки в Фюрстенфельдбрюке. В 1962 году я командовал системой ПВО северной Германии и Нидерландов. В 1964 году я стал командующим ПВО НАТО в Центральной Европе. Затем меня назначили специальным руководителем программы F-104 «Старфайтер». Моей последней должностью стало командование истребительной авиацией бундеслюфтваффе. Это кресло оказалось очень скользким.

Прежде всего, у нас возникло множество проблем с F-104. Мы потеряли достаточно пилотов и самолетов. Пошла гулять шутка, что в Германии странная погода – в дождь с неба падает вода; в град падает лед, в снег падают хлопья, а «старфайтеры» падают всегда и везде. Проблемы много изучали, прежде всего, Хартман и Штайнхоф, а также Ралль. Ралль скорее поддерживал программу, как и я.

Но Хартман и Штайнхоф были категорически против F-104, хотя мы получили много денег на подготовку пилотов и даже больше денег, чем требовало обслуживание самолетов. Йозеф Каммхубер встретился с ними и принял их точку зрения. Однако наше правительство в Бонне оказалось глухо, новыми Бундеслюфтваффе командовали люди, не имевшие боевого опыта. Такое положение дел сохранялось еще несколько лет. Высокие посты занимали бывшие пилоты бомбардировщиков или бывшие штабисты люфтваффе, но не боевые летчики-истребители.

В результате Хартман сбил сам себя, выступив практически в одиночку против высшего командования и называя вещи своими именами. В результате он так и не стал генералом. Впрочем, он особо к этому и не стремился. Он был единственным кавалером Бриллиантов, который вернулся на военную службу в новые ВВС и пользовался огромным авторитетом. Я думаю, он раздражал гражданских чиновников и слабых командиров. Против него выступили слишком многие, впрочем, как и против Галланда.

Жена Эриха Урсула хотела, чтобы он вышел в отставку. Она не желала снова видеть его в мундире, но мы фактически силой затащили его в армию, поэтому здесь есть и наша вина. Я думаю, он просто тосковал по старым друзьям. Ему требовалась дружба, чтобы залечить душевные раны после 10 лет в советских лагерях.

После того, как я вышел в отставку, я поддерживал контакты со старыми друзьями и оставался теневым советчиком по вопросам создания авиамоторов до 1973 года. Я стал президентом спортивного летного клуба и сам перестал летать только в 1984 году после серьезной болезни. У меня осталось много друзей в Америке, и я радовался, когда мог с ними встретиться. Если вы спросите, был ли я счастлив, выйдя в отставку, я должен сказать «да». Я более 30 лет провел в мундире, хотя я с прежним интересом слежу за политикой и военной ситуацией в мире.

Я полагаю, что больше не будет мировых войн, однако по всему земному шару существует множество мест, где могут начаться военные действия. Религия и экономика, вероятно, будут основными причинами войн. Соединенные Штаты имеют обязательства всюду, где требуется сила для поддержания мира. Я надеюсь, что масштабная война больше не начнется, и молодые люди не будут терять свои жизни попусту».