Асьенда

4

К ужину мы с Родольфо и Хуаной перебрались в небольшую комнату у кухни, которую сейчас использовали в качестве столовой. Ее окна выходили на задний двор: отсюда была видна терраса, увенчанная колоннами и арками и ведущая в мертвый сад, – там обосновались поникшие райские птицы и черные кости, оставшиеся от цветочных клумб. На долину надвигались тяжелые тучи. Когда мы сели за стол, Палома, дочь Аны Луизы, закрыла ставни на окнах, чтобы дождь не попал внутрь. Учитывая, что нас было трое, эта комната казалась гораздо уютнее главной столовой, но уже достаточно скоро я об этом пожалела.

– Прошу, примите мои извинения за то, в каком состоянии находятся наши цветы, – сказал Родольфо, посмотрев на ставни, пока Палома, робея, отправилась в сторону кухни. – Хуана больше заботится об агаве, нежели о садах.

Хуана фыркнула. Удивившись, я подняла взгляд от тарелки. Какое бы сильное презрение я ни испытывала к своим кузинам и обитателям дома дяди Себастиана, я привыкла к их утонченным манерам – и саму меня воспитывали так же.

– Агава – выносливое растение, – сухо ответила Хуана. – Черта, достойная восхищения.

Взгляд Родольфо проскользил по столу и вперился в сестру; обычно голубые глаза его теперь были не сияющими, а ледяными.

– Красота тоже достойна восхищения. – Реплика хоть и была лукавой, но совершенно лишенной теплоты. – Этого, я полагаю, агаве недостает.

– Значит, ты плохо смотрел.

В резкости голоса Хуаны ясно читалось безразличие ко всему, что думает ее брат, – будь то агава или что-либо еще.

Неудивительно, что Родольфо никогда не рассказывал мне о сестре. Воздух между ними искрился от напряжения.

– Сад чудесен, querido, – солгала я, пытаясь изобразить в голосе живость, но в тесной комнате слова прозвучали глухо.

Родольфо бросил на меня косой взгляд, явно не поверив мне. Я накрыла его колено ладонью и стала поглаживать большим пальцем сквозь ткань брюк, пытаясь снять напряжение.

– Мама немного обучила меня садоводству, когда мы жили в Куэрнаваке, – добавила я. – Дайте мне время, и к вашему приезду сад будет не узнать.

Через две недели Родольфо предстояло вернуться в столицу. Он сопровождал меня до Апана, чтобы защитить от разбойников, но занятие политикой не позволяло ему долго оставаться за городом. Временное правительство вот-вот должно было провести выборы президента, и, если верить корреспонденции Родольфо, в которую я украдкой заглядывала, именно его наставнику, Гуадалупе Виктории, предназначалось выиграть их.

Родольфо открыл было рот, чтобы ответить мне, но сестра его перебила.

– Нам не нужны сады, – грубо отрезала она, не удосужившись даже посмотреть на меня. Такое пренебрежение было сродни пощечине. – Нам нужно, чтобы Сан-Кристобаль прекратил вторгаться на наши земли.

– Здесь я решаю, что нам нужно, а что – нет! – рявкнул Родольфо. От резкой перемены его настроения по коже побежали мурашки. – Если донья Беатрис желает сад, она получит сад. Слово моей жены в этом доме закон, тебе понятно?

Если Хуане и было понятно, она этого не показала.

– Кланяюсь, – фальшиво и громко объявила она на всю комнату и швырнула салфетку на стол. Я застыла. Хуана резко встала со своего места и, бросив короткое «доброй ночи», ушла.

Если Родольфо и Хуана остыли после перепалки за те две недели, что он провел в Сан-Исидро, я этого не заметила. Признаться честно, я вообще не видела Хуану. Она как будто растворилась в бесконечных рядах агавы, заполонившей поля за домом, и стала эфемерной, словно призрак.

Хуана не присоединилась к нам с Родольфо, когда мы отправились в Апан на воскресную мессу. Это был мой первый визит в город, и мне впервые предстояло встретиться с другими землевладельцами и их женами.

Как только мы выехали за ворота асьенды, в воздухе будто что-то переменилось, и я с наслаждением откинулась на сиденье. Моя голова покоилась у Родольфо на плече и подскакивала с каждым движением экипажа. Он рассказывал о всех тех землевладельцах, с которыми хотел познакомить меня после мессы.

– Их взгляды на политику весьма устойчивы, но они были союзниками моего отца, а теперь станут и нашими. Если, конечно, лояльное отношение к Хуане – хоть какой-то показатель их терпения.

Он переложил мои руки в перчатках себе на колени и теперь держал их, рассеянно проводя пальцами по кружеву.

Даже с закрытыми глазами я представляла его кривоватую полуулыбку, с которой он произнес следующие слова:

– К тому же загородное общество, по сравнению со столичным, весьма узколобо.

Поездка до центра Апана заняла у нас час. По приезде Родольфо помог мне выбраться из экипажа, и меня поразило, насколько маленьким оказался город. Судя по словам Родольфо, его населяло около трех тысяч человек и еще около тысячи были разбросаны по близлежащим асьендам. Но что для меня, выросшей в столице и привыкшей к густоте толпы, эта цифра? Теперь мне это было отчетливо понятно. Город сам по себе – его главная площадь перед приходом, почта, казармы и всякого рода другие заведения – был таким маленьким, что мы могли бы объехать его весь минут за десять.

Вдоль всей дороги до церкви росли хилые кипарисы. Передний фасад здания был прост и отделан лишь резным камнем, а оштукатуренные стены были так сильно выбелены, что храм казался облаком на фоне яркого лазурного неба. На единственной башне зазвенел колокол, возвещающий о начале мессы.

Я выбрала наряд в скромных цветах – нежно-сером и зеленом, но, войдя в церковь, порадовалась, что отдала предпочтение именно им. Даже несмотря на то, что мое платье не отличалось особой затейливостью, оно было самого высокого качества и привлекало взгляды горожан, пока я шла за Родольфо по проходу. Мантилья нежно касалась моей щеки; я поклонилась и заняла место на специально отведенной для нас скамье у алтаря, рядом с другими землевладельцами.

В столице я едва ли была кем-то большим, чем еще одной дочерью еще одного генерала, здесь же я была доньей Беатрис Солорсано, женой одного из богатейших землевладельцев, – утонченной и загадочной женщиной. В тишине по скамьям позади нас побежали шепотки.

Я наслаждалась ими. Я схватила эту власть и прижала ее к груди, когда началась месса. Сан-Исидро совершенно не соответствовал тем ожиданиям, что сложились у меня, когда я выходила замуж за Родольфо. В отличие от ощущения власти. Таковой была моя новая жизнь. Таковой была моя победа.

Месса растянулась на целый час – все это время люди бормотали, зажигали благовония, вставали и садились. Мы все двигались, говорили и отвечали, как единое целое, после многих лет повторения эти движения были встроены в нас, будто ритм колыбельной. Я всегда находила латинские обряды в лучшем случае скучными, и теперь, имея в поле зрения землевладельцев, они занимали еще меньше моего внимания. Вместо того чтобы смотреть на седовласого упитанного священника и его похожего на ворона метиса-помощника, стоявшего за алтарем, мой взгляд порхал по рядам, подобно колибри. Кто из этих незнакомцев станет мне другом? Кто окажется врагом?

Когда месса закончилась, Родольфо приступил к представлениям: Северо Пинья-и-Куэвас со своей женой Энкарнасьон – из асьенды Окотопек, братья Муньос из асьенды Алькантарилья и достопочтенный Атенохенес Морено с женой Марией Хосе – из Сан-Антонио Ометуско. Во всех этих асьендах производился пульке и, судя по роскошным шелкам на женщинах и фасонам их нарядов по последней моде полуострова, все они пережили одиннадцать лет гражданской войны так же удачно, как семья Родольфо.

– Как хорошо, что сестра вашего мужа больше не будет в одиночестве, – произнесла вдруг донья Мария Хосе, аккуратно взяв мою руку и положив поверх своей. Мы шли к выходу из храма вслед за ее мужем Атенохенесом и Родольфо. Волосы Марии Хосе блестели серебром под мантильей, спина была слегка сгорблена от возраста. – Некоторые вдовы самостоятельно управляют асьендами, это правда. Нужно представить вас вдове старика Эрреры. Она раньше тоже жила в столице, но вот уже почти десять лет управляет асьендой Буэнависта. Но донья Хуана… она вызывает некий интерес. Тем не менее я рада, что теперь у нее есть вы в качестве такого изысканного примера.

Она отстраненно похлопала меня по руке – проявив ласку, как это могла бы сделать бабушка, но в мягком голосе улавливалось предупреждение. Я сохранила прежнее выражение лица, отложив только что полученную информацию в дальний ящик. Возможно, землевладельцы были не так уж лояльны к Хуане, как думал Родольфо.

Донья Мария Хосе подняла слезящиеся глаза, пытаясь разглядеть меня сквозь свою мантилью.

– Вы почти так же прелестны, как донья Мария Каталина, только чуть темнее. Возможно, вы будете переносить загородные условия лучше нее. Бедняжка. Такая нежная конституция.

Меня будто окатили ледяной водой. Первая жена Родольфо… И как я не подумала, что о ней будут говорить.

Я изобразила на лице озабоченность и кивнула в знак согласия. Впервые я встретила человека, который действительно знал первую жену Родольфо, а не просто передавал очередные гадкие сплетни о ней. Стоило расспросить Марию Хосе о преждевременной кончине первой доньи Солорсано…

Но сама идея была мне отвратительна. Не такая прелестная, темнее ли, светлее – теперь я была доньей Солорсано. Родольфо и все, что ему принадлежало, было моим. Я честно выиграла эту битву.

Отвращение зудело у меня под кожей, когда я наблюдала за доньей Марией Хосе. Женщины вроде нее любили раздавать советы молодым женам, поэтому я увела разговор в сторону от мертвых женщин и цвета лица и стала задавать донье пустяковые вопросы о браке. В ответ на ее реплики кивала и улыбалась – тогда, когда требовалось. Но мысли мои были далеко.

Она вызывает некий… интерес.

Интерес всегда приводил к сплетням, а сплетни, будь они злонамеренные или нет, всегда откуда-то происходили. Может, поводом для разговоров послужило безразличное отношение Хуаны к своему внешнему виду. Может, дело было в ее грубости. Она решительно не вызывала у своих знакомых той же симпатии, что ее почившая невестка.

Эти мысли преследовали меня весь вечер, закручиваясь в голове, словно пряди, которые я при свете свечи вплетала в косу, сидя на стуле у трюмо. Я не рассказала Родольфо о разговоре с доньей Марией Хосе, хотя вопросы разрастались в груди сорняками и их корни прочно укоренялись в ребрах.

Я все еще не могла расспрашивать его о многих вещах. Наша новообретенная близость была неравномерна: я помнила запах, исходящий от его теплого горла, я знала ритм его дыхания во сне, но я даже не догадывалась, что за мысли скрывались у него в голове. Между нами тянулось неизведанное молчание, долгое и полное тайн. Чего Родольфо боялся? Зачем скрывал от меня Хуану? Если он так любил Сан-Исидро, то почему избегал его столькие годы?

У меня было так много вопросов… Но я прикусила язык и обернулась. Родольфо, лежащий в постели, завернулся в белые простыни, и дыхание его стало глубже; локон бронзовых волос упал ему на лоб и прямой, заостренный нос. Спящий принц под воздушным саваном.

Но каким бы красивым он ни был, я не испытывала к Родольфо никаких чувств, когда принимала его предложение. Хотя он и привлек меня сладостными похвалами моих чу́дных качеств – силы, доброй улыбки, смеха и глаз, – я не верила, что он взял меня в жены за то, каким я была человеком. Возможно, внешность убедила его не обращать внимания на прошлые дела моего отца; в конце концов, на тот момент я лишь недавно вошла в общество в столице, и я знала, что красива. Две эти вещи делали меня заманчивой загадкой для мужчин, любящих завоевывать женщин.

Но ведь и я тоже притворялась, что не слышу шелеста слухов о том, почему Родольфо стал вдовцом. Он хотел себе жену, которая не будет задавать лишних вопросов. Я поставила все на его секреты. Наши отношения строились на одной-единственной истине: мой мир был темной комнатой без окон, а он стал для меня проводником наружу.

Я вновь повернулась к зеркалу и продолжила заплетать волосы. В груди медленно нарастала боль – сильная, сладкая боль, острая, как разбитое стекло. Я скучала по маме. Я скучала по папе. Я скучала по старой себе – той, которая еще ничего не потеряла; той, которая наблюдала за родителями, что дразнили друг друга и смеялись; той, которая, вечерами читая у камина, смотрела, как они держатся за руки или перешептываются за неплотно закрытой дверью.

Когда-то мне тоже хотелось иметь то, что было у них. Я жаждала этого. Хотела чувствовать то же, что и мама, когда папа целовал ее в лоб, проводил пальцем по щеке и уходил в бой. Жаждала того же чувства, из-за которого мама сидела у окна, беспокойная и неспособная успокоиться, каждый раз, когда папа должен был вот-вот вернуться. Того же, что заставляло их видеть друг друга такими, какие они есть, – не взирая на классы или касты.

Родители боролись за то, чтобы пожениться, несмотря на различия, несмотря на предубеждения маминой семьи, – потому что им было за что бороться. Этого я хотела. Человека, который будет видеть во мне не просто женщину с цветом кожи темнее, чем у кого-то, или не такую прелестную, как кто-то еще. Не чью-то дочь. Не пешку, которую используют для крупной игры. Я хотела человека, который видел бы во мне меня и ценил это.

И что я получила?

Незнакомца, чьи губы оставляли лишь холод и чьи тяжелые касания в темноте не пробуждали во мне желания. Вопросы без ответов, все больше занимающие мысли. Письма маме – отправленные и оставшиеся без ответа. Дом без семьи. Пустоту в грудной клетке, зияющую, когтистую и растущую – как бы я ни пыталась ее подавить.

Я прикусила губу, по телу пробежала дрожь. Да, я взяла имя Солорсано, едва зная человека, которому оно принадлежало. Да, я вышла замуж за мужчину, который встал между мной и мамой, мужчину, которого я не любила.

Я пожертвовала своей мечтой ради выживания, потому что это было важнее одиночества.

А теперь у меня была крыша над головой. Асьенда на мое имя. Доход от земли, прочно укоренившийся и защищающий меня от штормов войны и чумы.

Будущее.

Я была благодарна Родольфо за то, что он вытащил меня из пучины неизвестности и спас от бедности. Наверное, в хорошие дни я даже чувствовала к нему какое-то подобие нежности – за то, что изменил мою жизнь. Быть может, однажды я даже научусь любить его за это.

Вдруг в зеркале что-то промелькнуло, и это привлекло мое внимание. Из темного угла около окна на меня таращились два красных огонька.

Я моргнула, и они исчезли. Волоски на шее встали дыбом. По всему телу разлилось вязкое ощущение.

За мной наблюдали.

Я резко обернулась, пытаясь всмотреться в темноту широко раскрытыми глазами. Бледный свет затухающей свечи едва доходил до ножек кровати. Черные тени заполонили пространство, сгущаясь около стен.

В комнате был только спящий Родольфо. Ничего больше. Я глубоко вдохнула и отрывисто выдохнула, чтобы очистить голову. Я просто устала после поездки в город и встречи со столькими людьми. Меня захлестнули мысли о том, какую колоссальную работу придется проделать, чтобы привести дом в порядок. Я сама выдумала эти красные огни. Чувство, что за мной кто-то наблюдает, всего лишь у меня в голове. Или так, или это просто-напросто один из котов, про которых упоминала Хуана, когда я только приехала в Сан-Исидро.

Да, наверняка это кот.

Разум удовлетворился этим объяснением, и я, повернувшись обратно к трюмо, задула свечу. Сквозь вязкую темноту я на ощупь пробралась к кровати и скользнула под одеяло, позволяя себе приникнуть к теплому телу Родольфо, как моль к лампе. Он вздрогнул, почувствовав мои холодные ступни, и сонно перевернулся, прижимаясь ближе. Покой его сна и сама его надежность взяли верх. Я закрыла глаза.

Вес тела Родольфо на матрасе ощущался совсем не так, как мамин, когда мы делили постель в доме тети Фернанды. Как бы благодарна я ни была, я позволила себе поразмышлять о том, что с его отъездом в столицу, впервые за многие-многие месяцы, вся постель будет принадлежать мне. И не только. У меня будет собственный дом.

Мой собственный мир.

Я стала перебирать, какими цветами хочу выкрасить комнаты на первом этаже, и мысли замедлили ход – сон медленно пробирался в сознание.

Лишь много позже ко мне, покачивающейся на грани мрачных снов, закралось осознание, что с самого приезда в Сан-Исидро я ни разу не видела здесь кота.