Атака неудачника

Глава 23

Чёрная вода, которая заполняла широкий ров, отражала помимо луны ещё и звёзды, хотя никакими звёздами на небе и не пахло. Неестественно чистым оно было, здешнее ночное небо. Чистым и серым, как загрунтованный холст. Ни звёзд, ни облаков, ничего такого, только луна одна. Кстати говоря, отражая то, чего на самом деле нет, меня вода почему-то не отражала. Воистину темна вода в облацех воздушных, подумал я об этой удивительной тайне. Впрочем, усердствовать в её разгадке не стал и перевёл взгляд на ту сторону, на высокую стену, окружающую башню. И вот дела: по моему ли неосознанному желанию, по высшему ли наущению, но уж точно не по случайной случайности в этот самый момент где-то там внутри, там, где за мощной кладкой скрывался сложный механизм, вздрогнули лебёдки, заскрипели блоки, зазвенели цепи и подъёмный, сбитый из прочных деревянных щитов мост, который помимо своего главного предназначения ещё и заменял собою створки входных ворот, стал плавно опускаться. Выглядел мост массивным, даже очень массивным, и не только выглядел, но и являлся таковым: едва его край тяжело ухнул на этот берег, вверх взметнулся высоченный столб пыли.

Ну а когда пыль медленно осела, тут-то я и увидел стражника, чья фигура с алебардой в руке выделялась на фоне открывшегося воротного проёма. Это был здоровенный швейцарский гвардеец, облаченный в петушиных цветов форму эпохи Юлия Второго. Он стоял вытянувшись во фрунт как на параде и, круто задрав подбородок, глядел куда-то вверх. И хотя он демонстративно не обращал на меня никакого внимания, я прекрасно понимал, что моё появление для этого ряженного не осталось ни замеченным. Мало того, я мог побиться об заклад, что он предупреждён насчёт моего прибытия и готов примерно измордовать. Так оно всё и вышло. Когда я перебрался по мосту на тот берег, казённый человек первым делом сделал то, с целью чего, видимо, и был вытащен на этот свет, — пригородил мне путь алебардой.

— И как это понять, уважаемый? — вежливо, чтоб излишне не нагнетать обстановку, осведомился я. — Сегодня частная вечеринка? Пройти нельзя?

— Отчего же, герр дракон, можно, — ответил стражник учтиво, при этом продолжая неучтиво глядеть поверх моей головы в скучную даль.

Я махнул рукой в глубь ворот:

— Тогда я пройду?

— Сделайте одолжение, герр дракон, — проурчал стражник по-кошачьи и, кинув на меня короткий взгляд сверху вниз, добавил: — Только сперва внесите плату.

— Звонки бубны за горами, — ахнул я. — А что, просто так пройти нельзя?

— Отчего же, можно. Ваша воля, герр дракон.

Я кивнул удовлетворённо:

— Другое дело. — И изобразил рукой домкрат: — Давай, солдатик, убирай свою штуковину.

Стражник торопиться не стал. Сперва поправил пряжку ремня, потом одёрнул край камзола и лишь после этого с иезуитской неторопливостью, медленно-медленно поднял алебарду. Удержав себя от резких комментариев, я поблагодарил его сдержанным кивком и, пригибаясь, чтобы не снять скальп о зубья не до конца поднятой заградительной решётки, благополучно проследовал в узкий проход меж двух стен. Такие превратные укрепления в виде хорошо простреливаемых каменных мешков называли раньше на Руси захабами, а как называют здесь — чёрт его знает. Скорее всего, никак не называют. Потому что некому называть.

Оказавшись на внутреннем дворе, местами замощенном гладким булыжником, а местами, в проплешинах, поросшим высоким бурьяном, я сделал несколько шагов в направлении башни и оглянулся — как там наш разлюбезный стражник? И не увидел сзади никакого стражника. Исчез он. И захаб исчез. И ворота. Всё это исчезло. Зато я увидел ров, мост через него и дорогу, по которой только что шагал. Меня аж передёрнуло всего от нехорошего предчувствия. Ну а когда я в следующий миг посмотрел вперёд, то к глубокому своему неудовольствию обнаружил, что — так и есть! — вновь стою перед центральным входом и всё тот же гвардеец в фиолетовом, украшенном страусиным пером, берете преграждает мне путь своей дурацкой палкой.

— Что за глупые фокусы? — возмутился я. — Ты же, солдатик, сказал, что можно пройти и без платы.

— Пройти можно, герр дракон, — бесстрастно подтвердил вояка. — Дойти нельзя.

— Почему сразу не сказал?

— Так вы, герр дракон, не уточняли.

— Действительно, — хмыкнул я и, начиная злиться, постучал кулаком по древку алебарды. — Ну и что ты от меня, служивый, хочешь? Курева? Денег? Исполнения желания?

— Нет, ничего такого не нужно, — чётко выговорил он, выдержал паузу и пояснил: — Нужно только то, что нужно для того, что ненужно.

Я опешил и по-собачьи мотнул головой:

— А ну-ка, ну-ка повтори. Что тебе нужно?

— То, что нужно для того, что ненужно, — терпеливо повторил стражник хорошо заученную фразу.

Может, просто морду ему набить, подумал я в первую секунду. Кулаки, честно говоря, чесались. Но стерпел, оставил глупые мысли и начать рыскать по карманам. Потому как очевидно же было, раз что-то с меня просят, значит, это у меня с собой. Ну и понеслось: расчёска в чехле, носовой платок с кавказской анаграммой «В.А.Х.», ключи от машины, зажигалка, пачка сигарет, связка ключей от дома и гаража, бляха Варвары, два разряженных кастета, Ключ От Всех Замков, чужая заколка для галстука, ручка, блокнот, сдохший мобильник, горсть мелочи и невесть как попавший в карман джинсов Послушный кубик. А помимо того ещё портмоне и в нём: фотография актрисы Ксении Раппопорт (это если кому-то при знакомстве нужно в оперативных целях показать жену), денег бумажных немного, водительские права, паспорт, одна кредитная карточка и несколько дисконтных, истрёпанная лицензия частного сыщика, два надорванных билета на спектакль «Планета» (Лера дико обожает убаюкивающий трёп Гришковца), несколько визиток своих и чужих, календарик с предвыборным портретом Жириновского в кислотном стиле Энди Уорхола и ещё какая-то непонятная квитанция, которую я, не разворачивая, тут же отбросил в сторону.

Ну и что, спрашивается, из всего этого барахла может быть нужно для того, что ненужно? Пораскинув могучим своим умищем, я решил, что практически все эти вещи либо самодостатачны, либо нужны для чего-то нужного, кроме — бинго! — заколки для галстука. Сама заколка, понятное дело, нужна и даже очень. Чтобы, допустим, галстук не затянуло в вентилятор или чтоб не его кончик не попал в тарелку с харчо. Хотя бы для этого. Но для чего нужен сам галстук? Вот вопрос. Чтоб пятно прикрыть на рубахе? Сразу отвергаем за никчемностью повода. Чтоб повеситься? Ага-ага. Чтоб сожрать в минуту душевного смятения? Придурок, какой-нибудь малохольный, конечно, может и сожрать, с него станется. Но это исключение. Так для чего же? А ни для чего. Абсолютно галстук ни для чего не нужен. Как, впрочем, и сто тысяч миллионов прочих бесполезных вещей на свете, которые человек придумал в приступе творческого зуда.

Спешно рассовав по карманам всё то, что до этого вытащил, я оставил только эту подобранную в доме покойного поэта Всеволода Бабенко вещицу. Чтоб стала краше, подышал на неё, потёр о рукав и протянул гвардейцу:

— На, служивый, держи, что просил.

Стражник штучку ручищей своей моментом заграбастал, поднёс к глазам и долго-долго-долго, ужас просто как долго рассматривал. Потом одобрительно повёл тяжёлым подбородком и, ничего не говоря, поднял алебарду.

Бежал я к башне, не оборачиваясь — нафиг-нафиг все эти местные кунштюки. Добежал благополучно, поднялся с боевой площадки на высокое гранитное крыльцо, толкнул дверь и ворвался внутрь. Арочный входной проём на первый ярус, к моему удивлению, оказался наглухо заложен свежей кирпичной кладкой. Зато был свободен путь в узкий проход между внешней и внутренней стеной башни. Вот что пока не надо делать, подумал я, так это ломиться в закрытые двери. Смело нырнул в проход и начал восхождение по винтовой лестнице.

Путь наверх по спирали мало того, что меня не напряг, так ещё и дал возможность подивиться очередному здешнему чуду чудному. Дело в том, что во всех окнах-бойницах, начиная со второго яруса, была видна луна. Я шёл по кругу, но с какой бы стороны у бойницы ни оказывался, везде видел это огромный холодный шар. Создавалось впечатление, что луна находится не снаружи башни, а внутри неё в качестве пленницы. Легко можно было с ума сойти от подобного фокус-покуса. И я бы, пожалуй, сошёл бы, если бы эта радость со мной уже не приключилась где-то в другом месте и чуть раньше.

Вход в помещения второго яруса тоже оказался заложен кирпичом, я понял этот тонкий намёк правильно, огорчаться не стал, набавил ходу и вскоре добрался до самого верха. Там, на последней лестничной площадке, и обнаружил чуть приоткрытую кованую дверь. Стучать и не подумал, толкнул ногой и ворвался внутрь преисполненный решимостью.

Просторная комната, в которую я попал, меньше всего походила на помещение оборонного построения, к которым, несомненно, можно отнести дозорную башню. Скорее она походила на рабочий кабинет человека какой-нибудь свободной творческой профессии. Учённого мужа, к примеру, астролога или сочинителя. За то говорили горящие свечи в напольных скульптурах-канделябрах, книжные шкафы, огромный письменный стол, удобные кресла и уютный диван. Всё убранство это было в стиле позднего барокко: много мягких элементов, много тонкой резьбы и много изогнутых линий. И только наглые ветры, врывающиеся с четырёх сторон в окна-бойницы, напоминали, что не всё так очевидно. Что в действительности не всё так, как на самом деле. Что за всем за этим скрывается некая тайна.

Возле одного окна (уж не знаю, какого именно — южного или северного, восточного или западного; как понять, когда всё шиворот-навыворот) стоял спиной к двери коротко стриженый человек среднего роста. Он был в переливающемся тёмно-фиолетовом, почти чёрном балахоне до пят, а на голове его сидела небольшая шапочка, напоминающая узбекскую тюбетейку, только сшитую не из ситца пёстрых тонов, а из чёрного бархата. Руки, сложив кисти в замок, он держал сзади, и я видел, что почти каждый палец его окольцован перстнем с небедным драгоценным камнем.

Человек не заметил моего появления, слишком увлечён был, видимо, своим занятием. А занимался он тем, что смотрел на луну. И ещё диктовал. Диктовал по-французски не то какое-то послание, не то трактат. Он диктовал, а перо-самописец, сухо скребя по лежащему на столе листу хорошо отбеленной бумаги, записывало за ним то, что на русский язык можно было бы перевести приблизительно так:

— Красота мира в своих лучших проявлениях чаще всего недоступна глупцам. Пресыщенность заставляет их странствовать по свету в поисках непривычного, а красота содержится едва ли не в любом окружающем нас ничтожнейшем предмете, рассеяна едва ли не в самом воздухе, которым мы дышим, заключена чуть ли не в каждом звуке, который…

И так далее, и так далее, и в том же духе.

Голос у доморощенного философа был густой и сочный, но не громкий, и в какой-то степени ласковый, но не приторно-ласковый, а ласковый по-отечески. Таким голосом удобно поучать уму-разуму половозрелых отроков и отдавать команды придворным палачам.

Не дожидаясь, когда пересохнет высокопарный поток, я хлопнул дверью и для верности ещё громко покашлял в кулак. Философ вздрогнул, прервался на полуслове и резко обернул ко мне бледное, ничем не примечательное (если не считать глубокого шрама на лбу) лицо пятидесятилетнего человека. Затем прищурился близоруко и улыбнулся одними губами:

— Всё-таки пришёл.

Сказал он это уже по-русски и без малейшего акцента. А я ничего ему на это не сказал. Мне пока нечего было сказать. Я просто воткнул мешающие мне руки в узкие карманы джинсов и уставился на обитателя башни с нескрываемым вызовом.

Моя напряжённая холодность его ничуть не смутила.

— Как добрался, дракон? — спросил он если не дружелюбно, то заинтересовано уж точно.

— Добрался, — буркнул я, стараясь не попасть в плен его сумеречного обаяния. И, неспешно окинув его взглядом с ног до головы, в свой черёд спросил: — Уважаемый, а, собственно, кто ты такой?

— Да, да, да, да, — закивал человек. — Как же, как же, как же. Полагаю, этот вопрос тебя жутко терзает, дракон. Причём, терзает давно. Сложный вопрос. Да, дракон? Кто? Жан или Поль? Поль или Жан? — Он ткнул в серебряный подсолнух, что висел у него на толстой цепи поверх балахона, и скромно, но с достоинством поведал: — Если это тебе чем-то поможет, то знай: я Жан Калишер. Претёмный усмиритель. Глава Великого круга пятиконечного трона.

Хотя и ожидал я услышать что-то в этом роде, всё равно испытал некоторое душевное волнение. Как ни крути, не каждый день встречаешься лицом к лицу с одним из вершителей судеб колдовского мира. Так что да, прочувствовал структуру — хо-хо — момента. Однако внешне постарался выглядеть всё таким же строгим и независимым. Поклонился сдержанно и уточнил:

— Так это ты, претёмный, меня сюда вызвал?

Лицо великого из великих на какое-то мгновение исказила — вот уж никак я не предполагал увидеть от полубога столь непосредственную реакцию — болезненная гримаса. Впрочем, он тотчас превратил её в подобие улыбки. Потом убрал и улыбку, потёр, собираясь с мыслями, шрам на лбу и произнёс:

— Это, дракон, трудный вопрос. Это вопрос, на который нет однозначного ответа. Да и так ли это…

Тут он вдруг прервался, показал жестом, чтоб я присел в любое из кресел, а сам пошёл к дивану. Проходя мимо стола, на котором помимо писчих принадлежностей находились книги, небольшие песочные часы и магический жезл, он усталым движением стянул с себя цепь и бросил её на исписанный мелкими каракулями лист. Потом уселся на диван, взбил круглую подушку из гобеленовой ткани, прилёг, сложил руки на груди и, повернув голову в мою сторону, продолжил с того места, на котором остановился:

— А так ли это тебе важно знать, дракон, кто тебя позвал? Я или Поль? Поль или я? Какая тебе, в сущности, разница?

Говорить он стал медленнее и менее внятно, а глаза его сделались пьяными как у замерзающей птицы.

— В сущности разницы нет, — не дождавшись от меня ответа, заявил великий из великих. — Я или Поль, Поль или я — это всё равно. Главное, что ты уже здесь. И вот что я тебе скажу… Я скажу, а ты, дракон, внимательно послушай. Сейчас я на время усну, буквально на несколько минут, и как только я усну, ослабнет защита башни и сюда придёт мой брат Поль. Он сразу же примется смущать твой разум всякими глупостями, но ты, дракон, его не слушай. И ничего ему не обещай… — Тут претёмный откровенно зевнул, поленившись прикрыть рот ладошкой, после чего добавил: — Впрочем, можешь что-нибудь и пообещать. Это, в сущности, не важно. Главное — дождись меня. Я скоро.

В следующую секунду глаза его закрылись, он повернулся на бок, принял, поджав ноги к животу, позу эмбриона и уснул.

Из всего этого полусонного бормотания я понял лишь одно: сейчас в эту странную комнату, длинна и ширина которой чудесным образом превышает диаметр самой башни, заявится Поль Неудачник. Гад из гадов. Воплощение коварства. Враг наш навеки. Посему стоило внутренне подготовиться если не к драке, то к разговору на повышенных тонах уж точно. И ещё к торгу. Чего ужас как не люблю.

Поцеловав на счастье большой палец, я уселся в кресло, сложил руки на груди и стал поджидать душегуба.

Прошло пять секунд.

Десять.

Пятнадцать.

И ещё десять.

Почему-то я думал, что брат претёмного войдёт в комнату так же, как вошёл в неё и я, то есть через дверь. Хотя ведь в принципе он свободно мог и птицей влететь в окно, и мышью выскочить из норы, и вообще как угодно, самым невероятным образом мог появиться. А я как дурак всё пялился и пялился на дверь. Ну и, конечно же, зря. Он не вошёл. Нет, не вошёл. Впрочем, и не влетел, и не выскочил и не явился. Ничего такого не случилось. И не случилось по той простой причине, что он в этой комнате уже давно присутствовал. Это я понял, когда на исходе второй минуты томительного ожидания тот, кто представился мне Жаном Калишером, очнувшись ото сна, резко поднялся с дивана, потянулся до хруста в суставах, как отлично выспавшийся человек, после чего посмотрел на меня так, будто видит впервые, и воскликнул:

— А-а-а, дракон! Явился, не запылился. Ну-ну.

Лицо его стало живее, жесты энергичнее, взгляд жёстче и ещё что-то случилось с голосом. Он стал хрипловатым, как у хронически простуженного человека, а помимо того из него ушла патриархальная ласковость, зато появилась резкость и наступательная деловитость.

Без особого труда сообразив, что здесь к чему и в чём подвох, я тем не менее, решил утвердиться в своих предположениях и, с непринужденностью, которая далась мне ох как нелегко, закинув ногу на ногу, поинтересовался:

— Уважаемый, а, собственно, кто ты такой?

— Я? — Он вскинул белёсые брови домиком и ткнул себя в грудь. — Ты спрашиваешь, кто я такой?

И тотчас расхохотался. И так сильно расхохотался, что даже слёзы выступили у него на глазах. А когда истерика прекратилась, он скинул с себя балахон (под ним оказался бежевый свитер да такого же цвета, но на два тона темнее, стильный вельветовый костюм) и сказал:

— Я, дракон, тот, кто тебе нужен. Я Поль Калишер. Величайший романтик всех времён и народов.

Отрекомендовавшись столь вычурно, он лёгким, пружинистым шагом подошёл к письменному столу и перевернул стоящие на нём песочные часы. Потом, разогревая мышцы, побоксировал воздух, сделал несколько наклонов влево и несколько вправо и направился к десертному столику, на котором стояли какие-то напитки в изящных графинах и ваза с фруктами. Он долго выбирал, что из неё взять, выбрал апельсин, вонзил в него ногти и, не глядя на меня, спросил:

— Принёс?

— О чём ты? — уточнил я, с напряжением наблюдая, как летят на ковёр, куски оранжевой кожуры.

— Давай, дракон, не будем понапрасну воду в ступе толочь, — предложил Неудачник. После чего посмотрел на меня снисходительно, подмигнул развязно, забросил в рот несколько сдвоенных долек, прожевал их и, выплюнув косточки себе под ноги, повторил вопрос: — Так ты принёс?

— Нет, не принёс, — сказал я и откинулся на спинку кресла.

— А чего тогда пришёл?

— Звали, вот и пришёл.

Метко запустив недоеденный апельсин в окно, Поль подскочил ко мне, навис и прорычал:

— Ты что, дракон, думаешь, я шутки здесь с тобой шучу? Ты, вообще, знаешь, кто я такой? Да я тебя…

— Не сверкай глазами, дядя, — прервал я его грубый наезд и преспокойно стряхнул несуществующую пыль с левой брючины.

Неудачник отстранился, поглядел на меня изумлённо и, моментально сбросив накал, хмыкнул:

— Да ты дракон, смотрю, смелый у нас.

— На том и стоим.

— Нет, дракон, ты не стоишь. Ты плаваешь. В дерьме ты, дракон, плаваешь.

После этих слов он тщательно вытер руки о полы пиджака и вытащил из кармана артефакт, напоминающий китайский резной шар. Подобную штуку я видел однажды у колдуна Лао Шаня. Преждерождённый утверждал, что на изготовление этой безделицы, которая содержит в себе пятьдесят шесть вложенных друг в друга сфер, древний мастер У Чхао потратил всю свою долгую жизнь. В артефакте Неудачника сфер было гораздо меньше, и был он вырезан не из слоновой кости, а из горного хрусталя. А помимо этих отличий имелось в нём и ещё одно. Более существенное. В его центре не зияла пустота. Там, в хрустальной глубине, пульсировало нечто прозрачно-розовое, и в этом розовом извивался отвратительного вида червяк.

— Видишь? — сунул Неудачник артефакт мне под нос.

— Вижу, — ответил я, отстраняясь. — Твой червяк жрёт невинную душу. Червяк этот — сволочь. И ты, Неудачник, тоже сволочь.

— Не груби, я всё-таки великий.

— Извини. Ты не сволочь, ты великая сволочь.

Как ни хотел я, но вывести Неудачника из себя у меня не получилось.

— Грубость твою, — сказал он спокойно, — отписываю я, дракон, исключительно на незнание мотивов моих поступков. И не обижаюсь ничуть. Быть объектом презрения — удел всякого деятельного мечтателя.

— Это ты-то мечтатель?

— Представь себе, — сказал он, повертел артефакт в руке словно ёлочную игрушку и даже подкинул его несколько раз в воздух.

Не сводя глаз с этого, на вид исключительно хрупкого, предмета, я спросил:

— И о чём же таком ты, Неудачник, мечтаешь?

— О чём? О, я тебе сейчас скажу о чём. — Он ещё раз подкинул шар, теперь выше, под самый потолок и, пока шар летел, быстро-быстро произнёс: — О том мечтаю, чтобы порушить жалкое единство мирового многообразия и выстроить на его месте мощную систему многообразного единства. — Поймал шар у самого пола, развёл руками — вуаля, и спросил: — Слышал о такой?

— Нет, не слышал, — переведя дух, сказал я. — И слышать не хочу.

— Похоже, дракон, — с ноткой некоторого сожаления в голосе сказал Неудачник, — и ты меня понять не готов. Ну что ж, я к этому привык. Быть непонятым современниками — удел всякого гения.

— А чего тут понимать? — усмехнулся я презрительно. — Всё и без того предельно ясно. Власти над миром хочешь, для того и Вещь Без Названия пытаешься в личное пользование заполучить. А насчёт гениальности своей ты, Неудачник, лучше бы помолчал. Ведь по трупам идёшь. А гений и злодейство…

— Дурак ты, дракон. Власти над миром… Тьфу, плевал я на это. Не власти над миром я хочу, но власти над смыслами. Истины, истины я, дракон, алкаю. Ответы мечтаю найти на вопросы, каждый миг вечные и вечно актуальные.

— О, как! — не выдержав, всплеснул я руками. — И зачем тебе это?

— Как это зачем? — удивился Неудачник. — Чтоб одарить человечков идеями светлыми и мудрыми. За этим вот. Зачем же ещё.

— Светлые идеи от Тёмного — это сильно. Это очень сильно. Ну и какая тебе от этого предприятия выгода будет? В тотальном контроле над носителями мудрых идей?

— Зря так говоришь, дракон. Ох, зря. Никакой я выгоды не ищу. Я ж тебе не какой-нибудь там усмиритель ненасытный, а бескорыстный романтик.

— Угу, — произнёс я скептически. — Что-то в последнее время до фига романтиков развелось бескорыстных, у которых руки по локоть в крови.

— Уж так прям и по локоть.

— А что не по локоть? — Я ткнул пальцем в артефакт. — А это тогда что? Шутка?

— Это? — Неудачник хитро прищурился. — Это ultima ratio. Последний довод. Последний и решительный довод для глупцов вроде тебя, дракон. Вы же, благодушные скептики, слов нормальных не понимаете. Вас же носом всё время тыкать нужно. Вы же… — Он прервался, замер, прислушался к чему-то и оглянулся на часы, весь песок в которых уже почти просочился в нижнюю часть колбы. — Ладно, это всё разговоры в пользу бедных. Убеждать я тебя ни в чём не собираюсь. Метание бисера перед свиньями — неактуальный метод. Актуальный — гонять свиней за бисером. Значит, так, дракон. Чтобы принести мне Вещь и сердце, у тебя… — Он вытянул руку, и посмотрел сквозь хрусталь на пламя свечи. — Где-то, я думаю, минут тридцать осталось. Полчаса. Дерзай, дракон.

И спрятал артефакт в карман.

Уложив время на дистанцию, я мотнул головой:

— Не успею.

— Успеешь. Ещё как успеешь. У тебя же маргалдос с собой.

— Что у меня с собой?

— Волшебный кубик.

— Кубик да, кубик есть, — согласился я, мысленно помянув гвардейца-стукача недобрым словом. — Только я не знаю, как…

— А там и знать-то нечего, — перебил меня Неудачник. — Про то, как во времени гулять, не скажу. Обойдёшься. А в пространстве — пожалуйста. Загадывай четвёрку, произноси трижды «Абиссус абиссум инвокавит», рисуй в голове то место, куда тебе нужно попасть, и швыряй кубик. Вот и всё. Вперёд, дракон, вперёд. А я пока… — Он передёрнул плечами, заложив руки за голову, потом вновь метнул взгляд на песочные часы и закончил: — …вздремну чуток.

И действительно, едва добрался неверным шагом до дивана, повалился на него и сразу уснул.

Глянув на свои «Командирские», я засёк время и поспешно вытащил Послушный кубик. Загадал четвёрку, выкрикнул трижды подсказанную волшебную присказку и бросил кубик под потолок. В ладонь кубик не вернулся, завис в воздухе на уровне глаз. Не сам собой завис, разумеется. Это его проснувшийся претёмный усмиритель так ловко усмирил.

— Да, да, да, да, — пропел великий из великих, приближаясь ко мне. Вырвал кубик из загустевшего воздуха, сунул мне в карман и дальше запел: — Жалость, жалость. Она подводит. Она самая. Она подлая. Особенно сейчас всё чаще подводит, когда все вокруг играют не по правилам.

— А раньше что, по правилам играли? — хмыкнул я и полез в карман.

— Погоди, не доставай, — остановил меня претёмный, ещё и за руку придержал.

Я попытался руку вырвать:

— Вообще-то, мне торопиться нужно.

— Не нужно, — покачал он головой и в ответ на мой недоумённый взгляд произнёс: — Сейчас объясню. Секунду. — Отошёл к столу, перевернул песочные часы и прежде чем продолжить спросил: — Про Неудачника всё понял?

— В целом — да. Насколько понимаю, у вас расстроилась синергия.

— Не расстроилась, дракон, а полностью разрушилась. Окончательно и бесповоротно. А когда-то, не поверишь, эта моя… наша патология давала ощутимый сверхаддитивный эффект. Но теперь… — Претёмный вздохнул и, закрыв глаза, стал тереть веки. — Устал я, дракон. Устал от Поля. От этого маньяка-экспериментатора с его затеями разной степени экзотичности. Устал чертовски. Это уже для меня стало просто невыносимо. Слишком стар для всего этого кавардака. И самое страшное: как и раньше ему достаётся лишь четверть суток, но если раньше промежутки между приступами исчислялись часами, то сейчас — минутами.

С этими словами великий усмиритель невольно посмотрел в сторону песочных часов, после чего замолк и молчал достаточно долго. И лишь когда я поднял руку, чтобы поглядеть на свои наручные часы (разговоры разговорами, а Леру нужно было спасать), он оживился и сказал:

— Слушай меня, дракон. Слушай внимательно. Вот что я тебе предлагаю. Я спасу твою девушку, а ты взамен помоги мне избавится от Неудачника. Что скажешь на это?

Когда до меня дошёл смысл предложения, я на некоторое впал в ступор, а потом стал вслух рассуждать:

— Каким это образом мне тебя, претёмный, от Неудачника избавить? Убить, что ли его? Вряд ли сумею. А если вдруг сумею, ты ведь в таком случае тоже умрёшь.

— Не нужно никого убивать, — успокоил меня великий из великих. — Просто помоги нам разделиться. Ты дракон, ты знаешь, как это делать.

Сначала я подумал, что он шутит, потом смотрю — вроде нет. Подумал хорошенько, ещё раз хорошенько подумал и постарался деликатно отказать:

— Как однажды справедливо заметил философ Мик Джаггер, не всегда в этой жизни можно получить то, что хочешь. Боюсь, претёмный, твои шансы невелеки.

— Пусть даже один из миллиарда, — произнёс он горячечно. — Всё равно я хочу попробовать.

— Никто из людей такого раньше не делал.

— Кому-то ведь нужно быть первым.

Я посмотрел на него новыми глазами. Передо мной стоял грустный, способный вызвать искреннее сострадание человек. Но мне его жалко не было. Ни капли. А вот девушку Леру — очень. Так мне её было жалко, что готов был душу дьяволу заложить. Вот почему согласился и сказал:

— Ну хорошо, претёмный, попытка — не пытка. Но только тогда уж давай в темпе. Времени в обрез.

— Я готов, — произнёс он решительно. — Говори, дракон, что делать.

— Обязательно скажу, но только ты сначала…

И я показал на его карман.

Претёмный усмиритель понял меня в момент, нащупал в кармане и вытащил на свет хрустальный артефакт. Повертел его в руках и сразу начал действовать. Сначала поднёс шар к губам и что-то стал ему нашёптывать на непонятном мне унгологосе. Слова заклинания, отзвучав, тут же превращались в сереньких пичуг, что пометавшись по комнате, вылетали в разные окна. Вылетело их не меньше сотни, прежде чем хрусталь стал потрескивать. Внимательно прислушиваясь к звонкому треску, претёмный улучил момент, резко оборвал заклинание и так глянул на шар, что тот мгновенно рассыпался в пыль. А потом претёмный сдул эти сверкающие крупицы, и на его ладони осталась лишь розовая субстанция. Теперь свободная, но всё ещё угнетаемая смертельным паразитом. И вновь претёмный стал бормотать. И вновь стали разлетаться во все стороны света перепуганные птицы-слова.

В какой то миг мне показалось, что ритуал слишком уж затягивается, и я глянул на часы. Нет, не на те, что были у меня на руке, а на хозяйские, песочные. В верхней половине колбы песка осталось две трети. Хотя при бодрствовании Жана песчинки падали вниз медленнее, чем при бодрствовании Поля, всё равно они падали. Время шло. И время поджимало.

Впрочем, претёмный своё дело знал.

Закончив читать второе заклинание, он стал совершать свободной рукой такое движение над образом Лериной души, будто выкручивает из патрона лампочку. И вот что интересно: вертел он пустоту, но вспотел так, будто вагон кирпичей в одиночку разгрузил. Прошло минуты две, не меньше, прежде чем, подчиняясь пассам великого мага, полез «червяк» наружу. Он выползал медленно, но он, сволочь, а выползал. А когда выбрался наружу полностью, дальше уже всё пошло гораздо быстрее. Через секунду образ страшного проклятия уже оказался на полу, под каблуком великого из великих. Носок ботинка туда-сюда, и всё — истошный поросячий взвизг и тонкая струйка вонючего дыма. Червяк издох. Проклятье было снято. Ну а розовый комочек претёмный осторожно донёс до окна и отпустил на волю. Улетев на небо, она стала там единственной звездой.

Когда всё было кончено и на сердце моём заметно полегчало, претёмный обратился ко мне:

— Ну, что ж, дракон, свою часть уговора я выполнил. Теперь очередь за тобой.

Слово своё надо держать всегда и при любых обстоятельствах. Иначе как? Иначе нельзя. Так что попросил я прощения у Великого Неизвестного и приступил:

— Слушай, великий из великих, драконий рецепт сепарации, слушай и запоминай. Прежде всего нужно раздеться донага и встать между трёх… в твоём случае, разумеется, между двух зеркал. После чего, отрешившись от всего суетного, следует прочитать заклинание, которое по форме и содержанию есть ничто иное, как обращение к собственному естеству. Тут, претёмный, суть вот в чём. Требуется испросить позволения принять вид, позволяющий жить и выжить в мире, в котором жить и выжить в ином виде нельзя. Если пожелаешь, я тебе могу выдать подстрочник нашего заклинания, но, думаю, для тебя, великого, сплести собственное особого труда не составить. Итак, произносим обращение и… И, собственно, на этом всё. С получением разрешения подготовка к сепарации заканчивается. Дальше нужно каким-нибудь стандартным заклинанием призвать любые три стихии. Мы вызываем воздух, воду и огонь. Разумеется, тебе будет достаточно вызвать две. Когда случится, нужно быстренько-быстренько снять с себя все степени защиты и стереть, если такие имеются, все круги отврата. Если нигде не ошибёшься, то стихии обязательно разорвут единое на части. Став тем, кем ты станешь, не зевай, сразу проходи сквозь зеркало, напротив которого стоишь. Как ты устроишь, чтобы Поль прошёл сквозь своё, не знаю. Полагаю, как-нибудь сообразишь. Это всё. Как воссоединиться, рассказать?

— Не надо, — мотнул головой претёмный. — Думаю, не понадобится. А вот насчёт зеркал хочу уточнить.

Упреждая понятный вопрос, я конкретизировал:

— Мы используем воздушное зеркало, огненное и водяное. — Потом сказал: — Какие тебе выбрать, решай сам. Тут я не подсказчик. И вот ещё что: нужна какая-нибудь посудина для сердца.

— Посудина?

— Ну да. Сердце ведь после ритуала будет жить от вас отдельно. Если, конечно, дело выгорит.

— Выгорит, — убеждёно сказал претёмный и попросил меня жестом отойти в сторону.

Однако, не желая больше ни секунды оставаться в логове Тёмных, я сказал:

— Пожалуй, я, претёмный, двину в обратный путь. Сепарация — штука интимная, зрелище не для чужих глаз. — Тут же попрощался кивком и сразу направился к двери. А когда дёрнул за ручку, обнаружил, что дверь заперта. Резко обернулся к коварному хозяину и осведомился: — В чём дело, претёмный? Как это понимать?

— Не уходи, дракон, — вроде как попросил, а на самом деле приказал великий из великих. — Подскажешь, если вдруг что-то сделаю не так. Дело для меня новое. Случиться может всякое.

Не дожидаясь ответа, да, видимо, особо в нём и не нуждаясь, он приступил к исполнению задуманного. Сдвинул, навалившись всем телом, тяжеленный стол в сторону, вышел на середину комнаты, поставил у ног вазу из-под фруктов и начал быстро раздеваться. Ему действительно следовало поторопиться — песка в часах осталось на несколько минут. Он это очень хорошо понимал. И, чтоб зря не тратить время, умудрился по ходу дела сотворить два зеркала, огненное и ледяное. Приметив, что отражаюсь сразу в обоих, я на всякий случай отошёл в сторону, к окну. И уже оттуда стал наблюдать за тем, что будет происходить дальше.

А претёмный между тем уже плёл-сплетал — птички так и вылетали стайками — первое заклинание. Видимо, сплёл он его удачно, поскольку уже через несколько секунд получил благословение. Это я понял по тому, как просветлело его лицо. А потом сразу, я даже глазом моргнуть не успел, его голое, дряблое, совсем не атлетическое тело закружило в мощном ледяном круговороте. И почти сразу его накрыло и огненным облаком. Дальше произошло, что и должно было произойти. Стихии пожрали друг друга, а попутно разорвали человека. Вырвали из единого существа две его противоположные сущности.

После того как пар осел, я увидел, что там, где раньше стоял один, теперь стоят спиной друг к другу двое. Сначала я не понял, кто из них кто. А потом, тот, который стоял напротив ледяного зеркала, развернулся и толкнул в спину ничего непонимающего второго. Это Жан толкнул Поля. Толкнул он его так сильно, что тот, не удержавшись на ногах, влетел в огонь и, прихватив своё отражение, пронёсся огненным метеором к одному из шкафов. Сам Жан времени даром не терял и чинно прошёл сквозь зеркало ледяное.

А потом случилось то, чего я никак предположить не мог. Удивительно быстро сообразив, что к чему, Поль — о, что за тошнотворные это были метаморфозы! — немедленно превратился во льва с плоской мордой, хвостом дельфина и короткими, как у пингвина, крыльями. Хлестнув хвостом по полу, он издал душераздирающий рёв и прыгнул через всю комнату в сторону Жана. Казалось претёмному уже не спастись, но он не сплоховал. Хотя и начал превращение на мгновенье позже, но к тому моменту, когда подлетел обращённый Поль, претёмный уже стал грузным химерическим созданием, похожим на бегемота с головой и хвостом крокодила. И в результате вышло так, что лев-урод угадил на спину уродского бегемота.

Не сумев взять Жана вероломностью, Поль решил взять его силой. Ещё раз злобно рыкнув, лев выгнулся всем телом, а потом вцепился зубами в холку бегемота и стал трепать что было силы. То ли жилу какую-то пытался перегрызть, то ли на бок повалить. А скорее всего — ярился безумно и безотчетно. Бегемотный крокодил на этот счёт оказался толковее. Подёргался влево и право, пытаясь скинуть противника со спины, а когда не вышло (тот засадил когти в его шкуру очень глубоко и держался крепко), просто хлестнул хвостом так, как лошадь в знойный день лупит по настырному слепню. Одного точного удара оказалось достаточно. Крылатый лев не охнул, не вскрикнул, а просто повалился на пол замертво с перебитым хребтом. Вот какова была сила удара, и вот насколько остро было заточено ребро изуверского крокодильего хвоста.

Ну а дальше… Дальше — всё понятно. Мёртвый лев так и остался мёртвым львом. А вот крокодилий бегемот очень скоро претерпел обратную трансформацию и стал человеком. Жаном Калишером. Только уже, конечно же, не совсем Жаном Калишером. И не совсем человеком. Разве можно назвать человеком того, чьё сердце пульсирует не в груди, а во фруктовой вазе? Пожалуй, нет. Это уже не человек. Это… Чёрт его знает кто. Но всё-таки что-то человеческое в нём ещё осталось. Иначе бы он не плакал. А он плакал. Стоял голый на четырёх ветрах, дрожал всем телом и плакал. Я не знаю, почему он плакал. Может, горевал оттого, что безвозвратно потерял часть себя. А может, наоборот — радовался тому, что освободился от ненавистного альтер эго, и плакал от счастья. Не знаю. Одно скажу — смотреть на это было неприятно. И я бочком так, бочком потянулся к двери.

На этот раз она оказалось не заперта, я благополучно выбрался на лестницу и стал спускаться, мучительно соображая по пути, почему так получается, что всякая промежуточная победа Добра является ступенью к окончательному торжеству Зла. Ответа так и не нашёл, зато когда миновал второй ярус, вдруг с ужасом обнаружил, что не спускаюсь, а поднимаюсь. Да-да, поднимаюсь. Иду вверх по лестнице, ведущей вниз. И пока пытался понять, что это означает, вновь оказался перед дверью в обитель претёмного усмирителя. Очень мне не хотелось открывать эту дверь. Совсем не хотелось. Но я её открыл. Вопреки своей воле. И вопреки же своей воле, прошёл внутрь.

Претёмный усмиритель уже не плакал. Кутаясь в балахон, он стоял у своего любимого окна спиной к двери.

— Отпустил, а потом передумал? — спросил я прямо с порога голосом полным упрёка.

Он помолчал, потом сказал, не оборачиваясь:

— За мелкими птицами устает следить взгляд. Ввинчиваются в небо и пропадают. Не уследишь.

— Это мне всё равно. Скажи лучше, зачем вернул?

— Видишь ли, дракон… — Претёмный медленно повернулся ко мне. — Видишь ли… Вот, что я тебе хочу сказать. Мир, который держится на этически двусмысленных принципах, крайне…

— Да-да, слышал уже. Мир такой крайне суров. А ещё я слышал, что угроза должна быть ликвидирована любой ценой? Не так ли?

— Вот именно.

— И в чём угроза?

— В тебе, дракон. Даже так: ты и есть угроза.

Я нервно хохотнул:

— И кому же это я угрожаю? Тебе, что ли, претёмный?

— Нет, не мне, — мотнул он головой, — но константности нашего колдовского мира.

— Ах, вот как. Понятно. Я не в тебя стреляю, а во вредное нашему делу донесение. Так, претёмный? Боишься, что тайной твоей шантажировать тебя буду? Напрасно. Впрочем, переубеждать не буду. Сдаётся, напрасный труд.

Выплеснув всё это с обидой, я устало плюхнулся в кресло, вытащил сигареты и закурил.

Претёмный тем временем подошёл к столу, взял с него свой магический жезл, увенчанный засушенной лапой какого-то зверька, и произнёс сочувственно:

— Зря ты, дракон, ввязался в эту историю. Зря. И мне искренне жаль тебя. Поверь.

— А ты меня, дядя, не жалей, — выпустив порцию дыма, попросил я. — Ты себя пожалей. Я умру с честью, а ты как был сукой, так сукой и останешься. Думаешь, я не понимаю, что идея Атаки — это твоя идея? Понимаю. Прекрасно понимаю. Откуда Поль мог узнать, где находится Тайник? Только от тебя. Ты подсказал. Подсказал, науськал и подставил. Вёл игру и выиграл. Никого не пожалел, ни чужих, ни своих. Мало того…

— Хватит! — не выдержал претёмный, тотчас взмахнул жезлом и, выпустив на волю несколько волшебных птиц, наслал на меня убийственный поток Силы.

Я был к этому готов. Я был к этому готов с той самой секунды, как только вошёл сюда. Я был готов к этому настолько, что уже давным-давно сжимал в левой руке бляху Варвары. Осталось только, с благодарностью вспоминая милого агента карагота, произнести подсказанное управляющее заклятие и сотворить из высвобожденной тёмной Силы какую-нибудь крепкую броню.

Я успел и произнести, и сотворить.

Откинув сигарету в сторону, произнёс:

— Mea maxima menda.

И сотворил вокруг себя Зеркальную Сферу.

Что было сразу после этого, помню смутно. А несколько мгновений — так жёстко накрыло грохотом и сиянием — просто напрочь выпали из жизни. Одно только знаю точно: светился почему-то звук, а громыхал свет. Ну а потом, когда уже отпустило, нашёл я себя всё в той же комнате, только уже сплошь усыпанной осколками Зеркальной Сферы. И в каждом из этих тысяч, тысяч и тысяч осколков махал руками, к чему взывал и о чём-то молил некогда такой величественный, а сейчас такой ничтожный Жан Калишер. Бывший претёмный усмиритель. Отставной глава Великого круга пятиконечного трона. Отныне — раб разбитой Сферы.

Я не поленился и подобрал один осколок. Глянул на яростно жестикулирующего страдальца и сказал ему:

— Не шут совал, сам попал. — И уже бросив осколок на пол, добавил с презрением: — Неудачник.

Пошёл на выход, однако через три шага вспомнил о Послушном кубике, который, оказывается, вовсе никакой не Послушный кубик, а некий таинственный маргалдос. Ну а как вспомнил, так сразу его услугами и воспользовался. Заказал четвёрку, произнёс, что положено, подкинул, поймал и сам не понял, как оказался в Пределах. Всё произошло так быстро, что умом охватить не сумел. Вот только ещё стоял у двери в чужой башне, а вот уже стою перед дверью в собственную квартиру.

Звонить не стал, полез за ключами, но только их вытащил, замок щёлкнул и дверь открылась.

— Никак, почуял? — спросил я у Ашгарра, переступив порог.

— Почуял, — ответил поэт. — И как ты пришёл. И всё, что было до этого.

Всё его лицо было обезображено глубокими царапинами. Некоторые из них он уже аккуратно замазал йодом, а некоторые ещё нет. Похоже, я застал его в самом разгаре нанесения макияжа. Обведя рукой овал своего лица, я уточнил:

— Это тебя Лера так уделала?

— Ну не сам же я себя, — хмыкнул поэт.

— Как она сейчас?

— Сейчас нормально.

— А было как?

— Лучше, Хонгль, не спрашивай.

После этих слов он исчез в ванной, откуда доносился звук бьющей о раковину струи, а я, скинув куртку и ботинки, прошёл в его комнату.

Лера сидела на кровати и пила из моей кружки с трещиной в виде буквы «Л» что-то пахнущее мёдом, чабрецом и мятой. Выглядела девушка измученной, она заметно осунулась, лицо её было бледным, вокруг глаз темнели круги. Однако, увидев меня, она хорошо улыбнулась и воскликнула радостно:

— Ой, шеф!

— Как ты тут? — спросил я, присев рядом.

— Теперь хорошо. А ещё недавно плохо было. Ох, как же мне было, плохо, шеф. Так плохо, как никогда плохо не было. Артём Владимирович сказал, что меня отравили. Это правда?

— Да, детка, это правда.

— А кто это сделал?

— Нехороший один человек.

Девушку тотчас вскинулась:

— Когда? Как? За что? Что я ему такого сделала?

— Успокойся, детка, — погладил я её по руке. — Забудь об этой истории, как о страшном сне. Всё уже позади. Ты здорова. Забудь.

Он понимающе кивнула, помолчала немного, потом поставила кружку на тумбу и произнесла мечтательно:

— Артём Владимирович сказал, что за каждым плохим человеком однажды прилетит такой дракон, который есть ангел возмездия. Вот бы и вправду так было.

— Так оно так и есть, детка, — покивал я. — Так оно и есть. Прилетит. За каждым. Обязательно. Рано или поздно.

Лера улыбнулась:

— Вы, шеф, так говорите, как будто драконы на самом деле существуют.

— Сомневаешься?

— Немножко.

— Тогда я тебе, детка, вот что скажу. Может, существуют драконы, а может, и нет. Но лучше всё-таки жить так, как будто они существует. Потому что, если вдруг окажется, что драконов на самом деле нет, то ничего не потеряешь. А если они на самом деле есть, то тем более ничего не потеряешь. Просто проживёшь праведную жизнь. Разве это плохо?

— Это хорошо, — кивнула Лера, потом посмотрела на меня как-то по-особенному, так, как никогда раньше не смотрела, и упрекнула: — Вас так долго не было, шеф. А я ждала вас. Всё ждала и ждала. А вы всё не приходили и не приходили. А мне был так плохо без вас. А вы… А я… Почему, шеф? Ну почему?

— Так получилось, детка, — смущённо сказал я. — Извини.

— Теперь уже никуда не уйдёте? — помолчав, спросила она.

— Нет, детка, никуда.

— И всегда будете рядом?

Так уж этот мир странно устроен, что люди лгут, чтобы скрыть правду, а драконы лгут, чтобы правду сказать. Я не человек. Я дракон. И я солгал:

— Да, детка. Всегда.