Атланты

1

Утром, через несколько дней после их приезда на Сосновую виллу Гальдар услышал пение девушки. Он сначала не понял, кто это пел. Но песня доносилась со стороны кухни, и он подумал, что это, верно, одна из пятидесяти рабынь, которые следили за поместьем и поддерживали порядок в доме. Ее голос, взлетающий ввысь, печальный и мягкий, словно бархатные свечки кипарисов, волновал и завораживал его. Он всколыхнул в нем самые давние воспоминания, лежавшие осадком на дне души и только теперь поднявшиеся и замутившие ее призрачное спокойствие и иллюзорную безмятежность. Чтобы его невзначай не заметила Дора, он уселся на землю под искусно подстриженным самшитом. Что за осадок минувших лет, дат, событий, имен! Она напевала вполголоса, то ли разрезая мясо, то ли орудуя ступкой; стоя или сидя в тени, Гальдар не мог ее видеть, он только слышал голос, певший:

Это его печаль! Эта карусель воспоминаний, боль, которая перехватывает дыхание, душит его! Минувшее, которое он считал безвозвратно прошедшим, утерянным, минувшее, полное опасностей, нищенское, но исполненное вечной надежды, охватившее его мгновенно, воскресившее в нем свои ожидания, страхи, упования, свою бесконечную скорбь! Этот ядовитый цветок, расцветший в его душе под звуки печального голоса, певшего свою печальную песнь, расправляя свои тернистые стебли, наполнял его плоть соком горечи и ненависти, прорастая сквозь сердце и оставляя на губах терпкий привкус крови! Его беспокойная юность, шестнадцать лет, наполненных приключениями — да еще какими! — его свежие силы, умноженные надеждой на лучшее, какой-то военный гений, руководивший тогда каждым его решением — увы, напрасно! — все вдруг прошло перед его взором. И эти крылатые существа, невидимые создания, чье присутствие он всегда ощущал рядом, которые следили за каждым его шагом и оберегали в часы неудач, — они возвращаются к нему, но не просто по велению времени, а гонимые, спешащие, ропщущие и стенающие! Но воспоминания, эти красочные полотна, омрачали стыд и сожаление; наступил черед горечи и прозрения: «Кем я был, кем я хотел стать и кем сделался? Я отрекаюсь от самого себя! Мне нравится, что Дора осыпает меня милостями, и я хитрю в надежде их сохранить, теряю свою волю и изменяю своим чувствам. Мне приятно отдыхать после усталости и стольких несчастий! Ты спишь, Гальдар! Лицемер, ты прячешь свое бессилие под маской достоинства или, быть может, безразличия, ты не снимаешь их, ты пользуешься ими всегда, ибо это твое единственное оружие и единственное оправдание перед совестью… Тот, кто держал весло, тот, кто бороздил моря, это был не ты! Дора изменила тебя… Но нет же, нет! Я увидел могущество Посейдониса и воочию убедился в нелепости моих планов. Нод — узурпатор, но что может сломить его? Мой отец предпочел смерть в безвестности, но он остался верен себе. Я выбрал жизнь! Впрочем, это, может быть, всего лишь передышка. Мореход укрывает иногда свой корабль в красивом заливе, отдыхая и набираясь новых сил. Мне приходится действовать так же. Судьба не балует меня возможностью выбора. Моя свобода — не более чем обман, непрочный и недолгий перерыв. Я не просто игрушка в руках богов, Дора ощущает это и опасается чего-то. Это так, иначе разве остался бы я в живых?.. Она говорила мне, что император в отчаянии, он чувствует присутствие какой-то мистической силы и тщетно пытается постичь ее разумом. Как мне знакомо это чувство, стесняющее дыхание, еще с тех пор, как принц вызвал меня к себе, чтобы объявить, что я свободен… О судьба несчастных людей! Кому из них дано всегда идти с тобой рука об руку, быть твоим другом и товарищем? Кто из них молитвами или обманом может изменить твои помыслы, сбить тебя с пути, вступить с тобой в сговор?.. Мои несчастья прекратились, но разве я счастлив? На мне нет больше цепей, но меня стесняют невидимые путы. В самых мрачных пропастях земли я был бы себе большим хозяином, чем теперь. Сейчас я не понимаю причины того, что делаю. Мои поступки кажутся мне ужасными, но что-то внутри говорит, что так нужно. Меня словно несет течением. Неужели это называют ЖИЗНЬЮ?.. Достаточно было одной песни, чтобы все опять перевернулось во мне, стало под сомнение. Эта возобновившаяся тоска не пугает меня; она — просто еще одна тень, упавшая на все вокруг. Я живу, размышляю, но я словно осиротел, потеряв самого себя».

Вечером ему захотелось побыть одному, он бродил во время отлива среди скал и снова услышал знакомый голос, а потом и увидел певунью. Она ловила рыбу, собрав складки туники между ног, и пела:

Убедившись, что Дора, чьи поступки невозможно было предугадать, не следит за ним и не разглядывает его с мола, он осторожно подошел.

Это была бледная длинноногая девушка с уже поблекшим лицом и волосами цвета отмокающего льна. Руки, посиневшие от прохладной воды, были привычны к нелегкой работе. Она была совсем еще молоденькая, об этом говорила изящная линия изгиба плеч, округлявшихся под одеждой. Робкие глаза напоминали ее печальную песню. Увидев Гальдара, она вскинула руки, словно хотела защититься.

— Не бойся, не бойся, — проговорил он. — Я просто слушал, как ты поешь. Ты откуда?

— Я рабыня здесь, в поместье.

— А что ты делаешь?

— Собираю раковины, которые любит госпожа. Моя работа сегодня уже закончена, и мне позволили пойти на побережье.

— Ты знаешь еще какие-нибудь песни?

— Я их все уже позабыла, помню только эту, ее пели у нас.

— Ты давно здесь?

— Уже десять лет. Я была совсем маленькой, когда продали все наше добро. И родителей тоже. А потом мы потеряли друг друга.

— Где твоя родня?

— Я с Верхних Земель. Жители Посейдониса не любят наших. Мы слишком бедны. Я, наверное, больше никогда не увижу снега, если только издали, в ясную погоду. И своего дома тоже…

— Зимой, когда опускалась ночь, вы все собирались перед огнем, и кто-нибудь один обязательно рассказывал истории, так ведь?

— Откуда ты знаешь?

— И ты засыпала, довольная, под звуки ветра, свистевшего возле дома и над крышей?

— Да, правда. Но кто ты, почему ты говоришь со мной так ласково?

— Просто путник.

— Нет, ты важная персона. Тебя все время видят с госпожой. Когда тебя нет, она беспокоится и посылает за тобой.

— Не следует придавать значение тому, что видишь.

— Но откуда ты знаешь мою родину?

— Когда-то, давным-давно я тоже покинул Верхние Земли…

Он часто встречал ее потом среди скал или в роще. Едва он слышал чистый голос, похожий на шум моря, бьющегося о камни, сердце его наполнялось чистой, тихой радостью. Он хотел просить за нее Дору, когда девушка с Верхних Земель исчезла. Ее обнаружили только на исходе второго дня, тело ее было распростерто в маленькой бухточке, среди водорослей, лицо облепили креветки. Как это случилось, был ли это несчастный случай или убийство? Гальдар не посмел задавать вопросов. Но с этого дня мысль, которую заронила в его душе грустная песня, только окрепла. Ош, проводивший все свои дни в лодке и нашедший тело, повторял:

— Свободны?! А-а, да, мы и впрямь свободны, пока ты ей нравишься, пока этот демон в женском обличье занят тобой! А потом она отдаст тебя императору, и ты увидишь, что станется с нами обоими!

— Но ведь есть еще и Доримас.

— Не обольщайся слишком на этот счет. Я догадываюсь, что нас ожидало, если бы Дора не воспылала к тебе этой болезненной страстью.

— И что ты предлагаешь?

— Нам надо бежать, раз уж она была столь неразумна, что дала мне эту лодку. Надо только дождаться попутного ветра и отправляться. Прямо на юг!

— Да, чтобы нас догнали на следующий же день!

— Ну, так уйдем в горы, благо они недалеко, и ты их знаешь, и, может быть, у тебя еще есть там друзья. Пора бежать, если только ты не склонен отведать какого-нибудь неудачно приготовленного блюда или отправиться кормить креветок.

— И это говоришь ты? Как же ты изменился с тех пор, как стал свободным!

— Ты тоже! Ты ведь ни слова не понял из той песни, которую пела несчастная девочка.

— Правда?

— Ты уже мертв. Дора отравила тебя своим богатством, сладострастием и кокетством!

— Прекрати!

— Этот город с Золотыми воротами, скрывающийся в холодных волнах и снова воскресающий с пением птиц, забытая слава и посрамление гордости, песок, становящийся морем, отступающий океан, — неужели все это ничего не говорит твоему сердцу, неужели ты ничего не понимаешь?

— А что я должен понять?

— Как, ты не чувствуешь страшной опасности, которая витает над нами с тех пор, как мы оказались здесь? Убийства и власть золота здесь идут рука об руку, повсюду царит ложь и бесправие, несправедливость и лицемерие, презрение к богам и их творениям; пеласги перерезаны, наши товарищи принесены в жертву, наши надсмотрщики отравлены вместе со своими начальниками, Аркос растерзан змеями, эта девочка убита только потому, что заинтересовала тебя, а что еще будет завтра? Повсюду порабощенные племена, невольников бьют хлыстами и мучают только затем, чтобы единственный народ мог погрязнуть в пьянстве и разврате! Ах, где же гнев небес! Гнев богов!

— Говори тише.

— Это все, что ты можешь мне ответить?

— Да, все. Я молчу. Я терплю. Я подчиняюсь. Это называется осторожностью.

— Когда ты стал таким ОСТОРОЖНЫМ?

Но в этот же вечер Гальдар «забылся», напевая:

Он пел слишком громко, так что Дора расслышала слова.

— Что это? — спросила она.

— Ничего, что могло бы тебя побеспокоить, так, просто воспоминания…

— О чем?

— О моей родине и… об одной рабыне, что погибла позавчера… Ее страшное, изъеденное креветками лицо до сих пор стоит у меня перед глазами. Но такова, видно, была ее судьба.

И он продолжил спокойно:

Дора прервала его пение долгим поцелуем.

2

— Ну почему ты такой далекий? — упрекала его Дора. — Когда ты любишь, такое впечатление, что ты выполняешь какой-то обряд. И потом, это молчание! Эта отчужденность! Ты — как корабль, который покидает пристань. Тебе не терпится остаться одному. Почему?

— Это моя единственная отрада. Ош говорит: родиться в скорбный день, уйти в день скорби, нет в человеке ничего, кроме скорби.

— Он с севера. Мне кажется, климат влияет на характер.

— Может быть. Там, среди льдов, он мечтал о пальмах. Здесь он вспоминает о своих льдах.

— А ты?

— У меня нет ни прошлого, ни будущего.

— Ты говоришь это из страха?

— Чего мне бояться?

— Потерять жизнь.

— Пожалуй, но только разве что в тот миг, когда я счастлив.

— Как сейчас? Ответь!.. Ведь правда, мы счастливы вместе?

— Да, наверное.

— Но ты в этом не уверен?.. О, Гальдар, чего же тебе еще нужно?

— Я не знаю.

— Ты сомневаешься в моей любви?

— Она едва только родилась.

— Уже две недели!

— Верно.

— Подумать только, две недели — и я еще не пресытилась тобой, нами! Это словно чудесное путешествие, правда?

— Славный принц встанет на ноги, и мы вернемся в Посейдонис, царство реальности.

— Но ты ведь и там будешь со мной?

— Если на время войны император передаст тебе власть, у тебя появятся заботы, обязанности…

— Мои ночи все равно будут принадлежать тебе… Знаешь, иногда я себя спрашиваю, как я могла так полюбить тебя… Я словно больна тобою, я боюсь всего, я плачу…

— Ты плачешь о себе, ибо понимаешь, что эта любовь обречена.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что однажды после старательных торгов ты станешь женой какого-нибудь короля: Дора стоит целого королевства. Вот это плечо — столицы. Эти волосы — реки. Эти груди — цепи гор с водопадами и пластами драгоценных камней. Ноги — мощеные дороги, окаймленные домами и деревьями. А у меня есть только одежда да сандалии.

— Давай забудем, что этот день когда-нибудь придет.

Безмолвная ночь висела над ними. Листва, плоды и цветы благоухали; на них проступали капельки сока, разогретого дневной жарой. Между морским горизонтом и аркадами дворца тянулись бесконечные сады, сменившие огни великого города, сторожевые фонари мерцали в гудящей толпе, которая затихала только с рассветом, чтобы вскоре оживиться вновь… Во время прилива волны разбивались о ступени террасы, и пена укрывала землю возле корней апельсиновых деревьев. Эти нескончаемые жалобы рассыпающихся валов, этот стеклянный звон или, когда море отступало, эти нашептывания, прерываемые серебристой дрожью уходящей воды, составляли здесь единственный аккомпанемент. Но, казалось, сюда сходились, играя свои партии, все оркестры земли. А при северо-восточном ветре сюда долетал и зловещий рокот соседнего пролива, узкого и скалистого.

Как и в императорском дворце, комната, Доры поражала белизной, блеском и сиянием перламутра на мебели, стенах и коврах. Свечи белого воска оживляли эти причудливые узоры. Все здесь дышало безмятежностью и утонченностью, даже изгиб постели, устроенной в виде корабля, круто вздымающего свой позолоченный нос, на котором две резные фигуры безмолвно беседовали о чем-то. Одна из них держала на плече лопату и протягивала другой яблоко; туника ее была украшена расходящимися полосами. У второй были крылья, и одежда ее была испещрена, словно затейливая чешуя, мелкими узорами; в руках она держала трезубец и протягивала своему вечному собеседнику рыбу. Земля и Море! Земля, рождающая в муках трудный хлеб, и море, свободное и безжалостное; но, казалось, одинаковая улыбка блуждает по их устам.

После того случая с юной рабыней Дора часто сопровождала Гальдара в его прогулках. Было ли это ей и впрямь приятно, или она просто разыгрывала из себя возлюбленную, смеясь, когда ветер растрепывал ее волосы или задирал легкие одежды, а губы ее спутника становились солоноватыми от свежего бриза? Гальдар предпочитал не думать об этом. Он делал вид, что принимает участие в игре, а может быть, верил в это на самом деле. По пути, пробираясь между истерзанных скал, он показывал ей разных животных, о существовании которых она и не подозревала: креветки, снующие в зарослях водорослей, мгновенно разбегались в испуге, когда он топал ногой; рак-отшельник тащил свою раковину, к которой прилепилась лиловая актиния: быстрые щупальца выходили из тонких лепестков, открывающихся и закрывающихся с неповторимой грацией; морской гребешок забавно прыгал, хлопая створками, и исчезал в облаке ила…

Однажды они обнаружили торчащую из песка носовую фигуру. Кривляющаяся, увешанная, словно бородой, ракушками голова напоминала сказочного дракона. Такие изображения украшали корабли северных колоний. Гальдар помрачнел, окунувшись в воспоминания о своих ушедших товарищах, и Дора, чтобы как-то развеять его грусть, осторожно и мягко начала его расспрашивать о странах, в которых он побывал.

Это была неисчерпаемая тема, ибо за двадцать лет Гальдар избороздил столько морей, бросая якоря во всех известных портах, и слышал едва ли не все языки мира! А кроме того, в этих беседах они лучше узнавали друг друга, учились понемногу заглядывать в свои души, открывая для себя новые чувства и окрыляясь новыми надеждами. Она, почти не покидавшая прежде императорского дворца, постигала природу, узнавала ее нескончаемые богатства, рассматривала ее на расстоянии вытянутой руки, — этот мир, куда более земной, чем мир придворных сановников. И он, удивляясь тому, как покорно она слушает, вдруг увидел в ней совсем другую женщину, которой она сама в себе еще не ощутила. Вспоминая тот ад, который он прошел, Дора спрашивала себя, как, каким чудесным усилием разума и воли сумел он удержать в памяти столько знаний, постичь так много и забыть свои бесконечные несчастья и кем он мог бы стать, если бы не эти невзгоды, выпавшие на его долю! Приливы нежности захлестывали ее, когда в его рассуждениях просвечивал вдруг лик прежнего ребенка, которым он когда-то был. День за днем, шаг за шагом она узнавала с трепетом его жизнь, исполненную скорби, не слишком богатую радостными событиями и насыщенную размышлениями!

Гальдар вел ее по просторам своей памяти и воображения в те далекие страны, где ему довелось побывать и которые она знала лишь по сводкам высокопоставленных чиновников своего отца и описаниям географов. Он рассказывал о Ниле так, как мог бы рассказать гребец с галеры, идущей на веслах вверх по течению, исходивший его берега и перенесший удушающий зной африканского солнца.

— Вода в нем желтого цвета, но берега очень плодородны, ибо он столь же богат жизненными элементами, как и кровь человека. Это артерия страны. Никто, кроме жрецов, не знает, где он берет свое начало.

Он побывал у трех великих пирамид — тех, что мы называем пирамидами Хеопса, Хефрена и Микериноса, — и осмотрел их, изучил, коснулся руками, пока его товарищи валялись в тени, умирая от усталости и жажды. Он запомнил, что каменные блоки пригнаны столь тщательно, что в щель невозможно было вставить ногтя. Он говорил, что египетские мудрецы предсказали конец света, и кто-то из просвещенных фараонов повелел возвести эти сооружения, форма и мощь которых могла бы поспорить с огнем и водой, чтобы сохранить для грядущих поколений накопленные знания.

— Но нынешние люди утратили то, чем обладали древние. Они утеряли тайну Чисел. Умеют только покупать и продавать. Думают, что пирамиды скрывают сокровища.

— Они сбились с пути?

— Да. Вера умерла. Египетские властители возводят мавзолеи, чтобы увековечить свою ничтожную славу. Они пытаются подражать предкам, не зная, что такое святость.

— А атланты?

— Они подали дурной пример: первыми забыли свое великое предназначение.

— Но в чем оно состоит?

— Ты ведешь за собой этот народ, и никто, никто не объяснил тебе, кем были наши отцы и что они сделали?! В те давние времена они очистили землю от мерзких чудовищ — нынче их не встретить, — населявших болота, пещеры и лесные ущелья. Наши отцы встречались и воевали со всеми теми существами, которыми теперь украшают корабли. И это еще не все! Не было на земле никого искуснее их в судостроении, никого неустрашимее и сплоченнее их; и они несли с собой повсюду свет веры, искусств и ремесла. Тогда нас любили. Наших отцов ожидали, а не отвергали, как теперь.

— Но ведь это они создали империю?

— Потом, Дора! Много времени спустя! Империя — это болезнь, вывих, эпидемия, охватывающая народы. Просвещение не означает захвата. Но когда кто-то достигает могущества, способного соперничать с нами, мы чувствуем себя отвратительно! Новые люди пришли к власти, они перевернули с ног на голову, уничтожили все, что было накоплено таким трудом, — даже уважение, которое к нам питали!

— Ты говоришь об отце?

Он помедлил с ответом. В первый раз он так явно изменял своим мыслям. Он почувствовал не страх даже, а скорее, досаду на самого себя.

— Ты, наверное, не винишь Фореноса в агрессии? — продолжала спрашивать Дора.

— Ни император, ни король пеласгов не повинны в том, что произошло. Народ не развращается в один день, как не могут все однажды сойти с ума.

— Так, по-твоему, атланты развращены?

— Они стали совершенно безрассудны, их снедает желание немедленной наживы, страсть к праздности, к роскоши, к бесконечному числу рабов. Они торгуют всем, и в первую очередь своей безопасностью. Представь, что будет, если взбунтуются рабы?

— Отец прав. Ты действительно опасный человек.

— Нет, Дора. Увы, нет! Я просто наблюдаю, я размышляю и даже посвящаю тебя в свои мысли и опасения, но я не предпринимаю ничего. Да и как я смог бы? Кто меня стал бы слушать? Народ, ослепленный богатством, выкалывает глаза пророкам, смущающим его безмятежность.

— Но ведь я тебя слушаю!

— Мне хотелось бы, чтобы ты поняла, что ничего еще не потеряно, что никогда не бывает слишком поздно. Достаточно одного движения, чтобы все изменилось… Я хотел бы, чтобы ты, в чьих руках будет когда-нибудь высшая власть, поняла, что боги благословили бы тебя, если бы ты не искореняла мятежи огнем и мечом, а действовала, подобно нашим предкам, призвав в советники любовь и сострадание…

— Ты знаешь, что теперь тебя ждет?

— Я знаю только, что доверяю тебе во всем.

— А что, интересно, ты сделал бы, если бы сам стал императором?

— Постарался бы восстановить мир повсюду, мир, основанный на уважении к людям.

— А ты покарал бы Фореноса, виновника наших несчастий?

— Я говорю тебе, твой отец и Форенос здесь ни при чем. То, что грядет, будет следствием многих веков беззакония и несправедливостей! Император пойдет до конца, и не исключено, что он еще одержит верх. Но, когда на трон взойдет Доримас, снова найдется кто-нибудь, кто соберет под свои знамена недовольных, и все повторится.

— Империя в итоге рухнет под ударами тех, кого атланты вывели на свет из невежества?

— Я не пророк. Мне хотелось бы верить, что я ошибаюсь, Мне кажется, я сделал бы невозможное, чтобы избежать этого, если бы только это было в моих силах! Я чувствую, что мы невозвратно теряем что-то важное, необходимое!

— И причина этой катастрофы таится исключительно в наших отношениях с меньшими народами? Мы захватываем слишком много золота и невольников? Поэтому?.. Ты уж договаривай!

— Люди, среди которых я жил, рассказывали, что до нашего появления земля была населена дикими народами, дрожавшими, едва заходило солнце, и заклинавшими его вернуться, как только появлялся сумрак. Они не знали ничего: ни веры, ни пения; они не умели обрабатывать землю, могли разве что охотиться на зверей своими примитивными орудиями. Им казалось, что мы явились с другой планеты: нам было открыто тогда бесконечное знание — всемирный Разум и божественная Любовь, то, что сейчас мы окончательно утеряли. Его хранят только отдельные люди. Их слишком мало, это скорее исключения. Нас погубило золото и могущество, которое оно дает. Путешественники дивились нашим памятникам и богатству. Мы стяжали всю мыслимую земную славу. Нас считают прекрасными, глядя на наши великолепные одежды и бессмысленную роскошь наших жилищ; и мы сделались мерзостью и гнилью людской. Миф о Посейдонисе для нас — всего лишь сказка! Мы забыли, кто мы и откуда. Сыны неба топчут теперь землю, подобно свиньям!

— Так говорили те бунтовщики из Верхних Земель? Но скажи, Гальдар, если бы твой отец и те, что были с ним, одержали верх, что сделали бы они, получив власть в свои руки?

— То же, что и Нод.

— А ты, если бы тебя не отправили на галеры?

— То же самое… Ну, разве что несколько помягче…

— Я перестаю тебя понимать.

— Властитель — не что иное, как воплощение народа, над которым он поставлен, народ внушает ему поступки и сам же иногда мешает ему действовать, как бы покорен он ни был. Куда исчезнут вдруг, в один день — да и чем заменяться? — золото, привозимое из колоний, вереницы невольников, все, к чему мы привыкли? Если бы я был королем, меня убили бы мои сановники. Или мне пришлось бы уступить, покривив душой, измениться самому из необходимости, и я бы вяло утешал себя, делая вид, что правитель подвластен общему мнению. Я предпочел бы быть тем, что я есть, то есть ничем…

Они шли вдоль берега по плотному песку, обходя гирлянды водорослей, выброшенных прибоем. Хрупкие ракушки, переливающиеся, словно ноготки ребенка, хрустели под ногами. Вдали у скал белел наклоненный ветром парус: Ош опять отправился в море. Дора нежно взяла Гальдара за руку.

— …Люди с Большого Материка, — снова заговорил он, — возводят храмы, такие же красивые, как и наши. Они умеют строить дома прямо на склонах гор. У их короля, верного слуги твоего отца и талантливого его последователя, есть сад из золота и серебра, созданный ювелирами. Когда-то мы учили их всему, они не знали даже о существовании Верховного Божества. Они зовут этого доброго Бога «пернатым змеем», потому что он пришел на землю, но пришел с неба. Но родился другой Бог, говорят они, жестокий и алчный, и они приносят ему в жертву людей, вырывая еще бьющиеся сердца. Вот что сделали эти люди из простой религии! Они, правда, утверждают, что Пернатый Змей вернется однажды. Но вообрази, что будет, если их король пожелает вдруг прекратить все эти жертвы, восстановить царство Змея… Да его убьют! Его затравят!

— Ты тоскуешь из-за этого? И поэтому ты так любишь зверей?

— Они не знают, что такое грех.

— Но ведь они пожирают друг друга.

— Только для того, чтобы жить!

— И люди тоже!

— Нет, они наслаждаются убийством.

Наступило молчание, нарушаемое разве что криками чаек, дерущихся из-за мертвой рыбы.

Дора первая прервала паузу:

— Мне следовало бы тебя ненавидеть, но я не могу.

— Я тоже.

— Я даже восхищаюсь тем, что ты позволяешь себе высказывать такие мысли, да еще в твоем положении.

— А мне нравится, что ты пытаешься меня понять.

— А где ты хотел бы жить?

Тот властный, повелительный голос, который иногда замолкал в нем, но время от времени руководил его поступками, подсказал ему:

— Здесь, возле тебя. Ты — женщина по имени Дора, я — мужчина по имени Гальдар. Мир достаточно широк.

— А скажи мне, ты впервые размышляешь подобным образом?

— Нет. Судьба забросила меня однажды на север страны кельтов, в прибрежную деревушку. Это было небогатое поселение, затерянное в краю зелени и черных скал. Море там обманчиво и коварно. И круглый год — низкое, дождливое небо. Люди там живут бедно, они ловят рыбу и разводят скот. Но, увидев, что мы попали в беду, он бросили свои дела и помогали нам чинить галеру. Даже женщины! Они дали нам еды и питья — просто так, без всякой команды, — они отдали нам все, что у них было, даже лекарство для больных. У них нет рабов. Их вождь сам правит своей лодкой, но он окружен таким уважением…

Когда Гальдар пересказал тот разговор своему другу, Ош перепугался не на шутку и стал умолять его бежать немедленно.

— Дора ведь опомнится и напишет императору. Теперь она знает о тебе все, не говоря уже о том, что он поручил ей разузнать хорошенько о тебе, почуяв, верно, какая опасность от тебя исходит.

Но Гальдар не соглашался. Это было не просто упрямство. После этой памятной прогулки Дора запретила надсмотрщикам пользоваться плетьми и приказала улучшить кормежку слуг. И что, пожалуй, самое удивительное, на следующий день она разрешила Гальдару отправиться в Верхние Земли, чтобы обнять мать:

— Но только не бери туда своего друга. Вас невозможно разлучить; пусть он останется здесь до твоего возвращения. И приезжай быстрее!

Она дала ему пропуск, уставленный печатями, и набитый монетами пояс.

— Я бы поостерегся на твоем месте. Мне кажется, это ловушка, — говорил Ош. — За тобой будут шпионить, тебя наверняка выследят, схватят и отправят в цепях в Посейдонис. И я не смогу даже разделить твою участь!

— До чего же ты мрачно на все смотришь!

— Я не могу поверить в ее искренность.

Когда он прощался с Доримасом, медленно обретавшим прежние силы, принц не мог скрыть огорчения:

— Я так надеялся убедить тебя в моей дружбе!..

— Но, господин…

— Моя сестра совершенно тобой завладела. Теперь она отпускает тебя. Может, это и к лучшему… Но ты еще недостаточно ее изучил. Она любит тебя, как собачку, но иногда ей становится стыдно, вот и все.

— Как собачку? Ты преувеличиваешь, господин мой.

— С самого нашего приезда сюда она не подпускает тебя ко мне. Твое внимание к моей персоне раздражает ее.

— Теперь мое присутствие возле тебя почти не имеет смысла: ты совсем здоров.

— За жизнь цепляется мое тело, душа же моя изранена слишком сильно. Все тяготит ее. Слишком много зла и яда разлито в мире. Мне надо бы жить в уединении. Мой отец это знает. Он презирает меня, иначе бы не отправил сюда. Даже хуже: ему все равно! Хочешь, я скажу тебе, о чем я думаю? Я чувствую уже, что императорскую корону унаследует Дора. Ах, видел бы ты, как она высматривала знаки смерти на моем лице, как искала она их появления!.. Но я как назло поправляюсь… «Бедняжка Доримас», «глупенький принц» — все эти эпитеты моего отца доходили до моих ушей; а потом еще появился «несчастный Доримас»! Но теперь меня все это не интересует. Меня преследует какое-то новое чувство. Оно занимает все мои мысли.

— Успокойся, господин. Это просто последние всплески твоей болезни. Демоны всегда отступают перед величием и добротой.

— Нет, Гальдар, я гибну. И Дора поняла это однажды… Именно поэтому ей пришло в голову побороть собственную страсть. Понимаешь? Дора должна властвовать над своими чувствами. Женская слабость не годится для будущей императрицы; вот почему она отпустила тебя. Это просто проба, она хочет испытать свои силы. Если за то время, пока тебя не будет (согласись, ловко устроено), она сможет забыть о тебе, то выиграет партию. Ничто больше не омрачит ее возвышенного чела. Я не советую тебе возвращаться…

Однако накануне отъезда она попросила Гальдара рассказать, какими дорогами он будет ехать и какие города и деревни минует. Дора даже собственноручно записывала их названия. Он не знал, кому из них верить.

3

Гальдар не был уверен, доберется ли до цели своего путешествия.

«Не ловушка ли это?» — думал он, садясь на белую горячую лошадку с длинной челкой и изящными ногами, подаренную ему Дорой. Он ни разу не обернулся на виллу и едва кивнул часовым, охранявшим тройной ров, окружающий поместье. Дора поразилась бы, узнав, что чувствовал он в эти мгновения. В его душе не было ни нетерпения поскорее увидеть своих, если только кто-нибудь еще остался в живых, ни облегчения от того, что он оставляет наконец эту сладкую тюрьму и жизнь, переполненную — видят боги, не по его воле! — ложью, ни даже радости путника, не знакомого еще с усталостью, а одно лишь удовольствие человека, открывающего для себя после стольких лет, что навыки езды им еще не вполне забыты. Ему было приятно чувствовать под собой теплые бока лошадки, постоянная игра разгоряченных мышц и сухожилий будто бы подгоняла его собственные мысли.

Не прошло и часа, как они сделались уже друзьями. Долина, расчерченная каналами на квадраты, усеянные угловатыми виллами и зеленеющими деревьями — вид, напоминающий ему Посейдонис, — поднималась уступами к отдаленному взгорью. Пологие холмы, где добывали мел, были исполосованы красными и черными слоями, словно искусным узором из цветных лент, они словно олицетворяли собой опрятную стройность, казалось, их сотворила щедрая человеческая рука. Деревенские домики теснились на их изумрудных гребнях: одни — просто побеленные известью, другие — выкрашенные в излюбленную атлантами клетку. Террасы и балкончики, украшенные статуями из металла, казалось, просто висели в пустоте. Рабы таскали на спине камни для строящегося дома. Несколько человек толкали изо всех сил телегу, на которую водружена была огромная плита; свистели бичи, переругивались надсмотрщики, в тени зонтика важно восседал архитектор, опорожняя один за другим стаканы ледяной воды. Эта картина дала толчок его размышлениям. «Раньше, когда люди еще не были превращены во вьючных животных, камни передвигались сами. Так говорили старики. Работники только удерживали их на необходимой высоте звуковыми вибрациями, откуда бы иначе взяться безразмерным храмам и пирамидам Посейдониса и Большого Материка?.. Да, если бы можно было снова открыть утраченные секреты! Но кто хранит их? Какая-нибудь горстка людей, ревниво оберегающая эти сокровища, боясь, как бы кто не употребил их во вред? В каких-то катакомбах, известных лишь посвященным? В древних манускриптах? А разве кто-нибудь сможет их прочесть? Жрецы слишком заняты своими почестями и барышами, подобно старому Эноху. Может, там, в горах, есть еще люди, которые что-то помнят… Гальдар, бедняга, положим, ты и разыскал бы ключи к старым тайнам, но что бы стал ты с ними делать? Ленивое племя архитекторов потребовало бы твоей смерти, и они добились бы своего…»

Он долго скакал верхом, беседуя с самим собой, не задерживаясь ни в городах, ни в деревушках и только покупая нехитрую еду у крестьян. Он ночевал под открытым небом вместе со своей лошадкой, и иногда, засыпая, чувствовал, как шершавый язык, убаюкивая, лижет ему лицо. Когда он не знал, какую из двух дорог выбрать, и спешивался, чтобы спросить у кого-нибудь о пути, лошадиная морда аккуратно укладывалась ему на плечо. То, что кто-то любит его, пусть даже это только животное, удивляло Гальдара.

Чем дальше он двигался, тем реже и беднее становились селения и уже дороги, Дома были крыты грубой черепицей. Все чаще проступали голые скалы, земля здесь была суровая и скудная. Почти пустынный пейзаж оживляли только гигантские кроны кедров, среди которых клубился туман, и проносились размытые голубоватые силуэты, нездешние печальные призраки. Здесь начинались горы, их крутые, неприветливые отроги, в которых словно бы скапливались тени, где гасли последние дневные огни, а затем вспыхивали розовые точки, предвещающие наступление зари. Это был горный край, прибежище бесчисленных стад и приют птичьих стай. Птиц здесь было и впрямь много. Они распевали в кронах кедров, в ветвях железного дерева и на скалах, сидя на головокружительной высоте. Разноцветные их стайки вспархивали среди листвы и уносились в небо, внимательные грифы описывали круги, будто рассматривали Гальдара и его лошадь.

Табуны лошадей, стада быков с изогнутыми рогами паслись в долинах. В болотистой низине, поросшей густым лесом, бродили слоны, словно последние свидетели минувших эпох, населенных когда-то зверьми, ныне незнакомыми человеку.

Гальдар миновал последний гарнизон, отказавшись от любезного гостеприимства его начальника. Перед ним лежала теперь страна облаков и вечного снега, зловещие задворки великой империи. Солнце было здесь ближе и злее, чем внизу, воздух — более терпким и сухим. Ночь наступала мгновенно (здешние жители не знали, что такое сумерки), и невыносимая жара сменялась вдруг леденящим холодом. Чахлые деревья, казалось, не росли, а умирали, и трава, пожелтевшая от ночного холода и солнечных лучей, напоминала поредевшую до времени шевелюру. Дорога постепенно превратилась в едва заметную тропинку, забытую, наверное, уже несколько столетий. Истощенные быки с бурой шерстью, овцы и полоумные козы составляли жалкие стада. Люди здесь не отвечали на вопросы. Они удивленно рассматривали Гальдара, затем невнятно бормотали что-то в ответ на его вопросы и уходили. Какая-то недетская грусть была заметна на лицах малышей. Собаки бросались на чужого без лая, даже они казались молчаливыми и печальными. Гальдару едва удалось выяснить правильную дорогу.

Деревня, где он родился, являла собой безрадостное зрелище: он увидел только площадь, окруженную черными осыпающимися стенами, поросшими кое-где ежевикой. Гальдар нашел место, где стоял прежде его дом.

Он улегся, завернувшись в покрывало, возле очага, о котором теперь напоминало разве что потемневшее пятно на земле. Лошадь расположилась рядом, он чувствовал на лице ее теплое дыхание — единственное живое существо в этой пустыне. Звезд не было видно. Слышался только жалобный вой ветра, все небо затянуло темными низкими тучами, контуры которых очерчивала бледная луна.

Они опускались с вершин, и здесь, над этим разоренным заповедником прошлого счастья и потерянных надежд, замедляли на мгновение свой бег. А земля была такой же неподвижной, холодной, такой же вымершей и потухшей, как и эти очаги.

Утром он увидел стадо овец и пастуха с собакой и окликнул его.

— Скажи, те люди, что жили здесь, уже умерли?

— Почти все, чужеземец.

— Из-за чего?

— Во время восстания тут шли жестокие сражения с императорскими войсками. Они перебили наших воинов, сожгли дома, разграбили добро и продали наших детей.

— Ты случайно не помнишь Гальдара?

— Нет, чужеземец.

— Сына Тэда?

— Я на самом деле не помню. Не обессудь. Люди ведь как время, они уходят.

— И возвращаются.

— Ты думаешь? Если ты хочешь найти людей из этой деревни, поднимись выше. Видишь вон ту тропку над обрывом?

— Да.

— А вон тот навесной мост? Каждый вечер мы поднимаем его из осторожности. Но я не советую тебе ходить туда. А кстати, что тебе нужно?

— Я хочу повидать свою мать. Я — Гальдар.

— Лучше не ходи туда…

Деревушка представляла собой несколько хижин из глины и дерева, прижавшихся к скале, оканчивающейся ущельем. Жителей в ней было не больше сотни. Они кормились тем, что пасли коз, ловили рыбу в окрестных озерцах, охотились и промышляли изредка на большой дороге. Запахнутые в лохмотья, грубые, ненавидящие всех и вся, они влачили свое существование, не имея ни веры, ни закона, ни надежды на что-то лучшее.

Он встретил какую-то старуху, пасшую свою единственную козу, сидя на камне.

— Мать Гальдара? Ты спрашиваешь, где она живет? А что тебе от нее надо? Ты ведь из Посейдониса, дитя мое? Ты слишком хорошо одет и не голоден, чтобы явиться откуда-то еще. Ба, какой у тебя пояс!

— Я — Гальдар, сын Тэда.

— Сын Тэда спит вместе со своим отцом. Три стрелы пронзили его, и он лег в холодную землю среди лучших людей Верхних Земель.

— Ты ничего не знаешь!

— Глупые овцы щиплют теперь траву, проросшую над его телом, там, на холмах, где растут лилии и маргаритки. Всего шестнадцать лет! Бедняжка, ведь он шел по стопам своего отца.

— Мне и впрямь было тогда шестнадцать лет!

— Отец с сыном и все лучшие люди из живших прежде спят внизу… Но, знаешь, их души не нашли приюта, они приходят сюда, невесомые, словно облака. А зачем! Им теперь не на что надеяться.

— Говорю тебе — я сын Тэда. Я не был убит, воины императора схватили меня. Двадцать лет я ворочал веслом на галерах Нода и вот — вернулся!

— Спасите, привидение! — закричала вдруг старуха. — Помогите! Скелет на лошади! Средь бела дня! Он явился мучить нас!

Женщины с закрытыми лицами и мужчины высыпали из хижин и окружили Гальдара. Некоторые были вооружены. Один из них, видимо, главный, подошел к нему.

— Да, ты Гальдар, я узнаю тебя, — сказал наконец он.

— Где моя мать?

— Иди за мной.

Она спала на узкой лежанке, высеченной в скале, в глубокой нише самой большой из пещер, освещенной дрожащим пламенем двух ламп. Он не сразу понял, в чем дело. Ему казалось или, может быть, хотелось, чтобы она и в самом деле спала, но, когда глаза его привыкли к сумраку, он увидел, что ее грудь не поднимается, он заметил впавшие глаза, утончившиеся ноздри и восковой оттенок кожи. Все его существо, все, что сохранил он в себе от нежного детства, еще продолжало надеяться. Он молча склонился над этими губами, замершими теперь в вечной улыбке. Дрожащими руками он коснулся ее сложенных ладоней, маленьких, словно у ребенка. Он поцеловал ее лоб, обрамленный седоватыми прядями, застывший и холодный, словно гладкий камень. Глаза ее были приоткрыты, и он заметил в бахроме ресниц тонкий серпик зрачка, серо-зеленого с пятнышками цвета лесного ореха… Он не мог удержать слез. Они подступали откуда-то из глубины души, где рождались рыдания и стоны.

— Вчера еще, — говорил вожак, — она вспоминала о тебе, знала, что ты жив, и никогда не могла поверить в весть о твоей смерти. Она чувствовала, что ты жив… Умерла твоя мать на рассвете. Она долго болела, и мы ухаживали за ней. Ты приехал слишком поздно. Но — кто знает? — может, она и сейчас тебя видят, тогда она счастлива.

Гальдар присел возле постели на огромный камень, вытесанный в форме сиденья. Он не мог отпустить эти маленькие неподвижные ладони, отвести глаз от этого лица, почти не изменившегося, от этой улыбки, загадочной, как сама смерть. Его сердце готово было вырваться из груди, словно раненый зверь.

— Могила уже готова, — сказал его собеседник. — Мы не можем больше держать ее здесь.

— Почему?

— Просто она занимает место, и к тому же лучшее.

Когда они перенесли тело к яме, начался снег. Опустили тело, укрыли лицо полой туники покойницы и засыпали могилу землей и камнями. Вожак взял Гальдара за руку.

— Послушай, — сказал он, — ночь уже совсем близко. Мы не можем отвести тебя назад. Ты погибнешь. Горы безжалостны к чужим.

— А почему ты решил, что я собираюсь ехать?

— На эту ночь, в память о Тэде и о той, которую мы так любили, мы дадим тебе кров, но завтра, слышишь, завтра же, с первыми лучами солнца ты уйдешь и не вернешься сюда больше никогда.

— И ты говоришь, что любишь своих людей?!

— Да, я люблю их и готов служить им. Я был с твоим отцом, когда его убили, я был начальником одного из отрядов. Я и привез его тело. Твоя семья бредила одной мыслью: отомстить, отвоевать Верхние Земли, прошлые почести и былое поклонение. Они втягивали нас в вечную войну. Мы потому и оказались здесь. Хотя и в нищете, зато живы! Так что лучше тебе уехать.

— С того самого дня, как я попал в плен, я ждал момента, когда вернусь домой. С цепями на ногах, под плетьми каждый день я мечтал об этом миге. Эти мысли согревали меня. Тогда я был счастливее, чем теперь.

Он поел с ними: крупяная похлебка, приправленная травами и забеленная козьим молоком, остатки жаркого из мяса косули, плохо приготовленный сыр да вода, отдающая железом.

— Раз уж мы — причина ваших бед, почему вы ухаживали за моей матерью? — спросил он вдруг. — Почему вы и ее не отправили вниз по тропе?

— Неужели ты думаешь, что мы могли бы сделать это! Ведь она отдала все вещи, золото, права на наследство, чтобы спасти нас!

— Да, да, — закивали остальные.

— Ведь другие деревни были полностью вырезаны или угнаны.

— Всякий раз, — сказала старуха, которую Гальдар встретил первой, — как гудит ветер, слышно, как все эти мертвецы, бродящие без приюта, хохочут и поют военные марши или колыбельные песни. А кое-кто видел даже, как блестит их оружие… А ты вернулся! — закричала вдруг она.

— Нет, — отрезал главный, — просто он пришел на ночь глядя, и потом он плакал. Тени не плачут. Это уж точно.

— Не плачут, — пробормотала старуха, посверкивая глазами.

— Если я вас стесняю, я могу переночевать и на дворе.

Он вышел, не в силах больше сдерживать досаду и тоску.

— Твоей матери нет больше, — проворчал вожак. — У тебя нет прав на нас. Твоя мать отдала их императору. С тех пор Нод настоящий хозяин Верхних Земель. Ты теперь никто и не можешь ничего требовать. Твоя мать освободила нас от наших обязательств перед тобой.

— Чтобы вас же спасти!

— Мы не хотим, чтобы все началось снова!

Луна освещала пейзаж, достойный кошмарного сна. Над заостренными зубцами вершин, над всеми этими клыками и зловещими ущельями, над беспросветно черными прогалинами, над каменными глыбами, разъеденными яростными ветрами, над беспорядочным нагромождением причудливых каменных рептилий, безобразных зверей, увешанных страшными шипами, — надо всем этим медленно поднимались тяжелые испарения. Они вздымали свои бесплотные щупальца, стягивали их в кольца, закручивали в свитки, тревожа, словно призраки, воспаленный мозг и больное воображение человека своими зыбкими и летучими картинами. Гальдар думал:

«О ты, не имеющий имени, но если верить Ошу, правящий всеми богами и всякой земной тварью, что я сделал тебе? Зачем ты привел меня сюда после стольких скитаний? Чтобы я почувствовал, что побежден? Испил тоски с самого дна этой чаши? Зачем ты, знающий все на свете, заставлял мою взбалмошную голову мечтать об этом возвращении и лететь сюда, словно на крыльях? И зачем не дал всего одного дня моей матери, чтобы она обняла меня? Ответь — видишь, надежда оставила меня! — что делать мне теперь и для чего жить?»

Вожак вышел к нему:

— Не ложись здесь, Гальдар. Ночи уже слишком холодные, а сегодня, похоже, будет снег. Идем.

Когда они вошли в пещеру, Гальдар спросил его:

— Почему вы не строите нормальных домов? Неужели лучше жить в таких норах?

— Солдаты жгут.

— Солдаты? А что им здесь делать?

— Они собирают дань.

— Да ведь у вас же ничего нет!

— Нет. Они отправляют наших юношей работать или грести на галеры, а девушек, когда они… ну, в общем, они оставляют только дурнушек или совсем уж хилых. Когда они возвращаются с пустыми руками, они сжигают все, что горит, А хижины строить легко, и они не так бросаются в глаза.

— И вы соглашаетесь терпеть?

— А-а, задело тебя! Ну, еще бы! Ты, сын прежнего хозяина, двадцать лет греб на галерах и был небось еще счастлив, получая на ужин котелок баланды. Что, хорошо там готовят?

Повисшее молчание было даже не угрожающим, а зловещим. Наконец Гальдар произнес:

— Вы можете опустить сейчас мост ненадолго, чтобы мне переправиться только с моей лошадью?

— Ты себе шею свернешь! Эта река, что течет внизу, в ущелье, — ее едва слышно — уже многих успокоила в своих волнах.

— Пусть это будет моим первым и последним приказанием!

— Что ж, будь по-твоему.

Гальдар ушел, не прощаясь, пересек поток по дрожащему под каждым шагом настилу и, правя, насколько это было возможно, лошадью, а скорее, просто доверяясь ее чутью, наугад, с бешено колотящимся сердцем, с глазами, покрасневшими от еле сдерживаемых слез, начал свой путь в ночь, наполненную колеблющимися призраками, которые скользили вслед за ним безликим полчищем, словно отряд странных всадников, бледных, как сны. Давящая на уши тишина только усиливала это ощущение.

Чтобы прокормиться, ему пришлось продать плащ, потом пояс и наконец прекрасный кинжал, отделанный камнями. Но едва он спустился в долину, на повороте дороги встретил Дору, летевшую ему навстречу во весь опор в облаке золотистой пыли. Ее сопровождали двенадцать всадников в шлемах, украшенных перьями, и нагрудниках из черной кожи. Это были отборные воины императорской гвардии, уроженцы Большого Материка; их называли «рыцарями-орлами» из-за уборов в виде хищных птичьих голов; об их отваге ходили легенды. Они осадили лошадей и остановились на почтительном расстоянии. Дора спрыгнула на землю и подошла к Гальдару:

— Так ты возвращался! Ты не забыл меня! А я сошла с ума от тоски, я решила найти тебя сама, вернуть тебя. Наконец-то ты со мной… Ну, теперь ты веришь, что я люблю тебя?

— Да.

— Ты опять здесь… Ты повидался с матерью и родными?

— Мать умерла накануне моего приезда. Они украли у меня золото, которое ты мне дала с собой. Даже хуже: они выгнали меня, боясь, как бы не случилось беды.

— Так ты вернулся только из-за этого?..

— Когда я был гребцом и мои товарищи упрекали меня в том, что я атлант, я отвечал, что моя родина здесь, на галере. А теперь, когда больше уже не сижу на проклятой скамье и мой народ отрекся от меня, мне осталось только одно. Скажи, может ли женщина быть родиной для мужчины?

— Я никогда не отрекусь от тебя!

Эта минута решила многое, В их сердцах родилось настоящее чувство, они отбросили наконец все уловки, как бросают наземь оружие, и почувствовали в себе возрожденную детскую чистоту. Их разговоры сделались еще откровеннее и неподдельная нежность появилась в отношениях.

4

Тем временем в Посейдонисе собиралась флотилия. День и ночь в арсеналах стоял гвалт, резко звенели пилы, стучали молотки, визжали струги, раздавался скрип зубчатых колес, песни подмастерьев, щелканье бичей и окрики стражников. Когда новая галера сходила на воду, император отменял аудиенции и появлялся на стапелях со свитой. Он сам давал сигнал к спуску корабля и произносил краткую речь, прежде чем раздать золото и вино рабочим. Все славили его, даже невольники. Когда он благодарил начальников столярных мастерских, те целовали бахрому его туники. В черной, вязкой воде, никогда не знавшей дневного света, дрожали перевернутые огни факелов и метались мерцающие тени. Играл оркестр. О каторжниках, навсегда прикованных к своим скамьям, вытесанным руками висельников и убийц, в темной яме нижней палубы, никто и не думал. Эти несчастные отдыхали, сплетая посиневшие руки, искусанные жадными зубами мурен, но участь тех, кто находился на верху этой жизненной пирамиды, была не менее жестока и непредсказуема. Но разве в нашей власти заглянуть в будущее?.. Искусно срубленные корпуса кораблей с узкими бортами и изящными конструкциями мачт скрывались в нагромождении лесов. Смолильщики с котлами, из которых валил едкий дым, носились туда-сюда. Один из них неловко споткнулся, и горячий вар окатил нескольких сановников из свиты, едва не попав на императорские сандалии. Нод благосклонно простил виновника, но тут же приказал казнить одного из писцов, который излишне громко проговорил:

— Плохой знак! Боги против нас!

Лысая голова императора затряслась в хохоте, и этот дьявольский смех, возвестивший о смерти безвинного предсказателя, подхватила угодливая свита.

Когда флотилия была наконец готова и один из принцев-союзников возглавил войска, Нод взошел на борт своей парадной галеры, на которой он всегда устраивал смотры своим армиям. Явились адмиралы и князья дружественных колоний. Он принимал их, сидя на тяжелом золотом троне, со скипетром в руках, напоминавшим скипетр божества: земной шар, увенчанный трезубцем. Корона с зубцами из наконечников копий тоже копировала убор Посейдона. Доспехи блистали золотыми звездами и изображениями солнца. Те, кто не потерял еще остатки стыда, скрепя сердце воздавали почести человеку, который осмелился совершить такое кощунство — пусть это был даже император! — присвоить себе атрибуты хозяина мира, владыки седого Океана! Другие незаметно обменивались улыбками. Один из жрецов пробормотал:

— Как он может присваивать себе титул бога? Ведь Святейший Совет не вручал ему награды! И торжественной церемонии я что-то не помню!

Эти дерзкие речи тотчас же были переданы Ноду. Нечестивца поставили на колени.

— Кому нужны твои дурацкие церемонии, раз Святейший Совет и так признал меня божеством, — прохрипел император. — Полсотни ударов плетьми, быть может, научат тебя, мерзавец, думать, прежде чем разевать рот.

Обычно умирали на тридцатом. Нод с интересом смотрел на казнь, причмокивая губами, до тех пор, пока окровавленное тело не было выброшено на съедение рыбам. И снова его зловещий смех возбудил общее веселье.

В тот день он принимал ливийского короля, привезшего ему в дар двух леопардов. Один из них, раздраженный, видимо, резким запахом ладана, исходившим из огромных изрешеченных отверстиями серебряных сосудов, которые стояли возле трона, сорвался с поводка. Он опрокинул наземь стражника, прокусив ему плечо, ранил одного из советников, который бросился защитить императора, и вдруг, совершенно неожиданно, улегся у ног Нода. Замершая в ужасе свита наблюдала несколько мгновений, как он облизывает позолоченные туфли.

— Это Бог! Наш император действительно божествен! — вскричали все.

Ливиец медленно приближался, занеся короткий клинок над головой леопарда. Нод остановил его жестом: разумное животное, куда более сообразительное, чем этот тупой сброд, польстило ему…

Советник и черный воин катались по ковру, крича от боли.

— Убрать их! Эти стоны мне мешают! — приказал он.

С этого дня его высокомерие перешло все разумные пределы. Он пожаловал титул какому-то безвестному комедианту, сложившему «Песнь о Ноде и леопарде». Заказал придворным скульпторам несколько статуй, изображавших свирепого зверя, лижущего ноги императора. Приказал лучшим дворцовым медикам мумифицировать леопарда, когда он умрет, словно речь шла о скончавшемся наследнике.

По его повелению были отлиты золотые носилки, в которых в праздники Равноденствия и Солнцестояния рабы выносили его, одетого в наряд Посейдона. В этих носилках он отправлялся в казармы приветствовать войска, собранные со всего света, чтобы уничтожить вероломного Фореноса и его союзников. Сорок невольников медленно несли его перед строем, и, когда он проплывал над ними, тысячи голов в шлемах, украшенных перьями, поворачивались к нему, тысячи гортанных криков вырывались из глоток, тысячи штандартов и копий склонялись перед ним. Нод любил эти спектакли. Он принимал причудливые позы, стараясь не выдавать своих чувств. Но его широкие ноздри с наслаждением втягивали этот запах кожи, лошадей, пота и грязи, самый дух его могущества, равного которому не было нигде. Он представлял себя в сражении, и его изобретательный ум выдумывал очередной изящный маневр. Крики, сигнал труб и резкий грохот выстрелов раздавались по одному движению его скипетра. Не хватало только криков ненависти, ужаса или отчаяния, звона оружия и сталкивающихся щитов, трупов и луж крови, чтобы сходство было полным.

Вечером он, как всегда, отправился на верхнюю террасу дворца. Он не позволял себе соблазна пересчитывать боевые корабли, пришвартованные вокруг дворцового острова, или разглядывать освещенные окна казарм, где пьянствовала солдатня, оружейные склады, заваленные тюками и ящиками. Счастливый свет городских огней не проникал больше в его сердце. Этот свет был слишком жалок в сравнении с его величием.

Как всегда, в это время появлялся великий жрец, более других посвященный в тайны, порожденные трезвой головой императора. Он входил крадучись, в митре, надвинутой на нос.

— Ты запоздал, мой милый старый демон.

— Твои приказания тому причина и извинение, великий. Я продиктовал три послания, которые будут представлены тебе на подпись с рассветом.

— Прекрасно. Как идут другие дела?

— Уже есть триста пятьдесят галер, и все они укомплектованы войсками.

— Мне нужно четыреста.

— Ты получишь их менее чем через неделю.

— А сколько у тебя солдат?

— Около шестидесяти тысяч, но еще будут грузовые корабли, а кроме того, колесницы и кавалерия. Уже готов указ о воинской повинности.

— Внеси туда слова о том, что тот, кто будет противиться или скрывать положенное, горько пожалеет об этом. В этой затее, равной которой еще не было, — тот, кто мне не друг, тот враг.

— Я предвидел этот пункт, господин.

— Поторопись с церемонией обожествления. Она должна совпасть с, отплытием. Это приободрит войска и заставит замолчать недоброжелателей.

— Я это тоже предусмотрел и завтра рассчитываю сообщить тебе время, программу и список приглашенных.

— Ты просто образец советчика! Есть еще какие-нибудь новости?

— Врачи прислали свое заключение. Великий принц почти совершенно здоров. Он уже хорошо ест и даже немного поправился. Они утверждают, что через две недели, не позже, принц будет в силах отплыть. Мне очень приятно, что именно я сообщаю тебе это.

— Ты уверен в правильности их заключения?

— Да, конечно. Они очень подробно пишут о его здоровье, и все их прогнозы более чем утешительны. Не могу отказать себе в удовольствии заметить, что именно тебе, великий, пришла в голову счастливая мысль разрешить принцу отправиться на Сосновую виллу. Надобно сказать, что этот край чрезвычайно…

— Болтун! Меня интересует не его здоровье, а что он думает, хочет ли он возглавить флотилию, знает ли он что-нибудь о числе кораблей, баллист и воинов, вверенных ему?

— Медики об этом не пишут, господин, но это ведь не входит в их полномочия, это не их обязанность.

— Ну, может быть, тем не менее это главное. Ах, любезный Энох, как же можно доверить такую силу этому слабому созданию! Добро бы еще он был просто хилым, и трезвая голова компенсировала бы телесную немощь, но у бедняжки Доримаса есть только трусливая, впечатлительная, населенная призраками и кошмарами душонка! Принц, зараженный манией прощения, никогда не сможет совершить ничего великого.

— Но, господин мой, ты ведь предусмотрел и это. Принц не в силах помешать твоим делам.

— Конечно, но для того, чтобы вести за собой эту армаду, нужна одна неутомимая и пламенная воля, как среди звезд только единственная указывает путь кораблю… Ты не согласен со мною, милый Энох?

— Нет, господин.

— Подумай хорошенько! Скажи, неужели я уже настолько стар и допущу, чтобы кто-нибудь пожинал лавры, предназначенные для меня?

— Этот кто-нибудь — Доримас?

— Или адмирал, который поведет войска и одержит за него победу. Он сочтет себя — и не без основания — опорой трона и спасителем империи. Тогда он возгордится и начнет требовать невозможного.

— Но ведь ты будешь этой путеводной звездой.

— Тут нужен личный пример. Присутствие императора во главе армии удесятерит ее силы. Сомнения будут отброшены, и даже трусы станут соперничать со смельчаками. Все, что мне довелось совершить великого, я сделал сам.

— Но можешь ли ты рисковать своей драгоценной жизнью, оставив дворец и столицу? Вправе ли ты сделать это?

— Я еще не решил окончательно, но эта мысль — отправиться с войском и вести походную жизнь и побеждать для своей собственной славы — не дает мне покоя. Я никак не могу побороть в себе это искушение. Когда я вижу корабли, выкрашенные свежей краской, моих солдат, я говорю себе, что было бы непростительной глупостью отдать все это просто так Доримасу или адмиралу, который может изменить мне, выкроить без всякого риска себе новое царство, а потом напасть на Атлантиду и свергнуть меня… Но я все время прерываю тебя. Есть еще что-нибудь новенькое?

Энох поколебался мгновение. Он спрашивал себя в последний раз, можно ли было не говорить императору о том, что сам уже знал о Доре, и не обернется ли этот избыток верноподданности против него самого. Кто знает, что будет потом и какие распоряжения на сей счет уже отдал император?

— Твоя дочь, великая принцесса, позволила Гальдару отправиться на его родину, в Верхние Земли.

Он ждал, что скажет Нод, но император даже не пошевелился.

— …Она дала ему лошадь и бумагу с собственной печатью…

Нод метнул на него быстрый иронический взгляд.

— …То, что Гальдар увидел в своей провинции, настолько обмануло его ожидания, что он тут же возвратился самой короткой дорогой на Сосновую виллу. Мне кажется, он больше не опасен.

— А мне кажется, что Дора — самая умная женщина в моей империи.

— Эта уловка способна сделать честь дальновиднейшему из политиков.

— Однако ты забыл сказать, что моя дочь отправилась ему навстречу, до того она влюблена!

— Она боялась вызвать твое неудовольствие.

— Нет. Если уж она способна потерять голову с этим незнакомцем, да еще понимая, что никогда ему не достичь высот ее положения, тот тут можно только развести руками.

— Гальдар для принцессы всего лишь интересный собеседник. Она нашла в нем человека не такого, как все остальные.

— Вот уж это точно!

— Теперь, когда Гальдар оставил свои бредовые затеи, эта связь не представляет интереса, она забудется, как и все прошлые. В принцессе очень развито чувство долга, но возраст, обстоятельства, этот нежный приморский климат…

— Этот Гальдар — единственное, что мешает мне отправиться с легким сердцем с кораблями, оставив Дору регентшей.

— Так в чем же дело, господин? Уничтожь его!

— Я же говорил тебе, что это невозможно.

— Ну так назначь его капитаном на одну из галер.

— Она не захочет этого. Я ей его «отдал». Глупо, конечно.

— Ну что ж, господин, тогда оставайся с нами, будь хранителем нашего счастья и спокойствия.

— Я еще не слишком пресытился славой, старый козел. Но довольно об этом. Ночь — мой лучший советчик и друг. Я и впрямь человек сумерек… У тебя все?

— Твои астрономы заметили новую звезду.

— Тоже мне подарок!

— Они утверждают, что она выглядит очень странно. Ее голубоватый хвост необычайно ярок.

— Обычная комета.

— Они говорят, что она движется к Земле. Они погрузились в сложнейшие расчеты, чтобы определить ее траекторию, но результаты получились слишком разные. Один утверждает, что она исчезнет в глубинах Вселенной, а другие — что она заденет Луну, и это будет причиной великих катаклизмов.

— Забавный способ тратить собственное время. Но бог с ними, пускай уж они это обсуждают, раз такое у них ремесло. Мне же приходится мучиться настоящими проблемами: должен ли я покинуть Посейдонис? Назначить ли Дору регентшей?

5

Эту дилемму разрешила судьба. Но все началось, конечно, с императора. Его не интересовало спокойствие других, их ничтожное мимолетное благополучие. Ради собственной потехи он рушил будущее своих близких, но и сам, подписывая этот приказ о возвращении, не знал, что решает и свою судьбу. Он вдруг вынужден был прервать свои морские прогулки. Гальдар — свои беседы с Дорой и философствования, Дора — свою игру в простую влюбленную девушку, а ее брат — свое выздоровление. В течение часа им следовало покинуть белую Сосновую виллу, забыть этот мир свежего бриза, апельсиновых деревьев, тихих рассветов, дней, полных неги, и звездных ночей. Император приказал им возвращаться. Пятьдесят последних кораблей наконец прибыли, и нельзя было больше задерживать отправку великой флотилии. Он не мог больше ждать. Медики робко возражали, что Доримас не совсем еще здоров, что нужно еще хотя бы две недели до полного выздоровления и что в пути болезнь может возобновиться. «Рыцари-орлы» разогнали бормочущих врачей и сами уложили принца на носилки. Когда появилась Дора, они удалились по ее знаку.

— Ты дрожишь, милый брат. Тебе холодно?

— Нет, я дрожу от страха.

— От страха?

— Да, я боюсь его.

— Император очень тебя любит, а кроме того, подумай о том, что, может быть, мы ему нужны.

— Но меня-то он ненавидит, ибо я — причина этой войны. И одновременно презирает, потому что Форенос разбил наших воинов, и я был ранен.

— Совсем наоборот. Он только и думает о том, как отомстить.

— Чтобы утолить свою жажду убийства и господства. Уже много дней я думаю о нем и о его намерениях. Если он не считает меня сыном, то и я не считаю его отцом. Это зверь, злой и жестокий.

— Как ты можешь так говорить?! Ведь тебе командовать экспедицией. Разве можно представить себе большее доверие?

— А если я считаю, что переговоры лучше этих бесконечных сражений? Если откажусь командовать? Я бы предпочел плохой мир, чем даже поражение врагов, поскольку кровь взывает к крови, а всякая новая победа разожжет новую ненависть. Когда, наконец, эти народы, которые мы завоевали, смогут вздохнуть свободно? Неужели мы не можем жить с ними в мире? Что касается меня, то я уже забыл оскорбления, которые нанесли мне пеласги. Более того, я благодарен тому воину, который проткнул меня, потому что эта рана дала мне время и повод к размышлению. Война из всех видов человеческой деятельности, наверное, самое бессмысленное и пустое дело.

— Только прошу тебя, не высказывай этого императору. Если ты откажешься от командования, сошлись хотя бы… на свое здоровье.

— Нет, я скажу ему все, что думаю. Впервые у меня достанет мужества ему перечить. Я его сын, и, стало быть, я — единственный, кто может безнаказанно говорить ему правду, кто может просить его отказаться от готовящегося преступления.

— Ты только разозлишь его.

— Я все предвидел, Дора. И то, что он может лишить меня жизни, несмотря на то, что я — его сын. Но, во-первых, жизнь мне в тягость, и, кроме того, я хочу, чтобы хоть раз Нод почувствовал, что я не трус, что во всей империи есть лишь один человек, способный не склонить перед ним головы, и этот человек — я, «бедняжка Доримас». Если он меня убьет…

— Ты сам не знаешь, что ты говоришь: император не может убить своего сына.

— Если он меня убьет в приступе злобы, угрызения совести отравят ему всю оставшуюся жизнь. Он не сможет даже презирать меня.

— Ты говорил об этом с Гальдаром?

— Он считает, что мое намерение созрело слишком поздно и что напоминает скорее самоубийство от безысходности. Он сказал еще, что героизм оправдывается разве что примером, который он подает остальным. Однако, если ему верить, о моем поступке не узнает никто. Разговор будет идти при закрытых дверях, и ни один посторонний не услышит моих слов.

— Он прав.

— Но мне кажется, что разгневанным богам нужна жертва. И не белый телец, а королевский сын.

— Откуда у тебя такие мысли?

— Когда борешься с болезнью, а жизнь и смерть соперничают во власти над твоим телом, ум становится более острым, более чувствительным. И небеса, и весь мир, клянусь тебе, Дора, исполнены зловещих знаков!

— Ум становится более острым или погружается в отчаяние, лихорадка порождает мнительность.

— Выслушай меня. С некоторых пор в поведении отца заметны стали несомненные признаки бешенства. Последствия будут ужасны. Если он убьет меня…

— Ну вот, опять! У тебя это навязчивая идея?

— Может быть, эта смерть откроет ему глаза. Может быть, она наставит его на истинный путь?

— Короче, тебе хочется быть жертвой. Я восхищаюсь тобой. Однако я поговорю с императором прежде, чем ты его увидишь. Я считаю необходимым предупредить его.

— Я запрещаю тебе это!.. Дора, сестра моя, если ты любишь меня, не лишай меня единственной возможности оправдаться перед моей совестью. Уже столько дней во мне тайно зреет это намерение. Не мешай мне, прошу тебя.

— Ты все еще дрожишь!

— Мне очень страшно, признаюсь тебе. Я боюсь прежде всего собственной слабости. Но душа моя не нарушит своего долга.

Дора на эти слова ответила лишь улыбкой. Она опустила занавески носилок и подозвала стражников. Процессия тронулась, сопровождаемая безмолвными черными воинами. Они пересекали холмы и долины, засаженные рядами апельсиновых деревьев. Чайки сновали туда-сюда в ясном утреннем небе. Наконец показались внешние рвы Посейдониса и засверкало оружие часовых.

Дора не смогла выполнить своего намерения. Как только они вступили под своды дворца, Нод появился со своей свитой на вершине лестницы. Он схватил сына за руку и ввел его в покои. Все заметили удовольствие и радость, написанные на его лице при виде выздоровевшего принца.

— Наконец-то, — повторял он, — наконец-то ты здесь! Милое дитя, как мне тебя не хватало, как я за тебя беспокоился!

И пока за ними не закрылась тяжелая дверь, был слышен его смех, смех счастливого человека, а не демона, увенчанного короной. Энох, раздосадованный тем, что ему не пришлось присутствовать при этой «знаменательной беседе», любезно расспрашивал Дору о путешествии. Его серые глаза то и дело с интересом останавливались на Гальдаре. «Как мне вести себя с тобой, вчерашний раб? Благосклонно? Ты слишком родовит, этим тебя не купишь. Держаться с тобой на равных? Или искать твоей дружбы? Но кто знает, будет ли твое влияние длительным и неизменным? К счастью, любезность не стоит ничего и ни к чему не обязывает… Но боги, как бледна Дора! Вот ведь еще новость!»

— Да, принцесса, — говорил он тем временем, — заботы тяготят нас. Нам некогда отдыхать. У нас даже нет времени вздохнуть. Однако я благодарю богов за то, что они сохранили мне достаточно сил и что я в моем возрасте могу принять посильное участие в этом великом, божественном начинании нашего императора.

Шепот раздавался вокруг них. Главной темой было здоровье принца. Придворные льстецы удивлялись его «свежему виду», «цветущему румянцу», «твердой походке».

— Разве можно было предположить такое быстрое излечение?

— Абсолютное излечение!

— Воскресение!

— А ведь еще и месяца не прошло!

— Наши медики превзошли самих себя.

— Друзья, не забывайте, что в его жилах течет кровь императора. У простого смертного не хватило бы на это сил.

Их внимательные глаза следили за дверью в глубине коридора. Минуты тянулись невероятно медленно. То, что они наконец увидели, поразило их: император, зовущий стражу, и его туника и нагрудник, залитые кровью. Они бросились к нему, но Нод жестом остановил их. Через минуту четверо «рыцарей-орлов» пронесли Доримаса. Лицо его изменилось до неузнаваемости. На полу за ним оставались красноватые пятна.

Энох похолодевшими пальцами тронул Гальдара за плечо.

— Господин, — прошептал он, — я лично распоряжусь, чтобы тебя разместили со всеми удобствами. Твои желания — закон для меня.

6

Для торжеств в честь Посейдона Дора заняла место на золотых носилках брата, украшенных плюмажем, с золотым куполом над балдахином. Накануне на всех улицах и перекрестках Посейдониса были расклеены объявления, гласившие:

«…Прославленный и благородный принц Доримас не сможет присутствовать на торжествах из-за ранения. Божественные знаки будут ему вручены позднее. Его сестра, прославленная и благородная принцесса Дора, примет их вместо него, на нее будут возложены также обязанности временной правительницы страны и вручена большая государственная печать, поскольку наш божественный император, отец народов, взял на себя руководство экспедицией. Прославленная и благородная принцесса примет, кроме того, присягу высших офицеров и сановников империи, как светских, так и духовных…»

Энох подписал документ, не забыв ни одного из своих титулов: «Великий Жрец Посейдона, владыка храмов в Атлантиде и заморских территориях, благодетель бедных, защитник рабов и изгнанников, преданнейший слуга божественного императора и т. п.». Недавно Нод одарил его высочайшей милостью: быть похороненным в императорском некрополе, расположенном в том самом месте, где Посейдон положил начало своему городу. Поэтому переполненный благодарностью старец постарался организовать торжественную церемонию так, чтобы она оставила незабываемые воспоминания. Он расписал ее до мельчайших деталей и разослал приглашения вместе с точными и подробными инструкциями…

До сих пор невиданная процессия — переливающийся всеми цветами радуги поток перьев и золота — текла из ворот дворца, спускалась по монументальной лестнице и направлялась к садам храма Посейдона. Впереди шли сто лучников атлантов и сто копьеносцев в остроконечных шлемах, На их медных кованых латах и щитах сиял трезубец — символ императорского дома. За ним шли отряды ливийских воинов с перекинутыми через плечо шкурами львов и леопардов: светловолосые, с заплетенными в косички волосами гипербореи, в темно-синих туниках и с длинными мечами на боку; грозные всадники кельты в рогатых шлемах, с длинными обвислыми усами. Затем Энох вел за собой воспевающих императора жрецов…

На черных, лоснящихся плечах сорока рабов плыли золотые носилки Нода, одетого в шитую золотом тунику с золотыми украшениями на голове и ногах. Он скрестил руки на коленях, а взгляд его затерялся где-то вдали. За ним следовали носилки принцессы, хрупкая фигура которой была тоже увешана несравненными по красоте золотыми украшениями. Гальдар командовал эскортом из «всадников-орлов». Накануне его вызвал Нод:

— Все прощено и забыто. Я назначаю тебя управляющим Верхними Землями.

Гальдар почувствовал западню…

— Это невозможно, повелитель.

— Ты отказываешься? Боишься скомпрометировать себя в глазах своих единомышленников?

— У меня нет больше единомышленников.

— Тогда ты не хочешь ничего принимать от меня?

— Когда кого-нибудь долго унижают, он перестает ощущать себя годным выполнить нечто важное.

— Я назначу тебя командовать галерой.

— И здесь я не смогу быть полезным.

— Почему?

— Каторжники узнают о том, кем я был, и откажутся мне повиноваться.

Император нахмурился:

— Ты тоже считаешь эту войну ненужной и ведущей нас к гибели?

— Наоборот, я считаю ее неизбежной.

— Тогда я назначаю тебя капитаном черной гвардии… охраняющей мою дочь, как я слышал, ты к ней сильно привязан…

За императором и принцессой шли девять с помпезной пышностью разодетых фигур. Это были остальные цари Атлантиды. Марионетки, которых уже никто не воспринимал всерьез, они не обладали практически никакой властью. Им были оставлены только безбедное существование и внешние атрибуты уважения. Но приличия были соблюдены, и они шли впереди военачальников, сановников и старших офицеров в парадной форме. Затем двигались делегации иностранных принцев со свитами и под своими флагами. Замыкала процессию толпа лучников, копьеносцев, рабочих из мастерских арсенала, строителей, архитекторов и инженеров в окружении «всадников-орлов».

Барабаны ливийцев задавали шествию медленный и торжественный темп. Их густой рокот оттенял пронзительные выкрики жрецов. Пестрая и торжественная река пересекла золотые ворота парка и начала медленно втягиваться на территорию храма, ведомая жрецами-распорядителями в алых туниках, с палками из слоновой кости. В этом святилище, куда не допускается никто, кроме жрецов, императорской семьи и царей, деревья были изваяны из золота и серебра. Плоды, висевшие на ветках, — из золотых самородков. Повсюду стояли статуи покойных царей и принцев, выполненные из драгоценных металлов, губы и ногти у них были из рубинов, глаза — из топазов или изумрудов. Колонны, боковые стены и фасад храма были покрыты благородными металлами, гребень пирамидальной крыши — из чистого золота. Потолок был из слоновой кости, покрытой золотом, на полу — серебряные плиты. Хотя двери были малы по сравнению с огромным внутренним пространством храма, внутри было почти так же светло, как и днем. Металлические поверхности отражали и усиливали малейший луч света. В глубине храма, почти касаясь потолка, возвышалась статуя Посейдона, стоявшего на своей морской колеснице, запряженной шестеркой могучих коней и потрясавшего трезубцем. Его окружали сто нереид верхом на дельфинах.

Хор детей в белоснежных туниках, с волосами, украшенными лилиями и розами, запел величественный триумфальный гимн.

Император, принцесса, девять царей и старый Энох в белоснежной митре шли через простершуюся ниц толпу. Даже жрецы, настолько уверовавшие в свое величие, что никого не приветствовали первыми, склонили головы и преклонили колени. Нод не спешил. Он наслаждался зрелищем, открывавшимся перед ним. Ему доставлял огромное удовлетворение вид согнутых спин, склоненных голов, разноцветное море дорогих, искусно сшитых мундиров и одежд, многие из которых стоили целые состояния. Звуки молодых голосов, лившихся от подножия статуи Посейдона, ласкали ему слух. Он чувствовал себя переполненным нежностью и добродушием. Он подумал вдруг, что церемония окажется довольно длинной и позволит ему выбрать из этих девственниц самых привлекательных: «И под предлогом занятий музыкой я их возьму в услужение во дворец!» Он также решил подложить свинью этим надутым индюкам, картонным царям, удостоенным чести стоять у его трона. «Из девяти пятерых возьму с собой в поход! Сегодня вечером, после пира, на десерт, жребий решит их судьбу». Мысль показалась ему настолько забавной, что он едва сохранил серьезный вид. Из глубины храма бог морей пронзал его взглядом и угрожал трезубцем. Но что для Нода божество, отлитое из металла? Цена ему — стоимость золота, из которого он сделан: «Мои предшественники не знали, куда девать деньги, хотя и не были лишены амбиций. А мне надо оснастить и содержать в течение шести месяцев стотысячную армию».

С этими мыслями Нод подошел к трону, возвышавшемуся на пьедестале перед колесницей Посейдона. И как только он занял на нем место, душа его наполнилась необыкновенным ощущением величия. Ему казалось, что она росла, переполняла его, действительно становилась душой самого бога: надменной, неумолимой, необузданной и чистой. Дым благовоний поднимался из серебряных чаш. С этого момента Нод воспринимал происходящее сквозь пелену тумана. Толпа, казалось, растеклась, превратилась в магму, неясную, колышущуюся и бормочущую массу. Он различал только старца в митре, который приближался, неся в руках на полотне голубого велюра скипетр и остроконечную корону Посейдона. «Так, должно быть, видят мир боги», — подумал он. Стало тихо. Затем он услышал: «Человек, настолько великий, чтобы достичь бессмертия в этом мире, — а такова воля богов — сам становится одним из них: император — бог Атлантиды, старший сын Посейдона и наш заступник перед ним! Да пусть произносится имя твое наравне с именем его! Пусть твой народ так же молится тебе и приносит дары свои, как и ему. Скоро статуя твоя встанет рядом со статуей Отца Океанов, владыки островов и подземных вод! Живой бог, наш господин, я вручаю тебе знаки твоей власти».

— Не бери их! — вдруг раздался вопль женщины.

Нод схватил корону и надел ее, затем три раза поднял над головой, увенчанной сферой и трезубцем.

— Несчастье! Несчастье! — вопила женщина, которую пытались усмирить. — Ты проклят! Мы все прокляты! Атлантида проклята!

Наконец ее заставили замолчать и вывели из храма. Но праздничная, торжественная атмосфера была нарушена. По залу прокатился шепот, когда Дора склонилась перед новым богом, своим отцом, чтобы принять из его рук скипетр и корону — почти такие же, как и у него, но меньше размерами и скромнее украшенные.

— Благородная Дора, ты будешь править империей, пока длится война и покуда меня не будет. Поскольку в тебе течет моя кровь, ты обладаешь частью моей божественной силы и моей воли!

Старый Энох воздел к небу костлявые руки и согнул колени. Хор взорвался триумфальной песней. На присутствующих полился дождь цветов и перьев. Солнце засияло на коронах Посейдона и Нода. Простаки увидели в этом предзнаменование. Скептики усмехнулись, но про себя: слишком много тайных агентов растворилось в толпе, переодетых солдатами, «всадниками-орлами» и даже иностранными вельможами. Они выслеживали недовольных, и те вряд ли могли надеяться на снисхождение новоявленного бога. Затем Энох пригласил царей Атлантиды и заморских принцев одного за другим подойти к принцессе и принести ей присягу. И когда первые из них смиренно приблизились к ней, она приветствовала их легким кивком головы. Ее взгляд был устремлен на Гальдара. Он неподвижно стоял в шлеме с перьями, возвышаясь над рядами чернокожих воинов. Ее глаза пытались поймать сумрачный взгляд любимого. Но она не могла понять, скучает ли он, забавляет ли его этот спектакль или он его осуждает? «Будет ли он любить меня как прежде, просто как женщину? Хватит ли у него смелости? Любимый мой, я тебя знаю. Ты умный. Я уверена, ты сейчас улыбаешься. Это твое лицо всех обманывает. Я хотела бы быть птицей, запертой в клетке сердца, чтобы знать, о чем ты сейчас думаешь?»

Ош стоял у постели принца Доримаса и держал его за руку:

— Ничего не бойся. Тебе здесь будет лучше, чем в храме. На твоем ложе покоится истинное благородство Атлантиды, а не на троне, стоящем на предательстве и святотатстве. Если есть в этой стране герой, то это ты.

— Все напрасно, все пройдет без следа.

— Ничто никогда не бывает напрасным. Я, который тебя ненавидел, я тебя простил, теперь я даже преклоняюсь перед тобой. В северных, суровых краях женщины поют, когда умирают герои. Они воспевают их возрождение в лучшей жизни, в мире без ран и бесчестья. Но тебя провожает только одинокий старик.

— Я больше не боюсь.

— Знай же, что тебя ждет: мир истинной справедливости. Ты будешь навсегда избавлен от страданий и тяжкого труда. Вечная весна будет окружать тебя. Тебе будут принадлежать земля и море, и никому не надо будет работать, чтобы они давали самые изысканные плоды и самую редкую рыбу. Там ты забудешь вкус слез…

Влажные пальцы разжались. Старику послышалось:

— Вкус слез… Гальдар… остров… Гальдар… если есть герой… он…

И принц погрузился в те темные воды, что отделяют жизнь от смерти.

7

Пир был в разгаре. Император был пьян. Чернокожие слуги непрерывно наполняли кубок нового бога, и он осушал его, не переводя дыхания. Его унизанные перстнями пальцы бродили среди подносов с блюдами, отрывали куски мяса, залезали в тарелку соседа, великого жреца, вытаскивали оттуда аппетитные куски. Соус стекал на его шитые золотом одежды, застывал на жемчуге подвесок. Время от времени он поправлял корону, сползавшую то на лоб, то на уши. В конце концов он ее сбросил совсем. Рядом, не переставая, дребезжал смех Эноха. Император заставил старца выпить изрядное количество приправленного пряностями вина и с удовольствием наблюдал, как соловеют глаза святого отца. Одна Дора еще сохраняла достойный вид, хотя хмельной напиток и у нее зажег румянец на щеках и оттянул нижнюю губу.

— Хватит негритянок, — пробормотал пьяно император. — Я хочу белых служанок… Обнаженных… Я сказал — обнаженных!

Он опрокинул кубок, и его содержимое вылилось на расшитую скатерть большим красным пятном, похожим на кровь.

— И танцовщиц с… Тоже обнаженных!.. Я сказал — танцовщиц… обнаженных…

Гости аплодировали, ерзали. Многие места были уже пусты. Те, кто еще недавно на них сидел, спали под столами: их храп вливался в какофонию восклицаний, пьяных разговоров и отрыгиваний. Нод сунул под нос верховному жрецу кость:

— Попробуй, старый козел… Здесь еще есть немного мяса: попробуй… Это вкусно! Можешь доесть.

Даже отупевший от выпитого, Энох оставался придворным. Он поспешил подчиниться. Его лысый череп, свободный от митры, закачался, выражая благодарность.

Какой-то человек в медном треугольном колпаке сказал, что у него для императора очень важное и крайне срочное сообщение. Его пропустили. Хромая и опираясь на кривую палку, он направился к столу императора. Со всех сторон неслись насмешки и пьяный гогот пирующих. Стараясь не наступить на оружие и одежду, валявшиеся на полу, он приблизился к императору.

— Что это за старая обезьяна?

— Это наш главный ученый, — сказала Дора.

— Подойди.

Человек стянул с головы колпак, но остался стоять на месте, открыв рот. Он смотрел, оглушенный шумом и гамом, на пьяного императора, развалившегося среди кусков мяса, подбородок и грудь его были залиты застывшим соусом.

— Я ничего не слышу! Говори громче! И оставь в покое свою палку… Тихо, вы все. Бог ничего из-за вас не слышит… Сам бог…

— Ваша милость, да простит ваше божество своего слугу и его учеников.

— Охотно… Хотя, я ничего не понимаю. О чем идет речь?

— Наши астрономические расчеты были близки к завершению, и мы посчитали, что преступлением было бы их прервать даже на несколько часов. По общему согласию, мы решили довести их до конца.

— С чем вас и поздравляю.

— По этой причине императорские ученые не смогли присутствовать сегодня на торжествах. И это усугубляет наше огорчение.

— С этим я вас не поздравляю.

— Не ищи здесь непослушания, но, наоборот, желание служить тебе верой и правдой. Соблаговоли принять наши величайшие извинения.

Многоголосый, неразборчивый шум заполнял зал. На галерее рассаживались музыканты. Один из них уронил свой инструмент.

— Тихо! — проворчал император.

Его унизанные перстнями пальцы рассеянно оторвали перья от только что поданного фазана. Изумленно смотрел ученый на изображения солнечных дисков и трезубцев на темно-голубом балдахине, на кисти его бахромы, величиной с кулак.

— Ну и, — снова заговорил император заплетающимся языком, — что ваши вычисления?

— Они закончены, господин, проверены от начала и до конца. Мы сравнили их со звездными таблицами, оставленными нам нашими предшественниками, добрая им память, точность этих таблиц, насколько я помню, никогда не была поставлена под сомнение…

— Короче!

— Благородный господин наш, та звезда, которая недавно родилась на небесном своде и о которой по моей настойчивой просьбе тебе уже докладывали (голова Эноха качнулась в подтверждение), эта новая звезда оказалась кометой первой величины. Нам удалось ценой огромных усилий определить ее траекторию.

— Это занятие похвальное… безобидное… достойное ученых, которыми ты руководишь… Куда летит эта прекрасная комета? Держу пари — на Луну?

— Не совсем, господин. По нашим прогнозам — а я молюсь, чтобы мы ошиблись, — комета пройдет между нашей планетой и ее спутником.

— Прекрасно! Но что вы хотите от меня?

— Ваша милость, я боюсь, что она вызовет значительные потрясения.

— И какие же, мой добрый друг?

— Гигантские приливы, наводнения и повышение вулканической активности.

— Как интересно!

— Наши архивы хранят упоминание о подобном случае. В результате этого катаклизма изменилась карта Атлантиды. Одни острова исчезли, появились другие. Но то была совсем маленькая комета…

— И она тебе об этом рассказала? Тебе мало твоих непонятных колдовских книг, теперь ты еще разговариваешь со звездами? И они тебе раскрывают свои намерения? Старый шут! И когда все это случится? Отвечай!

— Через месяц и пять дней, если что-нибудь не изменит ее траекторию. Иногда звезды становятся капризными, как человек.

— Они возвращаются назад, потому что забыли свой кошелек? Иди проспись, лунатик. Возвращайся к своим подзорным трубам. Отойди, ты мне мешаешь смотреть! Если сегодня день или, вернее, ночь не будет достаточно приятной, я тебя уволю и отправлю в шахты. Там ты будешь изучать подземные звезды, если такие есть!

Зал разразился хохотом. И вино полилось рекой в кубки и глотки. Когда подали новые блюда из дичи, пьяные гости устроили свалку, отнимая друг у друга лучшие куски. Почти никто не обратил внимания на танцовщиц, двигавшихся между столами. Зато появление обнаженных служанок вызвало гул одобрения. К ним бросились со всех концов зала. Похотливые руки хватали их, срывали с них украшавшие волосы гирлянды цветов, усаживали на свободные места.

Из-под тяжелых век император наблюдал за этой оргией. Он был счастлив. Любое проявление человеческого порока всегда переполняло его радостью. У него самого на коленях сидела обнаженная девица, рука его ласкала ее грудь. Не смолкал его громкий, демонический смех.

Солдаты охраны в шлемах с перьями и черных латах неподвижно стояли около колонн и были похожи на больших птиц с человеческими глазами, сидящих вокруг этого зала. Они охраняли также черную, обитую металлом дверь и возвышение, на котором стоял стол императора. Офицеры отличались от солдат изображенным на их одежде солнцем с человеческим лицом, стоящим на двух морских коньках, нарисованных на кирасах. Один из них подошел к принцессе и поклонился. Ресницы ее затрепетали. Это был Гальдар. Дора повернулась к отцу, целовавшему плечо наложницы.

— Отец!

— Оставь меня!

— Отец…

— Ну что тебе? Я слушаю.

— Доримас умер.

— Что ты сказала? Ты пьяна!

— Доримас умер.

Черные зрачки императора расширились. Щеки и лоб побледнели. Рот скривила гримаса боли. Нод зашатался, как от удара.

— Доримас умер!.. Значит, он не ломал комедию… Когда?

— Мне только что сообщили.

— Никому ни слова. Иди за мной.

Он оттолкнул наложницу, поднялся, вмиг протрезвев, и потребовал тишины:

— Дорогие гости и друзья… продолжайте веселиться без вашего императора… Срочные… государственные дела… Ничего серьезного, не беспокойтесь… (голос его окреп, зазвенел). Во всяком случае, никаких изменений на завтра! Будьте вовремя на своих кораблях!

Он удалился, покачиваясь и опираясь на плечо Доры. По дороге споткнулся о канделябр и выругался. Охранники следовали, как истуканы, на почтительном расстоянии. Впереди солдат шел Гальдар.

— Этот коридор, — бормотал Нод… — Бесконечный коридор!.. Сними этот жемчуг! Он дрожит… У меня устали глаза… Эй, вы! Потушите факелы на улицах! Это от воды… Водный путь…

Хмель то покидал его, то опять возвращался, как волны, прибоя. Дора устала. Этот грузный, тяжело дышавший и потеющий человек, навалившийся на ее плечо, вызывал у нее отвращение, Страх заползал в ее душу, а кроме того, она не выносила вида мертвых.

— Жребий брошен, — продолжал бормотать Нод. — Да! Моя дорогая, игра сделана! Сама судьба выбрала из вас двоих. Его смерть прояснила многое.

— Отец!

— Отныне ты единственная наследница.

— Пожалей меня!

— Когда говорят правду, это всегда больно.

Он остановился, покачиваясь и вцепившись в тунику Доры.

— Ты мне делаешь больно!

Из-под перьев на шлемах за ними наблюдали тридцать пар глаз.

— Посмотри на этих ворон! Цапли на службе!

— Поспешим.

— Но ведь это… Гальдар… Это он стоит впереди.

— Гальдар!

— Ты знаешь его имя лучше, чем я… А! Ну конечно, это бывший каторжник, галерник, назначенный капитаном… Где была моя голова?

— Отец!

— Он не останется здесь! Нет! Он поступит на разведывательную галеру… Эта роль ему подойдет… Говорят, он смельчак… Сердце мое, я тебя огорчил?

— Вы отдали его мне.

— Я передумал! Это тебя удивляет?

— Я доверяю только ему!

— Это правда, моя хорошая? Ты неосторожна. Впрочем, как хочешь. Но знай — если он предаст, то далеко не уйдет! Я принял меры!

— Как всегда!

— Да, как всегда! Особые и мгновенно действующие меры предосторожности.

— Говори потише.

— Нет! Я хочу, чтобы он меня слышал… и очень хорошо!

Они вошли в комнату Доримаса. Принц лежал на своей любимой узкой солдатской кровати. Казалось, он глубоко уснул.

— Он умер, покинутый всеми! — простонал Нод.

Ош вышел из тени:

— Нет, господин, я был с ним. Он меня позвал потому, что не было Гальдара. Я был с ним до конца, пока он не ушел в свой последний поход.

— Император тебя отблагодарит. А где врачи?

— Они ушли еще утром.

— Пусть их найдут! И бросят к гадюкам!

— Господин, они ничего не могли сделать. Принц был безнадежен.

— К змеям! А теперь оставь нас и закрой дверь.

Он опустился на скамью, долго смотрел на лицо сына, высушенное болезнью, на тщедушное тело и тонкие, без мускулов, руки. И он повторял, как будто хотел себя убедить: «Это мертвое тело — мой сын… Это мертвое тело — Доримас… Доримас, мое несчастное дитя…» Капли дрожали в углах его глаз: может, пот стекавший со лба, может, алкоголь, проступивший сквозь поры, а, может, действительно слеза. Из груди вырывалось тяжелое, хриплое дыхание. Вдруг он резко поднялся и сказал Доре, рыдавшей на коленях перед кроватью:

— Прекрати! Этот горький конец лучше той судьбы, которую он себе готовил.

— Отец!

— Если бы он не умер, он бы предал нас. Оставил бы я его в Посейдонисе или отправил бы во главе флота к пеласгам, он бы все равно стал предателем… Мы расстались со словами, которые не прощают…

— Вы его убили.

— Только ударил! За то, что он мне сказал!

— Вы его убили.

— Он меня довел до этого. Прекрати плакать, говорю я тебе! И слушай! Было бы неразумно откладывать начало похода из-за его похорон. Оставь его смерть в тайне. Ты объявишь о ней через несколько недель, когда поступят сообщения о наших первых победах. Похороны должны быть пристойными, но не более того. Пусть покоится в императорском некрополе, хотя он нас и отверг. Но мир праху его, да и народ не надо волновать. Главное, чтобы твой Гальдар и его приятель не проболтались. После моего отъезда можешь огласить все сообщения о состоянии его здоровья, одно другого тревожнее, чтобы не вызвать подозрения. Детали я полностью доверяю тебе.

Тут Нод решил сделать отеческий жест и поцеловал сына в лоб, но могильный холод, исходящий от кожи юноши, заставил его отшатнуться. Этот человек любил только жизнь.

— Бедный ребенок, — сказал он, — там ты будешь счастливее, чем на этой земле.

И добавил:

— Если вообще где-нибудь есть счастье…

В Посейдонисе пропели петухи. С восходом солнца со скрипом открылись ворота всех трех поясов крепостных стен. С поднятыми флагами боевые корабли начали движение по внутренним каналам. Один за одним они выходили из гавани и выстраивались на рейде. На набережных уже собралась возбужденная, праздничная толпа. Сидя на плечах отцов, дети хлопали в ладоши от восторга, глядя на золоченые носовые скульптуры, блестящие щиты, синхронно поднимающиеся и опускающиеся ряды весел военных галер. В толпе спорили о национальной принадлежности кораблей. Сравнивали их конструкции, маневренность, боевые возможности. Но когда появились эскадры атлантов, возбуждение достигло предела.

— Друзья, какая мощь! Какая сила!

— А какая легкость! Морская гончая!

— И с крепкими зубами!

— Фореносу с его плавающими корытами хватит одного укуса!

— Они плавают и ждут, когда их потопят!

— Смотрите! Вот они! Это элитная эскадра! Самого бога-императора!..

— Чудо из чудес!

— Она охраняет его галеру во время боя.

Толпа рукоплескала экипажам, солдатам, выстроившимся на палубе, офицерам, собравшимся около мачт, рулевым на корме. Никто не выразил сочувствия гребцам, головы которых, едва видные из-за кромки борта, равномерно поднимались и опускались в такт движениям весел. Они были только частью боевой мощи флота Атлантиды, преступники, каторжники, дешевый товар, ничто!

Поднимающееся солнце освещало великолепные корабли, готовые к походу.

— Какая слава их ждет!

— А какие богатства! Флот вернется с грузом сокровищ. Все, что проклятые пеласги украли у нас за несколько веков.

— К счастью, у нас есть Нод!

Бродячие артисты разыгрывали сцены отчаяния царя Фореноса при виде своего разбитого флота, поверженных армий, солдат, захваченных авангардом атлантов. Торговцы продавали булочки с копченостями, хрустящее печенье и охлажденные напитки. Они прервали свою торговлю, только когда за кораблями адмиралов показалась галера императора, статуи, защитные щиты и перила которой были сделаны из чистого золота. На кормовой надстройке, под парчовым навесом сидел сам бог-император в короне и с трезубцем Посейдона в руке. Первые ряды зрителей, возможно, по приказу полицейских агентов, бросились на колени с криками: «Слава тебе, всемогущий повелитель островов, владыка мира!» За ними все остальные, включая торговцев и карманных воришек.

Корабль императора под гром приветствий прошел по каналам и спустился к морю. Рейд, обычно казавшийся огромным, словно сжался, заполненный кораблями, собранными в эскадры и флотилии. Когда флагманский корабль достиг открытого моря, на его мачте блеснул три раза голубой огонь. Свидетели этого незабываемого зрелища увидели, как четыреста парусов одновременно взмыли на мачтах, наполнились ветром, и эскадры легко легли на свой курс. За боевыми кораблями потянулись и вспомогательные суда, на которых разместились войска резерва, лошади, колесницы и осадные машины.

— Теперь, — сказал кто-то, — в Посейдонисе не осталось ни одного корабля.

И это были единственные разумные слова за все утро.

В полдень, как и было намечено, рейд оказался совершенно пустым. Набережные обезлюдели. Толпа исчезла. Только рабы продолжали носить ящики с фруктами, брусья или тюки с тканями в портовые склады. Зловещая тишина опустилась на город.

8

— Именно с этого момента события приняли странный поворот, — сказал Ош, — вынужден признаться, я перестал что-либо понимать, хотя до сих пор все мне было ясно.

— Тебе так казалось!

— Все становится противоречивым, нелогичным. Император тебя опасается, но позволяет стать любовником своей дочери. Более того, он назначает тебя капитаном дворцовой стражи. Допустим, это могло быть мимолетной милостью в момент эйфории, но ведь он слишком осмотрителен для того, чтобы не взять тебя в поход, а он оставляет тебя в Посейдонисе, во дворце!

— Если бы он был такой осмотрительный, то не покидал бы Посейдонис в погоне за военной удачей. Если империя шатается, не время гоняться за славой, оставляя править страной женщину, к тому же влюбленную в бывшего врага. Но именно потому, что все это расходится со здравым смыслом, мне это кажется логичным и очень ясным.

— Почему?

— Совершенно очевидно, что в последние недели император охвачен каким-то безумием, правда, временами сознание его проясняется. И не удивительно, что эта политика без веры и совести принесла столько бед его народу, его семье и ему самому.

— То же самое говорил и принц Доримас.

— Он убил принца в приступе ярости. Подчас эта ярость превращается в кровожадность. Она пожирает его мозг. Она растет в нем, как опухоль, пока не становится невыносимой. Тогда она взрывается преступлениями: подземельями, ядами, змеями, всеми пытками и мучениями, которые может выдумать его больное воображение. Как будто разгневанные боги нарочно позволяют ему совершать все эти преступления, пресыщаться ими, чтобы тем справедливее было последующее наказание.

— Какое наказание, Гальдар? Чего ему бояться?

— И это говоришь ты?

— Да, я. Выслушай меня и не сердись. Хотя мы едва не погибли, я приветствовал это восстание, во мне жила надежда. Когда я увидел, как разлагается Атлантида, узнал этот город, где кумовство, мздоимство, беззаконие, крайняя жестокость стали обычными явлениями, я подумал, что возмездие не заставит себя ждать. Эта бесстыдная роскошь, эта военная мощь не уменьшили мою надежду, напротив, они питали ее. Я говорил себе, что в этом горьком мире существует некая высшая справедливость, что это буйство богатства и удовольствий обернется упадком. Но после того как увидел с этой террасы отправку флота, я, к своему прискорбию, понял, что ошибся.

— Почему?

— Дорогой Гальдар, я был военачальником и моряком. Уверяю тебя: никто не сможет победить подобную силу. Нод непобедим. Его победа не вызывает у меня ни малейшего сомнения.

— Мне кажется, тот чудесный дар, которым ты раньше владел, уменьшился.

— Он появился у меня, когда я страдал! Не смейся, прошу. Здесь, друг мой, комфорт и сама атмосфера развращают меня. Я запутался в своих собственных мыслях. Не знаю, за какую ухватиться… Но ты, Гальдар, что с тобой стало? Где наши планы?

— Они дремлют, я тебе уже об этом говорил.

— Ты удовлетворился ролью второстепенного офицера, слуги в перьях! Ходить за принцессой! Показывать ей оружие! Вот твоя судьба! Мне горько видеть тебя так низко павшим.

— Но ведь ничего нельзя предпринять!

— Иногда я утешаю себя, думая, что ты ведешь свою игру, что втайне от всех следуешь великой идее, преодолеваешь одно за другим препятствия на пути к конечному триумфу.

— Мне не надо утешать себя ничем и никем, даже недостижимой идеей.

— Неужели ты счастлив? Ты купаешься в удовольствиях? Каждую ночь ты теряешь частицу себя. Скоро ты станешь только телом, распираемым желаниями.

— Нод не единственный, кто сходит с ума.

— Пойми же, я страдаю!.. Оттого, что не могу восхищаться тобой, как прежде! После того, как я увидел смерть несчастного принца, я спрашиваю себя: а не был ли он более велик, чем ты? Не его ли я хотел бы видеть своим сыном? Ты этого от меня хотел?

— Нет, конечно. Я иногда сам себя не узнаю. Я чувствую, что моя душа отделяется от меня. Я делаю какие-то жесты, произношу какие-то слова, но без усилий, как в пустоте. И эта пустота меня не пугает. Может, это воля богов? Может, они хотят, чтобы я стал совершенно безвольным? Я не знаю. Я — как водоросль, которую волна оторвала от скалы и тащит по течению.

— И я, Гальдар, я тоже сейчас не знаю, есть ли на тебе печать божья, как я раньше считал, или ты принадлежишь безликой толпе? Но я не могу уйти от тебя, отказаться от твоей дружбы. Эта иссушающая атмосфера губит нас! Наши глаза слепнут и уши глохнут…

Ты что, жалеешь о галерной скамье? Там мы хотя бы были самими собой.

В конце каждого дня Гальдар приходил к Доре. Он приходил секретным коридором, специально построенным по приказу верховного жреца. Дора его ждала в белой комнате, сбросив свои пышные царские одежды. Днем она неукоснительно выполняла свои обязанности: давала аудиенции и обеды союзным государям или их послам, подписывала послания и императорские указы. Вечером вела себя, как счастливая жена, нежная и радостно возбужденная, встречающая своего мужа и хозяина. Она говорила и говорила без умолку обо всех мельчайших событиях. О беседах, которые она вела, о решениях, которые приняла, о сомнениях, которые испытывала, о нерешенных проблемах, словом, обо всех веселых или печальных происшествиях, случившихся за день. Гальдар слушал ее рассеянно.

— Тебе скучно? — говорила она. — Странно, что такой человек, как ты, не интересуется государственными делами! Может быть, ты не хочешь себя скомпрометировать? Но дел так много, и они так велики — дела мировой империи! Любимый мой, где ты? Я хотела бы знать твое мнение…

Но он только обнимал ее, носил на руках, укачивал, нашептывал слова, которым любовь учит своих избранников. И каждый раз суровая, гордая коронованная правительница, словно воск на солнце, отдавалась ему душой и телом с пылом, который он умело и тонко в ней пробуждал.

Часто по ночам она внезапно просыпалась. Ее обступали беспокойные, тревожные мысли: о флоте, от которого не было вестей, о войне, исход которой был неясен, о комете, о которой астрономы докладывали, что она неудержимо приближается. У нее перед глазами вновь появлялось мертвое тело принца Доримаса, о смерти которого еще не было объявлено. Она размышляла и о мерах предосторожности, предпринятых императором против Гальдара.

И тогда она брала Гальдара за руку. Гладила его грудь и говорила про себя: «Нет, нет, отец, ты не отнимешь его у меня. Ты его не убьешь! Я сумею избежать твоих ловушек. Ты считаешь, что и издалека сможешь достать его. Но я около Гальдара, берегу его. Зверь! Коварный и жестокий зверь! Ты убил своего больного сына, а меня ты любишь потому, что считаешь такой же испорченной, как и ты сам. Ошибаешься! У меня есть этот человек. Он — моя чистота, мое прощение… Дорогой мне человек, я не хочу, чтобы он умирал. Не хочу!»

Когда Дора открыла свои опасения Эноху, тот сказал:

— Император принял меры предосторожности не только против Гальдара, благородная принцесса. По моим сведениям, накануне отъезда он передал начальнику стражи подробные инструкции в нескольких запечатанных пакетах. К сожалению, несмотря на щедрые подношения, писари его личной канцелярии отказались сообщить мне их содержание. Можно предположить, Что документы способны помешать нам осуществлять наши планы и даже быть опасными в сложившихся обстоятельствах.

— Что же ты предлагаешь?

— Как правительница ты могла бы, наверное, заставить генерала — а он из молодых, да ранних, я знал его еще простым солдатом! — отдать их тебе. Но, возможно, император предусмотрел и этот случай. Мое мнение — мы должны действовать осторожно.

— Я тоже так думаю.

— Даешь ли ты мне разрешение осуществить наш план?

На следующий день произошел «несчастный» случай. Когда генерал, который был фанатиком порядка, проверял посты, один молодой стражник в служебном рвении проткнул его копьем якобы потому, что не услышал пароль достаточно быстро. Этим «новобранцем» был один из людей Эноха. Комната генерала немедленно была обыскана, и в ней найдены три пакета, скрепленные печатью Нода.

На первом было написано: «Открыть, если исчезнет принцесса». Он содержал приказ: «Предать Гальдара смерти тайно и как можно быстрее. Передать правление страной верховному жрецу».

Второй, с надписью «Открыть, если будет объявлено о моей смерти», предписывал: «Предать Гальдара смерти, прежде чем принцесса предпримет что-нибудь для его спасения, чтобы он не разделил с ней власть».

И третий, на котором было написано «Открыть, если моя смерть будет несомненной», содержал приказ: «Кроме Гальдара, предать смерти старого Эноха, чтобы он меня не пережил. Но с ним не спешите, пусть помучается!»

Все три пакета были сожжены, а чтобы объяснить их исчезновение, была инсценирована обычная кража, за что были жестоко наказаны многие рабы.

У старого Эноха имелись и другие причины для беспокойства. Он получал каждый день сообщения от астрономов. Их донесения и предположения становились все более тревожными. Страшные предсказания начали сбываться. Комета явно направлялась к Земле. По самым оптимистическим прогнозам, она могла бы задеть Луну. Но и тогда природные катаклизмы были бы столь велики, что невозможно предугадать их последствия. Ученые предлагали собрать флот, способный эвакуировать всех жителей Посейдониса. Кроме того, они настаивали на проведении всенародных молебнов, чтобы смягчить гнев богов.

Энох посчитал своим долгом предупредить принцессу, но смягчил сообщение доброй порцией иронии. Он, великий жрец империи, не мог всерьез принимать такие умопомрачительные прогнозы! Из-за чего боги могли бы так разгневаться? Разве что из-за загадочной смерти принца, но и та отвечала интересам государства. А Посейдонис за своими тремя поясами металлических укреплений разве не способен выдержать удары моря?

Мало того, нет никаких доказательств, что эти так называемые ученые не были подкуплены врагами императора. Чувствуя свой конец, они не остановятся ни перед какими жертвами, чтобы устроить диверсию, поднять волнения в народе. Коварство пеласгов давало свои ядовитые плоды в былые времена. Следовательно, не следует ли запретить этим ученым ослам орать во всю глотку? Одно из двух: или эта комета существует, тогда нет никакого смысла раньше времени тревожить народ, или это политические происки, военная хитрость врагов, и ее надо задавить в зародыше.

— Можно верить в эту комету? — спросила Дора Гальдара. — Что ты об этом думаешь?

Гальдар постарался ее успокоить. Он сделал это спокойно и даже с напускным равнодушием, хотя в действительности холодный страх просочился и в его душу.

В ту же ночь он, который всегда спал безмятежно, как дерево зимой, увидел сон. Девушка, появившаяся из прибоя, пела песню, смысл которой медленно доходил до него:

«Наступает ночь, и остров в море, его дворцы, влюбленные, герои и гордецы, радости и печали — надежда! Сама надежда! — скроются под холодной водой, окажутся в царстве медуз и водорослей, среди пустых раковин…»

Он вновь увидел красные холодные руки, впалые щеки, взгляд печальных глаз! Эта песня, возникшая во сне, вызвала видение, которое внезапно появилось в темной части его сознания и там закрепилось. Он проснулся в холодном поту, ища Дору. Она, так же как и он, несмотря на расстояние, разделявшее их, испытала то же чувство: ей страстно хотелось убедиться, что ее любимый жив. Так два противника при кораблекрушении хватаются вместе за одну доску, помогая друг другу. И, быть может, этим спасением для них была безнадежная любовь, которой угрожала опасность. Рано или поздно император вернется в Посейдонис. Тогда для продолжения династии Доре будет найден супруг, а если она будет еще любить Гальдара, от него просто избавятся…

Вокруг дворца жизнь продолжала свой неизменный круговорот. В один и тот же час разноплеменная толпа заполняла улицы и набережные. Всюду гремела музыка и звенел смех. Мальчики-разносчики сновали со своими лотками. Бродячие артисты показывали сцены о страданиях поверженных врагов. У торговцев появился новый прибыльный товар: они продавали подзорные трубы для наблюдения за кометой. Некоторые замечали у нее хвост, как у скачущего галопом коня. Другим она представлялась змеей. Повсюду возникали жаркие споры. Никто, несмотря на пессимистические прогнозы, не верил в серьезность угрозы. Все заранее предчувствовали, какое получат удовольствие от небывалого зрелища, когда комета столкнется с Луной, и желали только одного: чтобы в тот момент небо было чистое, а Луна ясная и полная.

Поэты и сочинители песен использовали сюжеты с кометой в своих произведениях. Они приветствовали гостью из космоса, несущую с неба дружеское послание жителям Атлантиды. Они вспоминали миф, по которому их предки сами прибыли на Землю на летающих кораблях, изображения которых сохранились на фронтонах самых древних зданий. Ювелиры изготавливали украшения в виде маленьких комет из бирюзы и бриллиантов. Среди модниц туника в виде кометы произвела фурор! Парикмахеры тоже не отставали. Короче, комета была в моде. Сумасшедшие утверждали, что она была населена людьми с двумя головами, прозрачными телами и руками, похожими на клещи. Приверженцев мистики, правда, было немного, но почти все старики замечали над морем какие-то странные шары. Они говорили: «История повторяется! Новая раса появится среди нас. Время пришло! Молодежь уже никого и ничто не уважает». Кое-кто принялся молиться, но подальше от людских глаз. Энох решил не начинать публичных искупительных молебнов, о которых просили ученые. Их настойчивость казалась ему то нелепой, то наводила на мысль о предательстве. Увеселительные дома, таверны были, как обычно, переполнены. Девицы там по-прежнему исполняли свои эротические танцы, а на аренах, усыпанных цветами, бойцы лишали жизни друг друга.

Население Посейдониса в основном оставалось на месте. Армия состояла почти полностью из наемников, искателей приключений из колоний, с соседних островов или из самых бедных кварталов города. Старинный закон Атлантиды, по которому каждый квартал должен был поставить в армию отряд кавалерии, колесницы и пехотинцев, давно устарел. Горожане оплачивали золотом стоимость солдат и необходимого снаряжения. Только самые бедные районы не могли откупиться. За золото в Атлантиде можно было купить все: доблесть и благородство, опасности и саму смерть. Были и добровольцы, те, кого капризы закона о наследовании сделали солдатами, или те, кто решил на военном поприще разбогатеть. Были и профессиональные солдаты, кожа которых задубела на всех ветрах, обгорела на солнце и покрылась боевыми шрамами, которыми они гордились. Для них война казалась единственным стоящим занятием. С первыми звуками трубы они взяли оружие и собрали ранцы. Что касается офицеров, сопровождавших Нода в походе, это была их служба, им не на что было жаловаться.

В редком доме сожалели об отсутствующих. Немногие женщины испытывали чувство беспокойства и тоску ожидания. Молодежь продолжала бродить плотными толпами по улицам и площадям. И каждый вечер Желание — тайный бог Посейдона — овладевало огромным городом.

Текли беззаботные дни. О войне говорили намного меньше, чем о «космической страннице», настолько неизбежной казалась беда. Только судовладельцы жалели о своих кораблях, реквизированных императором и отправившихся с ним в поход.

— Но, — рассуждали они цинично, — некоторая задержка в делах будет компенсирована в результате новых завоеваний. Мы получим прибыль от продажи награбленного добра, не говоря уж о дани и контрибуциях, наложенных на побежденные народы.

Однако ветер по вечерам стал свежеть. Лето кончалось. Приближалось время Равноденствия с его тучами, дождями и штормами.

9

Три дня и три ночи, не переставая ни на час, свирепствовал ураган необыкновенной силы. Волны были столь высоки и имели такой напор, что сломали решетку ворот порта и так повредили одну из сторожевых башен, что ее обитателей пришлось спешно эвакуировать. За этот отрезок времени ни солнце, ни звезды, ни таинственная комета не были видны. Ученые, тревога которых достигла крайней степени, начали в последний раз свои вычисления. Они отправили делегацию к Эноху, а затем к принцессе, взывая с дрожью в голосе о необходимости начать немедленно всенародные молебны и церемонии, проводимые обычно перед лицом больших несчастий. Черные тучи, похожие на панически бегущую армию или на потерявшие мачты корабли, проносились над городом, гонимые ледяным воющим ветром. Они разбивались, наткнувшись на вершины гор, и их осколки разлетались по всему горизонту. Внезапные ливни сменялись градом, более твердым, чем зерна пшеницы. Правитель Верхних Земель сообщал, что из кратеров тысячи лет спавших вулканов вырываются столбы дыма, что вокруг столицы забили гейзеры кипящей воды.

Правитель Южных Земель докладывал, что в море появился новый остров, рифы скрылись под водой и в прибрежных скалах возникли медленно увеличивающиеся трещины. Посол Атлантиды при дворе царя Материка сообщал, что уровень моря понемногу опускается, новый строящийся порт оказался без воды, а дома и монументы качаются от подземных толчков. Он отмечал также, что вулканы извергаются, непрерывно выбрасывая столбы дыма, раскаленные камни и фонтаны кипящей воды.

На четвертый день беспокойное море, хотя ветер и стих, начало выбрасывать на берег обломки кораблей. Жители побережья вытаскивали их на песок и сообщали об этом береговой службе, командир которой составлял рапорт. То были куски мачт, обшивки, фрагменты скульптур и носовых фигур свежепозолоченных и хорошо знакомых. Так стало известно, что галера первого адмирала, самая лучшая на флоте после галеры Нода, потерпела крушение. Затем часовыми были замечены корабли, получившие тяжелые разрушения, некоторые шли, накренившись. Дора, применяя правило своего отца, приказала быстро их вытащить, чтобы спрятать от любопытных глаз. Экипажи доставили во дворец, им было запрещено его покидать. Дора сама осмотрела корабли и расспросила моряков. Волны разбили палубы, снесли кормовые надстройки, сломали и унесли весла, многие гребцы утонули или были смыты за борт.

— Но основная часть флота не пострадала? Император продолжает свой путь? — допытывалась Дора.

— Мы не знаем, благородная принцесса. Мы видели, как погибали многие из наших. Иногда волны бросали наши корабли один на другой, и разбитые корпуса уходили на дно. Многие накренялись под напором ветра, зачерпывали воду бортами и шли на дно раньше, чем успевали начать ее откачивать. Что же до грузовых кораблей, то их крутило с порванными парусами, и, лишенные управления, они пропадали десятками!

— За сорок лет в море я видел штормы, — сказал капитан, — но никогда не встречал урагана такой силы! Обычно, по знакам на небе или когда чайки начинают низко летать и испускать протяжные крики, мы узнавали о приближении урагана и успевали приготовиться. Но в этот раз он на нас свалился внезапно, посредине ночи. Море дымилось. Молнии сверкали везде. Вот так все и произошло, благородная принцесса…

Прошло еще два дня. Посты наблюдателей были удвоены. На восток отправили несколько кораблей на разведку и, если удастся, для оказания помощи терпящим бедствие. Волны продолжали выбрасывать на берег обломки. Встревоженные судовладельцы направили к принцессе делегацию, чтобы узнать о положении дел. Дора попыталась их успокоить, но им не нужно было быть слишком проницательными, чтобы в кажущемся оптимизме принцессы не разглядеть ее крайнюю обеспокоенность.

Наконец появилась одна неповрежденная галера. Ее спешно отвели к подземному арсеналу. Дора прервала прием, чтобы встретить капитана. Он передал письмо от Нода:

И своей рукой он приписал:

Дора вызвала Гальдара и показала ему послание, сказав:

— Ты один можешь дать мне совет.

— А великий жрец?

— Если бы на моем месте был отец, он бы обошелся без него.

— Не у меня ли он попросил бы совета?

— Сейчас не до шуток.

Гальдар медленно дважды перечитал письмо. Затем сказал:

— Зачем ему мешать? Если ты напишешь, что земля повсюду покрывается трещинами и из нее бьют фонтаны кипящей воды, что просыпаются вулканы, он вернется в Посейдонис. Но сможет ли он что-нибудь изменить?..

Его устами говорил тот, другой, незнакомец, сидевший внутри него, вдохновляя его или помыкая им, который, как думал Гальдар, покинул его уже несколько недель назад:

— …Пусть занимается своими делами. Напиши ему только, что происходят не совсем обычные вещи, но не выходящие за рамки природных явлений.

— Но это неправда!

— Из-за того что из моря появился новый остров или из какого-то порта ушла вода, ты помешаешь ему исполнить его мечту?

— Я боюсь тебя, его, всего!

— Чему быть, того не миновать! Эта надпись была выбита над моей дверью еще тогда, когда у меня был свой дом.

— Оставь свои обиды!

— Я тебе сказал, что думал. Тебе решать.

— Увы!

— Правитель не имеет права на жалобы и колебания. Сегодня вечером ты сможешь поплакаться.

— Почему сегодня вечером?

— Потому что опять станешь женщиной.

Наступило затишье, временная передышка. Деревья потеряли свои листья, а умные люди — последние иллюзии. Но сколько их было? Можно пересчитать на пальцах одной руки! Ясной ночью комета стала видна невооруженным глазом. Хотя она мало выросла в размерах. Казалось, она неподвижно висит на небе. Ученые молчали. Может быть, они отказались от попыток убедить власти, а скорее, посчитали невозможным предпринять какие-нибудь меры. Торговля подзорными трубами пошла на убыль. Толпа увлеклась гладиатором, который каждый вечер в рекордное время расправлялся со своими противниками, будь то ливийский каннибал или хищный зверь. Сообщение о смерти принца Доримаса, задержанное по распоряжению императора, вызвало незначительные пересуды. Церемония погребения прошла почти незамеченной, правда, и провели ее почти тайно. Присутствовавший на ней Ош заявил:

— Это неважно! Он только теперь начнет действовать. Герои продолжают свою службу в другом мире. Они становятся грозными, только перешагнув порог своей земной славы.

Никто не принял эти слова всерьез. Кто-то даже хихикнул. Только Дора не смогла сдержаться и разрыдалась. Энох и придворные отнесли это проявление слабости на счет усталости и скорбной церемонии. Жрецы, бормоча молитвы, погасили одну за другой высокие восковые свечи, и рабы замуровали склеп.

В последующие дни Дора получала от правителей земель и колоний все более тревожные сообщения. Уровень моря в одних местах опускался, в других — поднимался, просыпались новые вулканы, в небе появлялись необъяснимые знаки, поднимая панику среди населения.

Только недоверчивый Посейдонис не поддавался тревоге. Он горел всеми своими огнями, вибрировал от музыки, купался в роскоши, устраивал оргии и полночные празднества. Но и по этому городу ползли слухи, что весталки Великого Храма предсказали смерть бога-императора в наказание за его преступления и его святотатство, а также приближение страшной катастрофы. Потом они отказались от своих пророчеств, публично признались в их лживости и опасном характере. Лишь самые проницательные наблюдатели заметили здесь следы вмешательства Эноха. Однако под покровом тайны, насколько это было возможно, самые богатые горожане покупали корабли и готовились к бегству.

Вторая быстроходная галера пришла с посланием от императора:

Это была последняя весточка, которую Дора получила от него. Никто никогда не узнает, что с ним случилось, где и когда он умер. Дрожащей рукой она протянула Гальдару это свидетельство гордыни и безумия своего отца. Прочитав, он сказал:

— Не посылай корабли, они нам теперь нужнее, чем ему.

10

Только когда Луна внезапно потеряла свой блеск и, потускнев, превратилась в грязно-серый диск, ужас заполнил души и сердца жителей Посейдониса.

Ночное небо было усыпано звездами. На нем не было ни малейшего облачка, которым можно было бы объяснить перемену, происшедшую со спутницей Земли. Мирная картина звездного, чистого неба странно контрастировала с разбушевавшимся морем. Хотя время штормов периода Равноденствия уже прошло, приливы сохранили свою максимальную амплитуду и даже, казалось, увеличили ее. Временами — иногда около берегов, иногда в открытом море — внезапно вставала стена воды. Она обрушивалась на береговые укрепления Посейдониса, сторожевые башни, заливала рейд. Хотя и потускневшая, Луна была видна. Бледное сияние отделяло ее от мрака: ночи. Маленькая, мертвая планета, она летела в пространстве среди звезд, ставших, казалось, ближе, и самые крупные из них украсились огненным венчиком. «Гостья из космоса» медленно и неумолимо чертила свой след. Сначала это был раскаленный уголек. Теперь она была похожа на пылающее яйцо и тащила за собой длинный хвост оранжевого цвета с голубой оболочкой. От ночи к ночи ее скорость все увеличивалась, а ее все более сияющая голова как бы искала в темноте Землю. Некоторые говорили, что Высшее Существо направляет ее движение. Страх, который она вызывала, еще не охватил всех. Многие ее бранили, однако речь людей была неуверенной и голоса заметно дрожали. Только сильные духом и те, кого порок поразил уже глубоко, осмеливались шутить. Но глупости, которыми они обменивались, и бездумный смех обнаруживали, что и в них сидел страх:

— С концом света вас, друзья! Если ты встретишь комету, поцелуй ее за меня!

Много было таких, кто, чтобы забыть о страхе, наполнявшем каждую пору их тела, бросался в безудержные удовольствия. Пьяницы напивались до того, что переставали отличать день от ночи. Игральные дома и таверны не пустели. Люди надевали самые дорогие наряды и самые лучшие драгоценности, чтобы успеть ими попользоваться, боясь «проснуться мертвыми», если комета упадет на город. Воры собирали богатый урожай и мечтали купить себе какой-нибудь почтенный пост, чтобы войти в число уважаемых горожан. Страсти человеческие перешли все границы, особенно любовь.

Когда на площадях некоторые предсказатели-любители, взобравшись на ящики или камни, попытались обратиться к прохожим, они были немедленно арестованы и брошены в имперскую тюрьму. Во дворце продолжали распространять оптимистические сообщения, подписанные принцессой, великим жрецом и главным ученым: о наземных и морских победах Нода, о комете, состоянии моря и тому подобное. Богачи и сановники тайком покидали город и переезжали на загородные виллы, готовясь к худшему.

Стало известно, что самая почитаемая из Дев храма Посейдона покончила жизнь самоубийством. Она бросилась в канал с террасы храма, чтобы своей жертвой усмирить гнев богов.

Солдаты, стоявшие в карауле на сторожевых башнях внешнего пояса укреплений, рассказывали, что слышали горестные человеческие голоса, прорывавшиеся сквозь рев моря.

Один офицер, обходя посты, встретил будто бы призрак принца Доримаса, уже тронутый разложением, и клубки червей свешивались через дыры его голубой туники. Призрак загробным голосом повторял:

— Молитесь! Молитесь! Иначе погибнете! Еще есть время. Молитесь! Молитесь…

Офицер был арестован. Солдаты отправлены на дальние посты в горы. Что касается самой почитаемой из Дев Посейдониса, то она была проклята и ее труп выброшен на дорогу. Энох объявил публично о ее предательстве истинной веры и той божественной миссии, для которой она была предназначена. Остальные Девы были обманом выманены из храма и препровождены в тюрьму. Повсюду была усилена полиция, и власти на местах получили строгий приказ обезвреживать «паникеров и вражеских агентов». Но эти меры были бесполезны. Они не мешали ни комете, ни росту паники в городе.

Главный ученый попросил аудиенции у принцессы, хотя ему было предложено вести себя спокойнее и не надоедать своей бесполезной настойчивостью. Гальдар по собственной инициативе провел его в покои принцессы. Как только он появился, Дора мгновенно стала похожа на своего отца, когда его охватывал гнев.

— Ты что, хочешь умереть? — сказала она, глядя с презрением на старого, сгорбленного человека.

— Выслушай его, — сказал Гальдар, — я тебя прошу. У него сообщение чрезвычайной важности.

— Пусть его арестуют!

— Тогда пусть арестуют и меня!

Ее руки сжались на подлокотниках трона. Глаза сверкали из-под поднятых бровей.

— Я не хочу его слушать!

— Говори! — приказал Гальдар.

— Я скажу, — заговорил старик, — я уже не боюсь смерти. Пусть только мне позволят выбрать яд.

— Нет, — простонала Дора, — довольно смертей, довольно крови!

— Благородная принцесса, траектория кометы оказалась отличной от той, что мы предполагали. Она изменилась. Теперь ясно, что комета заденет нашу планету или даже столкнется с ней…

Глаза Доры наполнились ужасом.

— …Она достигнет Земли через три дня, в первые часы ночи. Я не могу сказать точнее, поскольку ее скорость также изменяется. В звездном пространстве есть силы, о которых мы не знаем, и, кроме того, действует воля богов.

— Воля богов?

— То, что они совершили, они могут и изменить. Мир — это постоянно строящееся здание, и если населяющие его существа противятся божественной воле…

— Замолчи.

— Я не знаю, что станет с нами. Но наши архивы говорят о том, что море и суша периодически меняются местами.

— Что это значит?

— …что земля, — ответил Гальдар, — может скрыться под водой, а на месте морей и океанов будут расти деревья, что горы станут безднами, а пропасти коснутся облаков… как в известной тебе песне.

— Я не могу дать тебе совет вывозить людей. Я не знаю, в каком именно месте разразится катастрофа и в какой форме, какая часть Земли останется нетронутой. Но, я тебя уверяю, мы должны рассчитывать на худшее.

— Вывезти всех невозможно. Кроме того, у нас нет для этого достаточного количества кораблей.

— Я тоже так думаю. Однако, благородная принцесса, ты могла бы попробовать спасти лучших. Я хочу сказать, небольшую группу людей — каждый из них блестящий специалист, — способную возродить новое государство, с новой столицей, и обучить тех, кто выживет, наукам и искусствам. Это должны быть жрецы, юристы, военные, но прежде всего инженеры и архитекторы.

— И не забыть твоих ученых?

— Самые молодые и самые способные из нас уже в безопасности. Я сам сообщил им о приближении кометы и отправил из предосторожности в разные концы Земли. Все, что наш народ накопил за много веков, не погибнет, если, конечно, повсюду жизнь на Земле не исчезнет в один момент!

Голос Доры зазвенел:

— Ты сделал это без предварительного разрешения!

— Кто бы мне поверил? Те, кто уехал, отбыли на торговых судах с обычными научными заданиями.

— А почему ты остался?

— Я слишком стар, мой мозг не сможет быть полезен, как раньше. Но ты, благородная принцесса, подумай о своем спасении. Это также цель моего визита.

— Что бы ни случилось, я останусь в Посейдонисе. Мое место здесь и нигде больше. А теперь уходи.

И когда он, хромая, направился к выходу, добавила:

— Я тебя предупреждаю, ты и твои ученые будут находиться под наблюдением.

— Это излишняя предосторожность. Мои ученые говорят только с моего разрешения, кроме того, уже слишком поздно бить тревогу. У нас есть занятие. Мы проводим дни и ночи в обсерватории. Солнце тоже имеет необычный вид.

— Солнце?

— Оно становится красным к полудню, и сумерки длятся слишком долго.

— Не собирается ли и оно изменить свой путь?

Ирония и отчаяние смешивались в этом вопросе.

— Нет, принцесса, этого не может быть. Солнце очень большая звезда. Это пыль и испарения окутывают Землю и придают Солнцу необычный цвет.

— Я думаю, это дельные предложения, сказал Гальдар, — но, к сожалению, ты не сможешь ими воспользоваться.

— Почему?

— Я не знаю, откуда, но придворные все знают. Ты можешь быть уверена — они потребуют быть первыми из спасающихся. Но что они будут делать на новом месте? Без придворных церемоний и интриг на что они способны? От инженеров и архитекторов было бы больше пользы. Отправь их на одном или двух кораблях.

— Ты веришь в катастрофу?

— Да. Ты останешься в Посейдонисе?

— Разве у меня есть выбор? Я должна быть до последнего момента во главе моего народа. Что бы сделал отец на моем месте?

— Он бы приготовил свой самый крепкий корабль.

— Я понимаю! Ты боишься, ты тоже… Ты свободен, Гальдар. Я разрешаю тебе сесть на корабль вместе с беглецами, независимо от твоей пользы, ты спасаешь свое бесконечно дорогое существо. У них не хватает гребцов: тебе место обеспечено.

— Ты напрасно себя мучаешь.

— Что же мне делать с трусом, если есть реальная опасность? А если ее нет, почему я должна поддаваться общей панике? Это не для меня. В любом случае, я не могу держать возле себя человека, низость которого очевидна… Ты сможешь так жить?

— Может быть.

— Ты такой же, как и другие, даже хуже, чем другие. Они не претендуют на величие, согласны быть теми, кто они на самом деле есть: безвольными, честолюбивыми, слабыми и ищущими наслаждений. А ты, ты скрывал свою низость под личиной героя. Ты прятал пустоту своих мыслей под таинственностью. Ты ничтожество. Убирайся! Оставь меня! Мой отец в критические моменты своего правления всегда оставался один. Он говорил: «Моя сила — в одиночестве». Его слова казались мне непонятными. Сегодня я поняла их горький смысл.

— И где твой отец теперь?

— Его призрака еще никто не видел.

— Ты в это веришь?

— Один Доримас явился в своем рубище… «Молитесь, молитесь!» — а что еще мы можем делать? По приказу Эноха количество религиозных церемоний было удвоено. Публичные моления проходят почти во всех кварталах. Я лично заказала монументальную статую Посейдона, которая будет установлена при входе на рейд. Рука бога будет держать факел, который послужит маяком кораблям. Этого недостаточно? Тогда где наши непростительные прегрешения, в чем они? Ты улыбаешься. Ты даешь пройти грозе. Это похоже на тебя. Пусть тигрица истратит свою ярость, а затем она снова станет нежной и податливой. Но на этот раз ты ошибаешься! Между нами все кончено. Я освободилась от мифа о твоем величии. Я не хочу больше твоих ласк. Ты просто слабый человек, которого несла волна невероятной удачи. И вот ее нет. Остался только ты сам: а это очень мало, меньше, чем ничего.

Она закрыла лицо руками. Гальдар почти грубо схватил ее за руки:

— В тебе гуляет волнение. Ты только женщина, как и твой сиятельный отец, могильщик империи, — только человек. Плачь же. Освободи себя от слез. Они тебя душат. Вернись же к себе! Империя, тонкости дипломатии не играют больше никакой роли. Родилась другая правда. Пойми, если можешь. Ваши молитвы, покаяния, статуи богов — все бесполезно! Они не смягчат гнева богов. Преступление атлантов не имеет прощения.

— Ты безумен!

— Непростительно получить великий дар знаний и не использовать его по назначению. Иметь возможность обеспечить счастье народов и превратить мир в муравейник! Таков Посейдонис, что бы ты ни говорила. Единственная ваша забота — удовлетворять свои материальные потребности. Иметь возможность освободить человечество от нищеты, болезней, обучить и поднять отстающие народы до высот развитых цивилизаций — и вместо этого насыщать тело, что гораздо легче, чем давать пищу разуму и сердцу. Это преступление, достойное всех кар небесных. Мир — вечная заря. Погрузить человека во мрак вечных сумерек, держать его там в эгоизме, презрении, лености души — это преступление. Горе тому, кто не дает подняться человеку! Горе тому, кто убивает братскую любовь, двигатель всей жизни, секрет всяческого сколько-нибудь длительного движения. Ты богатый и могущественный человек, вокруг тебя бесконечный и живой мир. Ты прислушиваешься к звукам собственного желудка, а вне тебя звучит песня будущего…

Кто-то другой говорил голосом Гальдара с силой и убежденностью, нашедший убежище в его теле.

— …отказаться от своего предназначения, когда ты выбран для его выполнения, значит, приговорить себя. А что делали атланты? Они отказывались в течение нескольких поколений. Теперь чаша переполнилась. Погрязшие в удовольствиях, пресытившиеся золотом и изысканными блюдами, видевшие в своем существовании предел желаний, они зачерствели, они смешали планы Создателя. И не важно, примешь ты или нет подсказанные тебе решения. Знай, что история будет начинаться вновь в другом месте, в другое время, пока человек не найдет любовь, которая царила при рождении звезд, поскольку он и сам есть звезда, хотя и не ведает об этом. Ты только мгновение, Дора, мельчайшее звено в этой бесконечной цепи, но и своя собственная тюрьма. Если Атлантида исчезнет, что останется с точки зрения вечности от принцессы этой погибшей империи? Но в мире останется женщина по имени Дора.

— Твой гуманизм более жесток, чем мой деспотизм.

— Сбрось старую кожу с души, как ты это делаешь с изношенной туникой…

Никогда Дора не любила его так, как в эту ночь. Незадолго до рассвета их разбудил грохот разбушевавшегося моря. Дора прижалась к своему возлюбленному.

— Чего ты боишься? — говорил он, целуя волосы любимой. — Разве мы не вместе?

Она обняла его еще крепче:

— Да, мы вместе! Не покидай меня никогда! Ты мне обещаешь?

Они верили, что их судьбы нерасторжимо связаны. И Дора осмелилась произнести слова, немыслимые в устах дочери императора:

— Катастрофа нарушила все наши дела. В случае, если мой отец не вернется, мы с тобой будем править вместе. Если он вернется, я убегу с тобой, куда захочешь, даже если мы станем самыми бедными среди нищих.

Гальдар поцеловал ее ресницы.

— Оставь богам право принимать решения.

Под сокрушительными ударами ветра стены дворца временами гудели, как гонг.

11

Целый день без отдыха пронзительно завывал ветер. Вздыбив на своем пути море, положив на землю деревья и пронесясь над полями, он разбивался о горную цепь и издавал дикий вопль, усиленный и размноженный эхом, которому вторили душераздирающие стоны океана.

Это не был ни один из тех сильных осенних ветров периода Равноденствия, ни ледяной бриз, налетавший с севера, ни несущий тучи песка и насекомых, наполненный миазмами ураган с ливийской стороны, обжигающее дыхание которого высушивало листья, заставляло сморщиваться плоды и засыпало источники. Это было все вместе взятое и ни на что не похожее. Он постоянно менял направление, то обрушивался с гор на равнины, то, врываясь со стороны моря, бросался на штурм горных вершин, то закручивался в гигантское, чудовищное колесо, в центре которого светила бледная, тусклая звезда.

Так же непоследовательны были и морские волны. Они не перекатывались, а вздыбливались одна против другой, сталкивались и разбивались с грохотом прорванной плотины или горного водопада. Пена покрывала море. Множество птиц разбилось о стены крепостных укреплений, о купола храмов и крыши домов. Совы нашли укрытие на постах, разбросанных по горным дорогам, переваливаясь, они бродили среди сидевших на земле солдат — на этой высоте никто не мог устоять на ногах.

Сообщения из провинций, привезенные посыльными, использующими систему почтовых станций или переданные с помощью оптических сигналов, собирались на столе у Эноха. Они были почти похожи друг на друга в том, что касалось серьезности положения:

От правителя центральных областей:

Многие из гонцов прибывали в Посейдонис ранеными, с большим опозданием из-за невероятных приключений в пути. Информация, которую они привозили, уже устаревала. Не было вестей из самых отдаленных провинций или тех, что подверглись наибольшим разрушениям. Со времени Равноденствия не поступали сообщения от вице-короля Большой Земли и других заморских колоний. Опасность была повсюду, угроза — постоянной. Империя атлантов распадалась, соскальзывая час за часом во мрак небытия. Однако ее народ, ее приближенные, сам Энох, великий жрец, несмотря на всю свою проницательность, имели весьма слабое представление о действительности. Ужасная перспектива, которая открывалась перед ними, не погасила еще тем не менее ни их слепую надежду, ни порочные страсти. Хотя Энох предписал наконец проведение публичных молебнов, храмы едва были заполнены наполовину. Но дворец, где собирались судовладельцы и торговцы для обсуждения своих дел и заключения сделок, и нотариальные конторы никогда до этого не видели подобного ажиотажа. Распродавались запасы товаров, покупались мифические грузы, обменивалось имущество, все действовали без тени сомнения: одни, поверив в катастрофу, старались превратить все в золото, другие, пользуясь всеобщей неразберихой, радовались внезапному повороту фортуны. Мелкие коммерсанты подражали крупным дельцам. Сыновья использовали все свое лицемерное красноречие, добиваясь от умирающих стариков завещаний в свою пользу Любовник, ради обладания предметом своей страсти, не отказывался ни от какого вероломства и коварства. Толпа, всегда неуверенная и пассивная, испытывала сильнейшие колебания: от безнадежного отчаяния до глупого оптимизма, от смирения до бунта. Ее настроение могло изменить одно слово, ложный слух, пущенный в таверне, но выданный за официальное сообщение.

Лучше информированные, чем простой народ, придворные, вельможи и цари, оставшиеся волей судьбы в Посейдонисе, осаждали принцессу. Каждый старался доказать свои несуществующие права, напомнить о своих иллюзорных заслугах, о не подтвержденной ни словами, ни делами преданности, древности рода и всевозможных талантах. Чтобы занять место на одном из кораблей, стоящих в подземном арсенале, они легко жертвовали своим прошлым, именем, титулами и родственниками. Их бесстыдные предложения и очевидная трусость вызывали отвращение Гальдара. У него появилось желание отрезать эти лживые языки, выколоть эти змеиные глаза, отделить от тела эти головы с искаженными от ужаса чертами.

Он стоял перед ними огромный и черный, в своем увенчанном плюмажем шлеме и кричал:

— Ничтожества! Вы утверждаете, что преданны принцессе, а выставляете напоказ свою низость. На кораблях нет ни одного места, кроме как на скамье для гребцов.

Почти все согласны были грести. Некоторые упали на колени и били себя в грудь, умоляя:

— Надень на нас цепи. Мы будем неутомимы!

Никто из них не осмелился сказать: «Ты сам ничтожество! Ты мстишь за свои двадцать лет галер! Это день твоего триумфа! Пользуйся им пока, но не забывай, что ты несешь на плече трезубец позора и завтра можешь вернуться к своей профессии. Принцесса, разве твой отец позволил бы, чтобы этот раб командовал, стоя перед троном? Очнись от своего болезненного сна, в который тебя поверг этот недостойный человек. В тебе течет кровь божественного повелителя империи. А он только сын мятежника, выросший в хлеву, и ничего более. Сними с него эту униформу, которой он из-за твоей снисходительности прикрывает свою гнусность. Сейчас не время для капризов. Будущее Атлантиды находится в твоих руках».

Но среди них не было людей с мужественным сердцем. То, что билось под их красивыми одеждами и украшениями из бирюзы и золота, было лишь комком мягких и дрожащих мускулов. Слова лести и признательности, которые еще недавно произносили их губы, точно отражали состояние душ, выхолощенных роскошью, грязных от порока людей, ничтожных и бесполезных, но еще опасных и готовых, если угроза жизни отдалится, ужалить, как змея.

Старый Энох был человеком другой закалки, несмотря на свою любезность и угодливость. Если он среди всеобщей паники сохранял странное спокойствие, то не своему духовному состоянию был этим обязан. Его вера происходила от страха, даже от суеверий. Религиозное чувство, освещавшее его бедную юность, ослаблялось по мере того, как его разум привыкал к необходимости служить и властям и богам. Поэтому он не мог поверить в гибель Посейдониса. Сообщения, которые он получал, не смогли подорвать его скептицизм. Да, извергаются вулканы, хлещут фонтаны ледяной и кипящей воды, по земле ползут трещины, уровень океана поднимается, гигантские волны разрушают плотины, крепости, дома, потоки лавы заливают плодородные долины и продолжаются землетрясения. Все это — эффекты, вызванные кометой. Но рассерженная природа не тронет Посейдонис, царь-город Атлантиды и всего мира!

Посейдонис был защищен тремя линиями крепостных укреплений, упроченных оловом и медью. Даже допуская худшее, а худшее уже наступило, вне всякого сомнения, дворец и храмы, расположенные на высоком центральном холме, должны были остаться нетронутыми и в том случае, если окажутся затопленными каналы и улицы столицы. Суета придворных, их мольбы, страх, унижения, которым их подвергал Гальдар, вызывали в жреце не возмущение, а некий дребезжащий смех, который можно было приписать старческому маразму. В действительности любезный старец, почтенный глава жрецов Атлантиды, лелеял удивительную идею. Его сердце свободно от беспокойства, наоборот, он благодарил бога Посейдона за счастье, которое наконец ему выпало. Император был далеко, и положение его было безнадежно. Об этом жрец узнал от своих шпионов, они прочитывали раньше принцессы послания, ей предназначенные. Возможно, Нод был уже мертв и его распухшее тело покоилось под толщей воды или его уже съели подводные хищники. Придворные пребывали в растерянности. Принцесса — только женщина, к тому же слушающая советы бывшего раба. Пока что она играла в императрицу, возглавляющую свой народ в час испытаний. Но Энох знал, что Гальдар, которого торопил его друг Ош, не имел ни малейшего желания оставаться в Посейдонисе. Достаточно было одного решающего события, чтобы этот прекрасный героизм превратился в панический страх.

Это событие произошло в тот же вечер. Едва наступили сумерки и еще не успели зажечься звезды, появилась комета. Размеры ее потрясали. За ней тащился огромный хвост, усеянный голубыми искрами. Казалось, что ее голова, окруженная пылающей короной, искала среди чудовищных волн и липкой пены, покрывавших пространство океана, темный континент Атлантиды и спрятавшийся за тройным кольцом укреплений еще вчера сказочный город. Она двигалась в космической тишине, равнодушная к волнениям, которые были вызваны ее приближением, эта сияющая змея, дракон с огненными челюстями! Она падала на эти огни, упрямо сверкавшие внизу, хотя и дрожавшие под ударами волн, поднимавшихся выше крепостных стен.

Чуть позднее наблюдатели, находившиеся на самой высокой террасе дворца, там, где Нод строил когда-то свои порочные планы, выполняя приказ великого жреца, отправили к нему гонца. Когда Энох узнал, о чем идет речь, на его бледном, напудренном лице появился румянец. Слезящиеся глаза заблестели. Тонкие, бледные губы собрались в улыбку, высокочтимый старый демон не смог сдержать охватившего его чувства удовлетворения. Он хлопнул в ладони, выпрямил спину, поправил митру на голове и направился за молодым офицером, который задавал себе вопрос: не повредился ли умом этот старец? Он не понимал, что Энох хотел сам убедиться во всем, он не доверял сообщениям. Его мутные, казавшиеся почти мертвыми глаза никогда его не обманывали. Волнение, которое он испытывал, и нетерпение проверить слова часовых были так велики, что он равнял свои шаги по шагам молодого человека. Немного запыхавшись, он забрасывал его вопросами. Несколько раз слышался его дребезжащий смех. Они остановились.

— Молодой человек, — сказал Энох, — за свою службу ты будешь вознагражден. Я обещаю тебе блестящее будущее. Знай, что существует счастливый случай. Сегодня ты встретил свой под видом великого жреца. Заметь, что ты будешь не одинок. Под давлением обстоятельств малодушные теряют все, что у них было, а отважные приобретают все. Я всегда любил потрясения: они придают действительности необычайный вкус и не дают уснуть чувствам. Мои слова тебя удивляют? Но это потому, что у тебя еще не столько опыта, чтобы почувствовать их соль.

Они продолжили подъем. Едва они появились на террасе, как молодой человек вынужден был схватить старика, иначе ветер унес бы его, как пушинку. Он дул с такой силой, так напирал на здание, что, казалось, оно дрожало. Можно было подумать, что тысячи его тщательно подогнанных блоков сталкивались и терлись друг о друга под своим металлическим покрытием. Но не это занимало Эноха. Не очевидная опасность, не особенность этого урагана, мощное дыхание которого, как ни странно, не гнало по небу ни единого облака, а, похоже, только увеличивало яркость звезд. Не это сверкающее чудовище, хвост которого закрывал многие созвездия. Нет! То, на что он смотрел с непонятным восхищением, было огненной короной, венчавшей вершины гор, окружающих Посейдонис и тремя потоками ярко-красной лавы спускавшихся в «самую богатую долину мира» и к столице Атлантиды. Он смотрел на огненную сеть, покрывавшую склоны трех вершин, на раскаленные камни, вылетающие из кратеров и падающие в каналы, на сельские дома, плодородные поля и вековые деревья. Его лисьи уши с наслаждением прислушивались к подземному гулу, который вторил вою ветра, этому глубинному голосу, взывающему к неисчислимой мощи неба и моря. Порыв ветра отбросил его к стене. Поддерживаемый молодым офицером, он медленно двинулся к черной дыре в начале лестницы. Когда они были в безопасности, офицер спросил:

— Великий жрец, ты ранен?

— Немного ушибся.

— Тебе больно?

— Разве у меня есть на это время? Возвращайся к своим людям и немедленно докладывай мне обо всех изменениях обстановки. От этого зависит твое будущее.

Но, когда он пришел к принцессе и попросил немедленной аудиенции, черная стража молча преградила ему дорогу.

12

На рассвете подстрекаемые Энохом придворные бросились в покои принцессы. Охрана была смята, многие солдаты убиты или ранены. С грохотом распахнулась дверь. Мгновенно ярость и ужас нападавших сменились отупением. Их испуганные глаза перебегали с молчащей женщины в белом на мужчину, стоявшего рядом с ней, в латах и шлеме с перьями, с мечом в руке.

— Говорите, — сказала она, — хотя ваше поведение неслыханно…

Толпа попятилась, жалкая, притихшая.

— …Ну, что? Ты, которого мой отец считал красноречивым… или ты, придворный летописец…

— Великая принцесса, толпы собрались у восточных ворот, требуя убежища. Извержения вулканов выгнали их из своих домов. Потоки лавы опустошили долину Посейдониса… Посмотри, благородная принцесса, горы раскалились.

— Они красные, — закивали другие.

— Катастрофа неминуема. Позволь нам покинуть дворец.

— Поспешим, принцесса!

— Надо спасать твою бесценную жизнь!

— И особенно ваши, — заметила Дора.

— Подумай, еще несколько часов — и твоя полиция не сможет удержать порядок. Бунтовщики окружат дворец и не дадут нам уйти…

— Это может произойти, принцесса!

— Канал суживается у ворот. Мятежники могут сговориться с солдатами, овладеть сторожевыми башнями и захватить корабли…

— Понятно, — сказала принцесса, — значит, я должна отдать приказ о немедленном бегстве?

— Твои покорные слуги умоляют тебя уйти вместе с ними!

— В море, конечно, опасно, но не так, как на суше. Прислушайся! Удар грома кажется шепотом по сравнению с этим.

— Принцесса, никто не упрекнет тебя, что ты покинула столицу. Ты укроешься только на несколько дней.

— Под крылом у урагана?

— Наши корабли лучшие в мире. Конечно, риск огромен, но он меньше, чем среди разъяренного народа около извергающегося вулкана. Прислушайся!

— Да, прислушайся!

— Замолчите!

— Земля дрожит. Скала, на которой мы находимся, может обрушиться в канал, увлекая с собой дворец и храмы. Пришло время действовать.

Гальдар вложил меч в ножны. Он скрестил по своему обыкновению руки на груди и сказал Доре:

— Пусть корабли уходят! Дай приказ. Они освободят нас от своего присутствия…

Дора молчала.

Он сделал шаг вперед.

— Вы слышали? Приказ отдан. Уходите.

Он снова был повелителем. Снова стал самим собой, царем. Все послушно, с низко опущенными головами молча вышли. Дора ничего не сказала. Она чувствовала себя побежденной, подчиненной, как и другие. И так же, не выдержав этого взгляда, она отвернулась.

— Почему? — спросила она. — Ты действительно хочешь, чтобы они ушли? Зачем такое великодушие?

— Ош — непревзойденный мореход. Он не забыл своего искусства. Для империи полезней поставить его во главе эскадры, чем снова посадить на гребную скамью галеры.

— Я его знаю, он твой друг. Однако ты меня отговорил посылать эскадру на помощь отцу!

— Да, хотя тогда ураган еще не достиг такой силы. Корабли могли бы еще с ним справиться, но не теперь. Они слишком хрупки и тяжелы в управлении.

— Получается, что, отдавая приказ, ты отправил этих бедных людей на смерть?

— Это не бедные люди. Всем своим благополучием они обязаны рабам.

Наступила тишина. Дора дрожала.

— А мы? — простонала она. — Что мы будем делать? Ты и я. Мы пропали. Мы теперь пленники этого дворца.

— У нас есть шанс. На деньги, которые ты мне дала, Ош подготовил корабль, способный, по его словам, выдержать борьбу с бушующим морем. Он нашел уединенную бухту, где корабль с экипажем и запасом продуктов ждет твоего решения.

— Я повторяю — мое место здесь. Но ты свободен и можешь отправляться на свой корабль.

— Хочешь меня оскорбить? Ты мстишь мне за то, что уступила мне? Я буду там, где ты. Я подчиняюсь любому твоему решению.

Он открыл окно. Комнату наполнили шум разъяренного океана и красный отблеск раскаленной земли. Гальдар обнял Дору. Они долго смотрели на открывшуюся перед ними апокалиптическую картину дорог, забитых повозками, всадниками и пешими людьми, спасающимися от огненных языков лавы. Комета продолжала увеличиваться в размерах.

— Ты думаешь, что нам уже не на что надеяться? — спросила Дора.

— Я думаю, что завтра мы уже не сможем контролировать положение в городе.

Как он и предполагал, корабли были захвачены матросами, рабами и обитателями домов, стоявших по берегам центрального канала. Как только суда были замечены, возбужденные люди бросились в башни, охраняющие ворота канала, и к лодкам у берега. Огромные корабли, набитые пассажирами, медленно двигались один за другим по узкому каналу. Они были мгновенно взяты на абордаж и переполнены обезумевшей толпой. Некоторые суда загорелись, другие уткнулись в берег в боковых каналах. Те, что дошли до открытого моря, были разбиты о крепостные стены волнами. Не прошло и часа, как «цвет империи» был вычеркнут из числа живых. Солдаты оказывали лишь слабое сопротивление. Полицейские не вмешивались и даже, возможно, помогали мятежникам.

Энох немедленно получил сведения об этом «прискорбном» инциденте. От него не укрылась ни одна малейшая подробность. Казалось, наоборот, он получал удовольствие, настаивая на самых ужасающих деталях смерти того или иного вчера еще благородного гражданина, а сегодня — трупа, плавающего среди обломков и апельсиновых корок.

— Благородная принцесса, ты должна понять, что мы не можем больше сдерживать толпы, пришедшие в город с равнины. Их бедственное положение и страшные рассказы скоро окончательно сведут всех с ума. Тогда все бросятся ко дворцу. Перед нами встанут две угрозы: одна со стороны стихии, другая — от распоясавшейся черни. Подумай о своей собственной жизни, вот теперь главная забота!

— Не осталось ни одного корабля! Арсенал пуст!

— Я хорошо осведомлен об инициативе Оша, гиперборея. Более того, предвидя худшее и считая себя ответственным за твою жизнь перед божественным императором, твоим отцом, я ему облегчил работу. Речь не идет о бегстве от ответственности, но о том, чтобы исключить напрасный риск. Твой долг сейчас — подумать о будущем. Стихии — как люди, они перебесятся, выплеснут свой гнев и снова заснут на века.

— Если я уеду, все пропадет. Кто будет править вместо меня?

— Верховный жрец, — сказал Энох, — и никто не скажет ни слова против этого.

И осторожно добавил:

— Старик, стоящий на краю могилы, не может быть серьезным соперником. Его жизнь — бремя, которое он поспешит сбросить. От чистого сердца, прослужив столько лет верой и правдой твоему отцу, он предлагает тебе остатки своих сил. Власть, которую ты мне могла бы передать, была бы временной и недолгой. Я подготовил указ. Когда опасность минует, ты тайно возвратишься в Посейдонис, и старый Энох уступит тебе место, которое он имел бы честь занимать несколько дней.

Дора прочитала указ, обмакнула перо в чернила и… бросила его на землю. Эноха это мало расстроило, он привык сносить гнев своих хозяев.

— Ты не веришь предсказаниям! — сказала она. — Ты не веришь в гибель Атлантиды и Посейдониса!

— Нет, принцесса. Конечно, нет!

— Тогда почему ты хочешь, чтобы я оставила тебе свое место?

— Только потому, что я могу ошибаться. Может, мною владеет чрезмерный оптимизм. Если мне позволено рисковать своей жизнью, то ты не имеешь права подвергать…

— Подпиши! — сказал вдруг Гальдар. — Это не так важно. Если дворец развалится, он погребет великого жреца, если нет, ты легко вернешь себе власть.

— Вот, — воскликнул Энох. — Единственно разумные слова! Кроме того, господин, я полностью согласен с тобой. Я доверяю мастерству твоего друга, и мне нисколько не жаль, что этот придворный сброд нашел свой конец. Подумайте! В настоящий момент нет больше ни одного царя, ни министра, ни генерала! Мы можем начать все сначала, Их некомпетентность ослабляла империю, их претензии мешали императору, даже сам Нод обязан был уважать их права.

Пока Дора перечитывала и подписывала указ, он говорил:

— Однажды — я надеюсь, что этот день близок, — мы вместе посмеемся над этими событиями. Они позволят нам провести реформы, о которых никто не осмеливался даже подумать, но которые были необходимы. Предначертания богов закрыты для простых смертных. Может, это благо?

— Может быть, — сказал Гальдар. — Только я тебя предупреждаю, что принцесса выйдет из дворца ночью, в час, ею самой выбранный, и с надежной охраной.

В Посейдонисе еще можно было найти людей, которые мало встревожились происходящим в природе. Они выходили на порог дома, нюхали воздух того раннего утра, пахнущий дымом и раскаленным железом, рассматривали комету, шли к ближайшей крепостной стене и выглядывали из бойницы на море, кипящая поверхность которого была покрыта пеной, затем возвращались к своим домашним. Не изменяя привычкам, они открывали лавки или мастерские, удивляясь, что их рабочие или служащие не пришли на работу и посетители были редки.

— В конце концов, — рассуждали они, — это не первый ураган над Атлантидой.

— Когда я был молодым, однажды ночью в августе, гроза так разволновала море, что утонуло пятьдесят человек.

— А я, сосед, сам читал в истории Атлантиды об извержениях вулканов. Автор писал, что наша земля частью состоит из застывшей лавы и пепла, откуда и ее плодородие. Если вулканы начали извержение, то, значит, рано или поздно они прекратят его, такова природа вещей.

— Я с тобой согласен. Конечно, будут разрушения. Говорят, что в провинциях землетрясения такие сильные, что опрокидывают храмы и самые высокие дома.

— Вот новость! Мой отец пережил три землетрясения с интервалом в два года, последнее такое сильное, что наша улица превратилась в развалины. Однако это не помешало ему дожить до ста лет.

— И ты идешь по его следам!

— Я стараюсь. Очень приятно жить в Посейдонисе.

— С ума сошли те, кто сеет панику, начиная с самого верха. Принцессе надо было открутить головы этим предсказателям несчастий. Что они знают наверняка, эти жрецы и ученые, я тебя спрашиваю?

— Ученые оправдывают свое содержание. Они нам стоят довольно дорого. А жрецы вообще хорошо устроились. Подумай, страх смерти увеличивает подношения. Кто ими пользуется? В храмы приходят даже неверующие и слабые умом. Кому это нужно? Нашим дорогим заступникам в митрах.

— Ты богохульствуешь, сосед. К счастью, мы с тобой не конкуренты…

— Я богохульствую, я, который точнее всех выполняет все церемонии?

— Потому, что поставщик двора.

— А ты — Великого Храма.

— Дорогой мой, это торговля.

— Поэтому глупо восставать против власти.

— А также против природы.

— Надо уметь переждать, приспособиться.

— Выигрывают всегда выжившие.

— Их защищает Посейдон. Потому что он любит послушных.

— Вот это мудрые слова! Выжить легко, это дело скромности. Герои всегда умирают преждевременно. Ты заметил?

— Да будет земля им пухом. Мы, остальные, если ситуация обостряется, запираем двери и окна и спускаемся в погреб. Он у нас крепкий, вырубленный в цельной скале.

— И там, кум, мы ждем конца заварухи.

— У нас там продуктов, вина, свечей в изобилии. Чего еще надо?

— Мы там отдыхаем.

— А разве мы не заслужили? Я, например, сорок семь лет, три месяца и двадцать один день непрерывно работал, за исключением праздников!

— Мы и сейчас работаем по полдня!

— Это у нас такая привычка.

— Совесть наша чиста. Вот главное для счастья!

В другом месте люди собирались вокруг крестьян, согнанных со своих мест извержениями вулканов. Они толкали перед собой тележки с вещами; постельными принадлежностями, амфорами, корзинами с провизией, кухонной утварью, инструментом, а также с больными и детьми. Они со слезами рассказывали историю своего бегства. Многие спрашивали дорогу к храму, чтобы там укрыться под защитой богов. В толпе плакали, смеялись, тряслись от страха, слушая эти рассказы. Постоянно повторяли:

— Это конец света! На этот раз это конец! Мы все погибнем!

— Это конец света! — возвещали импровизированные ораторы, предсказатели всех мастей, часто пособники карманных воров и других жуликов. — Жители Посейдониса, пора уже платить долги за свое беззаконие и грехи своих предков, за умерших или еще живущих. Вы насмехались над богом, не посещали храмы. Дела и удовольствия отнимали все ваши силы и таланты. Молодежь спешила потерять свою чистоту. Старики цеплялись за почести, вместо того, чтобы с ними расстаться и приготовиться к смерти. Не осталось девственниц, кроме как в Великом Храме или в раннем детстве. Вы считаете добродетель постыдной болезнью, а роскошь принимаете за добродетель. Главная профессия в Посейдонисе не кузнец, не плотник, а сводник и сутенер. Придворные сами, не колеблясь, отдают своих дочерей и жен за еще одну привилегию или какую-нибудь глупую медаль. Нод хотел продать свою дочь царю пеласгов! Разврат стал в ваших глазах лишь мелкой шалостью, он наказывается только вашими улыбками. Вы отливаете в золоте своих богов, и это свидетельство вашего бескрайнего тщеславия. Но зло, как и добро, имеет свои пределы. Разгневанные боги отвернулись от этого народа. Они позволили силам неба и моря, демонам, которые были до сих пор пленниками подземелий, явиться на землю. Вы погибнете в огне и воде, нечестивые атланты! Огонь сожжет вас вместе с вашими богатствами, а вода смоет ваш пепел!..

Полиция уже не вмешивалась.

После полудня один из языков лавы достиг восточной стены крепости. Фанатики с воздетыми к небу руками, взывая к милосердию богов, бросались в пекло. Их почерневшие и скорченные тела исчезали в огне. Другие осыпали богов проклятиями:

— Будь ты проклят, Посейдон! Ты ничто, мнимый бог! Старый позолоченный негодяй! Гори ты вместе с нами!

Они вырывались из рук державших их людей:

— Пустите меня, глупцы! Сегодня или завтра, все равно все погибнет! По крайней мере, я сам выберу свою смерть.

Но это были исключения. Большинство, собравшееся в общественном парке, на ипподроме, стоявшее тесной толпой на террасах, смотрело с ужасом на появляющуюся комету, красные столбы дыма, вырывающиеся из кратеров, раскаленную сеть трещин на земле, которая приближалась к Посейдонису и берегу моря. Взгляды в отчаянии перебегали с неба на море, с моря на горы, всюду встречая устрашающую картину разрушения. А некоторые люди воспользовались всеобщим оцепенением и стали грабить и убивать, не встречая сопротивления, с неистовством, удвоенным страхом. Другие собирались в увеселительных домах и растрачивали свои силы, чтобы «умереть в удовольствии». Вино лилось рекой. Женщины не успевали одеваться и переходили от одного к другому. Злоба, накопленная старыми обидами и ссорами, выплеснулась наружу: убивали, насиловали прямо на улицах. Пытали богатых, чтобы добраться до их сокровищ. Любовники вскрывали вены или делили кубок с ядом и соединяли губы в последнем поцелуе. Музыканты играли на эстраде для самих себя, чтобы оглохнуть от шума, поскольку их никто не слушал. Кто среди этих смятенных душ обратился бы к философии или поэзии за напрасным, но возвышающим утешением?

Огромное солнце, ярко-красная поверхность которого была покрыта темными пятнами, появилось над океаном. Но вместо того, чтобы погаснуть и скрыться за горизонтом, оно окуталось вдруг дымкой, светящейся и искрящейся всеми цветами радуги. Это было северное сияние, вызванное близостью кометы. Этот феномен поразил оцепеневшие толпы. Ужас победил все другие чувства: страх, ярость, ненависть, жадность, похоть и скептицизм. Безумие охватило город. Одновременно в нескольких кварталах начались пожары. Раздуваемый ураганом, огонь принял катастрофические размеры. Фасады горящих домов целиком падали на толпу, метавшуюся по улицам.

Никто не заметил, как небольшой корабль вышел из арсенала, прошел канал и растворился в темноте. Как немного позднее повозка, запряженная тройкой лошадей, пересекла мост, миновала крепостные укрепления и понеслась из города по единственной еще уцелевшей дороге. Но скоро единственный мост, соединявший дворец с городом, обрушился в канал, и ворота арсенала закрылись.

Никто не заметил, как принцесса в сопровождении Гальдара и нескольких солдат охраны покинула свою столицу.

Горы раскалывались, как спелые гранаты, и раскаленные внутренности земли выбрасывались через сотни жерл ослепляющим каскадом кипящего золота и сверкающих рубинов. А над ними стояла туча рыжеватого пепла. Земля ходила ходуном. Тщательно подогнанные каменные блоки набережной отваливались и исчезали в черной воде. Трещины пересекали улицы. Дома рушились в одно мгновение. Казалось, чудовищный кулак молотил по созданиям рук человеческих, превращая в пыль непробиваемые стены.

А во дворце старый Энох, облеченный всей полнотой власти временный правитель империи, не обращая внимания на катастрофу, поспешил занять место на троне. С этого ничтожного возвышения он смотрел в зал, где только три солдата охраны упрямо несли караул. Но его это не беспокоило. Он достиг своей мечты. Он был вознагражден за свои муки. Настал день его славы, такой долгожданной, ночь его триумфа. Ураган вознес его на трон владыки Атлантиды и империи!

13

Он мечтал не служить богу, представителем которого он себя именовал, а взгромоздить свои старые кости на место Нода, опереть свой ревматический позвоночник на спинку трона, изображавшего солнце с человеческим лицом, сжать своими узловатыми пальцами оскаленные морды львов его подлокотников! Сколько раз, беседуя с императором, выслушивая разглагольствования этого коронованного дикаря, он, терпеливый, мудрый, внимательный, мечтал, как сам займет этот трон и станет править империей! Все его детство и нищую юность его посещал один странный сон: он был в конце своей жизни увенчан знаками императорской власти. И вот сон стал реальностью!

Послы и придворные не появятся в этом зале. Нод забрал с собой корону и скипетр, они уже, наверное, лежат на морском дне. Взрывы вулканов и вой океана заменяли шум двора и изысканную музыку. И все же Энох реализовал свою невероятную мечту. Он заново переживал свой путь наверх, вспоминал победы, вырванные у фортуны, которая долго была против него, свои интриги, которые заставали противников врасплох, настолько они были быстры и неожиданны. Вспоминал, как завоевывал расположение Нода. Какую сеть он сплел вокруг этого опасного насекомого! Как умел он его связать, свести на нет его намерения, испытывая кровожадную радость паука, наблюдавшего за своей запутавшейся жертвой! Его острый, проницательный ум говорил ему о неотвратимости падения Нода. Император упустил все свои шансы. Шаг за шагом в него вселялся демон, разрушая его способность рассуждать и принимать разумные решения. Великий жрец научился защищаться от этого демона, от его злобы, лицемерных улыбок и приветливых речей, в которых ядовитое жало было облито медом. Из двух зол Нод всегда выбирал худшее, тем самым приближая свой конец, делая его неизбежным. Однако несколько раз в нем просыпалось интуитивное знание, разумное ядро, с которым рождается каждое существо. Тогда он видел пропасть, которую вырыла его собственная непоследовательность, и страх сжимал его горло. Но эти прояснения длились недолго. Зловещий и изобретательный демон быстро подбрасывал ему утешающие мысли. И путь к пропасти продолжался после короткой остановки.

У Доры не было сил что-нибудь изменить. Ее влияние было иллюзорным. Кроме того, у нее был срой демон — этот Гальдар, которого надо было поддерживать, ласкать, этот малозначительный персонаж, слишком долго занимавший место на дне общества, чтобы претендовать на важную роль, за исключением комедии, да и то второразрядной.

Так недавний бедняк, начавший свой жизненный путь последним жрецом в маленьком провинциальном храме, поднялся на императорский трон владыки Атлантиды! Шаг за шагом, со стонами, принимая оскорбления, выслушивая насмешки, раздавая поклоны, он преодолел ступени к вершине власти.

«Да, ты теперь властелин, — произносил его внутренний голос, — но что ты получил реального, безумный старик, и сколько времени это продлится?

Не сегодня — завтра принцесса Дора и ее глупый Гальдар покинут мир живых. Ни один корабль не устоит против этой стихии. И этот будет перемолот челюстями океана и превратится в бесформенные обломки. Она тоже, тоже идет к своему концу! Как Доримас! Как Нод! Как генералы, придворные, цари, вся эта дворцовая свора…

Ты свое собственное безумие приписал Ноду. Тебя считали мудрым, а ты оказался сумасшедшим. „Старый козел, старый шут!“ — говорил тебе Нод! Так вот, старый козел, комедия кончилась!»

Она продолжается.

А если действительно, как предсказывали ученые, Атлантида погибнет?

Энох умрет смертью, которую выбрал. Неважно, что жизнь будет укорочена, если она была наполнена до краев!

«А если придется давать отчет о своих интригах, вероломстве, каждодневном предательстве?»

«Это было необходимо, я ни о чем не жалею, — ответил внутреннему голосу Энох. — Когда воцарится спокойствие, прекратятся извержения и утихнет море, у Атлантиды не будет другого правителя, кроме меня. Я построю храм в честь Посейдона, еще выше, еще богаче, чем строили мои предшественники! Для этого я введу специальный налог».

«А если бог ждет от тебя другого, не этой груды камней и металла?»

«Он нуждается в храме для выполнения своих замыслов. Властелин не подчиняется общим законам. Поступая так с Нодом, в конце концов, я служил Посейдону».

«Ты служил сам себе! Несчастный, пойми наконец, что твои интриги обратились против тебя! Отравляя Нода, ты сам заразился своим собственным ядом. Нод ушел на безумную войну с верой в сердце. Он и остался с этой верой в великую Атлантиду. В твоем же высушенном сердце нет и намека на величие».

«Но я надеюсь, не имея никаких надежд!»

«Источник твоей храбрости — суетность и жадность».

«Что, если я попробовал бы убежать, как Дора? Где бы я был? В еще более опасном месте».

«Тогда сиди на куче золота, прижавшись напудренной щекой к изумрудам! Отправляйся в покои Нода. Там осталась его расшитая золотом одежда. Надень ее. Укрась себя драгоценностями, которые носили первые цари Атлантиды. Иди до конца в своем безумии! Ты не можешь оставаться в этом рубище верховного жреца и в своем колпаке! Покажись во всем своем великолепии, фальшивый император, маска царя, божья обезьяна…»

«Я достаточно тебя наслушался».

«Ты не можешь отречься от своего детства!»

«Я предпочитаю свою старость».

«Рабочие в порту, последний раб стоят больше, чем ты».

«Я повелеваю всеми».

«Твоего царства больше не существует».

Корабль был захвачен водоворотом. Тот нес его прямо на риф и выпустил перед самым столкновением. Только форштевень задел за скалу, и оторвало носовую фигуру. У входа на рейд, где встречаются внутреннее море и открытый океан, поднялась стена воды. Когда они увидели эту темную, блестящую массу воды, поднимающуюся из пены, изгибающуюся над мачтами, падающую на корабль, то закрыли лицо руками. И тотчас мощный поток подхватил корабль, как щепку, и понес в океан. Ветер засвистел в обрывках, что остались от парусов, и линия рифов стала удаляться. Они были спасены!

Промокшие до костей, ослепленные потоками дождя и града, в темноте наступающих сумерек, они прижались друг к другу и не видели вокруг больше ничего, кроме волн. Они не могли даже сосчитать, сколько их осталось. Они знали только, что море забрало многих. Они не испытывали никаких чувств. Удары волн, дрожание палубы, потоки ледяной воды, струящейся по их спинам и лицам, не оставляли места для мыслей. Ош, который привязал себя у руля и пытался управлять кораблем, действовал автоматически, в полусознании. Но его израненные, помертвевшие руки передавали веслу необходимые движения. Его глаза, обожженные пеной, различали иногда фигуры Гальдара и Доры, прильнувшие друг к другу. Эта картина согревала его онемевшую душу, придавала ему силы. Его рассеченные губы повторяли:

— Не идти поперек волны… Не поперек…

Ветер дул в нужном направлении. Упираясь в лохмотья парусов и полуразрушенный корпус, он тащил корабль в сторону от опасной зоны, в бурные и неспокойные воды, но подальше от рифов.

Вдали продолжал подниматься к небу столб красного дыма. Вверху он медленно расширялся и придавал несущим тучам, похожим на стадо диких быков, ужасающий вид. Местами, когда они проходили мимо кометы, их пронизывал рыжий проблеск.

Позднее небо стало еще темнее. Звезды, появлявшиеся в разрывах туч, исчезли. Даже море не было больше видно. Это мрачное, черное, непрозрачное состояние атмосферы продолжалось несколько часов. Но вдруг заблестели первые лучи света. В зените открылась сияющая бездна. Розовые молнии падали в океан, а по мачте и бортам корабля побежали искры. Матросы и пассажиры, Ош, несмотря на весь свой опыт морехода, Гальдар, невзирая на свой неистребимый оптимизм, приготовились умереть. Мокрые пальцы Доры сплелись с пальцами ее любимого. Он почувствовал дрожащие губы на своей щеке. Прямо над ними, на головокружительной высоте, пылал огненный глаз, вокруг которого закручивались обтрепанные тучи.

Потом глаз закрылся. Неистовый ветер понес бурю в сторону Атлантиды. На борту все, кто еще был в силах думать, вспоминали о своих грехах, и их слезы смешивались с потоками дождя. Другие испытывали покорность быков, привязанных у ворот бойни. Время от времени с их губ срывался неясный стон, похожий на мычание, в котором выражался весь ужас происходящего, вся боль бессилия. Они также почувствовали, что жизнь возвращается в свои права. И корабль свистом такелажа и скрипом бортов и палубы, казалось, рассказывал по-своему об ужасной судьбе быть перевернутым волной и отправиться в темноту морских глубин.

Наступил рассвет или то, что было вместо него. Лучи солнца едва пробивали плотное покрывало из пепла, которое стояло в воздухе и постоянно увеличивалось из-за продолжающихся извержений. Сквозь эту сумрачную пелену проступала огненная линия. Огонь был над горами, огонь стоял над городом. Всюду, куда ни посмотри, бушевал огонь. Временами земля начинала дрожать, дрожь переходила в судороги и судороги заканчивались припадком, потрясением.

Свет факелов колебался, занавески поднимались, как будто их дергала невидимая рука. Плитки отлетали на крышах, балюстрадах, террасах, слетало и металлическое покрытие с куполов храмов. Последние деревья падали, вырванные с корнем. Рушились стены. Потоки дождя не могли потушить пожары, казалось, наоборот, только увеличивали ярость огня.

Произошел такой сильный толчок, что Энох наконец забеспокоился. Он спал в постели императора. Жрец вскочил и торопливо оделся. Перед дверью не было никого из солдат охраны. Коридор простирался нескончаемый и пустой, заполненный только разбитыми статуями.

— Как же я не услышал? Уснул как дурак. А что лучше я мог придумать? Выспаться, набраться сил… Сон — лекарство в старости, секрет моего долголетия, моей работоспособности и моих успехов… Но где же охрана? Ветер, что ли, их унес?

Раздался было неуверенный дребезжащий смех. Затрещали плиты. Резко, сама по себе, распахнулась дверь. «Нет, нет, этот дворец не так просто построен. Толщина его стен не имеет себе равных, разве только у египетских пирамид… А! Ты пытаешься шутить! Пытаешься обмануть себя, чтобы отогнать страх, который проник в тебя! Прислушайся к своему сердцу! Слушай! Оно дрожит, оно тоже…»

— Стража, где вы? Ко мне, собаки!

Одного солдата он нашел в тронном зале, растерянного, испуганного.

— Где остальные?.. Остальные?..

Солдат показал пальцем вниз, в сторону подземных апартаментов. Ветер развевал перья в его шлеме. Но сам он остался безучастным. Энох, согнувшись и защищая от ветра лицо, подполз к окну и посмотрел вниз. Он почувствовал дыхание одновременно ледяного и обжигающего воздуха. Перед ним лежал в руинах и огне город. Над растерзанным дворцовым парком проносились рваные тучи. Красная полоса прорезала темное небо. Он почувствовал тяжелый, острый запах кузницы. Его сердце забилось, ему стало тесно в груди. В любой момент шквал мог размазать по плитам его хрупкие кости, раздавить, как насекомое. Но любопытство, более сильное, чем страх, заставило его остаться на месте. Он не мог оторвать свои слезящиеся глаза от картины агонизирующего города, от толп людей, скучившихся на крепостных стенах и берегах каналов…

Ему показалось, что среди рева урагана он слышит крик. Он удвоил внимание. Тучи птиц поднялись над Посейдонисом и закружили над домами. В бойницах внешней крепостной стены показалась фосфоресцирующая тонкая линия. И вдруг из каждой бойницы ударил фонтан зеленой воды. Они соединились в широкий водопад и обрушились со стены вниз, смывая людей и дома. Море вторгалось в Посейдонис! Оно затопляло «вечный» город, столицу мира, шедевр зодчих Атлантиды! Пенные потоки закипели у крепостной стены второго кольца укреплений.

Энох колебался, но недолго. Какое средство спасения, какую лазейку мог подсказать ему его изобретательный мозг? Согнувшись и прихрамывая, он направился к трону Нода. На нем он решил дождаться смерти, если ему суждено было умереть!

Единственный солдат отдал ему честь, как будто все было в порядке.

14

Море поглотило Посейдонис! Его поля и холмы, даже дворец Нода, находившийся на высокой скале, скрылись под водой. Под низким, темно-рыжего цвета, беспрестанно рассекаемым молниями небом продолжали подниматься зеленые воды океана. Волны несли трупы людей, животных и всевозможные обломки. Вулканы продолжали извергать из земных недр огнедышащие реки лавы. Быстро тающий на вершинах гор снег грязными потоками обрушивался вниз. Из низко летящих туч в море обрушивались тонны воды и града. Спасаясь от огня и ярости волн, маленькие группы людей брели по горным тропинкам, карабкались по обрывистым скалам.

Они были полураздеты, имели жалкий и несчастный вид. Кто-то нес на спине свою жену, кто — больного старика или раненого друга. Другие тащили в руках узлы, кухонную утварь, соломенный тюфяк или корзину с едой. Прошла, волоча ногу, старуха со скамейкой на голове и хлебом, завернутым в полотенце. У всех был один и тот же отсутствующий взгляд и посеревшая кожа мертвецов. Их рты были открыты в крике, который не мог вырваться или терялся в хаосе звуков. Может быть, достигнув дна человеческого отчаяния, они не чувствовали больше ни жара подземной печи, открывшейся у них под ногами, ни ледяного дыхания ветра, ни голода, истощавшего их силы. Они брели наугад, молчаливые, подавленные ужасом, локоть к локтю, плечо к плечу. Иногда, все вместе, одновременно, они поворачивали головы, чтобы оценить уровень воды, расстояние до пенной полосы прибоя, который их преследовал. Людей сопровождали собаки, и, когда очередная скала срывалась с основания и обрушивалась вниз по склону, те выли от смертельного страха.

Звери, спасшиеся от потопа, тоже искали спасения в горах. Стада быков и коз, вырвавшиеся из долины, превратившейся в озеро, спешили подняться по тропам, тропинкам и разбитым дорогам, влекомые инстинктом. Все это кусалось, бодалось, яростно било копытами, но матери вели за собой своих малышей, защищая их, несмотря на опасность.

Дикие животные смешались с домашними. Волчица с острыми клыками шла рядом с круторогой и легкой ланью, олень с развесистыми рогами — с бараном, мускусная крыса и барсук — рядом с лисицей, а длинноухий заяц со своим врагом — змеей. И вся эта живая масса в исступлении шла, прыгала, ползла, качая телами, мокрыми от пота и воды. Невероятный шум стоял над ними: ржание, блеянье, тявканье, душераздирающий визг и стук копыт. Когда какое-нибудь стадо оказывалось на краю обрыва, животные не могли остановиться, и тогда воющая масса рогатых голов, цепляющихся за воздух лап и вставшей дыбом шерсти падала в океан, пенная граница которого продолжала неумолимо подниматься.

Львы, леопарды и горные пантеры из императорского парка бежали среди слонов с задранными хоботами. Возбужденные ударами молний, вырвавшись из своих клеток, они опустошали стада животных и группы людей. Обезумевшие лошади носились кругами по лугам и бросались в воду, ища спасения. Они плыли с развевающимися гривами, высоко подняв морды с раздувающимися ноздрями, похожие на скакунов, несущих колесницу Посейдона, и погибали в многочисленных водоворотах. Тучи птиц летали над этим адом из кипящей воды, огнедышащей лавы и раскалывающихся камней. Каждый шквал их разбивал, рассыпал, но они снова возобновляли свой полет. Многие сталкивались со скалами, красными от крови, другие, сложив крылья, падали на голые ветки последних деревьев. Они валялись, умирающие, под ногами у людей. В пещерах собирались покинутые и отчаявшиеся. Они сидели без сил и надежды в сумрачной тени и безразличным взглядом наблюдали, как подбирается к их ногам мутная вода. А рядом львица с львенком в зубах легла, обессиленная, на скалу, и из ее разорванного бока стекала на камни алая кровь. Почти везде смелость и самоотверженность зверей могли бы вызвать стыд у людей, если бы они испытывали еще какие-нибудь чувства. А впрочем, это было уже не важно. Ничто не было важно для людей и животных, ожидали ли они покорно смерти или продолжали бороться за свою жизнь. Горы взорвались всеми своими кратерами, они осели и рассыпались, земля раскололась, и в эти бреши ринулись воды океана!

На уносимом волнами и ветром корабле Гальдара, несмотря на расстояние и смертельную усталость, слышали крик раненой природы. Люди ясно увидели, как столб огня взметнулся к пепельному своду неба, горы взорвались одна за другой, над горизонтом повисла красная завеса, осветила зубья волн, медленно потускнела и погасла.

Затем вокруг них осталась только гудящая темнота, прорезаемая вспышками молний. Бурный поток понес утлое суденышко — волна, разбегавшаяся с огромной скоростью от места катастрофы. Ее гигантские челюсти схватили хрупкое создание рук человека. Корабль бросился в пропасть, полностью скрылся под водой, чудом вынырнул и, полузатопленный, остался на плаву. Едва не задохнувшиеся, они снова продолжали свое безумное плавание. Они плыли сквозь пену на восток. Навстречу какой судьбе?

Бесконечная ночь! Она была страшнее, чем смерть! Продрогшие, голодные, полуживые от пережитого ужаса, они не были способны ни на какое действие, ни на малейшее движение даже для спасения своей жизни! Вода плескалась у их ног, а они даже не думали ее вычерпывать. Никто не отдал команду вычерпать воду. Они забыли, что такое черпак, для чего он служит, как им пользоваться. Они больше не понимали, зачем они находятся на этом корабле, они потеряли всякую надежду, были только сваленными в кучу полумертвыми телами, Но кто может представить картины, проносящиеся в мозгу человека в момент крайней опасности? В выживших забвение стирает их, оставляя только воспоминание о воспоминании, иначе у кого бы хватило мужества снова и снова отправляться в опасные путешествия? Боги наделили человека этой счастливой способностью отключать сознание, в то время как чувства и тело думают, принимают решение и борются по-своему, отдельно от разума.

Какой смутный инстинкт толкнул Гальдара заменить своего товарища у руля? Оша — привести в порядок снасти, чтобы ветер наполнил парус? Что привело Дору туда, что когда-то именовалось каютой?

Нескончаемая ночь! Без Луны, звезд, ока, казалось, никогда не кончится, как если бы Земля сошла со своего пути вокруг Солнца и была приговорена к вечному путешествию в темноте Вселенной!

Однако прошло время и наступил рассвет. Над просторами бесконечного океана царил мертвенно-бледный и колеблющийся свет. Высокие горы Атлантиды больше не заслоняли горизонт. Еще недавно мощные эскадры атлантов исчезли, как сон. И не было в этом бескрайнем, волнующемся пространстве ничего, кроме облаков, которые летели низко и быстро, почти касаясь пенных гребней. И черного, на три четверти затопленного корабля.