Атомный конструктор №1

Пролог первой части

Иногда о человеке говорят: он родился не вовремя. Или наоборот – он оказался в своем времени… Фишман был ровесником Октября и не только по дате рождения. Вся его судьба, личная и служебная биография неотделимы от той страны и того небывалого преобразования общества, начало которым положила Октябрьская революция.

О его детстве и юности известно мало что: и времена были бурными, и переездов хватало, – так что документально о лично молодом Фишмане мы знаем сегодня немного… Зато хорошо известно то время, в которое проходило его становление. И, возможно, это прозвучит тривиально, но начало жизненного пути Фишмана оказалось для его времени вполне типичным: школа, работа, рабфак, аэроклуб…

И – как новый логический этап – вуз…

Тогда пели:

При всей привлекательности такой гражданской психологической установки героем становился, конечно же, не любой. Но Фишман им стал, войдя в число подлинных героев Великой эпохи. Он стал им и официально, – удостоившись звания Героя Социалистического Труда. И рассказать о том, как он начинал путь к звезде своей судьбы и своей Золотой Звезде, как формировала его эпоха и какой была эта эпоха, будет не лишним и даже необходимым.

Ведь это – наша история!

Первая часть начинается с «доатомной» жизни Фишмана, крупным этапом которой оказалась военная танковая эпопея на Урале. Здесь же говорится о первых шагах Давида Абрамовича в новом большом деле, о его участии в огромной коллективной победе всей страны: создании «первенца» советского Атомного Проекта, атомной бомбы РДС-1, о ее подготовке к испытаниям и о проведении самих этих испытаний – уникального по размаху и значению научно-технического эксперимента.

Давид Абрамович начинал как конструктор-дизелист, но его переход в Атомную проблему оказался удачным как для него самого, так и для советского ядерного зарядостроения, которое во многом трудами Фишмана и было создано.

Глава 1 Ровесник крылатой эпохи

У МЕНЯ в руках ксерокопия автобиографии, написанной 4 января 1978 года. Крупный, размашистый, на первый взгляд – неудобочитаемый, а при чтении, как оказывается, вполне разборчивый почерк:

Начинается автобиография так:

«Я, Фишман Давид Абрамович – гражданин СССР, родился 21 февраля 1917 года в г. Тетиеве Киевской обл.

Отец— Фишман А.И. – 1890 г. рождения, родился в г. Овруч Житомирской обл., умер в 1959 году в г. Москве.

Мать— Фишман Б.И. – 1900 г. рождения, родилась в г. Киеве, умерла в 1966 г. в г. Москве…»

Украинский городок Тетиев можно найти лишь на крупной карте. Он расположен на северо-западе Киевской области, где с Киевщиной близко сходятся Житомирская, Винницкая и Черкасская области. Киев – километрах в ста двадцати, и совсем близко – Сквира, Фастов, Белая Церковь, Тараща…

Эти места историческими бурями обойдены не были никогда… Татары из Золотой Орды, а позднее – из Крыма, поляки, казаки и селяне-повстанцы не раз прокатывались по здешним городкам, селам, полям и лесам, и история Тетиева была похожа на историю десятков таких же местечек. Периоды затишья, спокойствия и достатка сменялись смутами, разорением и невзгодами.

А места это были живописные, хлебородные и всегда благодарно отзывались на человеческий труд, к ним приложенный. Люди жили жизнью колоритной, не чуждой движений души даже в самой широкой, то есть – в самой обездоленной, массе.

Здесь, на Киевщине, в самом сердце Украины, и родился маленький Давид. В далеком северном Петрограде разворачивались события Февральской революции, но и в южном Киеве уже было неспокойно. Мальчику не исполнился год, а в России установилась Советская власть, пришедшая и на Украину.

И тут же началась гражданская война.

Война – никогда не сахар, а на Украине (тем более – в такой зоне как Киевщина), она приобрела особое своеобразие… На классовую гражданскую войну наложили свой отпечаток германская интервенция и сепаратистские настроения украинских националистов, зачастую поддерживаемых теми же немцами, а район Тетиева стоял от всего этого не в стороне. В соседней Тараще будущий соратник легендарного Щорса – Боженко, формировал знаменитый Таращанский полк Первой Украинской дивизии, за Тетиевом то и дело громыхала недальняя артиллерийская канонада…

Немцы, гетман Скоропадский, Директория, Петлюра, большевики, белая гвардия, «зеленые» банды – этот калейдоскоп на годы завертелся перед глазами жителей Тетиева. И что-то, надо полагать, отпечатывалось в душе только-только научившегося ходить Давида – какие-то впечатления от происходившего не могли не остаться у него навсегда, пусть он даже потом об этом и не вспоминал.

В боях рождалась новая жизнь, новая страна, а в скромном тетиевском домике начинался жизненный путь одного из тех, кто со временем примет участие в создании важнейшего оружия для защиты и обороны этой страны. А точнее – для исключения для России вообще войн.

ОТЕЦ Давида Абрамовича был служащим на железной дороге. Имеется справка от 10.07.33 года, выданная Управлением полиграфических предприятий (УПП) Государственного Издательского объединения УССР: «Довiдка про соцiальний стан (Справка о социальном положении. – С.К.) Аврама Iсаковича Фiшмана до 1917 року», написанная четким почерком канцеляриста на украинском языке. Вот ее перевод:

Справка о социальном положении Абрама Исааковича Фишмана до 1917 года

Гражд. А.И. Фишман, год рождения 1890^й, с 1911 года служил в Яучинском обществе Взаимного Кредита счетоводом, с 1913 года— на строительстве железной дороги Жашков-Погребище— счетоводом, с 1915 года десятником и участковым счетоводом на строительстве железной дороги Орша-Ворожба, и с 1922 года служил в Харькове на разных должностях в разных организациях и предприятиях.

Основание: Трудовой список А.И. Фишмана.

Секретарь УПП (подпись)».

Имея в руках этот документ, можно понять, как железнодорожный десятник Фишман родом из Овруча попал в Тетиев впервые: Тетиев стоит как раз на железнодорожной линии посредине между Жашковом и Погребищенской, и, скорее всего, там и было управление строительством нового участка дороги.

Правда, потом судьба на какое-то время Абрама Фишмана от Тетиева отдаляет – линия Орша-Ворожба отстоит от родины его сына километров на триста северо-западнее… Но вот же – что-то тянуло в Тетиев, раз в 1917 году молодой Абрам осел именно там. Возможно, дело было в любви, в молоденькой жене Берте родом из Киева. Она вышла замуж очень рано – шестнадцати лет, в семнадцать родила мужу сына, и, скорее всего, Абраму захотелось чего-то более устойчивого, чем кочевая жизнь железнодорожника-строителя.

Можно предположить и почему он из кредитного общества ушел на железную дорогу. Родной Овруч давно стал железнодорожным узлом, так что железнодорожная карьера для его уроженца не была чем-то необычным. На железной дороге стоял и Тетиев. К слову, железнодорожника могли просто перевести в Тетиев приказом.

Когда родился сын, Абраму Исааковичу было 27 лет – вполне достаточный возраст и для женитьбы, и для прочно освоенной профессии. Так оно, похоже, и было, и как работник он, надо полагать, числился на хорошем счету. К началу Первой мировой войны Фишману-старшему исполнилось 24 года. Возраст – вполне призывной, но его не призвали: на железной дороге существовало «бронирование», однако вводилось оно, конечно же, не для всех, а для тех, кто был нужен в тылу больше, чем на передовой.

Обо всем этом можно было бы и не упоминать, но ведь откуда-то у скромного еврейского мальчика возникла устойчивая и ранняя тяга к металлу, к технике, к механизмам? Так откуда? Тетиев – не центр индустрии. И, хотя в 1922 году, когда Давиду было всего пять лет, семья перебралась в промышленный Харьков, даже там «инженерский» импульс просто так появился бы вряд ли, если бы источник его не находился рядом – в семье. Судя по всему, именно отец и привил будущему выдающемуся советскому оружейнику вкус к работе, интерес к знаниям и чувство гордости за трудовой, а не дармовой кусок хлеба, оплаченный собственными мозолями и собственным умением. Мать, Берта Иосифовна, тут тоже сыграла свою роль, чтя образование и понимая его значение. И отец, и мать поддерживали сына в стремлении стать инженером…

ИТАК, в 1922 году Фишманы переехали в Харьков. Сыну – пять лет, однако уже на следующий год он поступает в школу-семилетку. В шесть с половиной лет!

Харьков в то время был столицей Советской Украины. В 1918 году Киев заняли немцы, и Первый Всеукраинский Съезд Советов, на котором была провозглашена Украинская ССР, проходил в Харькове, тогда же и объявленном столицей. Теперь Харьков становился ведущим центром индустрии, в нем густо открывались и новые вузы.

Вторая половина двадцатых годов была для молодого Советского Союза периодом подготовки к грандиозной социалистической реконструкции. В считаные годы неузнаваемо должно было измениться все: общественный уклад, экономика, промышленный и интеллектуальный облик страны, массовое сознание. В 1929 году началась первая пятилетка.

Когда были объявлены ее планы, Запад ухмылялся… Через несколько лет ухмылки сменились тревожными гримасами у одних и искренним восхищением – у других. Не все намеченное удалось выполнить, хотя первая пятилетка и была объявлена выполненной досрочно. Но нельзя сказать, что в тех случаях, когда желаемое выдавалось за действительное, Москва лгала. Важно было задать тонус, обеспечить порыв. В 1929 году Сталин говорил стране: «Мы отстали от развитых стран на пятьдесят-сто лет, и должны пробежать этот путь за десяток лет, иначе нас сомнут».

До 1917 года Россия катастрофически отставала от ведущих индустриальных держав по многим параметрам – качественным и количественным, отставала даже в абсолютных цифрах, не говоря уже о цифрах на душу населения. Некоторые промышленные показатели России в 1913 году (пиковом по успехам) оказывались на уровне показателей середины XIX века для относительно отсталой Австро-Венгрии. Что уж говорить об отставании от Америки!

Теперь стране предстояла невиданная, небывалая ранее созидательная работа, и в атмосфере ее начала юный Давид Фишман оканчивает в 1931 году школу. Затем он устраивается на работу в оружейно-механические мастерские ГПУ УССР – слесарем-инструментальщиком. Так, вступив однажды на стезю оружейника, он не сойдет с нее до конца. Объект приложения его усилий будет постоянно усложняться, но суть деятельности не изменится. Он будет работать на оборону Социалистического Отечества.

А пока он – всего лишь подросток. Ему пятнадцатый год, он учится обращаться с металлом, осваивает ремесло и технику и зарабатывает рабочие мозоли. Кроме того, он много учится самостоятельно… Доказательством может служить то, что в 1934 году Фишман поступает сразу на 3-й курс Харьковского индустриального рабфака.

Рабфак – слово давно забытое… Но если вся русская литература вышла из «Шинели» Гоголя, то значительная часть советского инженерного потенциала вышла из рабочих факультетов – рабфаков при высших учебных заведениях СССР. В 1926 году на рабфаке Харьковского геодезического института учился Николай Леонидович Духов – будущий создатель танков КВ и ИС, Главный конструктор уральского Танкограда военной поры, будущий Трижды Герой Социалистического Труда, две Звезды которого были получены уже за «атомные» дела. Проходя по одним и тем же улицам и площадям Харькова, Духов и Фишман там не пересеклись, зато впоследствии, уже в Сарове, работали вместе очень тесно. Начинал с рабфака свой путь в Атомную проблему и будущий первый директор «Объекта» в Сарове Павел Михайлович Зернов.

Рабфаки готовили способную, талантливую рабочую молодежь к поступлению в вузы, и первый рабфак появился в Москве 2 февраля 1919 года. А к 1933 году на 1025 рабфаках обучались почти 340 тысяч учащихся. Однако это были не просто некие подготовительные курсы, а нечто гораздо большее… Принимали туда лиц исключительно из среды пролетариата и трудового крестьянства. Путевку на рабфак надо было заработать! В пятнадцать лет Давид Фишман становится комсомольцем, а в семнадцать лет – в 1934 году, приходит на 3-й курс рабфака. После его окончания он поступает в Киевский индустриальный институт.

КИЕВ, Днепр, Крещатик, Владимирский спуск, вишневые сады весной – все это, конечно, в жизни молодого парня было, как было подобное у всех, кто молод и жаден до жизни активной и освещенной знанием. Но один важный и яркий момент в киевском периоде биографии Давида Абрамовича был не так уж традиционен: в Киеве он окончил летную школу при Центральном аэроклубе УССР и получил звание пилота запаса Вооруженных Сил. Прыгал он и с парашютом.

Зачем Фишман пошел в аэроклуб? Следуя увлечению эпохи? Или просто в поисках сильных впечатлений? Последнее можно отмести сразу – чего-чего, а авантюрной жилки в натуре Давида Фишмана не было никогда. Но не был он и сухарем – в воздух идут всегда романтики.

Киевский аэроклуб тогда был молод, как и Фишман, ставший курсантом второго набора. Но готовили там учлетов основательно – это видно из выпускного аттестата Фишмана, который он бережно сохранил. На старом листе, где крупно выделяется слово «РЕЗУЛЬТАТ» приводятся данные «испытании по внеполетнои и летной подготовке на кандидата в пилоты запаса ВС» курсанта Фишмана…

Документ подписан Председателем комиссии, командиром 81-го технического отряда Киевского военного округа ВВС РККА Никифоровым и членами комиссии: начальником аэроклуба военным инженером 3 ранга Куренковым, инструктором политотдела бригады политруком Вожениновым, начлетом Мултаевым и начальником Особого отдела НКВД УССР Лавровым.

Средняя оценка по предметам внеполетной подготовки – 4,3 балла. При этом и за период учебы, и на испытаниях (экзаменах) по материальной части самолета стоит «5», а по материальной части мотора – «5» за время обучения и «4» – на экзамене. Надо полагать, тут будущего конструктора танковых дизелей подвело волнение. Уставы же, тактику, военную топографию он сдал на «4», что неудивительно – становиться профессиональным летчиком Фишман не собирался. Хотя как пилот был оценен неплохо… В разделе «Летная подготовка» сообщалось, что налет на самолете У-2 у Фишмана составил:

а) вывозной – 46 полетов, 7 час. 49 мин.

б) самостоятельный – 71 полет, 12 час. 10 мин.

в) контрольный – 11 полетов, 3 часа 55 мин.

Аварий и поломок за период учебы не было, оценка техники пилотирования – хорошая.

Оценки по элементам полета были следующими:

Осмотрительность на земле и в воздухе……………5

Взлет – 5

Набор высоты – 4

Развороты – 4

Маршрут полета – 4

Вираж 45° (левый-правый) – 4

Вираж 55° (левый-правый) – 4 (недостат. координированность)

Петля – 5

Перевороты через крыло – 4 Штопор – 3 (медленный ввод)

Скольжение, спираль – 4

Расчет с высоты 300 м с разворота 90° – 4 Посадка – 5

Общая оценка полетов – 4,2

Общее заключение комиссии: «Пилот отработан во всех элементах полета хорошо. Достоин звания пилота запаса».

Летчиком Давид Фишман, все же, не стал. Но возможность испытать себя в воздухе, в экстремальных условиях он не упустил. И это тоже говорит многое как о натуре, о характере, так и о жизненных планах – будущий инженер явно готовил себя к судьбе, где собранность, воля, умение владеть собой в сложных, динамичных ситуациях могли оказаться не просто нелишними, но определяющими.

Впрочем, Киев скоро станет для него навсегда прошлым… Еще летом 1938-го года студент Киевского индустриального института (КИИ) Фишман Д.А. проходит студенческие лагерные сборы системы Всеобщей военной подготовки, а уже осенью специальность, по которой учился Фишман, в КИИ ликвидируют, и он переводится на автомеханический факультет Ленинградского политехнического института.

К ленинградскому периоду его юности относится эпизод, суть которого говорит сама за себя. На лагерных сборах по военной подготовке Фишман стажировался как механик танка. И вот во время преодоления препятствий произошла поломка оси в ходовой части. Танк вышел из строя, а обвинили в этом командира танкового экипажа. Мол, виновен в неправильном вождении – превысил скорость. Командиру грозил суд…

Механик Фишман всю ночь провозился с разборкой механизмов, извлек сломанную ось и по характеру излома установил, что виной всему – закалочная трещина (то есть, ось при закалке перекалили). Обвинения были, конечно, сняты. А Давид получил еще одну закалку натуры, не дающей опасных «трещин».

ИТАК, он – в Питере… Новый город, новые знакомства, но одно – старое, еще киевское, и особое… Екатерина Феоктистова – элегантная русская красавица с русыми волосами и светло-серыми глазами, со сдержанной, но очень привлекательной улыбкой. На два года старше Фишмана, она здесь, в Ленинграде (тогда, впрочем, еще Петрограде), и родилась – 18 марта 1915 года. Отец – профессор филологии, происходил из мелкопоместных дворян, мать, преподавательница Бестужевских курсов – из купечества. В 1929 году отец ушел к другой женщине, мать переехала в Киев. Екатерина после семилетки поступила в Киевский текстильный техникум, который закончила в 1933 году, после чего поступила в Харьковский университет.

После двух курсов университета Екатерина Алексеевна перешла в Киевский индустриальный институт. Там-то Давид и Екатерина и познакомились – оба увлекались авиацией, парашютом, и при всех различиях это сближало. Как развивались их отношения в Киеве – сказать сейчас невозможно. Скорее всего, эффектная Екатерина, у которой обожателей хватало, «держала дистанцию», но и не отталкивала Давида. Так или иначе, в 1937 году блестяще учившуюся Феоктистову по специальному набору переводят в Ленинградский химико-технологический институт имени Ленсовета. А через год в Ленинграде появляется и Фишман…

Точно что-то сказать здесь, опять-таки, нельзя. Но можно предположить, что Давид перевелся именно в Ленинград, стремясь повидать не столько белые ночи, сколько серые очи Екатерины. После ликвидации его специальности в КИИ он, пожалуй, мог бы перевестись и в Харьковский политехнический, и в Москву, однако выбрал дальний Питер.

В 1939 году Феоктистова – ученица известного советского химика Л.И. Багала – с отличием оканчивает ЛХТИ, и ее оставляют в аспирантуре. Но еще студенткой она выходит за Фишмана замуж. Увы, радость молодой пары имела и горький привкус – после долгой болезни из-за гнойного аппендицита Екатерина детей иметь не могла.

В январе 1941 года оканчивает знаменитый ленинградский Политех и Фишман, тоже с отличием, по специальности «инженер-механик», и направляется на Кировский завод инженером-конструктором. Сегодня сложно сказать – вышло так по воле судьбы или по просьбе самого молодого специалиста, но в любом случае первое место работы нового инженера оказалось счастливым и логичным. Он недаром закалял свою волю для напряженной деятельности и больших свершений.

Они ему и впрямь предстояли.

КИРОВСКИЙ завод – бывший Путиловский – вошел в историю русского рабочего революционного движения как один из символов этого движения. Путиловцы заслуженно считались гвардией рабочего класса, званием путиловца гордились как наградой. Фишману – ровеснику Октября, такое назначение не могло не льстить – позднее он говорил о кировцах как о «коллективе с лучшими традициями ленинградского и путиловского пролетариата». Но главное – он попал в новое, интересное и очень важное для перспективной обороны страны дело по созданию танковых и авиационных дизелей.

Дизельный двигатель проще и неприхотливее бензинового карбюраторного двигателя. Еще существеннее то, что дизель работает не на мгновенно вспыхивающем легком бензине, а на тяжелом, непросто воспламеняющемся дизельном топливе. Понятно, как важно иметь мотор, который в бою сложно поджечь, и такое топливо для него, которое будет иметь пониженную пожароопасность.

Авиационный дизель оказался делом не очень-то перспективным, но, как говорят, требуй невозможного – получишь максимум. Вот и тут получилось нечто похожее. Жесткие массово-габаритные требования, обычные для авиационных систем, обусловили высокое весовое совершенство разрабатываемого дизеля, и он, так и не пойдя широко на самолеты, идеально вписался в концепцию современного танка – как среднего, так и тяжелого.

Чтобы стало понятнее, какое значение для Красной Армии имели работы, в которых активно участвовал Давид Абрамович, приведу цитату из повести В.А. Орлова «Выбор», посвященной разработчику тяжелых танков Н.Л. Духову (будущему атомному конструктору):

«Начав свое развитие с танка КВ-1, советские тяжелые машины ни разу не уступили пальму первенства своим соперникам. Инициатива всегда была в руках советских конструкторов. Отечественные танки были не только лучше, чем у врага, – они были лучше, чем у союзников. Во время войны некоторое количество боевых машин наша армия получила от США… В телеграмме президенту Ф. Рузвельту от 18 июля 1942 года И.В. Сталин сообщал: «Считаю долгом предупредить, что, как утверждают наши специалисты на фронте, американские танки очень легко горят от патронов противотанковых ружей». Причиной воспламенения был бензиновый двигатель, от которого создатели советских танков КВ-1 и Т-34 отказались еще в 1939 году. В зарубежном танкостроении дизель-мотор занял прочное место лишь в 50-х годах».

Прочтя это, читатель может резонно заметить: тут сказано, что дизель поставили на советские танки в 39-м году, а Фишман начал заниматься дизелями только в 41-м… Так какие тут могли быть проблемы?

Я еще к этому вернусь, но сразу скажу, что на том же КВ-1 двигатель был вначале одним из самых слабых и «капризных» мест. Надо было сделать танковый дизель по-настоящему боевым: надежным, неприхотливым, разумно сбалансированным по ресурсу (малый ресурс – мала надежность, но и слишком большой ресурс боевой машине ни к чему – ее фронтовой статистический век очень невелик). Так что задач у молодого конструктора хватало, и весьма разнообразных.

ПРИМЕРНО в то же время, когда Фишман пришел на Кировский завод, там появилась группа специалистов из ЦИАМа (Центрального института авиационного моторостроения) для – как вспоминал позднее Давид Абрамович – «постановки на производство авиационного дизеля М-40, предназначенного для оснащения «летающей крепости» ТБ-7 («Пе-8». – С.К.)».

В своих неопубликованных записках Фишман вспоминал: «Организация авиационного дизельного производства… (по заданию т. Сталина) явилась в то предвоенное время огромным и сложным (масштабным) мероприятием даже для такого гиганта нашей индустрии как Кировский завод, являвшийся своеобразной лабораторией по разработке и освоению новых видов техники (тракторы, турбины, танки и др.)». Подстать заданию были и его исполнители – Владимир Михайлович Яковлев, Вячеслав Александрович Константинов, Василий Порфирьевич Григорьев, Валентин Матвеевич Эфрос, Николай Петрович Петров и молодой инженер Владимир Федорович Гречишников.

Через добрых сорок лет Фишман признавался, что вся эта плеяда ЦИАМовцев оставила у него неизгладимый след, каждый по-своему… Вячеслав Александрович Константинов во время войны стал Главным конструктором завода 800, где производились мощные дизели для торпедных катеров и тяжелых танков.

И обо всех остальных Фишман отозвался с теплотой, и характеристики старших товарищей, данные им через много лет, дают представление о самом Давиде Абрамовиче, о том, что он ценил в людях, и что было ему близко в них и дорого. Особо он отмечал, все же, Константинова и писал: «Вообще Вячеслав Александрович – безусловно, был в этой «могучей кучке» самым талантливым и недаром мы с Владимиром Федоровичем (Гречишниковым. – С.К.) более всего тяготели к нему… Он, как мне казалось, обладал наибольшей гармонией конструкторских и человеческих качеств».

Показательно, что Фишман непроизвольно, безотчетно поставил на первое место качества конструкторские, а уж потом – «просто» человеческие. В его представлении плохой человек не мог быть хорошим конструктором. Да так оно, очевидно, и есть, потому что хороший современный конструктор невозможен вне того коллектива, который его формирует.

И, конечно же, много теплых слов Давид Абрамович мог уже тогда, в 1941 году, сказать о Владимире Федоровиче Гречишникове, с которым его связала крепкая дружба, скрепленная годами работы на военном Урале. Впоследствии Владимир Федорович, став талантливым конструктором ядерных зарядов, сыграл свою роль в переориентации Фишмана из двигателистов в зарядчики.

ДА, ВЫШЛО так, что с Кировским заводом в разное время была связана деятельность немалой компании будущих советских выдающихся «бомбоделов»: Николая Леонидовича Духова, Бориса Глебовича Музрукова, Владимира Федоровича Гречишникова и Давида Абрамовича Фишмана. Пришло тяжелое время испытаний, и все они в разном качестве оказались на Урале, создавая самое грозное ударное оружие Великой Отечественной войны – советские танки. И тогда они еще не знали, что вскоре будут прямо причастны к созданию уже качественно иного оружия!

В Ленинграде Фишман до войны проработал недолго – 22 июня 1941 года германские войска перешли границу СССР, а 13 августа дизельное производство Кировского завода было эвакуировано на Урал, в Свердловск, на завод № 76 Наркомата танковой промышленности.

С ним эвакуируется и Екатерина Алексеевна. С августа 41-го она работает в Уралвзрывпроме – на заводе № 46 старшим инженером опытно-исследовательского отдела. Но в 1943 году супруги временно разлучаются – Феоктистову откомандировывают в Подмосковье, в Кунцево, в ОКБ № 44 Министерства вооружения на должность начальника лаборатории.

Давид же Абрамович в 1941 году становится руководителем конструкторской группы в КБ танкового завода. И вот тут – для того чтобы полностью ответить на возможный вопрос о вкладе Фишмана в создание танковых дизелей, а также дать представление о том, чем был занят инженер Фишман во время войны, приведу краткую аннотацию работ военного периода, в которых он принимал участие:

• Освоение производства мощного авиационного дизеля М-40 на Кировском заводе.

• Конструкторские разработки, связанные с установкой авиационного бензинового двигателя М-17 в танк Т-34 (из-за нехватки танковых дизелей в начале войны) на заводе № 76.

• Проектирование на заводе № 76 танкового двухтактного дизеля.

• Освоение производства и модернизация танковых дизелей типа В-2 на заводе № 76.

• Разработка на заводе № 100 конструкции специального мощного дизеля мощностью 1200 л.с. для тяжелого танка ИС-3.

• Разработка и доводка до серийного производства спаренной установки двух дизелей В-11, работающих на один выходной вал редуктора.

• Общая компоновка силовой схемы подвески дизелей в танках.

В глазах специалиста этот перечень выглядит внушительно и весомо, но вряд ли требуются глубокие технические знания, чтобы понять: такие работы были во многом пионерскими, новаторскими и при этом очень трудоемкими, занимающими все время тех, кто ими занимался – и рабочее, и нерабочее. Впрочем, тогда понятие «нерабочее время» было весьма условным. Фронт борьбы за Победу проходил и по Уралу.

Для любого человека военные годы стали важнейшим периодом личной судьбы, но для инженеров закалка тех лет была значимой вдвойне. В той напряженной обстановке не только укреплялось и становилось неотъемлемой частью натуры чувство ответственности и гражданственности. Вместе с этим приходило редкое и нескоро приобретаемое в мирных условиях умение работать столько, сколько надо в режиме высокой профессиональной производительности. Война заканчивалась, а напряжение не спадало – новое время ставило новые задачи. И тут военная закалка помогала так же, как и в дни войны.

МАЙ 1945 года Фишман встретил на заводе № 100 в Челябинске в должности заместителя начальника конструкторской группы, а вскоре он возвращается в ставший ему уже родным Ленинград – старшим инженером-конструктором филиала завода № 100 на Кировском заводе. Кроме оборонных работ намечались новые мирные работы – потрудившись на оборону, кировцы могли теперь потрудиться и для народного хозяйства.

Вернулась в Ленинград из Кунцево и жена. Она теперь работала в ЛХТИ. Профессиональная и личная судьба Фишмана приобрела вроде бы вполне четкие конуры… Казалось, можно строить какие-то перспективные планы, смотря в будущее уверенно и определенно. Однако эпоха, ровесником которой он был, уже готовила Давиду Фишману новый поворот судьбы, и вскоре вывела его на тот путь, по которому он и шел дальше всю свою жизнь.

Глава 2 Новые задачи: пойди туда, не знаю куда, сделай то, не знаю что…

ФИШМАНУ предстоял резкий, совершенно неожиданный разворот к совершенно новому, и новому не только для него делу. Впрочем, в 1945 году он о том даже не подозревал. Да и не только он, но и весь мир не догадывался, что живет в преддверии совершенно иной эпохи – атомной…

16 июля 1945 года в обстановке предельной секретности в США, в штате Нью-Мексико, в районе Аламогордо был произведен первый в мире ядерный взрыв. В Европе, в пригороде Берлина Потсдаме, тогда проходила конференция трех глав союзных государств, и сразу надувшийся спесью президент США Трумэн в туманных выражениях сообщил Сталину о том, что Америка испытала бомбу «исключительно разрушительной силы». Английский премьер Черчилль наблюдал в этот момент за реакцией Сталина, но русский премьер был непроницаем, и оба англосакса решили, что Сталин просто ничего не понял.

Маршал Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» написал об этом так:

Вряд ли Жуков что-либо тогда понял – о советских атомных работах его если и информировали, то скупо, так что фамилия Курчатова Маршалу Советского Союза Жукову сказать ничего не могла. Но кроме Жукова в Потсдаме был еще один Маршал Советского Союза – Лаврентий Берия. И хотя он в воспоминаниях Жукова не помянут, ему фамилия Курчатова знакома была, поскольку еще 3 декабря 1944 года Сталин утвердил постановление ГКО № 7069сс, заключительный пункт которого гласил: «Возложить на т. Берия Л.П. наблюдение за развитием работ по урану».

Первый же организующий советский «атомный» документ относится к 11 февраля 1943 года, когда было принято распоряжение ГКО № ГОКО-2872сс, начинавшееся и заканчивавшееся так:

«В целях более успешного развития работ по урану:

I. Возложить на тт. Первухина М.Г. (зампред СНК СССР и нарком химической промышленности. – С.К.) и Кафтанова С.В. (председатель Комитета по делам высшей школы при СНК СССР и уполномоченный ГКО по науке. – С.К) обязанность повседневно руководить работами по урану и оказывать систематическую помощь спецлаборатории атомного ядра Академии наук СССР.

Научное руководство работами по урану возложить на профессора Курчатова И.В.

<…>

II. Обязать руководителя спецлаборатории атомного ядра (.Лаборатории № 2 Академии наук СССР. – С.К.) проф. Курчатова И.В. провести к 1 июля 1943 г. необходимые исследования и представить Государственному комитету обороны к 5 июля 1943 г. доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива…»

Знал Сталин – из сообщений разведки – и о предстоящем испытании в Аламогордо, и даже о предполагаемой мощности взрыва.

Первым куратором Урановой проблемы от Политбюро и ГКО был Молотов. Дела у него, как и у Первухина с Кафтановым, шли ни шатко, ни валко, и в итоге Сталин передал «атомные» дела своему неизменному «кризисному менеджеру» – Берии. Всего этого Фишман, естественно, не знал тогда – в 1945 году. Впрочем, во всей полноте он о тогдашней ситуации так и не узнал до конца жизни – рассекречивание исторических сведений по советскому Атомному проекту началось уже после смерти Фишмана.

А 8 августа 1945 года самый главный секрет, относящийся к новому роду деятельности человека, секретом быть перестал. Атомный «гриб» над японским городом Хиросима известил весь мир о том, что на планете появилось небывалое ранее средство ведения войны – атомное оружие. Затем пришел черед быть испепеленным Нагасаки… Атомная Бомба стала зримым фактом.

Но обладала ей лишь одна великая держава – Соединенные Штаты Америки.

ТЕПЕРЬ аналогичная задача вставала и перед Родиной Фишмана. И он – как гражданин и инженер, не мог не понимать, что это – важнейшая, первоочередная оборонная проблема. Уже зрелый человек, специалист, сам причастный к решению серьезных оборонных задач он, естественно, отдавал себе отчет в том, что где-то и кем-то такие работы в СССР ведутся. И – судя по некоторым деталям, какие-то струны в его душе это понимание задевало. Проблема-то была не только важной, но еще и явно интересной в инженерном аспекте!

На первый взгляд конструктор дизелей оказывался тут ни при чем. Ведь профессионально Давид Абрамович от всего «такого-этакого» был так далек, что не то что мечтать, а даже на мгновение задумываться о приобщении к подобным усилиям у него оснований не имелось. Но интерес был! И у нас есть на этот счет самые убедительные доказательства – от самого Фишмана… Через много лет он написал: «Известия о первых американских] взрывах. Я еще далек от непосредственного участия, но интерес уже обострен – первые публичные лекции в Ленинградском] государственном] университете по вечерам после работы на Кировском заводе. Первые лекторы – почтенный Фриш, декан физич[еского] ф-та и молодой, интересный (особенно на кафедре) Джелепов».

Борис Сергеевич Джелепов – тридцатипятилетний физик из Ленинградского университета, член-корреспондент АН СССР с 1953 года, был привлечен Курчатовым к атомным работам в 1944-м году, и ему еще придется через четыре года познакомиться со своим усердным слушателем 1945-го года в местах, от северной столицы весьма удаленных.

А пока Фишман лишь впитывал первые «атомные» знания, понятия, термины…

Потом они станут для него «рабочими», привычными. Так что – если вдуматься – не таким уж и случайным стало появление Фишмана в среде атомщиков. Он любил новое, стремился к новому, и, в конце концов, его обрел.

В стране начинались грандиозные закрытые стройки, создавались новые и перепрофилировались уже существующие НИИ, КБ, заводы… И все – под Атомную Проблему. Она уже поглощала немало сил, средств и кадров. А поскольку в стране давно было известно, что «кадры, овладевшие техникой, решают все», лучшие кадры начинали концентрироваться в новой атомной отрасли и еще в нескольких важнейших пионерских отраслях – возникающей ракетной, радиоэлектронной…

При этом с инженерными и, особенно, конструкторскими кадрами для работ по созданию конструкции непосредственно атомной бомбы, возникли особые сложности…

Инженеры-ракетчики в СССР были и до войны, а, кроме того, в ракетчики быстро переквалифицировались динамичные авиационные инженеры – схожего тут было много. Инженеры-электронщики тоже лишь развивали уже начатые работы. Но где взять инженеров-атомщиков? Пока их у нас не было, и инженерные кадры Атомной Проблемы надо было создавать. Точнее – отыскать их в других отраслях и отыскать так, чтобы решить многие сложные инженерные задачи не только успешно, но еще и быстро!

Да – быстро! И чтобы лучше понять всю остроту того «атомного» цейтнота, в котором оказалась во второй половине 40-х годов Россия, будет, пожалуй, не лишним напомнить о мировой послевоенной ситуации, на фоне которой круто менялись судьбы многих уже сложившихся советских ученых, экспериментаторов и инженеров.

ПОСЛЕ капитуляции в мае 1945 года Германии в состоянии войны с США и Англией оставалась лишь бывшая союзница рейха – Япония. В начале августа 1945 года СССР во исполнение своих союзнических обязательств объявил Японии войну и начал успешные широкомасштабные военные действия. Русские танки с уральскими дизелями двинулись к горным перевалам Большого Хингана, и вскоре положение императорской Квантунской армии в Манчжурии стало критическим. Общий военный кризис грозил и всей Японской империи – в том числе и потому, что у американцев против нее уже было готово новое супер-оружие.

Целенаправленная разработка атомной бомбы в США началась в 1942 году после создания особого Манхэттенского округа инженерных войск. К середине 1945 года США испытали первую атомную бомбу на полигоне в Аламогордо, а вскоре после этого были проведены уже «натурные» атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Начался период американской атомной монополии, угрожающей самому существованию СССР. Гарри Трумен после доклада об успехе в Аламогордо осведомил Сталина о наличии у США нового оружия не просто интереса для, а в видах будущего силового давления на русских…

Показательно и то, что Советский Союз о подготовке атомных бомбардировок Японии предварительно не известили. Америка явно рассчитывала на обеспеченный неожиданностью максимальный эффект устрашения России.

Атомные удары по японским городам, конечно, способствовали более быстрому завершению войны и капитуляции Японии, но главное их значение было не в этом – Япония, оказавшаяся в одиночестве перед объединенной мощью всего мира, была готова капитулировать так или иначе. И реальное применение атомной бомбы сразу же выявило антисоветскую направленность этого уникального «военно-политического» оружия.

Узнав о последствиях атомных бомбардировок Японии, мир содрогнулся – впервые от человека не оставалось даже горстки пепла, а только тень на стене после светового излучения взрыва. Однако у военно-политической элиты США такие ужасающие результаты породили ядерную эйфорию, и следствием атомной монополии США стал напористый ядерный шантаж России. Америка раз за разом давала нам понять, что она рассматривает свои атомные бомбы как всего лишь особый вид оружия, который можно использовать в реальной войне на чужой территории.

Отражением этих опаснейших и провокационных воззрений стала разработка цепи последовательных планов атомных ударов по СССР. Их сводка, начиная с 1945 года, сегодня достаточно известна, в частности, она имеется в серьезном исследовании американских ученых-физиков Микио Каку и Даниеля Аксельрода «США: ставка на победу в ядерной войне. Секретные военные планы Пентагона».

В предисловии там сказано: «В данной книге раскрывается то, что замышляли американские лидеры и ядерные стратеги… Признаться – это страшная история»… И с такой оценкой трудно не согласиться. Вот данные лишь по некоторым планам ядерного нападения на СССР, приведенные М. Каку и Д. Аксельродом…

1. План «Пинчер» («Клещи»), время принятия – июнь 1946 года. Предусматривалось применение 50 ядерных авиабомб по 20 городам СССР.

2. План «Бройлер» («Жаркий день»). Март 1948 года. Применение 34 ядерных авиабомб по 24 городам СССР.

3. План «Сиззл» («Испепеляющийжар»). Декабрь 1948 года. Применение 133 ядерных авиабомб по 70 городам СССР.

4. План «Шейкдаун» («Встряска»). Октябрь 1949 года. Применение 220 ядерных авиабомб по 104 городам СССР.

5. План «Дропшот» («Моментальный удар»). Конец 1949 года. Применение 300 ядерных авиабомб по 200 городам СССР.

Даже к моменту принятия плана «Дропшот» Советский Союз не имел еще ни одного боевого ядерного заряда, и угрозы национальной безопасности США со стороны России не было. А нас предполагали забросать атомными бомбами – «превентивно»…

Уже из приведенного выше перечня планов США видно, что для России проблема создания собственного ядерного оружия имела значение, совершенно отличающееся от сути американских работ. Это был вопрос государственной жизни или смерти.

Бомбу действительно надо было сделать быстро!

ПУТИ будущих советских оружейников в Атомную Проблему были разными не только у отдельно взятых людей, но и принципиально отличающимися у разных категорий оружейников. Полностью осмысленным и логичным он оказался лишь у научной «верхушки» Проблемы – у тех, кто в силу своей научной и профессиональной специализации был причастен к самым первым наметкам и идеям, определившим начало ядерной оружейной работы.

Скажем, профессор Юлий Борисович Харитон и его друг – физик Яков Борисович Зельдович – еще до начала войны написали серию научных статей о цепной реакции в уране. Первая из них была опубликована в «Журнале экспериментальной и теоретической физики» в 1939 году под названием «К вопросу о цепном распаде основного изотопа урана», вторая и третья – в том же журнале в 1940 году. Последняя статья – «Механизм деления ядер. Часть И», увидела свет через сорок три года после написания, в 1983 году.

Там же, в «ЖЭТФ» за 1940 год, появилась совместная статья Зельдовича и будущего сотрудника КБ-11 Юрия Ароновича Зысина «К теории развала ядер» (впоследствии вместо термина «развал» утвердился термин «деление»).

Физик Георгий Флеров с фронта посылал в правительство письма, прямо обращал внимание высшего руководства на актуальность Атомной проблемы именно в оружейном ее аспекте.

Понятно, что такие фигуры как Харитон, Зельдович, Флеров и их коллеги-физики всей своей предыдущей научной деятельностью, образованием, характером работы и научных интересов были прямо предназначены идти в советские «отцы-основатели» Атомной программы, в «бомбоделы».

То же можно сказать и о профессоре Игоре Васильевиче Курчатове, рекомендованном академиком Абрамом Федоровичем Иоффе Сталину в Научные руководители намечаемых оружейных исследований. Курчатов мало того, что занимался ядерной физикой, еще и отличался явными организаторскими способностями, в то же время полностью ориентируясь в специальных научных вопросах. Сказать о Курчатове и его ближайших друзьях, что их привлекли к Атомной Проблеме, будет неверным! Они сами вскоре начали привлекать в нее и физиков, и инженеров. И вот среди последних-то большинство оказалось перед необходимостью переквалификации.

Хотя и тут было много нюансов… Например, экспериментаторы Гелий Александрович и Вениамин Цукерман сразу же после того, как попали «на Объект», активно принялись за новые проблемы, так или иначе перекликавшиеся с тематикой их прежних исследований. Химики-взрывники и химики-радиологи тоже включались в работу сразу с открытыми глазами, с более-менее внятным пониманием того, что им предстоит делать и как…

А конструкторы?

Что это такое – ядерный заряд? Каковы принципы его конструирования? Каковы технические требования к изготовлению? К эксплуатации? Не то что общий облик конструкции – в первое время никто не мог ничего толком сказать даже о ее размерах и массе! И еще толком ничего не зная о том, что им надо сделать, конструкторам надо было сразу же не забывать о том, что сделать надо не физическую установку, а боеприпас.

И если бы все ограничивалось конструкторскими вопросами! С самого начала очень мешали беспрецедентные режимные требования – один кульман отделялся от другого не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова плотными завесами секретности. Говоря проще – переносными ширмами, установленными в рабочих комнатах. А ведь до этого конструкторы танков, самолетов, авиадвигателей, артиллерийских орудий привыкли к просторам общего зала конструкторского бюро, где Главный конструктор на глазах у коллег всегда мог подойти (а часто – и подходил) к любому инженеру и поинтересоваться ходом дел, что-то подсказать, что-то поправить.

Но тут и Главный конструктор ничего о конструкции сказать не мог! Тем более, что Главным конструктором был назначен тоже физик – тот же Ю.Б. Харитон. И не то что о традициях, вообще о серьезной концептуальной инженерной базе предстоящих работ говорить не приходилось. Именно инженерам-конструкторам будущей Атомной Бомбы надо было начинать с белого чистого листа во всех отношениях. Конечно, процесс конструирования любого механизма, любой системы именно с листа и начинается – с белого, плотного листа чертежной ватманской бумаги. Но проложить по ней первые «атомные» карандашные линии было крайне сложно.

В ОТЛИЧИЕ от инженерной стороны дела, научная база Атомной Проблемы была разработана неплохо и достаточно давно… Уже в начале XX века в различных сферах общества возникало ощущение близости такого времени, когда человек получит доступ к совершенно новым, необычайно могущественным природным силам. Был момент, когда подобные чувства даже опережали научную и техническую реальность. Английский журнал «Нейшн» 20 ноября 1920 года оглушал читателей сенсацией: «Один из русских ученых полностью овладел тайной атомной энергии. Если это так, то человек, который владеет этой тайной, может повелевать всей планетой».

Возможно, на авторов «сенсации» повлияли страницы романа Ильи Оренбурга «Хулио Хуренито», где было описано изобретение особо разрушительной бомбы. Мечты о покоренном человеком атоме – разрушающем, созидающем – возникали и в стихах, например, Валерия Брюсова.

Сообщение «Нейшн», естественно, не подтвердилось, но суть передовых умонастроений эпохи здесь отражена хорошо. Пожалуй, впервые в истории человека открытия в научных лабораториях так впечатляюще волновали умы не только физиков, но и гуманитариев. Однако и физики в то время порой пользовались словарем публицистов. Сразу же после открытия искусственной превращаемости элементов, коллега Резерфорда Фредерик Содди пророчествовал:

«Эти открытия впервые показали, что ожесточенная борьба за существование, которая ведется за обладание скудными остатками природной энергии, поддерживающей до сих пор жизнь людей, перестает быть единственным и неизбежным уделом человека. Теперь ничто не мешает нам думать, что наступит день, когда мы сможем обратить на наши нужды первичные источники энергии, которые сегодня природа столь ревниво сохраняет для будущего».

В 1919 году Резерфорду впервые удалось произвести и наблюдать первую искусственную ядерную реакцию, превратив азот в кислород. Джеймс Чедвик в 1932 году открыл новые частицы, названные им нейтронами, а Ирен Жолио-Кюри в 1937 году – процесс деления урана. Ган и Штрассман в Германии подтвердили результаты Ирен Кюри.

Лиза Мейтнер и Фриш дали истолкование этим опытам, 18 февраля 1939 года опубликовав в «Нейчур» статью «Распад урана под воздействием нейтронов: новый вид ядерной реакции». В том же 1939 году президент Рузвельт принимает первые «атомные» решения, итогом выполнения которых стали атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки.

А к середине 1945 года атомные работы полным ходом шли и в нашей стране.

ЧАЩЕ ВСЕГО у истории есть предыстория. И чем она богаче и убедительней, тем ярче и мощнее та деятельность, которая развернулась на ее основе. У истории советского Атомного проекта тоже была прочная отечественная научная основа.

Мария Склодовская-Кюри была избрана в Петербургскую академию наук в 1907 году – на 15 лет раньше, чем во Французскую академию, а специальная Радиевая комиссия Российской Академии наук была создана в 1910 году. Но подлинный расцвет русской физической науки пришелся на послереволюционный период. В 1922 году был образован Радиевый институт АН СССР во главе с академиком В.И. Вернадским, разворачивалась деятельность Физико-технического института академика А.Ф. Иоффе.

В двадцатые годы в европейские научные центры командируются молодые перспективные ученые – достаточно вспомнить будущих академиков Капицу и Харитона, которые работали у Резерфорда. А в тридцатые годы СССР уже имел первоклассную атомную физику. Москва, Ленинград и Харьков стали крупными физическими центрами.

При этом международное сотрудничество и обмен научной информацией в области ядерной физики были тогда совершенно свободными от какой-либо регламентации. Показательным примером является Кавендишская лаборатория Резерфорда в Кэмбридже, где проводили исследования ученые из разных стран. Степень доверительности была настолько высока, что по рекомендации Резерфорда директором новой физической лаборатории имени Монда в Кэмбридже англичане назначили советского физика Петра Леонидовича Капицу.

В сентябре 1936 года в Москве состоялась Вторая Всесоюзная конференция по ядерной физике и космическим лучам, в которой приняли участие такие выдающиеся физики ХХ-го века как Паули (Цюрих), Оже (Париж), Вильямс (Манчестер), Пайерлс (Кембридж). В 1937 году в Париже, в лаборатории Марии Склодовской-Кюри, работала советская исследовательница З.Н. Ершова – впоследствии начальник лаборатории в одном из атомных НИИ. Фредерик Жолио-Кюри сообщал Иоффе в 1938 году о том, что под действием нейтронов ядро урана распалось на два радиоактивных осколка.

31 декабря 1940 года «Известия» опубликовали статью со знаменательным названием: «Уран-235», где предсказывалось, что человечество скоро откроет новый источник энергии. И значение проблемы было уже осознано на весьма высоком уровне. В 1940-м году создается Урановая комиссия при Президиуме АН СССР. В докладной записке академика Владимира Ивановича Вернадского на имя Заместителя Председателя Совнаркома СССР Н.А. Булганина от 12 июля 1940 года говорилось:

В документе подчеркивалась возможность именно технического (а не военного) использования атомной энергии:

Вырисовывались захватывающие перспективы…

Все перечеркнула война. Рядом с лабораториями Харьковского физико-технического института, где блистал когда-то Ландау, застыли немецкие танки. Однако интеллектуальный потенциал сохранился, и поэтому те отрывочные сведения об атомных разработках в Англии, Германии, Соединенных Штатах, которые приходили из-за рубежа по каналам разведки, было кому оценить. Вот почему уже в ходе войны в СССР начали возникать зародыши тех организационных и научных структур, на базе которых стало возможным быстрое разворачивание крупнейших послевоенных оружейных работ. Тогда же была создана курчатовская Лаборатория № 2 Академии наук СССР.

Да, конкретная научная база была заложена давно и прочно.

Конкретную же инженерную, конструкторскую базу надо было закладывать – никакого опыта «атомных» работ у первых инженеров Атомной Проблемы не было. Хотя нельзя сказать, что нужного опыта у них не было вообще. Он все же был – большой, ценный и как раз такой, который позволял решать любые проблемы и справляться с любыми трудностями. Это был опыт Победителей, опыт людей, вынесших напряжение четырех военных лет, людей, привыкших обдумывать не то, выполнима ли задача, а то, нельзя ли ее сделать быстрее, чем требуется.

ДЛЯ НАШЕЙ страны и отечественного Атомного проекта 1945 год стал особым. Значительно ускорились организационные работы по всем направлениям, начиная с создания промышленной базы для атомного оружия. Фактически речь шла о новых отраслях и подотраслях народного хозяйства, о совершенно новой организации науки и ее взаимоотношений с прикладными проблемами.

Резко была усилена координирующая роль лаборатории № 2 Курчатова. В рамках Атомного проекта возникали специальные правительственные организации. Постановлением Государственного комитета обороны от 20 августа 1945 г. создавался Специальный комитет с чрезвычайными полномочиями для решения любых проблем Уранового проекта.