Атомный перебежчик

Глава 3

Когда профессор Горохов прихлебывал чай, лицо его болезненно морщилось. Шелестов старался не смотреть на старика. Он понимал, что это муки другого характера. Просто ученый очень давно не пил настоящего чая. Чаще заваривали сушеную морковь, у кого она была. В остальном пили просто горячую воду с добавлением различных трав, которые можно было насобирать летом. А сейчас Горохов с каждым глотком погружался в прошлое. Счастливое и довоенное. Вспоминались посиделки в научном кругу после какой-нибудь конференции или защиты диссертации. Споры, обсуждения. Вспоминались глаза студентов на лекциях. Многое вспоминалось профессору. А теперь вот надо еще вспоминать и заграничные командировки…

– Немецкие физики? – переспросил задумчиво Лев Сергеевич и откинулся на спинку стула, продолжая держать в руке стакан с чаем. Будто боясь, что стоит его поставить на стол, он исчезнет.

– Да, немецкие физики, – подтвердил Шелестов.

– Ну, как вам объяснить. Вы ведь не ученый, – проговорил Горохов. – У них крепкая школа. Об этом говорит и количество нобелевских лауреатов, и имен мирового масштаба. Теория у них сильна, фундаментальная физика, ядерная физика. Фамилия Эйнштейна вам что-то говорит? Нет? Вот видите.

– Вы правы, мы не физики, – терпеливо заметил Шелестов. – У нас другая работа. Физикам – заниматься физикой, а нам… спасать мир от действий тех, кто воспользовался достижениями физиков, чтобы покорить мир. Думаю, что физикам наша работа не под силу. Вот мы и не претендуем на научные знания. Нам необходим ваш совет, совет ученого, который хорошо знает среду немецких физиков и который хорошо знал Клауса Венге.

– Да-да, вам его надо найти, – кивнул ученый. – И вы хотите понять, где его можно искать, куда он мог эмигрировать, как Эйнштейн в 1933 году?

– Венге не эмигрировал, – поправил Коган. – Он едва избежал ареста и скрылся. Мы надеемся, что ему удалось выбраться из Германии. Но вот куда он мог направиться, где его искать? Если мы не спасем Венге, до него доберется гестапо. И тогда ученого заставят работать на гитлеровское правительство. Поверьте, они это умеют делать. Расскажите о Венге: какой он, что у него за характер, каковы его взгляды не только на гитлеровский режим, но и на мир в целом?

– Ну как бы вам его описать, – подумав, проговорил Горохов. – Сильный характер, но слишком эмоционален. Для ученого-физика это, наверное, плохо. Ум должен быть холодным и расчетливым. Но в то же время у того же самого Эйнштейна эмоций было хоть отбавляй. С другой стороны, эмоции – признак образного и творческого мышления. Трудно судить до конца объективно. По характеру Венге, конечно, боец. Настоящий боец от науки. Человек, не способный идти на научные компромиссы. Что касается компромиссов политических, я сказать затрудняюсь.

– Скажите, Лев Сергеевич, – снова заговорил Коган, – а насколько Венге гибкий человек? Придерживается ли он в жизни и науке раз и навсегда выбранной позиции или склонен менять убеждения по каким-то вопросам, если ситуация изменилась или поступила новая информация, сделано открытие?

– Хороший вопрос, – одобрительно кивнул головой Горохов. – Пожалуй, Клаус способен изменить точку зрения под давлением новых фактов, принять то, чему он был противником до того.

– У Венге были друзья? – поинтересовался Сосновский. – Ну, такие, чтобы закадычные, неразлейвода! В Германии или за границей?

– Ученым вообще свойственно поддерживать дружеские отношения с коллегами в любой части света, если они работают в одном направлении, в одной теме и являются приверженцами одной научной школы, одних принципов. Но при такой постановке вопроса я, пожалуй, отнесусь с осторожностью с выводами об искренней дружбе. Я знаю, что он нравился женщинам. Ну это и неудивительно для молодого, симпатичного и умного человека. Пожалуй, Венге поддерживал ровные отношения со всеми немецкими коллегами. Одна девушка особенно была ему близка. Я знал ее – Бригитта, молодая студентка, будущий педагог. Но она умерла от чахотки еще в 39-м году. Помнится, Клаус тогда места себе не находил от горя. И даже мне приходилось его утешать. Он мне часто изливал душу во время моего пребывания в тот год в Берлине.

– А из зарубежных коллег? – вставил Шелестов. – Может быть, кто-то был для Венге истинным авторитетом и как ученый, и как человек с гражданской позицией?

– Многие ученые были для него авторитетом. Ведь сам он еще не достиг больших высот в науке. Но Венге был одним из самых талантливых учеников самого Вернера Гейзенберга. Хотя, пожалуй, был один человек, считавшийся другом Клауса. Это инженер из Норвегии… – Шелестов и Буторин переглянулись многозначительно. И даже Сосновский, умевший сохранять хладнокровие в любых ситуация, подался всем телом вперед. Но профессор не заметил реакции своих гостей, погруженный в воспоминания. Он пригладил волосы, потом посидел некоторое время, подперев щеку кулаком и глядя куда-то в пространство. – Да, его звали Виттар Кнудсен. Я его видел однажды. Приятный молодой человек, талантливый электротехник, энергетик. Он работал где-то в Норвегии на предприятии, занимающемся производством удобрений для сельского хозяйства. Не знаю названия, наверное, я его и не слышал, не интересовался, но это предприятие было крупнейшим в Европе производителем удобрений.

– Странная дружба между физиком-ядерщиком и простым инженером-энергетиком, – с сомнением сказал Шелестов.

– Отнюдь, – возразил профессор. – У них как раз все разговоры происходили на смежные темы. Вы просто не знаете, что для производства некоторых удобрений используется так называемая тяжелая вода, дейтерий. И в Норвегии ее производили в промышленных масштабах. Условия там подходящие. Не тоннами, конечно, но достаточно много. А в Германии тогда муссировался вопрос о создании экспериментального ядерного реактора. Так вот в такого рода реакторе именно дейтерий должен использоваться как замедлитель частиц. Так что тем для обсуждения у молодых людей было достаточно.

Переодеваться в гидрокостюм Морозов заставлял прямо на улице. Он советовал привыкать, потому что потом на берегу все равно придется из костюмов вылезать в любую погоду и при любой температуре. И опять упражнение на быстрое согревание, учились растирать нужные места своего тела, чтобы быстрее согреться. Усваивали простые истины, что если руки, ноги и голова в тепле, то и замерзнуть сложнее. А промочив ноги в сильный мороз вдали от жилья, можно с высокой степенью вероятности сказать, что вы обречены. Хорошо еще, что в Норвегии сильных морозов почти не бывает. Но иногда по ночам температура может упасть до 15–17 градусов ниже нуля.

И группа послушно разминалась, разогревалась, а потом торопливо сбрасывала одежду и облачалась в гидрокостюмы. Потом начиналась учеба. Накачивание лодки, ремонт лодки, посадка в лодку и высадка из нее на различные типы берегов. И особенно – управление резиновой лодкой с мотором и на веслах в условиях сильного волнения, в тумане, ночью. Капитан третьего ранга сам часто садился с группой в лодку и учил прислушиваться и определять направление звуков в тумане и ночью.

После обеда – короткий отдых, во время которого группа занималась подгонкой снаряжения, которое понадобится при заброске. А потом четыре часа лыжной и альпинистской подготовки. Больше всего доставалось Буторину и Когану. Им переходить линию фронта по суше, а потом – многокилометровый переход по безлюдным диким ландшафтам Северной Норвегии.

Тренировки требовали молчания. И не потому, чтобы разведчики привыкли окружать себя во время перехода тишиной, не выдали себя, просто большие нагрузки, сбивающие дыхание, выматывали так, что если еще и начать во время переходов говорить, то результат будет совсем плачевным.

Упав на землю, Коган сгреб горсть снега и стал растирать лицо. Буторин упал рядом, раскинув руки и ноги. Не хотелось вставать, не хотелось идти – только лежать и не двигаться. Состояние было знакомое, почти пограничное: еще немного – и не захочется вообще ничего, даже жить. Тут главное не перегнуть палку. Буторин хорошо знал, как это бывает у некоторых солдат на передовой, когда они несколько дней без отдыха, без сна, толком без еды доходили до такого состоянии, что в голове была лишь одна мысль: «Убили бы меня, что ли, скорее. Мочи никакой нет».

«Интересно, – подумал Виктор, повернув голову к напарнику, – Борис как, держится? Он точно слабее меня».

– Ты как? – спросил Буторин, с трудом переводя дыхание.

– Нормально, – с шумом выдохнул Борис, – жить буду. Меня другое беспокоит.

– Чего? Рука, которую ты сломал?

– Рука? – Коган посмотрел непонимающе, потом отмахнулся: – А… нет, чего руке сделается. Я о другом. Ты вот смотри, Горохов без труда вспомнил близкое знакомство, почти дружбу Венге с этим норвежским инженером. Значит, дружба была, значит, это было заметно и другим окружающим. Это значит, что гестапо тоже без особого труда выяснит эту связь Венге. Норвегия оккупирована германскими войсками, там имеется оккупационная власть. Они легко его там разыщут, перевернут все вверх дном. Тем более что Норвегию они оккупировали еще в 40-м. Не получится, что мы, так тщательно подготовившись, отправляемся прямиком в руки гестапо?