Атташе

I КАФРЫ И КАННИБАЛЫ

Солнце пекло в самую макушку, в пронзительно-голубом небе не было видно ни облачка. С диким воплем мимо пролетела пара диковинных ярко-алых птиц с пышными хвостами и скрылась в ветвях худосочных казуарин, которые росли у самого края импровизированного плаца.

— Ать-два, левой! Левая нога где? Это какая, едрить твою в качель, нога? Во дают, черти! Они где право-лево не разумеют! — таращил глаза вахмистр Перец, — Это не строевая подготовка, это хрень собачья!

— Погоди разоряться, вахмистр! Вот гляди, как у нас на флоте ребят из пердей учили… — Дыбенко был тут как тут.

Неугомонный старшина в одну руку взял связку сушеной рыбы, в другую — местные сухие и перченые колбаски. Он прошелся вдоль строя несчастных кафров, пытающихся освоить военную науку, и сунул в левый карман полотняных штанов каждого из добровольцев по колбасине, в правый — по рыбине.

— А теперь давай, вахмистр: рыба-колбаса! Рыба — колбаса!

— Р-р-р-рыба! — зарычал Перец на наречии гемайнов и кафры неуверенно топнули правой ногой, — Кол-баса-а-а!

Дело пошло веселее. Дыбенко закурил и подошел ко мне.

— А что? Это еще первый император придумал, когда армию нового образца создавал.

— А старого образца — плохая была? — хмыкнул я и сморщил нос от ядреного запаха махорки.

— А че-орт его знает, — пожал плечами Дыбенко, — Вы вон нас и старорежимными ухватками раздолбали, как бы наши уполномоченные там ни изгалялись. С другой стороны — Старая Империя и Новая Империя — это две большие разницы, как говорят в Яшме. При старом режиме тошно мне было, душно! А сейчас — как будто у народа второе дыхание открылось…

— Или ценить начали то, что имеют, после того, как кровь друг другу пустили? — спросил я.

— Та-а-ак, отца-командира понесло в философию… Надо с этим что-то делать.

— Надо выпить, — вырвалось само собой, и мы с Дыбенкой, оставив пять сотен кафрских добровольцев на попечении ретивых легионеров, которые явно получали удовольствие от процесса, отправились в палатку промочить горло.

В глаза мне сыпануло, на зубах — заскрипело. Подул знойный северный ветер.

Суховей залетал в предгорья из ущелий, принося песок и жар Сахеля в благодатные долины Наталя. Следом за жарким ветром по нашу душу шли каннибалы, науськанные людьми Грэя. Как докладывала разведка — федералисты сулили им все земли по самую Руанту, которая станет границей между аборигенами и Федерацией. Залитые водкой, увешанные стеклянными цацками и яркими суконными тканями, снабженные устарелыми ружьями и несколькими дульнозарядными пушками, вожди каннибалов двинули своих воинов в поход — покорять плодородный Наталь, резать семя бородатых демонов-гемайнов и выжигать на корню недочеловеков-кафров. У нас был месяц или полтора до пришествия орды, не больше.

А еще у меня была бутылка мадеры, початая. Чпокнула пробка, забулькала бордовая жидкость в алюминиевых облупленных кружках. Дыбенко выпустил аккуратное колечко дыма.

— Гляди, как научился! — похвастал он.

Я в ответ нарочито-восхищенно закатил глаза и поднял сосуд с мадерой вверх:

— Будем?

Дзинь — звякнули кружки.

— Сожрут они нас, как думаешь? — спросил я.

— Подавятся! — откликнулся Дыбенко, — Мы на вкус — противные.

Коммандо гемайнов проводили маневры в вельде, на границе с Федерацией. Война должна была вспыхнуть вот-вот, но Виктор ван дер Стааль не рисковал отдать приказ атаковать передовые посты и гарнизоны зуавов — это было чревато большими репутационными потерями. Ну да, тот же Альянс или Арелат вряд ли что-то переубедит — они были целиком и полностью на стороне нового божества всей прогрессивной общественности — президента Артура Грэя. А вот сочувствующие из Империи и Протектората могли наморщить носы и сделать «фе!», если бородачи примутся без видимой дай-причины изничтожать врагов. И это «фе» грозило выйти боком: меньше добровольцев, меньше оружия, меньше дипломатического прикрытия. Конечно — была трагедия Сан-Риоля. Но Сан-Риоль — это не Наталь и никогда им не был.

А потому — коммандо патрулировали вельд в полной боевой готовности. И не могли сняться и прийти сюда, к нам, в предгорья. Федералисты только этого и ждали — чтобы лютые конные стрелки гемайнов отправились воевать с каннибалами. Колонны под ультрамариновыми знаменами с золотым солнцем тут же двинулись бы через Лилиану, грохоча сапогами и лязгая артиллерийскими лафетами.

Потому Стааль и другие лидеры гемайнов обратились к нам — военным советникам и добровольцам из Иностранного легиона. Впервые за десятки лет кафры изъявили желание принять участие в защите Родины: очень уж большое впечатление на мирных пейзан произвели рассказы риольцев, которые прибыли в Наталь на пароходах и были расселены по краалям всей страны. Теперь мне казалось, что хитрец-архиепископ поступил так не случайно: слезы маленьких девочек и глухие проклятья мужчин, понюхавших пороху при защите родных домов, ныне сожженных, действовали на и без того патриотически настроенное население куда как эффективнее, чем сотни пропагандистских речей и броских газетных заголовков.

Так или иначе, общины кафров постановили выделить от каждых пяти семей по одному неженатому парню на подмогу хозяевам — чтобы оборонять рубежи Наталя от безбожных федералистов и чудовищных каннибалов. Они думали, что будут строить укрепления и подносить патроны. А гемайны, тоже впервые в истории, дали кафрам в руки винтовки.

— Как они будут стрелять в людей? — спросил я минеера Бооту, который координировал наше взаимодействие с кафрами, — Им же жалко!

— Они послушные. Из них не получатся воины, да. Но я уверен — вы сможете воспитать из них солдат.

Воин и солдат — это не одно и то же? Интересная и спорная мысль! Но пока что все говорило в ее пользу.

Коричневые босые ступни месили пыль, винтовки в крепких молодых руках кафров вздымались вверх, прикладывались к плечу и — щелк-щелк, клацали затворы.

— А-а-а-агонь!!! — кричал по-имперски вахмистр Перец, и сотни пальцев вхолостую тянули за спусковые крючки.

Патроны им раздали только дней через десять.

Если Боота был прав, муштра и привычка повиноваться команде на самом деле должны были стать для покладистых кафров подходящим способом превратиться в силу, могущую противостоять диким ордам каннибалов.

Дыбенко, Перец, Фишер и еще дюжина легионеров скорым маршем вели нашу полутысячу кафрских добровольцев к ущелью Ланге Гуут — Длинная Кишка. Я формально никакой должности не занимал, поскольку к Иностранному легиону приписан не был, но курировал весь процесс формирования добровольческих кафрских соединений, и должен был предоставить подробнейший отчет об их эффективности. Точнее — два отчета. Даже три: в «Подорожник», лично Стаалю и незабвенному Артуру Николаевичу, конечно.

На десять верст восточнее такой же отряд низкорослых коричневокожих стрелков на позиции выводили Стеценко, Панкратов и Лемешев. Западнее верховодили — Вишневецкий и Демьяница вместе с каким-то лихим парнем из бывших лоялистов — Хлыновым. Три недели — ровно столько продлилась подготовка кафров. И ровно столько я в свое время успел поучиться в юнкерской школе — когда это было?.. И потому совершенно точно мог сказать — этого едва-едва хватало, чтобы стать мало-мальски годным солдатом. И совершенно недостаточно, чтобы превратиться в настоящего офицера. Я, например, так никогда им и не стал, оставшись тем, кем и являлся — рефлексирующим интеллигентом. Не было во мне той пресловутой военной «белой» косточки, такой, как, например, в Вишневецком.

Дорог тут уже не было — только направления. Впереди двигались абиссинцы во главе с Тесфайе — наша разведка. Они сигналили зеркальцами с холмов, обозначая, что путь свободен. За ними поросшую чапарралем равнину топтали босые ноги кафров и сапоги их командиров-наставников — легионеров. А замыкали движение мощные гемайнские фургоны, с толстыми бортами, горчичного цвета тентами и высокими колесами, обитыми кованым железом. Патроны, много патронов — и драгоценный пулемет, эта священная корова Перца и Фишера — вот что тащили работяги-мулы.

Мы все вкалывали как мулы, и я вспомнил своего товарища по несчастью, покойного Вольского, земля ему пухом. «Двуногие мулы» — так он и говорил. По спине мне лупил точно такой же, как и у всех кафров, вещмешок, битком набитый припасами, на плечо давила винтовка, по бедру шлепала малая пехотная лопатка, чтоб ее, а из-под фуражки текли соленые струйки пота, задерживаясь капельками на грязном носу и щеках и орошая страдающую от жажды сухую почву вельда.

Кафрам было хоть бы хны. Шли себе и шли, уминали пятками побеги кустарника и редкие травинки. Кажется, они даже не потели.

Как белые сахибы мы могли бы ехать на фургонах. Но мы не были белыми сахибами-лаймами. А еще — могли бы гарцевать вокруг колонны на горячих жеребцах — но мы не были и бородачами-гемайнами. Мы — имперцы, и мы — пехота, а потому — месим землю вместе с этими молодыми ребятами, которые поглядывают на нас время от времени и одобрительно шушукаются.

— Это вы — пехота. А я — моряк! — скорбно затягивался папиросой Дыбенко, — Видал я ваши сапоги…

— А в тундре на лыжах рассекал — и не жаловался, — я утер пот со лба.

— Так там снег! Снег — та же вода, смекаешь? Вода — моя стихия! — его чуб спадал на лицо слипшимися прядями, но глаза глядели всё так же задорно.

— А вы по этой самой воде ходите, да-да-да… — так мы балагурили, коротая версты.

Сигнал от разведчиков поступил внезапно — заполошно засверкали зеркальца сразу с двух холмов, по левую руку от движущейся колонны. Опасность! Кафры загалдели, принялись оглядываться один на другого… И куда делась муштра и подготовка? Ни один из них так и не сообразил хотя бы сдернуть с плеча винтовку!

— Отря-а-ад! В шеренгу — стройсь! — заорал я, надрывая связки.

Дыбенко уже бежал вдоль рядов, матерясь и тормоша низкорослых коричневокожих рекрутов. Ударил барабан — обычный кафрский тамтам, ритм на котором выбивал мой давний знакомец Кэй — с подворья архиепископа Стааля.

— Р-р-рыба-колбаса-а, р-рыба-колбаса! — твердили словно заклинание себе под нос юноши-кафры, стараясь не сбиться с шага, выполняя сложный маневр перестроения из походной колонны в боевые шеренги.

— Шибче, шибче, молодцы! Какой бы враг там ни скрывался — дадим ему свинца! — бодрили вчерашних огородников и пастухов ветераны-легионеры.

— Р-рыба-колбаса, рыба-колбаса…

Сначала показался столб пыли. Я даже подумал, что абиссинцы что-то напутали, и началась песчаная буря, но Тесу я доверял — он не стал бы сигнализировать подобным образом о погодном явлении. А потому…

— Гото-о-овсь!

Всё-таки муштра и склонность подчиняться вышестоящему начальству преодолели робость кафров. Замелькали в их руках винтовки, заклацали затворы. Я вгляделся в пыльную пелену — и понял, что нам грозит через какие-то секунды.

Витые рога, раздутые ноздри, налитые кровью глаза, грохот десятков копыт — природная, всесокрушающая мощь! Львицы гнали стадо буйволов прямо на нас!

Разглядели это и кафры. Один, второй — начали оглядываться, вдруг кто-то бросил винтовку и побежал и вдруг — бах! Грохнул одинокий выстрел — Фишер подслеповато щурясь из-под очков опускал винтовку, покинувший строй солдат замертво лежал навзничь, прямо в кустах чапарраля. Вот тебе и Фишер! Солдаты качнулись назад.

— А-а-а-агонь! — выдохнул Перец, и грохнул залп, — Огонь, огонь, огонь!

Я и сам стрелял вместе со всеми, прекрасно осознавая, что от кровавого месива на рогах и копытах огромных животных нас отделяют только свинец и порох. Пять патронов в обойме — залпы грохотали один за другим, буйволы спотыкались, львицы корчились в пыли. На расстоянии ста, семидесяти, пятидесяти, двадцати шагов — они закончились.

— Будем с мясом, — кивнул Дыбенко, — Видал Фишера? Он всех нас спас.

Черт его знает — спас или не спас… Побежал бы один — побежали бы все? Не знаю. Знаю другое — Фишера придется переводить в другой отряд или отправлять в Империю.

На кострах жарили цельные окорока буйволов, жир капал на угли, шипел. Искры улетали в ночное небо. Мы дошли до ущелья Ланге Гуут и остановились. Здесь нам нужно было выбрать рубеж для обороны и закрепиться.

Солнечные горы вздымались до самых звезд, ярко светила луна. Фишер подошел ко мне, шаркая ногами.

— Господин поручик…

— Да какой, к матери, поручик?.. И тем более — «господин»… Садись, Фишер.

Мой старый соратник сел, снял очки и протер их полой гимнастерки, на которой застыли причудливым кружевом солевые разводы от пота.

— Осуждаете? — спросил он.

— Размышляю, какого черта мне с тобой теперь делать.

— Хотите — застрелюсь? — он, кажется, не шутил.

Доконала подносчика Фишера мирная жизнь.

— Не хочу. Поедешь к Вишневецкому, ладно? Я обещал ему три ящика патронов и пуд динамита. Разгрузимся — поведешь фургон.

— Поеду! — кивнул он, — Знаете, что самое страшное? Мне не стыдно. Я бы еще раз так сделал. И сделаю, если будет такая необходимость.

Я пожал плечами. Ну, а что я ему мог сказать?

Каннибалы пришли через три дня — мы как раз закончили первую линию окопов и выровняли бруствер, копали ходы сообщения для скрытного отхода за каменные осыпи в пятидесяти метрах за нами. Перегородили Кишку плотно — триста метров между двумя отвесными склонами — каждый высотой в четыре-пять человеческих ростов. Наверх взбирались только абиссинцы и Перец с Кэем, которого вахмистр взял в подносчики патронов вместо покинувшего нас Фишера.

В тамтам барабанил теперь какой-то незнакомый парнишка. Справлялся — и ладно.

Тес притащил голову каннибала рано утром:

— Я убил его, когда он мочился рядом с термитником, — сказал абиссинец, — У нас говорят — мочиться рядом с термитником плохая примета. Гляди, масса, это племя Тарантула — видишь, паутина на виске? Они рисуют такие перед походом. Дрянные люди.

Постепенно к моему костру подтянулись Дыбенко, Перец, остальные легионеры и хоофы — шефы, старшие — из кафров, их было человек двенадцать, остальные находились при своих десятках.

— Сюда движется передовой отряд, сотня воинов с ассегаями, не больше. Я спрятал тело в термитнике — они его не найдут, потому — не насторожатся. Будут здесь к обеду. Надо сделать так, чтобы никто не ушел.

— Сотня Тарантулов, — Кэй вздохнул, выражая опасения всех кафров, — Большая сила! Сотня каннибалов съедала две или три деревни, если приходила в Наталь внезапно!

— Вот и давайте сделаем так, чтобы в Наталь не пробрался не один урод! — тряхнул чубом Дыбенко. И глянул вопросительно на хоофов: — Чем Тарантулы отличаются от буйволов? А?

— Чем? — спросил один из них, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.

— На них нужно потратить меньше патронов! Давай! По подразделениям — кругом — марш! Рыба-колбаса, рыба колбаса!

Кафры приободрились. Всё-таки инцидент со стадом копытных пошел нам всем на пользу. Наши стрелки должны были сдюжить… А вот выстоят ли ребята Стеценки и Вишневецкого — это был большой вопрос. С другой стороны — сволочь Стеценко застрелит не одного, а двадцать одного, если увидит, что бегство подчиненных угрожает его драгоценной шкуре. А к Вишневецкому ехал Фишер… Попахивало всё это скверно. Любая война пахнет скверно, с этим не поспоришь, но…

— Все по местам! Раздать патроны! Вахмистр — возьмите с собой десяток хоофа Пататы, занимайте позицию во-о-он там, и не смейте открывать огонь, пока Тарантулы не обратят тыл!

Я оглянулся на Дыбенку — он был формальным командиром всего этого бардака. Старшина благодушно смотрел на мои усилия и довольно ухмылялся, затягиваясь самокруткой. Его черед придет в бою — там, в огне, он в своей стихии. А вот планирование — это, по мнению чубатого вояки, лучше получается у меня. По крайней мере, именно это Дыбенко, слегка окосев, внушал мне после бутылки мадеры еще в предгорьях.

— Накомандовался? — спросил он, — Хватит суетиться. Пошли, промочим горло. У меня на дне еще что-то булькает.

Старшина достал из нагрудного кармана гимнастерки плоскую фляжечку и пошевелил ею из стороны в сторону. И вправду — забулькало. Я ненароком сглотнул — становлюсь латентным пьяницей? Дыбенко понимающе ухмыльнулся.

Белые зубы на его сером от пыли лице, заросшем густой черной бородой, смотрелись особенно ярко.

II ДАВИД И ГОЛИАФ

Воины племени Тарантула устроили свистопляску у входа в ущелье. Они носились туда-сюда меж камнями, потрясали своими исполинскими ассегаями, били древками о щиты, высоко подпрыгивали и истошно вопили, желая сбить с толку защитников Наталя. Стоит сказать — у них получалось. Кафры заметно нервничали, легионеры злились.

Да и выглядели каннибалы грозно — эдакие шоколадные молодчики под два метра ростом, мускулистые, раскрашенные как тысяча чертей. Один из них — с огромным плюмажем из страусиных перьев на голове — выбежал вперед и бесстрашно устремился к нашим позициям. Нельзя было дать ему разглядеть, как тут все устроено, и вернуться обратно!

На полпути каннибал остановился и принялся кричать что-то оскорбительное, и размахивать ассегаем, а потом развернулся к нам спиной, наклонился и продемонстрировал свой афедрон, да еще и повилял им туда-суда, чтобы оскорбить нас еще пуще. В ответ ему неслась отборная ругань имперцев и свист кафров — но своих мест никто не покидал.

— На бой зовет! — услышал я голос Кэя. Юноша задумчиво глядел на кровожадного исполина, который продолжал потешаться над нами, а потом протянул руку: — Можно?

Я не сразу понял, что он просит мой револьвер. Зачем это он ему?

— Наши боятся, — сказал Кэй, — Надо показать им, что каннибалы ничем не отличаются от буйволов.

— А ты не боишься?

— Не боюсь! Я — человек Джа!

Наверное, у Тесфайе нахватался. Они здорово сдружились за время похода. С другой стороны — юный кафр служил в доме архиепископа и там тоже, наверное, нахватался всей это ветхозаветной риторики… Я пожал плечами:

— Держи. Только вот что: как только услышишь крик «ложись» — падай на землю и прижимайся к ней, как к родной матери! Понял?

— Так точно! — вытянулся в струнку рядовой Кэй, так и продолжая двумя пальцами держать револьвер в вытянутой руке.

Балбес!

— Что — «так точно», кафрскую твою душу ети?

— Так точно — после крика «ложись» упасть на землю и прижаться к ней, как к родной матери! Разрешите доложить, командир!

— Разрешаю, докладывай, — я устало потер пальцами переносицу.

— Я матери своей не знал, меня тетушки воспитывали…

— Етитьска сила, рядовой Кэй! — меня переполняли разного рода эмоции, требующие словесного выхода, но воспитание не позволяло.

— Никак нет! Так точно! Не могу знать! Разрешите выполнять? — Кэй тарабанил по-имперски уставные формулы почти без акцента, но черта лысого этот парень понимал, что именно он несет.

Солдат, однако! Развернувшись на босых пятках, кафр двинулся в сторону огромного каннибала чуть ли не вприпрыжку. Тот и вовсе уже потерял всякий стыд — задрал набедренную повязку из какой-то пятнистой шкуры и тряс мудями в виду наших окопов.

— Какая, однако, скотина! — восхищенно сказал Дыбенко, — Я бы с ним раз на раз вышел…

И задумчиво поглядел на свои пудовые кулаки. А что? Этот мог бы. Я видел старшину в деле не раз и не два — лютый боец. Наконец огромный каннибал увидел маленького кафра и расхохотался. Он тыкал в него пальцем и орал что-то явно оскорбительное, а потом воткнул ассегай в землю и принялся недвусмысленными движениями таза и рук показывать, что именно намеревается сделать с Кэем, всей его родней и хозяевами-гемайнами.

А Кэй поднял револьвер, зажмурил глаза и выстрелил. Он выронил из рук револьвер — кафру никогда не доводилось стрелять из такого оружия прежде, и тут же, не дожидаясь команды, рухнул на землю, расставив руки и ноги во все стороны, словно бы пытаясь обнять каменистое дно ущелья. Балбес.

Чернокожий великан-Тарантул некоторое время стоял на одном месте, а потом с глухим звуком упал навзничь. Черт побери, Кэй попал ему прямо в рот! Вот тебе и балбес!

Аборигены как с цепи сорвались — ринулись в нашу сторону, ведомые жаждой крови и желанием расправиться с подлым кафром. Их рты были раззявлены в диком крике, ассегаи в напряженных руках были готовы сорваться в полет, неся смерть и страдания. Ноги топтали каменистую землю, совершая гигантские прыжки…

Кэй сделал своё дело. Он показал маленьким и худощавым кафрам, как нужно поступать с огромными и страшными каннибалами. А еще — спровоцировал Тарантулов на яростную атаку. Яростные атаки — не лучшее средство против пяти сотен винтовок и одного пулемета.

— Залп! — рявкнул у меня над ухом Дыбенко.

Ущелье заполнилось грохотом и запахом пороха и через секунду — стонами раненых и умирающих.

— Отря-а-а-ад!!! — старшина решил окончательно обкатать кафрских добровольцев в деле, — Контратака!

Барабанщик влупил по тамтаму с удвоенной силой и кафры с какой-то мрачной решимостью полезли из окопов. Ну да, мы немного натаскивали их и на ближний бой тоже. Только ближний бой для этих маленьких и храбрых людей выглядел не так, как для свирепых бородачей-гемайнов, и уж точно не так, как для имперцев. Никакой резни, никакой штыковой. Стрельба в упор!

Они и стреляли в упор, делали шаг, перезаряжаясь и стреляя снова.

— Р-рыба-колбаса!!! А-а-агонь! — имперские слова стали для них сакральными, они придавали сил и наполняли руки крепостью, а сердце — отвагой.

Ну и ладно. Тоже мне — заклинания.

С диким воплем из-под горы трупов, как чертик из табакерки, выскочил Кэй. Он был цел и невредим и бежал ко мне, чтобы отдать револьвер, который таки нашел на поле боя.

— Еэр аан дие Вадер, ен Зин, ен дие Хейлиге Геес! — Кристиан Боота спрыгнул с седла и теперь оглаживал бороду и хлопал глазами, — Это что — кафры наворотили?

— Легионеры не сделали ни единого выстрела, минеер! — улыбнулся Дыбенко, — Каково, а? Пулемет стоит во-о-он там, около белого камня. Он молчал всё время.

— А потери?

— Нет потерь.

— У вашего товарища — Стетсьенкоо, да? У него убито и ранено около сотни человек — там Тарантулам удалось подойти на бросок копья, и только пулеметчики дали возможность перегруппироваться и дать отпор… На западе дела не лучше, но везде мы отбились. Вы можете гарантировать, что никто из каннибалов не ушел к своим?

— Нет, не могу… — помотал чубом старшина, — Тут пылюка поднялась, стрельба, неразбериха… Может, кто и ускользнул. Да и быть точно уверенным, что они в атаку пошли всем скопом, никого не оставив охранять тылы — тоже нельзя. Наверняка кто-то ушел…

Боота грустно махнул рукой.

— Ладно! Крепите оборону, скоро к вам подойдет подкрепление.

— Кафры? — усмехнулся старшина.

— Кафры, — кивнул гемайн, — Ну, я смотрю, вы своих кое-чему научили. Обменивайтесь опытом с соседями, нам всем предстоят тяжелые времена. А вы, минеер военный советник, поедете со мной. У меня есть заводная лошадь, так что собирайте вещи, вас вызывают в посольство…

Оставалось только хлопнуть фуражкой по бедру от досады. Оставлять тут, на переднем краю, Дыбенку, Перца, даже Кэя и малышей кафров было как-то неправильно…

Всё-таки кавалерист из меня препаршивый. Я натер себе бедра за четыре часа, и остальное время — страдал. Пехота есть пехота — топтать ногами землю мое призвание. Ни лихие кавалерийские рейды, ни романтичные дальние плавания, как выяснялось, мне не подходили. Более-менее уверенно я себя чувствовал еще за рулем автомобиля — но нефти в Натале не было, а возить бензин за тридевять земель, чтобы покатать некоего капризного военного атташе на чуть ли не единственном грузовике на тысячу верст вокруг — кретинизм редкостный.

Потому приходилось терпеть, скрипеть зубами и пялиться на невозмутимую спину минеера Бооты, который и в ус не дул, чувствуя себя в седле на лошади посреди пустыни как на роскошном диване. Благо, на небе появились редкие облачка — нечастые гости в сухой сезон, так что стало полегче. По крайней мере, пот не заливал теперь глаза.

Лошадка, кстати, была моя старая знакомая — ушастенькая Зайчишка. Если бы не ее добрый нрав, плавный аллюр и сочувственные взгляды, которые эта милая животинка бросала время от времени на страдающего меня — я бы точно плюнул и пошел пешком.

— Взгляните! Если эти блооди скаам прорвутся через перевалы — их в Натале ждет теплый прием! — Боота указал ладонью на ближайший к нам крааль.

Это укрепленное поселение выстроил Луис, его старший сын. И неудивительно — население Наталя выросло за счет риольцев, бежавших от «освободителей»-федералистов. Появились рабочие руки, демографическая ситуация позволила части молодых гемайнов, которых пока не призвали в коммандо, задуматься о собственном поместье.

Хотя — этот конкретный крааль напоминал не поместье, а настоящий замок, выстроенный по всем правилам фортификационного искусства конца прошлого века. Возведенный из земли, бревен и обожженных кирпичей, он представлял собой настоящий звездчатый редут, с восемью углами-люнетами. На каждом из них развевались флаги Наталя и дежурили подростки с винтовками, охраняя кафров, которые углубляли рвы у подножия бастионов и вкапывали в их дно заостренные колышки.

Конечно — сейчас редутов не строили, но по-другому защитить дома и хозяйственные постройки не представлялось возможным. Не селить же людей и скотину в блиндажи и землянки на постоянной основе?

Невдалеке сам Луис Боота, насупленный и недовольный, на горячем жеребце объезжал стадо коров. Завидев нас, он пришпорил коня и приблизился, сходу начав ругаться с отцом на гемайнском наречии. Как я понял — он возмущался по поводу того, что ему не разрешили уйти в коммандо, на границу с Федерацией, в вельд. А Кристиан Боота объяснял надёже и наследнику, что его задача не менее важная, и тыкал пальцем в меня, мол я могу пояснить лучше.

— Дамн йо! — ругнулся Луис, — Что он скажет? Что пристрелил парочку каннибалов? Я знаю этого имперца, он неплохой человек — но настоящие бои развернутся в вельде, там будут рваться снаряды, скакать всадники, гореть земля — а я должен сажать кукурузу и бабиться с женой? Дамн!

— А ну-ка, тихо! — рявкнул старый Боота, и его сын тут же как-то уменьшился в размерах, — Шаам! Шаам! Такие слова — на отца? Если бы не малыши-кафры — здесь уже были бы сотни Тарантулов с ассегаями! Кафры и наши союзники из Иностранного легиона встали на их пути! А что будет, если к Тарантулам придут Скорпионы, Аспиды, Сколопендры и прочий блооди скаам из Сахеля? Что будет, если кафры дрогнут или погибнут — все до одного? Кто защитит их семьи, защитит Наталь? Не знаешь? Я скажу тебе! Ты! Ты и другие первенцы — кого не взяли в коммандо. Вы — наш последний рубеж! Или ты думаешь, что твой крааль такой один в предгорьях, что инженеры из Протектората начертили план только тебе? Густав Гёссер строится на семь миль западнее, Отто Бенхауэр — на пять миль восточнее… Сколько у тебя людей, а?

— Полсотни юношей и стариков… — потупился Луис.

Он уже понял, что был неправ.

— Полсотни гемайнов! Если кафры увидят, что кто-то из соседей осажден — что сделают пять десятков гемайнов в тылу врага?

— Снимут пять сотен скальпов! — понимающе ухмыльнулся младший Боота.

Он явно повеселел. Вот ведь свирепый народ! Им бы в ветхозаветные времена жить, ей-Богу.

После отдыха в краале-редуте Луиса и странном общении с молчаливым инженером по фамилии Манштейн, которое заключалось в совместном распитии десяти чашек ройбоса на двоих и разговорах о лютневой музыке шестнадцатого века, я двинулся дальше в сопровождении мальчика-кафра на осле.

На лошадях кафры не ездили, а вот ишаков порой седлали. Мальчик ехал за газетами и лекарствами в Самарию, так что взялся меня проводить, поскольку оттуда до Капернаума, где расположилось имперское посольство, было рукой подать. За десять часов дороги и три привала этот пятнадцатилетний джентльмен здорово успел меня утомить своими разговорами о политике — большего патриота и шовиниста, чем этот юноша, я до этого не встречал.

Он ненавидел лаймов так, как будто каждый из них самолично накормил его ослика гнильем. По словам кафрёнка выходило, что этих выходцев с туманных островов породил сам Вельзевул и научил их разнообразным грехам, и теперь главной задачей этих исчадий ада было совращать с пути истинного остальные народы. И первыми жертвами коварства островитян пали жители прибрежных городов, потому как выбрали своим архиепископом настоящего лайма.

— А жена его — ведьма! Она варит зелье и из котла брызгает в облака, и потом идет дождь из лягушек, — со знанием дела шевелил черными бровями этот эксперт.

— Что — и как зелья варит, видел?

— Не-е-ет, только дождь из лягушек! Прошлым сезоном ка-а-ак начали падать на землю, масса, одна из них была такая здоровенная, что набила мне на голове шишку — вот тут! — и ткнул пальцем себе в макушку, — Но минеер Боота и архиепископ Стааль, и другие минееры победят всех нечестивых прибрежников, снимут их скальпы и обратят в истинную веру!

— Не сходится что-то… — покачал головой я, — Как же федералисты примут истинную веру, если будут без скальпов?

Мальчишка задумался и молчал остаток пути. Только у самой развилки между Эммаусом и Самарией он сказал:

— Пожалуй, не получится обратить их в истинную веру без скальпов. Значит, гореть им в аду, что уж тут поделаешь! Эммаус — это вон туда! — и потрусил дальше на своем ослике.

Я заподозрил неладное, когда увидел на крыльце посольства Феликса. Тут же забылись и мозоли на ляжках, и пустой трёп давешнего специалиста по внешней и внутренней политике. Если прибыл ротмистр Карский — или в каком он там уже звании — значит, меня снова пошлют. И дай Бог, чтобы путешествие было пешим и романтическим…

— А-а-а-а, вот и он! Пойдем, скорей! — ни тебе «здрасьте», ни «до свидания».

— Куда ты меня тащишь, друг мой ситный? Всё это дурно пахнет!

— Дурно пахнут твои галифе после поездки на этом ушастом животном, а у меня для тебя личная просьба от Артура Николаевича…

— Не называй Зайчишку животным, это душа добрая и зело полезная… Просьба от кого? — не сразу сообразил я, — Твою ма-а-а-ать, Феликс, только не говори…

— Давай-давай, Уткин уже заводит мотор. Вот тебе саквояж, вот конверт, а вот мазь от потертостей, Сарыч передал — помнишь такого? Еще увидишься… Ну, все в конверте, все в конверте… — он разве что пинками меня не подгонял, — Почитаешь в воздухе.

В каком, к чертям собачьим, воздухе? Что вообще всё это значило?

Через какие-то несколько секунд всё прояснилось. На лугу за посольством некто Уткин в коричневом реглане, кожаном шлеме и очках-авиаторах заводил мотор двухместного биплана неизвестной мне модели.

— Давайте, давайте, опаздываем! «Голиаф» отправляется через три часа! — он лихо впрыгнул в кабину и морщил губы, наблюдая, как я, кряхтя и стараясь не задеть стертые бедра, пытаюсь забраться на своё место.

— Давай, друг мой! На тебя надеется Империя, Наталь и всё консервативное человечество! Не подведи! — Феликс снял с меня фуражку, нахлобучил шлем, повязал шарф на шею и отсалютовал — по-пижонски, двумя пальцами от виска.

И с чувством выполненного долга спрыгнул на траву, скотина.

Я как раз пристегивал ремни, когда вспомнил нечто важное:

— А куда здесь, простите, блевать, господин пилот?

Но пилот по фамилии Уткин меня не слышал в своем кожаном шлеме. Да и мотор ревел во всю мощь — аэроплан набирал ход по взлетной полосе, а потом он оторвался от земли, сделал круг и помахал крыльями. Кажется, это он сделал зря — желудок мой пошел на штурм, вознамерившись подчинить своему дурному влиянию все остальные органы.

Верите или нет — изгадить всю кабину мне помешало только хорошее воспитание. Я ведь должен буду торопиться на какой-то «Голиаф», который вот-вот отправится, и убирать всё непотребство придется или Уткину, или человеку вовсе случайному! Допустить подобного я не мог, а потому крепился, сколько мог — и тупо пялился на выбитые при штамповке мелкие буквы на бортике кабины. Наверное, они обозначали фирму-изготовителя… или всё-таки модель самолета. «DAVID» — вот что там было написано, и я пытался понять — это галлюцинации, или реальность на самом деле настолько абсурдна? А потом меня просто подкосило — и я, по всей видимости, уснул, повиснув на ремнях в самой причудливой позе.

Так что ни небесная синева, ни белые барашки облаков, ни удивительные пейзажи, открывающиеся с высоты птичьего полета, меня не радовали — я спал и снов не видел.

III ПЕРВЫЙ КЛАСС

Я держался молодцом даже после того, как очнулся во время приземления. Содержимое желудка в неравной борьбе превозмогло воспитание уже на траве аэродрома, после того, как мы сели.

— А вы ничего, — сказал Уткин, — Думал, вы мне всю вторую кабину испоганите с непривычки. Мы прибыли в Энрике-о-Навегадор, порт вон там. Хватайте саквояж, ловите пролетку и мчите в гавань — у вас есть полчаса, пока посадка на «Голиаф» не окончилась… И шлем отдайте.

Утерев рот платком, я проводил взглядом его спину в кожаном реглане. Он снова орудовал вокруг аэроплана, пытаясь завести мотор. Какой-то невероятный запас хода у этого «Давида»! Хотя, наверняка, у конторы, к которой принадлежат и Феликс, и Уткин где-нибудь за во-о-он теми холмами имеется база и аэродром подскока…

Пилот наконец справился с мотором, и, не спрашивая ни у кого разрешения на взлет, взобрался в кабину, махнул рукой на прощанье, и, аккомпанируя себе ревом двигателя, скрылся в небесной синеве. Улетел — да и черт с ним. Скучать не буду, хотя вроде бы мужик он неплохой…

— Мистер, мистер, вы тот пассажир, что опаздывает на лайнер? — за плечо меня тормошил пожилой мулат в светлом мятом хлопковом костюме, — У меня есть двуколка, за четвертак довезу…

Бог его знает, какая валюта у них в ходу, в этом Энрике-о-Что-то-там… Эскудо, наверное? Есть ли в саквояже, который передал мне Феликс, эскудо — я понятия не имел. А потому, пошарив по карманам, извлек оттуда пару потертых серебряных монет неясной принадлежности и показал их смуглому мистеру.

— Пойдет?

— Давайте их сюда! — протянул он сразу обе руки.

— После поездки, — отрезал я.

Мулат погрустнел и зашагал через поле мимо дощатого одноэтажного здания, которое выполняло здесь, видимо, роль аэровокзала. Глядя на пошарпанную двуколку с парой поломанных спиц в колесах и запряженной в оглобли ледащей кобыленкой, я с затаенной грустью вспомнил Зайчишку и крепкие фургоны гемайнов.

— Н-н-но, дохлая! — мулат изъяснялся на пиджин-лаймиш, и кобылка его, по всей видимости, понимала.

Я тоже — понимал. Приходилось слушать треп о храбрых конкистадорах, которые отвоевали сей благодатный полуостров у каннибалов и выстроили тут замечательный город Энрике-о-Навегадор в честь какого-то мореплавателя, который ни разу не совершил ни одного дальнего плавания… Построили форт — вон тот, с десятью круглыми массивными башнями, собор — этот, с горгульями на верхнем ярусе и окном-розой. Вообще-то городок был симпатичный: мощеные улицы, слегка облупленные светлые домики меж апельсиновых рощ, приличная центральная площадь, магистрат и рынок… И люди деловитые, работящие — здесь подкрашивают, там подстукивают, что-то куда-то тащат, суетятся.

Но все это провинциальное обаяние меркло перед громадиной «Голиафа», который стоял на якоре в бухте уже под парами. Огромный четырехтрубный океанический лайнер длиной не менее трехсот метров, а высотой — двадцати от ватерлинии до шлюпочной палубы, он заполнял собой все пространство, и, казалось, был больше всего Энрике-о-… вместе с мулатом, кобылой, аэродромом и рыночной площадью.

— Деньги, деньги! — пошевелил пальцами мой добровольный извозчик.

Я сунул ему монеты и зашагал по набережной к пирсу, туда, где качался на волнах паровой катер с лайнера. Едва не срываясь на бег, растолкал мастеровых и моряков с парусных судов, стоящих на рейде, и приблизился к подтянутому молодому человеку в форме. Он смерил меня удивленным взглядом. Ну да: сначала сутки в седле, потом сумасшедший полет на биплане свежести и представительности не добавили. А потому — гримаса на лице моряка была вполне обоснованной.

— Сейчас-сейчас, — сказал я и полез в наружный карман саквояжа.

Документы и билет должны были быть именно там. Новомодные книжечки-паспорта появились не так давно, но были довольно удобными — форматные листы гербовой бумаги, использовавшиеся последние пару сотен лет, постоянно мялись и рвались. Нащупав наконец глянец обложки, я потянул документ наружу. Вот оно как! Я нынче имею вид на жительство Винланда? Однако… А вот имя и фамилия вполне имперские, как и паспорт. Нужно будет изучить легенду, а то так и проколоться недолго!

Протянув паспорт со сложенным внутри билетом, я наконец получил возможность отдышаться.

— Первый класс? — удивленно проговорил флотский и снова критически меня оглядел, — Прошу на борт, сэ-э-эр!

Катер уже был забит битком, и после меня на борт взошла только семья буржуа: почтенный полненький господинчик, похожий на арелатца или аппенинца, его сухопарая супруга, две девочки лет пяти-семи и гувернантка. Они тоже должны были путешествовать первым классом, иначе черта с два «Голиаф» стал бы задерживаться… Я уселся на одной из лавок поближе к борту. Это было практично, учитывая мои неопределенные отношения с морской болезнью.

— Что, браток, не фартануло на приисках? — шмыгнув носом, произнес мужичок полукриминального вида, наклонившись к самому моему уху, — Или ты из вояк?

Я неопределенно пожал плечами. Интересно получилось: как пассажир первого класса я мог бы претендовать на удобное мягкое кресло на носу катера, рядом с важными дамами и господами, а уселся всё равно здесь — среди дебелых теток, вот таких вот типов и целых семейных кланов — с детьми, бабушками, клунками и котомками.

Суденышко наконец отчалило, и борт «Голиафа» постепенно становился всё ближе и ближе.

Никогда мне не доводилось чувствовать себя зажиточно. Интеллигент, если хотите — разночинец, в предках которого числились исключительно врачи, ученые, преподаватели, мошенники, грабители и лучшие женщины в мире, я всегда чувствовал себя неловко в окружении золотой лепнины, бархатных кресел и вычурных светильников. Даже в бытность адъютантом его превосходительства я этой роскоши не вкусил — Артур Николаевич жил скорее как отставной полковник или профессор университета средней руки, чем в стиле самовластного правителя одной из величайших держав современности. Впрочем, Крестовский никогда и не был сатрапом и деспотом, решал вопросы за рюмочкой чаю, в спокойной обстановке беседуя с такими же великими стариками, как и он сам.

А вот теперь я мог почувствовать себя на самом деле по первому классу! Каюта была обставлена по-барски. «Дорого-богато!» — так сказал бы Стеценко. Ну, вот на кой черт мне такая кровать? Я сразу отверг идею спать на этом чудовище с балдахином, определив своим местом обитания замшевый диванчик вполне подходящих габаритов. И для начала вывалил на него всё содержимое саквояжа: стоило привести себя в порядок и переодеться.

Меня ведь и на борту «Голиафа» чуть было не отправили в трюм к третьему классу — по одежке встречают, как бы это ни было банально. Только вмешательство второго помощника капитана (это он встречал пассажиров на пирсе Энрике-о-Навегадора) исправило недоразумение. Сей достойный моряк максимально корректно порекомендовал мне одеться подобающе или воспользоваться корабельным магазином готового платья — таковой тут имелся. А старшая горничнаяНатали — отличная портниха и за денежку малую вполне способна подогнать костюм по фигуре. Она вообще очень способная, но это так, как мужчина мужчине, строго конфиденциально…

Теплилась обоснованная надежда, что контора в лице Феликса позаботилась о гардеробе — и я мигом убедился в этом. Среди груды сорочек, брюк, штиблетов и исподнего радовала глаз «олива» — парадная форма поручика корпуса пограничной стражи. И отличные яловые сапоги. Если бы я собирался делать карьеру военного — я бы стал пограничником…

На кителе сверкали ордена. Мои ордена! Полный бант Серебряного креста, даже тот, который я так и не принял — первой степени, за миссию в Новый свет. Вот ведь черти, знают, что я не люблю всей этой показухи и никогда не выставлял напоказ… Ну, да Бог с ними — первый класс, нужно соответствовать! Однако, если поручик пограничной стражи — то какого черта документы с Винланда? С этим нужно было разбираться.

Ощупав подкладку саквояжа, нашел два сюрприза: второе дно и папку с бумагами у боковой стенки. На дне лежал стандартный армейский револьвер, отличный раскладной нож и плоская фляжка, в которой нечто булькало. А что касается папочки… «Перед прочтением сжечь, потом съесть пепел и снова сжечь» — было наискосок написано на картоне почерком Феликса. Юморист, м-м-мать.

Раздался стук в дверь. Я мигом набросил на всё барахло покрывало и обернулся. В каюту заглядывала приятная молодая женщина и вежливо улыбалась, демонстрируя ямочки на щеках.

— Меня прислал мистер Тон, второй помощник… Он сказал — у вас есть проблемы с гардеробом…

— А-а-а-а, вы — Натали, да? Мне, право, неловко, но вот этот вот наряд дорог мне как память, — я оглядел свой «хаки» без знаков различий, — Подскажите, куда я могу…

— А давайте я сразу заберу? Снимайте, я отвернусь! Банный халат — в шкафу. Ванна вон там, как горячую воду включать — знаете? — без тени смущения проговорила она.

Какая, однако, бойкая натура!

— С водой я разберусь. Что ж… Если обещаете не подглядывать…

Не Бог весть что, но светить протертым и пропотевшим исподним мне явно не улыбалось. Стянув сапоги, мигом разделся, вывернул карманы гимнастерки и галифе, доставая всякие полезные мелочи, тут же отправил подштанники и белугу в мусорную корзину. Вот уж о чем жалеть не буду — две недели их таскал, один раз едва простирнул в речке, а потом еще эти клятые прогулки верхом…

Накинув халат и обернувшись, я ошарашенно глянул на Натали, которая беззастенчиво всё это время, оказывается, разглядывала мои не слишком впечатляющие стати и мой афедрон — тоже.

— А вы ничего! Поджарый, жилистый… — сказала она, забрала хаки и вышла за дверь.

Да что это такое? Я чувствовал, что лицо у меня горело как у красной девицы на выданье. Ну, и черт с ним — следующие полчаса я отмокал в огромной медной ванной, так что цвет моего лица никого смутить не мог. Горячая ванна после долгих недель походной жизни — это настоящее блаженство! Правда, щипало стертые седлом ляжки — ну, и черт с ними, с ляжками.

А дверь в каюту закрыл на оба замка и придвинул еще и стул, которым подпер ручку. Папка и револьвер лежали тут же, на тумбочке под умывальником.

Морская болезнь то ли испугалась габаритов «Голиафа», то ли полученная на «Гленарване» прививка от сего недуга была вполне достаточной — так или иначе, я чувствовал себя вполне прилично. А потому — прямо в банном халате на голое тело расположился на диванчике с папкой в руках.

Пробиваясь сквозь канцеляризмы и официальщину, я сосредоточился на главном: мне предстояло разыскать пятерых человек. Или на Сипанге, или на окрестных островах — как повезет. Они шли двумя пачками — по двое и трое, и скорее всего, должны были держаться именно таким образом. Обо всех них я читал в газетах — еще тех, лоялистских. А лоялистские газеты — это такое странное явление… В общем, прочитанное в них стоило делить на два, потом извлекать из полученного квадратный корень и после этого использовать по назначению. Например — рыбу заворачивать. Но, как оказалось, и Лось, и Гусев, и даже Петр Петрович Пьянков-Питкевич с таинственной мадам Софией Ламоль — все они действительно существовали. И по мнению специалистов конторы были живы. Неизвестным для меня оставался только Манцев.

Я принялся разглядывать первую парочку: Лося и Гуся. Тьфу ты, черт — Лосева и Гусева… Ах, мать — Мстислава Сергеевича Лося и Алексея Ивановича Гусева, чтоб их! Насколько я помнил, первый был инженером, настоящим фанатиком от науки, грезящим ракетами и космическими полетами. С седой густой шевелюрой, довольно красивым и аскетичным лицом и фигурой спортсмена, он выглядел профессиональным мучеником от науки. Второй — его напарник — выглядел как типичный, даже гротескный уполномоченный Республики Ассамблей. На усатой физиономии этого гуся клейма негде было ставить: сразу видно — сорвиголова, бузотер, смутьян. Про таких Новодворский сказал как-то: «Мы делаем ставку на сволочь!». Смуглое усатое лицо, солидные залысины, чуть раскосые глаза смотрят дерзко и вызывающе… Опасный!

Лось, как свидетельствовало досье, таки построил на средства республики свой летательный аппарат, что-то вроде гигантской ракеты, которая приводится в движение силой взрывов некоего таинственного вещества — ультралиддита. даже решился на рисковый эксперимент — вместе с Гусевым стартовал с поверхности земли и полетел — на Марс. По крайней мере, лоялистские газеты писали именно так. И вот теперь он нашелся — на Сипанге. Адрес прилагается. И контору интересовало по большому счету только ракетное топливо — чудовищной силы взрывчатка. Сами отважные космические конкистадоры — не особенно, и их аппарат, и его чертежи — тоже. Мол, по возможности в тесный контакт не вступать, сообщить резиденту о точном местонахождении, физическом и психическом состоянии обоих. Может быть, исчерпывающие сведения об изобретениях Лосева и так имелись уже в архивах имперской канцелярии, Бог знает… А вот ультралиддит им был нужен. И приписка Феликса на полях гласила «Ты знаешь зачем». Я, кажется, знал.

Пьянков-Питкевич — классический «Мефистофель» с той самой «бородкой предателя нации» — прославился в свое время тем, что обрушил цены на золото в Сипанге, развернув горнодобывающую деятельность на одном из тропических островов и выбросив на рынок огромное количество слитков в течение нескольких дней. Мадам Ламоль — первая красавица Арелата, как говорят, была настоящей пираткой и любовницей этого геолога-энтузиаста, а Манцев… Черт его знает, кто такой Манцев. Документы гласили, что он долгое время занимался исследованиями сопок и вулканической активности в районе Нового Света, но в мою бытность каторжанином Кир Кирыч ни о каком Манцеве не упоминал, и другие сидельцы-работяги — тоже. Совершенно невзрачный тип, какого легко встретить и на крыльце занюханного кабачка, и за преподавательской кафедрой — по таким очень сложно понять, кто они есть на самом деле и что у них на уме. Касаемо этой тройки — контору интересовал не способ добычи золота и даже не буровое оборудование удивительной мощности, а некие горючие «угольные пирамидки» из шамонита и еще — таинственные трубочки с паралитическим газом. И формулы и технические характеристики обеих этих штуковин — по возможности.

Дела-а-а-а. То есть у меня не возникало никаких вопросов, почему обе эти компании оказались на Сипанге. Тамошний климат был весьма благотворным для подобных личностей. Правили этим обширным островом, почти континентом, торгово-промышленные синдикаты, такие, например, как «Анилин Роллинг Компани», или «Джордано Моторс Индастриз». И им было совершенно наплевать, что пьет, с кем спит и кого расчленяет работник в свободное от служебных обязанностей время — главное, чтобы он выполнял контракт. Хозяева синдикатов платили бешеные деньги за достижения прикладной науки и предоставляли для экспериментаторов самое лучшее оборудование и оснащение. Конечно, только в том случае, если научные труды могли принести прибыль. За неудачу, правда, чаще всего приходилось расплачиваться головой — своей и головами коллег тоже. Но это вполне устраивало таких фанатиков, как Лось. А нуарная обстановка «пира во время чумы» и возможность половить рыбку в мутной воде вполне нравилась всяким перелетным гусям вроде Гусева и Пьянкова-Питкевича…

Как всегда основной вопрос звучал в моей голове так: «Почему опять я?» У конторы что — оперативников не нашлось поприличнее? Или снова ловят на живца, играют втемную? Я сойду такой красивый с «Голиафа», начну расспрашивать-вынюхивать — и мне на хвост сядут… А на хвост тех, кто сядет ко мне на хвост, тоже сядут, да? Это можно было принять как рабочую гипотезу. Родина сказала — «надо»…

Мой желудок заурчал. Ему тоже было «надо».

Глянув на часы, я невольно улыбнулся — близилось время ужина: моего первого выхода в высший свет «Голиафа»… Врун из меня ужасный, и в конторе это знали. Именно потому тут лежала военная форма с погонами поручика. И именно потому я вовсе не собирался скрывать, что работаю на «Подорожник», «Курьер» и еще парочку других изданий. Нужно было произвести впечатление и при этом умудриться набить брюхо.

Задача, что и говорить, нетривиальная!

IV СВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО

На сцене играл джазовый оркестр. Джаз и блюз — изобретения буйных интернациональных трущоб Сипанги. При всём моем настороженном отношении к этому острову контрастов — музыка у них что надо. Тем более в исполнении мадам Изабеллы Ли. Жгучая креолка с гремучей арелатско-абиссинско-сипангской кровью в жилах, возрастом далеко за сорок, очень харизматичная, полная природного магнетизма, по-настоящему красивая женщина. Она не прятала свою седину, почти не пользовалась косметикой, носила платья в пол и пела так, что в конце каждой песни хотелось аплодировать стоя или плакать навзрыд.

Музыканты были ей под стать — такие же смуглые, с горящими огнем глазами, виртуозные и шикарные. Ради одного этого джаз-блюз-бэнда стоило мчаться сюда на аэроплане и стирать ноги в кровь верхом на лошади. Так что ужины я посещал регулярно. А еще — шахматный салон, но это разговор отдельный.

Вечером в корабельном ресторане собирался весь высший свет «Голиафа». Первым классом путешествовало человек пятьдесят из возможных трехсот, и к услугам этих дам и господ были все возможные удобства: вышколенные официанты, шеф-повар из Лютеции, деликатесы и вина, шикарный интерьер и даже сам капитан Шиллинг, который попеременно присутствовал на трапезе в каждой из пяти секций этого гигантского по корабельным меркам храма эпикурейства и гурманства. Такие секции, огороженные ширмами, изукрашенными позолотой и причудливыми вазонами с пышными экзотическими цветами, нужны были для того, чтобы пассажиры могли разбиться на группы по интересам и не мешать друг другу.

Например, ближе всего к сцене с музыкантами и певицей расположились представители деловых кругов Такелмы — округа на юге Сипанги, промышленность которого специализировалась на изготовлении сублиматов и консервов. Наверняка они возвращались из коммерческой поездки в Протекторат — тевтоны пытались диверсифицировать поставки продовольствия, а почвы восточных провинций Сипанги были черноземными, ничем не хуже земель имперского Юга.

Чуть дальше в режиме бесконечного праздника проводила время тесная и шумная компания молодежи — они отмечали медовый месяц парочки лаймов-аристократов с лошадиными улыбками. Кажется, молодая была чуть симпатичнее своего супруга, но утверждать наверняка было сложно — слишком большой слой макияжа наносился на ее бесцветное продолговатое лицо.

Еще одна секция была занята группой выпускников военной академии Паранигата — кузницы офицерских кадров для частных военных кампаний Сипанги. Подтянутые атлетичные молодчики с короткими стрижками отмечали конец долгой учебы и стремились «нагуляться» перед месяцами боевой работы. Официанты отлетали от их столиков взъерошенные и с выпученными глазами, горничные в их крыло старались не заглядывать и прибирались в каютах, тысячу раз убедившись, что пассажиры отсутствуют, сильно заняты и не вернутся в ближайшее время.

Исключительным аппетитом и кричащей роскошью отличалось собрание дам непонятного возраста — в удивительных нарядах, со странного цвета волосами, уложенными в диковинные прически. Их драгоценности сверкали тысячами огней, стол был уставлен невероятным количеством жирной и жареной пищи. Однажды они заказали цельного молочного поросенка, запеченного в яблоках, в другой раз — лебедя, фаршированного сонями, которые были фаршированы орехами. Спиртные напитки на их столе были представлены всем спектром: от тевтонского пива и арелатских шипучих вин до банальной имперской водки — наивысшего качества. Они употребляли всё это в неимоверных количествах, сдабривая разговорами о делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой.

А моими непосредственными соседями оказались пассажиры, не входившие ни в один из этих почти замкнутых кружков.

— На что вы там так пристально смотрите, поручик? — вальяжный тенор Весты прервал мои размышления.

— Радуюсь состоянию пищеварительной системы вон тех милых дам. Удивительные у них способности!

— Никакого секрета тут нет. Выходят в гальюн и щекочут себе горло павлиньими перьями, как древние беотийцы.

Джон Веста был уроженцем Сипанги, писаным красавцем и джентльменом явно не простым. Я бы поставил сто против одного, что он или частный сыщик, или работает на какую-нибудь разведку. Например — занимается промышленным шпионажем. Недаром же сей субъект вьется вокруг такелмских денежных мешков? Но выглядел он всегда на все сто, этого у Весты не отнять: зеленоглазый, широкоплечий, узкобедрый, с лихим набриолиненым зачесом черных как смоль волос и щегольскими тонкими усиками над верхней губой. И двигается с такой хищной грацией, какая бывает только у матерых кулачных бойцов или фехтовальщиков. У меня, например, такой нет.

— Что у нас сегодня? Перепела? Фу, одна морока… Ненавижу плеваться костями, — сказал он, пытаясь взять панибратский тон, — То ли дело хороший стейк с кровью, да? Да под настоящий коннахтский стаут…

Веста явно пытался меня прощупать — уже третий день подряд. Подсаживался поиграть в шахматы, предлагал сигару, приглашал составить компанию в покер. Однако мат он мне ставил ходов за десять — я поддавался, а он обожал выигрывать. Курить я не курил и к картам был равнодушен. И вот теперь — новый заход.

— Так что, поручик, взгреем официанта? Пусть принесут еду, подходящую для настоящих мужчин! — махнул рукой он.

Рукав его двубортного пиджака пролетел в опасной близости от соусницы.

— Те настоящие мужчины, которых я знал, были весьма неприхотливы в еде, — наконец поддержал беседу я, — Лазаревич, например, говорил, что всё, что попало в котел и шевелится — протеины, не шевелится— витамины, скрипит на зубах — минералы.

— Этот ваш Лазаревич — тоже боевой офицер? — поднял красивую бровь Веста.

— Нет, коммерсант. Был, — отрезал я и склонился над перепелом.

Рыбу, птицу и девицу берут голыми руками, говорите? За что тут браться-то?

Музыканты взялись за инструменты, первые медные аккорды принялись кружить по залу. Пассажиры ухватили столовые приборы и с новой силой принялись за еду. Интересно, каково это — выступать перед жующими людьми?

Когда Изабелла Ли запела, я отложил перепела в сторону и прикрыл глаза — это было чудесно, пусть я и понимал слова с пятого на десятое, уж больно интересный говор она использовала, исполняя авторские композиции. Наверное, что-то местечковое.

Идиллию прервал нарочито-возмущенный молодой женский голос:

— Гарри, убери от меня руки, грязное животное! — ну, началось.

Эта парочка всех уже здорово допекла. То ли молодожены, то ли любовники, записаны они были под фамилией Вильсон. Гарри и Барбара Вильсон. Эксцентричные, по всей видимости — в средствах не ограниченные, дерганные, истеричные… Нуар, богема и всё такое.

Бледная тонкая ладошка Барбары прилетела прямо по гладко выбритой щеке Гарри, издав звонкий шлепок. Молодой человек, ничтоже сумняшеся, размахнулся и влепил пощечину ей в ответ — а потом схватил за талию и притянул к себе. На мгновение они слились в страстном поцелуе. Вот это любовь, да? Нет.

Оторвавшись от возлюбленной, Гарри щелкнул пальцами:

— Вина! Вина, официант, черт бы вас побрал!

Интересно, я один заметил в разрезе коктейльного платья Барбары шлейку от набедренной кобуры для скрытого ношения оружия? Причуды богатых — или..? По крайней мере, Веста пялился на вырез немного повыше.

Наша секция постепенно заполнялась. Пришла вдова Моррис — пожилая строгая женщина, сангвинический живчик — доктор Сартано, желчный и скупой мсье Роше, в высшей степени благовоспитанные и приятные сестры Медоус из Альянса и какой-то нихондзин в цивильном костюме, который смотрелся на нем так же уместно, как я — на лошади верхом. Он явно привык к совсем другой одежде. И фамилия у него была забавная — Егучи. Егучи-сан.

Этот Егучи с Вестой поглядывали друг на друга с подозрением. Хотя, учитывая специфический разрез глаз нихондзина, было похоже, что он на всех поглядывает с подозрением.

— Бон аппетит! — сказал доктор Сартано и устроился за своим столиком.

— Пойдем танцевать, милый! — Барбара Вильсон потянула Гарри из-за стала.

Это значило, что нам всем предстоит что-то вроде парного стриптиза — хотим мы того или нет. Раз-другой это было даже пикантно, но потом — просто противно. Хотя стоит признать — я на них пялился, да. Но не потому, что меня привлекали весьма сомнительные прелести миссис Вильсон, а из-за кожаной шлейки на бедре. На кой черт им оружие? Так же, как и я — что-то скрывают?

Вдова Моррис демонстративно поднялась со своего места и сказала официанту:

— Принесёте мне ужин в каюту!

Под самой сценой извивались Вильсоны. Кажется, даже Изабелла Ли смотрела на них неодобрительно.

Куда Вильсоны не ходили — так это в шахматный клуб. То есть клуба на самом деле никакого не было: если погода позволяла, несколько досок ставили на верхней палубе под навесом, и любой желающий из первого или второго класса мог прийти сюда поиграть. Если бы у меня был выбор — я бы лучше переселился во второй класс. Инженеры, бизнесмены средней руки, учителя, врачи, журналисты и авантюристы — вот публика по мне. А высшее общество… По крайней мере, на этом корабле от него попахивало гнилью.

Я устроился на легком угловатом стуле и высыпал на столик простые деревянные фигуры. Доска была потертой, видавшей виды — и мне это нравилось. Со стуком расставляя пешки, пытался угадать, кто окажется моим соперником сегодня. Нет, я не был большим знатоком игры и великим шахматистом и чаще всего проигрывал. Не умел я думать на множество ходов вперед, просчитывать варианты… Делал ставку на одно масштабное наступление, а там — куда кривая вывезет. Всё как в жизни. Потому я — поручик, а не генерал. И да, в новой имперской армии имелась пара-тройка генералов моего возраста…

— У вас свободно? — спросил доктор Сартано.

Я кивнул, с удовлетворением отметив скривившуюся физиономию Джона Весты, который вышагивал через палубу с двумя бокалами мартини в руках, явно намереваясь всё-таки вывести меня на разговор. Ненавижу мартини и не доверяю Весте. Лучше уж доктор.

Он был вроде как аппенинцем, из Медиолана, и, вопреки стереотипу о жителях этих благодатных, но неспокойных земель, не был ни кудрявым, ни черноволосым. Невысокий, лысеющий шатен, лучащийся энергией, всегда хорошо одетый и приятно пахнущий, он зарабатывал огромные деньги врачеванием сильных мира сего. Деньги становились тем большими, чем более неприлично было говорить в светском обществе о заболеваниях, на которых специализировался доктор Луиджи Сартано. Вот и сейчас его выписал в Сипангу некий неназванный миллиардер. И даже оплатил билет первым классом! Интересно — почему не выслал личный дирижабль? Современные цеппелины вполне были способны пересечь океан с двумя-тремя дозаправками на островах…

— Ну что, сегодня я — белыми? — он примостился на стульчик, не забыв подложить предусмотрительно захваченную из каюты подушку.

Сартано вообще был большим любителем комфорта. Он и со мной-то играть садился, чтобы поправить свою самооценку после разгрома от Роше или капитана Шиллинга.

— Нет проблем, доктор, — я перевернул доску, — Ходите.

Мы дышали морским воздухом, стучали фигурами по доске и перебрасывались ничего не значащими фразами, пока Сартано наконец не спросил:

— Почему вы больше не надеваете мундир? Вам очень к лицу! Стесняетесь? Вы произвели сокрушительное впечатление на дам, когда заявились в первый день в этой оливковой форме, с таким внушительным иконостасом на груди… Выбросили флаг, а потом — всё?

— Нужно было ведь произвести первое впечатление, верно? А теперь мне и в свитере неплохо.

Свитер, кстати, был отличный: крупной вязки, шерстяной, с брезентовыми вставками. Отлично сочетался с любыми штанами и сапогами и грел душу. Мне его предложила Натали — по сходной цене, когда возвращала вычищеный, починенный и отмытый хаки. Она, оказывается, еще и вязала!

— Это ведь не мундир имперской армии, верно? — Сартано сожрал одну из моих пешек и перешел в наступление.

— Это форма Корпуса пограничной стражи, — кивнул я и сделал рокировку.

— Я что-то слыхал про имперских пограничников… Вы не участвовали в войне, да?

— Мы защищали границы Родины от бандитов, наркоторговцев и контрабандистов. И продолжаем это делать…

— Но здесь, на «Голиафе», и в Энрике-о-Навегадор, и в Винланде нет имперских границ!

А он навел обо мне справки! Наверняка имел беседу со вторым помощником — кроме него никто мои документы не разглядывал. Кроме билета, естественно… Пришлось отвечать в соответствии с легендой:

— Границ нет, имперцы есть. Я участвую в программе по репатриации, пытаюсь вернуть эмигрировавших специалистов на родину. Почему этим занимаются пограничники? Как вы верно заметили — мы не участвовали в войне. Поэтому с нами более охотно общаются и те, кто сбежал от Республики в самом начале, и сами лоялисты — тоже. Если бы я носил черную форму преторианца — народ шарахался бы, как черт от ладана, верно?

Сартано усмехнулся:

— Однако, логика… Ну, да в логике что вашей хунте, что новым имперским властям не откажешь. В правительстве у вас сидят неглупые люди, а молодой император не строит из себя всезнайку и наместника Бога на земле — и слушает специалистов.

— Именно… И ради этих самых специалистов я здесь и нахожусь.

Он поставил конем вилку и выбил из игры одну из моих ладей. Вот ведь проходимец! Ну ничего, настало время для решающего удара — или пан, или пропал! Мой мощный правый фланг, укрепленный ферзем и второй ладьей, перешел в атаку, и Сартано на некоторое время замолчал, пытаясь выработать ответную стратегию. На доске стало пустовато, появился оперативный простор.

— А вы по политическим взглядам кто, поручик? Монархист, республиканец? Как у вас с этим в корпусе? Я, например, либертарианец. Устройство Сипанги кажется мне наиболее эффективным. Отпустите вожжи бизнесу — и невидимая рука рынка порешает большинство проблем общества. Действуя по законам выгоды, предприниматель волей-неволей работает на благо окружающих…

Я прикрыл глаза и вспомнил чумазых малолетних рабочих на рудниках северо-востока, синих от голода жителей столицы и спекулянтов, задирающих цены во время неурожая семилетней давности. Невидимая рука рынка? Ну-ну… Так случаются социальные революции. А вслух сказал:

— Нет такого преступления, на которое не пойдет капитал ради прибыли в триста процентов…

— Это кто сказал — Новодворский? Вы что — социалист?

— Это сказал один из лаймовских профсоюзных лидеров. А я — пессимист.

— Пессимизм — это состояние души, а не система политических взглядов! — Сартано был доволен, он загнал моего короля в угол, но не видел грядущей вилки, которая угрожала его ладье или ферзю.

— Ну, почему же? Считаю, что хороший политик и хороший человек — понятия несовместимые, — вещал я, уничтожая фигуры доктора одну за другой, — И в принципе не надеюсь на то, что та или иная государственная машина или политическое учение могут кого-то осчастливить. Задача любого государства — защищать самое себя. Задача любой политической партии — захват, удержание и использование власти для реализации собственной программы. Государство — слуга народа? Какая дичь… Общественный договор — миф! Никто ни с кем не договаривался. Есть чудовище, которое мы кормим, чтобы оно защищало нас от других чудовищ — например, ваших волшебных бизнесменов — и при этом не сожрало нас с потрохами. Вот и всё.

— Выходит, вы служите чудовищу? — он приуныл, оставшись со своим королем и парой легких фигур.

— Получается, так. Но мое чудовище говорит на понятном мне языке, не строит из себя зайчика и в данный исторический период наконец занялось заботой о нас, грешных, ибо почуяло, что скоро жрать будет некого. Стадо нужно подрастить, откормить и пополнить свежими овечками и баранами… Чем я и занимаюсь. И вполне осознанно — на нашем лугу подросла зеленая травка, и пастух симпатичный и на скрипочке играет, а псы — дрессированные и кусают только самых тупых баранов, — играть роль желчного пограничника мне даже нравилось.

— Вы говорите жуткие вещи! — Луиджи Сартано видел, что проиграл, и потому расстроился, — Я требую реванша — и в беседе, и в игре. Думаю, мне удастся вас переубедить, вот только прибудем на Сипангу — и я вам там всё покажу…

А вот это было очень кстати!

— С превеликим удовольствием, доктор. Ловлю вас на слове! — аппенинец погрозил пальцем, встал со стула, забрал свою подушечку и пошел в сторону буфета.

Разбросанные по столу шахматные фигуры пришлось убирать мне.

V ГЕРМЕТИЧНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Йозеф Герлих взошел на борт в Дагоне.

Вот уж где я не мечтал оказаться и кого не планировал встретить… «Голиаф» пополнил тут запасы топлива и взял нескольких пассажиров. Со свежими продуктами в Федерации нынче было туговато, а вот со свежими газетами — полный порядок.

Не желая светиться перед таможенными чиновниками, я подождал, когда лайнер наберет ход и отчалит — и тут же выскочил на палубу в надежде первым поживиться федералистской прессой. И столкнулся нос к носу с почтенным корреспондентом «Беобахтера», от которого за версту несло Капитулом тайных операций Протектората. Он, по всей видимости, тоже был удивлен такому стечению обстоятельств, но, в отличие от меня, тушеваться не стал, приподнял свой старомодный котелок, обнажив аккуратную седую стрижку, и произнес:

— Гутен абенд! Подскажите, а где здесь буфет? Умираю от жажды!

— Да-да, буфет тут есть — на верхней палубе и ресторан — в первом классе… — я указал рукой примерные направления, не представляя, как вести себя дальше.

А Герлих представлял.

— Данке! — сказал он, снова отсалютовал котелком и направился к лестнице наверх — бодрый такой старикашка!

И вот пойми — мы с ним как бы знакомы или как бы нет? А еще Веста этот крутился тут же, тоже за прессой пришел, наверное… Он, наверное, всю эту сцену в деталях рассмотрел. А газеты я тоже взял — одну зурбаганскую и одну дагонскую. С большей охотой почитал бы имперскую прессу — тот же «Курьер», но в Федерации — стране победившей демократии и свободы — запрещать продавать и выписывать иностранные издания считалось нормой.

«ВРАГ У ВОРОТ! ГЕМАЙНЫ ОСАДИЛИ АРЛИНГТОН!» — вопили заголовки. Это значило, что архиепископ Стааль спустил коммандо с поводка. А еще — что мои парни выстояли там, в ущельях Солнечных гор и крепко дали по зубам каннибалам. Так крепко, что угроза удара в тыл Наталю со стороны людоедских племен Сахеля была ликвидирована — по крайней мере, на долгое время.

Уже стемнело, зажгли электрическое освещение, и потому я слегка передвинул стул, чтобы желтый свет лампочки попадал на газетный разворот, и принялся за чтение.

За бортом плескались океанические волны, на небе взошла луна.

— Вы так смотрели на сцену в последний раз, когда мы исполняли «Small town blues», — раздался приятный женский голос, — А теперь ваши глаза горят, когда видят заголовки о войне.

Это была Изабелла Ли собственной персоной! Я тут же вскочил с места и поприветствовал ее, и предложил место для сидения — здесь, в «шахматном клубе», было полно стульев. Честно говоря, тот факт, что певица решила заговорить со мной, сбивал с толку.

— Я подошла к вам потому, что вы единственный всегда переставали жевать и откладывали столовые приборы во время нашего выступления, — пояснила она, — Вы любите музыку и уважаете наш труд — это достойно. А я люблю шахматы. Сыграем?

— Вы выиграете, — предупредил я, — Если вас это устраивает — я с удовольствием вам проиграю.

— Можете звать меня Изабелла, — сказала она, — А победа меня вполне устроит.

И она сама принялась расставлять фигуры.

— Я всегда наблюдаю за залом, когда пою. И знаете что? Большего гадюшника, чем ваша секция, сложно себе представить, — житейским тоном поведала певица, — Удивительные экземпляры собрались в одном террариуме! Как будто кто-то их специально подбирал. Сегодня, кажется, туда добавится еще одно ядовитое насекомое — приняли на борт несколько часов назад.

Наверное, она говорила о Герлихе. Наша партия развивалась плавно, до ужина было еще около часа, а потому — я решил поддержать беседу.

— Народ странный, но мне они не показались такими уж мерзкими — разве что Вильсоны…

— А что Вильсоны? — удивилась Изабелла, — Развращенные, избалованные молодые люди, типичные представители богемы Аракира, Кри или Паранигата. Что вы в них рассмотрели?

— Марафетчики, — пожал плечами я, — Никогда не любил наркоманов.

— И как вы сделали такие выводы?

— Я пограничник, у меня чутье…

На самом деле Гарри часто тер переносицу и теребил массивный перстень, время от времени невольно сдвигая фальшивый камень в сторону — такие тайнички были вполне в духе любителей кокаина, а Барбара имела дурацкую привычку шмыгать носом в самый неподходящий момент.

— Ну, пусть так… Кокаин не запрещен в большинстве стран, вполне невинный стимулятор.

— Да-да, а водка — отличный антисептик. А опий — снотворное. И в Империи, кстати, закон о запрете кокаина, каннабиса и целой группы опиоидов был принят лет пятнадцать назад, еще при прежнем императоре.

— Дались вам эти Вильсоны. Вы присмотритесь к сестрам Медоус… Я читала в газете об этих милых дамах, — Изабелла закатила глаза, — Их мужья скончались в один день, с одинаковыми симптомами. Но следствие зашло в тупик — вскрытие не нашло следов яда или насилия, и в момент смерти вдовушки имели железное алиби — они проводили время на чаепитии у третьей своей сестры… Но поверьте мне — я родом из Ассинибойна, и в тамошних трущобах знают немало способов покончить с врагом в таком стиле. Хотя о каком стиле тут может идти речь: пена изо рта, конвульсии, испражнения… Фи! А помимо мужеубийц Медоус у вас есть еще потрошитель Сартано, маньяк Роше и фанатичка Моррис.

Эта женщина определенно вызывала оторопь. А еще — громила меня на всех фронтах, закупорив основные мои фигуры в углу клином пешек при поддержке кавалерии.

— А Веста и Егучи-сан? — поинтересовался я.

— Егучи осуществлял кровную месть и теперь возвращается домой, а Веста… Веста — пустое место. Ничтожество. Посредственность, — здесь явно прослеживалось что-то личное.

Ее способность сгущать краски была уникальной. Мне и вправду начало казаться, что мои соседи по ресторану — кровавые убийцы и настоящие живодеры. Оставался вопрос — кем по ее мнению являюсь я сам?

— Кстати! Я хотела попросить вас об одолжении… — она шикарно улыбнулась и грациозно склонилась над столом, глядя мне прямо в глаза.

Черт побери! Будь она лет на двадцать помоложе…

— Я весь внимание.

— Позвольте сегодня отужинать с вами? В Дагоне помимо пары новых злодеев к нам присоединился еще и Юсси Густавсон, этот малолетний пижон… Сегодня мы слушаем баритональный тенор и проникновенные баллады. Вы любите баллады?

Я понятия не имел — люблю ли я баллады. Но провести время с Изабеллой Ли и разворошить наш гадюшник показалось мне неплохой идеей. Тем более мне нужно было прикрытие — в случае, если Герлиха определят в нашу секцию.

Еще оставалось какое-то время до ужина, и я отправился в каюту, перед этим намереваясь найти Натали и заказать у нее еще и шарф. Уж больно мне свитер понравился, а хороший шарф на Сипанге мог пригодиться — черт его знает, куда занесет того же Гусева или Пьянкова-Питкевича. Остров — длинный, и в то время, как на его южной оконечности растут пальмы, на северной завывают метели. Еще бы шинель или толковое пальто, но даже свитер и шарф — это уже неплохо…

Я шагал по гулкому коридору и поражался громадности корабля. Тут был ресторан и кафе, три курительные комнаты — по классам, два обеденных зала — мужской и женский, турецкие бани, бассейн, корт для игры в теннис, гимнастический зал… Черт побери, это был чуть ли не целый город!

Натали и ее подруги проводили время между сменами в кают-компании — их тут тоже было несколько. Девушки слушали радио, читали книги, рукодельничали и просто болтали о пустяках. Наверняка перемывали косточки и пассажирам тоже. Конечно, нас никто так запросто на территорию экипажа пропускать не собирался, но я знал пароль для вахтенного. «Пятерки хватит?» — вот как он звучал. «Давай мигом, пока никто не видит!» — примерно таким был отзыв. Наверняка кое-кто из наиболее шустрых пассажиров тоже шастал сюда, и явно не за шарфом.

Мне оставалось спуститься на одну палубу ниже и миновать почтовое отделение (тут было свое целое почтовое отделение!). Когда я взялся за ручку двери, ведущей на лестницу, то на секунду замер — мне показалось, что я слышал шаги за своей спиной. Оборачиваться показалось глупым — но настороже быть стоило. Преодолевая ступеньку за ступенькой по пути вниз, я на секунду замер — дверь сверху точно скрипнула! И почти одновременно застучали каблуки по лестнице.

— Зря ты сюда зашел, с-сука!

Ориентируясь по перилам рукой, я успел спуститься на площадку и повернуться спиной к стене, прежде чем первый удар кулака, обмотанного вафельным полотенцем, обрушился на мою голову. Меня принялись лупить сразу трое противников, и прежде, чем я опомнился и начал действовать — отделали знатно.

— Проклятый шовинист! — рычал кто-то на лаймиш, пиная меня ботинками.

— Libertе, Еgalitе, Fraternitе! — шипел еще один на языке арелатских месье, норовя достать меня по печени.

— No pasarán! — вторил ему злобный руссильонский говор.

— Подите к черту! — в какой-то момент я смог вырваться из этой молотилки, нырнул вниз, въехал кулаком по причиндалам обладателю обмотанных кулаков, дернул за ногу злобного руссильонского каталанца и ужом проскользнул под мышкой у потного толстяка-арелатца.

Сражаться с тремя врагами голыми руками и победить — это получается только в сказках. Или у Императора. Я на четвереньках карабкался вверх по лестнице, отбрыкиваясь от агрессоров, которые пытались ухватить меня за ноги.

Одному из них я заехал в лоб каблуком, но сапог мой остался в его руках. Я так и сбежал — в одном сапоге, залитом кровью из носа рваном свитере и изгаженных красным штанах. Это было черт те что — прорабатывать легенду, таскать на себе пограничную оливу, чтобы напороться на кретинских анархических матросов и получить по морде просто потому, что я имперец. Да я руку на отсечение готов дать, что будь на моем месте настоящий пограничник или любой другой военный, флотский, полицейский или преторианец из Империи — он получил бы тоже! Они там не разбирались в мундирах: имперский офицер был для них тождественен палачу, сатрапу и душителю свободы. Одного появления при параде на ужине оказалось достаточно — все вокруг звали меня «поручик», а официанты или кто-то из пассажиров настучал анархической ячейке о появлении на борту идейного противника.

Что ж, господа анархисты… Хотите войны? Вы ее получите.

Мое появление в ресторане в парадном мундире с Изабеллой Ли под руку, огромным бланшем под глазом и сбитой переносицей произвело фурор. Вильсоны улыбались, сестры Медоус и вдова Моррис демонстративно отвернулись, Сартано зааплодировал. Роше и вовсе не поднимал носа от тарелки.

Веста бесцеремонно подвинул стул к нашему столику:

— За что вас отделали, поручик? Я надеюсь, те, кто напал на вас, выглядят хуже?

— Черт его знает, как они выглядят, там было темно. А отделали меня за то, что, как вы и сказали, я — поручик. А вы, Веста, с дамой не поздоровались. Фу, как некультурно. Неужели моя ободранная физиономия затмила для вас госпожу Изабеллу Ли?

Джон Веста смешался и отстал, удалившись к своему месту. Моя спутница только иронично подняла бровь.

— У меня сегодня есть намерение напиться. Редко могу себе это позволить… Но сегодня я — не на работе, и вы — мой сопровождающий. Могу я рассчитывать на то, что буду доставлена в каюту в целости и сохранности? Вы джентльмен?

Я подавился слюной и закашлялся. Джентльмен? Видал я джентльменов… Например, колонеля Бишопа.

— Нет, я не джентльмен. Но будьте уверены — ни капли спиртного в рот сегодня не возьму и буду исполнять роль вашей заботливой тетушки…

— Эх, поручик, будь я лет на двадцать помоложе, то не поверила бы. А так… Гарсон, бренди! — она подозвала официанта, а потом снова обернулась ко мне: — Расскажите мне об Империи, ладно?

Мы отлично проводили время. Я рассказывал о становлении мирной жизни в Империи, освоении Севера, общественном компромиссе, железнодорожном буме, цеппелиновой лихорадке, изменениях в сфере образования и строительстве каскада ГЭС на Борисфене. А она говорила о своей молодости в Ассинибойне, роскоши и нищете Сипанги, стремительном взлете одних и падении других. Беседовать по душам с умной женщиной, на равных, без всякого романтического подтекста — это отдельное удовольствие, которое я всегда ценил особо.

Баритональный тенор Юсси Густавсона был неплох, баллады слегка заунывны, но вполне мелодичны и проникновенны. О чем он пел, я не понимал от слова совсем, его акцент родом из Хедебю был еще более заковыристым, чем креольское произношение Изабеллы Ли, когда она исполняла песни своей малой родины.

А потом появился Герлих. Он без всякого пафоса уселся за столик в углу у самой двери и принялся поглощать картофельные кнедлики с гуляшом и зеленым горошком, запивая простую еду малым графинчиком настоящего шнапса. Тевтон и виду не подавал, что знает меня, только поглядывал из-под седых бровей цепко, подозрительно.

— Так скажите, поручик, за что вас побили? — наконец спросила Изабелла.

— За то, что имперец. Это даже забавно — в Империи мне порой приходилось сталкиваться с агрессией потому, что я наполовину горец, а за пределами империи потому, что имперец. Для наших мигрантов это будет интересный опыт: сейчас они все — горцы.

— Что вы имеете в виду? — склонила голову набок она.

— В остальной империи всегда было принято считать горцев жуткими ретроградами, традиционалистами, воинственными дикарями, обладающими специфическим кодексом чести, помешанными на своих семьях, оружии и малой родине… В столице или в Мангазее проучить южан считалось делом чести, и потому потасовки между шовинистами и людьми из диаспоры случались довольно часто.

Изабелла Ли белозубо улыбнулась:

— Вы ведь сейчас описываете типичного имперца! Мы все так думаем о вас!

Я ухмыльнулся:

— И всем наплевать, сколько у имперца высших образований, какого он происхождения и какую партию поддерживает, да? Традиционалист, милитарист, шовинист, твердолобый реакционер… Каково нашим диссидентам, представляете? Они всю жизнь боролись с режимом, пописывали злобные статейки в газеты, ненавидели Империю и выводили людей на демонстрации — а теперь в Альянсе или Арелате (и в Сипанге тоже, если я вас правильно понял) могут выловить в подворотне и отоварить только за то, что ты из Империи! — я шмыгнул разбитым носом, и снова вызвал улыбку Изабеллы.

Самому мне вдруг стало не до улыбок — возникло ощущение опасности, оно табуном мурашек спустилось по затылку, спине до копчика, и я весь напружинился и осмотрел нашу секцию. Все были на местах и вроде как заняты ужином. Только Веста чуть привстал со стула, сделал стойку. Его ноздри трепетали как у охотничьей собаки, почуявшей дичь. Тоже — почувствовал?

На сцене Юсси Густавсон заливался соловьем. Он взял особенно долгую ноту, жующие зрители оторвались от своих тарелок, музыканты замерли в драматической паузе…

Вдруг свет погас, все разом завопили, раздался хрустальный звон разбитого бокала, грохот падающей мебели, топот множества ног и зычный голос капитана Шиллинга:

— Спокойствие! Сейчас всё будет в порядке! Оставайтесь на своих местах!

Я и не думал вставать со своего места, разве что сунул руку в карман и сжал ребристую рукоять револьвера. По всему выходило — чуйка меня обманула, угрожали на сей раз не мне. А кому?

— Какой кретин полез в щитовую? — капитан звучал яростно, — Убью мерзавца!

Все наконец замолкли, и в тишине раздались щелчок рубильника и гудение генератора. Публика зашевелилась, загомонила… Изабеллы рядом со мной уже не было — ее платье мелькнуло где-то у сцены. Веста стоял посреди нашей секции и смотрел куда-то в угол. Я проследил за его взглядом и беззвучно выматерился.

Единственный, кто не возмущался отключением света, никуда не бежал и не возвращался к еде, был Йозеф Герлих. Он сидел за своим столиком, прислонившись к стене, и был смертельно бледен и мертвецки спокоен. Потому, что в горле у него торчал столовый нож — точно такой, какой лежал у каждого из нас на столе.

VI НЕСКОЛЬКО ПЕРЕМЕННЫХ (ГЕРМЕТИЧНЫЙ ДЕТЕКТИВ-2)

Я поверить не мог, что Герлиха прикончили вот так запросто! Матерый шпион, корреспондент «Беобахтера», брат-рыцарь в конце концов — элита Ордена! Если уж его укокошили прямо за ужином — куда мне с моей интеллигентско-пехотной душонкой против таких матёрых хищников… Нужно было покидать «Голиаф» и добираться до Сипанги самостоятельно!

— Никому не двигаться! — вдруг рявкнул Веста, — Все, кто находился в секции до блэкаута — подозреваемые! Вы все — под следствием!

И плевать, что, например, Изабелла Ли уже ускользнула куда-то, пользуясь суматохой, да и Роше бочком-бочком пятился вдоль ширмы с цветочными вазонами.

— А кто ты, мать твою, такой, чтобы проводить следствие? — возмутился Гарри Вильсон, — Не пошел бы ты в задницу?

— А вот кто я, мать твою, такой! — Веста достал из внутреннего кармана удостоверение, — Служба безопасности компании «Трансокеаник Сипанга Лайн».

— Видал я твои значки! — фыркнул Гарри, — Хреновая у вас тут безопасность, если человека вон ножом до смерти затыркали.

— Молчать, — сказал оказавшийся за его спиной капитан Шиллинг, — Я подтверждаю полномочия мистера Весты расследовать это дело. Если он сказал, что вы подозреваемые — значит, так оно и есть. И я выделю в помощь несколько вооруженных матросов, если потребуется…

Это было уже серьезно. Я так и сидел на своем месте всё это время и не двигался. Только руку из кармана достал — в такой обстановке револьвер ни к чему, здесь не оружие нужно, а хладнокровие и рассудительность. А еще — четкость рассудка. А вот с этим вот, видимо, начинались проблемы: мне мерещилось громкое частое тиканье, как в старых часах.

— Доктор Сартано, зафиксируйте причину смерти! — раздался голос Весты.

Аппенинец приблизился к убиенному и принялся разве что не обнюхивать его. Насколько я мог видеть, лицо доктора, ранее округлое и полное жизни, вытягивалось все сильнее и сильнее:

— Смерть могла наступить от нескольких причин, — это прозвучало весьма странно, учитывая торчащий в шее тевтона столовый нож. Но доктор мигом привел аргументы, отодвинув стул с мертвым Герлихом от столика: — Огнестрельное ранение в брюшную полость — это раз! Видите, вот входное отверстие… Отравление сильным органическим ядом, например — цикутоксином, это два! Пена на губах и другие признаки говорят именно об этом. Ну, и удар столовым ножом в сонную артерию — это три. Да что это за дурацкое тиканье, черт бы меня побрал? Оно жутко действует мне на нервы!

Так оно мне не казалось? Я дернулся, но Веста среагировал раньше: рванулся к стулу с Герлихом, заглянул под сиденье, с металлическим лязгом извлек оттуда некий брусок с закрепленным часовым механизмом и — раз-раз — вырвал из взрывчатого вещества детонатор. Однако не такое он и ничтожество — этот Джон Веста! Действительно — умеет…

— Бомба! — мы переглядывались.

Дамы были на грани истерики, мужчины явно побледнели. Все прекрасно понимали: если бы взрыв произошел, одним Герлихом количество жертв не ограничилось бы. Почему мы не слышали это чертово тиканье до сих пор? Ответ прост — всё-таки оно было негромким, к тому же звучала музыка. Юсси Густавсон обладал впечатляющим голосом, а Герлих пришел с опозданием, когда концерт уже начался — вряд ли бомбу поставили сильно заранее.

— Так, — Веста пригладил усики, — У нас тут не один убийца, а четыре! Точнее — три убийцы и один террорист. Капитан, я буду вынужден попросить вас задержать всех из этой секции и запереть в каютах, пока мы с доктором не проведем вскрытие и не установим природу яда… После чего доктора тоже нужно будет запереть в каюте. Еще мне нужен список всех, кто имел доступ в эту секцию во время концерта — официанты, уборщицы… Вряд ли бомбу подложили слишком заранее, это явно кустарная работа: убогий детонатор, сравнительно шумный механизм… Штука ненадежная!

Больше всех скандалили Вильсоны, совсем не сопротивлялись шокированные происходящим сестры Медоус, остальные вели себя где-то между этими двумя крайностями.

И нас повели по каютам. В моей ситуации резких движений делать не стоило — пока что. План побега с «Голиафа» постепенно вырисовывался, но для его реализации лайнер должен был подойти к берегу Сипанги куда ближе. Всё-таки мореходных навыков, полученных во время путешествия с Фахнертом и Тесфайе на «Фрези Грант» было явно недостаточно для длительного плавания в бурных океанических водах. Вот будь у меня напарник… Но предаваться мечтам не стоило.

Матрос, вооруженный помповым ружьем, встал в коридоре, главный стюард позвякивал связкой ключей.

— Разрешите ваши?.. — он явно хотел получить мои ключи.

Ну и черт с ним. Я вошел в каюту и за мной лязгнул замок.

По всему кораблю разыскивали Роше, Изабеллу Ли, кого-то ещё. Все обсуждали мертвого Герлиха. Для широкой публики объявили, что он умер от апоплексического удара, когда выключился свет. Насильственный характер смерти пока удавалось скрыть — тевтон преставился в самом дальнем углу самой дальней секции, почти всех соседей задержали…

Кроме Роше и Изабеллы Ли.

Мне не удавалось собраться с мыслями: слишком быстро размеренный корабельный быт сменился какофонией событий. Появление Герлиха, общение с Изабеллой — местной звездой, нападение анархистов, смерть Герлиха — сразу множество событий… Следовало взять паузу, всё обдумать и приготовиться к неприятностям.

Я не строил иллюзий по поводу своих детективных способностей. Расследовать сразу четыре преступления — это было слишком. А вот одно из них вполне было мне по силам, тем более, я в нем тоже сыграл свою роль — пусть и невольно.

Она подошла ко мне именно в тот день, когда на борту появился Герлих. Она использовала меня, чтобы проникнуть в ресторан именно в нашу секцию. Когда выключился свет — рядом со мной ее уже не было. Да и рассказы про трущобы Ассинибойна звучали очень правдоподобно, с ненавистью к богачам из картельной элиты. И слова про «гадюшник» в первом классе… Изабелла Ли — женщина современная, явная эмансипе и сторонница борьбы за права женщин, наверняка имела отношение к тем анархистам, которые разбили мне физиономию на лестничной площадке. Потому что таких совпадений просто не бывает! А анархисты — большие любители самодельных взрывных устройств, приходилось сталкиваться.

В эту теорию укладывался и внезапно погасший свет — товарищи из ячейки отрубили его, дав шанс сообщнице совершить теракт.

У меня было два варианта подтвердить или опровергнуть гипотезу: найти или певицу, или тех трех типов из команды. Я оставил отметины, кажется, на каждом из них, так что шансы были — пусть и призрачные. Черта с два мне позволят шататься по кораблю и заглядывать в рожу каждому встречному-поперечному члену экипажа…

Переодевшись в цивильную сорочку и брюки, уложил форму и разбросанные по каюте вещи обратно в саквояж, документы и фото снова запихнул на свое место, в тайник у боковой стенки. В один карман брюк сунул складной нож, во второй — заряженный револьвер.

За стеной слышался громкий истеричный голос Барбары и напористый тон Весты — он вел расследование. Скоро этот усатый красавчик доберется и до меня, будет допрашивать. Точнее — опрашивать.

При всем своем грозном виде провести настоящий обыск или допросить с пристрастием он просто не имел права. Этим могут заниматься только официальные, государственные законники — даже в таком либертарианском раю, как Сипанга. Веста может пучить глаза и надувать щеки, но максимум, на что у него есть полномочия — это запереть нас в каютах. И то — нам выплатят компенсацию. Мы ведь имели билеты первого класса и оплатили все удобства. Желали бы сидеть в четырех стенах — купили бы места в трюме.

Я неплохо проводил время на диване, попивая содовую и разглядывая бумажную версию моей основной легенды — пачку бумаг с именами, фамилиями и возможными местами обитания эмигрантов, которых стоило попытаться вернуть на родину. Гусев с Лосем и Пьянков-Питкевич с Манцевым тоже были здесь — размытые фото и пару абзацев о каждом среди еще пяти десятков таких же обиженных на Республику или старую Империю непризнанных гениев. Цорн, Сальватор, Доуэль, Вагнер, Моро и другие — чьи открытия граничили с магией и могли вывернуть мир наизнанку, все они в свое время отметились на Сипанге, и наверняка по их следу шли ребята куда серьезнее меня… Моей же целью был шамонит, ультралиддит и дурацкие трубочки с газом. Ни больше, ни меньше. Пообщаться со всеми этими фанатиками от науки было бы чертовски любопытно, так что я отчасти жалел, что на самом деле не являюсь имперским агентом-вербовщиком. Ну что такое шамонит, в конце концов, по сравнению с возможностью вживлять людям органы диких животных и рыб, даруя возможности таинственные и страшные? Что может быть увлекательнее, чем выяснять — вправду ли эти эксперименты были удачными или гора снова родила мышь, а современная наука — очередного шарлатана?

Раздался стук в дверь. Конечно, это был Веста. Вот кто являлся главным героем этого детектива! Он здесь был основным персонажем, а я — или свидетелем, или подозреваемым. В худшем случае — следующей жертвой.

— Сдайте оружие, поручик! — с порога сказал он.

— И не подумаю.

Джон Веста прищурился, подвинул себе кресло и сел напротив меня, с интересом поглядывая на бумаги, которые я держал в левой руке. Правая — в кармане — направляла револьвер ему в живот.

— Вот об этом я и говорю. У вас есть оружие, и вы умеете стрелять прямо из кармана, как некоторые криминальные элементы городских трущоб Империи. Вам ничего не стоило пристрелить Герлиха.

— И как я мог бы вас убедить, что невиновен? Разве что предъяви я вам свое оружие, вы не нашли бы там следов пороха, и барабан был бы полон. Да и калибр оказался бы куда больше, чем у той пукалки, которой продырявили бедолагу-тевтона.

— Тевтона? Вы были с ним знакомы? — он любил такие игры и получал настоящее удовольствие от процесса.

— Виделись в Зурбагане во время Фестиваля уличного искусства. Он, кажется, репортер какой-то протекторатской газеты…

— «Беобахтера», — сказал Веста, выжидающе глядя на меня.

Я и бровью не повел:

— Что-то правительственное? Я, наверное, отправлял туда свои путевые заметки пару раз… Впрочем, куда я их только не отправлял.

— А вы литератор?

— Местами. Кончайте игры, Веста. Вы сейчас будете говорить, что я имперский шпион, который убил протекторатского шпиона, намекая на то, что я такой болван, что прикончил его в первый же день, как только увидел? Околесица! Возникни у меня нужда его прикончить — я бы выбросил его за борт дней через пять, и дело с концом. Но зачем мне это делать? Протекторат и Новая Империя сейчас соблюдают режим наибольшего благоприятствования и не враждуют открыто — насколько я знаю. А из личных мотивов… Из личных мотивов я, пожалуй, прикончил бы Вильсонов — не люблю марафетчиков. Кстати, о Вильсонах! Давайте размен баш на баш — вы говорите мне, какой калибр у пули, что нашел Сартано в теле бедного герра Герлиха, и, если всё совпадет — я дам вам наводку на одну интересную шлейку для кобуры скрытого ношения.

Джон Веста откинулся на стуле:

— А вы довольно хороши в этом дерьме — для провинциального поручика-пограничника, конечно. Жизнь помотала?

— Помотала. Так какой калибр?

— 0,44.

Есть! У Барбары точно был «Дерринджер» под платьем! Неужели всё так просто? Какой у них мог быть мотив? С другой стороны — наркоманы! Взбрело даме в голову — и пристрелила ненавистного сатрапа и душителя свободы из цитадели мирового зла — Протектората. А папенька потом откупится. Кто там, интересно, папенька? Хватит у него денег для того, чтобы дело не всплыло наверх, и убийство так и осталось апоплексическим ударом? Но это всё — домыслы. Разбираться будет Веста. А потому я сказал:

— Если они не совсем идиоты, то объявят о пропаже «Дерринджера» сегодня или завтра. А если совсем — то вы можете найти его на правом бедре у некоей взбалмошной особы из соседней каюты. Это в принципе опасно — оставлять огнестрельное оружие в руках у людей, которые большую часть жизни проводят под воздействием дурманящих веществ…

Глаза сыщика округлились, и он хотел сказать что-то, но его прервал громкий женский крик с другого конца коридора. Веста вскочил с кресла, рявкнул:

— За мной! — и выбежал за дверь.

Ну, я и последовал за ним по коридору туда, где кричала горничная.

Это была каюта Егучи — того маленького серьезного нихондзина. И горничная кричать не перестала. Веста просто взял — и переставил ее в сторону от двери, бросив подбежавшим Натали и другим девушкам:

— Займитесь! — и сунулся в каюту.

Я — за ним. Почему вдруг сыщик стал мне доверять — черт его знает… В любом случае, Джон грязно выругался, развернулся на каблуках и ткнул большим пальцем себе за спину.

— Как вам это нравится?

Мне не нравилось. Кому понравится лежащий на полу полуголый упитанный и татуированный нихондзин, из брюха которого торчит странного вида клинок и вываливаются кишки? Более того — последним усилием Егучи-сан загонял этот самый клинок еще глубже, желая наверняка сдохнуть. Он и сдох спустя секунд тридцать, не издав ни единого звука.

— Чертовы нихондзины. Теперь мне всё ясно со вторым убийцей, — Веста достал из кармана портсигар и закурил прямо тут, в каюте, — Знаешь, как они ловко швыряются всякими заостренными штуками?

Я не знал. Для меня всё это было действительно странно, но за время этого своего приключения я повидал народы весьма удивительные и с обычаями чрезвычайно диковинными, так что идея выпустить себе кишки после того, как швырнул в кого-то столовым ножом, не казалась такой уж нереальной. Тем более, Изабелла говорила, что у Егучи были личные мотивы. Например — отомстить Герлиху за что-то. Месть выполнена — можно помирать? Кретинское объяснение, но какое есть…

— Ладно, два убийства на борту — это уж слишком. Буду запрашивать подкрепление, так что, если не хочешь, чтобы за тебя взялись всерьез, сиди в своей каюте и не высовывайся! — и когда это мы перешли на «ты»?

Великий детектив всех времен и народов зашагал по коридору и, глянув на матросов с ружьями, сделал им жест от глаз двумя пальцами — мол, я за вами присматриваю, или наоборот — присмотрите тут за всем. И пошел, покуривая сигарету. Он даже тело не прикрыл — просто запер каюту, и всё!

Каналья, как есть — каналья, вот кто такой этот Веста!

Я пока понятия не имел, что делать дальше, да и ночь никто не отменял — спать уже хотелось довольно сильно. Запереть двери, забаррикадироваться, надраться виски и подремать пару часов — этот план был ничем не хуже остальных. В любом случае в авантюру с побегом лучше было пускаться выспавшись.

Ни в дверь, ни в иллюминатор никто не мог проникнуть — я об этом позаботился. Даже придвинул чертов пуфик и сунул стул в ручку! Расположившись на диване, я приложился к бутылке и приготовился вздремнуть, как вдруг вздрогнул: мне показалось, что за стеной кто-то шепчется на лаймиш с руссильонским выговором. Какого черта, за стеной была каюта Вильсонов, и звукоизоляция тут имелась — нужно было усиленно напрягать голосовые связки, чтобы до соседей дошли отголоски!

Но после случая с тиканьем и бомбой я решил всерьез относиться к тому, что мне кажется. Или кажется, что кажется. А потому — напрягся, ухватился за револьвер и прислушался. Шептались двое!

— …давай ее сюда! Да не бойся, проваляется пару дней в лихорадке, заблюет тут всё до потолка и насрет в штаны, ничего такого! Это ж не черная мамба!

— Да ну, травить змеями — моветон!

— То есть подорвать дюжину человек — нормально, а это — моветон? Давай сюда, говорю тебе!

— А он точно тут?

— А где ему быть? Спит на кровати как миленький! Жорес сказал, что он взял бутылку и забаррикадировался в каюте!

Ажурная панель под потолком над кроватью вдруг отодвинулась и рука в толстой перчатке что-то швырнула прямо на кровать. Панель задвинулась, и послышался шорох — как будто что-то скользит по металлу.

Змеи? Ненавижу змей!

VII ТРОЕ В ЛОДКЕ

У меня был сапог — один. Змейка — маленькая, желтенькая и какая-то вялая, будто бы замороженная, мигом оказалась подцеплена голенищем и съехала куда-то в район пятки. Я перекрыл ей путь наверх, воспользовавшись кружевной салфеткой с тумбочки, которой перевязал сапог. И поставил его в угол.

История с отъезжающей панелью требовала внимания: я подозревал, конечно, что такой огромный корабль должен иметь свои тайны, и за пассажирами первого класса наверняка возможен присмотр, но чтобы два взрослых мужчины поместились в условную вентиляционную шахту — это было слишком!

Обследовав ажурный квадрат, я прошелся ножом по швам и — щелк— подцепил задвижку! Панель отошла в сторону. Нормального фонарика у меня не было, и потому пришлось чиркать спичкой, чтобы осмотреться. По всему выходило — один из них становился другому на плечи, чтобы сунуть в каюту ядовитую тварь. Там было высоко — метра три, и шахта уходила куда-то под пол кают, в обе стороны. Такой просторной вентиляции я отродясь не видал! Габариты были явно чрезмерными: вроде как и вентиляция, а вроде и тайный ход. По крайней мере, слышимость была отличная.

Вильсоны, например, предавались своему любимому делу — скандалили и сношались. Как у них это получалось делать одновременно — ума не приложу. Тут способности нужны особые.

Знание о вентиляционной сети давало мне некоторые преимущества. Но вместе с тем — лезть туда наобум, без освещения, схемы, с риском столкнуться с анархистами или еще какими любителями шастать по тайным ходам — это было бы чистой воды кретинством…

Только я задвинул назад панель, как в иллюминатор постучали. В чертов иллюминатор, из которого вид открывался на бурные океанические просторы! Револьвер оказался в моей руке мгновенно, и я, сжав зубы, двинулся по направлению к источнику звука.

Стук раздался снова. Я отодвинул занавеску и глянул наружу, не торопясь разблокировать ручку.

— Твою мать, Джимми Коллинз, какого черта…

Этот славный парень из команды Илая Фокса висел прямо за стеклом и подавал мне таинственные знаки, и корчил жуткие рожи! Вот уж кого я не ожидал увидеть и кому совершенно точно был рад! Конечно, я открыл иллюминатор, запустил его внутрь — мокрого, холодного и жутко суетливого.

— Вы живы, живы! Они не успели! Тут в стене есть…

— Спокойно, Джимми Коллинз, опасность уже миновала, и змеюка сидит в моем сапоге…

— Змеюка? Какая такая змеюка? — вытаращил глаза матрос, — Я думал — они швырнут дымовую шашку или гранату, или пальнут в вас из револьвера… Змеюка! Украли у Роше, что ли?

— А причем тут Роше? — настало мое время таращить глаза.

— Так у него целый террариум всяких гадов! Мы, когда в Агрбе его на борт принимали, одурели таскать всех этих чудищ… И тарантулы, и сколопендры, и даже королевские кобры и…

— И черная мамба.

— Да! А откуда вы…

— Подслушал. Это анархисты?

— А откуда вы… А! Вы ведь человек непростой, я помню! Ну, это хорошо. Но вот что я вам скажу: мы с Джеком Доусоном подготовили всё, как приказал герр Герлих. Он и заплатил нам вперед, чтобы всё организовали. Ну да, мы вроде как будем преступниками и пиратами, но лучше так, чем подохнуть ни за хвост собачий… Надо бежать, пока тут всё не зашло слишком далеко, — он мерил шагами каюту, — Нас назначат на шлюпочную палубу — завтра, после шести склянок. Мы присмотрели суденышко, с которым вполне сможем справиться втроем, и сейчас занимаемся припасами… Если у вас получиться раздобыть оружие и съестное — это будет прекрасно, ей-Богу. Скажитесь больным, будто змея вас таки покусала, а сами тихо-тихо можете воспользоваться вентиляцией. Вот вам схема и еще записка — от Герлиха. Он уплатил вперед, а Джимми Коллинз не такой человек, чтобы брать деньги задарма. Ну, раз у вас всё хорошо — то прощевайте, мне еще палубу драить!

Коллинз угостился бренди из бутылки, пожал мне руку и вылез в иллюминатор. Мне даже дышать стало легче — когда есть такой напарник, любая авантюра кажется по плечу! А Джек Доусон… Неужели этот тот самый бедолага, которого мы выловили из океана верхом на двери? Он вроде бы говорил, что собирался податься на океанический лайнер…

Я форменным образом обворовал кухню ресторана первого класса. Дождался, когда ужин закончится, а кухонные рабочие разойдутся по каютам, и выбрался из вентиляции с большим холщовым мешком, который тоже стащил — в прачечной. На дне мешка лежало несколько смен чистого белья — тоже краденого, чтобы использовать в качестве прослойки между бряцающими и звякающими предметами. Конечно, в закромах ресторана я поживился руссильонскими консервированными фруктами и хамоном, арелатскими корнишонами и оливками, и вином, и коньяком, и содовой, а еще — полупудом пшеничной муки и аппенинскими спагетти и кое-чем кроме этого. Груз получился увесистый — я едва успел скрыться с ним под столом, за которым пряталась решетка вентиляции, когда один из поварят таки наведался в кладовую, чтобы тайком полакомиться мороженым.

С вооружением дело обстояло похуже. Оно хорошо охранялось, и потому вместо винтовок и револьверов я стащил из кают-компании для офицеров несколько образцов холодного оружия — шпаги, кортики, абордажные топоры родом из позапрошлого столетия.

Всё это богатство складировал в одном из ответвлений вентиляции под шлюпочной палубой, с опаской размышляя о том, что не один я ползаю по коммуникациям, и большим кретинством будет просрать весь скарб по чистой случайности.

Наверняка про вентиляцию знал Веста — нужно же ему было заниматься промышленным шпионажем и собирать компромат? Не убийства же расследовать его сюда посадили, верно? И знал капитан Шиллинг — у него-то точно была самая полная схема корабля. И анархисты — им, скорее всего, слили информацию о тайных ходах товарищи с судоверфей.

Анархизм получал свое распространение там, где власти отказывались заниматься трудовым законодательством и слишком потворствовали дельцам и картелям. Как на Сипанге, в некоторых городах Аппенинского архипелага, отчасти — в Арелате и Руссильоне. В Альянсе власти их давили нещадно, вплоть до смертной казни, в Протекторате местные любители орднунга, услышав речи анархического свойства, наливались дурной кровью и могли затоптать баламута самостоятельно, без привлечения полиции. А в Империи активность ячеек товарищей сошла на нет в годы лихолетья: одна часть из них поддержала Ассамблеи и разделила судьбу лоялистов, какой бы она ни была, другая — решила, что за свободу комфортнее бороться в странах теплых и заморских. «Наше отечество — всё человечество,» — аргументировали они.

Попадались среди анархистов и весьма интересные личности: энергичные, эрудированные и языкастые, с которыми хорошо схлестнуться в словесных баталиях за рюмочкой чаю и очень плохо — на поле боя… Но это — лирика. Главное — чтобы эти личности не обнаружили мой схрон раньше Доусона и Коллинза.

В каюту уже стучали. Это был Веста. Я успел нырнуть под одеяло прямо в одежде и оставить сверху только лицо, когда дверь открыли запасным ключом снаружи.

— Что с вами? — забеспокоился сыщик, — Нездоровится?

— Подите к черту, Веста! — нарочито стралальческим тоном простонал я, — Там в сапоге в углу — змеюка! Гадина цапнула меня за палец, он распух, и я теперь совершаю моцион между клозетом и кроватью с завидной регулярностью! Какой-то кретин хотел прикончить меня, но выбрал неправильную змею… Вы детектив? Идите ищите, кто таскает с собой змей на корабль! И оставьте меня в покое, потому как вот-вот мне предстоит совершить очередной набег на сортир!

— Вам точно не нужна помощь? Может быть, прислать корабельного доктора? Или Сартано?

— Пришлите их к черту, Веста! Почем мне знать, что это не кто-то из докторишек? Я видал таких змей в Колонии… То есть — в Федерации. Моей жизни ничего не угрожает — а вот афедрону и желудку очень даже… Подите за дверь, Джон, Господом Богом прошу, иначе будете свидетелем пренеприятнейшего зрелища!

Веста потоптался немного на месте, потом ухватил сапог с замотанным салфеткой голенищем и на вытянутых руках вынес его в коридор. Я навел его на Роше — а дальше куда кривая вывезет. Пускай разбирается. К этому франту у меня не сформировалось ни симпатии, ни антипатии. Мы с ним были слишком разными — это совершенно точно. И мне с ним было не по пути.

Вот с Джимии Коллинзом — другое дело.

Мы чувствовали себя очень глупо. Плечом к плечу втиснувшись в тот самый вентиляционный закуток, мы втроем наблюдали за тем, как какие-то типы пытаются сделать ровно то же — угнать себе средство передвижения, чтобы сбежать с «Голиафа». Только аппетиты у них были куда солиднее наших!

Будь я проклят, если они не собирались стырить паровой катер! Коллинзу и Доусону, которые вроде как несли вахту на шлюпочной палубе, полагалось им препятствовать, но — там было несколько вооруженных людей!

На что вообще они могли рассчитывать, когда цепляли этого пятнадцатиметрового красавца к шлюпбалкам? Не на трусость же вахтенных, в самом деле? Такой катер был тут такой один и даже имел имя собственное: «Джон-Эдвард». И его пропажу точно бы заметили даже в темное время суток, если только не…

Чудовищной силы взрыв прогремел как раз там, где располагались каюты первого класса и ресторан. В свете электрических фонарей было видно — густой черный дым повалил из иллюминаторов надстройки. Послышались крики и заполошный звон рынды. Анархисты — а это были именно они — мигом включили электрическую лебедку и принялись спускать катер на воду.

— Ну, исполняют, черти! — чуть ли не восхищенно проговорил Доусон.

Кажется, ему нравилась такая лихость. Вдруг стало тихо — перестали шуметь винты лайнера, клубы дыма из четырех гигантских труб стали гораздо жиже. Судно ложилось в дрейф, чтобы справиться с происшествием на борту.

— Бегом к нашей шлюпке! — выдохнул Коллинз, мы выбили вентиляционную решетку и с полными руками рванули к суденышку под номером 203.

На фоне заглохших машин крики людей становились всё громче. Корабль погружался в хаос. Прибежал боцман и заорал:

— Кто приказал спускать шлюпки на воду?

— Иди ори на капитана, Шарпс! — отбрил его Коллинз, — А лучше бы еще людей прислал, мы тут едва справляемся!

Боцман умчался дальше. Мы работали как проклятые — электрическая лебедка была занята, и оставалось надеяться, что с анархистами мы не столкнемся. Они должны были отчалить раньше, чем наша шлюпка станет на воду. Трос травили потихоньку, сидя уже внутри лодки, стукаясь бортом об обшивку «Голиафа». Я увидел в одном из иллюминаторов испуганные лица пассажиров третьего класса — и поскорее отвернулся. Что я мог для них сделать?

Вдруг снизу заорали, разглядев в тусклом свете окон и габаритных огней корабля еще одних беглецов — нас, но предпринимать ничего не стали, кроме того, что как можно быстрее развели пары. Двигатель на катере был установлен удивительный — может быть, что-то из этих новомодных стирлингов, который работает при самой минимальной разнице температур? Так или иначе, пожарная команда «Голиафа» даже не успела развернуть брандспойты, а наша шлюпка коснуться поверхности океана — «Джон-Эдвард» уже пыхтел дымом и взбалтывал воду набирающим ускорение винтом.

В темноте понять было сложно — но мне показалось, что на борту катера мелькнула женская фигура — пусть и в такой же, как у остальных, матросской робе. Изабелла? Гадать было бессмысленно.

Дым, который валил из иллюминаторов первого класса, посветлел, превращаясь в пар от струй воды, хлещущих из шлангов по очагу возгорания. Мы с Доусоном взялись за весла, пытаясь удержать шлюпку на месте. Джимми Коллинз крикнул сверху:

— Примите! — и опустил на веревке вниз какой-то металлический ящик, довольно габаритный.

Он соскользнул по одному из удерживавших суденышко тросов и взялся за румпель.

— Загребай! — скомандовал он.

В этот момент «Голиаф» вздрогнул. Огромные паровые машины заработали. Видимо, капитан решил, что котлам и основным системам корабля ничего не угрожает, и потому приказал следовать прежним курсом.

— Живей, живей, чтобы нас не утянуло под днище! — Коллинз явно нервничал.

Мы с Доусоном тоже нервничали и гребли как сумасшедшие. Да, было темно. Но у них там была еще парочка малых судов на паровом ходу, пусть и не таких роскошных, как «Джон-Эдвард», но вполне способных нас настигнуть, если мы не затеряемся в ночи. Паруса мы ставить опасались — в свете поисковых прожекторов белые полотнища стали бы отличной мишенью.

— У меня есть вопрос, — поднял руку Доусон, когда сумасшедшая гонка наконец закончилась.

— Давай.

— Какого дьявола мы удирали с корабля, если анархисты тоже с него удрали? Вроде как угроза миновала?

— Угроза? — Коллинз покачал головой, — Мистер Герлих и понятия не имел об анархистах. Они тут случайно, решили вот отомстить мировому капиталу… Им повезло, что они успели раньше, чем…

— Чем что, Джимми? Говори, не трави душу!

— Чем «Голиаф» напоролся на айсберг.

Герлих прибыл на лайнер неслучайно. Он знал, что готовится масштабная провокация, целью которой является политический, экономический, а, возможно, и военный кризис в отношениях Сипанги и Протектора. Воротилы из Альянса — то ли Интеллидженс Сервис, то ли безопасность Тропической компании — должны были устроить очередную попытку стравить государственно-частные корпорации тевтонов с заокеанскими картелями — и инцидент, например, с участием подводной лодки, на бортах которой были бы нанесены кресты, стал бы отличной прелюдией к такому противостоянию. Тем более — финансисты одного из наиболее влиятельных сипангских монополистических объединений как раз путешествовали на борту лайнера. Главное — чтобы погибло как можно больше людей, а влиятельные свидетели остались живы.

Фокус заключался в том, что Протекторат никогда не был особенно щепетильным в достижении своих целей. Если инцидент нельзя было предотвратить — его можно было возглавить. Герлих имел в планах утопить «Голиаф» к чертовой матери — а катастрофу выдать за столкновение с плавучей глыбой льда. Никаких следов, никаких выживших. Сам он в живых оставаться, судя по всему, тоже не намеревался. Старик решил завершить карьеру красиво и с пользой для Ордена…

Я оторвался от чтения записки старого рыцаря плаща и кинжала и спросил у Коллинза:

— А какого черта он обратился именно к тебе?

— Илай Фокс во время Великой войны был контрабандистом. Возили в Протекторат продукты и сырье для медикаментов. Работали через Герлиха. Я служил у него юнгой, потом сбежал, потом опять вернулся. Выходит — мы все были под колпаком у Капитула… А у Герлиха на каждого из нас был крючок — даже на меня, — и понурился.

Может, он не такой и славный парень, этот Джимми Коллинз? Тот как будто прочел мои мысли:

— А что я мог сделать? Он выловил меня в тот же день, когда взошел на борт, перед ужином. И заявил, что я опять в деле — потому что, мол, вмешались посторонние силы и весь план может полететь псу под хвост. Дал мне две записки — одну для меня и ещё вот эту вот, что у вас в руках, и сказал, что на борту есть только один человек, которому он может доверять.

— Ты?

— Нет, вы! Я чуть с ума не сошел, когда вас увидел — бывают же такие совпадения, да? А потом герр Герлих погиб, а мы с Доусоном выследили анархистов и стали готовить побег, и всё завертелось… А что там в вашей записке?

— Ох, Джимми Коллинз, тебе лучше не знать… — мне и самому этого лучше было бы не знать, — А еще чего-то кроме записок и инструкций Герлих не давал?

— Давал… Точнее — сказал, где взять.

Коллинз ткнул пальцем в металлический ящик. Я пересел на скамью поближе к этой штуковине и в свете фонаря принялся его осматривать. Нечто подобное я видел на фронте, в самом конце, когда мы додавливали лоялистов… А у Протектората такие штуки были при каждом батальоне.

Щелкнув замком, я открыл крышку. Это была портативная рация — мощная, на несколько сот километров — и аккумуляторные батареи. А еще — запаянный в целлулоид пакет с документами.

Я снова влезал во что-то дурнопахнущее. Остервенело скомкав в руке записку Герлиха, я сунул ее в карман, закрыл ящик и переставил его в непромокаемый отсек на корме — к припасам и одежде.

— Давайте ставить паруса, мы оторвались достаточно далеко, — предложил Джек Доусон, который сидел всё это время тише воды ниже травы.

И мы начали ставить паруса.

VIII ЗОЛОТОЙ ОСТРОВ

Наша шлюпка была суденышком примечательным. Не та утлая скорлупка, какими обычно комплектуются каботажники и речные суда, а настоящий маленький корабль с удивительным запасом прочности и плавучести. Корпус был укреплен металлом, на носу и корме имелись воздушные ящики, в бортах — пробковый слой, в киле — солидный балласт против переворачивания. По большому счету она была непотопляемой, даже полная воды — разве что саданет волной о скалы, или кто из пушки выстрелит.

Паруса были полны свежего ветра — оба гафельных и косой — на носу. Черта с два я бы с ними справился в одиночку, но морячки дело свое знали на «ять»: Коллинз контролировал румпель, Доусон орудовал со шкотами, а я или помогал, играя роль юнги-акселерата, или занимался всякой мелочевкой: пытался поймать рыбу, вчитывался в писанину Герлиха, каждый час крутил настройки на рации, проверяя частоты.

Радиоэфир был чист, нас не искали. От выкладок Герлиха кипели мозги, и становилось дурно. Я чуть было не окунулся в высокую политику, оказавшись в окружении Императора — и бежал от нее как черт от ладана. И вот сия чаша снова меня настигла. Обладая этими документами, я мог бы… Мог бы…

— Да пошло оно к черту, — сказал я, размахнулся и швырнул папку в океан.

Она раскрылась на ветру, и бесценные бумаги рассыпались по поверхности воды, постепенно намокая и сминаясь на волнах. Какой-то активный тунец рванул к мнимой добыче и бестолково закружил, взбивая плавниками волны и смешивая их со скандалами, интригами и расследованиями ныне покойного герра Йозефа Герлиха.

— А как же… — Джимми Коллинз смотрел на меня вытаращенными глазами.

Джек Доусон задумчиво чесал затылок.

— Я хочу, чтобы каждый из вас задал себе один-единственный вопрос: оно нам надо? — и глянул сначала на Джека, а потом на Джима.

Парни задумались.

— Получается, сначала герр Герлих из симпатии к вам передал через меня сведения о том, что анархисты затевают провокацию и взрыв. А уж после того, как они подсунули змею в кровать — свалить с корабля и вовсе стало лучшим вариантом. Так что мы виновны только в краже шлюпки, и по Сипангским законам должны будем или внести сумму, превышающую ущерб в два раза, или сесть в тюрьму, — выдал удобоваримую версию Коллинз.

— Кто-то видел, как ты говорил с Герлихом? — напрягся Доусон.

Он, хоть и выглядел балбесом, ситуацию прочувствовал до печенок. Быть исполосованным на ремни ретивыми рыцарями плаща и кинжала из Тайного Капитула или наемниками картелей — удовольствие ниже среднего.

— Нет, — покачал головой Коллинз, — Мы встретились на верхней палубе, я драил медяшки, и никого вокруг точно не было. Он прошипел, что, мол, узнал меня и дал наводку на тайник. Вот и всё.

— Значит, всё, что нас связывает с этой историей — рация, так? И сам факт того, что мы имели отношение к «Голиафу»… А нам точно нужно на «Сипангу»? — спросил Джек.

Я хмуро кивнул. На Сипангу мне точно было нужно.

— А то могли бы заглянуть на Золотой остров, к Шельге… Там можно запросто затеряться. Тут недалеко, каких-то полтыщи кабельтовых! При попутном ветре — ерунда! Хотя наши анархисты наверняка тоже туда отправятся, там для таких настоящий рай!

Золотой остров? Это было что-то из истории про Пьянкова-Питкевича и его эксперимент по добыче драгоценных металлов непосредственно из мантии нашей планеты. И вроде как эксперимент не удался из-за бунта рабочих — а так он имел все шансы обрушить мировой рынок. И именно после этого следы амбициозного инженера потерялись… Можно было попробовать стать на след великого изобретателя и таинственной мадам Ламоль, но это почти наверняка означало бы столкновение с теми, кто уже два раза пытался меня прикончить.

— Praemonitus, praemunitus — сказал я.

— Что?

— Кто предупрежден — тот вооружен. Курс на Золотой остров.

Судя по карте, это был целый архипелаг — если можно было так назвать острова, располагающиеся друг от друга на расстоянии сотен километров. Золотой остров — он же Хендерсон — был вторым по величине и до недавних пор необитаемым. По каким-то неведомым причинам именно здесь Пьянков-Питкевич при поддержке главы «Анилин Роллинг Компани»-химического короля Сипанги Дональда Роллинга запустил свой проект по золотодобыче. Какое-то у него было интересное оборудование — с применением концентрированных тепловых лучей… Параболоид, синусоид, экспонентоид — какое-то такое математическое название….

Меня не интересовал тепловой луч, а графики алгебраических функций — тем более. Задание стояло — добыть шамонит, топливо, которое использовали в этом оборудовании, и на Золотом острове его образцы, пожалуй, можно было раздобыть с не меньшей вероятностью, чем в том заброшенном цеху анилиновой компании, на который у меня имелось наводка. Я строил отдаленные планы заглянуть сюда на обратном пути на каком-нибудь зафрахтованном судне или с контрабандистами — но ситуация на «Голиафе» внесла свои коррективы. Острова — значит острова.

Климат морской субтропический, происхождение — вулканическое и коралловое, население — анархическое и враждебное. Раньше на паре-тройке из этих клочков суши проживали аборигены, но теперь они частью растворились в массе переселенцев, а частью были уничтожены со всей жестокостью, свойственной цивилизованным народам.

Ловили рыбу, промышляли жемчуг, жевали кокосы, ели бананы. Потом пришли инженер Пьянков-Питкевич и химический король Роллинг, навезли машин, людей, оружия, вывернули всю жизнь Золотого острова наизнанку — и получили удар в спину от бывшего уполномоченного из Мангазеи — Василия Шельги, который до этого всюду ошивался с ними, выполняя роль то ли консультанта, то ли телохранителя — черт его знает. Когда из-за блокады флотом картелей Сипанги на острове начались волнения шахтеров и обслуживающего персонала, Шельгу отправили с ними договариваться — мол, лоялист, вожак толпы и всё такое, народная косточка — должен справиться. Он и справился — возглавил бунт и захватил остров. Даже Ассамблею созвал и призвал всех трудящихся мира присоединиться к нему в борьбе против мирового империализма и корпораций. Так до сих пор и призывает, кстати.

Петра Петровича Пьянкова-Питкевича Джек Доусон величал не иначе, чем «Пьер Гарри». Почему так — одному Богу известно, в любом случае он отзывался об инженере с восхищением — мол, авантюрист, проходимец, дел наворотил и за решетку не попал. Сидит, небось, со своей мадам Ламоль на вот таком же вот приятном острове в окружении груды сокровищ, коктейли пьет и жизнью наслаждается.

Нам оставалось около пятидесяти километров ходу, и мы расслабились, сытно поужинали и чувствовали себя вполне прилично, наслаждаясь погожей тропической ночью. Волнение было умеренное, свежий ветер наполнял паруса, подгоняя шлюпку. Вдруг завопила радиостанция — голос научились передавать уже лет пять как, теперь этим пользовались повсеместно. Прогресс, однако!

Но вот этот конкретный голос, который вещал на лаймиш с чудовищным тевтонским акцентом, никакого оптимизма не внушал.

— Говорит пассажирский пароход «Карпатия»! Наблюдаем место катастрофы «Голиафа». Выживших не обнаружено. Просьба всем судам, кто слышит это сообщение, присоединиться к поискам выживших! Повторяю! «Голиаф» столкнулся с айсбергом! Наблюдаем место катастрофы, ведем поисковые работы…

— Твою мать, — сказал Джимми Коллинз, — «Карпатия», порт приписки — Вотансхафен. Протекторат.

Ну, что тут можно было сказать? Это был тот самый случай, когда наши действия не имели никакого значения. Что могли бы сделать три молодых мужчины против всего корабля? Бегать и размахивать папкой Герлиха? Всех рассадить по шлюпкам и грести к Золотому острову? Так мест на лодках и катерах было 1072, а экипажа и пассажиров — около трех тысяч. Те, кто проектировал лайнер, изначально похоронили две трети людей. Тех, кто был в трюмах, конечно — пассажиров третьего и второго классов. У них стоимость места в шлюпке в билет не входила, черт побери.

Мне живо представились ребята в шлемах с рожками, которые плавают меж обломков погибшего «Голиафа» на лодках и деловито достреливают выживших. Международный скандал Капитулу Ордена пресвятой Девы Марии Тевтонской не нужен. Свидетели, которые могли бы рассказать о лодке с черным крестом на борту — тоже. Тем более, лодка была липовая. Наверняка и всплыла еще после торпедирования, чтобы ее с борта заснять успели…

То-то будут обескуражены любители провокаций, когда поймут, что такое есть на самом деле тевтонский орднунг. Тевтоны — они такие: мол, взялись судно топить от нашего имени, под нашим флагом — делайте это качественно, а то ведь исправлять приходится, подчищать…

Я подумал о Натали, капитане Шиллинге, Сартано, Вильсонах и еще сотнях и сотнях погибших. Какая тупая и бессмысленная смерть, положенная на алтарь геополитических интересов сильных мира сего! И если в Сан-Риоле я еще мог что-то предпринять, что-то сделать, то здесь — железный гроб посреди моря. И револьвер, решимость, пара верных товарищей и знание всей подноготной происходящего были бесполезны. Тут разве что эскадра военных кораблей или небольшой воздушный флот тяжелых гвардейских бомбовозов могли бы переменить ситуацию.

От тяжких дум отвлек радостный голос:

— Всем, всем, всем! Товарищи! Говорит Золотой остров!.. — и далее что-то бодрое, бравурное, сразу на трех языках: лаймиш, арелатском и имперском.

— Прибыли, — сказал Доусон, — Ну, держись теперь.

А Джимми Коллинз глянул в мою сторону и спросил:

— А в тех бумагах, там…

— Что?

— Нет, ничего, — и снова взялся за румпель.

Золотой остров производил двойственное впечатление. Он и состоял из двух больших районов — дворцового и промышленного, рабочего. Теперь, правда, никакого официального деления не имелось и границ — тоже. В длину — около десяти километров, в ширину — пять, он приютил около трех тысяч жителей, которые расселились везде, где душа пожелает.

Несколько поселков — обычные бамбуковые хижины с крышами из пальмовых ветвей — и вовсе разместились на побережье и выполняли роль пристаней — там, где путь к острову не преграждали коралловые рифы. Конечно, главный порт с пирсом и полуразрушенным грузовым терминалом располагался у подножия дворца — но туда соваться не стоило, потому как Изабелла Ли (если это была она) сотоварищи явно направилась бы напрямую к Шельге. Меня же интересовал шамонит и возможность сменять шлюпку с «Голиафа» на что-то менее примечательное.

За какие-то полчаса мы обогнули линию белых бурунов вдоль берега и вошли в один из проходов между рифами, обозначенный красными бакенами из металлических бочек. Кажется, на берегу до нас никому и дела не было: какие-то ленивые мужчины удили рыбу с пирса, из-под одного из навесов раздавалось бренчание на банджо и валил густой дым, донося сивушные запахи, меж столбов было развешано белье, которое сушилось на солнце.

Смуглая полная женщина в коротком, до колен, платье, вышла на пляж и стала снимать одежду, складывая ее в большую корзину, которую затем поставила себе на голову и скрылась из виду, покачивая широкими бедрами.

— Держись, говоришь? — усмехнулся Коллинз, поглядывая на Доусона.

— Да-а-а-а… Мне говорили — тут чуть ли не пиратская вольница, а оно вона как! — Джек явно был обескуражен.

Шлюпка ткнулась носом в песок, моряки выпрыгнули прямо в воду, я — следом. Общими усилиями мы вытащили лодку и остановились в нерешительности. Парни смотрели на меня, как бы ожидая инициативы — и с каких это пор я стал главным?

— Давайте сначала разберемся со шлюпкой и найдем ночлег, ладно? Вон там, под навесом, кто-то есть. Пойдем побеседуем…

Доусон остался сторожить пожитки — всё-таки у нас было кое-что ценное. Мы с Коллинзом двинули к навесу, из-под которого несло алкоголем и шел дым. Внезапно из дыма выскочил толстый человек в одних парусиновых штанах, но зато с объемистой кружкой в руке, и закричал:

— Амброзия! Нектар! Божественый ихор! — и, отхлебнув из кружки, блаженно закатил глаза. А потом, увидев нас, шагнул вперед: — Полдоллара за кварту, джентльмены — и вы в раю!

Его пузо тряслось, его щеки тряслись, и его кружка тряслась тоже.

— Предложение дельное, что уж тут! — вступил в разговор Коллинз, — Но мы прибыли, чтобы продать или сменять вон ту приличную шлюпочку и кое-какие вещички, ну знаешь…

— А-а-а-а, — понимающе улыбнулся самогонщик, и лицо его стало нарочито дружелюбным, — Тогда погодите, сейчас докапает — и пойдем договариваться. Меня, кстати, Бойл зовут.

— Джим, — представился Коллинз, — А что, вы покупаете парусные шлюпки?

— Мы покупаем всё! — расхохотался Бойл, — У нас тут полно золота и очень мало подходящих вещичек… Только такие скорлупки, как ваша, могут пройти мимо кораблей блокады.

Оказывается, картели платили нескольким эсминцам, чтобы они не подпускали к острову крупные суда — и при этом не приближались к побережью сами. Остров ведь недаром называли золотым — Пьянков-Питкевич таки добился своего, заполнив склады этим драгоценным металлом! Таким запасам позавидовала бы страна средней величины — такая, как Арелат, Иллирия или Руссильон. И поживиться его богатствами было чертовски большим соблазном.

У последнего бедняка тут была золотая посуда. Правда, на посуде этой никакого разнообразия кулинарных изысков не предвиделось — моллюски, рыба, фрукты, кокосовые орехи и кое-что с огородов ценилось куда больше, чем презренный металл. А вот рисковые контрабандисты готовы были рисковать жизнью, только бы увезти с собой пару-тройку «брусков» — так они называли золотые слитки. Именно эти пройдохи и провозили мимо боевых кораблей кое-что из предметов первой необходимости, медикаментов, инструментов и оборудования на остров. Наверное, капитаны имели долю — именно так работал бизнес на Сипанге.

Мои морячки налегли на «божественную амброзию» прямо тут, в тени шлюпки, расплатившись махоркой из карманов.

— Мы норму знаем, командир — заявил Коллинз, — Небось, добро убережем. Ты иди вопросы решай, а вот как суденышко нам присмотришь — тогда уже и зови, чтобы не надули тебя. Человек ты, конечно, непростой, но всё-таки сухопутный. А до тех пор — не кантовать. У нас законный отдых.

Спорить тут было бессмысленно — парни были в своем праве. У меня имелась опись всего нашего движимого имущества, включая рацию и холодное оружие из кают-компании «Голиафа», так что оставалось только выяснить цену всего этого. Мне нужна была пара-тройка винтовок и боеприпасы, и что-то вроде яхты старины Фахнерта — «Фрези Грант». Вся надежда была на рацию — она тут должна была цениться… Нет, не на вес золота. Дороже.

Самогонщик Бойл приоделся — лакированные туфли, чистая рубашка, брюки, парусиновый пиджак и шляпа-канапе.

— Во дворец идем! Там публика почище! — сказал он, — Еще надо бы штиблеты почистить, тут недалеко.

А как же анархия и классовое равенство, и тотальная свобода? В одних штанах, стало быть, перед «публикой почище» появляться невместно? Ну-ну.

Штиблеты чистил, конечно, смуглый мальчик-туземец. Он елозил дрянной, почти истершейся щеткой по какой-то черного цвета небольшой пирамидке, рядок которых был выставлен тут же перед ним в пыли, а потом ловко орудовал своим инструментом, наводя лоск на обувь. В качестве оплаты парнишка взял две сушеные рыбины.

— Товарищ, — сказал этот юный пролетарий Бойлу, — Не чиркайте спичкой о подошву до полудня, иначе ваши ноги сгорят. Эта штука дьявольски хорошо горит.

Бойл задумчиво почесал затылок:

— Опять лазили в шахту, черти? Вот Шельга вам уши надерет!

— Товарищ Шельга сейчас в запое, он нам уши надирать не будет, — убедительно наморщил нос мальчик, — Слышали, как он бодро по радио вещает? Это — верный признак.

— Ладно, ладно… — Бойл отмахнулся, — Пойдем его из запоя выводить. А ты гляди, товарищ, осторожно с шамонитом, а то спалишь весь остров к чертовой матери!

Осторожно — с чем?! Я шел за самогонщиком в состоянии прострации и постоянно оглядывался — на те самые пирамидки в пыли.

IX ТОВАРИЩИ

Мы миновали рабочий район. Жильем для местных служили бараки, сложенные из пальмовых стволов, или глинобитные, или из известняковых плит, с крышами из привозного железа. Кое-кто тут пытался организовать дело: небольшие гончарные, столярные или кузнечные мастерские, харчевни, сушилки для фруктов и рыбы, еще какие-то малопонятные производства. Но большая часть народа прозябала в праздном безделии.

Тому количеству людей, которые проживали на Золотом острове (несколько сотен, от силы — две тысячи человек), вполне хватало плодов и рыбы, и моллюсков, добычей которых можно было особенно не утруждаться. Еда чуть ли не сама падала в рот. Те, кто хотел большего — например, бритвенный прибор или патефон, или бутылку самогона — те еще пытались шевелиться. Но таких было не более пары сотен — из всей анархистской общины.

— Климат тут такой, располагающий… — развел руками Бойл, заприметив мои удивленные взгляды.

Действительно — десятки бездельников неплохо располагались под тенистыми кленами деревьев, играя в шашки, нарды, го или дженгу, попивая кофе или что покрепче. Многие просто полеживали на свежем воздухе прямо на траве или песочке. Одеты они были так же, как мой проводник в момент нашей с ним встречи: парусиновые штаны, иногда — что-то вроде жилетки или тюбетейки на голове. Женщины носили короткие светлые платья до колен, подпоясанные бельевой веревкой.

На плато — к дворцовому району — вела лестница. У ее подножия дежурили решительного вида молодчики в полувоенной одежде и вполне приличных шляпах. Не скрываясь, они носили оружие — кабуры с автоматическими пистолетами на поясах. На рукаве у каждого имелась перевязь из черно-красных лент. Наверное, они были кем-то вроде представителей власти, что ли? Хотя какая власть у анархистов?

— Бойл? Снова идешь предлагать своё пойло? У товарища Шельги и без тебя найдется, что выпить и чем закусить — вон, он как с утра пораньше по радио разоряется!

— Да слышали мы! Весь остров слышит… У меня другое дело — тут товарищи шлюпку продают и рацию.

Один из анархистов вдруг перешел на имперский язык, и, надеясь, наверное, что я его не пойму, обратился к своему товарищу:

— Мишань, а может, экспроприируем лодочку-то? Небось, сгодится в хозяйстве?

Я среагировал мгновенно, одновременно направляя револьвер прямо из кармана ему в междудушье:

— Мишань, ты скажи этому хозяйственному, чтобы он остыл, а то бесхозяйственным станет в момент… — проговорил я по-имперски.

Любитель чужого добра сдулся:

— Ну, ты резкий, дядя, — сказал он и шмыгнул носом.

— Нехорошо, товарищи! — погрозил я пальцем, — Человек человеку — друг, товарищ и брат, а вы — про экспроприации!

— А-а-а-а, так ты из наших… — протянули анархисты.

Я не стал их разочаровывать:

— Из наших, из наших…

И мы с Бойлом пошли вверх по лестнице. Местами пышные кроны тропических деревьев, увитые лианами, свешивались над самыми ступеньками, создавая благодатную тень, но такие участки были редкими. Большая часть ступенек была иссушена палящими лучами солнца. Подошвы шаркали по шершавым известняковым плиткам с мерзким звуком, и я старался аккуратно ставить ноги, чтобы его не слышать.

— Я узнал, что у меня есть огромная семья… — вырвалось само по себе.

— Что? — отдуваясь спросил самогонщик, оборачиваясь.

Пот тек у него по лицу, по кончику носа, меж лопаток и по брюху. А я ничего, я держался.

— Ничего, ничего. И тропинка, и лесок, в поле — каждый колосок… — ноги преодолевали ступеньку за ступенькой.

— Триста ступенек, — пропыхтел Бойл, — Раньше тут был фуникулер, но когда Шельга подвинул Пьера Гарри — ребята его сломали. Теперь поднимаемся по лестнице.

— Зато равенство, — сказал я.

Бойл выматерился.

Под мраморными сводами дворца королевы Золотого острова было не видать праздношатающихся бездельников. Тут, кажется, всё еще надеялись распространить идеи анархизма и ассамблейства на весь мир или хотя бы — на Сипангу. Множество ящиков с боеприпасами, оружием и прочим военным скарбом, целые штабели золота, запасы провианта и всего прочего — вот что лежало тут запросто, за открытыми дверьми! Опасаться им было нечего — каждый чужак тут был как бельмо на глазу: на меня то и дело оборачивались люди с решительными, острыми лицами — всех рас и национальностей.

Вдруг мне навстречу кинулся кто-то смутно знакомый, рыжий и в очках:

— Ты? Вы?! Здесь? Братишка! Поручик! — я, черт побери, припоминал его — это был доктор Кауперс, он лечил меня на Янге после моего лыжного забега через тундру с Нового Света.

— Доктор! — я на самом деле был рад его видеть.

— А как же?.. А куда же?.. И Дыбенко! — у него было слишком много вопросов, так что он всё вдыхал воздух и никак не мог выдохнуть.

— Лаймы, всё клятые лаймы! Взяли нас, якобы за браконьерство… Ну, и мы им дали жару — а потом давай Бог ноги!

— А Дыбенко? — он всё так же щурился, и почти не изменился и не поседел — разве что морщин стало больше.

— Жив, жив! Сейчас — в Федерации, Сан-Риоле, Натале — не знаю, где-то там. Виделись несколько месяцев назад.

— А-а-а-а! Это да, это в его натуре… — наверное, Кауперс думал, что Дыбенко сражается в армии президента Грэя, — А ты какими судьбами?

— Не поверите, доктор — случайно. Вот, шлюпку пытаюсь расторговать и рацию, или выменять на что-то стоящее. У меня и моих товарищей есть насущная необходимость попасть на Сипангу незамеченными, так что…

— И вы доверились Бойлу? — Кауперс как-то по детски наморщил нос, — Он же проходимец!

Самогонщик обиженно надулся:

— Я вообще-то всё слышу!

— Еще скажите, что вы не проходимец! — усмехнулся доктор.

— Я проходимец. Но проходимец обидчивый! И вообще — это я их нашел, а не вы! Имейте совесть, доктор.

— Ладно вам, Бойл, вы ведь точно хотели его надуть. Давайте пойдем к товарищу Шельге вместе — я поручика давно знаю, еще с гражданской войны, мне Вася охотнее поверит, чем вам.

Самогонщик шевелил полными губами, взвешивая все «за» и «против», а потом кивнул — так, что у него опять затряслись щеки. Мы снова пошли по залам, коридорам и анфиладам дворца, который напоминал именно то, чем и являлся на самом деле — убежище то ли партизан, то ли террористов, то ли революционеров. Оружие, транспаранты, пулеметные ленты в качестве элементов интерьера, боевитые надписи на стенах…

— Это, братишка, новая идея! Ин-тер-на-ци-о-наль-на-я! На Сипанге сейчас такое движение разворачивается… Жирные коты из картелей всё еще думают, что контролируют ситуацию, но это чушь! Первый удар по ним нанес Пьер Гарри, разогнав инфляцию своим золотом, второй — имперцы, придушив нашу Республику и перекрыв внутренний рынок, а третий нанесем мы… — Кауперс явно наслаждался происходящим, — Они думают, что заблокировали нас? Ни черта они не заблокировали!

Его фраза о том, что имперцы нанесли удар по Сипанге, перекрыв картелям путь на наши рынки, была довольно интересной, он как будто даже хвастал этим и гордился — но заострять внимание я на этом не стал. Не до того. Да и телодвижения анархистов за океаном меня интересовали мало — только в смысле их возможности или невозможности повлиять на выполнение моей миссии.

— Так что, идём к товарищу Шельге? — засуетился Кауперс.

— Идём!

Пока мы шли по сумрачному коридору, освещенному редкими лучами солнца из узких окошечек у самого потолка, я пытался понять, как сочетается всё это изобилие военного скарба во дворце с удивительной нищетой рабочего района и прибрежных деревенек. И ничего путного на ум не приходило.

У тяжелой металлической двери мы остановились. Навстречу нам вышли четверо охранников — с уже знакомыми автоматическими пистолетами и черно-красными лентами на рукавах.

— У него посетитель… — буркнул один из них — хмурый детина, скорее всего — тевтон.

—..ница, — усмехнулся его соратник, похожий на сипангского креола, — Не переживайте, это ненадолго.

Мы сидели на скамьях сандалового дерева, которые были установлены вдоль стен, и ждали, когда откроется дверь.

И дверь открылась. И появилась Изабелла Ли. Растрепанная и какая-то потерянная, она выпорхнула из берлоги Шельги, бросила взгляд на меня, ахнула, как будто увидела привидение, и устремилась прочь по коридору.

— Знакомая? — спросил Кауперс.

Я пожал плечами и сказал:

— Певица.

— Ну-ну… Не просто певица. Товарищ Саламандра! — поднял палец вверх Кауперс.

Вот оно как! Цельная Саламандра! Охранник-тевтон заглянул в полуоткрытую дверь, поморщился и сказал нам:

— Входите! Только сильно не шумите — он не в форме…

Мы с Кауперсом вошли, дверь за нашими спинами захлопнулась. Пока глаза привыкали к полумраку, который тут царил благодаря плотно задвинутым портьерам, я пытался оглядеться. По всему выходило — обитель товарища Шельги ранее представляла собой библиотеку — слишком много книжных полок тут было. Теперь же это помещение выполняло роль рабочего кабинета, спальни и штаба одновременно. Может быть — еще и амурного будуара, но копаться в этих вопросах я точно не намеревался.

Василий Шельга — некогда уполномоченный по криминальным делам Мангазейской а потом столичной Ассамблеи, восседал прямо на столе, в одних галифе, с голым торсом, и курил. Это был зрелый, уже в возрасте мужчина — раньше великолепный спортсмен, мускулистый и легкий, теперь — слегка обрюзгший и небритый, но всё еще опасный. Он подозрительно уставился на меня, и его рука потянулась к пистолету, который лежал тут же, на столе.

Кауперс шагнул вперед и загородил меня своим телом:

— Вась, Вась, остынь… Это свой, из погранцов, с Нового Света бежал, мы с ним на Янге вместе бедовали, он на кухне у нас работал, такие кулеши с борщами делал — закачаешься!

— Борщи… Кулеши… От него старым режимом за версту разит! Кой черт ты его ко мне притащил?

— Шлюпку продает парусную новой конструкции и рацию. И холодное оружие коллекционное.

— А чего хочет? — они говорили так, будто меня не существует.

— Хочет транспорт до Сипанги. Их трое — еще какие-то два морячка вроде как. Сейчас шлюпку сторожат.

— И что — отчаянные ребята? А к делу свободы как настроены? — он глянул на меня, — В Сипангу по какой надобности?

— Меня наняли, чтобы найти кое-кого из наших, — туманно сказал я, а потом решил сдобрить конкретикой: — Гусев, слыхал про такого? У него в Империи сын родился, и супруга зело скучает. Хочет ему весточку передать, мол, ждет своего Алешеньку и амнистию ему пробьет, и заживут они на Севере долго и счастливо.

— Это Гусеву-то — амнистию? — Шельга хрипло расхохотался, — Ладно! Сын родился — это дело. Знаю я, где Гусева найти. И кораблик для тебя есть — но с нагрузкой.

— С какой-такой нагрузкой?

— А какую нагрузку можно получить на Золотом острове? Золото, известное дело. Задание верное — выходишь со своими морячками в океан по координатам, на Омаровую банку. Выбрасываешь ящики за борт — и свободен. Судно заметное, тебя точно досматривать станут — а ты уж и чист будешь, и не один картельный наймит ничего не найдет…

Доктор Кауперс удивленно глянул на товарища Шельгу. Тот вызывающе дернул подбородком:

— Ты сам привел этого человека. Его слову можно верить? Твоему слову можно верить, товарищ? — он испытующе уставился на меня.

Я выдержал этот взгляд битого жизнью волка. Один из немногих лоялистов — он не растерял своих идеалов. Это ему приписывают знаменитую фразу: «Хорошо то, что ведет к установлению власти Ассамблей по всему миру!» Он не был идейным анархистом, скорее — республиканцем, революционным демократом — но стал их вожаком, увидев в этих людях единственную силу, готовую к борьбе до победы. У него были ресурсы, авторитет и воля, у них — пламя в глазах и решимость. И тысячи сочувствующих по всему миру. Их видение слегка не совпадало, но победа — хотя бы локальная, в отдельно взятой стране — стоила компромисса. Почему именно Сипанга? Я собирался найти ответ, посмотрев на этот странный остров собственными глазами. И ради этого мне пришлось кивнуть Шельге и произнести:

— Я сделаю то, что тебе нужно. Выйти на точку, выбросить груз в море — это приемлемо. Скажи своим людям, чтобы готовили кораблик как положено — будь уверен, со мной прибыли ребята ушлые, они его обнюхают снизу доверху…

— Пусть нюхают! — ощерился Шельга.

Он протянул мне руку для рукопожатия, чтобы скрепить сделку. Я, поколебавшись немного, протянул свою ладонь ему навстречу. Где-то здесь был подвох, что-то тут было нечисто…

— Отличный кораблик, командир! — чумазая физиономия Джимми Коллинза высунулась из люка, ведущего в трюм, — Мечта!

Доусон хмуро замазывал серой краской тевтонские кресты на рубке. Он не был настроен так оптимистично — как и я, впрочем. Такие миноноски — или торпедные боты, как их называли лаймы — в Протекторатсмарине стали поступать в самом конце Великой войны. Кораблики могли выпустить до четырех самодвижущихся мин Уайтхеда единовременно, развивали ход около 35 узлов и были легко бронированы. Предусматривалось и вооружение парой автоматических пушек, но анархисты, конечно, их сняли, как и аппараты для пуска мин. Конечно, такой зверь будет очень заметным и наверняка привлечет внимание блокирующей эскадры!

— Я тебе и справку выбил — чин по чину, мол, приобретено у общины Золотого острова путем бартерной сделки, — суетился Кауперс, — Арестовать вас не могут, вы ничего противозаконного не сделали, а право частной собственности на Сипанге свято и нерушимо! Ты только письма-то мои отправь по почте, ладно?

У него был целый мешок этих писем. У анархистов ведь тоже есть родня — по всему свету! Вот и насовали товарищи конвертов, когда узнали, что появились кретины, готовые попробовать прорваться на Сипангу мимо эсминцев. Всяко шанс, что до родных весточка дойдет.

— Схожу к Бойлу, — сказал я Доусону, — Возьму его амброзии.

Парни понимающе переглянулись: Коллинз уже рассказал Джеку о моих отношениях с морской болезнью. Мне и вправду было несколько жутковато перед предстоящим путешествием: вряд ли удастся проводить много времени на свежем воздухе, учитывая конструкцию катера, который напоминал скорее консервную банку с коптилкой внутри, чем благородный океанический корабль… Предстояло несколько дней страданий и беспробудного пьянства — попеременно.

Конечно, настоящей моей целью был шамонит. Я понятия не имел, сколько именно его было нужно, а потому взял металлический рундучок побольше и положил в него кое-что из припасов с «Голиафа».И еще булатный офицерский кортик — последний экземпляр, не вошедший в переданную Шельге коллекцию краденного холодного оружия. Я сам не так давно был мальчишкой и точно знал — за кортик можно продать душу дьяволу.

— А-а-а-а, товарищ, приодели сапоги и решили их начистить? Рыбу я больше не беру, давайте что-то более существенное… — работник щетки и ваксы (точнее — щетки и шамонита) деловито подбоченился.

— Да уж найдется кое-что повкуснее рыбы… — я протянул ему пару жестянок с копченой свиной грудинкой, и оливки, и маринованные грибочки. Искра недоверия сменилась в его глазах огнем алчности, который тут же спрятался глубоко внутри, — Мне бы вот этого твоего чудо-гуталина раздобыть, очень мне понравилось, как он на штиблетах у Бойла выглядит, а средства такого я нигде до этого не встречал…

— Конечно, не встречали! Это изобретение Пьера Гарри — для его бурильных штуковин! Никто до меня и не знал, что оно так хорошо на кожевенные изделия ложится! Главное, первые сутки от открытого огня подальше держать и от электричества, стало быть! — парнишка говорил очень быстро, проглатывая окончания слов, но очень толково, — Горит адским пламенем, святая истина! А что за шамонит-то даёте?

Из рундучка появился кортик, и по резко округлившимся глазам я понял, что парень на крючке.

— Двух мешков хватит? — спросил он, — Только никуда не уходите!

— Пройдусь до Бойла, тут встретимся, ладно?

— Четверть… Нет, полчаса! Только ни к кому кроме меня… — он даже подпрыгивал на одной ножке от нетерпения.

— Давай уже, пулей!

Мальчишка взял с места в карьер так, что пыль завивалась вихрями прямо под его стопами, и уже через какие-то несколько секунд исчез из виду. А я развернулся на каблуках и зашагал к берегу — за амброзией.

X ВЛАСТЕЛИН МИРА

Поднатужившись, мы спихнули в океанические воды над Омаровой банкой один за другим три ящика с золотом. С утробным бульканьем соленые волны поглотили многие миллионы, а мы облегченно выдохнули: дело сделано!

— Я как подумаю, сколько… — начал Доусон.

А Коллинз прервал его:

— А ты не думай. Девять граммов в башку, вот сколько. Никакие деньги этого не стоят, ей-Богу. Я вот что смекаю — командиру-то нашему кораблик этот будет без надобности, когда мы до Сипанги доберемся, верно?

— Верно, — ответил я.

— Так мы с Джеком можем заняться курьерской работой! На паях с вами! Для начала дела много не надо — только топливо закупить, самый добротный каменный уголь, а там мы развернемся, ей-Богу, такого скоростного курьера ни у кого в Сипанге нет и не будет!

— То есть с меня — стартовый капитал, а вы мне, предположим, десять процентов от прибыли и бесплатный извоз?..

Наш деловой разговор прервал Доусон, который пялился в воду с таким выражением, как будто увидел черта.

— Морской дьявол! Там морской дьявол! Свят-свят-свят! — он начал мелко креститься на западный манер — справа налево, — Разводим пары, Коллинз, я не желаю здесь задерживаться ни на минуту!

И побежал в трюм. Мы с Джимми Коллинзом склонились над бортом, пытаясь разглядеть хоть что-то в поднявшейся на месте падения ящиков с золотом илистой мути. Какие-то силуэты там и вправду перемещались, но что это за существа — акулы, дельфины, может быть — водолазы — этого сказать наверняка было невозможно.

Запыхтел «стирлинг» катера — это орудовал в трюме Доусон.

— Погоди ты, чего истеришь? — Коллинз полез в люк следом за ним, а я еще некоторое время пялился в мутные воды.

Я знал, как выглядят водолазные костюмы — с круглыми медными шлемами, шлангом для воздуха или большими баллонами за спиной — и это было что угодно, но не они. А акул с двумя руками и двумя ногами я отродясь не видал — ни в море, ни на картинках. Но голова у меня гудела знатно, и самогон плескался в крови, так что доверять собственным глазам у меня особых причин не было.

— Почему бы нам не сэкономить топливо? — спросил Доусон, — Вот смотрите — четыре острова, цепочкой, от последнего до Сипанги — семьсот, ну, восемьсот кабельтовых… Пройдем блокаду, нас досмотрят — и давайте швартоваться у каждого острова. Вот тут, где должны быть минные аппараты, мы можем складировать дрова, закрепим тросами, делов-то! Котел у нас замечательный, сожрет всё, что в него сунешь. Ну, в ходе потеряем… Но куда нам тридцать узлов-то, тут не гонки на скорость! А уголек прибережем…

— Предлагаешь топить миноноску пальмами? — Коллинз, кажется, прикидывал в уме выгоды, а потом нахмурился: — А ведь нам иначе угля-то и не хватит! Бункерок-то тут маловат! Ей-Богу — маловат! Тьфу ты, черт мне, что ли, глаза застил, когда я по кораблику этому лазил? Пойди мы напрямую — застряли бы между там и между здесь, без ходу, без паруса и без земли вокруг на десятки миль…

Мы стояли на палубе и переглядывались как кретины. Посреди океана, вдали от коммуникаций, в консервной банке без топлива… Бр-р-р!

— Вот поэтому я люблю весла и паруса, — проговорил Джимми Коллинз.

— Ерунда, — сказал Доусон — адепт жарких котлов, грохочущих шестеренок и клубов черного дыма, — Дойдем до атолла Дьюси, присобачим к двигателю лебедку и напилим стальным тросом пальмовых стволов. Мы на «Буссоли» сотню раз так делали. А сэкономленную валюту делили на всех…

Я слушал его вполуха, всматриваясь в горизонт:

— А это не эсминец там дымит?

Конечно, это был эсминец. Небольшой, но грозный корабль шел нам наперерез, носовая башня его хищно шевелила дулом орудия, форштевень мощно взрезал волны.

— Неизвестное судно, следующее с Золотого острова, говорит эсминец «Йеллоу Хоук», компания «Кримсон Фог». Примите на борт досмотровую группу, мы должны убедиться, что вы не перевозите бруски золота или иных драгоценных металлов, — громкоговоритель у них там, на эсминце, был будь здоров.

— На каком основании вы действуете? — проорал в ответ я.

У меня был обычный рупор, жестяная воронка.

— Нас наняло правительство Сипанги и Координационный совет картелей! Не умничай, а то всажу сто два миллиметра под ватерлинию…

Какие уж тут шутки? Они вывесили за борт кранцы и подошли близко-близко, на самом малом ходу, и швырнули шартовы прямо на нашу палубу. Делать нечего — пришвартовались, и на наш катерок попрыгали дюжие молодцы — с короткими карабинами, в серой удобной форме, и все как один — с характерными прическами, точно такими же, как у курсантов-выпускников с «Голиафа», морское дно ему пухом.

— Так что, бруски есть? — спросил, наверное, офицер.

От подчиненных он отличался только наличием фуражки вместо странного вида берета.

— Нет никаких брусков. Мы на Золотом острове случайно оказались, вот приобрели в бартер судно и отправляемся дальше… — ответил за всех нас Коллинз, — Есть самогон. Будете самогон? Амброзия!

Офицер-наемник прошелся по палубе, остановился возле меня и принюхался. Разило от меня будь здоров, он даже нос сморщил.

— У Бойла брали?

После моего слегка судорожного кивка он хмыкнул:

— Гадость страшная. Так что, действительно нет брусков?

Я помотал головой.

— Да ладно, ну везете штук пять, ну дайте два нам, чего вы… — увидев наши озадаченные выражения лиц, он махнул рукой: — Давайте, ребята, пробегитесь по-быстрому по кораблику. Они или действительно умственно отсталые и не понимают, как тут делаются дела, или по-настоящему жадные. Жадных мы не любим — потому будем искать.

И они начали обыск. Такого потрясающего бардака я в своей жизни не видал: вытащили на палубу и вытряхнули весь багаж, даже шамонит из рундука, салфетки из гальюна, матрацы из кубрика и жестяные кружки с недопитым чаем со стола. Без боли душевной на всё это смотреть было невозможно, но оставалось нам только скрипеть зубами — две стодвухмиллиметровки и зенитная спарка с борта эсминца смотрели на нас строго и укоризненно.

А погромщики-наемники смотрели на нас жалостливо, а друг на друга — растерянно.

— То есть вы НА САМОМ ДЕЛЕ побывали на Золотом острове и не увезли с собой ни одного завалящего бруска? — спросил офицер каким-то трагическим тоном.

— Истинная правда, ей-Богу, — сказал Джимми Коллинз.

— Ну, вы, конечно, да-а-а-а… Пойдемте отсюда прочь, джентльмены, поживиться нечем.

И наемники полезли на борт эсминца. И их абсолютно не интересовало, откуда у нас взялся торпедный катер протекторатской постройки. И пункт нашего назначения их не интересовал, и истинные причины и предпосылки нашего визита на Золотой остров.

— Счастливо оставаться, неудачники, — сказали нам в мегафон, эсминец «Йеллоу Хоук» компании «Кримсон Фог» выдал издевательский гудок и, перемалывая винтами воду, живо отвалил в сторону, и, набирая ход, пошел в сторону горизонта.

Когда расстояние между нами стало значительным, Доусон сказал:

— Они бы как пить дать нас прикончили, если бы нашли золото, — и мы взялись наводить порядок.

Остров Дьюси — ближайший к Золотому — мы заметили спустя три часа ходу. Обычно он никого не интересовал: жалкий клочок суши площадью не более квадратной мили посреди океана. Атолл, созданный жизненными усилиями мириад крохотных организмов — кораллов, поднявшихся со дна морского в течение многих поколений. Течениями сюда за века нанесло песку и мусора, и деревьев, и тины, и водорослей. Потом остров обнаружили птицы — и нагадили на него, попутно принеся семена растений. Появились черепахи и моллюски, и Бог знает кто еще…

Нас интересовали пальмы — и они росли тут в изобилии, целая роща. Нужно было десять-двадцать стволов, подходили и старые, высохшие, им мы были готовы даже отдать предпочтение.

— Давайте заночуем на острове, а? Войдем в лагуну, днище у нас металлическое — выдержит, и будем как у Бога за пазухой, — предложил Коллинз, — Поработаем утром, а потом двинем к другому острову, как бишь его — Сэнди?

До Сэнди было километров 250, понятия не имею, сколько это в кабельтовых. Предложение показалось дельным, и я стал на носу, периодически забрасывая лот, чтобы измерить глубину, Доусон пристроился в кочегарке, а Коллинз — у руля в рубке.

Остров располагался полумесяцем, окружность завершали рифы, которые располагались на разной глубине. Наша миноноска была практически плоскодонной и негабаритной, а потому — легко нашла проход среди кораллов. Медленно, едва-едва попыхивая дымом из трубы, катер входил в эту природную гавань. Я всматривался в песчаный берег, листву пальм и ветви экзотических деревьев, зеленый ковер травы и думал, что именно так представлял себе рай в детстве.

Вдруг среди всего этого великолепия мне показалось, что я увидел ангела. Ну, как обычно представляют ангелов? Стройный, летящий, невесомый силуэт, легкие светлые одеяния, белокурые волосы… Я моргнул, потом ущипнул себя за ногу, но фигура оставалась всё там же — на берегу атолла Дьюси!

— Ребята, а… — начал я неуверенно и указал рукой в сторону мистического видения.

— Баба! Ей-Богу, на острове — женщина! — выпучил глаза Коллинз, — Я ведь не один это вижу?

Женщина — и прехорошенькая! — выбежала на отмель и замахала нам руками, приветствуя по-арелатски, по-имперски и на лаймиш.

— Ради всего святого, только не уплывайте, только не уплывайте! — приговаривала она, умоляюще сложив руки.

— Никуда мы не уплывем, мадам… — галатно приподнял головной убор Коллинз, когда мы приблизились к берегу на несколько метров, — Мы намереваемся пристать к берегу.

— О, это прекрасно, просто прекрасно! — тонкая, высокая, с длинной шеей, большими глазами и чуть курносым носом, она была настоящей красавицей, — Вы ведь увезете нас отсюда? Куда угодно, только бы видеть еще живые человеческие лица, слышать музыку, есть обычную человеческую пищу…

— Вы не одна на острове? — спросил я настороженно.

— Еды у нас полно, — сказал славный парень Джим Коллинз, и мне стало стыдно.

— Я позову Пьера, хотя последние четыре месяца мы и не разговариваем, — она глядела на нас не сходя с места, как будто мы были какими-то диковинными существами.

Доусон вылез из кочегарки и размотал канат, Коллинз спрыгнул в тихие, теплые воды лагуны и выбрался на берег, затем подобрал конец и закрепил его на одной из пальм. Незнакомка всплеснула руками и убежала куда-то в глубину пальмовой рощи.

Я сходил в кубрик и сунул в карман револьвер. Черт его знает, что здесь творится, на этом острове… Милое личико и изящная фигурка уже давно не были для меня достаточным поводом для безусловного применения презумпции невиновности. А еще этот таинственный Пьер!

Мы не отходили далеко от катера — разложили костёр из собранных сухих веток и пальмовых листьев, и принялись готовить ужин: макароны в большой кастрюле и копченая грудинка, поджаренная на палочках. Еще у нас имелись фрукты с Золотого острова, но этого добра и здесь хватало. А вот что касается жареной свинины… Не знаю, кой черт занес их сюда, но если она не разговаривает с этим своим Пьером уже целых четыре месяца — то грудинки им явно приходилось отведывать давненько!

Стремительно, как и всегда в этих широтах, спустились сумерки. Тропическая ночь наполнялась аппетитными ароматами, ветер уносил в звездное небо искры костра, ленивые воды лагуны тихо плескались о берег. Мы сидели прямо на теплом еще песке и ждали, пока еда приготовится.

— Оставим им две порции и приступим? — предложил Коллинз, раскладывая поварешкой макароны из кастрюли по мискам.

Мы такую его инициативу поддержали всецело.

Они появились одновременно с разных сторон: красавица, которая сменила свои непонятные одеяния на видавший виды, но всё еще приличный кремовый брючный костюм, и худощавый мужчина в латанном-перелатанном сюртуке, оборванных по краю штанах в полосочку и ярком красном галстуке-бабочке. Без рубашки — но с чем-то вроде сетчатой авоськи в руках.

Волосы его торчали во все стороны, борода представляла собой жуткое зрелище, но глаза горели любопытным огнем, а на губах играла улыбка.

— Господа, господа! — светским тоном проговорил он, — Рад приветствовать вас в своих владениях. Я принес к ужину кокосы, финики и мидии — их можно запекать на костре… Вот они тут, в этой, с позволения сказать, сумке. Но я готов дать свою бороду на отсечение, если вы угостите меня макаронами… Кстати, о бороде — не найдется ли у вас бритвенных принадлежностей?

— Конечно-конечно, — засуетился Коллинз как самый дружелюбный из нас.

Он мигом навалил им макарон и снял с прутиков по нескольку кусочков мяса. Доусон орудовал с кофейником, и я видел, как затрепетали ноздри незнакомки, которая пыталась есть аккуратно, накалывая на вилку небольшие порции — но это стоило ей серьезных волевых усилий. Некоторое время мы молчали, работая челюстями: мы здорово проголодались за несколько часов плавания и уборки бардака, который устроили наемники. А об островитянах и говорить было нечего — наверняка эти макароны с мясом казались им пищей Богов.

Наконец мужчина удовлетворенно выдохнул и поднял глаза к небу. Его ястребиный нос придавал лицу некое агрессивное, властное выражение — хотя ситуация не располагала ни к агрессии, ни к высокомерию.

— Послушайте… Если вы доставите нас к цивилизации — я найду чем с вами расплатиться, — начал он, — Мы — жертвы кораблекрушения, и провели тут безвылазно около двух лет, если я не ошибаюсь. Какое нынче число?

Коллинз назвал дату, и женщина как-то тоскливо вздохнула, а мужчина энергично кивнул:

— Два года, один месяц и восемнадцать дней!

Я уже начинал подозревать, кто передо мной, но пока не настаивал на раскрытии инкогнито этой парочки. Только сказал:

— Тяжко вам пришлось, наверное…

— Ерунда! — откликнулся он, — Было время подумать, было время строить планы, учесть ошибки… Время мечтать о великом будущем!

Женщина снова горестно вздохнула:

— Я мечтаю только об одном, Пьер — никогда больше не видеть твою физиономию… — сколько ей было лет? Двадцать пять? Тридцать четыре?

— Да бросьте вы, сударыня, — сделал небрежный жест тот, кого назвали Пьером, — Мы не так уж плохо проводили время вместе! Моя королева…

— О, Боже… Не начинай!

— Госпожа Монроз, вы так жестоки… — нарочито завывая и прижимая руки к груди простонал Пьер, — Мы сможем начать всё заново!

— Постыдился бы людей! — шикнула госпожа Монроз.

Люди — то есть я, Коллинз и Доусон, не знали — плакать или смеяться. Это было комично, конечно, но два года на крохотном острове в компании только друг друга, без всякой связи с внешним миром — это кого угодно может свести с ума.

— Завтра вы поможете нам набрать топлива для катера, мистер Пьер, и потом, когда мы будем причаливать к другим островам — тоже, — сказал практичный Доусон. — И мы возьмем с собой свежих фруктов и мидий, и кокосов — это и будет ваша плата за проезд. Удобства не обещаем, наше судно небольшое… Но мы сами в некотором роде потерпели кораблекрушение…

Коллинз кивнул:

— Само Провидение прислало нас к вам, ей-Богу. Если бы чертовы анархисты дали нам достаточно топлива, или если бы Доусон не предложил топить котел дровами… Мы бы проплыли мимо!

— Как и всякий корабль до вас… — госпожа Монроз откинула голову, глядя на луну. — Каждый корабль в последние два года! Но, кажется, вы люди не бесчестные, и мы можем рассчитывать на спасение… Мы расплатимся с вами сполна, как только доберемся до цивилизованных мест.

Этого я и боялся — расплаты. Моя уверенность в том, кого мы повстречали таким удивительным образом, всё крепла, и я проговорил:

— У меня есть бритвенный станок, помазок и мыло, а на катере имеется зеркало… Кажется, вы изъявляли желание…

— Это было бы просто счастье! — Пьер чуть ли не подпрыгнул.

Женщина встала на ноги и отряхнула песок:

— Я, пожалуй, пойду. Нужно собрать вещи, книги… Их немного, но они всё же важны для меня. Вы ведь не уплывете, правда?

— Не уплывем, будьте уверены, мисс… Миссис… — попытался быть вежливым Коллинз.

— Мисс! — бросила гневный взгляд на Пьера красавица и царственной походкой удалилась прочь, в темноту.

Она двигалась как профессиональная танцовщица или балерина. Прекрасная женщина. Прекрасная — и опасная.

Коллинз и Доусон остались у костра — у них был самогон от Бойла. А мы с Пьером поднялись на борт катера. Я видел хищные взгляды, которые Пьер бросал по сторонам, оглядывая внутренности миноноски. А потому, как только мы оказались в рубке, скрытые от посторонних глаз, тут же ухватил его за горло, прижал к стенке, а в живот направил револьвер, прорычав:

— Даже и думать не смейте! Я знаю, кто вы есть такой, Петр Петрович Пьянков-Питкевич! — надеюсь, это прозвучало решительно.

На секунду в его зрачках мелькнул страх, который снова сменился всепоглощающим любопытством:

— Вот как! Приятно, что меня помнят… А вы из тех или из этих? Не говорите, не говорите… Вижу же, что из этих. Эти ваши обычно люди конкретные, слово свое держат, не то, что те… Значит, мы сможем договориться. Значит, я всё же могу побриться, верно?

Каков мерзавец, а? Чистый восторг!

— Брейтесь, Петр Петрович, но знайте — вы для меня приятное дополнение. Обойдусь и без вас. Всё, что мне нужно, я уже добыл у Шельги на Золотом острове. Так что пущу вам пулю в лоб и выкину в лагуну…

— Бросьте, вы не убийца… — он вгляделся мне в глаза, — Но смерти повидали достаточно, это да. Отпустите уже наконец мое горло и дайте мне чертову бритву!

XI БЕРЕГА СИПАНГИ

Катер рассекал океанические просторы. До Сипанги оставалась какая-то полусотня верст, и топлива нам хватало — даже с запасом. Мы все расслабились, только Коллинз бдил в рубке за штурвалом. Я пытался разговорить Пьянкова-Питкевича с помощью алкоголя. Получалось хорошо, даже слишком.

—..ладно, а Сальватор? Знакомы с ним? — забросил новую удочку я.

— Вивисектор. Как и Моро — оба мясники, каких свет не видывал! Подумать только — они не используют эфир или другую анестезию, режут по живому… Принципы у них! Вы видали результаты их экспериментов? Тьфу, пакость! — Петр Петрович сплюнул за борт, а потом с наслаждением затянулся папиросой, — Вот Керн — другое дело. Это хирург от Бога! Доуэль его научил как следует, жаль— скоропостижно скончался. Я видал у него в лаборатории собачку — представьте себе! — с головой другой собачки. Волшебник этот Керн! Нет, не только он… И у нас кудесников полно — те же Преображенский с Борменталем… Хотите, я вам страшную и странную вещь скажу?

— Ну, говорите… — я откинулся спиной на пальмовые поленья, которые мы закрепили в гнездах для пусковых аппаратов, и смотрел на этот ставший совсем узнаваемым острый птичий профиль с эспаньолкой.

Он чем-то напоминал Новодворского. Только Новодворский был идеалистом, а Пьянков-Питкевич, он же Пьер Гарри, являлся отменным эгоцентриком, гедонистом и нарциссом. Всё, что он делал, всё, что пытался создать, всё это делалось и создавалось только для удовлетворения его личных амбиций. Вот и теперь этот гениальный авантюрист явно получал удовольствие от табака, от беседы, от возможности поведать некие тайны мне — случайному человеку. Главное для него было — произвести впечатление на окружающих и на себя любимого.

— Я долго думал — как так получилось, что мы за пятьдесят лет прошли путь от курной избы до радио, тепловых лучей и аэропланов… Знаете, что такое курная изба? Я бывал в такой. Земляной пол, на полу — очаг, дым выходит в отверстие в соломенной крыше. Всё внутреннее пространство заполнено дымом! И селяне зимовали в таких жилищах — еще каких-то полвека назад. Тысячелетиями.

— Но, позвольте, большая белая печь с лежанкой — это наш национальный символ, можно сказать! «По щучьему велению…» и прочее, — я пощелкал пальцами, вспоминая.

— И у скольких процентов селян была эта самая печь? — ехидно прищурился мой собеседник и снова затянулся папиросой.

Мне пришлось развести руками:

— Я вырос на юге, в горах. У нас дома строят каменные, и камины вместо печей.

— Тогда я сам скажу вам. До реформ середины прошлого века такие печи были у едва ли одной пятой сельских жителей. Остальное — мрак и кошмар, страшная нищета, тьма кромешная и скрежет зубов. И вот, представьте — родился наш Ванька в курной избе на глиняном полу, бегал босиком в рубахе и портах без исподнего и жевал хлеб с лебедой. А прожил пятьдесят лет, и теперь он, Иван Иванович, сидит на крыльце дома с настоящими стеклами и с жестяной крышей, в валенках и резиновых галошах, слушает музыку из патефона, пьет чай из самовара и по телеграфу заказывает себе из Мангазеи бисквиты с изюмом, чтоб ему их посылкой по железной дороге доставили… Осознаете масштабность изменений?

Под таким углом я всё это себе не представлял. Тем более — мне было куда меньше, чем пятьдесят лет.

— И что вы имеете в виду?

— Нас искусственно кто-то подтолкнул. Как раз те самые пятьдесят лет назад.

— Нас — в смысле вас, ученых? Или нас — в смысле Империю?

— Нас — в смысле всё цивилизованное человечество. Но и Империю тоже. Например — железные дороги. Мы ведь были первыми! Не будь у нас магистральных железных дорог — Империя бы точно развалилась, если не во время Эвксинской войны, то после революции — точно. А книги? А синематограф? А музыка? Просто сравните: сто лет назад — и пятьдесят. Разница колоссальная!

— Опять — иллюминаты? — я недоверчиво отмахнулся, — Нет никакого мирового правительства, мне это совершенно точно известно.

Но задумался. Ну да, Эвксинскую войну сорок лет назад мы выиграли только потому, что военное министерство сумело вовремя перебросить вооружения, артиллерию и подкрепления в Яшму из столицы — по железной дороге, которую закончили строить за полгода до конфликта с коалицией из Альянса, Руссильона, Арелата и нескольких аппенинских городов-государств… Но это ведь было таким очевидным решением — развивать транспортную сеть для такой огромной страны как Империя! В этом мне не виделось ничего сверхъестественного. И в песнях, и в книгах тоже не было колдовства или мистики. Ну да, тот период так и называли — Серебряный век, из-за настоящего прорыва в художественной культуре, но… Был ведь до этого еще и век Золотой, заря имперской литературы, живописи, музыки. Опять — иллюминаты?

— Мне тоже — известно, — хихикнул Петр Петрович, — Я пытался его организовать, это мировое правительство — и ни черта путного не получилось. Дело не в иллюминатах… Тут штука в другом. Думаю — кто-то знал всё наперед! У меня две мысли: или в прошлом веке родилась одновременно целая плеяда пророков библейской силы, или… Или…

— Или что? Давайте уже, говорите!

— Или у нас тут побывали гости из будущего. И одного из них, скорее всего, я знал лично.

Я покосился на стоящую между нами бутыль «амброзии» Бойла. Пьянков-Питкевич вполне оправдывал свою фамилию — надрались мы с ним прилично: у него тоже была морская болезнь, лечились вместе. Что думать по поводу его слов, я не знал, да и охота за таинственными «гостями из будущего» в планы не входила — нужно был охотиться на гусей и лосей. То есть — на Гусева и Лося.

— А Лося? Лося вы знаете?

— Пф-ф-ф-ф! Наркоман. Но инженер талантливый!

— Как думаете, что будет, если мы с вами к нему заявимся?

— Если он не помер еще от опиума — то примет с распростертыми объятьями. А он сейчас где?

— На Сипанге, в Ассинибойне. Мы туда и направляемся. Окажете услугу, представите меня ему?

— Это что это, и вам на Марс захотелось? На черта вам Марс, а? Посмотрите, как тут красиво! — он пялился на госпожу Монроз, которая стояла на носу катера, опершись на бушприт, и ветер трепал ее волосы, — На черта нам на Марс?

На Марс мне и вправду было незачем. Мне нужно было в Ассинибойн.

Впереди маячил темно-зеленый берег Сипанги, голубой океан приобретал мутноватые оттенки, подкрашиваясь илистой речной водой, которую течение выносило на несколько верст от линии прибоя.

— Хотите денег, Петр Петрович? — спросил я.

Моя сорочка и брюки были ему несколько великоваты, но красный галстук-бабочка скрашивал впечатление. Мне пришлось снова надевать хаки — да и Бог с ним. На Сипанге — а тем более в Ассинибойне — каких только нарядов не встретишь. Так мне говорили морячки, а я склонен был им верить.

— Денег? Хочу. Что нужно делать? — блеснул своими мефистофелевскими черными глазами Пьянков-Питкевич, — Наверное, будет безопаснее получить наличность из независимых источников, чем пытаться сразу вскрывать старые запасы… Да, милая?

— Поди к черту, Пьер, — отбрила его красавица, — Мне от тебя ничего больше не нужно. Сыта по горло твоими авантюрами… Господи, я потратила на тебя и на твоё самолюбование все эти годы! Мне довольно будет только таксомотора до телеграфной станции! У меня полно друзей, знакомых…

— Опять пойдешь к своим проститутам и лесбиянам? Тебя еще не утомила вечно подгнившая богема? — Петр Петрович был само ехидство.

— После двух лет твоего общества? О-о-о-о-о, я очень соскучилась по подгнившей богеме!

— Что ж, одной проблемой меньше. Ты всегда сможешь вернуться ко мне, частота для связи та же… — он, казалось, тут же забыл про нее и повернулся ко мне, — Так что там с деньгами, м?

Катер входил в устье реки Марайас, на которой стоял Ассинибойн. Мангровые болота, заросли диковинных деревьев, чьи корни огромными колоннами и арками уходили в речное дно — вот что окружало нас со всех сторон. Под сводом пышных крон было душно, вились москиты, солнце едва-едва могло пробиться сквозь густой лиственный покров.

— Глядите — кайман! — воскликнула госпожа Монроз.

Рептилия не менее двух с половиной или трех метров в длину проплывала мимо нашего кораблика, едва шевеля лапами и хвостом. На ее удлиненной башке восседали две птицы с ярким оперением и оживленно переговаривались меж собой.

— Какое чудовище… — снова проговорила молодая женщина, поглядывая то на каймана, то на Петра Петровича.

Мне хотелось как можно скорее избавиться от них обоих или хотя бы от нее одной — наблюдать эти сцены было просто невыносимо. Я бы выбросил их за борт — но Петр Петрович был мне нужен, а госпожа Монроз всё-таки являлась настоящей красавицей, а бросать за борт в набежавшую волну красавиц — моветон.

— Так вот, о деньгах… — я ухватил неудавшегося властелина мира за рукав, потянул на корму, и, перейдя за шепот, проговорил: — Трубочки с паралитическим газом, господин Пьянков-Питкевич. Вот что вы мне сделаете. И подготовите техническую документацию. Продумайте, что вам для этого понадобится, составьте список, я раздобуду средства, а вы найдете помещение в Ассинибойне.

Он удивленно воззрился на меня, переваривая услышанное, а потом согласно кивнул.

Огромное предместье Ассинибойна и все припортовые районы появились гораздо позже основания города, и потому вынуждены были приспосабливаться к условиям мангровых зарослей. Высокие каменные фундаменты или сваи — вот что спасало постройки от разливов полноводного Марайаса и океанических приливов.

Когда вода спадала — жилища бедноты и немногочисленные капитальные здания зависали над рекой на высоте двух-трех метров, и в ход пускали многочисленные лестницы. У гостиниц, магазинов и контор они были каменным, со ступенями, заросшими ракушками и тиной. У дощатых домишек, лабазов и притончиков — приставные и веревочные, истертые от частого использования.

— Почему они просто не переедут туда, где немного суше? — спросила госпожа Монроз.

— Деньги, мэм, — откликнулся Джимми Коллинз, — Ассинибойн очень денежное место. Здесь торгуют опиумом, метиловым спиртом, селитрой, красителями и каучуком, вокруг города — плантации гевеи и ризофоры, в центральных районах — промышленные предприятия. Работы хватает! Если есть деньги и работа — люди готовы терпеть что угодно. Даже кайманов и гнус.

Улицами для этого странного поселения на воде служили судоходные каналы, фарватер которых регулярно расчищался и углублялся паровыми земснарядами. Плоскодонные баржи, ведомые буксирами, сновали по этим магистралям в таком же оживленном ритме, как в обычном городе — трамваи, автомобили и пролетки. Грузы, пассажиры, животные — всё это беспрестанно перемещалось, создавая непередаваемую какофонию и суету. Коллинзу стоило немалых усилий аккуратно вести наш кораблик среди всего этого хаоса.

Наконец мы приблизились к одному из пирсов для маломерных судов. Там были свободны несколько швартовочных мест, и размахивал руками какой-то энергичный мужчина в шляпе с высокой тульей и значком таможенного чиновника. Интересно у них тут налажена работа таможни…

— Сюда, сюда! Здесь лучшие цены за стоянку!

Он не был настоящим таможенником. Как и всё остальное в Сипанге — эта сфера была отдана на откуп частным предпринимателям. Так что даже документов у нас никто не проверил: не выносили ничего, кроме личного багажа, на берег — и ладно. Я уплатил взнос за первые три дня, получил квитанцию и вручил ее парням:

— Вы свое решение не изменили? Курьерское дело?

Морячки переглянулись и синхронно кивнули.

— Пойдем в торгово-промышленную палату, зарегистрируемся. Пару дней тут постоим, осмотримся — вы подходите, пообщаемся, нужно же будет как-то держать связь…

— Всенепременно! — багажа у меня было с гулькин нос — всё тот же саквояж — так что, испытывая легкую грусть от расставания с Коллинзом и Доусоном, я зашагал к Петру Петровичу, который задумчиво глядел куда-то в сторону Верхнего Города — элитного района Ассинибойна.

— Загрустили? А где мадам Ламоль… То есть — госпожа Монроз? — поинтересовался я.

— Да ну ее к черту! Вздорная женщина… Но красивая, да? Я ей весь мир под ноги положил, а она предпочла… Тьфу! Спросила у этого типуса в шляпе — где тут ломбард и контора по найму телохранителей. И поцокала коблуками — во-о-о-он в том направлении. Где она эти два года хранила брючный костюм и каблуки? Вот чего я не могу понять…

Тот факт, что у нее имелось нечто, подходящее для того, чтобы заложить в ломбард, его, видимо, не смущал и был ему кристально понятен. Пьянков-Питкевич как-то встряхнулся, поправил красную бабочку и по-птичьи резко повернул голову ко мне:

— Ну что? Вперед! Нас ждут великие дела!

Деньги я получил без проблем — снял со счета в отделении Имперского коммерческого внешнеторгового банка. Таким образом и подал о себе весточку — а то ведь и запереживать могли после случая с «Голиафом». О «Голиафе», кстати, тут говорили мало. Всё больше о ценах на опий, красители, каучук… Газеты взорвались яркими передовицами и броскими заголовками о катастрофе пару недель назад — и всё затихло. Значит — тевтоны подчистили хвосты тщательно. Они это умеют — работать тщательно.

Верхний город располагался на одном из островов устья Марайаса, который представлял собой пологую возвышенность. Здесь не нужны были сваи или высокие фундаменты, вода не добиралась до асфальтированных улиц, мощеных тротуаров и стальных заборов промзон даже в годы самых мощных паводков. Средний класс — зажиточные горожане, и богачи, владельцы местных заводов-газет-пароходов — тщательно следили тут за порядком: тут и там мелькали черные форменные кители полиции (частной, конечно же!), уборщики в одинаковых желтых жилетах мели тротуары. Стеклянные витрины сверкали чистотой, вывески мигали тысячами лампочек, повсюду были развешены красочные постеры, с которых выразительно намалеванные красотки с аппетитными формами настоятельно рекомендовали приобрести тот или иной товар или услугу. Шум моторов, гул голосов, звуки музыки из ресторанов и кафе — всё это звучало той самой, особой симфонией большого города.

Даже москиты тут не так досаждали — наверное, потому, что их выдувало порывами свежего ветра, который веял над кронами мангрового леса, окружавшего Ассинибойн. Здесь, в центре, проживало около ста тысяч человек, остальные двести тысяч ютились в сумраке мангров, выбираясь «наверх» в начале и конце заводской смены, под аккомпанемент фабричных гудков.

— Мне понадобится что-то около десяти или пятнадцати дней и приличная лаборатория, — сказал Пьянков-Питкевич, — Не думаю, что у вас получится арендовать для меня помещение в местном университете… Лучше уж обратиться к торговцам опием и кокой — у них тоже неплохое оборудование, и договориться будет куда проще. Хотя там и полушки не дадут за наши с вами жизни…

Мы как раз проходили мимо аптечной вывески, той самой, на которой змея выцеживает каплю яда в чашу.

— А аптека? Вам подойдет аптека? — спросил я, — Давайте просто подадим объявление в газету: так мол и так, ищем помещение для проведения исследований, можно — в ночное время. Порядок и предоплату гарантируем… Обращаться по такому-то адресу. Я займусь своими делами, а вы дождетесь отклика — и приступите к работе.

— Действительно, — Петр Петрович дернул себя за бороду, — Простой путь — самый верный. А пока будем идти — я расскажу вам как найти Лося. Если он жив, конечно.

Мы двигались по тротуару, заполненному спешащим куда-то народом, и выискивали глазами вывеску редакции «Assiniboine Daily», и Пьянков-Питкевич рассказывал мне удивительную историю Мстислава Сергеевича Лося и его лихого спутника Алексея Гусева, которые собирались присоединить Марс к Республике Ассамблей.

XII МАРСИАНИН

— «Общество для переброски боевого отряда на планету Марс в целях спасения остатков его трудящегося населения», — прочел я и, не удержавшись присвистнул: дичь-то какая!

Покосившаяся вывеска с пошарпанными буквами, старый дощатый барак на высоких металлических сваях, окрашенный в зеленый цвет, повисшая на проводе с облупившейся изоляцией лампочка накаливания — едва мерцающая, привлекающая сонмы насекомых… Крупный жук подобно аэроплану спикировал на ее неровный свет и ударился в горячее стекло, и рухнул на окружавшие барак мостки, обожженный.

— Эй! Есть там кто? Хозяе-ва-а-а! — я чувствовал себя кретином, находясь здесь среди ночи.

Мангровые болота — место малоприятное, особенно в темное время суток. Я стоял в арендованном каяке, управлять которым предполагалось с помощью двухлопастного весла и длинного шеста. Шест помогал удерживать лодчонку на месте, пока продолжались мои попытки докричаться хоть до кого-нибудь. Особого толку не было. По словам Пьянкова-Питкевича, после того, как летательный аппарат конструкции Лося с двумя испытателями внутри приземлился в окрестностях Паранигата, в предгорьях — поднялась дикая шумиха. На ее волне Алексей Гусев дал несколько сот интервью, полгода разъезжал по Сипанге и немного — по Альянсу, рассказывая про драки с марсианами, про пауков и про кометы и прочие небылицы. Ему верили — всё-таки аппарат был весьма необычный, и сам факт его функциональности и способности преодолеть расстояние между Мангазеей и Паранигатом заставлял задуматься — так ли нереальны межпланетные перелеты?

Сам Петр Петрович относился к этой идее весьма скептически:

— Каждые сто лет народ сходит с ума и начинает верить во что угодно: на нашей далекой родине, например, триста лет назад верили в самозванцев, двести лет назад — рубили «окно на Запад», сто лет назад — впервые заговорили о «свободе, равенстве и братстве»… А поверив, люди чаще всего начинают творить совершенно безумные вещи! Ну, вы и без меня навидались, знаете. Мы сейчас с вами находимся в конце такого периода. Сумасшествие заканчивается, прагматизм побеждает… По правде, и моя затея с золотом почти сработала именно на волне всеобщего помешательства. Ну и из-за Манцева, конечно. Потому и поднялась эта волна с Алёшкой Гусевым — он даже общество организовал для помощи трудящимся Марса, представляете… Там наверняка можно будет найти его координаты, хотя понятия не имею что стало с этой сектой за два с половиной года и чем она занимается, — вот что сказал мне Пьянков-Питкевич. И добавил: — А Лось, наверное, подох уже от опиума. Ну, вы как Гусева найдете — у него спросите. Гусев точно живее всех живых, такие не помирают.

И вот я искал незабвенного Алексея Ивановича, чтобы передать ему письмо от жены Маши и сообщить о рождении сына, и о том, что его ждут на Родине. Но Гусева, по всей видимости, на месте не было, хотя горящая лампочка свидетельствовала о том, что кто-то всё же сюда периодически наведывается, и по счетам платит. В капиталистической Сипанге с этим строго — обрезали бы провода на первый же день задолженности. Поэтому я продолжил свои попытки, ухватившись левой рукой за осклизлую металлическую сваю, чтобы удержать каяк на месте, а другой — за самый кончик шеста. И постучал другим кончиком в окно конторы.

— Э-э-эй!

Внутри определенно послышалось какое-то шевеление и мычание, внезапно двустворчатая дверь барака широко распахнулась и наружу вывалилось тело. Сделав чуть ли не сальто, оно рухнуло спиной в воду, подняв тучу брызг и принялось тонуть, не делая даже попыток как-то исправить свое положение.

«Марсианин!» — промелькнула совершенно сюрреалистическая мысль.

Оттолкнувшись от сваи, я мигом подогнал каяк к утопающему, ухватил его за седые волосы и за шиворот грязной рубахи, и втащил в лодку, которая опасно качнулась. В нашу сторону уже устремились кайманы, заслышав плеск воды. Тихо матерясь про себя, я нащупал шестом раскладную лестницу на пороге, за дверью наверху, и после нескольких попыток сумел спустить ее вниз.

Кайманы подплыли совсем близко, и поглядывали своими желтыми глазами, едва высунув морды над темной поверхностью воды. Обстановка накалялась. Я привязал каяк к последней ступеньке лестницы, чтобы он не уплыл, и, оставив мычащее тело на дне лодки, полез наверх. В свете лампочки, которая горела снаружи, я сумел насмотреть какие-то толстые веревки, протянутые поперек помещения: кажется, прищепками к ним крепились фотокарточки. Фотокарточки полетели на пол, веревку я закрепил за широкий брус над дверью, и спустился в каяк. Обвязав несостоявшегося утопленника подмышки, я снова поднялся и потянул его наверх, под аккомпанемент чудовищного рычания рептилий. Тело стонало и брыкалось, но мне было наплевать.

Затянув его, я втащил наверх и каяк — благо весил он всего ничего, поднял лестницу и захлопнул дверь.

— Проклятье! — сказал я, наконец рассмотрев лицо спасенного.

Это был Мстислав Сергеевич Лось собственной персоной. И его вырвало прямо на меня.

Лось бредил.

— Магацитл! Магацитл! — кричал он. — Где ты, где ты, Сын Неба? Аэлита… Аэлита!!!

Я понятия не имел, как выводить людей из такого состояния. Если верить Пьянкову-Питкевичу — Мстислав Сергеевич был наркоманом, и сейчас он тяжело переносил дурман. Чем я мог помочь ему? Хорошее средство при любом отравлении — вода. Но с чистой водой тут были явные проблемы — пришлось отправиться на поиски, связав перед этим Лося той же веревкой, с помощью которой я втянул его внутрь, и уложив набок — чтобы не захлебнулся в блевоте.

Штаб-квартира «Общества…» представляла собой обширный барак, разбитый на несколько помещений. Оказывается, я подобрался к нему с тыла — это был черный ход, с этой дурацкой раскладной лесенкой. Наверное, с парадного имелся доступ поприличнее. Но берлога Лося располагалась именно тут, и услышал он меня чудом. В его-то состоянии.

Стены этой берлоги были сплошь обклеены чертежами, картами, набросанными от руки схемами полушарий Марса, и рисунками — людей, диковинных механизмов, животных, каких-то строений. И девушки — почти девочки, миниатюрной, хрупкой, с одухотворенным грустным лицом. А еще — верстаки, приборы, чертежные принадлежности, инструменты, упаковки и банки из-под консервов, сухарей и сухпайка, пустые водочные и винные бутылки, курительные принадлежности — всё в жутком беспорядке.

И отвратительный запах. Точно такой же, как на «Безумной танцовщице», которую мы подорвали вместе с капитаном Фахнертом и стариной Тесфайе.

На столе я увидел картонную серую папку на которой имелась каллиграфическая, идеально ровная надпись: «Болид 2.0». Она так резко контрастировала с окружающим бардаком, что я не удержался и приоткрыл обложку. На папиросной бумаге был изображен чертеж некого объекта яйцеобразной формы, с соплами и направляющими, навроде крыльев у аэроплана только гораздо меньше. Пачка листов под этой схемой была весьма внушительной. Черт побери!

Это всё было очень привлекательно, но искал я воду. И в этом логове маньяка от науки и техники ее точно не было.

Мне пришлось пройти нечто, напоминающее казарму — помещение примерно двадцать на пятьдесят метров — чтобы найти бочку с дождевой водой — как раз у парадного входа. Резервуар для ее сбора, оказывается, находился на крыше, и системой стоков был соединен с приемником-бочкой. Конечно, пить такую воду я бы не стал — она тоже не была самой чистой и качественной. Но тут имелась печь-буржуйка и целое жестяное ведро, и обломки мебели: тумбочек, кроватей, стульев — человек на тридцать, так что кипячение проблемой не стало.

Лось как раз успел отключиться — и я перетащил его на одну из более-менее целых кроватей, разложив там пару тюфяков. Пришлось снять галифе и китель и застирать его — ходить заблеванным мне не улыбалось, а адекватное общение с гениальным инженером и космическим первопроходцем не предвиделось в ближайшие несколько часов. Учитывая раскаленные бока буржуйки — хаки должно было высохнуть довольно быстро.

Пробуждение Лося было тяжелым. Увидеть незнакомого мужика в исподнем, который выплясывает вокруг печки, пытаясь согреться, и при этом глухо матерится по-имперски, а потом обнаружить себя связанным — это кого угодно обескуражит.

— Родина вас не забыла, — сказал я, и плеснул на него дождевой воды из ковша.

Обычной, не кипяченой. Кипяченой я болезного Мстислава нашего Сергеевича поил всё это время, пока он был в наркотическом бреду. Я его поил — а он блевал, а потом дристал. Так что кровать точно придется выбрасывать.

— Какая родина? — удивился Лось.

— Наша общая. Единая и неделимая, перводержавная.

— А-а-а-а, так вы из Империи? Но какого черта…

— Вы на себя посмотрите, Мстислав Сергеевич. Вы не человек, вы полчеловека уже. Значит так — отправляетесь завтра в Наталь, на Синий Каскад Теллури. Там лучший реабилитационный центр из всех что я знаю, тамошняя водичка просто чудеса творит. Ну и гемайны вам мозги мигом прочистят, они народ к этому дюже способный…

— Но я не хочу…

— А я, например, хочу дать вам в рожу, раз десять или пятнадцать. Вы мне галифе заблевали, и китель, а я к вам с деловым предложением приехал между прочим…

Лось смутился. Всё-таки инженер был неплохим человеком, хоть и наркоманом.

— Вы не понимаете, — сказал он. — Для меня больше жизни нет. Всё! Она там осталась, моя жизнь.

Лось ткнул пальцем в небо. Я задумался.

Дался ему этот Марс! Не было никакого Марса! Не-бы-ло. Потому что не могло быть никогда. Даже учитывая сумасшедшую гипотезу Пьянкова-Питкевича о пророках, или гостях из будущего. Ну невозможно на жестяном яйце с заклепками преодолеть межпланетное расстояние. Не сейчас! Потом, лет через пятьдесят, сто, пользуясь наработками того же Лося, и многих других таких же — возможно что-то и получится. Но сейчас… Нет.

У меня было время изучить его заметки, фотографии, материалы. Гусев и Лось точно где-то были. Но это «где-то» находилось на нашей родной планете — это я мог утверждать с вероятностью примерно в девяносто пять процентов. Как перепутать Землю с Марсом? Ответ у меня тоже был… Но для того, чтобы удостовериться в своих гипотезах, мне нужен был Гусев.

— Мстислав Сергеевич! — строго сказал я и поправил подштанники. — Я-то как раз всё понимаю. А вот понимаете ли вы, кого я представляю?

— И кого же? Неужели человека, который может вернуть меня на Туму?.. В Соацеру?.. К ней? — он говорил тяжело, делая паузы между словами.

— Как насчет главного редактора журнала «Подорожник»?

Лось нахмурил брови. Я видел у него на столе несколько номеров официального рупора ИГО, и предполагал, что он имеет представление о масштабности фигуры Крестовского.

— А какое отношение вы имеете к «Подорожнику»? — наконец спросил он.

Я сходил за одним из номеров, в котором был опубликован мой очерк о кафрах и каннибалах, раскрыл на этой самой странице и ткнул в текст пальцем.

— Это что — ваше? Во-о-о-от оно что! А не боитесь раскрывать инкогнито?

— Пф-ф-ф-ф… Вы тут лежите в собственных испражнениях, связанный и считаете, что это я должен бояться? Я предлагаю вам реабилитацию, долговременное сотрудничество, государственную поддержку и возможность построить этот ваш «Болид 2.0» в обмен на…

— На что? На мою душу? На мои изобретения?

— На чемодан ультралиддита, Мстислав Сергеевич. Душу и изобретения вы и сами уже давно продали — за трубку с опием. А вот ваше ракетное топливо и сведения о его производстве — этого будет вполне достаточно.

— Мне нужны гарантии…

— Слово офицера вас устроит?

Лось дернул головой:

— В каком вы звании?

— Поручик.

— Вот что, поручик… Всё, что касается остатков аппарата — это к Гусеву, я был не в том состоянии после посадки, чтобы… Алексей приходил сюда сколько-то дней назад, принес продуктов… В пятницу вечером собирался на пороховой завод — у них намечается какая-то сходка. Можете там его найти, сказать, что от меня, — инженер пошевелился, пытаясь ослабить веревки. — Если вы не врете и у вас действительно налажена связь с Крестовским — то шансы есть. Это — человек науки, исследователь, к тому же обладающий влиянием и финансами… Я должен еще раз ее увидеть, понимаете?

— Тогда я развяжу вас и вы умоетесь, и смените одежду. Я выброшу всю выпивку и сожгу все ваши курительные принадлежности, а вы соберете бумаги и инструменты. У меня есть надежное судно с экипажем, парни доставят вас в Лакоту, в имперское консульство, с моим рекомендательным письмом. Оттуда вас переправят в Наталь, на Синий Каскад — или в одну из имперских клиник. Будете лечиться, пока не станете работоспособны. Артур Николаевич вызовет вас, когда в себя придете.

Пока я всё это говорил, то развязывал веревки. Лось с трудом сел, поставив костлявые ноги на дощатый пол, упер локти в колени и опустил лицо в ладони.

— Ладно, ладно… Поступлю так, как вы говорите. Мне уже терять нечего. Помогите собрать документы, у меня руки трясутся… Я попробую умыться.

Коллинз и Доусон были рады первому заказу — тем более он поступил от меня. И не были рады пассажиру-наркоману. Они выделили ему бывший арсенал для боеприпасов, рядом с гальюном, и обещали запирать на ночь, чтобы он не выкинулся за борт в особенно тяжелые периоды ломки. До Лакоты — крупного города на севере Сипанги было миль триста, известие от меня в консульстве уже получили, и ждали инженера и его документы с распростертыми объятиями.

Присутствовало волнение, что за них возьмутся конторские, и прижмут по теме «Голиафа» — но делать было нечего, никому другому я Лося доверить не мог. И сам поехать тоже не мог — сходка на пороховом заводе должна была состояться уже сегодня вечером. Да и Пьянкова-Питкевича оставлять одного без присмотра в Ассинибойне казалось опрометчивым. Он уже изготовил несколько экспериментальных образцов своих парализующих газовых трубок — одну из них я теперь носил с собой, но до налаженной технологии было еще далеко: купить удалось далеко не всё оборудование. Потому я оставался здесь, в городе — чтобы найти Гусева и закончить дела с Петром Петровичем.

По словам Лося, собрание рабочих должно было пройти в одном из заброшенных ангаров промзоны, на границе Верхнего города и мангров. Кроме Гусева обещались быть еще несколько известных личностей, послушать которых собиралось несколько сотен человек. Вряд ли они все знали друг друга в лицо, так что я собирался внаглую заявиться туда и осмотреться на месте.

Всякий раз когда я надевал картуз и брюки в полосочку, то чувствовал себя настоящим кретином. Еще и мазнул по небритому лицу сажей, и сунул в зубы спичку — в зеркало глянул и сам испугался. Жулик, как есть жулик! Такому палец в рот не клади. Такому сразу в рожу бить надо, если в подворотне встретишь. В карманах — револьвер, складной нож и трубка с паралитическим газом, на ногах — пошарпанные полуботинки. Походку поразвязнее — и всё, хитрован как он есть.

Пьянков-Питкевич собирался в свою лабораторию и цеплял на шею неизменную бабочку. Осмотрев меня придирчиво, он одобрительно цыкнул зубом:

— Кошмар. Люмпен-пролетариат, околоуголовный элемент… Вы, главное, не помрите там раньше, чем мне заплатите.

— Если помру — обратитесь в консульство в Лакоте, там начальником охраны — Кузьма. Он в курсе. Отдадите ему трубочки и шамонит, и документацию — вас не обидят.

— На шамонит у меня документации нет, это епархия Манцева.

— А Манцев?..

— Помер.

— Вы говорили что и Лось помер.

— Нет, в этом случае я лично… Хм! Я уверен в его смерти.

Я уже собирался выходить из гостиничного номера, когда Петр Петрович сказал:

— Ведь и шамонит, тепловые лучи — это, по-хорошему, его изобретения. Да и его ли? Я думаю — он был один из тех… Из будущего.

На сей раз Пьянков-Питкевич был абсолютно трезв. И это меня пугало.

XIII РОСТКИ РЕВОЛЮЦИИ

— Этот голос был мне слишком хорош знаком.

И песня тоже. Правда, слышать о «сынах Отчизны» на сходке, организованной анархистами, для которых «наше отечество — всё человечество», было довольно странно. Но эта арелатская мелодия и ее текст обладали какой-то притягательной силой для революционеров — независимо от их происхождения. Она регулярно исполнялась на подобных сборищах. Рабочие даже активно подпевали — когда язык стал понятным:

А вот эти строчки были куда как уместными. Противостояние картельных «жирных котов» и их наемных солдат с профсоюзами и рабочими дружинами в Сипанге иногда едва-едва не скатывалось к гражданской войне, балансируя на грани. И ненависть жителей городских окраин к выпускникам академии Паранигата и другим «солдатам удачи» уже примерно полвека как была настоящей традицией. Наемники платили трудягам той же монетой…

— Спасибо, спасибо, товарищ Саламандра! — профсоюзный лидер вытер лысину платком и продолжил: — Очень, очень вдохновляюще. И песня, и послание от товарища Шельги. Приятно знать, что мы не одни, что нас не бросили… Наше дело требует уверенности. У многих здесь присутствующих — семьи, дети. От стачечной кассы практически ничего не осталось — но с вашей помощью мы можем бастовать две, три недели, месяц! Эти аплодисменты вам, товарищ Саламандра! А теперь, друзья — выступит товарищ Гусев. Он расскажет нам о целях, тактике, о способах борьбы…

Изабелла Ли ушла с помоста и устроилась на одном из кресел у стены, изящно забросив ногу на ногу. На сцену вышел высокий смуглый и усатый мужчина неопределенного возраста с безумным блеском в слегка раскосых глазах. Алексей Иванович Гусев собственной персоной! Я впился в его лицо взглядом, пытаясь понять, что он за человек. Слова, металлически-резко вылетавшие из его рта, практически не имели значения. По крайней мере, мне так казалось поначалу, пока реплики бывшего лоялистского уполномоченного не начали касаться вещей и явлений, в которые я был вовлечен напрямую:

— … наши братья-рабочие из Гертона, Дагона, Зурбагана проливают кровь в вельде, сражаясь с мироедами-гемайнами за свободу кафров, за равенство и братство! А картельные боссы одной рукой хлопают по плечу и одобряют президента Грэя, а другой — продают порох и взрывчатку мракобесам из Наталя за баснословные деньги! Они делают прибыли на крови, на боли пролетариата! И разве вы почувствовали эти прибыли? Разве выросла у вас зарплата, разве сократился трудовой день или улучшились бытовые условия? Нет, ваш пот проливается впустую — даже не впустую, а во вред рабочему классу всей Федерации, всего мира! Разве можно это терпеть?

— Не-е-е-т… — пока еще нерешительно отозвалась толпа.

Я видел это в Империи, видел в Гертоне и других городах — пока еще не заведенные, сохраняющие ясность мышления люди пытались прикинуть все за и против. Но их раскачают, заведут, заставят показывать одинаковые жесты и орать в унисон. Гусев был хорош в этом. Он продолжал:

— Товарищ Шельга прислал нам помощь — золото! Это золото пойдет в стачечную кассу. Мы — не они! Мы не развяжем насилие первыми! Но пороховой завод работать не будет, и в наши кварталы, в промзону — они не пройдут! Они не пройдут! — он поднял вверх кулак.

— Они не пройдут! — уже более решительно откликнулись ассинибойнцы.

— С гордостью вам сообщаю — рабочие резинового завода не собираются делать шины для броневиков гемайнов, красильная фабрика — поставлять вещества для покраски военной формы, консервный завод — пищу для поганых рабовладельческих глоток! Они — с нами!

— Да-а-а! — и бурные аплодисменты.

Если в порох и взрывчатку я еще мог поверить — определенный дефицит с боеприпасами у Наталя имелся, несмотря на поставки из Протектората и Империи, то слова о броневиках и форме, и тем более — о консервах и продовольствии для гемайнов были чистой пропагандой. У воинства архиепископа Виктора ван дер Стааля вместо броневиков были лошади, вместо мундиров — сюртуки, широкополые шляпы и патронташи, а что касается питания — так тут гемайны скорее сами могли бы составить конкуренцию пищевой промышленности Сипанги… В общем — Гусев явно накачивал народ и врал весьма уверенно.

— А еще, — Алексей Иванович поднял вверх руку, призывая к тишине, — А еще сегодня с нами наши боевые товарищи со всех концов света. Товарищ Саламандра — ваша, местная, выросшая среди мангров, и другие борцы за свободу трудового народа. Их легко можно узнать по черным, как фабричная грязь и копоть, и красным, как наша кровь, повязкам на плечах. Они подскажут, как правильно сооружать баррикады, что добавлять в керосин для горючей смеси и как оборудовать огневую позицию… Слушайте их — и вместе мы заставим жирных картельных котов выполнить наши требования!

Только что ведь он говорил про обычную забастовку, да?

Подпирая плечом угол, я старался держать ангар под контролем и особенно не отсвечивать. Рядом свистело ветром заколоченное прохудившейся фанерой окно, с крыши капало: начался один из обычных для Ассинибойна дождей. Однако к звукам дождя снаружи добавилось еще кое-что, легкий, едва слышимый акцент, который резанул мне слух похоронным набатом.

Лязг металла и скрип кожи! Это могло значить только одно…

— Облава!!! — распахнулась входная дверь, внутрь вбежал светловолосый загорелый парнишка и тут же рухнул лицом вперед.

Ему в затылок прилетел весьма интересный метательный снаряд: резиновая дубинка, какими пользовались подразделения наемной городской полиции. Завибрировали в воздухе трели свистков, загрохотали мостки под крепкими подошвами сапог десятков полицейских. Что они ожидали здесь увидеть? Кого «держать и не пущать?» Против кого собирались действовать?

Явно — не против озлобленных и хищных анархистов. И не против яростного Алексея Гусева. Пока рабочие ломились наружу сквозь все двери, Гусев стоял на помосте недвижимым утёсом. Он держал обеими руками огромный, самозарядный пистолет-карабин Федерле, и, как только первые полицейские в шестиугольных фуражках ворвались внутрь с дубинками и фонарями в руках, он открыл огонь.

— БАХ! БАХ! — чудовищные пули калибра 7,63 миллиметра сбивали с ног, оставляли в телах ужасные раны.

— …это е-эсть наш после-эдний и решительный бой! — ревел Гусев и раз за разом нажимал на курок.

Анархисты — их тут было около десятка — мигом соорудили из скамей укрытие и также принялись палить в полицейских. Послышались стоны раненых, недоуменные крики, а потом резкий голос:

— Перегруппироваться! Разрешаю открывать огонь на поражение! Убейте их, парни, всех до единого!

Это уже было очень плохо. Втиснувшись в угол, я пытался не отсвечивать, но долго так продолжаться не могло — нужно было уходить, и желательно не терять из виду Гусева. Заколоченное окно было моим путем к спасению!

Я оглядел внутренность ангара: у входа лежали раненные и мертвые полицейские, в дальнем конце еще теснились рабочие, торопящиеся сбежать, подталкивая друг друга в спины и матерясь. Один из анархистов сунул руку за пазуху, а потом размахнулся… Граната! Тело сработало самостоятельно — я выбил плечом окно и вывалился наружу, прямо под ноги двум полицейским с кургузыми револьверами в руках.

— Какого… — начал один из них, но тут же у дверей прогремел взрыв, наведя суматохи.

Плечо саднило от удара, и я точно приобрел пару замечательных заноз в руки и лицо, но обращать на это внимание времени не было: я подскочил, с силой распрямив ноги и опрокинув обоих полицейских, и ринулся по мосткам — в противоположную сторону от хриплой матерщины и топота рабочих, удирающих от облавы. Мне нужно было к дамбе, где в прибрежных кустах находился мой каяк. Сходка проводилась на самой границе мангров и промзоны, на песчаной косе, укрепленной дамбой. Этот ангар использовали как склад, пока его не закрыли на ремонт из-за протекающей крыши. Поэтому большая часть работяг рванула в сторону родного завода — там они чувствовали себя гораздо увереннее.

Полицейские растерялись, они не ожидали такой толпы — сотен и сотен человек. Тонкая линия оцепления была смята и прорвана, дубинки не помогли, а револьверами они воспользоваться не успели — слишком внезапным оказалось начало перестрелки, мешал и льющий с неба дождь. Стоит отдать должное анархистам и Гусеву — они приняли основной огонь на себя, дали время рабочим уйти. А теперь пошли на прорыв, используя ручные гранаты. И снова полиция оказалась не готова.

Сходку явно слили, но информация от доносчика оказалась неполной. Вместо болтовни о стачке тут готовили бунт! Вместо полиции нужны были военные. И они уже наверняка торопились на подмогу.

Анархисты не стали дожидаться кавалерии — они рванули по заросшему кустарником пустырю врассыпную: кто-то в промзону, другие — к берегу, третьи — по мосткам на дамбу, в сторону свайных домиков и лабазов пригорода. Укрывшись за кустами, я наблюдал за творящимся хаосом, надеясь всё-таки перехватить Гусева.

Мимо пробежали взмыленные полицейские, чавкая ботинками по грязи и ругаясь. Грянуло три выстрела — и они рухнули навзничь. От ангара метнулась странная черно-белая скособоченная массивная фигура. Я вскочил:

— Товарищ! Сюда, сюда! У меня есть лодка!

Это был Алексей Гусев — залитый кровью, с «Федереле» в правой руке. Левой рукой он удерживал на плече женщину без чувств и бешено оглядывался. Услышав имперский язык, он оскалился и побежал в мою сторону. Струи дождя лупили его по лысине, по плечам.

— Товарищ? Подержите… — это была Изабелла Ли собственной персоной!

Вот ведь чертовщина! Выдержит ли каяк троих? У нее стекала кровь по виску, у Гусева наливался багровым бок пиджака. Я подхватил товарища Саламандру на руки и сквозь кусты мы пробрались к дамбе. В районе промзоны слышалась стрельба, поднималось зарево пожаров.

— Кто-то нас сдал! — прорычал Алексей, — Крыса, как есть крыса… Ну ничего, ничего, мы им покажем!

— Покажите мне свой бок! — сказал я, — В каяке есть перевязочный пакет.

— Пустяки, ей нужнее… У меня — царапина. Я — воробей стреляный!

Мы сели в лодку, которая качнулась под весом трех человек и опасно глубоко погрузилась в воду. Мадам Ли уложили на дно, сами расположились на скамьях.

— Не дурите, — настойчиво повторил я, — Покажите бок. Мне нужна будет ваша помощь с шестом, один я не справлюсь. Нельзя, чтобы вы истекли кровью. А у товарища Саламандры кровотечение остановилось, я отсюда вижу. Ее мы тоже перевяжем — как только уберемся подальше.

— Черт с вами, делайте что хотите… — Гусев, морщась, стянул пиджак, потом сорочку.

Всё оказалось не так страшно: глубокая кровавая борозда, но ребра целы, пуля прошла по касательной. Повязка легла плотно, как на курсах первой медицинской помощи. Алексей Иванович только морщился, потом надел одну рубаху, а пиджак подложил под голову Изабелле и взялся за шест, отталкиваясь от берега.

Я орудовал двухлопастным веслом. Мы отошли далеко и спрятались в корнях мангров, когда на дамбе появились военные. Они светили электрическими фонарями во все стороны, слышались отрывистые команды, пару раз — выстрелы.

— Товарищи там опытные, уйдут. Облаву этим гадам не простят, и жертвы — тоже, — сказал Гусев, — Будет дело…

Дело. Трупы, пожары, беспорядки, мародерство, разруха — это его дело? Он ведь сам, первый принялся палить в полицейских!

— Куда теперь? — спросил я.

— Давайте к рыбхозяйству. У меня там автомобиль… А вы откуда так вовремя нарисовались, товарищ? — немного придя в себя, Гусев вспомнил об осторожности.

— А мне, собственно, вы и нужны. Я по всему Ассинибойну ищу-бегаю некоего Алексея Ивановича Гусева. А оно вот как вышло… — не стал конкретизировать я.

— А Гусев — это я и есть, — кивнул он, — Так что — поможете добраться до безопасного места? Только знайте — почую, что вы стукач, как есть — пристрелю!

Я только хмыкнул в ответ.

Машина у Гусева была, прямо скажем, эпическая. Огромный черный глянцевый «Фантом», с двигателем на 120 лошадиных сил, судя по спидометру, он мог разогнаться до 70 сипангских миль в час — то есть что-то около 140 верст или 135 километров. Этот монстр на колесах считался легковым автомобилем, но размером был с небольшой автофургон.

— Вы водите? — спросил меня Алексей Иванович, — Садитесь за руль!

Сам он устроился на заднем сидении с Изабеллой Ли, которая так и не пришла в сознание. Это было мне на руку — мало ли что она начнет болтать, когда очнется? Я выжал сцепление, резковато дернул рычаг коробки передач и вдавил в пол педаль газа. Могучая машина рванулась с места.

— Помягче, помягче, — сказал Гусев, — Вы что — танки раньше водили?

Я снова хмыкнул. А что тут полагалось ответить? Нужно было побыстрее убраться из Ассинибойна — и «Фантом» наматывал на колеса ленту гравийной дороги. Лучи электрического света пробивались сквозь пелену дождя, дворники елозили туда-сюда по стеклу.

Каяк остался в сарае рыбохозяйства, угрюмый сторож обещал за ним присмотреть. Гораздо больше, чем лодка, меня беспокоил Пьянков-Питкевич, оставшийся в городе. Обладая лабораторным оборудованием и неплохой суммой денег, он мог просто скрыться — и я бы остался в дураках, с одной-единственной парализирующей трубкой. Надежда была на его алчность: денег по итогам работы ему причиталось немало в твердой имперской валюте.

Жесткий и беспринципный профессиональный революционер Гусев неожиданно бережно положил голову товарища Саламандры себе на колени и откинулся на спинку сиденья.

— Там карта между сидениями — посмотрите. Гоните до шоссе, потом сверните по указателю на Валла-валла, и вперед — миль тридцать, там есть съезд на грунтовку до Кроу… — он, кажется, уснул.

Дождь скоро кончился. Дороги в Сипанге были не хуже наших имперских трактов. Секрет отличного покрытия был очень прост — шоссе было платным — каждые пятьдесят километров нужно было раскошеливаться или покупать абонемент, так что на шлагбауме мне пришлось заплатить служащему в блестящей жилетке… Документы, кстати, никто не спрашивал.

Дальше мы ехали без происшествий, разве что Изабелла Ли в какой-то момент очнулась, села на сидении, посмотрела сначала на спящего Гусева, потом — в зеркальце заднего вида на мое лицо, побледнела и снова сомлела. Бывает! Женщины вообще — народ впечатлительный.

У Гусева, оказывается, имелась своя ферма. Двухэтажный дом из кругляка, сарай-гараж, громадный амбар. Правда, обширный участок земли был пуст — рос тут разве что ковыль да встречалось перекати-поле. Я вернулся во двор к машине, ожидая, когда Алексей Иванович разместит товарища Саламандру и переоденется. У него явно было много вопросов, и у меня — тоже.

Не удержавшись, начал ходить по двору, разглядывая всякие железяки, которые валялись тут в изобилии. Подошел и к амбару, запертому на большой замок. Правда, небольшое окошечко с мутными стеклами было разбито, так что мне удалось заглянуть внутрь. Там под рваным брезентом в кузове массивного грузовика скрывалось что-то крупногабаритное, и сдается мне — это были детали того самого механизма, на которых эти два сумасшедших пытались полететь на Марс! По крайней мере, торчащие из прорехи сопла говорили именно об этом.

— Интересуетесь? — раздался над ухом голос Гусева.

— Очень. Я ведь был у Лося… Точнее, в этом вашем «Обществе…»

— А-а-а-а, — он как-то вяло отмахнулся, — Идеализм. Кому нужен Марс и Соацера, когда у нас тут точно такие же мироеды, как и там? Черт с ним, с Марсом… Как там Мстислав Сергеевич? Дней пять его не видел.

— Плох. Я уговорил его отправиться на лечение, попытаться завязать…

— Прям-таки уговорили?.. — Гусев прищурился, потом покопался в кармане штанов, достал портсигар и закурил.

Этот человек был чертовски опасен, я чуял это. Желай Гусев меня прикончить — скорее всего, у него бы получилось. Но я ведь спас его! Это, да еще мое признание о встрече с Лосем пока удерживало бывшего уполномоченного в рамках. Я решил говорить начистоту:

— Я предложил ему возможность построить «Болид 2.0».

— Так, — Гусев затянулся и выпустил из ноздрей два клуба дыма, став похожим на огнедышащего змея, — Вы на Новую Империю работаете? Контора или…

— ИГО, — не стал скрывать я.

— А-а-а! Ну, немного проще. А я вам зачем? Убить бы хотели — убили бы уже.

Я сунул руку в карман рубашки, Гусев дернулся, но потом расслабился — не могло в нагрудном кармане таиться ничего опасного. Там было письмо — от его жены Маши.

— Это что? — поднял бровь он.

— Это вам.

Революционер взял конверт и глянул на имя отправителя, а потом заморгал — часто-часто.

— Вы почитайте, а я пойду вон к колодцу, водички попью, — мне стало неловко.

Эта неловкость осталась. Гусев, черт возьми, плакал, пока читал. А потом стукнул кулаком в стену амбара, разорвал письмо на мелкие кусочки и пошел в дом. Вернулся оттуда со связкой ключей и сказал мне:

— Мстиславу Сергеевичу, наверное, понадобится всё, что осталось от болида. Забирайте. Вы ведь за этим приехали, да? Забирайте — и оставьте меня в покое. Скажите Маше — не нашли. Умер. Застрелили меня наймиты жирных котов… — он произносил всё это с надрывом, чуть ли не в истерике, — Ну, не могу я, понимаете?! Дом, семья… Страдать она будет со мной, и мальчонка — тоже. Я ведь месяц, два побуду с ними — а потом опять сбегу. На Марс, на Сипангу, к черту на рога — революцию поднимать! Такая моя натура, ненормальная… Зачем им такой муж и отец? Я ведь предлагал ей, писал — «Приедь, Маша, будешь одета как кукла, вся в золоте, на автомобиле…» Думал — почему не приехала? А вот оно как! Оно и к лучшему для них.

Гусев распахнул ворота амбара, полез в кабину машины, достал откуда-то ручку кривого стартера и сунул ее в гнездо у самого бампера:

— С грузовиком-то справитесь? Я тут всё заранее сложил, думал — продам, а покупатели закончились. Да и Лось против был, хотя что там от Лося осталось-то… Ну, если поставите его на ноги, будет вам честь и хвала. А я… У меня тут — Саламандра, товарищи, революция. Вам меня не понять, вы — имперец. Нам с вами не по пути, но если второй болид построите — я полечу, так и знайте! Не смейте лететь без меня!

Вот и вправду — пойми его после этого.

XIV ХОРОШИЕ ЛЮДИ

Петр Петрович не сбежал. Он аккуратно делал свою работу, даже когда окраины полыхали, а по городу катались бронеавтомобили, полные вооруженных людей. Всё-таки он в первую очередь был фанатиком от науки, и только во вторую — авантюристом и себялюбцем.

Я добрался до него спустя три дня, оставив грузовик на рыбхозяйстве. Наемники додавливали рабочие окраины, в порту разгружались баржи со штрейкбрехерами — картели на сей раз решили не церемониться с забастовщиками и планировали потратить три или четыре месяца на обучение нескольких тысяч тамильских трудовых мигрантов. Почему тамилы? Неприхотливы, более-менее сносно говорят на лаймиш, привычны к влажному климату, готовы работать сутками, чтобы обеспечивать свои семьи на далекой родине. И вместо профсоюзов у них — кастовая система. Эти тамилы — сплошь чамары, то есть ремесленники самого низкого статуса. Их специализация — дубильное и красильное дело, то есть первичные навыки они имеют…

Добился ли Гусев сотоварищи своего? Сложно сказать. Заводы прекратили работу на несколько месяцев, рабочие остались без средств к существованию. На сколько хватит золота от Шельги, и кому оно достанется — непонятно. Было ли это то самое золото, которое мы выбросили в океан? И как его доставили на Сипангу? Понятно было только то, что потратить его в Ассинибойне пролетариям не удастся — наемники выгоняли их из бараков, вручая уведомления об увольнении, и гнали прочь из города — на шоссе. «Жилье принадлежит предприятию, вы на нем больше не работаете — добро пожаловать на улицу!»

Уволить разом несколько тысяч человек? Почему бы и нет? Административные служащие и инженеры, точно так же, как и высококвалифицированные мастера, оставались — чаще всего они тоже были акционерами и получали долю от прибыли в отличие от рабочих. Они жили в элитных районах, питались качественной пищей, имели личные автомобили — и были солидарны скорее с картельными боссами, чем с работягами. Кто будет горбатиться у станка или красильного чана — тамил или выходец из Арелата — им было откровенно наплевать. Такой интернационализм по— либертариански.

Эти самые тамилы сидели вдоль дорог, на тротуарах, под присмотром полицейских — ожидали заселения в бараки, из которых только-только выгнали рабочие семьи. Одинаковые белые и желтые одеяния, смуглая кожа, безмятежное выражение лиц. Примерно один и тот же возраст — тридцать-сорок лет. Негромкие разговоры на чудовищном пиджин-лаймиш.

— Разрешите? — я протиснулся к черному ходу в аптеку.

Именно здесь, на втором этаже кирпичного здания, Пьянков-Питкевич арендовал лабораторию. Занавеска была отдернута — значит, всё в порядке. Знак у нас был такой: если занавеска закрывает окно — случилась беда, и мне не следует лезть внутрь сразу, стоит осмотреться.

— Петр Петрович, это я! — стук в дверь тоже был условным — два коротких, два длинных.

Открыла мадам Ламоль. И почему я не удивлен? Она выглядела хуже, чем после двух лет пребывания на необитаемом острове. Осунулась, мешки под глазами пролегли, в движениях присутствовала нервозность, издерганность. Не было в ней теперь того высокомерия и надменности, как в первые минуты прибытия в Ассинибойн. Кажется, она была сильно напугана.

— Вы? Проходите, проходите… — на ней был белый лабораторный халат и бахилы.

— А-а-а, вернулись! — Пьянков-Питкевич встретил меня в коридорчике, довольно потирая руки, — А я почти закончил… Дорогая, сделай нам кофе, ладно?

Кофе? Мадам Ламоль снизойдет до того, что собственноручно намелет зерен и поставит на огонь джезву? Я не мог в это поверить — и зря. Она упорхнула за дверь, и скоро оттуда раздалось позвякивание посуды. Петр Петрович провел меня в лабораторию, на ходу заверив:

— Тут уже совершенно безопасно. Осталось разложить изделия в контейнеры…

Я глянул на целый стеллаж с матовыми трубочками, наполненными парализующим газом, и присвистнул:

— Да вы не мелочитесь! Прямо массовое производство развернули… Работает так же, как и предыдущие модели?

— Да. Пока не раздавите стеклышко внутри — ничего не будет. Тряски можно не бояться, а вот ударов и падений лучше избегать. Для таких случаев я тут между делом приспособил герметичный контейнер — на три штуки, смотрите как удобно, — он продемонстрировал что-то похожее на футляр от очков, — Берите, пользуйтесь. При вашем образе жизни — очень может пригодиться. Главное — глубоко вдохните прежде, чем применять. Действие неизбирательное — в течение первых десяти секунд выключает всех, кто попадет под струю газа.

Он явно гордился своим детищем. Я сунул футляр в карман — действительно удобно. Потом мы вместе аккуратно переложили трубки и сопроводительную документацию в три объемистых кейса и отправились на кухню — пить кофе. Мадам Ламоль поставила на стол чашки с ароматным напитком, развернула плитку шоколада, шелестя оберткой, и вышла за дверь.

— Чек выпишу прямо в отделении банка, — проговорил я, рассматривая довольное выражение лица Пьянкова-Питкевича, — А то еще прикончите меня и удерете с деньгами и изделиями.

— Ха-ха, — сказал досужим тоном Петр Петрович.

— Ха-ха-ха, — вежливо откликнулся я.

А потом мы действительно загоготали — как два кретина, громко, едва не захлебываясь, сбрасывая напряжение последних дней. Дверь приоткрылась, мадам Ламоль встревоженно заглянула в кухню — и, убедившись, что всё в порядке, снова скрылась из виду.

— Такая у нее природа — вокруг кого-то обвиваться. Не может она сама. Сначала обвивалась вокруг родной матери, потом в эмиграции, в Арелате, сошлась с одним мутным типом — его звали Гастон Утиный Нос… После — Роллинг. Но я куда как матерее Роллинга оказался — и она ушла ко мне. Как лиана, которая выбирает дерево покрепче, — Пьянков-Питкевич сделал маленький глоток кофе и зажмурился.

— Эпифиты, — сказал я и вспомнил Тревельяна. Он любил вставлять научные термины в речь, — Такие растения называются эпифиты.

— Ну, так она — женщина-эпифит. Это — в порядке вещей для такой женщины. Она красивая, утонченная, ей нужно постоянное внимание, нужно перед кем-то ломать комедию… или трагедию, например… А мне нужен кто-то, кто будет отражением моих успехов! На Золотом острове я сделал ее королевой, обвешал бриллиантами, нарядил в пух и прах! У нее была инструкция по дворцовому церемониалу — в несколько томов, представляете? Я этими томами костер разжигал полгода примерно на атолле. Здесь, в Ассинибойне очередной раз она попробовала сбежать на свободу — и столкнулась с суровой реальностью. Ей это противопоказано— столкновения с реальностью. Вот — получила очередную психологическую травму и прибежала ко мне. А я принял. Почему бы не принять? Красивая, говорю же. Пахнет приятно. И — когда я на коне, она тоже в отличной форме. Как вы сказали? Эпифит! Представляете, в лучшие времена грабила пассажирские пароходы на яхте, чтобы раздобыть нам денег для предприятия по добыче золота! Можете поверить?

Поверить в это, наблюдая нынешнее нервическое и надорванное состояние мадам Ламоль было сложно. Мы посидели еще некоторое время, а потом Пьянков-Питкевич спросил:

— Может, посоветуете, куда мне податься? Тут, в Сипанге, пахнет дерьмом — бардак только начинается, я печенкой чую. Мне нравится комфорт, уют, возможность заработать денег…

Я ответил сразу:

— Свальбард. Могу написать письмо Сарычу, он там сейчас главный. Рай для любителей дикого капитализма, формально в составе Новой Империи, а по факту — вольница. Образованные люди там в цене, деньги можно грести лопатой.

— Там холодно! — пискнула мадам Ламоль из-за двери.

— Пф-ф-ф! Сарыч на Груманте апельсины растит в зимних садах. Были бы деньги, верно?

— Верно, — сказал Петр Петрович, — Пойдемте уже в банк. Деньги мне уже сейчас нужны.

Сторож рыбхозяйства взял от меня пару свежих хрустящих купюр, только что обналиченных в банке, пошуршал ими, немного подумал и сказал:

— Тут крутились какие-то типы, спрашивали про грузовик. Вы на дороге аккуратнее, в одиночку-то.

Я кивнул. Разбои на дорогах Сипанги — притча во языцех уже примерно лет сто. В городах еще можно рассчитывать на частную полицию или наемников в плане поддержания порядка, а за их пределами — настоящее дикое поле. Общины фермеров заботились только о своих, железнодорожники не отдалялись далеко от полотна, совместные патрули шерифов, полиции и военных проезжали раз в сутки, не чаще… Да, за бандами охотились, если нападения становились слишком дерзкими и начинали мешать бизнесу. Но для человека, которому продырявили башку, чтобы поживиться содержимым его кузова или багажника, это служило слабым утешением.

Сама идея гнать в одиночку до Лакоты была отменным кретинством. Но Доусон и Коллинз отсутствовали — курьерский бизнес развивался. Других надежных людей у меня тут не было, а судя по информации из имперских консульства и торгпредства, встречу они могли выслать через сутки-двое. Что было более опасным для дела: торчать в бурлящем от гражданских беспорядков Ассинибойне вместе с машиной, набитой ультралиддитом, уникальными механизмами и шамонитом, или попробовать добраться хотя бы до Такабоги и там дождаться подкрепления?

Уже поставив ногу на подножку кабины грузовика, я обернулся к сторожу:

— Эй, мистер! Продайте ружье?

Ружье у него было впечатляющее: помповый крупнокалиберный дробовик с отполированными от долгого использования деревянными вставками и прикладом. Сторож с сомнением посмотрел на оружие в своих руках, потом пожал плечами:

— Триста. И патронов принесу. С дробью. На уток!

На уток я охотиться не собирался, а вот дополнительная огневая мощь могла пригодиться. Три сотни местных зеленых денег — это было много. Но — ИГО платит! Так что дробовик улегся на соседнее сиденье, три картонных коробки с патронами — тоже.

Их было человек двадцать. Наверное, четыре или пять семей — хмурые мужчины, заплаканные женщины, растерянные дети. Нагруженные неудобным скарбом, бывшие рабочие порохового завода, понурившись, брели по обочине, верстах в трех от указателя с надписью «Ассинибойн». Куда они шли?

Может быть, я и проехал бы мимо, но глаз мой уцепился за беловолосую чумазую девочку лет трех с двумя растрепанными косичками, которая сидела на руках у матери и, выглядывая из-за ее плеча, вдруг помахала мне рукой. Черт!

Ультралиддит, шамонит… Болид… Пошло оно всё! Я остановил машину и вылез наружу. Пока группа изгнанников приближалась — перетащил емкости с ультралиддитом и чемодан шамонита в кабину, туда же отправился и контейнер с трубками Пьянкова-Питкевича. Стало тесновато — но повернуться можно. Поправил брезент, чтобы не выпирали куски болида, и осмотрел внутренности кузова — места было много.

Через какое-то время люди поравнялись со мной и уже намеревались начать обходить машину по проезжей части, как я сказал:

— Доброго дня!

— Какой же он, к черту, добрый? — буркнул седой крепкий мужик с обветренным лицом, — С работы поперли, из домов выселили…

Потихоньку народ останавливался, прислушивался к нашей беседе.

— А куда путь держите?

— К черту на рога… Куда глаза глядят! — остальные точно так же досадливо загудели.

— Послушайте, не Бог весть что, но… Может быть, день станет немного добрее, если ехать в кузове? У вас вон — дети. Скоро дождь начнется. Нехорошо!

Люди зашумели. Девочка с косичками спрыгнула с маминых рук и подбежала ко мне:

— Дядя, дядя, мы поедем на масыне? На больсой-больсой масыне?

— Если мама разрешит, — сдержать улыбку было невозможно, — Я еду на север. Могу вас довезти до Такабоги или даже до Лакоты…

Тот самый седой смотрел на меня неверяще:

— А взамен что потребуешь? Нет у нас ничего, совсем нет!

— Ну, как на ночную стоянку станем, дежурить по очереди будем — лихого народа, говорят, тут порядочно шастает.

Рабочий развел руками:

— Это что — не перевелись еще на Сипанге хорошие люди?

— А я не с Сипанги. Я из Империи. Полезайте в кузов, только аккуратнее там с детьми — железяки всякие под брезентом.

— Дай тебе Бог здоровья!

Мужчины помогали взобраться женщинам, подавали детей, запрыгивали следом. Седой немного задержался:

— Наглость с моей стороны, но… Остановимся у Валла-валла, мы еды какой-нибудь обменять у фермеров хотим, а?

— Заедем! — я бы и сам взял чего-нибудь пожевать.

Дождь зарядил, когда мы отъехали от городишка Валла-валла. В кузове люди жевали кукурузный хлеб с телячьей колбасой, хрустели огурцами. Я даже успел выпить кофе — ядреного, черного — и теперь был готов ехать еще часа два или три — до самой Токабоги.

Кажется, они задремали там, в кузове, только какой-то беспокойный ребенок хныкал и разговаривал во сне. Грузовик подскакивал на ухабах, зубы у меня клацали — не такие они и прекрасные, эти хваленые хайвэи. Свет фар вдруг выхватил впереди, поперек дороги ствол какого-то хвойного дерева. Что за черт? Я осторожно притормозил, но выходить не торопился и полез под сиденье за дробовиком.

Стекло водительской дверцы вылетело резко и неожиданно, осыпав меня осколками:

— А ну, руки на руль! — заорал кто-то, тыча пистолетом, и подавился звуком, не увидев шофера на привычном месте.

Я вылез как чертик из табакерки и сунул ему в морду, прикрытую платком по самые глаза, ствол ружья:

— А?

— Бэ! — вылетело второе стекло и еще пистолет уставился на меня с тыла.

К этому я тоже был готов — помповик удержал правой рукой, а левой выхватил револьвер из кармана, из-под локтя направив его в сторону еще одного налетчика.

— Ситуация дерьмовая, джентльмены! — я бодрился изо всех сил, хотя страшно было до чертиков, — Даже если ваши товарищи сейчас попытаются обчистить кузов — вам это не поможет. И даже не пытайтесь в меня пальнуть — вот тут, на сидении, в этих самых ящиках лежит взрывчатка. Представьте, какой будет восхитительный фейерверк!

Бандиты растерянно переглянулись. Не было у них никаких подельников!

— Ты это, мистер! — прогудел тот, что висел на ближней дверце, — Не дури! Того! Опусти пушки!

— Нет, — сказал я.

— Опусти, говорю! — его напарник сорвался на визг и щелкнул предохранителем.

— Не-а, — последнее, что я собирался делать в такой ситуации — это идти у них на поводу.

— Давай, не дури… Эть! Аык! — они внезапно исчезли из поля зрения, послышались какие-то глухие звуки, как будто кто-то выбивал диван, а потом в окне показалась раскрасневшаяся физиономия седого рабочего.

— Готовы, голубчики. Вылезайте, нужно оттащить дерево с дороги, — сказал он и утер лицо мокрым рукавом потрепанного пиджака.

В качестве оружия седой использовал сопло болида. Конусообразная тяжелая хреновина наглухо выключила бандита, он валялся нелепым кулем на мокром выщербленном асфальте, и дождь щедро поливал его. С другой стороны кабины рабочие пинали ногами второго — он сипел и хрипел, пытаясь дотянуться до пистолета.

— Скотина! Урод! — приговаривали мужики, вымещая на налетчике всю досаду от пережитого в Ассинибойне, — Погляди, какая собака! Хрен тебе, а не пистоль!

— Баста, ребята. Вяжем их — и за работу. Нужно ехать дальше.

Ребята еще попинали вражин — для профилактики — и, связав их же собственной одеждой, забросили в кузов. А потом мы тащили под дождем чертову сосну: тяжеленную, мокрую, колючую, очень неудобную. Понятия не имею, как бы справился с ней, не будь у меня в кузове рабочих!

Наконец дерево лежало на обочине.

— Вы мне жизнь спасли, — сказал я седому.

Он только отмахнулся, но было видно, что им всем чертовски приятно. Всякому человеку приятно, когда он доказывает себе и всем вокруг, что чего-то стоит.

Кто-то из работяг сказал:

— Может, нам за этих уродов награда полагается, как думаете?

В Токабоге за налетчиков шериф насчитал по семь сотен — за каждого. Оказалось, эти двое ограбили с десяток машин и дилижансов и прикончили двенадцать человек. Свою долю я брать не стал. Деньги — это не главное. А что — главное?

Следующая глава — платная. Если вы еще не купили книгу — сайт может попросить вас сделать это.

XV ДОВЕРИЕ

Я впервые за всё время на Сипанге взялся за газеты. Целая стопка лежала тут же, на столике, рядом с граненым стаканом в подстаканнике и самоваром. Торгпредство Империи в Лакоте дало возможность выдохнуть и почувствовать себя практически дома. А газеты — осознать, почему мои таинственные кураторы повели себя на первый взгляд весьма странно.

Сразу по прибытии в представительство мне довелось почувствовать себя тем мальчиком из дурацкой истории про медицинские анализы: я притащил ящик шамонита, объемистую емкость ультралиддита и целый штабель газовых трубок. А молодцеватый фельдъегерь, четко следуя инструкции, взял три пирамидки горючего, не более ста грамм взрывчатки и пять трубочек. И сопроводительную документацию, конечно.

— Аэроплан до Винланда, вес ограничен… Оттуда — дирижаблем в Империю, — как будто оправдываясь, проговорил он.

— А болид? А Лось?

— Болид подождет «Магдалину», потом отправится в Яшму. Лось в сопровождении медика уже на пути в лечебницу, можете не переживать… Насколько я знаю — им займется князь Тревельян.

Ну, если Тревельян…

— А вот с этим всем мне что делать? — я растерянно обвел руками гору взрыво— и огнеопасных веществ и ядохимикатов, — И куда мне дальше направляться? Задание-то я вроде как выполнил.

Фельдъегерь пожал плечами:

— Я такой же поручик, как и вы. Понятия не имею, что вам ответить… — он пристегнул чемоданчик с образцами и документами цепочкой к своему запястью, — Мой совет — посидите, попейте чаю, почитайте газеты. В консульстве знают о вашем прибытии, скоро кто-то появится, что-то прояснит… Если нет — вечером телеграфируйте наверх.

И ушел. А я остался пить чай под присмотром заботливого торгового представителя. По-хорошему мне нужно было в Наталь: обязанностей атташе и военного советника с меня никто не снимал. И было совершенно не ясно: «наверх» для меня — это где? То есть, определенно, моим начальством был его высочество Артур Николаевич Крестовский, а связь вроде как обеспечивал Феликс Карский. Просто взять — и послать экс-регенту телеграмму? Мол, ваше превосходительство, задание выполнено, что дальше-то? Отменное кретинство.

Поэтому — удобное кресло, журнальный столик, черный тамильский чай с сипангским лимоном и пресса разной степени свежести.

Писали разное. Особенно меня, конечно, интересовали Наталь и Империя.

На первом этапе войны инициатива принадлежала богохранимому воинству Наталя. Гемайны сходу взяли Суан: жители плоскогорья не оказали сопротивления, а гарнизон регулярных войск Федерации бородатые всадники перестреляли при попытке покинуть казармы. Арлингтон, напротив, держал осаду: тут засел целый полк зурбаганских зуавов с артиллерией и несколько батальонов из других городов — бой шел в предместьях, в жилой застройке, и федералисты цеплялись за каждый дом уже почти месяц. Мнение жителей, которые прятались по погребам и подвалам, солдатню не интересовало — то ли они были на самом деле идейными, то ли их всерьез запугали зуавы.

Коммандо, после того, как перешли Лилиану, принялись выжигать всё, что могло быть использовано в качестве военной инфраструктуры, атаковать и разрушать блокпосты, мосты, железнодорожные станции, наводить ужас в городских предместьях, нападать на отряды солдат и сгонять фермеров-колонистов и жителей небольших городишек с насиженных мест, увеличивая количество беженцев на побережье и сея панику. Тысячи и тысячи всадников в мягком подбрюшьи Федерации — страшный сон, которые воплотился в реальность! При этом гемайны даже не пытались штурмовать крупные портовые города, понимая авантюризм таких действий. Это было возможно сделать при помощи Иностранного легиона — но легионеры были заняты в Арлингтоне. Конные стрелки без тяжелого оружия — пушечное мясо в плотной жилой застройке.

Федералистам потребовалось около месяца, чтобы оправиться от шока: как же, они с таким упоением убеждали себя и весь мир, что малой кровью и решительным ударом раздавят гнездо мракобесия и рабовладения и установят границу по вожделенной двадцатой параллели! И вдруг — стремительный, резкий и очень болезненный превентивный удар! Тем не менее, президент Грэй взялся за дело решительно: оперевшись на железные и шоссейные дороги, армия Федерации создала вдоль побережья сеть укрепленных пунктов, между которыми двигались конвои с тяжелым оружием и охранением в несколько сотен солдат. Поставки продовольствия — морем, постоянный обмен снаряжением, оружием, боеприпасами между городами — тоже морем. Сейчас продолжалось постепенное наращивание численности вооруженных сил — и выдавливание коммандо с прибрежной линии в пресловутые 50 миль. Где-то более успешно, где-то менее — но теперь столкновения в основном происходили в вельде, далеко от предместий крупных городов. Тактика федералистов была подобной паровому катку — ни шагу без артиллерии, постоянные фортификационные работы, прокладка железных дорог, оборудование баз с припасами.

В газетах и на радио, конечно, подняли вой — Наталь выставили агрессором. Как будто не было разрушенного Сан-Риоля, не было провокационной декларации о границах Федерации и постоянных стычек в вельде. Для всего прогрессивного человечества война началась с неспровоцированного нападения религиозных фанатиков-рабовладельцев на мирные прибрежные города.

Ситуация была специфическая: по мнению гемайнов, они не терпели поражение. Ну да — откатились, но настрелять кучу федералистов-безбожников в вельде даже удобнее, чем в пригородах! Коммандо атаковали почти без перерыва, обстрелы и налеты продолжались и днем, и ночью, потери войска Федерации несли чудовищные. Но разница в живой силе и материальном обеспечении была слишком велика — на каждого бородатого стрелка приходилось двадцать городских рекрутов. А еще — пушки, пулеметы и новое явление этой войны — бронепоезда. Линия фронта постепенно откатывалась на север, и пропагандисты расписывали великие победы армии под солнечным флагом — одну за другой. Потери федералистов замалчивались, однако ходили слухи о всеобщей мобилизации: поток добровольцев постепенно иссякал.

Натальских газет в торгпредстве не было, потому картина была неполной. Она вообще-то никогда не бывает полной, тем более, когда речь идет о ведущейся прямо сейчас войне… Протекторатские, имперские, федералистские, и, конечно, пресса Альянса — все они привирали и недоговаривали, следуя генеральной линии общественного мнения той или иной страны. Разобраться в ситуации, а тем более — повлиять на нее можно было только на месте. Мне определенно нужно было попасть в Наталь.

Однако вызывали тревогу и новости из Империи: на восточных рубежах Родины было неспокойно. Зашевелились нихондзины — столичный «Курьер» писал о захвате воинственными островитянами нескольких городов на побережье Когурё при помощи только-только приобретенных боевых кораблей: нескольких броненосцев и мониторов. Это было тревожным звоночком: Нихон всегда считал земли этого богатого полезными ископаемыми полуострова своей вотчиной и теперь пытался вернуть вздохнувшего свободнее с окончанием Великой войны вассала в свои цепкие объятия.

Насколько я знал — Имперское географическое общество отправило в Когурё несколько экспедиций, которые занимались геологоразведкой, этнографией — и налаживанием связей. Спокойные границы на Востоке — это был краеугольный камень государственной безопасности. Если там намечается изменение баланса сил — наверняка коллеги Ариса и соратники Феликса уже роют носами землю… И проблемы Наталя для всех, кто обеспечивает безопасность Родины на дальних рубежах, постепенно отходят на второй план.

При этом наверняка не мне одному в голову пришла логичная мысль, что джентльмены из Альянса могли специально предоставить Нихону дюжину устаревших кораблей, чтобы связать Империи руки и не дать ей оказывать значимую поддержку гемайнам. Гемайны — кость в горле Тропической компании. Тропическая компания — один из столпов Альянса. Бритва Оккама в действии: зачем плодить лишние сущности? Смотри, кому выгодно.

— Кузьма-а-а! — я обнял своего боевого товарища-преторианца, — Какими судьбами? Ты же вроде консульство охраняешь?

— Ну, так я и в Риоле консульство охранял, а покуролесили мы с вами — не дай Бог никому, а, господин поручик? Или правильнее — господин старший военный советник?

— Хоть горшком назови, только в печку не ставь. Ну, какие новости? Я тут уже распух от чая, а голова от газет трещит. Рассказывай!

— А что рассказывать? Должен сопроводить вас до места службы — вот и весь рассказ. Поступаю в ваше распоряжение.

— До места службы, стало быть? Что — снова в Наталь?

— Наталь, Наталь, страна моя, ты вся горишь в огне-е-е-е… — пропел Кузьма, — Выходит что так! По пути к нам еще кого-то присоединить должны, обещали полноценную боевую группу.

— Кто обещал-то? — развел ладони я вопрошающе.

Преторианец закатил глаза и ткнул пальцем в потолок:

— Высокое начальство! Вот, бумагу передали вам. Индульге-энция! С такой бумагой можно все семь смертных грехов совершать — и всё равно в рай попадешь.

Документ был серьезным. Опять — в традициях незабвенного кардинала. Сложенный вчетверо листок бумаги. «Подателю сего предоставляются самые широкие полномочия для выполнения задач по защите Империи на дальних подступах к ее границам. Всем имперским военным и гражданским чинам надлежит оказывать всяческое содействие и поддержку сему доверенному лицу Моему». И подпись размашисто — «ИМПЕРАТОР». Кузьма, читавший через плечо, поперхнулся.

— Начальство — того… Совсем высокое. Вы, выходит, руки и голос самого… Доверие!

Это самое доверие придавило гранитной глыбой, выбило воздух из легких и заставило комнату кружить вокруг меня. «Допрыгался!» — вот такая мысль вертелась в голове. Это вам не по течению плыть, решая сиюминутные проблемы. Это — стратегия! А в стратегии я ни черта не смыслил. Ведь что, по сути, предполагали эти три строчки на плотной качественной бумаге, написанные размашистым почерком? Что я должен предпринять действия, которые послужат на благо Империи и во вред ее врагам, применяя все доступные средства. По месту несения службы… То есть — в Федерации и Натале.

— И как добираться-то будем до места службы? Кто повезет-то нас?

Кузьма на едином дыхании выпалил:

— Личный Его Императорского Величества орденоносный гвардейский именной бомбовоз «Гекатонхейр»!

Я прокряхтел в ответ что-то невразумительное.

Дирижабли снова вошли в моду после того, как их стали заправлять гелием. Водород — газ взрывоопасный, и использовать его на цеппелинах, предназначенных для военных целей, было неразумным. После изобретения промышленного синтеза гелия — в Протекторате, Русильоне и Империи практически одновременно — во время Великой войны эти парящие над облаками гиганты стали настоящим чудо-оружием, наводящим страх и ужас.

Тонны бомб с недосягаемой для обычных орудий высоты, огонь и смерть с небес… Постепенно характеристики аэропланов улучшались, и они стали доставать медленных гигантов, не имея возможности их сбить, но вполне болезненно кусая из пулеметов. Совершенствовалась и зенитная артиллерия: те же самые ахт-ахт вполне доставали дирижабли, которые снижались для прицельного бомбометания.

Одно дело — гасить по площадям, не различая правых и виноватых, стирая с лица земли военные казармы, кафешантаны и доходные дома. Другое — поразить одинокую цель, уничтожить артиллерийскую батарею или бункер. Из-за облаков бомбы кидать — только военный бюджет впустую тратить. Так что цеппелины не заменили собой аэропланы, а заняли свою, специфическую нишу. В Империи после гражданской войны они оказались особенно востребованы: вместительные, грузоподъемные, не требующие взлетно-посадочной полосы — спрос на них на необъятных просторах Родины был велик. Грузовые, пассажирские, патрульные — их производили на нескольких предприятиях в столице.

«Гекатонхейр» — тот самый, личный, орденоносный, гвардейский, именной и прочая, и прочая — выглядел как огромная серебристая сигара, ощетинившаяся во все стороны стволами пушечных и пулеметных гнезд. В его силах было доставить сотню тонн груза на расстояние в пятнадцать тысяч верст. Огромный белый орел на черном фоне сигнализировал всем: эта мощь — имперская! Аэронавты в кожаных регланах и шлемах с наушниками ловко, как обезьяны, сновали по обшивке, не забывая цеплять за специальные петли страховочные тросы с карабинами. Шла предполетная подготовка.

— Всякий раз, как вижу его — впадаю в ступор, — проговорил Кузьма.

Мы с ним на пару тащили весь мой горючий, ядовитый и взрывоопасный скарб, и потому чувствовали себя вьючными лошадьми, но не восхититься грандиозным небесным кораблем не могли.

— Это что, ради нас двоих его сюда пригнали? — удивился я, — Или в Иностранный легион пополнение опят везут?

— Кажется, какие-то редкие детали на Восток. Для флотских. А нас — по пути забросят. Вроде как даже к побережью подходить не будут, передадут с рук на руки в море — вот и весь сказ.

Звучало это не очень. Так и представлялось, что обмотают меня веревкой в районе поясницы и над бушующими волнами будут опускать с чудовищной высоты на какую-нибудь утлую лодчонку, где принимающая сторона, воздевая руки к небу, попытается принять посылочку на борт, не обмакнув в студеные воды… Бр-р-р-р…

— Господа, господа! — произнес смутно знакомый голос, — Проходите, не стесняйтесь. Я вас уже заждался, всё готово к вылету.

Вот уж о ком я предпочитал не вспоминать и кого не мечтал здесь увидеть — так это Ариса. Этот столичный особист был большим любителем интриг, подковерной возни и допросов с пристрастием и крайне редко выбирался «в поле». Но, по крайней мере, в верности и надежности этого скупого на эмоции рыцаря плаща и кинжала сомневаться не приходилось. Его холодные, ничего не выражающие глаза как будто ощупывали нас взглядом.

— Это что — багаж? Поручик, вы ведь не на отдых едете…

— Полно паясничать, Арис, — хотя слово «паясничать» ему вовсе не подходило, — Это для дела. Взрывоопасно, огнеопасно и токсично. С кем можно поговорить, чтобы уложили всё в несгораемый шкаф или герметичный контейнер?

— А-а-а, это к капитану Прищепову. Пойдемте.

Он и не подумал взять у нас хотя бы контейнер с трубками. Мы так и перли, обливаясь потом, сначала к причальной мачте и потом — вверх по лестнице, останавливаясь на каждой площадке, чтобы отдышаться.

Зато — было время осмотреться. Я так и не познакомился с Лакотой — самым большим городом Сипанги. Огромные небоскребы из стали, стекла и бетона высотой в четверть версты, в сотню и более этажей — такого я еще нигде не видел! Они сверкали в лучах заходящего солнца, как огромные куски хрусталя, возвышаясь над бренным миром и демонстрируя могущество картелей. Каждая из этих современных вавилонских башен принадлежала одному из картелей — там располагались штаб-квартиры компаний, проживали боссы, управленцы среднего звена и обслуживающий персонал. Эдакие феодальные замки на новый лад.

Торговое представительство Империи на их фоне смотрелось бледно — простой трехэтажный особняк на окраине, зато — с большим участком, над которым может зависнуть дирижабль.

— Я вот что думаю, — проговорил Кузьма, проследив за моим взглядом, — Трехцентнерная бомба, положенная с нашего «Гекатонхейра» на крышу такой стеклянной коробки, пробьет перекрытия до самого подвала, рванет там — и башенка сложится внутрь самой себя. А ежели постараться, пользуясь ветром, ударить в бок саженях в полусотне над землей — то можно попробовать уложить эти домики друг на друга…

Преторианец! Что с него взять?

Мы перешли по трапу в гондолу «Гекатонхейра», матрос-аэронавт захлопнул за нами дверь и принялся закручивать вентиль.

— Рад приветствовать вас на борту, господа! — наверное, это и был капитан Прищепов: с идеальной выправкой, идеальными усами, со сверкающими золотом на черном реглане офицерскими погонами. — Мне доложили — у вас опасный груз? Пройдемте, дадите указания как его лучше хранить. Нам не нужны аварийные ситуации в воздухе.

Он определенно начинал мне нравиться. По крайней мере, потому, что взял у меня кофр с шамонитом — и его капитанское эго от этого нисколько не пострадало.

XVI МЕСТЬ ФАХНЕРТА

«Гекатонхейр» ломился сквозь грозовое ночное небо выше линии облаков, наперекор встречному ветру. Молнии освещали вспышками клубящиеся серые тучи внизу, серебристый свет луны отражался от металлической обшивки цеппелина. Двигатели перемалывали насыщенный озоном, разреженный воздух. Капитан Прищепов твердой рукой направлял воздушный корабль к далекой цели.

Мы с ним перемолвились всего парой слов, да и можно ли это назвать разговором?

— Вот наши рабочие частоты. Ближайший месяц «Гекатонхейр» — над Федерацией, — вот и всё, что сказал аэронавт, протянув мне кусочек картона с цифрами.

И понимай, как знаешь… Прищепов вернулся в рубку, я — в кают-компанию.

Здесь, в гондоле, было довольно тепло, горело электрическое освещение, и, если не всматриваться в толстое стекло иллюминатора, вполне можно было представить себе, что находишься на исследовательском корабле посреди моря: такое же сочетание компактности и уюта, как на «Гленарване». Мягкие диванчики, большой стол из массива, навигационные приборы, карты, глобус, книги, оружие по стенам… Наугад я выбрал с полки один из томов с потертым корешком.

«Итог сражения определяет только Бог. Но значение имеют также число воинов, состояние их духа, обеспеченность войска прочной обувью, теплой одеждой, пищей и чистой водой. Солдаты не захотят воевать, если будут бояться за жизнь своих семей и сохранность своих домов в тылу», — я закрыл книгу и задумался, глядя на карту Федерации, разложенную на столе.

Сан-Риоль, Гертон, Лисс, Дагон, Зурбаган. Эти города были мне знакомы. Я успел побывать там, прочувствовать их, понять, чем дышат их жители. Выжатый досуха, уничтоженный Сан-Риоль, от которого практически ничего не осталось. Необузданный, импульсивный, суеверный Гертон, полный предрассудков и молодой, клокочущей мощи. Веселый и беспечный Лисс со знаменитой гаванью, в которой тесно от парусных судов, с бесконечными карнавалами — даже во время войны — и Каперной, вотчиной президента Грэя и его загадочной супруги. Дагон — мрачный, грязный, грохочущий машинами и изрыгающий пламя и дым из труб. И синий Зурбаган — яростное, пылающее сердце Федерации.

Я глянул на обложку книги, которую вытянул с полки в кают-кампании и хмыкнул: «Балиан Д'Ибеллин, рыцарь.» Автор — некто Юрий Семецкий. Привет из Серебряного века? Что-то читал из его творчества, ну, и биографию этого Семецкого — тоже. Странный был человек: разродился в течение трех лет дюжиной отменных исторических романов про пиратов, гладиаторов, рыцарей, храбрых горцев и туземцев Сипанги, добился чуть ли не мировой славы, его перевели не то на пять, не то на семь языков — и умер при таинственных обстоятельствах. Волей-неволей на ум пришли слова Пьянкова-Питкевича о «пророках»… Может, Семецкий — один из них?

— Поспать вам надо, вашбродь! — сказал Кузьма, входя в открытую дверь, — Планирование — это, конечно, первейшее дело, но зачем нам нужен командир, у которого ум за разум заходит от недосыпа? Вот я у баталёра полстакана рому для вас ангажировал, выпейте — и ложитесь. Утро вечера мудренее!

Ром? Пусть будет ром. Действительно, что-то меня уже не в ту степь несет… Тем более, основные моменты я уже продумал, а остальное можно было решить только на месте. Так что подшивки газет, справочники, книги и карты отправились на полку, ром — прямо в желудок, а я — в свою каюту под присмотром заботливого преторианца.

Утро оказалось ни разу не мудренее вечера. Мои самые худшие опасения подтвердились. Разве что вместо тьмы кромешной брезжил рассвет, и вместо того, чтобы обвязать меня веревкой поперек туловища — усадили в специальную корзину, довольно удобную и вместительную. Трос гудел и слегка раскачивался, студеный ветер завывал, норовя забраться за воротник, в рукава, под рубаху. Я обливался холодным потом, вцепившись руками в борта. Шутка ли — двадцать саженей? Ежели с такой высоты сверзишься — что вода, что гранит, всё едино будет!

Пользуясь почти полным отсутствием ветра, гигантский воздушный корабль завис над океанской гладью и спускал нас и груз — по очереди. Арис и Кузьма уже были внизу, а я провозился со своими драгоценными смертоубийственными гостинцами, проверяя и перепроверяя крепежи и упаковку, и всячески пытаясь отсрочить момент путешествия в этой чертовой корзине. Но — дальше тянуть было некуда, и потому теперь я со страхом ожидал, что или трос оборвется, или дно провалится — и состоится трагический полет вниз одного несчастного поручика. Обошлось.

— Масса, давай руку! — прогудел знакомый бас, и я с удивлением и радостью обнаружил пред своими очами Тесфайе, который протягивал мне свою крепкую черную ладонь.

С Тесом мне было и море по колено, так что, взбодрившись, я выпрыгнул из корзины на палубу ожидавшего нас кораблика и быстро-быстро достал из корзины свой небогатый скарб — «сидор» с одеждой и оружие. Остальное имущество уже утащили в трюм.

— Мистер Фахнерт! — я был чертовски счастлив, что старый капитан жив и еще в строю!

— Капитан Фахнерт, на секундочку, — морской волк дернул себя за козырек фуражки, а потом, не чинясь, подошел, и мы обнялись.

На этом сюрпризы не кончились — из трюма появилась кучерявая башка одного из братьев Адгербал, кажется — младшего. Его звали Эшмуназар, Эш — тот самый, который так ловко управлялся с пулеметом во время осады Сан-Риоля, самый неугомонный из троих. Арис с видимой брезгливостью подал руку Тесфайе и Эшмуназару. Кузьма с абиссинцем были уже знакомы и с Адгербалом тоже, потому они спелись и тут же принялись обсуждать дела давно минувших дней.

— Ты у нас командир, так? — Андреас Фахнерт шмыгнул носом, — Куда путь держим? Эта малышка, конечно, не «Фрези Грант», но до следующего утра мы будем в Сан-Риоле, Гертоне или Лиссе — по желанию.

— Гертон, — сказал я, — Оттуда мы начнем.

Кораблик Фахнерта так и звался — «Малышка». Несмотря на тотальное преобладание флота Федерации в океане, Наталь не собирался просто так отдавать водную стихию на откуп врагу. Ну да, у гемайнов никогда не было собственных военных кораблей и океанской эскадры. Но — было «Натальское речное пароходство» и деньги, и друзья в разных уголках мира. Так что с момента моего отбытия из Энрике-о-Навегадор многое изменилось: именно эта лузитанская фактория стала главным прибежищем натальских каперов. Вот где оторвали бы с руками протекторатскую миноноску, на которой нынче рассекали вдоль побережья Сипанги Коллинз и Доусон! Проявляя свойственную этому народу сметку и хозяйственность, гемайны в арендованных доках переоборудовали закупленные на стороне устаревшие военные и современные гражданские суда в грозные рейдеры — с артиллерией, новыми тевтонскими движками и командой самых метких в мире стрелков.

И если вдоль побережья корабли адмирала Летики еще могли обеспечить безопасность конвоев, то в открытом море одиночные суда под ультрамариновым флагом с солнцем подвергались атакам таким же яростным, как сухопутные караваны и войсковые соединения в вельде.

«Малышка» была одним из рейдеров и до сих пор ходила с экипажем из десяти просоленных морем стариков-разбойников, лично набранных Фахнертом, и дюжины стрелков — седых и бородатых, из пожилых гемайнов, которые уже не в силах были совершать многосуточные кавалерийские рейды, но еще крепко держали в руках винтовку. Они кошмарили рыболовецкие суда и почтовые пакетботы, уворачиваясь от встреч с крупными кораблями.

На баке этой небольшой двухмачтовой парусно-моторной шхуны был установлен «пом-пом» — скорострельная 37-мм пушка, похожая на «максим»-переросток, борта — легко бронированы, машинное отделение — блиндировано всерьез. Таким образом, компактный кораблик представлял нешуточную опасность для гражданских судов, не ожидающих беды.

— Поднять якорь! — громовым голосом пророкотал Фахнерт, и якорная цепь загремела, — Поднять паруса!

Старички, двигаясь ловко, экономно, совсем не по-стариковски, взялись за снасти, с шелестом белые полотнища раскрылись, наполняясь ветром. Нос шхуны взрезал океанские волны, корабль устремился вперед. Я вцепился руками в фальшборт и дышал полной грудью.

Тесфайе подозрительно поглядывал на меня. Он знал о моих особенных отношениях с корабельной качкой, но морская болезнь пока о себе знать не давала.

— Нам снова придется кого-то убивать, масса? — спросил абиссинец.

Я только стукнул кулаком по планширу, и ничего не ответил.

— Поручик, ты понимаешь, почему мы с тобой здесь, на этой посудине? — спросил меня Арис, — Почему у тебя такие невероятные полномочия?

Вопросы были явно риторическими. Но говорить что-то было нужно:

— Из-за ситуации на Востоке? У конторы нет ресурсов?

— Чтобы направить сюда боевую группу? — если бы Арис умел фыркать, я бы сказал, что он фыркнул, — У Империи не нашлось десятка спецов, чтобы устроить саботаж в тылу федералистов? Ты сам-то себя слышишь?

— Да-да, — я вяло отмахнулся — Вы можете и дальше строить из себя умника и издеваться надо мной. А можете наконец посвятить меня в детали.

— Кто-то сдал Феликса. Он в тюрьме в Зурбагане.

— Что-о? — заговоренный ротмистр Карский, неуловимый Феликс попался?

— Феликса слили лаймам, а они дали наводку людям Грэя.

Я просто стоял и хлопал глазами. Это в голове не умещалось.

— То есть вы, я, Кузьма… — в мозгу всё постепенно складывалось.

— Мы — точно вне подозрений. Это кто-то из «Заведения», кто-то свой, доверенный. Не знаю, что ты собираешься предпринять, но пошуметь нужно сильно — чтобы вся муть всплыла со дна… Кто-то зашевелится, начнет рыть носом землю — этот кто-то ведь думает, что знает всех наших людей в Натале и на побережье.

— И тут ваши возьмут его за жабры, — понятливо кивнул я.

Ситуация напоминала Яшму. Тогда Феликсу пришлось привлекать людей из моей роты из-за крота в штабе. Арис увидел проблеск осознания в моих глазах и подтвердил:

— Его и тех, на кого он работает. Пройдемся частым гребнем, не сомневайся.

— Опять — игра втемную? — я сжал зубы.

— Ну-ну, поручик, ты ведь знаешь, что всё это не просто так! И у тебя очень хорошо получается. Ты тупой и преданный, и притом — с воображением, с авантюрной жилкой… Лучшего, пожалуй, и не сыскать! — если бы Арис умел хмыкать, я бы сказал, что он хмыкнул.

Это он меня унизил или похвалил?

— Дым на горизонте! — послышался крик с палубы.

Ну вот, а гамак ведь только-только начал казаться таким удобным… Суета наверху нарастала, я высунул наружу ноги, попытался аккуратно спрыгнуть на пол, но тут «Малышку» качнуло посильнее — и я, матерясь, нелепо вывалился на дощатый пол.

— Твою ма-а-ать… — это было больно.

Есть в матросском гамаке свои прелести, но вот вылезать из него — это целая наука. И я в ней явно не преуспел. С кряхтением поднявшись с пола, запрыгнул в сапоги, подхватил помповик, нацепил портупею и полез наверх, по лестнице.

— А-а-а-а, вашбродь! — обрадовался Кузьма. — Может хоть вы этого полоумного отговорите? Закусил удила и ведет свою пиратскую шайку на абордаж. На кой черт нам сейчас абордаж?

В общем-то я был с ним полностью согласен, но команда Фахнерта придерживалась другого мнения — они уже вооружились до зубов, спустили паруса, развели пары в машине и мчались навстречу неизвестному судну. Пара стрелков расчехляли «пом-пом». Тесфайе хмуро точил бруском лезвие топора, Арис щелкал барабаном револьвера.

Я устремился на ют — туда, где крепкой загорелой рукой держался за штурвал, управляя кораблем, капитан. Он даже не стал меня слушать:

— Это «Ярдин», в рот мне ноги! Понимаешь, друг мой любезный? «Ярдин» я не упущу.

«Ярдин», «Ярдин»… Сан-Риоль! Это был один из кораблей, которые осаждали город!

— В тот самый момент, когда моя «Фрези Грант» развалилась не мелкие кусочки от ядра, выпущенного кем-то из иродов Грэя, я поклялся себе, что не подохну, пока не утоплю их всех до единого! Слышишь, я и «Секрет» утоплю, медуза ему в корму! — он был очень убедителен в этот момент.

Как он собирался воевать с блиндированным пароходом, который был водоизмещением в два раза больше «Малышки», было тайной за семью печатями. Свои сомнения я высказал Тесу и Эшу, которые в команду корабля не входили, но успели некоторое время понаблюдать за деяниями «Малышки».

— Это великие старики, масса! — сказал абиссинец, — Страшные человеки! Не сомневайся — до обеда они уже будут гулять по палубе того железного корабля.

Страшные человеки принялись за дело. Двое — из бывших натальских фейерверкеров — наконец изготовили к стрельбе «пом-пом», еще двое — ловко, совсем не по-стариковски взобрались на мачты, остальные заняли позиции у бортов. Команды им не требовались — стрелки открыли огонь, как только «Ярдин» оказался на прицельной дистанции в две версты. Ну да, на пароходе имелось два 75-миллиметровых орудия Канэ, и нас явно заметили, но сообразить, что небольшая, кажущаяся мирным рыболовецким судном, шхуна сближается для атаки — это было нетривиальной задачей.

Таким образом, расчеты матросов-федералистов метнулись к орудиям только тогда, когда наблюдатели рассмотрели расчехленное орудие. То есть — как раз на расстоянии примерно десяти кабельтовых, что соответствует прицельной дальности винтовок гемайнов. С парохода даже успели сделать по два выстрела: первый выбил щепу из фальшборта на корме, поранив кое-кого из команды, второй — раздробил нок-рею на грот-мачте, едва не сбросив вниз сидящего наверху гемайна. На этом успехи «Ярдина» закончились — остальные снаряды подняли столбы воды на значительном расстоянии от «Малышки».

Всё-таки небольшая шхуна анфас — это не самая удобная цель для наводчика, тем более — впопыхах. А дальше целиться спокойно федералистам никто не дал — защелкали выстрелы винтовок, забухала автоматическая пушка. Я раньше не видел такие орудия в действии — но теперь понял, откуда возникло название «пом-пом». Надстройка, палуба вражеского парохода — всё это оказалось усыпано градом осколков. 37-миллиметровые гранаты рвались на «Ярдине» сериями по три-четыре штуки каждые несколько секунд, уничтожая всё живое и сметая снасти и корабельный скарб.

— Абордаж! — крикнул свирепый капитан Фахнерт.

Я очумело тряс головой и пытался вытянуть из левого предплечья толстенную щепку. Наконец, это удалось, и я туго перемотал руку платком — обрабатывать рану будем потом, позже! У меня имелись револьвер и дробовик — и, черт побери, намерения поучаствовать в абордаже. То, что тактика натальских рейдеров направлена на захват груза и уничтожение экипажа, а не на утопление корабля — это уже стало понятно, и эффективность такой методы не вызывала сомнения. Но каким будет абордаж в исполнении лучших стрелков мира?

Они не стали цепляться «кошками» за борт и притягивать корабли друг к другу, учитывая тот факт, что «Ярдин» был почти на три метра выше «Малышки». Пока стрелки с мачт держали под прицелом выходы на палубу, наши матросы протянули длинную широкую доску со штырем на конце и перекинули ее на бак парохода.

Это напоминало картинки античного «ворона» — приспособления эпохи пунических войн. И первым по этому «ворону» на «Ярдин» вломился Тесфайе с топором, за ним — Эш с двуствольной лупарой и полдюжины гемайнов с винтовками. Я оказался последним — слишком долго провозился с чертовой щепкой, и, балансируя локтями, тоже перебежал на пароход и укрылся на баке за какими-то тюками.

Практичность седобородых стрелков и тут дала о себе знать. Они не стали продвигаться по палубе, не выпустив по пуле в каждого федералиста — и наплевать, шевелился или нет. Надстройка была изрешечена выстрелами из «пом-пома», но кто-то все-таки появился в окне — чтобы рухнуть внутрь с размозженным черепом. Такая участь постигла и второго, сунувшегося из двери с револьвером в руках.

— Эй, там! — крикнул один из наших стрелков — Клаас его звали, — Там, в трюме! Вы, безбожники, дети дьявола, если не сдадитесь, я попрошу моего большого черного друга — и он зашвырнет в вентиляцию динамитную шашку. Или две… А потом — в самую трубу! Сдавайтесь!

— Поцелуй меня в сраку, сепаратистская свинья! Если вы не уберетесь с палубы — я взорву крюйт-камеру! — раздался злобный голос из трюма, — Будь я проклят, если отдам вам корабль, свинособаки! У нас тут одни дагонцы в кочегарке, чтоб вы знали!

— Дэрьмо, — сказал Эш, — Дагонцы савсэм злые. Может, они и сдэлают это, а?

Все переглядывались растерянно. Ситуация была патовая. И тут меня осенило!

— Так, а где тут вентиляция?

Клаас ткнул пальцем в изогнутую трубу, торчащую из палубы на шкафуте.

— Прикройте меня, ладно?

Аккуратно отложив дробовик, я сунул руку за пазуху, и — вуаля! Та самая заветная трубочка Пьянкова-Питкевича была на месте! На цыпочках подобравшись к вентиляции, я показал рукой международный жест, означающий «говорите что-нибудь», и сунул трубку в вентиляцию.

— Йа, йа! — закричал Клаас, — Мы поняли! Vat dit rustig! Успокойтесь там… Мы отходим на шхуну.

Я задержал дыхание, и струя газа ударила в вентиляцию.

— А-а-а-а, — раздался невнятный звук откуда-то снизу, а потом звук удара — как будто упало тело.

Тесфайе мигом метнулся к люку в трюм и ввинтил в него свое мощное тело. Через мгновенье внутри загрохотало, а потом Тес снова вылетел наружу — с динамитной шашкой в руках, из которой торчал тлеющий бикфордов шнур. Очень короткий шнур!

Огромный абиссинец вдруг выпучил глаза, зевнул и обрушился на палубу. Динамит покатился прямо мне под ноги, и я, не соображая, что делаю, пнул его носком ботинка изо всех сил, отправляя за борт. Никогда не увлекался футболом — но получилось неплохо. Взрыв прозвучал у самой поверхности воды, метрах в десяти от «Ярдина».

— Что с ним? — поинтересовался Клаас, подходя к абиссинцу.

— Спит, — ответил я и почесал бровь.

Глаз у меня дергался.