Аттестат зрелости

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Занавес открывается, и перед зрителями — занавес спектакля, изображающий стену школьного коридора, на которой висят стенные газеты. Входит сильно взволнованная Яковлева. С противоположной стороны входит Грохотов.

Яковлева. Борис Иванович!

Грохотов. Что такое? Почему не в классе?

Яковлева. Я сейчас… Я сейчас ушла с урока.

Грохотов. В чем дело, Тонечка?

Яковлева. Теперь мне все ясно. И, конечно, не только в Листовском причина. Нет у меня…

Грохотов. Подождите, Тоня, при чем тут Листовский?

Яковлева. Ох, какой это иезуит! Главное, не к чему придраться. Смотрит на меня своими невинными глазами и усердно поддакивает. Ребята, конечно, отвлекаются, смеются, а стоит кому-нибудь запротестовать, как он вскакивает и громко возмущается, что ему не дают слушать такой увлекательный урок!

Грохотов. Тсс! Уроки идут… А вы пробовали…

Яковлева. Ах, Борис Иванович, все я пробовала…

Грохотов. А с ним говорили?

Яковлева. Конечно. С каким прекрасно разыгранным изумлением он меня выслушал! А сегодня он принялся задавать мне глупейшие вопросы, и я не выдержала. Мне показалось, что я закричу, кинусь на него… и я выбежала из класса. (Плачет.)

Грохотов. Ну-ну, расплакалась, как маленькая.

Яковлева. Я не пойду туда больше.

Грохотов. Очень остроумно. Ее государство учило, доверило ей воспитание ребят, а она мальчишки испугалась. Завтра же приходите на урок. Я вам помогу построить его поинтереснее.

Яковлева. Нет, нет у меня педагогического дара… (Убегает.)

Грохотов. Антонина Николаевна! Тоня! Ну, что это такое!

Входит Тамара.

Тамарочка… (Задыхаясь.) Пожалуйста, догоните ее, Яковлеву, и скажите ей, чтобы она непременно зашла ко мне.

Тамара. А что случилось?

Грохотов. Потом, потом… Скажите, что я буду ждать.

Тамара. Борис Иванович, что с вами? С сердцем плохо?

Грохотов. Ничего, ничего, сейчас пройдет.

Тамара. Нет уж, пойдемте в учительскую, я сейчас врача вызову.

Грохотов. Не надо. Пройдет.

Тамара. Ладно, ладно. Обопритесь на меня. Не жалеете вы себя, Борис Иванович.

Тамара уводит Грохотова. Занавес спектакля поднимается. Перед зрителями класс. Все школьники сидят в напряженной позе и смотрят на дверь. Гера и Юра стоят у двери и выглядывают в коридор. Затем Юра убегает.

Ваня. Ушла.

Женя. Какой пример мы подаем? Вместо того чтобы внушить уважение…

Валентин. Да брось, Женька: пример, уважение! Побежала к директору жаловаться!

Ваня. Нет. Не к директору.

Леня (мрачно). Она жаловаться не станет. Не такая. Гера. Будь я на ее месте, я бы просто тебя отлупил.

Валентин. Но-но…

Витя. Порядочный человек пошел бы да извинился.

Ваня. Так то ж порядочный…

Валентин. Какие мы все сознательные! Подумаешь, вопроса задать нельзя!

Леня. Это было просто подло!

Витя. Ты же издевался над нею!

Валентин. «Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно!»

Леня. Хороший смех, когда человека до слез довел.

Женя. Честное слово, у меня как-то нехорошо на душе. Пошел бы ты, Валентин, да извинился.

Витя. Доигрались. Что теперь Борису Ивановичу скажем?

Валентин. Вы только из мухи слона, пожалуйста, не делайте.

Гера. А ты не замазывай. Тебе это не пройдет!

Женя. Это на комитете обсудить надо.

Костя. Чего вы раздуваете историю?

Витя. А ты, подпевало, молчи!

Ваня. Обязательно обсудить надо!

Валентин. Уважаемые граждане! Я потрясен вашей сознательностью, но не понимаю, что же именно вы собираетесь обсуждать?

Леня. Ты не фиглярничай. Последняя четверть идет, каждый час дорог, а ты урок сорвал.

Женя (отводя Валентина). Валька, твое поведение действительно безобразно!

Валентин. И ты, Брут!

Женя. Брось, я серьезно, и ты не шути. Комитет соберем.

Валентин. Обсуждать сегодняшнее?

Женя. Да. Обсуждать. И, кроме того, накопилось много вопросов. Мы же не проверяли успеваемости комсомольцев за третью четверть. Есть случаи…

Валентин. Опять двойки подсчитывать?

Женя. Да. Сегодня же после урока соберем комитет.

Валентин. Раздувайте, раздувайте из мухи слона!

Витя. А куда Юрка исчез?

Идет к двери, за ним еще двое ребят.

Костя. Ребята, я попрошу до звонка из класса не выходить!

Мальчики возвращаются.

Ваня. Герка, посмотри, какую я старинную монету достал!

Валентин. И как только не стыдно! Не в пятом классе! Вы бы еще кинокадрики копили!

Ваня. А кто марки собирал?

Валентин. Так то ж в детстве было!

Ваня. Коллекционированию, как и любви, все возрасты покорны. Я знаю одного профессора, который собирает и марки и монеты. Он тоже давно пятый класс окончил!

Юра (вбегая). Ребята! Ну и набили же «Спартаку»! Пять — ноль! Классически!

Ваня. Иди ты со своим «Спартаком»!

Юра. А ты за кого болеешь?

Ваня. Сам за себя и чаще всего гриппом, а не спортивной горячкой. На меня массовый психоз не действует.

Валентин. Он психопат-одиночка!

Юра. Валька!

Валентин. Что тебе?

Юра. Квадрат стороны треугольника равен сумме квадратов двух других сторон без удвоенного произведения этих сторон…

Валентин. На косинус угла между ними. Так чем я тебе могу помочь, если он равен? Доказать, что он не равен? Могу…

Юра. Ты мне помоги доказать, что он равен.

Валентин. Ну, что же тут доказывать? Смотри… (Садится к Юре за парту и пишет доказательство.) А квадрат равен бэ квадрат плюс цэ квадрат минус два бэцэ, умноженных на косинус угла а. Понятно? (Решает молча.)

Юра следит за решением.

Гера (играя в шахматы с Ваней). Хорошо Вальке, когда ему все ясно. Вчера на контрольной ребята еще первую задачу не сделали, а он уже тетрадь сдал и отправился.

Леня. Соображает, черт, здо́рово!

Валентин (Юре). Ясно теперь?

Юра. Теперь, конечно.

Валентин. Думать надо, дорогой товарищ!

Юра. Ты знаешь, сколько я над этими формулами думаю? Я, брат, каждый день, как правило, пять часов уроки готовлю и еще по билетам занимаюсь.

Гера. А меня больше всего немецкий донимает. Вот где грамматика закрученная. Валька, а ты занимаешься по билетам?

Валентин. Еще не начинал. Я повторю кое-что перед экзаменами.

Леня. Ох и задавала же ты, Валька!

Валентин. А ты за меня не беспокойся. Я сяду и за два дня выучу столько, что вам и в месяц не одолеть.

Леня. Классический задавала!

Звонок на перемену.

Юра. Решил! Решил сам!

Женя. Товарищ впал в детство!

Мальчики выходят на перемену. В классе остаются только Валентин и Ваня. Вбегает Вася — редактор стенной газеты.

Вася. Валя, статья готова?

Валентин. Какая статья?

Вася. Как — какая? Ты что? Ты только меня, пожалуйста, не подводи. Мы же решили выпустить специальный номер, посвященный последней четверти, а ты, как член комитета, обещал написать статью, призывающую ребят…

Валентин (скороговоркой). Некогда, некогда, некогда…

Вася. Да ты с ума сошел! У меня весь номер готов, только твоей статьи нет. Ведь ты срываешь…

Валентин. «Срываешь, срываешь»! Научились громкие слова говорить. Только мне и дела, что корреспонденции строчить. Поважнее есть работа!

Вася. А вот я пойду на бюро и расскажу Кострову, как ты помогаешь редколлегии работать! (Убегает.)

Валентин. Слушай, Иван, напиши передовую.

Ваня. Когда же я теперь писать буду? Некогда мне.

Валентин. Вечером накатаешь. Женя даст тебе факты.

Ваня. Вечером не могу. Я на вокзал иду брата встречать. Знаешь какая даль?

Валентин. Я тебе машину пришлю. Сейчас позвоню отцу.

Ваня. Нужна мне твоя машина! Не буду писать!

Валентин. Нет, будешь. Я, как член комитета, поручаю тебе. Понятно?

Выходя из класса, встречает входящих ребят, которые смотрят на него с осуждением, так как слышали его последние слова. Насвистывает демонстративно и выходит. Звонит звонок на урок.

Леня. Воображает из себя много, а мы не одергиваем.

Женя. Нет, вы просто его плохо знаете, ребята. У него натура такая. И дома его избаловали. Отец на него чуть не молится. Валентин любит большое, созидательное дело, а мелочи ему быстро надоедают.

Леня. Потому что трудиться не любит. Он и учится не трудясь. Благо, память и способности вывозят. Что с ним будет, когда он кончит школу?

Гера. Пользы от такого будет мало.

Ваня. Это уже и сейчас видно по его работе в комитете.

Женя. А что? Разве он плохо работал?

Юра. Старыми заслугами долго не проживешь. Он уже месяца три ничего не делает.

Ваня. Как — ничего не делает? Сегодня он героически сорвал урок!

Леня. Вот вам, пожалуйста! Зачем выбирали его в комитет? Ему самому надо учиться у настоящих комсомольцев, а мы его в комитет.

Ваня. Носятся с ним некоторые товарищи, потому он и работать перестал.

Гера. Знали бы, что он так зазнается, не выбирали бы. Тон такой, понимаешь, стал самоуверенный. Откуда что взялось!

Входит Валентин, поеживаясь от холода.

Валентин. Вот проклятая Сибирь! Замерз как собака!

Леня. А кто тебя звал в эту «проклятую Сибирь»?

Гера. Кто, спрашивается, умолял тебя украсить Сибирь своим присутствием?

Валентин. Сами знаете, война загнала.

Леня. Но война давно окончилась…

Ваня. Что-то вы не торопитесь с отъездом.

Женя. Мы родились здесь и любим свою Сибирь, а его родина — берег Черного моря.

Леня. Я не думаю, Женька, что, попав на побережье Черного моря, я бы стал называть его «проклятым». Черное море, как и Сибирь, находится на территории моей родины.

Пауза.

Юра. А почему вы, дорогие друзья, не интересуетесь таким актуальным вопросом: звонок был давно, а урока нет?

Леня. Верно, верно, даже и не вспомнили! Сбегай, Юра, узнай!

Женя. Сбегай! Сбегай!

Юра. А что мне, больше всех надо!

Женя. Вот чудак, надо же узнать.

Юра (важно). Просите получше!

Леня и Ваня становятся на колени. Костя надевает на Юру бумажную шляпу, сделанную из газеты.

Леня. Уважаемый Юрий Петрович! От имени десятого класса мужской средней школы номер десять просим вас выяснить причину отсутствия присутствия на уроке преподавателя литературы Бориса Ивановича Грохотова.

Юра (в тон). Извольте, Леонид Михайлович, мы мигом! Уважаю вежливость! (Убегает.)

Леня. Ребята! Посмотрите-ка план проведения литературного маскарада одиннадцатой женской школы. Обратите сугубое внимание на пункт третий: «Пригласить принять участие в проведении маскарада учащихся старших классов десятой мужской средней школы».

Ваня. Ну, ждите делегацию.

Гера. Девчата воображают, что мы будем потрясены их выдумкой, а мы выслушаем их с этаким равнодушным видом и расскажем им заранее все подробности их маскарада! Вот они разочаруются!

Леня. Нет, это нечестно!

Гера. Подумаешь, пошутить нельзя!

Ваня. Ничего, ничего, пусть девочки позлятся!

Валентин. А ну-ка, дай сюда этот план.

Леня отдает ему план.

(Берет план и отходит от ребят. Прочтя, переворачивает листок.) О, да тут стихи! (Тихо читает.)

Дальше зачеркнуто, а жаль. (Громко.) Послушай, Леонид, где ты взял этот план?

Леня. У сестры стащил. Это она сама составляла. А неплохо, правда?

Валентин. Я его возьму. Ладно? Просто интересно.

Леня. Ну бери. Только не забудь, смотри принеси завтра.

Гера. Валька, чьи это стихи:

Вертится, понимаешь, на языке, а вспомнить никак…

Валентин. Это?.. Это Джамбула.

Женя. Что ты, Валька! Это Алишера Навои.

Валентин. Да? Может быть. Не нравятся мне они. Такая скука!

Женя (возмущенно). Навои — скука? Недаром он о таких критиках, как ты, сказал:

Входит Юра.

Юра. Ребята, урока не будет!

Гера. Гип-гип-ура!

Юра. Ты не радуйся.

Женя. А в чем дело?

Леня. Случилось что-нибудь?

Юра. Борис Иванович заболел.

Леня. Да я его видел сегодня в школе.

Юра. Ну и что ж, что видел! Ему плохо стало. Тамара вызывала врача. Она говорит, что ему запрещают преподавать.

Витя. Врешь!

Юра. «Врешь, врешь»… У него ведь сердце больное.

Ваня. А как же мы?

Леня. Бедный Борис Иванович, никак не хотел уходить на пенсию… Все говорил: вот выпущу вас, тогда уж…

Гера. Сходить надо навестить его.

Витя. Обязательно, и варенье понесем.

Женя. Абрикосовое, я знаю, он любит.

Валентин (шепчет). «Это письмо никому, адреса нет на конверте…»

Женя. Ты что шепчешь? Сходим вместе к Борису Ивановичу?

Валентин (рассеянно). Сходим.

Входит Грохотов. Школьники встают.

Грохотов. Здравствуйте, друзья мои! Садитесь.

Школьники стоят.

Времени-то сколько пропало! Да что это вы в соляные столбы превратились?

Леня (с чувством). Борис Иванович! Вам же врачи запретили.

Грохотов. Ты откуда знаешь? Мало ли что запретили? Я человек непослушный. Садитесь.

Леня (упрямо). Не сядем, Борис Иванович, это вопрос серьезный. Вам лечиться надо.

Грохотов (изумленно). Вы только посмотрите на этого поклонника эскулапов! Садитесь, нечего свечами торчать. Вот погодите, выпущу вас…

Школьники (хором). Тогда пойду на пенсию.

Смех.

Грохотов. Совершенно верно. Ну, хватит. Слушай мою команду: по партам садись!

Школьники весело разбегаются по своим партам и рассаживаются.

Да, мальчики, друзья мои, должен сознаться, стало мне от приговора врачей грустно. Неужели, думаю, дал ты, Борис Иванович, свой последний урок? И вспомнил я… Как бы вы думали что?

Юра (вскакивая). Детство?

Сзади его дергают за куртку.

Грохотов. Свой первый урок. Сколько было приготовлений, надежд! Воображал, что сразу же завоюю учеников, увлеку их своим красноречием. Да вышло совсем не так. В первый же день попал в самую жестокую перепалку. Насмешки, глупые вопросы, разговоры. Злюсь, бледнею, не помню, что говорю. Особенно один отличался. Есть, знаете, в каждом классе такие развлекатели…

Мальчики переглядываются, смотрят на Валентина; Валентин ежится.

Как сейчас, его помню. Невысокий такой, худенький, с острыми глазками. Что я ни скажу — он вопрос, и один другого глупее. Мальчики со смеху давятся. Как мне хотелось тогда этого остроглазого схватить за чуб. А еще больше хотелось выбежать из класса. Едва дождался звонка; вбегаю к директору и без обиняков заявляю, что ухожу из гимназии. «Что так?» — удивляется директор. «Классом не владею, нет у меня педагогического дара».

Леня (вставая). Это у вас-то, Борис Иванович, нет педагогического дара?

Грохотов. Представь себе, так уверил меня в этом тот мальчишка.

Женя. Ну и потом что?

Грохотов. Обошлось понемногу. Раньше ведь ребята на нас, учителей, не так смотрели, как вы — советские школьники. Мучителями нас считали. Где им было задуматься о том, что они могли искалечить судьбу человека, заставить молодого учителя бросить любимое дело, разувериться в своем призвании. И так, ни за что, потехи ради…

Валентин (вставая). Борис Иванович… Я сегодня… Я извинюсь… я сейчас же разыщу ее и извинюсь… (Выбегает из класса.)

Мальчики и Борис Иванович провожают Валентина взглядом. Женя радостно улыбается. Звенит звонок на перемену. Опускается занавес спектакля — школьный коридор. Вбегает Валентин, подходит к расписанию, ищет, в каком классе сейчас Яковлева. Затем входит Женя и подходит к Валентину.

Женя. Так ты смотри, Валя…

Валентин. Вот чудак, сказал же, что извинюсь…

Женя. Я надеюсь, Валька… (Уходит.)

Валентин проходит по коридору и тоже уходит. Входят Ваня и Леня.

Ваня. Нет, что ты ни говори, а стихи я не люблю. Вот Шолохов или Фадеев, — читаешь, оторваться невозможно.

Леня. Ну и зря! А я очень люблю. Пушкина читаешь — душа поет.

Ваня. Пушкина! Сказал! Кто ж Пушкина не любит!

Леня. Ну, а Маяковского?

Ваня. Хватил! Маяковского! Конечно, Маяковского я люблю. Я его чуть не всего наизусть знаю…

Леня. Ну, а Симонова? Помнишь:

Ты знаешь, я как будто даже жест этот вижу: нате, мол, гады, смотрите, как русский человек за свою родину умирать умеет! Здо́рово написано!

Ваня. Ну, так еще бы! Это ж Симонов! Симонова кто не любит!

Леня. Ну вот! А говоришь, стихи не любишь!

Ваня уходит. Леню задерживает вбежавший Витя.

Витя. Леня Жарков! Сегодня у вас будем заниматься?

Леня. Как хочешь, можно у вас!

Витя. По алгебре?

Леня. Нет, по геометрии. У нас там еще билетов десять осталось.

Витя. Давай, Леня, закончим по геометрии и скорей за химию. Я больше всего химии боюсь.

Леня. Ну и зря! Я тебе каждый билет растолкую. Химию-то я хорошо знаю.

Леня и Витя уходят. Входит Иван Сергеевич, за ним бежит Костя.

Костя. Иван Сергеевич!

Иван Сергеевич. А, Костя! Что тебе, голубчик?

Костя. Иван Сергеевич, пожалуйста, спросите меня еще раз. Я хочу исправить четверку.

Иван Сергеевич. Хорошо. В следующий раз.

Костя. Ой, спасибо вам. Я знаете как подготовлюсь!

Иван Сергеевич. Увидим, увидим. Не говори «гоп», пока не перескочишь!

Костя. Перескочу!

Иван Сергеевич и Костя уходят. Входит Валентин, за ним Гера.

Гера. Валя! Ты не забыл, что у тебя сегодня доклад в седьмых классах? Они ведь ждать будут.

Валентин. Постой, постой… какой доклад?

Гера. Я так и знал, что забудешь. Об изобретателе радио Попове.

Валентин. Ну что ты будешь делать — из головы вон! Ты пойди скажи, чтоб перенесли.

Гера. Да! Сам пойди и извинись перед ребятами.

Валентин. Неужели?

Гера. А ты думал? Ты же их второй раз подводишь. Нельзя же так…

Валентин. Ладно, нечего мне тут нотации читать.

Гера. Да ты пойми…

Валентин. Всё!

Гера, хлопнув от досады книгой по ноге, выходит. Входит Яковлева и молча проходит мимо Валентина.

Антонина Николаевна! Подождите…

Яковлева (останавливаясь). Я вас слушаю, Листовский.

Валентин. Антонина Николаевна, я вас не думал обидеть.

Яковлева. Да. Вы не думали меня только обидеть. Вам хотелось показать ребятам, что зря я набралась смелости преподавать в классе, где обучается «сам» Листовский! Может быть, непедагогично говорить с вами таким образом, но я не могу иначе. Вы издевались надо мной из урока в урок и были весьма изобретательны…

Валентин. Но послушайте…

Яковлева. Нет, уж слушайте вы. Я мечтала быть учительницей и стала ею в большом сибирском городе. Я была счастлива, когда мальчики внимательно слушали меня. Но вы… но вам казалось, что, издеваясь надо мной, вы совершаете нечто остроумное, из ряда вон выходящее, смелое, а на самом деле… а в сущности, это была подлость…

Валентин (вспыхивая). Ну, знаете…

Яковлева (так же горячо). Да, знаю. Я знаю, что вести себя так, как ведете вы, позорно для советского школьника, тем более комсомольца.

Валентин. Вот уж это вас совершенно не касается!

Входит Тамара. Она слышит последние слова Валентина.

Тамара. Листовский!

Валентин. А! И вы здесь! Если собираетесь прочесть мне нотацию, советую воздержаться! Я уже вышел из пионерского возраста! (Уходит.)

Тамара. Антонина Николаевна, мы этого ни за что не оставим. Вы только, пожалуйста, не расстраивайтесь. Он дерзкий, распущенный мальчишка. Мы обсудим его поведение на комсомольском собрании.

Яковлева. Ничего, Тамарочка, ничего. Наверное, я опять поступила непедагогично. Ведь он же шел ко мне извиняться!

КАРТИНА ВТОРАЯ

Квартира Жарковых. Уютная, скромная обстановка. За письменным столом сидит Вика и учит историю. На диване лежит Леня и с увлечением читает книгу.

Леня. Черт знает какая сила воли у этого человека!

Вика (рассеянно). У какого человека?

Леня. Про которого я читаю.

Вика. А кто он?

Леня. Аболиционист.

Вика. А что это такое? Я что-то не помню.

Леня (скороговоркой). Аболиционисты сражались за свободу негров в Америке. Север против Юга.

Вика (заинтересованно). Ну и что?

Леня. «Что, что»! Не мешай! Я дочитываю.

Вика. Сам мешает мне делать уроки, и я же виновата.

Леня (жалобно). Да молчи ты! Тебя только затронь, так рад не будешь. Самое интересное место!

Вика (погружаясь в занятия, бормочет про себя). «После двухдневных боев белые не выдержали натиска и отступили к Хабаровску. В октябре был взят последний оплот белых…»

Леня (закрывая ухо подушкой, читает. Потом вскакивает как ужаленный и захлопывает книгу). Вот гады! Повесили все-таки!

Вика (испуганно). Кого?

Леня. Да Джона Брауна! Но молодец старик, как держался! Ах, как держался!

Вика. Так бы и сказал, что про Джона Брауна, а то «аболиционисты, аболиционисты»… И вообще не мешай мне.

Леня. Да брось ты писать! Послушай, сколько лет борьба идет, какие люди погибают, а негров там и сейчас преследуют.

Вика. Это не причина мешать мне делать уроки.

Леня. Расовая дискриминация! Какие слова! А в переводе на американский язык — это суд Линча!

Вика. Сам выучит уроки и ораторствует на весь дом. Кстати, американского языка нет.

Леня. Ну, английский, — подумаешь, какая формалистка!

Вика. Слушай, Леня, пошел бы ты лучше к товарищам. Кстати, и повозмущались бы вместе!

Леня. Ну ладно, зубри, зубри. Я ухожу. Да, тут придет парень из нашего класса, Валька. Ты слышишь? Валька. Так дашь ему эту книгу и скажешь, что только до пятницы. Передашь?

Вика (углубленная в чтение, рассеянно). Передам.

Леня. А что, правда, пойти побродить? Уроки сделал, погода великолепная. Как ты думаешь, Вика? Вика… (Наклоняется и рычит ей в ухо.) Вика!

Вика (вскакивая с кресла). Ой! Ну, за что я терплю такие пытки! Двадцать раз прочла одну и ту же фразу и ничего не поняла!

Леня. Я виноват, что она плохо соображает! Так ты передашь книгу?

Вика. Передам. До пятницы. Надеюсь, всё?

Леня (взглядывая на вешалку). К сожалению, не всё. Я не знаю, где моя кепка!

Вика (бросает ему кепку, на которой она сидела). Вот она, мучитель!

Леня. А шарф! А перчатки!

Вика (свирепо). Ты скоро уйдешь?

Леня. Я, впрочем, еще подумаю. Идти или не идти. (Усаживается на диван.)

Вика (стаскивая его с дивана). Прощай!

Леня (убегая от нее). Но ведь это насилие над личностью!

Вика (выталкивая его за дверь). Убирайся сейчас же!

Леня (на пороге). И она вытолкала своего единственного брата!

Вика (закрывая дверь). Честное слово, ты меня выведешь!

Леня (открывая дверь). Не надо нервничать, дорогая!

Вика (выталкивая его и запирая дверь на ключ). Прощай!

Леня. Одно только слово!

Вика. Ни одного!

Стук.

Стучи, стучи, все равно не открою.

Стук.

Вот посмотришь, маме пожалуюсь.

Стук продолжается. Вика снова принимается за уроки. Стук возобновляется. Вика не обращает внимания, и он стихает.

«После двухдневных боев белые не выдержали натиска и отступили к Хабаровску. В октябре был взят последний оплот белых — Спасск. 25 октября 1922 года революционные войска заняли Владивосток». (Напевает.)

Стук.

Опять? Нет, это невыносимо! (Наливает в стакан из графина воды и со стаканом в руке подкрадывается к дверям.)

Стук. Вика быстро отпирает дверь и выплескивает воду в лицо вошедшему Валентину.

Валентин (обтирая платком лицо). У вас это что, обычай так принимать гостей?

Вика. Простите, пожалуйста, я думала, что это Ленька. Вы проходите, его нет дома.

Валентин. Тогда, собственно говоря, к чему же проходить?

Вика. Ну как же. Я должна пригласить вас, иначе будет невежливо.

Валентин. А обливать вежливо?

Вика (растерявшись). Если потом извиниться…

Валентин. Вы сестра Лени?

Вика. Увы!

Валентин. Почему — увы? А я бы хотел иметь сестру.

Вика. Все вы хороши, пока у вас ее нет. А как заведется, так вы со свету ее сживаете.

Валентин. А я-то думал, что Ленька — добрый парень. Оказывается, он…

Вика. Нет, что вы! Леня добрый. Мы ссоримся не со зла, а так, по привычке больше. Ведь мы с ним всегда вместе. И в детский сад вместе, и в одном классе учились, пока школы не разделили.

Валентин. Как Кай и Герда из «Снежной королевы»?

Вика. Похоже. А вы знаете, это наша любимая сказка.

Валентин. И я ее любил в детстве. А скажите, вы могли бы, как Герда, пойти искать брата… Только честно…

Вика (не сразу). Мне кажется, могла бы.

Валентин. Может быть, мы все-таки познакомимся? А то вы разговариваете и не знаете с кем.

Вика. Я догадываюсь. Леня ждал какого-то Вальку. Ой, простите, Валю.

Валентин. Какой-то Валька — это я. Надо же представиться, а то неудобно как-то.

Вика (подавая руку). Жаркова Виктория. Удобнее вам стало?

Валентин. Значительно. Валентин Листовский. Хорошее у вас имя. Виктория — победа.

Вика. Зовите меня Вика.

Валентин. Вика? Вика… это…

Вика. Не стесняйтесь. Вика — это кормовая трава.

Пауза.

А братьев у вас тоже нет?

Валентин. Есть. Но он еще маленький.

Вика (живо). Маленький? Еще не ходит?

Валентин. Нет, что вы! Ему девять или десять лет. Но ходит он действительно мало.

Вика. А что с ним?

Валентин. У него сердце больное.

Вика. Такой маленький — и уже сердце. Наверное, ваша мама очень огорчается?

Валентин. У нас нет матери.

Вика (смущенно). A-а! Хотите, я дам ему почитать книжку? Вот… русские народные сказки. Он любит сказки?

Валентин. Не знаю, право.

Вика. А разве вы не рассказываете ему сказок?

Валентин. Я? Нет…

Вика. Как же так? Ему ведь скучно. Я даже не представляю, как это можно без мамы. Папу мы тоже любили, но редко его видели. Он был летчиком и всегда в экспедициях, а мама постоянно с нами. Когда она уезжает в командировку, нам не хватает ее как воздуха. А как ей было трудно в годы войны! Она столько работала, и… папа погиб в сорок втором году. Она все старалась казаться веселой, чтобы нас не расстраивать, — мы ведь это понимали. «Мне, говорит, ничего не страшно, потому что у меня такие хорошие друзья, как вы с Леней». А мы еще совсем не такие хорошие, как ей бы хотелось.

Пауза.

Быть может, вам надо что-нибудь передать Лене?

Валентин. Вы хотите, чтобы я поскорей ушел?

Вика. Нет, почему…

Валентин. Я уйду.

Пауза.

Вы разрешите мне изредка заходить к вам?

Вика. Конечно. У нас всегда полно ребят. То ко мне, то к Лене приходят.

Валентин. До свидания… Виктория.

Вика. До свидания. Да, а что передать Лене?

Валентин (на пороге). Лене? Передайте, чтобы он не смел обижать сестру, а то я буду за нее заступаться. (Уходит.)

Вика (снова садится за уроки, потом замечает книгу). Ой, Леня просил передать книгу, а я забыла. Но он ведь специально пришел за книгой и тоже забыл. Забавно!

Входит Жаркова со свертками.

Жаркова. Вика, бросай, девочка, книжку. Помоги мне собраться.

Вика. Мамочка? Опять в командировку?

Жаркова. Такое, понимаешь, интересное задание… Тащи-ка сюда мой черный чемодан.

Вика. А когда у тебя неинтересное задание? (Уходит.)

Жаркова (снимает телефонную трубку и набирает номер). Редакция? Пожалуйста, Сергеева. Это я, Жаркова. Василий Иванович, пожалуйста, сверьте в моем подвале цифры. Оригинал в секретариате. Его уже, наверное, набрали… Спасибо… Машина за мной заедет. Я думаю, ненадолго. До свидания. Спасибо.

Входит Вика с чемоданом.

Вика. Все ездит и ездит. Появится, как красное солнышко, и опять за тучу. Уж на что у меня характер спокойный..

Жаркова. Откуда у тебя характер, хвастушка?

Вика. Ты меня до сих пор считаешь ребенком!

Жаркова. Нет, почему: ты подросток.

Вика. Девушка, девушка я, а не подросток!

Жаркова. Простите, а я и не заметила!

Вика. Очень мило! (Обнимает мать.)

Обе смеются.

Жаркова. Девушка, конечно, моя милая большая девушка! Пусти, однако, девушка, а не то я опоздаю.

Вика. Да, мамочка! Есть хочешь?

Жаркова. Нет, я обедала.

Вика. А то мы ждали, ждали — и без тебя пообедали. Ленька каждую минуту спрашивал, который час, и весь хлеб из хлебницы потаскал. Ты ведь знаешь, какой он обжора!

Жаркова (собирая вещи). Так и полагается в вашем возрасте. Приятного ему аппетита.

Леня (появляясь в дверях). Спасибо, мамуся, с удовольствием закушу. (Целует мать.)

Жаркова. Как закушу? Ходят слухи, что вы уже пообедали?

Леня. Непроверенные слухи из самых недобросовестных источников.

Вика (грозно). Что?

Леня. Шучу, шучу. (Заметив чемодан.) А это что такое?

Вика (мрачно). Чемодан.

Леня. Опять уезжает? Когда?

Жаркова. Сегодня, в пять десять.

Леня. Нет, как вам это нравится. Только приехала…

Жаркова. Вы бы лучше помогли мне собраться. Вика, принеси мыло.

Леня. Вика! Мыло!

Вика выходит.

Куда же ты едешь, мам?

Жаркова. На тот самый комбайновый завод, куда я ездила к выпуску первого комбайна.

Входит Вика с мылом.

Леня. А, помню!

Вика. Ты еще тогда очерк писала о колхознице Клаше, которая хотела стать мастером сборки.

Жаркова. Да, да… Вот время бежит. Кажется, только что собрали первый комбайн, а сейчас уже готовятся к выпуску десятитысячного самоходного. А ведь Клаша-то стала мастером. Этот десятитысячный она собирала. А вы бы посмотрели на нее, когда она пришла на завод из колхоза! Старичок мастер ей все показывал, за инструмент не умела взяться. Вот теперь опять о ней писать буду. С удовольствием напишу. Стой, Вика, ну зачем ты суешь мне в чемодан эту голубую блузку, где я там ее надевать буду? (Вынимает блузку.)

Вика. Ничего, наденешь. Она тебе идет. (Кладет блузку снова.)

Леня. Правда, правда, идет!

Жаркова. Выдумали, голубое в моем возрасте!

Леня. Чего ты из себя старуху изображаешь? Может быть, там банкет будет.

Вика. Верно. Знаешь что? Я тебе положу свои новые туфли.

Жаркова. Вика! Не надо!

Вика убегает.

Леня. Тащи, тащи, Вика!

Жаркова. Слушай, Леня, я хочу быть спокойна за вас.

Леня. Ну, мама…

Жаркова. Помни, сейчас главное в вашей жизни — подготовка к экзаменам. На время моей командировки у вас будет жить Вера Ивановна. Она похозяйничает, последит, чтобы вы ели вовремя…

Вика (входя с туфлями в руках). Ну что мы, маленькие? Думаешь, я суп сварить не сумею? (Кладет туфли в чемодан.)

Леня. Сварить-то ты сваришь, да кто его есть будет?

Жаркова. Хватит шуток! (Вынимает туфли.)

Вика выхватывает туфли у матери и передает Лене. Тот быстро засовывает их в чемодан и запирает его.

(Обнимает ребят.) Ну, маленькие мои, живите дружно, не забывайте, к какому важному экзамену вы готовитесь. Леня, помогай Вике по геометрии. Ты математику лучше знаешь.

Вика. Мама, скажи Леньке, чтобы он меня слушался. Совсем от рук отбился!

Леня. Нет, нет! Ты лучше скажи, чтобы она меня слушалась, иначе я не берусь за ее воспитание на время твоего отсутствия.

Жаркова. Леня, слушайся сестру. Она благоразумнее тебя!

Вика. Ага!

Жаркова. А ты, Вика, слушайся брата! Он у тебя единственный.

Леня. Выкусила!

Вика. Подумаешь! Положительное качество — единственный. Я б на твоем месте обиделась. А ты, мамуся, тоже береги себя. И ты у нас единственная. Что ты, кстати, возьмешь на дорогу?

Жаркова (указывая на свертки). Это вот я купила себе. А здесь вам сыр и колбаса. Чтоб не смели уходить из дому без завтрака. (Снимает телефонную трубку и набирает номер.) Вера Ивановна? Позовите ее, пожалуйста..

Пауза. Леня разворачивает сверток с колбасой и вытаскивает кусочек. Вика бьет его по руке.

Это Вера Ивановна? Да… еду, жду машину. Ну, дорогая, не забывайте моей просьбы, а то тут мои ребята…

Леня. Это просто возмутительно. (В трубку.) Вера Ивановна, мы, между прочим, взрослые!

Вика. Вера Ивановна! У Леньки… У Леньки уже усы растут!

Жаркова. Убирайтесь оба! (В трубку.) Спасибо, родная. (Вешает трубку.) Нечего ворчать. Пока на аттестат зрелости не сдали — вы дети.

Сигнал машины.

Это машина за мной. Ленечка, ты меня проводишь?

Вика. А я, мама?

Жаркова. В машине всего два места. Я ведь не одна еду. (Обнимает и целует Вику.) Ну, девочка моя, будь умницей, не скучай, не болей, учись хорошо…

Леня. Не обижай братика…

Взяв чемодан, идет вместе с матерью к дверям. Телефонный звонок. Жаркова и Леня останавливаются.

Вика (берет трубку). Да… нет, еще не уехала. Передаю трубку. (Шепотом.) Мамуся, редактор.

Жаркова. Да. Жаркова. Что?.. Почему?.. Да, да, я слушаю. Понятно, понятно… Ну, что же делать… одну минуту. (Лене.) Сбегай скажи шоферу, что я не еду. Пусть отправляется на вокзал.

Леня. Но, мама…

Жаркова. Беги, беги..

Леня убегает.

Да, да… Хорошо, иду в редакцию. (Кладет трубку.)

Вика. Что такое? Почему ты не едешь?

Жаркова (вынимая из портфеля сверток с едой). Ничего особенного. Есть срочное задание по моему отделу. Решили поручить его мне, а на завод послать другого работника.

Входит Леня.

Вика. Но ведь тебе так хотелось поехать туда, написать об этом самоходном комбайне, о Клаше…

Леня. Ты же в таком восторге была от своей командировки..

Жаркова. Ну и что из этого?

Вика. Почему же ты не протестовала?

Леня. Сказала бы редактору, что ты уже собралась, настроилась писать о заводе. Ну, пусть бы это задание выполнил кто-нибудь другой.

Жаркова. Вот это здорово! Отрадно слышать такие слова от комсомольца. А ты ничего не знаешь о таких вещах, как производственная дисциплина или партийная дисциплина? Мало ли чего мне хочется? Представь себе, ты кончаешь институт и тебя посылают работать, ну, скажем, на… Курильские острова. А ты говоришь — нет! Я хочу работать здесь, в родном городе.

Леня. Ну, это совсем другое дело!

Жаркова. Нет, не другое. И в малом и в большом общественное надо ставить выше личного.

Вика. Но, мамочка, разве твоя командировка — личное дело?

Жаркова. Да кто ж у нас теперь различает одно от другого? (Пытливо смотрит на детей.) Вы, друзья мои, вроде и недовольны, что я остаюсь?

Леня. Нет, мы, конечно, рады… но…

Вика. Просто ты так радовалась… и про Клашу интересно было узнать… и потом, ты говорила, такое задание..

Жаркова. А это задание тоже очень важное. Знаете что, а мы напишем Клаше письмо, она нам подробно ответит. Ну, я пошла. Леня, проводишь?

Леня. Конечно.

Жаркова. До свидания, девочка.

Вика. До свидания, мамуся, с приездом!

Жаркова и Леня уходят.

(Садится за уроки.)

Телефонный звонок.

(Берет трубку.) Я слушаю. Кто? Нет, не узнаю. Ах, это вы? Добрый вечер. Леня был и опять ушел. Меня?.. Нет, что вы, уже поздно… Завтра, пожалуй, если не будет много уроков. И вам спокойной ночи. (Кладет трубку.) Опять я ему забыла сказать про книгу!

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Парк. Ранняя сибирская весна. Цветут черемуха и сирень. Входят Вика и Клава с портфелями в руках.

Вика. Посмотри, какая прелесть… А пахнет как! Листочки ярко-ярко-зеленые!

Клава. Вика, мы пришли заниматься, а не любоваться листочками. Ты меня спроси по литературе. Ну, отчего я такая несчастная? И читаю много, и мама у меня интеллигентная, а не умею я литературно выражаться.

Вика. А ты поменьше старайся — лучше получится. Давай свою тетрадь.

Клава (вынимая тетрадь из портфеля). Вот. У меня там все вопросы записаны. Я сама составляла. Ты сначала подряд, а потом вразбивку. Ох, Вика, как мне один человек нравится.

Вика. Расскажи характеристику Печорина.

Клава (возбужденно). Викочка! Правильно! Он похож на Печорина. Гордый такой и воображает из себя много.

Вика (строго). Клавдия, тебе задан вопрос: характеристика Печорина.

Клава (припоминая). Печорин был одинок. Он любил скакать по степи только в обществе своей лошади… так как был охлажден…

Вика. Клавка, какую ты чушь несешь!

Клава. Я про Печорина не повторяла. Задай мне другой вопрос, (Всматривается в даль.) Ой, идет!

Вика. Кто?

Клава. Он… Печорин. Ты спрашивай, спрашивай, как будто мы его не замечаем.

Вика. Расскажи характеристику Беликова.

Клава. Беликов?.. Беликов боялся, как бы чего не вышло… ходил в галошах, с зонтиком и спал всегда с головой!

Вика (сердито). Он спал с головой, а ты отвечаешь без головы!

Входит Валентин.

Валентин (радостно). Вика! Здравствуйте, вот неожиданно!

Вика. Добрый день! А мы занимаемся… Вы не знакомы? Это — Клава Попова.

Валентин (подавая руку). Листовский.

Клава. Попова. У нас в школе литературный маскарад на днях, вы будете?

Валентин. Нет. Я всегда скучаю на вечерах.

Клава. А если я очень попрошу?

Валентин. Боюсь, что не поможет даже это. (Вике.) Я прочел вашу книгу, Вика.

Клава (обиженно). Я пойду.

Вика. Куда ты, Клавочка?

Клава. Мне надо… в одно место… (Валентину.) Так вы не придете?

Валентин. Нет.

Клава. Всего хорошего.

Валентин. И вам того же.

Клава, обиженная, уходит.

Вика (смущенно). Ну, как ваш братишка?

Валентин. Спасибо, ему, кажется, лучше.

Вика. Ну, я пойду.

Валентин. Подождите, Вика. Скажите, ваш любимый предмет — литература? Что, угадал?

Вика. Угадали. А вы, я слышала, будущий математик?

Валентин. Я люблю математику. И, говорят, умею мыслить отвлеченно, но она мне нужна не для отвлеченной цели.

Вика. А для чего?

Валентин. Вы слышали когда-нибудь о комсомольцах-стратонавтах: Федосеенко, Усыскине, Васенко?

Вика. Отец нам о них рассказывал. Это были смелые люди. Они поднялись на стратостате и побили мировой рекорд.

Валентин. Они заплатили за это жизнью. Их, так же как Икара, первого человека, поднявшегося в воздух, погубило солнце. А я хочу построить новый стратостат, которому ничто не будет угрожать. Я уже даже начал работу.

Вика встает.

Куда вы? Погодите…

Вика (нерешительно). Но мне надо…

Валентин. Хотите, я вам прочту стихи о стратонавтах? Хотите? Я никому не читаю своих стихов, Виктория, только вам…

Вика. Ну хорошо, читайте. (Садится на скамейку.)

Валентин.

Нет, Вика, я не буду вам читать всего, как они летели, как достигли рекорда, как разбились, я только самый конец…

Вика. Как память о счастье! Хорошо…

Валентин. Я построю стратостат и поднимусь на нем, и если мы достигнем их рекорда — а может быть, поднимемся еще выше, — я приду к Кремлевской стене, поклонюсь урнам, в которых покоятся три отважных комсомольских сердца, и скажу: «Дорогие товарищи! Ваше дело довершено. Мы приняли от вас эстафету и донесли ее до финиша. Вы указали нам путь к звездам. Вы помогли обогатить советскую науку». (Смущен своим высокопарным слогом.) Что-нибудь в этом роде, попроще, конечно.

Вика (вставая). Вы прочтите мне эту поэму всю. Валентин. Вика, подождите. А вы будете на вечере? Вика. Конечно.

Валентин. А почему вы не спросите, буду ли на вечере я?

Вика. Но я же слышала, что вы сказали Клаве.

Валентин. Вика, я буду на вечере.

Вика. Вот и хорошо. До свидания. (Уходит.)

Валентин. Вика, подождите.

Вика (за сценой). До свидания…

Валентин садится на скамью, срывает ветку черемухи, нюхает ее и напевает в самом мечтательном настроении. Входит Женя.

Женя. Валька! Ты мне нужен!

Валентин (мягко). Сядь, Женя. Посмотри, какие листики.

Женя. К черту листики! Надоело мне из-за тебя упреки слышать. Совсем запустил работу.

Валентин. Женя, я прошу тебя, не говори мне сейчас ничего об этом. Ну пожалуйста, не порть мне настроение!

Женя. Это просто возмутительно! Он, изволите видеть, не желает разговаривать!

Валентин. Потом, Женя, потом. Вот мы с тобой редко наслаждаемся природой. А зря… Ты посмотри вон туда… Это только ранней весной бывает.

Женя (сердито). Что это за лирический припадок некстати?

Валентин (обнимая Женю и опрокидывая его на скамью). Женька, Женька, ах ты мой Онегин, до чего ж мне с тобой хорошо!

Женя (вырываясь). Слушай, Валька!..

Валентин. Ничего, Женечка, слушать не хочу. Почитать тебе стихи?

Женя. Я тебя решительно не понимаю. Мы должны поговорить серьезно.

Валентин. Серьезно? (Покорно.) Ну, поговорим серьезно.

Женя. Валентин, ты распустился. Как другу говорю. Ведь ты ничего не делаешь в комитете. Возьми ты себя в руки, пока не поздно..

Валентин (вскакивает в восторге, вспомнив стихи).

(Целует ветку черемухи и прижимает ее к лицу.)

Женя (поражен). Пошел ты, в самом деле… Я ему серьезно, а он…

Валентин (обнимая его). Если бы ты знал, до чего я серьезно с тобой разговариваю. Я открываю тебе самое сокровенное.

Женя. Что это на тебя нашло?

Валентин (мечтательно). Чучело, просто я очень… люблю.

Женя. Кого?

Валентин. Как — кого? (Насмешливо.) Тебя, конечно!

Женя. Ну, Валька, знаешь! (Убегает.)

Валентин. Стой! Женька, стой! (Бежит за Женей.)

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Комната отдыха в женской школе. Висят гирлянды, цветные бумажные фонарики. Ковры, диваны, пианино, цветы. С потолка свисают цветные ленты серпантина. На стене — доска, на которой старательно выведено: «Комната отдыха». За стеной слышна танцевальная музыка. С разных сторон выбегают школьники: один в костюме суворовца (Ваня Солнцев из повести Катаева «Сын полка»), другой в картузе, жилетке, сапогах (Ванька Жуков из чеховского рассказа). Мальчики развешивают большие плакаты со стихами и карикатурами. На одном плакате написано:

На другом:

Развесив плакаты, мальчики бросают друг в друга конфетти.

«Ваня Солнцев». Огонь, пли!

«Ванька Жуков». Огонь, пли!

Отплевываясь от попавших в рот конфетти, школьники убегают. Вбегает группа костюмированных школьников и школьниц. Среди них Клава, одетая Ольгой Лариной. Костя в костюме Беликова из чеховского рассказа «Человек в футляре», Леня — Бобчинский, Юра — Добчинский, Гера — Хлестаков, Витя — Василий Теркин, Ваня — кузнец Вакула.

Клава. Гопак! Гопак! Надо прорепетировать гопак.

Витя — Теркин играет на гармони гопак.

Гера. Ваня, гопак!

Ваня. Ой, нэ можу! Ой, отчепытесь! Кажуть вам, нэ можу!

Клава. Без всяких разговоров! Пляши!

Ваня. Ой, рятуйтэ, люды добрые!

Ваня бросается к Гере, тот толкает его на Костю, Костя выталкивает на середину сцены, и Ваня пускается в пояс. Все аплодируют.

Юра. Внимание! Княгиня Трубецкая! Дорогу ее сиятельству, отличнице Виктории Жарковой!

Витя играет туш. Входит Вика в костюме княгини Трубецкой.

Юра и Костя. Про-сим Ви-ку спеть! Просим!

Вика. Ой, мне не хочется! Пощадите!

Гера.

Ой, ребята, выручайте, забыл дальше…

Вбегает Женя, одетый Иваном-царевичем. Он бросает в ребят сноп лент серпантина.

Женя.

Вика.

Все аплодируют. На сцену выплывает огромная черная фигура. Это Валентин Листовский в костюме Демона, сидящий на плечах у Васи. Длинный черный плащ Демона скрывает Васю, одетого в костюм Ленского. Молодежь со смехом встречает эту огромную фигуру.

Валентин. П-р-р-езр-р-енный мир-р!

Мальчики (подыгрывая ему). Р-р-р-р!

Валентин. Пр-р-р-оклятый мир-р-р!

Мальчики (так же). Р-р-р-р!

Вася (распахивая плащ и показываясь перед зрителями). Слезай, Валька! Жарко!

Под общий смех Валентин слезает. Из зала доносится мелодия мазурки.

Гера. Чрезвычайное происшествие!

Юра. Чрезвычайная мазурка в зале!

Леня. Кавалеры, ангаже во дам! Бал у Лариных!

Костя. Вика! На тур мазурки!

Вика. Не хочу!

Костя. Поменьше рассуждать надо!

Вика. Чем это вы так недовольны, господин Беликов?

Костя. Да, знаете, все эти праздники, маскарады… Все это, конечно, хорошо, прекрасно, но как бы чего не вышло… Дойдет, знаете, до начальства. На тур мазурки, Вика!

Вика. Да где тебе танцевать в галошах!

Костя. А карманы на что? (Снимает галоши и засовывает их в карманы.)

Клава. Да оставь ты их здесь!

Костя. Как бы чего не вышло. Галоши-то не мои.

Молодежь в танце уходит в зал.

Валентин (останавливая Вику.) Вика, я хотел вам сказать…

Ваня (появляясь из-за пианино, за которым он прятался). А, здравствуйте, панове! А вы меня не узнали? Я же тот самый Вакула-кузнец…

Вика. А, это ж тот кузнец, который малюет важно. Здорово, земляк, зачем тебя бог принес?

Ваня (лукаво). А так. Захотелось поглядеть!

Валентин (с досадой). А еще больше помешать!

Ваня. А, пожалуйста! Говорите, сколько вам влезет!

Через сцену пробегает Тамара, одетая боярышней.

Тамара! Тамарочка! (Бежит за Тамарой, теряя и подбирая с полу черевички, с которыми он весь вечер не расстается.)

Вика смеется.

Валентин. Вы вся сияете, Вика. Вам очень весело?

Вика. Очень. Бывает у вас когда-нибудь так, что радость, совсем беспричинная, охватывает вас? Просто радуешься тому, что живешь на свете. Такое чувство я испытала впервые, когда увидела Черное море.

Валентин. А где это было? В Крыму?

Вика. Да, в Артеке. Это когда я еще была пионеркой. Синее, синее Черное море.

Валентин.

Вика.

Валентин. Да, Черное море!

Вика. Хорошее море!

Валентин. Мне жаль, что мы с вами не встретились в Крыму. Я бы научил вас любить его волшебную природу.

Вика. А я вас научу любить нашу, сибирскую, чудесную, ни с чем не сравнимую природу!

Вбегают девочки.

Клава. Вика, Викочка! Куда ты исчезла? Мы тебя ищем!

Девочки. Викочка, скорей! Очень важное дело! Мы такое придумали!

Вика с девочками уходят. Валентин садится к пианино и играет вальс Хачатуряна к драме Лермонтова «Маскарад». Входит Женя, мечтательно слушает музыку.

Женя. Хорошо, ах, до чего хорошо!.. Весна… А если бы ты видел, Валька, до чего чудесно в тайге!

Валентин. Цветов, наверное, много…

Женя. Еще бы. Марьины коренья, такие яркие, знаешь… А жарки, словно горящие угли, рассыпаны в траве, а саранки… Люблю тайгу, Валька. Стоят кедры, стройные, гордые такие, а с ветки на ветку белка перепрыгивает. Вскинешь ружье — и стрелять жалко. А то еще бурундука встретишь, стоит столбиком и смотрит на тебя удивленно, а глазки как смородинки. Хорошо…

Валентин (многозначительно). Что это на тебя нашло?

Женя. Да ну тебя! Настроение испортил! (Уходит.)

Вбегает Клава и Вася. Клава хохочет, Вася преувеличенно горестно вздыхает.

Валентин. Что это с вами, господин Ленский? Ваши вздохи разрывают мне сердце. Что-нибудь случилось?

Клава. Он вчера схватил двойку по физике!

Вася. Гнусная клевета! Я вздыхаю, потому что сойду в таинственную сень, а она смеется.

Валентин. Ах, госпожа Ларина! Неужели вас не трогает печаль вашего жениха?

Клава поет. Валентин аккомпанирует.

Клава.

Входят Витя, Гера и Костя. Витя держит бутылку с лимонадом и стакан.

Витя (Клаве). Не желаете ли освежиться ораншадом, госпожа Ларина?

Клава. С удовольствием!

Гера.

Витя.

Гера.

Витя.

Молодежь, смеясь, уходит. Клава подходит к Валентину, который в стороне что-то пишет, и заглядывает в его письмо. Валентин закрывает его рукой и уходит. Клава бежит в противоположную сторону. Входит Леня и выхватывает у нее бутылку с лимонадом. Клава убегает.

Леня. Совесть надо иметь, дорогой товарищ! (Наливает лимонад в стакан.)

Входит Женя и выпивает налитый стакан.

Женя (восторженно).

Леня. А девочки здорово придумали!

Женя. Послушай, Ленька, какая у тебя сестра замечательная!

Леня. Сестра хорошая, только такой характер, понимаешь, принципиальный!

Женя. Я так и подумал, принципиальная девушка. И красивая.

Леня. Так на меня ж похожа!

Женя. Тоже мне красавец!

Ваня (вбегая). Леня, Леня! Тебя ищут Галя, Тамара и Вера!

Леня (вскакивая). Где?

Ваня. Пойдем.

Ваня и Леня убегают.

Женя. Да. Принципиальная девушка.

Входит Вика.

Вика. Женя, вы не видели…

Женя. Валентина?

Вика. Да.

Женя. Он только что вышел.

Из зала доносятся звуки вальса.

Потанцуем?

Танцуют.

Вика. Вы с ним дружите?

Женя. Да. Он интересный человек. Мы часто ссоримся, но я люблю его.

Вика. Аза что?

Женя. За что? Меня иногда спрашивают об этом. Наверное, потому, что чувствую его хорошую душу.

Вика. Хорошо, когда люди умеют дружить по-настоящему. А скажите, Женя, вы могли бы для друга пожертвовать чем-нибудь большим?

Женя. Не знаю… думаю, что мог бы, даже если…

Вика. Что?

Женя. Даже если бы случилось так, что мы полюбили бы одну и ту же девушку.

Вика. Вы бы отошли в сторону?

Женя. Я бы, Вика, отошел. Знаете почему? Из всех человеческих чувств я больше всего уважаю дружбу. Настоящая дружба бескорыстнее и благороднее любви, она менее эгоистична. Это даже из литературы видно. Примеры такой способной на подвиг дружбы вдохновляют меня куда сильней, чем подвиги во имя любви. А впрочем, вряд ли была бы нужда в моей жертве: каждая девушка в таком случае предпочла бы его…

Вика. Ну что вы, Женя, почему…

Женя. Вика, можно я вас провожу? А то темно, лужи..

Вика. Спасибо, Женя, я ведь пойду с Леней.

Вика и Женя уходят. Входят Костров, Гера, Ваня и Юра.

Костров. А ты брось! Знаем мы этих динамовских болельщиков!

Гера. Это вы потому сердитесь, товарищ Костров, что вам динамовцы всыпали!

Костров. При чем тут всыпали? Да и не сержусь я вовсе. Мы еще посмотрим, чем вторая встреча кончится!

Юра. Нет, нет! Вы, Иван Федорович, сами играли, как же вы можете быть объективным?

Костров. Я не могу быть объективным?

Юра. А как по-вашему, судья справедливо не засчитал гола спартаковцам?

Костров. Да говорят же тебе, что он бил с офсайта!

Юра. Подыграл ваш судья, знаем мы эти штучки!

Костров. Какие штучки! Звонарев прорвался на нашу штрафную площадку без мяча.

Юра. С мячом!

Костров. Без мяча!

Гера и Юра. С мячом! С мячом!

Ваня. С мячом, без мяча, не все ли равно, откуда бил! Забил — и ладно!

Гера. Молчи, много ты понимаешь!

Юра. Все равно с мячом, хоть вы меня разорвите!

Костров. Ну, знаешь, болеть надо честно. Я пошел на Петрова, а он передал мяч Звонареву, который один на один стоял перед нашим вратарем. Это, брат, фортель известный. Игрок «пасется» в офсайте и ждет подачи. Опытный судья всегда заметит.

Входит Валентин.

Валентин. Опять о футболе? Острый приступ футбольного заболевания?

Юра. Знаем, знаем, что ты выше этого!

Костров. Презирает?

Валентин. Не презираю, но ничего интересного не нахожу. Лошадиная игра — лягать мяч ногами.

Юра (в ужасе). Лошадиная? Как это вам нравится — лошадиная!

Валентин. Конечно, игроки даже подкованы.

Костров. Видишь ли, подкованы-то обе команды, а побеждает только та, у которой больше воли к победе, острее чувство локтя, у кого спаянней коллектив.

Ваня. А что для него коллектив? Это фон, на котором сверкает гений Валентина Листовского!

Гера. Гиперболическое представление о собственной личности.

Костров. За что это они так на тебя, Валя?

Валентин. Да кто на них обращает внимание! (Уходит.)

Юра. Ну его, скептика! (Садится за пианино и играет песню Новикова о футболистах.)

Все мальчики и с ними Костров с увлечением поют. Вбегает Костя.

Костя. Распелись! В зале второе отделение концерта началось.

Мальчики убегают в зал, из которого доносятся звуки музыки и пение. За ними уходит Костров. Вбегают «Ваня Солнцев» и «Ванька Жуков».

«Ваня Солнцев». А я думал, что здесь буфет.

«Ванька Жуков». А зачем думать, когда ясно написано: «Комната отдыха».

Входит Грохотов.

Грохотов. Что ты тут ищешь, дружок?

«Ванька Жуков». А вы не знаете, дяденька Борис Иванович, где тут почтовый ящик? Не могу я более такую жисть терпеть. Все я дедушке отписал.

Грохотов. А ты не забыл написать адрес?

«Ванька Жуков». Не… как можно? Нешто мы без понятия? Глянь-кось. (Показывает Грохотову большое письмо.) «На деревню дедушке…»

Грохотов. А как звать тебя, грамотей?

Входит Валентин.

«Ванька Жуков». Меня-то? Ванька… Ванька Жуков..

Грохотов («Ване Солнцеву»), А тебя как, юный суворовец?

«Ваня Солнцев». И меня зовут Ваней. Разве вы меня не узнали?

Валентин. Названый сын капитана Енакиева.

«Ваня Солнцев». А как же! Я ему «показался».

Грохотов. Ваня Солнцев! «Сын полка»! Ты «показался» всем советским ребятам.

Валентин. Мальчики! В буфет привезли пирожные. Второй этаж, вторая дверь от лестницы.

«Ванька Жуков». Пошли?

«Ваня Солнцев». Побежали!

Мальчики убегают.

Грохотов. Славные ребята.

Валентин. Из седьмого «Б».

Грохотов (разглядывая Валентина). Что это ты такой странный костюм себе выбрал?

Валентин. Да так. Захотелось.

Грохотов. Так, так!

Валентин.

Грохотов. А ну, рядись, рядись… Скажи, Валюша, не ошибусь я, если скажу, что ты считаешь себя на голову выше товарищей?

Валентин. Честно говоря, не ошибетесь.

Грохотов. В таком случае запомни, что даже действительно выдающиеся личности, как правило, отличались скромностью и не позволяли себе свысока относиться к окружающим. Ведь способности — это еще не право, это прежде всего обязанность, долг перед народом.

Валентин. Разве плохо, Борис Иванович, верить в себя?

Грохотов. Без веры в себя человек слаб, но еще слабее он, если у него нет веры в других людей, нет уважения к ним. Прости меня за резкость, Валя, но ты стал на путь отчуждения, и даже такая мелочь, как выбор костюма, подтверждает этот грустный диагноз. Жаль, жаль, а мы от тебя ждали…

Валентин. Почему от меня всегда ждут большего, чем от других?

Грохотов. А от тебя, кстати, ничего сверхъестественного и не требуют. От тебя ждут скромного и честного выполнения своих обязанностей. Вот выбрали тебя ребята в комитет. Прекрасный вексель, не правда ли? А ты его оплачиваешь?.. Товарищей не уважаешь и себя перестаешь уважать. (Поднимается со стула и идет к выходу.) Ты бы подумал над моими словами.

Валентин. Подумаю.

Грохотов уходит. За ним уходит и Валентин. Входит Вика. За нею вбегает девочка, одетая почтальоном.

Девочка-почтальон. Вика! Едва тебя разыскала! Письмо княгине Трубецкой! (Подает письмо и убегает.)

Вика (читает письмо).

Что это? Никем не подписано, почерк незнакомый. (Переворачивает письмо.) Тут еще что-то написано.

Из зала доносится игра на рояле.

Да что же это такое? Мои стихи? Ничего не понимаю…

Входит Клава.

Клава. Ты слышишь? Ты слышишь, как он играет? Нет, ты только послушай…

Вика. Кто играет?

Клава. Да твой же Демон. Он читал стихи Маяковского просто замечательно, а сейчас директор упросила его сыграть. Верно, хорошо играет?

Девочки молча слушают игру Валентина.

Да, Викочка, пожалуйста, проверь ошибки. Я написала Хлестакову письмо, а вдруг он насмешник. Особенно на знаки обрати внимание.

Вика. Давай проверю.

Клава. А твой Демон вот такое письмище катал, и все стихами. Я заглянула.

Вика (пораженная). Стихами?

Клава. Ага, стихами. Я заглянула. Нет ошибок?

Вика. Каких ошибок?

Клава. Не с луны ли вы свалились, дорогой товарищ?

Вика. Нет. Я думаю, что ошибки в этом нет.

Клава. Ну и хорошо! Побегу отдам почтальону. (Убегает.)

Входит Валентин.

Валентин (на ходу). Да не буду больше играть! Сказал, что не буду! (Замечает Вику с его письмом в руках и взволнованно замолкает.)

Пауза.

Вика. Как к вам попали мои стихи?

Валентин. Таинственно. Но адреса не было на конверте, поэтому я мог счесть себя адресатом, а у моих стихов был определенный адрес. Я знал, кому пишу. Прошу вас, не смейтесь, Вика, это очень серьезно.

Вика (тихо.) Это совсем не смешно.

Входит Женя.

Женя (весело). Вика, вам все-таки придется воспользоваться моим предложением. Леня пойдет провожать Галю, Тамару и Веру.

Валентин. Не беспокойся, Евгений. Я сам провожу Вику.

Женя. Пожалуйста.

Вика. Нет, нет. Раз уж вы оба так добры ко мне, так пойдемте все вместе. (Берет Валентина и Женю под руки.)

Входит Гера.

Гера. Вместе так вместе. И я с вами. Да, Валя. (Берет Валентина под руку и отводит.) Чтоб не забыть…

Валентин. Чего тебе? Простите, Вика, я сейчас…

Вика с Женей уходят.

Ну, что тебе?

Гера. Я твой доклад перенес на завтра.

Валентин (с досадой). Какой доклад?

Гера. Тот самый, который ты забыл подготовить. О Попове. Смотри же не забудь. Ребята здорово обидятся. Да я тебе завтра опять напомню.

Валентин. Нашел время говорить о докладе.

Гера. А почему не сказать? Вспомнил и сказал.

Валентин. Надо понимать, где удобно говорить, а где неудобно.

Гера. Я ж как для тебя лучше — напоминаю, а если говорить о неудобстве, то уж чего может быть неудобнее; обмануть столько ребят!

Валентин. Хватит! Иди отсюда!

Гера. Зачем я пойду? Мне и здесь хорошо.

Валентин. Тогда я уйду! (Убегает.)

Входит Костров.

Гера. Наглец!

Костров. Кого это ты так, Коробов?

Гера. Да это я, Иван Федорович, Листовского. Просто возмутительно, до чего зазнался. На глазах портится парень! О нем надо поставить вопрос на комсомольском собрании.

Костров. Поставим. Ты только не горячись. Надо поглубже разобраться, почему он в последнее время охладел к своей работе. Надо понять причины. А так, как ты, разве можно!

Гера. Нет, нет, Иван Федорович, вопрос о нем ставить надо! Ребята идут!

Входят попарно ребята и поют. Гера и Костров включаются в песню. Гера идет впереди и комически дирижирует. Молодежь, распевая, проходит через сцену.

Все (поют).

КАРТИНА ПЯТАЯ

Класс. Идет урок истории. Яковлева ведет урок уверенно. Говорит горячо, с подъемом. Мальчики слушают ее внимательно.

Яковлева. Заканчивая сегодняшний урок, я хочу обратить ваше внимание на то, что сила советского патриотизма, проявившегося в Великой Отечественной войне, связана со славным героическим прошлым нашего народа. История дает нам немало примеров этому.

Гера. Антонина Николаевна, расскажите какой-нибудь эпизод из Отечественной войны…

Яковлева. Хорошо. Я расскажу. Пример, по-моему, довольно яркий. Это была трудная осень 1941 года, когда наши войска отступали. Особенно тяжело переживал отступление командир одного из полков Северного фронта. Он свирепо поглядывал на тех, которые заговаривали о тяжелом положении. Два чувства двигали им тогда: ненависть к врагу и вера в победу. И вот однажды случилось то, о чем я и хочу вам рассказать.

Звонок.

Женя. Ничего, Антонина Николаевна.

Леня. Продолжайте, пожалуйста!

Яковлева. Полк проходил через сожженную артиллерийским огнем деревушку. Командир разрешил привал. Заснули бойцы, а командир присел на пороге и разложил на коленях карту. Вдруг слышит, к нему кто-то подходит. Поднял голову — стоит перед ним старик.

«Ты, что ль, командиром будешь?»

«Я, — отвечает командир, — а ты что хочешь?»

«Спросить тебя хочу, долго ли вы еще отступать будете?»

Побледнел командир. Подняли головы проснувшиеся бойцы, стали прислушиваться.

«Где же это видано, — продолжал старик, — где же это видано, чтобы русские от немцев бегали? Эх, вы, вояки! Этак и до Москвы недалеко!.. Совсем, что ли, уходите?»

«Вернемся, отец, слово солдата даю, что вернемся!»

Махнул старик рукой и ушел. И все боялись на командира взглянуть. Слышали, как дышит он прерывисто, словно больной.

В класс вбегает шестиклассник.

Шестиклассник. Вы что, звонка не слышали?

Ваня и Гера. Закрой дверь. Марш отсюда!

Шестиклассник убегает.

Яковлева. Прошло три года. Командир, умелый и бесстрашный воин, получил звание генерала, стал Героем Советского Союза. Но никогда не забывал он о старике. Как задумается, помрачнеет, так уж все знают — старика вспомнил. К этому времени силы гитлеровской армии были сломлены. Наши войска одерживали победу за победой. И довелось нашей дивизии освобождать это самое село. Командир тотчас же отправился искать старика. Выходит наш дед, оборванный, одряхлевший… Смотрит на командира, не узнает.

«Сынки мои, сынки мои…»— бормочет, и слезы по щекам.

«Помнишь, ты спрашивал меня вот тут, на этом самом месте, долго ли мы отступать будем? — говорит генерал. — Я тебе тогда сказал, что вернемся, и ты не поверил. А мы вот, здесь, пришли!»

Обнял его старик.

«Героем ты стал, — говорит. — Наград-то у тебя, наград!.. Дай же и я тебя награжу!.» — и приколол к груди генерала четыре Георгиевских креста.

«Прими от полного георгиевского кавалера честную солдатскую награду».

Смотрю я, а у нашего генерала на глазах слезы.

«Великое тебе спасибо, отец!»

Валентин (вставая). Антонина Николаевна!

Мальчики дергают его сзади.

Пусти, я серьезно… Антонина Николаевна, разве вы были на фронте?

Яковлева. Да. Была. Вы свободны, ребята. (Садится к столу и записывает в журнал.)

Мальчики, взволнованные рассказом, прощаются с Яковлевой и выходят из класса.

Валентин (задерживаясь). Одну минутку, Антонина Николаевна…

Яковлева. Да?

Валентин. Я понимаю, вы должны презирать меня… Я очень перед вами… видите, тогда я шел извиняться… А сейчас я потому, что мне очень стыдно.

Яковлева. Листовский…

Валентин. Только, пожалуйста, не перебивайте! А то кто-нибудь войдет, и я не успею сказать… (Держит дверь, которую снаружи дергают.) Я хочу сказать вам. Конечно, я виноват… меня забавляло… что вы так смущались, вспыхивали… Я не сразу сообразил, что это подло… Вы очень хорошая учительница, все ребята так говорят, и вот посмо́трите, вас будут любить так же, как и Бориса Ивановича. Я вас огорчил. Нет, не то. Я вас оскорбил. Простите от всего сердца.

Яковлева. Хорошо, Листовский.

Валентин. Простите и никому не рассказывайте. Я не хочу, чтобы они подумали… ну, словом, я не хочу, чтобы кто-нибудь знал.

Яковлева. Разве это стыдно?

Валентин. Нет, но я хочу, чтобы вы поняли, что я сам, сам прошу прощения, потому что не могу иначе, а не потому, что меня заставили.

Яковлева. Хорошо. Я никому не скажу. От всего сердца желаю вам быть всегда таким искренним, простым и честным, как сейчас. (Протягивает Валентину руку.)

Валентин (пожимая ей руку). Спасибо.

Яковлева выходит и встречается с входящей Тамарой. Вслед за Тамарой входит Женя. Валентин уходит.

Тамара. Костров звонил. Придет на собрание.

Женя. Придет?

Тамара. Придет. И это очень хорошо. Пусть Валентин почувствует, насколько это серьезно. Жаль, что директора не будет, в горком вызвали. Физик придет.

Женя. Иван Сергеевич?

Тамара. Да. Борис Иванович тоже обещал прийти.

Женя. Вот это уж вряд ли: он опять себя плохо чувствует. Значит, Костров обязательно будет?

Тамара. Обязательно. А что это вас так занимает?

Женя. Валентину будет тяжело. Вы не представляете, какой он самолюбивый.

Тамара. Самовлюбленный, хотите вы сказать. Дружба, Женя, не в том, чтобы покрывать пороки друга, а в том, чтобы их исправлять.

Женя. Простите, Тамара, но менторский тон на меня мало действует.

Тамара. Эх, Женя, при чем тут менторский. Вы, как секретарь комитета и друг, постарались бы больше влиять на Валентина, а то ведь распустился он до невозможности. И что вы с ним носитесь?

Женя. Что бы вы ни говорили, а Валентин — гордость класса. Он первый претендент на золотую медаль.

Тамара. Напрасно вы думаете, что ее получают только такие «гении», как ваш Валентин. Больше шансов, на мой взгляд, у тех, которые учились не рывками, как он, а добросовестно и честно, как Леня Жарков или хотя бы как вы…

Женя. Пойду ребят соберу. (Уходит.)

Входит Леня.

Леня. Еще никого нет?

Тамара. Если вы меня не считаете человеком, то никого.

Леня. Что вы, Тамарочка…

Входит Женя. Он несет стулья.

Женя. Да, где же ребята?

Леня. Соберутся. Уж сегодняшнее собрание мало кто пропустит.

Женя. Это почему же?

Леня. А ты уж забеспокоился?

Женя. Я просто спрашиваю.

Леня. «Просто»! Боишься, как бы Валентина твоего не обидели. Вот заботливый друг!

Женя (горячо). А у тебя есть такой друг, за которого бы ты жизнь отдать не пожалел?

Леня (подумав). Такого друга у меня нет.

Женя. Тогда мне просто жаль тебя.

Входят Гера, Ваня, Юра и другие мальчики.

Ваня. Сегодня Листовский мобилизует все свое красноречие.

Гера. Это ему не поможет. У него хоть и ловко подвешен язык, но один. Ото всех не отобьется!

Женя. Уж вы, ребята, что-то слишком на него.

Юра. Надо же наконец реагировать на его проступки не только словами.

Гера. Слепая дружба, Женя!

Женя. Вовсе не слепая! Просто вы не хотите его понять. Он и сам сознает.

Ваня. А вот мы увидим, как он сознает.

Входит Костров, за ним Валентин и другие ученики.

Костров. Здравствуйте, товарищи!

Все. Здравствуйте!

Костров. Собрание здесь будет?

Тамара. Здесь, здесь, садитесь, пожалуйста.

Входит Иван Сергеевич.

Иван Сергеевич. Здравствуйте, ребята!

Все. Здравствуйте, Иван Сергеевич!

Костров. Я немного задержался, простите. Ребята еще не все собрались?

Женя. Я думаю, можно начинать.

Костров. Пора, пора. И так с опозданием.

Женя. Комсомольское собрание считаю открытым. Прошу выбрать председателя и секретаря!

Голоса. Кузнецова! Лалетина! Кузнецова!

Женя. Коробов, проголосуй, пожалуйста.

Гера (вставая). Кто за названные кандидатуры, прошу поднять руки.

Все поднимают руки.

Юра (идя к столу). Опять секретарем… ну, каждый раз…

Женя. На повестке дня обсуждение поведения комсомольца Листовского.

Витя. А кто докладывать будет?

Женя. Жарков. Слово предоставляется Жаркову.

Леня (выходя к столу президиума). Товарищи, сейчас у нас с вами самые напряженные, самые важные дни. Мы готовимся к тому, чтобы с честью выдержать экзамены на аттестат зрелости. Наши учителя, не считаясь со временем, — а такие, как Борис Иванович, со своим здоровьем, — делают все, чтобы помочь нам плодотворно и успешно работать. И в эти дни, когда дорог каждый урок, каждая минута, комсомолец Листовский позволяет себе довести Антонину Николаевну до такого состояния, что она вынуждена уйти из класса. Он срывает урок. Комитет осудил недостойное поведение Листовского и объявил ему выговор. Сегодня мы должны прямо, по-комсомольски высказаться по этому поводу. Надо поговорить и о том, что за последние три месяца Листовский почти ничего не делает. Я не хочу быть несправедливым. Валентин взялся было за дело горячо и сделал немало, ведь мы и доверили ему культмассовую работу потому, что он умен, развит, а он наше доверие не оправдал. Ему захотелось быть руководителем, чтобы удовлетворить свое тщеславие, а настоящей любви к делу у него не хватило.

Вася. Ему просто надоело трудиться.

Леня. Верно. Вот мы и спросим его сегодня, почему он ведет себя не по-комсомольски. Пусть сам расскажет и о своем поступке, и о том, как он работает в последнее время.

Женя. У тебя все?

Леня. Все.

Женя. Предоставим слово Листовскому.

Валентин. Так вы что, отчет с меня требуете! А почему не предупредили? Я же не готовился.

Юра. Ты не помнишь, что ты сделал?

Валентин. Ну хорошо, я скажу. Всем нам известно, какое наследство принял я от предшественника. Культмассовая работа была в загоне. Учета не было. Пришлось все организовывать заново. Короче говоря, пришлось взяться за дело засучив рукава…

Ваня (громким шепотом). Вернее — спустя рукава…

Валентин. В области идеологического воспитания учащихся ведется работа: каждый класс имеет свою газету. Выходит общешкольная газета…

Гера. «Глас вопиющего в пустыне»!

Валентин. Может быть, мне лучше замолчать?

Женя. Коробов, предупреждаю, вынужден буду удалить с собрания.

Гера. Молчу, но думаю все то же. Газета уже второй месяц не выходит.

Вася. Дайте закончить Листовскому.

Гера. Пусть правду говорит!

Женя. Тишина, ребята. Листовский, продолжай!

Валентин. Проведена была лекция о международном положении, организован массовый поход в театр… ну и все… как будто.

Ваня. Маловато.

Валентин. Я, возможно, упустил что-нибудь, на каждом слове перебивают. (Садится на место.)

Женя. Кто будет говорить? Ты, Ваня?

Ваня. Нет, я немного подожду.

Женя. Раскачивайтесь, товарищи, побыстрее. Там Тамара что-то записывала.

Тамара. Я хочу послушать.

Костя. Дай мне. То, что мы слышали с вами сейчас, нельзя, конечно, назвать отчетом, — это жалкая информация. Всем нам ясно, что работа запущена, план не выполнен. Ему было поручено организовать лекции, он этого не сделал. Он должен был прочесть доклад об изобретателе радио Попове в седьмых классах, но сорвал его. Что это за отношение к делу? Что за неуважение к товарищам? А его издевки над Антониной Николаевной всех нас возмущали. Правильно комитет объявил ему выговор. Почему он промолчал об этом? Пусть объяснит свое поведение.

Женя. У тебя все?

Костя. Все.

Женя. Кто еще будет говорить?

Гера. Я. Дай мне слово. А вот меня больше всего возмущает в Листовском его надменность, его разговор свысока. Неужели потому, что он знает языки, играет на рояле, он может так презрительно относиться к товарищам. Женя Кузнецов знает языки не хуже его, рисует прекрасно. Он же не кичится этим. Валентин — член комитета. Он должен быть душевным человеком, чтобы даже первоклассник не боялся прийти к нему со своим делом. А к такому, как Листовский, разве придешь?

Женя. У тебя все?

Гера. А ты что зажимаешь? Из-за тебя мысль потерял.

Ваня. Можно мне сказать, пока Коробов будет искать свою мысль?

Женя. Говори.

Ваня. Пусть Листовский все-таки расскажет, как он извинялся перед Антониной Николаевной.

Голос. Пусть Тамара расскажет. Она очевидец.

Тамара. О чем тут рассказывать? Это все знают.

Валентин. Еще бы! Все широко оповещены, по вашей милости.

Тамара. В таком случае, я ограничусь буквально одной фразой. Листовский, систематически издевавшийся над Антониной Николаевной, пошел к ней извиниться…

Валентин. Насколько я разбираюсь в грамматике, фраза окончена.

Женя. Перестань, Валентин.

Тамара. Но вместо того чтобы извиниться, он ей наговорил дерзостей. Ему не понравилось, что Антонина Николаевна открыто выразила свое мнение о его поведении.

Гера. Так, критики товарищ не выносит!

Валентин. Какие вы все сознательные! Какие хорошие! Один только Листовский — исчадие зла! Можно подумать, что ты, Коробов, никогда не огрызался, когда тебе давал поручения комитет. Ты мне помогал? А вы думаете, это легко и учиться хорошо и в комитете работать? Музыкой я занимаюсь. Легко, по-вашему?

Иван Сергеевич. Конечно, нелегко. Нелегко, Листовский. Только настоящие комсомольцы легкой жизни не ищут. Видел бы ты, как работает сейчас на посевной комсомольско-молодежная бригада. Спят они часа четыре в сутки. Целый день в поле, с сеялок не слезают. И всю зиму в поле провели. Снег задерживали, навоз возили. Но все это пустяки, конечно, по сравнению с трудностями Валентина Листовского. Что это я, однако, порядок нарушаю? Ты чего, Кузнецов, смотришь? Веди собрание!

Женя. Кто еще, товарищи?

Вася. Я хочу сказать. Вот вы почти на каждом собрании язвите насчет газеты…

Гера. Ты по существу.

Вася. «По существу, по существу»… Ты вот называешь газету «Гласом вопиющего в пустыне», а сам написал хоть одну заметку?

Женя. Тебе говорят, высказывайся по существу.

Вася. Ладно, по существу. А Листовский сорвал специальный выпуск, посвященный новой четверти. Так ты помогаешь бороться за повышение успеваемости?

Валентин. Привыкли с няньками! Без Листовского ни на шаг! Иждивенцы!

Вася. Сам иждивенец!

Женя. Замолчите!

Вася. А зачем он грубит!

Ваня. Председатель, призови!

Валентин. Вас за ручку водить надо!

Вася. Сам лодырь, а на других сваливаешь!

Костров. Хватит. Вы на собрании.

Пауза.

Женя. Поступило предложение прекратить выступления и предоставить слово Листовскому. Говори. Возражений нет? Говори.

Валентин. Я терпеливо выслушал и справедливые упреки, и несправедливые нарекания. Вы ждете от меня ответа. Что ж, я отвечу. Быть может, я иногда ошибался, разленился. Но сделал я немало. Но вы все только обвиняли меня! Чего только не приплели! Каждое лыко в строку поставили, каждой мелочью укололи: учительницу обидел, доклад сорвал, товарищей презираю…

Ваня. Ничего себе мелочи!

Валентин. Молчи!

Леня. Не будем молчать! Доклад сорвал! Выпуск газеты сорвал! Запустил культмассовую работу! Учительницу оскорбил! Какой пример ты подаешь пионерам? Может, из-за тебя меньше ребят в комсомол вступило.

Валентин. Мало ребят вступило? Так что ж, их за шиворот тащить нужно?

Леня. А разве тебя тащили?

Ваня. А если тащили, так зря.

Валентин (не помня себя). Да. Видно, зря! Как я ни старался стать с вами на одну доску, вы всегда меня не любили! Вы мне просто завидовали!

Женя. Валька!

Тамара. Опомнитесь, Листовский!

Женя. Валя, подумай, что ты говоришь!

Валентин. Оставь меня, я думаю, что говорю! Выводите из комитета! Сделайте милость! Плакать не стану!

Женя (неожиданно спокойно). У вас все, товарищ Листовский?

Валентин (резко). Все!

Женя. У кого есть предложения?

Тамара (с негодованием). Вывести Листовского из комитета и вынести ему строгий выговор с занесением в личное дело.

Ваня. А работу признать неудовлетворительной.

Юра. Плохой!

Женя. У меня другое предложение.

Костя. Сейчас защищать будет.

Витя. Молчи, Костя.

Женя. За развал работы и безобразное выступление на собрании — исключить Листовского из комсомола.

Валентин (изумленно). Женька!

Леня. Вот это да!

Женя. Есть еще предложения? Нет? Ставлю на голосование. Первое: вывести Листовского из комитета и вынести ему строгий выговор с занесением в личное дело. Прошу проголосовать.

Поднимают руки Тамара, Витя, Юра и еще несколько мальчиков.

Так, опустите. Ставлю на голосование второе: исключить Листовского из комсомола. (Первый поднимает руку.)

Все остальные поднимают руки.

Проходит второе предложение.

Тамара (расстроенная и смущенная). Быть может, Листовский еще что-нибудь скажет?

Женя (твердо). Нет. Он уже высказался. Больше ему нечего нам сказать.

Валентин (вскакивая). Нет, я скажу… За что это, ребята? Разве за это исключают?

Леня. А ты что думал?

Валентин. Нет, ребята, за что? За что?

Костров (спокойно). Разреши, Кузнецов. Если ты спрашиваешь, за что, — значит, обида и оскорбленное самолюбие заслонили у тебя сознание собственной вины. Работал ты плохо. Оторвался от коллектива. Противопоставил себя ребятам. (Собранию.) Да. Ему нравилось быть членом комитета, но до тех пор, пока не потребовался упорный труд. Тут у него не хватило выдержки. Он думал, что прежняя хорошая работа дает право на бездельничанье…

Костя. «… В карете прошлого — никуда не уедешь…»

Костров. Правильно. Где сядешь, там и встанешь. В своем истерическом заключительном слове Листовский выразил всю сущность своего отношения и к товарищам и к комсомолу. (Валентину.) И ты еще спрашиваешь за что? (Собранию.) Хорошо, что вы сегодня выступали так горячо, но за поступки комсомольцев отвечает вся организация. Можете ли вы со спокойной совестью сказать, что делали все, чтобы с честью носить высокое звание комсомольцев? Пусть сегодняшнее собрание послужит нам горьким уроком. Пусть каждый допросит свою совесть. Вы сами сейчас видели, к чему приводит нелюбовь к общественной работе, отсутствие привычки к ней, барство и зазнайство.

«Только в труде, — говорил Владимир Ильич Ленин, обращаясь к комсомольцам, — вместе с рабочими и крестьянами можно стать настоящими коммунистами». Это — мудрые, незабвенные слова. Пусть же они будут вам девизом на всю вашу жизнь.

Аплодисменты. Опускается занавес спектакля. На стене висит объявление. «Товарищи комсомольцы! Сегодня в восемь часов вечера в помещении десятого класса состоится комсомольское собрание. Комитет». Проходят Тамара, Леня и Костя.

Тамара. А по-моему, исключить — это уж слишком!

Леня. Да я бы его за такие слова не только что из комсомола — из школы бы исключил!

Тамара, Леня, Костя уходят. Входят Ваня и Юра.

Юра. А мне жаль Вальку.

Ваня. Да иди ты!

Юра. Нет, что ни говори, а мне Вальку жаль…

Ваня (сердито). Ну и зря! Много ты понимаешь.

Ваня уходит, Юра задерживается. Входят Гера и Витя.

Гера. Подумать только, он хотел встать с нами на одну доску! А вы заметили, ребята, какой Женька был бледный?

Юра. А ты знаешь, какие они были друзья?

Витя. Костров здо́рово выступил. Так Вальку прижал, что тому и деваться некуда.

Гера и Витя уходят. Входит Валентин. Юра подходит к нему.

Юра. Валька… ты… это… (С отчаяньем.) Ну, зачем ты все это сказал? (Убегает.)

Валентин. Что же я сказал ужасного? Что же я сказал?

Входит Женя.

(Нерешительно.) Женя!

Женя. Что?

Валентин. Я думал, что ты мне друг.

Женя. Да. Я был тебе другом.

Валентин. «Кто стал врагом, тот другом не был».

Женя (горячо). Неправда, это ты мне, нам всем другом не был. А я тебе другом был. Прав Коробов: действительно, слепая дружба. Сегодня на собрании я увидел, что ты совсем не тот, за кого я тебя принял.

Валентин. Это потому, что я не бил себя в грудь и не каялся во всех грехах?

Женя. Оставь. Я так надеялся на твое последнее слово. Я понял, что во многом виноват и сам. Я ждал от тебя тех слов, которые просились у меня. Но ты сказал гадкие, себялюбивые слова…

Входит Яковлева. Мальчики ее не замечают.

Валентин. И ты первый бросил в меня камень?

Женя. Это был первый мужественный поступок в моей жизни.

Валентин. Эх ты, друг! (Быстро уходит.)

Яковлева (подходит к Жене и кладет ему руку на плечо). Кузнецов! Вы действительно поступили мужественно.

Женя. Антонина Николаевна!

Яковлева. Я все знаю. Вы требовательный друг, и это очень хорошо.

Женя. Я?.. Мы уже не друзья больше.

Яковлева. А вот это жаль… Истинный друг сейчас бы не оставил его. Вы понимаете его состояние? Именно сейчас можно было бы помочь ему разобраться в своих ошибках… найти правильную линию поведения.

Женя. Сейчас? После того как он сказал, что старался стать с нами на одну доску? Нет, я разочаровался в нем.

Яковлева. Напрасно! Листовский — искренний человек, и если помочь ему понять свои ошибки, он искренне признает их.

Женя. И это говорите вы?

Яковлева. Да. Я убедилась в этом. И я думаю, Женя, что оставлять его одного сейчас нельзя.

Женя. Нет… не могу… сейчас не могу… (Убегает.)

Яковлева. Да. Это действительно нелегко.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Квартира Листовских. Со вкусом убранная комната. Картины, ковры, красивый книжный шкаф, диван, пианино. Медленно входит Валентин и в раздумье садится на диван. Входит тетя Соня.

Тетя Соня. Валюша!

Валентин. Да.

Тетя Соня. Кушать хочешь?

Валентин (так же безучастно). Да.

Тетя Соня. Пообедаешь?

Валентин. Да.

Тетя Соня. Ну, иди в столовую. Я приготовлю. (Уходит.)

Валентин. И Женька, и Женька, главное. (Ходит по комнате, потом подходит к телефону и берет трубку.) Сорок три — пятнадцать. Кто это? Попросите, пожалуйста, Викторию… Не вернулась еще? Простите… (Кладет трубку.)

Входит тетя Соня.

Тетя Соня. Что же ты не идешь? Я уже налила тебе.

Валентин. Что налила?

Тетя Соня. Борщ, как ты любишь, со сметаной.

Валентин. Зачем? Кто тебя просил? Я не хочу есть.

Тетя Соня. Да ведь ты же сам сказал, что хочешь есть и будешь обедать. Что за капризы? Борщ остынет.

Валентин. Оставь ты меня в покое с твоим борщом.

Тетя Соня. Вы только подумайте: оставь его в покое!

Валентин. Прошу тебя, замолчи. И без тебя тошно.

Тетя Соня. Тошно ему! Скажите какие переживания! Ты бы лучше брата проведал. Отец вторую неделю в командировке, а тебе ни до чего дела нет. Который день горит мальчишка.

Валентин. Я сейчас вызову доктора.

Тетя Соня. И без тебя вызвать догадались.

Валентин. Ну, как он? Температура какая?

Тетя Соня. Скажите пожалуйста, какой нежный брат! С каких это пор? Температурой заинтересовался! Докладывайте ему. Избаловал тебя папаша. Привык, что все ему докладывают, подают да убирают за ним. А еще комсомольский начальник! (Уходит.)

Валентин (с тоской). Ну нигде, нигде нет покоя. «Комсомольский начальник»… Валентина Листовского исключили из комсомола… Как это отвратительно звучит. (Снимает комсомольский значок, разглядывает его и кладет в карман.) Но Женя, как он мог, такой всегда справедливый? Всегда? Значит, он и теперь был справедлив? Нет, он не мог быть таким жестоким, если бы был неправ. Я сказал что-то непоправимое. (Ложится на диван лицом к стене.) Так тяжело человеку не бывает, если он прав.

Медленно открывается дверь. На цыпочках входит Олег, босиком, в пижаме. Валентин глубоко вздыхает. Олег испуганно отступает, затем, выждав минутку, продолжает свой путь, подходит к книжному шкафу и выбирает себе книгу. Неожиданно одна из книг падает на пол. Валентин вскакивает. Пауза.

Олег (испуганно). Я нечаянно… Я хотел только взять книгу.

Валентин. А зачем ты ходишь, когда тебе доктор не велел?

Олег. Да, полежи столько времени… бока заболят, и скучно.

Валентин (садясь на диван). Иди, Олежка, сюда. Садись. Ну, иди, иди! Чего ты боишься?

Олег робко подходит.

Что ты читаешь?

Олег. «Молодую гвардию», а что?

Валентин. А зачем ты берешь мои книги без спроса?

Олег. А ты видел, что я ее у тебя брал? У тебя возьми, так не обрадуешься. Мне ее Яша принес.

Валентин. Это еще что за экземпляр?

Олег (обиженно). Совсем не «экземпляр», а Круглов его фамилия. Звеньевой из нашего класса. Ребята ко мне каждый день ходят по очереди, уроки рассказывают, чтобы я не отстал. Это они на сборе постановили. А то я могу на второй год остаться.

Валентин (задумчиво). Молодцы ребята. Это они здорово придумали.

Олег. А больше всего мне Яша помогает. Особенно по арифметике.

Валентин. Положим, по арифметике я и сам могу тебе помогать.

Олег. Да, если я чего не пойму, так ты кричать на меня будешь, а я совсем не понимаю, когда кричат.

Валентин. Зачем же я буду кричать? Вот чудак… Это хорошо, Олежка, что к тебе ребята ходят…

Олег. Конечно! Я как будто на уроках сижу. Ребята все рассказывают, что на сборах было, что проходили, кто кого на матче победил. Ты за кого болеешь?

Валентин. Я?.. Я… за «Спартак», а что?

Олег. Жаль! А я за «Динамо». У нас в классе все за «Динамо».

Валентин. Да ты садись, садись. Вон у тебя какие лапки горячие.

Олег. Мне знаешь какую Яша вчера марку принес?

Валентин. Какую?

Олег. Гва… вот я забыл. Все время помнил… трудное такое слово… Гва… А! Гваметала!

Валентин. Гваметала… Да такой и страны нет. Постой постой, это, верно, Гватемала?

Олег. Вот, вот… У него еще Гвинея есть и Мадагаскар.

Валентин. А ты что, марки собираешь?

Олег. Ага! Хочешь, покажу? У меня уже семьсот штук есть. Мне бы еще остров Фиджи достать…

Валентин. Остров Фиджи… (Встает, подходит к шкафу, берет свой альбом с марками и отдает его Олегу.) Считай, что у тебя четыре тысячи семьсот. Я отдаю тебе свой альбом.

Олег (пораженный). Неправда!

Валентин. Вот чудак! Честное комсо… Говорю, что отдаю, — значит, отдаю.

Олег. Большое-пребольшое тебе спасибо. Я тебе тоже что-нибудь дам.

Валентин. Ладно, ладно, сочтемся. Да ты забирайся с ногами, а то простудишься.

Олег забирается на диван.

Слушай, Олежка, ты сказки любишь?

Олег. Люблю, а что?

Валентин. Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Олег (в большом изумлении). А ты умеешь?

Валентин. Не знаю. Не пробовал. Может быть, не умею.

Олег. А ты не бойся, рассказывай.

Валентин. Ты ложись, ложись. Я тебя пледом укрою. (Укрывает Олега и садится подле него.)

Пауза.

Олег. А сказку?

Валентин. Что? А… сказку… Сейчас… погоди, я придумаю. Ну, слушай. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был принц. Очень умный и красивый принц…

Олег (радостно). Это который за Золушку вышел?

Валентин. Нет, нет. Ты не перебивай. Все во дворце твердили принцу, что он самый умный юноша на свете, и это вскружило ему голову. Он стал свысока смотреть на мальчиков, которые учились с ним в одной школе, и даже на учителей. (Замечая удивление Олега.) Да, да, по законам той страны принц должен был учиться в школе, как и все. Заметили мальчики его высокомерие и перестали его любить. А ты знаешь, что такое высокомерие?

Олег. Ну, когда много из себя воображают.

Валентин. Примерно. А надо тебе сказать, что этот принц был выбран мальчиками… ну, как бы это тебе сказать..

Олег. Ну, старостой…

Валентин. Вот, вот, старостой класса, еще до того, как он загордился. Принц принялся было за дело, да скоро ему все надоело, и он забросил свои нагрузки…

Олег. Ну и его…

Валентин. Да ты погоди. Слушай внимательно. У этого принца был друг, синеглазый юноша, которого он очень любил, и златокудрая принцесса, которую он тоже… Вообще он совсем не такой уж плохой был, этот принц…

Олег. Ну и дальше что?

Валентин. А дальше стали мальчики упрекать принца в том, что он плохой староста. Начали насмехаться над ним. Собрались все вместе и заставили его рассказать, что же он сделал за время своей работы. Конечно, они здорово разозлили его своими насмешками. Он был гордый человек.

Олег. Скажите пожалуйста, гордый! Воображал никто не любит!

Валентин. А ты… Какой ты, Олежка, право! Я тогда не буду рассказывать! (Встает.)

Олег (хватая Валентина за руку). Валечка, честное пионерское, не буду.

Валентин (садясь). Ну вот. Рассердился принц и говорит им: «Ах, я вам не нравлюсь? Так выбирайте себе другого. Я не заплачу. Вы меня потому не любите, что завидуете моему уму и красоте». (Потрясенный, замолчал, вспомнив, что именно эти слова он сказал на собрании.)

Олег (взволнованно). Так и сказал? Вот свинья!

Валентин. Тогда встает его друг — синеглазый юноша, смотрит на принца, как на смертельного врага, и говорит: «Исключить его…»

Олег (приподнимаясь, в ужасе). Из комсомола?

Валентин. Да.

Олег. Исключили?

Валентин. Исключили.

Олег прижимается к нему.

(Обнимая братишку). Приходит принц к синеглазому юноше и просит: «Поддержи меня, тяжело у меня на сердце». Ну, конечно, не этими словами, а вроде того. А синеглазый юноша отворачивается от него и отрекается…

Олег. А златокудрая принцесса?

Валентин (вздыхая). Она еще не знает. А узнает, так, может быть, тоже отвернется.

Олег (горячо). Ну, тогда они тоже свиньи! Нет, у нас ребята куда дружнее, чем в твоем некотором царстве. У нас тоже знаешь как Кольку Митрохина на сборе чистили? Из пионеров исключили, но не отворачивались. Наша Анна Сергеевна сказала, что мы должны всем классом помочь ему исправиться, а не отворачиваться. А ты знаешь, наша Анна Сергеевна кто? Она, брат, депутат Верховного Совета. (Зевает.) А вообще это хорошо, что принца проработали, а то он так бы и остался задавалой.

Валентин. Ладно, Олежка, помолчи. Тебе вредно много болтать.

Олег (робко). Валя, а ты теперь всегда такой будешь?

Валентин. Какой?

Олег. Как сегодня?

Валентин. Я всегда такой.

Олег. Рассказывай! Нет, правда, всегда такой будешь?

Валентин (гладя его по голове): С тобой всегда, а вообще — не знаю.

Олег. А ты расскажешь мне еще сказку?

Валентин. Сказку? Тебе уже спать пора.

Олег. Нет, ты расскажи.

Валентин. Ну ладно. Расскажу. В некотором царстве, в некотором государстве жили-были дед и баба…

Олег. Нет, ты хорошую…

Валентин. А эта чем плохая?

Олег (разочарованно). Да… дед и баба…

Валентин. Жили-были, поживали, ели кашу с молоком. А детей у них не было. Олежка, ты спишь?

Олег. Нет, я слушаю. У них не было каши.

Валентин. А потом они слепили себе из снега девочку… прекрасную девочку… и назвали ее… Виктория… Это… Снегурочка, по-французски. Ты спишь?

Молчание.

Ну, спи. (Выключает настольную лампу и садится рядом с Олегом.)

Пауза.

Олег (приподнимается и вглядывается в Валентина). Валя… Валя… А ведь это тебя исключили из комсомола…

Валентин (бросаясь к Олегу и обнимая его). Олежка…

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Квартира Жарковых. Жаркова лежит на диване с компрессом на голове. Входит Леня. Жаркова поспешно садится, снимая компресс.

Леня. Мама, я разбудил тебя? Ты что? Опять голова болит?

Жаркова. Да нет. Немножко.

Леня. Нельзя тебе так много работать. Я сегодня несколько раз просыпался. Как ни посмотрю, у тебя все свет горит.

Жаркова. Ничего. Вот возьму летом отпуск, и отдохнем все вместе.

Пауза.

А ты все больше и больше становишься похожим на отца. Если бы он видел… Совсем большие дети… Вика уже взрослая девушка. Да, кстати, скажи, Леня, тебе нравится Валентин?

Леня. Валька? С чего это? Он мало кому нравится. Даже его друг, Женя Кузнецов, и тот от него отвернулся.

Жаркова. Почему же вы так относитесь к нему? Мне он показался таким приятным и культурным юношей.

Леня. Поучилась бы ты с ним хоть недельку, узнала бы его приятность. Это он в гостях такой, а на самом деле неподражаемый эгоист, даже не эгоист, а… эгоцентрик!

Жаркова. Позволь, позволь… почему же этот эгоцентрик так часто бывает у нас?

Леня. Так он же не ко мне ходит, а к Вике. Подружилась цапля с журавлем!

Жаркова. Эгоизм Валентина бросается тебе в глаза, а собственного ты не замечаешь?

Леня. Не понимаю, мамочка.

Жаркова. Разве тебе все равно, с кем дружит Вика? А если она полюбила этого эгоцентрика?

Леня. Кто? Вика? Да ты что, мама! (Смеется.)

Жаркова. Ей семнадцать лет. Это натура чистая, глубокая. Разочарование в первом чувстве может ранить ее душу. Разве мы с тобой, самые близкие ее друзья, не обязаны убирать все ненужное с ее дороги? Разумеется, так, чтобы она не заметила.

Леня (понимающе). Короче говоря, сделать так, чтобы он не бывал у нас?..

Жаркова. Нет. Это самое ненадежное. Надо показать его Вике в настоящем виде.

Леня. Это можно. Я расскажу ей, что его исключили из комсомола.

Жаркова. Исключили? За что?

Леня. Перестал работать и вообще натворил много глупостей.

Жаркова. И ты так спокойно говоришь об этом? Разве тебя это не касается? Почему же вы — комсомольцы — допустили до этого? Ведь это же ваш товарищ?

Пауза.

Говорил ли ты с ним после исключения?

Леня. Я?.. Нет…

Жаркова (сухо). Не ожидала. Разве тебе не понятно, что с ним случилась беда? Пусть даже по собственной вине, но беда. Не может же он быть безнадежным в свои семнадцать лет! Как вы мало думаете друг о друге. (Встает.)

Леня. Ты куда, мама?

Жаркова. В редакцию. (Уходит.)

Леня берет книгу и садится на диван, но книга уже его не увлекает. Стук в дверь.

Леня. Войдите.

Стук повторяется.

Войдите!

Стук.

Войдите, вам говорят!

(Срывается с дивана и раздраженно распахивает дверь).

В комнату со смехом врываются Вика, Клава, Гера и Женя.

Остроумнее ничего не могли придумать? Фантазии не хватило? (Ложится на диван спиной к ребятам и раскрывает книгу.)

Вика (подбегая к нему, стаскивает его с дивана на пол). Ты что так невежливо гостей встречаешь?

Леня. А кто перед экзаменами в гости ходит?

Гера. Ну, Вика, заступись хоть ты за нас. Мы с Женей в первый раз за всю неделю вышли. Знаешь, как занимаемся? Я и так уже ничего не соображаю.

Леня. А когда ты соображал?

Женя. Ты отчего такой злой, Леонид?

Вика. Не обращайте на него внимания. Ему, верно, от мамы за что-нибудь влетело.

Клава. Мне тоже от матери влетело.

Вика. За что?

Клава. Она хочет, чтобы я поступила в медицинский. А я не хочу. У нее, видите ли, мечта — видеть меня врачом. А если у меня своя мечта!

Женя. Надеюсь, не секретная?

Клава. Конечно. Я ее не стыжусь. Вы когда-нибудь в наших сибирских садах бывали?

Женя. Ну, бывал.

Клава. Во какие яблоки там выращивают. (Показывает обеими руками.)

Гера (соединяя большой и указательный пальцы). Вот какие!

Клава. Ну и неправда! Вот какие! Я садоводом буду.

Леня. Клава, когда я окончу институт, то обязательно приеду производить геологоразведку где-нибудь поблизости от твоего сада. Ты угостишь меня своими яблоками и виноградом?

Клава. Может быть, даже персиками. Виноград — старо. Он уже давно у нас растет.

Женя. Прекрасная у тебя мечта, Клава. Вырастить в Сибири персики… Молодец!

Гера. А я про вас обоих очерки напишу. И сфотографирую. Сниму Клаву с корзиной яблок и подпишу: «Знаменитый сибирский садовод-мичуринец Клавдия Попова, добившаяся от каждой яблони высокого…»

Леня. Удоя…

Клава. Урожая!

Леня. Герка обязательно напишет «удоя». Он у нас рассеянный.

Гера. Это ты рассеянный. Помнишь, Женя, как он написал вместо «шестикрылый серафим» — «и шестикратный сарафан на перепутьи мне явился».

Смех.

Вика. А вы, Женя, куда?

Женя. В Томск, в университет, на исторический.

Леня. Преподавать будешь?

Женя. Не только преподавать. Какие интересные книги можно написать, зная историю! Написать, например, о нашем крае… Край, который был при царизме местом каторги и ссылки, стал одним из самых богатых и чудесных краев нашей родины. Клавин дедушка был сослан сюда за революционную деятельность. Клавин отец сражался против Колчака, а Клава собирается разводить здесь фруктовые сады и выращивать персики… Разве это не историческая книга получится?.. А вы, Вика, куда?

Вика. А я учительницей буду.

Гера фыркает, но Женя строго его останавливает.

Вот прихожу я в класс. Сидят передо мной тридцать «семилеток». Даю я им букварь и говорю: «Милые дети, любите эту книгу. Она научит вас грамоте. Пройдут года, вы станете врачами, учителями, писателями… Вы прочитаете тысячи книг, но эту, самую первую свою книгу, никогда не забывайте». И станут мои ученики так хорошо учиться, что из класса в класс будут переходить с одними пятерками…

Клава. Все?

Вика. Все. Я доведу их до пятого класса, а там они перейдут к другим учителям.

Леня. Вот тогда они и засыпят твоих паинек.

Вика. Не беспокойтесь! Они хорошо подготовлены. Я буду преподавать у них литературу до десятого класса. Все годы они будут учиться только на пятерки и четверки.

Клава. Ну, это даже скучно. Ни разу и двойки не получить…

Вика. А им не скучно. Они трудолюбиво учатся и дружно помогают друг другу. И вот наступает выпускной вечер. Все выпускницы в белых весенних платьях, с цветами. «Сегодня у нас необычайный выпуск! — говорит директор. — Тридцать учеников окончили школу с золотыми и серебряными медалями».

Гера. Так это ж небывалый случай в истории!

Женя улыбается, Клава и Леня хохочут. Леня падает на диван и прикладывает колбу компресс. Гера «приводит его в чувство», обмахивая газетой.

Вика (немного обижена этой шуткой). Мало ли чего раньше не бывало, а потом случалось! Мало ли вообще чудес случается в наши дни…

Леня. Да ты пойми, у каждого разные способности.

Женя. Вот ты пойми, что она мечтает, стремится к этому. Разве плохо мечтать быть мастером своего дела?

Гера. Нет, тут дело, конечно, в способностях. Знай я так математику, как Валентин…

Клава. Кстати, почему не пришел Листовский?

Леня. У него большие неприятности.

Гера. Ничего себе «неприятности»!

Клава. А что?

Леня (неохотно). Его на днях исключили из комсомола.

Вика. Что? Что ты говоришь? Нет, ты шутишь.

Женя. Такими вещами не шутят.

Вика. Женя, он виноват?

Женя. Да. Он оказался не тем, за кого мы его принимали.

Гера (Жене). Я никогда не мог понять твоей дружбы с ним. Если бы ты, Вика, знала, как он относился к товарищам. Если бы слышала, что он говорил на комсомольском собрании. Женя, верно я говорю?

Женя. Не знаю… я еще не совсем… может быть, мы слишком жестоко… Я все время думаю об этом.

Клава (обнимая Вику). Ты очень огорчилась, Викочка?

Гера (делая знаки Клаве). Я пошел.

Клава. И я с тобой. До свидания, Вика. (Целует ее.)

Леня. Я провожу вас, ребята.

Клава, Гера и Леня уходят. Женя следует за ними, потом возвращается.

Женя. Вика, я вас понимаю. Мне тоже было очень больно.

Вика. Простите, Женя, но мне сейчас никого не хочется видеть.

Женя медленно идет к дверям. Входит Валентин. Мальчики на мгновение останавливаются, смотрят друг на друга, потом Женя быстро уходит. Вика этого не видит, так как стоит спиной к ним.

Валентин. Вика!

Вика. Что?

Валентин. Вы всё знаете?

Вика. Да. И мне жаль, что я не узнала вас раньше…

Валентин. Но, Вика, послушайте…

Вика. Что бы вы почувствовали, если бы увидели, что я ворую чужие вещи… или ругаюсь… вообще веду себя недостойно, что бы почувствовали?

Валентин (твердо). Этого не может быть.

Вика. Ну, а если бы… что бы вы почувствовали?

Валентин. Я бы… все же я не отвернулся бы от вас, Вика.

Вика. В таком случае…

Валентин. Что?

Вика. В таком случае мы с вами разные люди. (Резко поворачивается.)

Валентин. Но, Вика, что же мне теперь?..

Вика (на пороге). Теперь мне все равно… (Уходит.)

Валентин стоит с опущенной головой, потом срывается с места и выбегает из комнаты, чуть не сбив с ног Леню, который появился в дверях.

Леня. Стой! Куда? Валька, вернись! (Выбегает за Валентином.)

За дверью слышна возня, затем Леня втаскивает Валентина за руку и толкает его на диван.

Валентин (вскакивает и замахивается на Леню. Яростно). Пусти! Тебе еще чего надо!

Леня (так же). Не пущу! Сядь! Тебе говорят, сядь! (Сдергивает с Валентина кепку.) Никуда я сейчас тебя не пущу!

Валентин. Пусти, лучше не тронь! Я могу ударить!

Леня. Попробуй, получишь сдачи!

Валентин. Идите вы все от меня!

Леня. Спокойно! Райком мог и не утвердить решения.

Валентин. Утешаешь? Нужны мне твои утешения!

Леня. А ты без истерик. Тебе надо снова заслужить доверие товарищей, а ты бесишься, как гимназистка!

Валентин (устало садясь). Эх, Ленька, Ленька, ничего ты не понимаешь…

Леня (садясь рядом с Валентином). Понимаю — не маленький.

Валентин. Так ты говоришь, могут и не утвердить?

Леня. Могут.

Валентин. А вот ты на месте Кострова настаивал бы на утверждении? Только честно.

Леня. Хорошо. Честно. Вчера бы настаивал, а сегодня нет.

Валентин. Почему?

Леня (вставая). Взгляд изменился.

Валентин (тоже вставая). Ну, я пойду.

Леня. Куда ты торопишься? Вика угостит нас чаем. (Заметив испуг Валентина.) Вы что, поссорились? Вика!

Валентин (поспешно). Не надо, я пойду. (Идет к дверям, потом медленно возвращается и крепко жмет Лене руку.)

Оба мальчика взволнованы этим необычным для них рукопожатием. Валентин уходит.

Леня (бежит за ним, зовет его и, не догнав, бросается в комнату Вики). Вика! Ты ему что сказала?

Молчание.

Я тебя спрашиваю, что ты ему сказала?

Вика (выходя). Оставь, Леонид.

Леня. Нет, не оставлю. Я знаю, как ты можешь сказать!

Вика. Не надо, Ленечка!

Леня. Нет, надо! Бить лежачего?

Вика. Замолчи!

Леня (рассвирепев). Как бы не так! Я только начал! Разыграла из себя непреклонную добродетель, выгнала! Осудила! Разве настоящие друзья так поступают? Ведь не может же он быть безнадежным в свои семнадцать лет!

Вика. Неужели так трудно помолчать немножко?

Леня. Не трудно, а невозможно. Конечно, он виноват, ошибался. Так что же теперь, повесить его, что ли?

Вика. Если ты не замолчишь сейчас же, я не знаю, что я сделаю… я… я… (Бросается в кресло и громко, горько плачет.)

Леня (растерялся. Садится на диван и старается не смотреть на сестру). Ну вот! Сразу же и реветь!.. Тебе говорят, перестань… или реви, что ли, потише, а то соседи подумают, что я тебя отлупил. (Подходит к Вике и садится на ручку кресла.) Просят же тебя как человека, реви тише.

Вика рыдает еще громче.

(В отчаянии.) Что я, обязан вас всех утешать!

Вика (сквозь всхлипывания). Он сказал, что он бы от меня не отвернулся! (Кладет брату голову на грудь и плачет еще сильнее.)

Леня (обнимая ее и вытирая ей своим носовым платком глаза и нос.) Эх ты, моя принципиальная!

Опускается занавес спектакля. На стене плакат: «Достойно сдадим экзамены на аттестат зрелости!» Высокий школьник и два маленьких школьника стоят у правой кулисы. Высокий заглядывает в скважину двери, за которой идут экзамены. Маленькие тоже пытаются заглянуть.

Высокий (отталкивая мальчиков). Тсс! Чтоб тихо было. А то совсем прогоню!

1-й школьник. Ну, дай посмотреть.

2-й школьник. Хоть одним глазком.

Высокий. Кшш!

1-й школьник. Такой большой, а подглядывает!

Высокий. Вы чего? Экзамена не видели?

2-й школьник. Так это ж государственный.

Высокий (делится своими наблюдениями). Пьет… воду…

1-й школьник. Кто? Кто пьет воду?

Высокий. Секретарь райкома… Ишь улыбается…

1-й школьник. Кто? Кто улыбается?

Высокий. Директор. Борис Иванович тоже… улыбается… Тсс! Кончил… Листовский кончил. Кладет билет. (Вскакивает и бежит.)

Мальчики за ним.

Школьники. Что? Что такое?

Высокий. Костров идет!

Школьники убегают. Входит Валентин, за ним Костров.

Костров. Подожди, Листовский!

Валентин. Что?

Костров (протягивая ему руку). Дай руку! Знаешь, я часто бываю на экзаменах, но даже от студентов не слыхал такого. Молодец! Здо́рово! Особенно понравилось мне, как ты охарактеризовал патриотизм советского человека. Как-то по-своему, искренне и убедительно. Я даже разволновался.

Валентин. Спасибо.

Костров. Ты что? Вроде и не радуешься?

Валентин. Как может радоваться человек, который потерял самое дорогое…

Костров. А-а!

Пауза.

А не случилось ли так, что человек только тогда и понял, что у него самое дорогое, когда потерял его?

Валентин (не сразу). Случилось.

Костров. Тогда я рад за этого человека. (Обнимает Валентина за плечи и идет с ним к выходу.) Ты понимаешь, Валентин, такой человек, если он действительно понял, что́ у него самое дорогое, самое главное, — будет за это бороться.

Костров и Валентин уходят. Входит Леня, за ним Гера.

Леня. Уже?

Гера. Уф! Я как зарядил, так и трещал без остановки, пока вся обойма не кончилась.

Леня. Страшно, правда? Глянешь на комиссию — и обомрешь. Секретарь райкома даже приехал. А добавочных тебе не задавали?

Гера. Хватит и основных.

Леня. Герка, скажи по совести, как я отвечал?

Гера. Честное комсомольское, здорово. С таким жаром, и все даты правильно. Борис Иванович просто таял. За пять ручаюсь.

Леня. Да… а письменная?

Входит Женя и, улыбаясь, подходит к мальчикам.

Ну как, Евгений?

Женя. Кажется, благополучно. (Проходит.)

Вбегает Ваня.

Ваня. Ты куда, Жень?

Женя. Спать, спать, спать… (Уходит.)

Ваня. Вы бы слышали, ребята, как он отвечал! Бледный, глаза горят, как у Медного всадника…

Леня. Ну, чего ты лапти плетешь?

Ваня. Ничего я не плету. Как у Евгения из «Медного всадника». Вы бы послушали, как он рассуждал о Печорине. «Человек, говорит, не может жить в одиночестве. Трагедия Печорина — в одиночестве». Ну и еще что-то в этом роде! Задали ему два-три вопроса — ответил как из пушки!

Гера. Ну, а сам-то ты ответил?

Ваня. Я? Как из пушки.

Проходит Тамара. Мальчики переглядываются и окружают ее.

Гера. Тамара, Тамарочка! Скажите, что у нас по письменной литературе?

Тамара. Да я почем знаю!

Ваня. Вы знаете, Тамарочка, и должны по дружбе нам сказать.

Тамара. Предположим, я знаю, но я не имею права…

Гера. Формальности и предрассудки!

Леня. Мы же завтра все равно узнаем!

Тамара. Нет, правда, неудобно как-то…

Гера. Неудобно людям добро сделать?

Ваня. Неудобно только в трубе сидеть, когда печка топится.

Тамара. Ну хорошо, только…

Леня. Не беспокойтесь. Перед вами три могилы.

Тамара. Ну, смотрите. (Вытаскивает записную книжку.) У вас, Леня, пять, у вас, Ваня, кажется, четыре, у Геры пять.

Гера подпрыгивает от радости. Входит Валентин.

(Не замечая Валентина.) У Жени, конечно, пять, у Листовского четыре, у Юры, кажется…

Валентин. Четыре? У меня четыре?

Тамара (смущенно). У вас есть неправильный перенос и одна орфографическая… Но вы не огорчайтесь. Ваше сочинение все равно очень хорошее.

Валентин быстро уходит.

Ну вот! Зря я вас послушала. Не надо было ничего говорить. (Уходит.)

Ваня. Улыбнулась Вальке золотая медаль и ручкой издали помахала!

Леня. Как тебе не стыдно злорадствовать? У него больше шансов на золотую медаль, чем у любого из нас.

Гера. Да. Все-таки жаль Вальку.

Школьники расходятся.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Веранда, увитая цветами. Небольшой садик с клумбами. За столом, стоящим в саду и накрытым к вечернему чаю, сидит Грохотов и читает газету. Входит Костров.

Грохотов. А, Ванюша! Наконец-то! Загордился, брат, загордился. Стал начальником. Редко заходишь.

Костров. Здравствуйте, Борис Иванович. Честное слово, некогда. Через час бюро. Я, Борис Иванович, к вам посоветоваться.

Грохотов. Ты о Листовском?

Костров. Откуда вы знаете?

Грохотов. А вот вижу тебя насквозь, и все. Бывало, придет Ваня Костров на урок, сидит смирно, не шевелится, а мне уж известно, что Ванюша домашнего задания…

Костров. Не приготовил. А ведь правда! Всегда спросите, когда уроков не приготовишь. Ребята даже удивлялись. Думаю я, Борис Иванович, о Листовском. Ведь не в том задача, чтобы отбросить, а в том, чтобы исправить.

Грохотов. Это ты правильно.

Костров. Вот вы, Борис Иванович, старый большевик, опыт у вас громадный. Как бы вы поступили?

Грохотов. Тут, видишь, не об одном Листовском заботиться надо. Эта история должна воспитать и других ребят. Я бы на твоем месте…

Входит Валентин. Он растерян, стоит молча.

(Удивленный, замолкает, затем спохватывается и подходит к Валентину.) Валюша! Вот спасибо, что завернул ко мне! (Берет Валентина за плечи, смотрит ему в глаза и обнимает.)

Валентин (в отчаянии уткнулся в плечо Грохотова). Борис Иванович!

Грохотов. Ничего, ничего. Потом легче будет.

Валентин. Мне так тяжело, Борис Иванович, одному.

Костров. Одному? И это говорит комсомолец!

Валентин. Вы же исключили меня!

Костров. Во-первых, райком еще не утвердил, а во-вторых, если бы даже утвердил, так неужели бы ты перестал считать себя комсомольцем и не делал бы ничего, чтобы заслужить доверие товарищей?

Валентин. Товарищи… Даже Женя…

Костров. Даже Женя… А ты понимаешь, чего это ему стоило? И не ты ли в этом виноват?

Валентин. Мне тяжело, Борис Иванович, тяжело и стыдно, а так хотелось сейчас быть с ребятами.

Костров. Потому-то ты и пришел сюда. Ведь Борис Иванович — это ребята, школа, комсомол. Это должно было случиться.

Валентин. Что же мне теперь делать?

Костров. Перед тобой вся жизнь. Разве можно терять веру в себя из-за того, что споткнулся в начале пути? Разве мало есть товарищеских рук, готовых и наказать за дело и поддержать в беде. А ну-ка, вставай и голову выше, пожалуйста. Идем!

Грохотов. Куда ты его зовешь, Ваня?

Костров. Со мной. На бюро.

Валентин. На бюро? Сейчас?

Костров. Да. Придешь и честно расскажешь о своих ошибках. Но чтобы без твоего ложного самолюбия. Честно. По-большевистски. Понимаешь?

Валентин. Понимаю.

Грохотов. Ты, Валюша, зайди ко мне после бюро.

Костров. Он зайдет, Борис Иванович, обязательно зайдет.

Валентин. До свидания.

Грохотов. Счастливой дороги, мальчики.

Костров и Валентин уходят. Грохотов прохаживается по саду. В калитку просовывается голова Вани.

Ваня. Можно?

Грохотов. Конечно.

Ваня (входя). Здравствуйте, Борис Иванович!

Грохотов. Здравствуй, дружок. Почему у тебя такая таинственная физиономия?

Ваня (торжественно). Борис Иванович, я явился к вам с дипломатическим поручением от инициативной группы десятого класса.

Над забором показываются головы мальчиков. Ваня им делает знаки, чтобы они скрылись.

Грохотов. Слушаю вас, господин дипломат.

Ваня. Во-первых, примите уверения в совершеннейшем к вам почтении, любви и уважении…

Грохотов. Допустим, принимаю, а что же во-вторых?

Ваня. Борис Иванович, завтра выпускной бал, будет много приглашенных, вручение аттестатов, цветы, родительские восторги и все прочее. Но мы решили сделать маленький семейный праздник своего класса. Вот так, знаете, посидеть и вспомнить за рюмкой водки…

Грохотов (грозно). Что?

Ваня. Нет, нет, за бокалом вина…

Грохотов (еще грознее). Что, что?!

Ваня (струсив). За кружкой пива, честное слово, ну, в крайнем случае, за стаканом чая. Так вот, мы решили взять и нагрянуть к вам, потому что мы вас очень любим, Борис Иванович. Можно, а?

Грохотов. Спасибо, мальчики. Конечно, можно!

Ваня (радостно). Можно! (Громко.) Ребята, можно!

Один за другим входят школьники из десятого класса. Они здороваются с Борисом Ивановичем и украдкой приносят корзину, закрытую газетой, и букет. Становятся все в круг и поют свою песню. Витя аккомпанирует на гармони.

Все (поют).

Грохотов (поет им в тон).

Все. Конечно, нет!

Грохотов. Ну, дорогие гости, рассаживайтесь!

Ребята вытаскивают из дома стулья, ставят чайник на плитку. Видно, что они здесь не впервые. Все садятся за стол.

Ваня. Борис Иванович, а помните, когда мы перешли в пятый класс, вы нас также собрали у себя? Анна Михайловна угощала нас чаем с пончиками.

Грохотов. Помню… она вас любила.

Гера. А Ленька пятнадцать пончиков съел! Он с детства подавал большие надежды.

Леня. А ты конфет в карманы насовал! Молчал бы лучше!

Гера. Кто, я?

Ваня. А Юрка чай на скатерть пролил.

Юра. Вот уж что неправда, то неправда!

Грохотов. А ты не сердись. Быль молодцу не укор.

Леня (задушевно). Даже странно подумать, что сегодня мы собрались все вместе в последний раз.

Грохотов. Но это не значит, что мы навсегда расстаемся. Вы разъедетесь учиться и будете мне писать. А раз в год, когда приедете на каникулы к родителям, мы будем встречаться. Хотя бы здесь, у меня.

Гера. Борис Иванович, представьте себе… через несколько лет, предположим, двадцатого августа, в шесть часов ноль-ноль минут, к вам в гости являются несколько солидных граждан. «Кто это? — вопрошаете вы, указывая на элегантного гражданина с черными усиками. — Неужели Леня?» Какой Леня! Перед вами известный геолог, открыватель неизвестных руд. Леонид Михайлович Жарков.

Леня поднимает только что открытую им коробку консервов.

Леня. Позвольте, позвольте! А кто этот пижон в клетчатых брюках, на широком ватном плече которого болтается «лейка»? Какое знакомое и… нахальное лицо! Впрочем, что это я? Ведь это журналист Георгий Иванович Коробов, более известный под псевдонимом «барон Мюнхаузен».

Грохотов. Значит, ты все-таки решил стать журналистом, Гера?

Гера. Несмотря ни на какие насмешки некоторых будущих геологов. Между прочим, я его так опишу в какой-нибудь статье, так по знакомству разукрашу…

Ваня. Прекратите междоусобицу. Не скажете ли вы мне, кто этот молодой человек с таким самоуверенным выражением лица? Как небрежно кивнул он нам головой. Вы, может быть, воображаете, что он приехал навестить вас? Как бы не так! Он просто совершает турне по этой… как ее…

Юра. Проклятой Сибири!

Гера. Валька! Валька Листовский! Клянусь вечным пером, Валька!

Леня. Как тебе не стыдно!

Грохотов. Не кажется ли вам, друзья мои, что вы ужасно бессердечные и безжалостные молодые люди?

Ваня. Нет, Борис Иванович, нисколько не кажется. Ну вот ни на капельку.

Леня. Ну и зря. А мне кажется, что мы типичные свиньи. Вот и сейчас, мы даже не позвали его.

Гера. Вы знаете, какое у него состояние?

Грохотов. Знаю. Он был у меня перед вашим приходом.

Ваня. Клянчил пятерку за письменную?

Женя (свирепо). Ванька!

Грохотов. Нет, Ванюша, ты ошибся. Валентин очень страдает. Он, конечно, все понял, и ему тяжело без вас.

Пауза.

Оставим этот разговор, друзья, надо поздравить наших медалистов. Есть там у меня где-то бутылочка вина. Гера, помоги мне.

Грохотов и Гера уходят. Мальчики поспешно вытаскивают из корзины бутылки и закуску. Быстро расставляют все на столе. Ваня открывает консервы. Затем все садятся вокруг стола и застывают на местах. Входят Грохотов с бутылкой вина в руках и Гера с подносом, уставленным бокалами.

Это что ж такое, друзья мои? Ну, раз так, разрешаю разлить по бокалам.

Ваня. Раз начальство разрешает разлить — есть разлить! (Разливает вино.) Юрка, на скатерть не пролей!

Леня. Тост, товарищи, гост! Пусть Борис Иванович скажет тост!

Женя. За дружбу!

Грохотов. Да, Женя, за дружбу и за честь нашей школы. За то, чтобы ваши дела прославили ее в будущем. За то, чтобы Леня стал хорошим геологом. Гера — талантливым журналистом, а может быть даже писателем, и запечатлел бы в своих произведениях наш родной суровый край. Чтобы Женя стал крупным историком, ну, а ты, Ваня, — дипломатом. Выпьем за то, чтобы Валентин поскорее встал в строй и сделался бы знаменитым математиком…

Входят Витя и Валентин. Оба радостно взволнованы. Увидев мальчиков, Валентин застывает на пороге.

Витя. Борис Иванович! Не утвердили!

Грохотов. Заходите, Валюша, заходи!

Леня. А Борис Иванович как раз за тебя тост поднимал…

Юра. За то, чтобы ты стал знаменитым математиком!

Валентин. Борис Иванович, что это? Почему все здесь?

Грохотов. Я рассказал ребятам о нашем разговоре. О том, что ты осознал свою вину. Я думаю, что от настоящих друзей ничего не надо скрывать. Оказывается, мальчики были уверены, что ты именно так и поступишь. Они решили отпраздновать это событие.

Мальчики недоуменно и весело переглядываются.

Собирались они сбегать за тобой, но я сказал, что ты придешь, обязательно придешь. А Женя пришел затем, чтобы протянуть тебе руку и сказать, что дружба восстановлена.

Валентин (бросаясь к Жене). Женька!

Женя (не сразу. Он поражен). Я… Валентин… Валя… (Бросается к Валентину и подает ему руку.) Забудем о старом.

Валентин. Нет, нет. Я не хочу этого забывать. Этого я не имею права забывать. (Пожимает руку Жене.)

Гера. Вот гоголевские типы! Да обнимитесь же!

Мальчики крепко обнимаются.

Валентин. Ребята… я… Леня…

Леня. Ничего не говори, мы всё знаем. Дайте Борису Ивановичу закончить тост. Валька, бери рюмку.

Грохотов. Мальчики, за вашу дружбу, за ваше счастье, за нашу родину, сыновья мои.